Вы ещё не с нами? Зарегистрируйтесь!

Вы наш автор? Представьтесь:

Забыли пароль?



Авторы онлайн:
Константин Эдуардович Возников



Главная -> Статьи -> Онегинская строфа

Онегинская строфа

Автор: С. А. Фомичев
Информация о публикации: http://www.ruthenia.ru/document/531434.html#T(*)
Раздел: Анализ, исследование, поиск

Расскажите друзьям и подписчикам!


Подводя итоги анализу пушкинской строфики, Б. В. Томашевский замечал: «В обзоре лирических строф Пушкина почти всегда намечалась традиция строфы, ее прикрепленность к определенному жанру, тематике, эмоциональной окраске. Но по отношению к онегинской строфе никакой традиции не обнаружили. Подобной строфы еще не найдено ни в русской, ни в западной поэзии, предшествующей Пушкину»1.

Количественный эталон строк позволял предполагать, что онегинская строфа сконструирована по подобию сонета. «Совершенно очевидно, — предупреждал Л. П. Гроссман, — что онегинская строфа не выдерживает сравнения с классическим типом строгого канонического сонета, например, Петрарки или Эредиа. Но необходимо иметь в виду, что практика сонетного искусства знает немало других выявлений той же формы. Сонеты разговорные, шутливые, каламбурные , — все это достаточно показывает, насколько сонетная форма не стеснялась признаками тематики или художественного стиля, а широко охватывала самые разнообразные задания и жанры.

При этом сонет далеко не всегда являл тенденции к изолированной замкнутости в своей композиции. Группировка сонетов в циклы, форма венка сонета, где каждая часть органически спаяна со всеми звеньями цепи, строфическая роль сонета в больших поэмах , — все это выдвигает значение сонета как строфы. Это необходимо иметь в виду при сближении онегинской стансы с сонетом»2.

В. В. Набоков, придерживавшийся сходной точки зрения, отмечал однако: «В онегинской строке единственное отклонение от анакреонтического сонета состоит в расположении рифм eecc во втором катрене, но отклонение это решающее . В действительности же строки 5—8 онегинской строфы оказываются вовсе не катреном, а лишь двумя двустишиями»3.

Делались попытки сблизить онегинскую строфу с октавой. Н. С. Поспелов, в частности, утверждал, что «строка эта генетически идет от октавы, от октавы Байрона, представляя собой дальнейшую разработку ее»4. В подтверждение данного тезиса можно было бы напомнить о том, что в замысле своем «Евгений Онегин» был сориентирован на поэму «Дон Жуан», в которой, правда, была применена классическая (тассовская) октава, в отличие от «Паломничества Чайльд-Гарольда», написанного спенсеровской октавой (абаббвбвв). Это произведение, несомненно, тоже было в поле зрения автора «Евгения Онегина» по сходству заглавных героев. Уместно также добавить, что «русская октава», которую в 1822 г. предложил П. А. Катенин (АбАбВВгг)5, фактически совпадала с начальными строками онегинской строфы.

Иную генеалогию наметил А. П. Квятковский: «На изобретение строфы Пушкина натолкнуло, возможно, одическое стихотворение Г. Державина “На новый 1797 год”, состоящее из трех циклов; в каждом цикле первая строфа состоит из 10 стихов, следующие за ней строфы содержат в себе 14 стихов. Державинская 14-стишная строка состоит из четырех частей: четверостишие с перекрестными рифмами, двустишие со смежными рифмами, четверостишие с перекрестными рифмами и заключительное четверостишие с охватными (опоясанными) рифмами»6.

Может показаться, что, последовательно применив три типа рифмовок, Пушкин ориентировался вовсе не на какой-либо строфический эталон, а на астрофичные стихотворные произведения с неупорядоченными клаузулами. В таком более или менее пространном тексте время от времени возникали фрагменты, в которых появлялся порядок рифм, закрепленный автором «Евгения Онегина» для своей строфы7. Но надо признать, что подобные примеры очень редки: так, около трех тысяч стихов в «Руслане и Людмиле» («Евгений Онегин» лишь вдвое пространнее этой поэмы) содержат три случая «предонегинских» рифмовок, два из которых — с обратной последовательностью мужских и женских рифм. Ср., например:

… Ты, слушая мой легкий вздор,
С улыбкой иногда дремала;
Но иногда свой нежный взор
Нежнее на певца бросала…
Решусь; влюбленный говорун,
Касаясь вновь ленивых струн,
Сажусь у ног твоих и снова
Бренчу про витязя младого8.
Но что сказал я? Где Руслан?
Лежит он мертвый в чистом поле;
Уж кровь его не льется боле,
Над ним летает жадный вран,
Безгласен рог, недвижны латы,
Не шевелится шлем косматый!
(IV, 75–76)

Подобные совпадения подчеркивают простоту и естественность онегинской строфы. Возникла ли она спонтанно при начале работы над черновиком первых строк романа, или Пушкин заранее уже обладал неким строфическим замыслом? Анализ рукописи первой строфы романа на л. 4 тетради ПД 8349 утверждает нас во втором из этих предположений: в нижнем слое черновика нетрудно обнаружить запись (крупным уверенным почерком) «скелета» заранее намеченной строфы:

Мой дядя самых честных правил
Он лучше выдумать не мог
Он уважать себя заставил
Когда не в шутку занемог
Но боже мой какая мука
С больным сидеть и день и ночь
Не отходя ни шагу прочь
Какое глупое коварство
Вздыхать печалиться над ним
Как глупо
Как глупо черт бы взял тебя

Здесь отсутствуют строки 5 (или 6) и 11–12, но общая схема строфы, по сути дела, вполне определена: по правилу альтернанса третье четверостишие должно было иметь обязательную охватывающую рифмовку и лишь второе — могло состоять не из двух двустиший, но повторять перекрестную рифмовку. Однако при окончательной отделке черновика второе четверостишие приобрело без промежуточных вариантов парные рифмовки — очевидно, Пушкину это было ясно с самого начала. Строфа, подытоженная знаком концовки, приобрела такой вид:

Мой дядя самых честных правил
Когда не в шутку занемог
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог
Его пример [и мне] наука
Но боже мой какая мука
Над ним сидеть и день и ночь
Не отходя ни шагу прочь
Какое скучное коварство
Больного дядю [забавлять]
Ему подушку поправлять
Печально подносить лекарство
Вздыхать и думать про себя
Ну скоро ль черт возьмет тебя.
Едва ли правомерно связывать пушкинский строфический замысел с конкретным, далеко не лучшим державинским стихотворением. И все же А. П. Квятковский в своей догадке был близок к истине.

В самом деле, что из себя представляет найденный исследователем державинский четырнадцатистрочник? В сущности, это модернизированная одическая строка, в середину которой добавлено второе четверостишие с перекрестной рифмовкою. По тому же пути наверное шел и Пушкин, определивший (см. ПД 832, л. 12) формулу изобретенной им строфы так: strof 4 / croises, 4 de suite, 1.2.1 et deux — то есть три четверостишия с разнокачественными (перекрестная, парная и охватывающая) рифмовками и кода-двустишие. В основе этой формулы — та же одическая строфа. Она издавна была апробирована во множестве произведений достаточно большого объема, но к 1820-м годам почти исчезла из русской поэзии вместе с архаическим в ту пору жанром, а между тем сама по себе была совершенна10.

Для наглядности процитируем оду М. В. Ломоносова, которую прямо вспоминает в своем романе (гл. 5, XXV) Пушкин:

Заря багряною рукою
От утренних спокойных вод
Выводит с Солнцем за собою
Твоей державы новый год.
Благословенное начало
Тебе, богиня, воссияло.
И наших искренность сердец
Пред троном Вышнего пылает,
Да счастием твоим венчает
Его средину и конец.11
Здесь использованы все обычные сочетания рифм: все те же — перекрестная, парная, охватная — в том же порядке, что и у Пушкина. Но он, в полном соответствии с русской просодией (подразумевающей чередование мужских и женских рифм), вместо одной парной рифмовки в середине строфы использует две: первую с женскими, а вторую с мужскими клаузулами — и подводит ритмический итог энергичным двустишием.

Казалось бы, одическая строфа с ее торжественной «эмоциональной окраской» была мало приспособлена к «самому задушевному» (по определению В. Г. Белинского) произведению Пушкина. Но уже в поэзии Г. Р. Державина эта традиционная строка стала насыщаться качественно новой тематикой — достаточно вспомнить в этой связи его стихотворения «К первому соседу», «Фелица», «Приглашение к обеду», «Гром», «Крестьянский праздник», «Аристиппова баня» и т. п. Державину же принадлежат и многочисленные опыты по реформированию классической одической строфы. Наиболее близок он к пушкинскому роману в стихах в строфическом строении стихотворения «Афинейскому витязю» — ср.:

Тогда не прихоть чли — закон;
Лишь благу общему радели;
Той подлой мысли не имели,
Чтоб только свой набить мамон.
Венцы стяжали, звуки славы,
А деньги берегли и нравы,
И всякую свою ступень
Не оценяли каждый день;
Хоть был и недруг кто друг другу,
Усердие вело — не месть;
Умели чтить в врагах заслугу
И отдавать достойным честь.12
Это как бы перевернутая «онегинская» строфа, без коды (аББаВВгг ДеДе).

Тяготение онегинской строфы к одической достаточно наглядно проясняется «необязательностью» второго двустишия с парной рифмовкой и заключительной коды, без которых строфа в «Евгении Онегине» поначалу, как правило, сохраняла смысл и стройную грамматическую форму. Из пятидесяти шести строф первой онегинской главы таких — большая половина, типа:

Бывало, он еще в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет наш проказник?

Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе…
(VI, 10–11)13
Для сравнения приведем строку из державинской «Фелицы»:

А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преображая праздник в будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом:
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.14
Державинские опыты с одической строфой были продолжены и другими русскими поэтами. И именно на этом пути была обнаружена самая ранняя «онегинская строка» у кн. П. И. Шаликова в его «Стихах его величеству государю императору Александру Первому на бессмертную победу под стенами Лейпцига в октябре 1813 года» — ср.:

Сошлись бесчисленны полки;
Гортани медны заревели;
От каждой сто смертей руки;
Сердца свирепостью кипели
Одни за Бога, за царей;
Другие за кумир страстей
Земля стонала, небо тмилось
Иль страшным заревом багрилось;
Текла реками черна кровь
По них неслися трупов горы:
С явленьем утренней Авроры
И до ее господства вновь
Не прерывалась адска сеча,
Сей день в днях битв увековеча!15
Здесь та же метрическая схема (формула), которую спустя десять лет заново найдет Пушкин (с иной, правда, последовательностью мужских и женских рифм): аБаБввГГдЕЕдЖЖ.

Насколько это совпадение случайно?

Не вызывает сомнения тот факт, что в лицейские годы Пушкин внимательно читал журнал «Вестник Европы». Но едва ли, конечно, он вспомнил о шаликовской оде, приступая в 1823 г. к работе над романом в стихах. Свою строфу Пушкин нашел сам, продолжив державинские строфические опыты.

Нельзя, впрочем, не отметить, что, заканчивая вчерне в октябре 1823 г. первую главу своего романа, Пушкин вроде бы вспомнил о Шаликове, портрет которого обнаружен в рабочей тетради (ПД 834, л. 20) рядом с подсчетом онегинских строф, написанных к этому времени16.

Второй раз Пушкин зарисовал Шаликова в Ушаковском альбоме (ПД 1723, л. 78об.) в 1829 г.17 и в том же году написал стихотворение «Зимнее утро», где, так и кажется, отозвалось «нечто» из Шаликова:

Навстречу северной Авроры
Звездою Севера явись!
Вечор ты помнишь: вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась…
(III, 183)
В эту пору Пушкин был уже знаком с Шаликовым и нередко с ним встречался. Не напомнил ли князь глубоко почитаемому им Пушкину о своем приоритете в «онегинской строфе»?

Бывают странные сближения…


--------------------------------------------------------------------------------

1 Томашевский Б. В. Строфика Пушкина // Томашевский Б. В. Пушкин. Работы разных лет. М., 1990. С. 389. Назад

2 Гроссман Л. П. Онегинская строфа // Пушкин. Сб. 1 / Под ред. Н. К. Пиксанова. М., 1924. С. 130–131. Назад

3 Набоков В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб., 1998. С. 40. Назад

4 Поспелов Н. С. «Евгений Онегин» как реалистический роман // Пушкин: Сб. статей / Под ред. А. М. Еголина. М., 1941. С. 154. Назад

5 См.: Эткинд Е. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л., 1973. С. 158. Тот же порядок рифм в «Оде, выбранной из Иова» М. В. Ломоносова («О ты, что в горести напрасно…»). Назад

6 Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966. С. 185. Назад

7 См.: Набоков В. Комментарий… С. 38–41; Илюшин А. А. Русское стихосложение. М., 1988. С. 154–157. Назад

8 Любопытно, что намеченная здесь пауза предвосхищает мелодически рисунок онегинской строфы: «Строфическая система, созданная Пушкиным в “Евгении Онегине”, поддается классическому принципу тройственного членения. Здесь различаются восходящая часть (Aufgesang), нисходящая часть (Abgesang) и самостоятельная кода. Восходящая часть состоит из двух четверостиший Этот закон внутренней паузы на определенном месте строфы, установленный французскими классиками XVII ст. (Malherbre), часто не соблюдался впоследствии. Не всегда он соблюден и у Пушкина, довольно свободно двигавшего партии своего рассказа внутри строфы. Тем не менее пауза после второго четверостишия может здесь считаться довольно типичной» (Гроссман Л. П. Онегинская строфа. С. 121–122). См. также: Гринбаум О. Н. Гармония строфического ритма в эстетико-формальном измерении (На материале «Онегинской строфы» и русского сонета). СПб., 2000. Назад

9 См. факсимильное издание: Пушкин А. С. Рабочие тетради. Т. IV. СПб.–Лондон, 1996. Назад

10 Пушкин использовал одическую строфу в травестийной «Оде его сиятельству гр. Дм. Ив. Хвостову» и в «Бородинской годовщине». Тем замечательнее обнаруженное Б. В. Томашевским использование этой строфы во втором «Подражании Корану», «О жены чистые пророка…». Назад

11 Ломоносов М. В. Стихотворения. Л., 1986. Т. 2. С. 121. Назад

12 Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957. С. 243. Назад

13 Во второй главе романа подобных строф значительно меньше (9 из 40), что, на наш взгляд, свидетельствует о постепенном преодолении мелодики, заданной первоначально именно одической строфой. Назад

14 Державин Г. Р. Стихотворения. С. 59. Назад

15 Вестник Европы. 1813. Ч. 72. № 23–24. С. 175. Назад

16 См.: Жуйкова Р. Г. Портретные рисунки Пушкина: Каталог атрибуций. СПб., 1996. С. 365. Возможно, воспоминание это возникло в связи с дошедшим до Одессы номером «Московских ведомостей» (1822, № 79), где была напечатана статья редактировавшего газету Шаликова об антологии русской поэзии Сен-Мора (в рецензии, в частности, отмечалось: «Отрывок из поэмы “Руслан и Людмила” переведен прекрасно»). Назад

17 См. факсимильное издание Ушаковского альбома (СПб., 1999). Назад

© С. Фомичев, 2001.
--------------------------------------------------------------------------------

(*) Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: Материалы и исследования / Под ред. Дэвида М. Бетеа, А. Л. Осповата, Н. Г. Охотина и др. М., 2001. С. 233–240. (Сер. «Материалы и исследования по истории русской культуры». Вып. 7.)