Сундук Наполеона
Андрей Глухов
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 17629 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Рассказ о нелепо прожитой жизни. СУНДУК НАПОЛЕОНА Этот поезд назывался рабочим. Три стареньких, сработанных в начале двадцатого века вагончика медленно тащились по узкой колее за странным механизмом под названием локомобиль. Дорога от райцентра до райцентра занимала часа три, и рабочий поезд целый день лениво мотался между двумя городишками, останавливаясь на каждом полустанке. Непосвящённому это мотание показалось бы каким-то ненужным излишеством, но вся округа знала, что примерно в середине пути, в лесу, километрах в пяти от неприметного полустанка, находится секретный завод, и трудяга поезд день и ночь развозит рабочий люд, обитающий в окрестных деревнях и посёлках. Мне уже не раз приходилось бывать на заводе (в его опытном цехе воплощались в металле гениальные разработки нашего НИИ), но всегда в составе большой группы, когда прямо на вокзал за нами присылали автобус и мчали в заводоуправление по прекрасному шоссе, обрамлённому девственным лесом. Теперь же я приехал один и не удивился, что за мной, мэнээсом без степени, машину не прислали. Часы показывали девять утра, рабочую смену уже отвезли и вагон был почти пуст. Я убивал время чтением местной газеты, купленной на вокзале. Газета была скучна, как пейзаж за грязным окном, и только в разделе «Мифы и легенды нашего края» размещалась заметка, не позволившая мне мгновенно уснуть. Местный краевед восторженно описывал подвиг жителей деревни Озерки в Отечественную войну 1812 года. Суть подвига состояла в том, что дорога, по которой отступали наполеоновские войска, проходила через Озерки, и озерковцы завалили её деревьями, устроив засеку, вооружились, как водилось на Руси, топорами, вилами и рогатинами и не пропустили французский отряд через деревню. Преследуемые русскими войсками французы не стали тратить время на деревенскую баталию и пошли напрямик через озеро, которое, конечно же, называлось Чёрным. Конечно же, в составе этого отряда бежал сам Бонапарт и, естественно, посреди озера лёд подломился, и огромный сундук с награбленным золотом ушёл под воду на глазах у десятков сельчан. - Интересно, - пробормотал я, - есть ли на пути отступления французов хоть одно озеро, на дне которого не лежит сундук с золотом? Поезд остановился на очередном полустанке и в вагоне возник колоритный мужичок неопределённого возраста с помятым лицом и в псевдотирольской шляпке с пёрышком. Он бегло оглядел вагон и направился ко мне, сильно припадая на правую ногу. - Уф, - выдохнул он, плюхаясь напротив, - успел, а думал, опоздаю. Вместе с его «уфом» на меня обрушился ураган из смеси первача, чеснока, квашеной капусты и солёных огурцов. Я невольно отпрянул и поморщился. - Что, пахнет? – добродушно улыбнулся мой визави,- Так на крестинах был, а это дело святое. Три дня крестили, но сегодня я ни-ни, это во мне вчерашнее бродит. Оправдавшись таким образом, он повёл светскую беседу: - Куда путь держишь, земеля, на завод, небось? Я неопределённо мотнул головой – обсуждать тему секретного объекта со случайным попутчиком считалось в нашей среде верхом идиотизма. - Понимаю, понимаю. Т-с-с! – он приложил грязный палец к губам и пьяненько захихикал, - А я в Озерках сойду. Слышал о такой деревне? - Да вот, только что в газете про вас прочитал, - я был рад смене темы, - про подвиг ваших прадедов и про сундук с золотом. Мужичок неожиданно покраснел и посмотрел на меня с нескрываемой враждебностью. - Я что-то не то сказал? Извини тогда, - примирительно произнёс я, избегая скандала. - Да нет, порядок. Это я о своём вспомнил. Он некоторое время сидел молча, но вдруг встрепенулся и заговорил быстро и горячо: - Расскажу я тебе про этот сундук проклятый, только не смейся – обидишь сильно. Тут ведь как получилось? Родился я в сорок первом, в сентябре. Отца моего, Степана, и братана его младшего, Кузьму, в армию забрали ещё до моего рождения. Родители ихние ещё до войны померли. Матушка моя из Горок была, это вёрст семь от Озерков, а Горки действительно на двух холмах располагались, ну наши, отступая, за эти холмы и зацепились. Упёрлись, значит. Немцы тоже не дураки – штурмовать не стали, а как врезали из всех стволов да бомбовозов и стёрли деревню вчистую. Все матушкины родственники так в погребах навечно и остались. А она молоденькая, едва восемнадцать стукнуло, одна одинёшенька да с новорожденным на руках, да немцы кругом … Представляешь? Где-то в ноябре объявился в Озерках Кузьма, да не просто, а полицаем. Года два пробыл, а потом перевели его куда-то. Война закончилась и году в сорок пятом Кузьма снова объявился. Ну, его, как водится, повязали, судили, дали лет десять и он исчез. А нам каково, подумай? Отец пропал без вести, а это, считай, как хочешь, дядя полицай, родни нет, заступиться некому. Ох, и возненавидел же я этого Кузьму люто, сильнее, чем фашиста, что мне ногу сломал. Тот ногу, а этот всю жизнь мне покалечил, гад. Но я не про это рассказываю. Году в сорок седьмом ниже по течению водохранилище соорудили – плотину поставили и чего там ещё положено, не знаю, только речушка наша, что вдоль деревни протекала, раз в пять больше стала. Одну улицу затопила, а другую подземными водами замордовала так, что жить стало невозможно. Над деревней, на бугре, роща берёзовая была, так немцы её всю на дрова извели, подчистую. Вот и решили деревню туда перенести. Нарезали участки, избы разобрали, перетащили и снова собрали. Всё бы хорошо, только к речке стало не подойти – сплошное болото и комаров развелось … Ну, да ладно, жить можно и слава Богу. Где-то в конце пятидесятых Кузьма снова объявился в Озерках. Больной, калеченный, убогий. Мы с матушкой всё недоумевали: какой чёрт его принёс сюда? Что, больше негде было поселиться после лагеря? Он к нам ни ногой, а мы к нему ни шагу. Поселился он в старой деревне, осталось там несколько таких хибар-развалюх, что и перетаскивать не стали. Как жил, на что, чем питался? Пёс его знает. Да мы и не интересовались особо. Слышали, что вроде гать проложил через болото к воде, что плот сколотил и рыбу ловит, что пацаны малые бегают к нему рыбу ловить да помогают улов сбывать, но толком ничего не знали. Так прошло года три. Мне тогда уже лет двадцать стукнуло. Прибегают раз пацаны. Иди, говорят, тебя фашист зовёт, помирать собрался и хочет тебе что-то важное сказать. Я идти не хотел, а потом думаю: вдруг что про отца моего знает. Пришёл я к нему, а он на тряпье каком-то валяется, вонища, как в норе у хорька. - Чего звал, - говорю, - фашист недобитый? А он мне: - Ты, племяш, на меня глазами не сверкай, я перед тобой ни в чём не виноват. - Как же не виноват? Ты мне всю жизнь испоганил. - Я, дурачок, тебе жизнь сохранил. Только благодаря мне ты и живёшь сегодня. - Как так? Поясни. - Ты у матери поспрашивай. Тебе едва год исполнился, как ты помирать собрался. Она ко мне: «Подмогни!» Запряг я лошадь в телегу, форму свою полицайскую напялил, ружьё взял и в город покатил. Нашёл там лекаря, посадил под ружьём в телегу и привёз к вам. Не отпущу, говорю, пока не вылечишь, а помрёт дитя, так я тебя пристрелю. Он дней десять тебя выхаживал. А ты говоришь … Я вообще никому ничего плохого не сделал: никого не убил, не притеснил, помогал, чем мог. А что немцам служил, так причина тому была. Вот ради неё я тебя и позвал. Хочешь, нет, а родня мы с тобой кровная и никого у меня больше нет, кому я тайну свою передать могу. Я скажу, а ты поступай по своему разумению. Байку про сундук наполеоновский ты не хуже меня знаешь, а вот тебе её продолжение. Был в Озерках парень такой, Уткин Иван. Постарше отца твоего годков на пять-шесть, а меня ещё на два года старее. Забрали этого Уткина на флот и учили то ли на водолаза, то ли на ныряльщика, не знаю, врать не буду, только вернулся он году в тридцать восьмом с идеей найти и поднять этот сундук. Соблазнил ещё двоих и стали они Чёрное озеро кошками обшаривать, нырять и доставать, что попадётся. Попадалось многое, да всё не то. Нырял этот Уткин с мая по октябрь. Намажется гусиным жиром и ни одна хворь его не берёт. Весь тридцать девятый отнырял, ничего. На следующий год опять нырять начал. Это присказка, а сказка - вот она. Было это поздней осенью сорокового года. Месяц точно не скажу, но, кажется, в ноябре. Поручили нам с батей твоим будущим, со Степаном, значит, отогнать стадо бычков на пункт приёма скота. Светает поздно, темнеет рано, ну мы и погнали ни свет ни заря. Один паршивец там был такой нравный, что сладу с ним нет. Прошли мы почти до Чёрного озера, а этот возьми да рвани в лес. Что делать? Искать надо. Времена тогда строгие были: за потерю бычка хороший срок получить можно было. Степан при стаде остался, а я в лес побежал. Хожу тихо, прислушиваюсь не мыкнет ли, не хрустнет ли веткой. Слышу сопение какое-то. Я туда. Тихо крадусь, не спугнуть бы. Вижу тени какие-то. Явно не бычок. Вроде несут что-то тяжёлое. Хотел я поближе подкрасться, а сзади вдруг му-у-у. Побежал я назад, поймал этого паршивца, но так и не узнал кто и чего тащил. Ладно. Сдали мы скотину и назад пошли. Уже темнеть стало. Степан в то время уже с твоей матерью женихался, где-то через месяц и свадьбу сыграли, так он в Горки завернул, а я один домой пошёл. Путь известен, чем по дороге петлять двинул я через лес напрямки. Добрался до берёзовой рощи и слышу голоса какие-то глухие, и вроде лопата звякает. Темно уже, издали не разглядишь кто и что, а близко подойти боязно – дело-то явно не чистое. В общем, приметил я это место и домой побежал, думаю, утром погляжу, чего там такое было. Намаялся я в тот день, как чёрт, поужинал, и спать завалился, а как проснулся, так меня и осенило: нашёл Ванька Уткин сундук! Это их артель я видел утром, когда они сундук тащили, и вечером видел их же, когда они сундук зарывали. Выскочил я из дома, чтобы место точно определить, а на дворе, мать честная, снегу ночью навалило с вершок, не меньше. Хватаю я палку и чуть не бегом в рощу. Хожу и чуть не плачу от досады - всё изменилось за ночь и приметы найти не могу. Стал я палкой в землю тыкать, отыскивая где она помягче будет, и отыскал вроде, и примету вроде бы обнаружил, да только полной уверенности всё рано нет. Ладно, думаю, первый снег долго не лежит, как сойдёт - снова наведаюсь. Да только всё мне не в масть попёрло. Через пару дней отрядил меня колхоз на лесозаготовки аж на целый месяц. Отказаться нельзя, посадят и надолго. Вернулся, а кругом зима вовсю гуляет, мороз под двадцать, снегу полно. Наведался я к месту заветному, не видно следов, чтоб копали. Успокоился я и решил весны дождаться, а там поглядим. А весной снова не слава Богу. Чёрт меня дёрнул на тракториста выучиться – запрягли и погнали. Пока снег не сошёл, погнали на дальние поля снегозадержание устраивать, потом пахота, потом … Да что я тебе рассказываю, сам всё знаешь. Забегу изредка в рощу, уверюсь, что не копали и снова в дела колхозные с головой. Май к концу подошёл. Спрашиваю Степана, ныряет ли Уткин? Нет, отвечает, бросил, нет, говорит на дне никакого сундука. Правильно, думаю, когда достал, чего нырять? Ещё почти месяц прошёл, а я так и не придумал, как без лишнего шума проверить, что там зарыто. Тут война всё за меня и решила. Забрали нас в армию всех скопом: и Уткина с его артелью, и нас со Степаном. Там, в райцентре, на сборном пункте я твоего отца в последний раз и увидел. Потом началась бесовщина какая-то: то нас пёхом погонят вёрст за двадцать, а с полдороги завернут и погонят в другую сторону, то в эшелон засунут и повезут неизвестно куда, да снова завернут. Так дней десять продолжалось. Оголодали мы совсем. Эх, что там говорить! До сих пор вспоминать страшно. Сунули нас в очередной эшелон и погнали на запад, да только ехали мы часа два, не боле. Немцы налетели и как пошли бомбы метать, такой ад с геенной огненной устроили, что не приведи Господь. Народ из эшелона посыпался, как горох, а я совсем очумел от страха: все на землю попадали, а я в полный рост в лес рванул. Там метров сто до лесу было. Кругом всё рвётся, осколки летают, а я плачу, ору что-то нечленораздельное и бегу, бегу … Господь уберёг, даже не ранило. Вбежал я в лес и не могу остановиться. Сколько я ещё пробежал, не знаю, но когда остановился, то упал и то ли уснул, то ли сознание потерял. Когда очнулся, стал размышлять, что дальше делать. Посмотрел на себя со стороны и ничего не понимаю: и солдат, не солдат, и гражданский, не гражданский. Форму и оружия не выдали, присягу не принимал, даже наголо не постригли, да и документов никаких нет – паспортов у нас сроду не было, а красноармейских бумаг не выдали. Что делать, не удумаю. Понял одно – надо домой пробираться, а где он, дом? Запутали нас туда-сюда гоняючи. Где нахожусь, понятия не имею. Я ведь в свои девятнадцать дальше райцентра не ездил, да и то всего два раза. Решил идти на восход, куда-нибудь да выйду, а как идти, когда сил никаких нет? Жрать охота до колик, два дня крошки во рту не было. Господь ужа послал, так я ему голову камнем отрубил, шкуру содрал, да так сырым и съел. Потом и лягушек сырых жрать приходилось. Ну да ладно, чего вспоминать? Что было, то прошло. Пошёл я лесом. Раз вышел к дороге, а по ней немцы прут. Я назад в лес. Другой раз к деревне вышел, а там снова немцы. Плутал, плутал, пока Господь меня на хутор какой-то не привёл. Там покормили, баньку стопили, постирался я, одёжку починил порванную, отдохнул малость, но пора и честь знать. Куда мне идти, они не знали, но рассказали, как в лесничество пройти – там народ пограмотней будет, может чего и присоветуют. Долго рассказывать, но с помощью Божьей да людей добрых добрался я до райцентра нашего, а там меня немцы и повязали. Приволокли в комендатуру, а там от наших заправляет Сенька Хрипатый. Не слышал про такого? Была у нас в районе в конце тридцатых банда «семёновцев». Верховодили там два Сеньки - Клещ и Хрипатый. Клеща в сороковом шлёпнули, а Хрипатый как сквозь землю провалился, а тут объявился. Привели меня к нему на допрос. Слыхал про меня, спрашивает. Я киваю. Страшно? Я снова киваю. Вот, говорит, и рассказывай всё без утайки, а то я тебе кишки вокруг шеи обмотаю. Я всё и рассказал: и как в армию забрали, и как гоняли туда-сюда, и про эшелон разбомбленный, и как домой пробирался. Он выслушал. Знаю, говорит, Озерки ваши, бывал. Ещё бы ему не знать. Они в тридцать восьмом у нас сторожа убили и магазин ограбили. А он продолжает: - Мы тут полицейский отряд организуем, чтоб за порядком следить, так что выбор у тебя, парень, такой: или вступаешь в отряд и будешь в Озерках полицейским, или я тебя прямо сейчас к стенке ставлю и шлёпаю, как красного шпиона. Выбирай. Я выбрал жизнь. Года полтора я в Озерках полицействовал. При немцах сундук откапывать не стал, да и людно в роще стало – начали басурманы рощу на дрова изводить. У нас тут тихо было, а вёрст за двести отсюда партизаны появились, так нас всех туда и перебросили. Там я случайно с одной старушкой староверкой познакомился. Жила она в избушке в глухом лесу и совершенно одна. Помог я ей кое в чём, но это ладно, не об том речь. Задумали немцы карательную экспедицию против партизан устроить и нас привлекли. Я в своих стрелять не собирался, но и Хрипатому в лапы лезть не хотел. Бросил я винтовку, шинель их форменную, шапку дурацкую и у староверки в чащобе схоронился. Там до конца войны и просидел. А как узнал, что война кончилась, так и вернулся, чтоб сундук откопать и перед страной оправдаться за службу немецкую, да не судьба, видно. Пришёл, а рощи-то и нет, всю немцы извели. Место примерно представляю, но надо проверить, а сундук ли там. Но не сложилось. Сразу заарестовали и в лагерь заперли. Я ведь после лагеря сюда за сундуком вернулся, а здесь видишь что произошло. Теперь и места точно не определить. Вроде как в усадьбе у Агафьи, но это неточно. Ванька Уткин с артельщиками с войны не вернулся, спросить не у кого. Теперь ты знаешь всё, поступай, как посчитаешь правильным, а я помру скоро. Выслушал я его и подивился: - Ну, откопал бы ты, Кузьма, этот сундук золотой и чтобы делать с ним стал, спал бы на нём, что ли? - Ничего ты, племяш, не понял. Разве я для себя старался? Я обчеству хотел его вернуть. Я как рассуждал: ежели Уткин его достал и зарыл, значит утаить хотел, а я вернуть замыслил. - Чего ж ты тогда прямо властям не заявил: знаю, где Уткин сундук золота заныкал и вся недолга? - Да как же можно такое на человека заявлять, не проверив? Я же толком ничего не видел, а вдруг ошибаюсь? А может это «семёновцы» чего прятали, а я на Уткина донесу? Нет, так нельзя. Ладно, иди теперь, устал я. Я ушёл, а через два дня его хибара сгорела дотла и он в ней. Тоже дотла. Милиция приезжала разбираться, но так и не установили, поджог это был или несчастный случай. Собрали кости, что остались, сунули в мешок и отдали нам с матушкой: - Ваш фашист, вы и хороните. И вообще – собаке собачья смерть. Зарыл я его на краю кладбища без креста и знака какого, а кошки по сердцу скребут: жил нелепо, помер нелепо, а человек вроде был неплохой, не зря к нему пацаньё тянулось. На девятины пошёл я в сельсовет и рассказал, что от Кузьмы узнал. Там посовещались и решили Авдотьину усадьбу обследовать. Наделали щупов из арматуры и весь её огород истыкали. В одном месте на что-то наткнулись, яму вырыли и откопали валун. Больше ничего не нашли, только все овощи потоптали. Вот такая смешная история, земеля, с этим треклятым сундуком вышла, будь он неладен. Мне выходить на следующей. Бывай, может ещё свидимся – я ведь тоже на заводе работаю. Сегодня последний отгул догуливаю. Ну, покедова. Он протянул мне грязную ладонь, приподнял свою смешную шляпку с пёрышком и похромал к тамбуру. А я покатил дальше. Игрушечный поезд уносил меня прочь от тайны наполеоновского сундука в жизнь полную тайной военной, которая, впрочем, через несколько лет оказалась такой же химерой. © Андрей Глухов, 2009 Дата публикации: 20.07.2009 22:39:25 Просмотров: 3297 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|