Алгоритм Чебышева

Владислав Шамрай

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 23732 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

− Юрий Алексеевич! Ю…р…и…й…А…л…е…к…с…е…е…в…и…ч! – протяжно, потом, словно на ускоряющейся виниловой пластинке. – Ю…й…А…в…и…ч! Ю…ч!
Звук знакомого голоса, разделяясь хорально, исходил сразу ото всюду. Он проникал через уши, а потом, изнутри, множество раз отражался от плотной скорлупы кожи и мышц. Затихая где-то в районе живота, он своим вибрато, словно из колоды карт, выбрасывал краплёные картинки воспоминаний. Семёрка бубей – детство и огромные лопухи на пустыре, под которыми он прятался от моросящего дождя, десятка треф – школа и разорванные единственные штаны, валет червей – Юра. Кто такой Юрий Алексеевич? Так, значит сегодня апрель 1961 года? Так-так…Точно! Вернулся Гагарин. На кухне, возле громкоговорителя радио собрался весь их коммунальный этаж, и лишь бабушка Зинаида Ильинична, в исконном пуховом платке на постоянно мёрзнущих плечах, стояла молча у плиты, помешивая гороховый суп. Вечная бабушка для него −он помнил её только такой, вечная молодая красавица для его деда, умершего от менингита в двадцать втором. Память каждого из них рвала её на части, как и она всю жизнь разрывалась между ними. Она была совсем глухой, да и слово «Восток» ей было совсем не интересно. Нет, не может быть! Он точно знал, что ему семьдесят шесть лет. Уж что-что, а цифры то он помнил. И не просто помнил− даже сейчас, не совсем понимая, что происходит, он легко мысленно воспроизвёл тождество Эйлера и экспоненциальное представление комплексных чисел. Легко! Но, позвольте, это же он – Юрий Алексеевич Чебышев! Значит зовут то его…Сейчас…
Он с трудом открыл глаза. Действительность пришла вся и сразу. Прохладный ветер пробрался сквозь его старый и нелепый плащ, возвращая вместе с ознобом потерянную реальность. Всё снова стало обыденным и понятным. Он стоял на краю тротуара, как раз напротив третьего подъезда своей родной кирпичной пятиэтажки. Юличка, вернее Юлия Степановна, придерживала его под локоть. Они выросли почти вместе. Почти — это пятнадцать лет разницы. Один дом, один двор, один этаж. Разные в начале, под конец жизни они стали почти одногодками− такие же высохшие, с больными суставами и бесцветными волосами. Вернувшись сюда после отъезда семьи в Канаду, пять лет назад, из всего их небольшого города он встретил лишь одного знакомого человека−её. Но, всё равно, они почти не общались, ограничиваясь лишь «добрым утром» да «как вам погода сегодня?». Ему нравилось быть самому. Можно было почти не готовить или спать прямо в ботинках. Его комната стала непроходимой из-за мусора, но в этой нечёткости и нелогичности он видел нечто большее− свою свободу. Он редко брился, донашивал старые вещи сына и почти ничего не читал, кроме счетов за коммуналку да редких журналов, которые находил на улице. Вопреки мнению окружающих и сомнительному внешнему виду, он не был алкоголиком, бросив употреблять всяческое спиртное ещё в далёкой спортивной молодости. Он был достаточно общительным и не скандальным, «послушным», как говорили продавщицы окрестных ларьков. Сейчас, опираясь на такую же некрепкую старческую руку, он растерянно обернулся. Карета скорой помощи уже отъехала, оглашая двор своим «кряканьем». Случайные свидетели, сбившись по двое-трое, продолжали обсуждать происшедшее, показывая пальцами на лужу крови. «Представляете, -слышал он. -Ещё бы чуть-чуть…Д-а-а-а…». Сквозь поцарапанные стёкла роговых очков они все напоминали Юрию Алексеевичу голубей, которым бросили зерно. Такие же бодрые, с выпученными глазками, воркуют и головёнки дёргаются из стороны в сторону. «Я знаю его…», «…он живёт рядом…», «…мама хорошая, а сам то…» − слышалось квоктание. И крылышками-ладонями в карманах хлоп-хлоп. Он слушал их и особо остро ощущал разницу между ценой жизни для попавшего в несчастье, и оценкой этой жизни проходящими зеваками.
− Пойдёмте, Юрочка, − Юлия Степановна перебросила котомку на другую руку. – Я отведу вас домой.
− Всё хорошо? С ним будет всё хорошо? – он ощутил страшную усталость, но послушно повернулся и побрёл к подъезду. Опираясь на шершавые от многих слоёв масляной краски перила, они взобрались на третий этаж. Дырявые каблуки Юрия Алексеевича издавали противное пищание, словно к ногам были привязаны две лакированные мыши. Мыши− извечные спутники старости. Ему иногда казалось, что и он сам− огромная, седая с проплешинами мышь, грызущая зерно в своей малогабаритной норе, с безразличием наблюдая за снующими по улице существами.
− Давайте ключи, − они подошли к двери, покрытой ободранным светло-коричневым дерматином. Под этой, висящей клочками патиной, словно желтоватая кость, просвечивал клееный фанерный брус.
— Вот, − Юрий Алексеевич достал огромную связку. Ключи были совершенно разной формы и возраста. Издалека эта связка напоминала истёртую металлическую щётку, ёжиком лежащую в руке.
− Зачем вам столько? Вы же открываете только одним? – замок со скрежетом провернулся.
− Чтобы не потерять, − они вошли в тёмную прихожую. Затхлый воздух совсем не давал дышать. Обойдя горы газет и пустых бутылок, они прошли в дальнюю комнату.
− Не переживайте, Юличка. Я немного полежу. Что-то плохо себя чувствую.
С трудом сняв ботинки и плащ он прилёг на не засланную и грязную постель.
− Я открою окно, − с беспокойством сказала Юлия Степановна. – Может скорую вызвать?
− Не надо окно. Комары налетят. – Юрий Алексеевич вытянулся во весь рост и закрыл глаза. – И скорую не надо. Виделись уже сегодня.
Он замолчал. В груди при каждом вдохе похрипывало, как каждый раз, когда поднималось давление. Через минуту он уже спал, легко и безмятежно, а Юлия Степановна стояла у двери и не могла поверить, свидетелем какого чуда стала она полчаса назад. Чуда, совершённого этим старым и неопрятным человеком, и в которое она никогда бы не поверила, если бы не видела всё своими собственными глазами…
… Он не зря вспомнил шестьдесят первый год. В этот год у него было сразу два события, предопределивших дальнейшую его судьбу на десятилетия вперёд. После окончания аспирантуры физико-математического факультета он занялся своей кандидатской диссертацией. Ему всегда легко давались цифры, их комбинации и превращения. У него была потрясающая усидчивость, которая компенсировала отсутствие сколь либо яркого врождённого таланта. Пытаясь понять проблему, он мог днями и неделями напролёт изучать учебники и научные журналы, исписывая стопы бумаги мелким и непонятным почерком. Он буквально вгрызался в теоремы и не бросал дело до тех пор, пока в один момент всё становилось логическим и прозрачным. Тогда он, поставив на последнем столбце яркий победный восклицательный знак красным карандашом, и, допив из огромной кружки крепкий холодный чай, шёл на спортивную площадку и до изнеможения играл в волейбол или плавал до судорог рук посреди течения реки. В один из таких дней он и встретил её. Вику. Викторию. Свою победу. Её имя было как торжество его достижений. Торжество в тождестве. Тогда. И почти всю жизнь дальше. Она была ему такой родной, такой невесомо тёплой. Он ложился на неё сверху, подложив под её острые лопатки свои ладони. Он чувствовал, как его тепло, пройдя сквозь её тело, снова возвращалось к нему. Но оно было уже чуть другим, покалывая электричеством кончики пальцев. Они поженились в том же шестьдесят первом, проведя несколько месяцев в его доме. Он хотел, чтобы мама поняла, что он нашел кого-то, похожего на неё. Это были самые счастливые его дни, как бывает счастливым каждое начало пути, не зависимо, какие эмоции принесёт завершение.
Он до сих пор помнил то воскресенье, когда мама уехала к родственникам, оставив их совсем одних.
− Что такое натуральные числа? – она уже на спала, когда он рано утром открыл глаза.
− Да ну тебя! – засмеялся он, обнимая её под прозрачной простынёй.
− И всё-таки?
− Ну, это очень легко. Это числа, возникающие естественным образом при счёте… − начал он, но она приложила свой пальчик к его губам.
− Тогда посчитай, − она поцеловала его шею. – Считай…
− Раз, − выдохнул он, наклонившись к ней…
…Было совсем темно, когда он в изнеможении весь мокрый лежал на спине, глядя на пузатую стоваттную лампочку, одиноко торчащую из люстры.
− Шесть…
− Вот, видишь, − она повернулась на живот и положила подбородок на ладошки. – А ты говорил, что натуральные числа — это легко и просто.
− Ты права, − он коснулся пальцем кончика её носа и засмеялся. – Это совсем не просто…
Год спустя, он будет так же лежать на диване в этой квартире, но пока без неё. Её последний курс в институте и выпускные экзамены дадут ему необходимый месяц и для своей работы. Математическая проблема, над которой он работал, оказалась настолько сложной и запутанной, что ему пришлось на время оставить кафедру и, набрав два чемодана книг и конспектов, снова уехать к маме, заодно немного помочь по хозяйству, переклеив обои и покрасив подоконники и полы. Его институт занимался созданием приборов для космических полётов и план этого года подразумевал очень тяжёлую работу. Занимаясь проблемой визуализации данных, он заметил странное поведение описательных алгоритмов. С помощью математических данных он мог показать форму, цвет и плотность предмета. Но в своём конечном уравнении алгоритм был нестабилен− он вёл себя так, будто при проведении одного и того же наблюдения результат был разным. Например, описывая красную пирамидку в одном ответе цвет был чуть более насыщенным, в другом- менее. Да и угол наклона граней пирамиды, пусть совсем незначительно, но менялся! Отличалось не каждое наблюдение, а лишь определённые проценты друг от друга. Он был озадачен.
Отлучившись на несколько дней, он поделился предварительными результатами со своим руководителем− академиком Полозовым. Просидев минут сорок над данными, тот снял очки и ладонями вытер глаза.
− Вот что, Юра, − складывая бумаги в аккуратную стопку сказал он. – В твоём алгоритме погрешность, допущенная в начальных данных или допускаемая при вычислениях, с каждым шагом увеличивается, пусть и незначительно. Неустойчивость эта связана с итерационными процессами, когда результат получается посредством последовательности циклов, причем на каждом этапе в качестве исходных данных используются значения, полученные в предыдущем цикле. Возможная ошибка этого алгоритма в том, что ты не учитываешь всех цифр после запятой, да и учесть их невозможно, слишком огромны были бы вычисления−ты мог бы потратить всю жизнь.
Полозов поднялся и привычным движением разгладил штаны.
− Бросьте, Юрий Алексеевич. Этот алгоритм точно не сможет запустить космический корабль или перевернуть Семипалатинск. И уж точно не сделает вас счастливым. Передавайте мой поклон Виктории. Жду вас через месяц на кафедре с расчётами к нашему прибору. А там, глядишь, годиков через пять и докторская ваша подоспеет. Всех благ.
Он пожал его огромную ладонь и уехал домой. Но, сидя у вагонного окна и глядя на проплывающие серые грузовые станции, он впервые подумал, а что, если мы видим мир не таким, какой он есть на самом деле? Люди видят окружающие предметы каждый чуть иначе, совсем на немножко, в границах погрешности. Так почему цветы, вагоны, дома, лица людей, и всё вокруг мы описываем совсем одинаково, будто и нету различий наблюдений? Может он ошибался и алгоритм –лишь погрешность? А если нет? Если существует ещё один алгоритм, который и приводит все различия к одному усреднённому результату. Его алгоритм. Алгоритм Чебышева. Но понадобятся годы проверок и опытов. У него нету этого времени. Приехав домой, он, не раздеваясь, сидел на кровати. Бегло пробежавшись по графикам, он вдруг понял, что, воспринимая несколько объектов сразу или в определённой последовательности, можно добиться того, что алгоритм завершиться неправильно, показав настоящую форму того или иного предмета. Он вышел в коридор и снял ботинки и рубашку. Яблоко на блюдце, щелканье автоматической ручки, маленький зелёный мячик катится в угол. Он поднял полную чашку и, медленно выливая чай на пол, отпустил её. И вдруг, что-то изменилось. На бумажный коридорных обоях, маленькие красные цветы стали фиолетовыми и значительно больше. Стены засияли другими красками, но лишь на долю секунды, пока чашка летела к полу. Он был немного испуган. Может это галлюцинации? Как учёный он понимал, что убедить его сможет лишь точные и холодные расчёты, без которых всё это лишь мираж. Ведь он мог легко ошибиться. Как ошибся спустя четыре месяца, когда Виктория сказала, что у них будет ребёнок.
− Мальчик или девочка? Скажи, математик, − она была такой мило в своём ехидстве.
− Да я точно знаю. Девочка. Все формулы говорят об этом. – он шутя пальцем начертил знак квадратного корня на её лбу.
Конечно, он ошибся. Сын. И тоже его победа− Виктор. И дальше он будет ошибаться ещё много раз. Когда из-за работы совсем не будет видеть семью, пропустив взросление, школу, да и всю жизнь, наверное. Аспиранты и студенты ему были значительно ближе, потому что он был с ними чаще. Как это важно– быть чаще… Порой ему казалось, что жизнь человека точно соответствует его алгоритму− каждый со стороны видит её по-своему, и оценивает не объективно, а исходя из своего восприятия. А какая она, настоящая? Вот идёт человек, совершенно обычный, каких миллионы, а, может где-то в мирах, которые он сам же и построил, глубоко в себе или далеко за осознанием чужого видения, он строит плотины и города или летит на звездолёте к одному ему известным галактикам. Что мы можем знать о проходящем мимо или живущем рядом человеке? Даже если мы видели всю его жизнь или случайно узнали все его тайны? В этом алгоритме, алгоритме его− Чебышева, или алгоритме Иванова, или Никифорова− невозможно достоверно сказать хороший ты или плохой, святой или мерзавец. Вы смотрите лишь на возможный исход событий, забывая о существующей лишь для него самого единственной реальности. Но как узнать настоящее завершение? Что остаётся стороннему наблюдателю, словно реликтовое излучение давно взорвавшейся и невидимой Вселенной? Любовь. Ненависть. Весь калейдоскоп чувств и эмоций. Вот почему мы неосознанно любим или питаем симпатию к незнакомому человеку. Доверяем или, наоборот, не верим. Может потому иной, совершенно невинный поступок вдруг вызывает наше презрение или непонимание. И, если человека хоть кто-нибудь по-настоящему любит, значит он не такой уж и плохой? Может это и есть истинное следствие алгоритма? Но разве могут быть эмоции математически объективными? Разве можно им верить, как доказательству? Спустя годы размышлений, сотни научных работ, изданные книги он так и не смог ответить на эти вопросы. Позвольте, может он дурак?
… − Дурак ты, Чебышев, − она стояла строгая возле своих чемоданов. В аэропорту в это время суток было много людей. Вот и Витя с билетами. – Может, передумаешь?
Они уезжали в Канаду навсегда. Виктор, после стольких лет успешной карьеры получил вид на жительство. Его фирмы процветали, и он решил забрать их к себе. Пожить, как он говорил, беззаботно… Она согласилась. «Хоть под конец отдохнём,» − говорила она, будто делала что-то такое по жизни, от чего можно было устать. Он же решил остаться. Конец сосуществования, хотя нет – вернее сочетания или уживания(он так и не смог подобрать правильного слова для их выросших и постаревших отношений) обладает странным взаимодействием – близкие люди, подходя к одной черте, на самом деле отдаляются друг от друга, не сколько на расстояние видения, сколько на расстояние чувствования и потому, глядя на них, торопливо идущих, не оборачиваясь в зону паспортного контроля, он совсем не жалел о своём решении. Это не они улетали — это он уходил, закутавшись в плащ, который купил лет тридцать назад. Тогда шёл дождь, а он нёс торт на её день рождения и гонорар за книгу. Ну и забежал в ЦУМ, и купил первый с краю. Думал, чтобы просто добежать до дома…На один раз… Сейчас этот плащ и был его временем, его прожитой жизнью.
Когда он почувствовал, что стареет? Причём не просто, смирившись с седыми волосами или постоянной одышкой на ступеньках парадного, а по-настоящему, поняв, что пути назад уже нет? Может в городском кафедральном соборе, когда был на органном концерте? Он не любил музыку. Обладая ужасным слухом, он не смог бы правильно спеть даже песню о «дили-дили». Но в параболическом зале звуковые волны словно массировали его живот, грудь, и, быстро меняя тональность, даже вызывали у него эрекцию. Забытое чувство, давно не доступное в постели с женой. В тот вечер он впервые усомнился в отсутствии бога. Раньше всевышний был размером с его мозг и ровнёхонько помещался в его черепную коробку. Как настоящий учёный, он верил только аналитическим доказательствам, цифрам и выводам. Ну, и экспериментам, если они проводились правильно. За два часа до концерта он прочитал переводную работу совсем молодого современного немецкого математика Петера Шольце, посвящённую перфектоидным пространствам. Сидя в своём кабинете, он вдруг осознал, что совершенно ничего не понял. Он смотрел на свои, развешанные по стене, грамоты за научные достижения и никак не мог угнаться за чужой мыслью, даже приложив все свои усилия. И дело было не в осознании проблемы− ему просто было скучно и неинтересно. Его время заканчивалось. Бог вылетел из его головы, давая возможность снова найти и обрести его. Только, может быть, уже совсем другим путём.
Он продал столичную квартиру, переведя деньги сыну. Написав заявление в университете, он отправился в родительский дом, в котором не был целую реку времени. Там, стоя в узком проходе знакомого коридора, он понимал, что всё-таки входит в эту реку второй раз. Он избавился от старой мебели и всех тех вещей, которые напоминали ему о прошлой жизни. Он избавлялся от всего своего с таким ожесточением, будто хотел избавиться и от себя самого.
…− Вам обязательно нужно вставить фарфоровые, иначе совсем нечем жевать будет, − сочувственно говорил стоматолог в городской, выдёргивая ему сразу четыре верхних передних под новокаином и осматривая что осталось зеркальцем.
− Да бог с ними, − шепелявил Юрий Алексеевич. Идя домой, он улыбался, даже не прикрывая рот платком. Из-за беззубого рта дети во дворе между собой называли его «Дырка», но в эти прекрасные осенние дни, да и в этой жизни ему совершенно нечего было стыдится. Ему опять понравился этот город. Он знал каждую улицу, каждый магазин, где какие цены и как можно подешевле проехать из края в край на трамвае. Многие пожилые усатые продавщицы завидев его улыбались, иногда говорили: «Заходите Юрий Алексеевич на чай. Я до семи сегодня…», и тут же, подмигивая, продавали ему залежалую, протёртую растительным маслом колбасу.
…И этот день ничем не отличался от всех остальных. Так почему же он так устал? Ему хотелось спать. Он сложил руки на груди. Маленькая слеза, подсыхая склеила и без того тяжёлые веки. Так, наверное, и приходит старость, когда сон после долгого дня рассматривается не как его продолжение, а как избавление.
− Вы идите Юличка. Спасибо вам большое. Я немного полежу…− он говорил всё тише и тише, пока не засопел ровно и безмятежно.
Но она не могла пошевелиться. Пол часа назад она догнала его, идущего с пухлым красным пакетом по улице. За километр можно было узнать его худую фигуру вместе с ритмически качающейся у колен надписью «Coca-Cola». Всё произошло за секунду. Проезжавшая мимо, синяя старенькая «вольво», с ужасным визгом ударила в заднее колесо велосипедиста− молодого парня, жившего в соседнем дворе. На глазах у случайных свидетелей, он перелетел через руль и тяжело упал на металлические колышки, оставшиеся от спиленной ограды. Кровь пошла тут-же. Её было много. Велосипедист кричал, а подбежавшие несколько человек пытались зажать рану. Она вроде была небольшая, различимая, но ничего не получалось. Пытались зажать одеждой, даже наложить жгут из шнурков, но кровь протекала между пальцами, с той же обречённостью, как убегает ручеёк воды. С ртутной неумолимостью капельки и потоки соединялись друг с другом в красную глянцевую лужу. Поднималась паника. «Скорую!». «Скорее, скорее, чёрт, ничего не получается!». «Сделайте что-нибудь!!!». И вдруг Юрий Алексеевич будто что-то увидел. Он подошёл совсем вплотную и, указывая пальцем сантиметров на десять ниже и левее раны, сказал:
− Тут жмите, быстрее…Быстрее!!!
− Что тут жать? Тут ничего нету! Иди к чёрту! – молодой человек в кожанке, стоя на коленях повернул к нему голову. Пот заливал его округлившиеся от ужаса глаза.
− Жми, я тебе говорю! – рявкнул Юрий Алексеевич и ткнул пальцем. – Тут…
− Ты что, врач, старый!
− Врач…врач…давай быстрее.
Молодой человек повинуясь приказному тону, который всегда необходим в панике, прижал кулаком указанное место. Кровь тут-же остановилась. Вернее, она просачивалась, но еле-еле, почти не вытекая за края зияющей раны.
− Теперь просто держите и ждите «скорую» …
− Ничего себе. Но там же нету никаких сосудов? Как так? – оказывавшие помощь смотрели недоумевающе и друг на друга, и на уже уходящего Юрия Алексеевича. Отойдя метров на десять, он встал, будто задумался. Он стоял неподвижно, сунув руки в карманы, пока она не позвала его…
Она ещё раз посмотрела на него, безмятежно спящего в одежде на грязной, неубранной кровати. Кто он был для неё? Слышала, что профессор математики, а видела лишь худого и неопрятного старика. Что чувствовала она, глядя на него? Симпатию? Нет, она была слишком стара для таких чувств. Прожив долгую жизнь, она почти забыла, что это такое. И тут она поняла− она чувствует к нему покой. Именно покой, который даёт только родной человек. Сегодня он совершил чудо, наверное, даже не осознавая этого. «Ну что ж, пусть побудет один…». Юлия Степановна вышла в коридор, споткнувшись об очередную газетную кипу. Один участок стены привлёк её своим диссонансом− раньше здесь висело огромное зеркало от пола до потолка. При переезде один из рабочих, помогавших заносить вещи, задел его стулом, и оно разбилось. Ну, разбилось и разбилось, не велика потеря. За ним оказались ещё те старые обои, которые Юра помогал клеить матери в далёких шестидесятых. Блёклые, в маленький цветочек. Этот квадрат бумаги, посреди флизелинового блеска, напоминал ей вход в прошлое. Казалось, его можно открыть как дверь, стоит чуть-чуть подтолкнуть. Она протянула руку и сделала шаг вперёд, по пути задев стул, с лежащим на нём необычным набором предметов. Яблоко на синем блюдце, карандаш, три жетона на метро, зубная щётка. Она вспомнила, как вчера вечером заходила к Юрию Алексеевичу. Он, улыбаясь, складывал все эти вещи на стуле. «Что это? −спросила она. –Какая-то загадка?». «Да, нет. Просто покажу тебе кое-что». «Давайте завтра, Юрий Алексеевич, у меня картошка закипает». «Тогда завтра,» − он махнул рукой и ушёл в комнату. Сейчас же этот стул с грохотом упал, и все предметы раскатились по сторонам. Юлия Степановна всплеснула руками, глядя на улетающее в угол яблоко. И в этот момент цветы на старых обоях стали невероятно большими, яркого фиолетового цвета. Всё длилось не больше нескольких секунд, и все эти секунды она стояла, заворожённая необычными красками. И она почувствовала запах− запах весенних фиалок, словно разбился маленький флакончик живых духов. «У меня инсульт,» − успела подумать она, прежде чем всё исчезло. Она снова стояла в пыльном и сером коридоре, прижимая к груди котомку с хлебом. «Может просто давление поднялось,» − она провела рукой по обоям, и, убедившись, что ничего не изменилось, тихонько вышла за двери. «Надо позже будет навестить Юру, − думала она, поворачивая длинный медный ключ два раза в замочной скважине. – Лишь бы ничего не случилось…»

© Владислав Шамрай, 2019
Дата публикации: 23.06.2019 20:49:12
Просмотров: 1224

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.