Оркестр в кинотеатре

Семён Прокатов

Форма: Статья
Жанр: Литературные манифесты
Объём: 16587 знаков с пробелами
Раздел: "статьи"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

ОРКЕСТР В КИНОТЕАТРЕ
Видит ли читатель своё отражение в стихах? Почти детективная история о том, как плохое стихотворение обернулось зеркалом.

”7. И заключительное напутствие: не забывайте как можно чаще повторять, что Стихи Каждый Воспринимает По-Своему и что Настоящая Поэзия В Каждом Затрагивает Что-то Личное. Конечно, на практике это означает, что строки “вот крокодил с решетом на носу / на клавикорде играет попсу” одному читателю напомнят уроки в музыкальной школе, другому – комикс “Pearls Before Swine”, третьему – что нужно помыть кухонную утварь, четвертому – почему-то мадридский аэропорт, и все это полноправно входит в бесконечный спектр интерпретаций данного текста. Собачья чушь. Если текст не сообщает чего-то только через себя, через отношения между своими собственными элементами, то его как произведения искусства не существует. Там, где эти отношения предельно и нарочито запутаны (или вообще никаких не видать), но присутствует рифма и размер, можно говорить о плохих стихах. Однако об этом никто не задумывается, кроме нас, неудачников. Так что вперед.”
Н.Ершов, ”Как безнаказанно писать плохие стихи”.

Расскажу историю, связанную с коротеньким, невзыскательным стихотворением. Вот оно.
Бесплатно, в плане массовой культуры,
в ”Двадцатилетии” *, давным-давно
оркестр под управлением Танцюры **
играл перед сеансами кино.

И зрители, в нетерпеливом раже,
чтоб поудобнее места занять,
толпились у двери – зайти пораньше
как только начинали запускать.

У музыкантов каменные лица,
как бы оно играется само.
Мы слушаем оркестр и певицу
и слизываем холод с эскимо...

* Одесский кинотеатр им. 20-тилетия РККА в конце 40-х – 50-х годах.
** Руководитель оркестра в ”20-тилетии”.
Стихотворение – одно из 62-х трёхстрофных, составляющих цикл ”Картинки прошлого”, включённый разделом в мою первую книжку ”Одесса, милая Одесса...”, изданную в Одессе тиражом 200 экземпляров. Непритязательные стишки, насыщенные тоской по родному городу и непроходящей любовью к его улицам и лицам, пришлись по вкусу читателям, в основном, бывшим обитателям Одессы в эмиграции, пронизанным духом места с рождения навсегда. Книжку отметила пресса на Украине, в США, в Австралии; известный украинский поэт А.Кацнельсон дал ей положительную оценку. В его крохотном кабинетике в маленькой квартирке у подножия Голливудских холмов, уставленной петушками из всего, что можно покрасить, – их коллекционировала супруга – мы говорили о поэзии, об околопоэтической жизни. Точнее, говорил он, я слушал; изредка удавалось изловчиться и вставить короткую фразу, чаще всего незаконченную – ему не требовалось много времени на передышку. Он сожалел, что нет поэта, написавшего целую книжку стихов о Киеве, где он прожил большую часть жизни и писал просветлённые стихи на украинском языке, подписывая их совершенно неподходящей фамилией; менять её он категорически отказывался, как на него ни жали хранители национальных традиций – одни в расшитых чёрно-красными узорами распахнутых воротах рубах, другие – в глухо застёгнутых на все пуговицы кителях. Он любил свой Киев, как я свою Одессу – прочно и насовсем. Отметил, что моя строка естественна, без вычурности и ложной ”поэтичности”. Слово ”примитивная” старик (всё-таки 23-хлетняя разница в возрасте) не произносил, но мне казалось, что оно суетилось в его мозгу, пытаясь выскочить. Он говорил: жаль, мы не встретились 35-40 лет тому назад, я бы взял вас в свой семинар и сделал бы из вас приличного, может быть, даже известного поэта. Я понимал, что искренне хотят приободрить, но всё равно было лестно слушать. Вместе с тем он сделал более ста конкретных замечаний – по каждому второму стихотворению. Обширный список показал мне, что не всё так безмятежно. Попал в жернова его критики и ”Оркестр в кинотеатре”. Он назвал вторую строфу рыхлой, многословной, с невзыскательной глагольной рифмой, и вообще неудачной. Он не пользовался в своих замечаниях откровенно негативными словами, а тут отступил от своего правила.
Тираж разошёлся за месяц, оставив многих желающих приобрести книжку неудовлетворёнными. Перед тем как заказать ещё 200 экземпляров, я старательно потрудился над списком, рихтуя стихи, и обнаружил в процессе работы ряд погрешностей, незамеченных Кацнельсоном. С чистой совестью я указал на титульном листе: издание 2-е, исправленное. Стихотворение ”Оркестр в кинотеатре” тоже изменилось. Вторая строфа, существенно переработанная, теперь выглядела так:
Я, как и все, в нетерпеливом раже
сжимая приготовленный билет,
томился у двери – зайти пораньше,
занять поближе очередь в буфет.
Не бог весть что, но, по крайней мере, нет беспомощной рифмы ”занять-запускать” К моей досаде, во втором издании по технической причине переделанная строфа предстала в прежнем виде, зря напрягался.
Последние две строки изменились на: ”Поёт пятипудовая певица, / я слизываю холод с эскимо.” – с более чистой рифмой и под влиянием вновь набежавших воспоминаний, размахивающих дополнительными деталями. В них певица предстала толстой, составленной из трёх шарообразных частей, как снежная баба. Казалось бы, пустяк, ничего особенного, но предпоследняя изменённая фраза послужила причиной развернувшихся вскоре событий.
Среди письменных отзывов удовлетворённых книжкой одесситов оказалось письмо из Израиля от кларнетиста и композитора М.Ш. Он писал:
”...Заинтересовал заголовок ”Оркестр в кинотеатре”, но смею обратить Ваше внимание. Уверен, что именно в Ваш сознательный период с 1957 по 1987 г.г. я работал в этом оркестре с 1977 по 1987 г.г. (10 лет) руководителем был я, а Танцюра был рядовым гитаристом. Проработав 30 лет вместе без единого плохого слова, он после моего отъезда в 1995 г. просто лил грязь. ...А именно в чём это выразилось? 2,5 года я работал над изданием книги-песенника ”Одесса – жемчужина у моря.”, ...но уже в готовую книгу, которая хранится в Литмузее, ...Танцюра начал выискивать ошибки и править красными чернилами, делая детские школьные ошибки. Поэтому мне не захотелось писать ему гимны. Ну это, что коснулось меня лично, и я не в претензии к Вашему стиху. Спасибо, что Вас всё интересовало.” (Литмузей – одесский Литературный музей принимает на хранение не только опубликованные работы, но и рукописи неопубликованных; орфография и пунктуация сохранены – С.П.).
Довольно обширная выдержка из не до конца внятного письма, оправдана возможностью показать, как одной фразы из 4-х слов достаточно, чтоб напомнить дебри взаимоотношений, пробудить взрыв эмоций человека, причастного к ”предмету” стихотворения. Его задело упоминание имени музыканта, управлявшего оркестром до него, поскольку впоследствии и он сам, как оказалось, был лидером того же оркестра. А ведь эта строка – просто деталь, акт поэтического поклонения ”всесильному Богу деталей”, как говорил Пастернак, штрих, обозначающий место действия, и ничего больше; так она и воспринимается большинством читателей. Но, как я не устаю повторять, поэзия – зеркало, одно и то же для всех, но каждый ищет то, что хочет увидеть, и видит себя.
Любопытно, что М.Ш. ни слова не обронил о сути стихотворения – уставших музыкантах, играющих свой репертуар по много раз в день, полубезразличных слушателях, стремящихся занять место, чтоб спокойно, сидя, да ещё и под музыку съесть своё мороженное, об издёвке над бесплатной массовой культурой. И уж ни М.Ш., ни кто другой не рассмотрел ничего предосудительного в нескольких словах, относящихся к мелькнувшей в тексте певице. Никто, кроме читательницы в Германии, увидевшей в этом зеркале себя. Ею, случайно, оказалась жена одного человека, близкого друга моего друга. Этот мой друг – популяризатор и критик моих произведений, написал строгое, осуждающее письмо, вызвавшее между нами дискуссию об ответственности автора, о дозволенном и запрещённом в сочинительстве:
”Желая доставить радость своей самодеятельностью, я причинил огорчение моему другу. В минувшем сентябре я послал ему ко дню рождения в Германию второе издание ”Одесса, милая Одесса...” Я не перечитал его, хоть там были некоторые вещи, не оставившие меня и ранее в восторге. Но одно из стихотворений, ”Оркестр в кинотеатре” имело непосредственное отношение к нему, точнее, к его жене, которая была певицей в ансамбле Жени Танцюры как раз в описываемое время. Во втором издании появилась строка ”Поёт пятипудовая певица...”, обидная сама по себе, но тем более, что бывшая певица и сегодня не тянет на 5 пудов. А тогда 50 лет назад в свои 23-24 года она была хрупкой и тоненькой. Вот так я попал. Получив их обиду, я бросился к первоисточнику, и там, конечно, по-другому: ”Мы слушаем оркестр и певицу, и слизываем холод с эскимо...”, хоть тоже не очень ласково. Моему стыду и огорчению не было предела. Я вспомнил, что ещё годом раньше обратил внимание, и, если бы удосужился перечитать, то не стал бы посылать. Они в ответе стали меня успокаивать, придумав версию о том, что могло быть так: какой-то день она была занята или в отъезде, и её подменяла какая-то другая певица. Но факт оставался фактом: желая доставить радость, я совершил оплошность и огорчил друзей.”
Я задумался. Что-то можно, чего-то нельзя. Стихи – это выдумка, фантазия ума, а не рифмованный репортаж, качество которого определяется точностью деталей. Деталь в стихотворении – средство придания ему ”правды искусства” в отличе от ”правды жизни”, которой реально в художественной литературе нет, но ощущение которой возникает именно под влиянием ”правды искусства”. Может быть, мне запомнилась другая певица, даже из другого ансамбля и другого времени, но ведь не протокольная точность важна, а достоверность образа ”усталый оркестр – полубезразличная публика” ”в плане массовой культуры”. И той же огорчившейся бывшей певице как-то безразлично, кто руководил оркестром в кинотеатре. Она в этом зеркале увидела только себя.
Ситуация, которую мой друг определил словом ”конфуз”, таковой не являлась ни по отношению к его германским друзьям, ни по отношению ко мне. Я хотел, чтобы он и дальше отзывался о моих сочинениях откровенно, остро, заинтересованно, доброжелательно. Я доверял ему и любил его. А то что порой высказываются наблюдения и замечания, не воспринимаемые другими – так в этом и состоит привлекательная сила дружеской критики. Нет нужды быть неоспоримым, не обязательно быть правым, нужно быть услышанным. А уж другая сторона воспримет по-своему – полностью или частично, не примет вообще или просто не обратит внимания. Но услышит. И произойдёт каталитический эффект, возникнут побочные мысли, порой вообще не связанные с предметом, но появившиеся именно благодаря чьему-то мнению.
Я ценил наши отношения во многом из-за будоражащей составляющей, а постоянное поглаживание по шерсти, чаще всего, ожидают самовлюблённые дураки и обладающие комплексом провинциальной барышни.
Всё это я изложил в ответном письме. Мой друг разразился гневом:
”Думается, т.н. ”большинство” (читателей – С.П.) просто не обратило внимания на само стихотворение, как-то выпадающее по уровню из поэзии Прокатова. ...остаётся лишь пожелать авторам художественной литературы, в т.ч., стихотворной её части, реализовать эти положения на деле.
Нередко, к сожалению, оказывается, что ”благими намерениями вымощена дорога в ад”. Т.е., деталями пользуются либо недостаточно умело, либо недостаточно ответственно, с неосторожностью. Увлечение якобы художественностью, вымыслом, желание уйти от ”стихотворного (или прозо) репортажа”, приводит попросту к грубому, а не тонкому, искажению событий.
Автор никогда не имеет права забывать о своей ответственности за печатное слово, которое разит очень больно. Он также не имеет права забывать о том, что сам-то он желает, чтобы читатель поверил в эту ”правду искусства” так, будто она и есть истинная ”правда жизни”. И читатель в это верит, стало быть, так оно и было! И тот читатель, который знает, что было иначе, обязательно обвинит автора либо в обмане, либо в недобросовестном отношении к фактам.
Тут я лично не могу дать рецепта, как сочетать ”правду искусства” с ”правдой жизни”.
Автор может и решает это сам, соблюдая чувство меры и беря на себя всю ответственность за возможность неправильного понимания и, что много хуже, незаслуженной обиды. Могу заметить, что Е.Танцюра – тоже вероятный кандидат в обиженные.
Я не стану разбирать само стихотворение. Думаю, что ты и сам, уже обладающий опытом публикаций, не стал бы более его включать в сборники...
Повторяю, лишь, что, придерживаясь правильных правил, их следует правильно применять, что, конечно же, немного труднее, нежели их провозглашать.”
Вот так. Никакого тебе снисхождения. Ответственность, ответственность, ответственность, ни на букву меньше. Я не мог пропустить написанное мимо ушей, строки друга были буквально нафаршированы обвинениями: низкий поэтический уровень, обидные строки, недостаточно умелое или безответственное использование деталей, грубое искажение событий, обман знающего читателя, неправильное применение провозглашаемых правил, а также то, что читалось и между строк. Обвинения безжалостные и резкие, я бы даже сказал, злые. К тому же ”стыду и огорчению не было предела” – как оставить такое без внимания? Было бы не только неуважением к озабоченному другу, но и нечестно по отношению к самому себе. Требовалось доказать, что я не верблюд, а если и верблюд, то без обличающих признаков, и сумею пролезть в игольное ушко. Позвонил в Израиль М.Ш., он дал справку:
- Бывшая одесская певица, проживающая в Германии, – красивая и стройная женщина, пела в оркестре в 55-56 г.г.
- Шура Крыжановская, жена Бориса Чернявского, одесского музыканта, – толстая женщина, пела в оркестре в конце 50-х г.г.
- Люба Неженцева, грузная женщина, жена Евгения Танцюры, руководившего оркестром до 1977 г., – пела в оркестре с перерывами с 57-го г., по 77-ой г., когда Танцюру сменил М.Ш. и уволил её.
Факт из моей биографии: в 1953 г. я уехал из Одессы и вернулся – учёба, работа по распределению – через 9 лет. В период работы в оркестре огорчённой стихотворением певицы меня в Одессе не было, видеть её я не мог, и она моей ”деталью” не является. Неоспоримое алиби. Моим воспоминанием-впечатлением от певицы могла быть Л.Неженцева, одна из, по крайней мере, двух толстых певиц, работавших с оркестром в разные годы. Стыд моего друга перед его германскими друзьями, огорчение своей невнимательностью, раздражение по поводу моих 12-ти строк не имели под собой фундамента. Я попросил его успокоиться и успокоить певицу. Буря улеглась, вилки нашлись, но неприятное ощущение осталось.
Эта история случилась 4 года тому назад, когда я ещё посещал Русский Литературный клуб в Лос-Анджелесе. Приведенная мной в качестве иллюстрации к разговору о понятности стихов, о неодинаковом их восприятии различными людьми, о необязательности ясности и цельности, она вызвала оживлённое обсуждение. Присутствующая одесситка, родившаяся после войны, спросила, о каком, собственно, кинотеатре идёт речь? Где он был расположен? Я пояснил: на Ленина, в одном квартале от Дерибасовской. Она: ”Так это же ”Украина”! Никакого ”20-летия” там не было. Вы перепутали не только певицу и руководителя оркестра, но и название.” И невдомёк ей было обратить внимание на слова во второй строке: ”давным давно” – нечёткий, но индикатор времени. Её оставили равнодушной вопросы о точности деталей, руководстве оркестром, комплекции певицы. Она увидела своё – её Одесса не совпадала с моей.
”Стихи Каждый Воспринимает По-Своему. Настоящая Поэзия В Каждом Затрагивает Что-то Личное”, как, подчёркивая все слова, сказал Н.Ершов, только в позитивном смысле. (Замечу в скобках, что и ненастоящая тоже). Из четырёх читателей каждый нашёл своё, и ни один из них не заметил того, что увидели другие.

С.Прокатов – Н.Никаноровой. 2008-02-09.
В отошении смысла Вы гранитно правы. И я считаю, что глядя в зеркало, видишь именно своё отражение. А вот всеотрицающий Н.Ершов агрессивно пропагандирует противоположный взгляд, считая стихи плохими, если восприятие разное. Что Вы думаете?
Н.Никанорова – С.Прокатову. 2008-02-11.
Однозначно воспринимается агитационный плакат. Нивелировать стихи до уровня информативного листка, пожалуй, можно. В том случае, если есть задача избавиться от неё вовсе. Таков однозначный ответ на Ваш вопрос, Семён. И это ответ неправильный, ибо логический подход к смысловой нагрузке стихотворения сам по себе не имеет никакого смысла. Там, где начинается логика – поэзия заканчивается. И объяснить это логику невозможно. Разное восприятие, на мой взгляд, порождается не притянутостью смысла за уши, а многообразием смыслов, как таковых.

А что думаете Вы, прочтя всё это?

© Семён Прокатов, 2008
Дата публикации: 19.02.2008 03:38:35
Просмотров: 4042

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Михаил Лезинский [2010-01-26 14:47:36]

Спи спокойно , товарищ мой , никто не потревожит твой вечный сон!

Ответить