Страсти по Коврику
Владимир Викторович Александров
|
Форма: Рассказ
Жанр: Сказка Объём: 64509 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Страсти по Коврику «Господи, дай ты каждому, чего у него нет!» (Б.Ш. Окуджава «Молитва Франсуа Вийона») «Как авторы могут брать подобные сюжеты... пользы отечеству решительно никакой…» (Н.В. Гоголь «Нос») Глава первая Вся наша жизнь как-то незаметно проходит в борьбе за ЛУЧШУЮ жизнь… Коврик был четырехцветным. Вообще-то даже трехцветными бывают исключительно кошки, но не коты. А вот Коврик ухитрился родиться, аж, четырехцветным! За эту невиданную пестроту да за привычку распластываться на полу так, что об него все спотыкались, он и получил имя Коврик. Таким он уродился не по мановению чудодея, а в результате манипуляций одного досужего генетика. Впрочем, генетики в глазах прогрессивной общественности по табели о рангах что-то вроде старорежимных волшебников. Именно от них нынче ждут главных чудес. И они стараются. Тот генетик был добрый малый и жил мечтой о светлом будущем всего человечества. Однажды в умной книжке то ли Гегеля, то ли Бебеля он вычитал, что все беды в мире от недокорма. А если дать каждому по хорошему бифштексу, исчезнут войны и разводы и все люди станут братья. И взялся он за создание высокопродуктивной мясомолочную буренки, которой путем генетических манипуляций собирался привить плодовитость свиньи, выносливость лошади, шерстистость барана и неприхотливость северного оленя, который добывает себе пропитание даже под снегом. Но путь к всеобщему счастью оказался тернистым. Генетик давно уже научился не обращать внимания на ленивых сотрудников, устаревшее оборудование, жалкое финансирование… Главным камнем преткновения была жена! Не то чтобы она была расчетливой стервой, которая связывает свою жизнь с ученым лишь в предвкушении скорой Нобелевки, она была добрая женщина. Но многолетнее прозябание в малогабаритном панельном пространстве с совмещенным санузлом и неисполнимой мечтой о посудомоечной машине не нанесет ущерба разве что ангельскому характеру. А она не была ангелом. Она с первого по последний курс неизменно короновалась титулом «Мисс Универ», и в качестве приза досталась лучшему студенту биофака. Право получить этот приз ее избранник завоевал не только красным дипломом, но и кровоподтеками, и выбитым зубом в поединках с нехилыми соперниками. Ну, он-то, получил свой приз, а какой приз получила она? Вялый флирт без развития в конторе со скромными корпоративными вечеринками? Или идею всеобщего счастья, над реализацией которой бился ее благоверный, от которого вечно исходил какой-то бесцветный, а потому скучный запах его НИИ? Но бывший студент был совестливый малый и со временем осознал, что женщина, тем более женщина, знающая себе цену, вовсе не обязана, как он, жить ради всеобщего счастья, махнув рукой на собственное. Но оставить в одиночестве человечество? Нет, такое он не мог себе позволить. Поэтому решил отпустить на волю жену, чтобы она сама отыскала себе счастье, сообразуясь со своим вкусом и выбором. А чтобы облегчить ей поиски, он, получив очередной отпуск, заперся в лаборатории. Там к генному материалу черной кошки он добавил генотипа серой кошки и подмешал кое-чего от белой. Затем удалил лишнюю Х-хромосому и ввел Y-хромосому, которая, как известно любому школьнику, и определяет принадлежность к мужскому полу. И, наконец, этот генетический коктейль упаковал в яйцеклетку рыжей кошки, которая, став суррогатной матерью, наградила будущего сына признаками уже четвертой, рыжей, масти. Новый «Франкенштейн» корпел денно и нощно, надеясь придать своей конструкции хотя бы некоторые свойства той самой будущей буренки, которая должна стать Благодетельницей Всего Человечества. Однажды он принес котенка жене и объявил: - Я принимаю все твои упреки, дорогая: я – никчемный муж, никудышный мужчина, несостоятельный профессионал. Поэтому, чтобы дать тебе заслуженное счастье, я освобождаю тебя от себя и ухожу к другой. Вернее, к другим. Их имена – Наука и Социальная справедливость. А чтобы твое счастье было полнее, дарю тебе этого кота. И если уж трехцветные кошки приносят счастье, то четырехцветный кот должен принести его гарантировано. Кстати, свадебные подарки это банальность. Пора начинать новую традицию «разводных» подарков. Франкенштейновой жене было уже вокруг тридцати, и поначалу она впала в депрессию. Да, конечно, это возраст Христа и Остапа Бендера, но он же и «бальзаковский», и «есенинский» (о, моя утраченная свежесть!). Страдая от дефицита любви, она, теперь некрашеная и нечесаная, топала на службу, где встречала снисходительные взгляды сослуживиц. А, отмучившись положенное, плелась домой, где предавалась стенаниям и заламыванию рук. Пока не сломала ногу… Вернее чуть-чуть не сломала, споткнувшись о Коврика, лежащего поперек ее страстного пути. Врач, вызванный «по скорой», внимательно изучил одну из ее безукоризненных белых ног, но перелома не нашел. Тогда он проявил искренний интерес к другой ноге – и снова безрезультатно. Поскольку третей ноги не выявилось, врач, дабы не уронить профессиональную репутацию, вызвался проводить регулярные обследования ее конечностей. Причем непосредственно на дому. И на первом же обследовании она незаметно сломалась сама… Он нежно целовал ей упругую попку с кокетливым родимым пятнышком в форме сердечка, а она в это время предавалась размышлениям о том, что, Боже мой, что это за победа такая над задрипанным и пресным врачом «скорой», пропахшим карболкой и валерьянкой, с которым не о чем говорить, кроме статистики инсультов! Не более чем шейпинг или массаж для скукоженного сердца. А сердце-то жаждет большой любви. Да она и сама любила любить. А как она любила любовь как таковую! Но с особенной силой она любила любовь к себе! Ах, «Мисс Универ», «Мисс Универ»! Вот же оно прошлое – рукой подать! А может, не только прошлое?.. И она с головой окунулась в фитнесы, сауны, косметические салоны и бутики, и довольно скоро, ощутив на себе плотоядные взгляды, поняла, что обрела искомую форму. А однажды на службе, вызванная в кабинет к шефу, она сама окинула его оценивающим взглядом, а потом собственное отражение в зеркале и вздохнула: «Ах, какой бы мог получиться марьяж!» Но как сделать первый шаг, чтобы он не оказался последним? И дома, в задумчивости меряя шагами будуар, она чуть было снова не упала, споткнувшись о Коврика… Утром она, отодвинув, оголенным плечом рецепшионистку, заявилась к шефу без доклада и заявила: - По-моему, пора повысить мне зарплату. Раза в три. - С чего это? – поднял на нее глаза Шеф. - А с того, что я самый ценный сотрудник нашей фирмы… Больше шеф от нее глаз не отрывал, и какое-то время спустя «наша» фирма стала исключительно ЕЕ фирмой и превратилась из забубенной конторы в неприступный холдинг со щупальцами в оффшорах. Шеф же, редкий долбак и поклонник Шуфутинского, так и не успев насытится своей любовной каторгой, был отправлен в изгнание. Она снова ощутила свободу и без остатка отдалась свалившемуся на нее счастью. Тщательно профильтрованный через будуар хозяйки совет директоров освободил ее от необходимости ежедневно являться на службу, и она, выглотав вместе с кофе утреннюю сигарету, открывала какой-нибудь гламурный журналишко и рассеянно пролистывала портфолио породистых андроидов. Выбрав же для очередной горячей любви экземпляр, соответствующий настроению и времени года, вызывала бригаду пигмалионов. А уж пигмалионы лепили в соответствие с последними веяниями и писками из ее рук, ног, ногтей, грудей, ягодиц, губ, и ушей объемы и формы на зависть Зурабу Церетели. И, разумеется, не забывали при этом отполировать до звездного сияния и кристальной чистоты зеркало души, коим, как известно, являются глаза. И стоически перенося все эти манипуляции, она настраивала свое жадное сердце на поглощение очередной порции любви, и, как она надеялась, счастья… Потом она разгоняла челядь, брала на руки Коврика, нежно гладила и что-то шептала ему на ухо. И положив на пол и сделав по комнате несколько шагов, непременно спотыкалась об него, после чего смело отправлялась на очередной прием, тусовку, раут или корпоратив. Она точно знала, что там непременно состоится обреченное на успех рандеву с ранее намеченным объектом, будь это хоть Владимир Жириновский, хоть сам Филипп Киркоров. Но как-то ничего путного не вытанцовывалось. Может быть, потому что все в жизни приедается. Даже любовь. Ей делалось тоскливо, и снова скучно… Но тут она увидела по ящику Чака Норриса в сериале «Крутой Уокер», и на нее накатил настоящий приступ сердечного томления. Три дня она ничего не ела, а только цедила «Хеннеси», досадуя, что до этой любви ей не дотянуться через Атлантический океан и военизированную охрану Голливуда. А потом не выдержала и споткнулась о Коврика. На всякий случай... И о чудо! Назавтра Чак Норрис перелетел через Атлантику и явился в Москву на кинофестиваль собственной персоной. А так как он в Москве давал мастер-классы то ли по «карате», то ли по «шмарате» (женщины в этом не обязаны разбираться), она появилась на его татами в белоснежном кимоно натурального шелка, с черепаховым гребнем в волосах и веером из перьев фламинго. «Крутой Уокер» сдался без боя… А Коврику был презентован гарем из четырех пушистых красавиц по числу и цвету его мастей: белая, черная, серая и рыжая. Должен же и он, фактически, исполняющий роль Купидона, что-то урвать от радостей любви… Но она обнаружила, что ее «Уокер», ее супермен, испуганно вздрагивает и напрягается при приближении любого незнакомого лица, а собственное лицо ежеминутно придирчиво изучает в зеркале. Она усмехнулась, представив что было бы, обнаружь он фингал под глазом, да не киношный, а взаправдашний, как у бывшего мужа в период женихания! Он, наверное, даже умывался дистиллированной водой, потому что не имел запаха. Никакого. А, когда на интимную встречу, он явился в сопровождении когорты плечистых телохранителей, она не стерпела и быстренько охладела и к нему… И снова засерели любовные будни. Были испробованы любовь интернациональная, любовь интерсоциальная, любовь межклассовая, любовь межрасовая, любовь артпоповая, любовь нонстоповая, а так же садо-мазо и даже лесбос (все надо попробовать в этой жизни) - словом, она реализовала все свои самые экзотические и сокровенные фантазии, таившиеся в заповедных уголках души. Правда, в великой Книге Любви оставалась непрочитанной целая глава – «Любовь в коллективе», именуемая в народе «групповухой». Но такое она не могла себе позволить. Во-первых, шутка ли подыскать или сформировать целый коллектив, достойный любви! А без любви разве получится счастье? А, во-вторых? Во-вторых, она была брезглива. Все получалось, как в песне «Машины времени» по Синюю птицу счастья, которую истребили браконьеры. А, может, потому что ей попадались почти только метросексуалы, исходящие запахом дорогого парфюма. Весь их интерес к жизни вмещался в светские сплетни, журнал «Плейбой» и биржевые сводки о курсе доллара. А однажды ей и вовсе попался голубой поп-идол, который воспринял ее, как опытную подружку, у которой можно испросить совета и набраться опыта. А еще как-то – либеральный партбосс, который всю ночь вскакивал к своему ноутбуку, с помощью коего тужился сочинить пламенную речь для завтрашнего пленума своей партии, посвященного борьбе женщин за свои права. И она, дура, диктовала ему полночи, обильно цитируя высказывания Ницше, Канта, Конфуция и Клары Цеткин, которые почерпнула из бесед с бывшим мужем. А утром она послала ему из-под одеяла прощальный воздушный поцелуй: - Чао, мой либераст! – и поставила на нем жирный крест. И, в усмерть раздосадованная, устроила выговор Коврику, который, по большому счету, вовсе не был виноват в очередной ее неудаче. Ведь он был всего лишь кот. Хотя и четырехцветный. Кот, и вправду, был не причем, и она казнила себя за косный менталитет и недостаток креативности. «Менталитет»… «Креативность»… О, как ее бывший муж издевался над этими словами!.. Так пусть будет в пику ему! Да и, собственно, к чему напрягаться, чтобы добиться полноты счастья? Вон, большие умы за большие бабки напрягаются, измышляя изощренные технологии. Так чего же проще?.. И она решила оснастить свой разросшийся будуар спецмебелью и другими примочками для особо продвинутой и утонченной любви, сведения о которых почерпнула на страницах ряда специфических сайтов. И однажды весь заказанный товар был доставлен ей из интеренет-магазина бригадой гастарбайтеров молдаван и установлен в будуаре. Но неожиданно для себя она вдруг ощутила некую неловкость, возникшую при монтаже оборудования, инструктаже по технике безопасности и заполнении гарантийных талонов. Чтобы заглушить эту неловкость да острый запах винного перегара и прогорклого пота смуглых тел, не знакомых с антиперспирантами, она щедро потчевала работяг водкой и пила с ними на равных. А когда они, закончив труды, удалились, она залакировала сердце «бурбоном», сердце, которое трепетало в ожидании новой и, дай-то Боже, на этот раз уже счастливой жизни. И новая жизнь не заставила себя ждать. Причем даже вопреки ее воле. Она, как было сказано, крепко перебрала и, обходя свои новые владения, то и дело спотыкалась. Несколько раз она споткнулась и о Коврика. Ненароком. А на следующий день под предлогом проверки работы оборудования нагрянули гастарбайтеры молдаване и, не заходя после рабочей смены в душевую, всей бригадой открыли для нее непрочитанную главу великой Книги Любви. Чтения проводились сольно и хором в иллюзорном пространстве из вибрирующего света, вращающихся зеркал и компьютерных инсталляций. Взапой читали на полу, на стенах и потолке. Перечитывали на качелях, центрифугах и креслах-трансформерах. И все это – под стрекотание и жужжание электронных манипуляторов, вибраторов и пенетраторов… Три дня она пролежала пластом, не отвечая на телефонные звонки… В минуты забытья она видела себя в короне «Мисс Универ» на верхней ступеньке университетской лестницы. Вот она спускается навстречу рукоплещущей толпе, сияя улыбкой и фальшивыми бриллиантами. Вот навстречу ей устремляется многоцветная кошачья шкурка. Она спотыкается о Коврика и кувырком летит в руки толпы, которая оказывается бригадой гастарбайтеров. Гастарбайтеры терзают ее, а бывший муж, стоя ко всему спиной, задумчиво листает книгу Шпенглера «Закат Европы». А Коврик, разросшийся до размеров коровы, в разноцветных каракулевых завитках и с развесистыми оленьими рогами на лбу, с верхней лестничной площадки издевательски мяучит: «Мало? Мало?»… Когда она нашла в себе силы набрать телефонный номер, то вызвала «скорую». Сначала явилась обычная «скорая», а потом другая… И загремела она в «психиатрию». Но прежде, чем ее увезли, она распорядилась выставить Коврика на улицу… Глава вторая Ему было вокруг тридцати, и в мечтах он видел себя Ренуаром. Он шагал весело и зло. Весело, потому что в желудке булькали «ноль-семь» литра принятой портвейнухи, и теплой волной подымались с кровотоком к голодному мозгу. Зло, потому что он истратил на эти «ноль-семь» последние восемьдесят рэ. На портвейнуху да на две пачки «Беломора», которые предстояло высадить за ночь. И теперь, не имея даже на метро, принужден топать пешедралом с сумкой полной говна. Выкинуть бы чертову сумку, да рука не подымается – холсты и подрамники стоят бабок и еще сгодятся. А вот то, что на холстах… Ничего сегодня не ушло, опять поставил не на ту масть. С окончанием эпохи малиновых пиджаков братва покрутела, перестала интересоваться доморощенными «голландскими» натюрмортами, ломящимися от дохлых фазанов и окороков, и занялась настоящим антиквариатом. Теперь главные покупатели – забугорники. Всякие, там, «новые американские». Свалили из Раши, нарубили бабла и теперь, суки, ностальгируют. Этим что главное? Чтобы на полотне была Родина. Сначала они обжирались «соцартом». Обожали Брежнева совокупляющегося с Олимпийским мишкой, а еще выступление Ленина на трибуне мавзолея. А теперь, ишь, их с Меламудов на Кустодиевых потянуло! Чтобы на полотне Кремлик был да непременно на курьих ножках. И водка в граненом самоваре. И красные девки с двумя жопами – одна, где положено, другая вместо морды. И над всей этой красотой – лейбл: «Привет от Ксюши Собчак!». Да хрен с ними, за ночь можно и не такое наваять! Жаль только красть у самого себя время на всякий кич. Но, как только разделается с долгами – тут его и видели. Накупит красок и холстов и умотает на все лето в губернию, где в деревнях полно пустых заколоченных изб и жратва за копейки… Щас бы, конечно, тоже не мешало хлебца свеженького. «Бородинсккого» с чаем.… И затворит он себе на пленере, и станет Ренуаром. Главное, взять за правило – не менее двух шедевров в неделю, и тогда все эти «бьеннале» и «сотбисы» сдохнут от радости! А все Шиловы и Софроновы сдохнут от зависти!.. Черт, было же восемьдесят рэ! Хоть бы стольничек найти. А, может, поаскать у прохожих? Стыдно, не сопляк какой с гитарой. Ему уже вокруг тридцати, и в этом возрасте полагается… Да, чтобы стать знаменитым, помимо таланта полагается иметь персональные выставки, десяток скандалов, прикормленных галеристов и нетрадиционную сексуальную ориентацию. Где на все это взять презренного металла?.. Его мысли совершали сложный пируэт. А вслед за мыслями совершили пируэт и ноги, когда он обо что-то споткнулся. Был он тощ и мосласт и потому при отсутствии естественной амортизации громыхнулся прилично. Но не смертельно и скоро разобрался, что споткнулся о кота. Как художник он отдал должное богатству палитры его шкурки. А как добрый человек пожалел зверюгу, которая почему-то не убегала. - Не зашиб? – заботливо поинтересовался он. И поскольку кот ласково терся о его руку, он догадался. - Потерялся? Я бы тебя покормил, будь у меня хоть стольник. Он развел руками и обнаружил, что держит в правой какую-то бумажку. Затем поднес ее к носу и изумленно выпучил глаза. - Стольник? Зеленью!!! И, посадив кота на плечо, ринулся в обменник, а потом в ближайший супермаркет, где купил себе водки и пельменей, а приблуде молока и «Вискаса». Они лакали каждый из своей посуды, а художник ломал хмельную голову: - Как же тебя назвать? Но, увидев распластавшуюся по полу мастерской многоцветную шкурку сытого кота, сообразил: - Конечно, Коврик, и не иначе!.. К утру он, разумеется, ничего не «наваял», а бессовестно продрых в ветхом кресле. Пробуждение его было ужасным. Он ринулся к дребезжащему телефону и трясущейся рукой снял неоднократно битую и склеенную скотчем трубку. Разговор был коротким и суровым. С него потребовали застарелый долг да еще с грабительскими процентами, и с этого момента начался отсчет последнего дня его непутевой жизни. Залпом он махнул остатки водки и бессильно уронил голову на письменный стол. Его не утешала мысль, что многие из великих собратьев по цеху умерли в нищете и непризнанности, как Ван Гог. Потому что иные, как Ренуар, доживали до благополучия. А Глазунов, вон, и сейчас живет, и ничего. И даже ничего живет! А он еще не стал Ренуаром, значит ему рано! Не лишаться же ему единственной ценности, старинной бабушкиной квартиры в тихом московском дворике. Отчаяние ухватило его за шкирку, заставило вскочить, зацепиться ногой за Коврика и влепиться головой в стенку. Да так, что посыпалась старая растрескавшаяся штукатурка, а под ней обнажилась полусгнившая дранка. А потом, бац – и вывалился кирпич! Хорошо, что хоть стена не несущая. Кирпич вывалился и ударил по ноге с такой силой, будто был сделан из чугуна. Но то бы не чугун и не кирпич, а шкатулка красного дерева формой и размерами с кирпич. А внутри шкатулки - слиток, как деликатно пишут в милицейских протоколах, «желтого металла». Судя по его весу, это мог быть только либо свинец, либо… На слитке стояло клеймо: «Императорскiй аффинажный заводъ. Чистый весъ: 40012 каратъ. 0,999 долей чистаго золота». А на шкатулке – серебряная накладка с гравировкой «Собственность купца 1-й гильдии Бурбона Федуловича Мутилова». Единственный раз в своей жизни он испытывал возбуждение такой силы. Это было классе в восьмом-девятом, когда родители уехали в командировку, и он первый раз раздевал девочку, в которую был безумно влюблен. И, боясь обессилить, как тогда, преждевременно, будущий Ренуар бросился искать телефон знакомого скупщика, которому время от времени сплавлял отреставрированные им «доски». Дальнейшее развивалось, как по-писаному. Утром он обильно кормил своего «золотого» кота всякими вкусностями, осторожно спотыкался об него и покупал билет какой-нибудь очередной лотереи. Притом в единственном экземпляре. Притом накануне розыгрыша. И непременно выигрывал. Если тиража не намечалось, отправлялся в казино. Но крупных ставок не делал, понимал, что с большим выигрышем живым уйти не дадут. Когда он засветился во всех казино, по вышеуказанной причине решил сменить род деятельности – купил себе брокерское место на товарной бирже. Он смело бросался в спекуляции, не обращая внимания на интриги «быков» и «медведей», не ведая, что такое «отскок», «плечо» и «боковик», плюя на котировки и не знакомясь с динамикой курса акций. Поначалу-то будущие коллеги восприняли его как эксцентричного лоха, не знакомого с азами биржевых игрищ. Но поскольку раз за разом его, как казалось промахи, приносили весьма ощутимую прибыль, они прониклись к нему уважением и стали внимательно отслеживать его манипуляции, не гнушаясь обезьянничанием. Ему было лестно повышенное внимание к собственной персоне, но близко к себе он никого не подпускал и потому не стал своим в мире брокеров. В конце недели он фиксировал прибыль и заваливался к знакомому перекупщику за свежими сплетнями из мира искусства, где узнавал, кто нынче с кем и что нынче почем, Но, не услышав никаких сплетен о себе, с горечью убеждался, что он уже не свой и в мире художников. А потом - в неизведанный ресторан за кулинарной экзотикой. Иногда, особенно в выходные, когда биржа не работала, и ему делалось отчаянно скучно, он отправлялся в собственную картинную галерею, выстроенную с размахом. Озабоченно оглядев стены, на которых за последнее время не добавилось ни одной новой работы, он, как был в костюме от Версачи, брал в руки кисти и палитру и становился к мольберту. Когда-то он начал писать автопортрет, да все не мог закончить. Он делал два-три мазка и застывал в глубокой задумчивости, ожидая куража. Но кураж, именуемый любителями пафоса вдохновением, не желал приходить. Еще несколько взмахов кистью – и снова по нулям. Промаявшись так до вечера, он с тяжким вздохом набирал номер мобильника какой-нибудь дежурной пассии… Он будто тяготился своей жизнью, наполненной вместо смысла сумбуром полулегального благополучия. Во сне ему являлся некто с горькой миной на лице. Этот некто будто о чем-то хотел предупредить. Но о чем? И кто это был? Проснувшись, он напрочь забывал, а, укладываясь в постель, забрасывал в себя пригоршню снотворного, запивая коньяком, чтобы не мерещилось. Только это не помогало… Коврик, чувствуя его настроение, постоянно терся о ноги хозяина. И хозяин, которому надоело наблюдать за собственной душой, которая бултыхалась, как что-то в проруби, взял, наконец, Коврика на руки, погладил и горячо зашептал ему на ухо. А потом аккуратно споткнулся об него. И назавтра ему пришел вызов в юридический отдел посольства США. А еще через месяц он вылетел в эти самые Благословенные Штаты Америки принимать наследство. В Штатах умер знаменитый водочный воротила Мудилофф с российскими корнями, не оставив прямых наследников. Его предки, винокуры Мутиловы научились делать дешевое мутное пойло (отсюда и фамилия Мутилов) из всего, что произрастает, и свалили за океан, не дожидаясь когда из Ленинской «Искры» возгорится пламя пролетарской революции. Секретарь службы натурализации, не очень разбиравшийся в кириллице, вписал в вид на жительство фамилию на англицкий манер – Мудилофф. И это главе-то клана Бурбону Федуловичу Мутилову, не подозревая, что именно Бурбон Мудилофф станет создателем обожаемого американцами виски «бурбон», выгнав его из изрядно прогнившего болотного торфа. Бабушка же будущего Родена была как раз урожденная Мутилова, и из-за канцелярской путаницы вековой давности американская фемида долго разыскивала хоть кого-нибудь из их рода, чтобы сбросить с плеч государства обузу управления водочной империей «Мудилофф» и пополнить федеральную казну причитающимся ей налогом с наследства… Он устроил над своей галереей стеклянный свод наподобие Третьяковки. Но иногда этот свод казался ему крышкой саркофага. Как в мавзолее. Автопортрет так и оставался недописанным… Каждый новый день он заваливался в ранее нехоженый рассадник обжорства и в ответ на протянутое меню произносил одну и ту же фразу: - Самое дорогое и побольше! Правда и Коврику перепадало мраморное мясо с альпийских лугов, яйца эльзасских фазанов и молоко голландских коров. А счастливый наследник уже с трудом умещался на двух стульях, предпочитая диван. Время от времени он ложился в Институт питания, сбрасывал пару пудов, а, выходя на волю, закатывал бесконечный пир по случаю выздоровления. Однажды ночью он проснулся от звона в ушах, шею сдавило, а лицо сделалось багровым. Но он не стал звать на помощь, а, как был в исподнем, отправился в галерею. И там, вооружившись кистями и палитрой, принялся лихорадочно дописывать автопортрет, чувствуя, как звон делается все нестерпимее. Он долго вглядывался в автопортрет. Но с полотна на него глядело горькое и насмешливое лицо Ренуара. Это он являлся ему во сне, тоже несчастный, тоже получивший наследство, но потерявший все остальное. И когда звон в ушах перешел в набат, он взялся за нож, которым соскребал с палитры засохшие краски, и на месте лица вырезал в холсте дыру. - Вот теперь портрет готов… - злорадно подумал он и услышал звук «ти-у!», будто кто-то выпустил стрелу из лука. Стрела попала в мозг, аккурат в левое полушарие, и звон прекратился. Совсем. Последнее, что он ощутил, трущуюся о его щеку мохнатую морду кота, который, почуяв неладное, безуспешно разыскивал его по всему дворцу. И отправляясь в бесконечное путешествие, хозяин сумел прошептать: - Спасибо, тебе, Коврик, что помог разобраться в себе самом… Глава третья Она была добрая девушка где-то вокруг тридцати. Точнее, еще до тридцати. А впервые видевшие ее думали, что перед ними вообще малолетка. И, хотя выросла она без отца и рано потеряла мать, была скромницей. И запросы у нее были скромные, и зарплата, и шапка, и шарфик, и пальтишко, и комната в коммуналке, сплошь увешенная портретами поп-идолов. А служила она воспитательницей в детском садике. В тот день детишки, вернувшиеся с прогулки, возились в раздевалке дольше положенного. Суп безнадежно остывал, превращаясь в компот, а тихий час грозил ужаться до получаса. Поэтому она принуждена была снова заглянуть в раздевалку, чтобы навести шорох, и обнаружила возню возле шкафчика с изображением Супермена, принадлежащего самому крупному мальчику в группе. Едва она просунула голову в раздевалку, как дверца шкафчика захлопнулась, и весь состав группы выстроился плечом к плечу, загораживая к нему подход. Она сделала вид, что ничего не заметила, и командирским голосом, прибегать к которому обычно стыдилась, приказала малышне мыть руки и приниматься за обед. А сама, когда раздевалка обезлюдела, с любопытством заглянула в шкафчик с Суперменом, в котором отчетливо прослушивалась какая-то возня. Когда она распахнула дверцу, из-под сваленных на пол шапки, шубки, шарфа и рукавиц, выбрался на свет божий дородный котяра невиданной расцветки. Она не столько подивилась расцветке кота, сколько тому, как этим маломеркам удалось пронести его в садик под ее неусыпным приглядом? Да что с них возьмешь – дети «индиго»! Потом в раздевалку сунула нос нянечка и рассерженно заверещала. Потом – директриса, после чего верещание удвоилось. Потом утроилось, учетверилось… Короче, воспитательница перед лицом всей своей ревущей от горя и жалости группы поклялась мамой и папой, что заберет животное домой, потому что, как может подняться у кого-то рука вышвырнуть на улицу живого кота в разгар собачьих холодов? Она, словно контрабанду, пронесла кота в свою комнату, стараясь не попасться на глаза соседям. Но не успела запереться на ключ, как была разоблачена. Эта старая перечница ввалилась без стука и сразу же споткнулась о кота, растянувшегося перед дверью. - Вы, подумайте! – рассердилась она, подбирая свалившиеся очки, - А я думала, что это коврик. И не делая паузы, она разразилась гневным спичем в адрес современной молодежи, которая все делает наперекор старшим, приносит в коммунальную квартиру котов и не пишет родным бабушкам, которые принесли в жертву их воспитанию и пропитанию свою молодость, красоту и карьеру. Ретируясь из комнаты и с опаской обходя кота, об которого уже имела несчастье споткнуться, она вынесла приговор: - Пусть живет. Но чтобы в местах общего пользования я его не видела! Но, вернувшись к себе, старая перечница обнаружила под дверью комнаты письмо от непутевого внука, полгода назад завербовавшегося на лесоразработки, подсунутое соседом, который извлек его из общего почтового ящика. А вместе с письмом пришел и денежный перевод на «ах, ты, Боже мой, какую» сумму! Так имя «Коврик» и прилипло к коту. Только ведь кот – он и в коммуналке кот. А тут он впервые увидел столько разного народу, живущего под одной крышей, и жаждал удовлетворить свое любопытство. Пользуясь малейшей оплошностью новой хозяйки, он выскальзывал из комнаты в места общего пользования, где непременно попадал кому-нибудь под ноги. Сначала народ серчал, но как-то так получалось, что Петрович, привычно маясь утром и не имея денег на опохмелку, нашел на лестничной площадке две кем-то забытые бутылки «Очаковского». А через пару дней к удивлению и несказанной радости жены (которая тоже споткнулась о Коврика) стал являться домой, как стеклышко, перестав терзать семейный бюджет. Грузная «Мариванна», часами занимавшая общественный туалет, после недельного запора, наконец, проср…, извините, получила облегчение, а вскоре потеряла интерес к мучному и перешла на овощной стол, окончательно решивший проблемы стула. И, наконец, шестнадцатилетний Вован, носящий вечнопоротый зад по причине хронической неуспеваемости, вдруг получил пятерку по математике и даже задумался о поступлении в Бауманку. А так как общеквартирный градус положительных эмоций заметно повысился, то и народ резко подобрел и перестал крыситься на кота, путающегося под ногами, и даже выделил ему место на кухне для персональной миски и место в туалете для лотка. Вечером Коврик возвращался в комнату хозяйки и, потершись о ее ноги, устраивался на полу. Но она не обращала на кота внимания, а молча сидела, отгородившись от мира наушниками плеера и уставившись в одну точку. Впрочем, не в точку, а на портрет своего кумира Стаса Влашевского, который висел над тахтой в обрамлении других поп-див. Чтобы раздобыть номер его телефона, она ухнула половину своей детсадовской зарплаты, приобретя пиратский диск с базой данных МГТС. Ее сокровенной мечтой было стать сакральной женой Влада, нарожать ему дюжину мальчишек и, оставаясь в тени, любоваться сиянием кумира, пусть и в порядке строгой очередности с другими женщинами. Из всех хитов Влада особенно брали за ее хрупкую девичью душу те, где голос его, поднявшись до верхов, внезапно падал в баритональную тесситуру, насыщаясь хрипловато-бархатными, проникновенными обертонами, как у божественного Элвиса. Душа и даже тело ее наполнялись сладостным волнением, она видела над собой бездонный купол ночного неба и чувствовала запах ладана к которому был подмешан едва уловимый запах паленой шерсти. И в такие моменты ей почему-то больно и жалостно делалось за тех из ее детсадовских воспитанников, кто рос в неполных семьях. Без отцов. Казалось, с чего бы? И причем здесь поп-дива? Да она и не пыталась этого понять. Когда по телику начинались ночные новости, она набирала заветный номер и приникала к трубке. Он бесился там, где находился в этот момент, изрыгал проклятия и угрозы, а она молчала и с замиранием сердца слушала любимый голос. Так могло происходить и десять и двадцать раз за ночь. И всякий раз она не нарушала анонимность и уж тем более не решалась попросить о чем-либо, боясь получить отказ. Но так же не могло продолжаться бесконечно… Она встала с тахты и на противно хлипких от волнения ногах сделала несколько шагов по своей крохотной светелке, пока не свалилась на тахту снова, споткнувшись о Коврика. И тут ее мобильный разразился мелодией хита из репертуара все того же Влашевского. Она думала, что это с работы и произнесла: - Алё! – и узнала усталый и обреченный голос кумира. - Наконец-то я тебя услышал. Ты задолбала мой мобильный «входящими». Я бы его отключил, но боюсь пропустить деловое предложение. Значит так, завтра встречаемся на «Пушке» в 12.00. И без опозданий, в твоем распоряжении ровно десять минут. Когда они встретились, она все-таки решилась задать ему мучивший ее вопрос. И получила четкий и ясный ответ: - Чтобы быть рядом со звездой, надо самому быть звездой. Так что озвезденевай, девочка. Если получится. А получится, только если очень-очень захочется!.. Но не успела она, как следует, приуныть, как ее мобильник взорвался знакомой мелодией. - С тобой, девочка, говорит продюссорский центр «Шакал-С». Нам нужна бэк-вокалистка. Стас сказал, что ножки-мордашки у тебя в порядке. Остальное купим. Ждем на кастинге… Потом, через время, ее стали мучить ночные кошмары, в которых являлся всехний духовный отец, гуру, пахан, а точнее генпродюссор с большим лысым лицом и косыми то ли от самурайских предков, то ли от «бурбона» глазками, которого все называли «Пахан-джапан» или просто «жопа». После знакомства, которое заключалось в том, что он внимательно изучил ее оголенные бедра и пупок, он остался доволен и вынес вердикт: - Ладно, через кастинг мы тебя протянем, брэндовую кликуху придумаем. Давай прослушку сделаем. Сбацай-ка что-нибудь типа Бритни Спирс, но с примесью Валерии, да с ужимками Перис Хилтон и примочками Пугачевой… Но, услышав ее восхитительное чистенькое контральто, обточенное годами музучилища, замахал руками. - А с голосом-то у тебя проблемы – фуза нет, на «бред-рок» не тянет. Ну, ништяк, компьютерщикам накинем, зашлифуют – заблестишь. Только в живую не пой, умоляю. Научись рот в синхрон фанере разевать. Да ты не парься, саунд-трек тебе заделаем, и можешь вообще никаких звуков не издавать… И назавтра: - Фанеру тебе закатали – музыку гранды пишут, слова за бритьем сам сочиню. Забодяжим тебе «джага-джага», раз оно всем «надо-надо». Я из тебя звезду сделаю, все с тебя тащиться будут, я вон уже сам тащусь. А как зафанатеет по тебе народ - фан-клубы твои, папульки твои – запаришься убегать. А чем больше папочек – тем больше бабочек… И послезавтра: - Подписывай контракт. Оплачиваю, еду, жилье, проезд. Я тебя из грязи в князи, понимаешь? А ты на меня работать будешь. Мир посмотришь, по деревням поездишь, может даже в «Еврослышанье» позовут. Твое дело – зажигать толпу, и все тебя полюбят, будут ждать волшебных звуков твоего голоса, так ты и дай им это. Только живьем не надо, не поймут, здесь тебе не запад. А еще через время настала пора перебираться из коммуналки в свежекупленные апартаменты. И вовремя. Потому что в квартире градус эмоций повысился уже до точки кипения. К старой перечнице с Дальнего Востока нагрянул горячо любимый внук, которому смертельно надоели лесоразработки. Сначала-то он гулял на свои, заработанные. Но, быстро справившись с пачкой привезенных купюр, не стал устраиваться на работу, а принялся доить бабкину пенсию. Непьющий Петрович перешел на баб, чем нанес смертельный удар не только семейному бюджету, но и семье, как таковой. А Вован… А «Марьиванна»… Однажды влюбившийся в нее молодой композитор рискнул написать для нее песню на настоящие стихи. Она показала ее «пахану-джапану» и схлопотала по полной: - Что ты мне притаранила? Разве это хит? Эту бодягу сочинил, зуб даю, консерваторский мозгляк! Такой только симфонии лабать может. Хит как надо делать? Надо музыку упрощать, упрощать, упрощать, аж, до плинтуса! Чтоб зомбировала и из мозга не выбиралась, сидела там и ла-ла-лала! На фиг напрягаться, бабки платить, придумывать что-то новое, раз есть куча проверенного брендового товара. Потом она с горечью услышала эту песню в исполнении другой певицы. И хотя у той, другой, обаяния, голоса, да, просто ума, было гораздо меньше, чем у нее, у той, другой, не было и «пахана-джапана». А между тем она потихоньку звезденела и становилась желанной гостьей светских тусовок и корпоративов. На одной из них к ней проявил повышенный интерес сам Стас Влашевский, который, естественно не узнал случайную знакомую. Проболтав весь вечер, они по-английски удалились… Целый месяц, который стал для нее медовым, они провели в Майами на вилле Стаса. Стас всюду таскал ее за собой за ручку, как отец маленькую дочурку, и ей это было очень приятно. Штаты кишели русскими, точнее «новыми русскими», как тараканами, поэтому на улицах Стаса частенько узнавали и просили автограф. И это было ей вдвойне приятно. А однажды попросили автограф у них обоих. Видимо, на всякий случай. А это уже был почти оргазм… Вечером на террасе прямо под бездонным куполом Майямского неба Стас садился к роялю и пел для нее, нет, не хиты, а романсы Гурилева и Варламова. А она, слушая его хрипловато-бархатный баритон, с наслаждением вдыхала запахи. Запах ладана и едва уловимый запах паленой шерсти, исходящие от Стаса… Она потеряла голову от счастья и, забеременев, захотела обрадовать и Стаса. Стас покрутил пальцем у виска. - Ошалела? У тебя же контракт на три сезона. Такую неустойку заплатишь – мало не покажется! И не успела она еще сделать аборт, как Стас уже морочил голову той, другой, что пела ее песню. После этого она совершенно охладела к молодым людям, а чтобы окончательно выбросить Стаса из башки, сошлась с известным папиком с ТВ. Тот пихнул ее на «Еврослышанье», и она попала в руки другого, продвинутого, продюссора, который сделал ей номер. Ее заставили петь какую-то лабуду на английском, надерганную из еврохитов. При этом она зачем-то плясала на животах китайцев, изображавших испанскую корриду под грохот африканских тамтамов… Нет, совсем-то она не провалилась, ножки и мордашки спасли. Заняла где-то место пятое-десятое, зато обратила на себя внимание денежного крутняка. Один газпромовский папик купил ей гектар побережья Истринского водохранилища. Другой папик построил там за счет госказны особнячок. Третий - обставил его. А четвертый… Четвертый подарил всего лишь клетку для Коврика. Зато из чистого золота. Но однажды ей все осточертело, и она закатила истерику новому продюссору. Но и у продвинутого продюссора послабления не последовало: - Для души она хочет петь! А платить твоя душа будут? Нет? Так что пой для публики и только то, что я тебе скажу. А не хочешь, уходи в консерваторию, будешь рвать кишки за копейки. Только учти, что дальше подземного перехода не уйдешь. И будут тебя слушать - пьяные панки да обдолбанные хиппи! Иди, иди, ты меня достала. Ах, шоу бизнес тебя достал? Ну и гнила бы в своем детском садике, свинья неблагодарная! Куда артиста не целуй – всюду жопа! Да на черта мне твое уважение? Мне баксы нужны, а уважение вместе с баксами приходит. Она стала покуривать и отнюдь не табачок. Потом подсела на колеса. А однажды… Случилось это после третьего аборта, когда гинеколог объявил, что четвертого у нее не будет. Никогда. Весь день ее преследовал едва уловимый запах крови и настырный запах паленой шерсти. Вечером она проглотила две упаковки фенозипама и уснула в ванне… В Склифе, где ее откачали и промыли, она отписала дарственную на все свое движимое и недвижимое в пользу детского садика, в котором работала в другой жизни и, ни с кем не попрощавшись, отбыла на Валаам в женскую обитель. Там, наконец, обрела она жизнь, по чаяниям и жила она под сенью кумира. Вечерами подняв очи горе, к низкому, но, как ей казалось, бездонному Валаамскому небу она становилась вровень со звездами. С самыми ослепительными звездами. И дети были рядом, все двенадцать. И она общалась с ними, с чадами кумира, двенадцатью апостолами. И любовалась сиянием кумира вместе с другими достойными женами: девой Марией, Магдалиной и Христовой церковью. И вдыхала целомудренный запах ладана. Чистый. Без посторонних примесей. Лепота!.. Судебные исполнители в присутствии понятых составили опись ее квартиры и сдали с рук на руки милиции. Старлей, принимавший имущество согласно описи, ненадолго задержался взглядом на кошачьей клетке, затем опечатал квартиру и, оставив копию описи у себя, встал на круглосуточный пост, чтобы добро, принадлежащее теперь уже детскому садику, не разворовали. А ночью, когда весь дом угомонился, он аккуратно вскрыл пломбу и, еще раз сверившись с описью, заменил золотую клетку на обычную железную. Ведь в описи было черным по белому сказано «клетка для содержания домашних животных». И ни слова, из какого материала. Впрочем, это не важно, Коврика все равно в клетке уже не было. Его забрала к себе домой сердобольная горничная… Глава четвертая А у горничной был сынуля, и было ему вокруг тридцати. И был он человек, хотя и добрый, но очень свободолюбивый. Ненавидел власть над собой. И вообще всякую власть, за что и был отлучен от вуза, в котором когда-то учился. Правда, учился он ни шатко, ни валко – времени не хватало. Днем он отсыпался, потому что по ночам боролся с властью. С властью по ночам бороться сподручнее, это днем власть не дремлет, а ночью она спит. Бунтарский дух проснулся в нем еще в школьные годы. Нет, пожалуй, раньше. Однажды, когда он в песочнице занимался строительством рыцарского замка, Витька Соловьев или попросту «Соловей», дебильный амбал и притеснитель дворовой малышни, совершил налет на песочницу с нанесением бомбовых ударов из собачьих испражнений. Замок был снесен, а строительный материал безнадежно изгажен. Тогда наш герой, ни слова не говоря, взял железную лопатку и изо всей силы рубанул по ненавистному рылу. После этого Соловей на всю жизнь приобрел орлиный профиль и уважение к поборнику свободы. А уж в школьные годы поборник свободы отважно бил ненавистные очкастые морды «ботаников», клевретов учительской касты, готовых из штанов выпрыгнуть за лишнюю пятерку или простую похвалу. И однажды он преподнес всем, и угнетенным и угнетателям новогодний подарок. Выбрав ночь постуденее, перебил окна в своем рассаднике раболепия и лицемерия, чем вывел его из строя на неделю. Он был уверен, что четвертные контрольные по всем предметам будут сорваны, а ночная пора и метель скроют авторство его партизанской вылазки. Да не тут-то было! Под проведение контрольных выделили соседнюю школу. Только в вечернюю смену. А самого его повязали. Выдал закадычный друган, такой же свободолюбец, которому он по дури трепанул, а тот слил информацию красавице-спортсменке-отличнице за пионерский поцелуй в щечку. И мотать бы ему срок в колонии, если бы не мать, которая, мало того, что оплатила ремонт школы, обещалась до самого получения сынулей аттестата бесплатно скрести в отремонтированной школе полы. Она свое обещание выполнила – выполнили свое и угнетатели – выдали аттестат, уверенные, что перед ее сынулей открыт единственный путь – на Колыму.. Но он пошел другим путем. Дело в том, что при всех своих вывертах он имел харизматический блеск в глазах, неплохо подвешенный язык и довольно обширную, хотя и бессистемную, начитанность. И это дало ему возможность при безнадежно троечном аттестате просочиться на журфак. Помогло и то, что преподы журфака ценили «штаны» на вес золота, опасаясь, что журналистское братство вот-вот превратится в сестричество. Но журналистика, как таковая, интересовала его единственной своей ипостасью, возможностью дискредитировать и тем самым пошатнуть власть. Любую. И он старался использовать эту возможность на полную катушку. Так он публиковал то гневные, то ехидные статейки против власти во всех оппозиционных изданиях в том числе и взаимоисключающего толка: в национал-большевистской «Лимонке», в отвязно-либеральной «Новой газете», в урапатриотическом «Завтра», в интеллигентно-толенрантнутом «Московском ЯБЛОКе», в махрово-маргинальной «Черной сотне». Везде, где только можно было власть поддеть, подковырнуть, подсуропить, подгавкнуть, подъелдыкнуть, а еще лучше вывести на чистую воду. А чтобы его писанина выглядела поубедительнее, он принялся искать аргументы в работах китов философии. Все они оставляли его более-менее равнодушным, пока он не наткнулся на «Нищету философии» Прудона, из которой узнал, что власть порождается деньгами, деньги порождаются производством, а производство – есть порождение цивилизации. Именно в цивилизации кроется корень зла, именно с ней и надлежит бороться. А как мог простой студент бороться с цивилизацией? А как мог! В разных районах города по ночам, как бы сами собой стали вспыхивать особо вызывающие символы цивилизации – роскошные авто: «тоеты», «лексусы», «мазды», «мерсы» и «бумеры». Но один – в поле не воин, и он стал устраивать на дому «прудоновские» чтения для доверенных лиц. Многим пришлись по душе идеи анархизма, и авто запылали с удвоенной и утроенной силой. Когда на поджигателей была объявлена тотальная охота, они на время легли на дно. За этот период были проштудированы труды Бакунина и Кропоткина, и принято решение центр тяжести борьбы перенести с покупателей на продавцов. И тогда начались взрывы в торговых точках. Это были никакие не теракты, это были демонстрации. По крайней мере, сами они расценивали свои действия именно так. Студенты-химики из их компании блюли меру, взрывные устройства делали безоболочечными, без поражающих элементов, скорее, шумные пукалки. Да и не злодеи же они были, в конце концов. Ну, покарябало на оптовых рынках с десяток азеров, оглушило, поспаливало им кавказские усы. Да пара-тройка вьетнамцев обдристалась со страху. А с Макдональдсами так и вовсе красиво получилось – разлетевшаяся от взрыва витрина обильно посыпала гамбургеры битым стеклом, и те заискрились, как елочные игрушки на радость детворе. Но при этом при всем никаких инвалидных колясок или, упаси Боже, моргов! Поборник свободы, между тем, переползал с курса на курс, но едва-едва. А почти перед самым дипломом, и вовсе взял академку, когда хвостов накопилось без надежды избавиться от них в обозримом будущем. Вот тут как раз и подоспела Сеульская Олимпиада… Ах, как было весело, когда пылали авто на Тверской! Как радовалась душа, слыша «хеви-метал» бьющихся витрин в Охотном ряду! Нет, сам-то он не швырял бутылки с «коктейлем Молотова» и не размахивал бейсбольной битой или обрезком арматуры. Он только руководил. С того тротуара, который по договоренности с ментами, они не тронули. Они не тронули тротуар – менты не тронули их. Конечно, для порядка повязали десяток пришлых отморозков, но костяк организации не пострадал. Если не считать его самого. Какой-то эфэсбэшный стукачок снял-таки его на камеру мобильного, отдающим распоряжения. Но, поскольку из-за грохота погрома, слов не было слышно, эту запись нельзя было использовать в качестве доказательства в суде. Поэтому ограничились пенделем, вышибившим его из вуза. А спустя еще пару лет появился в его судьбе Коврик. К этому моменту друганы-заединщики убедились, что их бессистемные акции для цивилизации не более, чем укус комара. Рано или поздно прихлопнут. Надо было придумать что-нибудь помасштабнее. Прошерстив работы Ленина, наш свободомыслец продолжил цепочку рассуждений, начатую Прудоном: чтобы разрушить цивилизацию, надо развалить государство, чтобы развалить государство, надо взорвать общество, а чтобы взорвать общество, надо создать революционную ситуацию. У того же Ленина он почерпнул принцип «чем хуже, тем лучше» и надолго задумался над тем, как сотворить это «хуже». Лучше всего делать всему обществу «хуже» с помощью законов. Да и в случае чего: «виноват не я, а закон!» И в кутузку не потащат, и к ответственности не привлекут. Дума время от времени, конечно, принимала кое-какие смешные закончики, но это так, самодеятельность! А нужна была система. Но попасть в Думу не представлялось возможным. Кто он такой? Недоучка без роду, племени и пиара. Снова приняться за СМИ? Но на ТВ ему дорога перекрыта. А газеты… Кто их нынче читает? Так, лежа на диване, предавался он целый день размышлениям и мало помалу опустошал ящик пива. Вместе с неразрешенными вопросами в голове множилась и тяжесть в мочевом пузыре. Наконец, пиво запросилось наружу, он вяло поднялся с дивана и… «Чертов Кот! Вечно разляжется на дороге. Мало того, что ушибся, чуть не обоссался». А еще, будучи в сортире, услышал телефонный звонок. «Весь день, сука, молчал, а тут проснулся, когда литра три еще в мочевом пузыре, подождет!..» Звонивший, оказался терпеливой особью и таки дождался ответа. Впрочем он оказался не совсем особью, а политтехнологической фирмой «Никколо М». Оказалось, что лихие пописульки свободолюбца запомнили не только в ФСБ, и вот теперь его приглашали принять участие в игре, целью которой было продвигать претендентские чресла в депутатские кресла. И понеслась! Он их всех пиарил по-черному, не гнушаясь перекрашивать «коричневых» в «красных», а «голубых» в «зеленых». В скорости он сколотил целую свору депутатов, которых пропихнул в Думу по ротации партийных списков. И хотя списки принадлежали разным партиям, души депутатов всецело принадлежали ему. Он с нетерпением ждал окончания очередных парламентских каникул, когда придет пора пустить свору в дело. А пока он снова споткнулся о Коврика и принял предложение опробовать новоприобретенные принципы для разрушения обществ в сопредельных странах. Его стараниями был посеян хаос и совершена «революция роз» в Грузии. Потом он был замечен раздающим апельсины на Майдане в Киеве. С охапками голландских тюльпанов в Киргизии. Махнул, было, и в Белоруссию, но не успел провернуть свой план, потребовался в Москве, чтобы помочь при назначении нового министра здравоохранения и соцразвития. Он в очередной раз споткнулся о Коврика, и новым министром был утвержден Зурабов. Еще раз споткнулся, и швейцарцы, сделавшись вежливыми швейцарами, нараспашку отворили двери камеры нашего проворовавшегося атомного министра. Да еще и поклонились вослед. Да разве в тюрьме место человеку, который договорился ядерные отходы со всей Европы свозиться в Россию, как на помойку? Его место только в действующей политике! А последний раз споткнувшись, с радостью узнал, что Зураб Церетели планирует нанести очередной удар по госказне – запендюрить стометрового бронзового Христа на Соловецких островах. Настала очередь подкладывать обществу какашки законов. Так с помощью Коврика был принят, фактически, провокационный закон «о монетизации льгот», что вызвало протесты пенсионеров. Но, вот облом, протестанты, в основном пенсионного возраста, оказались слишком дряхлыми для революционных действий. Тогда попытались расшевелить молодежь, и в школах вместо выпускных экзаменов ввели откровенно непотребный ЕГЭ. Но и здесь облом! Как только родители и дети раскрыли рты, их быстренько убедили, что «оранжевая» революция еще хуже. Оставалось надеяться только на кампанию по борьбе с коррупцией, сгоряча и по неопытности обещанную новым президентом. Становилось все очевиднее, что стадо разношерстых депутатов – не более, чем Броуновская толкотня, не способная к решению стратегических задач. А что говорили по этому поводу киты философии? Нужна партия, нужна программа, нужна дисциплина, нужен централизм, то есть подчинение меньшинства большинству. А для этого требуется твердая рука. То есть, как ни крути, а, чтобы сокрушить власть, никуда не деться от власти! Диалектика, блин! Он засучил рукава, закусил удила и принялся строить партию. Благо единоверцев хватало. Много было, как и он, недоучившихся студентов. Но встречались и люди с дипломами, в основном, непризнанные гении: создатели чудодейственных вакцин, изобретатели дармовой энергии, мелкие чиновники, безымянные писатели и художники. Они терпеть не могли власть и рвались в бой. Одна беда – при их разношерстице и алчных неудовлетворенных амбициях никак не могли договориться, какое общество станут создавать после победы. Ведь анархизм анархизму рознь. Поэтому вместо партии скучковались четыре компашки: анархо-коммунистов, анархо-синдикалистов, анархо-капиталистов и анархо-примитивистов. И у каждой компашки свой лидер, и каждый надеется подмять под себя и оседлать всех остальных! Ну, как при таком раскордаже сунешься на выборы, когда даже при регистрации партии вместо вождя пришлось указывать руководящий тетрумвират? С большим трудом договорились и о названии партии «Нестор М» и повесили в штаб-квартире портрет батьки Махно. И вот начался новый этап борьбы. Только теперь вместо борьбы с властью пошла у них борьба за власть. Свободомыслец, еще набираясь политтехнологического опыта в фирме «Никколо М», твердо усвоил многие мысли этого самого «Никколо», то бишь Никколо Маккиавели. И одна из них: «Войны нельзя избежать, можно лишь оттянуть ее к выгоде противника». Поэтому поскрипел он зубами, но вынужден был втравиться в эту игру. Запасся он и соратником. Но, памятуя ту, школьную, историю, когда его заложил закадычный друган, купившись на хитрую телку, предпочел сделать соратником именно телку, чтобы в случае чего на нее покупались другие. Дни соратники проводили за одним компьютером, а ночи под одним одеялом. Она была опытной революционеркой. Играя в театре, она восстала против власти режиссеров. И, расплевавшись с театром насовсем, стала актрисой-расстригой. Но свободолюбец не знал, что бывших актеров не бывает. Потому что актер это не профессия, а раса. Как есть негры, есть китайцы, так есть и актеры. Ему в ней помимо ума и внешности импонировала священная непримиримость к власти. Она ненавидели власть за то, что расплодила богатеньких. Богатеньких – за то, что расплодили попсу. Попсу – за то, что выгребла из карманов публики все подчистую, не оставив им, непризнанным гениям ни денег, ни славы. Она ненавидели публику, за то, что носит на руках попсу, а не их, непризнанных гениев. Попсу – за то, что подъедает куски с барского стола богатеньких. Богатеньких – за то, что не копают под власть. Она ненавидели власть… Впрочем, не будем повторяться. И вот, наконец, завтра должен состояться съезд партии, на котором предстояло выбрать единоличного лидера. Игра предстояла по крупной. Они вдвоем с верной соратницей тысячу раз по слову выверили заготовленные тезисы, пока не пришли к консенсусу. Потом он тысячный раз прочел их вслух, и соратница поправила еще пару запятых. Он запасся достаточным количеством козырей из трудов Берштейна, Каутского, Нечаева и Макиавелли. Большим, чем его соперники вместе взятые. Но главный козырь он держал в рукаве – компромат на соперников. Он добыл его с помощью того самого эфэсбэшного стукачика, который заснял его во время Олимпийского погрома. Пришлось сойтись с ним поближе и посадить это дерьмо на иглу, чтобы он стал ручным и полезным. А неожиданностей он не опасался. Ну, какая, в самом деле, достойная неожиданность может исходить, скажем, от руководителя фракции анархо-синдикалистов Виктора Соловьева, того самого «Соловья», которому он в далеком детстве испортил профиль? Ну, зуб у него с тех времен, и что, разве он полемист? Дать ему снова лопатой по сопатке – он и язык проглотит! Ну, кто на новенького?! Однако в душе поселилась смута. Конечно, можно прибегнуть к гарантированной помощи Коврика, на которую он чуть было в свое время не подсел, но вовремя вспомнил мысль того же Маккиавели: «Нельзя все дела препоручать Богу. Так ведь можно лишиться свободной воли и причитающейся тебе части славы». Он давно уже перестал кланяться Коврику при малейшей проблеме. Правда, кот при этом, чисто житейски, не оставался в накладе. Какие-то приятели регулярно слали хозяину чартерными авиарейсами осетров свежевыловленных в Казахстанской акватории Каспия. Осетры эти были полны икрой. И хозяин, большой любитель шашлыков из осетрины, щедро делился с котом рыбными деликатесами, памятуя об услугах, оказанных Ковриком в трудные и проблемные времена. Почесывая коврика за ухом, когда тот наворачивал белужью икорку, хозяин строго приговаривал: - Ты всего лишь кот. А кот должен знать свое место! Да, хозяин, по части исполнения своих желаний уже давно перешел на самообслуживание. Ну не пальцем же он деланный, в конце-то концов! А назавтра, когда он уже сидел в своем серебристом «Бентли», вякнул мобильный. На связи был тот самый эфэсбэшный стукачок. Неожиданность все-таки случилась. Причем две. Одна – то, что Соловей выписал из Штатов известного соратника Мартина Лютера Кинга, сподвижника Махатмы Ганди и последователя Ральфа Чаплина, отца-основателя анархо-синдикализма в США, который выступит в поддержку кандидатуры Соловьева. При этом и гонорар соратника и сподвижника и его имя не разглашается, чтобы произвести нужный эффект в нужный момент. А вторая – ФСБ по чьему-то указанию сверху слило «компру» о его доле с «героиновой тропы», пролегающей из Афгана в Первопрестольную, и проходящей через ту самую Киргизию, где он раздувал «тюльпановую» революцию. А еще ФСБ перехватило партию осетров из Казахстана и обнаружило, что они используются в качестве контейнеров для поставки наркоты… Он молча переваривал услышанное, пока не согласился с очевидным – это наказание за то, что он так самонадеянно пренебрег помощью Коврика. Теперь впору бухаться Коврику в ноги. Но он не мог заставить себя снова переступить порог дома. После только что произошедшего в душе поднялась темная волна суеверия: вернешься – пути не будет! Он решил послать ее, свою верную соратницу. Ведь они были, как одно. Одно тело и одна душа. Кому еще мог он доверить свою судьбу и судьбу своего дела? Главное, что она хочет того же, что и он. Стремится к тому же, что и он. Его желания – это и ее желания. Его мечты – ее мечты… Когда она вернулась в квартиру, кота нигде не было. Это было странно, обычно он, заслышав щелчок замка, бросался к двери и, встречая вошедших, ласково терся о их ноги. С большим трудом она нашла его забившимся в самую глубину платяного шкафа под зимние пальто, куртки и коробки с обувью. Она попыталась его вытащить, но кот шипел, рычал и угрожающе обнажал зубы. Надев перчатки, чтобы не пострадать от кошачьих когтей, она выволокла Коврика на свет божий, но он извернулся, прокусил острыми зубами перчатку и, пока она растерянно изучала рану, взлетел на шкаф. Обозленная соратница подставила к шкафу стул и, вооружившись пальто на стеганной подкладке, с помощью швабры подогнала Коврика поближе к себе и накрыла его этим пальто. Потом, укутав и связав так, чтобы он не вырвался, спустила тюк на пол и, не то что споткнулась, а с такой силой пнула несчастного кота, что тот взвыл от боли и обиды. И, наконец, в сердцах хлопнув дверью, она выскочила на лестничную площадку. Коврик вырвался из тюка и заметался по комнате, чувствуя, что должен, во что бы то ни стало, оказаться рядом с хозяином. Но единственный выход из запертого человеческого жилища, доступный котам – это форточка. И он, не раздумывая, ринулся Бог знает, с какого этажа… Каждый шаг доставлял Коврику нестерпимую боль, но он все-таки доковылял до машины на вывихнутых суставах и порванных сухожилиях. «Бентли» все так же стоял у подъезда, а вокруг него суетилась милиция. И хозяин сидел на своем водительском месте. Вот только желаний у хозяина не было. Никаких. Их все вычеркнула пуля снайпера… Соратница явилась на съезд с опозданием, сообщила печальную весть и с суровым лицом затянула: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Присутствующие встали и, мучительно вспоминая слова и мелодию, подмычали, не переставая недоумевать, что теперь делать с повесткой дня? Но повестку дня менять не пришлось, соратница взяла ведение съезда в свои руки. По дороге на съезд она заскочила в «галантерею», где купила себе черный шелковый шарф. Черное – это, во-первых, знак траура, во-вторых, знамя анархии, а, в-третьих, он ей был очень к лицу. Задрапированное черным шелком ее лицо казалось аскетичным и, как никогда, одухотворенным. Она с воодушевлением прочла его тезисы и употребила все, припасенные им аргументы: и Берштейна, и Каутского, и Нечаева, и Макиавелли. Ей даже не пришлось прибегать к последнему козырю, компромату. Она была так хороша собой и потому особенно убедительна, что именно она, гражданская вдова мыслителя и теоретика анархизма была почти единогласно (воздержался лишь поганец Виктор Соловьев) избрана лидером партии «Нестор М»… Жизнь Коврика закончилась. Он так решил. Он добросовестно следовал смыслу своей жизни, заложенному в него новым Франкенштейном. Гарантированное счастье! Раз оно не получается, то нет и смысла в его жизни. А без смысла разве жизнь? Окончательно решив гамлетовский вопрос в пользу «не быть», он, превозмогая боль во всем своем беспомощном тельце, пополз по тротуару к проезжей части, туда, где по-змеиному шипели протекторами кабриолеты, пикапы, седаны и джипы. Оказавшись на середине мостовой, он припал к асфальту и устало закрыл глаза. А, услышав истерический визг тормозов, подумал: «Слава Богу!»… Глава пятая Коврик сидел на коленях у хозяйки, подремывал, позевывал и посапывал. Мышей в доме полно, блюдце с молоком всегда к его услугам. Да много ли надо коту хотя бы и четырехцветному? Тот парень, его будущий хозяин, что затормозил свой драндулет у самого кошачьего хвоста, отвез его сначала в ветеринарку, где ему заштопали шкуру и загипсовали лапы. А потом дома вместе с хозяйкой они отходили его. В общем и целом все зажило, как на собаке. Его хозяевам было по восемнадцать, они были студентами-вечерниками. Днем работали, а вечерами учились, частенько захватывая и полночи. Он работал механиком на автосервисе, а она рецепшионисткой в издательстве. На жизнь им хватало, на жизнь да на съемную «однушку» в ветхом доме с мышами у черта на куличиках. На своем автосервисе из «бэушных» деталей он собрал драндулет. Им обоим было плевать на насмешливые взгляды других автомобилистов, драндулет исправно переносил их молодые тела в пространстве, хоть на службу, хоть в институт, хоть на пленэр. И никакого риска, что машину украдут. Разве что какой-нибудь сотрудник музея для пополнения экспозиции. Но сотрудники музеев машин не крадут. А еще у них были хобби: она любила рисовать, а он рифмовать слова. В субботу вечером, особенно если погода выдавалась дождливая, они усаживались на кухне под сипение чайника, и она рисовала его портреты, а он вслух читал стихи, посвященные ей. Коврик не разбирался, хороши ли картины и сладкозвучны ли стихи, а лишь весь вечер перебирался с коленей на колени, чтобы никого не обидеть своим невниманием. О Коврика его хозяева никогда не спотыкались. Может, потому что были внимательны не только к себе, но и ко всему живому вокруг. А может, потому что у них была любовь, а ничего иного им и не требовалось. Ни богатства, ни славы, ни власти. Чему Коврик был несказанно рад. Сама жизнь и нечаянное участие в чужом эксперименте выковали из него философа. Можно было с уверенностью утверждать, что за всю историю существования человечества бок о бок с, научно выражаясь, «фелинами» ни один кот не достигал таких высот житейской мудрости, если не считать Гофмановского кота Мура писавшего записки, который единственный мог считаться ему ровней, да и то с натяжкой. Но кто в наше время читает Гофмана? А если бы Коврик мог еще и писать, как кот Мур, то первым делом сформулировал следующую истину, установленную им опытным путем: «Исполнение даже самых заветных желаний не приносит счастья. И наоборот, счастливый человек может добиться и денег, и славы, и положения. Если, конечно, ему это будет нужно». Только вот как сделаться счастливым? Этого Коврик пока не придумал. Да и зачем? Его хозяева счастливы и так. И все-таки одна мысль, как назойливая муха донимала его, не давая дремать совсем уж безмятежно: «Хозяева молоды. Им нет еще и двадцати. А какими они станут, когда им будет вокруг тридцати?!..» Он еще немного подумал, но потом вдруг успокоился, прижался щекой к коленям хозяйки и, сладко зажмурившись, замурчал. Коврик был счастлив. Он вспомнил, что кошки столько не живут… Вместо Эпилога А создатель Коврика, новый Франкенштейн довел таки работу над универсальной Благодетельницей Человечества, многофункциональной коровой до завершающей стадии и даже получил опытный образец. Если эту корову подоить и выпить стакан молока… Как добросовестный ученый новый Франкенштейн решил первый эксперимент провести на себе. Он выпил стакан молока. И повесился… Правда, некоторые говорят, что не до конца. Говорят, что бывшая жена, приглашенная присутствовать при проведении эксперимента, хотя и с запозданием прибежала и вынула его из петли. Но в наше время – в Эпоху Общечеловеческих Ценностей, когда рукой подать до Всеобщего Счастья, это уже, по большому счету, мало кого волнует. © Владимир Викторович Александров, 2015 Дата публикации: 16.01.2015 23:13:20 Просмотров: 2671 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|