Поэт из следующей жизни

Сергей Кузичкин

Форма: Рассказ
Жанр: Историческая проза
Объём: 27471 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Сергей КУЗИЧКИН
Красноярск

ПОЭТ ИЗ СЛЕДУЮЩЕЙ ЖИЗНИ

Из цикла коротких рассказов «Восхищение одержимых»

Семён Котёлкин в отставку вышел майором. Ему повезло: многие его сокурсники, да и просто выпускники двухгодичных средних военных училищ, едва перевалив сорокалетний рубеж, вешали шинели на перекладину шифоньеров с четырьмя маленькими звёздочками и одним узеньким просветом на погонах. А Семён до большой звезды и двух просветов дослужился. Все двадцать пять своих военных лет был он служакой исполнительным, случалось, проявлял и инициативу перед начальством и подчинёнными. Правда, не всем это нравилось, особенно старшим по званию, однако и среди его начальства находились такие, кто предложения военнослужащего Котёлкина, запоминал, мысленно их причёсывал, дорабатывал и после выдавал за свои. Обычно такие предприимчивые начальники либо про инициатора тут же забывали, либо старались от него отделаться — перевести в другую часть или отправить на самый дальний полигон. Но попадались и благодарные, не потерявшие в карьерной гонке совесть. И однажды Семёну Котёлкину перепало: он досрочно получил очередное звание, но когда всё же подошёл срок окончания его службы, отцы-командиры, кто с сожалением, а кто с удовольствием, на радость уволенных из армии капитанов, так и не ставших майорами, подписали ему дембельский приказ.
Сменив шинель на пальто, а китель на пиджак, отставной майор решил вернуться в родной город, надеясь найти там для себя и для намучившейся от его службы семьи — жены, сына и дочери — покой и благополучие.
Кой-какие денюжки Семён за свои военные годы накопил. Немного заняв у родственников жены, он купил двухкомнатную квартиру в городе-спутнике родного ему краевого центра и незамедлительно заселился сам и перевёз туда семью.
Заселившись и немного осмотревшись, он неожиданно загрустил. Его теперь не будила по утрам полковая труба, ему не надо было торопиться на утренние разводы и вечерние построения на плацу, надевать повседневную форму и парадный мундир. Парадный мундир, правда, он надел однажды на День Победы и даже пару раз отдал честь двум полковникам, но те проигнорировали его и участвовать в параде не позвали. Не получив никаких приказов от высших по званию, отставной майор, несмотря на прекрасный майский денёк, расстроился не на шутку и, приехав домой не на служебной машине, а на городском автобусе, снял форму, повесил её в дальний угол шифоньера, сел за стол, выпил праздничные сто граммов водки, закусил килькой в томате и задумался глубоко. Задумался он не просто глубоко, а так, что неожиданно поймал себя на том, что мысли его складываются в рифму.

Идёт парад, а я не рад.
Тут маршируют все подряд.
А я же даже не пою,
Я просто так себе стою.
Стою себе, как кавалер,
Да, я в отставке офицер.
Парад ушёл, не слышен марш.
Куплю я для пельменей фарш,
Наемся, выпью, спать пойду,
А завтра дело я найду.
Надену куртку, не пальто —
Пойду электриком в сельпо.

— Да это же стихи! — воскликнул осенённый Сеня.
Записав эти строки в свободные страницы общей тетради по политзанятиям, Семён выпил ещё сто граммов водки, закусывать не стал, а задумался над последней строчкой. Ещё лет двадцать назад, когда служил в Забайкалье, он со взводом солдат ездил помогать колхозникам копать картошку и прочёл на доске объявлений у правления колхоза: «В сельпо требуется электрик». Видимо, при напряжении мозговых извилин наружу полезли у отставного майора не только дремавшие доселе рифмы, но и дальние воспоминания. В городе-спутнике краевого центра никакого сельпо не было. Школа, детский сад, баня, несколько магазинов, котельная, здание местной администрации — вот что было в городке, кроме жилых домов-пятиэтажек.
Семён зачеркнул последнюю строку и стал думать, с чем же срифмовать «пальто». В голову лезла всякая ерунда типа: «манто», «винтом». «Так не получится»,— решил бывший военный и зачеркнул предпоследнюю строку.
«А может, мне точно пойти электриком? Ведь я связист, справлюсь. Тестер, плоскогубцы, отвёртка у меня есть. Провод медный, метров пятнадцать…» Семён сразу исключил из списка предприятий баню и магазины и стал сосредотачиваться на школе, детсаде, администрации. «В котельную тоже можно»,— покачал утвердительно головой он.
Неоконченное стихотворное произведение, однако, его не отпускало.
«Что же мне надеть, чтобы в рифму было? — всё глубже и глубже задумывался Сеня.— А может, ничего надевать не надо? Но я же раздетым на работу не пойду…»
В конце концов, бывший майор убедил себя, что можно не писать о том, во что он будет одет, когда пойдёт устраиваться на работу. Решив немного сменить направление стихотворения, он, чуть подумав, написал следующее:

Поцелую утром Тамарку
И пойду работать в кочегарку!

Тамаркой — Тамарой — звали его жену, и Семён решил закончить своё первое в жизни рифмованное произведение на семейной ноте.
На следующей неделе Семён Котёлкин действительно устроился электриком в котельную города-спутника краевого центра, и хандра отступила. О рифмованных строках в недописанной общей тетрадке для политзанятий он, казалось, забыл. Но…
Но тот, кто хоть однажды сознательно (со-зна-тель-но!) пробовал рифмовать, знает, что болезнь эта заразительная и хроническая. Редко кто от неё излечивался, а заболевший ею в зрелые годы человек практически неизлечим. Бацилла стихосочинительства, вселившаяся в Семёна Котёлкина после парада в краевом центре, таилась недолго. В первый же выходной от работы день когда-то майор-связист, а теперь электрик котельной Котёлкин, встав рано утром, как бы случайно уронил с полочки общую тетрадку со своими записями. Тетрадка упала ему под ноги. Он наклонился, подхватил её, но вместо того, чтобы снова положить на полочку, сам не зная почему, раскрыл. Конечно же, он раскрыл её именно в том месте, где записывал недавно слова в рифму.
Перечитав написанное им же, Семён присел за стол, и… дальнейшая судьба его была предрешена.
За пять следующих дней майор-электрик исписал рифмованными строчками двадцать четыре страницы в общей тетради, посвятив их жене, сыну, дочери, сестре — по одному, шурину — два, родителям (отцу и матери) — тоже по два, воспоминаниям о своём детстве — два, о своей службе в армии — четыре, о своей новой работе в котельной — шесть. И ещё одно стихотворение оставалось незаконченным и заканчиваться никак не хотело, хотя оно одно оказалось длиннее всех и заняло почти две страницы. Это было стихотворение о тёще. Сначала Сеня не думал посвящать стихи матери своей жены, но Тамара, послушав дифирамбы в свой адрес и в адрес своего брата, не давая оценку творчеству мужа, спросила:
— А про мою маму напишешь?
И Сеня засел за «Тамарину маму». Засесть-то засел, но прежде, чем написал хотя бы две строки, потратил столько энергии, сколько, наверное, не тратил на размотку сорока метров алюминиевого провода со здоровой бобины, что стояла в положении «на попа» в подсобке кочегарки.
Вначале ничего, как только «мама дорогая», в голову ему не шло.

Мама дорогая,
Милая, родная.

Семён даже ночь не спал. Чтобы уйти от крутящихся в мозгу этих двух строк, он принял горячий, а потом и холодный душ, пил огуречный рассол, сосал леденцы, ел всухомятку печенье «Привет» пятилетней давности, что осталось ещё от его армейского пайка, выходил курить на балкон. Вон там-то, на балконе, глядя из своего города-спутника на светящиеся высотки родного краевого центра, он и придумал совсем другие строки, уйдя от заклятья тех двух.
«Тёща, друг,— помоги!»,— вспомнил он слова некогда популярной песни, обращаясь мысленно к матери жены, что спокойно спала в ту ночь на диване в их зале, заливаясь мелодично-прерывистым храпом.

Мать жены мне — мать родная,
Может быть, ещё родней.
Днями скромная такая,
А ночами — соловей.
Мы послушаем немного,
И нам сразу веселей.
Спим с улыбкой до утра:
Я, жена и детвора!

Это было только началом. А дальше рука не успевала за авторучкой, и Сеня в течение короткого времени составил в рифму рассказ о том, как его тёща готовит, стряпает и солит рыбу. Сделал он акцент и на любимом им гороховом супе, который у матери жены получался особенно удачно. Но, написав обо всём этом, Семён остановился, не зная, как закончить. В концовке рука нового поэта снова дала сбой. Стихотворение, по его мнению, осталось незаконченным.
Слушая утром сочинённые мужем строки «про маму», Тамара согласно кивала в такт рифмам и говорила:
— Правильно, правильно. И про рыбу, и про суп… Ты только добавь, что она ещё любит к нам в гости приезжать…
Семён согласно кивнул, и его снова осенило: он понял, как закончит стихотворение про тёщу — построит сюжет на ожидании. Как будто всё его семейство в один воскресный день ожидает приезда застрявшей в автомобильных заторах краевого центра Тамариной матери, размышляет о её кулинарных талантах и душевных качествах, гадая, что с собой везёт им дорогой и любимый всеми человек.
Так Семён и сделал, прочитав потом своё творение за общим столом под общее одобрение, за что был награждён сияющей тёщей поцелуем в правую щёку.
Не осталось незамеченным творчество начинающего поэта Котёлкина и в котельной. Да он и сам горел нетерпением поделиться рифмами с кем-нибудь из рабочих и служащих кочегарки. Сначала прочёл стихи о котельной мастеру, потом нормировщице и бригаде слесарей.
— А ты бы в литературное объединение сходил, там показал,— дал ему совет старший кочегар, когда Сеня продекламировал ему про тёщу.— Они по вторникам вечерами в библиотеке собираются. Из краевого центра к ним настоящий писатель специально приезжает, консультирует таких вот, как ты, начинающих поэтов.
В ближайший же вторник Семён Котёлкин пошёл в библиотеку. Как бывший военный, он рассчитал, что нужно туда придти заранее, хотя бы на полчаса, чтобы застать как можно меньше народу и успеть представиться руководителю. Расчёт был правильным. И руководителя он узнал сразу. Небольшого роста мужик возрастом под пятьдесят во френче и картузе. Таких в городе-спутнике Семён не видел, да и вообще не видел нигде. Интуиция его не подвела. Как человек решительный, он подошёл полустроевой походкой к человеку, раскладывающему на рабочем столе книжки и тетрадки, и, чуть приглушая командный голос, представился.
— Я хотел вам свои стихи показать! — сказал Семён восторженно, когда руководитель начинающих поэтов обратил на него внимание.
— Что ж, покажите,— согласился руководитель.
И Сеня положил в раскрытом виде перед мужиком во френче свою тетрадку по политзанятиям.
Руководитель не стал откладывать, присел и начал читать.
По мере погружения в Сенины строки настоящий писатель то и дело выплывал, бросал взгляд на стоящего по стойке «смирно» перед ним начинающего поэта и снова опускал глаза в тетрадку.
— А вы стихи других поэтов читаете? — закончив читать, спросил Семёна руководитель.
Семён не ожидал такого вопроса, а потому растерялся и промедлил с ответом.
— Ну, Есенина, например, Рубцова, Евтушенко, Ставера?
— Да, знаете, сейчас просто некогда читать,— Семён решил: ему нельзя отмалчиваться и нужно в этом случае отвечать быстро, по-военному.— Я в котельной днём работаю, а вечером как приду — сразу к тетрадке, даже поесть некогда… Тамарка ругается, а я чаю попью — и за стихи…
Руководитель вздохнул тяжело, даже как-то грузно, снял картуз, положил на стол и продолжил допрос:
— А про такие слова, как «метафора», «эпитет», «твёрдые формы стихосложения», слышали когда-нибудь?
— Если честно, то нет! — отчеканил быстро и громко отставной майор Котёлкин, отмечая про себя, что народ в зале собирается, а некоторые уже становятся за ним в очередь, тоже хотят побеседовать с писателем-руководителем до начала занятий.
— Ну ладно,— снова вздохнул писатель-руководитель.— Как я понял, вы собираетесь постоянно посещать наши занятия? Если да, то присаживайтесь где-нибудь, поработаем и с вами. Может, что и получится…
Семён уселся между двумя мужчинами примерно его возраста. Один, в очках, длинноволосый, по имени Володя, сразу попросил у него тетрадку и, быстро пролистав её, быстро вернул, сказав при этом:
— Ну, тут ещё пахать и пахать…
— Можно? — перехватил тетрадь второй член литературного объединения, белобородый Валерий.
Он тоже шустро прошёлся по страницам и сделал свой вывод:
— Тут ещё выкорчёвывать и сеять надо, пока одни сорняки.
Семён промолчал, чувствуя себя неловким новичком среди зубров, понимающих толк в поэзии.
Занятие началось: мужчины и женщины разного возраста, от школьников до седовласых, вставали поочерёдно и читали свои стихи. Сеня был поражён, когда на хорошие, на его взгляд, строки сразу после того, как автор заканчивал читать, начиналась массированная атака. Его соседи, длинноволосый и белобородый, как и некоторые другие, сразу же тянули руки вверх, и когда руководитель кивком разрешал им, по очереди соскакивали с мест и, обращаясь к авторам, начинали разнос строк, рифм и целых стихотворений. Причём разносили всех подряд стихотворцев, несмотря на их возраст, пол и седины.
От Володи с Валерием Семён узнал, что рифмы, оказывается, могут хромать, бывают бедными, простоватыми, затасканными и заигранными, а такие, как «любовь — кровь — морковь — свекровь» и «розы — слёзы — берёзы — морозы», считаются банальными и недопустимыми для поэтов, посещающих литературные занятия.
После того как разгорячённые критики садились на место, слово брал руководитель. Как понял Семён, писатель больше старался успокоить критикуемых, говоря вначале, что он согласен с замечаниями критиков, но, по его мнению, критикуемый сочинитель за последнее время всё-таки подрос как автор, прогресс его в творчестве заметен, и ему надо продолжать трудиться, учтя все замечания товарищей.
Сеня свои опусы читать на первом занятии не рискнул. Да его, казалось, никто и не замечал, все старались как можно скорее выдать своё, получить порцию замечаний и сесть после публичной порки на место с облегчением, что всё позади. Досталось, но не сильно, и длинноволосому с белобородым. На взгляд Семёна, его соседи прочли какие-то уж сильно замудрённые стихи. Длинноволосый сравнивал себя со звуком скрипки, утренней росой и горбушей, отметавшей икру, а белобородый читал о девушке, называя её взгляд рентгеновским, губы — красносмородиновыми, причёску — рябиновой, а походку — метеличной.
Из сидевших в зале сделать им замечания никто не рискнул, высказался только руководитель, посоветовав больше и внимательнее читать классиков.
Читать классиков посоветовал он и Семёну, когда тот подошёл сказать ему «до свидания».
По пути домой Сеня зашёл в магазин смешанных товаров, прошёл к книжному отделу и приобрёл в личное пользование сборнички Пушкина и Есенина, а заодно купил и тоненькую красную книжечку поэта Ставера под названием «Розовый ветер».
Дома Сеня от обильного Тамариного ужина отказался, попил чаю и пошёл в угол гостиной, уселся ближе к балкону и стал поочерёдно перелистывать купленные книжки. Как ни старался начинающий поэт, ничего необычного в стихах маститых Александра Сергеевича, Сергея Александровича и Сергея Петровича он не нашёл. Строки как строки, рифмы как рифмы. У него, Семёна Павловича Котёлкина, ведь тоже строки и рифмы. «В чём разница? Почему их стихи считаются классикой литературы, а мои и в расчёт не хотят брать даже поэты из маленького города-спутника?»
За таким размышлением над фактом из жизни и застала его приехавшая снова из краевого центра с ночевой тёща.
— Опять стихи клепаешь? — спросила она, казалось, не замечающего её пригорюнившегося зятя.
Когда мать Тамары втащила всех на кухню и угостила привезённым ею и ею же стряпанным рыбным пирогом, размягчённый от рыбного и мучного, выпивший четыре кружки чаю зять её Семён рассказал о своём знакомстве с литературным объединением города-спутника и поделился мыслями о роли поэзии в его жизни и его месте в этой самой поэзии.
Вот тогда-то впервые из уст тёщи и услышал Семён о себе…
Выслушав зятя и выпроводив из кухни попробовавших бабушкиного пирога внуков, тёща закрыла дверь и сказала Семёну и Тамаре тихо, вполголоса:
— Я знаю, в чём дело…
— В чём? — в один голос спросили замершие Семён и Тамара.
— Дело в том,— продолжала почти шептать Тамарина мать,— что это у тебя, Сенька, в смысле как поэта, жизнь вот эта — подготовительная!
— Как подготовительная? — снова спросили вместе муж с женой.
При этом Тамара подумала о самом худшем, а Сеня вспомнил, что мать жены увлеклась недавно чтением то ли эзотерических, то ли мистических брошюрок, о чём не один раз уже говорила им мимоходом.
— Ну, скажете, мама! — улыбнулся, вспомнив про это, Семён.
— Да вот и скажу,— забыв об осторожности и внуках, повысила голос тёща на ухмылку зятя.— Скажу, что поэтом тебе в этой жизни не быть! Ты только вышел на путь следующей твоей жизни. Сейчас помучаешься, усмешек натерпишься, зато в следующей жизни, при следующем перевоплощении, ты будешь известным и почитаемым поэтом. Тебя все признают. Может, даже и в эти самые классики запишут.
Сеня встал из-за стола, широко улыбнулся, махнул рукой и вышел из кухни.
Семён не принял близко слова матери жены, списав её догадку на умопомрачение пожилой женщины, увлёкшейся сомнительной литературой.
«Лучше бы кулинарные книжки больше читала, пироги стряпала да супы варила»,— только и подумал Семён после разговора на кухне.
Он продолжал ходить по вторникам на литературные занятия. Стихи писал по два-три, а то и по пять в день, записывая их в ту же тетрадь, но дома уже на суд жены и тёщи выносил написанное всё реже. Не читал он их по-прежнему и на занятиях. Выжидал подходящего, по его мнению, момента. Зато внимательно прислушивался к читающим, делая пометки в специально купленном блокнотике после замечаний, высказанных в адрес авторов длинноволосым и белобородым, занося туда цитаты руководителя из классической литературы и некоторые понравившиеся Семёну мысли самого писателя. Интересовался он и выпущенными авторами новыми книжками их стихотворений. Одна из них — длинноволосого Володи — ему понравилась по оформлению. Семён записал адрес типографии и в середине недели, отпросившись до обеда с работы у мастера котельной, поехал в краевой центр и отыскал там типографию с названием «Многоцвет».
Молодой директор типографии встретил его с улыбкой и, выслушав посетителя, предложил ему на выбор несколько вариантов издания его книги стихов: по тиражу, количеству страниц, оформлению. Семён тут же рассмотрел варианты и, решив не откладывать дела, спросил улыбчивого директора «Многоцвета», сможет ли он рассчитаться с ним за два раза.
— Вполне,— сказал директор, озарив посетителя ещё более широкой улыбкой.— Название для книжки придумали?
— Придумал,— кивнул Семён.— Назову просто: «Обо мне и о других».
— Хорошо,— не меняя выражения лица, согласился хозяин типографии, и заказчик тут же подписал с ним договор, заплатив начальную сумму.
А через месяц, в очередной вторник, Семён, прихватив с собой Тамару и четыре хозяйственных сумки, пришёл в библиотеку города-спутника за три часа до начала литературных занятий. Разложив на столы свои красочные книжечки (каждому члену литобъединения по одной и три руководителю), Семён, с одобрения библиотекарей, при их помощи и помощи Тамары выставил у стола с розеткой два электрочайника, набор пластиковых одноразовых стаканчиков и тарелочек, черёмуховый пирог размером со стандартный квадратный поднос, стряпанный тёщей. Сверху пирога матерью Тамары была выложена ломаным печеньем «Привет» надпись, придуманная Семёном: «Всем от меня». Ещё один поднос, круглой формы, был горкой наполнен бутербродами с колбасой и сыром.
Семёну удалось своим поступком, по словам одной из библиотекарш, «шокировать членов литературного объединения и вызвать удивление руководителя». Руководитель ничего не имел против чаепития и разрешил провести его в начале занятий, понимая, что план в этот раз придётся скорректировать. Члены же литобъединения с радостью наливали кипяток в стаканы с чайными пакетиками, брали бутерброды и, усаживаясь на свои места, не отрываясь от чаепития, начинали листать книжку Семёна.
Первым нового автора поздравил длинноволосый Володя. Сняв очки, он пожал Сене руку, сказав при этом:
— Я ещё не читал, не смотрел толком, не знаю, что ты там напечатал, но всё равно поздравляю. Издать книжку — это поступок.
Пожал руку Семёну и белобородый Валера.
— Посмотрю дома, почитаю…— покачивал головой он.
Пообещал посмотреть внимательно книжечку дома и писатель-руководитель, призвав всех последовать этому же и на следующем занятии «кратко, по-деловому, высказаться о содержимом книжки Семёна Котёлкина».
Организованное Семёном чаепитие понравилось всем, и белобородый Валерий предложил заканчивать такими посиделками каждое занятие.
— Если, конечно, библиотека и вы не против,— посмотрев сначала на сидевших в сторонке работников библиотеки, а затем на руководителя литобъединения, сказал в заключение белобородый.
— Мы не против, что вы, не против…— заговорили библиотекарши.— Это даже хорошо, когда после разборов на занятиях все продолжат беседы уже в непринуждённой обстановке.
— И я не против,— согласился руководитель.— Только нам надо ответственного за это дело назначить. Я предлагаю Семёна Котёлкина, у него опыт уже есть…
Все поддержали кандидатуру Семёна на новую должность в литобъединении, и когда тот дал согласие, Валерий посоветовал ему завести тетрадь и записывать туда фамилии тех, кто будет сдавать ему деньги на застолье.
Так Семён стал главным внелитературным организатором в литературном объединении города-спутника краевого центра. Должность он эту принял с радостью и с желанием взялся за дело: уже в следующий вторник принёс стряпанный тёщей пирог, на этот раз начинённый малиновым вареньем.
На это занятие Семён шёл с улыбкой, с улыбкой встречал он и каждого пришедшего в библиотеку члена литобъединения, хотя знал, что от многих ему сегодня достанется за стихи, напечатанные в его книжке.
И ему действительно досталось и от длинноволосого Володи, и от белобородого Валерия, и от отличницы Сазоновой, и от зашедшей на чаёк, редко бывающей на занятиях поэтессы Раевич. Но Семён на критику не расстроился. Он примерно так и рассчитывал: бить его не будут только самые скромные, те, кто сам недавно ходит в литобъединение. Он сидел на разборе своих стихов, спокойно перенося нелицеприятные слова, кивал головой в такт замечаниям и делал время от времени записи в блокнот. Высказал своё мнение о книжке и руководитель, посоветовав Семёну поработать в твёрдых формах, начиная с сонетов.
Удивил он Семёна уже на чаепитии, когда подсел рядом с ним и негромко вдруг произнёс, отвечая на Сенины вопросы о творчестве:
— У меня такое чувство, Семён, что вы обязательно станете писателем, поэтом, если более точно, но не сейчас.
— А когда? — замер Сеня, ожидая от писателя-руководителя открытия тайны его будущего.
— Наверное, в следующей жизни,— быстро сказал писатель как бы в шутку, стараясь при этом улыбнуться, но Сеня заметил: глаза руководителя оставались грустными.
Писатель тут же поспешил сменить тему, посоветовав Семёну попробовать написать рассказ.
— Может, вы раскроетесь в прозе как литератор,— предположил он.
— Хорошо, попробую,— согласился Сеня, но высказанная ранее писателем-руководителем догадка уже не давала ему покоя.
Семён был потрясён! Руководитель сказал ему точно такие же слова, что и мать Тамары! Один в один!
После окончания чаепития, когда все разошлись, Семён спросил у библиотекарей: не знают ли они, где живёт руководитель литобъединения. Те раскрыли журнал записей и сообщили домашний адрес писателя, адрес его электронной почты и номер его домашнего телефона.
Писатель жил на левом берегу краевого центра, в Северном районе, и знакомство его с тёщей Семёна, жившей на правобережье, в промышленной зоне, было маловероятным.
Мысль о том, что Тамарина мать могла встретиться с ним в библиотеке, отпала сразу: руководитель приезжал только по вторникам, приходил в библиотеку после того, как Семён был уже там, а уходил до того, как Сеня собирался домой.
На всякий случай Семён, как бы мимоходом, всё же задал вопрос тёще: не знает ли она писателя такого-то?
— Астафьева знаю, Черкасова знаю, читала…— немного задумавшись, ответила мать жены.— Про Сартакова слышала, был такой у нас писатель-сибиряк… А как ты говоришь, о таком не слышала даже и не читала… А что, хорошо пишет?
— Да нормально,— ¬сказал Сеня, стараясь не вызвать подозрения у тёщи.— Я вам его книжку принесу, почитаете…
Мысль о том, что руководитель и мать его жены вошли в сговор, Семён, хорошо поразмыслив, отверг дня через два после зародившегося подозрения.
«Допустим даже, что они и встретились, и поговорили, предположим, что тёща высказала ему свою гипотезу, но навряд ли уважаемый писатель, на всё имеющий своё суждение, быстро согласился с её версией. Нет, он не такой. Это его собственная догадка. И её тоже. Они самостоятельно, каждый сам, вдали друг от друга, пришли к одинаковому заключению,— сделал вывод Семён и ещё больше ужаснулся.— Значит…»
Что это значит, Семён так и не сформулировал тогда для себя. Решив, что самое лучшее для него — сесть за сочинительство, он после ужина раскрыл тетрадь и попробовал начать рассказ, вспомнив забавный случай из армейской жизни. И даже было начал, написав несколько предложений. Но, перечитав, остался разочарованным, заметив в каждом из предложений очевидные повторы. Слова «был» и «было» будто бы приросли к его мыслям и повторялись, чередуясь, в каждом предложении по два, а то и по три раза. Семён попробовал исправить, даже вычёркивал их из текста, но без них мысль терялась совсем, а заменить их оказалось непросто.
«Просто нечем!» — подумал Семён, сделав новое для себя открытие: оказывается, прозу писать совсем не просто, как кажется, а даже сложнее, чем стихи. Он попробовал перестроить текст, начать по-другому, но тут к нему прицепилась новая парочка слов: «стал» и «стало». И без них оказалось сложно обойтись, а заменить их Семён не придумал чем. Раздосадованный, он зачеркнул написанное крест-накрест и перевернул листок.
Начиная с чистого листа, он тут же с лёгкостью сочинил пару четверостиший и незаметно для себя, просидев почти до двух часов ночи, записал в тетрадь несколько новых стихотворений.
Утром, перечитав написанное, Семён остался довольным своим ночным трудом, определив жанры, в которых работал, как философский и лирический.
С хорошим настроением он выпил кофе и пошёл на работу в котельную, по пути читая про себя понравившиеся ему собственные строки нового стихотворения:

Коль пришёл в эту жизнь,
То живи и держись.
Крепко стой на ногах,
Не вздыхай: «Ох!» и «Ах!»
Не ищи лёгкий путь,
Не старайся свернуть,
А иди прямо лишь —
И тогда устоишь!

Семён понял, что он поэт, кто бы что там ни говорил. Он поэт этой, а не следующей жизни, и никакой противной его нутру прозой он заниматься не станет. Не будет больше мучиться над рассказами.
«Буду писать стихи каждый день и назло всем читать их на занятиях. А они там пусть критикуют-закритикуются, если заняться больше нечем. И книжки я буду издавать! Вот так!»
Семён улыбнулся своим мыслям, представил себя весело читающим стихи на занятиях, лица критиков: длинноволосого Володи, белобородого Валерия, отличницы Сазоновой, зашедшей на чай поэтессы Раевич, покачивающего головой и дающего ему советы руководителя,— и подумал о том, что попросит тёщу постряпать к следующему вторнику, на следующее занятие литературного объединения пирог с грибами. С маслятами, что стоят у него в холодильнике солёными в трёхлитровой банке. Их он собирал сам в сосновом бору Академгородка, где познакомился с одним хорошим человеком, называющим себя оператором грибной волны.

Красноярск, 18 февраля — 8 июня 2014

© Сергей Кузичкин, 2014
Дата публикации: 16.09.2014 11:41:17
Просмотров: 2544

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.