яяяяяяя. Часть 16. Заводной заяц-барабанщик спешит на помощь.

Никита Янев

Форма: Роман
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 25547 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Содержание.

1. Друг.
2. Как на божественной драме жизни.
3. Телепортация.
4. Роман про приключения героев.
5. Инопланетяне.
6. 1+1=1.
7. Сны.
8. День рождения.
9. Федорчук.
10.Загробная компенсация.
11.Юродствовать общину.
12.Оживить мёртвое дитя.
13.Толстой.
14.100000007.
15.Остров.
16.Пластмассовый заяц-барабанщик спешит на помощь.

Заводной заяц-барабанщик спешит на помощь.

Роман.

Я думаю, что любое шоу уткнётся в конце концов в то, что нет единства, шоу государства, шоу войны, шоу бизнеса, шоу искусства, шоу общего дела. Поэтому Интернет уже альтернатива, потому что сам по себе единство. Внутри человека есть такая комната, как в фильме Тарковского «Сталкер», в которой исполняются все желанья. Не все, а которые твоей сути соответствуют, поправляет его писатель. Таким единством оказывается юродивая Мартышка, дочка Сталкера, которая двигает предметы взглядом, потому что они – она, для которой Сталкер пожертвовал всем.

Единство предполагает поступки без компенсации, потому что тогда это шоу, торговля, что я буду иметь со своего кокетства, ты просто их делаешь и уходишь. И то, куда ты уходишь, вдруг оказывается единством. Ты устало вытягиваешь ноги, сбрасываешь ботинки, снимая их друг об друга, без помощи рук, шевелишь пальцами ног, пока они согреваются от раскалённого железа, подбрасываешь дрова в печку, и погружаешься в какую-то кому, как загробность, ты вспоминаешь. Вокруг как часовые, как приметы единства, стоят все. Потом ты возвращаешься, потому что эту работу нельзя сделать один раз, её надо делать всё время.

Вот моя концепция романа. 500 песен Гребенщикова и 30 лет это роман. Сборник стихотворений Людмилы Петрушевской «Карамзин. Деревенский дневник» это роман. Я не знаю, имеете ли вы представление о том, что я говорю? Прежде всего, это такая жизнь. К постмодернизму это имеет отношение и неохристианству. Лучше всего объяснить на работе Шаламова над романом, который писал, что романа больше нет. Шаламов это вершина романа. Шаламов 20 лет был на зоне, выжил, потом 30 лет писал про зону, потому что выжил. Потом вернулся на зону в мозгах в роман, потому что это бессмертье.

И мы постепенно должны вывести всех, как Данте, потому что они захлебнутся в романе, который превратится в ток-шоу, зальёт асфальтом, бетоном, пластилином, шоколадом им груди, печени, почки, лона, пахи, лёгкие, гортани, глазные яблоки, ушные раковины, ноздри.

Как мы будем делать это? Вроде бы я 20 лет описывал это, уже целый новый роман. А на самом деле, 33 года, с 11 лет, ранняя старость, и всё такое. И в 44 года решил сделать себе передышку. И на год погрузился в какую-то кому, как на Соловках. И там увидел роман, как он ходит, со всеми за ручку, как Ленин. Вытягивает ноги, вздыхает от удовольствия, сбрасывает ботинки друг об друга, шевелит пальцами ног возле раскрытой печки. И думает, блин, скоро опять возвращаться.

Шекспир писал сначала комедии, потом драмы, потом трагедии, потом сказки. Потом уехал в Страстфорд-на-Эйвоне, занимался шекспировским вопросом и завещал жене кровать. А недавно в Интернете в ютубе две девочки из Страстфорда-на-Эйвоне играли на гитаре и пели. Талантливо как «Биттлз», маленькие. Потом станут большие, искусятся, по бабам. Победят весь мир со своей группой «Шекспир и К». Потом в старости разбитыми деревяшками вернутся в родной город, вытянут ноги перед печкой с глубоким наслажденьем, пошевелят пальцами ног, и займутся шекспировским вопросом.

Что Шаламов 50 лет писал романы, как Гребенщиков, Петрушевская и Шекспир про то, что сначала комедия, потом драма, потом трагедия, потом сказка про то, что всё время роман, потому что видно Шекспиру, Петрушевской, Гребенщикову, Шаламову ноги, печку, ботинки, пальцы, всех.

Оказалось, что психофизическая энергия человека, как кровь, как гной, как клей, как пластилин, как шоколад, как асфальт, как бетон, вытекает из человека, засыхает, застывает, и становится точной формой мира, становится миром, становится романом, становится веком, становится зоной, психушкой, ток-шоу, Интернетом. А вы снимаете одежду, бросаете в печку, переодеваетесь в новое, бросаете рюкзак на плечи, и снова на работу романом, потому что всё видно.

Рыба.

Дочка хочет рыбу на новый год. Рыба ложится ничком на ладонь, где ты её подносишь к стеклу. А я бы сейчас не стал связываться с живым. Слишком много любви, как пел Гребенщиков. Мёртвой точке поколенья в 2006 важно было отыскать главное и держать его за пазухой, как карамельку за щекой, в глухой несознанке, что просто мимо проходил. В 2007 главное уже развивалось, как ребёночек в чреве, а ты пулял из мелкашки рядом с десяткой, как виртуоз, не подходи, а то я – отморозок.

В 2008 ребёночек шёл за руку по полю от Франции до Канады с тоской в животе, и надо было быстро передоверить без никаких компенсаций, что это, конечно, полная жопа, в 10, 20, 30, 40 ты – чмо, они – Бог. Зато когда они хотели прикинуться, что они ничего не знали, ребёночек из бури голосом Левиафана: сначала вы были ленивые, потом вы были тупые, потом вы были вредные. 33 года, жизнь поколенья, в мёртвой точке Христос, Данте и Грибоедов держат вас за руки и не пускают на травлю.

В 2009 я думал, все годы вспоминаю сразу, что это значит? Это значит, что похоже на все годы. После литературы. Похоже как в школе, армии, институте, семье, на работе, в литературе.

Живое смотрит на себя и говорит, здесь надо бояться только одного человека, себя. Что подставишь, и потом будешь скребстись как ветка акации об стекло после аппендицита в реанимации, и будешь плакать во 2 классе, что больно и одиноко.

Пора, сказала ветка, и настал 2010. Слишком много любви, сказало живое. Подождите вы с рыбой. Все болеют и умирают. Домашние животные, собаки, кошки. Люди стареют и смотрят с тоской в плёнку, что всё наоборот, чем больше живёшь, тем больше жить хочется.

Психофизическая энергия человека, душа, сома, псюхе, в пьесе на ладони, выходит в поле от Франции до Канады с тоской в животе, а там лезут отморозки с выпученными глазами, что они себя и своей тоски на звезде 100000007 лет до нашей эры обосрались и стали режимом.

Давай, Генка, сказала мама, теперь пора. И без рыбы комфортно, когда от тебя будут отрезать по кусочку конины и жарить на солнце индейцы из племени суахили, что теперь всё по-другому, каждая буква – гласная и согласная. Ах, как жалко, что в том месте мы повернули налево, а не направо, тогда бы поле было не яма, полная трупов без молитвы, а остров, несущийся на всех парусах в солнце, на котором Гена Янев-1 и Гена Янев-2, дед и внук, идут на рыбалку по лесной дороге и рассказывают всем про пьесу на ладони.

А все глядят из плёнки, и вздыхают с гигантским облегченьем, как роженица после другого крика, получилось, и у неё из глаз течёт море, на котором уже попираем кораблик, на котором уже плывёт новорожденный как рыба. Поэтому лучше не покупать рыбу на новый год дочке, и так слишком много живого, в сущности, всё живое.

За рыбой надо ухаживать много, кормить червями, менять воду, качать воздух, выращивать растения, искать место и сферу в комнате для рыбы, а не только протягивать ей руку, чтобы она на неё ложилась, как Афанасий Иванович Фарафонов в траншее под Мценском 70 лет назад. Что он, конечно, видит, что было, есть и будет: крепостное право, Беломор-канал, Орловско-Курская дуга, 3 мировая война, колонии на Альфа Центавров.

Но самое главное и живое он видит тоже и лучше всего. Это орден за заслуги перед отечеством 1 степени, как у генерала Лебедя. Как он в маленьком католическом монастыре в боливийских Андах умирает после всего: Кембриджа, Оксфорда, Лувра, Ватикана, где он работал таксистом, грузчиком, посудомойкой, вышибалой, литературным негром.

Потому что свернул налево, а не направо. Знал, что делают с предателями родины, и свернул справа налево, потому что не нажился. В 105 лет не нажился ещё больше. И стало видно то, что видят рыба и дочка, когда кладут руку на сферу и ничком ложатся.

Все у себя на ладони себя боятся, и единственный выход – увидеть, что это вход. Что когда был чёрной дырой и когда звездой будешь, будешь писать романы у себя в животе, и ни одна буква не станет согласной и гласной, а тогда там могли стать все.

А на рыбу можно смотреть в супермаркете после работы. И настал 2011 год и 2012 год. И земля и небо перевернулись. И рыба проплыла мимо ладони и сквозь стекло, потому что вымерли все виды для мучительной затеи, чтобы их помнил один вид, как буквы.

На одной маршрутке в Мытищах во время демократизации и беспредела все водители писали афоризмы, спаси дерево, убей бобра, Бог любит тебя, а все остальные считают полным дерьмом, а во время борьбы с терроризмом её помыли.

Блинблин.

Земля – крови. Когда убивают, не понимают, что отдают землю жертве. Поэзия рифмует, не потому что в рифму, а потому что внутри жизни – метафора, рифма, ритм: земля – кровь – жертва.

Убивают, потому что взвинчивают себя до незнанья. Взвинчивают, от отчаянья, что жизни не стало, потому что испугались жертвы. Другими словами, убивают жертву, чтобы не убили в жертву.

Земля – крови. Кровь – жертвы. Убивают и окончательно отлучают себя от земли, за которую сражались. Кто всех перетерпит, кто всех перестоит, кто под всех поднырнёт, тот останется. Но это не самая главная фишка – остаться.

Жертва - всегда, как кровь, как земля. Пусть кровь другая, голубая, зелёная, как у клонов, как у инопланетян. Пусть земля другая – Альфа Центавров. Главное в фишке – что прочкнула фишку, что это такая фишка, в которую все приходят, проходят, уходят, а сама фишка – жертва.

Если вы стали жертвой – вы фишка. В вас приходят на земле или на Альфа Центавров клоны и инопланетяне по дороге с чёрных дыр на звёзды чистить себя до имени и плачут, блин, блин. Их так зовут потом – Блинблин.

Блинблин засыпает, и ему снится несчастье, как он видит через дорогу, как Блинблиниха безвольно падает на землю и закидывает голову. А когда падает, её взгляд упорно скользит через дорогу и говорит что-то такое, чего он не знает.

И пока Блинблин бежит с Блинблинихой на руках в скорую помощь за углом, близко, быстрей, чем вызвать машину, он не понимает, придумывать ему или не придумывать дальше, потому что тот ужас, который он испытывает от одиночества и потери, всегда под тем счастьем, которое он испытывает от того, что ещё не одиночество и не потеря.

И он решает ничего не трогать по жизни. Тогда может быть те, кто остались, клоны и инопланетяне, от тех, кто не остались, поймут, что дело не в них, а в имени. Что до него надо дослужиться. Что дедушка, Афанасий Иванович Фарафонов, которого уже нет, и внук, Гена Янев-2, которого ещё нет, дослужились до имени. Поэтому он, Блинблин, - космос.

Лекция 1.

Молодым людям надавило ничего. Ихние папы и мамы, ихние политики и ток-шоу занимались благополучием, а не иммунитетом. И вот теперь им стало страшно, и они себе придумали простую победу.

Мы 33 года с ничего воюем, с 11 лет, с тех пор как умер папа, и писателями стали. И год как его победили, и знаем, что его нельзя победить навсегда. Что ничего, в просторечье, сатана, рождается в каждом поколенье, как послед, и входит в кровь и в наследственные клетки, и там всё переформатирует как сплошное ничего.

Чтобы этого не получилось, как опытный боец, вы должны под него подныривать всё время, как ныряльщик за жемчугом. Вот вы поднырнули под сатану и плывёте в сплошном ничего. У вас есть время, тренированный боец может больше минуты под водой оставаться. У вас есть спортивное ориентирование. И самое главное, у вас есть образ действий.

Он заключается в том, что вы-то не ничего, и вы должны вынырнуть. Это почти что вера. Это как второй раз родиться. Теперь представьте, над вами миллионы биллионов триллионов ничего, последы иногда бывают такими. Вы как саморазворачивающаяся модель мирозданья, и вы знаете, что всё может получиться, ребёночек, хромосомы-шромосомы, кормление. И вы выныриваете уже практически без сознанья, первый раз всегда тяжело.

Ну, восторги, слёзы, это мы в стороне оставляем, мы не футболисты. У вас на мозжечке как крупинка засела фишка. Ныряли вы в чёрную дыру, вынырнули вы на своей звезде, на которой всё родное, потому что она – вы. Руки, ноги, способности – звезда. Были вы 45 лет на земле. Как же так получилось, что вы одновременно, и на своей звезде, и на земле, и в чёрной дыре? Которая и есть ничего, послед.

Это я и называю победой или второй раз родиться. Для первой лекции хватит.

Лекция 2.

Мы говорили, что все писатели после Достоевского – персонажи Достоевского. Толстой – Зосима, Ставрогин – Чехов, Свидригайлов – Маяковский. Это казалось преувеличеньем. Ставрогин в «Бесах» - Сварог, верховный бог, который всех переформатировал в свою веру, всех сделал бесами.

И дальше. Чехов хотел стать большим, как Толстой и Достоевский, а не средним. У них были романы, а у него пьесы, новые романы, главный герой которых не чайка, не дядя Ваня, не три сестры, не вишнёвый сад и даже не Чехов, а ничего.

Апокалиптический век во всех театрах 100 лет играет Чехова, потому что он самый родной. Советский человек, по психологическому типу, всегда делает так, как Чехов. Берёт всё, говорит на него – ничего, и делает его – одно. И берёт его себе, потому что мы все – советские люди, и любим жить, не потому что любим жить, ведь жизнь это страданье, а потому что ничего другого не знаем.

Прервёмся.

Лекция 3.

А между тем, ничего лишь условие всего остального. До него оно было кое-что, но после него стало Богом. И для этого, какая малость, его надо отдать, а не взять. Как будем отдавать? Вы будете смеяться. Будем брать всё время.

В 11 лет подумаем на запотевшее стекло цинкового гроба, как это, всё будет, а меня не будет?

В 22 лет приведём специальную женщину в прокисшую квартиру, потому что своей девственностью достанемся, и увидим, что у пустоты нашёлся ребёнок.

В 33 лет в тайге и тундре в сторожке оглянемся резко, чтобы увидеть ногу Бога, убегающего за угол. И увидим странную картину. 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона держатся за руку и смеются: «голый в тазике моется и плачет, себя жалеет, нас, скоро родится».

В 44 лет вам все сказали, что они так больше не могут. Вы пошли в Интернет, потому что больше вы ничего не умели. Ведь вы 33 года подныривали под ничего, как ныряльщик за жемчугом. А при чём здесь деньги? Вы даже не знаете, что это такое.

Там вы увидели, что только конкурсы пьес в Интернете читаемы, обсуживаемы, вознаграждаемы. И вы стали учиться писать пьесы. Но всем нужен был Чехов, потому что столетний чеховский театр. Но вы уже завелись. Вы год писали пьесы и всё похерили на фиг, потому что это были не пьесы, а тексты и герои. А им нужно было действо.

И через год в день рождения пошли по делам, и там увидели пьесу, и конечно её описали. Как все вас рожают, глухонемые маленькие девочки, железнодорожные станции, гастрарбайтеры, бойцы группы «Альфа», паспортные столы, а не Чехова.

Достаточно об этом.

Лекция 4.

Это было действо. Вы могли тусоваться или не тусоваться. Они вам в глаза смотрели и видели там себя, Бога. Потому что вы были не вы, а ваш ребёнок. Забавно, забавно, вы смотрели в глаза другим и видели себя в мультфильме «Бог».

Дело в том, что все люди так. Я узнавал у своего медиума, она рассказала. Сослуживице на работе муж приснился, который умер 5 лет назад. Что он не умер, но видеться они не могут, потому что у него другая семья. Она проснулась от счастья, что можно разговаривать по телефону.

Другая нашла работу, за меньшие деньги, но рядом с домом, потому что не может ездить больше. Но вряд ли уйдёт, потому что у неё сын хочет в аспирантуру. И дедушка слепой, она ему оставляет суп в термосе. Он ходит по стеночке, недавно заблудился и не смог найти кухню.

Мужа никогда не было. Сын был домашний. В 8 классе боялся ходить один в школу. Она его провожала перед работой. В 10 сказал, не вздумай брякнуть, что ты моя мама. На 5 курсе решил поступать в аспирантуру. Диоптрии большие, но в армию призывают. А это ещё 4 года. Она уже не может ездить. 4 часа в транспорте каждый день. И дед там один по стеночке ходит с утра до ночи. Недавно заблудился и не нашёл кухню в двухкомнатной квартире. Плюс квартира 5 тыс. в месяц.

Про счастье достаточно.

За руку.

Каков исход? Как ты думаешь, дедушка?

Поле будет скукоживаться, как шагреневая кожа, Генчик.

Поле от Франции до Канады с тоской в животе будет скукоживаться по частям или одно на всех, дед?

Конечно, удачный исход, чтобы во всех глазах светилось счастье, Генчик, но мы его испугались, потому что нужно было каждому отдельно перестоять свою смерть как личное чмошество.

Гена Янев-1 и Гена Янев-2, дед и внук, за руку, на лесной дороге на рыбалку на острове, который оторвался и несётся по полю от Франции до Канады с тоской в животе, как подводная лодка в степях Украины, как новое летоисчисленье во время глобальной катастрофы.

Хорошо, дед. Давай попробуем с другого боку. Вот ты вчера увидел в одном магазине, что все друг друга боятся и что женщина не мужчина. Может быть, здесь можно что-то надыбать?

Да, это наш последний шанс, Генчик. Что надо разговаривать всё время, как русская литература, тогда будет не страшно перейти вброд великую бездну жизни, задыхаясь в тоске по несбывшемуся.

Как ты меня надыбал, да дед? Что 3 женщины-парки, жена, дочка, тёща, Марья Родина, Майка Пупкова, Орфеева Эвридика, во время привалов после суточных переходов, сушат портянки над зажигалкой и наслаждаются пеньем в поле от Франции до Канады с тоской в животе. Из личной клади выглядывало всегда с глазами, нетяг, лежень, чмо, приживалка, юродивый, Мариин муж, Илья Ильич Обломов, и медитировало на чёрной дыре, своей звезде и земле, на которой живёт Бог под лопухом, что ребёночек родился. Да, дед?

Да, Генчик, да. Тысячу раз, да. В 2008 году мы поплыли последний раз на остров, хоть знали, что всё. Раньше мы приезжали для общины, для своего дома, для последних людей, для мастерской возле жизни.

С нами плыли в трюме катера «Капитан Останин» два мальчика инкогнито, как латиноамериканские нелегалы в Америку, потому что все на всех стучат, туристический рейс сломался.

Они от себя тащились, как невежи, как неофиты, громче, чем актёры на сцене. Сынки, подумал я, щенявые, подумала Мария. За 6 часов, пока мы отсыпались и встречались с местными героями и антигероями, они успели всё, стать Христом, для чего и приезжают на остров, для чего и пересекают поле от Франции до Канады с тоской в животе с заплаканными глазами во всех направленьях во время глобальной катастрофы в поисках своих лопуха, Бога и летоисчисленья.

Они шли все в крови по острову. Они пригубили по напёрстку коньяка с поручиком и подпоручиком и их дамами в трюме и им пришла охота тусоваться, но от них не затащились, всех задела безвкусица понтов, на которых их корячили черти из ада.

Было очень страшно. Армия, подумал я. Когда большое несчастье, время не поспевает за событьями, и открываются пружины. Чёрные дыры, свои звёзды, с которых мы будем смотреть пьесу на ладони всегда про Бога под лопухом на земле, скукожившегося как шагреневая кожа, от страха людей, которые тоже мы.

Лучше, чтобы тебя били, чем чтобы ты бил, подумал я. У этих ещё как у нас получилось. У следующих будет по-другому. Они будут бить. Это ещё хуже подстава.

Потом поехали в деревню под Мценском, хотели дом купить. И я тебя придумал, Генчик. Сначала я придумал деда, Афанасия Ивановича Фарафонова кругом в траншее. Потом дамочку, которая разводит ноги и себя рожает, Бога.

Заводной заяц-барабанщик спешит на помощь.

Тарабанят. Когда здесь тарабанят это ещё ничего, потому что здесь все тарабанят. Одни тарабанят, потому что хотят забить себе чакры, другие тарабанят, потому что на ток-шоу нельзя не тарабанить, а мы все на ток-шоу, и им становится стыдно, и они начинают тарабанить ещё быстрее, с мучительной быстротой, как заяц-барабанщик, который спешит на помощь. Третьи тарабанят из-за предчувствия, что это скоро закончится, и им всё за счастье, что один побил другого, что у одного руки в крови, а у другого в землянике, что откупился, что посадили, что убили, любое тарабаньство, потому что рядом с тем, что ты не будешь жить, то, что ты живёшь как-то так положительно.

Другое дело, если бы, как дважды два, что ты всегда будешь жить, отдельно как личность, но это уже мистика, фантастика. За 2 века 2 человек наскребёшь в русском ренессансе и апокалипсисе, а куда вы остальных денете, маленьких, выбросите на помойку? И они тарабанят, как заяц-барабанщик, который спешит на помощь, на ток-шоу, что великий инквизитор ничего не знал, что он с ним, и вы показываете рожки, а не с Тобой. Всё он знал, как миленький, и вы всё знали, хоть тарабаните. Просто, вы не видели выхода.

Все загнали себя в ловушку и в ней барахтались, все были не виноваты, потому что боялись смерти и не видели дальше. И вот заяц-барабанщик на усталом заводе снова спешит на помощь. Дядечка доказал теорему Пуанкаре, отказался от нобелевки, и живёт с мамой на её старенькую пенсию в коммуналке. Адвокат, который за всех заступился, лежит в луже крови, над своим трупом рыдает, потому что больше никого. Дядечка отсидел, повернулся резко, и вдруг увидел, в предыдущем поколенье было так. Один бросил тарабанить, и вся машина остановилась, потому что она вся из тарабаньства. Но он не уверен, а вдруг тарабаньство и есть гуманизм?

Там тоже тарабанят, с той стороны земли. Там это совсем лупо, они-то тарабанят не от страха, а от эстетического наслажденья. И куда вы убежите от тарабаньства человеческой природы, в русскую литературу, на небо, под воду, в землю? Вы оглядываетесь на дядечек с надеждой, что они остановят мировую машину тарабаньства. Все сначала замрут от восхищенья на мгновенье, а потом сойдут с ума от тишины и помчатся как испуганные толпы на край обрыва, а там уже стоит новое тарабаньство и улыбается как человеколюбец-людоед.

И вот вы выходите, плотно прикрываете за собой двери, потому что вы устали от всяких мыслей. Если вы хлопнете дверью, это будет как демонстрация. А что вы можете продемонстрировать, кроме того, что вы перед всеми виноваты и всем должны. И видите, как вы устало переодеваетесь в костюм зайца-барабанщика. Подождите, вы себе говорите, а кто тогда вы, если то – вы, и это – вы, и даже всё другое – тоже вы? Вы присаживаетесь прямо здесь, в какой-то неряшливой мокрой трубе на корточки и вспоминаете, что всегда так было, в школе, армии, институте, семье, на работе, в литературе, после литературы.

Заяц-барабанщик спешит на помощь. Со сбившимися ушами вопреки плотному тарабаньству, как русская литература, Толстой и Тарковский. Заяц на самом деле на своей звезде и с ним ничего не приключится, хоть в него все будут плеваться, что он решил, что он самый ранимый. Когда его раздерут на части, они увидят, что там одни механизмы, а зайца нет. Зато заяц на звезде будет смеяться почти счастливо, потому что он со своей звезды увидит то, что не видят сблизи другие зайцы. Как по рядам плотно построенных зайцев, чтобы не было видно трупа зайца, пробегают быстрые зайцы, как русская литература. Быстрое слово, зачем, на которое нет ответа без своей звезды. Со своей звезды, конечно, есть, для русской литературы. Чтобы ты всё это видел, как заяц-барабанщик спешит на помощь.

100000007.

Я думал, что это упрямство и малодушие, что я не пошёл служить, когда 3 женщины-парки в поле от Франции до Канады с тоской в животе задыхались, а теперь оказывается, что это не упрямство и малодушие, а семья.

И если одна семья смогла так, то где гарантия, что все семьи не смогут так, когда большой исход начнётся, и вдруг окажется, что поле от Франции до Канады с тоской в животе было всего лишь – тренировка, а не предел отчаяния и испытаний.

И как всегда в жизни, сразу видно на ладони, какая это милая родина, а не предательство всеми всех. И потому что 3 женщины-парки в поле от Франции до Канады с тоской в животе смогли вместить, и потому что заводной заяц-барабанщик спешит на помощь.

Пока что я не понимаю, как это – возле, и как его не разрушить? Лучше было пойти отработать, и когда приблизится космос, ты примешь его на руки как мастеровой и мастер. Но так уже было в предыдущей работе и был опыт, что надо без отрыва, чтобы не обосраться и не подставить, что я просто проходил мимо, а ты держи свод неба.

Нет, я всё время был чмом и для этого всю жизнь тренировался как десантник, и ничего другого не умею, так что, давайте, за мной, а то скоро вас как утюг расплющит космос, а нам надо в норку всем, которую я отрыл, 100000007 и больше, потому что там ждут 100000007 и больше.

И они встречаются как любовники в драме, а я всегда думал, что это порнуха, а оказывается порнуха измочаливала себя об это, потому что могла достояться как Мария Египетская, до и после. А истина проста, я есть чистит. Что ребёночек здесь возле, ближе всего на свете, как мысли, которые неизвестно откуда приходят и куда уходят.

Что до него надо дострадаться, как берсерк на плоту в Северной Америке после времени и ещё пол времени без питьевой воды и пищи. «Какая пища, - рассказывает индейцам, - когда рыбу поймаешь, пососёшь, когда водорослей наешься до тошноты. С пресной водой проще, дождём тряпку намочишь и давишь в рот. В общем, вокруг бревна обвязался и несёшься, а куда несёшься? Туда, где не был».

Индейцы кивают, и так бывает, не верят. У одной молодой индейки глаза как птицы, а лицо как перехваченное горло, и она лучше всех поняла мысль индейцев, к нам пришёл Бог, а разве мы готовы? А она готова, вот здесь, протяни руку, ближе всего на свете. 100000007 за углом притаились и хихикают как плутовской роман, мол, началося. Скоро полетят ракеты ниоткуда никуда, из Бога в Бога, что 3 женщины-парки и заводной заяц-барабанщик взявшись за руки спешат на помощь, как расчёска, в поле от Франции до Канады с тоской в животе.

Декабрь 2010.

© Никита Янев, 2011
Дата публикации: 29.04.2011 19:52:22
Просмотров: 2284

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.