Электричество.

Никита Янев

Форма: Очерк
Жанр: Публицистика
Объём: 9306 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Остров плывёт по постапокалиптике, к нему все руку тянут, как покойники. Он дышит в губы, как реанимация, а сам рассказывает судьбу на тонких планах, как такая беллетристика, новая драма, пьеса на ладони, все у тебя на ладони, и ты тоже.

Рецензия.

В этом, собственно говоря, и вся колбасня. Есть некое одиночество, как стержень – там атман, брахман, и те де. И его можно длить тут так: держать отдельно, тогда оно не одиночество, а кайф.

Только это странный кайф. Это не кайф - себе, это кайф - не себе. В этом нет никакого развития, это можно отмандячить 33 лет 1 минуту. Точно так же, как великое по херу дымится подо всем, как гамно на морозе.

Ну, и дальше, пожалуйста, вы можете привлекать всю патетику, только это будет не идеология, а искусство. Религия минус вера равно политика, как у современной церкви. Наука минус истина равно технология, как у современной цивилизации.

Искусство минус идеология равно зона, как у современного государства. Это и есть современный герой, атман, брахман, Акакий Акакиевич Башмачкин, Платон Каратаев, Сталкерова Мартышка, Гена Янев.

Я, собственно, не знаю, почему он современный? Потому что искусство? Пьеса на ладони? Новая драма? Аватар? Нео? Гиперпространство? Метагалактика? Портал? Минутка?

Та ради Бога, как говорили в чужом родном южном городе Мелитополе, что в переводе с южно-русского диалекта на средне-русский диалект означало, не надо нас маленьких дурить, искусство, срать на морозе, вот искусство.

Короче, я тут посмотрел один польский фильм. Так себе. На троечку. Мелодрама про исполнителя. Сценарий довольно крепкий. И в нём несколько не столько сюжетных ходов, сколько мыслей.

Человек – игрок, артист, исполнитель. Но если он исполняет, то он – пустышка. Но что он исполняет? И вот здесь вниманье. Во-первых, шоу. Вся каша про авторские права затеяна редакторами-посредниками.

Нефть - не концернов. И не всех, а никого. Атмана, брахмана, природы. Во-вторых, психушка. Произведение, искусство, не автора, а героя, и героем он станет, когда всё потеряет, и будет стоять в глазах смерти, как пуля, петля, нож, самоубийство.

Атман брахмана калечит, и всё для чего же? В-третьих, зона. Всё – жопа, русский апокалиптический 20 век. В сценарии это просто. Исполнитель, который бросает концерт на 200 тыс. евро, и становится игроком на скачках.

Буквально после того как провинциальная публика в наследственных жемчугах уселась в кресла. Режиссёр не смог это сделать. Потому что герой ещё не жил, его вели всё время, и по рукам били, если он брал неправильную ноту. А потом бросили, и он растерялся.

И вдруг оказалось, что он игрок. Случайная встреча. Режиссёр это тоже не смог сделать. Не важно. Главная цитата. В жизни бывает 2 момента на утренней и вечерней заре, за которым гоняются всю жизнь режиссёры, когда кино равно жизни.

Что это такое? Ну, это про атмана и брахмана. Когда всё получается, в 24 и 48. После детства и перед старостью. Получается, не чтобы получилось, а чтобы своё построить. Рождественский миф про счастье. Потом ведь разопнут и плеваться будут.

Но, вообще-то, всё получилось. Короче, надо решиться. А в какой момент? С волхвами? С избиением младенцев? Да, конечно, всё это. Фильмов было на самом деле 3. Скачал в торренте в теме: польское кино, 2013 год. И посмотрел за день.

Они смешались как миксером. Мелодрама про волейболистку, больную лейкемией. Наконец-то я добрался до темы, а то пишу-пишу, и всё мимо, даже задремал. Донор косного мозга, отрицательный резус крови, всё совпало, бывает редко, не бывает, но надо прервать беременность. Дальше всё понятно.

Я, собственно, не про это. Я про минутку, хеппи-энд, крисмас и героя, попурри из 3 польских мелодрам.

2.

Короче, герой это и есть отдельно. Герой держит отдельно атмана от брахмана, как польская волейболистка в цитируемой мелодраме, которой нашли донора костного мозга с отрицательным резусом крови, а она рожать хочет, и потом будет поздно.

Разумеется, всё из допусков, как всегда в жанре, но она не жалеет, потому что познала счастье, увидела героя, который всегда автор, потому что не себе. А зона, психушка, шоу оттяпали нефти и грантов, и затащились, как редактора и государство.

А потом чуть не удавились, потому что это был кайф себе, под которым великое по херу дымилось, как гамно на морозе. И оно было они, а никакие не нефть и природа, и уж тем более не атман и брахман.

Кстати, про язык. Видно насколько восточнославянские языки холоднее юго-западных. Жизнь – життя – жиче. Просто видно как они шли с полюса в Индию, потом через Иранское нагорье и Причерноморье на Балканы.

И второй раз через Балтику пришли к местным, как дети Пандавы и дети Кришны на Курукшетре под Курском, ну чё тут? А те: Рюрик, Рюрик, де ты был так долго? У нас тут без тебя херово пошло, жиче стала жизнь, как мудя на морозе.

Лечение диагноза.

Диагноз такой: нет общего. Пусть мажоры всё функциональнее, пусть гопники всё яснее видят врага, пусть чмошник всё сильнее виноват, что общего нет. Его не придумаешь, даже не приживёшь, как ребёночка.

Когда эпос фиксирует общее в литературных образах, это значит что оно вошло в такой дефицит, что его надо показывать за деньги, как слона в цирке. Дальше уже только паллиативы. Общее как отсутствующее в идеологии, общее как катастрофическое в социальности.

И тогда приходит в голову одному Гены Яневу, что если его стало так мало, что его почти что нет, не следует ли предположить, что оно стало такое большое, что не вмещается, потому что по диагнозу его не может не быть, тогда всё сразу кердыкнется.

Как зрелый аналитик он допёр ещё в утробе матери: целое и части связаны. Так что чем больше целого нет, тем больше часть его ищет, самоубивается, погрязает в страстях, в одну точку глядит, уходит на войну, подставляется.

И дальше уже совсем просто для диагноза. Дальше уже почти что он, что целого нет, в смысле, Гена Янев, герой, надо им быть, и всё. И поймите меня правильно, нечитатели, это совсем не героически, это скорей подставить, чем подставиться, потому что в это время – не быть.

Значит, в это время тебя кто-то будет тащить на спине 33 лет среди прогуливающихся мажоров и беснующихся гопников, как жена Сталкера. Это я оправдываюсь. Когда граф Толстой допёр, он потом ещё 50 лет тусовался, как богословствующий нигилист, чтобы своё я о сущности света вымочалить, чтобы точить им свет.

Он понимал, как актёр Тихонов, сыгравший Штирлица, что вся остальная апокалиптика и постапокалиптика лишь инструкция к диагнозу. Это было мало похоже на эпос и совсем не похоже на сказку, потому что тот, кто подставлял, лечил, тот, кто подставлялся, вылечивался.

В-общем, это было очень похоже на ихних гуру, но здесь традиция была другая. Здесь было похоже на Сталкера: не социальное и асоциальное, а апокалиптическое и постапокалиптическое.

И ещё. Инструкции к применению не было. Был диагноз: мир без целого. В этом и состояла апокалиптика, а не в ресурсах и ненависти. Это были уже последствия. И дальше про искусства, ремёсла, социальности и то, как можно было вылечить поставленные диагнозы.

Аналитики ещё в утробе матери задумывались до немоты. Но только когда становились послеармейцами, что-то такое начинало брезжить экспрессионистическое, как у девочек в церкви, нецелочек и недочек.

Но гораздо забубённее и безымяннее, как у Гены Янева и населения, что это на всю жизнь, а не то что там на 2 часа в качалке, и что это подставить всех своих, потому что без компенсации.

Зато это реалистическое, как у Сталкеровой Мартышки в следующем поколении, когда она читает чувственное стихотворенье Тютчева и предметы по столу елозят от вдохновения, потому что она – они.

И это не компенсация. Ещё раз. Это не компенсация. Это даже не отработка кармы. Это лечение диагноза.

2.

Переходим к беллетристике. Возможно, потом можно выстроить сюжет, через 6 лет, Майка Пупкова, Сталкерова Мартышка, и Гены Яневы-2, 3, 4, на острове Соловки в Белом море, плывущем по полю от Франции до Канады с тоской в животе во время глобальной катастрофы человеческой природы.

Никто никого не любит, не жалеет, ничего ничего не значит, ничего никогда не было, не есть и не будет. В смысле, нерожалые научаются родить наследственности, рожалые научаются любить для беллетристики.

Но это не так важно для беллетристики. Для беллетристики важней дать свободу действия. Могло быть и так и так, пока вы не появились в качестве диагноза. И тогда стало складываться единственно.

Остров плывёт по постапокалиптике, к нему все руку тянут, как покойники. Он дышит в губы, как реанимация, а сам рассказывает судьбу на тонких планах, как такая беллетристика, новая драма, пьеса на ладони, все у тебя на ладони, и ты тоже.

И они потом, как подсаженные, ученики Майки Пупковой, Гены Яневы-2, 3, 4 и дети Сталкеровых Мартышек, населения. Майка Пупкова потом тоже родит для личного счастья, для судьбы, для компенсации, для отработки кармы.

Или для беллетристики? Что-то необязательное. В чуде всегда есть бессюжетное. Пожить для себя? Не совсем так. Просто следующие, они сначала полностью в сюжете, и не знают, что они целое, попавшее в части для беллетристики.

А предыдущие, как зрители, рассаживаются на откидных местах, и начинают плакать ещё когда занавес не раздвинулся, как ноги невесты, не то что наследника не зачали Майка Пупкова и Сталкерова Мартышка.

Но это уже свойства загробности и беллетристики. Они плаксивые, как новорожденные – пантократоры, диагнозы, лечение. Они всё время кино смотрят, как на футболе, как их блестяще нет на свете.

Ноябрь 2013.

© Никита Янев, 2014
Дата публикации: 15.02.2014 08:58:02
Просмотров: 1564

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.