Полуденной азии врата. часть 1. гл. 3-5

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 81380 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Читай...
— Здесь целый столбец.
— Так и читай… Не медли.
— За три дня гостям отпущено: сбитня — ведро. Вина горячего, простого — две четверти. Медовухи — два ведра. Водки «Гданьской» штоф стеклянный, литровый — один. Бык — один. Баранов — пять голов.
— Возместишь Кудиярову все по самой высокой стоимости! И не хитри, Петр Емельянович.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЕРЕМЕНЧИВАЯ КРУГОВЕРТЬ.

Примечания автора к главам, в конце данной публикации.

Глава третья.

Тайный советник генерал-лейтенант Соймонов широко распахнул двойные двери в губернаторский кабинет, приглашая войти своих гостей. Коренастого пожилого мужчину в темно-синем длиннополом халате узорно вышитом золотой нитью и молодого жигита с любознательным взором, в халате красного цвета. У обоих на головах сидели круглые казахские тафьи, расписанные по полям языками пламени. Стоячие воротники нежно-голубых шелковых рубах закрывали их почерневшие от степного солнца шеи. Ноги украшали высокие сапоги на каблуках, с узким носком и голенищем выше колен. Штанов было почти не видно. На кожаных поясах висели украшенные серебром петли для сабли, ножа и порохового рожка, но в знак дружественного визита к господину сибирскому губернатору само оружие у них отсутствовало.
— Прошу, уважаемый мурза Куле, садитесь в кресло, — проговорил Соймонов по-татарски. — Конечно, вам было бы удобней на полу, но теплых ковров в моем кабинете нет. Из уважения, я не могу посадить вас на голые доски. Сыну же, предлагаю стул.
— Ваши великие годы, мурза Соймонов, не позволят молодому батыру ждать, чтобы руки аксакала услуживали ему, — ответил старшина Куле с легким поклоном, по-казахски. Несмотря на небольшую разность в языках они отлично понимали друг друга и не нуждались в толмаче. Одними глазами он повелел сыну подать согласно возрасту кресло губернатору, потом ему, и уже после определиться самому.
Быстро исполнив желание отца, Кулебака встал за спинкой его кресла и замер, словно степной истукан. Юноша с красивыми чертами лица прямым, чуть раскрыленным носом, тонкими губами над волевым подбородком и большими очами, белки которых были небесного цвета, стоял не шелохнувшись. Он был похож на изваяние, что с давних времен охраняли Шелковый путь.
Одними глазами, батыр с жаждой осматривал комнату. В ней не было портретов императорских особ, которыми, в европейском обыкновении, Россия украшала губернские канцелярии последние полста лет. Тут висели морские карты, стояли макеты парусных кораблей и гребных шлюпов. Дальний угол занимал столярный станок, в воздухе пахло свежим деревом. Стену над станком украшали различные долота, молотки, пилы. Над ним висел поясной портрет Петра Великого в стальных латах. Копия с картины Натье, сработанная самим губернатором весьма неказисто. Видимо, она служила для отпугивания особо ретивых сторонников того, что дворянин, тайный советник и генерал-лейтенант от Российской империи не может столярничать.
Сам губернатор был одет просто, без изысков, в офицерский мундир Тобольского полка без знаков различия. Обшлага камзола слегка запылились древесными опилками. Тяжелые большие руки он водрузил на трость с красным рубином в навершии.
— Ну, рассказывайте. Какие недовольства привели вас ко мне, уважаемый мурза? — поинтересовался тем временем у его отца Соймонов. — До Тобольска путь дальний. К Ишимским степям гораздо ближе Омская фортеция. Командующий от армии всеми сибирскими оборонительными линиями бригадир Фрауендорф уполномочен государыней, разрешать любые возникшие со Степью вопросы, но вы прибыли в Тобольск. Ко мне, губернатору Сибири.
— Вы же знаете, мурза Соймонов, — ответил старшина Куле, — что после угона двух тысяч лошадей из наших улусов, торгаутскими калмыками два года назад принявшими Российское подданство, отношение султана Абылая к сардару Сибири поменялось. Но, к мурзе Тобол-города, он по-прежнему относиться с глубоким почтением. И поэтому он прислал к вам меня: засвидетельствовать свое уважение письмом.
Куле достал из халата аккуратно-свернутый трубочкой лист, развернул, показывая губернатору личную каплевидную печать султана, и подал его батыру.
— Я знаю, мурза Соймонов, — объяснил он совершенный жест, — вы и сами, без толмача, можете прочесть послание Абылая написанное татарским письмом [1]. Но позвольте, в знак особого к вам почтения, сделать это моему сыну Кулебаке.
— Я принимаю ваш дар уважения, достопочтенный Куле, — согласился Федор Иванович, — и с удовольствием послушаю слова султана из уст молодого воина.
Кулебака бережно принял от отца на свои руки письмо Абылая и стал читать:

«Средней киргиз-кайсацкой орды владельца султана Абылая воинской крепости Тобольску, тайному советнику Ее Императорского Величества генерал-лейтенанту и губернатору Сибири нижайший поклон, а после поклона от меня слово: Посылаю к Вам, добромудрый мурза Соймонов, моих подвластных людей старшину Куле, сына его батыра Кулебаку и восемь человек сопровождения с величайшей просьбой. Так как бывший от вас ко мне толмач Азамат Арапов стал уже стар и ослабел глазами, отправил я его с почетом домой в город Казань. Оставшись без толмача с русского диалекта на татарский, прошу прислать ко мне другого человека мусульманской веры, столь же грамотного и разумного. А так же я, и мой народ, прошу Вас: так как до Троицкой крепости для торга моим подданным ехать далеко, дозволить выменивать крупу и муку: белую и ржаную, на Ново-Ишимской оборонительной линии в крепости Святого Петра.
От государыни отпасть я не желаю, и во всяких службах находиться буду и впредь. Только если лошади, угнанные торгаутами два года назад, возвращены в полной мере не будут, снова жалобу государыне отпишу и, через дом достопочтенного мурзы Тевкелева в Оренбурге, с послом отправлю. О нас, ежели изволите уведомиться, слава Всевышнему, вместе с народом здрав и благополучен. Зимовать ныне намерен на Синей горе у речки Колчаклы.
Об остальном посланные мои доверенные люди: старшина Куле и батыр Кулебака, донесут до вашего слуха, достопочтенный мурза Соймонов, словесно.
К письму оному я, султан Абылай, печать свою приложил в год Хиджры…».

Когда Кулебака закончил читать письмо Абылая, Федор Иванович потер тяжелой изработанной рукой подбородок и спросил:
— О чем же султан хочет донести до меня устно, уважаемый мурза Куле?
— О бригадире Фрауендорфе. Сардар Сибири отписал султану Абылаю только о ста сорока лошадях, якобы отбитых казаками у воров на переправе через Иртыш вниз от Семипалатной крепости и пригнанных в Омскую фортецию. Еще тысячу нам с батыром Кулсары отдали в Звериноголовской крепости через сопровождавшего таргаутов майора Кондырева, но пятьсот самых лучших жеребцов, так и не нашли. Султан Абылай видит в том хитрость бригадира Фрауендорфа. Это владетельный повелитель Приишимья и просил меня, старшину Куле, передать на словах вам, уважаемый мурза Соймонов.
— Хорошо. Я пошлю должного эмиссара в Омскую фортецию. И он постарается отыскать след тех лошадей. Если бригадир Фрауендорф или офицеры сибирских оборонительных линий будут в чем-либо уличены, то виновные будут наказаны.
— Султан Абылай не желает наказания виновным в покраже табунов, — торопливо ответил казахский старшина. — Пусть они вернут лошадей, и он будет искренне благодарен мурзе Соймонову и сардару Сибири.
— В свою очередь, мурза Куле, я, губернатор Сибири, хочу поблагодарить добропочтенного султана Абылая. Несмотря на произошедшее недоразумение с покражей лошадей и отказа с нашей стороны дать вашим батырам «чистое поле» с принявшими Российское подданство таргаутами нойона Шерена, он остается верен присяге, данной им в Оренбурге, Государыне Всероссийской матушке Елизавете Петровне. И, немного опережая события, скажу: неделю назад в Тобольск прибыл нарочный офицер с донесением из оренбургской губернской канцелярии, в котором меня уведомляют о возвращении в Оренбург брата Абылая султана Жолбарса, пребывавшего при имперском дворе с посольским визитом из Степи. И имевшего аудиенцию у императрицы. Средней Киргиз-кайсацкой орды султану Абылаю, он везет презент и грамоту от Елизаветы Петровны. А так же: заверения о вечном добрососедстве, от Правительственного Сената и канцлера Воронцова [2].
— Собирается ли ехать Жолбарс от русской стороны обратно на Приишимье? — осторожно спросил старшина Куле. — Мы слышали, что достопочтенный мурза Неплюев покинул Оренбург, а новый губернатор неистово требует аманатов с казахских ханов.
— Подробности мне неизвестны, лишь сказано, что сейчас султан Жолбарс и бывшие при нем киргиз-кайсацкие старшины отдыхают в гостеприимном доме генерал-майора Тевкелева. И я думаю, с милостивой грамотой от государыни к Абылаю ему совсем не грозит долго там задержаться.
— Это радостная весть, мурза Соймонов, и султан Абылай будет ею очень доволен.
— Кроме этого, передайте султану, что из Военной коллегии мною получено секретное распоряжение всячески способствовать Абылаю и старшинам Средней Киргиз-кайсацкой орды в их опасении от китайского войска. Кое ныне состоит при озере Баркуль, расстоянием, от указанного Абылаем в письме кочевья, два месяца воинских переходов. По сведеньям оренбургской стороны, доложенных в Военную коллегию в мае сего года, у оных китайцев оружие в большем числе холодное. Но отчасти есть и «турки». Малые, пятифунтовые пушки, крепленые на верблюдах. Так же наместником Синьцзяна [3] Чжао-Хоем в Сары-Арка выдвинуты воинские караулы. Малым числом по сорок, максимум пятьдесят, человек…
— Передвижение по Степи войск Поднебесной нам известны. Но, мы благодарны вам за откровенность речи, мурза Соймонов.
— Не стой ли поездки, мурза Куле? К улуг-хану [4] Абулмамбету в Хазрет [5], где зимовали послы из Китая?
— Зимой меня действительно не было в кочевьях при реке Ишим. Но, я был не в Туркестане, а в дальних улусах. Где решал спор меж родственниками по уплате калыма за невесту. Сын Кулебака, может подтвердить мои слова, мурза Соймонов.
— Не станем вмешивать сюда молодежь. Ведь старики бывают забывчивы.
— Бывают. Особенно, после долгой зимы.
Они рассмеялись. На секунду Кулебаке показалась, что супротив друг друга сидят хитрые и осторожные противники, но губернатор и старшина Куле были дипломатами. Политиками, любящими пошутить.
На этом официальная аудиенция киргиз-кайсацких послов у сибирского губернатора была окончена. После обеда в их честь, Федор Иванович приказал дежурному офицеру сопроводить гостей до Подгорья с почетом, и вызвал к себе Вострикова.
Губернский секретарь вкатился в апартаменты тайного советника, где, оседая на солнце, стояло древесное марево, с папкой документов в руках и масленым выражением на лице. Соймонов находился за работой у столярного станка и вытачивал грот-мачту для полуметрового парусного корвета, водруженного прямо на губернаторский стол.
Заканчивая начатое утром, но прерванное визитом старшины Куле, Федор Иванович, не оборачиваясь к Вострикову, проговорил:
— Дорогой Петр Емельянович, скажи-ка мне: почему посланники султана Абылая проживают ныне на Подгорье в доме Кудиярова?
— Федор Иванович, разве ж я виноват! Я им предлагал поселиться, как и подобает послам на горе, в Гостином доме, рядом с Приказной палатой, так они не согласились. Уж я их уговаривал, уговаривал, а старшина и сын его, ни в какое согласие не пошли.
— Стало быть, плохо уговаривал.
— Стало быть… Тут вот, Маметьяр Кудияров бумагу составил. Сколь за три дня от него положено было к обеденному столу, на трактование [6] киргиз-кайсацкого старшины Куле, сына его батыра Кулебаки и восьми сопровождающих их воинских людей.
— Читай...
— Здесь целый столбец.
— Так и читай… Не медли.
— За три дня гостям отпущено: сбитня — ведро. Вина горячего, простого — две четверти. Медовухи — два ведра. Водки «Гданьской» штоф стеклянный, литровый — один. Бык — один. Баранов — пять голов.
— Возместишь Кудиярову все по самой высокой стоимости! И не хитри, Петр Емельянович.
— Да здесь и так довольно! Разве ж могут десять человек за тройницу столько съесть и выпить!
— А сам, когда на трактовании гостей у казны греешься, то, стало быть, тебе не довольно!.. — Соймонов наконец-то обернулся. Снимая с себя фартук, он стряхнул с колен стружку. Мачта была готова. Подойдя к столу, генерал-губернатор стал прилаживать ее к корпусу корабля и продолжил: — Упустил богатый барыш, Петр Емельянович, так не скупись теперича. Неделю меня в Тобольске не было, много, поди, чего случилось. Рассказывай: еще какие новости?
— Да особой нови нет, Федор Иванович. Депеша из оренбургской канцелярии пришла. Уведомляют, что на место отбывшего в Санкт-Петербург тайного советника Неплюева к ним направлен новый губернатор: генерал-лейтенант Давыдов Афанасий Романович. Еще пишут: таргаутские калмыки, пришедшие на Оренбуржье из зюнгорской стороны [7], приняли Российское подданство и крестились в Православную веру. Поселены близ города Оренбурга, во вновь созданной казачьей слободе, по возведенной там церкви названой «Егорьевской». Что сотник Донского казачьего войска Онуфрий Плетнев, который отбыл из крепости Святого Петра с подначальной ему казачьей сотней и одной полковой пушкой для сопровождения оных торгаутов нойона Шерена до Оренбуржья, зачислен во вспомогательный казачий корпус полковника Могутова и вместе с сотней переведен в службу на Троицкую крепость к полковнику Родену. Что к октябрю-месяцу из Пруссии ожидается прибытие на зимние квартиры по оренбургским оборонительным линиям башкиро-мещеряковского конного полка.
— Еще что?..
— Вчера в канцелярию пришел рапорт господина бригадира и Селенгинского коменданта Варфоломея Валентиновича Якоби: о китайских обращениях. Отправленный, к Вашему Превосходительству, при секретном сообщении под № 186-м, сего года 2-го числа июля месяца. В нем говориться, что зайсан [8] Чеан-Хонтайжи, коему российскими офицерами Селенгинского и Ревельского полков капитаном Якоби и поручиком Лилиенгрейном этой весной было предъявлено тело зюнгорского мятежника Амурсаны, из Пекина до места службы не возвратился…
Губернский секретарь запнулся и открыл папку, что держал в руках. Найдя нужный документ, он продолжил:
— «А по возвращении оного Чеан-Хонтайжи надежно было бы, — говорит бригадир Якоби в своем рапорте, — получить сведенья о намерении китайской стороны. И потому, для тайной встречи с мелким цинским чиновником, в Кяхту [9] послан был толмач Шарин». Имя соглядатая с китайской стороны, господином бригадиром не указано. Далее Якоби докладывает: «Оный толмач Шарин с тем чиновником виделся 21-го мая сего года и тот ему ответствовал. 1-е… что копий присылаемых повелений к их главному пограничному управителю из Лифаньюаня [10] и с донесений от него в Лифаньюань, достать он случая еще не имел. Ибо сам в Урге [11] давно не бывал. Однако будет всегда стараться, токмо возможность к тому его допустит. 2-е… ныне в очевидном времени, именно же в мае месяце, в той мунгальской стороне скомандировано было военных людей: солонов [12] — тысяча, мунгал и зюнгорцев, кои ныне в подданстве китайском, — шестьсот».
— С этого рапорта, Петр Емельянович, и надо было начинать. А ты все по чину норовишь! Согласно Табели. Губернатор, бригадир!.. Еще новости есть?
— Только местные…
— Чего замолчал? Слушаю…
— Да важно ли это?..
— Сие губернатору решать. Говори…
— Прослышав, что в Тобольск прибыли новые колодники, воинские люди требуют себе женщин.
— Правильно делают, что требуют! Мужик без бабы быть не может! Аль тебе это, Петр Емельянович, невдомек случилось? Только впредь не в подорожные услуги, определять молодок будем. Хватит им на зимних квартирах с гренадерами, да драгунами временно гуливать. Отныне женить военных людей станем. Солдаты детьми обзаведутся. Дети почитаемых отцов иметь станут. Бабы, — мужей покладистых. Вот тогда и встанем по Сибири крепостью! Прочной да надежной.
— Как же их замуж выдавать, Федор Иванович!
— Как и всех остальных.
— Мало, что они все душегубки! Так еще и хворые, почитай, что через одну, любострастной болезнью..
— На потеху, стало быть, годятся, а под венец нет. Пусть лекарь Ревельского полка Выспянский завтра же отберет из прибывших колодниц сотни две молодок детородного возраста, для отправки в пограничные крепости. Говорят, он большой дока по женскому полу. Устроил в своем доме гульбище с девицами, капралов да подпоручиков безусых, утехами оных развращает! К тому же, картежной игрой безголовых отроков в денежный азарт вводит, и долги тех в тайной тетради держит.
— Пан Выспянский весьма воспитанный и благородный офицер. Древнего шляхетского рода. Это не более как наговоры на него со стороны городской черни. Зависть, то людская, господин генерал-губернатор.
— А ты чего его защищаешь, Петр Емельянович? Вроде, он тебе не родня? Роду ты мужицкого, а живот наел барский. С каких хлебов?..
Губернский секретарь опустил голову и не ответил. Лишь неуклюже переступил с ноги на ногу.
— Ладно, не сопи. Ступай. Выспянскому мой указ: осмотреть барышень на предмет болезней любострастных, сам передашь. А к завтрему, позови-ка ко мне поручика Лилиенгрейна и капитана Якоби… Да разыщи мне подъесаула Смаила Карташева.
— Так он же на курене под Тобольском проживает.
— Вот и отправляйся спехом. Солнце еще высоко.
— Агент голландской торговой компании вчера в Приказную палату за срочным делом заходил. Но, вас в Тобольске не было. Так я пошлю канцеляриста: пускай оповестит о прибытии в город генерал-губернатора?
— Та встреча успеется… Не он ли, тебя подкармливает, Петр Емельянович? Смотри! Узнаю, ты у меня не трактование!.. У Охотского моря волны считать будешь!
— Что вы, Федор Иванович! — бледнея, ответил губернский секретарь. — Это я так. Для полного доклада о прошедшей без вас неделе, сказывал. Мне и дела до коммерц-агента иноземного нету. Сами же говорили: обо всем докладывать без утайки.
— Тогда ступай. И выполняй, что велено...

Глава четвертая

На следующий день на столе губернаторского кабинета вместо макета корабля, в развернутом виде возлежала карта бассейна реки Иртыш генерал-майора Лихарева. Поручик Лилиенгрейн и капитан расквартированного в Тобольске Селенгинского драгунского полка Якоби внимательно ее изучали. У поручика с познаниями в топографии обстояло куда лучше, и капитан явно нервничал.
Выходец из остзейского дворянства Иван Варфоломеевич Якоби был сыном коменданта Селенгинской крепости бригадира Якоби. Его отец поступил на российскую службу в 1711 году, но детство Иван провел в Европе, при своей матери. В возрасте пятнадцати лет был вызван родителем на службу в Сибирь и поступил капралом [13] в Якутский гарнизонный полк. К тридцати годам, сменив несколько сибирских полков, он дослужился до чина капитана. Отец мог им гордиться. К статности офицера от драгун, прилагалось еще и редкое дарование не только смотреть, но и видеть. Одновременно слушать и слышать. Этот самый талант, он и пытался обострить донельзя, рассматривая карту.
— Господа!.. — по истечению малого времени, оборвал его мучения Соймонов. — Перед вами расписание промеров глубин Иртыша. Из которого явствует, что водный путь гребными судами, вроде нашего шлюпа «Малый», из Тобольска в Китай весьма возможен. В свою очередь это говорит о том, что проход по реке вероятен и для китайских военных джонок [14]. С пяти — и десятифунтовыми пушками на борту. Если мы можем подняться к ним на четырехтонном гребном шлюпе, то и они, могут спуститься к нам на расписанных драконами легких судах. Что вы об этом обстоятельстве мыслете, господа?
— Это сокращает прохождение войск Поднебесной до Тобольска по времени вчетверо, — ответил Якоби, и сам испугался столь шальной мысли.
— Как нельзя, верно, Иван Варфоломеевич. И заметьте: Новоишимская и Староишимская оборонительные линии, при таковом проходе по воде, в одночасье становятся бесполезными содержателями войск. Кроме этого, наши подданные киргиз-кайсацкая Средняя орда остается в заложниках данной ситуации.
— Я думаю, Федор Иванович, — ответил губернатору поручик, — у нас хватит сил отразить китайское войско в случае его вторжения.
— Если они пойдут по суше. А если по реке? Здесь мы проигрываем во многом. Войска императора отрезают нас от киргиз-кайсацкой Степи, навязывают оборонительную тактику войны. А тем временем, разделываются со Средней и Малой ордами, и всеми имеющимися в Сицзяне силами, выходят к городу Оренбургу. Марсовы дела российских фельдмаршалов в Пруссии, пока идут плохо. Снова в войска назначен новый главнокомандующий. Граф Салтыков [15]. Воин из него добрый. Графство то, он при Анне Иоанновне получил, поскольку является ее дальним родственником. Отсюда и опала при Елизавете. А я его еще простым солдатом помню. Опять же, мореходное дело вместе познавали. Есть надежда, что дадим Фридриху отпор. Но ни этой зимой, ни следующей война в Европе не закончиться. А коль так, то помощи нам ждать неоткуда. Из Военной коллегии пришло секретное распоряжение: конфликта избегать всевозможно, а случись с Поднебесной столкновение, управятся собственными силами.
— Будем избегать, Федор Иванович, — ответил ему Якоби. — Всевозможно будем.
— Ишь ты!.. — Соймонов усмехнулся. — Сказано избегать противника, капитан, но не бегать от него зигзагами словно заяц-беляк. Все бы не беда, да понимаете, есть еще одна очень веская причина, которая заставляет меня вельми беспокоиться насчет водного пути по Иртышу…
— Какое, Ваше превосходительство? — спросил губернатора поручик.
— Нынешним летом, по сходу льда в Обской губе [16] объявился английский военный корабль — двадцатипушечный бриг [17] «Георг II». Местные рыбари, что ладьями на губу за рыбой ходят, видели, как он вошел в Тазовский залив, к давно брошенной Мангазеи [18]. Постоял на рейде три дня и пошел обратно. А несколько лет назад в Тобольске объявился агент голландской торговой компании герр Адамс, которому больше подошло бы именоваться «мистер», возможно «сэр». Обычно такие, кем-то направленные, совпадения меня мучают по ночам, и не дают спать до рассвета.
— Федор Иванович, неужели вы полагаете, что англичане задумали военную экспедицию до Тобольска? Проходом из устья Оби в Иртыш?
— Я надеюсь, Гаврила Андреевич, им хватит и того куша, что они отхватили во французских Вест и Ост — колониях [19]. Пока Россия и Пруссия бьют друг другу морду в Европе, Британия потихоньку обзаводиться неплохим наследством от последствий Семилетней войны. Кстати, Квебек [20] они взяли именно таким способом. Этим годом, вошли небольшой эскадрой в русло реки Святого Лаврентия и сожгли французскую факторию дотла... Извиняйте меня, господа, за некоторое отклонение от заданного курса. Поскольку, вас я пригласил, вот по какому поводу: Иван Варфоломеевич, мне кажется, что вы давно не были в отпусках?
— Но, как же, Иван Федорович?!
— Езжайте, голубчик, езжайте! Наговорил я вам тут страхов. Отдохните у батюшки в гостях. Расспросите, как он там поживает, дружен ли с соседями. Заодно и Кяхту навестите. Сами ведаете, караванных торгов с Китаем у нас уже четыре года как нет. Русские купцы торгуют с Поднебесной лишь в Кяхте, поскольку ввозная пошлина на территорию Сына Неба составляет пятую часть товара, а ведь это грабеж средь бела дня. Вот, под видом торгового эмиссара от губернатора Сибири, и побываете в Кяхте.
— Когда ехать, господин губернатор?
— Да хоть завтра, капитан. Конкретные указание получите перед отбытием. Ну а вам, поручик, предстоит водная прогулка, — Федор Иванович провел тяжелой рукой по разложенной на столе карте и в нижней ее части сделал указательным пальцем круг. — По сибирской реке Иртыш до озера Нор-Зайсан. На шлюпе «Малый» вы почетно сопроводите в Поднебесную подъесаула Смаила Карташева. Он повезет китайскому императору в дар от губернатора Сибири меха, соболиные да куньи, и официальное письмо с просьбой к Величественному Сыну Неба господину Десять тысяч лет Будде наших дней [21], не обежать скромных священнослужителей Пекинской Православной миссии [22]. Передадите посла и мягкую рухлядь чиновникам Лифаньюаня на озере Нор-Зайсан и возвращайтесь. Время уже позднее и чтобы поспеть до ледостава, придется поторопиться. Если не успеете в Тобольск, зимовать будете в Омской фортеции. Заодно и разберетесь с покражей киргиз-кайсацких табунов. Только без сильного нажима. А то осерчает бригадир, бумаги государыне станет писать… Кстати, как там прибывшие колодники?
— Как и велели, Федор Иванович. Лично сопроводил до Гостиного двора. Кандалы распорядился снять, накормить. Для ночлега из полковых конюшен повелел выдать сухой соломы.
— Про сено-то, я не наказывал.
— Так я… Думаю, ночи холодные, а там камень.
— Вот за это, Гаврила Андреевич, ты мне и люб. Не ждешь во всем указки. Справно дела творишь. И много колодников будет?
— По документации из Казани вышло около двух тысяч. Но, до Тобольска дошло только половина.
— Сколько именно…
— Шестьсот двадцать три персоны мужеского пола и триста девяносто одна — пола женского.
— Лекарь Выспянский осматривает барышень?
— Утром из полкового лазарета был мной направлен на Гостиный двор.
— Что-то долго он их смотрит. Как бы, сии девки, не забрюхатели после его огляда…
— Ваше Высокопревосходительство господин губернатор, — мягко обрывая Соймонова на последней фразе, вкрадчиво прозвучал голос губернского секретаря Вострикова от приоткрытых им дверей кабинета. — С Увельского куреня прибыл казачий подъесаул Смаил Карташев. Вами велено объявить об оном событии незамедлительно.
Федор Иванович обернулся к нему в полкорпуса, и язвительно спросил:
— Объявил, бумажная душа?
— Объявил…
— Так зови!.. Не медли!
Востриков исчез и в открытые двери вошел невысокий щупленький человек в шелковой рубахе желтого цвета заправленной под красный кушак, в полосатых байковых штанах и высоких яловых сапогах. Все это буйство красок покрывал китайский темно-синий халат, а бритую до зеркального блеска голову венчала тафья из черного атласа. В правой руке он держал плеть, которую сунул в сапог, только после того, как уважительно поклонился губернатору в пояс.
— Господа офицеры, — проговорил Федор Иванович, рукой приглашая его к столу. — Позвольте вам представить: подъесаул сибирского казачьего войска Смаил Карташев. Албазинец [23]. Родом из Пекина. До прибытия в Тобольск, служил в гвардии императора Поднебесной Цаньлуна, по вере — православный. Окромя русского диалекта, хорошо ведает тюркские и китайские наречия, так же арабское, татарское письмо и около сорока тысяч иероглифов. Виртуозно владеет холодным оружием. Знает малые дороги из Пекина в Восточный и Западный Туркестан. Как посланник, — связующая нить между Россией, Степью и Китаем, он просто незаменим.
— Капитан, Иван Варфорлмеевич Якоби.
— Поручик, Гаврила Андреевич Лилиенгрейн.
Поочередно представились офицеры.
Отвесив им в ответ головной поклон, подъесаул быстро, на китайский манер, проговорил:
— Вы, Федор Иванович, уж превознесли меня до небес. Прямо в жар от таких перечетов бросило.
— Ничего, Смаил. Где ж еще говорить о твоих заслугах как не у меня в кабинете.
— Для похвальбы звали, или нужда объявилась?
— Нужда. Большая нужда, Смаил. Но об этом после. Ты посиди, покуда капитана, да поручика по должным делам определю. Вон посмотри, какой я трехмачтовый корвет ныне соорудил. Вот доделаю, мальцам твоим подарю. У него, знаете, их сколько? — обратился он к офицерам. — Восемь душ! И все казаки!
— Уже девять, Федор Иванович.
— И тоже казак?!..
— Казак… Ефросинья, баба здоровая. Рожает, словно семечки лузгат.
— А ты в том деле, будто не участвуешь?
— Как же — участвую. Преуспел и здесь. Что не выстрел, то попадание. Зазря пороху не перевожу.
Сгоняя с глаза веселую слезу под общий смех на слова казака, Соймонов проговорил:
— Утер ты меня, Смаилка. Стало быть, не любишь, когда тебя хвалят?
— А то, вы не ведаете, Федор Иванович.
— Ведаю, Смаил. Итак, господа офицеры, не смею больше вас задерживать. Иван Варфоломеевич, деньги на вояж до Кяхты получите у Вострикова, в губернской канцелярии. Жду вас поутру для получения должных инструкций. А вы, Гаврила Андреевич, не почтите за труд, зайдите-ка сейчас на Гостиный двор и поторопите пана Выспянского с осмотром. Отделить здоровых баб от квелых, пол дня не может. Согласно моему распоряжению девицы завтра же должны быть отправлены в Омскую фортецию для распределения в крепости. Вот вам мой указ, — губернатор вынул из стола исписанный лист гербовой бумаги и подал офицеру. — Проследите за этим лично, поручик. А послезавтра пожалуйте на борт шлюпа, «Малый», там вас уже будет ждать подъесаул. Пушную рухлядь загрузят под началом шкипера, а вы отдохните денек. И желаю вам семь футов под килем.
Капитан с поручиком откланялись и вышли.
Казачий подъесаул Карташев скромно сидел у окна и рассматривал, так и незавершенный губернатором макет двухпалубного корвета.
Свернув карту и отложив ее на угол стола, Соймонов открыл чернильницу и проговорил:
— Ну, Смаил Давлетович, надо сочинить официальный лист в палаты Лифаньюаня. Как думаешь, от генерал-губернаторского лица писать сие послание, или от Правительственного Сената?
— Для этого и звали, Федор Иванович?
— С листом поедешь в Пекин, к отцу Амвросию.
— Тогда от Правительственного Сената. Так основательнее будет, — спокойно ответил тот.
— Подведешь ты меня под железо.
— Вы уж в нем ходили. Лиха беда! Походите еще. А я вам пару, яко верный пес, на цепи составлю.
— Хорошо, коль так. А если не в железо, а как с князем Гагариным [24] обойдутся?
— Это как же?
— Повесил его государь наш батюшка Петр Алексеевич на Василевском острове. И приказал: вора не снимать пока воронье не обгложет. А когда веревка сгнила от времени, ее заменили цепью. Долго еще Матвей Петрович, смрадом своим, нагонял страху на вороватых сановников.
— За что же его так-то?
— Сидя губернатором в Тобольске, он решил, стало быть, монеты из добываемого в Сибири серебра печатать. Полновесные ефимки [25].
— Ведь государева бумага не деньги
— Как сказать. Иркутский губернатор Алексей Петрович Жолобов тоже за злоупотребления казнен. Это уже при Анне Иоанновне было, как раз за четыре года до моей каторги, да казни Артемия Петровича.
— Что ж государи по Сибири топором все машут! На Великороссии татей у кормила нет!
— Потому, Смаилка, что богатства здесь, бери — не выберешь. Вези — не вывезешь. А мы и так уже судьбой мечены. Вот и ставят на наши дубленые да просоленные шкуры клеймо за клеймом.
— Кто ж ставит?
— Да, к примеру, герр Адамс. Печенью чую, через этого торгового коммерц-агента не долго мне губернаторствовать в Сибири осталось. Ваньку-то Неплюева с Оренбурга убрали. Одного мы с ним гнезда птенцы, и дороги у нас схожие. Только, он по наказу Петра отошел от моря и по дипломатической стезе продвинулся. Сложные у нас с ним отношения были, но человек он дела. И сейчас, ой как нужен на Оренбуржье...
Соймонов замолчал. Уперев задумчивые глаза в одну точку, замер без движения.
— Ты чего, Федор Иванович? Снова всколыхнулось былое? — Смаил подошел к губернатору и тронул его за плечо. — Ты печаль-тоску от себя гони. Не давайся старухе Кручине. А то обожмет, да в полную силу приласкает, — тогда не одолеешь.
— Да вроде отпустила проклятая... Ну что, Смаилка, станем составлять подложную государеву бумагу? Или будь, как будет. Им в Санкт-Петербурге, чай, наши сибирские беды видней.
— Без бумаги этой охранной, задохнется в Пекине Православная миссия, а государыне недосуг ныне.
— И то верно. Что ж, тогда садись. Пиши...

Глава пятая.

Софийский двор тобольского кремля купался в полуденном солнце. Оно играло с куполами Покровского и, главного, давшего название всему двору, Софийского соборов. Трехэтажный архиерейский дом безмятежно покоился под присмотром грозной Павлинской башни у спуска по Прямскому ввозу в Подгорье.
К востоку от митрополичьих хором, с юга на север, змеиным хвостом растянулось одноэтажная консистория [26], с головы подпираемая Троицкой церковью. За ней, вдоль каменной стены с тремя сторожевыми башнями, ютился дом для монахов, конюшни и другие дворовые постройки. Голуби — птицы-вестники, ходили по деревянному настилу двора или взмывали ввысь на луковичные купола с крестами.
Из ризницы [27] главного собора грузно вышел отец Павел. Сделав несколько шагов, митрополит Сибирский и Тобольский вынул из глубин рясы платок, обтер припекаемое солнцем чело и оглядел колокольню.
— Варлаам! — крикнул он ключаря [28].
Из ризницы выскочил маленький щупленький старичок и с поклоном проговорил:
— Слушаю, владыка.
— Зри на небо пресветлое! А не тычься в землю грешную!.. — поднимая правую длань, митрополит указал перстом в колокольню. — Кажись, более покосилась.
Старичок окинул колокольню почти невидящими, слезящимися очами и пожал плечами.
— Ты чего, совсем слепый?
— На Пасхальной неделе, батюшка, господь притушил очи мои ясные. Ключи от притворов, одеяния для служб торжественных, утварь церковную, я еще вижу. А далече, ты уж прости, владыка, не зрю более.
— Ухом-то слышишь?
— Слышу…Господь пока не обделил.
— Ступай, Варлаам. Скажешь каменных дел мастеровым: пусть к завтрему оглядят, — изрек архиерей, и снова подняв взор на колокольню, повторил: — Кажись, все же покривилась малость.
— Покривилась, не покривилась, а генерал-губернатор, добро на починку не даст, — ответил губернский секретарь, подкатившись к владыке со спины.
— Фу ты, Господи, напугал, нечистая сила! — митрополит перекрестился. — Тебе, чего?
— Мне-то… Да вот, шел мимо… Думаю, дай зайду к архиерею, наболевшую душу ему изолью.
— Я Петр Емельянович, исповедовать тебя не собираюсь. У митрополита дел и без того гораздо. К протоиерею [29] Вениамину иди, он твои грехи и выслушает.
— Грехи не мои, владыка.
— А чьи?
— Губернатора.
Снова утирая платком чело, митрополит покосился на дверь в ризницу, оставленную ключарем открытой.
— Пойдем-ка в сторонку, Петр Емельянович.
Обогнув Софийский собор, они вышли на Прямской ввоз, и митрополит спросил:
— И какие грехи нашего губернатора, ты мне хотел бы поведать?
— Письмо они сочинили.
— Какое письмо? Кому?
— Сыну Неба. Китайскому императору.
— То дело государственное! И мне, оно не по чину.
— Не спеши, владыка. Писано-то оно Сыну Неба, но указуется в нем Пекинская православная миссия, а как же сие? И без владыки Сибирского! А посылается с этим письмом казачий подъесаул Смаилка. Старообрядец!
— Откуда ведаешь, что сей Смаилка раскольник?
— Сам видел, как он крест двумя перстами на чело ложил [30]. Меховой рухляди в генерал-губернаторском шлюпе везут, на пять тысяч рублей серебром! А в командирах лютеранин, чухонец Гаврилка. В шкиперах опять же старовер из Выговской пустыни [31]. О команде при шлюпе находящейся, я уж умолчу, отче.
— Все говори, коль начал!
— Почитай, вся из рекрутов Олонецкой губернии. Вам ли, владыка не ведать, что оная губерния, есть оплот безпопоповщины [32]. А главное: бумагу ту, губернатор не от себя написал, а от Правительственного Сената.
— Крамола! Как есть, — крамола! — возмутился архиерей. — Пойду-ка я в палату Приказную, и сам все поспрошаю. Пусть крамольники ответ предо мной, владыкой Сибирским, яко перед Господом держат!
— Право ваше, отче. Попирают вас, успокаивают в неведенье… Потому, посчитал своим долгом… Позвольте теперь откланяться. У губернского секретаря денежное довольствие малое, а забот, по обустройству разных дел, гораздо. Но, я не ради корысти!.. Истинно верую… Вы уж меня у губернатора не упоминайте…
Востриков остановился на выложенном булыжником подъеме Прямского ввоза. С каждым своим словом, он оказывался все дальше и дальше от спешившего в малый город митрополита.
Внимательно проследив, как отец Павел миновал судебную управу и скрылся во дворе Приказной палаты, секретарь направился в другую сторону. Отчитав своими маленькими ножками девяносто восемь ступеней Прямского ввоза, он спустился с горы и направился на Базарную площадь, к торговому дому…
Тайный советник Соймонов, так ярко и образно говоривший поручику Лилиенгрейну про овраг, лежащий между Софийским двором и малым Воскресенским городом, имел в виду не только противостояние церковных высших сановников и простого народа, живущего внизу у Иртыша своими заботами. В его рассказе была боль и самого губернатора, поскольку, отношения с прибывшим год назад в город новым митрополитом Сибирским и Тобольским, мягко говоря, не сложились.
Федор Иванович почувствовал со стороны присланного Синодом архиерея некое двоемыслие. Отче говорил одно, а делал совсем другое. За высокими фразами: о православной вере, об укреплении истинного Господа в вогульском и остяцком народах, стояли лишь высокомерие и алчность, а не желание жить рядом. Непритворно делить с ними хлеб насущный, радости и печали.
Как показалось Соймонову, то была надменность просвещенного науками, ненадолго пришлого вельможи, которое он не мог и не хотел терпеть здесь в Сибири, где привыкли к общению с простыми, немного грубоватыми, иногда горячими и несдержанными, но честными людьми. Каким-то внутренним чутьем матерого зверя, обострившегося за десять лет каторги, Федор Иванович ощутил в нем того самого человека с гнильцой, кем отец Павел и являлся в действительности.
Митрополит Сибирский и Тобольский Павел, в миру Петр Богданович, появился на свет чуть больше полувека назад в семье мещан Конюшкевичей, проживавших в Галицком воеводстве [33]. По рождению Конюшкевич не принадлежал к высокородной польской шляхте, но ему очень хотелось быть в среде ясновельможных панов. Для осуществления своей цели, Петр упросил родителя отдать его в град Киев, для учебы, где показался отцам православной церкви довольно смышленым отроком, и вскоре, как сын малоимущих родителей, был поселен в бурсу [34] Православной духовной Малороссийской академии.
Усиленно изучая в бывшей Киево-Могилянской коллегии, с 1701 года именуемой академией [35], латинский, греческий и славянский языки, посещая классы: нотного пения, катехизиса, арифметики, пиитики, риторики, философии и богословия, Петр опасался, что первое впечатление, которое он произвел на своих духовных наставников, однажды рассеется, словно летний утренний туман.
На самом деле Конюшкевич не обладал особыми дарованиями, обучался через долгое, упрямое заучивание, и кроме скромных способностей к стихосложению, других не имел. У него была огромная жажда вовсе не к знаниям, его мучила желание стать ясновельможным паном. Ради этого, он не спал ночами, до рассвета твердил глаголы, складывал цифры и разучивал псалмы. Пел он очень жалобно, потому был избран сотоварищами в секретари. Вместе с ассистентами двух выборных от братии «префектов», которым вручалась особая книга пожертвований, Петр ходил по Киеву и его окрестностям, жалобил сердобольных хозяев добротных хат и собирал подаяние.
Положение пятисот питомцев академии, проживавших в бурсе и прозванных бурсаками, было нищенствующим. Все они были дети, мещан, безместных священников, или сироты. Жилье, одежда и скудная еда — вот и все, что им полагалось в дни учебы. Чтобы как-то себя содержать в летнее время, бурсакам приходилось составлять походные артели, больше похожие на разбойничьи ватаги. Пением кантов, глаголом речей, стихов, представлением пьес на библейскую тему и отправлением церковных служб, а иногда и воровством, они зарабатывали себе средства для дальнейшего существования при академии. Конюшкевич настолько преуспел на поприще попрошайничества, что вскоре был избран бурсаками префектом.
Больше всего юный Петр Богданович боялся богословских диспутов, которые в Киевской духовной академии проводились каждую субботу. Он всегда с каким-то животным страхом ожидал конца недели и если бы не иеромонах Арсений, Конюшкевич бы не выдержал обучения, бежал из академии, или сидел бы в одном классе до десяти лет, как другие, недаровитые ее питомцы.
Сын православного священника одного из Владимиро-волынских [36] приходов Отец Арсений, в миру Александр Мацеевич, был шляхетского рода Коронной Польши, и, в отличие от Петра, обладал недюжими способностями. Восемнадцати лет, поступив в академию, в девятнадцать он постригся в монахи под именем Арсения. Два года провел в одном из киевских монастырей и снова вернулся в академию. В 1723 году, когда ему исполнилось только двадцать шесть лет, Мацеевич получил сан иеромонаха с правом обучения учащихся академии богословию.
Арсений Мацеевич был ярый полемист, умел спорить, отстаивать правоту своей мысли, любил проводить проповеди, богатые на словеса от известных теологов Православия. Конюшкевич же наоборот, предпочитал молчать. И не было в академии слушателя лучше, чем он. Это обстоятельство сблизило Мацеевича с Петром. Они стали проводить вечера вместе и постепенно сдружились. Хотя дружба их больше походила на приятельство рыцаря и его оруженосца. В качестве оружия были тяжелые, обшитые телячьей кожей книги по богословию, которые Конюшкевич всегда носил за Арсением.
У рыцаря Мацеевича тоже была мечта, он хотел возродить упраздненный Петром Великим патриарший стол и стать патриархом всея Руси. Как-то зимним долгим вечером, в порыве обсуждений реформ недавно почившего государя, брат Арсений обронил об этом несколько лишних слов Петру Богдановичу. Эта оговорка Мацеевича навсегда соединила их судьбы. Конюшкевич словно пришил себя к рясе Арсения, и как только тот проявлял желание отпустить своего ученика на вольные хлеба, ненавязчиво напоминал Мацеевичу о его столь крамольной мечте.
В 1730 году иеромонах Арсений был вызван к себе в епархию Антонием Стаховским [37] митрополитом Сибирским и Тобольским, для преподавания богословия в отрытой архиереем тобольской семинарии. Мацеевич оставил оруженосца без возможности лицезреть духовного наставника, но не без покровительства.
В последующее десятилетие, отмеченное потомками, как «бироновщина», Арсений посетил Устюг, Холмогоры и Соловецкий монастырь. Там он полемизировал с закованными в кандалы старообрядцами и написал «Увещание к раскольнику», крестил в Сибири иноверцев, участвуя в Камчатской экспедиции. После многих лет богоугодных подвигов, он попал в Святейший Синод, был отмечен самим Амвросием Юшкевичем [38], при императрице Анне Иоанновне занимавшем первое место в церковной иерархии.
Продвижение бурсака Петра Богдановича Конюшкевича в служении Господу было куда скромнее, на фоне его природной неодаренности, оно впечатляло только благодаря покровительству Арсения.
В 1733 году Конюшкевич принял постриг под именем Павла и остался в Киевской духовной академии преподавать пиитику. Но на этом невидимое влияние пана Мацеевича на судьбу оруженосца не закончилось, уже в 1741 году священнослужитель отец Павел был вызван в Москву, где его ждало теплое и доходное место проповедника православия в славяно-греко-латинской академии.
Основанная братьями Лихудами [39] в 1685 году на подворье Заиконоспасского монастыря школа, впоследствии, в правление Петра Алексеевича обрела статус Московской духовной академии, со схоластическим направлением преподавания. Несмотря на приставку «славяно», здесь учили только на латыни, так уж повелось от воспитанника Лихудов Палладия Роговского [40], в ведении которого она оказалась с 1701 по 1703 годы.
Десять лет Роговский провел при дворе папы Римского, изучал науки в иезуитских коллегиях, был сторонник исключительно западного обучения. Его виденью пути российского просвещения потакал и молодой Петр. Единственный радетель за удаление из московской славянской школы латыни, как основного языка, Федор Поликарпов [41] сам был обвинен в корысти и с позором из нее изгнан.
Последователи Палладия Роговского не собирались ничего менять в созданной на рубеже веков академии. На протяжении всех этих лет, наставники и даже ученики вызывались в Москву только из древнего Киева. Преподаватель пиитики киевской духовной академии отец Павел легко прижился на новом месте, поскольку поменялась лишь место его служения, а окружение, в лице малороссийского ясновельможного панства, осталось тем же.
С синодальным сидельцем Арсением отцу Павлу не посчастливилось встретиться. В марте того же года Мацеевич был посвящен в сан митрополита Сибирского и отбыл в Тобольск.
Тем временем, погода внутренней Российской политики подверженная внезапному ветру перемен, резко поменялась. Не успел пасть, казалось бы всесильный герцог Бирон и объявлен народу наследник Российского престола, — только что родившийся император Иоанн [42], как одной беспокойной ноябрьской ночью на трон взошла дочь Петра Великого Елизавета. Покровитель отца Арсения — архиепископ Новгородский и Великолуцкий Амвросий Юшкевич, полтора года назад столь красноречиво произнесший «Слово» на венчании принцессы Анны Леопольдовны [43] с принцем Антоном Ульрихом, за это же «Слово» попал в немилость у новой императрицы. В кулуарах имперского двора тихо, но часто, поговаривали, что отец Амвросий не только благоговел к брауншвейгской фамилии ранее, но и желает снова возведения ее на Российский престол.
Тень опалы Юшкевича коснулась и митрополита Сибирского. Арсений сказался больным, отписал государыне, что сибирский климат для него стал вреден, и попросился в Ростов Великий. Елизавета приняла его прошение. В 1742 году Арсений стал митрополитом Ростовским с правом сидения в Святейшем Синоде. Кроме этого он сумел убедить императрицу перевести из Сибири на поселение в Ярославль и опального герцога Бирона. Обосновав свое желание тем, что герцог Курляндии лично ей плохого ничего не делал, дочь Петра заменила его в Пелыме первым министром кабинета Анны Леопольдовны Христофором Минихом [44], который год назад отправил в тот сибирский городок регента императора-младенца Бирона.
В Тобольске Мацеевич пробыл чуть больше года, зарабатывая для себя ореол правдоискателя, публично перессорился с властью на местах, и отличился жестокостью по отношению к раскольникам. Из архиерейской канцелярии располагавшейся на Софийском дворе, он создал консисторию, где с помощью огня и дыбы перековывал староверов в сторонников обновленной Вселенскими патриархами Русской Православной церкви. Своими полемическими трудами о Расколе и физическим устрашением отступников истинной веры, отец Арсений заслужил милость Елизаветы Петровны, нелюбовь которой к старообрядцам, видимо, перешла по наследству от батюшки, и получил место митрополита Ростовского.
Архиепископ Новгородский и Великолуцкий Амвросий, тоже сумел задобрить матушку-императрицу. Публично обличив в покаянном письме врагов Елизаветы: Остермана [45], Миниха, Менгдена [46], Головкина [47], подробно изложив их корыстные планы правления Россией через незаконного императора Иоанна. Публичным раскаяньем, он упек невинное годовалое дитя на вечное заключение и окончил свою жизнь не в страшных муках от содеянного греха, а в достатке и почете.
Недавно прибывший из сравнительно тихого Киева отец Павел, проповедник Московской духовной академии, прожил эти непростые для него три года, словно мучаясь на Голгофе. Каждый день он трясся от страха, резонно полагая, что в пылу откровенности Амвросий мог указать и его имя. По ночам отец Павел просыпался от собственного крика, обливаясь холодным потом, припадал у иконостаса на колени и усердно молился.
Конюшкевич не был замешан в делах государственных, но, имея таких покровителей, как Арсений Мацеевич и Амвросий Юшкевич, он, невольно, становился их соучастником. После публичной казни князей Лопухиных [48], когда одной из красивейших женщин имперского двора, статс-даме Наталье Федоровне на глазах у подлого народа вырезали язык. Нещадно били кнутом и навечно сослали в Сибирь, якобы только за то, что в годы правления Анны Иоанновны она затмевала на балах Елизавету. Всего этого он не выдержал, в тот же день судорожно отписал Святейшему Синоду и попросился в монастырь.
У отца Павла сдали нервы, когда уже все неприятности по поводу возможного воцарения брауншвейгской фамилии пребывали позади. Елизавета Петровна мало-мальски успокоилась и больше не видела в глазах каждого придворного упорного желания непременно ее свергнуть. Этим несвоевременным поступком, он заслужил лишь отлучение покровителя. Духовный рыцарь Арсений удалил оруженосца от своей мантии. Мацеевич пристроил Конюшкевича настоятелем малодоходного Юрьева монастыря в епархию Новгородского владыки Амвросия и постарался о нем забыть.
Старинный Юрьев-Георгиевский или Егорьевский мужской монастырь, куда в 1744 году отец Павел прибыл архимандритом, возвышался куполами в трех верстах к югу от Новгорода, на левом берегу Волхова, при устье ручья Княжева. От его деревянных стен вело приданиями, монахи были толсты и степенны. Встречая карету хлебом-солью, они еще не ведали, что их спокойная и размеренная жизнь с прибытием к ним нового благочинного настоятеля закончилась.
Как это часто бывает у слабых духом людей, за пережитый недавно страх отец Павел возненавидел не себя, а тех, кто был рядом. У него вдруг появилась острая потребность унижать и даже издеваться над людьми, стоявшими по иерархической лестнице несколькими ступенями ниже.
По приданиям Юрьевой обители, ее основателем являлся великий князь Ярослав Владимирович [49], в крещении Георгий, и в монастырской библиотеке сохранилось много старинных книг. Архимандрит Павел нашел там рукописный Требник времен царя Бориса, где в водосвятной молитве на Богоявление было написано «Освяти воду сию Духом Твоим святым и огнем» [50]. Такое кощунство в одной из основополагающих молитв христианской веры было неслыханно. Требник Конюшкевич отослал в Санкт-Петербург синодальному сидельцу Арсению, чем и обелил себя в его глазах, а для братии Юрьева монастыря настали черные дни.
Присланный из обители на Волхове старинный Требник, Мацеевичу пришелся, как нельзя кстати. Митрополит Ростовский Арсений по заданию Синода готовил к печати отклик почившего еще при Анне Иоанновне тверского архиепископа Феофилакта Лопатинского, на «Поморские ответы» [51], в 1723 году высказанные Синоду староверами Выговской пустыни, и который Феофилакт писал более десяти лет. Озаглавленный как «Обличение неправды раскольнической», отклик был напечатан Святейшим Синодом с опозданием на целых двадцать два года. Предисловие отца Арсения к нему написанное, не вошло в издание, но это не слишком огорчило Мацеевича. Нужные лично ему мысли, он сумел незаметно внедрить в сам текст.
Ложка к обеду, услужливо поднесенная отцом Павлом, была высоко оценена Мацеевичем. С легкой руки синодального сидельца митрополита Ростовского настоятель Юрьева монастыря прослыл ярым противником Раскола. Обличителем несчастных монахов, которые и не заглядывали в библиотеку древнейшей в крае обители, ближайших лет сто. Если их и можно было в чем-либо обвинить, так это в небывалой лени, которую отец Павел выбивал из них тринадцать последующих лет самым, что не наесть, наижесточайшим образом.
В одной из башен обители Конюшкевич соорудил застенок, где перевоспитывал монастырскую братию и раскольников, имеющих несчастье оказаться где-то поблизости. Старообрядцев он пытал огнем, находя все новые и новые их вины перед Господом. Свои низменные потребности в возвеличивании самого себя путем терзания человеческой плоти, он возвел в ранг святой борьбы с противниками истинных канонов православной веры. За усердие и благочинность, по весне 1758 года, раздобревший на хлебах Новогородчины боками, архимандрит Юрьева монастыря Павел был произведен Святейшим Синодом в сан митрополита Сибирского и Тобольского.
Не успели монахи Юрьевой обители перекреститься, бросив щепоть земли на путь кареты увозившей отца Павла, как деревянная башня, в которой он пытал раскольников, задымила и вспыхнула огнем.
Каких-либо следов, обнаруживающих правду о его благочинии, Конюшкевич не оставлял…
Толкнув двери губернаторского кабинета, митрополит, злобно пыхтя, взошел на его порог.
— Федор Иванович, слыхал я, что недоброе у тебя в палатах воеводских твориться. Тайное!.. А то и, прости меня, Господи, если обманулся, крамольное!
— Чего ж, не доброе, владыка? — спросил его Соймонов, натягивая парусину на мачты полуметрового корвета. — Оная игрушка для мальцов, что ли?
На вид губернатор был спокоен и добродушен, словно греющий кости на завалинке старичок, только зрачки в глазах по-кошачьи расширились и почернели. В преддверии непростого разговора с митрополитом Павлом, внутренний, стальной стержень Федора Ивановича раскалился до придела, рука сама потянула материю лишком…
Раздался характерный треск.
— Ну, вот, порвал… И чего это, отче, вам в архиерейском дому не сидится?
— Стул подашь?
— Почему не подать, — подам. Только изволь уж сам потрудиться. Коль дело у тебя срочное да долгое, определяйся тогда в кресло.
Отец Павел тяжело опустился в губернаторское кресло, убранное Соймоновым от стола, чтобы не запылилось стружкой. Обтерев платком чело, он произнес:
— Ты, Федор Иванович, корабликом-то не заслоняйся! Как на духу скажи: писал ли, намедни, бумагу государеву в Православную миссию? Что в городе Пекине с Божьего благоволения обретается!
— Ну, если как на духу, отче, кривить перед Богом не стану. Писал.
— Почему же тайно? Без моего архиерейского на то благословения. Или, боялся, неугодного чего в том твоем сочинении угляжу.
— Не боялся, отче. Только уж больно не с руки было, благословенья вашего ожидать. Бумага спехом пошла. Навигация по сибирским рекам недолга! А шхуне еще и возвернуться надобно.
— Правда, что бумага сия от имени Правительственного Сената писана?
— Откуда сие ведомо? — напрягся Соймонов.
— Ведомо. Только, може то кривда?
— Уж не сам ли Господь, вам оную весть на утреннем богослужении поведал?
— Стало быть, правда!.. И не богохульствуй, Федор Иванович! Сквозь персты архиерейские смотрю, как ты словом губернаторским раскольников возле себя пригреваешь. Юртовских служивых татар, на посты хлебные возводишь. Чухонец-простолюдин. Лютеранин! Прости Господи! У тебя в почете ходит. А православная людина, благородной шляхетской крови пан Выспянский, из укоризны твоей не поднимается. Хоть и радеет в делах имперских, куда более сего Гаврилки. Воеводствуешь, словно нет на свете, ни церкви истинной, ни Матушки-государыни! Сказывали мне: богатую меховую рухлядь, ясак инородческий, в Китай водою ныне наладил. О том в Санкт-Петербурге тоже не ведают?
— И о том, отче, не ведают. Но я думаю не долго им в неведенье-то пребывать.
— Верно, сие порассудил. Дела твои покрывать не стану. Как есть, так и отпишу. Отпишу Святейшему Синоду и про-то, как ты, Федор Иванович, малый народец сибирский, вогульский да остятский, от меня под воеводский заслон берешь. Людишек, что по темноте своей, мохнатой елке да медведю по лесам дремучим, у рек сибирских, по сей день поклон шлют, от церкви нашей отводишь. От купели!.. Крещения православного, язычников хоронишь! Разве ж дело такое, гоже для христианина благочинного? Сердобольствуешь, не в меру, а того не мнишь, сердешный начальный человек, что от доброт твоих, гореть их душам грешным, не познавшим Господа, в гиене огненной.
— Кому в аду греться, а кому на небесах блага вкушать. То, отче, не нами, и не в моем кабинете решаться станет. А оберегаю я вогулов да остяков, не от крещения! От насилия берегу! От имени Божьего, тобой без всякого предела творимого! Разве угодно Господу станет, если к нему неволею детей Сибири приведут?!
— Олонецкой губернии драгунский полк, почитай весь из бывших Выговских раскольников. Государство их из скитов силой собрало. Рекрутировало. И под твое воеводское начало поставило. А для чего? Для того чтобы ты, Федор Иванович, из оных отступников, овец заблудших, верных нашей отчизне людей произвел. И православной веры воинов.
— Солдаты из них хорошие. Олонецкие драгуны службу несут справно.
— А в Тару-городок, ныне не пошли. Отказались! Как Тарские старообрядцы в церкви пожглись, словесное волнение средь них было. Теперь же, ты Олонецких драгун в китайскую землю шлюпом наладил. А коль сбегут они? Мало раскольников в бывшей Джунгарии тайно обретается! Ясак-то дюже богатый. Пять тысяч серебром, как бы прахом не пошли! Надобно было все по уму творить. Монахов благочинных в путь с молитвами наладить. Ко мне бы в архиерейский дом пришел, посовещался. Я бы благословил святой иконой путь дальний, да людей потребных, тебе скорехонько подыскал.
— К примеру, пана Выспянского.
— А хотя бы… Или вон, Вострикова. В губернских секретарях уже который год он! Не по возрасту и не по заслугам в малом чине засиделся Петр Емельянович. Увеленский куренной казак Саилка, что повез ясак, вроде православный, в церкви разок другой его видел, а одет — басурман басурманином. Такому татю веру сменить, что рубаху скинуть. Еще, не приведи Господь, вторым Стенькой Разиным станет! Будет на Иртыше в воинской ладье о двух десятифунтовых пушках-то гуливать, да разбойничать…
— Долго, отче, я тебя слушал, — оборвал его Соймонов, — да все смиренно молчал. А ведь, вроде, смиренье по сану нашему, больше тебе к лицу?
— Ты это о чем, Федор Иванович? О каком смирении глаголешь? В делах государевых мы должны быть непреклонны. Карать отступников надлежит нещадно. Коли оное потребуется, и на чины невзирая.
— Карать, да меру знать! Вступая в сан митрополита, каждый архиерей присягает императрице особым словом: «Не строить лишних церквей, поменьше пускать в ход проклятие, а главное, не вмешиваться в мирские дела» [52]. То есть, в дела воеводские.
— Разве можно меня в том корить, — изрек отец Павел, и что бы скрыть бледность лица, обтерся платком. — Я строго блюду сию заповедь.
— За тем следить не мне, отче! А фискалу обер-прокурора Синода, тайно здесь находящемуся.
— Вы знаете кто он?
— Увы, знать сию грозную персону в лицо, неудостоен чести, — раздавливая холодным взглядом бледного митрополита, ответил Соймонов. — Но оный, затаившийся средь нас фискал, хорошо ведает кто вы, отче...

Примечания.

[1] Татарское письмо — татарско-тюркские наречия, записанные арабским алфавитом.

[2] Воронцов Михаил Илларионович (1714—1767 гг.) — начал служить в 1728 г. в качестве пажа, а затем камер-юнкера при дворе цесаревны Елизаветы Петровны. Принимал активное участие в перевороте 1741 г. Агитировал в пользу цесаревны лейб-гвардии Преображенский полк и стоял на запятках ее саней в ночь переворота. После прихода Елизаветы Петровны к власти произведен в камергеры двора и поручики лейб-кампании. В 1742 г. женился на двоюродной сестре императрицы А. К. Скавронской. В 1744 г. назначен вице-канцлером, возведен в графское достоинство Священной Римской империи. Граф Воронцов имел приверженность к профранцузской и пропрусской линии во внешней политике. Длительное пребывание Воронцова при дворе Фридриха II привели к охлаждению отношений с императрицей, в 1748 он был обвинен в получении взяток от Пруссии, но сумел оправдаться. После отставки в 1758 г. А. П. Бестужева-Рюмина он стал канцлером и вынужден был продолжать его внешнеполитический курс, связанный с участием России в Семилетней войне и ориентацией на союз с Австрией. С воцарением Петра III он сохранил свое положение, поскольку его племянница Елизавета Романовна Воронцова была фавориткой нового императора. В 1762 г. он заключил мирный договор с Пруссией. В день переворота 1762 г. Воронцов был вместе с императором в Ораниенбауме и, посланный им к Екатерине, отказывался присягнуть ей, пока не узнал о смерти Петра III. С воцарением Екатерины II сохранял пост канцлера до 1765 г., но реального влияния на принятие политических решений не имел.

[3] Синьцзян — «новая территория», или «новая граница», так правительство Китая назвала завоеванные в 1755—1759 гг. территории Джунгарии и Восточного Туркестана.

[4] Улуг-хан — старший хан.

[5] Хазрет (Азрет) — древняя мечеть в г. Туркестан, святое место, где находиться могила Хаджи Ахмета Ясави жившего в XII столетии, проповедника Ислама в Степи и автора сочинения о нравственности и религии. В XIII — XVIII вв. эта мечеть являлась местом паломничества мусульман Центральной и Средней Азии, а так же представляла важный торговый центр. В XVIII столетии при Хазрете в г. Туркестан находилась и ставка казахских ханов Среднего жуза.
[6] Трактование — угощение.

[7] Зюнгорская земля — Джунгария.

[8] Зайсан (зайсанг) — наследственный представитель феодальной знати маньчжур и у ойратов (джунгар). У казахов — каска-кайсан.

[9] Кяхта — пограничная с Китаем крепость на реке Кяхте, основана в 1728 г., по заключению трактата о территориях с китайским императором Канси. Указом Елизаветы Петровны от 1743 г. при крепости создана торговая слобода. В начале XIX в., Кяхта крупный торговый и дипломатический центр Дальнего Востока.
10 Лифаньюань — палата внешних сношений, ведавшая связями с Монголией, Тибетом, Цинхаем и Синьцзяном, а так же с Россией до ликвидации палаты в 1860 г.

[11] Урга или Дахур (по-монгольски) — в XVIII в., главный город Северной Монголии, расположен в долине р. Толы. Сюда приезжали русские купцы для торговли с монголами.

[12] Солоны — тунгусо-манчжурское племя. После захвата Джунгарии, переселены императором Поднебесной в Синьцзян для несения гарнизонной службы.

[13] Капрал — до XIX в., первый офицерский чин младшего состава.

[14] Джонка — китайское судно, особенность постройки заключается в широкой, высоко поднятой корме. Носовая часть имеет форму четырехугольника. Корпус разделен на каюты. При очень малой посадке, джонка имеет три мачты и прямоугольные паруса, драночные, связанные горизонтальными жердями. Эти суда очень легки на ходу и могут использоваться, как на реках, так и море. Военные джонки достигают длины до 40 м. и вооружаются 2 — 4 пушками небольшого калибра.

[15] Салтыков Петр Семенович — граф, генерал-фельдмаршал. Службу начал в 1714г. солдатом гвардии и был отправлен Петром I во Францию для обучения мореходному делу. В 1742 г. участвовал в шведской войне 1741-1743гг. Во время Семилетней войны в 1759 г. Салтыков назначен главнокомандующим русской армией и одержал победы над войсками Фридриха II при Цюлихау и при Кунерсдорфе. Последняя победа доставила ему фельдмаршальский жезл. Во время военной кампании 1760 г. он заболел и сдал начальство генералу Фермору, но в 1762 г. опять вступил в командование армией и начальствовал ею до окончания Семилетней войны. В 1763 г. — главнокомандующий в Московской губернии. В 1771 г., в Москве свирепствовать чума и Салтыков из нее уехал, чем навлек на себя гнев Екатерины II. В 1772 г. он оставил службу. В том же году умер.

[16] Обская губа — обширнейший залив Карского моря, берущий начало в устье р. Оби. Знакомство русских с Обской губой началось в 1600—1601 г. экспедицией из Березова воевод Савлука Пушкина и князя Масальского. Архангелогородцы задолго до экспедиции плавали в Обскую губу, с возникновением крепости Мангазеи они шли туда с товарами. В 1734 г. морскому лейтенанту Дмитрий Леонтьевичу Овцыну было поручено исследовать часть берега Сибири между устьями Оби и Енисея, на доппельшлюпе он вошел в губу, достигнув 70°4' северной широты. В 1736 г. Овцин дошел до 72°34' северной широты, а в 1738 г., со штурманом Кошелевым, прошел всю губу до Карского моря.

[17] Бриг — двухмачтовое судно водоизмещением 200—250 тонн. В военном флоте бриги служили для конвоирования купеческих судов и других надобностей. Бриги имели одну открытую батарею, вооружением от 10 до 24 пушек. Длина 20-пушечного брига около 100 ф., а ширина до 30 ф., глубина15 ф. Команды по 6 человек на пушку. В тихую погоду бриг мог ходить под веслами со скоростью до 3 миль (5 км.) в час.

[18] Мангазея — деревянная крепость. Московский воевода В. М. Масальский-Рубец в 1601 г. воздвиг ее на реке Таз в Туруханском крае. Название острога произошло по имени местного племени ненцев. В первой половине XVI столетия торгово-промысловый центр и порт. После пожара в 1642 г. Мангазея пришла в упадок и 1662 г. окончательно опустела. После была воздвигнута Новая Мангазея, на другом месте, ныне село Туруханск — райцентр Красноярского края.

[19] В 1758 г. Великобритания отобрала у Франции колонии Луисбург и форт Дюкен, в 1759 г. — Тикондерогу и Квебек. К 1760 г. вся Канада была подчинена Англии. Военная компания 1757 г. в Ост-Индии, победой над французами при Пласси, обеспечила английской Ост-Индской компании фактическое обладание Бенгалом.

[20] Квебек — провинция на востоке Канады с центром Квебек на реке Святого Лаврентия. Территорию современного Квебека до прихода европейцев населяли индейцы. В 1535 г., когда Кебек посетил француз Жак Картье, он был еще небольшой индейской деревушкой. В 1608 г. Шамплен основал здесь город, который в 1669 г. сделался столицей Канады. В 1690 г. англичане тщетно пытались овладеть Квебеком, но в 1759 г. это удалось генералу Вульфу, путем прохода военной эскадры к фактории по реке святой Лаврентий, впадающей в океан.

[21] В официальных документах правителей Китая именовали Тянь-цзы (Сын Неба), Дан-цзинь фо-е (Будда наших дней), Хуанди (Великий император), Шэн-Хуан (Святой император), Шэн-чжу (Святой владыка), Вансуй-е (Господин Десять тысяч лет), Хуан-ди (Августейший повелитель), Юань Хоу (Повелитель обширного пространства), Чжицзюнь (Великий, Почитаемый). По-монгольски, он именовался, как Богдахан или Богдыхан (Премудрый правитель). При личных беседах императора Китая именовали хуаншан (Ваше Величество) или Чжуцзы (Государь). Он же, всех своих поданных, независимо от ранга и происхождения, называл нуцай (раб).

[22] Духовная Православная миссия в Пекине была основана в первой четверти XVIII в. Из-за отсутствия в Китае каких-либо других российских учреждений, вплоть до начала XIX в, она исполняла и функции дипломатических сношений.

[23] Албазинцы — потомки русских казаков из дальневосточного городка-крепости Албазин, в конце XVII столетия захваченных в плен китайским императором Канси (1654 — 1722 гг.) и включенных в состав восьмизнаменных войск.

[24] В 1719 г., Петр I отправил генерал-майора И. М. Лихарева в Сибирь с поручением: расследовать дело о злоупотреблениях князя Гагарина. В особой царской инструкции Лихареву предписывалось сказывать в городах Сибирской губернии, что Гагарин «плут и недобрый человек и в Сибири ему губернатором не быть». После следствия и суда первый сибирский губернатор «за неслыханное воровство» был приговорен Петром I к смертной казни и повешен в Петербурге.

[25] При государе Алексее Михайловиче, в Россию стал проникать в большом количестве западноевропейский серебряный талер. Правительство допустило их обращение по курсу 50 серебряных копеек московской чеканки. В 1655 г. вследствие финансовых затруднений, царь вынужден был поднять их ценность до 64 копеек (21 алтын и 2 деньги), с наложением двух штемпелей с изображение царя на коне. Такие монеты и получили название «Полновесные Ефимки».

[26] Духовная консистория — присутственные места при епархиальных архиереях. Канцелярия консистории состоит из нескольких членов духовного звания под началом секретаря. Консисторскому суду подлежат лица духовного звания. Он производит непосредственный надзор за белым и черным духовенством, рассматривает тяжбы священнослужителей, а так же сомнительные случаи вступления священников в брак.

[27] Ризница — название места при церковном алтаре, где хранятся ризы или облачения священнослужителей.

[28] Ключарь — должность при соборных церквях и кафедральных соборах. В обязанность ее входит заведовать ключами от помещений, где хранится утварь, священные сосуды, ризница. Составлять опись церковных вещей, следить за их целостью и выдавать для богослужебного употребления. Кроме того, на ключаря возложено наблюдение за богослужением в соборе.

[29] Протоиерей — главный из священников при большой церкви. Обычно он настоятель, с обязанностями по управлению церковью и причтом (священники, дьяконы, псаломщики и др.). Звание протоиерея жалуется священнику не по силе настоятельства, а как почетное личное отличие.

[30] Крещение двумя пальцами — двоеперстие было принято у старообрядцев, крестится тремя пальцами (щепотью), как это делают остальные православные, они считали большим грехом.

[31] Выговская или Выгорецкая пустынь — (община, общежительство), возникшая во второй половине XVII в. на реке Выге северо-восточного Прионежья. Центр старообрядцев-беспоповцев на Поморье в Олонецкой губернии.

[32] В XVIII в. Раскол разделился на беспоповщину и поповщину. Главный постулат беспоповщины гласил, что с приходом антихриста истинное православие утрачено. На земле нет ни истинной церкви, ни таинств, потому священства нет и быть не может. Беспоповцы не отрицали брака, но ввиду того, что его некому было совершать, требовали девственной безбрачной жизни. Для общения с Богом, утверждали они, достаточно молитв. Попы и церкви не нужны. Поповцы, веруя в приход антихриста, не сделали таких крайних выводов и признавали необходимость церкви и священства для осуществления таинств, в частности венчания.

[33] Галиция — крайний юго-западный угол Восточно-Европейской равнины и северо-восточные склоны Карпатских гор. В конце XI в. здесь утверждаются князья Киевской Руси братья Ростиславичи, Василько и Володарь, которые положили начало Галицкого княжества. В 1386 г. королева Ядвига предприняла поход в Галицкую Русь и присоединила ее к Польше. По первому разделу Польши в 1772 г. часть галицких земель перешла к Австрии, но императрица австрийская Мария-Терезия, титул королевы Галицкой и Володимирской носила уже с 1741 г.
34 Бурса (карман, кошелек) — в средние века означало общую кассу какого-либо союза или учреждения, например монастыря. На Украине под этим именем известно специальное общежитие при Киевско-братском училище (духовная академия). От Киевской академии в XVIII в. название перешло на все общежития при духовных учебных заведениях России.

[35] Киевская духовная академия создана в 1615 г. в виде Киево-братской школы, по изучению классических языков, риторики, богословия и предметов элементарного образования. Киевский митрополит Петр Могила возвел школу на степень высшего учебного заведения, с 1631—1701 гг. известного как Киево-Могилянская коллегия. Киевская духовная академия имела стиль обучения иезуитских коллегий и академий.

[36] Владимир-Волынск — расположен среди болот на правом берегу р. Луги, притока Западного Буга, упоминается в лето-писях с 988 г. В конце Х в., на Волыни образуется древнерусское княжество, первый князь Олег Святославич. В 1431 г. Владимир-Волынск получил магдебургское право. В XIVв., Волынское княжество подвергаться нападениям польских королей Казимира Великого и Людовика Венгерского, становиться ареной борьбы за обладание у литовских князей Ягайло, Витовта, Свидригайло. В 1569 г. люблинский сейм утвердил единение Литвы с Польшей. Волынь вместе с Подлясьем, присоединена к Польше, под именем Волынского воеводства, с поветами Луцким, Владимирским и Кременецким. В 1596 г. Люблинская уния, а за ней и церковная открыли доступ на Волынь католическому духовенству. При Богдане Хмельницком Волынь в течение нескольких лет охвачена войной казаков с поляками. В 1793 г., по второму разделу Польши Россия получила восточную часть Волыни. По третьему разделу 1795 г., к России отошла и ее западная часть.

[37] Митрополит Сибирский и Тобольский Антоний I (род. ок. 1665—1670 гг. — ум. в 1740 г.) — до пострижения Андрей Стаховский, воспитанник Киевской академии и префект Черниговского коллегиума. В 1705 г. напечатана его книга «Зерцало от писания божественного». С 1721 г. митрополит Сибирский. Открыл первое духовное училище в Тобольске.

[38] Амвросий Юшкевич (1690 — 1745 гг.) — архиепископ Новгородский, видный иерарх, один из сильнейших приверженцев правительства Анны Леопольдовны и противник принцессы Елизаветы Петровны. Во второй четверти XVIII в. отец Амвросий обратил на себя внимание архиепископа киевского Рафаила Заборовского энергичною борьбою с католиками в Вильне в качестве игумена Виленского Свято-Духова монастыря и был сделан епископом Вологодским. С 1740 г. Амвросий архиепископ Новгородский и Великолуцкий. Он разместил в Антониевом монастыре и преобразовал в семинарию новгородскую духовную школу. Перед смертью Амвросий завещал созданной им Новгородской семинарии свою богатую библиотеку.

[39] Лихуды — братья: Иоанникий (ум. в 1717 г.) и Софроний (ум. в 1730 г.), родом из Кефалонии, потомки византийского княжеского рода. Получив образование в Венеции, они состояли учителями и проповедни-ками в Греции. В 1682 г. царь Феодор Алексеевич просил восточных патриархов о присылке в Москву православных и искусных учителей. В 1685 г., братья Лихуды прибыли в Россию и в 1686г. стали преподавать в Заиконоспасском монастыре грамматику, пиитику, риторику, логику, математику и физику. В 1688 г. Иоанникий Лихуд отправился в Венецию послом от России. В 1694 г., из-за предпочтения греческому языку латыни, по требованию иерусалимского патриарха Досифея оба брата были устранены от преподавания в академии и определены для занятий к московской типографии. В 1697 г. указом Петра I им было поручено обучать итальянскому языку 55 человек, но учились лишь 10. В 1706 г. новгородскому митрополиту Иову позволено поручить им устройство в Новгороде славяно-греко-латинской школы по образцу московской. Из Новгорода они снова вызваны в Москву, Софроний — в 1709 г., Иоанникий — в 1716 г., для занятий в академии и для участия в исправлении Библии. После смерти Иоанникия Софроний был назначен настоятелем Солотчинского монастыря в рязанской епархии, где и скончался.

[40] Палладий Роговский (1655 — 1703 гг.) — игумен Заиконоспасского монастыря, первый русский доктор философии и богословия. Родился в Тверской области, принял монашество в Саввино-Вишерском монастыре, служил иеродиаконом при Леонтии, епископе тамбовском. В 1685—1687 гг. учился в Богоявленской школе братьев Лихудов, в 1687—1698 г. жил за границей. Год провел в Вильне в иезуитской школе, год в силезском городе Нейссе и год в Ольмюце, где для поступления в иезуитскую школу принял католичество. Палладий посетил Рим, где в течение семи лет прошел курс греко-униатского училища и достиг сана доктора философии и богословия. По возвращению в Россию снова переходит в православие и в 1700 г. становится игуменом Заиконоспасского монастыря и ректором славяно-латинской академии.

[41] Поликарпов-Орлов Федор Поликарпович (ум. 1731г.) — Ученик Лихудов, наставник в Славяно-греко-латинской школе. Обладал глубокими познаниями в богословии и в истории Русской Православной церкви. С 1701 г. справщик московской типографии с правом заведования, а через 8 лет директор. В 1722 г., обвинен во взяточничестве и решен должности, возвращен обратно в царствование Екатерины I. Из многочисленных трудов Поликарпова наиболее известны: «Алфавитарь рекше букварь, словенскими, греческими, римскими письмены учатися хотящим, и любомудрие в пользу душеспасительную обрести тщащимся» 1701 г. и «Лексикон треязычный, сиречь речений славянских, еллино-греческих и латинских сокровище» 1705 г.

[42] Иоанн VI Антонович (1740 — 1764 гг.) — сын племянницы императрицы Анны Иоанновны, принцессы Мекленбургской Анны Леопольдовны, и герцога Брауншвейг-Люнебургского Антона-Ульриха, род. 12 августа и манифестом, от 5 октября 1740 г., объявлен Анной Иоанновной наследником престола. После ее смерти 17 октября 1740 г. провозглашен императором с регентством герцога курляндского Бирона (манифест от 18 октября). По свержении Бирона Минихом (8 ноября) регентство перешло к Анне Леопольдовне, но ночь на 25 декабря 1741 г. мать и сын арестованы Елизаветой и последняя провозглашена императрицей. Убит стражей в крепости Шлиссельбург, в результате заговора по его освобождению В. Я. Мировича.

[43] Анна Леопольдовна (1718—1746 гг.) — Елизавета Екатерина Христина принцесса, дочь герцога Мекленбург-Шверинского и Екатерины Ивановны, племянница Петра I, в замужестве принцесса Брауншвейгская. С 1722 г. в России, в 1739 г. выдана замуж за Антона-Ульриха герцога Браушвейг-Люнебурского (1714 — 1776 гг.). С 9 ноября 1740 г. по 26 ноября 1741 г. правительница России при малолетнем сыне (Иван VI Антонович), свергнута императрицей Елизаветой, умерла в Холмогорах.

[44] Миних Бурхард Христофор (1683 — 1767 гг.) — сын полковника королевства Дании Антона Гюнтера. Родился в графстве Ольденбургском, в шестнадцать лет вступил во французскую службу, где получил чин капитана. Во время Войны за испанское наследство, Миних вступил в гессен-кассельский корпус и сражался под начальством принца Евгения и Мальборо. В 1716 г. поступил на службу к Августу II, в 1720 г. получил от Петра I предложение занять должность генерал-инженера и в феврале 1721 г. прибыл в Россию. В 1731г. Миних назначен председателем особой комиссии, имевшей целью упорядочить состояние войска и изыскать меры к содержанию последнего без особого отягощения для народа. В Русско-турецкой войне 1735—1739 гг. Миних совершил поход в Крым, затем взял Очаков, овладел Хотином. Когда Бирон сделался регентом царевича Иоанна, Миних сблизился с Анной Леопольдовной и 8 ноября 1740 г. совершил переворот. Бирон был арестован и сослан в Пелым, Анна Леопольдовна была провозглашена правительницей, а Миних стал первым министром. После восшествия на престол Елизаветы, он был тоже отправлен в Пелым, где пробыл двадцать лет. При Петре III возвращен ко двору с восстановлением всех бывших регалий.

[45] Остерман Андрей Иванович (1686—1747гг.) — Генрих Иоганн Фридрих Остерман родился в Бохуме, Вестфалия, сын лютеранского пастора, на российской службе с 1704 г. переводчик романо-германских языков в Посольском приказе. С 1711 г. — дипломат, в переговорах со шведами в Ништадте занимал ведущую роль, с 1721 г. — борон, тайный советник, с 1723 г. — вице-президент Коллегии иностранных дел, с 1730 г. граф сенатор. В 1731—1741гг. первый кабинет-министр, генерал-адмирал. После переворота 1741 г. императрицей Елизаветой приговорен к смерти, но помилован. Умер в ссылке в Березове.

[46] Менгден — графский и баронский род, происходящий из Вестфалии. Иоанн фон Менгден прозванный Остгоф, с 1450 по 1469 г. был магистром тевтонского ордена в Ливонии. Барон Менгден Карл Людвиг (1706 — 1760 гг.), при Анне Леопольдовне президентом камер — и коммерц-коллегии, сослан Елизаветой в Кольский острог, где и умер. Его двоюродная сестра баронесса Менгден Юлиана Магнусовна (1719 —1786 гг.) — любимая фрейлина Анны Леопольдовны при восшествии на престол Елизаветы Петровны добровольно отправилась в ссылку с Анной Леопольдовной и ее мужем в Холмогоры и до 1762 г. разделяла с ними все невзгоды и лишения. Во время непродолжительного господства при дворе известна как интриганка.

[47] Головкин Михаил Гаврилович (1685 — 1755 гг.) — сын первого канцлер России Г. И. Головкина. В 1712 г. отправлен был Петром I учиться за границу, в 1722 г. назначен послом в Берлин. При Анне Иоанновне сенатор, с 1731 г. ему поручены монетная канцелярия и денежный двор. В 1740 г. Анна Леопольдовна учредила для него звание вице-канцлера внутренних дел. В ночь с 24 на 25 ноября 1741г. Головкин арестован, предан суду и приговорен Сенатом к смертной казни, которую Елизавета Петровна заменила ссылкой в Якутск.

[48] Лопухины — княжеский род, происходящий от легендарного касожского князя Редеди, потомок которого, Василий Варфоломеевич Глебов, прозванный Лопуха, был родоначальником Лопухиных. Евдокия Федоровна Лопухина первая супруга Петра Великого. Лапухин Степан Васильевич, двоюродный брат царицы Евдокии, вице-адмирал, губернатор Астрахани. В 1742 г. Степан Лопухин с семьей привлечены к «Лопухинскому делу» сослан в Сибирь, где в 1748 г и умер. Наталья Лопухина и сын ее Иван возвращены из ссылки Петром III.
49 Ярослав I Владимирович (978 — 1054 гг.) — по прозванию Мудрый в крещении Георгий, сын киевского князя Владимира и полоцкой княгини Рогнеды. По официальной исторической версии создатель древнерусского законоуложения «Русской правды». Основание Юрьев-Георгиевского или Егорьевского монастыря относят к 1030 г.

[50] Вначале царствования первого из династии Романовых государя Михаила Федоровича было предпринята очередная попытка исправления церковных книг. Поручили правку архимандриту Троицка-Сергиевской лавры Дионисию. В помощники ему дали монаха того же монастыря Арсения Глухого и священника Ивана Наседку. Корректируя Требник, они в водосвятной молитве на Богоявление после слов «освяти воду сию Духом Твоим святым» вычеркнули ее окончание «…и огнем», выбросили концы некоторых молитв и нашли в книге даже некоторые еретические мнения. В 1618 г. они представили свою работу заместителю патриарха, митрополиту Ионе, за что попали под суд и были осуждены. Несколько времени спустя, уже при патриархе Филарете, справщики были оправданы, так как вселенские патриархи, к которым обратились за разъяснением вопроса, нашли, что прибавка «…и огнем» в водосвятной молитве действительно лишняя. Очищение огнем впоследствии проповедовали отцы раскольнического учения.

[51] Поморские ответы — одно из основопологающих письменных произведений Раскола, авторами которых являются братья Андрей и Семен Денисовы настоятели раскольничьей Выговской пустыни. По некоторым данным братья являлись одной из ветвей новгородских князей Мышецких. Поводом к составлению «Поморских ответов» послужило учреждение Священным Синодом в 1722 г. в губернии миссий для собеседований со старообрядцами. Для Выговских скитов назначен был иеромонах Неофит. Когда миссионер прибыл на место, депутаты Выговской пустыни обратились к нему с просьбой: главные пункты будущих словопрений изложить письменно. Неофит написал 106 тезисов, в форме кратких вопросов. Менее чем через год братья Денисовы доставили отцу Неофиту свои «Поморские ответы», впоследствии получившие у старообрядцев громкую известность. Фактически они были первой символической книгой раскола, где дан свод и приведено обоснование главных пунктов его отличия от господствующей церкви.

[52] Со второй четверти XVIII в. (результат реформ Петра, упразднение патриаршества 1700 г., создание Святейшего Синода 1721г.), духовенство окончательно входит в состав государственного строя, и члены Синода приносят присягу о соблюдении интересов государства. При Синоде состоит «око государево» — обер-прокурор. Архиереев избирает «синодальные сидельцы», но назначает государь. За деятельностью архиереев следили тайные фискалы прокурора Синода. В епархиальном управлении была введена подробная ежегодная отчетность священников архиереям, а архиереев — Синоду.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 25.12.2009 03:06:56
Просмотров: 2050

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.