Увидеть глаза и ...

Владимир Борисов

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 20628 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Увидеть глаза и...

Снег тяжелыми, мокрыми хлопьями лениво опускался на измученную многодневными дождями столицу, скапливаясь рыхлыми, неаккуратными кучками на скамейках, пучках потоптанной травы на газонах, покатых крышах домов…
- Илья! Качаев! Кончай курить. Настоятель идет.
Голос церковного сторожа заметался под куполом и тут же растаял, осел на резных пилястрах высокого, дубового иконостаса, золоченых балясинах и перильцах хоров, в круговую опоясывающих все строение храма.
Илья недовольно поморщился, загасил о шершавую, занозистую доску лесов недокуренную сигарету и небрежно пройдясь влажной губкой по испачканным темперами пальцам, направился к лестнице, круто уходящей вниз.
Иеромонах Александр Рощин, новый настоятель храма, совершенно седой старик в простенькой черной рясе и серебряным наперсным крестом поверх нее, молча ожидая появление художника, не торопясь осматривал практически завершенную отделку церкви.
- Здравствуйте отец Александр.
Вздохнув, проговорил Илья и щелкнул выключателями.
Паникадило, Люстры и многочисленные светильники с лампами, выполненными под оплывшие свечи, осветили собор.
С оконных простенков, изящных подпружных арок и овальных медальонов, обрамленных тонкой гипсовой лепниной с грустью и любовью смотрели выписанные в древней, византийской манере мудрые апостолы, шестикрылые Серафимы и много терпеливые великомученики.
Двенадцать, снежно-белых, стройных колонн казались невесомыми, с легкостью возносились ввысь, поддерживая на себе тяжелые паруса, расписанные почти полностью законченным изображением четырех евангелистов. Девственная белизна парусов, служащая законченным фоном для этих фресок, невольно притягивала взгляд к самому центру, зениту барабана главного купола храма, где среди полупрозрачных облаков, разбавленных бесконечной голубизной небес, в безмерном человеколюбии распростер руки Пантократор, Иисус Вседержитель.
Монах, трижды осенил себя крестом, старательно и четко и только после этого, все еще не глядя на художника спросил, сухим, негромким голосом.
- А что с ликом? Когда предполагаете закончить? Близится Рождество, тем более на освещение храма предполагается приезд митрополита.
Иеромонах взглянув, наконец, на художника, вновь принялся рассматривать росписи храма, необычайно талантливые и легкие.
- Не знаю. Ничего не знаю!
В отчаянии почти прокричал Илья и, обхватив себя руками, словно в ознобе, забился в угол.
- Я не вижу его! Я глаз его не вижу!
Что толку пытаться писать Христа, когда его нет в душе моей!?
Вернее не так…. Когда он не смотрит на меня…Когда глаза его смотрят сквозь меня, мимо меня…Куда угодно, но только не на меня… Я так не могу… Я должен увидеть его глаза.
Должен.
А иначе все это, вся эта красота так и останется красивенькой, пустой, бездушной халтуркой.
- А вы Илья, молиться не пробовали?
Сквозь собственный крик услышал он спокойный и ровный голос настоятеля храма.
- А? Что? Простите? Молиться!? Нет, не пробовал…
Качаев исподлобья посмотрел на иеромонаха и устало выдохнул.
- Нет. Честно говоря, не пробовал…
- А вы помолитесь, Илья. Как можете, как помните.
И смею вас уверить, что Господь повернется к вам и вы брат мой, обязательно увидите его глаза…И еще…Пожалуйста, не курите в храме. Я понимаю, что вы работаете сейчас наверху, на лесах, и вам наверное трудно каждый раз спускаться и подниматься…Но я вас настоятельно прошу, в храме больше не курите.
Старик ушел, а Илья еще долго и долго задрав голову, смотрел на своего Спасителя, в голубых, развевающихся одеждах, парящего под самым куполом, с нимбом тончайшего сусального золота вокруг пустого, серо-белого, залапанного, испачканного карандашом и ластиком овала, будущего лика Христа.
***
Снег стаял, оставив после себя холодные грязные лужи, легкий запах свежеразрезанного огурца и гнусную тоску, прочно осевшую в душе возвращающегося домой художника.
У ресторана «Прага», Илья свернул на Арбат, в надежде что там, на недавно уложенной брусчатке, часто пересеченной бетонными желобками для спуска воды будет несколько суше, чем на шумном, безликом, вечно переполненном приезжими с сумками и пакетами Калининском проспекте.
Арбат как всегда жил своей, несколько наигранной, бутафорской жизнью. Вплотную к стенам, расположились елочные базары, где к привычным, нашим, родным, рано осыпающимся елям, прибавились модные в последнее время импортные хвойники в контейнерах: пихты и голубые ели, отпугивающие покупателей своими заоблачными ценами.
По центру и вдоль улицы, шла бойкая торговля солдатскими шинелями времен гражданской войны и шлемами – буденовками, пошитыми , быть может только сегодня, смуглыми пальчиками среднеазиатских швей.
Ряды лакированных матрешек с легкоузнаваемыми лицами политических лидеров всяческого толка, соседствовали с позеленевшими самоварами и древними, изогнутыми, черными досками икон.
Почти в самом центре Арбата, вблизи театра, пьяный старик, размахивая истрепанной книжонкой в мягком переплете, плохо, бездарно плохо декламировал, по всей видимости, свои, столь же плохие и бездарные стихи. Брошюра постоянно выскальзывала из неверных его пальцев и измученной, израненной белокрылой горлицей падала на грязную мостовую. Старик наклонялся, жалко приседая и подобрав книжицу, уже с другой строфы, а то и с совершенно другого стиха вновь принимался за декламацию. Редкие прохожие не останавливались и даже не замедляя шага, пробегали мимо, по своим, важным, предновогодним делам.
Старик заметил Илью и недобро, неестественно улыбаясь, подошел к нему.
-Купите книжку, молодой человек. Я по глазам вижу в вас творческую личность. Купите, не пожалеете. Это конечно не Фет, но и не Маяковский. Купите. Всего тридцать рублей и мой автограф совершенно бесплатно, можно сказать как бонус.
Ну как, решились, купите? Нет!? Ну и не надо! Не очень то и хотелось!
Он, явно работая на публику, заводясь и входя в раж, разодрал надвое свою злосчастную книжонку и, протянув Илье половину, громко прокричал, плюясь в лицо.
- Читайте, читайте бесплатно мои стихи!
- Ох, жид и разошелся…
Начал было проходящий мимо Ильи интеллигентного вида мужчина, в мягкой шляпе и дорогом плаще, но заметив что-то недоброе в лице художника, замолчал и поспешил за угол ювелирного.
-Ну, вы как, выпустили пар?
Улыбнулся миролюбиво Качаев, попридержав пьяненького поэта за лоснящийся рукав старенькой куртки…
- Может быть, сходим куда-нибудь, перекусим?
- Да пошел ты!
Неизвестно отчего остервенел вдруг поэт и с силой высвободился из рук Ильи.
– Тоже мне, меценат нашелся.Перекусим…
Уж на порцию пельменей, я худо-бедно, за день как-никак, а заработаю…. Пошел!
- Ну-ну. - Повернулся было Качаев, но в этот миг, яркие, схожие с крупными стразами лампочки, вспыхнули на фасаде дома, где весь первый этаж занимал ювелирный магазин и их дрожащий, холодный свет озарил старое, небритое, пьяное лицо торговца собственными стихами.
А еще Илья увидел его глаза.
- Боже!
В голове художника, в его душе, давно и безрезультатно алчущей найти, увидеть глаза Иисуса, что-то огромное, бесконечно-усталое и безнадежно-тоскливое, словно болезненная чужеродная опухоль наконец-то лопнуло, озарив все его человеческое существо, озарив изнутри каждую косточку, каждую клеточку организма, не понять каким чудом сотворенную по образу и подобию.
- Нашел! Нашел!

Мысленно ликовал Илья, уже совершенно отчетливо видя перед собой светлый, неземной красоты, законченный лик Пантократора.
А руки его, тонкие, но сильные руки художника, уже выдернули плачущего пьяными слезами старика-еврея из недоброжелательно зароптавшего круга немногочисленных зевак, остановившихся посмотреть на бесплатное представление, самоуничижение пусть бесталанного, пусть совершенно бездарного человека, но человека, несомненно, ранимого, тонко чувствовавшего грани прекрасного.
- Пошли отсюда. Скорее, прочь…
Качаев легко повлек за собой почти не сопротивляющегося поэта вдоль темного, застроенного домами еще царской постройки « Серебряного переулка».
- Да постойте же вы!
Вскричал старик, вырываясь и бегом возвращаясь на Арбат.
– Экий вы быстрый молодой человек.… А тележечка моя как же?
И, правда. Возле театральной тумбы, оклеенной морщинистыми, промокшими афишами, стояла небольшая тележка о двух колесиках, груженная стопками тех самых сборников со стихами, уже слышанными Ильей возле театра.
- Это что, весь ваш тираж?
Илья с трудом вкатывал довольно тяжелую тележку по крутым, выщербленным ступеням. Автор, покачиваясь, двинулся следом, опираясь для верности о влажные кирпичные стены…
- Да…
Грустно кивнул он.
– Так называемый самиздат… Сам издаю, сам читаю, сам продаю… А впрочем это неважно…Куда мы идем, таинственный юноша?
Илья остановился и, протянув руку, представился.
-Качаев Илья.
- Ну а меня зовут Михаил Семенович… Можно просто дядя Миша… Но все ж таки, куда мы направляемся? Если не секрет конечно…
- Да какой там секрет… - Хмыкнул отрешенно Илья.
- Здесь рядом неплохое кафе, « Ивушка» называется. Сейчас перекусим. Вы покушаете, отогреетесь. Мне показалось, что вы озябли и я, если не возражаете, сделаю с вас, пару набросков…Можно было конечно пригласить вас к себе домой, но дома я почти никогда не ем, у меня даже холодильник отключен. Так что лучше уж в кафе….
- Так вы художник?
Михаил Семенович вновь заспешил вслед за Качаевым.
- Ну, если быть более точным, то иконописец и реставратор.
Подтвердил Илья.
- Сейчас я расписываю один из пределов в недавно отремонтированном храме, в Медведкове… Роспись практически закончена, остался разве что лик Иисуса… Я к нему уже более двух недель подступиться никак не смел… Не видел я его, не чувствовал…
А вот сегодня глаза ваши увидел и понял, все понял, от начала и до конца : какой у моего Пантократора должен быть взгляд.
Скорбный, все понимающий, все прощающий и самое главное необычайно добрый. Спасибо вам…
Дядя Миша тихо рассмеялся шелестящим, скорбным смехом и, приоткрывая стеклянные двери кафе, обернулся к Илье…
- Странный вы человек, Илья. Ну как с меня можно такое писать? Да я и в Бога – то, скорее всего не верую…
Нет…Не того натурщика вы для себя подобрали.
Я уж лучше сейчас на Арбат вернусь…Мало ли: вдруг читатель какой подойдет, покупатель так сказать ?
-Успеете вы на свой Арбат. Никуда он от вас не убежит.
Бросил рассеянно Качаев, осматривая ярко освещенный зал в поисках свободного столика.
- Успеете.
***
…Дверь, повинуясь тугой стальной пружине, хлобыстнула громко и безапелляционно нагло.
-Замените пружину Олег Иванович. Слишком тугая. Она нам всех прихожан распугает.
Услышал Илья знакомый голос настоятеля и, перегнувшись через перила лесов, увидел стоящих внизу иеромонаха Александра Рощина и церковного старосту.
– Уже иду!
Крикнул Качаев и поспешил к лестнице.
Иисус Христос, с высоты рукотворных небес, не отрываясь, смотрел на них, онемевших от восхищения и восторга. Смотрел глазами пьяненького поэта, глазами полными скорби, застывших слез и бесконечной любви. Любви и к этим троим, в безмолвии застывшим людям и через них, несомненно и ко всему остальному, столь грешному и столь неразумному человечеству.
- А что с нимбом?
Первым нарушил молчание церковный староста.
– Насколько я помню, мы с вами говорили о золоте на нимбе…И вы получили две пачки сусального золота…Или я ошибаюсь?
Староста вынул из кармана чек на сусальное золото с Качаевской подписью поверх количества.
- Нет, Олег Иванович, вы не ошибаетесь…
Илья слегка поморщился, но продолжил, глядя впрочем, в глаза монаху.
– Вы не ошибаетесь. И в смете и на эскизе, да что там, на эскизе, у меня уже и там (он махнул рукой к куполу) вокруг головы Пантократора был золотой нимб, украшенный стрелами и растительным орнаментом. До вчерашнего дня… Да вот и отец Александр в прошлый свой приход видел… Но я понял, отчего-то именно сегодня утром понял, что в данном случае золото скорее только все испортит…
Иисус и так настолько велик, что будь он изображен вообще без нимба, почитание к нему и благоговение людское, от этого не сколько не уменьшится…Вот я и решил золото убрать, а нимб сделать чуть заметным…Почти невесомым…Да вот смотрите, вы сейчас сами убедитесь, что я прав.
Илья схватил пачку сусального золота, лежащую на ближайшей скамеечке и торопливо поднялся наверх, на покачивающиеся под шагами художника леса.
Нетерпеливо заскочив на табурет, поставленный непосредственно под ликом Христа, Качаев аккуратно вскрыв упаковку и не вынимая нежнейших и капризных золотых листочков, прижал ее к потолку, дабы стоящие внизу люди воочию убедились в его правоте. Он гордо улыбнулся, увидев поощрительное помахивание головы иеромонаха и шагнул вниз. Крайний трап, под ногой художника с резким, протяжным скрипом прогнулся и Илья, отпрянув, ухнул вниз, на слегка присыпанный влажными опилками, серого мрамора пол.
Резкая боль, отбросившая сознание Ильи в плотную, непроницаемую тьму, закончилась неожиданно скоро и странным образом переродилась в радостную, легкую, сияющую тишину, полную бесконечного добра и ожидания чего-то прекрасного…
Да и сам свет, наполняющий эту тишину, был не безлико-белым и холодным, а трепетно-теплым, словно свет множеств одновременно зажженных свечей…
Впрочем, чего-чего, а зажженных свечей и в самом деле было в достатке. Не менее сотни прихожан, по внешнему виду из крепких крестьян, с трудом умещались в битком забитом, от души протопленном храме. Седенький священник, неожиданно густым басом напутствовал собравшихся, а церковный хор, невидимый отсюда, снизу, старательно выводил праздничные псалмы.
Что-то из доселе виденного, вдруг поразило Илью и он уже более внимательно огляделся вокруг.
Залапанные снизу, а выше украшенные виноградной лозой колонны, уходили в изобилующий фресками полумрак, с трудом разжиженный светом лампад и свечей. В самом зените барабана купала, неизвестный, но, несомненно, необычайно одаренный художник изобразил «Спаса в Силах», сидящего на троне и благословляющего прихожан десницей, старательно выписанной.
- Да! Да! Я угадал!
Радостно толкая соседей закричал в голос молодой иконописец.
– Ну конечно я угадал. Смотрите, смотрите, у него точно такие же глаза.
Разве вы не видите?
Окружающие Илью люди, невольно посмотрели наверх, откуда на них, добрыми грустными глазами пьяненького арбатского поэта, взирал Пантократор.
Полный, багроволицый городовой в распахнутой по случаю духоты шинели, внимательно посмотрел на Качаева и вдруг словно чему-то, поразившись, старательно перекрестился и, работая локтями начал пробиваться сквозь плотную толпу по направлении Ильи…
- Милостивый государь.
Начал, было, он, протягивая руку к художнику, но тут Качаев опомнился, дернулся и, застонав, открыл глаза.
***
- Ну, ты и счастливчик, Илюша.
Заглянув на минутку к своему молодому соседу по коммуналке, завистливо охала Баба Клава, всю жизнь проработавшая билетершей в Вятских банях.
– С такой верхотуры упасть и ни одного перелома. А синяки, что синяки? Они пройдут…Неделю –другую и все, нет их, синяков-то.
Главное живой…Нет, Илья, ты точно у Бога в любимчиках.. Точно-точно.
Соседка ушла, оставив пару апельсинов на столе, сияющих, словно два маленьких солнышка.
- Живой?
Превозмогая боль, прошептал, откровенно говоря, удивляясь этому факту Качаев, пытаясь в памяти своей оживить, восстановить неверный, ускользающий, расплывчатый образ городового.
- Живой…
***
Синяки и в самом деле прошли довольно быстро.
Уже через несколько дней, Качаев с крахмальным скрипом подминая ногами снег, лепил малышне, ходившей за ним по пятам высоких, необъятных размеров снежных баб и строил зубчатые крепости, с башенками и флюгерами…
…В первых числах марта, ближе к ночи, дверной звонок в квартире Ильи судорожно выдал нечто похожее на соловьиное коленце, после чего как обычно простужено заскрипел и смолк. Соседка Ильи, баба Клава, с работы домой возвращалась, как правило, поздно и Качаев невольно ругнувшись, как был в одних только трусах и раздолбанных шлепанцах, зашлепал к входной двери.
В дверях стоял иеромонах отец Александр, в насквозь промокшем, линялом плаще, накинутом поверх обыденной рясы.
- Проходите, Александр Семенович.
Илья посторонился, пропуская позднего гостя.
– Прошу прощения за мой вид. Я вас не ожидал, сейчас переоденусь, поставлю чайник.

- Не волнуйтесь Илья, переодеваться право же не стоит, вы у себя дома. Тем более, что я ненадолго. Вот за чай спасибо. Продрог если честно. Отвратная погода: зима не зима, весна не весна, а так, непонятно что…
Иеромонах повесил плащ на приоткрытую дверь в ванную и не торопясь, аккуратно и основательно принялся за свои калоши, в коих ходил почти круглый год. Расчесав свою реденькую бородку, настоятель Александр Рощин прошел на кухню следом за художником.
- Я вот почему к вам заглянул, Алеша. Мне передали, что вы уже более или менее поправились и могли бы вновь преступить к работе. Прихожане преподнесли в дар несколько древних (хотя я могу и ошибаться) икон и одну картину, выполненную на холсте. Требуется ваша помощь и как консультанта, и как мастера…
Качаев отрешенно глядя в темное окно, не оборачиваясь к собеседнику, качнул головой.
- Не знаю, отец Александр, не знаю. Боюсь, что мне придется отказаться от предложенной вами работы.
- А что так?
Просто поинтересовался монах.
– Нашли новое место, поближе и …
- Нет! Все не так…
Илья забрался на подоконник, отодвинув в сторону горшок с уродливо изогнутым, чахлым столетником.
– Все вокруг твердят одно и тоже: ах счастливчик, ах Божий любимчик…
-А разве это не так?
Иеромонах вышел из-за стола и сам себе заварил чай.
- Бог, как нельзя очевиднее показал вам свою любовь и огромную бесконечную милость, сохранив вам жизнь. Вы могли уйти без покаяния, не исповедавшись…
Что может быть ужаснее? А вы живы…
Вы молоды, красивы, талантливы. Вы Илья, с вашими способностями еще так много успеете сделать и во славу Божию и во славу самого обыкновенного человека, вашего соседа, вашего товарища.
Детей ваших будущих…Ведь у вас обязательно будут дети, красивые, добрые…
Илья спрыгнул с подоконника, подбежал к холодильнику и рывком сбросил с него свернутый в трубку ватман.
– Он сохранил мне жизнь? Да на что мне теперь такая жизнь!? На что!?-
Священник развернул бумагу и подслеповато щурясь, принялся рассматривать многочисленные наброски карандашом: рисунок женской кисти, сломанная роза, разбитый граненый стакан на фоне пожухлого кленового листа…
- Ну что? Убедились?
Качаев сел напротив своего гостя…
- Я ничего не могу!
Это дилетантство, чистой воды дилетантство.
Бог сохранил мне жизнь, лишив меня того, что я единственно умел по-настоящему…Он лишил меня таланта!
- Не богохульствуйте мой мальчик. Мне трудно оценить эти наброски…Я не профессионал. Но мне кажется, вы слишком драматизируете произошедшее. Известны случаи, когда в человеке после серьезной травмы просыпаются необычайные способности, доселе в нем дремавшие…
Кто-то начинает писать стихи, кто-то свободно разговаривает на неизвестном ему языке. Божья милость безгранична.
Наверное в этих случаях происходят неизвестные пока науке изменения в головном мозге человека.
Но, раз эти, доселе дремавшие способности могут просыпаться, то теоретически я вполне допускаю, что какие-то напротив …Скажем так, засыпают.
А проснутся они или нет, кто знает? Разве что только он знает, тот , о котором вы сейчас говорили так невоздержанно.
Бог…
Единый и всемогущий.
- Вы знаете, Илья. Я к вам прихожу уже не впервые. Но в прошлый раз вы играли во дворе в окружении детей…
Я видел, с какими глазами они смотрели на вас…Дети…Их не обманешь…Они человека чувствуют своими сердцами…Кто знает, а может быть именно талант общения с детьми в вас и проснулся?
Поверьте, это не сколько не меньший дар, чем дар иконописца, дар художника…
***
Иеромонах Александр Рощин, уже давно ушел, шаркая своими старомодными калошами, а Илья все стоял и стоял у темного, запотевшего, кухонного окна.
***
Ветер, радуясь погожим, сухим денечкам, весело гонял по асфальту сухие, осенние листья, то раздувая, а то напротив, задувая дымные огни костерков, на которых дворники в ярких, оранжевых безрукавках сжигали собранную листву.
Прозвенел звонок и коридоры школы для одаренных детей, взорвались детскими криками и топотом сотен детских ног и только в классе живописи, под руководством Ильи Качаева, как обычно царила тишина, лишь иногда прерываемая шорохом карандашей, да нетерпеливым шуршаньем ластика по бумаге.

© Владимир Борисов, 2024
Дата публикации: 11.04.2024 21:33:22
Просмотров: 968

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.