Анатолий Агарков [2024-09-30 04:46:38]
Клуб любителей прозы нон-фикшен

Судьба давала мне шансы где-нибудь в чем-нибудь отличиться – грех жаловаться.
Я мог бы:
- остаться мичманом в погранфлоте и служить на Ханке;
- сделать карьеру профсоюзного деятеля в ЧПИ;
- выйти на Станкомаше в большие начальники;
- стать профессиональным журналистом;
- втереться в партийную номенклатуру;
- замутить собственный бизнес…
Но, увы. Старость, пенсия, одиночество – итог жизни. Даже жилья нет собственного. И кто я после этого? Вот-вот…
Но грех жаловаться – жизнь прожита замечательная!
В этом Вы сейчас сами убедитесь…

Анатолий Агарков [2024-10-02 05:55:46]

Кажется, примирились, но Галина не зовет вернуться на председательство – думал, топая к себе в комнату, - ее устраивает Старцев. Ей по душе держать в страхе и повиновении общежитие, как некогда держал Сталин страну. Любит власть, как усатый генералиссимус. Ну, да и хрен с ней! Главное – комната и работа! Так вовремя….
И еще думы про Галину.
Можно надеяться сыграть роль сатанинской силы и божественной нежности, можно задарить подарками, но нельзя стать живой, если ты умерла. И нельзя стать молодой, если ты стара. Время всегда движется в одну сторону, и старость не знает пощады. А возраст – это не только цифры. Что она может понимать в любви?
Вот мы с Лялькой….
Ни у кого и никогда не было такой близости, как у нас с женой. Мы не только вместе ели и спали, мы думали вместе и дышали. И еще у нас Мымыгренок. Нет такой силы, которая могла бы нас растащить по разным пространствам. Светло и чисто в нашей жизни, как у Эрнеста Хемингуэя….
Подсознание скрипит старухой на завалинке: «Значит, поставишь точку на деле двух лет жизни? И за что только тебя на доску прикнопили?»
«Ты о студсовете? Но семья - разве не дело? По-моему, это самое главное изо всех дел, какие существуют в жизни человека».
Получить работу электрика оказалось несложным – звонок Галины и зачетка с отметкой о сдаче «электротехники» на третьем курсе. Допуск по технике безопасности и того проще.
Меня спросили:
- Вы женаты?
- Вовсю…
- Так берегите себя для семьи. Идите, работайте, за получкой не забывайте сюда приходить.
И все.
Переехали на пятый этаж в большую комнату (на четырех человек).
Товарки Олины заглянули поздравить нас с новосельем. Одна принесла погремушку Вите, другая. Третья домашний холодец – молодец!
И Лялька довольна:
- Видишь, какие у меня подруги!
Я остужаю:
- Альтруизм - это разновидность эгоизма. Делая добро ближнему, человек упивается своим благородством. Если и не упивается, то, во всяком случае, доволен.
- Недолго твой Жежель-то упивался.
А дело вот в чем.
В маленькой комнатушке Олег нам оставил большую кровать, холодильник и лист цветного линолеума в виде ковра.
- От нас подарок, - сказал тогда.
Линолеум пришлось кроить в новой комнате. А от холодильника мы чуть было не угорели – задымил среди ночи. Работать я его заставил, поменяв терморегулятор, а вот внешний вид безвозвратно испортился. Вернее внутренний – там горело.
И Жежель вдруг:
- Тесть требует вернуть его вещи.
А такими-то как их вернешь? Не мог он раньше?
- Назови сумму, - говорю. – Возмещу.
Олег назвал. Или все-таки тесть?
Лялька, услышав, хулигански присвистнула:
- Ничего себе!
За линолеум не скажу, а по холодильнику… сходил в магазин, просветился – цену нового заломил: один в один. Деньги я отдал – всю сумму, сколько Жежель-альтруист просил. Рассудил - худой мир лучше любой ссоры. Впрочем, он право имел. Или нет? Ведь сказал, что подарок. А, да хрен с ним – дело совести….


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-05 05:29:07]

Впрочем, не все приятели мои жежели.
Как-то, гуляя втроем (Витя в коляске), повстречали Игоря Седова – бывшего председателя студсовета общежития № 2 ЧелГУ. Он улыбался. На вопрос: «Как жизнь?», ответил: «Замечательно» с такой убежденностью, что тут же хотелось поверить и порадоваться вместе с ним. Общаться тоже было приятно, но мало-помалу он загрустил. А потом, напросившись в гости, резко двинул с места прочь, как конь, которого крепко хлестнули.
Тем же вечером пришел к нам в гости с бутылкой испанского «Хереса» и Таней Керн. Впрочем, она уже была Седова, а он слушателем высшего учебного заведения, изучающего иудаизм.
- Ну, как вы? – заботливо спросил их.
А они меж собой про свое.
- И все-таки ты торопишься, - сказала Таня Игорю.
- Ты посмотри, какое счастье! – склонился он над нашим ребенком. – Ты просто этого не понимаешь…
- Не трогай! – Таня предупредила движение его души и протянутых рук. – Ребенок не кукла.
Игорь с тоской смотрел в кроватку на маленького человечка, запеленатого рыбкой:
- Мне бы такого.
- Сначала выучишься, потом дети, - строго сказала бывшая Керн.
- Вот они ничего не боятся, - сварливо заметил ее муж, кивнув в мою сторону.
- Анатолий сильнее тебя, - строго взглянув на меня, без улыбки, сказала Таня. – С ним не страшно становиться мамой.
Когда вышли с Игорем покурить, он пожаловался:
- Понимаешь, она все время недовольна – требует и требует….
- Но ты и хотел служить Богу…
- Вера верой, но не могу не обращать внимания и на ее красоту – я зажигаюсь об нее, как спичка о коробок. И еще я хочу ребенка… хочу настоящую семью… как у вас. Специально к вам ее приволок – думал: увидит, позавидует и загорится….
- Ты торопишься. Таня - еврейка и любит порядок всегда и во всем. Это православие разрешает грешить и каяться - иудейский Вседержитель строг до аскетизма, ничего лишнего не позволяет. Так что смирись и жди своего часа - все будет как надо.
Игорь, подозрительно покосившись:
- Евреи, русские…. Бог един и создал человека по своему подобию. А национальность – это язык, культура и воспитание. Мой язык и моя культура – русские. Значит я русский человек. А химический состав крови у всех одинаковый….
- Хорошая пара, - Лялька сказала, когда мы остались в семейном кругу. - Мы будем дружить с ними, правда?
Сказала с такой надеждой, что мне захотелось ей поверить.
- Вряд ли. Это лишь демонстрация нашего семейного счастья. А в прошлом у нас был любовный треугольник, в котором я оказался лишним.
Оля ревниво поджала губки.
Скажи я ей раньше, вряд ли Таня была бы принята столь любезно.
Ночью Лялька в подушку расплакалась.
- Что с тобой? Что?
- Она кра-а-асивая, как белладонна, - рыдала любимая.
Белладонна в переводе с итальянского - «прекрасная женщина».
Сразу понял о ком она, и что напрашивается на комплимент.
- Зато у них нет Мымыгренка.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-08 05:44:52]

Давно уж заметил, что принцип «зато» сглаживает все углы. Уродливый, зато умный. А если умный и красивый, зато пьет. А если умный, красивый и не пьет, зато нет счастья в жизни. И каждая судьба как юбилейный рубль: с одной стороны так, а с другой по-другому.
Повсхлипывав, подумав, Лялька переместила голову на мое плечо и успокоилась.
На столе тикали ходики, гравированные надписью «Анатолию и Ольге в День Свадьбы от друзей» - откусывали от вечности секунды и отбрасывали их в прошлое.
Я заснул с мыслью: «как хорошо на свете жить!»

6

Это случилось на АЯМе.
Мне надо было перебраться с южного портала тоннеля на северный. Не теряя времени на обходные маневры бездорожьем через сопки, двинулся напрямик. Рельсы проложены, свод и стены забетонированы, поезда не мешаются под ногами – вперед. Шел-шел, шел-шел и почувствовал себя хреново. Какой-то запах слезу вышибает, голова просто кругом идет. Когда добрался до вершины излучины (другими словами, поворота), откуда видны оба въезда в тоннель, не увидел ни одного – все в тумане. Вот тогда-то я испугался – черт меня занес в эту туманность Андромеды. Или как ее, Ариадны? Да нет, лабиринт Минотавра. Черт возьми!
Хотел вернуться, но кто б подсказал, куда будет ближе – полтора километра не хвост собачий. Пошел вперед….
Дошел, наконец. Пал на сверкающие под солнцем рельсы и едва отдышался. А отдышавшись, увидел табличку на треноге с надписью «Не входить! Опасно! Обработано креозотом».
Да твою же мать!!!!
Наверное, на той стороне такую объяву ветер сбил, а я не заметил и сдуру влип – чуть было кони тут навсегда не бросил. Слава Богу, остался жив, но с той поры поселилась в груди тупая боль. Думал, пройдет – вот брошу курить. Но все попытки оказались тщетны.
И настал судный день.
В студенческой поликлинике на весеннем профилактическом осмотре рентгенолог обнаружил у меня черные пятна в правом легком. Туберкулез – утвердили диагноз в противотуберкулезном городском диспансере и предложили к ним лечь.
- О, господи! - ужаснулась Лялька.
Жизнь повернулась на 180 градусов, в сторону тревог и печали. Вот уж действительно: под Богом ходим…
Сразу почувствовал себя несчастным и жалким, а со дна души всколыхнулись комплексы - лучше быть мертвым, чем больным и в тягость кому-то. Как писал Корней Чуковский: «… в животе у крокодила темно и пусто и уныло, и в животе у крокодила рыдает бедный Бармалей». Только не в животе у меня, а в груди – на правой ее половине. И рыдать в пору мне…
Собираясь в стационар, смотрел на жену и смотрел, как будто забыл на ней глаза свои. Вбирал в себя ее лицо прекрасное во всех ракурсах: профиль, фас, пол-оборота…. Пухлые губки, изящную шею и благородную посадку головы. А сколько в этой голове ума, юмора, прочих достоинств… Она как-то будто еще больше похорошела после родов – ибо любовь окулярами в глазах смотрящего.
Лялька заметила, но никак не реагировала - ситуация навевала на нее тоску. Я видел это по ее лицу – оно изготовилось к плачу. Слезы набухали медленно, долго, потом одна окончательно сформировалась и пошла тропить по щеке. Добралась до подбородка, подождала еще одну и, набрав тяжесть, сорвалась.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-11 05:15:19]

У жены были свои проблемы, с которыми оставлял ее один на один. Мы были рядом, но между нами уже лет двести почти. Как их преодолеть? Есть только два пути - объясняться и не объясняться. Мы не будем объясняться, - решил я, - пусть Бог рассудит.
Витя заплакал, Лялька занялась им и будто забыла обо мне.
- Оль, я пошел, - робко сказал.
Она подняла голову и попросила:
- Отстань, а? Уходишь – иди. Тебе там не будет грустно, как нам. Как мне…. Лежать одной - это для могилы. А при жизни надо лежать вдвоем, изнывая от нежности, и засыпать на твердом горячем мужском плече.
Ей плакать хотелось, и она себя едва сдерживала, а тут еще я…..
Чувствовал - любовь наша куда-то утекает. Это трагедия номер два. Быстротечность жизни и утекание любви. А может быть — это нормально. Человек полигамен по своей природе. В животном мире только лебеди образуют стойкие пары. Все остальные спариваются на брачный период для выведения потомства. А потом — ищи-свищи. И ничего. Нормально. Мир как-то выживает. Человечество нашло тому оправданье - как там, в стихах: «Была без радости любовь, разлука будет без печали».
И ушел от них, как сбежал. Тоска теперь пропишется в нашей семье.
На следующий день Оля пришла ко мне в диспансер, но ее не пустили.
Лечащий врач ей так сказал:
- Не досаждайте - у вас теперь будут свои проблемы.
И начались – флюорография, кровь на анализы…. Это четырехмесечному-то ребенку! Слава Богу, ничего не нашли, но назначили уколы для профилактики и Ляльке, и маленькому Мымыгренку. Господи! Где Благодати твои?
В эти дни я был сам не свой – что там с семьей? Почему не приходят? Почему меня не выпускают, ведь я же ходячий? Весь тоже исколотый и затаблеченный, депрессивный до непобрития завис во времени, как муха в глицерине.
- Сейчас тебе надо подальше держаться от семьи, - разъяснила врачиха мне. – У тебя открытая форма туберкулеза. Это приговор. Это возможно смертная казнь, растянутая во времени. Вопрос стоит – будешь ли ты жить? – а ты близких рвешься заразить.
Новость ужасная, но я был упрям.
- Мне только повидаться. Не отпустите, смоюсь через клозет.
Но бежал через окно. Ночью прыгнул со второго этажа на ящик для кислородных баллонов, а он оказался пустой да к тому же незакрепленный. Ладно, на клумбу рухнули с ним, ничего не сломав кроме цветов, но головой не промахнулся в кирпичный бордюр. Как очутился снова в палате, вспомнить не мог.
Когда Лялька с Витей опять пришли, меня выпустили к ним.
Я склонился над коляской, и все лучшее, все святое, что было, потянулось к сыну, а он глядел на меня серьезно, по-взрослому - без страха и радости.
- Мымыгренок, - растроганно позвал.
Хотел взять, потискать, поцеловать, но передумал - остался стоять, глядя на ребенка нежно и со слезами. В сердце вошла игла жалости.
- Ты его попку посмотри – вся в следах от уколов.
Игла жалости пронзила насквозь.
Лялька держалась отчужденно - она обиделась на меня до глубины души, до мозга костей; обида проникла даже в состав крови и в хромосомы – видно по ней. Эта обида за себя и за сына. Мне показалось, в ее глазах мой фейс уже обведен в траурную рамочку и под ним хризантемы.
- Что будем делать?
- Брать академ. Выкручусь – будем жить. Кони брошу – не забывайте.
- Если умрешь, - сказала жена, - мы станем сиротами без тебя.
- Все будет хорошо - ты только немного мне помоги.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-14 05:36:32]

- Как?
- Потерпи, - сказал, ужасаясь своим словам.
Бедная Лялька! Она воспринимает мою болезнь как предательство. Не отшатнется ли она от меня в мистическом страхе быть зараженной? Может быть, вот сейчас заканчивается наша жизнь. Я был слишком молод для смерти – мне было жаль себя. Но еще больше жалел жену и маленького Мымыгренка. Висеть гирей на их ногах мучительней и больней. Может мне не стоит бороться и все-таки умереть, чтобы освободить им жизненный путь – ведь они мне дороже всего.
- Профилактические процедуры закончатся, мы в Розу уедем, - сказала Лялька, глядя на меня невидящим взором.
- Конечно, так лучше.
С того дня Лялька с Витей не приходили в диспансер. Как поется в песне: «расставанье - маленькая смерть». Я немножко умер. Вернее умерла безоблачность нашей жизни, по крайней мере, в моей душе - в ней поселилось чувство вины.
Умирать, едва прожив четверть века – неестественно: душа не готова к уходу. Это было мучительно - настоящий ад. Душа и плоть сплелись воедино и кричали смерти: «Нет!». Смерть не приходила - ад продолжался. Один день сменялся другим. Жизнь двигалась медленно и мучительно, но каким-то образом продолжалась. Боли в груди стали острыми, едва терпимыми. Я пожаловался.
Врач разъяснила:
- Пошла динамика. Куда она выведет одному Богу известно. Либо будут в легком каверны, либо затянутся очаги в кальцинаты.
- И по любому буду жить?
- Если очень сильно захочешь.
О! Как я хотел! Да разве только я? Когда дело касается жизни и смерти….
У противоположной стены на кровати целыми днями сидел бывший штурман Аэрофлота (тоже больной) и тер грудную клетку по часовой стрелке. Боролся за легкие, выгоняя хворь. Не надеялся на медицину и Божью волю, а включил свою.
Тоже на Бога не уповаю – надеюсь на ум организма и ему помогаю. Мысленно. Как полководец в сражении. Палочки Коха, как монгольские орды, хотят разрушить мои города (легкие). Кровь моя (полки православные) бьются насмерть, теснят, наступают. В битве критический момент – кто кого. Как когда-то хотел перемочь обстоятельства на полузатопленном ПСКа в китайском плену или на первом курсе, догоняя далеко ушедшую вперед группу, так сейчас мне хотелось перемочь судьбу. Судьба называлась туберкулезом….
- Эй, десантник, о чем замечтался?
Этим прозвищем наградили меня после прыжка из окна.
День в диспансере был расписан. Завтрак, обед, сончас, потом ужин. А в перерывах процедуры – уколы, таблетки и другие…. Бронхоскопия, например. Хотя это не процедура, а скорее операция под общим наркозом, после которого «улет и балдеж». Сидеть стало не на чем. А таблетки – горстями. Тубики (постояльцы диспансера) их в унитаз сливали, а я пил добросовестно - причем не глотал, как принято, а жевал как арахис.
Медсестра хвалила:
- Вот так и надо, чтоб язву в кишки не затащить.
А тубики разбегались с рвотными потугами. В их кругах лучшим лекарством считалось спиртное – «когда я трезв, нет радости ни в чем, когда я пьян, мутнеет ум вином…». С вечера накиряются, чем попало, и с утра подавленные от перевыпитого. Плохо ели отлично приготовленный завтрак, лениво орудуя в тарелках ложками. Старшая повариха даже грозилась отнять у них эти ложки и по лбам нащелкать, и еле сдерживалась, чтобы не сделать этого. Вот было б смеху!


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-17 05:54:55]

Я и в столовой вел себя добросовестно, по принципу – все наложенное должно быть съедено. А надо сказать, кормили тубиков на убой.
Однажды выпустили на волю оформить академ (академический отпуск по случаю и на время болезни). Шел по городу после месячного заключения, и мне казалось, что я свободный и здоровый. Иду себе, поглядываю по сторонам – а ведь было дело, умирать собирался. Зеленеют аллеи, люди шагают, машины перебирают колесами – все, как всегда, будто нет на свете диспансера, уколов, таблеток… Воля вольная, а вокруг - красота и пространство! Шеренга четырнадцатиэтажек на проспекте Ленина. Подумать только – и я их строил! Перед самым уходом на службу вместо «картошки» заливали мы (студенты группы нашей) бетоном полы, кажется в этой,… а может быть в той. Небо за их антеннами бледно-голубого ситца, а солнце небольшое, четкое и по майски яростное. Ну, здравствуй, свобода!
Семьи в общаге не обнаружил.
- Ты выписался? – деловито спросила Гончарова, потом удивилась. – Боже, как долго! Но я тебе место держу. И зарплата в конторе дожидается – сходи, получи.
В деканате еще мажорней:
- Да брось ты! Какой академ? Досрочно зачеты сдавай и на сессию прямым ходом. Месяц пропустил – эка важность. Подтянешься – тебе чай не привыкать! Такому парню да не победить обстоятельства? Чушь собачья! А мы навстречу пойдем - все организуем в индивидуальном порядке.
И я передумал брать академ.
Лечащий врач - немолодая, полная женщина, производила впечатление фронтового хирурга. Хотя откуда здесь быть фронту? Война кончилась тридцать пять лет назад. Другое дело: болезнь всегда фронт, и врач всегда на передовой. Стояла насмерть, как панфиловец под Москвой:
- Тебе надо лечиться и в обществе нельзя бывать.
Пообещал не нарушать больничные правила и посещать институт только в свое свободное время, ограничив любые контакты. Она нивкакую. Я поворачиваю ручку громкости - в музыке это называется крещендо.
- Да поймите же вы! Жена в академе. Если и я уйду, на что они будут жить? Хотите сделать меня живым, но несчастным?
Может быть, она понимала, но имела другую точку зрения.
- Счастье - это сама жизнь, и не надо ей рисковать. Тебе сейчас нужен покой, а ты - сессия! Сплошные стрессы…. И твои близкие не помрут в государстве советском – не было еще случая.
Вот Бунин не зря сказал: «Женщины подобны людям и живут около людей». Зачем их только создал Бог? Ведь что-то имел в виду, теряя напрасно время…
Но воспитанные люди не все мысли голосом воспроизводят.
- Ах, так? Тогда помру я, ибо объявляю голодовку. И пропади оно все пропадом!
- Ну-ну…, - врач облизнула губы как кошка во время жары. По ее мнению, жизнь каждого члена общества принадлежит обществу, и никто не имеет права покушаться на общественную собственность. – А я посажу тебя на капельницу.
По стене едва-едва полз таракан – то ли голодный, то ли больной. В открытое окно небо казалось порванным на клочья облаков, которые неслись вскачь, тряся на ухабах колесницу солнца. Из беседки диспансера доносилась песня.
- Ах ты, печаль моя безмерная, кому пожалуюсь, пойду… - вдохновенно выводили женские голоса.
От хорошей песни в человеке пробуждается все человеческое. Жизнь задавливает его, а искусство вновь возрождает - диалектика. Даже после смерти готов лежать и слушать такое, покрываясь пылью времени.
Под эти мысли и эту песню началась Великая Голодовка.
Время замерло и раздвинулось: секунда стала длинной в минуту, а минута как час.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-17 05:54:55]

Я и в столовой вел себя добросовестно, по принципу – все наложенное должно быть съедено. А надо сказать, кормили тубиков на убой.
Однажды выпустили на волю оформить академ (академический отпуск по случаю и на время болезни). Шел по городу после месячного заключения, и мне казалось, что я свободный и здоровый. Иду себе, поглядываю по сторонам – а ведь было дело, умирать собирался. Зеленеют аллеи, люди шагают, машины перебирают колесами – все, как всегда, будто нет на свете диспансера, уколов, таблеток… Воля вольная, а вокруг - красота и пространство! Шеренга четырнадцатиэтажек на проспекте Ленина. Подумать только – и я их строил! Перед самым уходом на службу вместо «картошки» заливали мы (студенты группы нашей) бетоном полы, кажется в этой,… а может быть в той. Небо за их антеннами бледно-голубого ситца, а солнце небольшое, четкое и по майски яростное. Ну, здравствуй, свобода!
Семьи в общаге не обнаружил.
- Ты выписался? – деловито спросила Гончарова, потом удивилась. – Боже, как долго! Но я тебе место держу. И зарплата в конторе дожидается – сходи, получи.
В деканате еще мажорней:
- Да брось ты! Какой академ? Досрочно зачеты сдавай и на сессию прямым ходом. Месяц пропустил – эка важность. Подтянешься – тебе чай не привыкать! Такому парню да не победить обстоятельства? Чушь собачья! А мы навстречу пойдем - все организуем в индивидуальном порядке.
И я передумал брать академ.
Лечащий врач - немолодая, полная женщина, производила впечатление фронтового хирурга. Хотя откуда здесь быть фронту? Война кончилась тридцать пять лет назад. Другое дело: болезнь всегда фронт, и врач всегда на передовой. Стояла насмерть, как панфиловец под Москвой:
- Тебе надо лечиться и в обществе нельзя бывать.
Пообещал не нарушать больничные правила и посещать институт только в свое свободное время, ограничив любые контакты. Она нивкакую. Я поворачиваю ручку громкости - в музыке это называется крещендо.
- Да поймите же вы! Жена в академе. Если и я уйду, на что они будут жить? Хотите сделать меня живым, но несчастным?
Может быть, она понимала, но имела другую точку зрения.
- Счастье - это сама жизнь, и не надо ей рисковать. Тебе сейчас нужен покой, а ты - сессия! Сплошные стрессы…. И твои близкие не помрут в государстве советском – не было еще случая.
Вот Бунин не зря сказал: «Женщины подобны людям и живут около людей». Зачем их только создал Бог? Ведь что-то имел в виду, теряя напрасно время…
Но воспитанные люди не все мысли голосом воспроизводят.
- Ах, так? Тогда помру я, ибо объявляю голодовку. И пропади оно все пропадом!
- Ну-ну…, - врач облизнула губы как кошка во время жары. По ее мнению, жизнь каждого члена общества принадлежит обществу, и никто не имеет права покушаться на общественную собственность. – А я посажу тебя на капельницу.
По стене едва-едва полз таракан – то ли голодный, то ли больной. В открытое окно небо казалось порванным на клочья облаков, которые неслись вскачь, тряся на ухабах колесницу солнца. Из беседки диспансера доносилась песня.
- Ах ты, печаль моя безмерная, кому пожалуюсь, пойду… - вдохновенно выводили женские голоса.
От хорошей песни в человеке пробуждается все человеческое. Жизнь задавливает его, а искусство вновь возрождает - диалектика. Даже после смерти готов лежать и слушать такое, покрываясь пылью времени.
Под эти мысли и эту песню началась Великая Голодовка.
Время замерло и раздвинулось: секунда стала длинной в минуту, а минута как час.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-20 06:33:02]

Первые три дня дались тяжело: хотелось кушать. А потом уже не хотелось – пришла апатия ко всему, и тело стало невесомым. Казалось, если прыгнуть с кровати, то можно парить, не опускаясь на землю. Только глаза горели блеском борьбы - был готов умереть за правое дело.
Соседи по палате приносили еду.
- Ешь тайком – мы не скажем.
- Судьбу не обманешь.
- А ты ее знаешь?
- Я ее вижу. Голод промывает мозговые каналы и открывает ясновидение.
Судьба стояла в стороне и улыбалась моему больничному одеялу - мол, очень идет тебе цветовая гамма: черное с красным, как «смерть коммуниста». Но я знал - иногда она помогает и дает то, что ни от кого уже не ждешь. Вот когда становится все равно, она говорит: «Это тебе, дорогой!». Для того, чтобы чего-то добиться, надо не особенно-то хотеть - быть почти равнодушным. И тогда все получишь…. Правило мое, но подходит всем.
Как хорошо было лежать и не двигаться – просто лежать и смотреть. Мне нравилось не отвечать на вопросы, не реагировать на входящих. Врач, медсестры, больные - все они были как в аквариуме, в другой среде и за стеклом. Подплывали, разевали рты, что-то говорили, помахивая кистями рук, как плавниками. Я смотрел на них равнодушно, потому что принадлежал уже не себе, а какому-то другому измерению.
Лечащий врач психовала:
- Вы протяните ноги, а я из-за вас в тюрьму? Да вы просто не имеете права себя так вести. Нельзя думать только о себе - только себя любить, только себя жалеть. Вы меня слышите?
Изобразив смертельную слабость, я не ответил.
Мне назначили капельницу.
Я не противился, а сокамерники добивали эскулапа:
- Смотрите - у него нос заострился!
Все имеет свой конец, даже жизнь.
Сдался врач:
- Но сначала медленно входим в режим – едим помаленьку, но часто. Выпущу из диспансера дня через три.
Подумал о ней - вовсе она не старая маразматичка, какой изо всех сил пыталась казаться, а умная и порядочная женщина. Хороший человек старым не бывает - просто давно живет. Ведь старый тот, кто ничего не хочет, а она искренне хочет мне помочь…
Голод съел мою тоску и пробудил жажду деятельности.
Ноги мои легки, суставы подвижны, сердце качает, кровь бежит под нужным давлением…Боль в груди? Не праздник, конечно, но раз заживает, потерплю.
А праздник устроили тубики – они все болели за меня, и я победил. Тут же накрыли стол в палате (точнее тумбочку мою), а правильнее завалили, кто, чем горазд – ешь, не хочу. Но квинтэссенцией была утка в салате с острым соусом – чей-то гостинец, должно быть, из дома. Я надкусил и закрыл глаза - какое счастье есть, когда хочется!
- Вкусно? – спросили тубики.
Не могу определить свое ощущение такими бедными и невыразительными словами, как «вкусно» или «да». «Вкусно» - это какая-то слабая, очень приблизительная тень того, что испытывал. Я не мог вообще ничего сказать. Слова были самой приблизительной и несовершенной формой выражения моего состояния - только повел рукой в воздухе: мол, мать моя женщина, здорово как!
Все врачевы наставления разом похерил - хотя сытость входила в меня постепенно, слоями, проникая все глубже и глубже. Я ощущал ее как счастье настолько реальное, что можно было потрогать рукой – например, погладив живот. Одна неприятность – теперь мне уже не казалось, что, подпрыгнув, взлечу и буду парить….


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-23 03:23:33]

В эту сессию я не устал так, как в первую на первом курсе: тогда зарабатывал авторитет - теперь он работал на меня. Иногда выгодно быть весьма известным человеком. Но увлекаться не стоит - с пьедестала больнее падать.
Но тогда я жил, а теперь был.
Какой-нибудь деревенский старик в портках латанных и калошах на босу ногу живет в большей гармонии с миром и с собой, чем я, получающий высшее образование на космическом факультете. Потому что, даже имея диплом, нельзя объять необъятное. Образование, как известно, порождает знание. Знание - потребность. Потребность - неудовлетворенность. А неудовлетворенный человек далек от гармонии.
А вот нудным человеком считается тот, который на вопрос: «Как дела?», начинает рассказывать, как они у него обстоят….
Иногда мне казалось, весь институт сошел с ума – все: знакомые и незнакомые, преподаватели и студенты останавливали, интересовались:
- Ну, как ты?
Я старался не разочаровывать.
- Не совсем.
- Что значит не совсем?
- То ли полуживой, то ли полумертвый – не пойму пока.
- Разве это не одно и то же?
- Полуживой - это оттуда сюда, а полумертвый - отсюда туда…
Впрочем, всякая самоирония, в конечном счете, оборачивается жалостью к себе. Мне становилось жаль себя. Обладай я талантом трагедийного актера, так наплел, жалуясь на судьбу, что вопрошающий ткнулся бы лицом в ладони и горько просветленно разрыдался. А потом обходил бы меня десятой дорогой – подальше от заразного негатива!
Когда у человека что-нибудь болит, портится настроение, а с плохим настроением жить и работать неинтересно. А если нет интереса к делу, нет и результата. Но не в моем случае. В деле заинтересованы обе стороны (я о сессии сейчас говорю) – экзаменуемый и экзаменатор.
Вообще на старших курсах преподаватели весьма лояльно относятся к студентам – частенько величают нас коллегами, не ставят двойки без особой причины. Даже на экзаменах не прочь поговорить на отвлеченные темы. Но это так кажется – они выясняют твою увлеченность космонавтикой как профессией. Если «да», вытянут за уши из пруда. Если нет, вернут зачетку и посоветуют перевестись на другой факультет. Слава Богу, дпашники повсюду в цене. Так мой друг и не состоявшийся свидетель на свадьбе Сергей Иванов мирно убыл на автотракторный. У него уже скоро диплом - там учатся всего пять лет.
Если верить теории относительности, то в отпуске (или, как у студентов, на каникулах) дни проходят быстрее. Но опять же, не в моем случае. После успешно сданной сессии заняться абсолютно было нечем.
Для культурного досуга в противотуберкулезном диспансере были – бильярд, настольный теннис, шахматы, шашки и домино. Я не был таборным человеком – не любил кучковаться. Мне и с самим собой бывало не скучно – одиночество воспринимал как свободу от малопривлекательного общества, по мнению которого, был нелогичен.
Тубдиспансер стоял почти в центре города - за высоким забором все из камня и выхлопных газов. А здесь – деревья, белки и тишина. Среди этих деревьев - зеленых, гордых и прекрасных – суета зазаборной жизни уходила через корни в землю.
Я люблю природу и одиночество.
В тени деревьев стояла беседка, в которой тубики резались в карты – и не в дурака подкидного, а на деньги. Все пьющие люди привязаны к деньгам. Для них каждый рубль – это треть бутылки. А треть бутылки – это начало прекрасных заблуждений. Один из этой компании как-то сказал мне, что, когда бывает пьян, то чувствует себя под наркозом. А когда он трезв, ему больно жить – постоянно кашлял и плевался кровью. Такие не понимают природу и не переносят одиночества – в могилу торопятся.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-26 05:50:45]

Если б их не было в беседке, я взял бы ручку с тетрадью и засел за свою летопись. Начал сочинять ее в тот самый день, когда услышал приговор фтизиатра – изо дня в день в своей голове. Очень может быть, мой далекий предок был автором «Повести временных лет».
Мне хочется сесть за писанину не потому, что я графоман (по крайней мере, до сих пор не страдал), а просто все окружающее неинтересно. И потом, если помру, что-то останется моему потомству – пусть читают и ума набираются на отцовых ошибках. Не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, ни то, ни другое. Это моя нынешняя форма существования или средство от безделья. Вполне, как у Лермонтова: «Я знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть: она, как червь, во мне жила, изгрызла душу и сожгла…». Кстати, о страсти…
Как-то штурман (сосед по палате) признался, что любит нашего лечащего врача за то, что она незамужем, у нее высшее образование и, стало быть, стоит с ним на равных. И потом – она не обращает на него никого внимания: входит в палату и сразу ко мне, которому, по сути, годится в матери.
- Раз я ей не нравлюсь, значит, она и получше видала, - делает штурман логическое умозаключение. - Значит, я должен быть еще лучше тех, кто лучше меня. Великая война самцов за обладание самкой!
- И охота вам? - удивляюсь я.
- Еще как охота! А чего еще делать?
Как он разнюхал, что я деликатен - не буду смеяться или трепать? Я и сам толком не знаю, откуда это во мне - ведь в институте этику не читают, а родился и вырос в рабоче-крестьянской среде весьма далекой от интеллигентной. Да еще во флотской добавили образования. Но как вам такая версия - очень может быть, что в моем роду какой-нибудь далекий предок был страшным хамом, и моя врожденная деликатность это как бы компенсация природе, действующей по закону высшего равновесия: плачу долг за своих прародителей.
- Говорили, женаты, - это я штурману.
- Теперь трудно сказать – женат или был женат. Жена любит мужа здорового, сестра брата богатого… Женщины - они, брат, себе на уме.
- Это если жена и сестра - стервы, - с убеждением сказал я.
- Почему стервы? Нормальные люди. Это нормально – искать там, где лучше.
- Если это нормально, то это ужасно…
- Дурак ты дурак, а еще студент….
Был послеобеденный сончас, но двое из нашей четырехместной палаты в самовольной отлучке. Третий обозвал меня дураком. А я лежал, и мысленный взор мой, воспоминаниями объятый, был устремлен сквозь пространства и время.
Мое молчание на «дурака» окрылило соседа:
- Ты где чахотку подцепил?
Не понравилась постановка вопроса, но я ответил:
- В Сибири – где мало людей и много свежего воздуха.
- А учишься на инженер-космонавта?
- Я буду конструировать космические ракеты, и человечество за это поставит мне памятник как Королеву.
- А зачем тебе памятник? - спросил штурман-сосед.
- А вам не хочется?
- Памятник? Нет - привык радоваться маленьким радостям каждого дня.
- Потому что большее недоступно?
- Может быть, - не обиделся он. – Сколь зарабатываю – столь и трачу.
Мне захотелось обсудить одну тему.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-10-29 05:25:29]

- Говорят, что миллиардеры на Западе не очень роскошно одеваются. Например, Рокфеллер может запросто явиться в ковбойском свитере и шляпе на светский раут. И никто не удивляется, потому что деньги дают свободу от многих условностей, принятых в обществе. Мы с женой частенько спорим по этому поводу. Я, например, не люблю носить пиджаки и галстуки. Она: «Станешь Рокфеллером – ходи, в чем захочешь». А я не хочу быть Рокфеллером, не люблю стоять в очередях и быть как все. Она: «Не могут же все ошибаться, а ты быть правым». Но почему? Я же не пытаюсь сорвать с них галстуки: нравится – пусть носят. А мне не нравится….
Штурман подсказал решение проблемы.
- Мужики строем ходят не по своей воле, а в бабах ищут почитание своей индивидуальности. Тебе надо жениться на японке. Женщины из страны Восходящего Солнца воспитаны в духе преклонения перед мужчиной, каким бы он ни был, и это единственно правильное воспитание.
Так и сделаю – вот Лялька бросит меня, женюсь на японке.
В какой-то палате женщины вдохновенно выводили:

Ромашки спрятались, поникли лютики….

Я подложил ладони под голову и уставился на едва колыхавшиеся от легкого бриза занавески окна, в чьих складках друзей моих прекрасные черты вдруг появлялись и исчезали снова.
Парни нашего курса сейчас на лагерных сборах военной кафедры.
Чем заняты Лялька и Мымыгренок? Вспомнилось последнее наше рандеву.
Когда Оля узнала, что я сдал сессию и перешел на пятый курс, разразился жуткий скандал в нашей комнате, где мы встретились по предварительному уговору.
- Ты меня обманул! Ты меня предал!
Потрясение на грани катастрофы - я даже вздрогнул:
- Как это предал и обманул?!
- Ты же сказал: «Берем академ». Я поверила, взяла, а ты….
Слезы ручьем.
Что это? Что это?? Что??? Как оправдаться? Что ответить? Сказать, что главное для нее (для нас?) сын, а год академа, это всего лишь год задержки в учебе…. У меня их было три.
Жена охвачена настоящим отчаяньем, как цунами, способным разрушить нашу семью.
- Только не надо выкручиваться! Я тебя ненавижу – ты предатель! Не хочу, чтобы Витя был таким. Больше ты нас не увидишь! Я все поняла.
- Что поняла?
- Я поняла, что ты никого не пожалеешь ради своей карьеры.
- Карьеры где? Кого не жалею? Да что с тобой? Ты в своем уме?
Она помолчала какое-то время, видимо подыскивая слова, потом сказала:
- В каморке у папы Карло.
Что к чему? Господи, хоть ты объясни. Неужели нельзя оправдаться? Неужели из-за этого можно расстаться? С чего же я вдруг стал предателем, думая лишь о благе семьи? Видимо, правду говорят: нет общей истины на свете – у каждого она своя. Впрочем, у нас с Лялькой есть одна – это Мымыгренок.
- Успокойся, - строго сказал. – Ничего не случилось. Просто мне пошли навстречу, и зачетка заполнилась сама собой. Разве можно отказываться в такой ситуации?
- Разумеется, нет, – ответила Лялька с едкой иронией.
- Не понимаю твоего тона.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-11-01 05:18:29]

- Ты поступил совершенно правильно – мол, жена в академе, не на что жить. Так ведь ты себе оценки зарабатывал? О, ты все заранее продумал. Врун! Карьерист несчастный!
- Можно узнать, о ком это ты?
Мы долго, целую минуту или даже две яростно смотрели друг на друга, и я понял: это не каприз и не приступ неврастении – Лялька искренне подозревает меня в коварстве. Ей так хотелось, ей было удобно меня обвинить.
- Прости, если огорчил тебя – это было без умысла. Тебе не обязательно быть такой злой. Ты хоть представляешь себе, во что превратится наша жизнь от таких подозрений?
- А ты, вижу, это очень хорошо представляешь и вообще так доволен собой! - заключила жена с саркастической усмешкой. – Как с тобой теперь жить? Единожды солгавший будет лгать всегда и во всем!
- Ты не права, - сказал я устало, - поверь мне.
- Вера, мой дорогой - вопрос религии и ничего больше.
Ее душа, возмущенная предательством, ждала и верила только в одно – в следующее предательство. Это читалось в ее глазах.
- Скажи, чего ты на самом деле добиваешься? – спросил, чтобы не молчать и не быть виноватым.
- Да ровным счетом ничего, но если ты думаешь, что всегда будешь в выигрыше, то жестоко ошибаешься.
- Ты считаешь жизнь нашу поединком?
- Не хотелось бы этого, но ты вынуждаешь.
- Ты серьезно?
- В такой ситуации нам только шутить.
- Слушай, кончай – нам только этого не хватало к прочим напастям. Просто поверь мне, не рассуждая. Скажи себе: я верю. И верь.
Мне хотелось подойти и обнять ее, но клеймо заразного шорило чувства.
Лялька вздохнула тяжело, обвела нашу комнату прощальным взглядом:
- Я здесь не останусь. Мы будем жить в Розе, по крайней мере, до Нового года.
- Ты мне не поверила?
- Это не важно. Я в академе по уходу за сыном – вот и буду ухаживать…. А в Розе нам лучше, и мама поможет. Выздоравливай. Всего хорошего.
Она собралась и уехала. Я проводил ее до вокзала.
На вокзале спросил:
- Ты приезжала поругаться?
- А с тобой иначе нельзя.
- Со мной можно иначе….
Мы никогда раньше не выясняли отношений, а всегда перемалчивали все недоразумения - молча ссорились, молча мирились, и потом, когда мирились, получалось, что никаких недоразумений и не было. А сейчас, когда все облеклось в слова, это как бы сформулировалось, закрепилось и осталось, и уже нельзя было сделать вид, будто этого не было никогда. Одна надежда на Мымыгренка – может быть, сын нас примирит?
Когда нянечка в обмен на коробку конфет подала мне сверток, я отогнул треугольник одеяла, который прикрывал лицо и встретился с его глазами. Очень удивился и никак не мог сообразить – куда же он таращился, когда одеяло закрывало лицо. Просто лежал в темноте? Может быть, он думал, что ночь наступила? А может быть, такие мелкие ничего не думают - у них еще мозги не включены?
Это было в январе. Теперь июль, и ему полгода – теперь-то уж он точно думает и вряд ли захочет терять отца. Впрочем, Лялька, когда проходила с сыном противотуберкулезную профилактику, обронила в сердцах:
- Ты ответишь нам за каждую нашу слезинку!
Каждая слезинка сына была свята. И каждый зубик. И новое слово.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-11-04 05:20:07]

Может быть, когда бывает трудно, не стоит искать сразу смысла всей жизни? Достаточно найти смысл текущего момента. А осмысленные события протянутся во времени и пространстве и свяжутся в осмысленную жизнь.
Смысл сегодняшнего дня в том, что чрезмерное честолюбие моей жены толкнуло ее к скандалу. Ни скандал, ни ее честолюбие для меня сейчас не смертельны. Будем ждать – через неделю она одумается, через месяц скучать будет, а там, глядишь, я излечусь, и все встанет на свои места. Будем ждать…
Удивительно – жена мне завидует, как будто мы не одна сатана, как будто не две половинки целого. Она мечтает о великой карьере, и роль просто жены ее не устраивает. Ни в маму дочка - скорее в тетку, которая и Богу свечка, и черту кочерга. Вот как хромосомы-то заплелись!
Не, ну, черт возьми – какая карьера, когда на руках у тебя беспомощное существо, шустрое, как кролик? Чем Ольга Викторовна думает? И вообще МОЕЙ жене карьера нужна, как козе баян, попу гармонь, рыбке зонтик, собаке пятая нога, и так далее и тому подобное. Но сказать: «Ты чего, глупая, хочешь?» - я не мог. Если начать выяснять отношения, можно договориться и до разрыва. А я не хотел. В любом качестве, но только вместе…. И потом, у нас же сын!
Его рождение мы с Лялькой приняли по-разному: она – как большое счастье, я – как великий труд. Жена просто сходила с ума от любви – она могла часами смотреть на крошечного человечка. Даже не хотела по утрам уходить на занятия. Зачем куда-то выходить и что-то делать, когда главное рядом. Вот он – клад, настоящее сокровище.
- Мыгра, смотри, как он забавно плачет.
- Если плачет, значит, чувствует дискомфорт – требует его покормить или сменить пеленку.
Я не испытывал ее чувств – мне хотелось общения, а не умилений. Тю-тю-тю, гу-гу-гу… - разве это разговор двух мужчин?
Сейчас июль. Потом будет август. К сентябрю меня обещали излечить и выписать. Время работает на меня. А пока надо сделать вид, что ничего не произошло – пустить разрешение конфликта на самотек, положиться на Бога. Кризис пройдет, и любовь вернется в нашу семью. Или умрет, и ситуация станет необратимой….
А жизнь тем временем шла своим чередом – на смену дню плыл вечер. Облака стали величественные и равнодушные ко всему, что творилось на Земле. Тубики высыпали из корпуса – картежники в беседку, бильярдисты к столу, прочие просто гуляли под ручку, выводя попастись свою тоску. И я пошел к белкам….
В самом дальнем углу двора рос набирающий силу дуб. Едва я подошел, как к подножью спустилась белка - насторожилась и встала на задние лапки.
- Очень сожалею, старина, но это хлеб, а не орешки, - протянул ей горелую корку.
Рыжий зверек внимал, покачивая головой, словно подтверждал каждое мое слово. Потом цапнул подношение с ладони и поскакал вверх по дереву – наверное, у него там жилье.
Одиноко прогуливавшаяся женщина остановилась:
- Вам нравятся белки? Так это же крысы с пушистым хвостом.
Сама ты крыса бесхвостая, - подумал в сердцах и пошел прочь: мне еще романов здесь не хватало! ....
Время тянулось медленно, а прошло быстро!
Начало осени – меня выписывают: я не опасен окружающим. Темные пятна в правом легком затянулись в кальцинаты. Каверн нет и – тьфу-тьфу-тьфу! – наверное, не будет. Коробку конфет и букет роз лечащему врачу, остальным, кого знал и уважал, «привет – адью!», и я уже дома.
Вечером позвонил в Розу:
- Оль, я выписался. Вы приедете?
- Тебе так нужна компания круглой идиотки? – ответил голос жены.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-11-07 05:55:41]

- Разве я говорил такое?
- Но ты меня такой сделал.
- Кончай бузить, возвращайся – наведем порядок в нашей жизни и будем жить.
- Я подумаю.
Думала она три дня, а перед выходными позвонила:
- Приезжай – заберешь нас.
Вот те раз! Надо бы ехать, но я не мог.
- В этот раз не могу – обещался в Увелку картошку копать. Давай по приезду.
- Мы с тобой на картошку.
Чувствую по голосу жены – у нее там не крем-брюле.
- Хорошо.
Приехал – они уже с Витей «на мешках». Тесть отвез нас в Дубровку, посадил на электричку, и мы покатили в Увелку. Оттуда в Петровку на двух машинах – и вот оно поле картофельное!
Лялька от льгот кормящей матери отказалась - обложив одеялом, усадила сынулю в корыто тут же на поле, а сама за ведро. Я копаю, она выбирает, Витя, гугукая, вдохновляет. Не поверите – целый день не всплакнул.
Трудовой героизм моей семьи тогда всю Петровку покорил - долго слагали в округе легенды о нашем визите.

7

В Челябинской области, недалеко от города Чебаркуль в непролазной южноуральской тайге находится удивительное место – по местным поверьям, источник земной благодати. Того, кто попадает сюда, окружающий мир перестает волновать. Войны, землетрясения, сессии, скандалы в семье, гололедица, жара, безденежье – все мимо: все проблемы отпадают, как грязь, накопившаяся на подошвах обуви до критической массы. Здесь, в палаточном городке учебной танковой дивизии, уже который год проводит лагерные сборы своих курсантов военная кафедра ЧПИ.
Чтобы избавиться от плохого настроения, мой вам совет: поступайте в наш политех, проучитесь четыре курса, отправляйтесь за погонами лейтенанта в Чебаркуль, и… - да пошли вы все к чертовой бабушке! Вот без смеха говорю – у этих мест хочется попросить политического убежища. И ничего не делать. Просто жить - дышать и смотреть. И думать, конечно. В городе суета, здесь уму - покой и раздолье.
Нет, хватает, конечно, умников, считающих службу в Вооруженных Силах (даже сборы месячные) отличной школой, которую лучше пройти заочно. Да не верьте вы им. Я таким всегда говорю: тебе, сынок, надо на альтернативную службу – санитаром в сумасшедший дом (хорош примерчик?) или в концлагерь (того краше!) ди-джеем Куртом, у которого дисковый пулемет. Ну, да Бог с ними!
Не как все после четвертого, а после пятого курса я попал в эти благословенные места – на то были известные вам причины. Парни из нашей группы сейчас на преддипломной практике, а я вот… лыки старшинские пришпандориваю на погоны. Впрочем, подлецу все к лицу. Да только к званию моему, как в той песне «А кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня…», нет подходящей должности.
- Куда мне тебя пристроить? – ломал голову командир батареи майор Овсянников и не сломал. – Пойдешь каптенармусом?
- Баталерщиком, - поправляю. – Я во флоте служил.
Отчего ж не пойти? Конечно, пойду! Все лучше, чем в строю торчать.
Я и спать в баталерку-каптерку перебрался, перетащив постельные принадлежности. Навел там порядок флотский, в моем «политическом убежище». А через парочку дней совсем охамел. Командир взвода, к которому я приписан – младший сержант, между прочим, приплелся с претензиями:


Ответить

Анатолий Агарков [2024-11-10 05:37:41]

- Ты хоть на вечернюю поверку становись в строй.
- Зачем? – умно спросил я.
- Надо, - неумно ответил он.
- Мне? Как слону гитара. Тебе? Приходи – проверяй.
А когда он завелся – мол, найду на тебя управу, я ему мягко, сидя на своем ложе:
- Ты, сынок, как перед старшим по званию стоишь?
Спекся комвзвода: чуть кирзачи свои не отбросил от возмущения – потом оклемался и стал дружбы искать. Притащился ночью с двумя дружками, литром водки и закусоном.
- Отметим знакомство, старшина?
Только не в моем «политическом убежище»! Увел их на берег озера Кисегач.
Развели костерчик, усидели литруху – хорошо! Дышим ровно и свободно – захмелели-то не сильно, в самый кайф. Пошли разговоры, дошло дело и до песен. У одного оказался прекрасный голос – открытый, сильный. Второй славно гитару щипал. А моему прямому начальнику лучше бы рта не открывать. Я обнял его и палец к губам – тс-с-с, помолчи, мол.
И тут гитарист говорит, глядя на нас:
- Помирились? Вот и славненько!
Понял – у визита сержантов была подоплека. Да попробовали бы, сучьи потроха! Я ныне зол и опасен, как Дартаньян в поисках мушкетерского плаща.
После этого я и в столовую перестал ходить в строю – как проголодаюсь, так и иду. Повара – отличные ребята срочной службы из дивизии; им одинокого старшину, без пяти минут лейтенанта, покормить не западло.
Овсянников на мою автономию только посетовал:
- Ты как был умным, так и остался….
А другой раз так выразился:
- Ты парень хоть куда и хоть кому….
Что к чему? Мозги спиралью….
Как-то был он дежурным по сборам и сидел у меня в каптерке перед открытой дверью. Морочил дождь. На нем шуршала плащ-палатка.
- Вроде студенты, а тупые-тупые…, - жаловался он мне на нас. – Иногда возникает такое желание - как бы дал по башке, чтоб портянки отбросил…
- Ну и...?
- Чтоб потом всю оставшуюся жизнь совесть мучила или прокуроры?
Нашел, чем томиться! Лично я приехал в это благодатное место, чтоб постичь смысл жизни. Люди занимаются всякой ерундой: ходят на работу, читают книжки, лепят пельмени, выращивают огурцы. А для чего живут: спроси – не скажут.
Вот майор Овсянников – нефизически видный, неумственно выдающийся… Известно: все русские мужики делятся на два вида – трудоголиков и алкоголиков. Командир батареи был просто голиком. Для справки – «голиком» куряки зовут обтрепавшийся веник. Вот таким он и был.
Спрятался от дождя у меня в каптерке и поджидал больших начальников из округа.
- Прошляпит дневальный, ей бо, прошляпит, - плакался, то и дело выглядывая.
И прошляпил.
Смотрим - идут меж палаток трое незнакомых военных, вовнутрь заглядывают, пожимают плечами. Тишина объяснима – личный состав на занятиях. Но где же наряд?
Туточки он!
Скинув плащ, Овсянников выскочил из каптерки и на полусогнутых к гостям.
- Товарищ генерал…! – заорал, приложив ладонь к козырьку, и спекся – под плащ-палаткой погон не видать.
- Ну…? – насупился приезжий на его молчание.
- Товарищ генерал, во время моего дежурства…., - схитрил Овсянников.


Ответить

Анатолий Агарков [2024-11-13 05:08:25]

- Лейтенант…, - подсказали из сопровождения высокого гостя.
- Товарищ лейтенант, во время моего дежурства…, - совсем зашугался майор.
Генерал с досадой махнул рукой – заткнись, мол, и добавил:
- Это ты у меня сейчас лейтенантом станешь - раком и в полный рост.
Уходя с проверяющими, Овсянников бросил на меня, свидетеля его конфуза, приговаривающий взгляд дона Корлеоне. А я ни о чем таком не думал – думал о своем. Вот уже больше года чувствую себя человеком потерявшим лицо. Как попал в тубдиспансер, так и началось…
Вот чего я хочу больше всего на свете? Отвечаю – хочу задушить жену в объятиях, и чтобы она меня задушила тоже. Сиротку-сына воспитает теща.
Что для меня важнее - любовь или семья? Если семья мешает нашей любви, ну ее к дьяволу… такую любовь!
Но я Ляльке не нужен! Эта простая мысль, объемом с вселенную, открылась мне внезапно и ясно. Был нужен да сплыл – теперь, с кальцинатами в правом легком и угрозами рецидива, не требуюсь. Я ныне для нее – весьма вероятный источник заразы, обуза, позор, и…. Разве только ребенку. Да что он понимает? Мал еще...
От этих мыслей глаза щипало, наворачивались слезы. Ужасно обидно быть любимой не нужным! И при этом не иметь права даже выкурить сигарету!
Слезы, известное дело, снимают черную краску с картины мира, но плакать мужчине не к лицу. Мужчине больше приличествуют думы.
Однако я нужен сыну – это раз. Сын нужен мне – это два. Уже кое-что – не пустота! Я могу посвятить своему ребенку всю оставшуюся жизнь. Он не станет мной брезговать – мы будем дружить. Это ли не счастье?
Думаем дальше.
И все-таки, как же быть с Лялькой? Мелькнула какая-то мысль, близкая к гениальной. Вот! Уехать – бежать, скрыться, сделать карьеру и отсидеться, пока она не разберется в своих чувствах. Я даже подскочил на месте - так мне понравилась эта идея, разом решающая все проблемы. Одним махом все побивахом. Я вам не нужен? И не навязываюсь! Arrivederci! Понадоблюсь – только шепните, я как Красная Армия тут же примчусь.
Вопрос «куда податься?» не стоит. Конечно в Ленинград, в военно-космическую академию имени Можайского. Было дело – меня туда приглашали. Это еще до диспансера…
У меня теперь вся жизнь раскололась – до диспансера и после.
Так вот.
Приглашает к себе начальник ракетного цикла военной кафедры полковник Незнамов и говорит:
- Академии Можайского в Ленинграде на факультет «Конструкции ракет-носителей и космических аппаратов» нужны курсанты вашего профиля – переводитесь, два года учитесь и лейтенантами с серебряными ромбиками (таки академия!) на крутую лестницу служебного роста. Скоро подъедут представители агитировать. Ты у нас коммунист, старшина, командир взвода, женат и вообще…. Изъяви желание – за тобой потянутся. За себя скажу - я ее заканчивал и ничуть не жалею.
Не мог я полковнику Незнамову отказать – наслужился, мол, хватит.
- С женой посоветуюсь.
На жен всегда проще свалить ответственность за неудобоваримые решения.
Исповедался дома - Лялька маме. Теща отыскала контакты и напросилась на консультацию к жене самого Незнамова.
- Она сказала: «Челябинск – это единственная дыра, в которую мы попали после Можайки. А до него – Питер был, Киев, Москва…». Так что… решайте – мы с папой не против.
Лялька строила планы:


Ответить