Третья странность
Валерий Хлебутин
|
Форма: Пьеса
Жанр: Мистика Объём: 33683 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
ТРЕТЬЯ СТРАННОСТЬ Спустившись по лестнице со второго этажа, Аркадий Ракицкий поправил на ходу галстук, взял из вазочки на кухне часы, надел их машинально и проследовал в маленький коридор, дверь из которого вела в гараж. Всё сегодняшнее утро его не покидало ощущение чего-то необычного. Едва осязаемая тревога была тому причиной. А между тем ничего необычного не происходило, напротив, ясное летнее утро было самым что ни на есть обычным, со своим неизменным порядком: подъём, туалет, завтрак, посадка в автомобиль и отъезд из дома на работу. Но всё же на фоне привычного утреннего распорядка что-то ощутимо тревожило Ракицкого. Он, очень неглупый и чуткий к своему состоянию человек, искал причину возникшего душевного волнения, определить которую в точности Аркадию не удавалось. В последнее время его отношения с учредителями фирмы, президентом и директором которой он был со дня её основания, складывались не лучшим образом. Напряжение на службе медленно, но верно нарастало и в итоге достигло состояния необъявленной войны, доставляя Ракицкому постоянное, непроходящее беспокойство. Беспокойство это стало привычным, вследствие чего незаметно отправилось куда-то в Аркашино подсознание, он свыкся с тем, что оно всегда есть, и почти перестал замечать. Но сегодня вдруг вспомнил с новой силой, так-как добавилось к этому ещё и неприятное предчувствие недоброго, что, по мнению Ракицкого, готовилось в отношении него его недругами. Ему отчего-то казалось, что причина тревоги кроется в событиях вчерашнего дня, которые он не то позабыл, не то счёл, что и вовсе не было никаких событий, из-за которых стоило волноваться. А то казалось ему, что причина была в чём-то другом, не во вчерашнем и не в служебном, а связана с давно позабытым, личным и не вполне сейчас понятным. Одним словом, неясно, из-за чего пустовато и гадко было на душе у здорового и благополучного человека, странным было его сегодняшнее утро. Выехав из гаража и закрыв за собой ворота, Ракицкий медленно двинулся по тихим улочкам между роскошными домами своих именитых соседей. Дорога была хорошо знакома, поэтому не отнимала его внимания и не мешала хорошенько задуматься. Так на автопилоте через пару минут он миновал пост охраны при въезде к себе в поселок, выехал на чистенькое узенькое шоссе, вьющееся среди леса, и привычно взял курс на Москву. Обыкновенно, проехав пост охраны, Аркадий принимался звонить кому-нибудь по телефону, с тем чтобы уж до самой Москвы не расставаться с трубкой. Он взял телефон и набрал номер. Странность сегодняшнего утра нашла при этом первое своё воплощение – телефон молчал. Ни гудков, ни звуков трубка не издавала. Он проверил всё ли в порядке и, убедившись, что табло светится и что номер набран, повторил попытку. Безрезультатно. Причиной он посчитал неисправность набираемого номера и попробовал набрать другой. Результат тот же. Значит, либо мой телефон сломан, либо проблемы у оператора. Минут через пять маленькая дорога соединилась со скоростным переполненным шоссе; машина Ракицкого влилась в общий поток и заняла своё положенное место в крайнем левом ряду. Вскоре, проезжая по эстакаде, Аркадий припомнил, что вчера на этом месте, когда вечером он возвращался из Москвы, его машина едва не попала в аварию. В темноте, двигаясь на приличной скорости, он обнаружил прямо перед собой бетонные блоки, перегородившие левую полосу движения, с которой рабочие теперь снимали асфальт. Только чудом ему удалось тогда объехать препятствие, резко рванув руль вправо. Сантиметры спасли его от неминуемой катастрофы. Блоки эти и сейчас оставались на своём месте, но к утру уже были отмечены страшной приметой: кто-то всё же не миновал их ночью, вокруг были разбросаны обломки пластика и стекла, а рядом, на обочине, стоял вмятый до кабины остов полностью сгоревшей машины. Проезжавшие водители замедлялись на месте аварии, как это обычно бывает, поэтому Ракицкий мог подробно рассмотреть и домыслить детали случившегося несчастья. Проехав страшное место, поток машин вновь ускорился. Аркадий ещё раз попробовал воспользоваться телефоном, но и на этот раз у него не получилось. Он включил радио и испытал вторую за последние минуты странность - радио молчало. Перепробовав на ходу разные варианты, Ракицкий убедился, что с его аудиосистемой в машине беда, поскольку ни магнитофон, ни проигрыватель дисков не возбудили в динамиках ни единого звука. «Что за напасть такая, - подумал Аркадий, - ведь не может, в самом деле, испортиться всё и сразу». Но факт был налицо: радио и телефон отказались работать. До Москвы пришлось добираться наедине с собственными мыслями, что позволило Аркадию настроиться на исследование причины своей потаённой тревоги, давшей о себе знать с самой минуты сегодняшнего пробуждения. День как день, ничего особенного, но при этом обычно ясные планы, без которых Ракицкий не жил и часа, не были ему понятны в точности, они как-то размылись. Размылись также и впечатления вчерашнего дня, которые Аркаша силился, но не в состоянии был сложить все вместе разом. Всё получалось у него, что куда-то выпали подробности вчерашнего дня. Он помнил, что был неприятный разговор с Алимовым, припоминал, что тот грозил ему скорыми неприятностями, но всё помнилось так, словно бы не произошло наяву, а приснилось, и поэтому не было вполне ясным, оставляя сомнение в своей реальности. Вот помнил же он, как накануне вечером чуть не угодил в аварию, это его память держала цепко. А как после уж добрался домой, как его встретила жена, что смотрел перед сном по телевизору, не то чтобы позабыл, просто помнилось всё неявно, фрагментами, так, как помнят утром случившиеся с ними события сильно выпившие люди. Однако именно там, во вчерашнем, ему казалось, кроется причина теперешнего странного состояния. Выходило, что ясным оставался только текущий момент, то есть всё то, что происходит сию минуту, а то, что было совсем недавно, и, что ещё удивительнее, все его сегодняшние планы, представлялись какими-то неопределенными. Аркадий знал точно, что планы наверняка есть, что на работе его ожидают встречи, но во сколько, с кем, по какому поводу – всё в тумане. Такого состояния с ним, здоровым и молодым человеком, каким он себя считал, никогда прежде не случалось. Неужели причиной такого выпадения из реальности стало то, что вчера вечером он слегка поддал с друзьями. Но выпил-то он самую малость. Пил не больше, чем обычно, ведь знал он, что предстояло вести машину домой, а ездить пьяным за рулём не было его правилом. Слегка выпившим – пожалуйста, но пьяным – никогда. Ракицкий попробовал припомнить, что именно пили, и легко восстановил в памяти, что в ресторане с друзьями они заказали дорогой коньяк, что выпил он несколько крошечных рюмок в самом начале встречи и кроме этого уж ни к чему хмельному весь вечер более не дотрагивался. Нет, определенно дело было не во вчерашнем коньяке, который никакого вреда причинить не мог, причина крылась в чём-то другом. Аркадий с тревогой подумал о неизвестной болезни, пугающие симптомы которой явились ему так некстати. Он мысленно нарисовал себе картину лечения у знаменитых врачей, какие-то грязевые ванны представились ему как средство избавления от недуга. И ещё что-то выткалось в его сознании, связанное с излечением, но не принесшее оптимизма. Едва подумав обо всём этом, Ракицкий посетовал сам на себя: что это он вдруг о болезни. Может быть, он и не болен вовсе, и, может быть всё, немедленно пройдет само собой, быстро и неожиданно, как и пришло. «Да и не болезнь это никакая, подумаешь, подзабыл кое-что, а позабывши, встревожился в неопределённости; наверное, не со мной одним такое бывает. Надо собраться, напрячь волю, включиться в дела, в работу – всё восстановится», - так думалось Аркаше, пока он пробирался к месту своего офиса среди запрудивших утренние московские улицы машин. Ещё издали, увидев автомобиль шефа, охрана офиса распахнула ворота, пропустив машину Ракицкого в небольшой внутренний дворик старинного московского особняка. Паркуясь, он заметил, что оба его зама уже прибыли, – их машины стояли на своих обычных местах. Охранник у входа подобострастно с лакейским восторгом поприветствовал: «Здравствуйте, Аркадий Борисович». Быстро ответив, Ракицкий через две ступеньки взбежал к себе в приёмную на второй этаж. Две молоденькие секретарши дружно, не без кокетства поздоровались с Президентом, он ответил и, ни о чём не спрашивая, немедленно прошёл в кабинет. Сев за свой стол, Аркадий первым делом принялся изучать сделанные накануне записи в ежедневнике, справедливо полагая, что, восстановив свои планы, он вернётся к естественному состоянию. И действительно, все записи ему были понятны, всё припомнилось просто и легко, вспомнился и вчерашний жесткий разговор с Алимовым – первейшим из его недругов. Ракицкий сравнил это с тем, когда после долгого отпуска возвращаешься к делам и не сразу понимаешь, что к чему. Так и сейчас, реальность постепенно вернулась, но тревожинка, неизъяснимая, неявная, в глубине его души осталась. Аркадий прагматично решил, что не стоит тратить время и доискиваться до её причин, оставив анализ своего ощущения подсознанию, которое имеет обыкновение действовать само по себе и после уж выдавать вполне понятный ему результат. Надо просто начать работать, всё вернется к норме. Выяснилось, что план дня предполагал проведение традиционного совещания, день, час и состав которого никогда не менялись. В нужную минуту, пришедшую очень вскоре, Аркадий Борисович уточнил у секретаря, все ли собрались в приемной, и пригласил собравшихся в свой кабинет. Просторный совещательный стол готов был принять руководителей различных подразделений Аркашиной конторы, сам он при этом заранее занял председательское место и приветствовал входящих в кабинет. Однако ещё одна, третья странность сегодняшнего дня не замедлила случиться и крайне озадачила Аркадия Борисовича. Наряду с теми, кого Ракицкий ожидал увидеть, к нему в кабинет вошли мало ему знакомые и совсем незнакомые лица. Уже само по себе такое обстоятельство было удивительным, но ещё более удивило Аркадия Борисовича то, что заходили они так, словно бы их присутствие на сугубо узком совещании было делом обыкновенным. «Вот тебе на, - подумалось Ракицкому при виде такой необычности, - Кто бы это могли быть? Неужели Алимов? Неужели началось?» В ожидании провокаций со стороны учредителей Аркадий последнее время был готов ко всему. Он точно знал, что без его ведома состав приглашенных на совещание лиц не мог измениться, но что послужило поводом его решения поменять состав совещания, было решительно непонятно, он просто не помнил об этом. А может быть, это и не было его решением? Значит, тогда это Алимов и учредители приготовили ему обещанный вчера сюрприз. Неуверенность в собственной памяти не давала окончательно развиться мысли о том, что это провокация учредителей. Немедленно выразить своё удивление по поводу состава собравшихся лиц Президенту показалось неуместным. Аркаша, не показывая виду, силился понять, может быть, всё же это он успел созвать к себе такую компанию людей да как-то позабыл об этом. Но тогда возникали вопросы, когда и, главное, с какой целью он это сделал? Понятно было, что память его дала сбой, но в то же время приходила уверенность, что сбой этот уже скоро минует, поскольку он – Аркадий Борисович Ракицкий – в данный момент в ясном уме сидит в своём кабинете, собирается провести совещание, адекватно оценивает реальность и мыслит вполне нормально. Обычно, когда проводились совещания, много места оставалось пустым, теперь пустот не было. Вошедших в кабинет людей оказалось ровно столько, сколько в состоянии был вместить большой овальный стол. Нет Краснова, про себя отметил Ракицкий. Краснов, первый его заместитель, иногда проводил подобные совещания. Он всегда был в курсе всех дел, вот и пришла Аркаше спасительная мысль поручить совещание помощнику, а самому просто поприсутствовать и по ходу, пока Краснов будет председательствовать, разобраться, в чём тут дело. Легкое, ничем не выданное замешательство овладело Президентом. Он не знал, что ему делать без Краснова в присутствии этих случайных для него людей и что говорить, чтобы не попасть в глупейшее положение. Между тем все расселись по местам, и взгляды обратились к нему. Аркаша решил выбрать весь допустимый предел уместной паузы и в молчании осматривал странную компанию, встречая ответные взгляды и находя в каждом определенное, но совершенно непонятное для себя выражение. - А где Краснов? - не обращаясь конкретно к кому-то одному, спросил Аркадий Борисович. - Он не нужен, и его не будет, - последовал ответ. Ответила Ракицкому неизвестная ему дама, ни должности, ни имени которой Аркадий, разумеется, не знал. Именно её взгляд на себе более остальных приметил он, оглядывая мгновение назад своих посетителей. Она обратила его внимание на себя тем, что смотрела на Аркашу так, как смотрят друг на друга хорошо знакомые люди. Но женщина не была ему знакома. Даже необычность, случившаяся сегодня с его памятью, не мешала его уверенности в том, что эта дама ему абсолютно неизвестна. «Кто она такая, чтобы решать, нужен или не нужен Краснов», - подумалось Ракицкому, и он стал мысленно складывать в голове фразу, которой намеревался выразить это мнение наиболее подходящим к случаю образом. Но мнение выразить не удалось, всё та же женщина спокойно продолжила говорить. - Видите ли, Аркадий Борисович, в чём дело, - сказала она ровным голосом радиодиктора, - все мы собрались здесь, для того чтобы решить кое-что, что Вас непосредственно касается, а Краснов к этому не имеет никакого отношения, ни при чём он. Сомнения вмиг рассеялись: это алимовский заговор против него, немедленно догадался Аркадий, они захватили фирму, это переворот. Целый рой мыслей мгновенно слепился в одну отчетливо ясную, понятную и разъясняющую его интуитивную тревогу, его дурное предчувствие и необъяснимое смутное волнение сегодняшнего утра, - они все предали меня, подлецы, я это чувствовал. Всё тут же прояснилось в голове Ракицкого – это захват его фирмы. Аркадий сохранил видимое спокойствие, но внутри него выросла пропасть, куда, по его ощущению, вперемешку полетело всё его нутро, и сделался он безвесным от возникшего волнения и негодования. - Нет, Аркадий Борисович, это не захват вашей фирмы, как Вам, очевидно, может показаться, это совещание, на котором мы решим один очень важный вопрос, - всё тем же дикторским голосом произнесла незнакомка, очень уместно отвечая на возникшие мысли Ракицкого. «Точно захват, - пронеслось в президентской голове. - Откуда ей знать, что я догадался о захвате, я ведь ничего ещё не сказал им, а они знают, значит, они уже с этим сюда пришли». - Интересно, - проговорил Аркадий и откинулся на спинку председательского кресла. - Конечно, интересно, Аркадий Борисович, нам всем очень интересно, - вслед за ним повторила женщина. Она пристально смотрела на него и продолжила говорить: - Во-первых, прошу Вас полностью успокоиться, поскольку Ваше беспокойство может помешать делу, а во-вторых, выслушайте меня внимательно… - У меня с Вами никаких дел нет, тем более таких, каким бы помешало моё беспокойство, - парировал Ракицкий. Он перестал смотреть только на собеседницу и продолжил говорить, обращаясь к тем в кабинете, кто были ему знакомы. - Какой вопрос вы здесь собрались решать? - ему хотелось ясности по сути происходящего. Смотрел он в этот момент на Рокотова, своего бухгалтера, скромного, интеллигентного человека средних лет. - Ваш вопрос, Аркадий Борисович, - глядя прямо в лицо президента, тихим спокойным голосом ответил подчиненный. - Да Вы, Аркадий Борисович, действительно успокойтесь. Позвольте уведомить Вас, что судьба фирмы, о чём Вы сейчас думаете и так беспокоитесь, здесь ни при чём, вопрос серьёзнее, чем Ваша фирма. Сердце ёкнуло внутри у Аркаши. Тишина повисла в кабинете. Не умом, не интуицией, а чем-то ещё более верным внутри себя он понял, что всё здесь может оказаться очень серьёзно и очень важно. Аркашин мозг заработал яснее некуда, он неимоверно быстро выдавал варианты каких-то его грешков и провинностей по должности, одна из которых могла привести к столь очевидно неприятной ситуации. Ситуации, в которой, это уже хорошо чувствовалось, ему придётся объясняться и оправдываться перед этими людьми, правда, ещё не понятно было, в чём именно. Мозг его, между прочим, выдал мысль, лежавшую на поверхности, мысль о том, что он, президент большой и известной фирмы, сидит сейчас как идиот, тревожится о чём-то неясном, вместо того чтобы употребить власть, выдворить немедля всех ко всем чертям, вызвать охрану и навести порядок... Но нет, слишком умён был Аркаша, чтобы последовать этому рискованному позыву. И интуиция, и терпение, и разум, и умение себя вести были при нём, он сложил обе ладони с разведенными пальцами вместе, принял позу барина и в полной тишине спокойно и властно произнёс: «Я вас слушаю». - Вот и хорошо, Аркадий Борисович, - опять молвила всё та же женщина, инициатива которой выдавала в ней зачинщицу беспорядка. - Кто первым намерен высказаться? – она обратилась к собравшимся. - Раз уж я начал говорить, то позвольте мне, - со своего места отозвался на призыв Рокотов. Все, кто был в кабинете, и Ракицкий тоже, перевели взгляды с дамы на бухгалтера, тот начал: - Аркадий Борисович – человек, говорить о котором однозначно мне очень сложно. Он, в особенности последние годы, являл примеры противоречивого поведения, как положительного, так и резко отрицательного. Вам, - он обратился ко всем сидящим за столом людям, - это хорошо известно. – Да, известно, - соглашаясь с Рокотовым, подтвердили почти все разом. - Известно, - как бы итожа общее мнение, повторил выступавший. – А раз это так, то каждому из нас предстоит рассмотреть непростой вопрос. У каждого, кто захочет что-то сказать, будет такая возможность, но лично я припомню здесь два случая. Однажды Аркадий Борисович вызвал меня к себе, в этот самый кабинет, где мы сейчас сидим, и предложил повесить уплату налога с фонда зарплаты на наших сотрудников, мол, пусть они сами компенсируют то, что из-за них теряет фирма. Я сказал тогда ему, что в таком случае каждый работник недополучит свой заработок и что люди не обязаны этого делать ни по закону, ни по совести. Мне было сложно спорить с президентом, я пытался объяснить ему, что в объёмах доходов фирмы сэкономленная таким образом сумма никакого заметного значения не имеет, но для каждого сотрудника потеря в заработке окажется поводом к недовольству и раздражению, поскольку все будут уверены в несправедливости и неправомерности такого решения. Рокотов после этих слов хотел, было, рассказать сразу и о другом случае, но кто-то задал ему вопрос: - А Вы сказали ему, что так поступать нельзя, что недоплачивать зарплату – это не просто несправедливость, но это большой грех? – Да, сказал, но он не послушал меня и приказал делать по-своему. С того момента фирма регулярно недоплачивала каждому часть его заработка. Рокотова опять спросили: «А большую часть?» – Нет, не большую, но ведь это всё равно грех, - было видно, что сидящие за столом согласились с бухгалтером, кое-кто кивнул, а кто и повторил за ним: «Грех». – Вот ещё случай: Ракицкий Аркадий Борисович приказал мне деньги перевести на счёт, большую сумму, счёт мне продиктовал, а я поинтересовался: мол, на что мы эти деньги переводим. Он не сказал мне, а велел перевести, и всё. Я опять к нему: не могу я без договора, без основания просто так переводить деньги, скажите, что в платежке написать? Задумался он тогда и говорит мне: «Вчера по телевизору попросили помощи для маленькой девочки, ей операция нужна, а у родителей нет денег, понимаешь?» Стали мы тогда думать, как правильно всё сделать, с какого счёта деньги перевести. Короче, помог он этими деньгами девочке и родителям её. Рокотов замолчал. «Вы хотите что-либо добавить?» - спросила бухгалтера дама. «Нет, достаточно», - ответил тот, и слово дали Зыбину – сотруднику планового отдела. - Полтора года назад я был на приёме у него по поводу ссуды для оплаты квартиры, мне тогда очень были нужны деньги, и мне эту ссуду дали. Я от всей души был благодарен фирме и лично Ракицкому, что он так мне помог. По условию, я должен был погашать ссуду ежемесячно из зарплаты, что я исправно делал. Не прошло и четырех месяцев после этого, как мне велели ссуду немедленно вернуть всю целиком. Отчего, почему ничего не сказали, сказали только, что президент так решил. Я пытался попасть к нему на приём и выяснить ситуацию, он был на месте, но меня не принимал. Чтобы расплатиться, я вынужден был продать квартиру. После уж через секретарш мне стало известно, что Ракицкому насплетничали про меня, наврали по зависти, а он поверил в это вранье и даже не пожелал разобраться. - Что именно про Вас насплетничали, мы знаем, - обратилась к Зыбину Анна Леонидовна Липская, очень симпатичная молодая женщина, сотрудница отдела рекламы. - Мы знаем также, какие это были сплетни, а вот не скажете ли Вы нам, как считаете сами, правду ли о вас говорили тогда? - Нет, от первого слова до последнего – всё ложь, - ни секунды не колеблясь, ответил Зыбин. – Мне бы тогда только поговорить с президентом, он всё бы понял, но он не принял меня, вот всё так и вышло наперекосяк. - У Вас всё? – спросила распорядительница. «Всё», - ответил Зыбин. Аркадий Борисович, слушая эти речи, просто диву давался, что за чушь они здесь несут. На душе его сделалось чуть легче, интуиция подсказала ему, что это подобие товарищеского суда, кажется, не в состоянии всерьёз претендовать на его собственность. Он недоумевал по поводу наглости всех этих кандидатов на увольнение, осмелившихся на столь экзотическую выходку по отношению к нему. Тревога его ослабла, но не ушла совсем, к ней добавился интерес, энергию которому давали два осмысленных Аркашей обстоятельства: любопытство - чем кончится дело, и понимание того, что эти люди, по большому счёту, бессильны против него и ничего серьёзного, в смысле вреда, причинить ему не смогут. Он понимал, что действуют они, разумеется, не самостоятельно, что за этим спектаклем стоят кукловоды из числа не самых умных учредителей, и даже становилось понятно, кто именно, кроме Алимова, за этим стоит. Сказать по правде, Аркадий Борисович даже желал конфронтации, так-как знал, что в итоге не им начатой войны появится реальный шанс пересмотреть соотношение долей в уставном капитале фирмы в его пользу. Ракицкий припомнил случай с этим Зыбиным, тогда доложили ему, что, кажется, тот слил нежелательную информацию об очередности платежей учредителям. Но какое он имеет право быть недовольным действиями руководителя? Кто дал ему право вообще быть чем-то недовольным? Дать или отказать в ссуде – это лично его, Аркашино, дело. «Правильно я тогда ссуду у него отнял, теперь понятно, на чью мельницу он воду льёт. Надо было вообще его уволить. Посмотрим, чем и кем он будет недоволен сегодня, когда через пару часов вылетит к лешему с работы». Ракицкий, не произнося ни звука и не меняя ранее принятой позы, сидел за председательским креслом. На ум ему пришла мысль: вызвать сюда сейчас секретаршу и, дабы унизить всю эту скоморошную публику и показать ей, кто здесь хозяин, а заодно и выказать своё презрение к происходящему, при всех поручить ей разобраться с его неисправными мобильником и автомагнитолой. Задумав так поступить, он всё же решил повременить с этим и дождаться момента, когда намеченная мера будет иметь наилучшее действие. Между тем шоу продолжалось. Сейчас речь держала девушка, которую, как и председательшу, Аркадий никогда до этого момента не встречал. Девушка встала с места и очень лаконично выразила свою мысль: - Три года назад, этот человек, - она кивком головы указала на Ракицкого, - подвёз меня на машине. Он очень выручил меня тогда и денег не взял. У меня всё. Председательша, так мысленно прозвал женщину-зачинщицу Аркадий, вновь распорядилась, предоставив слово некоему субъекту болезненного вида. Тот встал, уставился на Ракицкого и начал говорить: - Моя группа крови редкая, она совпадает с кровью Аркадия Борисовича. Очень давно, ещё в студенческие годы, вся его институтская группа решила сдать донорскую кровь. Все сдали, а этот не явился. Он всю ночь накануне играл в карты в общежитии и не пришёл, потому что просто проспал. Аркаша ушам своим не поверил. Как это может быть? Ведь тот случай, полностью им позабытый, припомнился теперь так явно, словно бы только что произошёл. Всё было именно так. Случилось однажды с ним такое, что он всю ночь играл на деньги в секу, а потом придумал какой-то предлог, чтобы оправдаться перед группой. Было, точно было, но как это стало известно типу? Кто он такой? Ракицкий пристально стал всматриваться в черты лица незнакомца и припоминать, откуда тот мог знать его, да так близко, что сам Аркаша проболтался ему в чём-то своём сокровенном. Ничего не складывалось – незнакомца он не знал. Значит, тот действовал не от себя, а от кого-то, кто хорошо с ним, Аркашей, знаком, от того, кто ещё бог знает что мог разболтать этой компании собравшихся здесь шутов. Болезненный продолжал свой рассказ: - Я лежал в хирургии тогда, и мне срочно требовалось переливание крови, его кровь была мне жизненно необходима, но он не пришёл… - Понятно, - подытожила его речь председательша и явила на стол довольно объёмную папку, положила сверху неё свою руку и спросила: - Все знакомы с тем, что здесь собрано? Оказалось, что все знакомы, так-как практически все, насколько смог увидеть Аркадий Борисович, в ответ утвердительно кивнули. – Господин Ракицкий,- обратилась она к замершему в тяжёлых мыслях Аркаше, - в этой папке собраны все значимые моменты прожитой Вами жизни, все они Вам известны в деталях, разве только они подзабыты немного, но, как видите, стоит только слегка напомнить, как Ваша память немедленно возвращается к ним. У нас у всех к Вам есть вопрос, Аркадий Борисович, ответьте, пожалуйста: Вы хороший, или плохой человек? Нам важно знать, как Вы сами об этом судите. - А для чего вам всё это нужно, позвольте поинтересоваться? - с интонацией зреющего раздражения спросил Ракицкий. – Не полагаете ли вы, что устроенный здесь спектакль может на кого-то произвести впечатление? Лично я в этом очень сомневаюсь. Я думаю, что пославшие вас режиссеры сильно заблуждаются на мой счёт, и если кто-то полагает таким образом решить свои вопросы, то пусть внимательнее прочитает Устав и посчитает акции. То, что вы здесь устроили, меня слегка позабавило, но не настолько, чтобы терять время и слушать всю эту чушь дальше. Поэтому, господа, я всем признателен за труды и более никого не задерживаю, все свободны. - Жаль, - ответила за всех председательша. - Мы не закончили, и не все ещё обменялись мнениями, однако никто из нас не намерен Вас неволить, очень скоро, раз Вы так этого хотите, мы прервёмся. Только прежде нам обязательно нужно узнать Ваше мнение о себе самом, хороший ли Вы человек? Это крайне необходимо для решения одного очень важного вопроса, Аркадий Борисович. Сказавши это, она устремила взгляд прямо в зрачки Ракицкого, и он, усвоивший науку повелевать и привыкший не прятать глаза, молча и сосредоточенно смотрел в ответ, выдерживая, прежде чем ответить дерзостью, властную паузу. Так длилось недолго. Ракицкий глядел в глаза незнакомки, и холодом пробрало его тело, дрожь пробежала у него по спине, и сделались на ней мурашки, как в детстве от темноты в моменты ночных страхов. Не был её взгляд на него ни страшным, ни жутким сам по себе, но он, обращенный в самую душу его, неизъяснимым образом говорил с ним, а Аркаша, Бог знает каким гипнозом, понял всё страшное, что этот взгляд сказал ему. Понял и уверовал. Дикий, неестественный ужас, рождённый новым трагическим знанием, внезапно поразил Аркадия Борисовича. Внутри него всё опустело, он перестал чувствовать свои конечности. От того, что он понял, вся его воля к отпору в мгновение пропала. В эту секунду ни должность, ни судьба фирмы его больше не интересовали, его вообще, кроме одного вопроса, больше ничто на свете не интересовало. Лицо Аркадия Борисовича, только что властное и даже театрально величавое, изменилось и отражало теперь суть его незавидного состояния, оно стало искренним. Сидевшие за столом не зло, но даже с состраданием смотрели в его сторону. - Я хороший человек, - не своим голосом тихо произнёс Ракицкий. - Мы так и думали, - отозвалась председательша, и тут же обратилась ко всем: - Спасибо, мы больше не нужны здесь. - Подождите, - совершенно пересохшими губами едва проговорил президент, - подождите, вы мне ничего не сказали, как всё решено? - Аркадий Борисович, каждый из нас имеет о Вас своё мнение, когда у нас спросят, мы выскажемся, кто что думает, не сомневайтесь, каждый скажет, что требуется. - Но как я об этом узнаю? – вопрос Ракицкого прозвучал в полной тишине. Все до единого, находящиеся в кабинете, молча и сосредоточенно смотрели не на него, а на женщину. Никто не отвечал. Повисла нестерпимая для Аркадия пауза. Ракицкому сделалось холодно, озноб прошёлся по всему его телу, встряхнул его и задержался лёгкой дрожью в руках и коленях. Тут Председательша, которая так и не отвела от лица Аркадия Борисовича своего говорящего взгляда, вышла из-за стола, медленно подошла вплотную к Ракицкому, положила свои руки ему на плечи, склонилась к самому его уху и теперь уже не громким дикторским голосом, а тихо, по-матерински ласково, шепнула ему: «Узнаешь, миленький, приготовься, сейчас узнаешь». Сказавши, она погладила его по голове, как гладят маленьких детей. «Не сон ли это? - подумал Ракицкий. - Точно, это сон». В глазах Аркаши от волнения потемнело, он закрыл их безвольно, затем, надеясь проснуться, открыл и, открывши, не проснулся, а увидел, как непрошеные его посетители расходятся из кабинета. Вдруг показалось ему, что не в глазах его потемнело, а темнеет всё вокруг по-настоящему, и что растворяется в этой темноте его совещательный стол, исчезают люстры, пол, потолок, и набегает на него пустая тёмная дорога в свете автомобильных фар. Не было больше его кабинета, не было гостей, а медленно поплыла из динамиков музыка. Он собрал остатки покинувшей его воли и понял, что управляет своей машиной, которая мчит его по знакомой дороге к дому по ровному скоростному шоссе. Аркадий Борисович зафиксировал в руках так внезапно оказавшийся в них руль и по-водительски привычно настроил взгляд на дорогу. - Боже мой, - вспыхнула в его сознании спасительная мысль, - я спал за рулём, да, я точно спал. Весь этот бред сегодняшнего дня – это сон. Радио в машине работает. Он взял телефонную трубку и убедился, что и с ней всё в полном порядке. Слава Богу! Это был сон. Немедленно просветлело в его голове, и пришла ясность, поведав о том, что едет он к себе домой с сегодняшней вечеринки. Аркаша ввиду такого странного своего сна за рулем тут же задался его причиной. Неужели это из-за того, что пару часов назад он слегка поддал с друзьями в ресторане. Но выпил-то он самую малость. Пил не больше, чем обычно, ведь знал он, что будет вести машину домой, а ездить пьяным за рулем не было его правилом. Слегка выпившим - пожалуйста, но пьяным – никогда. Ракицкий попробовал припомнить, что именно пили, и легко восстановил в памяти, что они с друзьями заказали дорогой коньяк, что выпил он несколько крошечных рюмок в самом начале встречи и кроме этого ни к чему хмельному весь вечер более не дотрагивался. Нет, определенно, дело было не в коньяке, который никакого вреда причинить не мог, причина крылась в чём-то другом. Машина Аркаши въехала на эстакаду, до поворота к дому осталось минуты три езды. Он слегка прибавил газ, машина послушно ускорилась. Вдруг неожиданно в темноте он обнаружил прямо перед собой бетонные блоки, перегородившие левую полосу движения. Ракицкий молниеносно рывком повернул руль вправо и ударил по тормозам. Он уже почти вырулил, когда левая часть бампера со страшной силой соприкоснулась с огромной массой препятствия. Перед его глазами вместо дороги и блоков возник задравшийся к верху искарёженый капот, и брызнули выбитые стекла. Руль, как кузнечный пресс, с хрустом проломил Аркаше грудь, а ноги его вмятым в кабину колесом прижало к основанию водительского кресла. Машина между тем по инерции пролетела ещё несколько метров и замерла на обочине. Разум Аркадия Борисовича помутился, но он ещё успел увидеть угасающим взглядом, как из-под капота полыхнул язык яркого пламени. Сознание ушло, понимание происходящего бытия кончилось на этом. Через пять минут Аркадий Борисович Ракицкий скончался в кабине охваченного пламенем автомобиля. Вокруг машины суетились люди, но вытащить тело Аркаши из машины, грозящей в любой миг взорваться, никто не решился. Машина вместе с трупом сгорела дотла. Спустя несколько мгновений Аркадий уже знал ответы на все вопросы. Его, простого и дрожащего, уводила за руку Председательша. Уводила туда, где вечно суждено было вершиться той участи, о которой он никогда не задумывался, но которую он готовил себе всю свою недолгую жизнь. Голубое, 2006 год. Валерий Хлебутин. Khleba55@mail.ru © Валерий Хлебутин, 2007 Дата публикации: 27.12.2007 10:49:01 Просмотров: 3812 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
Отзывы незарегистрированных читателейЛиса [2009-03-19 03:03:17]
У Вас легкий слог, и присутствует глубина. Поэт Григорий Поженян посвятил своему другу скульптору Стаху Чижу (автору памятника Екатерине в Севастополе) такие строки:
Когда идет переучет Последних зим и лет, Не важно, кто пирог спечет И кто посмотрит вслед. И не признанья, не почет Утешат душу, нет, А что поставится в зачет, Когда погасят свет. Вам, Валерий, удалось своим рассказом очень ёмко донести мысль о том, что "погасить свет" могут внезапно, так что правильнее будет каждый свой шаг делать стремиться сделать "зачетным"... Спасибо, что напомнили! 
Ответить |
|