Дороги не расскажут. книга 2

Олег Русаков

Форма: Повесть
Жанр: Историческая проза
Объём: 379408 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Дороги не расскажут. повесть

ПРОЛОГ.

Повесть "ДОРОГИ НЕ РАССКАЖУТ..." описывает события Великой Отечественной Войны. Она является продолжением повести "ОПАЛЕННЫЕ ВОЙНОЙ." раскрывая события в продолжении повествования отдельных персонажей книги.
В книге более подробно вы познакомитесь с военной судьбой капитана Николая Васильева. Пройдете по военным дорогам вместе с младшим сержантом Лидочкой, сокурсницей Зинаиды Широковой. Вы познакомитесь так же с судьбами других героев той страшной, безгранично героической войны.
В повести рассматриваются не широко освещенные в литературе эпизоды той страшной войны. Описаны сражения, которые не имели большого освещения и в исторической публицистике, но сопровождались, как и все события великой войны безграничным героизмом защитников нашей Родины.
Желаю Вам интересного чтения, ярких переживаний, острых ощущений, всего самого доброго. Не забывайте героев той страшной войны.

ЧАСТЬ 1. ЕЛЬНИНСКИЙ ВЫСТУП.

ГЛАВА 1. Николай.

…Егор очнулся уже ночью. Тишину не нарушали ни кузнечики, ни лягушки, ни гнус. Конец лета – не их пора. Сколько времени понять было трудно, но темень полная, значит, где-то вокруг полуночи. «Или сейчас – или не бежать вовсе»: подумал солдат. «Может дождаться пока наши немцев выбьют. … А если не выбьют? …». Эта мысль ввела в ступор. «Всё-таки надо бежать». Пристально пытаясь рассмотреть темноту немецкого окопа, Егор прислушивался к наличию в нем немецкой жизни. Но те, похоже, давили сон. Поизучав звуки, еще несколько минут Егор, как можно аккуратнее вылез из-под танка и, изо всей силы стараясь соблюдать тишину, пригибаясь, а потом и не пригибаясь, побежал к лесу. Несколько раз, споткнувшись и два раза падая и вставая вновь, добежал до леса. Кусты, тонкоствольные березки, кочки, … лес. Из последних сил еле дыша, оглянулся, предположил, что его из окопа увидеть уже не смогут, даже если это был бы день. Сел на кочку и опять пытался выдавить руками боль из головы. Кто-то сзади схватил его на удушение, перекрыв ладонью рот и нос, чтобы Егор не смог пикнуть. Егор слабо попытался сопротивляться, но вырваться не смог. «Ну – конец» мелькнуло у парня в мозгу…
- Тихо фриц, а то удушу. – услышал Егор голос русского разведчика.
- Я не фриц – пытался сказать солдат, но в первые секунды наши не могли понять, что лопочет плененный ими солдат с зажатым ртом. И только когда легко повалили слабое тело плененного в яму между кочками и посветили ему в лицо карманным фонариком под маскхалатом поняли, что не по-немецки фриц выглядит. Закопченное лицо танкиста и черная форма комбинезона была нашей.
- Т-щщ – запирая пальцем рот, показал разведчик, навалившийся на Егора всем телом, не давая ему пошевелиться, и потихоньку стал отпускать рот и нос Егора.
- Ребята… Ребята, я танкист из сгоревшего танка. Из траншеи я. От фрицев бегу… - шептал счастливый Егор.
Разведчик медленно легонько прикрыл рот плененного.
- А где тут фрицы, …далеко? – медленно, пришёптывая отчетливо каждое слово, спросил солдат.
- Метров пятьдесят, может чуть больше. Здесь край окопа к лесу выходит, они сюда и не доходят никогда.
- Проведешь? – чуть помедлив, спросил солдат.
- Конечно. Ребята. – Егор сквозь боль улыбнулся.
- Я тебя отпускаю, но смотри одно неверное движение и ты на том свете. Ага?
Егор покачал головой. Разведчик слез с Егора. Темнота была кромешной, через кроны деревьев был виден свет звезд. Егор предполагал, куда надо идти, они двигались к самой окраине леса.
«Это не разведка»: подумал Егор, когда, придя в себя, разобрался как много солдат, окружали его. Это был взвод, может даже рота. Все двигались молча и по возможности без хруста хвороста под ногами. Выйдя к окраине леса, движение было остановлено. Егора за плечо держал все тот же разведчик. Он подвел его к трем офицерам, сидевшим на корточках у последних деревьев перед полем. Егор четко увидел силуэт своего танка.

- Ну, рассказывай… - шепотом произнес один из офицеров без возможности возражений. Лица разобрать было нельзя, но рост офицера выделялся даже в темноте.
- Окоп начинается метров пятнадцать от танка моего в сторону наших. Первый капонир метров десять по окопу. Метров через сорок, по-моему, блиндаж, они там накат днем делали.
Образовалась тишина. Знаков различия разобрать в темноте было невозможно, по всему старший по званию офицер в бинокль, остальные глазами пытались рассмотреть темноту.
- Что-то не вижу окопа – скупо произнес офицер с биноклем. Но в этот момент из окопа метрах в ста поднялся силуэт человека. По его движениям было видно, что заспанный мужик вышел по нужде.
Опять повисла мертвая тишина.

- Это чего сюда доехать сумели – спросил офицер с биноклем.
Опять тишина. Егор не сразу понял, о чем спросил офицер.
- Да… нам бензобак пробили, а потом еще снаряд… Меня контузило очень сильно… голова чугунная.
Офицер повернулся к Егору. Посмотрел на него пристально. Даже в темноте худое лицо офицера казалось не добрым.
- А где ж ты ховался вот уже больше, чем полтора суток.
- Да я все сознание терял… голова чугунная. Немцы, по-моему, меня за мертвого приняли. А потом я из окопа под танк перебежал. Может они решили, что меня засыпали там, в конце окопа, что бы не вонял… Слушайте, у меня же пистолет есть. Я смогу в бой…
Солдаты и офицеры вокруг заулыбались, с трудом сдерживая смех.
-Ты по тише – герой, а то немцы услышат. – Посоветовал офицер.
- Да они спят там все без задних ног сволочи, ничего не боятся. – Егор замолчал, понимая, что говорит слишком много.
Офицер дал знать жестом сопровождающему разведчику, что бы тот отвел танкиста в сторону, а сам вернулся.
Отошли со старшиной от офицеров метров на двадцать.
- Сиди не двигайся. Карпов пригляди тут за ним. – И разведчик вернулся к импровизированному штабу, задирая полы плащ-палатки. Егоров пистолет никому не был интересен.

Солдаты из двух плащ-палаток собрали шалаш. Капитан раскинул планшет с картой местности и освещая карту карманным фонариком внимательно всматривался в светлый блин карты прилегающей местности.
- Вот здесь сожжённый танк стоит… значит от сюда начинается немецкий окоп. Колодяжный, - он обратился к одному из лейтенантов, командиров взводов – ты свой взвод, вот сюда, в прикрытие поставишь, при начале операции клином выдвигаешься между немецкими окопами, отсечешь фрицев, если раньше времени заваруха начнется, ну а дальше по обстановке. Колесников… Где Колесников?
- Да он дозорных проверяет, товарищ капитан. – отозвался старшина.
- Ага… Вот что. Колодяжный, ему скомандуешь то же самое, но со стороны, от деревни, если все сладится на плечах отступающих немцев сразу в деревню прет. …Имейте в виду – у них ни минуты времени не должно быть, чтобы опомниться – ни минуты! … Ну а мы Лесников, прямо в окоп на немца идем и идеально их там всех задавить, хотя так и не бывает. – Капитан помолчал, продолжая рассматривать карту. – Ну, что молчим товарищи командиры. Предложения, замечания, вопросы… Вопросов нет? Значит порешили, операция начинается в 5.45, значит в 5.30 лейтенант Колодяжный со своим взводом метров на 150 в сторону наших по за лесу быть готовым. Лейтенант Колесников, Колодяжный скомандуешь, в сторону деревни в 5.30 полная готовность. Ну а мы с тобой Лесников от сюда пойдем за нашим танкистом.
Фонарик погасили. Плащ-палатки убрали.
- Семеныч, где там наш плененный танкист, тащи его сюда.

Восток становился светлее, приближающийся день растворял на востоке ночь еле проявляющимся светом еще не близкого солнца. Егора опять позвали к офицерам. Солдаты отдыхали привалясь на стволы деревьев и кочки. Многие спали, кто-то не мог. Дозорные, которых тщательно разместил разведчик, несли службу. Офицеры полу сидя, полу лежа отдыхали между двух больших сосен.
- Ну вот, что сынок. Говорю тебе открытым текстом. Цена твоей жизни – одна копейка. У нас попавших в плен не жалуют. – офицер сделал значимую паузу – Но парень ты вроде правильный. Да и, похоже, что боец опытный. Не первый бой что ли.
- Первый товарищ капитан, но служу четыре года. Строевой я. Кончалась у меня срочная, домой должен был ехать в это лето.
Молчание.
- После войны отдохнем. – Молчание – В шесть ноль, ноль – капитан сделал паузу, как будто еще раз взвешивая слова, которые сейчас скажет - начнется наступление. – Опять пауза. – Наша задача вырезать как можно больше фрицев в окопе. Мы должны были к ним во фланг наступать, но раз ты у нас теперь палочка выручалочка, то решили мы еще до наступления их численность под сократить. Поэтому, без пятнадцати шесть, а сейчас уже пятый час, выдвигаемся в их окоп. Первый пойдешь дорогу показывать. Да только раньше времени не шмальни там из своей пуколки. Старшина – он обратился к разведчику – Семеныч, проследи за ним. Сам понимаешь идеально, если мы их там всех без шума прихлопнем. Поэтому только ножи до первого выстрела. – опять молчание – Вопросы?
Тишина.
- Свободны. В половине шестого рядом со мной.

Солдаты разошлись тихо, ступая в темноте. До половины шестого каждый мог вздохнуть и даже при необходимости вздремнуть кроме дозорных в секретах.
Командир первого взвода Колодяжный сопел, слегка съежившись, причалив на большую кочку. Второй комвзвода старший лейтенант Колесников не спал, глядя в звездное небо, лежа на спине после развода караула неподалеку от остальных командиров. Командир третьего взвода лейтенант Лесников, самый молодой из офицеров недавно сменивший во взводе своего погибшего командира кимарил прислонившись к стволу старого дерева, несмотря на возраст он год назад прошел «Финскую» и не был юнцом. Капитан Васильев уперся взглядом в сгоревший Т-26, темнеющий своим силуэтом в темноте кончающейся ночи.
Николай Васильев, кадровый офицер. На «Финскую» попал не салагой и не случайно. Закончив военно-пехотное училище в 1938 году, обладая не дюжинной силой и острым умом, его сразу пригласили в школу разведчиков диверсантов, по окончанию которой лейтенант попадает в полковую разведку. До «Финской» Васильев успел побывать в средней Азии, неподалеку от Ташкента, продолжая обучаться диверсионному делу, но уже в горных условиях, а за тем осуществлял разведку и диверсионные операции на Халхин-Голе летом 1939 года. Участвовал во вводе советского контингента в прибалтийские республики. Таким образом, к концу 39го его боевой опыт разведчика уже был высок и успешен, судьба провела его чуть ли не через все горячие конфликты в которые попадала страна.
Их подразделение, в составе армейской разведгруппы, в ноябре – декабре 39го осуществляло активную наземную разведку финских войск и укреплений перед самым началом боевых действий РККА в финской компании, а потом и на самой войне. Костяк разведроты под командой капитана были солдаты, как и командир, обожжённые различными короткими войнами еще до 22 июня 41го. Подразделение было крепкое и опытное.
Статный вид офицера, большой рост, крепкая сажень в плечах сразу внушали подчиненным уважение к молодому командиру. А кроме этого Николай был просто красивый мужчина, мимо которого женскому полу трудно было пройти, не оглянувшись на красавца офицера. Васильев всегда это чувствовал, иногда этим пользовался, но никогда этим не злоупотреблял. Характер у капитана крутой и напористый не позволяющий компромиссы ни себе ни подчиненным. При этом Николай всегда нащупывал самое нужное зерно при планировании операций, максимально собирал информацию из которой выстраивал очень интересные разведывательные комбинации удивительной простоты. Успешные действия его подразделения ценились руководством, а собранная его разведротой информация не раз приводила к положительным действиям наших войск.
«Да не повезло парню – размышлял капитан, глядя на сожжённый танк – А чего я так печалюсь, в нашем пехотном деле парень неумеха, поди ж ты сейчас падет смертью храбрых возле своего танка, как только напорица на первого фрица. …И будет это и правильно, и справедливо… И для нас хорошо, с особистами меньше разборок, да и ему лучше, все-таки «смертью храбрых», а не плен. Эх, судьба… а ведь герой танкист то… надо бы записать его личные данные.»

Не раз уже попадал Васильев в поле зрения особого отдела. Не любили его в этом ведомстве. Слишком много пользы приносил Васильев части. И успех преследовал его в ратном деле как Суворова Александра Васильевича. Быть бы ему уже майором и с орденами, если бы не приостанавливали где надо на него представления.
Встретил начало войны капитан в Карелии, и так как, уже к началу июля было уже ясно, что часть их на Севере не нужна придали его полк резервному фронту, который лихорадочно формировался Жуковым, сначала в надежде отстоять Смоленск, потом для Ельнинской операции, тянуть с которой Георгий Константинович уже не хотел, да собственно и не мог, иначе инициатива опять перешла бы к немцам.

Томительно проходили отмеренные командиром минуты. Егор вспомнил, за это время кажется всю свою жизнь до армии. Он лежал с закрытыми глазами на земле, впервые расслабившись после первого своего горячего, огненного боя, но сон не шел. Перед сознанием проплывали знамена, портреты Сталина и Ленина, развивались ветром девичьи юбки на деревенском току, мама звала с крыльца пить чай, ему улыбались смущенные девчонки, идущие по родной деревне, а мама опять звала пить чай. Зеленая парта в Ошейкинской школе…, огромный дуб в школьном парке с шелестящей от ветра листвой, возвышающийся над всей округой. Вспомнилась легенда о гуляющим под ним Пушкине Александре Сергеевиче. В ушах тихонько и приятно звучала хорошая музыка… Слава богу – звона больше не было, и все счастливы, а мама зовет пить чай с крыльца… Только голос мамы какой-то озабоченный, как будто на Егора опять пожаловались в школе. Он открыл глаза…

- Хватит спать. Пошли к командирам. – старшина тряс его за плечо. Значит, всё-таки удалось кимарнуть.
Ровно без пятнадцати минут шесть подразделение выдвинулось к немецкому окопу. Солдаты передвигались молча, но уверенно. При приближении к сгоревшему танку Егора начали обгонять бойцы разведроты, среди них был и бравый командир. Егору не дали прыгнуть в окоп первым. Старшина даже придержал Егора за плечо, не давая ему свободы, заставляя пропускать опытных бойцов с обнаженным холодным железом на вскидку. Затем нырнул в окоп и старшина, также держа в правой руке блестящий в темноте клинок.
В первом капонире четверо фрицев не шевельнулись, не пикнули, и все было тихо, как будто ночь продолжает быть сонной. Солдаты вермахта, спящие вдоль окопа, нейтрализовались молниеносно одним движением. Пока один разведчик совершал боевое движение с очередным фашистом, другой его обгонял до очередного спящего фрица, в полной тишине совершая боевые действия холодным оружием уже обильно покрасневшем. У очередного капонира капитан проскакивал метров на пять сам капонир, и вставал в прикрытие направляя ствол ППШ вдоль вражеского окопа, а бойцы за секунды зачищали капонир. Затем блиндаж, в котором горел огонек свечи, но спящих это не спасло. Опять капониры до второго блиндажа. Там один из немецких солдат успел прокричать: "Die Russen... Die Russen..." - «Русские...». Дальний дозор немцев видимо не спал, честно наблюдал за округой, так как из дальнего капонира, через несколько секунд, ударила длинная пулеметная очередь.
Потом началась перестрелка, но половина траншеи к этому моменту была уже наша и не надо больше было соблюдать тишину. Егор стоял возле выхода из блиндажа держа у живота свой пистолет на изготовке в растерянности, не зная, как ему действовать в начавшейся перестрелке среди мелькающих трассеров и проносящихся мимо него красноармейцев. Прямо на него в низкую дверь блиндажа выскочил немецкий офицер в расстегнутом кителе и без обуви, испуганно глянув в спину пролетевшего мимо него разведчика. В долю секунды, не задумываясь левой рукой Егор схватил офицера за горло, вытянув свою руку до предела прижав его голову к земле откоса траншеи, и тут же выстрелил ему в живот, фриц прижатый к откосу окопа Егоровой хваткой опустился по стенке на колени, обмяк и закрыл глаза. Васильев был уже далеко впереди зачищая окоп и оставшиеся капониры автоматными очередями и гранатами. Мимо него, преодолевая затор в траншее проскочили еще несколько солдат, слегка матерясь на Егора, сидящего на мертвом фрице.
Крики, стоны, стрельба, лязганье кинжалов и штыков, разрывы гранат, русский мат… удары кулаков по человеческой плоти, звон железа о каски … сдающиеся в плен немцы… Начало перестрелки практически совпала с шестью часами. А саперные лопатки продолжали разрезать воздух перед тем как опуститься в тело очередного фашиста.

В атаку пошли основные силы, усиленные танками Т-34. Оборона немцев была не готова к такому натиску и быстро, сходу, была смята.
Николай Васильев командовал разведбатом с финской, начав ту войну старшим лейтенантом, а закончив капитаном. Костяк его подразделения для того времени здорово владели рукопашным боем. Подобные операции у них всегда получались успешно и заканчивались полной победой.

Крайний дом деревеньки ощетинился пулеметным огнем и не давал взводу Колесникова преодолеть околицу деревни. Старшина Семенович с несколькими бойцами, в том числе и Егором, после зачистки окопа подбирались к стреляющему дому с другой стороны будучи не заметными для занятого делом пулеметчика. Первыми у угла дома, за которым было стреляющее окно оказались старшина и Егор. Старшина дал Егору гранату и показал рукой, что бы тот подполз под окно дома и бросил в него гранату. Танкист сунул пистолет в кобуру, взял гранату, ловко подполз под окно из которого вырывались пулеметные огненные всплески и бросил гранату внутрь через стреляющий пулемет. Он четко услышал крики немецких солдат понявших, что происходит, затем хлопок гранаты оборвал цоканье немецкого пулемета. Семеныч подскочил к окну и дал туда длинную очередь из автомата. Дорога взводу Колесникова была открыта. Группа бойцов во главе со старшиной присоединилась к наступающему взводу.

Чуть более чем через полтора часа счастливый и смертельно уставший Егор ел немецкую трофейную тушенку в деревне, которую они освободили вместе с десантниками. Широков, с удовольствием смеясь над хохмами грубого солдатского юмора, тем более что братва придумала рассказище уже и про танкиста, попавшего в плен к своим – смешно… плюс колоритный рассказ после смертельной опасности… весело… Они же ведь живы… Они увернулись от смерти… Голова слегка болела, и хотелось спать. Егор был очень счастлив от того, что оказался среди своих, да еще каких своих. Может быть, его еще наградят за геройство.
А капитан Васильев с командирами взводов встречал штабную машину особого отдела, встречал приехавшего капитана, который должен был оценить, и, если требуется расследовать ночной рейд особого полкового развед подразделения. Васильев написал раппорт скупо изложив подробности выигранного боя. Не мог комроты не упомянуть о Широкове. После прочтения раппорта особист потребовал Широкова немедленно в штаб, да под конвоем.
- А ты не боишься, что твой липовый танкист смоется?
- Да брось ты. Он и перепуган, и контужен. Между прочим, в бою пулеметную точку ликвидировал которая в деревню войти не давала, пятерых бойцов на ней наповал срезало. Если бы в лобовую идти – полвзвода потерял бы. Никакой он не провокатор, свой он…
- Слушай Васильев, я про твою доблесть все знаю, ну а по военнопленным, провокатор он или нет, позволь уж мне разобраться. Провокатор – не провокатор, свой он, чужой. Не лезь, а…
Капитан отвечать не стал. Старшина побежал за Широковым.

- Егор вставай, тебя в штабе ждут. – Оторвал его от хороших мыслей и еды старшина…
Старшина шел сбоку, чуть сзади от Егора, молча, как будто конвоируя солдата.
- Егор, … ты вот, что … там особист приехал … ты там, в бутылку не лезь, когда свое пленение рассказывать будешь. А так все по правде, но без глупостей. А то они сволочи… - старшина замолчал. Он отлично понимал, что ждет Егора.
Танкист внял озабоченность старшины. Он вдруг всем своим существом до последнего ногтя осознал, что был в плену. В полной мере вспомнил уроки политподготовки, где им внушали, что любой пленный — это предатель и относиться к нему надо как к врагу. Опять заболела голова. Дальше шли молча.
- Товарищ капитан, разрешите доложить, арестованный Широков доставлен – лениво выпалил старшина, заведя Егора в хату, где расположился штаб.
- Свободен старшина. – спокойно отпустил Семеныча капитан – командир разведроты успешно осуществившего ночную операцию. Жалко ему было отдавать этого Егора на съедение особисту, но сделать ничего он не мог.
В хате повисло молчание. Егор исподлобья, с опаской смотрел на офицера, глядящего в окно, как будто не интересующегося происходящим в хате. С иголочки форма с большими галифе и блестящими сапогами говорила о особой важности этого офицера. Он медленно повернулся к Егору и перехватил свои руки за спиной, как будто сковал их наручниками, расправил плечи до хруста в шее, задрал подбородок.
- Фамилия.
- Широков.
Тишина.
- Ну, … имя, отчество, что замолчал. Ты же у нас герой. И в плену побывал и разведке помог. Наш пострел везде поспел.
- … Егор Иванович. … Я контуженный был, … у меня до сих пор голову ломит. Я был без созн…
- Советский боец должен бить врага пока живой, пока течет в его жилах кровь, пока теплится жизнь в его теле. В твоем теле жизнь теплится? … или не теплится? – Говорил, как вбивал гвозди, особист. – Что, струсил, сволочь… жить захотел…
Особист замолчал. Егор стоял с трясущимся подбородком. В горле застряло все, что он мог сказать.
- Товарищ капитан особого отдела, разрешите доложить. – Капитан разведроты встал – Именно Широков показал нам как в окоп фашистов забраться незамеченными. Попросил бы отдать его мне, все равно, через два часа в бой. А в прошедшем бою он за мою спину не прятался.
- Ах, какой ты добрый, капитан. Может всех предателей по фронту к себе в разведбат соберешь. Может…
- В моей роте трусов и предателей не было, нет, и не будет. – грубо прервал командир разведроты особиста – Труса и предателя я без тебя пришью, рука не дрогнет. По тише на поворотах капитан. Мне ведь по хрену чего ты там лопочешь. Меня дальше передовой не пошлют, а ты в тыл поедешь? … вместо меня в разведку к фрицам тебя ведь не загнать – правильно? … а Широкова, и загонять не надо, сам пойдет с удовольствием, сейчас каждый боец на счету. Ты что ли мне их нарожаешь к завтрашнему бою.
Повисшее в хате молчание было тяжелым. Особист задышал через нос, скривив губы, одернул гимнастерку.
- Расстрелять... – красноречиво, сквозь зубы выдавил капитан особого отдела и пошел из избы, изо всей силы втаптывая каждый свой шаг в деревянный пол. Открыв дверь и, наполовину выйдя в сени, без возможности возражения скомандовал – капитан вышел за мной, – и хлопнул дверью, удержавшуюся в колоде.
Капитан стоя приподнял со стола личные документы Егора, покрутил их в руках, вернул на место. Не торопясь вышел из-за стола, из избы.
Особист уже во всю дымил папиросой, когда Васильев медленным шагом подошел к нему закуривая. Капитан особого отдела одной ногой оперся на чурбан стоящий рядом с колодцем и не торопился начинать разговор, рождая в воздухе безветренного утра большое количество дыма.
- Чего капитан в штрафники захотел вместо разведки?
Васильев медленно подошел к колодцу, посмотрел вниз, как будто проверяя наличие в нем воды, затем повернув на особиста взгляд, не торопясь начал отвечать:
- … На хрена тебе сдался этот танкист? Ну, поставишь ты его сейчас к стенке, в армии нашей на один штык меньше будет… - Васильев глубоко затянулся папиросным дымом - Кто от этого выиграет, пользу ты Родине принесешь, аль нет…
Пережевав мундштук на другую сторону рта:
-...Боевой дух... у меня в роте поднимешь... после маленькой победы...
Оба офицера от напряжения продолжали жевать папиросы. Особист выплюнул недокуренную папиросу, раздраженно закурил новую.
Но она по прежнему неудобно лежала в него на губах. Оба офицера продолжали жевать их мундштуки.
- Зачем ты так при всех то… Я ведь при исполнении нахожусь. Как бы, весь особый отдел перед тобой виноват… - в папиросном дыму утра опять повисла тишина - как минимум дискредитация органов налицо, а это знаешь, что… - особист сделал очередную паузу, окутанную дымом – и свидетелей целая хата…
Васильев молчал. Боевой капитан понимал, что, если этот гаденыш даст сейчас ход делу, потащат в дисбат всех, лейтенанты, его командиры взводов и политруки против него показания давать не будут, и всем припишут политический сговор. Пришьют в итоге измену Родины и… Такое уже бывало на его глазах и до войны, и когда война уже шла.
- …Ладно капитан, забирай его в штрафники, но расстрелять тебе его не дам. Договорились? – и в словах, и в интонации командира разведроты не было мира, но было понятно, что и по-другому не будет.
Особист опять сковал свои руки за спиной и на прямых ногах с полминуты слегка качался на ступнях, не двигаясь с места, пуская клубы дыма.
Затем повернулся к Васильеву и не отрываясь начал с прищуром смотреть в глаза Николаю. Николай раздавил желваки на своем лице, но не поддался железному взгляду особиста, которому пришлось опять отвернуть свой взгляд в сторону.
Помолчав еще какое-то время:
- ... Ну-ну... Не пожалей потом... - особист скривил губы с прищуром посмотрев на Васильева. - Ладно, капитан, пошли в хату – чин бросил окурок уже третьей папиросы и медленно пошел к избе.

Егор молча наблюдал дуэль капитанов в окно, в полной растерянности, обиде, и злобе. Мыслей в больной голове уже не было, реальность событий потеряна, боль в голове исчезла, под кожей не было тела.
Танкист видел, как минут десять, пятнадцать, папироса за папиросой, оба офицера нервно курили у колодца и тяжело друг с другом разговаривали, затем оба вернулись в избу.
- Пиши политрук. – скомандовал Особист. – учитывая помощь в следствии и сотрудничество в боевых действиях младшего сержанта красной армии Широкова Егора Ивановича разжаловать в рядовые и приговорить, за предательство Родины к направлению его в штрафную роту. – Капитан особого отдела легонько ударил по деревянному массивному столу кулаком и опираясь на оба кулака, чуть помедлив продолжил - Приговор привезти в исполнение немедленно. Полевой трибунал в составе, … ну там заполнишь. Капитан, дашь мне конвоира до Волоколамска, и машину не забудь заправить.
- Да не могу я тебе еще одного бойца отдать, мне же в бой через два часа, у меня каждый штык на счету, – но вопрос не подлежал обсуждению.
Минут через сорок особист уехал, забрав танкиста как его и не было. Дороги ведь не расскажут.

ГЛАВА 2.
Объект должен быть взят.

Особист уехал через пол часа. Капитан сидел над картой и думал, как ему легче выйти на окраину Ельни, до которой осталось километров пять.

Их подразделение подходило к Ельне со стороны деревни Данино, которую они пару часов назад освободили.
Их подразделение прямиком выходило к железнодорожной станции Ельня через пустырь и если немцы не успели там закрепиться, то они очень легко могут выбить фашистов с железной дороги.
Николай с политруком и командиром первого взвода сидел над картой. В хате было тепло и уютно, печка топилась и угли приятно пощелкивали. Уют и тепло хаты устремляло служивых в сонное состояние.
- Так, приказа на дальнейшие действия нет. Связного из штаба ждать далее, все равно, что перед собой фашистам окоп капать.
- Командир, но без приказа ты этому орлу из особого отдела еще один крючок на себя дашь. – Не громко сказал политрук. – Он ведь все равно на тебя раппорт накатает, подожди еще всем отдуваться придется за этого танкиста.
- Дак и чего, - размышляя, в полной задумчивости, каждое слово не громко произнес капитан - надо было его прямо здесь к стенке поставить. – Капитан замолчал, по-прежнему внимательно рассматривая карту, сквозь свои размышления, и уют деревенской избы, добавил - Так сказать, … воодушевить солдат... перед боем.
Васильев изо всей силы прижал губы к зубам, сделав напряженную гримасу «Арлекина». Глаза выражали безразличие к замечанию политрука, и говорили, что обсуждать эту тему более нет необходимости.
- Слушайте ребята приказ. – Офицеры подняли на командира внимательные глаза. – Так как ответа из штаба полка, на наше послание, нет, кроме этого особиста… приказываю… выдвигаться немедленно к железнодорожной станции Ельня со стороны пустыря. Роту рассредоточить на двух направлениях. Первый взвод атакует по дороге от Поповки, второй и третий взвода из леса во фланг железнодорожных путей со стороны пустыря. Время начала действий уточним по приближению к городу. – Капитан каждое сказанное слово демонстрировал стрелкой карандаша на карте планшета - Второй и третий взвода осуществляют основной удар, и начинают действовать только после того как в атаке увязнет первый взвод. Не перекрывать немцам возможные пути отхода на восток в сторону основного удара наших войск, что бы они могли без особых трудов сбежать со станции, их там все равно встретят… Да и другие возможные пути отступления то же не перекрывайте, не забывайте – силенок то у нас не много. На мелочах не задерживаться, пленных, либо пинками в сторону, либо в расход. Не давать им не вздохнуть, ни пер…ь, и самим не расслабляться. Основная задача очистить от фашистов станцию, затем ее удерживать до подхода основных сил. Первой группой командует политрук Глушко. С основной группой пойду сам. Подготовить приказ и решение по действиям роты, со связным отправить в штаб полка, если он еще там. Вопросы? - командир обвел взглядом всех офицеров - Объект, товарищи офицеры, должен быть взят. - Васильев положил ладонь на карту Ельни - Другого варианта нет.
В это время теплый гул огня русской печки переломил громкий треск березового полена, напоминая о тепле и уюте мирной жизни.
Офицеры, молча и напряженно, слушали командира…

Уже через час Васильев в бинокль рассматривал станцию. Противный мелкий дождь назойливо делал скользкими и хворост под ногами, и упавшие стволы деревьев, делал холоднее металл оружия. В восточной части станции сгрудились несколько искорёженных, почерневших от огня вагонов, сошедших с рельс, взгромоздясь друг на друга они лежали на земле огромной паутиной, с первого взгляда определяясь выше деревьев. На перроне, как с востока, так и с запада пулеметные точки, сложенные из мешков с песком. Целые вагоны, видимо специально, отогнаны по флангам станции, чтобы не загораживали пустырь, давая наблюдателям не плохой обзор метров на двести и хороший осмотр кромки прилегающего к пустырю леса. В фонарях кровли здания вокзала тоже торчали стволы пулеметов. В западной части станции полуобгоревшие полувагоны, все таки слегка прикрывали пустырь и это была хорошая возможность поближе подойти к железнодорожному полотну относительно скрытно, преодолев пустырь, не замеченными для ощетинившихся пулеметов, уже несколько дней не прекращающейся канонады со всех сторон.
Командир махнул рукой солдатам, для которых он находился в поле видимости, и побежал к редкому лесу в западной части станции укрытый не догоревшими полувагонами от настороженных немцев у здания вокзала. Солдаты последовали за командиром.

Через пятнадцать минут первый взвод пойдет в атаку, а основной состав роты до сих пор не занял позиции, и до сих пор Капитан Васильев не был уверен, как он начнет выбивать противника со станции. Пасмурный день, сгоревшие вагоны, небольшая балочка вдоль путей, уходящая в лес, в сторону переезда, в скорости позволили атакующим подобраться к железнодорожным путям, на которых стояли не догоревшие вагоны. Когда бойцы начали рассыпаться вдоль насыпи западнее, метрах в трехстах от станции, на въезде в город со стороны деревни Поповка завязался бой. На станции, в малочисленных рядах немецкого гарнизона началась деловая паника. Три бронетранспортера, набитые солдатами, отъехали с привокзальной площади в сторону неумолкающей ни на миг перестрелки разбавленной взрывами гранат. Затем туда же бегом направился еще взвод солдат. На въезде в город разгорался нешуточный бой, заглушающий канонаду атакующих советских войск на подступах к Ельне.
Один снайпер находился рядом с Васильевым. Два снайпера роты заняли позиции на насыпи через три сгоревших вагона ближе к зданию вокзала и все уже пару минут не упускали из прицела пулеметчиков, расположенных в разных точках станции.

- Сиротин, огонь… - негромко произнес командир. Капитан Васильев махнул кистью руки остальным снайперам, работа которых минуты назад была распределена по пулеметным точкам противника. Бойцы ждали команду командира.
Выстрелы прозвучали громко и почти залпом, встраиваясь в канонаду не далекого яростного боя. Немецкий пулеметчик, ближней к атакующим пулеметной точки на краю полустанка, клюнул носом на еще холодное оружие и исчез за мешками с песком. Лицо солдата, сидевшего на подаче пулеметной ленты, исказилось в растерянности. Он не понял, зачем первый номер расчета начал ложиться на пол пулеметной точки и взглядом проводил своего командира на тот свет. Снайперу ровно столько времени потребовалось, чтобы перезарядить винтовку и прицелиться. Через секунду второй номер пулеметного расчета фрицев с пробитым лбом отвалился в пространство пулеметной точки, не закрывая удивленных глаз.

Бойцы разведроты, не начиная пальбы, перемахнули под, искорёженными огнем вагонами, железнодорожное полотно. Молча, сначала по путям, затем уже по низкому перрону с оружием наперевес, но без стрельбы, лишь наблюдая за не опомнившимся еще противником, побежали к зданию вокзала, до которого оставалось метров пятьдесят после преодолённой огневой точки из мешков с песком, где лежали два мертвых немца. Рослый красноармеец быстрым движением отправил свой автомат за спину и схватил немецкий пулемет, по-прежнему приготовленный к стрельбе и, с болтающейся лентой набитой патронами, продолжил движение в сторону Ельнинского железнодорожного вокзала. А на перроне растерянные немецкие солдаты, не понимающие, откуда по ним бьют, продолжали падать замертво от огня, работающих ротных снайперов капитана Васильева.

Это длилось еще секунды две – три, затем наши бойцы открыли ошеломительный огонь по врагу из винтовок и автоматов. И еще через десять - пятнадцать секунд первые бойцы уже запрыгивали в разбитые окна здания вокзала, не принимая в плен сдающихся немецких солдат, зачастую так и не успевших открыть ответный огонь.
На привокзальной площади стояли две бортовые машины и бронетранспортер. Но немецкие солдаты, закрытые от начавшегося боя зданием вокзала, никак не могли сообразить, откуда началась активная перестрелка, заглушающая канонаду, к которой они уже давно, с опаской прислушивались. Когда еще не замолк последний пулемет в фонаре вокзального чердака, из здания вокзала на привокзальную площадь один за другим выскочили несколько немецких солдат, на ходу пятясь, стреляя из автоматов в помещение зала ожидания, и падая сраженные ответным огнем на ступеньки крыльца. В бронетранспортер и автомобили полетело сразу несколько гранат и несколько взрывов обозначили их полное поражение. Одна машина загорелась, внутренности бронетранспортера приняли на себя пару гранат, а одна ударившись о броню, оказалась на дороге среди немецкой пехоты, нервно курящей у машин. После взрывов гранат пара десятков, одетых в серые формы солдат либо корчились и стонали от боли, либо отдали черту душу. Оставшиеся в живых изо всей силы перебегали привокзальную площадь, стремясь спрятаться за домами города по контуру привокзальной площади. И только с десяток солдат вермахта заняли оборону за взорванными машинами и деревьями сквера, отстреливаясь от атакующих советских бойцов из табельного оружия.
Прицельный огонь красноармейцев за дюжину секунд подавил сопротивление оставшихся в бою немцев. Но по вышедшим на привокзальную площадь красноармейцам вдруг начал работать крупнокалиберный пулемет. Пулемет находился на водонапорной башне. Трое бойцов упали замертво, одному тринадцатимиллиметровая пуля отстрелила пол стопы, другому попала в задницу, и из ягодицы фонтаном, аж через галифе, ударила струйка крови, одному молодцу, пробив борт автомобиля, пуля разворотила плечо, выломав на улицу ключицу. Через минуту снайпер заставил замолчать высоко расположенный пулемет, а еще через несколько секунд разведчики добрались и до последнего пулеметчика на чердаке здания Ельнинского вокзала. Вокзал был взят.

Оставив в прикрытии третий взвод на вокзале. Васильев повел солдат атаковать переезд из города, для отвлечения немцев от боевых действий с первым взводом. Немцы не ожидали таких активных действий русских у себя в тылу. К тому же они не знали, что их атакует всего лишь рота. И когда получили удар в спину, со стороны железнодорожного вокзала, который они и должны были защищать, в их рядах возникла паника, не продержавшись ни минуты, фашисты побежали с переезда, уходя по ближним улицам города. Только пулеметная точка, из мешков с песком, продолжала работать по атакующим, пока пулеметчика не успокоил снайпер.

Таким образом в течении получасового боя разведрота отбила у фашистов железнодорожный вокзал и переезд на въезде в Ельню со стороны деревни Поповка.
Васильев понимал, что оба объекта не удержать, но решил оставить на переезде заслон из трех бойцов, расположившихся в пулеметной точке, приказав заминировать будку обходчика и после принятия бойцами короткого боя, используя немецкий крупнокалиберный пулемет, взорвать будку, тем самым отвлекая атакующих и под прикрытием взрыва покинуть позицию, отойдя на вокзал.
Опять Капитан Васильев перехитрил врага и, так уж вышло, первым ворвался в оккупированный немцами город. Но он взял только вокзал, про что военные дороги не расскажут.

ГЛАВА 3.
Важная работа.

Капитан Шеин Артем Емельянович, офицер по особым поручениям особого отдела дивизии №…, уже более часа трясся в кабине изрядно уставшей легковой машины. Путь, при возвращении в штаб дивизии, оказался более сложным, чем плановое посещение передовой. Дорогу после дождя сильно развезло, машину уже трижды вытаскивали из грязи плечи идущих на передовую, в Ельнинский прорыв, солдат. По всему было видно, что скоро горловина Ельнинского выступа захлопнется, и уже понятно – будет много пленных немецких солдат, работы для Шеина навалится невероятно много. «Танкист… Что мне танкист этот. Мне с него ни тепло, ни холодно. На хрена я его в тыл везу?... – повис в голове Шеина бесцельный вопрос – Грохнул бы его, так хоть в отчете галочка, а так пиши, что да откуда. Ну Васильев гад… При всех гад… И ведь все с рук ему сходит, и опять сойдет… Другого уже давно бы грохнули, а этот… И опять… И деревню взял, и роту сохранил. Опять герой, черт бы его возьми. Завтра представление на очередной орден придет, если их там сейчас немцы в порошок не сотрут. Вообще конечно везет ему, сукину сыну.» В окна автомобиля было видно, как машина продолжала продираться по дороге против идущих на передовую войск без конца и края. На заднем сидении с замотанными веревкой руками сидел арестованный танкист, сумевший выйти из окружения живым, и конвоир с карабином, приклад которого уходил в ноги танкиста. Дороги об этом ведь не расскажут.
Когда прибыли в штаб дивизии время было уже почти три. Два часа Шеин писал отчеты о проделанной работе и раппорта на Капитана Васильева Командира разведроты полковой разведки стрелкового полка № 630, и на танкиста, младшего сержанта Широкова – предателя родины, вышедшего из окружения, подобранный разведротой Васильева. Подробным образом был рассмотрен, в раппортах, эпизод попытки укрытия правды капитаном Васильевым о пленении окруженца. Но, сокрытие факта выхода солдата из окружения, было достойно выявлено в расследовании, и разоблачено действиями, капитана особого отдела Шеиным А. Е. Писать в раппорте о тяжелом разговоре с командиром разведроты он не стал.
Затем танкист под конвоем был отправлен в Волоколамск. Шеин плотно поужинав, пошел отдыхать с чувством выполненного перед Родиной долга. Ведь завтра опять предстоит не менее трудный военный день. Непрерывная канонада, в уже немецком котле висела в воздухе, с каждым часом увеличивала надежду на нашу скорую, несомненно, очень важную, победу.

ГЛАВА 4.
Это наша победа.

ГЛАВА 4.1. Это наша победа.

Второй раз немцы пошли в атаку на Железнодорожный вокзал, по-прежнему пытаясь выполнить приказ командования об удержании железнодорожного узла. Первая атака фашистов была отбита после взрыва будки обходчика на переезде. Оставленная командиром засада, отстреляв ленту трофейного крупнокалиберного пулемета, выполнила до конца задание, принудив немцев к замешательству от взрыва не только на переезде, но и на привокзальной площади, где немцы не смогли добраться даже до догоравших грузовиков. Группа заслона по путям, со стороны сначала леса, затем пустыря, бегом переместилась на вокзал. Все трое бойцов сумели добраться до своих, и влиться в ряды обороняющихся.
Ни сил, ни духа для взятия вокзала у немцев явно не хватало, а ближняя канонада гремела уже на окраинах опустевшего города.
Серые пехотинцы продолжали перебежками приближаться к вокзалу, оставляя на открытой, к их счастью не очень большой площади, раненных и убитых. Но вдруг все изменилось. Немецкие солдаты, один за другим, поглядев на Юго-восток, вдоль путей в сторону Калуги и Москвы, вдруг вскакивали с лежки, если они лежали на земле в прикрытии, резко меняли направление своего бега, находясь в перебежке и изо всех сил, не думая уже об опасности перестрелки бежали прочь, вдоль здания вокзала, не смотря на огонь обороняющихся. Через несколько секунд посередине площади, среди бегущих немцев, ударил взрыв.
- Наши, наши танки прут, ура-а-аа. - Закричал красноармеец с пулеметной точки чердака вокзала.

Со стороны Москвы, вдоль пакгаузов и железнодорожных путей летели наши Т-34и, разбрызгивая гусеницами не глубокие лужи... Ура-а-ааа загремела привокзальная площадь. Солдаты выскакивали из укрытий и, отстреливая боекомплект личного оружия, ринулись на отступающую немецкую пехоту, сбивая сходу их прикладами, пристегнутыми штыками винтовок, саперные лопатки отстегивать еще было рано. Через короткое время быстрых секунд лязг, гул, буханье и крики рукопашного боя перекрыл рев моторов подошедших, веером по площади, танков. Живые немцы тянули руки вверх, прося о пощаде. "Nicht schiessen! ... Nicht schiessen! ..." прорывалось через не прекращающееся "УРА"... Победа звенела в воздухе старой Ельни.

Капитан Васильев устало подошел к Т-34, окидывая взглядом бурлящую Суворовским кличем площадь, и прикладом автомата постучал о броню.
- Кавалерия! ... - крикнул капитан, как будто танк мог его слышать.
Люк на башне скрипнул петлями. Васильев свободной рукой поправил каску.
- Чего долбишь то. - отозвался танкист, вылезая из машины.
- Какая часть, браток...

Историческая справка.

19 июля 1941 года 10-я танковая дивизия вермахта, шедшая в авангарде 46-го мотокорпуса 2-й танковой группы Гудериана, заняла Ельню, но её дальнейшее наступление в направлении Спас-Деменска было остановлено. Противник вынужден был перейти к обороне. Образовался так называемый ельнинский выступ, глубоко вдававшийся в советскую оборону и создававший угрозу частям Красной Армии на вяземском направлении. В июле; августе соединения 24-й армии несколько раз безуспешно пытались срезать этот выступ и выровнять фронт.
По словам начальника германского Генерального штаба генерал-полковника Ф. Гальдера, бои в районе Ельни стали типичным примером позиционной войны. Немецкому командованию удалось отвести свои подвижные войска с ельнинского выступа и сменить их пехотными дивизиями.
15 августа командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Ф. фон Бок записал в свой дневник: "…Трудно дать окончательный ответ на вопрос, что лучше: удерживать выступ или оставить его. Если русские будут продолжать атаковать выступ, тогда удерживать его невыгодно. Если же они прекратят атаки, что вполне может быть, тогда выступ стоит сохранить, поскольку он не только станет опорным пунктом для наших дальнейших атак в восточном направлении, но и даст возможность обеспечить определенное прикрытие для смоленского железнодорожного узла и шоссейной дороги Смоленск — Москва."
21 августа 1941 года, после очередной неудачной попытки ликвидировать ельнинский плацдарм противника, командующий войсками Резервного фронта генерал армии Г. К. Жуков приказал генерал-майору К. И. Ракутину прекратить атаки и приступить к подготовке нового, более сильного и организованного удара. 30 июля начальником артиллерии Резервного фронта был назначен генерал-майор Л. А. Говоров, внесший большой вклад в подготовку и артиллерийское обеспечение предстоящей наступательной операции. По его инициативе в 24-й армии была создана мощная артиллерийская группировка, состоящая из армейской группы дальнего действия и групп поддержки пехоты в дивизиях. Артиллерийскую поддержку наступающих войск предусматривалось осуществлять методом последовательного сосредоточения огня, а также огнем отдельный батарей и орудий, действующих в боевых порядках пехоты. Был создан перевес над противником по артиллерии в 1,6 раза, была налажена артиллерийская разведка.

Силы сторон.

РККА.

В первом эшелоне Резервный фронт (генерал армии Г. К. Жуков) имел в своём составе 2 армии: 24-ю и 43-ю.
Непосредственно к наступлению на Ельню привлекались войска советской 24-й армии (генерал-майор К. И. Ракутин): 19-я, 100-я, 106-я, 107-я, 120-я, 303-я и 309-я стрелковые дивизии, 6-я стрелковая дивизия народного ополчения, 103-я моторизованная дивизия, 102-я и 105-я танковые дивизии, а также 10 корпусных артполков, полков РГК и ПТО; первоначально около 60 тыс. человек, около 800 орудий, минометов и установок реактивной артиллерии калибра 76 мм и выше и 35 танков.
43-я армия (генерал-майор Д. М. Селезнёв) имела в своем составе 4 стрелковые дивизии (53-я, 149-я, 211-я и 222-я), две танковые (104-я и 109-я), 6 корпусных артполков, полков РГК и ПТО.

Вермахт.

Советскому Резервному фронту противостояли соединения немецкой 4-й армии (генерал-фельдмаршал Г. фон Клюге).
К началу операции в ельнинском выступе на фронте протяжённостью более 70 км оборонялся немецкий 20-й армейский корпус (командир — Фридрих Матерна) в составе: 78-я, 292-я, 268-я и 7-я пехотные дивизии. Всего около 70 тысяч солдат и офицеров, 500 орудий и миномётов калибра 75 мм и выше и около 40 танков.
Севернее ельниского выступа держал оборону 9-й армейский корпус (Г. Гейер): 15-я, 137-я и 263-я пехотные дивизии.
Южнее, на рославльском направлении, — 7-й армейский корпус (В. Фармбахер): 267-я, 23-я и 197-я пехотные дивизии.
В резерве немецкого командования за ельнинским выступом располагалась 10-я танковая дивизия, в районе Рославля — 252-я пехотная дивизия 53-го армейского корпуса.

Планы сторон.

Замысел Ельнинской операции предусматривал прорыв обороны встречными ударами войск 24-й армии с севера и юга под основание выступа и развитие наступления с целью окружения основных сил противника. Одновременно предусматривалось рассечение немецкой группировки ударом с востока и уничтожение её по частям. Разгром ельнинской группировки предусматривалось закончить к 3 сентября. В дальнейшем, развивая успех, армия должна была овладеть городом Починок и 8 сентября выйти на рубеж Долгие Нивы, Хиславичи.
Соотношение сил в полосе 24-й армии было примерно равным: в людях — 1,1 : 1 в пользу немецкой группировки, по артиллерии — 1,6 : 1 в пользу советской 24-й армии. Танки с обеих сторон применялись ограниченно - после безуспешных попыток со стороны Красной Армии прорвать немецкую оборону, ОКВ вывело 19 тд и 1 полк 7 тд, в количестве 212 танков на центральное направление. Также были выведены пехотные соединения 292 и 268 пехотных дивизий по 2 полка с каждой. Из 7 пехотной дивизий на центральное направление было передано дивизионное управление, артполк и 2 полка пехоты. После чего соотношение наступающих и обороняющихся составило: Германия - СССР - по живой силе 1 - 6.21, по танкам 0- 196, по артиллерии 1,1 -1. Авиация не применялась в силу загруженности германской авиации центральным направлением и в силу отсутствия у Жукова авиации на данном направлении в силу того, что все боеспособные самолёты к началу локальной (по утверждению Жукова) операции по указанию Ставки ВГК были переданы Брянскому фронту.
Севернее 24-й армии против немецкой 9-й армии (духовщинской группировки) действовали войска Западного фронта.
Южнее 24-й армии советская 43-я армия наступала в направлении Рославля.
Ещё южнее войска Брянского фронта (50-я, 3-я и 13-я армии) проводили Рославльско-Новозыбковскую наступательную операцию (30 августа — 12 сентября).

Ход боевых действий

Действия 24-й армии.

30 августа 1941 г. в 7.30 утра около 800 орудий, минометов и реактивных установок обрушили огонь на вражескую оборону. В 8.00 началось наступление 24-й армии, однако за два дня советские войска углубились на отдельных участках только на 2 км. На отдельных участках продвижение отсутствовало вовсе, в связи с сильным сопротивлением противника. В последующие два дня противник предпринял ряд контратак с целью не допустить развития наступления и удержать горловину ельнинского выступа.
3 сентября советские войска возобновили наступление. К исходу дня соединения северной и южной групп сузили горловину ельнинского выступа до 6;8 км. В тот же день, под угрозой окружения, противник начал отвод своих сил из ельнинского выступа, прикрываясь сильными арьергардами по всем направлениям и оказывая упорное сопротивление, оставив в Ельне немногочисленный гарнизон для удержания стратегических объектов, включая железнодорожный узел. К исходу 5 сентября 100-я стрелковая дивизия заняла Чанцово (севернее Ельни), а 19-я стрелковая дивизия ворвалась в Ельню. На подходе к городу действовали и другие дивизии, и отдельные диверсионные подразделения. 6 сентября Ельня была освобождена советскими войсками.
К исходу 8 сентября дивизии 24-й армии полностью ликвидировали ельнинский плацдарм и вышли к оборонительному рубежу по линии Нов. Яковлевичи, Ново-Тишово, Кукуево.

Действия 43-й армии.

30 августа началось наступление также и 43-й армии Резервного фронта.
В первый день наступления советская 109-я танковая дивизия прорвала оборону немецкой 23-й пехотной дивизии, продвинулась вперёд на 12 километров и вышла к Костырям. 31 августа немцами в район прорыва были переброшены 267-я пехотная и 10-я танковая дивизии, которые нанесли контрудар по флангам 109-й дивизии, взяв её в окружение.
1 сентября на КП 211-й стрелковой дивизии прибыл комфронта Г. К. Жуков, который руководил боем на подступах к реке Стряна.
Бои по выходу частей 109-й танковой дивизии из окружения западнее Десны продолжались до 5 сентября. Большинство бойцов и командиров погибли или попали в плен, а дивизия как воинское соединение перестала существовать (и 16 сентября была расформирована).
Только 7 сентября дивизии 43-й армии форсировали Стряну и развили наступление на запад. Но уже 8 сентября противник нанёс контрудар, после чего советские войска перешли к обороне. 12 сентября противник возобновил контратаки, оттеснив на следующий день советские войска за Стряну и заняв западный её берег, после чего бои на этом направлении затихли.
Одновременно с наступлением под Богдановым 43-я и 50-я армии должны были провести наступление южнее Варшавского шоссе из района Ивановского на Коски и далее на Рославль. Наступление здесь началось 2 сентября. Советские войска 50-й армии встретили упорное сопротивление и не смогли прорвать оборону противника.
Бои под Ивановским и южнее продолжались до 15 сентября.

Итоги операции.

Итогом Ельнинской наступательной операции явилась ликвидация ельнинского выступа. Это улучшило оперативное положение войск как 24-й армии, так и Резервного фронта в целом. Была снята угроза вторжения немецких войск в оперативную глубину советской обороны и удара во фланг Западному и Резервному фронтам.
Ельнинская наступательная операция была одной из первых в Великой Отечественной войне, в ходе которой осуществлялись прорыв сильной очаговой обороны противника, разгром его группировки и изгнание со значительной части советской территории. Несмотря на отсутствие общего превосходства в силах, командование советской 24-й армии сумело скрытно создать ударные группировки и добиться превосходства на участках прорыва на главных направлениях.
Вместе с тем, планировавшееся широкомасштабное советское наступление завершилось неудачей: неоднократные попытки 24-й армии развить наступление существенных результатов не дали, действия 43-й армии вообще оказались неудачны. Кроме того, не удалось полностью осуществить замысел на окружение всей ельнинской группировки немецких войск.

Рождение советской гвардии

В боях за Ельню произошло рождение гвардейских частей, соединений и объединений в РККА.
18 сентября приказом Наркома обороны СССР 100-я (генерал-майор И. Н. Руссиянов) и 127-я (полковник А. З. Акименко) стрелковые дивизии 24-й армии первыми были удостоены звания гвардейских, получив соответственно наименование 1-й и 2-й гвардейских стрелковых дивизий.
26 сентября 1941 года звания гвардейских присвоили 107-й и 120-й стрелковым дивизиям — они были преобразованы соответственно в 5-ю и 6-ю гвардейские стрелковые дивизии.

Глава 4.2. Старшина.

Капитан Васильев устало подошел к Т-34, окидывая взглядом бурлящую Суворовским кличем привокзальную площадь, и прикладом автомата постучал о броню.
- Кавалерия! ... - крикнул капитан, как будто танк мог его слышать.
Люк на башне скрипнул петлями. Васильев свободной рукой поправил каску.
- Чего долбишь то. - отозвался танкист, вылезая из машины.
- Какая часть, браток...
Танкист одну ногу вытащил из люка, перекинул через броню и бросил ее на покатую плоскость башни Т-34.
- А выто сами, откуда здесь нарисовались. Вообще-то мы здесь никого не ждали увидеть. Думали мы первые, по пустому городу, гусеницами гремим, а тут у вас целое сражение кипит. Давно вы здесь воюете то?
Васильев посмотрел на часы.
- Ну, ...вокзал мы взяли два часа сорок минут назад, деревушку Данино отвоевали и от немцев очистили в начале девятого. Наступление то в шесть началось. - Капитан козырнул к каске - Капитан Васильев, командир разведроты стрелкового полка № 630, 107-й резервной стрелковой дивизии, выто чьи.
Танкист улыбнулся, козырнул к шлему.
- Старший лейтенант Семушкин командир танкового взвода ударной бригады, приданной сотой стрелковой дивизии.
- Спасибо старлей, вовремя твоя кавалерия подскочила, только чего-то в твоем взводе танков многовато для взвода.
Танкист слегка загрустил лицом, мельком глянул на площадь.
- Да сгорел наш командир, когда в город входили, два экипажа сожгли гады. Ну, с 33-го ребята может, и вылезли, а командир... - Семушкин махнул рукой. - Боекомплект у него долбанул, Башня отлетела метров на двадцать.
Офицеры с полминуты молчали. А бойцы, в том числе и пинками, сгоняли сдавшихся немцев, с поднятыми руками, к центру площади.
- Ну ладно, Семушкин, расслабляться нам с тобой еще рано, давай-ка я тебе ребят на броню подсажу, надо бы подчистить улицы.
Васильев попытался кого-то найти взглядом.
- Семёныч - громко крикнул Васильев, пытаясь перекричать слегка успокаивающуюся площадь - Старшина Каптелов. - чуть подождав - Павел Семенович.
Старший лейтенант Семушкин спрыгнул на землю, когда к ним подбежал солдат и обращаясь к Васильеву:
- Товарищ капитан, Старшина ранен.
- Как ранен?! Где ранен? - Схватил Николай солдата за руку, и они немедленно двинулись к месту, где лежал Семеныч.
Семеныч лежал в расстегнутой телогрейке с раздвинутыми ногами, одна рука лежала вдоль туловища, вторая была согнута в локте, и как бы кулаком хотела упереться в пробитый пулей бок, под голову солдаты подсунули вещмешок, над ним колдовал медбрат. Ватник со стороны спины был обильно насыщен кровью, и спереди гимнастерка была бурая. Васильев сел рядом со старшиной, Каптелов с лукавой улыбкой смотрел ему в глаза, слегка перекосив маленькие усы.
- Ну, вот командир, подвел я тебя. - Семенович говорил устало, но слова делал веселыми. - Не надо было мне из укрытия вылезать. Поддался, как пацан, радости великой...
- Семеныч, ...бывает, ты это..., много-то не говори. Силы побереги. - он взял под локоть медбрата, вместе с ним встал, отошел в сторону - Ну, ...что, ну говори.
- На вылет пробита печень, причем плохо пробита, большая вена перебита, ему минуты остались, ничего сделать не смогу. - Медбрат смотрел на командира провинившимся взглядом.
Коля сильно зажмурил глаза, обида на себя защемила в солнечном сплетении. "Не уберег" - С этим коренастым не молодым солдатом, больше похожего на отца роты, он познакомился почти два года назад, когда формировалось разведывательно-диверсионное подразделение при стрелковом корпусе, для выполнения особых задач при возможном вводе войск в Прибалтийский анклав. С тех пор этот солдат, который, как всем казалось, воевал еще с Суворовских времен, шел с Васильевым бок о бок по всем военным дорогам и тропинкам. Казалось, не было более опытного солдата ни в одной армии мира.
Капитан вернулся к старшине.
- Командир, руку дай. - Каптелов с трудом поднял свою правую руку, согнутую в локте, при несильном рукопожатии. - Не трать на меня время, бой еще не кончился, а я..., что со мной я знаю, посмотрю на тебя сынок последний раз. Ступай, гони их с нашей земли.
Васильев, не отпуская руку улыбающегося Семеныча, сглотнув подступающую к горлу не понятную слабость, закричал:
- Командиры взводов, ко мне. - выпрямившись глянул на солдат.
Рота уже знала, что старшина Каптелов умирает, и собирать никого не пришлось.

Отправляя разведывательные группы с танковым сопровождением по привокзальным улицам, оставив третий взвод в прикрытии здания железнодорожного вокзала, минут через пятнадцать капитан вернулся к Каптелову. Тело старшины было перенесено в здание вокзала и накрыто простыней. Николай открыл лицо Семеныча, приподняв рваную простыню. Странно, его лицо всегда было темным, как будто загорелым, но сильным, как и его не высокая кряжистая фигура жилистого русского мужика, а стало прозрачным и добрым, и морщинки его стали добрыми, и сам он стал как-то меньше ростом, но об этом не расскажут военные дороги.
Капитан вышел на крыльцо здания вокзала. Закурил с третьей спички, первые две сломалась. Глубоко затянулся, выпустив много дыма на выдохе. Почти посередине площади на дороге сидели пленные немцы, перевязанные одной веревкой по одной ноге, под охраной пяти бойцов, танк, размещенный в западной части площади, стоял, пулеметом смотря на них же. Взгляд Николая опустился на пленных и уперся в фашистов как окуляр снайперской винтовки. Дым продолжал выходить из Васильева и на следующем выдохе. Палец Николая привычно лежал на курке ППШ. Ледяным взглядом глядел Васильев на безоружных, до смерти перепуганных, немцев. Николай испугался своих мыслей, он посмотрел на свой палец, как будто приросший к курку, и опять на немцев, сделал еще одну глубокую затяжку едким папиросным дымом, стиснул зубы, прикусив мундштук папиросы, и вернулся в здание вокзала.

Глава 5.
Тяжелый день.

Штаб 630 стрелкового полка располагался в деревне, в трех километрах, от штаба 107-й резервной стрелковой дивизии, в которую он входил. Особый отдел дивизии квартировал при штабе, и уже к семи часам вечера раппорта капитана Шеина лежали на столе Комдива полковника Миронова Павла Васильевича. Миронов был назначен на командование 107-й перед самым Ельнинским сражением, хотя до отбытия на переподготовку в Москву в 1940м, с 1939 года, командовал 82-м горнострелковым полком именно в составе этой, родной для него, дивизии. Соединение базировалось тогда в Барнауле. А с 1940 Миронов был назначен уже комдивом 107й. Почему, через три месяца, и уехал учиться в Москву на переподготовку и повышение. В начале августа 1941 был возвращен на эту должность, когда 107я уже была в составе резервного фронта, с приданными, для усиления частями и подразделениями, под командованием Жукова Георгия Константиновича.
- Что за Васильев, это не тот который должен был Данино взять в тылу немцев? ...Командир разведроты 630го полка. - Спрашивал Командир дивизии у комиссара (в звании полкового комиссара) Столярова Виктора Дмитриевича, прочитав раппорта особиста. - Так Васильев Данино взял или не взял? - Миронову не нравилось недопонимания тактической ситуации при ведении боевых действий.
- Вот донесение из сотой, что капитан Васильев железнодорожный вокзал в Ельне взял в 11.30, а в 14.20 на него танки из сотой выскочили, когда он бой вел, защищая вокзал. - Передал Столяров Миронову донесение из 100 дивизии действующей на севере Ельни.
Комдив прочитал донесение из сотой, покрутил его в руках, как будто не веря тому, что там написано.
- Так, а чего наши особисты мозги то нам пудрят. Совсем охренели. - и на прямую, обращаясь к комиссару - Ну ко, позовите сюда этого - комдив присмотрелся к фамилии капитана - Шеина. Он же там был - пусть хоть расскажет по-человечески. И вообще, если это правда про железнодорожный вокзал - комдив опять держал в руке донесение, теперь уже, из сотой дивизии - то Васильева надо к герою представлять, как первого вступившего в Ельню, и дивизии почет. А тут всякие Шеины... Только почему Васильев связного не прислал, хотя не каждый связной до штаба сейчас добежит. - Комдив помолчал - А как он в Ельне оказался без приказа... Все-таки авантюрист этот Васильев, хоть и разведчик хороший. Ну ко набери мне штаб 630 го полка, может у Перхоровича там информация есть, которая до нас не дошла.
Через пару минут в кабинет вошел офицер связи.
- Товарищ полковник, связь с 630м полком установлена. Можно пройти к аппарату.
Миронов прошел в комнату связи.
- На проводе полковник Миронов. - командным голосом рявкнул в трубку комдив.
- Слушаю Вас товарищ комдив, полковник Перхорович... - ответили на том конце провода.
- Товарищ полковник, что там у вас творится, сведения от командира диверсионной роты есть, где там твой Васильев сейчас болтается.
- Да вот, товарищ полковник, и десяти минут не прошло, как рота в расположение полка прибыла, им грузовиками танкисты из сотой дивизии помогли, они сюда за топливом и боеприпасами приехали, ну и Васильева с ротой привезли. Они оказывается утром Данино взяли, а пол двенадцатого немцев с железнодорожного вокзала выбили в Ельне. Буду сейчас документы готовить на награждение личного состава роты, а Васильева хочу и на повышение звания представлять. Герои они у меня, товарищ комдив. Герои настоящие.
Командир дивизии слушал донесение командира 630го полка и понимал, что ему сказать нечего, что он слышит самые лучшие слова, которые могут звучать на той стороне провода.
- В течении часа подъеду к тебе. Хочу посмотреть на героев. Еще есть, что доложить Франс Иосифович?
- Да чего уж еще, Павел Васильевич, если ты через час подъедешь, вот и поговорим.
Командир 630го полка был совсем не молодым человеком. Он был кадровым офицером еще царской армии, прапорщиком командиром взвода с 1915го года, и с 1918го воевал в рядах РККА, пройдя многими военными дорогами гражданской войны, и межгосударственных конфликтов Советской России. В 1938 его отправили в отставку, но в 1940 восстановили в рядах РККА. Он был опытным и сильным командиром строевой части.

- Разрешите товарищ полковник - в дверях хаты стоял капитан особого отдела.
Миронов рукой показал капитану на стулья, пройдя на свое место за стол. Капитан строевым шагом прошел к столу комдива, встал по стойке смирно.
- Капитан Шеин. Особый отдел 107 дивизии. По вашему приказанию прибыл.
Миронов смотрел на капитана, слегка сузив глаза и наклонив на бок голову. Миронов как будто пытался проткнуть взглядом особиста, затягивая паузу.
- Та-ак... - медленно произнес комдив, подняв со стола его раппорта - что это - потряс полковник бумажки Шеина перед его строгой фигурой, стоящей по стойке смирно.
- Раппорта расследований на вновь освобожденной территории товарищ полковник.
- По твоим раппортам Капитан Васильев, чуть ли не предатель. Под трибунал точно можно отдать. - Полковник медленно, не сводя взгляда с Шеина вышел из-за стола, подошел к нему вплотную, капитан повернулся к нему во фронт продолжая стоять по стойке смирно. - может в дисбат его отправим. ...А ...капитан, чего молчишь то.
- Товарищ полковник, капитан Васильев хотел скрыть окруженца в рядах своей роты. А это должностное преступл...
- А ты знаешь, капитан, что Васильев со своей ротой первый в Ельню вошел, железнодорожный вокзал у фашистов отбил своей ротой и держал его до прихода основных сил. - Шеин молчал. Полковник опять вернулся за свой стол. - На, забери свои опусы, и иди, спи к чертовой матери. - Полковник легко перекинул раппорта Шеина на противоположный край стола.
Шеин стоял как вкопанный по стойке смирно, не сделав ни одного движения, четким офицерским голосом произнес:
- Командир разведроты 630го стрелкового полка капитан Васильев вошел в Ельню не имея на то приказа. - глухо и сухо прозвучали слова Шеина. Как бы разговаривая сам с собой, констатировал: - это тоже есть военное преступление, и тоже требует расследования.
Шеин продолжал стоять по стойке смирно.
В хате повисла тишина. Командир и комиссар дивизии переглянулись между собой, у обоих засвербело под ложечкой. Каждый из них понимал весомость слов офицера особого отдела. Пауза не прерывалась никем. Пауза висела в воздухе между офицерами, и никто не хотел ее нарушать.
Комдив тяжело вздохнул. Пауза продолжалась.
- Свободны, капитан. - Миронов сел за стол.
Шеин строго и красиво повернулся на 180 градусов и вышел из хаты.
Тишина продолжала наполнять помещение. Командиры дивизии каждый по-своему обдумывал смелое поведение офицера особого отдела.
Через минуты зам комдива по политической части Столяров как будто сам себе под нос произнес:
- Думаю, что ни героя, ни звания Васильеву не видать...
- Какая сука у нас в штабе сидит - отозвался Миронов. - отправил бы ты его куда-нибудь на повышение, а то он и за нас возьмется.

Через час офицеры подъезжали к штабу 630 резервного стрелкового полка.
В штабе над картой колдовали старшие офицеры штаба полка: командир полка полковник Перхорович Франс Иосифович; начальник штаба полка полковник Муратов Василий Денисович; заместитель командира полка по политической части майор Носевич Михаил Александрович, когда в штаб вошли комдив и комиссар дивизии.
- Товарищи командиры - скомандовал Перхович, по привычке еще оставшейся у него с гражданской, и офицеры встали по стойке смирно.
- Ну чего вы тут высматриваете на карте. - с суровым лицом спросил Миронов, подходя к столу.
- Анализируем донесения воюющих частей, определяем их расположение на конец дня и оцениваем текущую обстановку товарищ комдив. - доложил комполка.
- Ну и как обстановка, покажи-ка. - полковник подошел к столу вплотную, на котором была раскинута карта. Комдив с минуту внимательно смотрел на карту. - Данино то где-то в четырех, пяти километрах от Ельнинского железнодорожного вокзала. Сведений из штаба нет. - размышлял комдив - Решил не ждать, пока немец опомнится, решил взять вокзал. Да... Стратег ваш Васильев, наделал делов. - Комдив продолжал смотреть на карту еще с полминуты. - ну где ваш герой, на улице уже все равно темно, давайте его сюда.
Миронов расстегнул верхнюю пуговицу гимнастерки, сел на диван.
- Чай то у тебя найдется Франс Иосифович?
Офицеры полка уже поняли, что настроение комдива не было безоблачным.

Только минут через десять на пороге избы появился капитан Васильев.
- Разрешите. - Зайдя в избу произнес разведчик.
Комдив поставил не допитую чашку на стол.
- Васильев? Вот ты значит какой.
- Так точно, капитан Васильев, командир разведроты 630 полка.
Миронов несколько секунд с интересом рассматривал исцарапанное лицо статного боевого офицера. Затем встал, подошел к капитану.
- Наслышан о твоих подвигах.
Миронов опять отошел к дивану.
- Почему сразу не доложил о взятии Данино?
- Товарищ полковник, связной был отправлен в штаб полка сразу после взятия деревни. Скорее всего, не дошел. В округе еще немцев по лесам много. Перехватили наверно.
Какое-то время все молчали.
- А в Ельне как ты оказался.
- Ждать было нельзя, итак уже два часа после взятия Данино прошло, когда мы на окраину Ельни вышли. В лоб я вокзал не взял бы. Схитрил там маленько. Ну, а через три часа танкисты из сотой подъехали, старший лейтенант Семушкин, приданная Сотой, ударная танковая. Взятые объекты тыловым сдавал, как положено и Данино и вокзал. Все как положено.
- Да, герой. Но ведь без приказа в Ельню вошел.
- Так, где ж я его в бою возьму то приказ. Что ж немцам простить, что у меня приказа нет.
- А что у тебя там за история с танкистом приключилась в Данино.
Капитан понял, что Шеин уже все, что хотел, сделал.
- Он ночью на нас выскочил с немецких позиций в лесу. Поначалу мы думали фриц, но по нему было видно, что он контуженный, он в танкистском комбинезоне был, со сгоревшего танка, неудавшаяся атака два дня назад, с закопченным лицом, да, в общем-то, парень неплохой оказался, но нам очень помог в бою, и вообще герой он, а не предатель.
- Да хватит тебе его защищать... - Миронов грубо прервал Васильева. Было видно, что Миронову не приятен этот разговор. - Потери большие?
- Большие товарищ комдив. С первого взвода восемнадцать человек в строю остались, во втором и третьем половина. Старшину Каптелова потерял, он в роте как отец родной был. - Васильев замолчал.
В хате какое-то время было слышно только, как топится печка.
- Ну ладно Васильев, свободен.
Капитан козырнул и вышел из хаты.
Комдив и офицеры с полминуты молчали.
- Значит так, представление на повышение звания можешь не присылать, героя, тоже отставить, пришлешь представление на орден красного знамени, попробую протолкнуть, получится - нет не знаю, телегу на твоего капитана особист написал, нехорошую телегу, - громкая пауза с кряхтением и изменением позы, - его сейчас от трибунала отмазать надо, думаю, что представление на награждение поможет. Мотивацию, что он первый в Ельню вошел отставить, - опять молчание на коротке - а то этот особист и к этому прицепиться может, приказа ведь не было... Другой первым в Ельню войдет, ну хоть даже этот старлей танкист, как его... Семушкин.
Комдив обвел офицеров озабоченным взглядом. С Перхоровичем были знакомы еще задолго до войны. Понимал, что не молодой офицер, герой 1й мировой, сильно озабочен услышанным.
- Не надо твоему Васильеву первым в Ельню входить...

ЧАСТЬ 2.
ЛИДА.

Глава 1.
Сокурсницы.

- Привет Зиночка. Пока ты ездила тебе тут с ректората звонили. И от профессора Юдина звонили. С кафедры хирургии звонили. Где ты была все это время. Уж неделя прошла, как ты на эти, ... ну как их… ну… укрепления уехала. Тебя чуть ли не вся Москва ищет. Где Зина? Где Зина? ... а я и чего сказать не знаю. Уехала. Пропала. Ну чего ты молчишь то… - тараторила Лида Курочкина сокурсница Зинаиды Широковой, живущая с ней в одной комнате институтского общежития.
- Так ты и слова вымолвить не даешь. – устало сказала Зина, внутренне погруженная в какие-то тяжелые мысли. – я после укреплений на родину ездила, попутная машина в Лотошино ходила за лопатами, вот я и захотела родных увидеть. Заехала на вечер… Когда их теперь увидеть придется…
- А я скоро к своим поеду, уже у главврача отпросилась на две недели, благо раненных много и в больнице дежурю сутками отгулов накопила… даже не сосчитать. Я смотрю, ты не одна приехала, познакомила бы с кавалером.
Иван, смущаясь перед разговорчивой девицей, стоял возле стола с вещмешком в руке.
- Знакомься Лида – это мой брат Иван. – Помолчала, добавила – Мой младший брат. – Затем всхлипнула и подняла платок к губам, глаза моментально покраснели, брови сморщили девичий лоб. Несколько секунд повисли в общем молчании. – От старших братьев ни одной весточки нет. – Комок в горле мешал Зине говорить – У меня ведь и Егор, и Леша в армии.
- И чего оба на фронте. И не пишут?.. – Лида не мало удивилась не благодарности братьев Зинаиды. «Неужели не могут пару строк чиркнуть. Ну я бы с ними разобралась, Добрая Зинка больно…». Ни слова ни сказав подумала Лида.

- Да они особенно писать то и не любили никогда. Иван, чего ты стоишь то, садись. Раздевайся. Вещи куда ни будь положи, на стол что ли.
Зина встала, сняла плащ и повесила его на вешалку у входной двери, Иван то же разделся и сел в свитере на то же место. Лида с лисьим интересом задорной жизнерадостной девчонки смотрела за пятнадцатилетним рослым, по-мальчишески не складным, Иваном. Пару минут сидели молча. Но Лидочка не могла долго сидеть без движения. Ей обязательно нужна была, кокая-то полезная деятельность.
- Давайте пить чай, я сейчас кипятка принесу. – И выскочила за дверь на кухню. Быстрыми, ловкими движениями схватила чайник, стоящий на керосинке, налила из-под крана воды, поставила чайник на стол, быстро чиркая спичками распалила керосинку, настроила огонь и поставила чайник. Отойдя к подоконнику общей кухни оперлась на него и стала внимательно смотреть на чайник, как будто от ее взгляда он закипит быстрее. Но на такой подогрев ее и на минуту не хватило. О чем-то вспомнив она опять сорвалась с места…

Неугомонная Лидочка убежала… В комнате стало совсем тихо, Зина очень напряженно о чем-то думала не шевелясь, как будто в комнате была одна. За окном общежития гудела Москва с клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, и другими звуками такими интересными для Ивана, впервые попавшего в город. В очень большой город.

Печенье было вкусным. Откуда Лидочка достала его так быстро непонятно, Иван не мог никак себя остановить, поедая пиченюшку за печенюшкой, не смотря на замечания сестры.
- Кто звонил-то Лид? – вспомнила Зина быстрый рассказ Лиды, когда они с Иваном вошли в комнату.
- Ну, так я ж тебе и говорю, и с института звонили, что бы ты в деканат зашла, и с кафедры хирургии звонили, и от профессора Юдина звонили, просили в клинику зайти, где ты практику проходила. Наверно в сестры хотят тебя оформить. – Припивая чай, тараторила Лидочка как из пулемета. - В госпиталях сейчас людей не хватает. Жуть. С фронта каждый день тяжелых раненых привозят много, много, и без рук, и без ног. Жуть какая-то. Смотришь на них – страшно. Те, которые без сознания – стонут. В общем, ужас. А ухаживать за ними некому. А ты все-таки медик. Хватит тебе землю копать, лучше иди в госпиталь, вон хоть в детскую больницу в Замоскворечье, там то же сейчас госпиталь и от общежития не далеко. Глядишь, тоже отгулов заработаешь, к маме в гости съездишь, уже не отпрашиваясь, а как взрослый человек в законный отпуск…
- А кто же будет окопы копать? – Тихо спросила Зина. – Рвы метров по пять глубиной. Я вон для этого и Ивана привезла. В деревне все равно делать нечего, как будто все замерло из-за войны. Пускай поработает на укреплениях, и Москву посмотрит. Немцы ведь так близко к Москве все равно подойти не смогут. А дело для войны все равно нужное. Я правильно говорю, Вань?
- … Ну… конечно. Я помогу… обязательно… - помолчав. - … А немцы – пусть только сунутся…
Лидочка чуть не грохнулись от смеха со стула, увидев перед собой «былинного богатыря». Ставя на стол чашку с недопитым чаем чуть не промазала мимо скатерти стола, но слава богу не промазала. Стараясь не смутить Ивана, она изо всей силы пыталась снизить градус своего смеха, но совладать с собой было трудно, уж больно смешным выглядел высокий, долговязый мальчик.
- Ну – герой… тебя-то они конечно сразу испугаются… – насмешливо прервала его сестра. Удержаться от смеха не смогла.

Не напряженная обстановка знакомства совсем разрядилась, всем стало весело, и Ивану в том числе.
- Так-то оно так, но ты всё-таки сходи, узнай, зачем тебя искали. – делая вид, что пропускает мимо ушей бахвальство подростка, опять начала говорить Лидочка. - Я ведь работаю в больнице, и землю копать ни езжу. Хотя конечно и страшно на раненых смотреть, и жалко их. Но я уж лучше за ними ухаживать буду, чем землю копать. Ну, а ты как хочешь, в конце концов. Что я тебя заставлять, что ли буду. – Лида даже немножко обиделась, непонятному упрямству Зины.
С минуту молчали.
- Пол часика отдохну и пойду, схожу к Сергею Сергеевичу сначала. А в институт завтра. Да часа в два надо Ивана на сборный пункт проводить на учет по нахождению в Москве поставить, да в добровольцы на рытье укреплений записать.
Зина уже напилась чаю, ей хотелось прилечь на несколько минут.
Лидочке тоже вечером надо было идти на очередное дежурство, и это требовало несколько часов отдыха.

Глава 2.
…А раненых везут.

Будильник зазвенел звонко. Лида протянула руку его выключить и открыла глаза. На койке Зинаиды лежал Иван, по-детски подогнув ноги и выпятив вперед подбородок, подпертый кулачками. Во сне он совершенно не слышал, веселый и надоедливый звон будильника, вот уж во истину мужика и пушкой не разбудишь. Лида села в не проснувшемся до конца состоянии на кровати, через несколько секунд более внимательно, еще спящим взглядом, посмотрела на стрелки будильника, сосредотачивая внимание осознать, сколько времени осталось до дежурства в больнице. Глубоко вздохнув, встала и пошла умываться.
Лида прибежала на работу за полчаса до начала ее смены. У приемного покоя стояло много машин с раненными, машины все подходили, и подходили, работающий персонал явно не успевал принимать раненных. Лида, быстренько переодевшись, не стала дожидаться восьми вечера, а сразу побежала подставлять свое плечо очередному бойцу с полностью забинтованной ногой, и повела его на второй этаж на осмотр и перевязку. Тяжелых раненых осматривали на первом этаже.
Смена оказалась тяжелой. Всю ночь раненных везли и везли. Под утро, главврач приказал все транспорты отправлять в другие больницы. Коек свободных уже давно не было, и матрацы, чтобы бросить на пол, уже давно кончились. Не осталось мест ни в проходах, ни в ординаторских. В пору раненых располагать в операционных и на улице. Наконец Лидочка села на табуретку в конце коридора уже когда светало, Лида моментально провалилась в неглубокий сон, но очередной стон тяжелораненого, как показалось Лиде его прервал моментально…
Лида смогла уйти с работы только в двенадцатом часу, переодевшись из последних сил. Когда она пришла в общежитие, Зинаида уже собиралась на свое первое дежурство, а Иван с раннего утра уехал на Подмосковные укрепления. Зина проводила его до посадки в машины и познакомила с некоторыми своими подругами, попросив за ним присмотреть.
- Чего-то не помню таких ужасных ночей. – как-то не звонко звучал голос уставшей Лиды. - Где-то битва идет… Раненных везли всю ночь, пока главврач больничные ворота не закрыл. Даже в ординаторских раненных разместили. Спать хочу, даже есть не буду. Встану поем. А ты значит тоже в ночную.
- Да, но меня вроде не сестрой берут.
- А кем?... Не уборщицей же.
- Ассистентом хирурга записали.
- Ассистентом хирурга?! – Недоверчиво, протяжно переспросили Лида.
- Да… - Не уверенно сказала Зина. Потом подумала и добавила - Вот узнаю, утром приду – расскажу.
- Мы же с тобой студентки… Да еще курс не выпускной. Какой хирург? Что-то ты там ни так поняла. Может в хирургии работать будешь?
- Лида, сейчас на дежурстве все объяснят. Чего гадать, утром расскажу.
Зина села к столу.
- Давай, Лидусь, чаю попьем. Садись. Я уже все приготовила. Хоть ты и устала, все равно чаю попей, а потом уже спать. – чайник был вскипячен минуту назад, из его зеленого горлышка еще шел еле заметный пар, приглашая смотрящего отведать горячего напитка. На столе лежал порезанный батон, рядом нарезанная колбаска…
Через час Лидочка спала как сурок. Она и в жизни была как большая девчонка, а когда спала, становилась совсем маленькой. Ее светлые не длинные волосы кружились легкими колечками без бигуди. Брови всегда делали лицо приветливым. И даже во сне она улыбалась. Не было на свете более жизнерадостного, в душе совершенно доброго и беззащитного человека. А Зинаида, несмотря на то, что дежурство начиналось в восемь вечера, пошла на работу в начале пятого, как можно тише запирая комнату за собой, чтобы сберечь сон подруги. Она решила пройтись по магазинам, соскучившись по ним в длительных отъездах на рытье укреплений, прогуляться по парку, покормить мякишем уток в сквере на большом пруду, а до больницы, не спеша, было минут двадцать ходу. В конце концов она надеялась застать в больнице Сергея Сергеевича Юдина, который сегодня вечером должен был делать там обход по графику проверки госпиталей.
Входя в парк, за которым уже и до больницы рукой подать, Зина увидела несколько грузовых полуторок, кузов одной из них был закрыт тентом на стойках, и на дверце красный крест в белом круге. В открытых бортовых машинах прямо на полу кузова сидели солдаты у многих из которых были забинтованы головы, а через бинты местами просачивалась красная кровь. Было совершенно понятно, что это везли раненых с фронта, и везли в их больницу вокруг парка. Зина остановившись проводила транспорты с раненными взглядом, и несколько растерянно, но быстрым шагом поспешила мимо пруда с утками в сторону больницы. Буханка хлеба с теплым мякишем так и осталась лежать в ее сумке, сегодня она уток кормить уже не будет.
Подходя к воротам больницы, Зинаида увидела знакомые грузовые машины у приемного покоя больницы. Медперсонал принимал передвигающихся самостоятельно раненых. Зинаида быстрым шагом подошла к одной из машин, у которой были открыты два борта. Свесив ноги, на досках пола кузова сидел солдат, у которого неряшливо был замотан, именно не забинтован, а замотан бинтами, весь торс. Бинты местами были бурые от уже запекшейся крови, и они не были мягкими.
Солдат сидел отрешенно и безнадежно, его спина делала старческую дугу, бледное лицо, не понятного возраста, не выражало ни каких эмоций. Зина подошла к нему нежно положила руку солдата на свое плечо.
- Сможешь сам встать, миленький? … Ну.
Солдат, не произнося ни слова, медленно начал тянуть ногу, к холодным камням мостовой больничного двора, опираясь слабой рукой на девичье плечо, и пытаясь распрямить спину в заскорузлых от запекшейся крови бинтах…

Глава 3.
Как же я Лене скажу?

Будильник зазвенел в 18.00 – рука Лиды привычно потянулась его выключать.
На работу Лида пошла пораньше, чтобы поговорить с главврачом, и о своей задержке на работе, в предыдущее дежурство, и об отгулах на две недели, чтобы съездить в Калинин к родителям, которых не видела уже больше двух месяцев, ведь война началась сразу после экзаменов и домой она съездить не успела. Теперь, накопив уже пятнадцать смен, отработанных сверхурочно, не говоря даже о задержках по производственной необходимости, она имеет право съездить домой к родителям, хотя бы на две недели.
Главврач как раз оказался на месте и не на операции, когда Лидочка пришла в больницу.
Курочкина поднялась на второй этаж и направилась в его кабинет. В приемной секретаря не было, секретарь уже месяц была переведена в медсестры и работала в палатах с больными и раненными. Лида смело прошла до кабинета и постучав, приоткрыла дверь.
- Игорь Валентинович, разрешите… - девушка зашла в кабинет не дожидаясь ответа.
Главврач сидел за столом и внимательно читал документ, слегка, нежно поглаживая его пальцами. Он не поднял на Лиду глаза, не сказал ни слова, как будто ничего не видел и ничего не слышал.
- Игорь Валентинович. – уверенно начала Лидия Курочкина - У меня накопилось пятнадцать отгулов, а вы мне обещали, что, когда я накоплю отгулы, вы меня отпустите на родину к родителям съездить. Помните, когда я только начинала работать. Вот я и пришла отпроситься на две недели. – Лида замолчала. Игорь Валентинович не сразу медленно поднял на нее глаза, из-под очков мужчины по щекам текли слезы, лицо доктора было растеряно и не понимающе вопросительно…
- Как же я… Лене скажу? … - глядя в пустоту, мимо Лидочки, произнес главврач. Через секунду его глаза нашли глаза Курочкиной, его зрачки были бездонны.
Он смотрел в глаза Лиды совершенно потерянным в беде взглядом. Этот сильный, всегда жизнерадостный и рассудительный человек был убит горем, и оно обволакивало его взгляд, его очки, его лысину, его белый халат. Оно просачивалось из каждой его морщинки и изгиба кожи.
Лиде стало холодно, она поняла, что случилось что-то страшное, она не понимала, что, но это было что-то не поправимое, то, что невозможно представить, и бесконечно трудно пережить. От холода его взгляда она попятилась к двери. В следующий миг к ней вернулось самообладание, девочка приблизилась к столу.
- Игорь Валентинович, вам помочь? … - она, через стол, взглянула на документ, лежащий под длинными пальцами хирурга. Она видела документ вверх ногами. Заглавными буквами на листке было напечатано «ИЗВЕЩЕНИЕ», а немного в стороне лежал аккуратно распечатанный конверт. Она уже видела такую бумагу у одной из медсестер, когда у той … погиб муж. Лида почувствовала, как ком подпер ее горло, она закрыла кулачком свой рот, из которого должно было вырваться «Мамочки», Лида вся съежилась, все внутренности ощутили спазм до боли, и у нее тоже брызнули слезы… - Игорь Валентинович… - еле сдерживая плач, медсестра стала пятиться к двери…
Никто не знает, что надо делать в этой ситуации. Ну, ведь никто и не бывает в таких ситуациях. Никто не бывает в таких ситуациях… пока не начинается война…
В приемной стоял графин. Лида налила воды и принесла доктору. Она поставила стакан на стол перед убитым горем мужчиной, который сидел над извещением о смерти. Через его плечо она прочитала: «…сообщаем, …ваш сын … пал смертью храбрых…». «Ну что же делать? … Что же делать…»: мучительно прокручивало ее сознание одно и тоже. Лида вдруг опрометью помчалась в ординаторскую, которую уже освободили от раненых. Она громко влетела в ординаторскую и замерла с выпученными глазами и глубоко дышащей грудью… врачи не понимали сути вторжения медсестры. В ординаторской были трое врачей. Какое-то мгновение медсестра молчала. Отдыхающие между операциями врачи смотрели на возбужденную испуганную девушку. Затем медсестра выпалила:
- У Лебедянского похоронка на сына...

Глава 4.
Будни.

Лидочка пришла в общежитие, в половине десятого. Зины дома еще не было, хотя ей добираться до дома, через парк пешком не торопясь, значительно быстрее. Впервые в жизни Курочкина так близко ощутила смерть солдата, смерть сына не родственника, но и не безразличного для нее человека.
Лида села за стол и с напряженным лицом, не желая того, вспоминала как главврач поднимал на нее заплаканные глаза, не спрятанные под очками. В голове вновь и вновь повторялся вопрос, адресованный в пространство: «Как же я… Лене, скажу? …». От этих мыслей она не могла спрятаться. Они повторялись и повторялись. А она хотела от них уйти, она хотела от них отдохнуть… Лида взяла чайник и пошла на кухню. В комнате было тихо, и только уставшая от ожидания и неясности будущих событий Москва настороженно гудела за окном общежития клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, иногда сиренами противовоздушной обороны, другими звуками города, находящегося в тяжелом ожидании непонятных событий.

На следующее дежурство девочки собирались вместе. Лидочка сварила суп, и они с удовольствием поужинав, пили чай с пряниками, которые купила Зина, возвращаясь со своего первого дежурства. Зинаида, с нескрываемой радостью, рассказала о том, что ее назначили ассистентом хирурга, и она всю ночь участвовала в операциях, на подаче инструмента, в итоге операции накладывала швы. Операций было много, и последняя завершилась уже в одиннадцатом часу утра. Лида удивленно слушала подругу, немало ей завидуя, но в душе все же радуясь за Зиночку, она же всегда была отличницей.
Сергея Сергеевича Зинаида видела, разговор был беглый и сухой, было много раненых, Юдин был сильно озабочен какими-то делами, и в скорости уехал.

Так проходили день за днем. Разница была только в сменах дежурств ночная - дневная, ночная – дневная, с фронта везли и везли израненных солдат, военная мясорубка работала на полях сражений все ближе и ближе подвигаясь к Москве. Смены девчонок увеличивались как-то незаметно и спокойно,никто из персонала не роптал, у каждого там на полях сражений были либо родственники, либо друзья, либо знакомые. Зинаида не обращала внимания на переработанные часы и скоро начала оставаться в больнице на сутки, скрадывая сонные часы, где, ни будь, за ширмой в ординаторской на не мягком кожаном диванчике. Лида, по своей наивности продолжала считать переработанные часы, складывая их в смены, с полной уверенностью, что скоро получит долгожданные отгулы и поедет к родителям на родину. Опять же по своей наивности она как будто не чувствовала сложнейшую обстановку на фронтах. Она не могла себе представить, что по просторам родной страны марширует фашист, не стесняясь сапогом наступать на горло порабощённым народам. Это было за гранью сознания взрослой девчонки по имени Лида.
Дни шли, а подойти поновой к главврачу с этой просьбой она все-таки боялась. Ведь медперсонала катастрофически не хватало, и девчонка это видела.

Широкова пришла с дежурства только в первом часу ночи. Лида спала. Она посмотрела на часы и глубоко вздохнула: «…Уж скоро опять на работу вставать, надо поспать». Зина, даже не попив чаю, раскинула постель разделась, прилегла. Сон пришел сам, ей не пришлось уговаривать сознание, усталость брала свое.
В комнате было тихо, и только уставшая от ожидания и неясности будущих событий Москва настороженно гудела за окном общежития, не смотря на полночь. Не так далеко, на Смоленщине, война облизывала своим беспощадным красным языком поля, леса, деревни и города, она гремела взрывами и автоматными очередями серой беды, холерой, движущейся из Европы по бесконечным просторам огромной страны, уродуя Российские дали, убивая людей веками живущих и трудящихся в Российском бескрайнем пространстве. А Москва, как и прежде, гудела клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, и другими звуками большого трудового советского города ни на минуту не прекращая жить и работать, отправляя людей на ратные и трудовые подвиги.
Сон гулял в комнате, тишина защищала их сон. Сон останавливал звуки, превращая их в образы, в образы как далекие, так и близкие … Лида шла по набережной Волги в городском саду родного города. Солнечный день выделял белизну ажурного пролета Старого Волжского моста с правой стороны по течению реки опускающегося к Екатерининскому Путевому дворцу, с левой упирающегося в Первомайскую набережную (1), где располагалось много парков, создающих длинные парковые аллеи в которых любили гулять горожане, напротив, через реку, от городского сада.
По левую руку в припрыжку шел братишка, облизывая эскимо и поправляя панаму. Чуть сзади родители, отставая от детей, двигаясь прогулочным шагом под ручку, радуясь прекрасному летнему дню, улыбаясь друг другу, радуясь, что они молодые и счастливые, что они все вместе, что завтра будет тоже прекрасный летний день. Все звенело благоденствием и счастьем. В душе грелось детское ощущение мира и любви. Родной город, как всегда был красив и светел. Там сзади осталась стрелка Тверцы у которой, утопая в переливающейся на солнце листве, притаился красавец речной вокзал, где Тверца передавала свои воды великой Волге, рожденной под Осташковом и через Ржев, Старицу, пришедшую в Калинин, по-старому Тверь, несущую в дальнейшем эти ласковые воды через всю родную Лидину Россию. Как же здорово вокруг, как ярко и тепло светит солнце, как плавно по реке движется прогулочный пароходик, какая ласковая листва на деревьях, через которую мерцают солнечные зайчики, и мы вместе… Мы все вместе…
В сознании пели прекрасные звуки Мира, звуки отдавались снова и снова в пении птиц, в дуновении ветра, повторяясь и повторяясь, «…Мира; …Мира; …мира; …мира…» - приятный звон постепенно превращался в неприятный рев, небо почему-то стало переливаться не только светом, небо наполнялось не только солнцем, и прозрачной голубизной, небо стало темнеть, не чистым цветом отражаясь в водах родной Волги. Ласковый ветер дунул сильнее, сбивая женщинам прически, выворачивая на изнанку солнцезащитные зонтики прохожих. Эскимо брата вдруг слетело с палочки и задев его длинные шорты шлепнулось на мостовую тротуара, превратившись в белое пятно на камне, у родителей почему-то стали испуганными лица и мама, сначала шепча, затем все громче и громче, и громче повторяла:
- Лидочка уезжай… Лидочка уезжай… Уезжай Лида… Уезжай… сейчас же... - уже кричала изо всей силы мама страшно, с искаженным от испуга лицом, брат стоял с гримасой страха озираясь на небо пригибая в плечах голову как будто пытаясь увернуться от летящего камня, а пятно на камне от мороженного начало краснеть.
На краю тротуара, за спиной мамы, стоял Лебедянский с заплаканным лицом и поднимая руки…
- Как же я… Лене скажу? …
…
…Лида проснулась в холодном поту. Сразу села на койку. Она огляделась по сторонам, как будто по-прежнему оставаясь во сне и искала от него защиту. Зина продолжала отдыхать на своей кровати, безмятежно и спокойно набирая сил для очередного трудового дня, в комнате было совершенно тихо. Ночь съедала пространство, а комната, в которую из окон проникали отблески уличных фонарей, не казалась маленькой, не смотря на третью кровать за импровизированной ширмой, которую девчонки недавно поставили в комнату для Ивана. «Господи, что же это мне такое приснилось? … Так, ну понятно, что начало войны, но почему мама кричала, что бы я уезжала… Господи, надо домой ехать.» Мысли путались, не находя основы событий. «А вдруг мама наоборот кричала, что бы я не приезжала… Господи…» – ей стало страшно, она обеими руками вцепилась в металлический уголок кровати, под матрасом. Металл был холодным и пальцы моментально начали неметь. – «…А немцы Калинин не взяли???» Испуг от этой мысли был ледяным как прозрачный лед, быстр как удар молнии, страшный как похоронка… Лида сидела на кровати в ночной рубашке. Ее затрясло. Неосознанно Лебедянский опять спрашивал про Лену. Лида опять легла с головой накинув на себя одеяло, оставив открытым одно лицо. Она испуганно глубоко и быстро дышала, ей не хватало тепла, она не знала засыпать ли ей вновь.

(1) – Первомайская набережная города Калинин
- до 1923 года называлась Заволжской
набережной (г. Тверь); с 1923 до 1991 –
Первомайской набережной (г. Твери,
затем
Калинина); с 1991 года – набережная
Афанасия Никитина (г. Тверь).

Утром Зинаида заметила напряженное состояние подруги. Лида мало разговаривала, и улыбка ее была какой-то тяжелой.
- Ты не заболела? – в конце концов спросила Зина, когда Лидочка с напряженным взглядом мешала сахар в своей чашке.
Только через секунду Курочкина откликнулась с невеселой улыбкой:
- …А… Нет Зин. Все в порядке – и опять ушла в какое-то глубокое раздумье, не свойственное жизнерадостной Лидочке.
Прошло еще несколько молчаливых минут.
- Ты ничего не хочешь мне рассказать, Лида? – опять поинтересовалась подруга.
Какое-то время Лидия не отвечала из-под лобья поглядывая на подругу, как будто боясь ей что-то сказать. Затем нахмурив брови заговорила:
- Мне в Калинин надо ехать. – Лицо было напряжено и не весело. – Сон мне страшный приснился. Я уж подумала ночью, что Калинин немцы взяли. Потом одумалась, … Зин? – ее глаза были растерянны – А немцы точно Калинин не взяли? – Она смотрела на подругу. Ее взгляд требовал поддержки. В своем взгляде она была беззащитна как ребенок. Она понимала всю глупость своего вопроса.
- Да ты что. Милая. Они никогда его не возьмут. Для этого они сволочи сначала Ленинград взять должны, а разве их кто ни будь туда пустит. Лидочка, да ты что. – Она взяла Лидину ладонь в свою руку. – но улыбка Широковой не была веселой, Лидочка видела боль и отчаяние в глазах сильной духом подруги. Чуть подождав мгновения Зина продолжила…

Рассказ Зины.

- Вчера ко мне мед сестра приемного отделения подошла. Я списки новых раненых посмотрела, а там Леша… и отчество и фамилия… все наше… мое… - сначала она просто останавливалась, перехватывая дыхание, но в итоге остановилась и заплакала… в слезах продолжила рассказ.

…Список был не по алфавиту, руки тряслись, глаза застилали слезы. Зина сглотнула отчаяние и наконец, взглядом наткнулась на Широкова Алексея Ивановича – младшего лейтенанта с проникающим осколочным ранением в брюшную полость, множественным переломом конечностей…, и что-то там еще, но заплывшие слезами глаза уже не хотели читать дальше…
Зинаида бежала по коридору, забитому койками с раненными разгребая руками и грудью воздух которого никак не хватало, чтобы не плакать. А слезы сваливались с ресниц и солеными каплями прожигали белый халат до самого сердца. До приемного покоя оставались лестница и коридор первого этажа.
- Где… Широков… Алексей!!! - стараясь, чтобы было не громко, крикнула она, задыхаясь, когда оказалась среди вновь прибывших раненных, нескладно замотанных в бинты, и санитаров, которые переносили не подъемных по назначению врача, принимающего сегодняшний транспорт. – Леша ты где??? Леша!.. – но приемное отделение отвечало только молчанием и запахом мази Вишневского.
На нее уже смотрели все, кто был в этом помещении в сознании. Смотрели и не знали, как ответить этой молодой девушке в белом халате, на лице которой было написано полное отчаяние и растерянность. Из смотрового кабинета, на ее зов вышел дежурный врач, быстрым шагом подошел к Зине и, взяв ее за руку, аккуратно посадил на стул, пришептывая: «Тщ-щ-щ. Тщ-щ-щ. Успокойся. Спокойно. Что случилось дорогая? Ну что случилось…»; он пытался посмотреть в ее заплаканные глаза, беспрестанно искавшие среди присутствующих кого-то, кто ей был бесконечно дорог. Как только Зинаида столкнулась с доктором взглядом, она тут же вскочила на ноги, сама схватила доктора за руки, как будто нашла спасение…
- Товарищ военврач – сквозь слезы ловя его взгляд – сегодня моего брата привезли, Широкова Алексея Ивановича, где он, дайте на него посмотреть… - она осеклась – я читала его диагноз, он наверно без сознания, ну я хоть рядом посижу…
- Пойдем девочка, посмотрим списки.
Военврач повел ее в смотровой кабинет. Сел за стол.
- Так. Широков, Широков… - пробегал он глазами списки раненных, прибывших только что из-под Ельни. Вдруг его взгляд изменился, споткнувшись на очередной фамилии – как имя, отчество? – его надежды, в этот миг, оказались в том, чтобы имя и отчество брата этой девочки не совпали с данными в журнале.
- Алексей Иванович… 1923 года рождения… ах да, младший лейтенант. – смотря, не отрываясь в отчужденное лицо доктора, почти на шёпот свела свои объяснения Зина…
Доктор снял очки и, держа их двумя пальцами, вытер тыльной стороной кисти лоб, достал из кармана носовой платок и стал протирать стекла очков, по возможности оттягивая то, что он должен был сказать этой испуганной девчонке, сидящей перед ним.
- Сестренка. Как тебя зовут. - Увеличивал он промежуток времени до неизбежной правды.
- Зина – уже внутренне почти поняв причину заминки военврача, но еще надеясь на лучшее…
Продолжая держать паузу немолодой, многое повидавший в жизни, доктор произнес следующие честные, но жестокие слова.
- Скончался твой брат. Минут пятнадцать назад скончался. Без сознания он был… Те ранения, которые у него были с жизнью не совместимы. У него не было шансов девочка…, хотя мы так не имеем права ни говорить, не думать, но он уже ушел, а нам надо других на этот свет вытаскивать. - Зинаида сидела на стуле с обмякшим телом по-прежнему смотря как перемещаются в пространстве усы военврача – у меня не много времени дочка, пошли в анатомичку Зинаида. – Девушка молчала, перевела взгляд в холодный пол.
Врач подошёл к Зине.
- Пойдем девочка. Соберись, ты ведь врач… Товарищ врач, … Зинаида Ивановна.
- … А… - Зина еле встрепенулась, посмотрела на врача, встала.
- Пойдем Зина…

В морге не было сильно холодно, наверно из-за частого посещения его в связи с большим количеством умерших. В морге стоял стойкий запах смерти. Мертвых красноармейцев даже не закрывали простынями, так как их было слишком много, а простыни были нужны раненым. Врачи подошли к месту, где на полу лежал Широков, так как столы были вынесены для увеличения площадей.
- Вот Зина твой братишка. - Зина смотрела на молодого парня, в лейтенантских нашивках, несколько мгновений не шевелясь, и вдруг обеими ладошками закрыла свое лицо и села на выступающий из стены подоконник цокольного окна, которое не сильно освещало мальчишеское лицо младшего лейтенанта. Девочка рыдала… Она рыдала беззвучно, сглатывая рыдания, не давая им возможности прорваться наружу. Врач подошел к ней вплотную погладил по голове, прижал ее рыдающее существо к своей груди, и продолжал гладить, а девочка продолжала рыдать совершенно беззвучно и беззащитно. Только через минуту послышался тихий голос Зинаиды.
- Это не Алексей… Извините меня ради бога… Это не Алексей… это не мой брат… - она не могла остановить рыдания. Теперь ей было также бесконечно, как и своего брата, жалко этого младшего лейтенанта, лежащего на холодном полу морга с истерзанным до невозможности телом… бесконечная жалость ко всем этим солдатам и офицерам, молча остывающим в подвале одной из московских больниц, легла на плечи маленькой их сестренки … по имени Зинаида.

Глава 4. Будни. (продолжение)

Лида завороженно и серьезно слушала подругу, она, иногда молча, закрывала глаза, иногда бралась за свое горло, закрывала ладонью свой рот, чтобы не зарыдать, ведь спазм в горле преследовал ее все время Зининого рассказа.
Долго девочки пили чай в это утро. Но веселее в комнате не становилось.

Лида все-таки подошла к главврачу отпроситься на отъезд повидать родителей. Она очень переживала, что тот рассердится на ее просьбу, но случилось совсем противоположное. Лебедянский замолчал, затем долго смотрел на нее добрым, добрым взглядом. Потом снял очки, протер их халатом, говоря:
- Конечно, езжай, Лида. Да, а далеко ты поедешь-то?
Лида оторопела. Лида не ожидала, что он ее так легко отпустит. Не был он совсем добрым дяденькой. Она даже не успела ему про свои отгулы рассказать, она, почему-то разговаривая с ним, была очень растеряна после его похоронки.
- Так в Калинин, Игорь Валентинович. Я же вам говорю, в Калинин к родителям. – обрадовавшись затараторила Лидочка. - Я у них с недельку погощу, а потом сразу обратно, я быстро Игорь Валентинович. Вы и глазом моргнуть не успеете. Я только туда и обратно.
Девчонка побежала по коридору больницы между коек с ранеными смеясь и передавая раненым солдатам запах девичьего счастья. А Лебедянский растерянно смотрел ей в след, вспоминая, что его сын, студент мединститута третьего курса уходил на фронт, когда папа был на очередной безотлагательной операции, и так и не смог обнять отца перед отъездом, и так и не простился с отцом перед смертью. «Пусть она повидает родителей. Пусть повидает, а то, что завтра будет одному богу известно.» Лебедянский продолжал стоять и уже когда радостная Лидочка скрылась за поворотом коридора больницы.
7 октября 1941 года Лида Курочкина поехала в Калинин.

Глава 5.
Дорога домой.

5.1. Близкий взгляд.

Ночью с 5 на 6 октября войска Западного фронта были отведены на рубеж Осташков, Селижарово, Ржев и ржевско-вяземский оборонительный рубеж. Войск для обеспечения защиты обустроенных, с привлечением населения, оборонительных рубежей катастрофически не хватало. Основные силы РККА, или правильно сказать их остатки, концентрировались из расчета лобового удара фашистов в направлении Москвы.
Немцы, прорвав оборону советских войск под Вязьмой, не пошли на лобовое столкновение с резервами Красной Армии. Имея многократное превосходства, как в численности войск, так и в вооружении, не встречая достойного сопротивления на северном направлении, колоннами, по пустым дорогам со скоростью от 20 до 60 километров в сутки, войска группы армии «Центр» двинулись в северном направлении, охватывая Москву в сторону Осташкова, Старицы.

Седьмого октября Лида прибежала на Ленинградский вокзал очень рано. Поезд на Калинин отходил в семь тридцать, билеты на него Лида купила еще вчера, после дежурства, зайдя на вокзал после работы.
…

Вечером шетого октября Лидочка бежала домой счастливая, с приветливым лицом улыбаясь встречным женщинам и мужчинам, идущим по тротуару, и легко вприпрыжку, ловко обгоняя попутных прохожих. В кармане лежал билет на завтрашний поезд до Калинина. По проезжей части улицы не часто проходили машины, чаще военные, прошел хлебный фургон, за ним еще один. Неспешно навстречу по дороге процокал конный разъезд. Людям не было весело, каждый из прохожих думал о своем, наступление фашистов не веселило москвичей, а Лидочка светилась мыслями о скорой встрече с родными. И она знала, что никакие немцы не смогут растерзать ни Калинин, ни Москву. А люди шли ей навстречу погруженные в нелегкие думы приближения фронта, в городе активно началась эвакуация предприятий и учреждений. Несмотря ни на что, Москва продолжала гудеть по утрам сиренами заводов, зовущих людей на работу. Город настороженно и значительно реже слышал клаксоны автомобилей в шуме улиц и площадей, которые по-прежнему наполнялись звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути. Иногда собранное, но слегка испуганное пространство почти прифронтовой Москвы, наполнялось сиренами противовоздушной обороны. Временами, по вечерам стали отключать свет, и на стенах домов появились плакаты, призывающие ставить на окна квартир светомаскировку и выключать свет при воздушной тревоге, чтобы не привлекать к жилым кварталам вражеские бомбардировщики, а под плакатами, и на стендах объявлений, газетных стендах появились инструкции как заклеивать стекла окон, что бы их не выдавило взрывной волной. Вдоль тротуара улицы, со стороны Казанского вокзала, выдвигаясь на Комсомольскую площадь, как длинная серая кишка, стояли дирижабли, наполненные водородом. Именно в это время, уже несколько дней, их начинали поднимать над городом на ночь. Днем немцы не решались на прямые бомбежки столицы.
"...Если бы на улицах не было бы военных и этих картинок, можно подумать, что и нет никакой войны... – обиженно, правда не понятно на кого, думала Лидочка, в добром состоянии духа рассматривая, ставшие суровыми, дома и улицы Москвы. - Правда, день пасмурный... а тепло... – мысли шли несвязанными обрывками - Какая темень, фонари совсем не горят. Неужели завтра буду дома. Мамочка - завтра обнимемся, и папочка... – перед глазами проплыли лица мамы, папы, брата. - Вроде и виделись на майские, а как будто в другой жизни... - она шла и смотрела в озабоченные лица прохожих, в которых не было радости. - Неужели там, где-то у Смоленска стреляют..." - Лидочка задорно передвигалась по тротуару. Она, своей детской возбужденностью, не могла предположить, что именно сейчас немец прорывает оборону наших войск под Можайском, которая уже не может удерживать многократно превосходящие силы противника. Там просто погибли все защитники. Они все погибли…
…

Народу в поезд садилось много. Большинство были с большими тюками. Люди бежали из Москвы в провинцию, боясь, что чуть ли не завтра могут начаться уличные бои, а в деревне их как будто ждало спасение. Женщины, дети, старики, и конечно иногда и мужики набивали отходящий в сторону Калинина состав. Они не знали, что уже со вчерашнего вечера, под Можайском была прорвана наша оборона, и фашисты колоннами устремились на север в обход Москвы. Люди не знали, что они едут почти наперерез наступающим немцам, находящимся на этот момент уже под Нелидовом, Ржевом, Зубцовом, Шаховской и некому было остановить врага.
Поезд вышел почти по расписанию. Вагоны были закопченные, в мирное время они были всегда чистенькими, блестящими, теперь и вагоны, и здания вокзала не мыли от паровозного дыма, скорее всего рабочие были мобилизованы либо в ополчение, либо на специальные оборонительные работы. Поезд дернулся, затем дернулся повторно и, как будто с большим трудом начал медленно набирать ход. Перрон, столбы, заборы, дома, Москва… Химки, Ховрино, Подсолнечная. Селения еще мирного Подмосковья проплывали вокруг Октябрьской железной дороги, по рельсам которой на Калинин двигался вагон со смотрящей в окно, не уверенной в правильности своих действий, Лидочкой… В Клину поезд встал. Стоял несколько часов, пропуская и пропуская военные составы, идущие на север в сторону Калинина. Техника и вооружение на платформах не закрывали брезентом, а в действиях смотрящих за этой техникой солдат ощущалась нервозность. Не смотря на приподнятое настроение ожидания встречи с близкими, Лида, смотрела на проходящие и проходящие военные составы с большой тревогой, если не сказать страхом. Она видела рост напряженности среди военных, которые перемещались по станции возбужденно и настороженно. Крики офицеров сурово гоняли связных и солдат охраны. В воздухе висело ощущение беды. Только во второй половине дня поезд двинулся дальше, но доехать смог только до Решетникова и там опять был поставлен на запасной путь. Здесь стояли не долго. Но к пяти часам доехав до Завидово по вагонам объявили, что состав дальше не пойдет. Люди начали интересоваться у проводников, почему поезд не едет в Калинин, ведь билеты проплачены. На все вопросы получали один короткий ответ, что сегодня поезд до Калинина не пойдет. На вопрос о завтрашнем дне проводники не говорили ничего. Приблизительно через 20 минут проводники объявили о том, что пассажирам надо немедленно очистить вагоны. Не обращая внимания на огрызающихся пассажиров, проводники настойчиво требовали вагоны освободить. Одна пассажирка начала грубо припираться с проводником угрожая ему, что из вагона не выйдет. Уговоры не помогали. Терпеливый железнодорожник наконец не выдержал и заорал на нее матом.
- Ты чего с..а не поняла, что это не просьба а приказ. Я тебя сейчас за шиворот на перрон вытащу как собаку и скажу конвойным, что бы тебя расстреляли…
После этого инцидента в течении минуты вагон опустел.

Лида сидела на своем месте, не зная, как ей быть, то ли подчиниться настойчивому требованию железнодорожников, то ли начать ругаться, чего она делать не умела. Лида не представляла себе, как она доберется до дома, если встанет и выйдет из вагона. Страх остаться одной не понятно где был убийственным. Когда плацкартное купе покинул последний попутный пассажир, Лида, не понимая от страха, что она делает, быстро вскочила на нижнее сиденье, затем на стол, затем опираясь коленкой на вторую полку начала вскарабкиваться на третью полку где обычно лежали матрасы. С трудом, но у нее это получилось. Она попыталась максимально съежиться в углу этой полки, и старалась дышать как можно тише. Мимо купе, в котором она схоронилась, еще проходили люди, затем мимо прошли проводники разговаривая друг с другом негромко:
- Говорят немцы фронт прорвали, теперь железная дорога полностью мобилизована под армию, этот состав тоже под какую-то часть отдали, вот -вот погрузка начнется.
- А куда повезем-то?
- Да вроде в Калинин повезем.
- А в Калинин то зачем, немец то к Москве рвется, а от Калинина до фронта как до неба. – замолчав тот же голос продолжил - А немцы то где вообще?
- Да пес их знает, сегодня же утром «СовИнформБюро» слушала, там передавали тяжелые бои под Вязьмой. А Вязьму-то вроде как еще вчера сдали. А сегодня уж и про Зубцов, и про Нелидово, и про Ржев слухи были, толи они уже под немцем, толи там бои идут…
-Ну а сейчас-то они где?..
Изо всей силы прислушиваясь к разговору проводников, Лида уже не могла разобрать, о чем те говорили дальше. «Ничего себе Ржев взяли – это ж километров сто от Калинина…».
В вагоне наступила полная тишина. «Поезд-то в Калинин пойдет. – думала Лидочка – Вот я домой и доеду, а там будь, что будет». Так прошло несколько минут. Лида решила посмотреть вниз. И только опустив свой взгляд на лавку на которой сидела увидела свой узелок. Он лежал в углу лавки, а она, в своих переживаниях, о нем ни разу так и не вспомнила. «Вот растяпа. – подумала она про себя – Как же я про него забыла то. Надо его достать.» Но дотянуться до него было невозможно, надо было слезать. Она привстала на локти и хотела уже спрыгивать вниз, предварительно спустившись на вторую полку, но в это время вагон закачался и кто – то из тамбура скомандовал:
- Заполняем купе по шестнадцать человек, первые зашедшие заполняют верхние полки, остальные по четыре человека на сидение, осторожно с винтовками, держать их только вертикально. Штыки у всех отстегнуты? Ну-ка, вы балбесы – штыки отстегнули… Вот теперь вперед орелики…
По вагону раздался тяжелый топот кирзовых сапог. Курочкина опять съежилась в углу третьей верхней полки. В воздухе появился запах гуталина и стираной хозяйственным мылом военной формы, которая долго лежала на складе.

Александр Роднов был родом из Клина Московской области, парню два месяца назад исполнилось семнадцать лет. Но две недели назад Сашка вместе со своими дружками из ФЗО, школы фабрично-заводского обучения пошли в военкомат и подали заявление добровольцами в армию. На их удивление, не смотря, на то что они еще не достигли призывного возраста их всех записали добровольцами и призвали в ряды Красной армии. Роднов в 1938м закончил семилетку и по стопам отца, как старший сын пошел работать на Клинский, «Чепельский» - как его называли в простонародье, литейно-механический завод подмастерьем. Уже в начале 41 года, желая стать токарем, мальчишка начал учиться в ФЗО при заводе. К новому году он должен был сдать экзамены, выточив сложную деталь, получить второй разряд токаря-фрезеровщика и стать большим мастером токарного производства завода. Все бы так хорошо и было, но началась война.

Итак, Роднов первым заходил в вагон где пряталась Лидочка. Проходя по проходу вагона, он не мог не увидеть ее узелок, этот узелок неизбежно заставил повернуть в это купе. Саша взял узелок в руки. Узелок и выглядел по девчачьи и волнующий мальчишку запах, исходивший от узелка, могла оставить только аккуратная девчонка. Тут же Роднов поднял глаза на третью полку. Снизу он не видел Лиду, но он встал на нижнюю полку сапогом и максимально вытянул свою длинную шею. Сашка увидел плечо девушки. Парень бросил на верхнюю полку узелок, который почему-то сразу исчез в полумрак, солдат поставил винтовку, и отжался на средней полке руками. На Александра смотрели испуганные глаза красивой девушки молча просящие и умоляющие… Сашка сжал свои губы, по-прежнему смотря в неподвижные зрачки незнакомки, затем опустился вниз.
- Первое отделение второго взвода занять третье купе - крикнул Саша мальчишеским голосом, будучи назначенным командиром отделения, и солдаты его отделения начали оседать на сидения занятого им купе. – Так, на третью полку я залезу, ехать не далеко, а я вздремнуть хочу. На вторую верхнюю полку сложить вещмешки. – и он бросил на полку где лежала как мышка Лида, свой вещмешок. Солдаты его отделения начали делать также самое. – И на ту тоже складывайте - показал он на боковую верхнюю, понимая, что и оттуда Лиду будет видно, но она уже была плотно заставлена вещмешками.
Буквально через десять минут поезд, набитый солдатами, тронулся в сторону Калинина.

Поезд стуча на стыках рельс круглыми колесами уже порядка десяти минут сокращал расстояние до Калинина. Солдатики с напряженными лицам сидели погруженные в непростые мысли. Кто-то из ребят курил, кто-то дремал, многие просто размышляли, уперев взгляд в одну точку. Подавляющее большинство были мальчишками, недавно призванными из последних сил подмосковными военкоматами. Неизбежный страх читался в глазах этих мальчишек. Еще вчера они кушали мороженное и играли в прятки со своими малолетними братьями, сестрами и друзьями, не хотели слушаться своих родителей, грубили взрослым и учителям, а сейчас… они, опираясь на собственную винтовку, из которой толком и стрелять то не научили за пару недель армейской жизни, сидят в прокуренном вагоне, и едут мальчики не в кино на «Чапаева», а на передовую занять свое место в боевом строю холодного окопа, взяв на прицел проклятого фашиста. Сколько осталось до боя, может быть неделя… может быть - час…
Саша лежал на верхней полке и улыбался симпатичной девице, смотрящей молча на него добрыми глазами из-за вещмешков, ее большие глаза были очень притягательны, но при этом было видно, как этой девчонке было не удобно перед смотрящим на нее солдатом, который ее не выдал. Между вещмешками, под открытой шеей симпатичной белокурой незнакомки, под кофточкой в горошек, в полумраке полки, просматривались очертания девичей груди, смущавшие Александра, и он не мог отвести своих глаз от такой недоступной красоты. А под вагоном равномерно выстукивал метроном Октябрьской железной дороги. Лида беззвучно, губами сказала Незнакомцу «С-па-си-бо», Саша глазами показал, что понял ее, и они продолжали смотреть друг на друга, мягко, но подробно взглядами знакомясь с чертами лиц друг друга.
Состав выгружали не на вокзале. Состав выгружали на станции Дорошиха сразу после железнодорожного моста через Волгу, с одной стороны железной дороги был промышленный район Калинина с вагонным заводом, с другой притаилась деревня Дорошиха со своими, дымящими трубами, избами. Солдаты быстро разобрали свои вещмешки. Саша тоже не спеша начал слезать со своей полки, продолжая останавливать свой взгляд на нелегальной попутчице.
- Я последний выйду из вагона. Как я уйду, ты тоже выходи. - Потихоньку сказал солдат, и его голова скрылась под полку.
Парень встал на выходе в вагонный проход, посмотрел в одну сторону, в другую, оглянулся на смотрящую на него незнакомку.
- Меня Саша зовут. - Взял свою винтовку.
Лида, как завороженная, смотрела на него сверху и молчала.
- Ну, я пошел. - Лидочка смотрела на него своими улыбающимися глазами, и только в последний момент сообразила.
- Меня Лида.
Парень улыбнулся и пошел на выход.

5.2 Встреча.

Калинин не выглядел прифронтовым городом. По-прежнему гудели цеха вагонного завода. От Горбатки по-прежнему ходили городские автобусы. Но за Дорошихой солдаты, жители города и прилегающих деревень рыли полно профильные окопные укрепления. Укрепления копали и днем и ночью уже третьи сутки, как пришли в учреждения городских и партийных властей сведения о прорыве под Вязьмой и стремительном наступлении фашистов на север в сторону Осташкова и Ржева.
Лида вышла на Горбатку, к остановке почти сразу подошел рейсовый автобус. Маршрут автобуса проходил как раз через остановку где жили Лида. Счастливая девчонка, заплатив кондуктору за билет, села у окна и с интересом рассматривая знакомый до боли родной город, моментами его не узнавала. Пасмурное небо, иногда роняющее на город мелкий не долгий дождик, делало его таким же настороженным, как и Москва, а Волга хмурилась под дождем, когда автобус пересекал такой родной Староволжский мост. «Как хорошо, что я приехала, как же здорово, что я всё-таки приехала…» непрерывно думала девушка жадно всматриваясь в родные улицы старого Калинина. «Спасибо тебе Сашенька…» - и Лидочка опять, в раздумье, увидела глаза солдата, смотрящего на нее с противоположной полки купе вагона.
Дом, где она проживала до отъезда на учебу виден сразу с остановки где вышла Курочкина. Он глядел окнами квартиры на остановку на которой вышла Лидочка, она с полминуты любовалась этими окнами на третьем этаже, где одно окно было освещено, а затем побежала через площадь, обегая дом вокруг, чтобы попасть во двор. Вот он родной подъезд. «А мама с папой ничего не знают, а я как сейчас войду тихонечко…».
...
Взлетев бабочкой на третий этаж пренебрегая медленным лифтом, девочка вставила ключ в скважину такой знакомой двери. Два раза повернула ключ, дверь легко подалась на нее, Лида вошла крадучись в квартиру. Свет горел в большой комнате из тишины которой послышался слегка испуганный вопрос брата:
- Мам, … пап вы что ли пришли?
Лида, улыбаясь, выставилась головой из-за косяка двери комнаты.
Миша смотрел на нее слегка испуганно и недоверчиво, но через пару секунд лицо посветлело, брови выгнулись дугами, улыбка сыграла на испуганных губах:
- Лида… Лидочка – парень побежал ей на встречу, обегая стулья, стоящие вокруг большого стола. Улыбка в течении пары секунд превращалась в отчаяние – Лидочка, чего же ты не приезжала – и уже чуть не плача – чего же ты не приезжала, а я ждал, ждал, а ты не едешь. – парень хлюпал носом…
Лида присев обняла его. Гладила ему голову и сама, чуть не плача:
- Миша, ну я же вот…, приехала. Бросила все и приехала. – она поцеловала братца в щеку, в лоб.
- А ты не уедешь больше, а то фашисты идут, а мне одному страшно. Не уедешь?
- … Я постараюсь. Но, через недельку мне надо опять на работу.
Мальчик продолжал шмыгать носом, положив голову на ее плечо и как будто успокоившись, но через несколько мгновений.
- Ты как мама с папой они тоже все время работают – они посмотрели друг другу в глаза – а я один, мне теперь и в школу нельзя, ее закрыли, мальчишки все по деревням разъехались, а Вадик Сизов на Урал уехал, к бабушке.
- Мы с тобой завтра обязательно погулять сходим, обязательно. А где же мама с папой, ведь уже времени то много.
- Они на укреплениях работают, сейчас все на укреплениях работают. Сначала они куда-то далеко ездили, а теперь где-то в городе капают. Мама вчера вечером приходила, обещала опять сегодня прийти. Она и вчера так же поздно пришла, а потом опять в ночь уехала. Я вот и жду ее, а тут ты пришла.
Мальчишка заулыбался. Лида тоже нескладно заулыбалась через слезу в глазах и спазм в горле.
Чайник шипел от огня керогаза. На столе стояли четыре чашки, посередине стола вазочка с сахаром, и тарелка с нарезанным хлебом. Лида с Мишей сидели за столом и ждали, когда закипит чайник, ну и конечно, когда дверь откроется и на пороге появятся родители. Чайник закипел, но родители не появились ни сейчас, ни ночью ни на утро.

Лида проснулась, когда за окном уже было светло. Как приятно было проснуться в собственной кровати, в которой пересмотрено столько прекрасных снов девичьего детства и юности. Брат лежал рядом, он не хотел спать отдельно от Лиды. Девушка быстрым шагом прошла в комнату родителей, дома они с братом были по-прежнему одни. А за окном их площадь была пуста, лишь иногда по ней проходила заблудившаяся машина. Прохожих крайне мало.
Уходить из дома Лида боялась. Она боялась, что именно когда они с братом, который и минуты не хотел быть не рядом с сестрой, отойдут даже в магазин возвратятся родители, но в магазин идти пришлось, так как в квартире не осталось продуктов. Миша согласился остаться дома, смотря в окно как сестра переходит площадь.
Уже в третьем часу дня в скважине дверного замка послышались долгожданные звуки, и когда дверь открылась мама сразу громко взволнованно произнесла.
- Миша… Сынок. – но в это время ей навстречу вышла Лида…
Мама остолбенела и через мгновение обняла дочь. А за мамой в квартиру заходил и отец.

Отца отозвали с укреплений. Оказывается, из рабочих и служащих Вагонного завода начали формировать отряды ополчения, и естественно отец сразу оказался среди мобилизованных. Маму отпустили домой вместе с ним до утра, собрать мужа на военные тренировки ополченцев, которые начинались уже завтра. Родители принесли сухпаек, которым снабжали тружеников, работающих на укреплениях и который родители не ели, чтобы принести домой и накормить сына, а тут оказывается и дочь подъехала, отец где-то сумел купить в деревне сало и пол мешка картошки, продуктов было достаточно, чтобы вечером был организован хороший ужин.
- Куда ты приехала, дочка… У нас тут два дня назад такое началось… Всех погнали на укрепления и цеховых и все заводское управление. Всех выгнали на Дорошиху и Пролетарку, на полях первомайского совхоза тоже ведь окопы роют, и солдат нагнали и крестьян. Отец там со своими рабочими кресты из рельсов, да железок всяких варят и на дороги устанавливают, пока вдоль обочин, эти каракатицы ежами называют, что бы потом быстро на дороги сдвинуть можно было. Между дорогой и лесом рвы копаем огромные. Бери Мишку да езжайте в Москву. Ее ведь точно до последнего солдата защищать будут, а здесь сдержат немца или нет – неизвестно.
Мама рассказывала о жизни последние месяцы с огромной горечью и страхом. Потом она стала собирать папу в ополчение. Ополченцам не выдавали обмундирование, поэтому надо было папу одеть тепло и желательно удобно.
Утром 9 октября Папа ушел. Мама с не просыхающими глазами через пару часов тоже ушла на возводимые на западных окраинах города укрепления. По вечерам мама стала приходить домой и девятого, и десятого, и одиннадцатого октября. А Лида с Мишей смотря в окно наблюдали как, с каждым днем все больше и больше людей уходили из города в сторону Затверечья и далее по Бежецкому шоссе.

Вечер 11 октября был счастливым. Сначала домой вернулась мама. Позднее домой пришел отец. Маме сообщили, что 11го вечером отец будет дома, в связи с тем, что уже 12го ополчение выдвигается на рубежи обороны, так как немец уже будто бы взял Старицу и чуть ли не завтра окажется на окраинах родного города.
Отец рассказал, что три дня их учили стрелять из винтовки, ползать, и хорониться от врага за препятствиями, но уже завтра они должны быть в окопах. Мать не находила себе места все время плача и пытаясь скрыть слезы, но это у нее плохо получалось. Отец долго играл с Мишей и в конце концов тот уснул и него на коленках.
Утром 12 октября оказалось, что дома нет хлеба, а отцу уже через полтора часа к 12.00 необходимо было прибыть в пролетарский военкомат. Пока греется чайник Лида наспех оделась, повязав старый мамин платок на голову и побежала в булочную, на остановке напротив их дома через площадь. Лида купила хлеба и вышла из магазина…
…она увидела, как прямо на нее, очень быстро увеличиваясь в размерах падает самолет, винты которого извергают противный неровно сверлящий рев. Она увидела, как от самолета, падающего на нее, отделяются четыре точки, и, через секунду, свистом уничтожая вокруг все остальные звуки, быстро падают вниз. Скрывшись за родным домом эти точки превращаются в раскатный звук взрывов. Четвертая бомба опускается... на их дом, и через мгновение, на глазах Лидочки окна ее квартиры раздулись изнутри, и разлетелись в разные стороны навсегда потерянной прожитой жизни…
…а огромный черный самолет с белыми крестами, показывая пустые бомболюки, громко разрезая винтами воздух, проревел над ее головой поднимаясь выше и выше.

Глава 6.
Ревущее небо.

6.1 Добрый пар.

Лида наспех оделась, повязав старый мамин платок на голову и побежала в булочную, на остановке напротив их дома через площадь. Лида купила хлеба и вышла из магазина…

…она увидела, как, прямо над их домом, на нее, очень быстро увеличиваясь в размерах, падает самолет, винты которого извергают противный неровно сверлящий рев. Она увидела, как, прямо над их домом, от самолета, падающего на нее, отделяются четыре точки, и, через секунду, свистом уничтожая вокруг все остальные звуки, эти точки быстро падают вниз. Скрывшись за родным домом эти точки превращаются в раскатный звук мощных взрывов. Четвертая бомба опускается на их дом, и через мгновение, на глазах Лидочки окна ее квартиры раздулись изнутри, и разлетелись в разные стороны навсегда потерянной прожитой жизни…
Большой черный самолет с белыми крестами, показывая пустые бомболюки громко разрезая винтами воздух, проревел над ее головой, поднимаясь выше и выше. Дом превратился в огромное бесформенное облако пыли из которого в разные стороны вылетали куски стен, кирпича. Лида еще не понимала, что произошло… Через секунды на середину площади с грохотом, рассыпаясь, упал огромный кусок стены. Еще через долгие мгновения в нескольких метрах от Лиды с грохотом упала часть крыши из тонкого железа. Жесть заиграла звуками как согнутая двуручная пила, пока не успокоилась у ног замершей от шока Девушки. В это время из облака, приближающейся к Лидочке петлей в землю пыли, по дороге выехала грузовая машина на всем ходу, не останавливаясь, принимая удары кирпичных осколков, цокающих по мостовой площади. Как только Лида проводила взглядом машину, петля плотной пыли, своим теплым пороховым ветром, окутала Лидочку со всех сторон, проглотив стоящую неподвижно девчонку, сорвав с ее волос старый мамин платок и качая в разные стороны авоську с хлебом.
«Куда делся мой дом?.. Что произошло… Где я…» - Больное навсегда сознание не могло обработать и додумать до конца то, что произошло в последнюю минуту на ее глазах. Но в этот миг Лидочка заорала… она орала так сильно, она орала так больно, что немецкие летчики должны были услышать девичьи проклятия.

...Лида сидела на ступеньке крыльца гастронома и остекленевшими пыльными глазами смотрела на свой дом, по середине которого зияла огромная пропасть до самого первого этажа, эта пропасть зияла, полностью поглотив квартиру, где она жила, правая сторона дома от пропасти горела от второго этажа до крыши. Пахнущая порохом пыль еще висела в воздухе. Подъехала пожарная машина, потом еще две…
- Дочка, пойдем в подсобку погреешься –сказала не молодая женщина, которая пятнадцать минут назад продала Лидочке батон и буханку. Женщина с самого взрыва, как разбились окна магазина, наблюдала за простоволосой девушкой с седыми от пыли волосами, но боялась подходить к ней, так как понимала, что она сейчас потеряла всю свою жизнь.
Лида испуганно посмотрела на продавщицу, потом опять на руины горящего родного дома, опять на женщину, опять на руины…

В подсобке было тепло, пахло рыбой и какими-то пряностями. Лида сидела на диване и тупо смотрела в пол не видящими ничего глазами. Цокольное окошко подвального помещения было целое, и из-под потолка бросало в комнату осколки дневного света через трубы отопления, не сильно освещая комнату.
- На дочка чаю попей. – Лида подняла свой потерянный взгляд на стакан чая, поставленного на стол, из которого поднимался пар.
Лида хотела взять стакан с чаем, но на руке вокруг запястья висела запыленная авоська с хлебом. Она перевела свой взгляд на авоську и в следующий миг горько, по-детски, заплакала. Слезы по щекам текли рекой, руки бессильно упали на колени, а правую руку авоська потянула пока не легла на пол. У Лиды не было сил, она плакала безвольно и отрешенно, забыв обо всем на свете, как в детстве, сгинувшем безвозвратно. А чай стоял на столе и с его поверхности поднимался приятный теплый добрый пар.

6.2 Первая бомбежка.

Тарасов жил на другом конце города, от Пролетарского военкомата, в поселке Вагонников. Он уже выходил из дому, попросив супругу не провожать его, когда услышал тяжелые взрывы. Он выскочил на улицу и увидел, как три бомбардировщика резко набирают высоту над центром города. Алексей Матвеевич остановился, внимательно рассматривая вражеские машины, уходящие на разворот на запад взлетая все выше. Из двора к нему подбежала жена, наспех набрасывая пальто.
- Что это, Леш?
- Бомбардировщики… - Неопределенно сказал он супруге – Первая бомбёжка, Марина. – чуть помедлив. – Вы давайте не ходите никуда. Ну я побежал, милая. – и он еще раз сильно обнял жену и несколько раз поцеловал, не желая выпускать из объятий родное теплое жонино тело.
Затем побежал на автобусную остановку.
Когда он дошел до остановки над городом поднимались столбы дыма от пожаров. Все люди смотрели на эти дымы, люди не нарушали тишину разговорами, всем было понятно, что война кованым фашистским сапогом уже наступила на город.
Тарасов прибыл в Пролетарскую военную комендатуру за двадцать минут до назначенного срока. Но у здания военкомата была заметна не рядовая суматоха. Тарасов вошел в военкомат и двинулся к кабинету Военного коменданта.
- Тарасов! Наконец-то. Товарищ Шевелев, вот Тарасов будет командовать этим подразделением. – порекомендовал Военком его кандидатуру капитану, армейскому офицеру, назначенному руководителем ополчения Вагонного завода от штаба обороны города.
- Курочкин прибыл? – поинтересовался Алексей Матвеевич у военкома.
- Нет еще не прибыл, если бы прибыл я бы его уже отправил завалы от бомбардировки разгребать. Несколько жилых домов сволочи подорвали, заваленных людей много, давай срочно туда с мобилизованными, вон тут не далеко у трамвайного парка. Забирай прибывших ополченцев и вперед. Прямо мухой давай не задерживайтесь.
Тарасов вышел на небольшую площадку перед военкоматом.
- Ополченцы, построиться в две шеренги. – люди начали неуклюжее построение. Когда через пару минут люди стояли в шеренгах Тарасов произнес следующие слова:
- Братцы – враг нанес городу первый коварный удар. Мы сейчас выдвигаемся к трамвайному парку и расчищаем завалы от бомбардировок, может быть успеем кого ни будь спасти. На ле-во. – не по военному скомандовал Алексей Матвеевич - Итак вперед, товарищи.
Приблизительно сто ополченцев двинулись к трамвайному парку к двум разбитым во время бомбардировки жилым зданиям.

Приближаясь к пожару Алексей Матвеевич, сначала сомневаясь, потом все более и более утверждаясь в своих предположениях, понял почему у военкомата нет Курочкина. Дом полу подкова горел, середина дома была разбита до первого этажа, квартиры друга не существовало обломки взрыва разлетелись на половину площади. Тарасов расставил цепочки людей там, где не было пожара, и ополченцы, камень за камнем, начали разбирать завал. Уже через полчаса выкопали первых пострадавших, они были мертвы. Тарасов отлично понимал, что разобрать завал, где находилась квартира друга они не смогут, там еще парил залитый пожарными очаг пожара.
Еще через пол часа к Тарасову подошла не молодая женщина.
- Ты ведь командир никак, да?
- Ну да, я командир этого отряда. А что надо, женщина?
- Я вон продавщица из того гастронома, во время взрыва работала, так у меня там в подсобке девочка из этого дома, она за хлебом пришла, купила хлеб-то, из магазина вышла, тут бомбы то и полетели. Она очумевшая там у меня сидит, похоже, все ее здесь погибли, чего мне с ней делать то теперь, не домой же к себе вести. Идти-то ей командир не куда. Может посмотришь. Может отведешь ее куда, а то ведь жалко девчонку.
У Тарасова ёкнуло под сердцем. Курочкин рассказывал, что у него дочка из Москвы приехала, они ее гонят обратно в столицу, а она уезжать не хочет.
- Пойдем ка хозяйка посмотрим, кого ты там приютила.
Они пошли в магазин, в витринах которого осталось одно не выбитое стекло.

Лида не знала, сколько времени она провела в подсобке у доброй продавщицы. Она сидела, съежившись, на диване, не обращая ни на что внимание. Мимо нее проходили и звуки, и видения, и люди, то и дело заглядывающие в подсобку. А она, потеряв осязание времени, пригревшись под покрывалом, которое дала продавщица, в полузабытьи, потихонечку плакала. Вдруг ее кто-то взял за плечо, она, испуганной кошкой, посмотрела в ту сторону. В первый миг она увидела рукав кожаной куртки, но поднимаясь взглядом до лица сначала не поверила своим глазам думая, что это тоже видение. Она зажмурила глаза, но открыв их опять увидела перед собой дядю Лешу Тарасова, близкого друга отца. Лида, медленно поворачиваясь и поднимаясь из последних сил, все быстрее и быстрее в движениях, обняла дядю Лешу, повиснув у него на шее и опять зарыдала, пытаясь, сквозь рыдания сказать самые родные слова «Мама… Папа… Миша…», но понять их было бесконечно трудно…
На площади уже лежали большие кучи камней от завала, набросанные цепочками ополченцев. Завал расчищали уже несколько часов и конца этой работе видно не было. Численный состав ополченцев периодически увеличивался дополнительными подразделениями, прибывающими после формирования от военкомата. Посередине площади разожгли большой костер, что бы было где отогревать окоченевшие руки, хоть мороза еще и не было. Разобрав, видимо четвертый этаж разрушенного дома, начали попадаться заваленные люди. Наконец, кроме погибших, выкопали живую женщину, но она умерла уже после освобождения из завала. К месту завала где могла находиться семья Курочкиных, подобраться было нельзя, там непрерывно поновой разгорался пожар, после того как пожарники, очередной раз, проливали тлеющее место. Тарасов с болью в душе не пускал к этому месту своих бойцов, еще недавно стоящих за заводскими станками.
Лида начинала приходить в себя, она рассказала дяде Леше, как могла, через слезы, события страшного утра. После рассказа Курочкина перестала плакать, перестала говорить, а через небольшое время уснула тяжелым, чутким, но убийственным сном, вздрагивая от каждого шороха. Тарасов был удивлен как изменилась Лида. Она была всегда неугомонной озорной словоохотливой девчонкой, здесь он увидел измученную суровую женщину, понятно, что молодую, но за плечами у которой чуть ли не прожитая жизнь.
А в два часа дня Калинин поновой бомбили. Но это были не три, может быть заблудившихся, бомбардировщика. Сколько немецких бомбардировщиков прилетело уничтожать город, сосчитать было невозможно. Они заходили на бомбометание волнами, по несколько самолетов, и не понятно, когда этот кошмар прекратится. Было очевидно, что бьют они, не разбираясь куда, из чего можно было сделать вывод, что разведку объектов города они не делали, видимо на это у них не было времени при таком быстром наступлении. Погасить пожары этой бомбежки и спасти людей из завалов уже было невозможно. Правильнее было спасать живых. Разрушения были уже невосполнимы. А через час после этой страшной бомбежки Бежецкое шоссе было наполнено людьми, бегущими из Калинина на восток.
Приблизительно через двадцать минут после бомбежки на площадь прибыл связной с пакетом для Тарасова на бортовой полуторке. В пакете был приказ, чтобы подразделение Тарасова, которое к тому времени насчитывало приблизительно триста человек выдвигалось к деревушке Даниловское для занятия там обороны. В донесении так же сообщалось, что в Бродах произошел первый контакт с авангардом противника выдвигающимся со стороны Старицы по Старицкому шоссе. Для передислокации подразделения выделено одиннадцать бортовых машин, остальные должны выдвигаться своим ходом. Транспорт находится у военной комендатуры Пролетарского района и готов выдвинуться для погрузки в любую точку города. Тарасов распорядился, что бы транспорт прибыл к месту разбора завала. Когда связной отбыл Алексей Матвеевич приказал собрать рядом с собой всех командиров взводов и, через минуты, когда они собрались объявил немедленное построение на свободной части площади.

Алексей Матвеевич подошел к спящей Курочкиной. Смотря на крестницу, он очень не хотел ее будить, свернувшеюся в маленький комочек, но делать было нечего, вот-вот должны подойти машины.
- Лидочка… Лидочка. – Тарасов тронул ее за плечо. Девушка открыла глаза и испуганно посмотрела на Тарасова. – Доберешься до нашего дома сама, дочка.
Лида смотрела на Дядю Лешу по-прежнему испуганно, но в глазах не было ни капли страха.
- Дядя Леш… а ты? – не уверенно спросила девушка.
Тарасов с не веселой улыбкой хмыкнул, смотря в большие глаза крестницы.
- Я сейчас уеду, Лидочка. Немцев встречать поедем. Проводить тебя не смогу. Отъезжаем прямо немедленно.
Глаза Лиды забегали по черной кожаной куртке Дяди Леши. Глаза опять начали наливаться слезой.
- Я без тебя никуда не пойду. – жестко сказала Лидия, сама, никогда не слыша от себя, такого бескомпромиссного тона в голосе.
- Ну как не пойдешь, обязательно пойдешь, здесь тебе оставаться нельзя, тете Марине и Соне там расскажешь, так и так. И про меня им расскажешь…
- Дядя Леша… Я с тобой поеду, я в ополчение поеду вместо папы… Дядя Леша я санитарка… я же в больнице… в госпитале уже с июня работаю… я же врач почти… Я тоже этих гадов бить хочу… Они же моих… мою семью… Я с тобой… - ей никак не хватало воздуха закончить фразу, но слез в ее большущих глазах не было.
- Так, вот что – Тарасов полез в планшет, вытащил оттуда горсть запечатанных почтовых конвертов в пересмешку с бумажными треугольниками, аккуратно поместил их горсть в руки Лиды. – береги их дочка, это письма наших рабочих, они своим близким написали, я их должен был на главпочтамт отнести, но теперь это сделаешь ты… И не спорь, Если хочешь, это комсомольское тебе поручение… Не спорь – это приказ, а приказы выполнять надо. – Лида смотрела на лицо дяди Леши, не смея сказать ничего против. Лида была в отчаянии и уже понимала, что сказать «нет» самому близкому в этот момент человеку не сможет.
Тарасов нежно взял ее подбородок своей рабочей ладонью и поцеловал в лоб и нос. Тарасов встал:
- Ну я пошел. Ждите там... – и вышел из подсобки.
Добрая продавщица последовала за ним, вытирая фартуком глаза и нос.
Лида сидела с ворохом писем в руках, и не знала, что ей делать. Сначала она захотела куда ни будь положить письма, она стала глазами искать, куда же их положить, и вдруг увидела авоську с хлебом висящую на спинке стула. Первое мгновение Лида замерла, но в следующую секунду вскочила, в одно движение схватила авоську, положила ее на письменный стол, засунула в авоську непослушные угловатые письма, и вместе с авоськой выскочила из подсобки.

Машины с ополченцами одна за другой отъезжали с площади в сторону Пролетарки. Бабы, стоящие на площади, молча провожали солдат, вряд ли это были чьи-то родственники, но каждый из этих ополченцев был им в этот момент родным человеком. Комок опять подступил к горлу, но Лида уже легко его проглотила. Затем ее взгляд с удаляющихся машин переместился на пролом дома в котором навсегда ушла в прошлое ее жизнь. Она смотрела на этот пролом, но слез уже не было, внутри кипела злость. Сама того не понимая, внутри Лиды рождалась невероятная внутренняя Русская сила, победить которую никогда не смогут никакие враги.

6.3 …Тринадцатое.

Уже стемнело, когда Лида подходила к дому Тарасовых. Почти от железнодорожного вокзала, до дома Тарасовых надо было пройти чуть ли не весь город. В том числе и Староволжский мост через великую Волгу с потемневшей от сумерек, а может быть от переживаний, за новые испытания водой. Ни автобусы, ни трамваи после бомбежек не ходили. Со всех сторон стояли столбы дымов сильных пожаров, освещенные снизу, зачастую, мощными языками пламени. Лида вошла к ним во двор. Подходя к крыльцу постучала в темное окно кухни. Через минуту в доме кто-то зажег свечку. Через минуту в сенях открылась и закрылась дверь, послышались не смелые шаги, затем знакомый женский голос спросил не громко:
- Кто там?
- Марина Николаевна, это Лида.
За дверью находилось молчание.
- Это я, Лида Курочкина.
За дверью опять молчание. Но через секунду засов начал открываться.
Марина Николаевна, не широко приоткрыв дверь, всматривалась в темноту, пытаясь свечкой осветить пришлую женщину.
- Извините, но после бомбёжки света нет… - так и не узнав по голосу крестницу, всматривалась в темноту Тарасова.
- Марина Николаевна, я Лида Курочкина…
- Лидочка – ты что ли?
Тарасова шире открыла дверь и начала ближе рассматривать лицо и фигуру крестницы.
- Господи, какими судьбами, ну давай быстренько пошли в хату.
У Лиды не было сил двигаться. А Марина Николаевна подгоняла и рукой в том числе:
- Пошли… Пошли… Какими судьбами, Лидочка. А у нас на улице света после бомбежки нету. А Отец в ополчение ушел. Беда прямо…
В избе было хорошо натоплено.

Два часа Лида рассказывала, чуть ли не засыпая, Марине Николаевне и Соне, дочери Тарасовых, свою не короткую историю перемещаясь в ней то в Москву, то в Калинин, то опять в Москву, до самого взрыва, и ни разу не проронила ни единой слезинки. Затем она опять рассказывала, как появился дядя Леша. Рассказывала, как дядя Леша не взял ее с собой и уехал, не известно куда, отдав ей целую авоську писем. А авоська висела на одежном крючке вешалки, выделяясь белым пятном на одежде в луче огарка свечи. Хлеб по-прежнему находился в авоське. И где-то там, на полях сражений, защищал Родину сын Марины и Алексея – Петя Тарасов, служивший срочную в момент начала войны, в Западном Военном Округе.

Лида уснула как провалилась в пропасть. Ей снилась Зина, бегущая мимо пруда с утками, с радостным лицом, в белой блузке и как всегда строгой светлой юбке, подчеркивающей ее худобу. Белоснежными носками в красивых босоножках ее ноги радовались запаху и благоуханию сирени... перед ней проплывали залитые светом весны институтские аудитории, заполненные студентами, и опять Зина, скрупулезно пишущая лекции… потом между кустов сирени она увидела солдата Сашу, он улыбался ей стоя с винтовкой и говоря:
- Меня Саша зовут…
…И опять Лида шла по набережной Волги в городском саду родного города. Солнечный день выделял белизну ажурного пролета Старого Волжского моста с правой стороны по течению реки опускающегося к Екатерининскому Путевому дворцу, с левой упирающегося в Первомайскую набережную, где располагалось много парков, создающих длинные парковые аллеи в которых любили гулять горожане, напротив, через реку, от городского сада.
По левую руку в припрыжку шел братишка, облизывая эскимо и поправляя панаму. Чуть сзади родители, отставая от детей, двигаясь прогулочным шагом под ручку, радуясь прекрасному летнему дню, улыбаясь друг другу, радуясь, что они молодые и счастливые, что они все вместе, что завтра будет тоже прекрасный летний день. Все звенело благоденствием и счастьем. В душе грелось детское ощущение мира и любви. Родной город, как всегда был красив и светел. Там сзади осталась стрелка Тверцы у которой, утопая в переливающейся на солнце листве, притаился красавец речной вокзал, где Тверца передавала свои воды великой Волге, рожденной под Осташковом и через Ржев, Старицу, пришедшую в Калинин, по-старому Тверь, несущую в дальнейшем эти ласковые воды через всю родную Лидину Россию. Как же здорово вокруг, как ярко и тепло светит солнце, как плавно по реке движется прогулочный пароходик, какая ласковая листва на деревьях, через которую мерцают солнечные зайчики, и мы вместе… Мы все вместе…

Лида проснулась в полной тишине, за окном уже вовсю звенел осенним солнцем день. Первые мысли как иголки в голову: «Может быть бомбежка – сон»; но посмотрев вокруг поняла, что находится не дома. «Значит это все правда, …надо идти в военкомат. Надо санитаркой в какую ни будь часть…» Лида села на кровати. И только тут разобрала какое-то бухающие, очень далекие звуки, не нарушающие тишины. Звуки были не простые, это были звуки канонады… она выскочила из-за шкафа, который делил избу как бы на две комнаты и глянула на ходики. Часы показывали половину одиннадцатого. «Господи, как уже много времени.» на столе под полотенцем стоял остывший завтрак, на полотенце лежала записка. Лида забежала за печку, где стоял рукомойник, стала быстро умываться. Одевшись, на скорую руку, прочитала записку, сняв полотенце с завтрака, поела, химическим карандашем написала записку дальше. Опять чайник и остатки еды покрыла полотенцем, сверху положила записку. А канонада все это недолгое время бухала очень далеко за окнами дома Тарасовых, как будто глубоко под землей.
Лидочка выскочила на улицу. Закрыв калитку, посмотрев по сторонам вдоль улицы, она решила пойти на остановку вагонного завода. А далекая канонада продолжала ухать как под землей за пределами города в сторону Ржева. Уже подходя к трамвайной остановке вагонного завода Лидочка услышала до боли знакомые, режущие ухо, страшные звуки вчерашнего черного убийцы. Лида посмотрела в их сторону, но в этот миг грохот недалекого взрыва разрушил относительную тишину осеннего утра, за ним грохнуло еще несколько взрывов, рев пикирующих бомбардировщиков и падающих бомб продолжал разрушать остатки мирного ожидания города. Над заводом один за другим вырастали клинья и облака взрывов бомб, и их были десятки, а может и сотни. Видимо тоже самое происходило над железнодорожным вокзалом. В светлой прозрачности осеннего дня не осталось мирного воздуха, над другим районом города со стороны железнодорожного вокзала, в небе, были видны черные точки бомбардировщиков, а с земли в небо устремились черные клубы дыма. Дым окутал и территорию Вагонного завода закрывая солнечные лучи. Было понятно, что эта бомбардировка уже била по заводам и железной дороге.

Бомбардировка затихала. Тяжелый стабильный рев бомбардировщиков поднимал тяжелые машины в наполненное дымами пожаров прозрачное светлое небо, еще вчера утром мирного города. Лида стояла, прислонившись спиной к стене жилого дома и смотрела как на территории вагонного завода горели цеха. Она увидела, как крыша одного высокого цеха сначала просела посередине, потом рухнула вниз посылая в небо огромное облако дыма. Лида опомнилась, глянула на остановку, где разворачивался трамвай, потом опять на горевший Вагонзавод и побежала в сторону его проходной в ста метрах от Трамвайного кольца.
Лида вбежала на проходную, она хотела проскочить турникет, но ее остановил вахтер.
- Я врач, там ведь раненные.
- Пропуск где?
- Какой пропуск, там надо людей спасать!
- Не положено девушка, не могу я – не молодой мужчина ни в какую не пропускал Курочкину.
В это время на проходную вбежал военный.
- Один остается на проходной, один на воротах, остальные за мной.
- Товарищ командир - закричала Лида. – Я медик, пропустите меня. Я могу людям помощь оказывать. Ну быстрее каждая минута дорога.
Офицер секунды медлил пристально в упор рассматривая молодую девушку.
- Пропустите ее…

Они бежали по территории завода, когда в котельной произошел взрыв. На газоне, перед цехом у которого упала крыша сидели и лежали раненные которые или вышли из цеха сами, или вытащенные коллегами по работе. Лида еще подбегая увидела у одного мужчины оторванную по локоть руку.
- Снимай свой узкий ремешок, через плечо - крикнула Лида офицеру, еще не добежав до раненных метров тридцать.
Тот посмотрел на нее.
- Что?
- Ремешок вот этот нужен – и Лида дернула офицера за постромок портупеи.
Офицер смотрел на нее удивленными глазами, но начал снимать кожаный ремень поняв, о чем его просит врач. Они подбежали к раненым, офицер, отстегнув кобуру с пистолетом передал Лиде портупей. Лида, тяжело дыша, сняла плечевой постромок с портупеи, бросила ремень со вторым постромком на землю, крикнув офицеру голосом, не принимающим возражений:
- Сними второй.
Сама кинулась к мужику с оторванной рукой, и начала в предплечье перетягивать ему пульсирующую кровяными брызгами культяпку. Затем резким движением оторвала ему рукав спецовки со второй руки, разорвала рукав вдоль и начала накладывать на культяпку тугую повязку выше кровоточащей раны. Когда она закончила операцию через минуту сказала раненному:
- Ложитесь на бок, положите руку на туловище. Только не задевайте раной о землю, пожалуйста.
Затем она перебежала к другим раненым, удивляясь, почему так легко оторвался рукав, откуда у нее столько силы. С медпункта уже подоспели медсестры с бинтами и медикаментами. Офицер не без удивления и удовольствия наблюдал уверенные действия девушки.
В этот день немцы еще несколько раз бомбили город, превращая эту бомбежку в непрерывную. Под вечер впервые Калинин был подвергнут массированному артобстрелу. Артобстрелу были подвергнуты: Вагонный завод; железнодорожный вокзал с северной части; оборонительные рубежи Пролетарки и сам Пролетарский район, прилегающий к железной дороге; оборонительные укрепления в районе Дорошихи; шальные снаряды долетели и до поселка вагонников. Обстрел производился из занятой к вечеру немцами деревни Мигалово, и деревни Черкассы по обоим берегам Волги с запада.

Только поздно вечером, уже по темноте, Лида, совершенно уставшая, пришла домой. Оглядываясь на город, она видела десятки пожаров, превращающих небо в один большой факел. Марина Николаевна, чуть не в слезах встретила Лидочку. Соня испуганно сидела на диване, не произнося ни слова, когда Лида отрешенным голосом рассказывала о том, что пришлось пережить ей сегодня, тринадцатого октября 1941 года. Дороги об этом не расскажут.
После рассказов о прошедшем дне и ужина Лида негромко объявила.
- Меня мобилизовали добровольцем на оборону города, медсестрой в стрелковую роту, сформированную из охраны вагонного завода. Я завтра на передовую ухожу, в восемь мне надо на заводе на проходной быть. - Лида замолчала на какое-то время, улыбнувшись посмотрела на Марину Николаевну, на Соню, те молчали в напряжении. Лида опять заговорила - Тетя Марина, Соня. Дядя Леша мне письма рабочих передал из ополчения перед отъездом. - она перевела взгляд на авоську по прежнему белым пятном висевшую на одежной вешалке, правда без хлеба, который еще утром убрала на место хозяйка. - Он приказал мне отправить эти письма, а я не знаю когда это сделать смогу. Можно Вас попросить их отправить. А то когда я обратно приду.
Марина Николаевна и Соня сидели как ошпаренные кипятком и не могли сказать ни слова. Губы и брови Марины Николаевны порывисто двигались, предвещая женские слезы. Где-то далеко ухала далекая канонада, звук которой приходил будто бы из-под земли. А близкая канонада не прекращающегося уже несколько часов артобстрела гремела за калиткой дома Тарасовых. А Лида была уставшей и совершенно спокойной.

Историческая справка.

Оккупация Калинина — (ныне — Тверь) во время Великой Отечественной войны, официально длилось с 17 октября по 16 декабря 1941 года.
В планах немецкого командования городу Калинину отводилось важное значение как крупному промышленному и транспортному узлу, который планировалось использовать для дальнейшего наступления на Москву, Ленинград и северо-восток европейской части СССР. Вечером 14 октября 1941 года город был частично занят войсками группы армий «Центр». Северная часть Калинина и Затверечье оставались под контролем Красной армии. Бои в городе не прекращались ещё трое суток. 17 октября город полностью перешёл под контроль немцев. С началом оккупации была сформирована, при помощи немецких властей, местная администрация, активно действовали нацистские спецслужбы и карательные органы. С советской стороны в Калинине действовали агентура и резидентура, антифашистское подполье. На протяжении всего периода оккупации в Калинине и в непосредственной близости от него велись бои, сам город находился на военном положении. Ввиду важности оперативного района 19 октября 1941 года был образован Калининский фронт, и в ходе Калининской оборонительной операции советским войскам удалось остановить дальнейшее развитие наступления вермахта, а также неоднократно предпринимались попытки освободить город.
16 декабря 1941 года в ходе Калининской наступательной операции город был освобождён частями 29-й и 31-й армий Калининского фронта. Общая продолжительность оккупации составила 62 дня. В ходе освободительных боёв Красная армия потеряла 20 000 человек, вермахт — 10 000 человек. За время боевых действий была уничтожена значительная часть промышленных предприятий и жилого фонда города, и погибло около 2500 человек из числа гражданского населения.

Немецкий прорыв Западного фронта.

Вяземская операция.

Утром 2 октября 1941 года в районе посёлка Холм-Жирковский, расположенного в 215 км от Калинина, 3-й танковая группа и пехотные дивизии 9-й армии вермахта начали наступление против сил Западного и Резервного фронтов. Ночью с 5 на 6 октября войска Западного фронта были отведены на рубеж: Осташков, Селижарово, Ржев и ржевско-вяземский оборонительный рубеж. 7 октября моторизованный корпус противника подошёл к Вязьме, к 9 октября войска 22-й, 29-й и 31-й армий Западного фронта с боями отошли на рубеж: Селижарово, Ельцы, Оленино, Сычёвка.
Оборонительная операция закончилась крупным поражением Красной Армии. Значительно превосходящим силам группы армий «Центр» удалось прорвать оборону советских войск, создав благоприятные условия для наступления на Москву. 11 октября части 41-го моторизованного корпуса заняли Погорелое Городище и Зубцов (110 км от Калинина). 12 октября — Лотошино и Старицу (65 км от Калинина), передовые подразделения выдвинулись к Калинину.

Значение Калинина в планах немецкого командования.

Немецкое командование уделяло Калинину особое внимание. Город расположен на пересечении трёх транспортных артерий: Октябрьской железной дороги, шоссе Москва — Ленинград и реки Волги с выходом на канал Волга — Москва, имеющих ключевое стратегическое значение. Кроме того, в городе сходятся шоссейные дороги, ведущие из Ржева, Волоколамска, Бежецка, а также множество дорог местного значения. В Калинине располагался ряд крупных промышленных предприятий. С захватом города немецкое командование планировало создать угрозу охвата Москвы с севера и, в дальнейшем, использовать город для наступления на Москву, Ленинград и крупные промышленные центры страны — Ярославль, Рыбинск, Иваново.
Население Калинина, согласно переписи 1939 года, составляло 216,1 тыс. человек, из них более 60 тыс. являлись рабочими. В городе действовало 70 промышленных предприятий, в том числе крупнейшие в СССР в своей отрасли промышленности заводы вагоностроительный и КРЕПЗ, три вуза, педагогический институт, три театра, два кинотеатра, шесть библиотек. Город являлся крупным центром подготовки химических войск — имелись Калининское военное училище химической защиты, химбаза.

Калининская оборонительная операция.

События, предшествовавшие немецкому наступлению.

От Ржева до Калинина были подготовлены оборонительные сооружения, но советских войск на этом направлении не было, поэтому немцы практически беспрепятственно подошли к Калинину. Ещё до подхода немецких частей обстановка в Калинине была очень напряжённой. В городе возникла паника, и не успевшие бежать пытались запастись всем, чем можно, опасаясь голода. Участились случаи мародёрства. Из-за обстрелов возникали пожары, которые было некому тушить. В докладной записке военный прокурор 30-й армии Березовский отметил:
К 22:00 13 октября сего года в городе не оказалось ни милиции, ни пожарной охраны, ни сотрудников УНКВД, за исключением майора госбезопасности тов. Токарева. Это последнее обстоятельство было вызвано трусостью заместителя начальника УНКВД капитана госбезопасности тов. Шифрина и начальника областной милиции капитана Зайцева.
Из документа следовало, что эти два человека, сговорившись, покинули город, уведя с собой 100 сотрудников УНКВД и 900 милиционеров. Пожарная охрана также дезертировала из Калинина, мер к её розыску не предпринималось.
Согласно донесению члена военного совета 30-й армии о боях за город Калинин от 17 октября 1941 года, именно в этот период немцы начали усиленный обстрел города, который до 12 октября 1941 года никто не оборонял. В том же донесении местные власти Калинина обвиняются в беспечности и безответственности. Прибывшим в Калинин военным советом было принято решение об организации заградительных отрядов, которые составили политработники, особисты и сотрудники НКВД. В результате: было задержано не менее 1500 человек вооружённых красноармейцев и командиров различных армий и соединений, бежавших в направлении на Москву, из которых несколько человек было расстреляно на месте без суда и следствия.
Задержанных укомплектовали в штрафбаты и отправили на фронт. Примечателен следующий факт: Все задержанные проверяются, и из вооружённых формируем подразделения, которые направляются на фронт. Задержанные без оружия направляются в запасный полк. У армии нет оружия для их вооружения.

Система советской обороны.

Авиационные налёты на Калинин, начиная с 12 октября 1941 года немецкой авиацией наносились в постоянном режиме. Особо часто наносились удары по зонам промышленных объектов, вагонному заводу, и железной дороге. Иногда, видимо из-за отсутствия, или недостоверности разведданных, или ошибки налеты авиации приходились и на жилые кварталы. Из-за стремительности немецкого наступления жители города в подавляющем большинстве не были эвакуированы, что приводило к большим жертвам мирного населения.
Утром 12 октября на станцию Калинин прибыли эшелоны с 142-м и 336-м полками 5-й стрелковой дивизии под командованием подполковника П. С. Телкова. В стрелковых полках дивизии насчитывалось, в среднем, по 430 человек. Заместитель командующего Западным фронтом генерал-полковник И. С. Конев поставил дивизии задачу сдержать противника на подступах к городу и распорядился усилить её маршевой ротой и отрядом слушателей Высшего военно-педагогического института Калинина. Также в распоряжение дивизии было выделено несколько отрядов ополчения.
К 13 октября 1941 года передовые немецкие части достигли деревни Даниловское, расположенной в 20 километрах от Калинина. Немецкая авиация крупными силами начала интенсивную бомбардировку городских кварталов. В городе начались пожары. В тот же день западная окраина города подверглась интенсивному артиллерийскому обстрелу из района деревни Черкасы. Танковые и моторизованные части противника пробивались к Калинину по Старицкому шоссе и 13 октября захватили деревню Мигалово. В ночь с 12 на 13 октября и днём 13 октября силы Красной армии заняли оборону на южной и юго-западной окраинах города, растянувшись на 14 километров. Однако сдержать противника они не смогли. 5-я стрелковая дивизия была оттеснена к полотну железной дороги, где заняла оборону, обеспечив проезд эшелона с 190-м полком. Несмотря на прибытие подкреплений, значительный численный перевес оставался на стороне немцев, из-за отсутствия танковой и авиационной поддержки дивизии отступили к восточной окраине города.
В ночь с 13 на 14 октября автотранспортом прибыла 256-я стрелковая дивизия (командир — генерал-майор С. Г. Горячев) в составе 934-го, 937-го стрелковых полков и 531-го лёгкого артиллерийского полка. В стрелковых полках, в среднем, было по 700 человек. 934-й стрелковый полк получил задачу оборонять Заволжье по Безымянному ручью северо-восточнее Черкасов, а 937-й стрелковый полк должен был сосредоточиться в городском саду, составляя резерв командующего армией.

Обстоятельства взятия Калинина немецкими войсками.

К утру 14 октября 1941 года немцы подтянули к Калинину основные силы ударной группировки: 1-ю танковую дивизию, 900-ю моторизованную бригаду и часть сил 36-й моторизованной дивизии (около 20 тысяч человек), которые в 8—10 раз превосходили число обороняющихся.
Приказ командующего 41-го моторизованного корпуса командиру 1-й танковой дивизии с командного пункта в Даниловском гласил: «Овладеть городом Калинин и шоссейным мостом через Волгу в 2 километрах за ним!»
В то время как боевая группа В (усиленный 1-й пехотный полк), прикрывая левый фланг дивизии и транспортные пути с севера, ещё отражала ожесточённые атаки советских частей на плацдарме у Старицы, главные силы дивизии приготовились к штурму Калинина.
Начали немецкую атаку два передовых подразделения. Подразделение майора барона фон Вольфа атаковало в 5:00 и действовало в направлении шоссе Лотошино — Калинин. В то же время 3-я рота 113-го стрелкового полка под командованием лейтенанта Кацмана атаковала Старицкое шоссе. Оба подразделения встретили значительное сопротивление у линии железной дороги и были вынуждены приостановить наступление.
К 10:00 14 октября 142-й и 336-й стрелковые полки 5-й стрелковой дивизии занимали оборону на рубеже Желтиково — Никулино — Лебедево, контролируя Старицкое и Волоколамское шоссе. 190-й стрелковый полк сосредоточился в районе школы № 12 (южная часть города); слушатели курсов младших лейтенантов оборонялись в районе Бортниково; 934-й стрелковый полк 256-й стрелковой дивизии занимал оборону на рубеже Николо-Малица, ручей Межурка, не допуская прорыва противника в город вдоль левого берега Волги.
В 10:30 14 октября немецкие войска перешли в наступление по обоим берегам Волги, однако встретили значительное сопротивление советских войск на западной окраине Калинина. С 12:30 начались уличные бои в городе. Боевые порядки советских войск подвергались массированным ударам вражеской авиации.
Части 5-й стрелковой дивизии под давлением превосходящих сил противника отошли в центр города и заняли оборону по реке Тьмака. Уличные бои в южной части Калинина продолжались весь день и ночь. Немецкое наступление осуществлялось при поддержке огнемётных танков 101-го огнемётного танкового батальона, укомплектованного Flammpanzer II и полувзвода танков PzKpfw IV:
Начались тяжёлые уличные бои с храбро сражавшимися защитниками Калинина, которые прочно удерживали многочисленные узлы обороны в городе. Их удавалось заставлять отходить только после поджога их опорных пунктов огнемётными танками или из огнемётов, или до гибели последнего солдата… Это требовало много времени… В центре Калинина дрались остатки 113-го моторизованного батальона, 1-й батальон и 1-й танковый полк, усиленный огнемётными танками… Шоссейный мост через Волгу словно магнит притягивал атакующих его стрелков. К ним присоединился огнеметный танк, который сопровождали два танка типа III. Они подавляли пулемётные точки… Наконец подвезённые миномёты открыли огонь дымовыми минами по позициям противника… Когда дым снова рассеялся, оказалось немцы уже достигли дощатых стен стадиона.
Утром 15 октября 5-я стрелковая дивизия, понеся потери убитыми и ранеными до 400 человек, под давлением сил противника отошла на рубеж Константиновка — Малые Перемерки — Котово.
Части 256-й стрелковой дивизии противостояли меньшим силам противника и города не оставили, ведя в нём уличные бои. Особенно ожесточённые бои шли за Тверецкий мост, где силами 531-го артиллерийского полка под командованием лейтенанта А. И. Кацитадзе были отбиты несколько атак; впоследствии их поддержали прибывшие по направлению с Лихославля части 8-й танковой бригады.
Со стороны Горбатого моста советская оборона была сильна, и наступление немецких частей на этом участке города было остановлено. Также было остановлено немецкое продвижение и в Затверечье, что позволило командованию фронта создать прочную оборону на Бежецком шоссе.
Жители, выйдя за черту города, уходили в тыловые районы области трактами на Бежецк, Кимры, Кашин. Зарево пожаров над городом было видно за десятки километров.

Действия советских войск. Образование Калининского фронта.

Ситуация вокруг города Калинин развивалась по уже опробованному во время летней кампании сценарию: немецкие войска, захватывая ключевую позицию, вынуждали Красную Армию её отбить, ведя бои на небольшом пространстве вокруг города. В связи с важностью оперативного направления, 19 октября 1941 года, Верховным командованием Красной Армии был образован Калининский фронт.
Образование Калининского фронта имело важное стратегическое значение. Соединяя армий Западного и Северо-Западного фронтов, угрожало с фланга группе немецких войск, наступавших на Москву с севера. Новое стратегическое соединение преградило немецким силам пути на север и восток и не дало развернуть наступление на Ленинград, которое могло бы создать критические условия для советских войск, Создание Калининского фронта способствовало значительному усилению обороне Москвы и Ленинграда осенью и зимой 1941 года.
Учитывая особое значение города, советское командование должно было принять ответные меры, но для организации полноценного контрнаступления не имело достаточно сил. В сложившейся ситуации исключительную роль для Калининского фронта и Московской оборонительной операции сыграли меры, предпринятые советским командованием в первые дни оккупации: рейд 21-й танковой бригады и действия оперативной группы Н. Ф. Ватутина.

Действия оперативной группы Н. Ф. Ватутина.

10 октября 1941 года с целью предотвращения продвижения противника к Калинину была создана оперативная группа войск под командованием начальника штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенанта Н. Ф. Ватутина. В неё вошли две стрелковые и две кавалерийские дивизии, 46-й мотоциклетный полк и 8-я танковая бригада. 13 октября приказом командующего Северо-Западным фронтом генерал-лейтенанта П. А. Курочкина 8-й танковой бригаде и 46-му мотоциклетному полку к концу 14 октября было предписано сосредоточиться в районе южнее Вышнего Волочка и быть готовыми действовать в направлении Торжок —Калинин.

Совершив за одни сутки двухсоткилометровый марш, 8-я танковая бригада и 46-й мотоциклетный полк сосредоточились в районе деревни Думаново (юго-западнее Торжка), а передовые части, пройдя за сутки около 250 километров, подошли к деревне Каликино (шесть километров северо-западнее Калинина; ныне — посёлок Заволжский) и с ходу вступили в бой. Днём 15 октября к Калинину стали подходить основные силы оперативной группы, одновременно по шоссе на Торжок выступили силы немецкой армии. На северо-западной окраине Калинина завязался встречный бой, который длился около 4 часов. К 14 часам 934-й стрелковый полк во взаимодействии с 8-м танковым полком бригады контратаковал противника и овладел Горбатым мостом. В 16 часов противник крупными силами пехоты с 30 танками перешёл в атаку. В результате боя немцы потеряли 3 танка, 5 бронемашин, свыше 600 солдат и офицеров и отошли назад в город. К исходу дня группа закрепилась на северо-западных окраинах Калинина.
В 15 часов 16 октября части 1-й танковой дивизии (боевая группа полковника Хайдебранда) и 900-й моторизованной бригады Вермахта нанесли удар из района станции Дорошиха в направлении на Николо-Малицу. Им удалось быстро прорвать оборону 934-го стрелкового полка 256-й стрелковой дивизии и к исходу дня выйти в район Медного. В боях под Медным 22—23 октября потери немцев составили до 1000 человек, 200 мотоциклов, до 30 танков, 15 орудий, множество автомашин и другой техники; отступавшие немецкие танки были прижаты в районе Дмитровского болота (между деревнями Черкасы и Щербовым), при этом их потери составили 70 танков. Таким образом, попытка немецкого командования использовать Калинин для дальнейшего наступления, была сорвана.

Рейд 21-й танковой бригады на Калинин.

12 октября 1941 года начальником АБТУ Я. Н. Федоренко перед 21-й отдельной танковой бригадой была поставлена задача после получения танков, следовать через Москву в Калинин, разгрузиться там и не допустить захвата города.
В связи с эвакуацией станций Калинин и Редкино, бригада была вынуждена разгружаться в Завидово и Решетниково.
Наступление на Калинин началось утром 17 октября тремя группами по Волоколамскому (группы М. А. Лукина, М. П. Агибалова) и Тургиновскому (группа И. И. Маковского) шоссе. В селе Пушкино группа разгромила немецкий штаб. В деревне Трояново (16 км от Калинина) танки бригады встретил плотный противотанковый огонь. В ходе боя погиб командир полка майор Лукин. Часть танков смогла прорваться через немецкие позиции. В Напрудном (10 км от Калинина) погиб капитан Агибалов. В Калинин прорвались 8 танков группы.
Танк Т-34 № 3 старшего сержанта С. Х. Горобца оторвался от основной группы, с боями прорвался в центр Калинина, а затем — на его восточную окраину, где держала оборону 5-я стрелковая дивизия. Пока танк С. Х. Горобца успешно прорывался через город, на улицах Калинина были подбиты или сгорели в своих танках 7 других экипажей из 1-го батальона капитана М. П. Агибалова.
Группа Маковского прорвала оборону на южной окраине города и устремилась в район железнодорожного вокзала, где немцы создали укреплённый район. Там группа понесла тяжёлые потери, сам Маковский был тяжело ранен.
В ходе рейда 17 октября 1941 года под Калинином и в самом городе было уничтожено 38 танков противника, до 200 автомашин, 82 мотоцикла, около 70 орудий и миномётов, не менее 16 самолётов на аэродромах, 12 цистерн с горючим, большое число солдат и офицеров, разгромлено 3 штаба.
Всего в боях с 16 по 19 октября 1941 года из состава 21-й танковой бригады было потеряно 25 танков (Т-34 — 21, БТ — 3 и Т-60 — 1) и 450 человек личного состава.

Бои в городе.

В черте города ареной боёв со второй половины октября стали Затверечье и часть Заволжской стороны на левом берегу Волги. Ключевым звеном в установлении контроля над этими частями города служил Тверецкий мост. Целью немцев было прорваться через него, чтобы овладеть Затверечьем и продвинуться на северо-восток по Бежецкому шоссе. Опасаясь советских контратак, каждую ночь немцы устраивали «иллюминации», зажигая по несколько домов, чтобы осветить пространство перед захваченными ими улицами.
На северо-западе в задачу сил вермахта входило ударом на Торжок и Вышний Волочёк создать угрозу окружения советских войск, находившихся западнее железной дороги Москва — Ленинград. Для выполнения поставленной задачи немецкие войска неоднократно, начиная с 15 октября, предпринимали попытки прорыва советской обороны Горбатого моста, обеспечивающего выход на Торжок. Бои эти первое время носили характер небольших стычек, впоследствии всё более ожесточённых.
Силами Красной Армии неоднократно предпринимались попытки освободить Калинин. Первая такая попытка была предпринята 19 октября 1941 года:
Ставка Верховного Главнокомандования приказала в двухдневный срок (не позднее 21:10) овладеть городом Калинин. Поручить это людям, способным выполнить приказ.
Она не увенчалась успехом. В распоряжении штаба Калининского фронта от 24 октября 1941 года говорилось: "Решительно покончить с топтанием на месте. Калинин должен быть взят в течение суток. Всякое промедление и нерешительность пагубно отражается на ходе операции."
Наступление не принесло результатов, так как ситуация в городе была неизвестна, а силы противника оставались недооценёнными, наступление проводилось ограниченными силами, без подготовки и взаимодействия между родами войск и армиями. Даже когда стало известно, что в Калинине находятся три немецкие дивизии (1-я и 6-я танковые, 36-я моторизованная), штабом 30-й армии был издан указ:
"В 24:00 27.10 начать ночное наступление всеми силами по захвату Калинина. Всеми силами, со всех сторон навалиться на противника и коротким ударом покончить с его группировкой в районе Калинин. Поднимите всех и всё на быстрейший захват Калинина. Доносить каждые три часа."
При этом не оставалось времени на подготовку операции, и наступление не принесло ожидаемых результатов.
С середины октября 1941 года войска 31-й армии заняли оборону на фронте Медное — северные окраины Калинина. Войскам армии была поставлена задача: активными действиями помешать противнику перегруппировать войска, не дать ему возможность перебросить часть сил на Московское направление. Непосредственно у Калинина оборонялись части 252-й, 243-й и 256-й стрелковых дивизий. Передний край обороны проходил: по левому берегу Волги — от устья Тьмы до Черкасов, вдоль опушки Комсомольской рощи западнее станции Дорошиха и Горбатого моста, по железнодорожным веткам, ведущим на Васильевский Мох и на химбазу, по улице Красина, Обозному переулку, Исаевскому ручью, улице Старобежецкой, через Бежецкое шоссе к перекрёстку улиц Стрелковой и Добролюбова, по улице Маяковского — до Волги восточнее Барминовки (современное место расположения Восточного моста через Волгу).
К концу октября 1941 года 681-му, 418-му, 521-му полкам 133-й стрелковой дивизии удалось овладеть северо-западной частью Калинина — вплоть до улиц Скворцова-Степанова и Благоева. 27 октября 252-я стрелковая дивизия овладела станцией Дорошиха, и также вступила в северо-западные кварталы Калинина.
На Калининском фронте в целом и под Калинином в частности шли ежедневные бои. В начале ноября наступила ранняя и суровая зима. Бои местного значения продолжались весь ноябрь. С 13 октября по 5 декабря части Калининского фронта уничтожили до 35 тысяч немецких солдат и офицеров, подбили и захватили 150 танков, 150 орудий разного калибра, большое количество мотоциклов и автомашин, сбили 50 самолётов. Маршал И. С. Конев характеризовал этот период войны следующим образом: Непрерывные и кровопролитные сражения, которые хотя и не приносили нам ощутительных территориальных успехов, но сильно изматывали врага и наносили колоссальный урон его технике.

Глава 7.
Дорошиха.
(14 октября 1941)

7.1 Даниловское.

Не смотря на большое количество подготовленных, с помощью населения, оборонительных полевых укреплений на Ржевско-Вяземском рубеже, на Калининском направлении катастрофически не хватало регулярных войск. В бой вступали небольшие гарнизоны, за ранее обреченные на поражение, иногда слабо усиленные ополчением, плохо вооруженные и не подготовленные к боевым действиям. Не доукомплектованные части и подразделения лихорадочно начали стягиваться к Калинину лишь после 11-12го октября по всем возможным транспортным направлениям, когда над городом уже реально нависла угроза быстрой оккупации. А сдавать город было нельзя, сдача Калинина обрывала связь Москвы и Ленинграда, что было бы еще одной катастрофой, сильно ослабляющей оборону столиц.
Подразделения ополчения, были направлены под Даниловское 12го октября. Они прибыли на помощь малочисленному воинскому заслону, стоящему на Старицком шоссе уже как два дня, приблизительно к четырем часам вечера. Защитники Старицкого шоссе, чуть ли не сразу, вступили в бой с авангардом немецких войск, движущихся на Калинин, менее чем, через пару часов после прибытия на позиции. Заранее подготовленный, привлеченным населением, к обороне рубеж, принял прибывших не подготовленных гражданских, где без них в пустых окопах находился не доукомплектованный взвод красноармейцев. Только рассыповшись по окопам, не успев еще замерзнуть, бойцы оборонительного рубежа услышали, как передовой дозор вступил в бой. Группа немецкого авангарда состояла из нескольких мотоциклетных экипажей, трех бронетранспортеров, и трех машин с автоматчиками. Связной из дозора сумел добежать до основных оборонительных укреплений пока сопротивление дозорных было подавлено немцами. Немцы не стали форсировать события и разместившись на бровке леса, просто стали вести легкий, беспокоящий обстрел из крупнокалиберных пулеметов бронетранспортёров, позиций ополченцев до подхода основных сил. Затем, когда немецкие силы были сконцентрированы, начался тяжелый бой. Телефонная связь с Тверью не была нарушена, и о появлении немецкого авангарда в городе стало известно уже в начале шестого вечера.
Заслон у деревни Даниловское танками был пробит сходу, разбив порядки обороняющихся на две отдельные зоны обороны. Противотанкового вооружения в рядах обороны Даниловского не было. Но ополченцы сумели сжечь несколько танков врага бутылками с горючей смесью. Танковая и моторизованная колонна не стала задерживаться на уничтожении нашей, в основном гражданской, плохо вооруженной, живой силы. Их войска двинулись по шоссе дальше к Твери. Но бой, под Даниловским, кипел весь вечер, местами всю ночь, и утро следующего дня. И уже когда ожесточенные бои трясли землю на подступах к железной дороге у Пролетарки, отдельные, оставшиеся в живых к тому времени, группы обороняющихся на первом тверском оборонительном рубеже солдаты и ополченцы, покинули его, когда не осталось ни вооружения, ни боеприпасов, ни сил. Крестный Лиды, как и многие его товарищи, так и остался навсегда под Даниловским. Как и многие его товарищи, он пропал без вести в первом же бою.

7.2 Случайные встречи.

Не смотря на не затихающую канонаду, как только Лида легла в кровать, она сразу уснула мертвецким сном. Усталость двух последних дней была беспредельна. Ей ничего не снилось, сон был глубокий и мимолетный. Только закрыв глаза, она почувствовала, как кто-то трясет ее за плечо. Девушка открыла глаза, как будто всю жизнь просыпалась от первого прикосновения…
- Лидочка, тебе вставать надо. - Марина Николаевна трясла ее за плечо. – Тебе на завод идти, времени уже шесть, вставай мтлая, умывайся… Я тебе завтрак собрала.
Девушка, почти спя, села на кровать.
- Как будто совсем не спала. – пробурчала она себе под нос.
Глухое уханье не очень далеких взрывов перерезали непонятные сверлящие звуки, которые Лида еще не понимала. Этих звуков она еще никогда не слышала. Стрекотание было коротким и еле слышным, но оно резало фон глухого буханья разрывов снарядов.

…У проходной было много мужчин. Они были разного возраста, с преобладанием пожилых, то собрались сотрудники охраны Вагонного завода. Половина одеты в униформу охраны, но половина тепло и по-граждански.
Лида встала у одной из дверей проходной завода. Через минуту из этой двери вышел пожилой дядечка и обратив внимание на молодую девчушку, сурово на нее посмотрев:
- А ты чего здесь делаешь… Завод не работает, не знаешь, что ли. Иди домой, а то какой ни будь шальной снаряд прилетит, не дай Бог…
Курочкина ответила мужчине суровым взглядом.
- Я знаю, зачем здесь стою. – не грубо, но и без боязни ответила Лида, опять уже который раз, не узнавая свой голос, свои мысли. Она бы никогда раньше не стала так, по ее представлению грубо, разговаривать с людьми, тем более со старшими.
Мужчина, не ожидая такого ответа, немножко помедлив:
- Ну, как знаешь…
Не спеша отошел в сторону.

Построение. Затем, прямо с машин, выдача оружия и, как ни странно, военного обмундирования, опять построение. Лиде оружие не дали, вчерашний офицер, как теперь выяснилось, командир данного полувоенного формирования пояснил, что ей оно не положено, да и, как выяснилось позже, на всех бойцов винтовок и не хватит. Уже через час не многочисленная рота строем, в две шеренги, выдвинулась на линию обороны в сторону деревни Дорошиха...
Войсковая разведка еще вчера вечером наблюдала по берегу Волги и по шоссе Москва – Ленинград, в направлении Медного, передвижения немецких подразделений, и определила расположение артиллеристских батарей, начавших вчера артобстрел города, недалеко у деревни Черкассы. Именно эти батареи били по городу и Вагонному заводу весь вечер и всю ночь беспокоящий неторопливый обстрел. Сейчас, когда полувоенное подразделение заводской охраны не ровным строем шло от центральной проходной завода к железной дороге и деревне Дорошиха, артобстрела уже не было приблизительно с час. Это было немножко странно и не понятно, как будто у немцев кончились боеприпасы. Но это было конечно не так, немцы просто готовились к наступлению.
Вдоль железнодорожной ветки, отходящей от путей Москва – Ленинград, располагались пакгаузы, принимающие материалы, которые в мирное время прибывали на Вагонный завод по железной дороге. Крайний пакгауз от насыпи дороги расположился в отдалении приблизительно метров двести. Армейское командование части, занявшей оборону на рубеже Дорошиха, расквартировало у этого высокого склада полевой госпиталь. Когда рота охраны подходили к госпиталю, возле него дежурили две машины скорой помощи, готовые к доставке раненых в городские больницы. Здесь ополченцы расположились на отдых, а командиры направились в штаб для получения приказа и определения задачи подразделениям.
Ополченцы уже минут двадцать курили возле импровизированного госпиталя. Лида подошла к столу рядом с которым стоял открытый шкаф и в нем было сложено много готовых к применению бинтов флаконы с йодом, зеленкой, фляжки со спиртом. С минуту она рассматривала все это медицинское добро, затем у медсестры спросила неуверенно:
- А нельзя ли мне из этого всего укомплектовать полевую сумку медицинскую. Я вот от этих военных.
Санитарка взглянула на «военных», потом на Лиду, на ее бровях отразилась жалость.
- Какие вы военные… Ох, Господи… - она пошла к скорой помощи. Лида осталась стоять одна.
Через пару минут женщина в белом халате возвращалась с медицинской сумкой.
- Пользоваться то бинтами, медикаментами то умеешь – не уверенно спросила женщина.
- Да, да, конечно, конечно, я же в медицинском институте учусь, а с июня в госпитале в Москве работала. У нас там раненных потоком все это время везли. И из Смоленска везли, и с под Ельни везли, …ой откуда только не везли сердешных… А я там медсестрой и днем, и ночью… - затараторила довольная Лидочка, превращаясь в добрую избалованную девчонку, как в не далекое мирное время, как будто и не было нескольких последних… прожитых… страшных… дней.

Лидочка очередной раз проверяла содержимое своей сумки, плотней и аккуратней укладывая в удобные места бинты и медикаменты, и в самый низ пряча фляжку со спиртом, что бы ее не увидели ее войны.
В это время к медсанбату десяток бойцов принесли троих раненных. Санитарки их принимали и начинали перевязывать.
- Откуда это – спросил одного из бойцов доктор.
- Да час назад шальной снаряд прилетел, перед концом артобстрела. За всю ночь никого, а под утро… вот – ответил до боли знакомый голос. Лида глянула в его сторону. А солдат продолжал. – одного наповал, а этих… - Солдат взглядом показал на раненых - Командир сначала думал, что немцы в атаку пойдут – сидели на позициях, ну а сейчас приказал их сюда… пока затишье.
- Саша – это ты…?
Солдат взглянул на Лиду.
- ...А ты здесь откуда.
- А я вот, в ополчении… Я санитарка… в роте…, по-моему, я правильно сказала. – кокетливо произнесла девчонка.
- А я думал, ты к своим домой ехала.
Лида помрачнела. Она моментально перестала быть маленькой. Она отвела в сторону сухой взгляд, ее взгляд стал даже дерзким.
- …А я домой и ехала. – две, три секунды оба молчали – …но у меня теперь никого нет... – грубовато сказала Лида. К горлу опять подступил комок. – … у меня теперь и дома нет… - Она повела головой пошевелив свои роскошные волосы, пытаясь не заплакать.
Александр понял, что у девушки случилась беда.
- Роднов, пошли, нам быстрее возвращаться надо, а то от командира взбучку получим.
- Иду, иду, сейчас. Рад был тебя увидеть, Лида. Может еще встретимся.
- А... ты уже уходишь. ... Саша. – опять, как девчонка, дернувшись схватить Сашу за руку, спохватилась Лидочка.
- Так, приказание выполнено, надо возвращаться на позицию. – уже на бегу крикнул солдат.
Лида хотела еще что-то сказать удаляющемуся Александру, но так и не смогла подобрать слов, и только взглядом проводила бойцов, поднимающихся на насыпь железной дороги, и затем исчезнувших за ней.
А Лида растерянно смотрела им в след, внутри немножко, ну самую малость, обидевшись на Сашу, который так быстро ее покинул.

По нашим окопам, которые находились в ста пятидесяти, двухстах метрах за железной дорогой Москва – Ленинград уже долго долбила немецкая артиллерия. Взрывы ложились часто и густо, наверно вся артиллерия, обстреливающая Заволжский район вчера вечером и ночью, теперь работала по позициям нашей редкой обороны. Ополченцы охраны Вагонного завода рассредоточились вдоль насыпи железнодорожного полотна и дожидались окончания артподготовки немцев, чтобы занять место в окопах, а до них еще надо было добежать. Лида одной рукой держалась за холодный рельс. От каждого не далекого взрыва она вздрагивала всем телом, не желая этого делать, чувствуя удары через землю и воздух. От близких взрывов сдавливало голову, которую некуда было деть. Вдруг, как в полусне, наступила тишина. …Тишина конечно не наступила, но поднятая взрывами земля начала оседать, опять стало слышно биение собственного сердца, и рядом лежащие солдаты резко поднимались на ноги и убегали за насыпь железной дороги в сторону линии обороны. Они это делали, но в воздухе не было звуков шагов и шелеста их одежды, уши отказывались слышать обычные, обыденные звуки, команда командира «Вперед» прозвучала где-то очень далеко, как в банке из-под огурцов, хотя он был совсем рядом. Ведь перед выдвижением на позиции он приказал санитарке не отходить от него ни на шаг. Лида вскочила на ноги, и в полной тишине, закинув сумку с бинтами за спину, без шелеста земли под ногами, ни о чем не думая помчалась к окопу. Через три десятка шагов слух начал возвращаться, до окопов еще бежать и бежать, а солдаты ополчения уже скрываются в его чреве…
Подбегая к окопу, Лида видела вдалеке, идущие на них приземистые машины странной формы с торчащими палками и много, много бегущих по полю людей, слегка пригибаясь к своему оружию и укрываясь за ревущими странными машинами. Ополченцы, подбегая к окопу, сходу прыгали вниз, ни на миг, не задерживаясь на открытом пространстве. Уже какое-то время Курочкина бежала одна. Оказавшись у краю окопа начала искать место, где бы удобней спуститься, на секунды задержавшись на бровке окопа. В нескольких метрах от себя она услышала резкий свист, и увидела рядок вставших вертикально фонтанов земли, с глухим легким уханьем. Она ойкнула. В следующее мгновение воздух опять засвистел, свист молниеносно нарастал, был грубее... Но в тот же миг... :
- ...Ты чего, дура... - из окопа выскочил военный с офицерской шпалой на петлицах, и, сгребая девчонку в охапку, сваливает ее в окоп, и сваливается на нее сам сверху. В это время один за другим встают два взрыва, танки уже успели прицелиться. Военный был огромным и тяжелым как медведь, не смотря на свою прыть. Он полностью закрыл Лиду своим большим телом сверху, на лицо девчонки все равно долго сыпались кусочки земли, а зубы заскрипели. Не торопясь наступила окопная тишина.
- Ну, ты слезай, тяжело же. - Произнесла Курочкина, не в силах открыть засыпанные землей глаза. Военный быстро поднялся.
- Тебе это не танцплощадка, красавица, что бы больше такого не было, ясно. - Приказным грубым тоном прозвучал красивый командирский голос.
- Да я только слезть хотела, да тут негде.
- Да лесенок здесь точно нет...
Лида села, подбирая к коленям в рейтузах задравшуюся юбку, а в воздухе опять засвистело, и через секунду, другую поднялись еще два, не далеких взрыва, и опять полетела земля. Военный опять обнял ее за плечи, слегка накрыв сверху собой. Лида пальцами прочищала глаза, стряхивая с них землю и сплевывая ее изо рта.
- Да не трогай ты меня... - повела она плечами, освобождаясь из объятий бойца - чего лапаешь... - Она подняла взгляд на военного.
Офицер улыбался, лукаво смотрел на ее грязное лицо. Лида на коленках чуть, по инерции отползла от него, не имея возможности оторвать взгляд от красивого лица командира, в званиях она не разбиралась.
- Откуда ты упала, красавица?
Лида, молча, смотрела на бравого военного.
- Откуда ты сюда свалилась то. Чего ты здесь делаешь... Оглохла что - ли.
- Санинструктор, где тебя черти носят? - Лейтенант, командир, роты ополчения, согнувшись, чтобы не вылезать фигурой выше бруствера окопа подошел к Курочкиной. - Товарищ капитан, разрешите забрать нашего санинструктора, лейтенант Смирнов, командир роты ополчения, приданы вам на помощь.
Капитан Васильев убрал улыбку с лица. Слегка помедлив с ответом:
- Да… Хороша подмога. Забирай, лейтенант. Да не теряй ее больше, такую красивую...
- Не подскажите, где блиндаж с командиром батальона.
- Иди туда по окопу метров сто, а там вниз, в балочку. - показал Капитан направление к штабу, проводив их взглядом. Затем опять вылез на бруствер и в бинокль продолжил наблюдение за атакующими. Васильев со своей малочисленной, на этот день ротой, появился здесь вчера вечером, железнодорожный состав, который их привез к Дорошихе, ехал уже под огнем артиллерии врага, с недоукомплектованными воинскими подразделениями, чтобы хоть как-то усилить оборонительные порядки. Ночью с группой разведчиков, он делал вылазку до деревни Черкассы, определяя по отблескам залпов стреляющих орудий расположение немецких батарей. Разведчик подбирался к стреляющим орудиям до двадцати метров, но в бой вступать не стал ввиду малочисленности разведгруппы, правда, по возвращении, все равно притащил языка в звании младшего офицера. Он сейчас знал расположение батарей, складов боеприпасов и отдельных орудий, все вражеские батареи были нанесены на карту его планшета. Сведения еще в пять утра, по возвращении группы, были доставлены в штаб обороны города им лично, где по его наблюдению царила некая паника, но подавить их было не чем, ни артиллерии, ни авиации в районе Калинина не было. Город совершенно не был готов к обороне, город совершенно не был готов, к тому, что враг окажется у его ворот.
Опытный разведчик с болью в холодной голове оценивал сложившуюся ситуацию. Рассудок его не мог молчать и он без всяких приказов, как делал всегда, на свой страх и риск, разрабатывал операцию по наземному подавлению вражеских батарей, безжалостно уничтожающих город и боевые порядки слабой советской обороны, держащей на этом рубеже врага уже целые сутки.
______________________________________

Земля устала. Несколько часов шел бесконечный бой. Не кончающийся артобстрел с лавами немецких атак, не раз переходящих в короткие контратаки обороняющихся и рукопашный бой. Военные действия покрыли окопы и подступы к ним невероятным количеством убитых людей, солдат и ополченцев, чаще одетых в гражданские одежды, и вероломных фашистов сгинувших на этой земляной цитадели. То там, то сям стояли либо горевшие, либо не горевшие немецкие танки и бронетранспортеры. Один танк прорвался через пустые окопы, но его сожгли бутылками с горючей смесью, когда он пытался переехать железнодорожные пути, так он и стоял, дымя внутренностями.

...Снаряд попал в ствол дерева стоящего чуть ли не на бровке окопа. "Осколочный" ударил в ствол на метр выше земли. Разрыв был не громкий, как будто лопнула большая консервная банка, сильно ударившаяся о стену. Ствол столетней сосны затрещал и медленно начал валиться в сторону немцев, навстречу прилетевшего снаряда, пока крона с шелестом не легла на землю, хлестко ударив отстреленным комлем по брустверу и краям окопа. Густое облако шрапнели накрыло прилегающее пространство окопа, с бруствера которого, после взрыва, начали сползать в глубину траншеи убитые солдаты. Шрапнель обильно продырявила их тела.
Через минуту по обезлюдевшему участку окопа опять ползла Лида. Она пыталась найти живых, но не могла, все бойцы по которым девушка переползала на карачках, были мертвы. Здесь был и тот старик, который не пускал ее через проходную завода, после первой бомбежки. Сначала она пыталась поаккуратней, коленками и руками, нажимать на их тела, но у нее это не получалось, а ползти вперед надо, их же там много и проверить надо всех, а вдруг кто-то жив. Так и пришлось санитарке ползти через них миленьких, пропитав рейтузы, юбку и свою шинельку их кровью.
Вдруг она услышала стон. Стон негромкий и близкий, но откуда Лида поначалу никак не могла понять. Но в следующий миг она обратила внимание на руку бойца, пристегнутую к откосу окопа большим металлическим осколком с острыми краями прямо поперек ладони, ниже мизинца наискосок к указательному. При этом сам боец лежал под другим убитым солдатом. Лида изо всей силы за плечо перевалила убитого солдата в сторону на спину. Под ним стонущий боец. Он лежал на животе, спина его была в крови, в шинели видны отверстия от осколков, голова повернута на бок. Лида туда-сюда качнула осколок, торчащий в ладони солдата, вместе с тремя пальцами осколок вылез из земли, рука бойца повалилась вниз. Указательный палец тоже был отрезан на половину нижнего фаланга, но еще болтался на остатках кожи. Лида в запястье перетянула жгутом культяпку кисти, намочила кусок бинта спиртом, и промокнула культяпку кисти, начала суматошно бинтовать грязную руку солдата, а бинт моментально краснел… вновь наложенный бинт опять краснел… Закончив с рукой, девушка перевернула солдата, пытаясь его посадить, чтобы расстегнуть шинель и добраться до спины и вдруг увидела перед собой… Сашу из поезда... На миг она замерла, шепотом произнеся: «Саша?..» и вспомнив обрывки его не малого поступка и их случайной встречи несколько часов назад, когда она не смогла смущенно удержать его, убегающего на позиции, за руку. Воспоминания всплывали из глубины сознания, как будто прошли после этого уже годы. Затем поправила шапку сидевшему перед ней, такого знакомого, и не знакомого солдата и начала расстегивать ему шинель…

Саша Роднов – долговязый и худой, но от этого было не легче, когда Лида тащила его за плечи шинели по окопу уже метров тридцать, из последних сил отталкиваясь от земли или от тел, где земли под ногами не было. Отталкиваясь и ногами, и локтями, не встретив, ни одного живого, бойца, она тащила его к штабу, в балочку не попадали снаряды из танков, стрелявших прямой наводкой, поэтому там было, немного безопасней. Она четко понимала, что где-то рядом стреляют винтовки, звук их выстрелов нельзя было перепутать с другим оружием, значит рядом наши, значит сейчас помогут. Но окоп после бесконечно долгого боя, по крайней мере, так казалось, совсем обезлюдел. В это время в окопы с убитыми солдатами, начали спрыгивать наши солдатики в чистенькой новой форме, не тронутой землей, смешанной с кровью. Санитарка про себя смекнула: «Пополнение – опять...».
- Ну-ка, родненькие, давайте-ка вы трое взяли парня, и во-он к тому крайнему бараку за железкой понесли быстренько… - скомандовала Лидочка первым попавшимся бойцам, только что спрыгнувши в окоп.
Двое взяли Сашу за руки, один за ноги и потащили к месту, которое указала санитарка, Лида, тяжело дыша, двинулась за бойцами, поднимаясь на насыпь железной дороги. Но оглянувшись на окоп, на, то там, то сям, встающие клинья взрывов, спускаясь с железнодорожного полотна, в первой же лощине, за железкой, остановила солдат.
- Вот что мальчики, вы тащите его к медсанбату, он как раз за этим домом, передайте его врачу, только обязательно передайте, а я, пожалуй, обратно вернусь, за это время еще кого ни будь перевяжу. Ну, давайте мальчики побыстрее, да попросите там бинтов и спирта для Лиды, там поймут. Быстренько ребятки. Быстрее... - Шапка с головы Саши где-то потерялась.
Лидочка три, четыре секунды проводила солдат взглядом, а затем поднялась на насыпь железной дороги и, пригибаясь, от воронки к воронке, вернулась в окоп. Спрыгивая в траншею сходу...

В этот день позиции нашей обороны на Дорошихе отразили еще две мощные атаки фашистов. Бой затих только в седьмом часу вечера. В окопы несколько раз подходило новое подкрепление, состоящее из вновь сформированных подразделений ополчения. Подходили подразделения, сформированные из отступающих солдат, они были не до конца вооружены, винтовки они забирали у убитых. Подходили и подоспевшие в Тверь, разными дорогами, подразделения войсковые. И не было сил, и не было живых, что бы очищать окопы от убитых. И уже пошли вторые сутки, как не могли фашисты прорвать не глубокие окопы у Дорошихи.

7.3 Не спокойная ночь.

Вечером, часам к девяти в окоп доставили гречневую кашу с мясом. Лида никогда в жизни не хотела так кушать, как в этот вечер, но узнала она об этом только тогда, когда один из солдат передал ей котелок с кашей, пахнущий невероятной вкуснятиной издалека, когда она очередной раз вернулась из полевого госпиталя. Потом в блиндаже, где находился штаб, ее напоили крепким сладким чаем, и предложили место для сна недалеко от буржуйки. Она не могла отказаться, она очень хотела спать...

Лида очнулась от мощного взрыва, который как землетрясение сотрясал землю. Она села на нары, сонно громко спросив в пустоту красного полумрака открытой буржуйки.
- Что случилось...
- Надо идти смотреть - ответил кто-то из командиров и быстро, тенью, двинулся на выход из блиндажа.
Лида накинула на плечи великоватую ей шинель и тоже последовала из землянки. Когда она выходила через низкую дверь блиндажа, в районе деревни Черкассы раздался очередной ошеломляющий взрыв. Черное ночное небо осветил кровавый гриб, встающий над деревней, где в небе еще не погас взрыв предыдущий. Гремели более слабые взрывы, затем в тылу у немцев заговорили автоматы, было понятно, что там прошел короткий, но ожесточенный бой…
- Не уж-то у него все-таки получилось, сказал один из офицеров, стоящий рядом с Курочкиной в окопе.
- А что это такое? - Слегка испуганно спросила Лида.
- ...Это... Это то, что очень нужно девочка. - Весело ответил офицер и стал осматриваться по сторонам. Он с минуту осматривался внимательно во все стороны, как будто чего-то, ища и нюхая. - Видишь, канонада то затихает... Ну, молодец Васильев. Ну, черт... Недаром про него легенды ходят.

Уже два часа вражеская артиллерия молчала. Солдаты имели возможность, не боясь шального снаряда поправлять окопы. Лида, не таясь страхом, опять сходила в медсанбат за медикаментами. В лощину за железную дорогу были эвакуированы из окопов многие, многие убитые солдаты. Из полевого госпиталя вывезли почти всех тяжелых раненых. Это был глубокий вздох для нашей израненной обороны. В тоже самое время перестали рушиться здания города.

7.4 ...Не брошу.

Ровно в четыре часа утра, на Волжском берегу, в трехстах, четырехстах метрах от левого фланга нашей обороны, в темноте, завязался тяжелый бой. Всем было понятно, что это прорывается наша диверсионно-разведывательная группа, наделавшая столько шума на немецких артиллерийских позициях. Именно поэтому немецкая артиллерия молчала, видимо урон после этих взрывов был серьезным.
Немедленно навстречу прорывающимся разведчикам выдвинулся заранее сформированный взвод. В последний момент Лида выскочила из окопа и изо всех сил кинулась за убегающими в темноту солдатами...

В темноте зажигались пути трассеров. Никто не посылал Лиду в этот бой, но она не имея представления об уставах, о приказах, о субординации, и подчинении, все это время действовала только своими чувствами. Всем своим слабым девичьим существом она чувствовала, что нужна там безмерно. Сколько времени шел встречный бой определить было трудно. Немецкий заслон, встретивший на этом направлении наших разведчиков, оказался зажатым между выходившей разведгруппой и подразделением, выдвинувшимся на выручку разведки. Бой шел в полной темноте, поэтому контакт был практически рукопашный, солдаты входили в оружейный контакт на расстоянии нескольких шагов, как правило, на слух. В плен никто никого не брал, противники просто уничтожали друг друга. Раненые оставались в бою пока не погибали или не теряли сознание. Фрицы видимо были невероятно злы на совершенную ночью диверсию, поэтому пока шел бой к месту обнаружения разведгруппы и текущих горячих ночных событий начали подтягиваться другие немецкие подразделения, в темноте залязгали гусеницы бронетехники. Среди наших оказалось много раненных, а ночной бой, слегка затихая, начал разгораться вновь.
Лида с бойцом разведгруппы, закинув руки раненного Васильева на плечи, тащили его в сторону наших окопов. В темноте послышались немецкие голоса, затем слух разобрал и тяжелые шаги врагов. Солдат сбросил руку командира со своего плеча:
- Тащи капитана ближе к Волге... Отобьюсь - вернусь. - Не громко прошептал боец.
Васильев "ухнул" от внезапной боли, повалившись одной стороной на землю. Разведчик отскочил на несколько шагов в сторону и дал по голосам не длинную очередь, затем сделав еще несколько шагов, удаляясь от раненого командира, опять дал очередь в темноту. По нему был открыт огонь немецкими солдатами. Перестрелка продолжалась, удаляясь и удаляясь от Лидочки и раненного командира, и прекратилась метрах в тридцати от них. Было понятно, что солдат пал в бою, отвлекая на себя немцев. Лида замерла как мышка. Васильев был в сознании. Они молчали. В это время метрах в пятидесяти от места, где они лежали, опять завязалась перестрелка, теперь наши, отходящие солдаты, начали обстреливать немцев, которых отвлек своей жизнью погибший герой.
Лида понимая, что помощи ждать не откуда, схватила капитана за плечи гимнастерки и, изо всей силы, упершись сапогами в землю, дернула большое тело Капитана на себя. Раны опять причинили сильному человеку нетерпимую боль. Скрежеща зубами, он тихо крякнул. Следующему движению Лиды он помогал ногами.
- Девочка, приказываю, брось меня... Дай свой пистолет... Приказываю, уходи...
- У меня нет пистолета...
Затуманенное сознание Васильева: "Раз не пистолет, значит карабин".
- ...тогда карабин.
- Да нету у меня оружия, молчи дурак.
- Как ты... с офицером... разговариваешь...
- Молчи дурак, ослабеешь. Я в званиях все равно ничего не понимаю.
Васильев замолчал. А Лида шепотом: "Еще - раз... Еще - раз... Еще... Еще... Ещ... Е..." Далее сознание ушло из Васильева...

Сколько Лида тащила командира, она не знала, уже давно девчонка потеряла ориентацию во времени и пространстве. Курочкина просто тащила командира в сторону окопов, как она думала, внимательно по началу прислушиваясь к начинающимся и заканчивающимся перестрелкам. Она чувствовала его слабое дыхание, и поэтому не сомневалось, что он жив. Но сил уже не было совсем. Лидочка остановилась. Лида проверила пульс капитана. Ища его запястье, рукой попала на кобуру. "Так у него же… есть оружие" - мелькнула мысль в мозгу Девушки. Курочкина расстегнула кобуру и достала из нее наган. Ей был знаком этот пистолет, как раз из такого пистолета она с закрытыми глазами выстрелила два раза в тире, когда с Зиной однажды, приблизительно год назад ходила сдавать нормы "готов к труду и обороне". Зина имела значок Ворошиловского стрелка, Лида, выстрелив второй раз, больше держать эту тяжелую железку, в своих ручках, не хотела. ...Девушка пощупала пальцами барабан... в нем был один патрон, как взводить курок она знала. Лида Сунула наган обратно в кобуру. "Еще - раз... Еще - раз... Еще - раз..."
Санитарка опять услышала тяжелые шаги. Шаги были слышны со стороны ног капитана. Лида, находясь на коленках, стала присматриваться в уже разбавленную приближающимся утром темноту. Она отчетливо увидела очертания вражеских солдат, их было двое. Она замерла, надеясь, что они пройдут мимо, но рука потянулась к кобуре офицера. Кобура оказалась не застегнутой, она аккуратно вынула пистолет и, взяв его двумя руками, направив на немцев, стала взводить курок. До ближнего немца от Лиды было менее пяти метров. Пистолет щелкнул, обозначив взведенный курок, немцы тут же обратили внимание в сторону щелчка, но в это время Лида выстрелила...
Ближний немец замер и нажал на курок своего автомата, падая дав из него длинную очередь. Второй фриц, видимо пытался выстрелить, замешкался, что-то у него пошло не так, шмайсер дал осечку. Он по новой передернул затвор, но Лида в этот момент вскочила на ноги и с криком: "А-а-а-а-а..." - побежала на фашиста и ударила его пистолетом по лицу изо всей своей девичьей силы. Фриц отшатнулся назад. Она опять его ударила по лицу рукояткой пистолета. Перед очумевшим сознанием Лиды встал пикирующий немецкий бомбардировщик, в кабине страшного самолета она видела почему то именно этого фашиста, именно этот фашист, в этот миг, оказался виновен в смерти ее милых близких, в разрушении ее города, она готова была вцепиться ему в горло, у нее не было ни капли страха перед этим огромным мужиком с автоматом. Когда девушка хотела ударить его третий раз, фашист сумел перехватить ее руки, он толкнул ее, Лида упала. Изо всей мужицкой силы без разбора фашист ударил девчонку ногой, одетой в кованый сапог. Лидочка быстро поползла на карачках, под ее руками оказался немецкий автомат убитого фрица. Автомат Лидиного врага так и не работал, он выхватил кинжал и попытался воткнуть его в спину Лиде, но так как девочка в это время на карачках перемещалась в темноте, немец промахивается, попадая, со всей дури, ей в бедро. Ровно в это время Лида разворачивается, наводит ствол шмайсера на врага и, забыв обо всем, зажмурив глаза, нажимает на курок... Шмайсер покорно дал неприятную сверлящую очередь, выплюнув остатки магазина...
…Когда Лида открыла глаза, она почувствовала, как ее палец по-прежнему жмет на курок вражеского молчащего автомата. Рядом с ней лежит страшный фриц с блестящим в темноте клинком в сильной руке...
Лида сидела, не двигаясь, она не знала, не понимала, что произошло, где она. Но все это произошло в пятидесяти метрах от наших окопов, через минуту рядом с ними оказались наши солдатики…

7.5 Не отправленные письма.

К тому времени когда санитарку, на руках, солдаты притащили в полевой госпиталь, она потеряла много крови. Разрезанные: шинель, гимнастерка, рейтузы, были обильно залиты кровью. Кровь хлюпала в сапоге раненной ноги Лидочки. Девушка была на гране обморока. От самой попы, почти до коленки нежное бедро девушки было разрезано и очень глубоко. Целый час зашивали Лидину рану. Над ней хлопотали и медики, и солдаты, за прошедший, бесконечно длинный, день для всех она стала как родная. Раненные, когда узнали, что Лида лежит на операционном столе, переживали за ее здоровье, больше чем за свое, многих из них она вытащила из боя, а перевязала еще больше. После операции врач заставил ее выпить мензурку разбавленного спирта, которым девчонка чуть не подавилась.
Под утро, на очередной машине, Лиду хотели везти в госпиталь. Но оказалось, что немцы за вчерашний кровавый день, четырнадцатое октября, уже захватили половину Пролетарского, Центрального и Московского районов, где и находились все основные больницы города, и еще не было известно, что успело произойти ночью. Везде кроме Заволжья и Затверечья шли ожесточенные уличные бои до последнего солдата. А немецкая артиллерия в Черкассах по-прежнему молчала, захлебнувшись ночными взрывами. Девушке объяснили, что ее повезут в Бежецк. Она наотрез отказалась так далеко уезжать, попросив врачей отвести ее к крестной в поселок Вагонников, объяснив водителю, куда ему надо ехать. Сильно возражать не стали, тем более она не была военнообязанной.
К дому Тарасовых полуторка с медицинским крестом на дверце кабины подъехала, когда уже рассвело. Водитель, подставив свое плечо, помог Лидочке до хромать до крыльца дома, а санитар сильно постучал в окно…

Курочкина лежала на полуторной кровати на животе раной вверх. Марина Николаевна все бегала вокруг замученной крестницы, смахивая надоедливые слезинки, стараясь угодить любому ее желанию, любому ее движению, которых у, бывало ранее капризной, Лиды почему-то и не было вовсе. Марина Николаевна вообще не знала Лидочку такую. Открытая девочка стала замкнутой. Доброе лицо стало озабоченным. Словоохотливость, которую трудно было остановить, куда-то исчезла, теперь слова из нее надо было добывать, не хотела Лида говорить, в глубине глаз жила безграничная ненависть к проклятым фашистам. Лида перестала быть девочкой, она становилась сильной женщиной, которая не простит врагу поругание страны. Соня готовила кашу, и чистила от пера только что зарезанную курицу, чтобы сварить Лидочке куриный бульон. Пригревшись в тепле топящейся печки Курочкина быстро уснула. Под одежной вешалкой на табуретке лежала Лидина боевая сумка с медикаментами для перевязки и лечения приблизительно на неделю, а на одежной вешалке по-прежнему висела авоська с очень белыми не отправленными письмами, и не знали женщины, что теперь с ними делать.

Еще три дня в Калинине кипели уличные бои. Превосходство по численности атакующих на отдельных направлениях доходило до 20 кратного. Пятнадцатого октября в правобережных, южных районах города остались только очаговые места сопротивления не сдающихся советских подразделений, само правобережье полностью оказалось оккупировано фашистами. Дорошиха еще три дня не пускала через себя немецкие войска, перемалывая и перемалывая атакующих. Остатки малочисленных героических подразделений обороны, оставили город только 17 октября.
Часть 3.
Снег Подмосковья.

Глава 1.
Госпиталь - Бежецк.

…Лида, понимая, что помощи ждать не откуда, схватила капитана за плечи гимнастерки и, изо всей силы, упершись сапогами в землю, дернула большое тело Капитана на себя. Раны опять причинили сильному человеку нетерпимую боль. Скрежеща зубами, он тихо крякнул. Следующему движению Лиды он помогал ногами.
- Девочка, приказываю, брось меня... Дай свой пистолет... Приказываю, уходи...
- У меня нет пистолета...
Затуманенное сознание Васильева: "Раз не пистолет, значит карабин".
- ...тогда карабин.
- Да нету у меня оружия, молчи дурак.
- Как ты... с офицером... разговариваешь...
- Молчи дурак, ослабеешь. Я в званиях все равно ничего не понимаю.
Васильев замолчал. А Лида шепотом: "Еще - раз... Еще - раз... Еще... Еще... Ещ... Е..." Далее сознание ушло из Васильева, и он потерял связь с реальностью. Сознание растворяло пространство и время. Перед глазами побежали несвязанные видения различных событий, которые случились в жизни офицера в детстве… он зачем-то, куда-то бежал с пацанами по родной улице в Орле в сияющих солнечных лучах и босиком, в военном училище… опять бежал, заканчивая преодоление полосы препятствий не зная усталости, после училища… тяжелые, изнуряющие тренировки под Ташкентом на испепеляющей жаре, и холодный снег под Viihuri, теперешним Выборгом, от чего ему становилось очень холодно. Он видел события, которых не было в его жизни, странных людей в серой форме тянущих к нему руки с закатанными по локоть рукавами. Он видел события, которые не могли с ним случиться никогда, с падающими и взрывающимися звездами. Все это он чувствовал кожей и телом, болезненно понимая, что не может ничего исправить, чему ни мало удивился… Перед ним проходили люди, которых он не знал, которых где-то, когда-то видел, но где и когда не вспомнить. …Мама долго смотрела на Николая своими добрыми глазами молча, напряженно всматриваясь в его лицо ничего не говоря, на ее образе была грусть… грусть Мамина выглядела иконописной, от ее взгляда хотелось плакать и радоваться, Николай желал ее о чем-то спросить, но не мог…, он хотел спросить, и не мог опять и опять… Маму сменил Каптелов. Старшина легко улыбался, чуть скосив маленькие усы. Семеныч вместе с Николаем слушал замечательную песню, сначала было трудно понять, звучащие слова, которые он знал, несомненно знал, и музыку он эту любил… Потом Николай начал подпевать: «Пусь-ть он вс-с-пом-нит … дев-ушк-ку … про-ст-ую…».
В черной тарелке радио звучала «Катюша».

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.

Выходила, песню заводила
Про степного, сизого орла,
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла.

Ой ты, песня, песенка девичья,
Ты лети за ясным солнцем вслед.
И бойцу на дальнем пограничье
От Катюши передай привет.

Пусть он вспомнит девушку простую,
Пусть услышит, как она поет,
Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет.

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.

- Сестра! Кажется, капитан очнулся.
- «Пу-сть … услы-ши-ит, … как он-а … поет…»
- Сестра! Точно очнулся.
Кричал красноармеец с соседней с Васильевым койки. Но так, как у него была ранена нога, он не мог встать.
Медсестра подбежала к Николаю и стала заглядывать в его не до конца открытые глаза, губы командира продолжали шевелиться, пытаясь произнести слова звучащей по радио песни.
- «Пу-с-ть … он земл-лю … бере-еже-от … род-ну-ю» - Негромко пытался петь раненый, через тяжелые вздохи.
Сестричка опрометью побежала за доктором…
- …Как же… я люблю… эту песню. - Васильев повел глазами в разные стороны, видя размытые фигуры и очертания людей, которые находились в это время рядом с его кроватью…
А вокруг, звучала «Катюша», заставляя солдат забыть о своих ранах и боли. Ее музыка, ее слова заполняли размытое пространство очнувшегося капитана…
Когда прибежали врачи, Васильев уже спал тяжелым, глубоким сном, хоть и прошло всего не более трех быстрых минут.
- Сиди рядом с ним, и не уходи ни на минуту, так и жди, когда очнется, а ты - он обратился к старшей сестре отделения - будь в палате, как очнется сразу позовешь. Еще нам не хватало упустить этого героя.

…Пятнадцатого октября Капитана Васильева привезли в Бежецк. Чуть ли не 150 километров трясла его полуторка по неровной дороге, уже половину суток находящегося без сознания от большой потери крови. По началу врачи думали, что его не спасти, но сильнее смерти оказался этот гвардеец, о чем весь госпиталь узнал, как только были проверены его документы, и из кармана при осмотре сестра вынула гвардейский именной значок 5й гвардейской дивизии. О том, что у них гвардеец сообщили по начальству. В итоге оказалось, что этого героя уже месяц разыскивает орден боевого красного знамени, и никак не может его найти по фронтам, по которым он за это время успел нести свою службу.
Только девятнадцатого октября Васильев очнулся.
- Капитан, вы меня видите - спросил доктор, проводя туда-сюда открытой ладонью у лица Васильева, проверяя его реакцию.
- Вижу, но как-то в тумане, и в глазах… как будто песок, не хотят сволочи… – Николай тяжело вздохнул - …туда-сюда двигаться.
- Вообще-то все хорошо, товарищ капитан. Думаю, что уже завтра Вы будете чувствовать себя лучше. А рефлексы глазных мышц, восстановятся уже к вечеру, может не до конца, но видеть будете уже хорошо. У Вас до этого какие еще ранения были?
Васильев вяло улыбнулся.
- Да не было у меня никаких … ранений, ну там порезы, голова с бодуна болела…
И раненные, и врачи сдержанно засмеялись.
- Это хорошо, что вы шутите, значит скоро встанем. Скоро встанем – герой.
Доктор поднялся.
- Так, теперь покажите мне солдатика, у которого пальцы оторваны. У него все осколки удалены? Воспаления больше не будет.
- Да нет, Геннадий Борисович, уже вторые сутки у него все в порядке.
Консилиум врачей не торопясь двинулся на выход из палаты. Капитан пытался проводить их нечеткие фигуры расплывающимся взглядом.
- Ну что, Товарищ капитан, похоже ты оклемался, что ли? – весело спросил солдат с подвешенной забинтованной в гипсе ногой на соседней койке.

Бежецк, спокойный провинциальный, не большой городок Российской глубинки, районный центр Калининской области. Город старый, аж с 12го века жили здесь беглые крестьяне с Новгорода из Ильменских славян. Селение не однократно подвергалось опустошительным набегам разных врагов в разные долгие времена. Места здесь уже и на север, и на восток были глуховатые, и людьми зачастую не сильно обжитые. Только вдоль дорог в сторону Вологды, как через Весьегонск, так и через Рыбинск, встречались поселения. Не мало деревень и сел, в том числе старый Весьегонск были переселены в конце 30х годов в связи с пуском в 40м году Рыбинской ГЭС, когда начали заполнять огромное Рыбинское водохранилище в устье Шексны, русле Волги. Сейчас Бежецк был пока в, не глубоком уже, тылу. Войну сумели остановить в ста километрах от города. В городе под госпиталя были отданы часть школ, клубы, часть административных зданий. Не раз уже Бежецк подвергался бомбежке. Фашисты умудрились разбомбить школу №1 города, когда там шли уроки. Так получалось, что город жил настороженной, опасной прифронтовой жизнью.

К Васильеву быстро возвращались силы. Уже на следующий день он попытался ходить, но за это получил взбучку сначала от медсестры, потом и от доктора.
Через день в палату вошли два офицера в сопровождении врача, который показывал им где лежит Капитан Васильев. Васильев пытался читать книгу, по совету врача, восстанавливая остроту зрения, когда офицеры подошли к его кровати.
Офицеры встали по стойке смирно:
- Товарищ капитан разрешите поздравить Вас с присвоением Вам ордена боевого красного знамени за геройское участие, как тут написано, в Ельнинской операции, и вручить Вам орден.
Васильев смущенно пытался быстро встать у своей койки, хотя ослабевшие мышцы еще не совсем строго его слушались.
- Служу трудовому народу. – чувственно сказал он, будучи по стойке смирно, не ожидая таких событий…

После возвращения сознания, Васильев не до конца помнил, что происходило с ним четырнадцатого октября и даже несколько ранее, до ранения.
Сознание постепенно восстанавливалось. Он вспомнил, как тринадцатого октября поезд, прямо под артобстрелом привез их в Калинин на Дорошиху, хотя надо признать, что подъезды к мосту через Волгу немцы не обстреливали и не бомбили, видимо желая сохранить мост для своих целей.
Васильев был направлен в Калинин, еще 3го октября самим полковником Мироновым, командиром 5й гвардейской стрелковой дивизии, находящейся в резерве ставки на переформировании, после тяжелых боев, в местечке Подберезино – Ядрино в окрестностях Мценска почти на границе Орловской и Тульской областей. Полковник Миронов уже знал, что вот, вот должен получить приказ на передислокацию своей дивизии в район Калинина для занятия обороны в окрестностях города, оседлав оборонительные рубежи в районах Ржева, Сычовки, Шаховской в составе войсковой группы генерала-полковника И. С. Конева, и поэтому послал туда опытного командира разведки 630 полка с группой бойцов, специально для проведения рекогносцировки и оценки возможных рубежей обороны. Никто не мог представить, что Васильев, выехав 3го октября на заданный рубеж, по прибытии, сразу попадет в бой и ни где ни будь, а прямо в областном центре, предполагаемые рубежи обороны, которые должны были занять гвардейцы, от Калинина, находились за сто километров, как получалось, уже довольно глубоко в тылу у немцев.
А дивизия уже через день не до конца приняв пополнение будет переподчинена 49 армии и вступит в оборонительные бои за Калугу на ближних к ней рубежах, и о передислокации уже не будет и речи.
Дорога до Калинина у Васильева получилась не гладкой, в неразберихе ожесточенной Московской обороны, когда немцы, вдруг изменив направление главного удара, пошли на охват Москвы с севера и юга. Только до Москвы он сумел добраться аж к 7му октября, никакой транспорт не вез его в направлении столицы из прифронтовых районов, где из-за смены тактики немецкого наступления царила полная неразбериха. Сложность добавляли выброшенные немцами десантные группы в прифронтовых тылах нашей обороны. Но и далее путь оказался еще более сложным и длительным. В Калинин тоже лихорадочно формируясь перебрасывались части недоукомплектованные и плохо вооружённые, и каждый Вагон, каждый автомобиль был навес золота, именно здесь эта русская пословица была как никогда к месту.
Капитан помнил, как не прекращался обстрел города и их позиций целые сутки. Вспомнил, как задумал заминировать немецкие арт склады и их подорвать, как минировали немецкие батареи, отдельные орудия. Помнил, как их подорвали, затем бой в тылу немецкой обороны, затем опять бой. Когда они возвращались по берегу Волги, вспомнил как его ударила пуля, оборвав сознание… Потом как его тащили, и санитарку вспомнил, одетую не до конца по-военному, которую ранее спас от шального снаряда, когда она, тетеха, замешкалась у окопа. Затем его память обрывалась. Но санитарку звали Лида, Лидочка, она на позициях была одна. Что с ней, где она сейчас? … Потом темнота, и какой-то бред…

Вручение ордена - дело, в госпитале, заметное. Все, и раненые, и медперсонал знали о герое. После обеда к Васильеву подошла медсестра и сказала, что один раненый из другой палаты очень хочет его видеть, но пока не может встать по ранению. Николай направился в палату к раненому. Парень лежал на боку, спина была после операций, правая рука у него была серьезно забинтована и похоже не целая. Кто он, зачем его зовет так и не было понятно.
Саша Роднов сразу узнал приближающегося к нему капитана и слегка улыбнулся.
- Что случилось, солдат. – обратился Васильев к парню.
- Товарищ капитан не узнаете меня? – Васильев более внимательно присмотрелся к мальчишке.
- Это твое что ли отделение мне вешки провешивало по передовой в сторону артиллерийских залпов на Дорошихе.
- Мое, товарищ капитан. – Роднов улыбнулся.
Васильев взял недалеко стоящий стул, сел. Какое-то время молчали.
- Ну как чувствуешь себя солдат. – не предполагая ответа спросил Васильев, привычно изучая не знакомую на сей миг обстановку, человеческими словами осматривая палату.
- Да нормально… Сейчас полегче стало. Поначалу говорят в бреду был. Шрапнелью меня посекло малость, да кисть вот отрезало осколком. Говорят – выздоровею – домой поеду.
- Домой это хорошо… - не уверенно сказал Николай, думая о потери руки этого мальчика - Ну, кисть, … это еще не рука, ни нога, приспособишься. – не веря ни грамма своим словам не громко произнес Николай. – Как зовут то тебя солдат?
- Сашкой меня зовут, товарищ капитан. – Опять чуть помолчали. - А чего орден то не надели… красиво…
- Что же я тебе его на пижаму, что ли пристегну. Вот гимнастерку одену и пристегну, и гвардейский значок пристегну. Хотя нам знаки всякие носить то и не положено.
- А что так?
- Да так вот однополчанин. – Николай помолчал, но хотел Васильев одеть орден, что бы люди видели какой он герой, ведь было Николаю всего лишь 24 года. – Из разведки я. Но здесь в тылу это не так важно. Где-то же их надо пристегивать. Не знаешь случаем, здесь танцы то бывают.
- Да вроде гармошка по вечерам играет. С постели-то я еще не вставал.
- Давай подымайся скорей, да на танцы пойдем. Все девки наши будут.
Они опять какое-то время молчали.
- Товарищ капитан, а ведь Вас тоже Лида вытащила, как и меня. Я ведь тогда в сознании был, когда вас с ней в медсанбат притащили. Говорят, она вас от немцев отбила, а ее ранили.
Васильев был удивлен. Он не помнил бой, когда девчонка, боящаяся прыгнуть в окоп, отбивала его от врага. Он вообще не очень хорошо помнил ее красивое лицо, которое мельком видел несколько раз в окопе.
- Это как это… Ну ко рассказывай.
- Вас ранили, когда вы к нашим позициям выходили, вот она вас и вытащила, а тут немцы, уже недалеко от наших окопов, дак она их перебила всех… ну они ее тоже ранили. По-моему, чего-то разрезали ей сильно, в рукопашной, что ли... ну тут я толком так и не понял. Ну а потом она попросила, что бы ее в Калинине оставили, у родни, мы ведь на одной машине из полевого госпиталя выехали, и я, и вы, и она. Ну… домой ее завозили где-то в Калинине…
Васильев сидел в шоке: «Неуклюжая, вроде испуганная вся, а спасительница моя, ничего себе поворотик…». А Саша Роднов продолжал:
- …Она ведь и меня спасла… гнил бы я сейчас там, где ни будь, если бы она меня из-под убитых не откопала. – Роднов немного помолчал, будто чего-то вспоминая - Вот лежу и думаю, когда нас в Завидово на поезд грузили, она там на верхней полке спряталась… Ну, чтобы домой в Калинин добраться. – Саша повел плечами. – …Перевернусь ко, я на живот, чего-то спину саднит, врач говорит – значит заживает… - он медленно, контролируя каждое движение, начал переворачиваться на живот, спина Роднова была полностью замотана в бинты. Закончив движение, боец продолжил. - …Вот не помог бы ей, не лежал бы здесь… - Саша чуть помолчал – и вас бы, товарищ капитан, не кому было бы до наших позиций дотащить. В долгу, мы солдаты перед такими девочками. – Васильев не знал, что этому мудрецу всего лишь семнадцать лет.
Какое-то время они молчали. Каждый думал о своем. Но оба вспоминали Лиду, такую неуклюжую в разорванном снарядами окопе на Дорошихе.

Силы быстро возвращались к капитану. Через три дня Васильев первый раз спросил доктора о выписке. Доктор сильно возмутился, подчеркивая, что при такой потери крови Васильев вообще не должен был выжить. Но капитан был не приклонен, и требовал, чтобы доктор обозначил ему срок выписки, подчеркивая, что ему еще надо искать его родную дивизию.
- Товарищ Васильев, вы еще очень слабы, это Вам кажется, что Вы уже как бы набрались сил, на самом деле вам еще дней пятнадцать надо в себя приходить и обязательно при приличном питании, а потом дней на тридцать в отпуск. Походить на рыбалку, …там, погулять по лесу… Ну, пока все ткани ранения затянутся и приживутся.
- Товарищ военврач, так война кончится пока я гулять буду, а я кадровый офицер, с большим боевым опытом. Я своей части нужен как воздух, а вы меня на рыбалку. Так мне ведь ее еще и найти надо. Давайте так, когда у вас там очередная комиссия на выписку? ... Вот 26 меня и выписывайте, это будет и официально, и я еще немного поправлюсь, так вот все и сложится, договорились.
- …Не договорились, товарищ капитан. Даже выводить вас на 26 не буду, и не уговаривайте, это все равно бесполезно. У вас ведь не только большая потеря крови, у вас ведь еще и ранение. Рана-то ведь заживет только недели через три. А если у вас, после выписки внутреннее кровотечение откроется… Даже врачи не смогут этого понять, это верная смерть.
- Доктор, но не пацан же я, чтобы из госпиталя сбегать. И умирать не хочу, мне еще жить надо, еще немцев с нашей земли выгнать … Я офицер, сейчас на фронте нужен как воздух, не могу я во время войны на рыбалку ходить. Когда там у вас следующая комиссия, 29го, вот и договорились. Разрешите идти.
Не дожидаясь ответа, Васильев встал и чуть ли не браво, хотя было понятно, что делает это с некоторым напряжением, пошел из кабинета. Когда дверь закрылась доктор вздохнул и сказал коллегам:
- И ведь не удержать же… а кто ни будь знает, за что ему орден дали.

Глава 2.
Парад – 7 ноября 1941.

Васильева выписали только третьего ноября. Выписали в строй, хотя доктор и не хотел этого делать, но обаяние и требовательность Васильева сделали свое. В этот же день Николай хотел выехать в Москву, но никакого попутного транспорта в направлении столицы в этот день не ожидалось. Калинин оккупирован, через него дорога была закрыта. Выехать удалось только на следующий день и то только через Кашин, Калязин на Загорск, куда они добрались только на следующий день. И надо было ехать дальше.

Сурово выглядела Москва, когда 6 ноября 1941 года капитан Васильев шел по Арбату. Было как-то очень холодно, и уже шел снег, по началу несмело ложась на мостовую и крыши старых домов не широкого Арбата. Грязное молоко белого тумана лежало на небе, то там, то сям, на Капитана смотрели суровые глаза плакатов призывающие, остановить фашиста, записываясь добровольцем в армию и ополчение. Город был тих и страшен в ожидании уличных боев. Не слышны клаксоны автомобилей, нет шума на улицах и площадях, нет людской суеты, которая в мирное время наполнялась звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути. Редкие прохожие попадаются не чаще, чем военные патрули, постоянно сурово и внимательно требующие документы на проверку. Иногда собранное, но слегка испуганное пространство прифронтовой Москвы, наполнялось свистками мобилизованных милиционеров, кого-то догоняющих в проходных дворах доброго Арбата. Со стен домов плакаты призывали ставить на окна квартир светомаскировку и выключать свет при воздушной тревоге, чтобы не привлекать к жилым кварталам вражеские бомбардировщики, а под плакатами, и на обшарпанных стендах объявлений, газетных стендах висели, зачастую разорванные ветром, или рукой хулигана, очень часто уже ушедшего на фронт добровольцем или в ополчении, инструкции как заклеивать стекла окон, чтобы их не выдавило взрывной волной. Мостовые, давно не подметаемые дворниками, терпели на себе много мусора, иногда гонимого легким порывом ветра, еще не припорошенного ранним снегом… нынче очень рано, падающим с затуманенных небес белым, белым снегом. Первый раз в жизни Николай оказался в Москве. Не ожидал он увидеть Москву такой не дружелюбной. Было холодно, но промозглая погода не заставила Васильева закрыть распахнутый воротник шинели, ему очень было надо, чтобы не частым прохожим были видны и орден красного знамени, и значок гвардейца, которым он гордился не меньше, чем орденом. Хоть и ощетинилась старая, бывалая Москва, под туманным небом, куранты на Спасской башне все равно отсчитывали недоброе время своими колоколами в затихшем осеннем воздухе, почему-то так рано наполненном снегом.
С момента отбытия из расположения своего полка прошло уже более месяца. Непомерно долгой оказалась дорога в Калинин и обратно. Из военной комендатуры, куда обратился Капитан с просьбой о выяснении места дислокации 5я гвардейской дивизии, Николая направили в штаб Московского округа, слегка предупредив, что сведения, которые ему нужны, наверняка секретны, и вряд ли их он получит, а вот в поле зрения контрразведки орденоносец попасть может.
И тем не менее в штабе обороны Москвы неожиданно нашелся офицер готовый помочь капитану. Так получилось, что как раз, когда Васильев объяснял штабисту, что ему надо попасть в 5ю гвардейскую, рядом крутился не молодой капитан, как потом оказалось, заместитель командира артиллерийской разведки 49 армии, в состав которой в данный момент и входила 5я гвардейская. В конце концов, перекинувшись несколькими фразами разведчики разговорились. А когда арт-разведчик 49й узнал, что Капитан Васильев служит у Перхоровича Франца Иосифовича, командира 17го гвардейского пехотного стрелкового полка (до Ельнинской операции 630го полка), то оказалось, и этот не молодой капитан тоже несколько лет служил под началом этого опытного офицера и разведчикам было, о чем поговорить на коротке. Вместе пообедав в столовой штаба округа, капитан Яровой из разведки 49й армии, предложил Васильеву 7 ноября на его штабной машине артиллерийской разведки добраться до их штаба, а там, если все сложится как надо, может быть эта же машина по случаю выдвинется в расположение штаба 5й гвардейской, ну а нет, то там и разберемся как добраться в 5ю. Все равно повезло Васильеву, максимум, через день – будет дома, в родном полку.
Переночевав в офицерской гостинице штаба округа Москвы, рано утром, еще в полной темноте, белой от снега ночи, машина подъехала к Котельнической набережной Москва-реки, чтобы выехать на шоссе и двигаться в направлении Подольска, затем на Тулу до Серпухова, где в этот момент и находился штаб 49 армии. Но выехать на набережную не позволил армейский пост, остановивший уже не первую машину и не выпускающий автомобили на набережную даже после тщательной проверки документов и грузов. Останавливали всех без исключения.
Стояли уже минут сорок, подъехали еще две машины, но, когда будет дано разрешение на проезд, информации не было. Офицеры поста не шли на контакт, и ничего не объясняли. Холод сковывал машину, а бензин жечь было жалко. С неба досыта сыпал снег, уже хорошо, не кончаясь со вчерашнего дня, укрыв собой землю и дома.
- Рано нынче снег упал, трудно в окопах будет. – констатировал капитан из 49й.
- Немцы то к этому не привыкли. – негромко поддержал фразу Ярового Васильев. – Они ведь больше вдоль хороших дорог воевать любят, чуть в сторону, где дорог нету… или грязь, так там воевать они уже не хотят. На что они в России надеялись?.. когда к нам лезли. У нас ведь всегда – либо холодно, либо грязно… либо и то и другое вместе – излагал свои наблюдения Васильев.
А с низкого мутного, даже ночью, неба все сильнее и сильнее шел снег.

Зря офицеры так рано выехали в направлении фронта, уже было восемь утра, выбраться из образовавшейся пробки обратно было невозможно, потому, что за ними уже скопилось много машин, а набережная по-прежнему была закрыта. Никакой информации о том, почему их не пускали так и не появилось. Но, около девяти часов по набережной маршировали пехотные подразделения, шли долго, пехоты было много, за пехотой шли танки. С удивлением офицеры наблюдали за движением этих войск не мало удивляясь их мощи и немного, новенькому хорошему, теплому, по погоде, обмундированию. Что это за войска они не знали. Думали, что Москву начали готовить к уличным боям, расквартировывая по районам столицы резервные подразделения. Проведение парада посвященному 24 годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции властями держалось в секрете. Коробки пехоты и техника шли по набережной с полчаса, может быть минут сорок. Но армейский кордон сняли только в десять.

- Наконец – то… - уже замерзнув как сосулька, ведь одет он был не слишком по погоде, промолвил Николай. – Так и совсем закоченеть можно.
- У меня радиатор в кабине хороший, сам ставил, минут через пятнадцать тепло будет. – Сказал сержант, водитель. – Потерпите чуток.
Через полчаса машина, по пустынным улицам припорошенной снегом Москвы, выезжала из города. Васильева не мало удивили улицы столицы. Улицы были наполнены противотанковыми ежами, сваренными из трамвайных рельс, завалами грунта высотой до третьего этажа домов, с узким проездом шириной в габарит грузовой машины, пулеметными точками из мешков с песком, иногда устроенные в больших витринах магазинов. Трубы котельных жилых кварталов и заводов упирались в белое грязное низкое небо, заглядывая за облака, как сторожа не дающие покоя вражеской авиации. Пустынная Москва выглядела растерянно, напряженно и грустно, а самое непонятное - безлюдно.
Постепенно пригороды закончились, за окном машины замелькали поля, замелькали леса. Впереди долгий путь по шоссе до Серпухова где уже кипели бои. Тепло в тесной кабинке быстро клонило в сон…

Историческая справка.

Военный Парад на Красной площади 7 ноября 1941 года в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции, проведённый во время Московской битвы, когда линия фронта проходила всего в сотне, местами в нескольких десятках километрах, от города, по силе воздействия на ход событий приравнивается к важнейшей военной операции. Он имел огромное значение по поднятию морального духа армии и всей страны, показав всему миру, что Москва не сдаётся, и боевой дух армии не сломлен.
Многие военные подразделения после окончания парада отправились прямиком на фронт.
Годовщину Октябрьской революции Москва встречала на осадном положении, эвакуация города, начавшаяся ещё 16 октября, и строительство оборонительных сооружений на улицах породили массу слухов о том что Сталин и Политбюро покинули город. Для того, чтобы развеять слухи и поддержать моральный дух страны, 24 октября Сталин вызывает к себе командующего войсками Московского Военного округа генерала Артемьева и командующего ВВС генерала Жигарева и распоряжается начать подготовку к параду в условиях полнейшей секретности.
За день до парада, 6 ноября, проходит традиционное предпраздничное заседание Моссовета, однако не в Большом театре, уже заминированном к тому времени, а на платформе станции метро Маяковская. На платформе были расставлены кресла, в вагонах поезда, стоящего у платформы, установлены столы с закусками и напитками, в центре зала построена трибуна, приглашённые на заседание спускались на эскалаторе, правительство прибыло на поезде к соседней платформе.
Во время заседания Сталин обратился к присутствующим с речью, которая транслировалась по радио на всю страну, а позже распространялась в виде листовок над оккупированными районами. Главной причиной неудач первого периода войны он назвал «недостаток у нас танков и отчасти авиации… самолётов пока у нас ещё меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки. А наши славные танкисты и артиллеристы не раз обращали в бегство хвалёные немецкие войска с их многочисленными танками. Но танков у нас всё же в несколько раз меньше, чем у немцев. В этом секрет временных успехов немецкой армии». В заключение речи Сталин сказал, что разгром германской армии близок.
После заседания Сталин объявил членам Политбюро ЦК, секретарям МК и МГК о времени начала парада войск на Красной площади которое было перенесено на два часа раньше, и было назначено на восемь часов, а не в десять, как обычно. Командирам частей, участвующих в параде, об этом стало известно в 23 часа, а приглашаемым на Красную площадь представителям трудящихся сообщали о проведении торжества с 5 часов утра 7 ноября.
Большие сложности вызывало само проведение парада, в частности большие опасения были на счёт немецкой авиации, которая могла нанести удар по площади с целью уничтожения советского руководства. В связи с этим с 5 ноября советская авиация наносила упреждающие бомбовые удары по аэродромам немецких войск. К тому же за день до парада метеорологи сообщили, что 7 ноября ожидается низкая облачность и сильный снегопад, всё это несколько разрядило обстановку.
В ночь перед парадом, по личному указу Сталина были расчехлены и зажжены кремлёвские звёзды, также была убрана маскировка с мавзолея Ленина.

Танки в своем большинстве, шли после парада на фронт по Тверской улице, занимая оборону на северном направлении где к Москве, через Волоколамск, Истру и Клин, рвались танковые группировки врага, большая часть войск выдвигалась из столицы в юго-западном, и западном направлениях уходя с Васильевского спуска по набережным реки Москвы.
Парад начался ровно в 8 часов 7 ноября 1941 года. Командовал парадом командующий Московским военным округом генерал Павел Артемьев, а принимал его маршал Семён Будённый. Руководство страны разместилось на обычном месте — на трибуне Мавзолея В. И. Ленина.
Торжественный марш войск на Красной площади открыли курсанты артиллерийского училища. С развёрнутыми знамёнами, под боевые марши, исполняемые оркестром штаба МВО под управлением Василия Агапкина, шли по главной площади страны артиллеристы и пехотинцы, зенитчики и моряки. По Красной площади двинулась конница, знаменитые пулемётные тачанки, прошли танки Т-34 и КВ-1. В параде приняли участие батальоны курсантов Окружного военно-политического училища, Краснознаменного артиллерийского училища, полк 2-й Московской стрелковой дивизии, полк 332-й дивизии имени Фрунзе, стрелковые, кавалерийские и танковые части дивизии имени Дзержинского, Московский флотский экипаж, Особый батальон военного совета МВО и МЗО, батальон бывших красногвардейцев, два батальона Всеобуча, два артиллерийских полка Московской зоны обороны, сводный зенитный полк ПВО, два танковых батальона резерва Ставки, которые к 7 ноября прибыли из Мурманска и Архангельска, подразделения Московского ополчения.

Речь Сталина И. В. На параде 7 ноября 1941 года.

Вопреки традиции проведения парада, речь произнёс не принимающий парад, а сам Сталин. В этот день он сказал:

«Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентского труда, братья и сёстры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!
От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.
Товарищи! В тяжёлых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы. Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался. Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжёлый урон, а наша страна – вся наша страна – организовалась в единый лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков.
Бывали дни, когда наша страна находилась в ещё более тяжёлом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находилось тогда в руках иностранных интервентов. Украина, Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток были временно потеряны нами. У нас не было союзников, у нас не было Красной Армии, – мы её только начали создавать, – не хватало хлеба, не хватало вооружения, не хватало обмундирования. 14 государств наседали тогда на нашу землю. Но мы не унывали, не падали духом. В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов. И что же? Мы разбили интервентов, вернули все потерянные территории и добились победы.
Теперь положение нашей страны куда лучше, чем 23 года назад. Наша страна во много раз богаче теперь и промышленностью, и продовольствием, и сырьём, чем 23 года назад. У нас есть теперь союзники, держащие вместе с нами единый фронт против немецких захватчиков. Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины. У нас нет серьёзной нехватки ни в продовольствии, ни в вооружении, ни в обмундировании. Вся наша страна, все народы нашей страны подпирают нашу армию, наш флот, помогая им разбить захватнические орды немецких фашистов. Наши людские резервы неисчерпаемы. Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как 23 года назад.
Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?
Враг не так силён, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен чёрт, как его малюют. Кто может отрицать, что наша Красная Армия не раз обращала в паническое бегство хвалёные немецкие войска? Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно будет понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой. В Германии теперь царят голод и обнищание, за 4 месяца войны Германия потеряла 4 с половиной миллиона солдат, Германия истекает кровью, её людские резервы иссякают, дух возмущения овладевает не только народами Европы, подпавшими под иго немецких захватчиков, но и самим германским народом, который не видит конца войны. Немецкие захватчики напрягают последние силы. Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Ещё несколько месяцев, ещё полгода, может быть, годик – и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений.
Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощённые народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!
За полный разгром немецких захватчиков!
Смерть немецким оккупантам!
Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость!
Под знаменем Ленина – вперёд, к победе!»

Во время парада были приняты беспрецедентные меры по обеспечению безопасности советского руководства. Ни один немецкий самолёт не достиг площади, хотя, как было сообщено на следующий день, на рубежах города силами 6-го истребительного корпуса и зенитчиками ПВО Москвы было сбито 34 немецких самолёта.

Киносъёмку парада вели военные операторы Павел Касаткин и Теодор Бунимович. Начало парада было неожиданно перенесено с 9:00 на 8:00, в результате чего звукооператорская группа не успела подготовиться, и не смогла снять речь Сталина с синхронной звукозаписью. Вскоре после окончания парада, начальник сталинской охраны генерал Николай Власик предложил операторам прибыть в пять вечера на Лубянку. Там им сообщили, что Сталин придаёт очень большое значение трансляции своего выступления на Красной площади и предлагает снять его второй раз уже с синхронной записью. Снимали «выступление» Л. Варламов (режиссёр) и М. Трояновский (оператор). О параде был сделан фильм «XXIV-ый Октябрь. Речь И. В. Сталина» (режиссёр Л. Варламов, 1941 г.). Кадры парада и речь Сталина вошли в получившую в 1942 году Оскар за лучший иностранный фильм документальную ленту Леонида Варламова и Ильи Копалина «Разгром немецких войск под Москвой».

Глава 3.
Горящая Таруса.

3.1 По тылам врага.

- …Франс Иосифович… – не громко промолвил ординарец, слегка тронув плечо полковника Перхоровича, лежащего на диване. - Франс Иосифович, к вам из штаба армии…
- …А? Что случилось, Саша. – Перхорович слегка крякнул, затем без резких движений сел на диванчик, на котором спал уже целых двадцать минут. Канонада недалеких непрерывных боев гремела не прекращаясь, не замолкая ни на минуту. Она сковывала своим бухающим звуком и день и ночь, так же как зима сковывала пространство передовой своим лютым в этом году морозом, как снега, завалившие декабрь 41го на всех Подмосковных полях и перелесках.
- К вам из арт-разведки штаба армии капитан Яровой. – уже по стойке смирно доложился лейтенант. Полковник слегка махнул рукой, - … Зови …Давай зови разведку.
До конца не проснувшись отправил ординарца командир 17го гвардейского стрелкового полка: «…Яровой… Яровой… что-то фамилия знакомая…» - никак, с мутного прерывания беглого, короткого сна не мог сообразить Перхорович.
Франц Иосифович встал провел уставшей ладонью по лицу со лба до подбородка, слегка надавливая на ткани еще не морщинистого, несмотря на не молодые уже годы лица, пытаясь стряхнуть с него хроническую усталость. Застегнул две верхние пуговицы кителя. Прибавил фитиль у керосиновой лампы. Внимательно, сосредоточенно осмотрел аккуратно прибранный стол, со стопкой документов на углу.
Через несколько секунд после того как ординарец закрыл дверь избы она открылась опять и в комнату вошел не молодой капитан.
- Товарищ комполка разрешите… Капитан Яровой. Зам начальника арт-разведки 49й армии. – Капитан стоял «смирно» козырнув к собранной ушанке.
Перхорович опять слегка задумался, услышав фамилию капитана. Потом внимательнее посмотрел ему в лицо.
- Андрей… ты что ли? – Полковник улыбнулся, все стало ясно. Франц Иосифович по-доброму обрадовался Яровому, который до войны служил у него в штабе, еще до его временной отставки в 1938, 1939 годах. – Знаю, знаю, что ты в штабе 49й... Наконец-то доехал и до меня. – Полковник вышел из-за стола, старые знакомые пожали друг другу руки. - …Васильев рассказывал, как с тобой в Москве повстречался… как ты ему помог. Очень рад тебя видеть, Андрей. Почему еще не майор? И должность вроде не маленькая.
- Да я же офицер то полевой, не вам рассказывать товарищ полковник, нас не часто в звании повышают.
- Да… Это ты правильно сказал. И у Васильева судьба такая же. Он ведь, как бы твою должность сейчас занимает, с боев под Ельней у меня разведкой командует. Уже столько операций провернул, а все капитан. Ну да немца теперь далеко гнать надо, война короткой не будет… - полковник предложил жестом капитану присесть на стул - Ну садись докладывай, по какому случаю прибыл.
Полковник сел на диван, напротив.
- Да вот, Васильев то твой мне и нужен, товарищ полковник. Более опытного разведчика, пожалуй, и не найти.
Яровой прервал сам себя, провел большим и указательным пальцем по уголкам своих губ, как бы обдумывая, что говорить дальше. Какие-то секунды он оценивал фразы, нужные ему для беседы, как их говорить своему бывшему командиру.
- …У нас связь есть с подпольем в Тарусе – начал он, выдерживая каждое слово - только эту информацию распространять нельзя – сделав многозначительную остановку… - не знал бы Вас, не сказал бы. Так вот. Они сообщают, что немцы придумали там снимать крыши с домов, ну там или перекрытие, если крыши нет, и минометные точки внутри стен дома ставить, вот и выходит, что подавить их становится в разы сложнее, из гаубицы трудно ведь в квадрат шесть на шесть метров попасть. И получается, мы по ним стреляем, стреляем, а твои в атаку пошли, а минометы на месте.
- Угу, вот оно, что. – Перхорович смотрел задумчиво в пол. - А мы никак не поймем, почему их артиллерийская поддержка не слабеет. Бьемся, бьемся, а толку никакого. Ну и чего вы там придумали?
- Хотим мы хорошую развед-роту туда послать, что бы они там вручную зачистили минометы в избах, ну и каменных домах конечно, с ними послать наших разведчиков с радистом, чтобы оттуда целеуказания по складам артиллерии дали, по штабам, по скоплениям войск, ну в общем по ярким точкам, чтобы не зря снаряды то расходовать. Второе направление разведки, с юга Тарусы организовывать прямо от тебя поеду, а первый проводник должен вести вашу группу, там он Васильева на местных подпольщиков выведет, они уже наших на засеченные артиллерийские точки наведут, ну а там ему уже и карты в руки… Единственное, надо будет там нашим разведчикам помочь, и радиста защитить пока тот целеуказания дает.
- Хорошо придумано. Подожди минутку сейчас Васильева вызову.
Полковник приоткрыл дверь:
- Васильева ко мне и побыстрее. А ты, сержант, наведи-ка нам чайку на троих покрепче, да послаще и булку немецкую захвати с колбасой… - Франц Иосифович закрыл дверь – Все он же Васильев, трофеи таскает. Как не сходит к фрицам, так чего ни будь да принесет. Сейчас чайку попьем…

- …Да в общем то все понятно, капитан, когда выходить надо. – Васильев на хлеб накладывал порезанную колбасу.
- Группа армейской арт-разведки готова, надо только позвонить, они сразу, вместе с проводником выезжают в штаб семнадцатого гвардейского. Вы то готовы.
Васильев, жуя немецкую колбаску.
– Да мы всегда готовы. Ты мне другое скажи, насколько сильно там надо в войну поиграть. У меня ведь от роты только восемьдесят человек осталось, да и то за два, три часа всех не соберу, некоторые сейчас на той стороне заняты.
Капитан Яровой сделал небольшую пауза, чтобы получше сообразить, что ответить на прямой вопрос разведчика.
- Думаю, что повоевать-то тебе там придется, и хорошо придется повоевать, Николай. Ведь если мы так взялись, то Тарусу освободить бы надо, прямо одним боем выбить гадов, да и все… – артиллерист посмотрел на командира полка - Франц Иосифович…?
- Усилим. Усилим Васильева. Не сомневайся. Придумано здорово… Звони своим. Пусть высылают Вашу группу. – полковник встал, опять открыл дверь и распорядился, чтобы позвали еще двух офицеров, командира и замполита одной из резервных рот. Затем повернулся в сторону капитанов – Ну чего, может повторить чай-то… - не дожидаясь ответа распорядился, что бы принесли еще чая…

Одна из рот находящаяся в резерве была придана капитану Васильеву в полном составе. Все офицеры в полной мере ощутили важность поставленной задачи. Перед началом операции командир в краце определил командирам взводов предполагаемые задания, когда они доберутся до города, обозначив разделение повзводно, для отработки на месте большего количества точек артиллерии противника для подавления или уничтожения. Было определено место и время сбора по окончании операции для дальнейшего сосредоточения действий разведроты. За отделением арт-разведки закреплен взвод, командир которого воевал с Васильевым с самого начала войны, в том числе и под Ельней. После Николая это был на тот момент самый опытный полевой офицер во всем 17 гвардейском полку, а может быть даже и в 5й гвардейской дивизии. Тревогу у Васильева вызывало только то, что большая часть личного состава резервной роты были необстрелянные новобранцы, включая взводных младших лейтенантов, а, самое нелепое, радист у артиллеристов оказалась …женщина… Капитан узнал об этом, когда при построении проверял амуницию бойцов роты перед выходом на переправу.
Капитан отозвал в сторону командира артиллерийской разведки:
- Мы что на танцы выдвигаемся… у Вас там в штабе совсем о.…и. Кто будет бабу таскать по целикам… - Васильев свирепо смотрел на лейтенанта налитыми злобой глазами, еле сдерживая крайнее возмущение, убивая его взглядом и не находя слов.
- Товарищ капитан…, Роза уже много раз на целеуказания в тыл к немцам хаживала… У нее опыт больше чем у меня. Не сомневайтесь, товарищ капитан, она опытный боец. А радистов… таких еще поискать, она еще летом курсы закончила, с тех пор и воюет, и все время в разведке, и ключ свой имеет… Не сомневайтесь, товарищ капитан.
Васильев по-прежнему свирепо смотрел на лейтенанта. Потом посмотрел на радистку, за плечами у которой, под белым маскхалатом горбом просматривался тяжелый ящик рации. Капитан опять тяжелым взглядом глянул на лейтенанта. Медленно подошел к радистке, не спуская глаз с рации. Три, четыре секунды Николай стоял напротив радистки в упор смотря ей в глаза. Несильные порывы ветра шевелили мех широкого воротника белого полушубка Николая. А девица, поняв возмущение капитана встала по стойке смирно.
- Сержант Шеина – отрекомендовалась радистка и, еще четче поправила фронт стойки «смирно».
-…Сержант… Товарищ сержант. – проговаривая четко каждый слог не громко, но грубовато молвил Васильев, не отводя с сержанта своего взгляда - Рацию передать вот этому бойцу. – Васильев показал на здорового парня, стоящего через солдата.
- Но товарищ командир…
- Разговорчики… Не обсуждается… Боец, забрал рацию немедленно. Отвечаешь за нее головой. И за рацию… и за радистку. От нее не на шаг.
Шеина нехотя начала снимать тяжелый ящик. Боец стал помогать ей снять постромки рации. Васильев молча смотрел на неуклюжие движения солдат, снимающих непослушный квадратный мешок с плеч девушки через маскхалат.
- Чего, в бою тоже так копаться будем…
Васильев по-прежнему стоял и смотрел на солдат, снимающих рацию с девушки, он уже хотел уйти, он понимал, что у него уже нету дел к подразделению арт-разведки, но что-то его не отпускало. Он не мог понять, что. Васильев морщил брови и пытался сообразить, что он забыл… что не учел, что не так...
- Сержант Шеина, на марше никаких отставаний, ждать никого не будем, отставание расценивается как предательство, а за предательство РАССТРЕЛ на мес… - Командир осекся на полу-фразе… - …Ваша фамилия Шеина? – слегка растерянно спросил Васильев.
- Так точно. Сержант Шеина, товарищ капитан. – Женщина опять стояла по стойке смирно, но уже без рации, и без верха белого маскировочного халата.
Воздух продувался поземкой, слегка взъерошивая воротники армейских тулупов, здоровый солдат, сняв верхнюю половину своего маскхалата, перевязывал постромки рации под свои богатырские плечи, и больше никаких звуков с десяток секунд не было. А на канонаду никто внимания не обращал, без канонады на фронте было бы совсем не уютно. Васильев недобрым взглядом смотрел на радистку. Перед его сознанием всплыл образ танкиста под Ельней, имя которого уже под стерлось из памяти. Механик - водитель железного коня помог их подразделению в атаке на деревеньку, которую они так доблестно освободили с помощью этого несчастного танкиста, которого капитан особого отдела Шеин, бравым жестом по легкому, захотел расстрелять. Всплыл в памяти тяжелый разговор с капитаном особого отдела у колодца во дворе избы, где располагался штаб, организованный на быструю руку между боями. Затем лицо комдива Морозова, озабоченного откровенностью Васильева, затем лицо старшины Коптелова Павла Семеновича с легкой еле заметной улыбкой маленьких усов…
Васильев поднял взгляд на Оку, метровый лед которой, прикрыт темнотой ночью, но река казалась ШИРОКОЙ…, просматриваясь вдоль русла с угла излучины, за ней в нескольких километрах горела Таруса факелом в морозной канонаде, другой излучиной обнимая реку с трех сторон. «Широков… Широков Егор – фамилия танкиста…» - он отчетливо вспомнил фамилию худого молодого парня с пятнами сажи на лице…
- Редкая фамилия… товарищ сержант… - не громко произнес Николай, в голосе его были очень металлические, очень острые ноты. – У Вас в армии еще кто ни будь служит?
- Отец и брат на фронте… - после недолгого молчания – муж погиб два месяц назад под Вязьмой.
Васильев опустил взгляд. Через несколько секунд, ничего больше не сказав, пошел до следующего взвода…
У Шеиной на глазах выступили слезы…

К полуночи подразделение выдвинулось для выполнения поставленной задачи.
Переправа на немецкую сторону через Оку была организована севернее деревни Бёхово, по другую сторону от музея Поленова В. Д., относительно деревни. Именно там подпольщики сутки назад переправлялись на нашу сторону, выйдя на военный секрет войскового дозора. Место переправы было выбрано не случайно. В зримой видимости от переправы на взгорке, возле кладбища стояла церковь. С колоколен этой церкви как в одну, так и в другую сторону просматривалась излучина Оки на несколько километров. В хорошую погоду видны дома северных пригородов Торусы, выходящие к берегу Оки. Уже два дня на этих рубежах не наблюдалось активного перемещение немецких войск. Не наблюдалась ни перегруппировка подразделений, занимающих оборону, ни появления свежих резервов. Ночью, в кромешной темноте за несколько часов до зимнего рассвета, по крепкому льду реки, при не прекращающейся завывающей поземке, проводник перевел развед-подразделение через Оку. Немцев в прибрежных лесах не было, а снег, как и везде, был глубокий, мороз сильный. После переправы Рота за полчаса преодолела не дремучий, но белый от снега, лес на склоне к реке, и рассредоточилась по кромке дороги ведущей на Тарусу, почти у околицы деревни Кузьмищево, через которую и шла эта дорога.
Проводнику – подпольщику дали группу из нескольких бойцов, под прикрытием которых он должен был добраться до одного из домов деревни, где их уже вторые сутки должны были ждать группа подпольщиков, которые и разведали огневые точки скрытой немецкой артиллерии. Васильев с ротой разведки тронулся в обход Кузьмищево, договорившись с проводником о встрече за околицей с другой стороны деревни от которой до города оставались пара километров.

3.2 Поземка.

…Немецкий дозор из двух солдат находился на чердаке крайнего дома деревни Кузмищево, со стороны Тарусы. Немцы были одеты не только в шинели Вермахта, поверх своих шинелей они накинули на плечи здоровые овчинные полушубки, реквизированные у местных крестьян, и даже с поднятыми воротниками они ощущали сильный Русский мороз. В дозоре они мерзли уже три часа, через час их должны были сменить, о чем они очень мечтали. «Die strengen Tier nicht herumlaufen in solcher K;lte», «Самый суровый зверь не будет разгуливать по такому холоду» - соглашались фрицы, друг с другом разговаривая на коротке. «Selbst «Iwan» sich nicht trauen, in einer solchen K;lte, ja noch in der Nacht, kommen mit zu k;mpfen», «Даже «Иван» не рискнет в такой мороз, да еще ночью, придумать воевать». Они были уверены, что мерзнут здесь зря. «Nur noch eine Stunde mehr» - «Лишь бы дотерпеть еще один час…».
Один из часовых, с трудом борясь не только с холодом, но и со сном, притоптывая коченевшими, в русских валенках, ногами, поворачиваясь вокруг своей оси, посмотрел в сторону реки. По задкам огородов, в полной темноте на фоне белого, белого снега он увидел, четырех мужиков, в следующие секунды рассмотрел еще несколько фигур в белых комбинезонах, превозмогая сопротивление сугробов, стараются как можно быстрее двигаться в сторону леса. Он толкнул плечом своего напарника, затем вскинул на изготовку винтовку, прицелился и выстрелил в сторону бегущих…

…Без происшествий проводнику удалось провести пятерых сопровождающих его бойцов до дома одного из подпольщиков в деревне Кузьмищево, где прятались трое молодых ребят комсомольцев, разведавших огневые артиллерийские точки и склады с боеприпасами в Торусе. В дом зашел только связной. Через десять минут четверо подпольщиков и пятеро бойцов разведки задками огородов, преодолевая глубокий снег местами до промежности, уходили в сторону леса, нагоняя развед-роту Васильева. Наста не было, морозы стояли давно, ноги проваливались, вытащить их из снега было не возможно. Тяжело..., тяжело..., но казалось, что все прошло гладко, и им не замеченными удалось прошмыгнуть под носом у немцев. Все-таки укрыла их ночь, все-таки не помешал им глубокий снег, еще немножко, еще метров сто двадцать..., ...еще метров сто..., через луговину июньского покоса, и скроются они в прибрежном лесу...

Пуля, преодолевая более 150 метров вязкого ночного замороженного воздуха, пробила голову одного из мальчишек подпольщиков в полной тишине крепкого мороза и уже, когда он мертвым падал в снег, убегающих догнал хлесткий звук выстрела немецкого карабина.

- Васек, ты чего... - удивившись, что Вася нырнул в снег, после прилетевшего выстрела, окликнул его друг, бегущий в четырех, пяти метрах сзади упавшего, обгоняя лежащего в снегу приятеля и разворачиваясь вокруг него, не сводя с него глаз, почему-то понимая, что Васек уже не поднимется.
Два бойца, замыкающие группу оттолкнули гражданского, один из солдат стал переворачивать убитого, а в месте, где была голова, темнело большое пятно снега пропитанного горячей кровью.
- ...Быстро в лес! - не громко, но жестко скомандовал один из бойцов подпольщику. - Только виляй, когда бежать будешь... - а в этот момент, после свиста пуль, ударили один за другим еще два выстрела. - затем обращаясь ко второму бойцу. - ...Берем... - и взял убитого за подмышки. Солдаты потащили мальчишку в лес... они не заметили, что через несколько метров с его ноги слез валенок. В эту ночь, поземка быстро скрывала следы происходящих событий, немцы не решились на преследование партизан, как они считали, ограничились еще по паре выстрелов им вдогонку.

Часть 3.
Снег Подмосковья.

Глава 4.
Замерзшая тьма.

«…сержант Шеина»; «…сержант Шеина». Звенело в ушах Васильева представление радистки. Рота двигалась по прибрежному лесу в обход деревни, которая оставалась по правую руку.
- Не растягиваться ребята. Не растягиваться. – Периодически повторял командир, подбадривая бойцов, двигающихся по лесу по не очень глубоким сугробам, местами глубже, чем по колено.
«Шеин… Шеин… как же его звали.» - Николай дважды сталкивался с ним по службе, первый раз еще до войны, при вводе войск в Прибалтику, не капитаном Шеин тогда был, первый раппорт на Васильева написал именно тогда. Спешили они, выходя на позицию, для преодоления передовой, а лейтенант особого отдела прилип по вопросу нарушения дисциплины, и послал его старший лейтенант Васильев… гусей кормить… Уже потом, второй раз они столкнулись, когда формировал Капитан Васильев разведывательно-диверсионное подразделение – попав в 630й полк, перед самой Ельней, он был именно капитан, но и Шеин на своих петлицах имел уже шпалы. Припомнил ему Артем... «О. Шеин Артем, … ааамммм, не помню отчество, ну и хрен с ним». Васильев опять глянул поверх голов своих солдат. «Как же тебе нравилось, когда перед тобой люди трепетали... герои трепетали. Через пол дня все эти мальчишки и мужики станут героями, а половина из них в землю ляжет. Сколько я их уже на это проводил... Не заплакать бы... а он их к стенке...» Капитан чувствовал, как внутри него растет ненависть.
- Эй орлы… Не отставать. Не отставать ребята, а то замерзнете…
«…ах - Шеин, Шеин, … ты ее брат или муж… подожди, у брата фамилия другая, она же баба, значит фамилию свою поменяла… значит муж… Это что, значит погиб капитан Артем Шеин под Вязьмой» - Васильев пер как танк по лесному снегу, местами раздвигая его полушубком. «...Как же он погиб-то, в бою, или как по-другому...» Со стороны Оки раздался сильный треск. Люди замерли. Васильев как филин прислушивался к густому морозу и к глухому стуку большого падающего сука, смотря, не моргая, в темноту ночного леса и переместив автомат из-за спины на грудь, обняв ласково пальцем курок, большой палец приготовив для снятия оружия с предохранителя. Каждый выдох человека давал много пара. Над отрядом он поднимался на человеческий рост и был виден даже в темноте. Прошли секунды, прошли другие.
- Так. Чего встали, бойцы. Это сук у сосны сломался от мороза - двигаемся дальше. Рота - Марш, марш вперед. - Солдаты продолжили движение.
«Значит и особисты гибнут. …Ну попил ты у меня кровушки… Как же это ты погиб-то капитан Артем Шеин…». Не отдавая отчет в желаниях, капитан пытался увидеть, в неровном строю между деревьями, во тьме на белом фоне снега, не высокую радистку, рядом с которой должен идти тот верзила с рацией. Никак не выходила у него из головы эта радистка, подсознательно Васильев очень хотел узнать судьбу Шеина Артема, Капитана особого отдела. «Так, если бы только у меня ты, кровушку-то пил… Для тебя любой солдат либо предатель, либо дезертир. Всех тебе надо было через коленку сломать». Перед Васильевым упал снег с сосновой лапы, чем-то потревоженной, чуть его не задев. Васильев инстинктивно остановился, пытаясь посмотреть вверх – откуда упал снег, но в темноте не разглядел даже ветку, с которой он свалился, только шорох в ночи, прячащийся за звук шагов в глубоком снегу. «А скольких ты все-таки сломал, Артем…».
Николай опустил газа на медленно бредущих в снегу солдат. Его взгляд сразу попал на огромного горбатого, от рации на спине, парня, а рядом с ним, при каждом шаге пытаясь высоко поднять ногу, плелась радистка.
- Не отставать… Еще немножко ребятки, привал уже скоро. – Врал командир роты, потому, что ничего и близко не знал, сколько осталось до привала. Васильев стоял и смотрел, как эта странная парочка в окружении других солдат удалялась от него в глубину темного леса, пока глаз перестал воспринимать их очертания. Затем он двинулся дальше, уже не пытаясь их догнать, поняв, что дама эта упорная и помощи ни у кого не попросит.
Васильев двигался быстрее личного состава роты, медленно, но обгоняя солдат, перемещаясь к началу нестройной колонны, обходящей деревню прибрежным лесом. Где-то там мучилась сержант Шеина.
Шли еще с полчаса. За это время Васильев сумел обогнать всех и догнать проводника. Наконец проводник остановился. Именно здесь должна была произойти встреча с подпольщиками…

Кто-то из солдат лежали прямо в снегу, кто-то сидел рядом со стволами деревьев, прислонившись к ним, кто боком, кто спиной. Курить разрешалось, загораживая огонек цигарок, чтобы их было не видно в темноте. Васильев сидел у старого дерева уже несколько минут, когда к нему подошла радистка со своим сопровождающим.
- Товарищ капитан, время без пятнадцати три, в три первый плановый сеанс связи. Если на связь не выйдем, то нас еще на связи будут ожидать в 04.00… Необходимо с 02.50 до 03.10 выйти в эфир. - Роза, тяжело дыша, пыталась стоять по стойке смирно, но почему-то не козырнула.
Васильев пару минут назад смотрел на часы, но по инерции опять глянул на стрелки, опустив руку между колен, скрывая их полушубком и подсветив фонариком, чтобы луч остался между ног.
- Думаю, выходите сейчас, сержант. Что в четыре часа будет, сейчас не известно. Выходите сейчас. - Васильев оглянулся на отдыхающих солдат. - Лейтенант… лейтенант-артиллерист… - Никто не отзывался, кричать Васильев не мог. - Сержант, где твой командир? Или он не командир тебе? – Сурово обратился Николай к радистке.
- Они в метрах двадцати от сюда, сейчас я его вызову к вам, товарищ капитан.
Шеина пошла, по девичьи поднимая руки для равновесия. Васильев какое-то время смотрел ей в след, потом полез за папиросами.

…………………………..

Николаю шел 25й год, всю свою не длинную прожитую жизнь он куда-то спешил. Не то, что хотел быть всегда лучше всех, просто все за что он брался он хотел сделать хорошо. Хотел хорошо учиться, хотел быть сильным, он всегда хотел уметь делать то за что брался, и ему без особого труда это удавалось. Красивый стройный юноша имел светлую голову и не дюжинную физическую силу. Ему легко давалась и математика, и физика. Изучив еще в пятом классе наизусть таблицу Менделеева, химия ему покорялась также легко. Коля любил читать, а потом мечтал, помещая себя в прочитанные события, и радуясь замечательным приключениям, происходящим с ним в воображаемом мире. Романтическая душа мальчика всегда стремилась к приключениям. В школе была единственная проблема, которую он не мог победить, напрягаясь до последней степени… он совершенно безграмотно писал, и как не изучал правила Русского языка, написать диктант достойно у него не получалось. За сочинения оценка по содержанию была всегда 5 или 4, и единица или двойка за грамотность. Если сочинения было домашним, то мама проверяла его ошибки, и добрая учительница ставила тройку, понимая, что мама проверила его писанину.
У соседа была гармошка. Однажды попросив попробовать на ней поиграть, когда ему было девять лет. Через пару недель он уже легко аккомпанировал песни за столом, когда во дворе собрались гости на Первомай.
Высокий рост и крепкое тело не имели никаких проблем с нормами ГТО, а от оружия мальчишку было просто не оттащить. Лет в двенадцать Николай страстно захотел стать летчиком. Он смотрел на самолеты завороженно, в груди билось горячее сердце, и каждый день парень считал месяцы и дни до четырнадцатилетия, потому, что именно с четырнадцати принимали в авиакружок, в Курском авиаклубе. Но когда случился долгожданный возраст, то на медицинской комиссии оказалось, что левый глаз Николая не имел полной остроты зрения. Никогда этого не ощущал Коля в своей мальчишеской жизни, поэтому такое известие было для него ужасным и неожиданным. Ему даже выписали очки. Левый глаз имел изъян зрения +1,5 диоптрий. Мама конечно очки справила. Но через неделю Коля подрался со старшеклассником из-за того, что тот обозвал его очкариком. Во время драки он очки разбил об угол парты, изрезав все лицо мелкими осколками стекла. Сколько было крови... слава богу, глаз поврежден не был. Мама очки справила заново, но Коля носить их больше не стал. Именно эта беда, сподвигла упрямого и крепкого духом парня принять решение на всю будущую свою судьбу, именно после этого он решил, что после окончания школы поступит учиться в военно-пехотное училище, и обязательно станет офицером Красной Армии.
Так и случилось через три года. Медкомиссию он обманул, закрывая при проверке сначала левый глаз, затем проведя тарелочку по кругу опять закрывая левый, он прошел все медкомиссии при поступлении и в деле зрение его было идеальным. Смекалистый был мальчишка, да с хитринкой, не менее смекалистый получился и командир. Но была в его молодецкой истории одна проблема. Любовь обошла его стороной. Не то, что он сторонился девушек, его открытая душа доступна была для всех, но не было у него возможности уделять девицам внимание. Будучи красавчиком, любая из девчонок готова была с ним дружить, ходить в кино, гулять в парке, и купаться. Девчата готовы сами были уделять ему внимание, да и он от их внимания не бегал. Но ему надо было на стрельбище или на аэродром, в спортзал, или на футбол, ему всегда было не до них. Он опаздывал на свидания, которые назначали ему девчонки, из-за того, что надо было на аэродроме посмотреть еще один вылет, или на стрельбище его заставляли убрать отстрелянные гильзы… Девушки этого не понимали, и со временем больше не искали с парнем встречи. Он все время куда-то спешил, на отношения со слабым полом времени не хватало. Совесть подростка не слишком его обременяла тем, что на отношения с девочками ему не хватает времени, он опять спешил, и опять на слабый пол времени не было, желание, вплоть до страсти, было, а времени не было.
Потом училище, потом опять училище, потом войны, войны, войны…

…………………………………..

- Товарищ капитан, вы меня вызывали? – перед Васильевым стоял лейтенант арт-разведки.
- Почему ко мне о необходимости сеанса связи подходит сержант, а не лейтенант? – Сухо спросил лейтенанта арт-разведки Васильев.
- Виноват… Товарищ командир… - лейтенант вытянулся по стойке смирно.
- Помощь кокая-то нужна для осуществления сеанса связи?
- Мы сами справимся товарищ командир. Рацию уже готовят.
- Тогда свободен…
Лейтенант побежал к бойцам, которые развешивали по деревьям выносную антенну.
Васильев еще пару раз затянулся папиросой, аккуратно ее загасил, закопал глубже в снег. Капитан встал, медленным шагом прошел по уже вытоптанному снегу к краю леса, откуда просматривались на белом ночном фоне сугробов темные избы деревни. Затем Васильев двинулся к месту, где организовали полевой радио-пункт.
Радистка уже стучала ключом рации. Лицо Розы было сосредоточено. Не прошло и половины минуты как радистка на листке бумаги начала писать. Еще через полминуты Шеина передала лейтенанту свою тетрадку и сняла наушники. Лейтенант прочитал написанное.
- Я к командиру. – сказал арт-разведчик и повернулся бежать до Васильева, но до командира роты бежать не пришлось, но тут-же наткнулся на капитана.
- Товарищ командир – радиограмма из штаба 49й армии.
Васильев взял листок. На листке химическим карандашом было написано: «подарок принят приятного аппетита»
Николай поднял глаза на лейтенанта.
- «Сообщение о успешном движении принято, переходите к выполнению поставленной задачи» …Шифровка, товарищ капитан.
- Хорошо. Личный состав - отдыхайте, а ты лейтенант собери-ка мне всех командиров взводов, и замполитов. Я на старом месте, в голове колонны.
Лейтенант побежал искать офицеров вместе с двумя бойцами из своего отделения, капитан Васильев возвратился на прежнее место.
«Так… Мы уже тут минут пятнадцать торчим… наверно еще минут пятнадцать уйдет пока подпольщики появятся. Надо как-то всех распределить повзводно, чтобы этим не заниматься в боевой обстановке.»
Прошло несколько минут пока к месту, в котором расположились капитан и командир первого взвода. Начали подтягиваться командиры остальных взводов.
В ночи прогремел выстрел карабина, раскатившись эхом в замерзшем лесу. Васильев очень быстрым взглядом посмотрел в сторону деревни, откуда прозвучал выстрел.
- Командирам взводов вернуться к своим подразделениям, занять оборону по кромке леса, второму взводу сняться с позиции и на сто метров углубиться в лес, быть в резерве, первому и третьему взводам сомкнуть фланги после снятия с позиции второго взвода, группе арт-разведки держаться в охранении второго взвода. Колодяжный головой за артиллеристов отвечаешь. Выполнять! – Одним залпом выпалил командир разведывательно-диверсионной роты. Лейтенанты рассыпались по своим подразделениям.
Военные немедленно начали выполнять приказ командира, раздавая солдатам нужные распоряжения. В это время прозвучало еще несколько спаренных выстрелов, вспышки залпов которых вырывались с чердака крайнего дома деревни в замерзшей ночи…

Глава 5.
Длинная ночь.

5.1
Пригороды.

Дымы в ночи не пугают, ты их не видишь. В ночи почувствуешь едкий запах горящего добра даже в морозном воздухе. Услышать трескучий разговор бушующего огня легче, чем рассмотреть в черном пространстве спрятавшиеся страшные дымы. Дымы в ночи не видны в стертых гранях неба и земли… Видна только их нижняя часть, подсвеченная кровавым освещением беспощадного огня, выхватывающего из полной темноты округлые грани вращающихся клубков, на разной высоте, которые более других выпячиваются из столба, низвергнутого пожаром, дыма. Сам страшный черный или серый, столб, огромный столб дыма, не виден в черноте ночи. Порой дым пожарища на пол неба не щадит свет днем, закрывая солнце…, приводит в трепетное состояние все живое далеко вокруг… Слабого мерцающего света ночи… света звезд не хватает… не хватает серебряного света млечного пути, чтобы напугать, смотрящего на дым от страшного пожарища. Дым уходит в темноту сливаясь с невидимым небом, как будто это и не страшно вовсе... Было бы здорово, когда люди не знали, как горят их дома… как горит их нажитое, за нелегкую жизнь, добро… как горят их соседи, родственники… как горят их судьбы. Не надо человеку к этому привыкать. Совсем не нужно это людям, НО… не расскажут об этом дороги, на которые эти дымы упали во время беспощадной, страшной войны…

Таруса рдела в холоде ночи заревом пожаров. Разгорающихся… Угасающих... Таруса вмерзла в пожары и канонаду как не сдающийся и никак не умирающий Русский солдат, воткнув штыки пожаров в землю, держась за них, из последних сил, и ни за что, не сползая в Оку по крутым склонам города, несмотря на то, что уже полтора месяца топчет ее улицы вражий воин. Он убивает Русского, он убивает Татарина, он убивает Казаха, Украинца, Белоруса, Узбека, Киргиза, Чеченца, Грузина… Скольких же нас он, фашист, убивает… убивает… убивает… – Ребята! ... Фашист выстреливает в Русского солдата очередной рой пуль, втыкает в Русского солдата опять и опять свой блестящий штык…, а сбросить в Оку ... не может. Пять месяцев назад, фашист смело топтал Украинские, Белорусские поля, двигаясь с западных рубежей на восток нашей Родины, чуть ли не полтора месяца терзал Смоленск, не представлял он себе насколько сильно ему придется умыться собственной кровью на этих бескрайних, бесконечных просторах Советского Союза. Теперь фашист боится своих собственных шагов по Подмосковной земле, укрытой глубоким снегом, которые так или иначе должны оборваться смертельным поклоном оккупанта, перед этой многострадальной Землей. Все уже давно поняли, что не сломить волю защитника столицы СССР, и близок конец, если не уберутся отсюда кровавые орды самой развитой в мире арийской нации. Они это уже знают..., они знают, другого исхода не будет, и они этого боятся… они боятся умирающего Русского солдата держащегося за горящие избы и не сползающего в Оку…; Шошу…; Ламу…; Сестру…; Волгу…; множество других больших, маленьких, малюсеньких рек. Не удалось фашисту закрепиться на длинных высоких берегах маленького Русского городка. Горит под его ногами земля, горит над его головой небо и днем, и ночью. Слишком громко бьется Русское сердце над родными городами, деревнями, полями, дорогами, тропинками. Не хочет терпеть фашиста Земля, Стряхивает Российская земля с себя нечисть, серую кровавую нечисть, пришедшую на Окские берега Подмосковных снегов, с просвещенной Европы...

Через два с половиной часа, как звено охранения с тремя подпольщиками и одним убитым, появилось в расположении роты, разведывательно-диверсионное подразделение вышло к городу. Кончились замерзшие леса. Они кончились, переходя в луговины и редколесье, граничащее с огородами крайних строений Тарусы. Заиндевевшие белым снегом огороды одноэтажных частных домиков пригородных улиц, прячась в голых прозрачных садах, выходящих, где на луговины летних покосов, где к самому лесу. Попадались сгоревшие дома, и не сгоревшие, но частично разбитые попаданием снаряда. При этом из кирпичных труб многих домиков, шел теплый, даже на уставший взгляд не спящего ночь солдата, дым, значит люди, не смотря на страшную войну топят печи, пекут хлеб, и самое главное продолжают жить, не смотря на войну, убивающую их город. Разведчики, под прикрытием ландшафта и отсутствия границы леса и пригорода, без особых проблем, вышли на укрытые, холодом ночи, улицы пригорода Тарусы.
Кругом лениво гремела вражеская артиллерия, гром выстрелов и всполохи орудийных залпов непрерывно разрывали небо над Окой, находящейся для разведроты Васильева теперь на востоке, так как заходили они в город с северо-запада. Одноэтажный пригород, с прозрачными садами, заметным длинным склоном, разрезанным не широким замерзшим руслом речки Тарусы с голыми зарослями кустов на берегах, ютящейся на задворках огородов, спускался к Оке. Сугробы не показывали зимующие перевернутые, рачительным хозяином, лодки в прибрежных садах, обнесенным редким неровным частоколом, что бы меж жердей не могла проскочить собака или курица.
По пустынным темным улицам солдаты направились к местам сосредоточения, определенные на привале у деревни Кузьмищево, где отряд потерял одного подпольщика.
Еще до того, как рота вышла к пригороду Тарусы, подразделение было разделено на четыре оперативные группы повзводно. Трое разведчиков отдали свои маскхалаты подпольщикам, для командиров потеря одного из проводников была слишком большой утратой, серьезно влияющей на выполнение поставленной задачи, и Васильев, таким образом, стремился дальнейший риск потери проводников свести к минимуму. Группа, прикрывающая отделение артиллерийской разведки, то есть второй взвод развед-роты под командованием старшего лейтенанта Колодяжного, с проводником должны заняться крупными объектами, о которых было известно проводнику подпольщику. При этом одно из отделений взвода Колодяжного, вне зависимости от складывающейся ситуации должно было всегда охранять артиллеристов. Среди бойцов Колодяжного не было не обстрелянных новичков, его взвод был хребтом роты Васильева и выполнял, как правило, самые ответственные задачи. Колодяжный никаким образом не был ограничен в выполнении поставленных задач, к чему старлей приступил немедленно, после начала оперативных действий в захваченном немцами городе.
Еще две группы, также получившие проводника, будут выходить самостоятельно на подавление известных точек артиллерии, спрятанных в остовах домов со снятыми крышами. Так как погиб четвертый проводник, одна группа осталась в прикрытии и резерве. При этом разведчики должны теперь в оперативном порядке сами выявлять работу немецкой артиллерии и зачищать выявленные точки, а также прикрывать действующие оперативно подразделения. Именно четвертую резервную группу и возглавил Капитан Васильев для удобной координации действий всей усиленной развед-роты.
Взвода заняли предполагаемые места сосредоточения, темных переулков пригорода. Сплошной линии немецкой обороны здесь не было. В тылу Тарусы немецкая оборона состояла из отдельных опорных пунктов – дозоров, или по-другому - секретов. Все эти опорные пункты были нанесены на карту планшета командира роты еще в штабе 17го гвардейского полка, уточнены на последних привалах, при остановке, сначала у деревни Кузьмищево, затем, кратко из-за нехватки времени, непосредственно у Тарусы. На привале Васильев определил, что одну опорную точку придется уничтожить, потому, что рядом с ней находилась усиленная батарея 105 миллиметровых гаубиц противника, по данным подпольщиков здесь было сосредоточено более десяти орудий, имеющих возможность, массировано пробивать наши тылы более чем на десять километров. Высокий городской берег Тарусы, поднимал расположение орудийных расчетов вверх на рельефе, увеличивая, таким образом, радиус обстрела стреляющей артиллерии. Полагая, что немецкая батарея станет не трудной добычей резервного взвода, при внезапной ночной атаке, даже если она имела войсковое охранение, что в условиях тяжелой обороны было маловероятно, Васильев решил взять ее уничтожение на себя.

5.2
Свистящее небо…

Капитан со своим сводным подразделением выдвинулся к указанной подпольщиками, якобы, батарее. На часах Васильева было начало седьмого. Он и его бойцы, пропахав по сугробам прибрежного леса, за долгую ночь более пяти километров, кто кимарил, несмотря на немалый мороз, кто как и командир, прислушивался и присматривался к темноте. В полной тишине бойцы наблюдали как из недалеких от них изб с хлопком вылетали заряды мин и снарядов самым распространенным средним артиллерийским калибром у немцев - 105мм.
Почти сразу стало ясно, что неопытный парень подпольщик ошибся в оценке величины артиллерийского подразделения. Судя по площади, которую занимали стреляющие гаубицы, по мощи их залпа, по количеству открыто стоящих орудий, это была конечно не батарея, а, как минимум, дивизион, может быть даже не один дивизион, так как многие орудийные расчеты были скрыты за домами поселка, и сосчитать их количество было затруднительно. Орудийные расчеты маскировались в огородах и частях зданий частного сектора, приспособленного для стрельбы с закрытых позиций, их количество можно было только предположить. Опытным взглядом Васильев сразу разобрался, что количество орудий составляет значительно более двух десятков. Количество только видимых, открыто расположенных, огневых позиций гаубиц приближалось к этой цифре.
Васильев моментально оценил масштаб не рядового артиллерийского соединения противника. Место, выбранное для расположения мощного узла артиллерии, было выбрано не случайно. Рельеф местности поднимал артиллерийское соединение немцев над правым берегом Оки где находились не только передовые укрепления Красной армии, как на ладони оказывалась, далекая панорама дорог и прифронтовых тылов Советской обороны. Орудия располагаясь среди домиков частного сектора находились не более чем в километре от линии фронта, при этом с наших позиций практически невозможно было засечь работу артиллерии. Николай понимал, что такая масштабная артиллерийская группа не могла не иметь командного управления. Лобовая атака была бесполезна, она не могла принести желаемого результата.
Капитан разделил свое подразделение еще на две группы и дал молодому младшему лейтенанту время, чтобы тот скрытно, по огородам, вышел на другую улицу поселка во фланг немецких орудийных позиций и приготовился атаковать немецкие батареи с другого направления увеличивая панику внезапности, по команде связного. Сам Васильев лихорадочно просчитывал, где мог располагаться опорный командный пункт вражеских дивизионов, чтобы срубить голову крупного артиллерийского подразделения немцев, одним ударом. Если это получится сходу, дивизион сразу замолчит, оставшись без глаз и ушей. В бою штаб уничтожить будет значительно сложнее хотя бы потому, что он наверняка имеет серьезное войсковое охранение в виде, как минимум взвода пехоты. Если придется преодолевать организованную взводом оборону, то больших потерь личного состава не избежать и драгоценного времени будет потеряно много. А в том случае, если у фашистов имеется дзот, сходу пункт управления будет просто не взять, а это провал. После трех- четырех минут наблюдений – решение было принято другое.
Васильев послал связного с картой, на которой было нанесено расположение артиллерийских дивизионов немцев с предполагаемыми точками расположения командного пункта, чтобы радистка передала данные целеуказания в штаб, и быстрее наша артиллерия нанесла по этим целям мощный артиллерийский удар. Только так Капитан видел уничтожение крупной артиллерийской части противника, ворвавшись на ее позиции под прикрытием артобстрела.

Прошло уже пятнадцать минут, как связной удалился до второго взвода. Минуты становились вязкими и длинными. Минуты с трудом меняли друг друга. Иногда казалось, что время встало. Васильев досконально изучил немецкие огневые позиции уже с третьей точки обзора. Сейчас он находился на чердаке одного из разрушенных домиков, с одной стороны в дом попал снаряд, но дом не загорелся.
- Товарищ капитан… - услышал Васильев голос снайпера Сиротина, который всегда сопровождал командира, своим острым взглядом дублируя наблюдение капитана. – …по соседней улице наш связной бежит.
Васильев не стал переводить окуляры своего старого бинокля на другую улицу, он уже несколько секунд наблюдал как два немецких солдата несли дрова к большой избе.
- Петя, как тебе это гнездышко, как позиция? Мне кажется – пятый дом по нашей улице – это командный пункт… штаб это их. В доме свет, в ближнем палисаднике, по-моему, дзот, пару солдат в избу только что дрова принесли. – секунды Васильев молчал - Снег слишком аккуратно расчищен.
- В окно офицера вижу – уже наблюдая, в оптический прицел винтовки, в окно немецкого штаба отозвался Сиротин. – точно дзот, и фриц за пулеметом не спит, а пулеметов там два кстати.
Опять несколько секунд молчания.
- Хороша позиция, командир, я наверно здесь останусь, а тебе надо до роты, связной уже подбегает на место…
- Оставайся, Петро, следи тут за нами, но зря не шуми. И если что, знаешь, что делать.
Капитан аккуратно спрыгнул с горенки разбитой избы вниз… Трем бойцам охранения приказал сопровождать снайпера. Оглянувшись по сторонам побежал к месту расположения резервного взвода, за ним последовали еще двое бойцов сопровождения. Васильев почти добежал до притаившихся солдат, когда небо над пригородом, где они находились, засвистело…

Армейская артиллерия 24й армии, усиленная артиллерией 5й гвардейской дивизии, била густо. Уже две минуты не прекращалась тряска замерзшего пространства белых пригородных садов, когда очередной снаряд видимо попал в склад боеприпасов и никто не избежал боли в ушах, а над домами встал огромный, переливающийся противными кровавыми цветами, взрыв. Устоять в этот момент на ногах было затруднительно, снег и пасмурное, дымами пожарищ, небо, недалекая церковь, осветились кровавым, но ярким в темноте светом. Половина немецких гаубиц искорёженными стволами и станинами торчали из снежных сугробов. Из многих мест были слышны стоны оглушенных немецких солдат. Подходила к концу третья минута артобстрела. Николай знал, что артиллерийское подавление будет продолжаться около пяти минут. Самое главное – это штаб, куда он теперь и повел своих бойцов.
Снаряды еще ложились в цель, зачастую в нее не попадая, хотя треть орудий и орудийных позиций, притаившейся немецкой артиллерии, превратились в хлам вместе с расчетами, если те находились у орудий, и конечно окружающими их домами, взрывающиеся снаряды не щадили ничего вокруг. Но свист артобстрела уже стихал, когда Васильев, еще не делая ни одного выстрела, повел своих бойцов на командный пункт немецкой артиллерии. Распахнулась дверь избы штаба и на порог крыльца выскочили два немецких автоматчика, за ними выскакивал офицер, в этот момент ударил хлесткий залп винтовки Сиротина, после чего офицер расслаблено на согнутых ногах повалился навзничь, раскинув руки и открыв рот, а из пробитого виска капелькой потекла кровь. Немецкие шинели растерянно стояли с автоматами смотря на подбегающих к ним советских солдат, которых было много, которые, почему-то, не стреляли, в это время в двери дома опять показался офицер, снова ударил хлесткий залп снайпера, офицер свалился на открытую дверь, его рука плетью повисла на перилах крыльца. Через секунду кисть ослабла и на снег выпал пистолет.
Фрицы смотрели, то на наших солдат, то на убитых офицеров и удивлялись, почему молчит дзот, который двумя пулеметами перекрывал улицу русского городка в обе стороны, они не знали, что пулеметчики уже давно, минуты три назад, во время артиллерийского налета, обезврежены опытным русским снайпером. Первый же солдат, подбежавший к немцу, ударил фрица прикладом винтовки в голову, отправив его, в долгий аут, в котором он возможно и замерзнет насмерть. Второй фриц, задрал руки вверх и вжал голову в плечи, согнув колени, заговорил: «Nicht schiessen... Nicht schiessen... Don't shoot bitte» «не стреляйте… не стреляйте, пожалуйста», а автомат оккупанта болтался на ремне. Первые солдаты проскочили мимо него как будто мимо пустого места. Боец, в два прыжка преодолев ступеньки крыльца, не останавливаясь вбежал в открытую дверь штаба, перепрыгнув убитого офицера. Из глубины темного моста (1) избы короткими стальными вспышками проскрежетала очередь шмайсера, солдат слегка дернулся, замерев на долю секунды в дверном проеме, и упал замертво. Разведчик бежавший вторым прислонился к стене и бросил в темноту моста гранату. В это время зазвенело разбитое стекло окна, и из него заговорил ствол немецкого автомата, через секунду в разбитое окно тот же солдат бросил еще одну гранату, в этот момент на мосту раздался хлопок взрыва и боец, дав в темноту взрыва, короткую блестящую от ствола очередь скрылся за открытой дверью. …Из окна полетели листы бумаги, когда внутри штаба взорвалась вторая граната и погас свет керосиновой лампы…

1. Мост деревенской избы – Как правило в пол бревна
рубленый, настил пола части деревенского дома между
теплой жилой половиной и горенкой (холодное жилое
помещение деревенской избы), с выходом на двор.

Позиции врага были сильно расстреляны Советской артиллерией. Не убитые солдаты артиллерийских расчетов, были деморализованы, часть немецких солдат покинули позиции бегством, удирая по руслу Тарусы почему-то в основном вниз по склону в сторону Оки, в сторону переднего края, почти все оставшиеся на позициях были контужены и многие потеряли ориентацию в пространстве. Попытки сопротивления, при зачистке немецких огневых позиций, солдатами Васильева, пресекались беспощадной очередью автомата или острым трехгранным штыком русской трехлинейной винтовки. Боевые действия разведчиками проводились легко и быстро. Но бой не кончался. Бойцы Васильева передвигались от одного орудия к другому, от одной огневой позиции к другой, а бой надо было продолжать дальше, и опять продолжать дальше и дальше. Действие немецкой артиллерии сосредоточенной в этом пригороде была подавлена, и в основном уничтожена. Много орудий оказались не поврежденными, хоть заряжай и стреляй, и снарядов на огневых было достаточно. Защищенные огневые позиции, расположенные в стенах домов со снятыми крышами, пытались сопротивляться разведчикам, потеряв управление, но было бесполезно, крупное артиллерийское соединение немцев захлебнулось, и восстановить работу дивизионов было уже невозможно.
Бойцы Васильева продолжали зачищать остатки немецкой артиллерии, когда в другом районе Тарусы был нанесен новый артиллерийский налет. При первых же залпах опять над городом вставали уничтожающие взрывы неких складов боеприпасов. Разведывательно-диверсионная операция развивалась, динамично оставляя фашистов без фронтовой артиллерии, а группа Васильева еще оставалась не обнаруженной немцами…
Дом за домом бойцы разведчики ликвидировали скрытые минометные позиции, спрятанные в стенах зданий без крыш и перекрытий, с которых безнаказанные минометы отправляли в сторону советских окопов очередные мины. Остановить Васильева немцы уже не могли.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.

ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ, 10 декабря.

(По телеграфу от специального корреспондента "Красной Звезды".

Сегодня части генерала Захаркина взяли город Тарусу. Немцам нанесен здесь очередной весьма чувствительный удар. Панически отступая, они побросали большое количество танков, артиллерийских орудий и другого вооружения. Потери фашистов в живой силе составляют более 800 солдат и офицеров.

Немцы долго и упорно отстаивали Тарусу. Сюда они бросили большие силы и, несмотря на то, что несли тут огромные потери, продолжали сопротивляться. Район Тарусы представляет собой очень удобный для обороны рубеж. Местность здесь резко пересеченная, имеются две реки — Ока и Таруса. Эти условия немцы стремились использовать для создания надежной и прочной обороны. Они укрепили пригородные поселки, настроили противотанковые и противопехотные препятствия на окраинах города.

С флангов Таруса прикрывается естественными водными преградами.
Эти особенности местности были учтены нашим командованием при наступлении на Тарусу. Прежде чем атаковать город, наступающие части вели артиллерийский и минометный огонь на разрушение немецких укреплений, уничтожение и изматывание живой силы врага.

В течение последних дней жаркие бои проходили в пригородных поселках. Неприятель закопал в землю танки и поставил в каменных домах минометные батареи. На чердаках и в подвалах расположились фашистские автоматчики. Борьба против такой обороны, естественно, сопряжена с рядом затруднений. Учитывая их, наши части действовали главным образом ночью. Небольшие отряды автоматчиков и стрелков под покровом ночи проникали вглубь обороны противника и наносили ему удар за ударом. Одновременно предпринимались атаки с фронта. Против такой тактики немцы были бессильны и отходили, оставляя поселок за поселком.

Когда пригородные поселки были отбиты, наши части стремительно атаковали Тарусу. Наступление велось одновременно с разных сторон. Противник оказал упорное сопротивление. Несмотря на то, что наша артиллерия еще до атаки подавила большое количество огневых точек, вражеский огонь был еще сильным.

Желая избежать излишних потерь, часть наших войск форсировала реки вдали от города, причем в местах, наиболее труднопреодолимых, — как раз там, откуда противник никак не ожидал наступлений. Форсировав реки, наступающие нанесли крепкий удар по тылам фашистов. Это сразу же сбило спесь с немецких вояк. Они начали отводить свои войска, но надолго подверглись воздушным налетам и нападениям казенных разведывательных отрядов. В отдельных районах города в это время шли кровопролитные бои.
Изрядно измотав живую силу неприятеля, наши части устремились к центру города с трех сторон. Завязался новый уличный бой, но он длился недолго. Натиск наступающих был настолько стремительным, что враг не смог уже оказать длительное сопротивление, несмотря на то, что сильно укрепился в городе. В рядах противника началась паника. Мелкими, раздробленными группами фашисты разбежались в разных направлениях.

Город Таруса вновь стал советским.

Капитан А. МАРКОВ. Специальный корреспондент "Красной Звезды".

Севернее Тулы 49-я армия генерала Захаркина перешла в наступление 14 декабря. Разгромив группировку правофланговых соединений 4-й полевой армии вермахта, действовавшую на восточном берегу Оки 17 декабря освободила Алексин. Одновременно развертывалось наступление на Тарусском направлении. Преодолев Оку, войска генерала Захаркина 18 декабря завязали бои на окраинах Тарусы.
В результате советского контрнаступления под Тулой целостность построения 2-й танковой армии Гейнца Гудериана была утрачена: основные силы армии отходили в юго-западном направлении на Орёл, в то время как левофланговый 53-й армейский корпус отходил в западном направлении. К вечеру 17 декабря разрыв между ними достиг 30 км[1].
По приказу командующего Западным фронтом Г. К. Жукова в составе 50й армии была создана подвижная группа под командованием заместителя командующего армией генерал-майора В. С. Попова. Операция началась в ночь с 17 на 18 декабря 1941 года. Не ввязываясь в бои с противником, группа Попова (154-я стрелковая, 112-я танковая и 31-я кавалерийская дивизии, две батареи гвардейского минометного дивизиона, огнеметно-фугасная рота, Тульский рабочий полк, отдельный танковый батальон и некоторые другие соединения), к исходу 20 декабря, скрытно вышла к Калуге с юга.

Герои Тарусы.

24 октября 1941 года в Тарусу ворвались фашистские захватчики. Оккупация продолжалась до 19 декабря 1941 года. В освобождении Тарусы и Тарусского района приняли участие воины 5-ой гвардейской дивизии, 19 курсантской бригады и 23-ей танковой бригады, а также 6-ой и 60-й дивизий 49 армии генерала Захаркина И.Г.
Когда линия фронта подошла к Тарусе, тарусские коммунисты создали оперативно-диверсионную группу. В нее вошли заведующий отделом пропаганды и агитации райкома партии Василий Васильевич Аксенов, пропагандист Филипп Григорьевич Шумилин, секретарь райисполкома Николай Васильевич Булычев, сотрудник районной газеты «Октябрь» Василий Степанович Венков и служащий райпотребсоюза Василий Романович Тимохин. Командиром группы назначили Аксенова.
В ноябре группа решила переправиться через Оку в тыл врага. Юный разведчик, комсомолец из деревни Антоновки Дмитрий Терешин переплывал реку на лодке и ходил в деревню Ладыжино на разведку. Там гитлеровцы схватили юношу, но ему удалось бежать и доставить в штаб ценные сведения. Добытые в разведке сведения нужно было передать в штаб дивизии. Аксенов и Шумилин пошли в Тарусу. Фашистам удалось схватить разведчиков. Их повезли в деревню Исканское в штаб немецкой дивизии. Конвоировали партизан два дюжих солдата. За городом разведчики решили бежать. Неподалеку был лесок... — Филипп, борьба, — крикнул Аксенов и выбил у солдата винтовку. Шумилин свалил другого немца. По снегу покатились два клубка. Разведчики бежали к лесу. Но тут из-за поворота показался грузовик. С него открыли стрельбу. — Василий, я ранен! — крикнул Шумилин товарищу. — Держись, Филипп, уже недалеко, — подбадривал Аксенов друга. Вторая пуля сразила Шумилина наповал. Аксенов пошел на хитрость, упал как подкошенный и распластался на снегу. Гитлеровцы перестали стрелять. Собрав последние силы, Василий вскочил и скрылся в кустарнике. На другой день в штабе дивизии Аксенов докладывал о расположении вражеских частей, об огневых точках.

За железными решетками в доме банка на цементном полу, под леденящим ветром лежали тяжелораненые и больные красноармейцы и командиры, оказавшиеся в плену. Тут же у стены разлагались трупы. «Они должны жить!» — решили врач Тарусской больницы Ольга Петровна Черняева и ее помощницы — медицинские сестры и няни. Патриотам удалось перевести наших воинов в деревянное помещение больницы. Лекарств и бинтов не было. Отыскали где-то лоскутья, сшили и прокипятили их. Продукты для больных давали тарусяне. Шестьдесят девять бойцов и командиров Красной Армии были спасены.

На южной окраине Тарусы, где теперь улица Карла Маркса, лет сорок тому назад прижималась к земле ветхая избушка. В ней жил Миша Ефремов — будущий герой гражданской и Великой Отечественной войн. Вместе с другими мальчишками со своей улицы он каждое утро спускался с горы к деревянному дому у земляного моста, где до Октябрьской революции помещалось трехклассное приходское училище. Летом мальчик часами ловил на реке Тарусе раков, а зимой во главе ватаги ребят совершал увлекательные походы по заснеженным окрестным полям и лесам на самодельных лыжах.
Во время Великой Отечественной войны армия, которой командовал генерал-лейтенант Ефремов, сражалась на подступах к Москве, прикрывая ее с юго-запада. Генерал Ефремов тяжело переживал горечь отступления. Командарм мечтал о том дне, когда начнется контрнаступление наших войск. Вскоре такой момент настал. В декабре 1941 года войска Западного фронта перешли в наступление. 33-я армия под командованием Ефремова освободила Нарофоминск, Боровск, Верею, Износки. Стремительно продвигаясь, армия подошла к Вязьме. Но ее фланги оказались неприкрытыми. Немцам удалось воспользоваться этим и отрезать армию от тылов и соседних соединений. Более двух месяцев 33-я армия героически сражалась, находясь в окружении и приковывая к себе крупные силы врага. 19 апреля 1942 года в бою генерал-лейтенант Ефремов был тяжело ранен. Когда положение стало безвыходным, он приказал погрузить на присланный за ним самолет знамена и архивы и отправил их с адъютантом, сказав: «Воевал с армией, и умирать буду с армией». Человек с бесстрашным сердцем, Ефремов не захотел попасть в плен. Последнюю пулю он пустил себе в сердце. Похоронен Ефремов в селе Слободском, в семидесяти километрах от Вязьмы. В Вязьме стоит памятник герою-командиру. Именем Ефремова названа улица рядом со станцией метро Фрунзенская в Москве, на подступах к которой он отдал свою жизнь, защищая честь и свободу Отчизны.

5.3
Артиллерия врага захлебнулась.

В 8.00 с обоих флангов Тарусы и с юга, и с севера, в атаку поднялись ударные подразделения Красной армии. Войсковые группы спешно были сконцентрированы на флангах городка в течении текущей ночи по различным разведанным переправам Оки как севернее Тарусы, так и южнее. Этот удар готовился в недрах 49 и 24 армий. При лобовой атаке города по фронту, огромных потерь было бы не избежать, так как крутой восточный, для населенного пункта, берег города охватывал клин реки с трех сторон. Берег Тарусы можно было бы назвать неприступным. Но неожиданная разведывательно-диверсионная операция Красной армии оставила фашистов без серьезной артиллерийской поддержки. Неожиданные точные артиллерийские налеты не только нанесли немцам непоправимый урон, но и посеяли ужас в ряды замерзших фашистов. Еще до начала общего войскового удара немцы побежали. Их нескладные колонны, и неорганизованные группы с иногда, не частыми автомобилями потянулись по шоссе в сторону Калуги стазу после первых двух мощных артиллерийских атак. Техника заводиться не хотела, ядреный Русский мороз заковал ее своими цепкими ледяными ручищами и не хотел отпускать.
Приблизительно к семи утра немцы, наконец, поняли, что в городе развернута широкая диверсионная операция советского командования. Но было уже поздно. После точных и эффективных артиллерийских атак наших войск, управление немецкими частями, защищающими город, было сильно нарушено. Панику, сначала проявившуюся у атакованных подразделений, замерзающих в холодном подмосковном снегу, часть личного состава которых разбежалась по городу, остановить было уже нельзя. Несмотря на это немецкое командование, все-таки сумело организовать и окружить диверсионные группы роты Васильева. В восьмом часу утра инициатива боя постепенно начала переходить к немцам. Разведчиков теснили со всех сторон, а до времени сбора на пересечении улиц Розы Люксембург и Урицкого, оставалось еще порядка пятнадцати минут. К назначенному времени остатки, наполовину израненных, трех взводов роты оказались в месте сосредоточения, одна группа толи не сумела пробиться, толи полностью была уничтожена фашистами. Со стороны речки по Урицкого улицу подпирали два немецких танка, пробивая ее и пулеметами, и пушками до заветного перекрестка. По Люксембург от речки заходили два бронетранспортера. Чуть более сорока бойцов, капитана Васильева, отбивалась от нескольких рот противника теснящих наших воинов с разных сторон.
Артиллеристов вместе с радисткой спрятали в подвале разбитого, с одной стороны до первого этажа, дома. Другая сторона выгорела внутри, но фасадные стены стояли, выглядывая улицу почерневшими глазницами окон. Солдат, развешивающий на эти стены антенну рации, зная, как важна связь, решил закинуть провод антенны в оконный проем второго этажа. По выступающим из стен кирпичам и обрушенным перекрытиям он поднялся до нужного окна. Очередь немецкого автоматчика, отбивая острые кирпичные осколки и фонтанчики кирпичной пыли, прошла по почерневшим от пожара стенам разбитого дома. ...Несколько пуль прорвав теплый полушубок бойца застряли между ребер молодого парня... он бросил конец провода в чернеющую глазницу окна на последнем своем вздохе, чтобы антенна рации не упала вниз... силы его оставили... и солдат, с открытыми глазами, полетел вниз с высоты приблизительно второго этажа в чрево разрушенного дома, до конца выполнив сыновний долг в своей завершившейся короткой жизни. А в подвале Роза уже стучала свой позывной.
Васильев с остатками роты, закрепившись в двух соседних разбитых зданиях, непонятной этажности в прошлом, не отдавая фашистам двор, держал круговую оборону, получая каждую минуту по зданиям по паре снарядов из танков, расположившихся метрах в пятидесяти от занятых позиций. Один за другим погибали защитники двух развалин. Николай понимал, что еще с десяток минут и немцы сомнут двор, а за следующие пять - десять минут добьют всех оставшихся в живых. Он знал, что никто из его бойцов не сдастся врагу.
- Держать оборону! Колодяжный за старшего. Назад ни шагу. – сквозь гул канонады острого боя крикнул капитан и пригибаясь, перебегая от одного куска стены к другому, побежал в подвал, где работали оставшиеся в живых радисты. Он почти спрыгнул по, чудом сохранившейся, лестнице в подвал. Роза сидела за ключом рации.
- Есть связь со штабом? – тяжело дыша, спросил капитан, не обращаясь конкретно к Шеиной.
- Так точно, товарищ командир. – не поднимая руки к ушанке под которой краснел окровавленный бинт, сказал не молодой сержант. Теперь он у арт-разведчиков был за старшего, их командир артиллерист - лейтенант уже как час погиб в одном из ожесточенных боев. От отделения артиллерийской разведки, осталось пять бойцов вместе с радисткой. А в это время очередной снаряд тряханул руины, осыпав струйки песка с перекрытия подвала.
- Сержант Шеина. - Радистка по-прежнему цокала ключом рации.
Капитан показал ей рукой, чтобы она сняла наушники. Радистка выполнила его просьбу.
- Роза... - Васильев - секунды три молчал - вызывай огонь на себя. - Николай помолчал еще две, три секунды... - Вызывай огонь по нашим координатам.
Сержант Шеина внимательно смотрела в глаза капитана. Сомнений не было , она отчетливо поняла, что сказал ей командир. В следующие мгновения родистка опять одела наушники и спокойно продолжила стучать ключом рации.
Васильев еще несколько секунд смотрел на жену известного ему особиста, но еще один снаряд разорвался над их головами и всех обильно осыпало песком с перекрытия. Васильев быстрым шагом пошел обратно на улицу.
- Перекрыть все возможные входы в подвал, двое держат этот выход. Радистке непрерывно передавать координаты обстрела. Защищать радиоточку до последнего вздоха. По местам... - последнюю фразу Васильев говорил уже открыв дверь на улицу.
Капитан хотел вернуться на туже позицию, с которой он удалился, минуты четыре назад, до радистки, но там пять немецких автоматчиков, в упор, добивали последнего русского солдата. Васильев прижался спиной к осколку стены и длинной очередью срезал фашистов, пока не замолчал ППШ. Быстрым движением он поменял магазин. Пригибаясь, вернулся на позицию.
Васильев притаился за убитым немцем, и из-за трупа врага взглянул на немецкий танк. В нескольких метрах от себя увидел бегущих, по развалинам, немецких солдат, а ствол танка смотрел прямо ему в лоб. Капитан короткими очередями повалил одного за другим вражеских пехотинцев, в морозном горячем воздухе над головой засвистели пули. И что-то сильно обожгло Васильеву плечо. Инстинктивно Коля опустил голову за убитого немца. В этот момент выстрелил танк, и за каменным бруствером разбитой стены, за которой прятался офицер, разорвался взрыв, слегка тряханув землю и обдав командира пороховой вонью. В следующее мгновение что-то сильно ударило его в бок в спину, как в драке в юности неожиданный удар по почкам, через секунду опять пуля пробила его белый полушубок. Николай все понимал. Через секунду, превозмогая боль, он резко повернулся на спину, увидел немецких солдат влезающих в полузаваленное, конструкциями здания, окно первого этажа, и открыл по ним огонь, но очередная пуля ударила его в грудь, Васильев продолжал стрелять. Развалины постепенно растворялись в его глазах. В это время вокруг засвистело небо, чернота которого начала наливаться молоком в наступающем утре. Вокруг густо начали рваться снаряды , это были наши снаряды, они рвались во всем пространстве в котором еще находилось сознание Коли, сплошным громом накрывая его уходящее мысли. Через минуты обстрела немецкие танки горели, бронетранспортеры, стоявшие на другой улице, были разбиты в дребезги, и только некоторые фрицы пытались спастись, не зная куда бежать, бросая, потяжелевшее от страха, оружие...
Коля полусидел, полулежал на грязном Подмосковном снегу, который припорошил кирпичный бой у разбитого куска стены. Левая рука безжизненно упала на обломки кирпича, перемешанного со снегом, указательный палец правой руки привычно не отпускал спусковой крючок ППШ, лежащего на его животе. В нескольких точках на белом полушубке рдела красная, красная кровь...

Глава 6.
Изгнание.

В следующее мгновение что-то сильно ударило капитана в бок, в спину, как в драке в юности неожиданный удар по почкам, через секунду опять пуля пробила его белый полушубок. Николай все понимал. Через секунду, превозмогая боль, он резко повернулся на спину, увидел немецких солдат, влезающих в полу заваленное, конструкциями здания, окно первого этажа, и открыл по ним огонь, но очередная пуля ударила его в грудь, Васильев продолжал стрелять. Развалины постепенно растворялись в его глазах. В это время вокруг засвистело небо, чернота которого начала наливаться молоком в наступающем утре. Вокруг густо начали рваться снаряды, это были наши снаряды, они рвались, заполняя пространство скрежетом и гарью пороха, заполняя пеленой развалины, в которых находился Коля. Густой, превращающийся в суровый, поглощающий в себя реальность, гром, накрывал его уходящее сознание. Через минуты обстрела немецкие танки горели. Бронетранспортеры, стоявшие на другой улице, за руинами не спасшими солдат здания, были разбиты в дребезги, с горящими черным дымом, оторванными колесами, и только некоторые фрицы пытались спастись, не зная куда бежать, бросая, потяжелевшее от панического страха, оружие... а в посветлевшем небе города пикировали наши бомбардировщики нанося последние удары по убегающим в сторону Калуги немцам, сокращая их пространство для жизни.
Так и не смогли они сбросить умирающего Русского солдата на лед не широкой под Тарусой Оки.

Коля полусидел, полулежал на грязном Подмосковном снегу, который припорошил кирпичный бой у разбитого куска стены. Левая рука безжизненно упала на обломки кирпича, перемешанного со снегом, указательный палец правой руки привычно не отпускал спусковой крючок ППШ, лежащего на его животе. В нескольких точках на белом теплом полушубке рдела красная, красная кровь... вокруг, в морозном воздухе, как кратеры маленьких вулканов, дымились воронки от снарядов плотно изрыв подмосковный снег, перемешав его с мерзлой землей и смертью.
Колодяжный медленно и не ровно шёл между воронок, убитыми красноармейцами и оккупантами, недавно местами сошедшиеся в рукопашной, кусками разрушенных зданий, не выпуская из правой руки свой автомат, который был разбит и искорёжен ударом осколка, магазин автомата видимо отлетел в сторону, но старлей этого не знал. Голая голова, без каски и шапки, порезанная острыми кирпичными осколками, в пятнах копоти и подтеках крови торчала над полуоторванным воротником когда-то белого, а сейчас непонятного цвета, полушубка. Ноги офицера заплетались, очумелые глаза смотрели вокруг на тела убитых солдат, истерзанных не только пулями и осколками... из не слышащих ушей, тоже шла кровь.
Навстречу старшему лейтенанту по развалинам пыталась бежать, спотыкаясь, Роза. Она что-то кричала. Колодяжный отчетливо видел ее шевелящиеся губы, но… ничего… не понимал.
- Товарищ командир, где капитан…? Товарищ командир, где капитан Васильев??? – подбежав вплотную, она схватила старшего лейтенанта за рукава полушубка.
Пустые глаза старлея были отсутствующими, он не слышал ни одной буквы, не понимал, что с ним происходит. Контузия офицера на этот момент была очень глубокой.
В этот миг не молодой старшина связист, с раненой головой прокричал в развалины:
- Вот он, капитан... Роза, я нашел его…
Шеина оставила глухого старлея и кинулась к сержанту. Старлей остался стоять среди руин, глядя на убегающую женщину в военной форме. Роза не видела ни сержанта, ни капитана за кусками торчащих стен, но проскочив по каменно-снежным осколкам укрывших их зданий, стараясь не наступать на убитых, она наконец увидела Васильева, сержант пытался услышать его сердце, расстегнув полушубок и склонив к его гимнастерке окровавленные бинты вместе с седой головой.
Когда Роза подбежала к ним, сержант поднял голову, украшенную не только грязными бинтами, но и густыми кавалерийскими усами, и глядя на нее с улыбкой:
- Сердце бьется… давай-ка его в подвал – дочка…
В это время к ним подбежали еще двое бойцов, затем еще двое, ковыляли и другие, но не все могли помочь, они сами нуждались в помощи. Солдаты аккуратно подняли командира, бережно, насколько это было возможно понесли в уцелевший, ни смотря ни на что, подвал. На часах радистки было 9 часов 32 минуты. Со всех сторон Тарусы слышалась активная стрелковая канонада, где-то громко прорывалось «Ура».
Вокруг развалин не было видно живых немецких солдат… Колодяжный сидел на камне под обрубком почерневшей от пожара стены, голова качалась, взгляд был уперт в какую-то точку, остатки автомата по-прежнему он держал в правой руке. Роза подошла к старлею, тронула его за плечо. Он медленно поднял на нее взгляд с подтеками крови. Роза подняла его руку, присела и положила ее на свои плечи, Колодяжный привстал… Роза повела офицера в подвал помогая преодолевать изрытые воронками метры развалин… автомат продолжал болтаться в его руке.

Остатки роты капитана Васильева, наступающими подразделениями были обнаружены через сорок минут. Но командир наступающей роты не стал задерживаться для оказания им помощи. Зачищая город с севера, он получил приказ выйти на центральную площадь города, площадь Ленина. Не смотря на обстрел, рация у сержанта Шеиной продолжала работать, Роза сумела сообщить, о ситуации, и о ранении командира. Она перевязала Капитана, настелила полушубков, снятых с убитых бойцов, и ими же его аккуратно укрыла, стараясь сделать все, чтобы командир не замерз.
Почти все два десятка бойцов, оставшихся в живых после страшной бессонной ночи, были ранены, половина тяжелые. Шеина сопровождала капитана до самого госпиталя, и там-же в подсобочке, среди бинтов и медикаментов уснула, когда Васильева положили на операционный стол, сидя на мешке с чистыми нательными рубашками прислонившись головой к коробке с лекарствами. Когда Роза проснулась, оказалось, что Капитана с санитарным транспортом срочно отправили в Москву, в госпиталь.
А Таруса к тому времени была уже наша. По городу маршировали коробки советских подразделений, выдвигаясь на запад в сторону Калуги. Танки растаскивали брошенную немцами технику, иногда мешающую движению резервных войск, спешащих на новые рубежи передовой. Во многих местах работали саперы. Стремительное Московское наступление успешно теснило серые полчища Европейских варваров на запад, очищая от смертельного врага все новые и новые селения нашей Родины. Короткий декабрьский день освобождения старого русского городка Тарусы, девятнадцатое декабря 1941, стремительно шёл к вечеру, прекращая стрельбу на улицах маленького провинциального городка. Более полутора месяцев фашисты топтали улицы города с 24 октября по 19 декабря 1941 года.
Часть 4.
Строка длинною в жизнь.

Глава 1. Письма.

1.1 Петька.

В глухом углу Калининской области на северо-восток от Калинина, еще в старые, правильнее сказать, древние времена расположился самый северный городок области - Весьегонск. К концу 1941го уже многих сынов проводил он на треклятую войну. На многих из них уже и похоронки прийти успели. Слезы… слезы, ожидания, страх – какая весточка придет ко двору завтра… Но письма с фронта шли и добрые от воюющих солдат, принося в дом радость и поддержку в ожидании защитника. Приходили повторные письма, великой радостью наполняя надежду матерям, женам и детям на победу и возвращение мужика в дом Родной.

...В окно сильно постучали, до дребезжания стекол в соседних окнах.
- Василий там кто-то сейчас стекло разобьет – забеспокоилась Клава. –затем подбежала к окну и глядя на улицу… - Сейчас Василий выйдет. – громко крикнула, через вставленную вторую, на зиму, раму на улицу. - Вася почт(о)льонша это, Господи, неужто, что-то случилось… Ой, пошли скорее, Василий, чего тянешь-то.
- Да иду я, иду… Дай валенки одену. – Василий уже сидел на койке и одевал теплую обувку.
Клавдия опрометью, прямо в тапках из овчины метнулась за дверь к почтальону, не смотря на солнечный морозный день.

Клавдия выскочила на улицу даже не накинув платка, а холод не жалея воздуха превращал дыхание в густой пар.
- Клава… смотри… письмо с фронта… Вам письмо-то… - почтальон не уверенно протягивала Клавдии треугольник… Такие письма уже приходили в Весьегонск, от тех… кто писал с окопов, где достать конверт было невозможно.
- …А, от кого… с фронта…? У нас и не служит никто сейчас. Она со страхом смотрела на потертую бумагу письма и не решалась его взять в руки.
Присмотревшись к надписи на бумажном треугольнике увидела «Платоновым. Василию».
- Да Вам это, вам… На возьми…
Почтальон, чуть ли не вкладывала в руку Клавдии письмо солдата. Клава взяла треугольник.
- …Радоваться надоть, это письмо солдатом писано. У солдата ведь конвертов в окопе нету, чего ты растерялась. – почтальон, соседка Анисья, несколько секунд молчала, наблюдая с каким страхом Клавдия смотрит на невиданное, до селя, письмо, не уверенно лежащее в ее ладони. – Чего ты боишься глупая, смотри штемпель отправки свежий… В порядке солдат-то… По-моему, позавчера из Твери выслано, по крайней мере штемпель-то Тверской, …тьфу ты Калининской, не приведи Господи… Я как увидела письмо-то, когда новую почту разбирали, сразу к тебе, как к подруге, думала обрадую…
- …Но у нас в армии нет никого из близких… - Клавдия выражала полную растерянность и недоумение.
- Ну ты и дура… Это ж от Петьки письмо, от сынка твово родимого, иди, читай скорей.
Клавдия стояла очумевшая. Смотря на буквы их фамилии, коряво написанные химическим карандашом. В это время скрипнула калитка и появился Василий.
- Ну, что, Анисья, случилось? Так стучать стекло разобьешь…
- Тебе бы только спать. Вон… письмо от Петьки. Идите читайте.
- Так ведь Петька в Калинине на Вагонном заводе работает, чего ему писать-то.
- Какой завод Вася? Калинин под немцем был, его освободили полтора месяца назад. Петька Ваш наверно в армию подался, поди воюет уже давно… Вот письмо Вам прислал. Радоваться надо.
- … Ой… Ты чего говоришь-то… - у Клавдии на глазах появились непрошенные слезы. Лицо ее исказилось в испуге и боли. – Вася… - она посмотрела на мужа, умоляюще вопросительным взглядом, слегка махнув правой рукой, в левой держала солдатский треугольник. Ноги женщины подкосились… - Петя… - Клава чуть не плакала, протягивая к мужу солдатский треугольник…

Все сидели за столом на кухни у горячей русской печи, Анисья читала письмо. Василий курил папиросу и сурово смотрел в пол. Клавдия сидела покорно, положив руки на коленки. Глаза мокрые, в руке платок, частенько поднимающийся к носу и глазам.

«(С)дра()ствуйте папа и мама.
Се(в)одня немцы бомбили калинин мы се()час разбираем развалины. Перекур. Нам сказали письма домой написать кто хочет. У меня все в порядке. Не болею. Завод встал с неделю назад. Все работали на укреплениях. Я варил еж(ы) противотанковы(я), я ведь сварщик. Се(в)одня меня забрали в (а)п(а)лчение завода. Мы (ф)се теперь солдаты. И винтовки уже дали. Учили нас тут пару дней ползать да стр(и)лять. А утром бомбежка была. Нас послали на развалины людей доставать. Но се(в)одня к вечеру будем в окопах.
(Дальше пару кривых зигзагов)
Извините (ш)то не дописал опять бомбили гады. Весь город разбили. Столько домов горит. Сейчас придут машины и мы поедем в Даниловское. Надо кончать писать. Письма на отправку собирают. Пока мама и папа как смогу так опять напишу. Сашке и Кольке и Катьке привет»

Анисья замолчала… В избе стало совсем тихо… печка уже протопилась и дрова тоже не трещали, и не чему было нарушать тишину… Василий по-прежнему курил, уже не первую, папиросу, заполняя кухню дымом. Колька и Сашка подпирали колоду двери в переднюю комнату. Клавдия всхлипнула и кулачками закрыла глаза, захлебнувшись своим дыханием.
- …Ну-ко, число-то он там не поставил…? – пробурчал через дым Василий.
Почтальон внимательно присмотрелась в письмо…
- …Никак… двенадцатое… октября… - И Анисья подняла растерянные глаза на Василия.
Оба смотрели друг на друга, и никак не могли понять, что сейчас прочитала почтальон.
- … а сегодня какое…? – не уверенно спросил старший Платонов.
- … Так ведь двадцать первое… января. Сегодня Ленин… – Она опомнилась и договаривать не стала. Анисья опять опустила глаза на потертый листок. – 12 ок-тяб-ря…
Тишина опять звенела в доме Платоновых. А в комнате ходики подсказывали …тик-так, …тик-так.
Клавдия выдохнула и заревела в свои кулачки… Сашка и Колька растерянно переглянулись, но продолжали подпирать косяк двери. Катька в комнате сильнее вжалась в угол кровати. Василий, затянувшись остатками очередной папиросы:
- …Ну-ко, дай-ка, слепая что ли… - он взял письмо и стал присматриваться своими еще острыми по зрению глазами. - …двенадцатое …октября… - и опять присматривался к написанному, но в письме было написано именно то, что они читали. – так это, что… это осенью еще писано-то…?
Никто не решался ответить отцу…

Анисья вышла за калитку Платоновых. Под ногами приятно хрустел свежий чистый снежок. Холодный воздух был прозрачен и сразу схватывал щеки, острый, с тепла избы, перехватывал дыхание. Дрожащими пальцами женщина вытащила из кармана платок и промокнула набухающие, в уголках глаз, слезы. Быстрым шагом Анисья пошла к себе, жалея, что принесла Платоновым это письмо. Это оказалось холодное письмо, оно было очень холодным. У Анисьи болела душа, мышцы стали ватные. Она отчетливо понимала, что Петьки Платонова, который уже как шесть лет назад уехал в Калинин, работать на Вагонный завод, вряд ли приедет погостить и порыбачить, как он делал каждый год – летом, обычно в конце августа, когда летела утка.
- Тетя, Анисья, - услышала она голос Сашки Платонова отойдя от калитки Клавдии не более двадцати шагов. Простоволосый Сашка догонял ее бегом, и тянул ей буханку хлеба. – Мама сказала Вам передать за весть хорошую от Петьки. Хлеб свежий. Мама сегодня утром пекла.
- Да зачем это, Саша. – не зная, что делать сказала Тетка Анисья.
- Как зачем, …раз новость хорошая, то возьмите тетя Анисья. Так положено.
Анисья не уверенно взяла, еще теплую, буханку.
- Спасибо сынок.
И Анисья быстрым шагом двинулась дальше надеясь, что простоволосый Сашка, в холодном тумане слов, не заметил ее не уверенных слез. А Саша еще смотрел ей в след, хмуря густые брови и насупив губы, все думая про Петьку. С одной из веток березы соскочил молодой снег упав ему на плечо свитера, задев горячее ухо, Сашка поёжившись отряхнулся и медленно пошёл в дом.

…Мать по-прежнему рыдала ни кого не стесняясь, Отец по-прежнему курил, и смотрел в окно, сидя напротив рыдающей матери, на своем обычном месте, где только что сидела Анисья и читала письмо, Колька ходил по комнате с недобрым выражение лица, Катька как мышка забилась в угол кровати и сидела, замерев, не произнося ни слова. Александр сел на табуретку. Минуты три ничего не менялось, только Николай опять подпер колоду двери и смотрел на Мать.
Клавдия вдруг перестала плакать, села прямо, глядя на свой заплаканный смятый платок, глубоко вздохнула, сложила платок по диагонали, положила его перед собой на стол, начала выглаживать линию сгиба хронически уставшими пальцами.
- … Наш Петька… - она несколько мгновений молчала – …живой, здоровый… - медленно говорила она - Он ошибся, вместо января написал октябрь. – Какое-то время опять молчала, выглаживая складку платка. – …Ну –так бывает. – всхлипнула - …Ну раз солдат… пусть Родину защищает, это тоже нужно делать, тем более, война-а-а-а… - Клавдия опять заплакала, но тихо.
Среди родных опять висело молчание, разбавленное тихим всхлипыванием матери.
- …Правильно, Клава, пусть защищает… - Василий полез в пачку за очередной папиросой. Пальцы слегка не слушались от безмерного внутреннего напряжения мужицкой души, не выплескивающей наружу страх и отчаяние…

1.2 Письма дошли.

…Лида опять смотрела в окно поезда, который двигался между Калинином и Москвой, но теперь он ехал не в Калинин... Лида и Соня ехали в Клин. В этот подмосковный город, недалеко от Калинина, было адресовано последнее письмо, которое оставалось у них на руках из авоськи с хлебом. На главпочтамте им сказали, что Клин тоже сильно разбит. Девочкам сказали, что почта там еще не работает, и когда будет работать – неизвестно. Письмо пойдет через Москву, когда придет в Клин, даже господь, которому все молятся, но которого, почему-то говорят, нету, знать не может. А вот затеряться письму легко в этом не простом путешествии. Лида, подумав, решила отвезти его сама, а Соня, когда узнала упросила маму к ней присоединиться. Клин ведь рядом, всего два, три часа на поезде. Очень хотелось Лидочке заехать в Москву, повидать Зинаиду. А на вокзале для поездки в столицу потребовали специальное разрешение, оказалось, что в прифронтовую Москву просто так не пускали. Лида расстроилась, но делать было не чего, и они ехали в Клин, а за окном их вагона мелькали сгоревшие дома с торчащими черными обугленными бревнами, сгоревшая наша и немецкая техника, искореженные взрывами пушки и вагоны, изрытые окопами, припорошенные снегом поля и огороды… снятые с дорог противотанковые ежи. Время от времени попадались кресты на братских могилах.

--------------------------------------

…Три недели разносили девчонки по всему городу письма, сначала до нового года, потом после. Делали это либо перед работой, когда надо было в госпиталь идти в ночь, или после работы, когда работали в первую смену. Почта еще не работала. Весь замерзший город был разбит, руины обильно засыпаны снегом, а расчищали только те улицы, которые были нужны для прохода на запад советских войск.
Легче всего находились адреса по домам частного сектора в поселках где бои не прошли по улицам артиллерийским катком. Если адресат был жив, то слезам радости не было конца, а отпускать девчонок долго не хотели. Были письма, которые передавались родственникам, или соседям, из-за гибели адресата, или потому, что он ушел на войну. Сложнее было в центральных районах города, где кипели страшные бои.
Девочки не только с трудом находили по адресу дома, трудно было найти улицы, иногда срубленные до первого этажа, и когда адрес все-таки находился, очень часто дом был разрушен и кроме ветра и мороза там никто уже не жил. Много жителей просто ушли из города, убегая от смерти, те кто оставались, приспосабливали для зимовки оставшиеся здания, где можно было несколькими семьями, как-то перезимовать, разместив буржуйку и сжигая в ней искореженную мебель, конечно в тесноте, но так было теплее. И если вдруг среди десятков чумазых, голодных людей находился адресат, было это великим счастьем, как для самого адресата, будь то старик, или подросток, или женщина, так и для Лиды с Соней, которые несли это счастье людям. И никому было не важно – жив ли отправитель, или нет, видели люди, что происходило в том уже далеком октябре 1941 года на улицах их родного города. И перечитывали они это письмо без конца, радуясь ему как дети радуются маме и папе.
К рождеству осталось полтора десятка писем, адресованных по селениям Калининской области, два письма были в Москву, три письма в города Советского Союза, и было письмо в Клин, два десятка писем с адресами Калинина, но найти адресатов так и не удалось. Зато в городе опять начал работать главпочтамт. Одиннадцатого января Лида с оставшимися письмами пришла к Советской площади. Междугороднюю корреспонденцию Лида отправила как положено через почтовый ящик. Письмо в Клин она решила отвезти сама. С письмами, адресатов которых она не нашла в Калинине Лида пошла к начальнику почты. Сначала начальник почты никак не понимал, откуда у нее эти письма, половина из которых были без конвертов в виде солдатских треугольников. Но не длинный рассказ Лиды поразил женщину наверно до самого сердца. Суровая женщина не ровным голосом пообещала, что обязательно адресатов разыщет. С тем довольная Лида и пошла домой. Она сильно радовалась, что почти до конца выполнила задание Дяди Леши Тарасова, от которого до сих пор не было ни единой весточки.
Несмотря на мороз и большой, в этом году снег, люди налаживали жить в подвалах, а где и в уцелевших квартирах без стекол с торчащими из стен трубами от буржуек. На Вагонном в двух цехах к новому году начали ремонтировать военную технику, вытащенную из развалин, или подбитую в боях. О запасных частях можно было не заикаться, из двух трех единиц, снятых с заснеженного поля боя, собирали одну. Ни смотря ни на что, еще до нового года первые машины и танки пошли на передовую. Не отставала от Вагонного и железная дорога. Пути отремонтировали еще когда гремела вокруг канонада наступления Советской Армии. Депо начало работать через четыре дня после освобождения. Во второй половине января 42го уже начал ходить пассажирский поезд до Москвы.
…А девочки ехали в Клин. Они обе сейчас работали в госпитале медсестрами, но для того, чтобы отвести людям последнее, оставшееся у них письмо, заведующий госпиталем, дал им свободный день, а если не успеют, возьмут и второй.

Улица Трудовая оказалась рядом с железнодорожным вокзалом, надо было только перейти пути. Как ни странно, бараки, которые образовывали улицу, оказались целы. В один барак было попадание двух снарядов, но он не сгорел, и жители его уже починили после изгнания фашистов. Именно в этот барак и было адресовано письмо. Хрустя валенками по снегу девочки подошли к женщине, которая разгребала снег у входа на крыльцо.
- Простите пожалуйста, Вы не знаете где Родновы живут – спросила Лида женщину.
Женщина не доверчиво посмотрела на девушек.
- А вам кого надо? Сашку что ли.
Лида посмотрела на письмо.
- Роднов Павел Семенович. – прочитала Лида на письме - треугольнике.
- Хоть Павла, хоть Сашку, все равно оба сейчас на заводе. Домой только вечером придут, часам к восьми, не раньше.
Девчат охватило беспокойство. Поезд из Москвы должен идти в Калинин в три часа дня. Получается, что увидеть Павла Семеновича Роднова они не смогут, но при этом у них еще есть четыре часа.
- А вы не скажете далеко их завод? – Спросила женщину Соня.
- Да нет, совсем не далеко, вон по той улице, по Транспортной идите, в завод и упретесь, а там на лево и проходная.

Пешком до проходной оказалось пятнадцать минут.
Девочки зашли в бюро пропусков и поинтересовались, можно ли повидать Павла Семеновича Роднова. На их счастье женщины знали Павла Семеновича. Они позвонили по внутризаводскому телефону, и оказалось, что как раз в это время у Павла Семеновича заканчивалась плавка чугуна и он подойти никак не мог, но мог подойти Александр – его сын. Девочки согласились и стали ожидать Родного Александра. Завод гудел трудовыми звуками литейки, кузни, слесарки, над одним из цехов рабочие наводили крышу, обрушившуюся во время артиллерийских обстрелов, на одном из цехов каменщики восстанавливали угол здания, упавшего во время бомбежки. Строительные работы велись, не смотря на холода, чтобы быстрей восстановить мощности машиностроительного завода.
- Тетя Катя, кто меня ждет. – громко спросил молодой парень, одетый в запыленную спецодежду с беспалой рукой, Худое лицо парня было подернуто угольной копотью, на голове парня была серая каска.
- Да вот Саня, вот эти две девчушки – выглянула в окошко где выдают пропуска, женщина.
- Здравствуйте девчонки – с озорным видом повернулся к ним Саша.
Девочки встали. Но когда Роднов повернулся, как будто стало больше света и воздуха. Лида замерла от неожиданности. Саша смотрел на Лиду, Лида смотрела на Сашу, оба молчали, на лице у обоих была глупая улыбка, глаза, загибая в дуги брови, увеличились в размерах. Оба онемели, и оба больше ничего не видели вокруг.
- Лида… Лидочка, ты чего меня нашла, … что ли?
- Саша, так ты…, и есть Роднов, что ли?
В изумлении, свои фразы они сказали вместе, в одно время, не выходя из столбняка неожиданной встречи, но Саша опомнился раньше. Он медленно подошёл к Лидочке вплотную, не сводя с нее удивленного взгляда, по-прежнему находясь в растерянности, слегка выставляя вперед руки, на кисти одной из которых не было пальцев, и нежно дотронулся до ее полушубка в локтях.
- Лида… - он опять молчал - …как ты меня нашла.
- …Саша – Лида не отрываясь смотрела ему в глаза с улыбкой счастья на лице - …я тебе письмо привезла.
Несколько секунд они опять молчали.
- …Письмо? ... А от кого?
Они опять молчали несколько секунд, и в это время вокруг них, как будто никого не было.
- …Я не знаю… У тебя кто на вагонном заводе работает?
- …На каком вагонном заводе?
- В Калинине…
- …В каком Калинине.
Их фразы звучали как в бреду. А женщины и Соня в изумлении смотрели на двух, в данный момент отсутствующих в реальности, молодых людей… которых кровью связала война…

Это было письмо его старшего брата, это письмо, как и другие рабочие, он набросал на коленке перед отъездом в Даниловское перед разбитым Лидиным домом, откуда Александру, и его семье, уже никогда его не дождаться домой. А попал он на Калининский Вагоностроительный завод по программе повышения квалификации вместе с группой рабочих направленных на краткосрочные курсы за неделю до начала этой страшной войны.

Александр Павлович Роднов вместе со своей страной с восторгом встретил 9 мая 1945 года. Он после войны закончил рабфак, затем Клинский машиностроительный техникум, получив среднетехническое образование, ни на минуту не прекращая работать на заводе. В середине семидесятых годов получил от государства Запорожец новой модели, как его называли - "Ушастый", для инвалидов, как ветеран Великой Отечественной Войны. Иногда подвозил меня в школу, или до магазина за продуктами. Наши семьи жили в частном секторе поселка Чепель города Клина и были добрыми соседями. Когда в праздник Отцы, воевавшие и не воевавшие, выпивали сто грамм, иногда мы - мальчишки собирались вокруг взрослых и слушали, как они рассказывали путанные байки, среди которых были грустные и веселые были, в том числе и про войну. Именно там мы узнавали и про бесстрашную веселую Лиду. Дядя Саша ушёл из жизни на рубеже веков, на рубеже тысячелетий.

Глава 2. Два месяца ада.

2.1 Страх.

…Курочкина лежала на полуторной кровати на животе раной вверх. Марина Николаевна все бегала вокруг замученной крестницы, смахивая надоедливые слезинки, стараясь угодить любому ее желанию, любому ее движению, которых у, бывало ранее, капризной Лиды, почему-то и не было вовсе. Марина Николаевна вообще не знала Лидочку такую. Открытая девочка стала замкнутой. Доброе лицо стало озабоченным.
Словоохотливость, которую трудно было остановить, куда-то исчезла, теперь слова из нее надо было добывать, не хотела Лида говорить, в глубине глаз жила безграничная ненависть к проклятым фашистам, а в улыбке, которая все равно любила Лидино лицо, не было радости, там была задумчивость и страх. Ее улыбка стала сильной, необычайно сильной, ее улыбки можно было испугаться, если не знать насколько она добрая девочка… девушка… Лида перестала быть девочкой, она становилась сильной женщиной, которая не простит врагу поругание страны, разрушенного родного города, сотен облитых кровью мальчишек, по телам которых она ползала, вся измазанная их еще не остывшей красной кровью, весь вчерашний день. Лица этих солдат смотрели на нее с благодарностью и сожалением, что они не смогли защитить ее город.
Соня готовила кашу, и чистила от пера только что зарезанную курицу, чтобы сварить Лидочке куриный бульон. Пригревшись в тепле топящейся печки Курочкина быстро уснула. Под одежной вешалкой на табуретке лежала Лидина боевая сумка с медикаментами для перевязки и лечения приблизительно на неделю, а на одежной вешалке по-прежнему висела авоська с очень белыми не отправленными письмами, и не знали женщины, что теперь с ними делать.

Еще три дня, после Лидиного ранения, в Калинине кипели уличные бои. Превосходство по численности атакующих на отдельных направлениях доходило до 20 кратного, но кто это считал в те кровавые дни. Пятнадцатого октября в правобережных, южных районах города остались только очаговые места сопротивления, не сдающихся советских подразделений, бьющихся до последнего вздоха, до последнего патрона, уже и так добытого у убитых врагов оружия. Само правобережье полностью оказалось оккупировано фашистами. Дорошиха еще три дня не пускала через себя немецкие войска, перемалывая и перемалывая атакующих. Остатки малочисленных героических подразделений обороны, оставили город только 17 октября.

Восемнадцатого октября впервые по их улице прошли немцы. Они настороженно двигались по улице за танком, опасаясь, что из очередного двора их встретит пулеметная очередь. Марина Николаевна и Соня со страхом наблюдали это событие в окно, сделав все, чтобы перепуганных до спазма в ногах женщин, невозможно было увидеть с улицы. Не далекая канонада не утихала ни на следующий день, ни через день, ни через неделю. Бои не прекращались в пригородах Калинина ни на минуту, они затихали и разгорались вновь.
Из дома никто старался не выходить. Еда в избе пока еще была, в подполе картошка на зиму заготовлена вволю, овощи, квашенная капуста, компоты, варенья… припасы имелись, а вот дрова были нужны, холодная в этот год была осень, после пятнадцатого октября сильно похолодало, как будто и погода обиделась на завоевателей, а завалинки дров находились только в дровянике у сарая. За ними приходилось выходить, настороженно прислушиваясь к стрельбе, которая звучала со всех сторон. Казалось, что природа, как и люди, насторожилась. Холодная погода второй половины октября, чуть ли не заморозки, заставляла топить печь каждый день, да не по одному разу.

На самом деле немцам так и не удалось по-настоящему захватить город. На северо-западных окраинах, в недалеких пригородных деревнях по-прежнему сопротивлялась не сильная оборона красноармейских подразделений, не оставляющих свои позиции может быть потому, что до них не дошёл приказ об отступлении. Полностью оккупированными, с созданием оккупационной инфраструктуры, с выборами бургомистра, оказались только правобережные, южные районы города, Затверецкий район, и центральная часть Заволжского района города. Но из-за неустойчивой боевой ситуации немцы в Заволжском районе выборы проводить не стали. А в Затверечье был организован всего один выборный пункт, куда сгоняли людей с соседних улиц. Охранять большую территорию немцы не решились.

На Бежецком шоссе, созданному Калининскому фронту удалось надежно остановить продвижение врага.
В двадцатых числах октября на северо-западе от Калинина опять дали разверзлись ужасной канонадой удаленных беспощадных боев. Канонада, усиливаясь и ослабевая не прекращалась сначала 21го, затем 22го октября. А 25, 26 октября вокруг поселка Вагонников опять шли бои. Мимо дома Тарасовых, то в одну сторону, то в другую проезжала различная немецкая техника, пробегали подразделения немецких солдат. Как потом стало известно, отступавшие немецкие танки были прижаты в районе Дмитровского болота (между дер. Черкасы и Щербовым). 70 немецких танков здесь были выведены из строя, или уничтожены. Вокруг пригородных деревень и поселков не смолкая гремели недалекие взрывы и не смолкала ружейная стрельба. В итоге 27 октября наши опять заняли Дорошиху, выбив немцев на подступах к железнодорожному мосту. Именно там, где 14 октября воевала Лида…

Конечно населению не было известно, что происходило на Ленинградском направлении в конце октября. Притаившимся в своих домиках калиницам, попавшим под оккупацию. Трудно было себе представить, что Советское командование, с образованием Калининского фронта, сумело организовать мощное танковое соединение, и совершить танковый рейд, под командованием Ватутина, по немецким тылам и частям, движущимся в направлении Ленинграда, сминая немецкие ударные порядки. Мощным кулаком, прихлопнув фашистов под селом Медное, в 20 километрах севернее областного центра. Затем маршем, не сбавляя натиска, танковые порядки вышли к пригородам Калинина, выдавив танковые армады врага в болото, и стремительно выйти к Вагонному заводу в районе станции Дорошиха, затем сумев там надежно закрепиться. Наши уже не отдадут эти позиции фашистам ни ког-да. Продолжая на немцев военное давление, постепенно, улица за улицей, вытесняя фашистов из укреплений в разбитых зданиях, преодолевая дзоты, к началу ноября выйдя на рубеж улицы Скворцова-Степаново, отдельными опорными плацдармами дотянувшись до улицы Благоево, освободив, таким образом чуть ли не половину Заволжского района большого города.

Лидина рана постепенно заживала. Несмотря на то, что женщины старались как можно внимательнее экономить медикаменты, которыми сопроводили раненную девушку в медсанбате, лекарства неизбежно таяли. Марина Николаевна уже и народными средствами пользовать начала, разрежет картошку, и наложит на затягивающийся с трудом багровый Лидин шрам, чтобы снять с раны жар… а в общем рана заживала хорошо, лишь бы какой-нибудь шальной снаряд не попал в избу. И с большим страхом женщины боялись непрошенного визита в дом. Боялись, что однажды постучат в их дверь непрошенные гости прикладом автомата. …Видимо недосуг было оккупантам до притаившегося населения, никак они не могли закончить бесконечные позиционные бои с возникающими и возникающими отрядами красноармейцев и ополченцев.

В годовщину Великого Октября 7го ноября 1941 года, сразу как на сером холодном небе, с которого со вчера сыпал снег, посветлело, на их улице шел бой. Уже Немцы, отступая перебежками, отстреливались от наступающих на них красноармейцев. Пуля попала в стекло окна, звонко разбив стекло летней рамы маленькой дырочкой с расцветшей в разные стороны розочкой с острыми лучами, а стекло зимней рамы вдребезги. И, лопнув звуком как раздавленный клоп, вошла в тесаное бревно деревянной стены. Через несколько секунд по стене опять глухо про цокала автоматная очередь с уличной стороны дома. Через несколько мгновений послышался резкий звук, расщепляющейся под пулями, доски фронтона кровли, и опять по другой стене стукали пули…
Женщины лежали на полу. Мрина Николаевна одной рукой пыталась подсунуть под себя голову Сони, другой рукой шарила по голове Лиды, как бы надеясь, что ее ладонь спасет Лидину головку если прилетит грозная пуля… Бой шел недолго, но Тарасова не давала девочкам вставать еще минут десять, а потом сама подползла к окну и внимательно всматривалась в серое утро, занесенное ранним снегом. На белом свежем снегу за их уже прозрачным на зиму палисадником лежали два убитых фашиста.
Женщины не зажигали в этот день и в этот вечер в избе ни керосиновую лампу, ни свечи, ни лучины, старались не перемещаться перед окнами, они даже печку топить не стали, опасаясь, что дым из трубы может обратить внимание на их дом. через час сильная ружейная пальба удалилась от их дома, женщины встали на ноги и занялись домашними обычными делами, Лида пыталась выковырять пулю из бревна, которая пару часов назад разбила стекло, но ей это не удалось. Марина Николаевна загородила разбитое стекло подушкой. И опять потекли тревожные ожидания, разбавленные страхом и мутными представлениями, что ждать завтра, что ждать через неделю… чего произойдет через месяц или год, и где сейчас Дядя Леша: муж, отец, крестный.

2.2 Не могу ждать…

Только через день Лида, как мышка, хоронясь, вышла на улицу за дровами, озираясь внимательным взглядом в разные стороны. Положив охапку дров на пол перед печкой, пошла еще за одной охапкой. Выйдя на улицу Лида прислушалась к не близкой ружейной перестрелке, редко разбавленная гаубичным или минометным взрывом, и как ни странно она понимала и различала, где взрыв от гаубицы, а где минометный, крепкой оказалась наука боев на Дорошихе. Ей нестерпимо хотелось посмотреть, что изменилось вокруг, ведь они уже два дня не высовывались на улицу.
Через страх и непреодолимое желание жизни, таясь, медленно подошла к калитке. Улица была совсем пустынна, с неба, уже не прекращаясь несколько дней падал снег редкими крупными снежинками. Лида несколько минут рассматривала белую пустую улицу в полной тишине не близкой стрелковой канонады, и где-то далеко, далеко глухой канонады не частых артиллерийских разрывов. Страх постепенно уходил. На свежем снегу улицы не было видно ни единого следа. А убитые фашисты продолжали белеть на дороге белыми буграми ледяного снега. Лида не торопясь пошла во двор. Она прошла мимо дровяника, мимо сарая, по неглубокому снегу дошла до соседского забора. Ни души… нет ни птиц, нет ни собак, ни кошек, одна неприятная белизна редкого снегопада. Нет даже ветра, и воздух как будто замерз. Вокруг можно слышать, как на землю ложатся снежинки. Все замерло, только страх разливался по молодому раннему снегу соседских огородов. Он ложился на пустые ветки яблонь и своими невидимыми волнами сжимал девичье сердце до тупой не понятной боли, в щелкании и стрекотании стрелкового оружия где-то в стороне заволжских бань на Ленинградской заставе.
Нанося домой достаточно дров, чтобы еще два, три дня не выходить на улицу, Лидочка принялась за воду, наполнив колодезной водой два сорокалитровых обливных бака, затем начала раздеваться. Снимая Валенки Курочкина замерла. Лида вдруг задумалась о том, что вокруг немцы, она отчетливо понимала, что эти убийцы ее близких, разорители ее родного города теперь окружают ее повсюду, но при этом позавчера красноармейцы прогнали их по улице в сторону Заволжских бань, и на улице она отчетливо слышала звуки не далекого боя: «…Значит наши бьются с немцами. И где-то недалеко бьются… А мы что теперь, так и будем прятаться, пока кто-то из них не победит… А если немцы победят… опять будем ждать… а чего будем ждать… чего мы ждать-то будем тогда…». В душе, где-то рядом, рядом с сердцем становилось очень больно.
Скинув Валенки и приставив их к стене, не снимая ни платка, ни полушубок, Лида медленно подошла к дивану и села с суровым выражением лица, медленно развязывая платок. Марина Николаевна обратила внимание на задумчивость Лидочки, чистя на кухне картошку. Она до сих пор никак не могла привыкнуть к изменившемуся Лидиному характеру. Не могла привыкнуть к ее появившейся скрытности и молчаливости.
- Лида. Случилось что? – Лида молчала.
Лида продолжала молчать, напряженно о чем-то думая.
- Там все в порядке во дворе-то – Марина Николаевна бросила в воду очищенную картошку и стала внимательно смотреть на Курочкину. А Лидочка по-прежнему сидела на диване с суровым напряженным выражением лица, и как будто хотела ответить крестной, но не могла.
- …Марина Николаевна. – Лида опять не знала, что сказать Тарасовой. – Марина Николаевна… Мне надо наших солдат найти…
В доме стало очень тихо.
- Наши воюют совсем рядом… где-то на Ленинградской заставе воюют. Вон перестрелка уже третий день не стихает. Мне надо наших найти. Я же медсестра, а там и раненые, и убитые… Раненых то спасать надо. Мне надо наших найти.
В доме по-прежнему было совсем тихо.
Шли секунды, никто не шевелился. В доме была полная тишина.
- … Не пущу… Я не пущу тебя… Ты же раненая… Рана совсем недавно только, только затянулась…
Марина Николаевна смотрела на крестницу, слезы, не понятно откуда и когда накатившиеся, застилали глаза. Но Тарасова, видела выражение лица Лиды, и в этом выражении читалась абсолютная непреклонность решения взрослой девушки.

На следующий день, Лида, игнорируя неуверенные просьбы Крестной о том, чтобы она осталась, пошла искать какого ни будь командира красноармейца для того, чтобы снова стать медсестрой. Ничего не могла Марина Николаевна сделать с Курочкиной, с непреклонной в своих решениях крестницей.
Не подействовали горькие просьбы Крестной к Лидочке, чтобы не выходила она на улицу, тем более искать наших солдат. «Может быть их уже опять отогнали…» «Может быть – завтра наши опять оставят Калинин…» Как она просила Лиду не спешить… В конце концов Лида села на диван и тихо горько заплакала.
- … Тетя Марина… я за Мишу… тетя Марина… они же Маму убили… они же Папу-пу у… - Лида горько плакала, Марина Николаевна горько плакала… Соня стояла, съёжившись у шкафа и тоже плакала… Бабьи слезы… Бабьи души… Все подмяла под себя война. Ничего не оставила она Вам, Дорогие Вы наши женщины, ни ласки, ни радости… только страх, горе, страдания… После этих слез перестала Марина Николаевна отговаривать крестницу. Вечером молча приготовила ей теплую одежду, проследила, чтобы валенки, шаль и шерстяные носки лежали на лежанке печки, да не на камне, а на сухих тряпках, а полушубок вывернула до утра наизнанку.

В холодном воздухе пустой улицы цокала ружейная перестрелка. Два немца по-прежнему лежали на дороге занесенные снегом, один совсем рядом с палисадником Тарасовых. Лида двигалась в сторону перестрелки от одного пустынного перекрестка улиц к другому. Опять убитый солдат, и не понятно немец это или красноармеец… опять убитый замерзший солдат, еще двое убитых. Лида уже их прошла… вдруг она подумала: «А ведь у убитых должно быть оружие? ...» Она остановилась, оглянулась на снежные бугры, бросила испуганный взгляд по сторонам.
Какое-то время Лида стояла не двигаясь, смотря на свои валенки, потом опять посмотрела на убитых, за лежащими в снегу прямо в продолжении ее взгляда чернел, в свежем белом саване, остов сгоревшего дома, бревенчатые стены не догорели до конца, и над глазницами разваленных черных окон возвышалась черная труба печки, подпирая серое небо. В душе Курочкиной опять заклокотала злость, она опять мысленно увидела над черной трубой сгоревшего дома черный самолет, с белыми крестами который убил ее детство. Лида с трудом сдерживала в груди стон, зажмурив глаза. Но секунды отчаяния прошли быстро.
Лида решительно подошла к убитым, с опаской, варежкой сбила снег с головы заледеневшего солдата, стало ясно, что это немец по пилотке, натянутой на уши. И стало ясно, что, под носком валенка, лежал немецкий карабин. С внутренним страхом Лида подняла карабин.
Он оказался очень тяжелым. Сознанием, в этот момент, девчонка поняла, что не умеет им пользоваться и даже представить себе не может, как из этой тяжелой железки нужно стрелять, хотя лихорадочно пыталась вспомнить занятия по военной подготовке, которые им преподавали, шутя в институте и которые для нее были совсем не интересны. Было совершенно ясно, что разобраться с винтовкой не сможет. Девушка бросила оружие и опять оглядываясь по сторонам хотела поспешить дальше по пустынным улицам, но в этот момент услышала странные звуки.
Звуки были не близкие, они шли, как будто со следующей улицы, через квартал. Девушка быстро перебежала перекресток и притаилась у угла палисадника углового дома, всматриваясь в белизну следующего перекрестка поселка. Через несколько секунд Лида поняла, что это усталая лошадь тащит тяжелую подводу. Еще через несколько секунд на перекресток вышел красноармеец, осмотрев улицы в разные стороны, после чего махнув рукой движущемуся по той улице, но еще не видимому Лиде, обозу. Еще через пару десятков секунд обоз показался на перекрестке. Проехала одна телега, затем вторая, третья. Телеги сопровождали пара десятков солдат. Когда последняя телега скрылась с перекрестка, Лида вышла на улицу и побежала догонять обоз.

До замыкающих бойцов оставалось совсем не много, может быть двадцать, шагов, когда один из солдат бросил взгляд за спину, назад, вдоль улицы. Он увидел Лиду, как ошпаренный, резко разворачиваясь вскинул, на изготовку с плеча, винтовку, крича:
- Стой! Кто идет?! – передергивая затвор…
В следующий миг кто-то из солдат упал в снег, передергивая затвор винтовки, кто-то присел на колено, и с колена приготовился встретить бой, кто-то отнесся к этому равнодушнее, но все равно отреагировав, сомневаясь, в неизбежности боя, видимо уже из своего военного опыта зная, что подкрадывается враг по-другому.
Лида замерла. Первые секунды полного молчания перед направленными на нее винтовками.
- Товарищи военные, я вас догоняю… – несмело произнесла симпатичная девушка.
Кто-то из солдат поднял ствол винтовки вверх. Кто-то еще оставался на изготовке, но всем было уже понятно, что боя не будет. К успокоившимся бойцам подходил командир.
- Что у вас тут происходит бойцы? Чего встали? – спросил офицер, подходя к тревожному месту, держа в руке приготовленный к бою пистолет, но видя уже улыбающиеся лица солдат.
Щека худого лица лейтенанта была перечеркнута большим свежим, недавно затянувшимся, шрамом от верха уха до подбородка. Он посмотрел на Лиду. Было трудно определить его возраст, он казался молодым, но движения выдавали будто бы бывалого человека.
- Ты чего девица, здесь делаешь. – мгновение помолчав: - Не время сейчас гулять-то. Шальная пуля куда угодно прилететь может. Шла бы ты домой красави… - командир замолчал, пристально всматриваясь в черты девичьего лица: - …Господи, Лидочка, не ты-ли: - убирая пистолет в кобуру медленно подходил лейтенант к Курочкиной.
Лида была смущена, лицо командира казалось ей знакомым, но она никак не могла вспомнить – кто он.
- Не узнаешь… Я же твой командир на Дорошихе был… Правда всего один час, пока ты меня с окопа в медсанбат не утащила. Вон смотри как заросла щека-то… это ведь ты мне ее шила. Ну чего молчишь-то. Признала? Нет? – командир улыбался.
- Товарищ… командир Смирнов: - улыбнулась Лида, обрадованная неожиданной встрече, радостно надеясь, что очень повезло и теперь она без проблем опять станет медсестрой.
- Вот, товарищи красноармейцы, легендарная Лида. Скольких нас, там на Дорошихе, она спасла, из боя вытащила, одному Богу известно. Кстати и меня в том числе… Ты винтовочку-то опусти, опусти: - помахал ладонью Смирнов одному из бойцов, еще держащему винтовку на изготовке. – А ты чего, здесь заблудилась что ли.
- Да нет, что вы, товарищ командир, я живу здесь не далеко.
- А мне сказали в госпитале, что тебя ранили сильно…
- Да зажило уже все, товарищ командир.
- Ну а здесь-то ты чего делаешь сейчас, тут уже передовая недалеко.
- Искала Вас, красноармейцев, хочу опять к вам медсестрой. Я ведь медик, студентка…
- Ну это я еще и с Вагонного знаю, что ты медик, но сейчас не время, милая. Думаю, что правильнее тебе будет домой пойти. Мы ведь теперь не ополчение, теперь мы регулярная воинская часть. И нам некогда, и так уже под задержались. Иди домой. А Калинин мы больше никому не отдадим, не сомневайся. Ну ступай домой. Рад был тебя видеть, Лидочка. – И уже обращаясь к солдатам, разомлевших в улыбках суровым приказным тоном. – Ну. Быстро восстановить движение. Марш. Марш.
Колеса у телег опять закрутились, одна из лошадей громко фыркнула в морозный воздух. Обоз двинулся дальше, доставляя на передовую боеприпасы.
- Ну, Лидочка, счастливо тебе, авось где ни будь и встретимся еще.
Лейтенант пошел вперед обоза обгоняя последнюю повозку.
- Товарищ командир Смирнов - как будто проснувшись громко заговорила Лида:
- Не хочу я дома сидеть от страха дрожать. Товарищ командир, я ведь медик. Могу в медсанбат, могу на передовую. Вы же знаете, что я могу.
Лида шла быстро, обгоняя уже солдат, обгоняя повозку, пытаясь догнать быстро идущего лейтенанта, который поняв, что она не отстанет, остановился.
- Лида – иди домой.
Он повернулся к ней и смотрел очень грозно.
- Вы не волнуйтесь я все смогу, я научусь из оружия стрелять, научусь звания различать…
- Да нельзя тебе к нам, как ты не поймешь, мы ведь не ополченцы, мы воинская часть теперь, военнообязанные…
- Ну… и я тоже буду военнообязанная, я не против.
Некоторые солдаты вокруг них засмеялись.
- Все. Домой и без разговоров. - Офицер развернул ее за плечи и подтолкнул в обратную сторону по движению обоза.
Курочкина повернулась обратно.
В этот момент раздался нарастающий свист летящей мины.
- Ложись, - крикнул лейтенант, и прыгнул на Лиду, повалив девушку на заснеженную дорогу, и сверху на нее навалившись.
От близкого взрыва уши заложило, лошадь третьей подводы, топала своими копытами в метре, полуметре от лейтенанта и Лиды, изо всей силы пытаясь освободиться от тяжелой телеги. Лежа навзничь, Лида видела, как за громом взрыва над ними с лейтенантом, пронеслась вьюжная волна, через мгновение, бросив на ее лице взъерошенный грязный снег. Когда Лида встала с гудящей головой, она увидела, что вторая телега перевернута взрывом, мина разорвалась с правой руки между лошадью и телегой. Груз был тяжелым, поэтому возничие шли рядом с лошадьми не выпуская вожжи. Возничий второй повозки был убит на месте вместе с лошадью, отлетев на несколько метров от места взрыва, рука, на которой были намотаны вожжи, осталась на месте взрыва. Цинки с патронами оказались разбросанными взрывом до самых палисадников домов, в которых частично вылетели стекла. На дороге лежали несколько раненых и убитых красноармейцев. Первую лошадь, не смотря на тяжелый груз, понесло вперед, и возничий никак не мог ее остановить, все дальше и дальше убегая от места происшествия. Если бы Лида не задержала своей привязчивостью лейтенанта, он тоже сейчас лежал бы на снегу, скорее всего убитым, но сейчас он уже громко и четко отдавал приказы солдатам, которые уже собирали разбросанные цинки, разлетевшиеся по сторонам. На некоторых цинках открылись крышки и патроны, как горох лежали на дороге и в снегу.
Курочкина покрутила головой, приводя себя в сознание и возвращая слух, и через мгновение побежала к корчившемуся от боли солдату.

В течении близких минут телега, укатившаяся от места взрыва, была возвращена обратно. Трое солдат и возничий были убиты. Ранены были еще семеро солдат, трое были тяжелыми и не могли самостоятельно передвигаться, еще один был ранен в ногу руку и касательно в голову, но оставался после перевязки в сознании, мог медленно идти, опираясь, как на костыль, на винтовку. Лейтенант приказал солдатам собрать все оставшиеся цинки с патронами и разложить на две телеги приблизительно поровну, но груз, грузовым лошадкам стал, после догруза, не подъемный. Раненых забрать возможности не было. Время, как пружина поджимало доставку боеприпасов. В воздухе стоял мороз градусов пятнадцать. Офицер все понимал, но взять раненых не мог. Всех, кто мог толкать телегу, и легкораненых, в том числе он поставил помогать лошадям. С тяжелыми остался хромой боец, который не мог быть полезным для доставки груза, но мог стрелять из винтовки, и... конечно Лида.

- И-и-и раз... - командовал лейтенант солдатам и возничему, что бы все вместе они тронули с места первую повозку. - Еще ра-а-з... по-шла, пош-ла. Пошла, пошла. Вперед! Молодцы ребята! Молодцы! Все, теперь вторую телегу. Быстрее, ребята. Быстрее. Не спать, быстрее.
Через минуту обе телеги разгонялись в сторону передовой, подталкиваемые не только лошадью, но и пятью, шестью солдатами удалялись от убитой лошади и разоренной перевернутой телеги, недалеко от которой лежали четыре перевязанных бойца, один хромой солдат стоя опирался на винтовку, и несколько убитых, которых собирать времени не было.
- Спасибо тебе Лидочка. - лихорадочно говорил Смирнов, перед тем как убежать догонять повозки. - Чего бы я без тебя делал. Значит давай так, сейчас мы груз доставим, если там на передовой спокойно, сразу к тебе с повозками вернусь, как только их разгружу. Минут сорок, ну час, и я к тебе вернусь. Ты посмотри за ними...
- Не волнуйтесь, товарищ командир Смирнов. Я буду здесь, я все сделаю как надо, не волнуйтесь, товарищ командир.
Лейтенант оглядываясь бежал догоняя обоз...

После того, как обоз уехал, Лида начала стучаться в окрестные дома, жители помогли затащить солдат в избы спрятав их от холода.
Через два дня Лида вольнонаемной трудилась в медсанбате, расквартированным рядом с Вагонным заводом, на территории Вагонного завода его располагать было опасно, так как его постоянно бомбили и обстреливали артиллерией из Пролетарского района города. Не расскажут об этом военные дороги и замерзающая Волга. А еще через неделю там же трудились Соня с Мариной Николаевной и многие другие женщины с их улицы, и не только с их улицы. И не было у женщин страха, который вытеснила из души забота, долг и вера в неизбежную победу. И сумели девочки отдать уже несколько писем из авоськи женам и дочерям уехавших в неизвестность, ополченцев, принявших первый под Калинином бой. И читали эти письма женщины, сначала тайком, со страхом и слезами, только себе где ни будь за занавеской много, много раз... А потом вслух прямо в палате с раненными, и радовались, что не пропали их мужья и отцы, вернулись они через ту первую бомбёжку к ним этими скупыми строками, которые пройдут теперь через всю их будущую жизнь. Радовались, что обязательно строки эти, будут прочитаны их детьми и внуками...

ЭПИЛОГ.

В России очень ясные, чистые, глубокие зори, окаймляющие собой летние короткие теплые ночи.
На Русские луга ложатся туманы… густые как парное молоко. Когда под утро идешь в таком тумане, кажется, что не видно носки мокрых ног. И рано утром через это молоко тумана летит окрест звук острой, отбитой с вечера, литовки, звонко укладывающую сочную, росную траву в густые валки, чтобы к осени было много душистого сена. А значит жизнь не кончается. И проложены будут новые дороги, и новые пути откроются советским людям. И расскажут они друг другу о погоде, о рыбалке, об урожае, …о любви. Появятся на свет мальчики и девочки, озарив своим рождением счастье продолжения жизни в улыбках не только мам и пап, но и ласковых стариков, которые внуков любят больше детей. И продолжится жизнь на просторах Великой Родины. А солнце всем будет светить ярко весело, раздавая свое тепло щедро и детям, и их родителям, и старикам, сидящим на лавочке у дворов, или с трудом полящих грядки, потому, что, не смотря на старость, хотят быть нужными, хотят, чтобы выросла морковка, петрушка для их внуков, а может быть правнуков… Жизнь продолжается.

Но горели в 41м поля и луга Русские, и топтал посевы крестьянские кованый сапог ворога нашего, тучей коричневой заслоняя зарницы на западе – куда ушло солнце. Не туманы легли на Землю Родимую, а дымы упали черные на селения мирные. Заслонили эти дымы и луга, и дороги, и леса. И не было спасения человеку Русскому от коричневой нечисти извергнутой из недр Европы на просторы наши.
Кругом лежало горе.

В России всегда дороги были тяжелыми. Пути длинными, которым конца не видно. И любит человек, родившийся среди красоты эдакой, бесконечность родимую. Каждая дорога из сердца начинается у Росича, и в сердце возвращается. И если порвать дорогу родимую не избежать боли душевной горемычной.

Вы прочитали вторую книгу моих изложений, которые написаны по воспоминаниям моих родственников, соседей, людей, которые окружали меня за долгую жизнь. Этих людей уже нет на Земле. Но они были, они жили с нами, они – простые советские люди спасли нашу Родину от грязной нечисти, которая хотела истребить их… и не было бы нас сейчас на свете, наверно здесь жили бы другие люди, они жили бы другие жизни, но это были бы не мы, и не вы.

Закончился 1941й год. А впереди еще оставалась... целая война.

Продолжение книга 3, повесть «РУБЕЖ»: http://www.proza.ru/2017/07/27/1253

Начало книга 1, повесть «Опаленные войной»: http://www.proza.ru/2016/07/17/112

г. Тверь
Русаков О. А.
27.07.2017

© Олег Русаков, 2023
Дата публикации: 03.08.2023 08:32:15
Просмотров: 1041

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.