Хоккей на ледяном дворе

Александр Кобзев

Форма: Рассказ
Жанр: Психологическая проза
Объём: 21950 знаков с пробелами
Раздел: "Жизнь по правде"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Искалеченный войной человек дал слово, что никогда не будет зазря небо коптить. Рассказ основан на реальных событиях.

Засыпая, я продолжал спорить с соседями по плацкарту. Хорошо подкованные в своих догмах, они отвечали на любой мой вопрос. Поэтому я раздражался несмотря на инструкцию неизменно сохранять улыбку. Я пытался понять их доводы вопреки приказам отметать все факты собеседников как несуществующие, даже не слушая. Я ратовал за распространение истины и должен был из миссионерских соображений везде называть себя православным, но совесть не позволяла мне такой откровенной лжи.

Поэтому я притворился больным, лёг на верхнюю полку лицом к стене и пытался сосредоточить всё внимание на перестуке колёс, продолжая доказывать, что иконы — это идолы, а православные — те же язычники, которые лишь прикрываются именем Иисуса.

Я ещё воевал с этими непробиваемыми ценителями церковных догм, когда с удивлением обнаружил, что наступило утро, а соседние места свободны. Я взглянул на столик — всё ли на месте. Стакан… пряники, Библия…

Я сел к окну и стал смотреть на проплывающие мимо вагона кустарнички, на заснеженные степи, на освещённые красным утренним солнцем сугробы. Унылый пейзаж — всё неизменное, постоянно-застывшее — будто и жизнь не идёт, и перестройки не было. Уже и не верилось, что завершается 1992 год — год триумфа свободы совести, открывающий новые перспективы человечности и гуманности.

Унылые Барабинские степи усиливали досаду, что сегодня придётся потерять несколько часов времени вместо того, чтобы делать благородное дело религиозного просвещения. Мать просила выйти на некой сибирской станции, доехать до деревни в сорока минутах езды и завезти какой-то свёрток. Как я ни намекал, что я потеряю несколько драгоценных часов, что можно бы и почтой отправить, мать делала вид, что ничего не понимает. Но, по слову Библии, почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь даёт нам — истинным хранителям Закона Божьего.

Глядя на бедность и разруху, на ветхие домишки, проплывающие мимо нашего поезда под стук колёс, на стандартный вокзал, я всё-таки испытывал некоторое удовлетворение. Мне, молодому проповеднику, доверили отвезти учредительные документы в новую общину в далёкой Сибири, и я воображал себя апостолом, едущим в далёкую страну просвещать язычников светом Христовой истины.

От железнодорожной станции до окраины села я дошёл быстро — минут за десять. Остаётся ещё километров пятьдесят по грунтовой дороге.

Шофёр остановил грузовик, как только я подошёл к полуразрушенной остановке. Ему было лет 28-30. Во всяком случае, он был не намного старше меня.

— Подвезёшь меня до Куликово? — я смело обратился к нему на “ты”, чётко осознавая своё моральное превосходство. — Сколько возьмёшь?

— Да во славу Божию! Я как раз там живу.

Перед водителем, чуть повыше глаз, была прикреплена небольшая икона. «Идолопоклонник, — подумал я: — но не чужд и духовных увлечений. Стоит поработать». После нескольких формальных фраз, необходимых для начала разговора, я спросил шофёра:

— Чем ты в детстве увлекался? — это был своего рода миссионерский приём — чтобы человека увлечь разговором, нужно знать, чем он живёт.

— В хоккей играл.

— И всё? — я едва не выдал интонацией презрение к его поразительной ограниченности. У меня в детстве было множество увлечений — самых интеллектуальных и изысканных. А здесь — какая ограниченность, эта грубая игра — хоккей! Но миссионерская осторожность не позволяла выдавать свои истинные чувства.

— Почему же всё? Я и учиться был рад, и отцу помогал во всех делах, и на рыбалку бегал, и сено косил, и книги читал, — и он начал упоенно рассказывать, как в детстве переносил мальков из пересыхающей лужи в речку, как спасал выпавших из гнезда птенцов, как смастерил первый скворечник.

Разговор не клеился. Вернее, он шёл не по задуманному мною руслу. Тогда я, указав на икону, прервал его:

— А знаете ли Вы, что икона — это идол?

— Это почему же?

Я достал из кейса Библию и быстро нашёл цитаты:

— Не сотвори себе кумира… Бога не видел никто никогда…

Но он даже не посмотрел, потому что в этот момент навстречу ехал грузовик, а его по встречной полосе обгоняла иномарка, нарушая все правила и запреты.

— Господи, помилуй, — водитель заметно побледнел. У меня же всё похолодело внутри.

Когда мы успокоились от пережитого волнения, он продолжил цитату. Говорил он непривычно спокойно, без желания перекричать и восстановить ущемлённое самолюбие:

— … Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил. Бога не видел никто никогда, Существа Божия и невозможно видеть. Но Бог воспринял созданную Им человеческую природу. Это — самоумаление, уничижение Бога: Тот, Кто не может быть описан ни словом, ни образом, становится описуемым и изобразимым по принятой Им на Себя человеческой плоти. Извини, может, я что-то непонятно говорю, но если у тебя всегда с собой Священное Писание, то, думаю, ты разбираешься в этом. Икона — это Библия в красках, как Священное Писание — это образ, икона, выраженная в словах.

— Только не надо говорить, что икона — это Библия для неграмотных.

— Этого я не говорил. Это — скорее западное отношение к иконе. Но в восприятии иконы, как и в изучении слова Божия, действительно есть ступени, которыми человек восходит к богопознанию. Главный смысл иконопочитания — в преображении человека.

«Ой, какие шофёры-богословы!» — я уже подыскивал новые темы, которыми заставлю усомниться его в своём всезнайстве и признаться в невежестве, но мы уже проехали мимо скотных дворов, и водитель останавливал машину возле небольшого пятистенка.

— Приехали. Вот этот дом, с резными воротами. Заходи смело — собаки нет. Только не поскользнись!

Я не ответил, лишь мысленно огрызнулся: «Вот ещё! Какой заботливый!»

Я продолжал бы ещё запоздалую войну с шофёром, да калитка уже рядом. «Непробиваемый! — попытался я всё-таки взять верх над “богословом” хотя бы в мыслях. — И откуда такие люди берутся? Погрязли в предрассудках и язычестве», — и, несмотря на неудачу, я испытал ликование от того, что я еду спасать и этих несчастных людей.

Домик небольшой, но хорошо украшенный резьбой. Также богато украшены завитками створки ворот. В палисаднике я увидел турник, деревянную горку и резную бревенчатую избушку для детей.

Когда я открыл калитку, то понял, что ступить можно только на лёд. Весь двор представлял собой сплошной ледяной каток. Возле высокого дощатого забора и в глубине двора были сколочены деревянные ворота для игры в хоккей. Три подростка неторопливо гоняли шайбу. Когда я осторожно прошёл через ограду и открыл двери, то увидел в сенях ещё с десяток клюшек.

«Как его жена ходит через двор? Падает, наверное, да мужа ругает?»

Из дома через сени торопливо проковылял на коньках ещё один мальчишка — и через мгновение началась шумная азартная игра.

«Вот бесятся!», — подумал я и зашёл в дом.

Дед с широкой седой бородой встал со старенького дивана и подошел ко мне, сильно хромая. Я представился. Слёзы засветились в глазах старика. Мне показалось, что он хочет меня обнять. Поэтому я наклонился, чтобы развязать обувь и исключить возможность нежностей.

Мама мне рассказывала что-то о своих школьных годах и об этом человеке, о предвоенной юности, да всё я упомнить не мог, тем более, она рассказывала это слишком эмоционально.

— Как мама? — с волнением он спросил, едва я снял с себя шубу.

— Она — заслуженный врач. Её вся Москва знает, — похвастал я.

— Я всю жизнь… — и дед неожиданно зарыдал.

Я уже разделся и теперь не знал, стоять ли под порогом, или проходить в комнату. Когда он успокоился, я, чтобы перевести разговор на нейтральную тему, спросил:

— Что же проход не оставили — всё льдом покрыто? Вам же приходится с больной ногой по скользкому льду ходить!

Я так и не увернулся от объятий, и теперь мои плечи были мокрыми от его слёз. Наконец, он схватил меня за руку и усадил в старое резное кресло в просторной комнате.

— А что лёд? Ничего, хожу! Двор-то небольшой, если проход оставлю — так совсем играть негде будет! Через час занятия кончатся в школе — здесь столько мальчишек будет! Но я им не разрешаю только играть да играть! Они и уроки здесь делают, — будто оправдываясь, сказал дед. — Дома, видишь ли, не хочется, а здесь — делают, иначе я с ними строго! Сделал по русскому — иди поиграй. Через полчаса математику делать придёшь! А пока играешь — другие будут заниматься. Да я им всегда помогаю, объясняю, если в школе не поймут.

— А сейчас там Ваши внуки? Мама мне говорила, что у Вас три сына. Только шофёр почему-то сказал, что не было у Вас никогда семьи.

— Кто сказал? Что за шофёр? Ах он проказник, выдал, — шутливо сказал дед. — Не хотел говорить, да ты уж сам всё знаешь теперь.

Улыбка его покривилась, он отвернулся от меня, делая вид, что ищет на столе что-то.

— Так получилось — живу совершенно один. Да и слава Богу! Все детишки деревенские ко мне бегают — порой целые дни у меня проводят. Родители не против — дети всегда под присмотром.

Он продолжал делать вид, будто ищет, ищет. Наконец он повернулся ко мне:

— Порой обида как нахлынет — подушка вся мокрая становится. А вспомню о моих хороших — мальчишках, что приходят со всей деревни, и успокоюсь. Сразу беру книгу какую-нибудь, начинаю искать разные интересные рассказы, истории — чтобы детей добру учить и вере истинной Христовой. Так и смысл чуточный в моей жизни появляется и сразу счастливым становлюсь — счастливее самого-пресамого миллионера.

Я никогда не забывал о своих миссионерских призваниях, поэтому спросил:

— А о Библии ты им говоришь? — я как-то незаметно перешёл на “ты”, настолько простой и добрый это был человек.

— О Библии, о нашей истории, о войне, о детстве своём. Даже о твоей матушке рассказываю. Мы же учились с ней в одном классе. Хорошими друзьями были. Вместе в лес, на речку бегали, вместе уроки делали, мечтали о дальних странах. Вместе на Всенощную ходили, вдвоём нас и отчитывали перед всей школой за то, что в церковь ходим, богами нас называли.

«И правильно отчитывали», — злорадно подумал я.

— Потом разошлись наши пути. Совсем подростками я — на фронт, она — на медсестру учиться. После её тоже на фронт отправили. Да ранили меня — так, что я совсем не человек стал, всю ногу изуродовало, и сам немощный. Думаю — что ж я такой хромой да израненный буду жизнь ей портить. В Сибирь уехал, а ей написал, что женился, чтобы она ко мне не приезжала. Про детей навыдумывал. Господи, помилуй! Всю жизнь врал ей, что счастлив, что семья большая. Плакал, но писал. Учу детей, что нельзя лгать даже из хороших намерений, а сам…

Слёзы покатились по его щеке.

— Иногда не могу уснуть ночью, думаю: что за жизнь такая нестерпимая? То, что у меня жизни нет — ничего. А она, оказалось, никак не хотела замуж выходить — меня ждала, что ли? А из меня какой муж, какой отец? Поплачу-поплачу, да и успокоюсь. Слава Богу! Вот у неё сын какой хороший вырос, да у меня такая куча ребятишек! Они ж мне — как сыновья родные!

— А я единственный и поздний ребёнок в семье. Мама поздно вышла замуж, — сказал я и подумал, что если бы всё произошло иначе, то не появился бы на свет я.

Он с любовью смотрел на меня и повторял: «Слава Богу, слава Богу!» Потом промокнул покрасневшие глаза платком и с улыбкой сказал:

— А мальчишки набегаются, наиграются — и всей гурьбой в избу пить чай с пряниками. Отдышатся, отсмеются — и давай просить: деда Ваня! Расскажи про Дмитрия Донского! Мальчишки, дети ещё! А сами любопытные — им всё интересно. Я их всему учу. Что же это за русский мужчина, который про Александра Невского не знает, да про святого Серафима не слышал?! Это хорошо, что она тебя вере правой научила!

«Жди от вас — научите идолопоклонству. Н-да… из-за вашей веры мы ссорились, когда я доказывал ей правоту дарвинизма, но да мы не виноваты, мы все тогда безбожники были», — краснея за свой былой атеизм, отметил я про себя.

— А Библию Вы изучаете? — я незаметно для себя перешёл на “Вы”, как мы обычно обращаемся к людям на улице.

— А как же? Я и Библию читаю, и толкования. Есть чему детей научить.

— Что ж, хоккей — хороший метод привлечения молодёжи к Богу, — сказал я с видом знатока. В нашей общине по изучению Священного Писания множество подразделений: кружок бального танца, секция баскетболистов, школа здоровья, общество книголюбов, философский клуб — этакий религиозный маркетинг. После занятий спортом или шитьём все дружно изучаем Библию. Меня определили в отдел изучения и толкования Библии. Несмотря на малый стаж, я быстро продвигался в изучении Священного Писания. Меня даже направили в эту поездку как весьма добросовестного и перспективного проповедника. И я снисходительно добавил: — Через игру — к Богу! Самый лучший метод!

— При чём здесь метод? Я просто для детей сделал каток и просто рассказываю детям жития святых!

— Святых? А знаете ли вы, что только Богу надо служить? А вера в святых — это языческий предрассудок? А иконы — идол!

— А это, сынок, кому как.

Я покривился. Мне не понравилось, что он назвал меня сынком. И икона — разве не идол? Неужели для этого необразованного мужика икона может быть чем-то иным?

— Кому идол, а кому — Образ Божий. Видимый образ невидимого, ни в какие образы не вместимого Бога.

Я уже доставал Библию, чтобы показать знаменитое место, где чёрным по белому написано — не сотвори себе кумира, но в это время в дверь проковылял на коньках худенький веснушчатый мальчик и попросил бинт.

— Ах ты, расквасил себе палец!

Дед со знанием дела обработал рану и забинтовал палец. Мальчишка сразу собрался бежать, но дед остановил его:

— Погоди, пусть кровь утихнет! А то в следующий раз получишь самую старую клюшку.

— Я сам — какую хочу, такую возьму… — обиженно произнёс мальчик.

— А вот и послушаешься. Подожди, пока кровь не уймётся.

Мальчик послушно сел на стул. Он ёрзал и поминутно смотрел, остановилась ли кровь — так спешил он опять выскочить на лёд.

«Вот где простор для нашей деятельности», — думал я.

Я уже почти открыл Священное Писание, но дед, улыбаясь своим воспоминаниям, начал рассказывать:

— После войны, как в госпитале отлежался, поселился в этом посёлке. Домик был неказистый, да с Божией помощью, мы вместе с мальчишками его украсили резьбой. Я хоть и немощный был, да молодой и задорный — всему их учил, что сам умел. На задней стене дома корявушек много — это первые опыты мастерства моих мальчишек. Я не выбрасывал — они шли на украшение задворок. Это как первые ботиночки любимого сыночка сохраняют.

Наконец, мальчик дождался разрешения и с топотом выбежал на улицу.

— Уж как-то само всё получилось. Ребятишки недалеко от моего дома шайбу гоняли… Смотрел я на них, да всё боялся, как бы не выскочили в азарте на дорогу. Машин мало, а всё же центральная улица. Моя усадьба вроде не сильно большая, но и не самая маленькая. Так и повелось, что стали они у меня чай пить да в хоккей в моём дворе играть. Я человек одинокий, куда мне ещё деньги тратить — я неприхотлив. Взял, да и купил для них шайбу вместо пустой консервной банки, потом коньки и клюшки купил, а позже — превосходные ботинки с коньками. Ворота сколотили из штакетин. Пряники, варенья — тоже всегда на столе были. Да так и играют дети у меня во дворе уже пятый десяток лет. Одни вырастают — другие рождаются, растут, ко мне идут. Я их учу строить, мастерить и — Родину любить. Не смотри, что я хромой да немощный! Мастерство, знания да любовь к Родине — всё сохранилось! Мои детки учатся хорошо, не хулиганят. А мастера какие! Вон посмотри, какую мне баньку помогли построить мои ученики! И балкон на чердаке! Посмотри, какой дом напротив — теремок из сказки! Там мой любимый ученик живёт — мастер на все руки, тоже мальчишкой приходил ко мне. Теперь у него семья — два его сына сейчас на дворе шайбу гоняют! Когда он первые деньги на строительство храма Божия внёс, вся деревня поддержала, и скоро за дело взялись. Вот увидишь — ещё одно чудо зодчества всем миром построят в нашем селе. Бог даст, на Рождество первую Литургию служить будем. Моя заслуга небольшая, а всё же я в детстве дал себе слово, что никогда не буду зазря небо коптить. Да и кому охота на шее государства сидеть?

— Неужели в годы коммунизма позволяли проводить такую деятельность, — потом, решив, что выразился слишком официально, поправился: — Разве можно в такой несвободе жить, да ещё и детей воспитывать?

— Да, нашёлся в нашей деревне предатель. Донёс, что я пропаганду вражескую веду. Начали было ко мне комиссии присылать. Хорошо, что в комиссии люди русские, сибиряки оказались. Приехали, постановили: я секцию спортивную организовал — образцовую, про войну Отечественную детям рассказываю да патриотизму учу. Про наших хоккеистов даже в газете тогда написали и из меня такого героя сделали! Что на мне весь колхоз держится. А наш колхоз — самый передовой по всей округе. Ни алкоголиков, на разгильдяев. А там и доноситель попался на крупном воровстве, так что ему все кнуты и достались. А свобода или несвобода — это отдельный, и очень интересный разговор.

Кому на Руси жить хорошо, — вспомнились мне знакомые со школы строчки. Быть может, такие люди — самые счастливые? И со стыдом поправился — но ещё счастливее люди, знающие истинного Бога и изучающие Священное Писание под руководством мудрых проповедников.

— А в посылке, что ты привёз — подарок моему “младшему сыну”. Я твоей матушке написал, соврал — Господи, помилуй, что сын в медицинский институт поступил, так она пообещала выслать книги, что её муж — отец твой покойный, написал.

— Выходит, книги не нужны?

— Ещё как нужны. Один из моих мальчишек действительно в мединститут поступил. Большие надежды подаёт. Я ему приготовил в подарок книгу архиепископа Луки. Это был великий хирург и пастырь. Его трудами я жив остался после ранения. И твои книги кстати будут. Будет парень книги читать и твоего отца в молитвах поминать. Отца своего ты сильно любил?

Мне стало стыдно, что я постоянно был родителям в оппозиции, поэтому врать не стал:

— Не всегда понимали мы друг друга.

— А у кого бывает полное понимание? У меня своих детей нет, а с чужими всегда намного легче. Я их никогда не неволю, но дисциплины требую всегда. И учу уму-разуму. Вчера, например, один мальчик спросил, зачем в мире столько религий. Что, спросил он, — каждая религия для своего народа? Но почему же эти народы всё время воюют? Чтобы войн не было — нужна только одна религия. Объяснял он мне всё это путано, явно с чужих слов. От неожиданности я не смог хорошо ответить. Что ж мне теперь остаётся? — книжки взять, да посмотреть, что это за единая религия, которая хочет всех людей в один адский котелок свалить.

— А разве православие — не национальная религия.

— Почему национальная?! Вселенская! Русскому народу повезло, что Бог прямыми, а не кривыми путями к Истине привёл.

Я промолчал. Всё равно этим старикам ничего не доказать — поздно. Да уж ладно, пусть верят, как хотят! Сейчас надо думать о новом поколении россиян!

Несмотря на его желание оставить меня на ночлег, я засуетился, начал собираться в путь. Я сослался на необходимость как можно быстрее доехать до места назначения.

— Заходи, родной, всегда, когда будешь в наших краях, — он хотел обнять меня, но я торопливо выбежал из дома.

«Зайду, — подумал я: — чтобы поучить истинному пониманию Библии. Такой хороший человек должен знать истину».

Мальчишечьи крики напомнили мне о необходимости соблюдать осторожность — весь двор покрыт льдом.

Я остановил маршрутное такси с азартным желанием наверстать даром потраченное время. В салоне автомобиля несколько молодых парней и девушек о чём-то оживлённо беседовали. Говорили они без акцента, но мне почему-то показалось, что это иностранцы. Сначала я не прислушивался к их разговору, охваченный каким-то волнением. Постепенно я начал различать их слова. Торжественно говорили о Боге, ерничали и хихикали об алкоголиках и упадке нравов в Российской глубинке, торопливо, с хищным азартом — о перспективах приобщения русского народа к мировой гуманистической культуре. Я захотел крикнуть им, что я тоже знаю истину, но им не было до меня никакого дела. От нечего делать я смотрел на низкое солнце, на сухую полынь среди снежных заносов и рассеянно слушал рассуждения о Библии. А перед моими глазами стоял резной дом и ледяная площадка во всю ограду. Какое-то умиротворение я почувствовал при мысли, что сохранилась ещё вера в русском народе.

Молодые люди обратили на меня внимание и вывели из задумчивости:

— А знаете ли Вы, что Иисус — самый великий человек в мире? — спросил меня самый старший из них с дежурной улыбкой. — Знаете ли Вы, какое счастье открывает истинное понимание Бога…

Почему-то я испытал неприязнь к его слащавому голосу и такой же искусственной— будто секс предлагает — улыбке. Я попросил водителя остановить машину.

— Куда, парень? — спросил водитель: — Скоро приедем. А здесь степь голая.

— Так надо, — ответил я, твёрдо намереваясь идти в обратном направлении. Машины по этой дороге проезжают нечасто, но, Бог даст, уеду. А никто не возьмёт — пешком дойду!

— Подумай, деньги я с тебя всё равно возьму.

Я не ответил, лишь подумал, что до сих пор не только в хоккей играть не научился, но даже на коньках стоять не могу.

* * *

Прошёл год. И вновь я еду в плацкартном вагоне по заснеженной Барабинской степи. Я специально попросил отпуск в декабре.

Моя жизнь совершенно изменилась. Не без искушений я впервые переступил порог Православной церкви. С огромным трудом мне удалось отбиться от домогательств бывших единоверцев-сектантов. В этом году я начал ходить в первый класс Воскресной школы вместе с бабушками. И только сейчас осознал, что я ещё в самом начале нелёгкого пути. Лишь сейчас я понял, что даже меня — необычайно спесивого и высокомерного — Бог любит. За что мне от Господа такая милость? Не знаю. Но когда год тому назад впервые в жизни разбил нос об лёд, я понял, что вся моя жизнь была падением, и лишь теперь с Божией помощью по молитвам моей мамы и доброго человека из далёкой сибирской деревни я делаю самые первые шаги в настоящей жизни.

© Александр Кобзев, 2019
Дата публикации: 23.09.2019 15:35:12
Просмотров: 2029

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.