pilot trials

Глеб Диков

Форма: Рассказ
Жанр: Психологическая проза
Объём: 16216 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Что вы делаете по ночам? Наверное, спите, кутаясь в толстое одеяло. Завидую. Когда-то я тоже чувствовал себя защищенным, и нечаянно выскочившая за пределы ватного кокона ступня, подвергала меня в ужас. Холод добирался до самой шеи. Так же я чувствовал себя в далекой юности, когда трогал пальцами ног ледяную воду, в застывшем апрельском озере. Конечно, мама была права. Глупый спор. Но тогда я был готов сделать что угодно, лишь бы Лена сделала то, что обещала.

Нет ничего страшнее любви. Только она толкает нас на необдуманные поступки, а после некоторым глупцам хватает наглости хвастаться этим:
- Вот так мне башню снесло! – и снисходительно улыбаются, как бы говоря «А с вами такое было?».

Со мной нет. После озера не случилось. Впрочем, и «до» ничего не складывалось. Я и так-то был довольно хилый, ухитрялся болеть даже летом, в разгар каникул, а этот заплыв полностью разрушил сопротивление моего организма к разного рода инфекциям. С перевязанной толстым колючим шарфом цыплячьей шеей, и дежурными носовыми платками по всем карманам, я так и оставался в стороне. С повисшей на кончике носа соплей, я смотрел ей вслед, и тихо злился. Лена была в примах. Высокая - на голову выше меня. Стройная - не тощая, как я. Уверенная в себе, а потому собирающая вокруг себя все неокрепшие души, преимущественно женского пола, и оказавшись в такой компании эти заплаканные от своих неудач девочки, выпрямлялись, и смотрели на окружающих с легким налетом презрения. Но, все равно, они не могли равняться с ней. А я, даже с ними. Одинокий, отверженный, вечно болеющий всем, чем только можно болеть в этом возрасте, кроме триппера. Мне бы все равно никто не дал, вот я и не попадал в группу риска.

А тут такой шанс.

Мы заканчивали школу. На носу было последнее лето беззаботной юности, и учителя старались оставить в наших мозгах память о себе так, чтобы сохранилась навечно. Даже старенькая, кажется учившая еще моего деда историчка, сухая несимпатичная старуха, расплывалась на стуле, после того, как я говорил, что мой дядя, служащий в военно-морских силах, и не в малых чинах, часто вспоминает о ней. Тогда она вставала, и целовала меня в бледный лоб, прижимая к своей впалой груди, а я с удивлением смотрел на влажную поверхность стула. Эта влажная впадина, напоминавшая яблоко в разрезе, так меня впечатлила, что я еще долго просыпался по ночам в холодном поту, когда мне снилось, что я совокупляюсь с историчкой.

- А что еще говорил твой дядя? – спрашивала она во сне, на выдохе разбрасывая свои седые волосы так, что было заметно, насколько они редки на ее макушке, и я отвечал, лежа под ней:
- Говорил, что лучшего педагога он не встречал даже в высших учебных заведениях.
- Ах, бесенок! – стонала она – Как же ты похож на своего дядю.

Я просыпался от ужаса. И всегда, когда я просыпался, мой член эрегировал, а постельное белье подо мной было мокрым. Я вставал, и, потихоньку проскользнув на балкон сушил простыни, а утром мама находила у меня температуру.

В апреле наша классная руководительница запланировала поездку за город.

- Палатки, костер, вы представляете? – почти кричала она в класс, вызывая ответный ажиотаж – Суп из котелка. Разве не здорово?
- Да, - ревел от восторга класс, а ломающимся фальцетом в этом стройном хоре звучал мой голос.

Загрузившись в автобус, все разделились на группы, по половым признакам. Парни отпускали сальные шутки, девчонки целомудренно хихикали, а классуха делала вид, что ничего не слышит. И в этом предпразничном гомоне было только два человека, не принимавших участие в общей вакханалии, и один из них вел автобус. А второй, затертый в хвост, сидящий в самом углу у окна, был я. Своим волчьим взглядом я пожирал соблазнительную шею Лены, а она, как будто нарочно подобрала волосы, и они небрежной кисточкой свисали с ее затылка, обнажая до боли соблазнительные ушки.

- Ты чего замер? – спросил меня Колька.

Колька был заводилой, лидером, и хотя учился он не важно, именно на него мне хотелось быть похожим. Как всегда издалека, я с завистью смотрел, с какой небрежностью он подходил к девчонкам, а некоторых даже шлепал по заднице, и те, кому доставался шлепок, не говорили «Ты че? Ох…ел?», а слащаво хихикали. Мне бы давно подправили форму черепа тяжеленным портфелем, в котором, только бог знает, что носили. А Кольке сходило с рук. На него не обижались даже за частые смены девочек, с которыми он «встречался». Обиделись только один раз, когда он познакомился с «рыжей лахудрой» из другой школы, и то, очень быстро простили. И вот, он спрашивает, почему я замер, а я не могу отвести взгляд от маленькой сережки в правом ухе Лены, и чувствую, как каждая кочка неровной проселочной дороги благодарно отзывается в моих штанах. И конечно же, с моим робеспьерским везением, Колька это видит.

- Братва, - орет он – У чудика на Ленку стоит, - и весь автобус воет от смеха.

Смеются все, даже классуха, хоть и в сторону, закрываясь ладонью. Видно, как плечи водителя заплясали не в такт с неровностью дороги, и Лена поворачивается ко мне, смотрит, как будто мы не учились вместе десять лет, и ее бровь удивленно ползет вверх.

- Лен, а ты ему дашь? – спрашивает Колька, и смех затихает, резко, не оставив даже налета той веселости, от которой пару секунд назад раскачивало автобус, - Смотри, он готов.

Вдруг повисает тишина. Все ждут ответ на поставленный вопрос, и я чувствую, как воздух становится плотным. И когда я вдыхаю его, мои легкие работают как кузнечные меха, а он, сопротивляясь, со свистом проходит внутрь, царапая мое горло. Теперь, точно так же дружно, как минуту назад смеялись, все пассажиры, включая водителя, молчат. Они открыли все поры своего тела, чтобы прочувствовать ответ, а не просто услышать.

- Если он докажет, что достоин меня – лениво растягивая слова говорит Лена, и Колька придумывает мне испытание.

И вот, я стою на берегу застывшего озера, мои ноги обволокла глинистая почва, и я чувствую, как холод обволакивает мое тело. Я не боюсь воды. Даже при своем росте я вешу намного меньше, чем должен, и по закону плотности материи, вода просто не сможет поглотить меня. Сначала глина на ногах тянет меня вниз, но смыв ее с моих синих от охлаждения ступней, озеро брезгливо выплевывает меня на поверхность, и я плыву на противоположный берег. Нет, не плыву. Ползу по-пластунски по гладкой, зеркальной поверхности, пытаясь спрятать свой тощий зад, одетый в совсем неприглядные трусы. Но, дудки! Говно не тонет. Говно попадает в больницу с воспалением легких в тяжелой форме, там же сдает экзамен, и не попадает на выпускной бал. Ни фотографий, ни пошитого специально по такому случаю костюма, ни мучений с завязываньем галстука, ни последнего танца с Леной. Я пропустил даже прощальный танец, честно заработанный упражнениями на воде.

Мама честно старалась нарастить на мне хотя бы сантиметр жировой прослойки, надеясь на то, что этот хотя бы этот слой остановит мои болезни, но напрасно. Я уже привык к грязно-зеленым стенам больницы, и они казались мне родным домом. Вокруг меня ходили медсестры в коротеньких халатах, и я настолько привык к ним, что нагло откидывался на кровати, запрокинув руки за голову, когда они нагибались над лежащим на соседней койке старичком, и показывая мне белый клинышек трусиков между плотно сжатыми ногами, колдовали над ним. Простынь, накрывающая меня, красноречиво произносила вслух все мои желания, хорошо заметным холмиком где-то посередине. Старичок был не жилец, и его вскоре перевели в реанимационное отделение, а меня выписали, но не потому что я здоров.

- Какие дорогие нынче медикаменты, - вздыхала мама.

В том возрасте я ничегошеньки не понимал в деньгах. А мой организм не понимает до сих пор.

Мне вкалывали какое-то лекарство, от которого во мне начинали бродить газы. Со временем газов становилось много, и мне приходилось их выпускать. Чтобы закамуфлировать неприятный запах, мама поставила в моей комнате террариум, и купила водяных черепах. После, когда мне перестали вводить препарат, я перестал пукать, и теперь привычный запах давали две зеленые, со вздернутым носиком рептилии.

А сюда я попал из института. Мама решила, что я еще не все знаю о медицине, и сама выбрала мне будущую профессию. Я поступил с легкостью, потому что в то время, когда болел, ничем кроме подготовки к вступительным экзаменам не занимался. Никто не понимал, каким именно врачом я должен стать.

- Как тебе стоматология? – спрашивала мама – Там неплохо зарабатывают, - и я представлял раскрытые пасти курильщика, его камни, кариес, шатающиеся пломбы в черных подбоинах, и бежал в туалет пользоваться унитазом нетрадиционным образом. Выплюнув остаток обеда, я возвращался, и мне предлагали другое направление. Безболезненно я реагировал только на терапевта. На том и порешили. Но я принял еще одно решение, не посоветовавшись ни с кем. Хватит с меня этого мира, в котором я вижу ухмыляющегося Кольку, кудахтующую надо мной маму, непременно целующую меня при каждой встрече обильно текущую историчку, и даже двух вонючих рептилий в моей комнате, тоже достаточно. И я уехал. Поменял город, климат, и тут же слег. Правда, здесь не было мамы, зато был старенький профессор из исследовательского института, мой будущий коллега, преподающий на нашей кафедре. Он и взял на себя заботу обо мне, а после предложил подзаработать.

- Работенка не пыльная, - кряхтел он, - а Вам, коллега, будет очень полезно в будущем.

Называя меня коллегой, он мне очень льстил, и я согласился. И вот я работаю в исследовательской лаборатории. У меня есть должность, согласно штатного расписания которой, я получаю зарплату. В моем пропуске, под моей фамилией написано «лаборант», но я не смешиваю ингредиенты, и не вожусь с реактивами. Если честно, я вообще не знаю, с какой стороны подходить к микроскопу. Но моя работа чуть ли не самая важная. Сначала идут крысы, потом мы. Не абы, какие деньги, зато полная конфиденциальность, бесплатная медицинская поддержка практически до конца жизни, и сданные сессии по всем предметам, вне зависимости от того, посещал я лекции, или нет. Такого крысам не предлагали. Нас около полсотни человек, и мы все разные. Иногда я с удивлением замечаю мужчин, с опухшим, посиневшим лицом. Из под белой чистоты медицинского халата выглядывали давно не стираные брюки, и пахло от них так, что я сразу вспоминал черепах. Были и такие. Тоже лаборанты. Время от времени, нам дают коробочки и инструкцию по применению. Затем нам показывают крысу, которая выжила в ходе эксперимента, но принимая состав, я начинаю думать, что грызуна подменили. Профессор очень мной гордится. Он деловито ходит между нами, читая нам лекцию о пользе нашего вклада в науку, и в его руках пластиковый планшет, в котором он иногда ставит галочки. Как-то раз я заглянул в него. Там было написано:

Фаза 1:
1. Переносимость однократной дозы испытуемым.
2. Многократное применение препарата, с целью выявления аллергических реакций.
3. Коррекция дозировки у человека
Фаза 2:
1. Клиническая эффективность препарата у группы пациентов.
2. Краткосрочная безопасность активного ингредиента.
3. Схемы дозировки.

...И что-то еще.

Для меня профессор завел отдельный планшет.

Пациенты почти никогда не говорят друг с другом. Не потому, что запрещено. Достаточно посмотреть на них, чтобы понять. Вон тот, с пробившейся плешью, в очках, явно болен, и мне с моим иммунитетом, ну никак не хочется говорить с ним. Уже не говоря о том, чтобы дружить, или пожимать ему руку. Они настолько больны, что не в состоянии реагировать на порошки, которые нам дают. В нашей группе это дано только мне. Я элита. Я всегда реагирую, и всегда по-разному. Иногда, меня выворачивает наизнанку, и на плаву меня держит только восторг профессора, когда меня перестает рвать от всыпанного внутрь из хрустящей бумаги состава. А однажды у меня отказали ноги. я сидел на стуле в аудитории, и не мог встать, а профессор ставил закорючки в «моем» планшете, и с сияющими глазами спрашивал:

- Что еще, милейший? Может тошнота? Ну же, голубчик, сосредоточтесь! Вы же понимаете, как это важно.

А недавно к нему прибежал ассистент, и в его руках я заметил знакомую с детства тетрадку. У моих сверстников она была обычной, на двенадцать листов. В моей же было все девяносто шесть, и для экономии в поликлинике делали пометки на полях. История моей болезни, и профессор держит ее в руках так нежно и трепетно, как будто это сокровище. Как будто это все наследие науки, все открытия и воплощения человеческой мечты.
Всего лишь история моей болезни.

- Вы понимаете, что это значит? – взволновано говорит профессор, и трясет руку очумевшого от счастья ассистента, - нам нужно перевести его в «pilot trials», и как можно скорее.

И меня переводят. Не поверите, то место находилось в родном городе. Там где прошло мое полное воспоминаний детство. Каких-никаких, но воспоминаний. Каких-никаких, но моих. Прекрасный санаторий с бассейном, и персональным уходом, без бомжей в накрахмаленных халатах, и без плешивых чудиков в очках. Мой срок нахождения здесь не определен. Я окончил институт на два года раньше, ничего особого не делая, и даже без экзамена. Я на вершине мира, мама! И все, что мне нужно делать, это вовремя принимать лекарство. Белый порошок, по вкусу не отличающийся от многих других, которые я принимал ранее. В такой же хрустящей бумаге, и когда высыпаешь его в рот, обязательно останется немного в ее складках, несколько крупинок, которые нужно слизать. И я слизываю, и бумага имеет больше вкуса, чем то, что остается на моем языке. А потом приходит профессор, и спрашивает:

- Тошнота? Головокружение? Сосредоточьтесь, голубчик.

И только одно меня беспокоит. Я перестал спать. Я стараюсь уснуть, жмурю глаза, и натягиваю одеяло до подбородка, но от напряжения мои ноги начинают гудеть, как натянутые провода. Я встаю, и завернувшись в одеяло, приведением хожу по пустому коридору. В конце его сидит медсестра, в коротеньком халате. Чуть длиннее моей ночной рубашки, которую мне выдали здесь. Такие я видел в американских сериалах про больницы. «Очень удобно колоть», говорят между собой сестры, «задница всегда доступна, ничего не мешает». Что ж, им виднее. Они профессионалы. Я-то с этим встречаюсь как раз обратной стороной. Мне всегда удобно, хотя и больно. Там колоть уже некуда. И вот я стою перед медсестрой, на моей спине верблюжье одеяло, и она смотрит на меня устало, и на ее ушах знакомые сережки.

- Опять пришел показать свой стоящий х…й? – спрашивает Лена.

А я смотрю на нее, и думаю, «Как ОНА могла попасть сюда?». Она не ходит по подиуму с каменным лицом и невидящими глазами? Она не снимается в кино, и даже не поет глупые песенки, которые потом крутят на радио через каждые пятнадцать минут? Хорошо я, но что она делает здесь?

- Ну ладно, - зевает она – И хорошо, что пришел. Пора принимать лекарство – и протягивает мне хрустящий конвертик, размером с почтовую марку.

Я высыпаю в рот то, что должно меня лечить, смотрю на нее, и говорю:

- Ты мне должна, Лена. Ты помнишь? Ты должна мне! – я начинаю кричать, но ей не страшно. Или она не показывает страха. Глядя на меня, без истерики, абсолютно спокойно, она кричит:

- Коля, - и в конце коридора появляется темная фигура.

Она приближается ко мне вразвалку, и густым басом спрашивает с угрозой в голосе:

- Опять шумишь, чудик? О, смотри Лен, у него опять на тебя встал. Вишь как? Любовь на всю жизнь! – и грубо заталкивает меня в палату.

Что вы делаете по ночам? Спите? Завидую. Мое усталое и ноющее тело не умеет спать. Я вспоминаю и думаю, думаю и вспоминаю. Мои мысли о настоящим мешаются с прошлым, и в разное время я могу увидеть профессора за рулем школьного автобуса, и классуху за столиком в конце коридора. Но мне есть, чем похвастаться. Я больше не совокупляюсь с историчкой. Думаю, это невозможно. Она была старой, наверное умерла. Она действительно была лучшей. Можно сказать единственной. По крайней мере, до тех пор, пока Лена не выполнит обещания.

Нет ничего, страшнее любви. Именно она толкает нас на необдуманные поступки. Вы знаете, какой процент суицидальных смертей приходится на любовь? Страшно подумать...

Приедет профессор, надо будет спросить у него, почему у меня так ноют ноги…

А что вы делаете по ночам? Спите?

ЗАВИДУЮ!

© Глеб Диков, 2009
Дата публикации: 12.07.2009 23:33:59
Просмотров: 2267

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Ольга Питерская [2009-07-14 22:52:00]

Нет ничего, страшнее любви.
Как ни странно, мне показалось, что рассказ именно о любви. И о никчемности жизни без нее.
Человек отдает свое тело на сомнительные эксперименты и сам, будто со стороны, смотрит, что из этого получится. И нет смысла ни в чем, и нет радости. Наверное, не случайно ни разу не упоминается о книгах, фильмах, разговорах. Кромешная пустота.

Это самый страшный рассказ, который я прочитала за последнее время.

Хороший рассказ. Очень.

Ответить

Виктор Борисов [2009-07-14 19:31:15]

Вы замечательно пишете, зачитываешься, слог у вас музыкальный, интригующий, вкрадчивый, если можно так о слоге.
А проще - нравится мне он.
Вот и этот рассказ читал с увлечением, в ожидании необычности развязки...
И... в конце концов получил разочарование. Рассказ-то получился ни о чём.
Нового взгляда на секс не увидел, а связанные с ним психологические странности не впечатлили, если вы сделали ставку именно на эту тему.
Другого, ради и из-за чего нужно было писать этот рассказ, не нашел.
Словесные конструкции, так красиво поначалу складывающиеся под заманчивый, туманный сюжет, рассыпались, не получив связующей идеи.
С уважением!

Ответить