Мальчишка и смерть
Юрий Сотников
|
Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры) Объём: 9940 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
МАЛЬЧИШКА И СМЕРТЬ Про смерть я впервые узнал в десять лет на похоронах своего девятилетнего дружка – и ни капельки ей не поверил. До этого я уже проводил в дальний путь нескольких чуждых старичков с нашего двора и своего деревенского дедушку. Но они для меня были ветхими как сараи – как домишки на рычащей земле нашего нового промышленного района, которые сносили по указанию вождей великой коммунистической жизни. И относя себя, октябрёнка, к этой нарождающейся революции духа, я так и думал - что старики, словно те самые домики, освобождают широкую дорогу к свету для меня и моих младших товарищей. Мне никогда не было их жаль – потому что я не заставал их молодыми. Казалось, что будто бы они так и рождены: с седыми волосьями, с бородёнками, реденькими и бесстыжими - изувеченные на лице сабельными морщинами, и по ступням отутюженные колёсами тракторов. Их войлочные широкие ботинки, безразмерные галоши и растоптанные валенки, походили на утиные лапы птичьих тушек, которые бледными рядами лежали на рыночных прилавках, свесив с них свои синие головы. Нет – конечно, я не представлял стариков в виде домашней скотины и птицы – но важная нужность сначала, и потом отжившая надобность у них были общими. Пока у них сохранялись руки, ноги, движение и здоровье – пока они бегали по двору, продолжая свой важный круговорот природы – я любил их, целовал в щёки и носы, в пятачки и клювы. Но лишь только им подходило время для супа, как жизнь тут же обрывала им перья – а без перьев они уже не казались такими любимыми и желанными, которым всё можно простить. Я просто не прощал старикам этой немощной старости. А надеялся, будто они всегда будут такими же бойкими, пусть даже с тросточкой - и дед останется вечно рыбачить со мной, тоже вечным, а бабушка у плиты до скончанья веков станет печь пироги. Поэтому, когда дедуня мой помер, то я не выплакнул по нему ни слезинки: я уже перестал считать его своим ещё с тех пор, когда он совсем обезножил и навечно слёг в свою парализованную кроватку. Жилистые руки его, которые легко подбрасывали меня к потолку, теперь с трудом поднимали длинный и вялый писюн, чтоб пописать – и я, подтягивая к деду вонючий горшок, брезговал, морщась от затаённого ужаса что мне тоже придётся браться за эту подмокревшую кожаную тряпицу – а дед всё это понимал, слезясь, извиняясь, но молча как раб. Зато в гробу он лежал безо всяких извинений: наоборот – дед смотрел на всех гордо, необычно гордо для всей его прошлой жизни, и хоть глаза его прятались за опавшими веками, но в этом невиденьи чуялась предстоящая хитрость с угрозой вернуться, здоровым и молодым. Наверное они все, ложась в эту деревянную домовину, сразу обо всём понимают – и гроб, обитый красным дешёвым кумачом, или недорогим ситцем, иль богатым бархатом, становится для каждого из них великолепной гоночной машиной с разгоняющими тьму фарами. Которая вусмерть веселясь, носится по тому самому свету где чудеса, где леший бродит - и множество всяких одуряющих симфоний, запахов, вкусов – так что каждой сюда приходящей душе достаётся своя сердечная амброзия. Меня не напрягло даже кладбище, куда закопали моего белейшего дедушку в чёрном костюме. Игра – так я её и воспринял. Наверное под крестом, или под обелиском со звездой, легче спрятаться - так чтобы ещё долго не нашли и не смогли осалить. - Топор, топор, сиди как вор, и не выглядывай во двор – пела в моей голове детская считалка – и дед сидел там под стругаными досками, пробитый стомиллиметровыми шиферными гвоздями; но лишь только я крикну – пила, пила, лети как стрела! – как он тут же перепилит свою деревянную темницу и выскочит наружу. И никакие парализованные руки да ноги ему помехой уже не будут, потому что с того света возвращаются вновь молодыми да сильными. Их такими делает тот бородатый мужик, что стоит у бабули на иконе при свечке – а иначе зачем ему молятся. Особенно мне нравилась его похоронная музыка. Скорее всего, это он сам на небе её придумал, а потом спустил сюда по верёвочке ноты – и вот теперь медные литавры и трубы, с золочёными отблесками на боках, идут впереди всех – пампампабам – но чуточку позади главного пузатого барабана, очень похожего на громогласного циркового клоуна. Вообще, оркестр конечно замечательная придумка – даже на похоронах под него можно жонглировать разноцветными шарами и крутить залихватское сальто. Вот такой жизнеутверждающей и праздничной была для меня смерть, когда погиб мой лучший дружок. - Его сбила машина, - сказала мне опечаленная, но и любопытно взволнованная матушка. Я немного не понял её, и поначалу заплакал. А потом она добавила: - Через два дня будут его похороны, так что ты обязательно сходи. И тогда я представил себе всё это красно-чёрное, похожее на цирк – сразу перестав плакать. Алый кумач, еловые ветки в венках, и золотой духовой оркестр показались в фантазии великолепным спектаклем - в конце которого из ящика выпрыгнет мой дружок весельчак, и крикнет нам, обманутым дурачкам: - Вот и я! Меня волновало только первое застенчивое знакомство с его личной смертью. Будь она похожа на всех других, то я бы так сильно не трясся от того, как протянуть ей руку, как сказать здравствуйте, и что она мне скажет в ответ. Но эта смерть была новая, личная – потому что его сбила машина – а все остальные смерти от старости считались общественными, приходящими ко всем без исключения старикам. У подъезда моего дружка собрался местный народ. Они стояли не общей толпой, а квадратиком, вдоль палисадника; многие тётки плакали, но даже это напомнило мне тот самый цирк - потому что слёзы их быстро высыхали, легко промокались платочками, и неожиданными неловкими улыбками от каких-то личных воспоминаний, слухов, молвы. Любопытные дядьки с выпуклыми глазами и помятыми лицами словно бы чего-то ждали, переговариваясь и переглядываясь с опасением, что опоздают куда-то, что их не дождутся. Но особенно мучались маленькие старушки, которым очень хотелось сказать какую-либо новенькую весть о мальчишке, о его безутешной семье – и конечно, о смерти – но всё уже было рассказано до них живыми свидетелями, строгими милиционерами и суетливыми медсёстрами; так что старушкам оставалось только глуповато и многозначительно покряхтывать, намекая на мистические следы тайного умысла. А в квартире во весь голос рыдала дружочкина мать. Она всегда слегка выпивала, и теперь была немного нетрезва – поэтому, может, пыталась громким криком переорать свой непростительный грех – перекричать его для людей, которые столпились внизу, втихомолку осуждая предательское материнство, и для бога, который сейчас пока что молчал, но потом осудит страшнее и беспощадней. Она даже рыжей кошке, в угоду своему всепрощению, повязала на нею чёрный траурный бант – и та, видевшая настоящую волю только из форточки, громко мяукала словно приговорённая узница. - Юрочка, милый, подойди, обними, поцелуй его!!! - Но я стою у ног красного деревянного ящика, и не могу двинуться - потому что дружок мой как магазинная кукла – вернее даже, что он похож на дедушку Ленина, которого иногда показывают по телевизору, и так же в голове его стоят два испуганных октябрёнка в пилотках, изредка ковыряющих под носом. Если бы я смог оказаться в мавзолее, то обязательно постучался по стеклянному колпаку: мне всегда казалось, что вождь просто спит, и у его подземельных слуг не хватает смелости затрубить звонкую побудку. А дружка хочется укусить за нос, чтобы он бросил притворяться – ему и так уже все доказали, как любят его, обожают и ждут. Он ведь не старик, чтоб лежать под венками – он мой бойкий ровня, и вчера ещё носился с футбольным мячом по травянистому полю. Когда маленьких детей закапывают в землю, то это совсем не то что стариковские похороны – это новая почва, сильные саженцы и быстрый рост. Если про дедушек и бабушек с первыми звуками оркестра на улице всё сразу становится ясно – они умирают насовсем и стариками уже не вернутся – то ребятишки для своих друзей ребятишек уходят с большими надеждами, мечтами, фантазиями. Потому что если этот свет почти ещё не изведан для любопытного детства, то другой мир всеявого бога вообще представляется волшебной вселенной невиданной красоты – где можно совершенно без крыльев летать и кубыряться в воздухе наперегонки с ветром, где всё для всех есть и вовсе не нужны деньги. Поэтому когда моего дружка опустили в глубокую яму и прикопали, и я сам бросил на него землю - то это стало для меня не трагедией, а нашим мальчишеским розыгром. Я был уверен, что он после нас раскопается и взлетит – как шептались у подъезда старые бабки про детские души. Смерть казалась такой необычной при нём, как будто он просто переехал в другой городской район – местный иль поднебесный – и пусть мы его больше не встретим, но там у него будут другие товарищи, и слухи от них обязательно к нам долетят. На поминках я шутил и смеялся: да там вся ребятня потешалась, вспоминая весёлые истории из нашей дворовой жизни. Лимонад и пирожные стали для нас ожидаемым угощением, похожим на сундучок с конфетами после новогоднего представления. И если бы по столу средь набитой посуды вдруг закувыркался пёстренький клоун, то мы б ни капли не удивились, аплодируя и хохоча. Дома матушка спросила меня, тревожно надув губы да морща свой нос - как будто ей и хотелось полюбопытствовать, и было страшновато напомнить мне, мальчонке, о пугающей смерти: - Ну как там всё прошло? Сильно все плакали? А я посмотрел на неё как на детсадовку ещё меньше себя, и укоряюще покачал головой: - Зачем ты меня обманываешь? И совсем он не умер. Я и сейчас не верю, что уйду навсегда. Потому что мир познания чудесно прекрасен, и смерть в нём лишь одна из многих истин. И никак не последняя. Интересно – а маленькие дети, уходя в свою высь, так и остаются на небе с маленькими же неразумными душами? А стариковские души вспоминают ли полноту земной жизни – когда уже там, на небе? © Юрий Сотников, 2022 Дата публикации: 09.12.2022 14:17:48 Просмотров: 1012 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|