яяяяяяя. Часть 13. Толстой.

Никита Янев

Форма: Роман
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 30320 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Содержание.

1. Друг.
2. Как на божественной драме жизни.
3. Телепортация.
4. Роман про приключения героев.
5. Инопланетяне.
6. 1+1=1.
7. Сны.
8. День рождения.
9. Федорчук.
10.Загробная компенсация.
11.Юродствовать общину.
12.Оживить мёртвое дитя.
13.Толстой.
14.100000007.
15.Остров.
16.Пластмассовый заяц-барабанщик спешит на помощь.

Толстой.
К столетию со дня смерти.

Рассказывая про одну из своих любовниц, Епишка сказал мне, «Всю ночь с ней спал. Полежишь, полежишь. Свечку! Мамушка, душечка!» - «Зачем же свечку?» - спросил я. – «В глаза поглядеть. Как засветишь свечку – «Вот она!» Опять катаешь. Братец ты мой, Маша».
Первая запись в записных книжках Толстого, 18 октября 1853 года.
Бог есть неограниченное всё, человек есть только ограниченное проявление его.
Последняя запись в записных книжках Толстого, 31 октября 1910 года.
Москва. «Вагриус». 2000. Составление и предисловие Л. Громова-Опульская.

Жанр.
Вы облегчили форму, и получилось лучше, легче, ярче.
Это не я облегчил форму, это моя жизнь облегчила форму. Я бы не облегчил, а с какого барабана должно быть легче, а не тяжелее?
Это жизнь выдумала форму диалога вместо сплошного монолога, это жизнь придумала рассказывать с героев, а не с героя.
Она подумала так, раз так тяжело, должно быть не забвенье, а незабвенье. Для этого надо, чтобы повесть была не повесть, а пьеса, и не 100 тыс. знаков, а 20 тыс. знаков.
А ещё, эта тяжесть сделала всех вокруг режиссёрами, национальными героями, скульпторами, и надо было для документальности вклинивать в текст документы муз.
Приём много поспособствовал новому жанру, что это не ток-шоу про успешного менеджера, и не Интернет, человек наизнанку, но не нараспашку, это шкаф без стенок, это принцип искусства, которому, между нами, 100000007 лет до нашей эры.
Так, что даже и не понятно, о чём бишь? А! Про легче. Ну вот, мы умрём. Мы всё время умираем. Чтобы было не больно, надо нам рассказывать всё время, что мы всё время рождаемся и рожаем.
Будет всё равно больно, но когда всё время больно, то один раз в неделю не больно, потому что ты переплыл через лету, и стало эпично.
Потом тебя все догнали и стали рассказывать, что без тебя было. Жизнь послушала-послушала и брякнула, это же жанр!

Толстой.
1.
50 лет поле от Франции до Канады, как эквилибрист над средневековой площадью между классикой и архаикой лавировало. Лавировало, лавировало, да не вылавировало.
(Сейчас эта ситуация возвращается, через 100 лет).
Толстой 50 лет строил на этом разрыве, стать странничком Божьим и стать новоевропейским государством, и подгадал под смерть решенье, что, вообще-то, надо оба сразу, тот, кто терпит и тот, кто рассказывает, как тот терпит.
Но жанра нет, ни у классики, ни у архаики. Ни зона, ни психушка, ни ток-шоу, ни Интернет не жанр.
Это просто, 3 советских поколенья, и 4, которое разрывает и с классикой и с архаикой.
Толстой бы на нас порадовался, потому что это чистый жанр. Как ты выходишь из дома, как Цой, а там поле от Франции до Канады с тоской в животе летит в бездну.
И ты понимаешь, как Толстой, как ты это делал, заботился об обоих сразу, в точке совпадения героя.
2.
Чем отличается автор от героя? Анаграммой.
У меня, конечно, были приёмы, но ведь это не пьеса.
Например, рама от холста пустая висит на сцене. Например, герой складывает из аннотации самолётик, и пускает.
Дело в том, что цивилизация несколько тысяч лет строит тот свет. Лучше всего получается у искусства, потому что картины, музыка, фильмы, книги – мысли.
Никита Янев это Веня Атикин наоборот, отражённый в зеркале.
Для этого ему не надо технологий, для этого ему не надо даже зеркала. Для этого ему достаточно его, внутренней сцены. Ведь если бы такой возможности в жизни у человека не было изначально, названной Богом в традиции, он бы не смог предавать и возвращаться. У истории бы не было внутреннего конфликта, смысла, как в Макбете, Гамлете или поздних рассказах Толстого, где страничек Божий Лев Толстой и латифундист Лев Толстой, коллекционирующий странности – одно лицо, подгадывающее под смерть сшить реалии. Как великая октябрьская социалистическая революция, которую победила человеческая природа. Сшить их можно лишь одним способом, перечеркнув одну из реалий в человеческой природе.
Мы богачи. Правда, инкогнито. У нас за душой 20-й век, дедушки, папы и мы. Ничего особенного, в каждом веке такое. Но уже можно почти потрогать, как Интернет. 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона.
Тот свет, в котором, кстати, тоже можно тусоваться, как на ток-шоу, насчёт тщеславия самолюбия, насчёт клубнички, потому что для тусовки нетусовка мурцовка.
О чём бишь я? Все сферы – сфера. Говорит Гена Янев за руку на лесной дороге на рыбалке на острове, который оторвался и несётся.
А что после сферы, дед? Говорит Гена Янев-2. Я знаю. Снаружи сферы то, что внутри человека. Снаружи человека то, что внутри сферы.
Понимаешь? Говорит Гена Янев. Романтики были не дураки, но в жизни я знаю только 2 человек за 2 века, которые выдержали двойственность человеческой природы, Толстого и Тарковского. А впрочем, куда же я остальных дену? И я начинаю поход в поле от Франции до Канады с тоской в животе. У меня такое ощущенье, что я держу за руку не тебя, а себя.
А у меня, что я держу за руку всех, дед.
Ты молодец, мнучек, тренируйся. Потом будет всё остальное, зона, психушка, ток-шоу, Интернет. Тренируйся без гарантий.
Чтобы не сойти с ума, да, дед?
Ох мудёр, ох мудёр, не по летам. Осталось только тебя родить и воспитать джентельменом.
А что дед, как ты думаешь? Ты где, дедушка?
Да тут я, тут. Просто пописал за деревом. Сосна, называется. Павел Флоренский, зовут.
Фу, я испугался одиночества.
Какое там, на фиг, одиночество, смотри, как они все кивают, надо только выдержать. 10000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона. Что не получается, и что без зарплаты, и что в пробке все друг другу показывают палец.
В какой пробке, дед?
В пробке на мицубисях по дороге на службу за благополучием, пока день, и не видно звёзд, которые кивают, чтобы не сойти с ума от одиночества. Звёзд, которые они.
Романтический бред, дед?
Да-да, все направления. А потом мы будем рыбу ловить. Придём на Светлое Орлово по узкоколейке на острове, который оторвался и несётся между звёзд, как лабиринт одиночества смерти я.
Сначала он был место силы, потом монастырь, потом зона, потом община, а теперь поле от Франции до Канады с тоской в животе. Да, дед?
Ай, молодец, мнучек, ай, умница, ай, мундеркинд. Про современность не забудь вклинить в стотомник летописи мемуаров на звёздах. Что она завралась, верующая она или неверующая. Клерикалы хотят, чтобы на остров приезжали одни паломники, а светские видели, как они переоделись за углом после шашлыка и путинки.
Давай лучше рыбу ловить, хрен проссышь эту современность, дед.
Давай, Генчик. Носовой баллон спускает, подкачай. Видишь-видишь, какая торпедина тупорылая к моему червяку подошла. Как куст горящий с Христом, как армеец Корвальо молится, чтобы наши выиграли. Всё, дябнула. Держи, а то перевернёмся, на фиг.
Да, блин, дед. Какой же я везучий! Что ты мой дед. Такой морской волк. Кило на полтора окуняра!
Кило семьсот, Генчик.
Как ты узнал, дед?
А вон, в глазах видишь цифру 100000007?
Вижу.
3.
Что будет, что будет, то и будет, что нас не будет. Хотел поставить Пушкин эпиграфом к «Капитанской дочке». А потом поставил. Береги честь смолоду.
У Шаламова в «Колымских рассказах» зэки говорили, политику не хаваем, потому что понимали, что это убивает хуже любого скока, а они к смерти не готовы, не подготовились.
Итак, как будем подготавливаться к смерти? Первым делом, первым делом, чё первым делом? Говорил мужичёк в мультфильме «Падал прошлогодний снег».
Чехов из себя всю жизнь раба выдавливал, чтобы осталось одно благородство, как патина. Главная примета любого времени – лакейщина, Чехов в стол писал.
Я бы тоже швиштела, говорит одна старушка в анекдоте. Но у нас на повестке дня другая фигня, как говорили в чужом родном южном городе Мелитополе.
4.
Никита, Мария, Майка Пупкова, Орфеева Эвридика идут по полю от Франции до Канады с тоской в животе, как расчёска.
Никита говорит, я понял, это была такая работа. Мария говорит, а где же зарплата? Майка Пупкова говорит, зарплата в сплошном кайфу. Орфеева Эвридика говорит, что смерть дала отсрочку.
Никита говорит, и ты эту отсрочку называешь по имени, как равный. Мария говорит, и ты учишь ей детей в школе за зарплату. Майка Пупкова говорит, и ты критик, психолог, режиссёр, редактор. Орфеева Эвридика говорит, только сначала надо устроить личную судьбу.
Поле от Франции до Канады начинает раздвигать кулисы и оказывается сценой. На галёрке 100000007 закланных в жертву, в партере 100000007 рожениц. У них в животе зона, психушка, ток-шоу, Интернет.
Поле от Франции до Канады с тоской в животе, Никита, Мария, Майка Пупкова, Орфеева Эвридика, идут по нему как расчёска.
Дамочка раздвигает ноги и начинает вырабатывать потуги, а раньше она их раздвигала для других целей. Она подумала, как так всё может сойтись, чтобы всё получилось, и ей свело горло судорогой наслажденья.
Из лона высовывается мокрая кудрявая головка, отплёвывается и говорит, чё за пьеса? А, это. Это я уже видел снутри. Интересно пересмотреть, конечно, снаружи.
5.
Журналист с острова Большой Советский в Северном Ледовитом океане посмотрел-посмотрел на одного юродивого и стал юродствовать общину, что всех купили, а его нет.
А ты всё загробного театра и прижизненной компенсации попинаешься и допинаешься, 33 года глядя в одну точку, как покойница-мама, целую жизнь поколенья.
Черты уже стали облетать клочьями, как вата из старых кукол, как листы с пустых веток, Что, вот, ещё пол бздёха и допнёшься. И всем поможешь, деньгами и так.
Жене, дочке, тёще, полю от Франции до Канады с тоской в животе. Есть, ведь, герой и есть текст, надо только решиться.
Как журналист с острова Большой Советский в Северном Ледовитом океане. Помните, как Тарковский учил Кайдановского говорить слово верить в фильме «Сталкер»?
Решиться страшно, почти нельзя, на загробный театр и прижизненную компенсацию, потому что школа, армия, институт семья, работа, литература, после литературы учили тексту героя.
Что поле от Франции до Канады с тоской в животе – зона, психушка, ток-шоу, Интернет за 20-й век. Что на зоне все должны расписаться на трупе, чтобы выжить. Что в психушке умирает Бог. Что на ток-шоу все трупы. Что Интернет – человек наизнанку, но не нараспашку.
И герой придумывал свой текст. Что сейчас он попнётся и допнётся. Что после зоны – литература, после психушки – кино, после ток-шоу – театр, после Интернета – школа.
И протягивал руку в темноте в поле от Франции до Канады с тоской в животе. Что здесь должна быть стена, сплошная, как смерть. А её всё не было и не было. Потом он оглядывался, а стена далеко позади светилась, как северное сиянье. А вверху улыбались звёзды, как зрители, когда понравится мизансцена.

Сон Рембранта.
Вы тарабаните немного, барабаните. Вы знаете секрет Интернета, что Интернет это человек наизнанку, но не нараспашку.
У Достоевского есть рассказ «Бобок» в «Дневнике писателя». Там покойники мурцуются 40 дней на кладбище насчёт тщеславия самолюбия, начёт клубнички, пока не потащат в стиле хоррор в – 100000007 и в + 100000007 по Цельсию, не по Фаренгейту.
Для тусовки нетусовка – мурцовка. Вот главный секрет верующих и неверующих, потому что неверующих нет. Есть которых карёжит от безвкусицы понтов, что можно выхлопотать прижизненную компенсацию.
Математик Светлая Голова доказал теорему Пуанкаре, ему привезли нобелевский лимон корреспонденты «Файненшл таймс», а он им дверь не открыл.
Вы не чувствуете, как начинают вылезать из своих нор в поле от Франции до Канады с тоской в животе притрушенные, которые там 20 лет отстреливались от фашистов у себя в животе?
Это им помстилось, что ли, что такая засуха? Космос дело тонкое. Вам с жиру, а нам не до жиру, быть бы живу.
Математик Светлая Голова доказал теорему Пуанкаре, что все сферы – сфера. Помните вопрос из детства, а что бы было, если бы ничего не было? Почему хлеб – хлеб? А что после сферы?
Это и есть вера. Снаружи сферы то, что внутри человека. Снаружи человека то, что внутри сферы. Всё остальное Рембранту снится.

Принцип конца света.
1.
Принцип конца света. Следующая жизнь для предыдущей – после конца света тот свет, а для себя этот. После зоны была литература, но литература была в психушке. После психушки было кино, но кино было на ток-шоу. После ток-шоу был театр, но театр был в Интернете. После Интернета была школа, но школа была в рассеянье. И так далее.
3 поколения века. Поколение дедов – зона, на зоне все должны расписаться на трупе, чтобы выжить. Поколение отцов – психушка, какой смысл жить после смерти Бога. Поколение детей – ток-шоу «Трупы», где все трупы, потому что, убив Бога, убивают себя. Канон ток-шоу – сделать из человека куклу, а из воздуха труп.
Поколение внуков – Интернет, рассеянье, человек наизнанку, но не нараспашку. 3 десятилетия поколения детей, которые мы переживаем, воспроизводят все 3 искушения века. 90-е – искушение нищетой, что мы так больше не можем. 2000-е – искушение корыстью, что мы слепоглухонемые для благополучья. 10-е – искушение фарисейством, что не надо близко.
И получается новый век, который ещё не получился, но он уже виден. Поздний Толстой в своей галерее праведников выводит тип. Алёша Горшок, Корней Васильев, работник Никита в «Хозяине и работнике», Пашенька в «Отце Сергии», революционер Светлогуб в «Божеском и Человеческом».
Тип этот начался ещё в «Войне и мире», Платон Каратаев, капитан Тимохин, батарейный Тушин, и продолжался потом в зрелом периоде, работник Герасим в «Смерти Ивана Ильича». Чехов в «Душечке» смеётся над Душечкой, что она всех любит, мужа-покойника, студента-постояльца, племянника-гимназиста. Что она профанирует любовь, что её любовь не единственна. Толстой плачет на Душечку.
2.
Я, когда сильная боль, ложусь и делаю так, чтобы боль была отдельно, а я отдельно. Боль проходит.
Это от мамы и бабушки. Бабушка, Пелагея Григорьевна Толмачёва, в замужестве Фарафонова, в деревне Бельково из трёх дворов, Стрелецкого сельсовета, Мценского района, Орловской области, плакала в 87 лет, когда её дядя Толя обидел, сын, милиционер на пенсии, который с ней 20 лет сидел в деревне, по уходу. Что это она виновата, что мир такой получился. Я её понял.
Мама, Янева Валентина Афанасьевна, 30 лет в одну точку смотрела после смерти папы, стоило или не стоило рождаться, и сказала на каталке в операционной, строй общину, Генка, из себя, потом ещё подтянутся люди.
Работник в «Хозяине и работнике» ложится в сугроб возле смерти под рогожку и отмораживает большой палец правой ноги. Хозяина в «Хозяине и работнике» охватывает панический ужас, как это, всё будет, а его не будет. И он замерзает на задах огородов деревни Дельково, Стрелецкого сельсовета, Мценского района, Орловской области, которую они не видят ночью в буране. Потому что его лошадь выносит каждый раз назад, к саням. Потому что он вдруг понимает то, что он всю жизнь знал. Потому что он был, что он – жизнь, хозяин, кулак, главный, жизнь.
3.
Надо быть возле жизни, вот завещание Толстого, тогда будешь жизнью. А не главным, жизнью, тогда станешь Паном, всем, аффектом. Когда главное всё время ускользает. Советский век весь в этом, с его подвигом и с его психозом.
Пенсионеры-2000 ходят по помойкам, спасают котов и кошек, и плачут всё время, что все их дети. Успешный менеджер в паранойе не может состыковаться со своей звездой и скользит по орбите с мученической улыбкой, что Толстой прав.
Что жизнь после конца света – тот свет – ничего нет на самом деле всё равно. Что жизнь возле жизни – этот свет после конца света – что все дети всех.
Вот почему после зоны получается литература, после психушки кино, после ток-шоу театр, после Интернета школа.
И вот почему никто этого не видит, потому что литература уже в психушке, кино уже на ток-шоу, театр уже в Интернете, школа уже в рассеянье.
И последнее, тот свет возле этого или этот свет возле того? В том смысле, что они друг для друга всегда тот свет.
Пожалуй, это не важно, если вы возле, а не то. Тогда вы то, потому что тому надо было остаться.
Это знал работник, но не знал хозяин, а когда узнал в катастрофе, то понял, что не сможет всё время. Но ему и так хорошо возле всего времени. И накрыл собою Никиту, в двух шубах. И окоченел как туша, пишет Толстой великолепно трезво, какие тут, на фиг, иллюзии. Иллюзии на ток-шоу.
Ну и так далее, это как в конфете из детства «Друг», на которой девочка даёт конфету собачке, на которой девочка даёт конфету собачке, на которой девочка даёт конфету собачке.

А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Принцип ток-шоу. Тебя будут не замечать, пока могут, а потом траванут, что ты слово без славы, чмо, псих. Т. е., весь набор века – зона, психушка, ток-шоу.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
А потом скажут, что ты учитель, но ты не искушайся, потому что в рассеянье на звёздах все смотрят внутрь дезоксирибонуклеиновой кислоты, как их траванули, но они всё равно выжили, как десантники на спецзаданье, потому что обладали бессмертной душой.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Про себя бы я мог сказать - я боюсь. Только это. Вчера в драматургическом сообществе в ЖЖ наткнулся на пьесу английского драматурга «Дезоксирибонуклеиновая кислота». У меня было приключение 2 года назад. Дамочка устроила разнос, что я украл у неё рассказ «1+1=1», потому что я опубликовал в Интернете роман «1+1=1». Я оправдался, что я взял у Тарковского, Толстого и пифагорейцев.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
У меня есть рассказ «Дезоксирибонуклеиновая кислота», написанный в 2001 году после шестилетнего перерыва. Я хотел назвать по нему книгу, в которой стихи, эссе, проза, написанные с 1989 по 2003, потому что это главная связь – тот свет – для этого. А даже тот свет для этого представлен не как небывальщина, а как тонкая материя.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
И я сразу испугался, что обвинят в плагиате, хотя это всё равно что назвать книгу «Теория относительности», научный термин, который есть в школьных учебниках, взятый в литературу как метафора Бога, могущая связать время, пространство и имя. Самое главное для литературы, конечно, имя.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Я начинаю придумывать другое название, потому что битый возле жизни, и всё равно. Там много названий. «Улитка», «Попрощаться с Платоном Каратаевым», «Опыты на себе». «Дезоксирибонуклеиновая кислота» лучше, но, наверное, не возьму, потому что надо отдавать всё время, тогда увидишь как звёзды смотрят из дезоксирибонуклеиновой кислоты на тебя и говорят возле всего тебе. «Всё равно какое слово, лишь бы теплей стало на космическом морозе – 100000007 градусов по Цельсию, не по Фаренгейту. И прохладно внутри ядра из плазмы, где + 100000007 по Цельсию, не по Фаренгейту».
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Как это сделать? Говорю я. Это сделать легко, если есть сочувствие, говорят звёзды. Как сделать сочувствие? Говорю я. Это тоже легко, надо страдать всё время, как чмо, псих, без славы, говорят звёзды.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Тогда в любое слово вместится сочувствие, потому что ты увидишь как возле всего ты – дезоксирибонуклеиновая кислота, и как из неё смотрим мы – звёзды.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Когда я рассказывал об этом жене 5 лет назад на кухне, она смеялась и злилась, потому что устала тащить службу за себя и за того парня. А потом посмотрела про это научно-популярную передачу. В это время дочка взрослела и переняла её привычку отталкиваться для своего, и оттолкнулась от нас для парня, а потом оттолкнулась от парня для нас, а потом запуталась.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
И я ей сказал, мама это её мама и папа, дедушка, который шёл с работы и упал возле подъезда в 38. Важняк, следователь по особо важным делам в областной прокуратуре, инфаркт миокарда. Бабушка, полный мальчик Платон Каратаев с семитскими корнями, которая всех жалеет и себя тоже, потому что женщина не может по-другому.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Папа это его папа и мама. Дедушка, который в 38, инфаркт миокарда, заснул и не проснулся. Тёмная история, запивал жменю таблеток пивом и делался как тряпочка, у него начиналось счастье. Мама, которая после его смерти 30 лет в одну точку смотрела и сказала на каталке в операционной, строй общину, Генка, из себя, потом ещё подтянутся люди.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Ты это папа и мама. Папа, который 30 лет бьётся головой о стену, в которую всё улетает и ничего не прилетает, а потом она начинает плакать, что она – он, а потом из неё прилетает всё. Мама, которая так устала тащить службу за себя и за того парня. Руку поднимет, а опустить забудет. Так она и висит на воздухе, как Христос распятый.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Дезоксирибонуклеиновая кислота опять. У тебя есть возможность увидеть со звезды при жизни Лёлика и Болека и Майку Пупкову, Гену Янева-1 и Гену Янева-2 за руку по лесной дороге на рыбалку, на острове, который оторвался и несётся в поле от Франции до Канады с тоской в животе у роженицы, которая расставила ноги и рожает, которая ты.
А потом? Что-то было потом, противный вонючий ботанический дед за руку?
Надо только простить дезоксирибонуклеиновую кислоту. Сможешь простить Сталина, Гитлера, Хиросиму - сможешь простить, дождь, Лёлика и Болека, плагиат. Простить это быть жизнью возле жизни.

Место.
Я как будто бы раньше здесь не жил, а где же я жил? Я как будто бы впервые увидел это место. Я вообще-то здесь 20 лет. Сначала я женился, ушёл из института, чтобы учиться и сидел с дочкой.
Потом я служил, потом я писал книгу. Потом я понял, что ничего больше не могу, только быть жизнью возле жизни. Тут-то я и увидел это место и людей в этом месте.
Марья Родина так устала тащить службу за себя и за того парня, руку поднимет, а опустить забудет, так она и висит на воздухе, как Христос распятый.
Орфеева Эвридика, полный мальчик Платон Каратаев с семитскими корнями, которому всех жалко, и себя тоже.
Майка Пупкова, дезоксирибонуклеиновая кислота, со звезды смотрит на Гену Янева-1 и Гену Янева-2 за руку, деда и внука, на лесной дороге, на острове, который оторвался и несётся в поле от Франции до Канады с тоской в животе.
Гриб Индейцев, 120 кг живого веса, вечером уезжает на Мерседесе, утром приезжает, работа такая, катать боса.
Грибницева, местная женщина-гора, титанида, смотрит сквозь, на одной ей видную идею.
Гойя Босховна Западлова, инопланетянка. Инопланетяне прилетели, посмотрели-посмотрели, и обратно улетели, им не понравилось. Никто никого не любит, не жалеет, ничего ничего не значит, ничего никогда не было, не есть и не будет. А потом из глаз смотрели и скучали, это как монета жёлтым сквозь лёд светится, что она там, а мы здесь, потому что только здесь не было одиночества.
Саша Алмазов, объясняет сыну Мутантову, инвалиду детства, никогда не трезвые люди. «Люди приходят индейцами, они ещё помнят, что они не главные. Потом становятся инопланетянами, им надавливает, что они главные. Натирают «Мицубиси» до янтарного блеска, а тряпочку за забор бросают в тьму внешнюю. Потом становятся мутантами, что главного нет, потому что если ты – главный, то главного нет. Никогда не трезвые люди, за котятами ухаживают, не хуже других занятье. Потом становятся послеконцасветцами. Они рассуждают так, всё – главное, как пенсионеры-2000, которые по помойкам собак и кошек кормят, и шепчут самодельную сутру всё время, все дети всех, и падают на асфальт лицом».
Так вот, про место. Место мне больше всего напоминает успешного менеджера, который со своей звездой состыковаться не может на орбите и кричит в пустое небо в безобразном ожесточенье, ничего нет на самом деле всё равно, которое больше всего похоже на паранойю.
И я понимаю, как я оказался в этом месте, когда женился, ушёл из института, чтобы учиться и сидел с дочкой. Потом служил, потом писал книгу, потом понял, что я ничего, кроме этого не могу, быть жизнью возле жизни. Потом я увидел жизнь, это место и людей, у которых сначала было искушение нищетой, что они так больше не могут, потом искушение корыстью, что они слепоглухонемые для благополучья, потом искушение фарисейством, что не надо близко.
Потом они увидели, что было в этом место до них и что после них будет. До них были искушения всякие, искушение зоной, искушение психушкой, искушение ток-шоу. И после них будут искушения всякие, искушение Интернетом. Чтобы они стали жизнью возле жизни, как литература, кино, театр, школа, и смотрели изнутри дезоксирибонуклеиновой кислоты со звёзд как Гена Янев-1 и Гена Янев-2 идут за руку, дед и внук, по лесной дороге на острове, который оторвался и несётся в поле от Франции до Канады с тоской в животе у роженицы-100000007, которая раздвинула ноги и вырабатывает потуги, и оттуда смотрит дезоксирибонуклеиновая кислота со звёзд.
Освобождается энергия для поступка, быть жизнью возле жизни. А поступка этого здесь не надо, в этом месте. И слова путаются в словах. Говорит дядька, так себе дядька Послеконцасветцев. Так я увидел себя в этом месте. Хотелось бы, конечно принести народнохозяйственную пользу, пока все едут на работу, как папа и мама, но левая грудь болит, с самим собой разговаривает дядька. Залезает под плед, чтобы согреться и засыпает. И во сне видит, как он умер и что потом было. Из сердечной мышцы выросло это место, в котором.

Дану Марковичу.
Дело в том, что у меня мама с 40. Т. е., вы ровесники. Я когда-то понял про бабушку, что она бессмертная. Я когда-то понял про маму, что она устроила в Мелитополе рай, к смерти готова, но всё же ещё пожила бы. Я, конечно, знаю то, про что говорите вы. Это, ведь, на самом деле, не косность людей.
Но дело в том, что вы не видите себя со стороны. Это чеховская болезнь видеть изнутри. Я вспомнил, как я принимал роды у собаки.
Чехов всю жизнь хотел написать роман, чтобы стать большим как Толстой и Достоевский, а не средним, и придумал жанр пьесы, в котором он видит Чехова изнутри как Чехова снаружи.
А теперь представьте, вы принимаете роды у собаки, она юродивая, сама не может, вы ей держите ноги, вы в своём сильном периоде, у вас всё получается, она жрёт послед, один мёртвый.
Как бы вы могли описать их? Слава Богу, у вас достаточно описаний животных. Жизнь возле жизни, вовсе не стремящаяся в ту жизнь, и тем более внятно берущая её.
В ней психофизическая энергия, биополе человека, себя не знает, а животные знают. Вам это понравилось. Сами-то вы как бабушка и как мама бессмертный и в раю. Рай сирый, бессмертье утлое.
Тем достойней это в глазах животных. Как можно описать то, что было до этого? Ничего нет на самом деле всё равно. Как можно описать то, что случилось после этого? Все дети всех.
У нас все животные разговаривали. Я подумал, это ясно. Вот этого вы почему-то не видите в своей жизни. Вы приписываете вашу работу животным. Животные пришли и заговорили, потому что они всегда возле.

Афанасий Иванович Фарафонов.
Ухайдакали собачку. Поехали дом покупать в деревню под Мценском и рассказ написали про дедушку Афанасия Ивановича Фарафонова. Что он кругом стоит в траншее, которые там до сих пор. Глаша нацепляла клещей, хоть мы ей делали все прививки, и её парализовало.
Потом распарализовало. Я побежал в ветеринарку, и описал своими словами симптомы. Дали сыворотку в шприце. С тех пор она только спит 2 года, а теперь у неё твердоты на сосках, и сочатся кровью.
Дедушка Афанасий Иванович Фарафонов стоит кругом в траншее и говорит, пока на своей шкуре не испытаешь, не сможешь найти выход в открытый космос, в котором будешь как невидимый космонавт стоять вокруг всего в траншее.
«Могли бы всю жизнь просвистать щеглом, да видно нельзя никак». 25 лет за линией фронта на каторге. Потом очнулись, а над Мосгордумой летит журавлиный клин обратно. Они сначала на юг собрались, а потом узнали от Афанасия Ивановича Фарафонова вокруг, что зимы больше не будет.
Остров Большой Советский в Северном Ледовитом океане оторвётся от корней и будет курсировать в поле от Франции до Канады с тоской в животе, как подводная лодка в степях Украины.
Поле зальют народы из ближнего и дальнего зарубежья, потому что хлынут воды. Афанасий Иванович Фарафонов вокруг в траншее будет командовать быстро, кому что делать. Кому подтаскивать мешки с балластом, кому оттаскивать бетонные плиты для дамбы.
Поле от Франции до Канады с тоской в животе нырнёт под воду и вынырнет внутри дезоксирибонуклеиновой кислоты, и будет смотреть со звёзд по связи вроде Интернета, только совершенней, как собака Глаша, что жизнь получилась, потому что всего было много, особенно после жизни.

Жанр 2.
Жизнь всё время прячется. В поколении дедов от зоны в литературу. В поколении отцов от психушки в кино. В поколении детей от ток-шоу в театр. В поколении внуков от Интернета в школу. Что же дальше? Жизнь в рассеянье на звёздах? И такие слова по связи вроде Интернета, только совершенней: ты веришь в то, что когда мы были вместе, мы были несчастливы? Я не верю.
Прячутся-то, может, и в вино, женщину, страсти, дом в деревне. Но я о жанре, что вино это всё равно литература, передача мыслей на расстоянии. Женщина это всё равно кино, передача мыслей на расстоянии. Страсти это всё равно театр, передача мыслей на расстоянии. Дом в деревне это всё равно школа, передача мыслей на расстоянии. Что за мысли? Спросите вы, Жанр.
Ну, как же, такие слова по связи вроде Интернета, только совершенней, в рассеянье на звёздах: ты веришь в то, что когда мы были вместе, мы были несчастливы, я не верю. Зона, психушка, ток-шоу, Интернет не могли быть несчастливы, потому что они были литература, кино, театр, школа. «Тысяча лет, уклад народа, как он выживал, вера». Писал Толстой 50 лет, а потом бросил и стал странничком Божьим, вышел из подъезда и исчез, и по стране ходит, как Цой, как Христос Тютчева.
Мимо ездят патрульные милицейские машины и говорят, а это кто? Эта порнуха? Да нет, вот это. А это. Это Сталин в паранойе, что ничего нет на самом деле всё равно, со своей звездой состыковаться не может. Да нет, вот этот. А этот. Это пенсионер-2000 Толстой, ходит по помойкам, кормит собак и кошек, и плачет в маразме, что все дети всех.
Ноябрь 2010.

© Никита Янев, 2011
Дата публикации: 11.04.2011 15:26:32
Просмотров: 2803

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.