Полуденной азии врата. часть 2. гл. 9
Сергей Вершинин
|
Форма: Роман
Жанр: Историческая проза Объём: 128114 знаков с пробелами Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.I." Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
— Страсти-то какие! — заерзала на постели Ульяна. Она уже съела всю пахлаву, перебралась на перину и, обхватив руками подушку, слушала летопись, опасаясь шумно набрать грудью воздух. — Про старца того, Евдокия, я от баб слыхала. По весям поволжским много о нем толков ходит.
— Дальше читать? Ульяна лишь кивнула и девушка продолжила: ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОБОРНИКИ СТАРИНЫ. Примечания автора к главам, в конце данной публикации. Глава девятая. На следующий день, с самого раннего утра Евдокия исполняла различные монастырские послушания вне области своей кельи, и почти до вечера Ульяна коротала время одна. Окончательно проснулась она только к полудню. Вставать с мягкой перины ей было неохота. Непростая жизнь, особенно три последних года, проведенные в землянке на жестких лавках, в окружении лесной чащобы, где все время надо было как-то выживать и чем-то кормиться, из нее создали бабу дюже поворотливую. Но сейчас Ульяна нежилась. Кутала тело в постель и, будто барыня, протягивала руку к столику, на котором стояла тарелка с кусочками вяленной в меду дыни, осыпанной изюмом без косточек. Словно котенок, она хватала сладкую дольку в рот и, взбивая подушки, снова бухалась на перину. Причудливо вывернув спинку и помурлыкав сама себе колыбельную песенку, Ульяна засыпала, улыбаясь от томного наслаждения леностью. — Вставай!.. Ночью спать не станешь... Растолкала ее Евдокия по приходу. — Стану...— открыв только один глаз, ответила Ульяна. — Кавуна [1] или сабзы [2] хочешь? — Так ты уже все съела... — Не все, там еще осталось... Кусочек... Побыла бы ты в землянке, Дуняша, не осуждала бы меня. — Я и не осуждаю, Ульяна. Ну, хватит хухлякать [3]. Вот мису ляшки [4] с жирным маханом тебе принесла, и пахлавы [5]. Умойся, да покушай. — Что-то я в разум не возьму. Кто из нас старше? — Ты, Ульяна. Но хозяйка в кельи я. И поскольку, старше меня здесь владельца нет, то хозяйку, хоть и юную, надобно слушаться. Ульяна встряхнула пышный волос, помотала головой и, стягивая на ходу рубаху, сонная и капризная побрела за шторку. Теплая вода привела ее в чувства. Плотно пообедав, а заодно и поужинав, сочной лапшой с большими кусками баранины, Ульяна оставила пахлаву Евдокии, скромно сидящей рядом за вышиванием. Вдохнув, огладив кругленький животик и бесцельно покрутив головой, она изрекла: — Пахлаву вместе съедим... Когда листы инокини Проклы, читать будем... — Ты знаешь, Ульяна, — тихо и протяжно ответила Евдокия, отложив вышивание в сторону, — прошлой ночью я почти не спала. Все думала. Многое, что ты мне вчера путного и беспутного о батюшке моем, Корнее Даниловиче рассказала. И оное в чем-то перекликается с жизнью Прасковьи Григорьевны. Хоть она и княжеского рода, а мы люди просты. — Ну, доставай листы, Дуняша! Измыкалась я уже вся. Ты то, о чем говоришь, знаешь, а я то, — не ведаю! Прочтешь, вот после и обсудим. Евдокия достала из тайника рукопись Проклы. — Озаглавие читать не стану. Вчера прочла. — Дальше читай, дальше! — уже лакомясь пахлавой, радостно махнула рукой Ульяна. Евдокия перекрестилась, и открыла первый лист: «По благословению матушки-Богородицы Анастасии и людьми божьими провозглашенная на Москве ее правопреемницей Кормщицей и Богородицей, я Прасковья Григорьевна Юсупова-Княжево, поскольку заперта в монастыре и, не имею более учениц, передаю свой чин Богородицы по смерти своей в эту тетрадь. Покуда, дщерь Божья нашедшая и открывшая сии листы, имени твоего во Христе не ведаю, нарекаю тебя Кормщицей и наделяю властью своей. Коль стара ты, будь мне сестрой, коль млада — дочерью»... — Тебя, Евдокия, стало быть, она нарекает! — оборвала ее Ульяна. — По всему выходит, что так, Ульяна. Угораздило же меня найти эту тетрадь! — Ладно. Читай… Девушка снова перекрестилась и продолжила: «...Благословясь Саваофом превышним, Богом над богами, царем над царями, пророком над пророками, начну свой сказ так: И был у темника Едигея [6] сын Мансур. В четвертом поколении от него, родился Юсуф-Мурза, а от него и пошли Юсуповы. Достопочтенного и уважаемого Юсуф-Мурзу убил родной брат, безбожник Измаил, а сыновей его: Иль-Мурзу и Ибрагима, как щенят малых прислал в подарок государю Московскому Иоанну Васильевичу Грозному. И было это совершено в лето 7073-е от Сотворения мира, а от воплощения Божия Рождества Христова 1565-е. От князя того Ибрагима Юсупова в народе Абрея, и пошла младшая ветвь русского княжеского рода, которому принадлежал отец мой Григорий Дмитриевич, почивший в лето от Рождества Христова 1730-е, на пятьдесят четвертом году жизни. От которого Белу Свету по воле бога Рогиты Сурьи [7] были вновь явлены мой старший брат в крещении Борис, и я Прасковья Юсупова-Княжево, инокиня Прокла. Род мой древний русский происходит от военачальника и беклярибека [8] царя Полуденной Азии Тамерлана [9], а по смерть того Тамерлана, владетеля Ногайского и Сибирского Едигея Мангита. Не дивись тому, Кормщица корабля нашего! Русским зовется тот, кто православную веру в Богоматерь и сына ее непорочного Исуса Христа на себя принял. Кто ж в магометанстве Священную книгу Коран познал, и обрел себя в вере Пророка Магомета, ныне по Волге-Матушке, на Урале и в Сибири татаром наречен. Те же, кто сегодня иноземцами киргиз-кайсаками назван, казаками слыли, богатырями-батырами заяицкими, чтившими Голубое Небо и Мать Сыру Землю Йер-Суб. И была у них при хане Батые, сыне Джучи, внуке Чингисхана, и младшем брате того Батыя царе заяицком Шейбане, на Москве-реке, слобода своя богата [10]. Жили русские, татары, и казаки едино, поскольку каждый свою веру в достатке почитал и другой, ни словом, ни делом не перечил. Русы пошли не от скандинавов вовсе. То немцы удумали, чтобы Москву с пути истинного обратить. Русы, есть Гусы, поскольку буквицы кириллицы: «Речь» и «Глагол» значения единого: речить, изрекать, говорить. Что в книгах древних греческих покинувший свой род и ставший воином царя-батюшки атахана рус-варяг, на тюркских наречиях казак, то есть Гус белый. Великая Татария, Русское поле и Казацкая Степь, есть едина Мать Сыра Земля Йер-Суб. Ибо по-тюркски Рус есть Гус белый или вольный казак, а широкое поле есть Великая Степь. И князья Владимирские, Московские пошли не от князя Мономаха [11] киевского, как оное удумала царевна цареградская Софья [12], ибо государь земли нашей Чингисхан по-тюркски есть властитель мира царь Всеволод [13]. Он и сын его Ярослав [14] создали «Я-су», что означает сокращенное «Я государь!». Русскую казацкую правду, сохраненную для своего народа казахским ханом Тявкой в «Семи истинах» Жеты жаргы. Под законом Чингисхана «Я-су» жило много разных родов-народов, то и вятичи [15], и пермяки-вогулы, и черемисы [16], и вотяки [17], и мещеряки, и чуваши, и булгары, и половцы-кипчаки, адыги, найманы, аргыны и многие другие, всех не перечтешь. Великий хан Золотой орды Узбек первый нарушил священную «Я-су», Русскую, то есть Казацкую правду, и отдал царское предпочтение только служителям Ислама. И это его решение, как ржа стальной булат, со временем съело великое государство. Единую и могучую орду. От той ржи рассыпалось Великая Татария, острыми осколками на ханства Московское, Казанское, Астраханское, Крымское, Сибирское, Ногайское, Казахское и продолжала сыпаться на более мелкие орды: Кубанскую, Аральскую, Малую, Среднею и Большую. На казачества: Запорожское, Волжское, Донское, Заяицкое, Сибирское. Внуки братьев, забыли единого прародителя своего, и, по наущению текстов латинских лживых, друг другу стали врагами. Ничто так не разделяет людей, как единоверие, ибо, есть Бог, но нет единого ему имени. Поскольку рождается он в теле человеческом и умирает тело, а Бог рождается в Явь с новым именем. И несет народам силу Рагиты Сурьи, Великого Кок-Тенгри и матери Земли-Воды, то Буддой, то Христом, то Мухаммедом… На протяжении четырех столетий Московское ханство поднималось родами многих именитых мурз, осколками Золотой орды. И, со временем, эта ветвь Чингисхана стала велико и грозна, но с царем Борисом угасла она окончательно. На Московский стол взошли Романовы. Прародитель их Гланда-Камбила Дивонович, в крещении Иван, прибыл к Москве из Пруссии и обосновался на московском торговом ряду купцом сурожским [18] четыреста лет назад. Менялась Русь Гусов белых под греко-латинской ересью не одним годом, и не одним столетием. И вот, на почву подготовленную слугами ночи, было брошено семя Чернобога. Затянулось тучами Солнце, и взошел на престол Московский сын антихриста в теле человеческом, реченый Петром Алексеевичем. А предтечей прихода его было следующее: В лето от Сотворения мира 7161-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1653-е, задумали дети антихристовы исправление книг богослужебных. Для этого решения было собрано немалое количество греческих и славянских рукописей. От кривды данной слугам от хозяина их, одни псалмы короче стали, а другие полнее. Вместо двоения «аллилуйи» явилось богохульное троение, а Христа стали именовать Иисус, вместо реченого Марией имени сына божьего Исус. В пасхальной молитве писано ранее: «...смертию на смерть наступи», стало быть, отомсти за погибель невинно-убиенного, а не «...смертию, смерть поправ», не ропща отдать себя в жертву. В молитве о водосвятии: «...освяти воду сию Духом Твоим Святым и Огнем», священство Огня греки выбросили. Очищение меж костров священных отвергли. Отныне богослужение свои должны творить мы по книгам греческим, кои латинянами были писаные и для того были искусно состарены. При хождении крестного хода вокруг церкви надлежит идти нам посолонь. По солнцу Рагите Сурьи, то есть с востока на запад, а не следовать впять. Ибо мир рухнет и всем на нем живущим народам станет плохо, если однажды Светило наше русское взойдет на Западе. Рухнет, коль и впредь станем пятиться, лживому слову латинян потакая. В лето 7164-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1656-е, собором архиереев земель русских православных то кощунство, верх лжи великой над беззащитной истиной было одобрено. И до того дети антихристовы, в исступление впали, что в лето 7166-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1658-е, когда от Сотворения мира выпали две шестёры — знаки повелителя оных слуг Чернобога, напутали они уже и в греховодных книгах. Отсель и Псалтири заглавного христопродавца патриарха Никона. Отсюда и запрет тех греков, тайных униатов, на сии никонианские книги. В лето 7162-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1654-е, началась война с ляхами. Послал государь наш Алексей Михайлович войско велико к городу Смоленску. В тоже лето, под давлением патриарха Никона, он указал бумагой: об отдаче поместий и вотчин некрещеных владельцев в наследство только крещеным, хотя бы они были и родичами дальними. И взволновался народ русский, от века Чингисханова не знавший таковых притеснений в выборе веры. Среди мордвы убили тогда проповедника рязанского архиепископа Мисаила. И послужил тот царев указ началом волнений всего Среднего и Нижнего Поволжья. Многие мурзы Московские ушли в казаки и стали атаманами. Тлевшим и возгоравшим то тут, то там, малыми огнями недовольства, не преминул употребиться, на то время наипервейший народа батюшка-заступник Стенька Разин. И устроил большой пожар на тлеющей в несправедливости Руси. Кем мурза Разин был ранее, мне неизвестно. Но вышедший от вольного казачества атаман мог быть князем Московским одной из тюркских фамилий, не пожелавший насильно принять святое крещение от христопродавца Никона. Поскольку, не токмо люд простой пошел за ним, но и другие мурзы, князья русские магометанской веры, не восхотевшие крестится силою. Но брожение великое стало позже… А в тот самый год, наказанием, в белокаменную Москву пришел мор, черен и велик. Не дивись, Кормщица корабля нашего, что красный камень башен кремлевских, белым в народе кличут. Град Гусами белыми московскими казаками-половцами воздвигнут. Улан-кипчаками [19], отроками молодшей дружины князя Андрея Боголюбского. И покинул государь наш кремль Московский. Вслед за ним уехал и Никон. Палаты царские и патриарший двор опустели. Народ русский осиротел. Без молений во здравие остался и черной смерти на владение безропотно отдался. В лето 7163-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1655-е, христопродавец Никон великим государем, и в решении дел соправителем Алексея Михайловича стал. Государь радел на ратном поле, патриарх же захватил власть в Москве. В народе роптали: «Святейший патриарх указал и бояре приговорили». В тот самый год на горе Городине, Саваоф превышний Бог и богатый гость в теле старца Данилы [20] явился людям. Наполненный святым духом Данила, те греховодные церковные книги, что обрел в монастырях хитростью, прилюдно потопил в Волге-Матушке, ибо стали они бесполезны человеку праведному. И глаголил людям Данила с горы Городины двенадцать заповедей, кои дал ему сам Рагита Сурья. Запомни их, Кормщица корабля нашего! «Аз есмь Бог! Пророками предсказанный, — сказал он, стоя на священной горе Городине, что у города Мурома. — Сошел я на землю для спасения душ ваших. И нет ныне другого Бога, в теле человеческом кроме меня! И говорю я, Саваоф, превышний Бог и богатый гость, вам, человеки, скрижали свои: Хмельного не пейте. Плотского греха не творите. Неженатые не женитесь. Женатые — разженитесь. На свадьбы и на крестины не ходите. Заповеди сии содержите в тайне великой. Ни отцу, ни матери, сего слова моего священного, без обряда посвящения в люди Божьи, не объявляйте. Святому Духу веруйте!». Но нашелся иуда и на Муромской земле. Ославилась она с тех пор, не только богатырем казаком Илюшей из села Карачарова, но и поцелуем наушника. И был за те слава Данила брошен Никоном в темницу, а Саваоф превышний Бог над богами, царь над царями, пророком над пророками остался с людьми, в сердцах их. Ибо тело можно заковать в железо, но дух никогда»… — Страсти-то какие! — заерзала на постели Ульяна. Она уже съела всю пахлаву, перебралась на перину и, обхватив руками подушку, слушала летопись, опасаясь шумно набрать грудью воздух. — Про старца того, Евдокия, я от баб слыхала. По весям поволжским много о нем толков ходит. — Дальше читать? Ульяна лишь кивнула и девушка продолжила: «В лето 7164-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1654-е, пришла война со свеями [21]. В прошлом 163-ем годе, свеи побили тех ляхов, коих не успел побить государь наш. И в Москву поспешил папский легат, дать Польше мир. Обратить взор Алексея Михайловича на мусульманских властителей: турков-османов и хана крымского Магомет Гирея [22], и уже указанным летом начать воевать протестантского шведа. Послушавшись уговоров римского легата и христопродавца Никона, государь потерпел от свеев воинскую неудачу под Ригой-городом и стал поспешно искать мира на Западе. Так как окрепшая без войны Коронная Польша вновь начала возвращать в удел, ранее потерянное в войне. В лето 7166-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1658-е, когда от Сотворения мира высветились две шестёры, христопродавец Никон покинул патриарший двор, сложил с себя ризы и ушел в Истренско-Воскрестный монастырь. Но государь не опечалился, и не позвал его обратно. Старец Данила был отпущен на волю и пришел в деревню Старую, что под Костромой, в дом брата своего Федора. Превышний над богами, царь над царями, пророк над пророками Саваоф, вновь посетил его тело. И стал тот дом, в деревне Старой, божьим домом. Но в нем Саваоф не сидел сиднем, а через Данилины уста, не ведая сна ночью и устали днем, проповедовал истину. Данное Рагитой Сурьей слово старец нес к мещерякам, вотякам и черемисам, мордве и чувашам... И тогда воспряли русские люди духом веря в Старину. Веря в Волгу-Матушку и Дон-Батюшку»... Евдокия перевернула страницу. «Годы юности я, Прасковья Юсупова-Княжево провела в одном из многочисленных юртов отца, рядом с селением вотяков. И крепко дружила с оных вотяков девушками. Веруют они в духов предков, в Красно-Солнышко Свет Белый. Родство у вотяков идет от женщины, а не от мужчины. И таинство любви девушки познают рано. Главным божеством вотяки чтят Мать Богородицу и называя ее Мокошью. Богородица, Кормщица корабля нашего, вовсе не есть Дева Мария, родившая Христа. Мария есть Богоматерь, одно из воплощений Богородицы в тело девичье, непорочное. Богородица же или Роженица, она Мать всех богов, кроме самого Рагиты Сурьи, ибо он не рожден, он есть Свет, Голубое Небо, Великая сущность, Всевышний Бог, Аллах и у него девяносто девять величественных имен. Его жена есть Мокошь, мокрая, влажная, освежающая и плодоносящая Йер-Суб, Мать Сыра Земля. У Владимира-города, что на Клязьме-реке, князем Андреем Боголюбским Роженице храм велик поставлен, но греками, тот храм обманом книжным, отдан одной лишь Богоматери. В обычае вотяков познавшая любовь девушка, принесшая в Явь несколько детей, становится Роженицей, особливо завидной невестой и имеет великий почет, за данный Матерью Землей дар к детородству. В замужестве они женки верные, поскольку дар Земли приносит им власть над мужчиной, Небом и Солнцем. Старый вотяцкий обычай, есть снохачество. Женив малых детей на взрослых, уже цветущих цветом девушках, свекровь отдает их свекру или Деду и тот имеет право на любовь невесток. И если оная приносит в дом много детей, то со временем становится главой дома. Ей в почин едет даже Дед рода. А если она остается самая старая, то по власти ее слова, нет равного в вотяцком селении. О тереме, и о запретах каких, отродясь, те вотяцкие девушки не слышали. Удивлялись шибко, когда, взойдя в двенадцать лет и испытав свой первый цвет, я не гуляла вместе с ними до первых петухов на Святой горе. Не ласкалась с парнями и не пытала поцелуйных утех, сладость дочери Земли Лады [23]. О чем жалею, Кормщица корабля нашего, и призываю тебя не судить меня. Лучше уж потерять невинность по горению юного тела, от жажды неуемной, что идет от охоты скорее познать таинство великое, чем как я потеряла. Но об этом позже»... — Вот и я говорю! — не выдержала Ульяна и произнесла. — Знала б, что князь Ураков у меня первый станет, ни за что бы, сдуру, двор твоего батюшки не покинула. — Раньше я посчитала бы тебя, Ульяна, греховодницей великой, — ответила ей Евдокия. — А теперь… если душой не кривить, то и сама не знаю, где истинный грех, а где напускной. Вот слушай дальше: «В лето 7167-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1659-е, под Конотопом от крымских татар и друга по Гадячскому договору [24] гетмана Выговского [25], ставшего недругом в одночасье, потерпел государь Алексей Михайлович воинскую неудачу. И было к нему послание от христопродавца Никона со словами: «…стоит мне отписать гетману только две строки, и он опять служить будет тебе, государь». И тем же годом бог над богами, царь над царями, пророк над пророками Саваоф, в теле старца Данилы перешел из деревни Старой в Кострому, на подворье одного богатого купца, уверовавшего в сущность Рагиты Сурьи и богочтивое слово ему тайно сказанное. И стала Кострома-город новым Иерусалимом и Верховной стороной. В лето 7168-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1660-е, когда от воплощения Божия тоже выпало две шестёры, был собор земель русских православных, на коем христопродавец Никон, за оставление Патриаршего двора и неисполнение чина пред паствой, был удален от архиерейства. Но воспротивился Никон решению сего архиерейского собора, поскольку избран на Патриаршество Вселенскими патриархами. И рек, устами старца Данилы, в то лето Саваоф людям: «На Небе две шестёры, а у нас, на Москве, два патриарха: Московский и Вселенский. И не один из них добра народу нашему не хочет, а лишь делит взошедшую вдвое власть антихриста над нами». В лето 7170-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1662-е, по слову бывшего митрополита Газского Паисия Лигарида [26], — человека умного, в церковных книгах ученого, но неблагочинного и лживого, было явлено соборное решение: созвать на Москве Вселенских патриархов. В лето 7172-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1664-е, боярин Зюзин послал Никону письмо. Якобы государь желает видеть его на патриаршестве. И прибыл христопродавец Никон в Успенский собор. Взошел на место патриаршее, а по прибытию государя был низвергнут с него и возвращен в монастырь. И возрадовались от того случая люди Божьи. В лето 7174-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1666-е, когда от воплощения Божия выпало три шестёры, собрались на Москве вселенские патриархи. Константинопольский Дионисий, Иерусалимский Нектарий, Антиохийский Макарий и Александрийский Паисий. Были на нем и многие другие архиереи, лишь не было митрополита Газского. Сотворив злое деяние, сей слуга антихриста, отошел в тень своего покровителя. Государь и бояре, слушали оный великий собор, где христопродавец Никон был лишен сана патриарха и черным монахом отвезен на Белоозеро в Ферапонтов монастырь. Новым патриархом на соборе избрали Иоасафа [27], архимандрита Троица-Сергеева монастыря. Так закончил властвовать христопродавец Никон и более говорить о нем не буду. «Нет сожаления антихриста к детям своим», — учит нас бог над богами, царь над царями, пророк над пророками Саваоф, и глаголет он нам, устами старца Данилы: «Оные есть порожденье антихриста, и лишь исполнители воли его. И часто пожирают друг друга в осуществление власти родителя своего!». На Вселенском соборе того же 7174 года восточные патриархи осудили не только Никона, но и наши благочинные книги, и старинные обряды. Стоглавник [28] царя-батюшки Иоанна Грозного признали они неправедным! Патриарху Московскому, архиереям и священнослужителям было предписано: отлучать людей русских от церкви, а светской власти судить судом как еретиков. И стал на Московской Руси велик Раскол. Ибо: «Кто не может ужиться с соседями, тот руглив и в доме своем». И говорил на том Вселенском соборе, митрополит Крутицкий Павел [29], что царская власть не превыше церковной. Красно-Солнышко-царь лишь наместник Бога на Святой земле. Видно, забыл он заветы ордынского времени, про Рагиту Сурью и кому обязаны повиноваться все дети Матери Сырой Земли! В том числе, и Православный патриарх. Конечно, казачий митрополит с Саро-Подонского подворья на Крутицах [30], хитро, в словеса из греко-латинских книг, облачил свою главную мысль: о верховной власти церкви, а, стало быть, греков-униатов и Рима. Сие его сказание ретиво поддержали восточные патриархи Антиохийский Макарий, Александрийский Паисий. Митрополит же Газский, неблагочинный и лживый Паисий Лигарид, отмолчался. Соответствуя идеалу византийской премудрой двоицы, оные святители пытались подчинить государя Московского Риму. Поскольку, Кормщица корабля нашего, они латинской униатской веры тайные сторонники были, то и хотели Русь через сию никонианскую ересь приблизить к папскому владению, а после и присоединить к Ватикану как духовного вассала. Но никогда бы не пошел бы к ним на поклон народ русский. И тогда перед людьми своими государь наш Алексей Михайлович хитрость, притворство сотворил. В слове его, царском, Русь осталась той же, но в делах изменилась. И вскоре, не заметить подмены было уже невозможно, но слишком поздно, что-либо остановить. В лето 7182-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1674-е, патриархом стал Иоаким [31]. О нем я писать не буду. Скажу только, слыл он сторонником запрета всего иноземного, но на самом деле тоже был антихристова семени. Двулики дети его и в чинном обличии, им надо было на Святой земле укрепиться. Уже родился отрок Чернобога в теле Петра Алексеевича, но был еще мал, всего о двух лет. Истинно же боролись с приходом латинских веяний учителя Старины Аввакум, Лазарь. Федор и Епифаний, но и они не познали правды, будучи в грешном теле, поскольку по смерть свою так и не признали в Саваофе бога над богами, царя над царями, пророка над пророками. В лето 7189-е, а от воплощения Божия Рождества Христова 1681-е, несчастных старцев, изувеченных, но духом не сломленных, придали костру мучеников. Саваоф простил им заблуждения и отрицание, столь присущее человекам, так как они огнем очистили свои души от скверны неверия. В том же годе, Саваоф, устами старца Данилы, объявил людям божьим Христа, пришедшего в тело Тимофея Сусслова [32]. И Богоматерь Анастасию, в теле которой на то время обрела себя Мать Богородица. От тела той Анастасии, Богородица перешла в тело другой Девы Акулины, в посвящении тоже прозванной Анастасией. А от той Анастасии, Богородица перешла к ее ученице, красавице Агафье Карповой. Анастасия передала ей дух святой через лоно свое детородное, прямо в уста девичьи»... — Это как же?.. — спросила Ульяна. На ее вопрос, Евдокия лишь покраснела. — Неужто!.. Ладно, читай дальше. Не поднимая взора от летописи, с вибрацией в голосе, девушка продолжила: «Агафья была еще совсем юной невинной девой, но, вобрав в себя Богородицы силу великую, стала Кормщицей и обзавелась своим кораблем. И звался тот корабль спасительной обителью «Птичек божьих девственных Дев». О Агафье Карповой, слезное и скорбное сказанье мое, немного после станет...». Евдокия перевернула страницу. «По случаю малости в «Затворной летописи» листов, далее минет двадцать восемь лет. Скажу только: новое летоисчисление люди божьи ведут вовсе не по указу Петра, а потому, что 1 января 1700 года бог над богами, царь над царями, пророк над пророками Саваоф покинул обессиленное годами тело старца Данилы. Ушел на Голубое Небо вести жестокую битву с Чернобогом и спасти праведных и неправедных людей от грядущего конца света, который должен был наступить, от антихриста знака трех шестёр, на истечении тридцати трех лет трех месяцев и трех дней по новому летоисчислению. Лето 1709-е от Рождества Христова, или 9-е от восхождения Саваофа обратно на Небо, было для России ясно и чисто. Год сей ознаменовался победой царя Петра над шведами под Полтавой, рождением царевны Елизаветы Петровны и новым появлением в череде многих жизней меня княгини Прасковьи Григорьевны Юсуповой-Княжево. Рагита Сурья и Христос, в теле старца Тимофея, нас учат, что звание по рождению ничего не значит. Сегодня ты родилась княжной и родители твои знатны и богаты, а следующая жизнь твоя во свинье. И матерь твоя, — свинья, а отец, — боров. Если ты Дева, то лишь дух Богородицы, посилившейся в теле твоем, имеет силу. К нему надо стремиться и перед ним благоговеть, яко пред создательницей всего живого. Но, я все же скажу несколько слов о своем отце и брате. Дед мой принял святое крещение уже в зрелые годы и назван по святцам Дмитрием, батюшка, по святцам Григорий, при молодом Петре Алексеевиче был стольником, участвовал в Азовских походах. В это же время у него родился сын и наследник огромного состояния именем Борис. После, князь Григорий Юсупов-Княжево сражался со шведами под Нарвой, Полтавой и Выборгом. Близкие отношения с единственным братом, из-за большой разницы в возрасте и отдаленности проживания, у меня не сложились. Как, Кормщица корабля нашего, уже ранее тебе говорила: воспитывалась я в батюшкином юрте Казанской губернии, и водила дружбу с простонародьем из селения вотяков. В лето 1723-е от Рождества Христова, в возрасте четырнадцати лет, я первый раз была представлена к государеву двору. Меня подвели к императору Петру Алексеевичу, и он милостиво обслюнявил мое юное чело, щеки и губы. Это не вызвало у меня особого восторга. Я сгримасничала и обтерлась. За этакое мое детское деяние, батюшка был на меня очень зол, и, вскоре, я снова отправилась с глаз долой. Отъехала в дальний юрт, где и пробыла до девятнадцати лет. В лето 1725-е от Рождества Христова, по-зимнему времени, случилась в Санкт-Петербурге смерть первого Российского императора и на освободившийся без завещания престол взошла немка, вторая жена покойного государя. Бывшая драгунская женка Марта, дочь Самуила Скавронского, в православном крещении Екатерина. Будучи того же 1725-го года в июле-месяце на Нижегородской ярмарке [33] в обители святого Макария [34], я была сведена судьбой с Акулиной Ивановной Лупкиной и мужем ее, бывшим стрельцом Прокопием, а на то время, богатым торговым гостем. Они меня милостиво пригласили к себе. Погостить в их большом доме, пока длится Макарьевская ярмарка. На широком подворье Лупкиных, что в Нижнем Новгороде, я впервые и встретила красавицу Агафью Карпову. Словно Царевна-лебедь, была она ликом нежна, шеей бела, очами голубыми светла, бровями тонкими черна. Слова мне рекла ласково, душевно. И глядела на меня матушкой, хоть годами была лишь на десять лет старше». — Ну, прямо, тебя Прокла описывает! — снова проговорила Ульяна. — Разве ж я красивая? — спросила Евдокия, лишь украдкой бросив в ее сторону взор. — А то, и нет! — У меня глаза не голубые. — Зато поволока. Белки-то, как у батюшки с голубизной и шея от матушки лебединая. Ой, неспроста тебе сия летопись объявилась! — Подумай, чего говоришь! — Чего? Я и не говорю. Так, лишь размышляю. — Ты пока, Ульяна, размышлять, — размышляй, но на язык не выкладывай. Слушай, лучше дальше: «Гулянья на Нижегородской ярмарке завсегда буйно, но в то лето, по смерть сына антихристова, средь простого народа оно было особенно радостно. С Агафьей мы подружились. Каждый день вместе посещали торговые ряды. Покупали простенькие девичьи безделицы, и, однажды, нам встретился чернобровый масыга-офеня [35]. На могучем плече, подмигнувшего нам масыги, весел короб с цветастыми платками, а под ними были упрятаны запретные картинки, творенные красками на лубке. Особливо мне понравился жирный вальяжный котище на желто-сиреневом листе. Его выпученные красные глазища сразу напомнили мне упокоившегося по зиме императора Всероссийского, и я лубок [36] купила. На следующий день Агафья снова потянула меня к коробейнику, и он предложил нам другую картинку. Звалась она «Как мыши кота погребали». Больше дюжины мышей тащили сани с почившим котом, а над его великим пузом было начертано: «Кот казанский, а ум астраханский, разум сибирский. Славно жил, сладко ел». По прочтению, ни у меня, ни у Агафьи, сомнений не осталось: купила я народный образ покойного государя Петра Алексеевича, тому два лета как покровительственно обслюнявившего мое чело. Толкнула Агафья масыгу ладошкой о кудрявый волос, но тащивших кота мышей купила, и на дно корзинки спрятала. Звался офеня-коробейник Трифоном, родом был из-под Владимира-города, посадский Мстеры-слободы [37]. Было ему тогда лет тридцать, и оказался он весьма задорным и веселым ухаживателем для меня, но особливо для красавицы Агафьи. Вечером того же дня Трифон пригласил нас к берегу Матушки Волги, подальше от благочинных иноков Макарьева монастыря. А там развеселое гулянье! Девок, парней молодых с плясами да харями из бересты. С визгом, от щипов за мягкие места, девицы и парни при кострах великих хороводы водят. Скоморохи в домры [38], гусли и гудки [39] играют. В сурны [40] дудят, да в бубны стучат. Тут же, грею кости старики, глаголют сказы о казаке Илье Муромце, и о других богатырях-батырах, а отроки слушают. Лакомясь парным молочком, из сулеи в руках медведчика, важно урчит медвежонок. А у кукольника матерчатый Петрушка обнимает подружку, богатую округлостями Машку-растеряшку, большим с горбинкой носом стремясь залезть под подол. Многое я познала нового за погожий и светлый, пахнущий яблоками, август того года. Жили мы с Агафьей в одной горнице и подолгу беседовали. Пели песни при лучине и делились тайнами. Она рассказала мне о старце Даниле. О Тимофее Сусслове, — от того Агафьи сказа, два года минуло, как по смерть его Христос покинул почившую плоть, и перешел в тело Прокопия Лупкина. О Рагите Сурье верховном божестве Красном-Солнышке, без ласк которого Мать Сыра Земля становится холодной, засыпает и ничего не родит. О ее ипостаси Богородице, и о воплощениях оной в тела двух матушек Анастасий. Одна из которых, есть Анастасия Сусслова а вторая Акулина Лупкина, Дева-учительница. «Тело Анастасии Суссловой, в ту пору уже почившее, обретено Богородицей было первым, потому все ее преемницы зовутся Анастасиями», — рассказывала она. Говорила Агафья и о том, что Прокопий и Акулина есть люди Божьи, и пока они живы, сущность их служит Матери Земле, и людям — ее внукам. Что одна из заповедей бога над богами, царя над царями, пророка над пророками Саваофа, запрещает жить Прокопию и Акулине как муж и жена, с проникновением в тело и зачатием детей, через соитие. Но они могут иметь детей духовных, учениц и учеников в которых и перейдет по смерть их святая сила...». — Какая же это сила? — снова оборвала Евдокию Ульяна. — «Безчадие есть слабость!», — завсегда говорит твой батюшка. И добавляет: «Баба наша детьми сильна, а мужик силен Матерью Землей». — Прокла пишет о другом таинстве, Ульяна, — ответила Евдокия, переворачивая страницу. — Грех это, аль нет, теперь уж и не ведаю. Вот послушай: «И оные богатые гости лишь считались семьей, ходили в церковь как православные, не посвященные в люди Божьи. Ругали вместе с попами веру свою, ибо так устами старца Данилы завещал им бог над богами, царь над царями и пророк над пророками Саваоф. На самом же деле являлись они Кормщиком и Кормщицей. И у каждого из них имелся свой корабль, который Прокопий и Акулина должны были вывести из людского потопа к земле обетованной целым и невредимым. В доме нижегородского купца Лупкина, хоть в его теле и явился нам Христос, царила власть женщин. Акулина Ивановна распоряжалась, кому сегодня ткать полотно, сучить пряжу или ехать на торг, а кому в клетях прибор вести. И дева именем княжна Юсупова-Княжево с удовольствием скоблила полы ее светлых палат и омывала водой. Ходила я по палатам и подворью Лупкиных в одной коленкоровой до пят рубахе, на обнаженное тело. Голову убирала под платок в горошек. Вплетала в него косу толстую и улаживала вокруг чела, словно чалму…». — В церковь ходить, по православному канону свечи ставить, а кланяться не христианскому богу, а Отцу Небу и Матери Сырой Земле, наверно, грешно. Хотя я и сама так часто делаю. «Богородица она и есть Матерь, Землица наша», так мне Дед отвечал, когда об том справилась. А что точно не грех, Евдокия! Так, это по двору в рубахе на голое тело щеголять. — Я не про рубаху… — А про что же? Вместо ответа Евдокия продолжила: «Наряд оный, Акулина Ивановна называла «Радельной» рубахой или «Парусом». По незнанию я думала, потому, она так зовется, что при выходе из дому, надувается даже от малого ветерка. И отчего, телу моему девичьему было приятно. По теплому августу, на выход со двора в город, я надевала к ней сарафан или плотной материи поневу, оборачивая вокруг бедер. Как зришь, Кормщица корабля нашего, богатой одеждой и украшениями я была не обременена, и мне сие обстоятельство дюже нравилось. Пища моя, тоже была проста и неприхотлива. К общему столу, обычно подавалась каша из гречихи, на сладком парном молоке, а по случаю августа-месяца огурцы и душистые яблоки. Иногда, за хорошо сделанную работу, хозяйка дома баловала нас с Агафьей курочкой, или рыбой пойманной в Волге-реке моим молчаливым слугой Федором. Из пития: квас хлебный и кислые щи с капустой. Хмельного зелья в доме Акулины не держали, ибо то запретил Саваоф»... Евдокия остановилась. Щеки ее были красны будто с мороза. Думая перевернуть лист, она замешкалась, и решительно вернула его обратно. — Вот, о чем говорила!.. Слушай: «Как-то после бани, отдыхая от густого и жаркого пара в девичьей горнице в одной льняной короткополой сорочке, я поведала Агафье о вотяках. Что девушки, с которыми дружила, уже давно познали любовь и обзавелись детьми. Мне же шестнадцать лет! А окромя слуги Федора, что для сопровождения батюшкой ко мне был приставлен, я мужчин и не видела. А уж о любви, только в мечтах, да во сне грежу. После тех моих слов, обняла меня Агафья и нежно так приласкала. Вроде как по-сестрински. Но от ее мягких и приветливых рук, у меня огонь пошел, зарделась я вся. А она мне тихонько поясняет, чтоб любовь огненную, стало быть, от мужчины познать, перво-наперво свое тело во всех скрытых уголках надо изведать. «Если самой, — шепчет она мне. — Так это радение у нас, людей Божьих, зовется радением «Одиночным», а если с подругою потаенные места ласками усладить, то это радение «Всхватку» прозывается». Шепчет, а сама ручку белу по моей ноге, от колена вверх, нежно ведет и под рубаху мне запускает. Затуманилось в очах у меня, от ее ладони, перстов ласковых. Сделала я выдох сладкий быстро. Будто груз великий с меня сошел. Подруга же ушко мне губками ластит и далее шепчет, словно мед на душу льет, чтобы я рубаху-то скинула, освободилась, стало быть, телом. Не знаю, Кормщица корабля нашего, как получилось, только сняла я сорочку. Уложила Агафья меня на лавку, а сама голову меж ног моих опустила. …Изгибалась, билась я в огне пламенном. Слезы наслаждения катились из глаз моих. А она все головы не поднимала. Снова и снова приходил жар к телу моему, сотрясая его в муках сладостных. И только когда закричала я, в полном изнеможении, Агафья поднялась к лицу и захватила мои пересохшие уста в пухлые и жадные губы. Делясь влагой, обильно вышедшей из лона моего, она сама кратко телом сотряслась и окутала меня волосом своим. …Только тогда я заметила, что одна рука Агафьи обращена в едва заметный разрез на ее длиннополой, без вышивки, радельной рубахе-парусе и запястьем уходит к нутру бедра. Такая же малая прорезь была и на моей радельной рубахе, и на рубахе матушки Акулины. Лишь заглянув в ее глаза, затянутые поволокой наслаждения, я поняла предназначение того разреза. Уже после оного случая, я стала видеть, как умело пользуются разрезом Агафья, матушка Акулина и гостившие в доме Лупкиных женщины разных лет. Запуская под парус руку в беседах о любви за рукодельем и при разговорах, с непосвященными людьми обоих полов. Радели они часто, украдкой, незаметно. Женщин корабля Акулины, только чуть выдавали глаза, затянутые поволокой томления и краткие содрогания, которые, они ловко прятали за шутки. Не скрою от тебя, Кормщица корабля нашего, желание запустить под парус своей радельной рубахи ладонь и дать волю чувствам, ни раз посещали меня после этого вечера. Особливо при беседах со слугой Федором. Но каждый раз, останавливалась, боясь выдать себя обмороком. Настоль приятно и сильно было одиночное радение, которому по его уходу, я придавалась до слабости ног, робея признаться в том даже Агафьи»... Евдокия сделала паузу и перевела дух. Лежавшие на листе кончики пальцев девушки, подрагивали то ли от возбуждения, то ли от нервного напряжения. Было видно, что ей потребовалось неимоверное усилие, чтобы прочитать эти строки вслух. Евдокия выплеснула на Ульяну терзания. Думы, вот уже несколько дней не покидавшие ее. Прочитав листы незнакомой ей инокини, днем она забывалась, исполняя послушания, но с наступлением ночи слова, выжженные Проклой на пергаменте, возвращались к ней. Они были столь ярки, что она уже не могла побороть себя. И, однажды, не удержалась. Чувство которое девушка испытала было похоже на то, что описывала княжна Юсупова, и Евдокии очень хотелось этим поделиться с Ульяной еще вчера, но она боялась. И сейчас девушка, не поднимая глаз, с придыхание вслушивалась в тишину и ждала ответа. — Подумаешь, велик грех! — махнула рукой Ульяна. — Когда я еще совсем девочкой была, мы с Ряшей как-то забрели на паханое поле. Смотрим: мужики семенем своим землю перед посевом удобряют, а бабы им в том деле лаской помогают. И мать моя на том поле была, и отец. Вечером я ее спросила: зачем они это делали? «Чтобы урожай добрый был», — ответила тогда матушка. А когда дождя долго не шло, тогда, по указу старейшин, вошедшие в цвет девушки и пышные молодки бегали по полю голышом и ласкали себя, призывая Небо пролиться на них семенем, влагой небесной. И не было в том никакого греха, пока в селение наше не пришел архимандрит Казанского Свияжского монастыря и не загнал нас всех для крещения в Матушку Волгу. — И мне бабка Евдоха сказывала. Сказ о том, как девица таким способом бурю вызвала. И та буря разметала разбойников хотевших убить ее возлюбленного. Но я ласкала себя не ради дождя и не спасала любимого, Ульяна. Сама не помню, как со мной такое и произошло. После плакала, молилась, а на другую ночь, сызнова одолели меня думы грешные. — Без влаги небесной Мать Земля сохнет. А баба создана по ее образу и подобию. Шестнадцать годков тебе, а мужа, услады для души и тела, у тебя нет. Вот и обласкала ты себя, неосознанно его призывая. У меня, Евдокия, тоже три года, как мужика не имеется. Уж как я его, сидя в землянке, призывала, только одной мне ведомо. И те мои ночные деяния грехом не считаю. И ты, Дуняша епитимьями себя не изводи. Не в чем здесь кается. Лучше, читай дальше, хирха. Евдокия слушала Ульяну, и постепенно ее страх от содеянного греха таял. Неожиданно, появилось желание познать радость в руках мужчины, поделиться, отдать всю себя, и вместе раствориться в бабьем счастье. Всего лишь несколькими, но так сейчас нужными словами Ульяна изничтожила страхи, словно солнце разогнала черные тучи. За много дней и ночей, впервые, ей стало как-то спокойно, она даже не сразу поняла, что от нее просят продолжения летописи. Перевернув страницу, девушка зачитала: «А в тот приснопамятный вечер, моего первого радения Всхватку, приняв обессиленную подругу на обнаженную грудь, я нежно обняла Агафью, чтобы успокоить ее дрожь. Но от этого моего невинного желания, она снова сильно содрогнулась и томно выдохнула: «О Дух!.. О царь Огонь!». Легкими касаниями губ, перенося возбужденное дыхание от уха ниже, Агафья нашла мою шею. Нежно облобызала ее и снова содрогнулась... В тот незабываемый и светлый день, Кормщица корабля нашего, мы уснули в обоюдных ласках. Сладко, в обнимку, спали до утра на голой лавке. По огненному велению Рагиты Сурьи обласкав тело мое, будущая Богородица Агафья стала мне ближе сестры. Несмотря на возраст, она тоже была дева и придавалась лишь радениям со мною или одна. Иногда с матушкой Акулиной. Ибо мужское вхождение, в предназначенное для Богородицы тело девы, заповедью запретил Саваоф»… — Это потому ты, давичи, меня обнаженной стеснялась? — спросила Ульяна. — Да… — Глупая… Я по мужику тоскую. От одиночества о нем во снах и наяву грежу, а не по женщине. Как-то еще в девках, мы с Софьей, разок, после купанья ласкались. Так, для познавания себя. Наперво она за мужика была, потом я. Не по нраву мне то случилось. Так, что меня не опасайся. Вон, лучше монашек бойся, они в сестринской любви весьма преуспели. От последних слов Ульяны Евдокия заметно повеселела. Два самых тяжелых обстоятельства, навеянные ей тайной тетрадью, Ульяна развеяла просто и без многих витиеватых словес. Придельной откровенностью, она показала, что мысли, которые внезапно завладели Евдокией, посещают всех девушек, а не только ее. Так уж случилось, у Евдокии не было подруг. Сестра находилась далеко и разнообразие жизни она постигала одна. Летопись Проклы с откровенными объяснениями Ульяны оказалась для нее живительным источником тех самых знаний, которые не прочтешь в церковных книгах и не спросишь у матери-настоятельницы. — Подробно описывая свою юность, Прокла пишет о многом, Ульяна, — проговорила она, и в первый раз за вечер улыбнулась. — О том, о чем я ранее и не ведала. — И что же? — А вот послушай: В лето 1727-е от Рождества Христова, почила государыня Екатерина. На Российский престол взошел Петр Алексеевич. Внук первого императора двенадцати лет отроду. Двор нового правителя России покинул болотный Санкт-Петербург и переехал в Москву. Мне исполнилось восемнадцать, но я по-прежнему жила в юрте батюшки в Казанской губернии и сама не знала, какое это счастье. Меня совсем не тянуло появиться в светском обществе новой России. О нем я слышала много дурного от людей, с которыми провела юные годы в тихой усадьбе наполненной прислугой из вотяков, черемисов, мещеряков и прочего простонародья. Ведя разгульную жизнь, это новое общество подражала Западу. На поборах с бороды, бань, с наемных углов, с погребов, с печной трубы, строила пышные дворцы, выписывало из Европы роскошные платья. Кроме подушного налога, который брался с души, вместо бывшего ранее сбора со двора, что в больших семьях удесятеряло тягловую повинность, оно обложило народ хомутным, шапочным, сапожным, а так же кожным ледокольным, водопойным. Сборы с арбузов, огурцов, орехов озлобили простой люд. Многие из Казанской округи подались в казачество на Дон, в Кубанскую орду или ушли за Урал-Камень. Оставшимся, стало еще тяжелей. Около нашего юрта объявился разбойный атаман с ватагой и слуга Федор спал в моих сенях в тонкой кольчуге при оружии. В юрте люди жили с опаской, стали запирать входные двери. С девушками вотяцкими я дружить перестала. У них появилась на меня злоба, хоть ничего плохого я им никогда не делала. Отрадой была у меня Агафья. В июне-месяце приезжала она ко мне в юрт. И мы радели в самую короткую Купалову ночь, при ручье Березовом. На велик праздник Рагиты Сурьи Красна-Солнышка, нареченный греками Ивановым днем или Агрипины Купальницы, то наше радение долгое было. А охранял нас Федор. Но мы его на радение не позвали. Ибо был он непосвященный. Радельную рубаху, я еще не соткала ему, и прорезь заветную не сотворила… В лето 1728-е от Рождества Христова, батюшка прислал за мной в юрт слуг, во французских одеждах. На то время он был первый член государственной Военной коллегии, и богатые ливреи, лоснящихся щеками холопов, соответствовали сему высокому сану. Большого труда стоило мне упросить: взять в Москву слугу Федора. Не дивись тому слову моему, Кормщица корабля нашего. Разряженный яко государь, холоп вельми не скромен бывает. И не в чести великой, я у челяди оной находилась, ибо батюшкиной любовью и покровительством с детства обделена была… Заплатив копейку за шелковистую и аккуратно стриженую бороду Федора на Красном мосту, при заставе через Москву-реку, я въехала в Замоскворечье, где на Большой Ордынке содержался один из старомосковских домов мурз Юсуповых. Батюшка в нем не проживал. Дом был деревянный, поставлен клетями, чтобы при случае, подобно юрте, его можно было легко перенести на другое место, и до моего приезда, в довольстве там пребывало с десяток слуг. Не успела я освоиться. С помощью двух дворовых девок навести порядок в предназначенном мне для дальнейшего проживания доме, как ко мне прибыла дама очень неприятной внешности. А за ней, змеей, тянулись служанки с коробками различных объемных мер. И начались мои мученья. Разоблачив меня донага, сия дама, имя коей для моего слуха тяжело, что и писать его, не имею желания, стала облачать меня в панталоны. Они были довольно узки, и уже на второй день ношения я сильно натерла привыкшее к свободе укромное место. Я не буду говорить, Кормщица корабля нашего, о количестве лент, повязанных на меня ажурными бантами. А также, о шнуровке, чтобы неуклюжее платье хоть как-то держалось на моем округлом теле, и о прочем таинстве европейского наряда. Скажу только, что одевали меня часа три к ряду. При этом сия дама курила трубку, разрывая мне втиснутую в костяной корсет грудь недостатком воздуха. Закончив с нарядом, дама перешла к прическе. Мой чудный иссиня-черный вьющийся ниже бедра локон укоротили до пояса и обмазали волосяной помадой. Помада та, ничто иное, как подогретый до жидкости воловий мозг с добавлением душистых масел: оливкового, пальмового и миндального. Пока растопленный жир не застыл, мой локон стали укладывать в сложную пирамиду, от чего я пошла головой в рост и у меня заболела шея. При этом, если жир не ко времени твердел, одна из служанок подносила к моим власам свечу, и я слышала, как они потрескивали. После, меня обсыпали белой, мелко-натертой мукой, чтобы придать волосу хотя бы пепельный цвет, поскольку он был сильно черен, и принялись за мой лик, от природы тоже весьма смуглый. Придавая моему тюркскому лицу, которое я никогда не скрывала от солнышка, весьма модный в Европе матовый цвет, дама обильно смазала его масленичной пудрой из цинка, рисового крахмала и венецианского талька. Такая же участь постигла мою шею и плечи, что виднелись поверх открытого платья. В завершении, она изуродовала мне не знавшие мужского лобзания губы. Обмазала их помадой из спермацета, воска и миндального масла с добавлением алканного корня, для придания большей величины и ярко-красного цвета. И последним штрихом, под моим маленьким носиком, правым глазом и у висков, появились мушки величиной с горошину. Наперед скажу, что эту красоту я должны была носить по три или четыре дня к ряду, поскольку сия дама не могла уделять мне время чаще. А когда в моей голове, от такого обилия воловьего жира, завелась кусачая живность, сия дама вставила мне в волос ловушки. Маленькие пустотелые трубочки с дырочками, с одного конца залитые воском. На дне такой ловушки имелась капля меда и живность, попадая туда в поисках сладости, там и оставалось. Сенные девушки каждый вечер вытряхивали ее с тех трубочек десятками. Как женщина светская, мыться я должна была только в лохани, и только розмариновой водой. При мытье в так называемой ванне, добавлять некий состав из сахарного сиропа, меда, яичного желтка, камеди и тертого миндаля, который, как и одеколон, за хорошие деньги мне доставляли из хором этой самой дамы. Признаться тебе, Кормщица корабля нашего, очень скоро чесаться у меня стала не только голова. В тот же самый день, моего первого обряжения на европейский манер, на меня надели что-то вроде хомута. Некое крепление из ремешков и хворостин. И чтобы не испортить прическу, я должна была спать сидя. А когда я сказала, что сидя мне никак не уснуть, дама приказала одной из своих служанок читать мне книгу «Юности честное зерцало», о должном поведении сословия дворянского. «Глядеть весело и приятно», как указывало то немецкое, в русском пересказе наставление, после того, что со мной сотворили, было довольно трудно. Что же касаемо: «ногой не мотать, перстов не облизывать и не чавкать», я разумела и без этой книги. Несмотря на отдаление от светского общества, а возможно и благодаря тому, я выросла девушкой весьма сведомой. Тому познанию обязана я старинным книгам арабского и греко-русского письма. Собранные предками в казанском юрте батюшки, эти древние знания каким-то чудом сохранились до меня. От них я и ведала о многом, в том числе и о Домострое. Как раз о нем, не вдаваясь в большие подробности, я и сказала служанке оной дамы. Тогда моя чтица, перевернула несколько страниц и, как она сама выразилась, неописуемо ломая народный язык, перешла к самому главному. «Не говорить меж собой по-русски, чтобы не понимала прислуга. И чтобы дворян можно было отличить от не знающих болванов, со слугами им не сообщатся. Обращаться с ними недоверчиво и презрительно, всячески их смирять и унижать». Что, Кормщица корабля нашего, я незамедлительно и сделала. Обратилась к ней на чувашском наречии. Чтица вылупила на меня глаза, и как рыба стала хватать ртом воздух. Тогда, я перешла на татарский диалект, сменила башкирским. Я могла долго говорить с ней «недоверчиво и презрительно», перебирая тюркские языки, словно четки правоверного богослова, но ей стало дурно. И сия премудрая чтица покинула меня. Обряжение меня в европейскую личину, случилось по поводу представления императору Петру Алексеевичу. В ночь перед тем величайшим событием, сидя с хомутом на шее, я так и не уснула. Утром, следуя до поданного мне экипажа, я увидела глаза Федора и поняла, насколько княгиня Юсупова-Княжево ужасна в модном европейском платье. Я почувствовала себя завитой в бантах моськой, разодетой дурой, служившей при дворе императора лишь для умиления новообразных жеманных дам и их велеречивых полузаморских кавалеров. Великосветский прием с участием императора проходил в Лефортовском дворце, весьма напыщенно с присутствием иностранных послов. Поскольку, кроме моего отца и брата Бориса, некоторые из них имеют прямое или косвенное отношение к дальнейшим, печальным событиям моей жизни, я их упомяну. Сии персоны: испанский посол герцог де Лириа, его вечные спутники: священник янсенист [41] Жюбе и доминиканский [42] монах Рибера. Посол Австрии граф Вратислав, его шурин граф Мелиссимо и, конечно же, многочисленные князья и княгини Долгорукие. Император Всероссийский Петр II Алексеевич, совсем еще юный тринадцатилетний мальчик, на приеме напустил на себя важность и был тем очень смешен. В компании Ивана Алексеевича Долгорукого [43] и будущей невесты пятнадцатилетней Екатерины [44], уже тогда украдкой поглядывавшей на графа Мелиссимо, он принимал приветствия присутствующих сановников их жен и детей. И когда настала моя очередь, я с ужасом подумала, что сейчас, подражая величественному деду, сей юный император, по-отечески чмокнет меня в обсыпанное тальком чело. Но все обошлось, или почти обошлось...». Евдокия перевернула страницу. На сей раз, Ульяна молчала, лишь комкала подушку, и она продолжила: «Лето 1730-е от Рождества Христова, согласно указам деда, двор царствующего императора Петра встречал на Москве разгульно во дворцах с фейерверками. Несмотря на объявленную народу государеву простуду, по которой тот, якобы, ненадолго слег в постель, его сановники веселились пуще прежнего. В первых числах января, через вальяжных слуг обер-камергера имперского двора Ивана Алексеевича, я была милостиво приглашена в Горенки, подмосковное имение князей Долгоруких. Не буду говорить, Кормщица нашего корабля, с какой неохотой ответила я согласием на оное приглашение. Ибо послушание мое, вельми было нужно брату моему Борису. Об Иване Долгоруком по Москве ходили правдивые слухи, как о великом насильнике девиц, причем сопротивление несчастных не умиряло пыла сего кавалера, а даже подстегивала его похоть. Иван Алексеевич Долгорукий и сестра его Екатерина воспитывались в Варшаве у деда Григория Федоровича, который яро боролся за сохранение в Польше остатков неуниатского православия и тем навлек на себя ненависть католического духовенства, но совершенно не уберег от вездесущего влияния Ватикана, ни своих детей, ни внуков. Одна из княгинь Долгоруких, долго проживая в Голландии, тайно стала католичкой. Учителем для своих детей, она привезла в Москву янсениста Жюбе. Несмотря на изгнание из Санкт-Петербурга и Москвы отцов-иезуитов Петром, сразу же после казни сына Алексея, которого они тайно поддерживали, другие ветви католической церкви: францисканцы [45], капуцины [46] и доминиканцы, вольготно чувствовали себя в России. Ее Величество Государыня-невеста Екатерина Долгорукая, по настойчивому отчему желанию хоть и обвенчалась, с четырнадцатилетним императором, но тайно любилась с графом Мелиссимо. А по высылки Долгорукими возлюбленного из страны, она была в большой печали и полностью попала во власть доминиканского монаха Риберы. Только ему она доверяла свои амурные тайны и любовные письма, писанные на латыни для графа Мелиссимо. Дон Рибера охотно служил наместником святого Валентина на Москве и переправлял их с дипломатической почтой герцога де Лириа в Испанию. Эти чванливые западноевропейского склада новые российские дворяне, за каких-то четверть века оказались весьма чужды не только мне, княгини Прасковьи Юсуповой-Княжево, но и всему простонародью. В собственном доме, они стали чужими не только обликом. Сменив платье, сии дворяне Российские так же легко поменяли и душу. От православия у них остались лишь фамильные имена, а русскими они уже не были, поскольку, свой народ считали быдлом. Загнали его в доселе невиданное крепостничество и более не хотели причислять к нему имя свое. Они выводили герольдии от римских кесарей или царей Византийских. С подачи ученых немцев, они все больше и больше стали говорить о дурном наследии татар. Как и в Смуту Великую, эти дворяне на Москве жили разгульно, пришлым на один день ляхом. И даже в документах начали именовать себя шляхетством, а меж собой звались шевалье, что есть с французского всадник. Не почитая, ни родного двора, ни Рагиты Сурьи, ни Матушки Земли, они совсем не разумели больше о великом Русском поле, где коня всякий казак и сегодня имеет. У каждого второго коней несколько, а каждый третий владеет табуном. Я не стану рассказывать всего, что происходило в имении Долгоруких, но, предчувствуя скорый конец своей всесильной власти, в тот день младой Иван Алексеевич буйствовал особливо. Он повелел челяди раздеть всех присутствующих на гулянье юных девиц, в том числе и меня. И пристально, с прищуром осматривал, выбирая жертву на утоление похоти. Остановился он глазом на мне. Я не противилась, поскольку знала, что тем супротивом, лишь распалю его. И все же, несмотря на мою мнимую покорность, он грубо затащил меня в отдельную комнату, даже неудосужившись прикрыть за собой двери, стянул с себя панталоны и навалился. Я ощутила ужасную боль, словно, начиная от низа, меня разрывали пополам. Слезы заполонили мне глаза. Почему-то в тот момент, отчаянья и безысходности, я помянула разговоры с девушками вотяцкого селения и сильно пожалела, что не последовала их советам»... — Вот тебе и барин! — воскликнула Ульяна. — А я что говорила! И в церковь ходят и богобоязненны, но все притвор. Коль души в человеке нет, то какая б вера не была, а ее не заменит. — А если есть душа? Тогда выходит, и веровать не надобно? — спросила Евдокия. — Вера без души часто случается, но души без веры не бывает, Дуняша. О грешных душах, попы напридумывали, страху на людей нагнали. А по мне, зло бездушно. Нет в нем души и терзаний нет. А коль так, то и страдать бездушный человек не может. Все у попов шиворот на выворот получается. Говорят: человек в грехе рождается и все жизнь идет к Богу. Как же так? В чем повинен младенец? Он чист и непорочен и лишь с годами в поступках, в своей поступи чистоту утрачивает или сохраняет. Батюшка твой так вещает: «Мать Земля родит детей своих, она кормит их и поит. А по смерть, в себя вбирает и снова родит. И нет греха большего для нас, чем ей изменить. Она человеку душу дает, — она и заберет, если он сам веру в предков, поруганием осквернит или иному кому позволит. А без души мертво тело, хоть и ходит оно, по земле спотыкаясь, порой еще долго. Не идти к Богу надобно, а жить так, чтобы деяниями своими не уйти от него, не отдалиться. И так, чтобы он тебя не покинул. Не оставляй в думах Всевышнее Небо и Матушку Землю, яко отца своего и мать, тогда и возвращаться к ним не надобно станет». — Поэтому юродивые у простого народа в почете и уважении состоят? — Небо к ним благосклонно, Дуняша. Поскольку, с Богом родились с Богом и умрут. Но сейчас все больше лжи средь них обретает. Ты читай, читай… — Поменяй свечу, а то совсем огарочек остался. Ульяна исполнила ее просьбу, и Евдокия вернулась к чтению летописи. «Дальше было, как не со мной. Махая руками и матерно ругаясь, князь отделился от моего поруганного тела и вылетел в окно, при том полете вышибив головой раму. Стало холодно. Крещенский трескучий мороз мгновенно проник в комнату и наполнил ее хладом. Завернув меня в соболью шубу насильника. Укутав как беспомощное дитя, Федор выпрыгнул в зимний сад по уже проторенной Долгоруким дорожке и быстро побежал от усадьбы прочь... Я не знаю, как он миновал московские заставы, только к утру принес он свою ношу на Кулички к Ивановскому Предтеченскому женскому монастырю [47]. Как оказалось, с недавнего времени игуменьей там была матушка Анастасия в миру Акулина Ивановна Лупкина. По смерть мужа нижегородского торгового гостя Прокопия, она отказала все нажитое добро обители, перевезла его тело в монастырь, где уже покоился прах Ивана Сусслова, и стала в нем матерью-настоятельницей. Меня замершую, еле-живую внесли в монастырскую мыльню и положили на теплый полог. Открыв глаза, я увидела Агафью Карпову. Она растирала мое поруганное тело, разогревая его медом и страстными ладонями. Баня стала нагреваться постепенно, медленно разгорячаясь вместе со мною. Осторожно дотронувшись до потаенного места, Агафья участливо заглянула мне в печальные очи. Я попросила ее глазами, и она опустила голову, даря мне огонь своего сердца… В Ивановском монастыре на Куличках оказалась я не случайно. Мой слуга Федор, как-то с месяц до того случая, встретил в московских торговых рядах Агафью. Она ему и поведала, что теперь является послушницей оной женской обители, а игуменьей там Акулина Лупкина. Он, дурашка, думал, что, как и другие молоденькие княжны, я полностью отдалась новой светской жизни, и не рассказал мне о той их встрече. За сие молчание, после, я его сильно и неодиножды корила. Да и он сам винил себя смертно. Скажи он мне об Агафье сразу, не случилось бы той беды. Признаться тебе, Кормщица корабля нашего, не мало я удивилась, когда, в посетившем как-то Ивановскую обитель монахе, узнала чернявого масыгу-коробейника. Того самого офеню Трифона, что на Нижегородской ярмарке продал нам с Агафьей лубок про жирного кота, и про похороны его мышами. Когда я спросила о нем наставницу, она раскраснелась вся от того моего вопроса, и тихо поведала, что теперь он иеромонах Тихон и посвящен в люди Божьи. Еще я от нее узнала, что радеть можно не только одной или с женщиной, но и с посвященным в таинства людей Божьих мужчиной. У императора Петра Алексеевича случилась оспа, которую Долгорукие, сколько могли, скрывали от всех под простудой. Но через неделю, после рассказанного мной события в Горенках, он умер и обман обнаружился. Было ему всего четырнадцать лет и три месяца отроду. Сие печальное известие спасло нас с Федором от мести князя Ивана и его всесильных родственников. Вскоре, по весне того же года, на Российский престол взошла прибывшая из Курляндии племянница первого императора Всероссийского Анна Иоанновна, и, пополнившийся курляндскими баронами, двор новой государыни снова обосновался в Санкт-Петербурге. Князья Долгорукие стали опальны и были отосланы от имперского дома. Кто принужденно отъехал в деревни, а кто под караулом отослан был и далее имений своих. Насильник мой Иван и младая сестра его Екатерина угодили в глухой сибирский городок Березов, куда тремя годами ранее сами Долгорукие сослали пресветлого князя Меньшикова с женой, сыном и дочерью Марией. До июня месяца 1730-го года, я жила в Ивановской обители, под надежной опекой игуменьи Анастасии и наставницы ее Агафьи Карповой. Брату своему Борису Григорьевичу, объявилась я только когда узнала о скоропостижной смерти батюшки. Отведя похороны отца, отныне, у старшего в роду я попросилась отпустить меня в Ивановский Предтеченский монастырь, где желала принять постриг. Борис меня не стал удерживать. Наши родственные отношения, как и многое, теперь в России, давно соблюдались лишь прилюдно. На самом деле, он весьма разделял новые воззрения российского дворянства и мне был чужой. Кроме того, желание, по смерть батюшки, постричься в монахини и запереться в келье не вызвало у него подозрений, а в высшем светском обществе не имелось причин для, так обожаемых ныне кривотолков. Должное по моему княжескому роду девичье приданное брат Борис Григорьевич отписал Ивановскому монастырю, а верному слуге Федору, по моей просьбе, дал вольную и сто рублей петровскими золотыми червонцами. Но Федор, так и остался при мне. Матушка Анастасия взяла его в обитель ночным сторожем. Я и не подозревала, сколь только по одной Москве красивых молодых женщин разделяют мое мнение: о происходящей России вредности из-за обрушения старых обычаев во дворянстве русском. Многие из монахинь и посетительниц обители являлись из высоких фамилий, которые, Кормщица корабля нашего, я тебе называть не стану по известным тому причинам. Они были брошены и затворены в кельях монастырских мужьями своими. Не один, не два, и не три высоких имперских сановника, по примеру государя Петра Алексеевича, поспешило избавиться от верности и приобрести ветвистые рога в приданое к просвещенным женам, которые сейчас они прикрывают заморскими париками. Обвиненные в старомосковских привычках жития и объявленные якобы к новой жизни неспособными, эти несчастные женщины отыскали утешение, вынырнули из имперского потопа и обсохли от скорбных слез на корабле Кормщицы Анастасии. Нашли в Ивановской обители пристанище, теплое материнское слово, и дочери уже почивших гордых боярынь Московских, кои просвещенным мачехам оказались ненадобные. В поисках толики счастья, эти обделенные по указу императора умные и самобытные женщины, под час сами уходили в монахини. Монашество давало им право не носить европейских платьев, не укорачивать волос и не уродовать лица тальком и мушками. Рожать детей и выполнять свой долг перед природой, отныне им было запрещено церковью, и они охотно проходили обряд посвящения у Богородицы матушки Анастасии. Становились ее радельными сестрами или Птичками божьими девственными Девами корабля Агафьи. Одиночное радение или радение всхватку обычно тайно протекали в кельях Ивановской обители. А так же, раз в неделю или перед большим церковным праздником, случалась в монастыре игуменьи Анастасии радение «Хороводное». Оно проходило совместно в большой монастырской зале и в нем участвовали те немногие посвященные мужчины, что служили на Ивановском Предтеченском подворье или жили недалеко от него на Куличках. Иногда в обитель приезжали гости из Нижнего Новгорода Владимира-на-Клязьме, Костромы и многих других городов. Посвященная в люди Божьи женщина или девушка, которая хотела провести хороводное радение с мужчиной, поутру того радельного дня, с поклоном преподносила ему сотканную своими руками радельную рубаху, при матушке Кормщице. И просила его о том от себя, и всего своего корабля. Если мужчина соглашался, то вечером, в час радения, он выходил на середину круга Дев оного корабля, в сотканной ею рубахе. И та женщина, или девушка в радельном наряде-парусе, поклонившись сначала до земли матушке и сестрам, подходила к нему. Трижды целовала своего радельщика в губы, окунала руку в прорезь его рубахи и нежно находила пальчиками мужскую плоть... И тогда начинается хороводное радение. Завсегда оно проходит с песнями о Земле Матери и ее дочери Ладе. При хороводном радении Девы ходят по кругу. Взирают на радение во имя Плодородия и под радельными рубахами ласкают лоно свое. И именуется то хороводное деяние, Кормщица корабля нашего, идти всем кораблем под единым парусом. А после того как мужчина освободится от семени в колыбель богини Лады ладошку Девы, обнесет она одаренную руку, пред всеми сестрами, хороводными радельницами. И со словами. «Возьми, о Богородица, с моей ладони живой Огнь Рагиты Сурьи», бережно отдаст его матушке Кормщице. И возьмет Огнь Богородица из руки той женщины. Случись сие радение летом, ублажить семенем Красно-Солнышко, Мать Сыру Землю, чтобы по осени плоды богатые принесла она людям Божьим. А случись то радение зимой, угостит им Девицу Водицу, чтобы подогнала к речной проруби белорыбицу для людей Божьих. И может то радение, оной женщины или девицы с тем мужчиной, за вечер повториться не единожды. И будет длиться оно пока весь накопленный за неделю Огнь с мужа того в колыбель Лады, ласкающую ладонь, тем хороводным радением не истечет. И славна та Дева, от красы и нежности которой, Огня от мужчины для Матери Земли много принесено будет...». Евдокия перевернула страницу. «В лето 1732-е постигла нас, Кормщица корабля нашего, великая печаль. Покинула Богородица тело Акулины Ивановны, по смерть ее. Но за тем горем, к нам пришла и радость. Богородица не ушла на Небо, найдя на земле новое тело, тело ученицы матушки Кормщицы Агафьи Карповой. Годом ранее под именем Анастасия, принявшая от рук Акулины постриг, Агафья заменила нам сию покойную матушку. Волей Богородицы, взяв на себя ее корабль. А через полгода Агафья стала игуменьей и приняла постриг у меня, Прасковьи Юсуповой-Княжево. Под именем инокини Проклы я стала ее наипервейшей девой-ученицей. Ибо устами старца Данилы, Бог над богами, царь над царями и пророк над пророками Саваоф гласил: «Богородица в пречистой своей плоти подвиг земной свершила. А в других плотях избранных, она еще свершает, А к иным плотям избранных дев, она еще взывает. Бог тогда новое тело для Богородицы рождает, Когда Дева от ласк дыханьем Богородицы умирает, но вновь рождается». Но, счастье наше не долго длилась в кельях монастырских. Монах-доминиканец Рибера прознал про Птичек девственных Дев и тайно прислал к нашей матушке Варвару Ольшанскую. Она была пятнадцатилетней девой чудной красоты, с русыми власами и невинными синими очами, но с темным сердцем от Чернобога… Теперь, Кормщица корабля нашего, позволь тебя спросить: ведаешь ли ты о сочинении синодального сидельца Стефана Яворского [48] «Камень веры»? И ответ на него, сидельца синодального же, Феофана Прокоповича [49] «Молоток на Камень веры», под именем некоего немца Буддея писаный? Как, растаскивая Россию на большие и малые куски, псы христиане-католики, через слово печатное, лаялись с псами протестантами? Каждой стороне казалось, что от щедрот русских в мису другого падает больше. Воспитанный на Немецкой слободе Кукуе, сын антихриста высоко поднял протестантов [50]. Через русское первосвященство иезуиты пытались повлиять на царевича Алексея и вернуть обретенное при Алексее Михайловиче влияние над Русью, но все закончилось неудачей. Казнью преемника и заменой престолонаследования от отца к сыну, завещанием и оглашением приемника. Только после смерти жены Петра Екатерины, возобновили они попытки войти во власть нового европейского двора. Четверть века немцы-протестанты рука об руку с восторженным учеником императором Всероссийским, создавали протестантское правление в России, которое при его внуке сильно зашаталась. Завитое и напудренное дворянство российское качнулось в раздумьях, но не в сторону народа, как тому должно, а под власть католиков. И прелюбодейно легло под них, тремя годами правления князей Долгоруких. Петр Алексеевич восхвалял Яворского, считал его славным священнослужителем новой России, ставил в пример духовенству, а тот повсеместно заполнял благочинные православные епархии тайными униатами, выходцами из Киевской академии. И грянул об лоб императора Всероссийского «Камень веры». Уже после смерти Петра и самого иерея, сие сочинение Яворского было издано под покровительством Долгоруких последователем тайного униатства митрополитом Тверским отцом Феофилактом [51]. И издание это увидело свет в тот год, когда, по указанию батюшки, я прибыла в Москву. Как женщине умной мне было забавно наблюдать, что в университете города Лейпцига, вдруг забеспокоились и забили тревогу за высоконравственные устои Тверитинова [52]. И это там, где немецкие ученые мужи ушатами выливали грязь на все русское и усердно перекраивали тюрко-славянское дворянство под скандинавское лекало, выступили в защиту откровенной ереси распространенной на Руси еще при первом императоре. Через рукописные тетради с библейскими текстами, Тверитинов говорил об идолах языческих, выступал против почитания икон и творил в словесах многое другое похабство. А суть оной горячей риторики меж Феофаном Прокоповичем под ликом мнимого профессора Буддея и отцом Феофилактом, искусно рукою доминиканского монаха Риберы написанной, есть распространение Тверитиновым средь русского народа лютеранского катехизиса, как писания исконно нашего, русского и истинного. Доминиканский монах Рибера был доподлинным автором нападок в сторону «Молотка на камень веры» от православных святителей, но по пришествию на престол Российский Анны Иоанновны и герцога Бирона, в опале оказался митрополит тверской Феофилакт и префект Московской духовной академии, синодальный седелец Платон Малиновский [53]. Последний, за публичное поддержание в святейшем Синоде «Камня веры», подвергся пыткам в Тайной канцелярии и том же 1732 году был сослан черным монахом на Камчатку. Другой просветитель подвергся опале тремя годами позже. Пострадала и одна из княгинь Долгоруких, тайная католичка, а учитель ее детей, янсенист Жюбе поспешно покинул Москву. И вот, понеся большие потери во влиятельных кругах Российских, как светских, так и духовных, доминиканский монах Рибера попытался частично их восстановить через Ивановский Предтеченский женский монастырь. Дщерь антихриста Варвара, как я уже говорила, была млада и прелестна. Как я потом узнала, воспитывалась она в Люблине у бернардинок [54] святой Клариссы. Уже в возрасте двенадцати лет Варвара перешла из ордена францисканцев к доминиканцам. Сестре тайного союза «Покаяние святого Доминика» [55] было позволено носить светское платье и при необходимости обращаться в другую веру. Несмотря на девственно-юный возраст, Варвара уже была постельной шлюхой Риберы и весьма искусна в обольщении. К нам она проникла по его благословению. Первый раз я увидела Варвару среди сестер нашего корабля в самый мой светлый день. На утро того дня, в присутствии Агафьи я с поклоном преподнесла иеромонаху Филарету сотканную своими руками радельную рубаху и, теряя голос, попросила о хороводном радении от себя, и всего корабля Птичек девственных Дев. Иеромонах Филарет, Кормщица корабля нашего, был никто иной, как мой бывший слуга Федор. С раннего детства я его знала. Не один раз, бывал он и на наших с Агафьях радениях при ручье Березовом. Но не думала я о нем, непосвященном, хоть и часто желала в одиночных радениях его сильного тела. Грезила о Федоре в мечтах своих. Когда лишь посветила его Агафья, Богородица матушка Анастасия, в люди Божьи я и сказала ему желание свое, познать его через обряд радельный, а у самой сердце, словно птица, из груди так и рвалось. Не ведаю, Кормщица корабля нашего, как дожила я до вечера. Вывели меня сестры в круг хороводного радения и подвели к нему. Я глаза закрыла и не дышу, только слышу от сестер корабля: «Целуй же дева своего радельщика». Облобызала я Федора в сладкие губы, как и должно три раза, только долог был мой поцелуй тот. С замиранием опустила руку в прорезь рубахи радельной, коя на нем из моих рук соткана была, а как освободился он семенем в ладонь мою жарко, и у самой ноги подкосились, от волны горячей... Когда обносила колыбель Лады пред сестрами, неся матушке Огнь Федора, я и увидела Варвару. Взгляд ее был колюч и холоден, не пребывало в нем, ни огня, ни страсти. Когда второй раз обносила, снова остановил меня ее хладный взгляд. Тоскливо мне стало, но трепет свой я не казала сестрам корабля нашего. Хороводное радение Птичек девственных Дев шло еще долго. От ласк моих Федор на Огнь не скупился, и таинство закончилось лишь под утро на восходе Рагиты Сурьи. Тем, Кормщица корабля нашего, горжусь и поныне. Не всякой сестре такое долгое радение с мужчиной удавалось. А причина тому любовь. Но, к печали моей великой осознала я ее немного позднее...». — Вот, как оно бывает, Дуняша! — вздохнула Ульяна. — Слушаю тебя, и слеза глаза затмевает. И чего она раньше то о Федоре не помышляла?.. Ну, и далее как? Сложилось ли у них чего? Да нет! Видно, не сложилось. Иначе, Прокла инокиней бы не осталась. — Не осталась бы… Печально повторила за ней Евдокия и, перевернув страницу, продолжила: «В лето 1733-е над нашим кораблем черные тучи сгустились. Я уже говорила тебе, Кормщица корабля нашего, что в Ивановской Предтеченской женской обители на Куличках собралось много несчастных женщин знатных старомосковских фамилий. Чьи бывшие мужья и близкие родственники, подобно брату моему Борису Григорьевичу Юсупову-Княжево, на то время генерал-губернатору Московскому, нашли себя в имперской жизни и занимали высокие должности. По оному поводу, длительное время, почти год, монах Рибера склонял Агафью к тайному соглашению. Подобно митрополиту тверскому Феофилакту через яростные нападки на протестантов, поддерживать и укоренять в Москве католичество. А сестрам корабля по возможности влиять на родных и приобщать их к Риму. Но не пошла матушка Анастасия на согласие с латинянином, ибо была Богородица, ипостась Матери Сырой Земли, обласканная светом Красна-Солнышка Рагиты Сурьи. Как никто другой она видела в проповедниках католичества и протестантства лишь детей антихриста, ласковых губителей нашего народа с его извечной верой в грядущую справедливость. Попытка отстранится, и уберечь любимых ею женщин и мужчин от столь жестокого мира, токмо привела матушку Анастасию, в миру душевную Агафью, к эшафоту. К плахе вышел и радельный друг Анастасьюшки, иеромонах Тихон, в миру развеселый масыга-коробейник Трифон. Взошел на лобное место и иеромонах Филарет, в миру только мой Федор. Тайным обыском, найдя в кельи игуменьи лубок «Как мыши кота хоронили», дочь иудава Варвара крикнула на матушку Анастасию Слово и Дело государево [56]. До того самого кота, при имперском дворе Анны Иоанновны ни «Слова», ни «Дела» никому не оказалось, и гневного отзыва из Тайной розыскной канцелярии по началу не выказалось. Половина тех, обозначенных на лубке мышей-сановников к тому времени были в опале великой или уже покинули бренное тело. Но такое обстоятельство совсем не устроило доминиканского монаха Риберу, мстившего Агафье за отказ к негласному с ним соглашению. И тогда сия девица Ольшанская показала в Тайной канцелярии на происходящие в нашем монастыре радения, называя их блудом, творимым рукою во имя дьявола. Свет назвала она Тьмой. И дети антихриста убоялись того «Слова и Дела». Нас Птичек девственных Дев, повинных лишь в неучастии в делах оных грешников, вершащихся над Россиею от имени Тьмы, жестоко изничтожили. На судебных разбирательствах впервые прозвучало страшное слово «Хлысты». По такому обвинению никто из высокопоставленных родственников не захотел заступиться за нас несчастных. Мой брат Борис Григорьевич отвернулся от меня, словно от прокаженной. Те данные Федору золотые, я держала у себя в потаенном месте, поскольку даже власы мои богатые перед затвором в келью гребнем прочесали. Заплатила я теми червонцами страже, нас содержащей, чтобы они позволили мне в одну из грядущих ночей навестить матушку Анастасию и Федора. Когда я пришла к Агафьи, она лежала на лавке. Рубаха на ней была изорвана, а сквозь прорехи проглядывались истерзанные катами на дыбе бела шея, грудь. Тело страдалицы было дутое с сине-красными подкожными потеками. Когда я взяла ее руку Агафья застонала и попыталась повернуть ко мне голову. Я слезно назвала ее матушкой и припала к ланитам наставницы. Губы Агафьи зашевелились. Тихим кратким шепотом, она просила Богородицу оставить ее измученную плоть и перейти в мое тело. Так сильно она страдала. Не ведаю, Кормщица корабля нашего, услышала ли ту мольбу Богородица и дала ли на то согласие? Но, я осторожно помогла ей приподнять рубаху. Совершая обряд перехода Богородицы, я припала дыханием к лону Агафьи, а когда после долгих ласк подняла голову, то увидела на ее раздутой щеке, с синевою принятых мучений, благодарную слезу. Говорить Агафья не могла, она лишь смотрела. И признательный взгляд тот, был красноречивее любых слов… После я пришла к Федору. Он неподвижно лежал на гнилой соломе и был совершено без памяти. Его руки и ноги были сломаны, дыхание творилось шумно. Я погладила его лик, обнесла поцелуями. Обмыла языком все его тело. От этого, ему стало немного легче, но Огня в нем не было. Сколько ласками я не просила: взойти Рагиту Сурью и оросить Огнем мое лоно, все было напрасно. До самого смертного своего часа Федор так и не узнал, что я была у него и тщетно пыталась нарушить запрет бога над богами, царя над царями и пророка над пророками Саваофа. Поскольку после той ночи, мы увиделись только издалека, в последний раз. Федор не ведал о моем отречении от Саваофа. Как и я, дура, не ведала, что счастье мое завсегда ходило рядом, а изведала сердцем лишь тогда, когда потеряла…». Из груди Ульяны вылетел протяжный бабий вздох. Евдокия смахнула со щеки слезу, и сменила страницу: «В лето 1734-е на лобном месте возле Московского кремля соорудили плаху лютую. Меня и других Птичек девственных Дев, перед отправкой в разные монастыри, привели к площади и на наших глазах свершили казнь. Первой с плахи скатилась голова чернявого и веселого масыги-коробейника… Потом, моего любого Федора… Не в силах это видеть, я отвернулась. И тогда, сквозь слезу горькую, глаза мои встретились с синими очами Варвары. На сей раз, они не были холодными, в них горел дьявольский огонь… Агафья Елисеевна Карпова, правнучка воеводы города Ефремова Данилы Елисеевича Долматова-Карпова из рода князей смоленских, гордо взошла к плахе и посмотрела на Красно-Солнышко Рагиту Сурью. Наливным яблочком, оно висело над лобным местом и веселило ей душу. Всколыхнув пышный волос, Агафья обронила в кровь казненного иеромонаха Тихона Огнь офени Трифона, который всегда носила на груди в полом кресте, вместе с соком лона своего, и произнесла «О царь Рагита Сурья, возроди нас едино, как и умерли за тебя». Без всякой робости отдавала она красивое тело в руки палачу, который, одним ударом срезал вьющиеся до земли локоны и оголил ее лебединую шею. Вторым, не менее ловким и сноровистым взмахом острого топора, он, в единый миг отсек голову, так и не покорившейся греко-латинскому ученью казацко-русской Деве-лебеди. Возможно, она была последней, поскольку, вселилась ли в мою грешную плоть Богородица, я и по сей день не ведаю. Глядя на покинутое Агафьей тело, великую скорбь испытала я, Кормщица корабля нашего. Хотела, было, взойти к плахе. Принародно ругала герцога Бирона, императрицу Анну Иоанновну, церковь православную. Но не повели княжну Юсупову-Княжево к лобному месту, обагренному кровью самых дорогих ей людей, а заперли в оном монастыре и забыли… Коль, где на своем пути встретишь девицу Варвару Ольшанскую, ибо дочери Чернобога не стареют, знай, Кормщица корабля нашего, при ангельской внешности нет на земле бездушнее, чернее человека, чем она… В лето 1736-е, от того горя великого двумя годами позднее, первая радость у меня случилась. Привели ко мне в келью зеленоглазую девочку восьми годков, для услужения всякого у княгини Прасковьи Юсуповой-Княжево. И звали девочку Таисия. Мать ее, дочь новгородского гостя торгового, старообрядка Полина, по прибытию на Исеть-реку была на сносях и явила Таисию Рагите Сурьи уже здесь, во Введенском монастыре. В лето 1740-е Таисии исполнилось двенадцать лет, и у нее пошел первый цвет. Мать Таисии старообрядка Полина скончалась на другой, тринадцатый год жизни дочери. Перед смертью она рассказала Таисии, что ее отец беглый стрелец Фотий, а ныне старец Выговской общины. И есть у нее сводный брат, каменных дел мастер Терентий Оскомин, что при Далматовской обители стены ложит. Девица очень хотела повидаться с братом, и я надоумила: упросить игуменью Серафиму, дать ей возможность, вместо сестры Дорофеи, разносить для каменщиков в жаркий полдень холодное молоко из монастырского погреба. Серафима никогда бы не пошла на согласие, чтоб отроковицу да на обзор мужикам, но, в тайне от Таисии, я отдала настоятельнице фамильный золотой крест в дорогих каменьях. В лето 1743-е. Таисии исполнилось пятнадцать. Девушка так и не узнала причины великодушия игуменьи. За те годы общения, стала она мне девой-ученицей. Многому обучила я сию зеленоглазую красавицу. Воспитывала Таисию яко княжну. Держалась она гордо, письмо, и славянское, и тюркское разумела. Чтила Богородицу, радела вместе со мной, но одиночным радением. От познания себя Таисия расцвела, оформилась грудью, изгибами мягка стала. При коротких встречах с братом, приглянулся ей молодой каменных дел мастер Игнатий Странник. С ними она и сбежала. Памятуя о Федоре, зародившейся любви и побегу я перечить не стала… Второй месяц одна. Годом ранее писала прошение на имя императрицы Елизаветы Петровны, указуя, что батюшка ее Петр Алексеевич целовал меня в юное чело, и просила милости: перевестись отсюда в один из московских монастырей. Недавно получила отказ… С игуменьей Серафимой не общаюсь. Она женщина красивая, но пьет много вина и, видимо, скоро устанет от бытия. А я сама жить сил уже почти не имею. Хотела сжечь себя в кельи, но только спалила строения. Теперь монахи для Введенской женской обители строят кельи около деревни Верх-Течинской, что в сорока верстах от Далматова монастыря. Лето 1756-е. Уже много лет одна. Живу только воспоминаниями. Волосы стали седыми… Без Таисии ни о чем писать больше не хочется. Достала летопись лишь по причине того, что, случаем, узнала про Игнатия Странника. В монастырь вернули его в оковах. А ученица моя пропала. И нет от Таисии какого-либо следа. Горе давит на меня, прижимает к постели. Писать тяжело… Годом ранее приезжал ко мне из Оренбурга Ямангул Гуляев, с письмом от старого Мамети. Мурза Тевкелев, единственный кто еще помнит о княжне Юсуповой-Княжево. В письме ко мне, он рассказал, что брат мой Борис, ныне сенатор, президент Коммерц-коллегии и главный директор Кадетского корпуса. Что хворает ногами и другими старческими болезнями. Племянница моя Екатерина обещает стать красавицей, а племяннику пошел шестой годок. Пусть они будут счастливы… И последнее: по славам игуменьи Серафимы, тот самый Игнатий, что сидит в монастырском подвале является отпрыском одного из древних казацких родов Меньшой орды. На седле лошади, которая в малых годах принесла Странника к обители, стоит знак его рода. Седло то, купил купец Ахмет из Казани. Если будет случай, то ему скажи: Ямангул говорил мне, что Ахмет жив, и часто бывает в Троицке... Лето 1757-е. Годы разрывают мне грудь кашлем, наполнить ее не хватает воздуху. В глазах темно... ...Одно жалею, что в этой жизни не увижу больше мою зеленоглазую Таисию...». — Все… закончилась, — проговорила Евдокия и закрыла летопись. — Как это «все...»? — спросила Ульяна, пытаясь снова ее открыть. — Далее ничего не написано. — Да… Наверно, померла Прокла, рассказать же об этом, было некому, — оставила попытки открыть листы Ульяна — А ты знаешь, Дуняша! Кажись, я видела Игнатия Странника, что в летописи сказан! — Где видела? — К монастырю за бревном ходила, для очага лачуги, там его у реки и нашла. — Как нашла? — Без памяти он был. Спасаясь от монасей, со стены высокой прыгнул и головой об лед. Притащила я его к себе в землянку. Обогрела. А наутро, он ушел. — Куда? — Вроде, как в степь подался... Только назвался он не Игнатием, а Лазарем Огнепалым. Но у меня и оренбургский знакомец Николкой кликался. На самом же деле, до сего дня не ведаю, кто таков... — Может и не он вовсе. — Нет, точно Игнатий Странник. Все девицу оную, Таисию вспоминал. И во сне она ему грезилась. — Значит, в монастыре его теперича нет. Ульяна в раздумье надула щеки, оттопырив губу, выпустила воздух и кивнула. —Что с тайной тетрадью делать-то будем? — снова спросила Евдокия. — Положи ты ее от греха. Туда, где взяла. — А если, кто еще найдет? — Кто ж найдет-то! Келья оная твоя. Тебе батюшкой куплена. И кроме тебя, здесь бывать некому! — И, правда... За чтением «Затворной летописи» они и не заметили, как миновала ночь. В окно кельи уже проливался слабый утренний свет. Не успела Евдокия положить листы в тайник, как в двери постучали. — Просыпайтесь, голубки мои, — раздался лилейный голосок сестры Дорофеи. Прибыл за вами казачий десятник Андрианов. На подворье монастырском, с товарищами при рыдване с печью походной ожидает. Примечания. [1] Кавун (тюрк.) — дыня. [2] Сабза — сорт бессемянного изюма. [3] Хухле, хухлякать (чувш.) – обрядовая песня, причитание по покой-ному. В данном контексте, — хухлякать, означает просто плакать. [4] Ляшка — черемисская лапша. [5] Пахлава — восточное пирожное с ореховой начинкой. [6] Едигей Мангит (ум. в 1440 г.) — темник Золотой Орды в конце XIV и начале XV вв. Службу начал в войсках Тимура, женатого на его сестре, но вскоре удалился за Урал. После поражения, нанесенного Тимуром Тохтамышу, начал играть в Золотой Орде главную роль, особенно после того, как в 1407 г. убил Тохтамыша. В 1399 г. Едигей разбил литовцев на берегу реки Ворсклы. В 1408 г. вторгся в Московское княжество и опустошил Серпухов, Верею, Дмитров, Клин и Нижний Новгород, но вследствие смуты в Орде вернулся назад, на обратном пути разорив Рязань. [7] В Ригведе призывается солнце как верховное божество, обыкновен-но оно называется Савитри, Адитья, или Рогита Сурья. На санскрите Рогита означает красный, Сурья — солнце. То есть, Красно солнышко. Вишну в Ригведе приписывается только один великий подвиг: в три шага он проходит все воздушное пространство, что, очевидно, является мифической переработкой солнечного культа. Шаги Вишну представляют собой восход, зенит и заход солнца совершающего свой дневный путь. Как и у славян, особенно прославляется в гимнах Ригведы высшая точка этого солнечного пути. Отголоски схожести верования и санскритские названия прослеживаются не только в описываемых в данной книге событиях. [8] Беклярибек — высокая должность в Золотой Орде. В его веденье находились дипломатия, армия и судопроизводство. [9] Тимур (Тамерлан 1336—1405гг) — один из величайших правителей Средней Азии. Еще в молодости он был тяжело ранен в ногу и из-за хромоты получил прозвище Аксак-Тимур (по-персидски, Тимур-Лонг, Тамерлан). В 1370 г. принял присягу от всех военачальников Мавераннехра и возглавил новое государственное образование. В 1389 г. совершил опустошительный поход в глубь Казахстана вдоль Иртыша на север до Барабинской низменности. В 1391 г. вторично вторгся в золотоордынские владения и дошел до Волги. 1405 г собираясь идти на Китай, но внезапно заболел и умер в г. Отраре (недалеко от впадения Арыса в Сырдарью). [10] Заяицкая слобода (Заяицкое, в документах XVII в. Заецкое и Заяцкое) — урочище Москвы на правом берегу реки Москвы. Начиная с XIII в. поселение уральских казаков и татар. [11] Владимир-Василий Всеволодович (1053 — 1125 гг.) — прозванием Мономах. Сын Всеволода-Андрея Ярославича и внук Ярослава Владимировича Мудрого. С 1113 г. великий князь киевский. Прозвище, якобы от деда по материнской линии императора Византии Константина Мономаха, он получил видимо намного позднее В сохранившихся источниках ничего не говорится о дочери Мономаха Анне. Отец Владимира Всеволод был женат дважды: с 1046 г. на неизвестной по имени (ум. в 1067 г.), которую, уже явно подработанные в XV-XVI столетиях, летописи называют «греческой царевной», «грекиней» и «монамахиней». От нее Всеволод имел сына Владимира и дочь Янку (Анну). И вторая его жена по Миллеру, княжна половецкая в крещении Анна ( ум. в 1111 г.). [12] София Зоя Палеолог (ум. 1503 г.) — вторая супруга великого князя Иоанна III, и бабушка Иоанна IV Грозного, сыграла немаловажную роль в истории Московского государства. Дочь Фомы, родного брата последнего византийского императора Константина. После взятия в 1453 г. Османами Константинополя, Фома нашел убежище в Риме. Там он и умер, оставив на попечения Ватикана двух сыновей и дочь (Зинаиду — по Софийскому временнику), впоследствии, в России получившую имя Софии. Папа Павел II задумал избрать Зою орудием своих замыслов — соединение Православной и Римско-католической церквей под эгидой Рима. Занимавшийся этим вопросом кардинал Виссарион писал: «Папа льстил себя надеждой, что девушка склонит супруга к принятию обрядов римско-католической церкви, в которых она была воспитана у апостольского престола». Тогда и родилась знаменитая доктрина «Москва — Третий Рим», а в подтверждение ей киевский князь Владимир в исправленных летописях оказался женат на «мономахине» и получил прозвище Мономах. [13] Всеволод-Димитрий Юрьевич, по прозванию Большое Гнездо (1154 — 1212 гг.) Большое гнездо означает — отец многочисленного семейства. Сын Юрия (Георгия) Владимировича Долгорукого внук Владимира Мономаха, великий князь Владимиро-Суздальской земли. [14] Ярослав II Феодор Всеволодович (1190 — 1246 гг.) — сын Всеволода III Большое гнездо и отец Александра Невского. С 1215 г. князь новгородский, с 1236 г. — князь киевский, с 1238 г. великий князь Владимиро-Суздальской земли. С 1245 г. по решению хана Батыя Ярослав великий князь всех земель Русских. Согласно летописям, умер он по дороге из Орды, где был отравлен по наущению боярина Федора Яруновича. [15] Вятичи — славянское племя, в древности населявшее Московскую область по р. Оке, Смоленщину и Псковщину. В IX в. вятичи входили в состав Булгарского царства и Хазарского каганата. Когда в 964 г. киевский князь Святослав Игоревич обратился к ним с требованием дани, они отвечали, что платят ее хазарам. На следующий год Святослав одержал верх над хазарами и пожог города вятичей. На протяжении двухсот лет они не раз пытались отложиться от Киева, но всякий раз были побеждаемы. Долее других славянских племен вятичи держались язычества; они с оружием в руках защищали свою религию еще при Владимире Мономахе. Между 1146 и 1157 гг. их земля сделалась театром междоусобной брани русских князей, и летописные сказания о ней впервые упоминают о городах вятических: Козельске, двух Дебрянсках, Колтеске, Дедославе, Неринске и др. В конце этой борьбы произошло разделение земли вятичей на две части: северную, под властью князей Владимиро-Суздальских, и южную, составлявшую удел Ольговичей, князей черниговских, которая в конце XIV в. была присоединена к Литве. И только с усилением Московского княжества северная часть земель Вятичей окончательно вошла в состав русского государства. В XVIII столетии вятичи считались одним из самых невежественных, закоренелых в язычестве славянских племен. [16] Черемисы (Мари) — небольшая народность, принадлежащая к восточно-финской группе. Проживает по Средней Волге в приделах Татарстана и Чувашии. Но летописи помещают Черемисов рядом с мордвой, муромой и мещерой по Оке. А в XVI в., в эпоху московских походов на Казань, они уже оказываются приблизительно на нынешней их территории. Черемисы верили в Единое Небо (Юмо), поклонялись духам леса, воды, камня. Умерших предков они считали богами. Отголоски язычества среди современных марийцев, и сегодня имеют место. [17] Вотяки — финно-угорское племя пермской группы, в XVIII в. жили преимущественно в юго-восточной части Вятской земли, в Казанской губернии и в Пермской крае. Вотяки верили в духов Земли Воды и Дома. Согласно их верованиям, деятельная причина всех явлений природы заключается в таких духах и каждый видимый предмет имеет душу или своего духа. Окружающий их мир был под властью водяных (Ву-мурты), леших (Ню-лес и Палей-мурты) и домовых (Корка-мурты). На вотяцком наречии слово мурт одинаково означает духа и человека. Верховное божество вотяков-язычников Ин-мурт (Ин — означает небо, мурт — человек). Еще в 1636 г. в Вятке была учреждена самостоятельная епархия, но несмотря на это вотяки оставались язычниками. Митрополит Казанский Гермоген, (впоследствии, патриарх Московский и вся Руси) в конце XVI столетия, упрекал новокрещеных Вятской епархии, живших вместе с татарами, чувашами, черемисами и вотяками, что они детей не крестят, умерших в церкви не носят и женихов с невестами венчают по татарскому обычаю. Первая серьезная попытка обращения вотяков в христианство была сделана вятским архиепископом Алексеем (1719 — 1733 гг.), но лишь к середине XIX столетия все еще сердечно привязаны к своей старой вере, вотяки окончательно слились с другими народами образующие современное Российское государство. [18] Сурожские гости (сурожане) — старинное название московских купцов, которые вели торговлю с крымским городом Сурожем и составляли особый сурожский ряд, впоследствии видоизмененный в суровский. [19] Улан (тюрк.) — мальчик, холостой парень, отрок. В дружинах Владимиро-Суздальских князей они являлись если не большинством то половиной войска. Видимо это были молодые (молодшие, а не младшие, как это принято считать, дружинники), холостые воины, добровольно прибывающие на службу русским князьям из Степи. [20] Данило Филиппов — первый организатор хлыстовщины. Как полагают исследования, крестьянин из-под Юрьевеца, отданный в солдаты, но потом бежавший из военной службы. О жизни и деятельности старца Данилы исторических сведений не имеется, и то, что известно о нем, заимствуется из преданий хлыстов. [21] Свеи — старорусское название шведов. [22] Могамет-Гирей IV — дважды правил Крымским ханством с 1641 — 1644 и с 1654 — 1666 гг. Он не пользовался симпатиями подданных, и не нашел в них поддержки, когда после своего вторичного свержения хотел сопротивляться распоряжениям Порты. Умер в Дагестане в 1674 г. [23] Лада — считается славянской божеством. Дочь Мокошь Земли Матери. Богиня брачных отношений, покровительница домашнего очага и детей. Ее тюркская ипостась — огненная Умай. Поэтому незамужние девушки и холостые парни славяно-тюркских народов Поволжья, Дона, Русского поля и Великой степи носили красные цвета огня одеяния. [24] 6 сентября 1658 г. под Гадячем собрана рада, на которой от имени гетмана Выговского был прочитан и одобрен так называемый Гадячский договор с Польшей. Запорожское войско снова поддавалось Польше на следующих главных условиях: «Вера греческая во всех областях Польши уравнивается с римской. Митрополит Киевский и пять архиепископов должны занимать места в Сенате. Войско запорожское определяется в 60 тысяч, гетман великого княжения русского украинского (Именно с этого договора, так названа Малороссия) должен быть первым киевским воеводой и генералом. Сенаторы в Польше должны выбираться не только из поляков, но и из русских. В Киеве дозволяется устроить академию, которая пользовалась бы такими же правами, как краковская, а все иноверческие школы должны быть перенесены из Киева в другие места. Разрешить свободно устраивать коллегии, училища и типографии, свободно печатать книги, не оскорбляя только в них короля. Податей с Малороссии никаких польское правительство получать не должно, Малороссия находится только под управлением гетманским. Войскам Коронной Польши в Малороссии не быть, гетман имеет право чеканить монету. Польское правительство должно стараться открыть путь к Черному морю Днепром. В случае войны Польши с Москвой казаки могут держать нейтралитет, но в случае нападения Москвы на Малороссию поляки должны помогать казакам. Гетман не должен признавать над собой власти Москвы, но может быть в дружбе с Крымом. В Киевском воеводстве все уряды должны быть заняты православными, а в Брацлавском и Черниговском — попеременно с католиками». Пообещав, и тем, заставив пойти Украину против Москвы, Польша так и оставила Гадячский договор в области предположений. [25] Выговский Иван (или Виговский) — шляхтич православного исповедания, служил канцеляристом в Киеве. Когда были утрачены какие-то книги был приговорен к смерти. Связи с влиятельными панами спасли Выговского, и он поступил в войско Потоцкого. После поражения поляков от Богдана Хмельницкого Выговский попал в плен. В 1648 г. Хмельницкий сделал его при себе писарем. Через два года Выговский был генеральным писарем малороссийского войска, с московскими послами был чрезвычайно любезен и услужлив. После смерти Хмельницкого в 1657 г., выбран малороссийским гетманом и переметнулся на сторону Речи Посполитой. В течение двух лет воевал с Московским государством, потерпел поражение и бежал в Польшу. Впоследствии, опасаясь окончательно восстановить против себя казацкие полки, польский король пожертвовал своим бывшим любимцем, приказал взять под стражу и предать военному суду. По приговору которого, Выговский был расстрелян, как бунтовщик. [26] Паисий Лигарид (1610 — 1678 гг.) — митрополит газский. Родился на о-ве Хиосе. В 1623 г. отправлен в Рим, где получил образование в греческой коллегии. В 1635 г. окончил курс со степенью доктора богословия. Папа Урбан VIII был очень заинтересован распространением католицизма на Востоке, еще во время пребывания в Риме Паисий издал две книги в интересах латинства. В 1641—1644 гг. он прибывал с миссией иезуитов в Константинополе, но вынужден был покинуть его, и отправился в Молдавию, где был на службе у тарговицкого митрополита Стефана. Оттуда Лигарид уехал в Иерусалим, с иерусалимским патриархом Паисием, который был у Стефана проездом из Москвы. В 1651 г. он посвящен в Иерусалиме в монахи, а в 1652 г. в митрополиты газские, но в своей митрополии Паисий так и не появлялся. До 1657 г. он жил в Валахии, где принимал участие в дворцовых заговорах. Там его и находит предложение патриарха Никона приехать в Россию и принять участие в предпринятых им церковных реформах. Но только в 1662 г. Паисий прибыл в Россию в самый разгар распри между Алексеем Михайловичем и Никоном и принял сторону царя и бояр — врагов патриарха. Лигарид первый посоветовал царю пригласить восточных патриархов для суда над Никоном. Сам же он не принимал явного участия в соборе, хотя был приглашен патриархами к тайному совещанию. Долгое время Паисий незаконно пользовался титулом митрополита, так как давно уже был лишен кафедры и даже проклят, как еретик, патриархами константинопольским и иерусалимским. Умер Паисий Лигарид в Киеве, потеряв всякое влияние в Москве. Ученик иезуитов, он был посвящен в Риме в священнический сан и получал от папы ежегодное содержание, что не мешало ему в Москве притворяться истинным православным. [27] Иоасаф II — с 1667 по 1672 гг., седьмой русский патриарх, преемник Никона. При нем состоялось окончательное отделение от церкви старообрядцев и образовался раскол. На московском соборе, открытом в 1668 г., в присутствии патриархов александрийского и антиохийского, безусловно одобрено исправление книг, совершенное патриархом Никоном, и произнесена анафема на неповинующихся церкви. При Иоасафе издано первое полемическое сочинение против раскольников: «Жезл правления». Священников, которые продолжали совершать литургию по старому и вообще придерживались дониконовских обрядов, патриарх лишал мест. В особом сочинении: «Глас к священноначальникам», разосланном священникам, он подробно объяснял смысл постановлений собора о старых обрядах. [28] Стоглавник (Стоглав) — сборник, содержащий описание деяний и постановления собора 1551 г. Название сборника «Стоглав» установилось лишь в научной литературе. Летописцы XVII в. называли его «Стоглавником» ввиду того, что он разделен на 100 глав. Отсюда и собор 1551 г. принято называть Стоглавым. Он был открыт Иваном Грозным. На соборе присутствовали преимущественно представители духовенства: митрополит Макарий, 9 архиепископов и епископов, многие архиманд-риты, игумены, духовные старцы и священники. Были и представители светской власти. В обращении к членам собора царь называет поименно братию, всех князей, бояр и воинов. По своему значению это был один из важнейших соборов Московского государства. Собор созван был главным образом ввиду того, что многие священные обычаи «поизшаталися». Многое было учинено в церкви по самовластию, прежние узаконения оказались нарушенными, божественные заповеди оставались в небрежении. В руководство собору царь предложил сначала 37 вопросов, потом еще 32, — ответы на которые и были разделены на 100 глав. [29] Павел, митрополит сарский, полонский и козельский — митрополит Сарский, Полонский и Козельский. Рукоположен в 1664 г. из архимандритов Чудова монастыря, где игуменствовал с 1659 г. Во время служения в митрополичьем сане три раза был местоблюстителем патриаршего престола, принимал участие в соборах 1666 — 1667 гг., осудивших Никона. В 1667 г., за несогласие подписать соборные статьи, в которых говорилось о некотором подчинении патриарха царю, был временно лишен права совершать богослужение и отрешен от местоблюстительства патриаршего престола. Умер в 1675 г. [30] Крутицкий монастырь — Основан на Москве князем Даниилом Александровичем около 1272 г. С половины XV в. здесь жили владыки древней сарайской епархии (потом Крутицкой). Часто подвергался нападениям татар и особенно сильно пострадал в 1571 г. В 1788 г. монастырь упразднен, и многие его здания были заняты казармами. [31] Иоаким, патриарх всероссийский (1620 — 1690 гг.) — девятый и предпоследний патриарх всероссийский, из рода можайских дворян Савеловых, в 1655 г. оставил военную службу и принял монашество, в 1664 г. сделан архимандритом Чудова монастыря. В 1672 г. Иоаким поставлен в митрополиты новгородские и в 1674 г. возведен на патриарший престол. В 1675 г. Иоаким созвал в Москве собор, которым было установлено, чтобы епархиальные архиереи имели в своих приказах судей из лиц духовных. Чтобы мирские судьи лиц духовного чина ни в чем не судили и ни в чем не управляли. Чтобы церковные дани собирались протопопами, архимандритами или поповскими старостами и чтобы дворяне и дети боярские посылались из архиерейских приказов только «на непослушников и непокорников». В 1686 г он исходатайствовал царскую грамоту: О неподсудности лиц духовного сана гражданским властям. Собором 1681 г. совокупную борьбу духовной и светской властей с усиливавшимся расколом, Иоаким признал необходимостью и просил царя подтвердить постановления собора 1667 г. об отсылке упорствующих раскольников к градскому суду. Постановил отбирать старопечатные книги и взамен выдавать исправленные. Писания, содержащие в себе хулы на нововеденния Русской православной церкви уничтожать. [32] Сусслов Иван Тимофеевич (род около 1616 г.) — по приданиям Хлыстов крестьянин родом из-под города Владимира Муромской земли, деревни Максаковой. Деятельный помошник Данилы Филиппова в деле распространения хлыстовщины. [33] Нижегородская ярмарка — Начало торга на Средней Волге восходит к очень отдаленным временам. В половине XIII в. он происходит на Арском поле, около Казани. В 1524 г. царь Василий III Иоаннович, воспользовавшись тем, что татары разграбили русских купцов, запретил им ездить в Казань и учредил русскую ярмарку в Васильсурске. Позднее ярмарка была перенесена к обители св. Макария. Благодаря выгодному расположению, на средине волжского пути, ярмарка интенсивно развивалась. В 1641 г. царь Михаил Федорович дал монастырю право сбирать с торговцев за один день торговли (25 июля — св. Макария) таможенную пошлину. В 1648 г. Алексей Михайлович разрешил торговать беспошлинно пять дней, а затем велел платить особый налог. В 1666 г. на ярмарку приезжали уже купцы не только из всей России, но и из-за границы, и она продолжалась 2 недели. В конце XVII в. привоз товаров достигал 80 тыс., а к концу XVIII в. — 30 млн. руб. [34] Макарьев-Желтоводский-Троицкий монастырь (или Желтовский женский общежительный) — в г. Макарьеве. Как мужской моностырь, основан преподобным Макарием на урочище «Желтые Воды» в первой половине XV в.. В 1439 г. казанский царь Улу-Мехмет разорил и сжег его до основания. Восстановлена желтоводская обитель только в 1620 г., а, в виду опасности от наводнений, упразднена в 1868 г. В 1882 г. в оставшихся зданиях учреждена женская обитель, в следующем году переименованная в общежительный женский моностырь. В этом монастыре послушником был Никон, впоследствии патриарх Всероссийский. [35] Масыга-офеня (афеня, картинщик, коробейник) — мелочной торгаш, ходивший по городам, деревням и особенно ярмаркам, с книгами, картинами, галантерейным и прочими товарами. Происхождение слова «офеня» довольно запутано. Сами офени называли себя масыками, масыгами (по-тюркски масы — мы, масыги — свои, наши). В XVIII-XIX вв. офени главные распространители народного (лубочного) творчества, угощений и мелких подарков для девиц. В те времена офеня был единственный посредником между народом и печатным словом. [36] Лубок — содранная с дерева кора липы. Лубок употреблялся для получения мочала, кулей для сыпучих мер, или в виде сухого лубка шел на покрышку крыш деревенских строений. Толщина лубков колеблется от ? до 3? линий, длина от 1? до 3 аршина, ширина бывает около аршина. Народные умельцы изображали на нем картины из своей жизни и это творчество получило название лубочной живописи. Впоследствии, с середины XIX в., все, что в России изготовлял народ или где народ изображался, будь то картина, пьеса или опера, Западниками было прозвано лубочной культурой. [37] Мстера — слобода под Владимиром-на-Клязьме. С XVIII в. иконопись коренной промысел населения. Иконописцы, в основном раскольники, изготовляли в Мстере иконы, ризы и киоты. [38] Домра — первообраз балалайки. Сведения о домре в России сохранились в старинных дворцовых записях и в лубочных картинках. Игроки на ней назывались домрачеями. Под этим названием, она до сих пор существует у калмыков, у казахов домбра. [39] Зурна или сурна — древний персидский духовой деревянный инструмент, имеет вид свирели или рожка. [40] Гудок, музыкальный инструмент — старинный русский народный смычковый трехструнный музыкальный инструмент с плоскими декой и спинкой, без вырезов по бокам, похож на казахский кабыз. [41] Янсенизм — Середина XVII в. была очень богата новыми религиозными учениями и ересями. Некоторые из них приобретали большое общественное значение и, вплетаясь в другие культурные и социальные течения, оказывали влияние и на политику. Среди этих учений янсенизм был едва ли не самым влиятельным. Его основатель, знаменитый голландский богослов Янсений (1585—1638) и не подозревал, какой шум поднимет его книга об Августине. По требованию иезуитов папа Урбан VIII запретил ее, и тем самым, породив в Европе новое религиозное движение. [42] Доминиканцы или орден братьев проповедников — основан отцом Домиником (1170 — 1221 гг.), в Тулузе, утвержден папой Гонорием III и быстро распространился во Франции, Испании и Италии. На первом генеральном капитуле в Болонье, в 1220 г., орден был объявлен нищенским. На его членов была возложена обязанность отказаться от всяких имуществ и доходов и жить подаяниями. Это постановление не соблюдалось и в 1425 г. было отменено папой Мартином V. Третий великий магистр ордена, Раймунд де Пеннафорте в 1238 г. издал собрание его статутов. Во главе ордена стоит избиравшийся сначала пожизненно, а потом на 6 лет великий магистр. В каждой стране есть провинциальный приор, в каждом отдельном общежитии, имеющем не менее 12 членов, — конвентуальный приор. Над этими начальствующими лицами стоит капитул, т. е. общее собрание, созываемое каждые три года. Главная задача нового ордена состояла в миссионерской деятельности между неверными, На протяжении веков братья ордена ревностно занимались не только церковной проповедью и богословием, но и политикой. [43] Иван Алексеевич Долгорукий (1708 — 1739 гг.) — старинного княжеского рода. В 1726 г. пожалован гоф-юнкером к великому князю Петру Алексеевичу. После падения Меньшикова Долгорукий стал обер-камергером двора и получил чин майора Преображенского полка (тогда равнявшийся чину генерала). Когда Петр II находился в предсмертной агонии, отец Ивана князь Алексей Григорьевич Долгорукий собрал родню и предложил составить подложное завещание от имени государя о назначении преемницей престола государыни-невесты. После кончины императора И. А. Долгорукий был сослан, вместе с другими членами его семейства, в дальние деревни, а в июне того же года переведен в Березов. В 1738 г., следствие по делу князей Долгоруких возобновили, в ходе него выяснился подлог завещания. В 1739 г. И. А. Долгорукий был колесован на Скудельничьем поле, в версте от Новгорода. [44] Долгорукова, Екатерина Алексеевна (1712 — 1745 гг.) — княжна, дочь князя Алексея Григорьевича Долгорукого. Подчиняясь отцу, княжна Екатерина согласилась выйти замуж за императора Петра и 19 ноября 1729 г. она была объявлена невестой четырнадцатилетнего императора, а 30-го числа состоялось ее торжественное обручение, где ей был дан титул «Ее высочества государыни-невесты». После кончины Петра II княжна Екатерина возвратилась в дом родителей и вместе с ними, по вступлении на престол императрицы Анны Ивановны, в апреле 1730 г., сослана в Березов. В 1739 г. Долгорукова была перевезена в Новгород и заточена в Воскресенском-Горицком девичьем монастыре, где содержалась в самом строгом заключении почти два года. Императрица Елизавета приказала освободить ее и пожаловала ей звание фрейлины. В 1745 г., чтобы сбросить с себя ненавистное ей звание «Государыни-невесты», которое ее преследовало все эти годы в насмешках, она вышла замуж за генерал-аншефа графа Брюса и в том же году скончалась. [45] Францисканцы — нищенствующий монашеский орден, основан Франциском Ассизским (1182—1226 гг.). В 1221 г. папа Гонорий III утвердил его правило, в 1223 г. оно было заменено другим, которое и осталось основой его устройства. Несмотря на формальное запрещение, выраженное Франциском в его завещании, это последнее правило подвергалось различным истолкованиям и дополнениям. Первоначальная община учеников Франциска вовсе не имела монашеского характера, это было соединение людей, проникнутых братскими чувствами и апостольскими идеалами. Они занимались проповедью и благотворительностью, не имели постоянного местопребывания и собственности. С умножением числа монахов и под давлением церкви, францисканцами были созданы общие и местные капитулы (собрания), должности генерального и провинциальных министров. Францисканцы, как и братья других католических орденов, кроме своих прямых обязанностей не брезговали заниматься и политикой. [46] Капуцины — ветвь францисканцев. Первоначально насмешливое прозвище, относившееся к остроконечному капюшону, носимому членами этого ордена. Основан орден в 1525 г. миноритом Басси в Урбино, утвержден в 1528 г. Папой Климентом VII и в 1529 г. получил чрезвычайно строгий устав. Когда генеральный викарий ордена, Окино (Бернардино Томмазини 1487—1564 гг.), в 1543 г. перешел в протестантство, ордену грозило упразднение, что заставило его всецело посвятить себя на службу папству. В XVI-XVII в. бедность капуцинов часто соединялась с недостатком образования. Они справедливо назывались пролетариями между монахами. Их одежду составляла бурого цвета власяница с пришитым к ней капюшоном и веревочный пояс с висящей на нем веревкой для бичевания; они носили длинные бороды и сандалии на босых ногах. Распространившись с 1573 г. во Франции, с 1592 г. в Германии и Швейцарии, с 1606 г. в Испании, они в 1619 г. получили отдельных генералов. В конце XVIII в. они почти исчезли, но в XIX столетии снова возродились во многих католических странах. [47] Ивановский-Предтечевский на Куличках, — женский монастырь в Москве. Основание его приписывают, то Иоанну III, то великой княгине Елене Глинской, то Ивану VI Грозному. Достоверно известно, что он существовал в XVI в. Монастырь знаменит не только рассказанными в данной книге событиями, но и последующими узницами. С 1768 г. в течение 33 лет здесь была в заточении Д. Н. Салтыкова, известная в народе под именем людоедки Салтычихи. В этом же монастыре была заточена некая монахиня Досифея, скончавшаяся в 1810 г. На одном из хранящихся в обители портретов, есть надпись: «Принцесса Августа Тараканова, во иноцех Досифея, постриженная в московском Ивановском-Предтечевском на Куличках монастыре». [48] Стефан Яворский (в мире Симеон 1658—1722 гг.) — знаменитый иерарх. Родился в польском местечке Яворе, в православной семье. Образование получил в Киево-Могилянской коллегии. В 1684 г. уехал из Киева и под именем Станислава Симона принял католическое исповедание. В Львове и Люблине он прослушал философию, в Познани и Вильне — богословие. В 1687 г. Яворский вернулся в Киев, принес покаяние за отречение от православной церкви, был снова принят в ее лоно и в 1689 г., по совету Варлаама Ясинского, постригся в монахи. Несколько лет он преподавал в Киево-Могилянской коллегии, был ее префектом, читал риторику, пиитику, философию и богословие. В 1697 г. он назначен игуменом Свято-Никольского Пустынного монастыря и стал ближайшим помощником киевского митрополита в его сношениях с московским правительством, неоднократно ездил в Москву. В 1700 г. случайное событие выдвинуло Стефана в России. На Москве, умер воевода Шеин, и на его погребении, в присутствии царя, проповедь поручили говорить Яворскому. Петру понравился проповедник. Он указал патриарху Адриану посвятить Яворского в архиереи какой-нибудь из великорусских епархий. Яворский был поставлен в митрополиты Рязанские и Муромские. В том же году, после смерти Адриана, царь указал Яворскому быть местоблюстителем патриаршего престола. Набрав силу, Стефан повсюду ставил в архиереи чужеземцев и по сути своей продвигал идею католицизма в России. Он поддерживал тесные сношения с царевичем Алексеем, а после его казни попал в опалу. Последнее сочинение Яворского «Камень веры» было направлено против протестантизма и это окончательно отвратило от него Петра. Умер Стефан Яворский в 1722 г. в Москве, в отдалении от двора возвеличившего его императора. [49] Феофан Прокопович (1681—1736 гг.) — проповедник и государственный деятель. Родился в Киеве, в купеческой семье. Образование получил в Киево-Могилянской академии, по ее окончании уехал в Рим, где, поступая в иезуитскую коллегию св. Афанасия, переходит в католицизм. Своими выдающимися дарованиями обратил на себя внимание папы, но не пожелал остаться в Риме и в 1704 г. возвратился в Киев. Здесь, снова обратившись в православие, он преподавал в академии. Прокопович прослыл восторженным панегиристом преобразовательных начинаний Российского государя, а также прославился своими проповедями. Одна из них — по случаю Полтавской победы 1709 г. — была, по приказанию Петра, переведена на латинский язык самим автором. В 1711 г. Феофан по желанию Петра становится игуменом Братского монастыря. В 1718 г. Прокопович сделан епископом псковским и с этого же времени становится главным помощником Петра в делах духовного управления. С 1720 г. Прокопович уже архиепископ новгородский и первенствующий член священного синода. После смерти Петра обстоятельства изменились. Партия католицизма в России подняла голову и направила свои удары на Феофана. Ему пришлось выдержать ожесточен-ную и опасную борьбу, отражая обвинения уже не столько богословского, сколько политического характера. При вступлении на престол императрицы Анны, во главе победившей партии стронников протестантизма, он вновь в священном Синоде. Умер Феофан Прокопович 1736 г. [50] Влияние иноземцев на государство Российское было задолго до Петра I. Причем, оно было неоднородным, и официально делилось на две составляющие Католицизм и Протестантизм. Но и реформаторские движения Европы были различны, это и лютеране, и кальвинисты, и даже англикане, кроме того, сами эти религиозные течения, единые в отрицания католицизма, имели не только различные стадии нетерпимости к Риму, но и часто насилии национальный характер. Так при Генрихе VIII в Англии появилась независимая от папы Англиканская церковь. Если лютеранами были в основном немцы граждане Саксонии, Мекленбурга, Остфрисландии и Силезии, частично ими являлись датчане, шведы, то кальвинистами были швейцарцы (реформаты), французы (гугеноты), англичане (пуритане), шотландцы, голландцы. Все это сообщество религиозного протеста и называлось протестантами, но общее название не мешала им враждовать между собой в вопросах религии, на национальной почве проводить в Европе войны, в том числе с Россией, и влиять на устройство европейских государственных структур, проникая в страны Восточной Европы различными способами. В московской Руси протестантизм получил начало почти одновременно с Западной Европой. Великим князем Василием в 1524 — 1533 гг. с Запада были вызваны ремесленники, художники, торговцы и аптекари. Около того же времени прибыли в Россию шведские купцы, получившие право торговли в России по договору 1524 г. При Иоанне IV были вызваны в Россию толмачи, лекари, хирурги, типографщики. Между всеми этими лицами было немало последователей учения Лютера, которым было предоставлено свободное отправление лютеранских богослужений, даже в преимуществе перед католиками. Последним не дозволялось иметь в Москве костелов, так как было замечено, что они не обнаруживают стремления к занятиям политикой и пропагандой, в конечном итоге это и привело Русь к Смутному Времени. По Олеарию, реформаты еще в XVI в. имели капеллу деревянную внутри «Белого города» по другим данным, такая капелла была построена лишь в 1629 г. При царе Михаиле в Москве появляется и реформатский храм. В 1643 г., лютеранская и реформатская церкви, вследствие указанной жалобы были закрыты. Число протестантов в Москве, однако, год от году увеличивалось. К концу царствования Михаила их было там уже до 1000 семейств лютеран и реформатов-кальвинистов. Появились они также в Ярославле, Вологде, Холмогорах. Московское правительство ставило себе за правило для государственных нужд призывать из-за границы только протестантов, а не тех, кои «папежские веры». При царе Алексее особенно много протестантов эмигрировало в Россию, благодаря ужасам тридцатилетней войны в Западной Европе. Царь Алексей Михайлович позволил оставаться в Москве только тем, которые согласны были присоединиться к православию. Остальным было велено переселиться на Кукуй, где лютеране имели две церкви, а кальвинисты — одну голландскую и одну английскую. В 1662 г. по ходатайству саксонского двора в Москве образовалась особая лютеранская община — саксонская. В 1669 г. состоялся указ, чтобы иностранцев пускать в Россию не иначе, как по опросу, а в Москву без личного указа государя вовсе не пускать. В «Уложении Алексея Михайловича (1649 г.) положена смертная казнь за совращение из православия. В 1671 г. были изданы сочинения против лютеран, а в 1672 г. против кальвинистов. При начале раскола в Православной церкви протестантская пропаганда подступала и к старообрядцам. Но, по сути никаких гонений на протестантов, в отличие от раскольников, в Московской Руси не было в 1672 г. в Китай-городе было уже три больших каменных здания для их житья и складов для товара. Всех «немцев» в 1673 г. в России жило не менее 18 тысяч, а в конце царствования Алексея Михайловича знатные и богатые лютеране снова обитали в центре столицы. При Феодоре Алексеевиче в русской армии 38 полков солдатских и 25 рейтарских имели командирами немцев. При царевне Софии в русскую службу были приняты гугеноты, эмигрировавшие из Франции. Такой огромный наплыв иностранцев и европейских идей, не мог пройти бесследно для России, при Петре валяние протестантизма стало очевидным. К началу XVIII в. всех протестантов было в Москве до 20 тыс., а во всей России до 30 тысяч, появилось собственное религиозное течение Тверитиновщина, основанное Тверитиновым на учения Лютера. В среде Православной церкви оказались крупные деятели, тоже не чуждые влияния протестантизма, к примеру, Феофан Прокопович в теоретическом богословии. Якобы в ограждение православия, но на самом деле в угоду католицизма, Стефан Яворский, Феофилакт Лопатинский, Магницкий, Поликарпов и другие издавали сочинения: «Камень веры», «Рожец духовный», «Слово о предопределении», «Показание ересей Лютера и Кальвина». Страстный поклонник европейской цивилизации, Петр I не чужд был некоторого сочувствия к протестантам лютеранского толка. У историков существует мнение, что Петр никого в мире так не чтил, как великого германского реформатора Лютера, но «Уложение» Алексея Михайловича им не было отменено, по-прежнему пропаганда протестантства в России была строго запрещена. В 1719 г. Петром издан указ дозволять смешанные браки (протестантов с православными), не иначе, как под условием крещения и воспитания детей в православии. Но в собственной своей религиозной жизни протестанты ничем не были стеснены, четыре протестантские кирхи в Москве в начале XVIII в. были уже каменные. Даже на заводах и фабриках в окрестностях Москвы были две таких кирхи. Появились кирхи в Туле, Новгороде, Казани и Астрахани, где прежде были только общины протестантские с проповедниками, но без кирх. В Воронеже были две каменные кирхи, в которых проповедовали многоученые пасторы. По окончанию Северной войны шведам было дозволено строить свои дома в Москве, Новгороде, Пскове, Переяславле и Белгороде, и дано право проводить церковную службу по своей вере в жилищах, но особых храмовых зданий не строить. На разных заводах около Москвы и Тулы существовали молитвенные дома кальвинистов. Английские богословы предлагали Петру соединения англиканской церкви с православной. Синод сделал постановление о том, чтобы не перекрещивать, а лишь миропомазывать протестантов при обращении их в православие, но, по вопросу о воссоединении с англиканами, он вошел в сношение с восточными патриархами, которые дали отрицательный ответ, находя между двумя церквами несогласимые догматические противоречия. Протестантскими, как и другими иностранными христианскими исповеданиями, заведовала коллегия Иностранных дел, в которой были зарегистрированы все кирхи. Пасторы представляли в коллегию отчеты о состоянии протестантства в России, а коллегия ежегодно представляла о том отчет в Синод. При Анне Иоанновне и в регентство Бирона немцы-протестанты заняли особое, выдающееся положение по отношению к церкви. Фактически это была господствующая в государстве религия, православные иерархи в России, в какой-то степени, на целое десятилетие, из гонителей раскольников, сами превратились в гонимых служителей официальной церкви. [51] Феофилакт, архиепископ тверской (Лопатинский) — волынский уроженец. Обучался в Киевской академии, закончил образование за границей, был ректором Московской академии, советником священного синода, епископом, затем архиепископом тверским, вторым вице-президентом синода. По богословскому направлению Лопатинский был сторонником Стефана Яворского и противником Феофана Прокоповича. Его соучастие в воззрениях Яворского выразилось в издании «Камня веры». При императрице Анне Иоанновне в том была усмотрена политическая неблагонадежность. В 1735 г. он был вызван в Петербург к допросу, лишен свободы, обвинен «в злоумышленных, непристойных и предерзостных рассуждениях и нареканиях», и в 1738 г. присужден к лишению архиерейства и монашества и заключению в выборгском замке. В 1740 г. Лопатинский освобожден и восстановлен в архиерейском сане. Скончался он в 1741 г. [52] Тверитинов Дмитрий Евдокимович — московский еретик, родом из Твери. Был сначала стрельцом и назывался Дерюшкиным, потом перешел в чернослободцы. Около 1692 г. Тверитинов пришел в Москву и, чтобы снискивать себе пропитание, служил у иноземцев разных религий. Когда в 1700 г. в Немецкой слободе открыта была первая частная аптека Грегори, он поступил в нее «искать науки у дохтуров и лекарей». Учась лекарскому искусству, Тверитинов усвоил многие из протестантских воззрений и впоследствии к ним прибавил свои домыслы. Отрицал автори-тет церковного предания, отвергал значение церкви с ее иерархией. Выработал собственное учение. От протестантизма оно существенно отличалось тем, что он не принял основного догмата протестантов — о спасении одною верою, а напротив, говорил, что человек спасается единственно по своим делам и заслугам. В 1714 г. московский собор предал Тверитинова и его сподвижников проклятию и отдал их гражданскому суду. Один из его соратников — Фома Иванов, по царскому указу был сожжен в срубе на Красной площади, но самого Тверитинова, прежде чем гражданский суд произнес окончательный приговор, над ним и его «богопротивной компанией», затребовали в С.-Петербург. В 1718 г. он освобож-ден на поруки и ходатайствовал о полном прощении. В 1723 г. Синод определил разрешить его от церковного проклятия, и он был принят в церковное общение. Для пресечения его еретической пропаганды Стефан Яворский и инок Пафнутий вступили в полемику о протестантском учении. Первый написал «Камень веры», второй — «Рожнец духовный». [53] Платон Малиновский (ум. 1751 г.) — известный церковный деятель, воспитанник Киевской академии префект московской академии, архимандрит и советник Священного Синода. В 1732 г. за защиту книги «Камень веры» был предан суду тайной канцелярии, неоднократно подвергаем телесным истязаниям, лишен монашества и сослан в Камчатку. Императрица Елизавета возвратила ему духовный сан и назначила его епископом Крутицким, потом архиепископом Московским. [54] Бернардинки или Бернардинские монахини — так назывались в Польше и Литве колектантки или монахини орденов св. Клариссы или Елисаветы. Они появились в Польше в 1489 г. Монастыри их находились в Ловиче, Варте, Велюне, Прасныше, Люблине. На территории Литвы, в Вильне, основанный на Заречье в 1495 г. княжной Варварой Радзивилл и монахиней францисканского ордена Анной Олехнович. [55] Доминиканский орден кроме мужского и женского отделений имел еще и третью ветвь. Сам Доминик основал ее под именем «Милиции Иисуса Христа». Это некий тайный союз светских людей обоего пола для защиты церкви и для стремления к нравственному совершенству. После его смерти союз стал называться братьями и сестрами «Покаяния св. Доминика». Они не произносят обетов, остаются в свете и по мере сил содействуют целям ордена. [56] Слово и дело государево — в XVII — и первой половине XVIII вв. так в России назывались государственные преступления. В Уложении царя Алексея Михайловича от 1649 г. «Слово и Дело» называется «Великими государевыми делами». «Слово и Дело» получило широкое развитие в царствование Петра I, когда всякое словесное оскорбление величества и неодобрительное слово о действиях государя были подведены под понятие государственного преступления, караемого смертью. Во времена Елизаветы политические доносчики сделались язвою того времени. Вскоре по вступлении на престол Екатерина II указом 19 октября 1762 г. запретила употреблять выражение «Слово и Дело». © Сергей Вершинин, 2010 Дата публикации: 25.01.2010 21:52:25 Просмотров: 2167 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|