Точка памяти -- Ураза-байрам

Виталий Семенов

Форма: Рассказ
Жанр: Драматургия
Объём: 18927 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Точка памяти – Ураза-байрам
Наша единственная национальность – человек.
Г. Уэллс

До Киевского Алексей Иванович ехать поленился и, даже зная, что народу будет много и придется стоять большую часть пути, сел в родном Очаково. Да и то сказать, пока до вокзала, пока сквозь вокзальную толпу к кассам проберешься, потом опять мимо своей станции, уж лучше рядом с домом в электричку сесть. Багажа никакого, постоит малость, не развалится.
Алексей Иванович войдя в вагон, понял, что зря поленился проехать до начальной станции, народу тьма. Кое-как протиснувшись к переднему ряду сидений, он оказался в окружении молодых людей в тюбетейках. Узбеки, их язык, знакомый ферганский выговор.
–– Садитесь, – сразу же предложили ему, и один из парней встал, уступая место пожилому пассажиру.
–– Рахмат (спасибо), – ответил Алексей Иванович, и они перешли на узбекский.
Узбеки, молодые ребята, а кто же еще может уступить место в общественном транспорте Москвы, только среднеазиатские работяги, недавно приехавшие в центр России и еще не стремящиеся стать москвичами. Они ехали с Киевского и уже уступили место четверым пожилым гражданам. Алексей Иванович был пятым, последнее шестое место в ряду было занято молодым человеком, также в тюбетейке. Рядом с ним стоял малыш лет четырех. Ребенок сидеть не хотел, ему хотелось поиграть, но места было совсем мало и мальчику приходилось лишь стоять рядом с отцом и разглядывать пассажиров.
Алексей Иванович поблагодарив ребят, узнал, что едут они из мечети, ведь сегодня большой мусульманский праздник Ураза-байрам. А мальчика зовут Алишер, и едет он не с отцом, а с родным дядей Алимджоном. А родители у Алишера погибли во время майских событий в Андижане, да там прямо война была, сотни жертв. Нет, он не сирота, хотя и нет родителей, но у него полно родственников и без заботы ребенок не останется. Вот сейчас Алимджон ездил за ребенком на родину, тот у бабушки был, и везет маленького Алишера в свою семью, в Обнинск, там пока живут. В мечеть зашли, а там земляки, тоже из Андижана, встретились.
И, наконец, молодые люди поинтересовались, откуда Алексей Иванович так хорошо знает узбекский, ведь сам он русский? Откуда? Из детства, проведенного в Андижане. Он трехлетним ребенком без родителей оказался в Андижане среди прочих эвакуированных детей, это было в сорок втором. Там он вырос, и да, не имея родителей и вообще каких-либо родственников, сиротой себя не чувствовал, его усыновил дедушка Юлдаш. Юлдаш-бобо заменил ребенку и отца и мать, и остальные полмира. И проведенные рядом с ним тринадцать лет сделали из маленького тогда Леши человека и мужчину. В пятьдесят пятом Юлдаш-бобо умер, а Алексей Иванович уехал в Оренбургскую область на освоение целины. В Андижане был потом еще несколько раз, последний раз в девяностом и после той поездки решил больше не ездить. Да, все так, подробно объяснять ничего не надо, эти узбекские ребята хоть и молоды, но прекрасно знают и про военную эвакуацию и про тысячи усыновленных узбеками сирот войны.
А про взрыв безумия в начале-середине девяностых, наверное, и сами помнят. Когда насиженные, а для большинства и родные места были вынуждены покинуть миллионы людей. Месхетинцы, корейцы, евреи, татары, армяне, немцы и, наконец, очередь дошла до русских. Срывались семьями, кланами, поселками и кварталами, целыми народами, зачастую бросая дома и квартиры, забирая из всего нажитого за десятилетия скарба, лишь то, что можно унести в руках. Что с вами случилось, узбеки? Вы стали лучше жить, изгнав соседей? Нет, но и этого было мало, изгнав нацменьшинства, узбеки стали изгонять за пределы своих госграниц киргизов, киргизы узбеков, узбеки таджиков, туркмены узбеков. Веками жившие вместе и чересполосно народы стали вгонять друг друга в границы, нарезанные когда-то большевиками по своему, понятному только им разумению. Распад империи, это, конечно, объективный и закономерный процесс, но происходит он всегда за счет тягот населения.
Алексей Иванович долго не мог поверить, что из его родного Андижана, из доброй, гостеприимной Ферганской долины узбеки изгоняют всех неузбеков. Быть не может, но вот, оказывается, может, даже очень может. Конечно, с уродством национализма он встречался и в детстве. Пара соседских мальчишек пробовала обзывать русского Алешу свиноедом, но прознав про то, Юлдаш-бобо поговорил с их родителями, и ребятам пришлось извиняться. Так было тогда, в сороковых, в пятидесятых. А теперь узбеки, изгнав соседей, вынуждены ездить на заработки все к тем же соседям. И где здравый смысл? Ничего этого Алексей Иванович, конечно, не высказал своим попутчикам, и так знают. Печально, обидно.
На следующей станции зашло еще несколько человек, среди прочих, одноногий инвалид на костылях. Алексей Иванович, сидевший с краю, хотел уступить ему место, но его опередил находившийся напротив Алимджон, он встал, а маленького Алишера прижал к своим ногам. Алексей Иванович поманил малыша руками и усадил к себе на колени.
- Странно, - сказал Алимджон, - Ребенок ни к кому из чужих не идет, а еще он после гибели родителей не разговаривает.
- Значит я не чужой, пусть сидит, ехать далеко.
На следующей станции зашли еще люди и, впуская их, ребятам узбекам пришлось пройти дальше к середине вагона. Маленький Алишер посмотрел было на отошедшего дядю Алимджона, потом на Алексея Ивановича и успокоился. За окном ничего интересного не было, сидящих рядом пассажиров молчаливый ребенок уже рассмотрел, заскучал, постепенно, еще борясь со сном, стал смыкать глаза, прислонился к плечу Алексея Ивановича и, наконец, заснул.
Спи, малыш, спи. Вот так же бывало, и маленький Леша засыпал на руках у дедушки Юлдаша. Как давно это было, целая вечность прошла, а помнится все до мельчайших подробностей. Только, пожалуй, воспоминания о далеком детстве могут нести с собой столько чувств и красок. Вся гамма цветов, запахов, звуков и вкусов складывается в каком-то особом, присущем лишь той точке памяти сочетании, которая врезается в твои воспоминания навсегда. А почему запоминается именно этот момент, зачастую и вовсе не понятно. Вроде ничего, что должно бы повлиять на твою жизнь тогда не происходило, но с возрастом, а чем старше, тем чаще, человек мысленно возвращается к этим точкам детства, так глубоко и ярко засевшим в его памяти.
Точки памяти, так их называл про себя Алексей Иванович, они бывают светлые и темные. Точки счастья и несчастья. Точки несчастья, это точки попадания в катастрофы. На всю жизнь запомнилось, то крайнее недоумение, просто «вскипание» мозга, когда спокойно проезжая перекресток, ты вдруг слышишь непонятный грохот и видишь прямо внутри своей машины, светящие на тебя фары чужого автомобиля, и только потом появляется физическая боль. Это когда в аварию попал, или когда на заводе взрыв газа был и все открытые участки тела - лицо, шея, руки - сразу же лишились верхнего слоя кожи. В один ослепительный и оглушительный миг, долю секунды, которую память может разложить во всех подробностях на части. Но это все про темные точки, которые ты помнишь, очень ярко помнишь, но вспоминать не хочешь. И хранятся такие точки памяти хоть и на ближних полках, но лишь как напоминание, о том чего надо бояться, чтобы подобные катастрофы не повторялись, и телу не пришлось опять страдать. Сюда не хочется возвращаться. А хочется туда, где тебе было хорошо, в точки счастья. Стареющий мозг, теряющий интерес и радость от очередного текущего дня, пытается снова и снова вернуть своего хозяина в то время, когда все было интересно, колоритно, все было внове, впервые, и само время казалось безразмерным из-за насыщенности событиями. В ранее детство.
Алексей Иванович посмотрел на спящего малыша, улыбнувшись, кивнул стоящему уже в середине вагона Алимджону: «Все в порядке», и сам прикрыл веки. Нет, спать совсем не хочется, просто так лучше вспоминается. Пожилой человек иногда подпитывается энергией из своего детства, вспоминая о нем.
Первым воспоминанием из детства Алексея Ивановича были родители. Совсем не запомнились ни их лица, ни голоса. Ничего точного и достоверного, лишь теплое, светлое пятно где-то в самых истоках сознания. Маленький Леша сидит у мамы на коленях, а она разговаривает с папой. И все, больше ничего не запомнилось, лишь свет и теплое счастье, идущее от этой первой и самой слабо ощутимой точки памяти.
Второй точкой был его приезд в Андижан. Очень хорошо запомнился тот ужас, который охватил Лешу, когда он еще в вагоне услышал нерусскую речь. Не русские, значит фашисты, значит надо прятаться, так крепко накрепко вдолбили ребенку сироте, эвакуируемому из прифронтового города. И Леша прятался, он залез в кучу каких-то тюков и чемоданов. А его вытаскивали оттуда и говорили уже по-русски, и руки у той женщины были мягкие, добрые и улыбалась она по-доброму, по-настоящему. А в памяти помимо этих деталей осталось чувство огромного облегчения, испытанного от того, что он попал все же не к фашистам, а эти люди хоть и говорят иногда не по-русски, но бояться их не надо, они добрые, они помогут.
Как потом, уже постарше, Алеша узнал, в поезд, идущий до Андижана его и еще нескольких детей посадили в каком-то поле, их пересадили из остатков разбомбленного предыдущего эшелона с эвакуируемыми. Ни откуда шел тот состав, ни кто были его родители и как их звали, никто не знал. Просто среди жути и хаоса, в ожидании очередного налета юнкерсов, беспризорных детей совали в вагоны подошедшего эвакопоезда. Куда угодно, лишь бы выжили. В Андижане, у трехлетнего тогда Алеши, смогли узнать только его имя и фамилию, благо легко произносимую для ребенка – Сомов. Ни имен родителей, ни своего отчества, ни в каком городе проживал замученный тяготами и ужасами войны ребенок сказать не смог. Так и записали: Алексей (раз русский, значит) Иванович Сомов, рожденный в (скорее всего) в 1939 году 1 мая (на следующий день праздник Первомая вся воюющая страна отмечала), в г. Андижан Уз ССР. Месяц он пробыл в каком-то детдоме, а потом его дедушка Юлдаш к себе забрал. Это все Юлдаш-бобо позднее и рассказал подрастающему Алексею.
Пожилой Юлдаш работал помощником по хозяйству у некого Ташкенбаева, занимавшего пост не-то начальника всего общепита, не-то всех магазинов, а может и того и другого в городе Андижан. Товарищ Ташкенбаев, благодаря своему высокому посту имел двухэтажный дом, с садом и бахчой, трех жен, кучу детей и ослика. Всю работу по дому выполняли его жены, заодно растившие детей вечно занятого руководителя, а вот все, что росло на участке, ослик и еще масса обязанностей были закреплены за, жившим по соседству, Юлдаш-бобо. Маленький Леша тоже частенько бывал на территории Ташкенбаева, казавшейся тогда огромной и сказочно богатой, он помогал дедушке и играл с детьми большого человека. И в памяти не осталось ни единой обиды на Ташкенбаева, его жен или детей. Алешу там приняли очень хорошо и зачастую делились своим немалым по тем временам материальным достатком. Несмотря на ужасающие времена и условия, все как-то умудрялись жить мирно и даже счастливо.
Воспоминания Алексея Ивановича прервал контролер, за ним шел наряд милиции. Два молодых сержанта осматривали пассажиров, оценивающе оглядывали их багаж. Особенно придирчивы они были к людям в тюбетейках. У всех проверили и билеты и паспорта и еще какие-то справки и в сумки заглянули. Ни к чему так и не придравшись, прошли в следующий вагон. После их ухода, стоявший в середине вагона Алимджон, засунул документы обратно в висевшую на плече небольшую сумочку и, улыбаясь, вопросительно кивнул Алексею Ивановичу: «Спит?». «Спит», –утвердительно кивнул в ответ Алексей Иванович. Спит Алишерчик, намаялся, устал от чужих людей и дороги. Сколько ему, чернявому малышу, пятый год, наверное?
Где-то из этого же возраста было и самое яркое, самое чистое и сильное воспоминание из детства Алексея Ивановича. Его самая объемная светлая точка памяти, к которой он все чаще в последние годы возвращался, просматривая и смакуя каждый штрих своих ощущений.
Это был день Уразы-байрама. Дедушка Юлдаш заходит в их убогий, но до боли родной домишко, где сидит за маленьким самодельным столиком Леша. На дедушке праздничная тюбетейка, золотисто-зеленая с ярко синими узорами. Он пришел от Ташкенбаева и принес, нет, не подарки – сокровища. Настоящую школьную тетрадь в линейку и настоящие цветные карандаши. Карандаши шести цветов, восковые, яркие и пахучие, и это все Алеше! Разве может быть счастье сильней, чем в тот миг? Товарищ Ташкенбаев, занимающий высокий пост и посещающий партсобрания, конечно, не имел права ходить в мечеть или совершать прилюдно намаз, но по доброй мусульманской традиции в дни больших исламских праздников делился с малоимущими своим честно заработанным, вернее ниспосланным Аллахом богатством. Он раздавал соседям и знакомым угощения и небольшие подарки. Деду Юлдашу он дал пару свежеиспеченных узбекских лепешек, килограмм баранины и тетрадку с восковыми карандашами для Алеши.
Ураза-байрам это счастье, самое большое и чистое счастье! Так и осталось в памяти: запах варящегося, умопомрачительно пахнущего настоящего мяса и свежеиспеченных лепешек, запах карандашей, скрипящих по линованной бумаге, ярко синие узоры на тюбетейке Юлдаш-бобо, и его негромкий старческий голос, объясняющий, почему танки нельзя рисовать красными: фашисты увидят и убьют Алешу-танкиста. Но ведь так хочется сделать танк красным, как звездочка на каске солдата с плаката, как наше знамя, как вся наша Красная армия. Но дедушка никак не соглашается, за Алешу-танкиста переживает: «Если убьют, как же я без тебя останусь?», а сам хлопковые свечи зажигает и молитву непонятно читает. Юлдаш Низамходжаев потерял жену и дочь в тревожные и голодные двадцатые, а на сына, последнего родного человека похоронку в начале сорок второго получил. «Нет, Алеша, тебя мне терять никак нельзя»,– говорит дедушка после молитвы и вытирает увлажнившиеся (от старости, как думалось тогда) глаза. Но зато солнце Леша нарисовал ярко желтое, горячее, как в Андижане. Пока солнце рисовал, нечаянно всю лепешку съел, но Юлдаш-бобо не ругался, ведь сегодня Ураза-байрам, день счастья.
Сколько лет прошло, десятков лет, но до сих пор кажется самым вкусным, что пробовал за свою жизнь, была та лепешка. Самым красивым, солнце из той тетрадки, самой яркой краской - синий узор на тюбетейке деда-Юлдаша, самым добрым и родным человеком сам дедушка, а самым счастливым моментом всей жизни тот самый день Уразы-байрама. Конечно, в жизни еще были другие праздники и события, тоже яркие и светлые. Их было много: Новый Год в школе, первый поцелуй с Ниной, будущей женой, их свадьба, комсомольская, в целинном поселке, рождение дочери, получение квартиры, поездка всей семьей на море, да много еще чего набралось за долгие годы. Но почему-то больше всего хочется вернуться в то состояние, что было в памятный и счастливый день Уразы-байрама из сорок четвертого года.
А в Наро-Фоминске вагон опустел, осталось лишь несколько человек. Вышли и все узбеки, остался один Алимджон. Ему, и по-прежнему безмятежно спящему маленькому Алишеру, ехать до Обнинска. Алимджон, попрощался с выходящими из вагона земляками и подошел к Алексею Ивановичу, глянул на спящего малыша.
- Я сейчас сумку поднесу и возьму его, Вы наверно устали уже. Я сейчас.
Он пошел к стоящей в середине вагона, где сам был до этого, большой клетчатой «а-ля челнок» сумке. В этот момент в почти пустой вагон залетело несколько молодых, здоровых парней, по-спортивному одетых, с лицами, наполовину закрытыми повязками и капюшонами. Они подскочили к берущему сумку в середине вагона человеку в тюбетейке:
- Таджик?
- Узбек.
- Россия для русских! – и налетели на Алимджона всей сворой. Их было пятеро, но проворный и крепкий узбек не растерялся, первого ловко отбил точным ударом в челюсть, от второго увернулся, третьего пнул в пах, перескочил через ряд сидений. Ему бы сейчас из вагона, но Алимджон не мог оставить своего племянника, он обернулся, в руке одного из подонков что-то сверкнуло, и Алимджон, держась за грудь, стал как-то неестественно оседать на пол.
- Мокрый, ноги! – заорал один из нападавших, сорвал сумку с плеча жертвы и все пятеро выскочили из вагона. Сразу же, но в другую сторону из вагона выбежали те несколько пассажиров, что еще находились в нем.
На переднем ряду сидений, у самого выхода сидел Алексей Иванович с мирно спящим узбекским мальчиком-сиротой на руках, а в середине вагона, рядом с сумкой лежал уже неподвижный Алимджон. Из левой части его груди торчала рукоятка отвертки, а под телом растекалась лужа крови.
Все произошло за несколько секунд, налетчики выскочили, пассажиры убежали. Пустой вагон, труп и он, Алексей Иванович с чужим ребенком, круглым сиротой на руках. И стремительно, как молнии, сверкающие мысли:
«Куда теперь его, в приют, в милицию, в узбекский центр какой, хоть к мечети подкидывай. Дурь! Сумку с документами утащили, малыш не разговаривает, концов никаких, куда его? В Обнинске искать вдову Алимджона, и куда ей, без мужа, еще одного ребенка?.. А ему куда? А мальчику куда? С собой взять? Да где ж ему старому, а документы на него? Хотя дочь – директор детдома, все решаемо. Но ведь он старый уже, жену год назад схоронил, свои внуки есть! А Юлдаш-бобо, что молоденький был, когда его самого усыновил? А условия и возможности и сравнивать нечего. Нет же, это как снег на голову. Да, кстати, сегодня, хоть и пятница, выходной по всей стране, новый праздник ввели – День национального единства, сегодня первый раз отмечают. День 4 ноября, красный день календаря!.. Это тут причем, что за ахинея, сейчас разве до этого? Куда его? А еще сегодня Ураза-байрам, день счастья, вспомни, Леша!»
Через несколько минут электропоезд пригородного сообщения остановился на следующей станции. Из его первого вагона выбежало несколько молодых людей, вскоре скрывшихся в близлежащих гаражах. А из, наверное, пятого вагона вышел пожилой мужчина без багажа, бережно, но крепко держащий на руках спящего мальчика лет четырех. Алексей Иванович перешел пути и стал ждать электричку в обратном направлении. «Ничего, Алишер, следующий Ураза-байрам останется самой светлой точкой в твоей памяти. Это я тебе обещаю. Хорошо, что ты еще спишь и ничего не видел. Все будет хорошо, мой мальчик».
* * *
Спустя десять лет, в октябре 2015 года Алексей Иванович Сомов скончался, а за два месяца до этого, в августе, Алишер Алексеевич Сомов был зачислен на базе семи классов в кадетский корпус. В графе язык у будущего офицера Российской армии значилось - русский/узбекский; дата рождения - 2001 год, 4 ноября; графы национальность не было…
Все-таки странное это явление – память, иногда даже, кажется, что вовсе не она принадлежит тебе, а ты ей.

© Виталий Семенов, 2016
Дата публикации: 09.05.2016 17:36:14
Просмотров: 1955

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.