Радиус действия

Юрий Иванов

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 27008 знаков с пробелами
Раздел: "Любовь зла..."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Радиус действия

Все одинокие люди, неосознанно стремятся стать неодинокими.
Все, уже ставшие таковыми, осознанно мечтают об обратном.

Одиночество рулит.
Прокручивая рекомендации одной социальной сети, он ткнул неловко пальцем в фото симпатичного женского лица и, чтобы извиниться, поставил лайк, потом что-то вежливо прокомментировал, и все как-то само завязалось. Она, видимо из любопытства или от скуки, нажала на его сетевую литературную ссылку, почитала опусы о любви и жизни и сказала себе: «Вау, да у меня никогда не было знакомого писателя. Мужик-то еще ничо себе такой и, прям, до боли правильно пишет. Хочу!».
Он не стал скромно шаркать ножкой и потуплять очи в пол. Да, сказал, писатель. Раз пишу, то кто ж я еще? Отсутствие его неуклюжих возражений на обязательные комплименты, ей тоже понравилось. Он не принял их за чистую монету. Он просто принял их, забыл и сделал следующий шаг.
Главное для него были не дифирамбы, главное – изрекающий их накрашенный рот весьма неплохих «рабочих» форм. И без микроскопа видно – женщина штучного производства и в меру молода. В нем, вернее в его ребре, блудливо взбодрился старый козлоподобный бес. Кто-то свыше надел на голову былую фанатскую рогатую шапочку из неоформленных сексуальных грез и как-то само собой захотелось влажного, эректильного и слегка опасного.
Вожделенная лакмусовая бумажка сработала – он знал, что его «прозаическая мазня» могла понравиться только близкому по духу человеку. Это случалось редко, но никогда не давало сбоев. Те женщины из ближнего радиуса, коим нравились его произведения, непременно оказывались у него в постели. В качестве «влюбленных дур», как потом они говорили. Впрочем, стыд не приходил. Просто уставшие от одиночества поклонницы, находясь в активном поиске подходящей родственной души (для любви или замужества), находили ее часто через его прозу и заруливали к автору. Так что, кто тут хитрый рыбак, а кто хамса, попадающаяся в сети? Никаких сетей и не было. Все равны.
Любопытство сражает нас пулей в лоб и мы, дрожа от возбуждения и детского страха, сами лезем, черте знает, куда, не понимая потом, как такое могло произойти. Все чудеса и небылицы чаще всего происходят с нами спонтанно, сами собой. Так сказать, в состоянии «не приходя в сознание». Так уж получается, что большинство нормальных представителей одного пола хотят перезнакомиться с нормальными представителями другого, но почти ни у кого из них не находится для этого хорошего повода. А если повод есть, то почему бы и нет?
Она была хорошенько моложе его и потому более активна. И нельзя сказать, чтобы это ему не нравилось. Жизнь укатала его в обязательной программе, он стер все ноги в церемониальных сексуальных танцах прошлых лет, сжевал собственный язык, уговаривая женщин к утехам их же плоти, сломал все пальцы, подписывая бесчисленные строгие жизненные протоколы в камне, где всегда штампованно выбито одно и то же – одна сторона всегда хочет, а другая – не должна давать. С какого-то времени ему стало просто скучно. Даже не хотелось спорить и доказывать, что правила эти хороши, когда тебе от шестнадцати до двадцати, примерно. А потом, пардон, надо поворачиваться и ходить навстречу. Впрочем поворачиваться в жизни надо всегда.
Писатель приходит к понимаю рокового поворота раньше других. Постоянно анализируя и синтезируя лоскутные одеяла человеческих душ этот «знаток» довольно рано пресыщается и, если он не пожелает измениться, а продолжит жить по старым правилам, то превратится в обыкновенного циника и мизантропа. Вся песнь его жизни превратится тогда в мелодию с запиленной пластинки, подпрыгивающей на одном и том же месте, типа – «любимый, мой родной…ик…любимый мой родной…ик…».
Понятно ведь, что с возрастом надо искать другие радости – нельзя жизненные удовольствия молодости, ставить во главу угла в зрелости. Они не работают. Не приносят желаемого результата. Нельзя, как раньше, предаваться обжорству, скажем, или пьянству. Или не спать ночей, трясясь в ночных клубах под бутиратом. Нельзя заниматься экстремальными видами спорта, нельзя искать радость в единоборствах или иных адреналиновых перегрузках, нельзя класть голову на плаху карьеризма, нельзя врать, наконец, и получать от этого удовольствие… Много чего нельзя, но самое главное – нельзя ставить рекорды в сексе. Они и так-то были никому, кроме мужского тщеславия, не нужны, а уж ныне и подавно. Кто поверит, что седовласый папаша, конкретно за пятьдесят, является секс-гигантом на (пардон) «пять палок в ночь» сам по себе, без передовых достижений современной фармацевтической науки? С возрастом, все стремительно стремится к норме в нижнем ее слое. И дура та партнерша, которая этого не понимает.
Если активная молодость зачем-то желает попользоваться пассивной зрелостью, она должна стать до срока еще и мудрой. Хотя откуда мудрость в бабе, которой еще нет сорока? Впрочем… а почему бы и нет? Разве мудрость это от возраста? Ничего подобного. Столько глупостей творят люди в том возрасте, когда считается, что все глупости уже сделаны и новых свершить попросту невозможно. Нет, возможно. Да еще каких! Глупостям людским нет числа и только смерть разлучит нас с ними. А мудрость? Мудрость это от сердца.
Что ж, их виртуальная война полов закончилась блицкригом. Писанина быстро перешла в убежденность, что если не прямо сейчас, то как же? На третий день, субботним вечером, она, отдыхая с подругами в кафе, сообщила в онлайн-переписке, что вызвала такси, возжелав немедленно приехать к нему, и попросила срочно сообщить свой точный адрес. Он сообщил. Нарушил все правила холостяцкой безопасности и сообщил. Совсем, как завороженный. Ее энергичный напор был очень неожиданным, но он вдруг поймал себя на ощущении, что ему нравится – все делается правильно и пусть оно идет, как идет. Спорить не надо, надо просто отдаться на волю волн. Или сдаться, что было вернее. Ибо одиночество невыносимо и привыкнуть к нему невозможно.
И вот, пьяненько улыбаясь, она оказалась на пороге в сногсшибательном синем платье до пят, стройная, на каблуках и с прической. Ее губы и глаза были раскрыты, ресницы накрашены и она хлопала ими, весьма бессовестно озирая его довольно сносную, хоть и не самую идеальную, фигуру и довольно глуповатое выражение лица.
Перемахнув через затянувшуюся паузу, мужчина шагнул ей навстречу и молча, с накатившей внезапно страстной нежностью, обнял. Он как осьминог, затаскивая добычу в нору, так страстно впился в ее раскрытый рот губами, что она пискнула и сделала неловкую попытку откусить ему половину языка.
Потом, ближе к ночи, уже голые и измененные друг другом, они сидели на балконе, пили кальвадос из горлышка и курили. Мимо, по ночному шоссе, проносились машины, за домами палили в воздух фейерверками, видимо, там гуляли свадьбу, с расположенной неподалеку автомойки слышался шум рвущего воду «керхера». Южная летняя ночь в городе была черна, ароматна и уютна.
Стул на его маленьком балконе уместился только один. Барный, на высоких ножках. Она сидела у него на коленях, а он, обнимая ее сзади, беспрестанно проводил руками по животу и мягко сжимал небольшую «ручную» грудь. Не мог остановиться. Кожа отличалась атласностью и податливостью, ее хотелось гладить и гладить – снова и снова. Он замирал от удовольствия, от ощущения в мозжечке покалывающей крошечными иголочками теплой энергии томной нежности. Она пробегала сейчас внутрь него прямо через счастливые ладони. Ему вдруг припомнилась первая любовь – семнадцатилетняя стройная девушка-блондинка с идеальной фигурой. Она, загибая занятия в университете, прибегала к нему по утрам в районе восьми и торопливо и жадно занималась с ним любовью в квартире, освободившейся после ухода на работу родителей. И это (он знал это тогда точно) было счастьем.
И сейчас случилось что-то похожее на то счастье. Пусть нынче рядом с ним женщина значительно постарше, пусть тело ее не совсем девичьих форм, но это ничего не значило. Души прекрасные порывы всегда в большой цене. Счастье было. Он подумал – как странно – его первая и последняя любовь так схожи по ролям, сценам, действиям и ощущениям. Или это только кажется?
От его щекотных прикосновений и пожатий она негромко хихикала и, упираясь босыми ногами в стенку балкона, вжималась в него теплой расплющенной попой. Им обоим не хотелось ни о чем говорить. Все что случилось, случилось без протоколов, как-то по-иному, в порядке импровизации – и это оказалось гораздо лучше церемониальных танцев, запрограммированных официальной теорией «государства-церкви-общества» об отношениях полов.
Почему люди так упорно держатся за стандарты? Почему не желают выходить за рамки? Почему брести по грязным раскисшим дорогам с пятикилограммовыми оковалками грязи на каждом сапоге им привычнее, нежели пройти сухим лесом, стоящим вдоль этих самых дорог? В юности он часто думал об этом, топая по проселочному большаку со станции до бабушкиной деревни четырнадцать грязных километров. Потом решился пройти лесом, потом вообще попробовал срезать путь на пять километров через этот самый лес. И у него все получилось. Он рассказал об этом своим друзьям и родственникам, звал их с собой, чтобы показать новую дорогу. Они похвалили его, но не перестали ходить по раздолбанной в хлам шоссейке. В лес никто из них так и не сунулся.
Стандартное мышление. Раз дорога кем-то проложена, значит ходить надо именно по ней, вот и все. Вся человеческая жизнь протекает именно так. Именно за нарушение стандартов и предписаний людей вечно унижают, дискредитируют, гнут в дугу, бросают в психушки, сажают в лагеря и итоге уничтожают. Любовь и секс – все та же песня. Давно ли человечество коленно-локтевую позицию стало воспринимать, как нечто естественное и гораздо более удобное, чем набившая оскомину миссионерская позиция? Хотя… и до сих пор еще позиция «собачки» не признана, так сказать, официально на государственном уровне. Нарушение вколоченных когда-то попами стандартов входит в сознание очень непросто.
Любить нужно так, как удобно. Все, в общем-то, очень просто. Приносит удовольствие? Да. Тогда трахайтесь хоть в по горло в песок зарытые. Ваши проблемы. Никаких методических указаний тут просто не может быть. Чего мы боимся в данном случае? Но чего-то боимся.
Внезапно ему жестко захотелось еще. Видимо, от этих самых мыслей. Он обрадовался полузабытому чувству «еще» и будучи слегка ошарашен неожиданностью нового «прихода» неосознанно куснул ее в плечо. Нижняя часть позвоночника стала стремительно нагреваться, заставляя первичный половой признак каменеть и увеличиваться в размерах. Женская задница располагалась на нем очень удобно, очень красиво и, как он любил – нестандартно. Все прямо шло в руки, вернее, не в руки, а в сладкие спелеологические глубины. «Не счесть алмазов в каменных пещерах!»
Она все очень быстро поняла, слегка привстала и, помогая ему рукой, стала насаживаться на него, плавно опуская тело на мужские бедра и вдруг напряженно замерла с натянутой спиной. Секунда входа одного в другое. Но зато какая дорогая секунда! За такую можно отдать очень многое. Счастье – это когда тебя понимают! И понимают в таком важном и тонком вопросе, как секс со слегка запоздавшим для многократного секса мужчиной.
Вхождение на муку. На сладкую муку, граничащую с чем-то, очень похожим на убийство, на первое протыкание чужой человеческой плоти самопальным кремниевым ножом. Вероятно, он вошел тогда в чье-то податливое женское тело неожиданно мягко и совершенно легко. Может быть даже случайно. И этот миг входа, миллисекунда проникновения острого твердого предмета через кожу и мышцы в человеческие глубины пронеслась совершенно без страха и только любопытство мелькнуло вспышкой в удивленном мозгу. Как? Все так просто и так нежно? Потом, конечно же, к воткнувшему пришел и страх, и раскаяние, и чужая боль. Но это потом. Но та секунда осталась в памяти убийцы навсегда. С ней человек теперь будет жить до тех пор, пока не умрет.
Убийство и секс чем-то схожи между собой. Слабая женщина, страшась жить одна, без поддержки, неосознанно стремится убежать из неласковой к ней жизни обратно в Эдем. Там, не на земле, ей гораздо лучше. Подсознательно она ищет для этого достойного исполнителя. Этот исполнитель, однако, не в состоянии ее убить – женщина есть его же ребро. Он лишь может подвергнуть ее добровольной полусмерти на несколько мощных оргастических секунд, через орудие, находящееся не в ее, а в его власти. Все это – фактически суицид, исполненный кем-то другим, ибо самоубийство есть грех, а грешить так откровенно женщина стесняется.
О, это вечное стремление женщины не нести ответственности ни за что, особенно за свою жизнь! Синдром реберного паразита. Удачно переложить свои проблемы на чужие крепкие плечи и потом просто контролировать процесс, не позволяя, однако, другим паразитам завладеть этими плечами – вот ее сверхцель и сверх же ее задача.
Кстати, уверен – женщина не считает никакое соитие грехом, хотя тщательно скрывает это, пытаясь замести следы своего постоянного стремления к бесконечным сладким маленьким смертям. Она первая познала этот запретный плод Эдемского сада и первая же потеряла голову. Лишь от нее познал это недотепа-самец. Глупый похотливый павиан, который совершенно не скрывает своего порочного желания и простовато берет на себя всю вину за свершаемые обоими полами грехи. Грешат вместе, а в ответе всегда он один.
Она первой начала движение. Не выдержала пытки теплом, вторгнувшейся внутрь, чужой жизни. Ее строгая школьная спина стала медленно покачиваться перед ним, наклоняясь то вперед, то назад. Острожные движения сопровождали едва слышные звуки. Она несколько раз очень мелко вдыхала, а потом медленно и протяжно по-лисьи выстанывала в полнолунное черное небо безумные флюиды. Подвывала на луну. Из-за этих вкрадчивых, осторожных движений казалось, что она боится дать себя проткнуть насквозь в этой невыгодной для себя позиции. Нажимая руками на мужской таз, женщина помогала себе приподнимать свой.
Он смотрел на качающиеся перед ним крылышки лопаток и дрожащие худенькие плечи и не шевелился. Он видел – ей трудно управлять процессом, но ему не хотелось ей в этом помогать. Пусть помучается. Так она была более беспомощна и зависела от любого его движения.
И это вдруг очень мощно завело его. Даже ком в горле встал. Такое с ним выходило в первый раз. Все это возбуждало и ее – он видел. Она втайне наслаждалась своей зависимостью, покорностью и состоянием, насаженной на свежевыструганный кол, жертвы турецкого султана. И как знать, может быть она даже втайне хотела чего-нибудь этакого в качестве подтверждения своего положения рабыни низшего разряда, униженной до самого дна – внезапного проникновения в запрещенное место, разодранного пальцами рта, подлого удара бутылкой кальвадоса по затылку, свернутой головы, неожиданно откушенного мизинца или резкого переброса через перила балкона?
Мужчина такого удовольствия ей не предоставил. Просто сделал ее позу еще более беспомощной – откинулся на высоком стуле назад и, когда она последовала за ним, взял ее ноги руками, с силой развел в стороны и вернулся в прежнее положение. В результате ноги не могли более упираться в балконную стенку и помогать выживать в предписанной ей позе. Они бесполезно повисли лепестками, подобно лопастям подбитого вертолета. Не доставая до пола, женщина провалилась на всю длину мужчины и застонала – то ли от боли, то ли от удовольствия, почувствовав себя куском мяса на крюке у безжалостного мясника.
В этом действительно что-то было – в нахождении под полной и безоговорочной властью чужого человека, человека гораздо умнее, изощреннее и сильнее ее. Вся ее сила молодости, которой она только что гордилась, подпрыгивая на нем в первый раз, вмиг улетучилась. Она увидела истинное положение вещей, осознав, что жестоко ошиблась – ошиблась так, как ошибается беспечный грибник, провалившийся по шею в болото на изумрудной, солнечной полянке. Она узрела, что все совсем не так уж просто и этот добрый, уютный, романтичный немолодой человек вдруг сделался таким большим, жестким и неумолимым. Он в мгновение ока превратился в рабовладельца-плантатора, способного скормить ее, избитую в кровь кнутом надсмотрщика, голодным сторожевым собакам, просто так – потехи ради.
Внезапно она почувствовала, как его каменная рука стальным обручем сдавила ей горло. Она лихорадочно задышала, но удушения не было – только ощущение строгого ошейника. Она повисла на этом ошейнике словно на виселице.
Он мог сейчас сделать с ней все что угодно, и это ожидание неминуемых мучений, пыток и даже смерти, этот неоформленный страх перед неизвестностью будущего, эта, вдруг возникшая сама по себе, дрожь паникующих внутренних органов и были одновременно той болью и тем удовольствием, которых она неосознанно ждала последнее время. Что-то подобное должно было произойти – она знала это совершенно точно.
Она затеяла это свидание сама – не совсем понимая зачем ей нужен этот подкопченый «эрнестхемингуэй». Да, он неплохо писал. Да, очень многие из его мыслей – были ее мыслями. Да, слова опусов завораживали, уводя с правильного, проверенного временем, пути. Крысолов, мать его за ногу! Так и принесло ее к нему на волне кошачьего любопытства и игривого предвкушения чего-то доселе неизвестного.
И вот теперь все шло к концу – предвкушения оправдались как-то вдруг, мгновенно, через сигналы от этих висящих бесполезно красивых ног. Ноги всегда помогали ей жить, но сейчас они стали совершенно лишними и не оставалось сил пошевелиться и, как раньше, величаво, по-королевски, сойти по парадной лестнице, помахав на прощание веером очередному брошенному ею гуманоиду. Это было невозможно, да и совершенно не нужно. Ей самой хотелось быть бессловесной рабой, ее просто душило желание быть втоптанной в грязь и разделанной на филе, огузок и окорочную часть, подобно, подвешенной к потолку в закопченной бойне, свиной туше. Она не понимала своих чувств, но они откуда-то пришли и теперь стали именно такими. Все смешалось в калейдоскопе и все противоречило друг другу. Никаких гуманоидов. Только жертвенный столб и, маячившая неподалеку, кровавая плаха.
Она сделала единственное, что еще можно было сделать в этом положении – просто обмякла, как тряпичная кукла и перестала оказывать даже малейшее сопротивление и вообще напрягаться. Туловище ее мгновенно отяжелело, мышцы словно лишились позвоночника и костей, они вроде как растворились и исчезли. Тело стало подобно большому, мягкому презервативу с перекатывающейся внутри водой и кровью. Когда-то в скучном СССР такими презервативами дети кидались с балконов девятиэтажек в прохожих. Убить не убьешь, а весело до жути. Гандон шмякался об землю, взрывался, и из него выплескивалась вода, обливая испуганную до икоты, жертву. К веселью примешивались страхи стать вычисленными потерпевшими с соответствующими санкциями. Что в общем-то довольно часто и происходило.
Ее уловка не осталась незамеченной. Чтобы придать ее обмякшему телу вертикальное положение, он еще сильнее стиснул левой рукой ее горло, а правой грубо ухватил ее бритый гладкий лобок. Ладонь была большая, сухая и жесткая и в нее уместился почти весь низ живота. Ее лицо при этом могло смотреть только вверх – шея оставалась вытянутой в струну, а низ он сильно давил вниз, напяливая ее на себя, как сапожную заготовку на колодку.
Когда женщина вновь приобрела форму, он стискивая все сильнее ее горло и лобок, начал двигать ее, не отвечающее ему, тело вдоль себя – вверх-вниз. Как полуспущенную надувную куклу для извращенцев. Она не руководила ничем – ее просто насиловали. Или даже не совсем насиловали – ею пользовались, как вещью, совершенно не заботясь о том, что эта вещь чувствует. Неодушевленный предмет, как известно, не имеет прав знать, ощущать и уж тем более надеяться. Предмет и хозяин всегда в неравных отношениях.
Но предмет чувствовал. Ее лягушачье оцепенение не проходило, но сквозь загустевающий розовый туман потери реальности, от его убийственных толчков в ее пустом нутре рождалось что-то тягучее, как горячий мед и жарко текло непрестанно заливая его бедра и стекая куда-то вниз на тканый коврик балконного пола. Поток исходящий из нее был так мощен, что она испугалась – не кровь ли это, не проткнул ли он ее действительно? Но нет – свою кровь и свою живицу она очень хорошо различала. Может она описалась от страха или еще того хуже? Ни то, ни другое, ни пятое, ни десятое. Субстанция, явственно истекала из каких-то иных, неведомых ей каналов – точек джи или еще откуда подальше… Кто знает сколько еще всяких дополнительных дыр в женском теле? Он открыл ей новую – эта мысль неожиданно ее обрадовала.
Толчки и неизвестная течь привели ее к счастливой развязке – она неожиданно кончила – ничто не предвещало этого и совсем не походило на классику предварения оргазма. Просто этот горячий мед внезапно изменил направление и пошел вверх, мощно ударил прямо в лишенный кислорода мозг и там все взорвалось, разбежавшись по всем уголкам длинной молнией-деревом, застывшей, как фотография навечно. Картинка застывшей молнии не уходила из головы очень долго. Часы, дни, годы?
Потом, это фото медленно, как вязкое авангардное кино, неохотно стало меркнуть, съеживать молнию обратной киносъемкой и через какое-то время скрылось за бледной занавеской. Она ощутила себя одноклеточной амебой – висела в воздухе и боялась вздохнуть. Ей было страшно от такого абсолютного удовлетворения собственного тела. Тело не хотело с ней разговаривать вообще, оно познало тайну космоса, видело будущее, поняло начало и конец всего и вся и не желало с ней всем этим делиться.
Между тем слабеющий розовый туман стал совсем бежевым – горло отпустило. Она почувствовала какое-то изменение – притиснув ее к себе еще сильнее, он стащил их обоих со стула и, не покидая ее тело, погнал ее, подвисшую на его руках и еле перебирающую ногами, в комнату. Перевалив через порог, они запутались в тюли, но не упали – удержавшись, он мягко повалил ее тело вниз и придавил к полу всеми своими ста килограммами. Женщина жалобно охнула и попыталась встать на четвереньки, но жалости в этом доме не было и тут. Он продолжил свой пыточный набат и встать она не смогла – просто лежала, прибитая к полу невыносимой тяжестью. Каменные руки вернулись в прежнее положение и снова стиснули горло и низ живота и снова ее безвольное тело начало двигаться, но уже под чудовищным давлением, скользя по гладкому ламинату кожей груди и живота. И снова это мерное жадное движение внутри нее стало приводить ее обратно – в ту розовую пелену, за которой, как она уже знала, находится тот самый космос. С ним, предавшее ее разум, тело не желало теперь расставаться. Оно желало повторения. И сладить ослабевшему от противоречий разумом с твердо знающим, чего оно хочет, телом не было ни малейшей возможности.
Слишком быстро. Толикой своего ума, пока еще присутствовавшей в этом мире, она испугалась – тело и подсознание ее, получали сейчас какую-то неправильную энергию и выдавали совсем уж запрещенные реакции. Реакции эти были откровенно похожи на наркотические. Хотя она никогда не пробовала наркотики, но по чужим рассказам она знала, что при приеме, скажем, героина происходит что-то подобное – жизнь становится именно такой, как ты представлял ее в своих самых прекрасных грезах. Все изменяется, чтобы сделаться правильным – таким как надо. Минутное допинговое удовлетворение, после которого иные приятные вещи человеческой жизни, уже никогда не смогут с ним сравниться. И с этим придется как-то жить и пытаться не сойти с ума ибо повторить эту композицию не сможет более ни один виртуоз этого мира.
Все приходило снова. Теперь она почувствовала это. Этот новый приход удовлетворения не был тем приевшимся процессом, от которого часто сводило зубы от скуки. Это было нечто другое – словно там, внутри нее, теперь пробудился дерзкий паразит, коим заразились когда-то все женщины на земле. Паразиты эти есть сыновья того самого змея, от которого все в мире и пошло наперекосяк. Он, как обычно, дремал коконе много-много лет и вдруг ожил от правильного скольжения тупого твердого предмета внутри оторвавшегося от разума женского тела. И от досады что его разбудили, теперь кусал свою носительницу точно в те места, в которые он покусывал в начале времен обалдевшую от внезапного озарения Еву. Познав правду жизни, невозможно забыть ее. Поэтому господь и выгнал людей из Эдема, ибо после змеевой правды человеки стали абсолютно порченными созданиями и для рая совершенно не годились. Отныне дорога их оканчивалась только в аду и более никуда не вела.
Он встал на колени и резко подтянул ее податливое тело к себе, приподняв ей бедра. От перемены позы или еще почему, жаркий мед снова без подготовки ударил в женский мозг и она попыталась жалобно закричать. От ненужного никому крика посреди ночи, грубая рука инстинктивно сдавила горло еще сильнее, перекрыв ей последний кислород, однако, своих движений внутри нее мужчина прекращать не собирался. Наоборот, чувствуя и свое скорое освобождение, он только усилил свои толчки.
Женщина уже не хрипела, Она только молча расширяла глаза и билась в его руках, как умирающая птица. Секундомер начал отсчет и смерть, оперевшись на свою косу, привела себя в движение.
Ножки стоящего напротив нее стола волшебно превратились в деревянную лестницу. Лестница радиально поднималась перпендикулярно земле куда-то ввысь. Женщина подняла глаза – голубой до одури небосвод смотрел на нее оттуда. Там, дойдя до нижнего небесного края, лесенка уперлась в круглое облако – пушистое, дымное и белое. Оно улыбалось, звало и манило – устоять было невозможно.
Она протянула руки и попыталась уцепиться ими за нижнюю перекладину, но что-то цепко держало ее за талию. Там в нижней части самой себя что-то происходило. Бурное кипение черной патоки достигло апогея, вниз обильно полилась сладкая жидкая жизнь, а потом внутренности обожгло каким-то встречным холодом – этот холод был не от нее, она знала, эти брызги были совсем чужими. Но от мороза стало лучше и она вдруг почувствовала свободу. Свободу, которую она уже успела проклясть и забыть.
От движения вперед ее нижняя птичья часть – хвост, перья, ноги – вся ободралась сквозь какое-то стальное кольцо и частично осталась где-то внизу, а верхняя половина с силой вонзилась в лестницу. Рванувшись кверху, она уцепилась за вожделенную перекладину, налегла на нее грудью и схватилась за другую а потом, желая, как можно быстрее покинуть это место, начала быстро карабкаться ввысь.
Теплое облачко звало ее, покачиваясь на лестничных слегах. До него оставалось совсем-совсем немного, как вдруг ее пребольно хлестнули по лицу, потом еще и еще и кто-то очень сильный, грязно и мерзко бранясь, грубо потребовал ее возвращения. Она очень испугалась и возвратилась.
Последнее что она разглядела там, за границей радиуса действия жизни – было то самое облачко, с которого свисали, две волосатые ноги в старых сандалиях – некто совершенно немыслимый и без имени сидел наверху, болтал ногами и напевал под гитару «Романс» Сплинов:
И где-то хлопнет дверь
И дрогнут провода.
«Привет! Мы будем счастливы теперь
И навсегда
Привет! Мы будем счастливы теперь
И навсегда»

***

© Юрий Иванов, 2018
Дата публикации: 17.08.2018 12:13:08
Просмотров: 2437

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Игорь Елисеев [2018-08-17 13:56:31]

Мощно и очень верно. И психологически, и физически. Поэтому к порнухе не имеет отношения, как, видимо, могут подумать некоторые.

Ответить

Юрий Иванов [2018-08-23 21:30:10]

Спасибо за понимание.