Трасса
Майк Гелприн
|
Форма: Рассказ
Жанр: Мистика Объём: 40206 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
ТРАССА 1. Попутчик Муфлон увидел эту девушку в вагоне пригородной электрички и мгновенно возбудился. Он получал особое удовольствие именно от таких девушек и умел выделять их из толпы с первого взгляда. Эта была тоненькой, почти миниатюрной и очень хорошенькой. Но главное заключалось не в этом: внешность Муфлона мало интересовала, а между ног у всех одно и то же, он-то навидался девичьих вагин вдоволь. Главное было в выражении чистого и нежного, почти детского лица, на котором гармонично сочетались благородство, доброжелательность и доверчивость. "Одухотворённое лицо", - говорили люди, с улыбкой глядя на то, что неискушённый в подобных вещах Муфлон про себя презрительно называл лицелкой. И момент, когда нахлынувший ужас сгонял с "лицелки" благородство и одухотворённость, превращая её в жуткую уродливую маску обезумевшего от страха неминуемой смерти, обречённого существа, приводил Муфлона в полнейший восторг. Именно ради таких моментов Муфлон и жил. Воспоминания о них питали его несколько недель, а то и месяцев после смерти очередной жертвы. Первые три-четыре дня эти воспоминания приводили к возбуждению, и Муфлон достигал оргазма, даже не помогая себе руками. Потом яркость ощущений снижалась. Он начинал забывать, как именно всё было. Как заходилась хрипом избитая, изрезанная ножом окровавленная девушка. Как он, проламывая преграду между распахнутыми, разорванными в стороны тонюсенькими девичьими ножками, вторгался вовнутрь, одновременно сдавливая горло на хрупкой податливой шейке распяленной пятернёй. И как жизнь покидала жертву, а он изливался в неё, рыча, сквернословя и выбрасывая один за другим сгустки семени до тех пор, пока лицелка не превращалась в застывшую посмертную маску. Когда же воспоминания, наконец, теряли остроту, и даже перечитывание дневника, который Муфлон скрупулёзно вёл, переставало помогать, он выходил на поиски новой жертвы. Девушка сошла с электрички в Репино, и Муфлон спрыгнул на платформу вслед за ней. Кончался август, и, несмотря на уже наступившие вечерние сумерки, было достаточно тепло. Большинство пассажиров спешило по перрону к зданию станции и, пройдя сквозь него, попадало на большую и хорошо освещённую привокзальную площадь. Меньшинство же, миновав здание, спускалось с платформы на ведущую в восточную часть посёлка асфальтированную дорожку. Девушка оказалась среди меньшей группы, и это обстоятельство Муфлона устраивало. Держась на приличном расстоянии и не упуская девушку из виду, он двигался за ней следом. Посёлка Муфлон не знал, в Репино он был впервые, но это его не обескураживало. Он привык адаптироваться к обстоятельствам и надеялся на удачу и острое, едва не звериное, чутьё. Ни то, ни другое до сих пор его никогда не подводило. На счету Муфлона было уже больше дюжины жертв. Он знал, что находится в розыске, но был уверен, что пока не оставил за собой следов и улик, достаточных для идентификации. Девушка быстро шла по обочине тянувшейся вдоль путей длинной улицы. Теперь в том же направлении вместе с ней двигалось всего несколько человек, и Муфлон, обогнав последнего из них, приблизился. Он надвинул на глаза козырёк спортивной кепки и шёл теперь в двадцати шагах от будущей жертвы, следя за её причудливо меняющейся в тусклом свете придорожных фонарей тенью. Спустя пару минут девушка свернула на уходящую вглубь посёлка грунтовку, и Муфлон скользнул вслед. "Финляндская улица", - прочитал он надпись на табличке дорожного указателя. По Финляндской они прошли с сотню метров, Муфлон уже дрожал от едва сдерживаемого нетерпения. Все его чувства до предела обострились, он воображал себя охотником, загнавшим дичь и теперь настигающим её. Сейчас девушка неминуемо зайдёт в какой-нибудь дом, и, если окажется в нём одна, то Муфлон не заставит себя ждать. Если же в доме будут люди, то придётся вернуться сюда назавтра, и тогда всё произойдёт в лесу, вон он чернеет в паре сотен метров отсюда. Внезапно Муфлон резко остановился и беззвучно выругался с досады. Хлопнула калитка тянущегося вдоль улицы забора, и из неё на дорогу вышел парень. Он зажёг карманный фонарь, луч осветил девушку. Парень заговорил с ней - было слышно, как он поздоровался. Муфлон спрыгнул в придорожный кювет, бесшумно ступая, прошёл по нему десяток шагов и, жадно вслушиваясь, замер на месте. 2. Старт Я знал Катю Соболеву с детства. Мама, пока была жива, мечтала, чтобы мы поженились, ей очень нравилась Катя. Она всем нравилась, потому что действительно была чудной девочкой. Приветливой, очень доброжелательной и донельзя деликатной. Мама говорила, что когда Катя улыбается, её глаза становятся бархатистыми, и ощущение от её улыбки, будто тебе нежно провели по щеке мягкой шёлковой кисточкой. Мне было пять лет, когда дед купил дачу в Репино. Помню, когда мы впервые приехали туда, я был вне себя от детского безграничного счастья. Ещё бы, собственная дача: мне завидовали все пацаны во дворе. Катю привели знакомиться со мной в первый же вечер. Катин дед дружил с моим ещё с фронта, и именно он добился, чтобы нам за госцену досталась дача по соседству. Он и привёл Катю к нам, как только мы управились со связанными с переездом хлопотами и сели на веранде пить чай. Я прекрасно помню, как Катин дед хлопнул моего по плечу и сказал: - Твоему хлопцу невесту привёл. Что, разве не красавица девка? А мой дед, положив руку на мою вихрастую голову, ответил: - Хороша. Но и наш Ромка, гляди, чем не орёл? Я тогда не нашёл Катю красавицей и думаю, что также навряд ли показался ей орлом. Я вообще мало внимания обращал на её внешность, да и на свою тоже. Мы вместе гоняли на велосипедах, купались в заливе и на Щучьем озере, уходили с кем-нибудь из взрослых поутру в лес и возвращались с полными лукошками разноцветных сыроежек. В общем, занимались всем тем, что и положено делать на даче ребятне нашего возраста. 3. Разгон Первый раз я переспал с женщиной, когда учился в десятом классе. Впрочем, слово "переспал" не вполне подходит к тому, что между нами произошло. Моей первой женщиной оказалась разбитная и жалостливая медсестра Люська, работающая в онкологическом отделении больницы Мечникова. Это случилось в то утро, когда зав отделением пригласил меня к себе в кабинет и сказал, что маме осталось несколько дней, максимум неделя. Люська тогда вышла из кабинета вслед за мной и, догнав в конце больничного коридора, взяла за руку. Я даже не помню, плакал в тот момент или нет: голова казалась набитой ватой, и перед глазами расплывались мутные круги. Я, как сказала потом Люська, ничего не соображал от горя. - Хочешь выпить? - предложила Люська. - Пойдём, у меня есть немного спирта. Я механически поплёлся за ней. Затем в тесной, заставленной медицинским инвентарём каморке, пил неразбавленный спирт прямо из колбы. А потом ничего не помню, кроме большой и мягкой Люськиной груди да ещё, пожалуй, густого и жёсткого подлеска на её лобке. Мамы не стало на третий день после этого. На похороны прилетел из Иркутска отец, у которого уже давно была другая семья. Пришли несколько бывших маминых сослуживиц и соседок по дому. Мы отвезли маму на Южное кладбище и оставили её там. Я хотел бросить школу, но отец не позволил. Он прилично зарабатывал на севере и стал регулярно высылать мне деньги, чего не делал, пока была жива мама. С Люськой я встречался ещё несколько раз. Она приходила ко мне домой, приносила спирт, готовила нехитрый ужин и оставалась ночевать. Она оказалась опытной и изобретательной по части постельных дел и научила меня многим вещам. Я был благодарен ей и за науку, и за сострадание, хотя она не уставала повторять, что тогда в больнице отдалась не из жалости, а потому, что я ей понравился. Может, это было и так, вот только мне она не нравилась, и секс с ней довольно быстро начал тяготить. Пару месяцев спустя мы расстались. После Люськи у меня было ещё несколько партнёрш. Я даже не могу сказать "любовниц", потому что ни с одной из них не испытал и намёка на любовь. Я был привлекательным парнем, рослым, спортивным, общительным, и отдавал себе в этом отчёт. Так что снять девочку на ночь не представляло для меня проблемы. Некоторые из них после этой ночи исчезали из моей жизни навсегда, другие на короткое время задерживались. И ни одна не задержалась надолго. Так продолжалось до тех пор, пока я не окончил школу и не поступил в физкультурный имени Лесгафта. Поступить туда для разрядника по лёгкой атлетике, вольной борьбе и боксу оказалось легко, даже несмотря на то, что в последний год я забросил занятия спортом. В Репино я приехал, собираясь подготовить дачу к продаже: в моём положении она была слишком большой роскошью. Я рассчитывал пробыть там пару дней, чтобы привести всё в порядок и больше не возвращаться. И остался там на всё лето, потому что влюбился. Влюбился в Катю. Я понял это в первый же день. Утро мы провели вместе, смеясь, болтая и дурачась. Потом она спросила про маму. Я сказал, что мамы больше нет, и Катя вдруг заплакала. Не притворялась, что плачет, не вымучивала стандартные сочувственные слова, а плакала навзрыд, и я обнимал её за плечи и чуть ли не утешал. Затем мы прошли по Финляндской к лесу, искали на опушке редкие июньские фиалки и большей частью молчали или болтали о ерунде. Наконец, вечером Катя ушла к себе в дом, я - к себе, завалился на кровать и собрался заснуть, но не смог. Я маялся, ворочался, вставал и ходил по дому, а перед глазами всё время стояла Катя. Смеющаяся Катя, улыбающаяся Катя, плачущая Катя... Катя, вплетающая фиалки в шелковистые тёмно-русые локоны. Так продолжалось несколько часов, и я не понимал, что со мной происходит до тех пор, пока в голову вдруг не пришла естественная и элементарная мысль. Я даже, помнится, остановился, хлопнул себя ладонью по лбу и вслух обозвал идиотом. Я просто понял, что люблю Катю. Мы провели вместе всё лето. Она, как и я, большей частью была на даче одна. Её дед умер, так же, как и мой, пять лет назад, а родители приезжали лишь на выходные. Месяц прошёл прежде, чем Катя позволила впервые себя поцеловать. После этого мы целовались уже напропалую, но дальше дело не шло, и к концу августа я дошёл до ручки. Мне оказалось недостаточно поцелуев и прикосновений, я просто хотел Катю. Хотел до одурения и едва справлялся с желанием, извергаясь ночами в казавшихся мне постыдными юношеских поллюциях. После них становилось легче, но уже на следующий вечер я возвращался к ставшему привычным состоянию неудовлетворённости. Иногда, когда терпеть становилось невмоготу, я терял голову, и тогда мои руки проникали под узкие Катины трусики, а секундой позже я неизменно отступал и сдавался, потому что в её глазах мгновенно набухали слёзы. - Рома, пожалуйста, - говорила Катя, - не делай этого, я не могу. Я не ханжа, поверь мне. И это не потому, что я хочу выйти замуж девственницей, я понимаю, что сейчас никто так не делает. Я просто не могу, и не настаивай, прошу тебя. Ни к чему хорошему это не приведёт. Я просил прощения и целовал Катю в глаза, пока слёзы из них не исчезали. Я не спрашивал её, любит ли она меня, боясь нарваться на категорическое "нет". Я просто дурел от любви, не зная, на каком свете нахожусь. Тридцатого августа, за два дня до начала занятий в ВУЗах, я сделал ей предложение. - Ромочка, милый, - сказала Катя, - я не говорю тебе "нет". Но и "да" не говорю. Мы слишком молоды для замужества, давай отложим хотя бы до следующего лета. И если тогда ты вновь позовёшь меня замуж, то я обещаю, что подумаю, и очень возможно... - Очень возможно что? - Ромка, нельзя быть таким недалёким, - рассмеялась Катя. - Конечно же, что соглашусь. 4. Промежуточный финиш Я познакомился с Машей на вечеринке у одного из моих сокурсников. Я пригласил туда Катю, но в последний момент она позвонила и попросила разрешения прийти с подругой. Разумеется, я согласился и через час встретил обеих у метро. Подругу звали Машей. Она оказалась не просто красива, она была чудо как хороша. Ладная длинноволосая брюнетка с карими, 'газельими' глазами. - Мы учимся в одной группе, - сказала, представив подругу, Катя. - Маша у нас - звезда курса. В неё влюблены все мальчики, кто когда-либо её видел. Я произнёс какой-то мудрёный комплимент, запутался в словах и даже покраснел. Девушки хором рассмеялись, и мы отправились на вечеринку. Там было много музыки, много спиртного и мало света. Машин успех у лесгатовских светских львов побил все рекорды, в результате из желающих танцевать с ней едва не выстроилась очередь. Потом объявили белый танец, и Маша, подойдя ко мне и улыбнувшись, сделала книксен. Свет потушили, и мы закружились в чём-то медленно-тягучем, томном и выматывающем. Моя правая рука слегка касалась её талии, но внезапно Маша завладела ей, притянула к груди и прижала к ней. - Нравится? - прошептала она мне на ухо. Я сбился с шага и едва не наступил ей на ногу. Мне не пришлось отвечать на вопрос, за меня ответила мгновенно наступившая эрекция. - Ого! - прошептала Маша, прижимаясь к моему бедру. - Убедительно. Хочешь? Я сглотнул слюну. "Поблагодари её и уходи, - кричала во мне совесть. - Отшутись, ляпни какую-нибудь дурь, наконец, и беги к Кате". - Да, - хрипло сказал я. Маша тихо, почти беззвучно рассмеялась, а потом вдруг быстро провела язычком по моей щеке, коснулась им губ и отпрянула. - Я буду ждать тебя на улице, - прошептала она. - Ты придёшь? У меня внезапно закружилась голова, и огни светомузыки завертелись перед глазами фантасмагорическим хороводом пьяных радужных хризантем. "Ещё не поздно, - надрываясь, заорала во мне совесть. - Скажи, что никуда не пойдёшь, ты, идиот, б-ядун, тряпка!" Я тряхнул головой. Хризантемы в последний раз крутанулись передо мной и встали. Я не хотел этого говорить. Я не мог. Я не... Я сказал это. Сказал, что согласен. Маша оказалась фантастической любовницей. Неутомимой, страстной и опытной. Мы не вылезали из постели несколько дней. Через неделю Маша переехала ко мне. Она сказала, что любит меня, и что у неё никогда не было такого парня, как я. Мы прожили вместе всю зиму и ни разу, по обоюдному молчаливому согласию, не заговорили о Кате. Нам было хорошо друг с другом. Мы ходили в рестораны, в музеи, на выставки, и я гордился тем, что, где бы мы ни появлялись, на Машу засматривались парни и глядели на меня с завистью. У неё, к тому же, не было недостатка в деньгах, я сначала комплексовал по этому поводу, но потом привык. Я познакомился с её родителями, и видно было, что им понравился. Отец, секретарь районного комитета партии, долго расспрашивал меня про дальнейшие жизненные планы. Я наплёл всё, что в таких случаях полагается, и он остался доволен, пообещав содействие и помощь. Любил ли я Машу? Не знаю. Наверное, да. В том случае, если любовью можно назвать постоянное желание обладать и многочисленные оргазмы. Я, по довольно циничному выражению одного из моих сокурсников, попросту не снимал её с члена. Летом мы разъехались, чтобы, цитируя Машиного отца, проверить чувства. Я уехал на сборы в Латвию, она с родителями - на курорт в Крым. Мы снова встретились в конце августа, и оба с радостью убедились, что желанны друг для друга не меньше, чем прежде. Я повёз её на дачу в Репино, и там, посреди совершенно феерической ночи, сделал ей предложение. - Никогда и ни за что, - сказала Маша и, увидев моё вытянувшееся лицо, рассмеялась. - Никогда и ни за что не откажусь, милый. Я увидел Катю на следующий день. Был вечер, я вышел из дома, решив прошвырнуться по улице, пока Маша готовит ужин. Открыл калитку, включил карманный фонарик и в его свете в двух шагах от себя увидел Катю. - З-здравствуй, - запинаясь, сказал я. - Здравствуй, Катя. Что-то ты припозднилась. - Здравствуй, Рома, - тихо сказала Катя. - Извини, дай мне, пожалуйста, пройти. Я посторонился, и Катя, задев меня краешком платья, быстро прошла мимо. Я вдохнул запах её духов, и мне показалось, что меня рванули изнутри за сердце и принялись умело его выкручивать. Я, выронив фонарь, отступил назад и с трудом удержался на ногах. Внутри у меня что-то оборвалось, мысль о том, что я - скотина и подлец, прострелила меня и едва не свалила на землю. Катя уже зашла в дом, там зажёгся свет, а я всё стоял на месте, не в силах сойти с него, словно у меня отнялись ноги. Наконец, медленно, очень медленно, я двинулся к дому и поднялся на крыльцо. Открыл дверь, но внутрь не зашёл - привалившись к косяку, продолжал смотреть на Катины окна. И внезапно увидел в свете одного из них крадущуюся человеческую фигуру. Я подумал, что мне померещилось, и протёр глаза. Фигура исчезла, но спустя пару секунд появилась опять. Я увидел, что человек быстро выпрямился, заглянул в окно и сразу скрылся. Я вновь протёр глаза и прождал, стоя на крыльце, минут пять. Фигура больше не появлялась. "Померещилось", - вновь подумал я и зашёл в дом. - Рома, что с тобой? - бросилась ко мне Маша. - На тебе лица нет. Что-нибудь случилось? - Случилось, - медленно сказал я. - Я только что видел Катю. - Вот как, - холодно произнесла Маша. - Рома, я хочу попросить тебя об одной вещи. Никогда, ты понял, никогда не говори мне о ней. - Подожди, - я тряхнул головой, собираясь с мыслями. - При чём здесь это? Я видел... Нет, я лишь думаю, что видел какую-то тень возле её дома. - И что? - насмешливо спросила Маша. - Это была тень отца Гамлета? - Это была... Я не знаю. Извини. Я должен пойти и проверить. - Ты никуда не пойдёшь, - твёрдо сказала Маша. - Ты понял? Никуда. Если ты сейчас уйдёшь, то и я немедленно ухожу. - Маша, бог с тобой, - проговорил я, изо всех сил стараясь звучать резонно и сдержанно. - Я просто пойду и взгляну. Хочешь, пошли со мной. Убедимся, что всё в порядке, и сразу вернёмся. 5. Развилка - Повторять не буду, - сказала Маша нарочито спокойным голосом. - Если ты пойдёшь туда, между нами всё кончено. 6. Левый поворот Я смотрел на Машу с минуту, потом пожал плечами, прошёл на кухню и сел за стол. Налил себе из початой водочной бутылки и залпом выпил. Закусил коркой хлеба, отдышался. Потом мы быстро поужинали, и Маша сказала: - Пойдём, пора спать. Мы отправились в постель. Маша, стараясь загладить резкость, была в эту ночь особенно нежна. Наконец, она заснула, а я так и лежал на спине, не смыкая глаз. Потом поднялся, осторожно, чтобы не разбудить Машу, оделся и, неслышно ступая, вышел из дома. Я увидел, что свет в окнах Катиного дома всё ещё горит, и посмотрел на часы. Было полтретьего ночи. Я вышел на Финляндскую и быстрым шагом покрыл разделяющее дома расстояние. Перемахнул через низкий забор, согнувшись, подбежал к окну и заглянул в него. То, что я там увидел, едва не вышибло из меня дух. Я страшно, надрывно закричал и мгновенно оглох от своего крика. Бросился на крыльцо, рванул дверь и ввалился в дом. Помнится, на пороге упал, разбил лицо о пол и не почувствовал боли. На коленях, оскальзываясь в крови, я пополз к тому, что осталось от Кати. Дотронулся до неё и завыл. Позже Маша сказала мне, что я выл, как собака по покойнику. Не знаю, что делал дальше, помню только сбежавшихся на мои крики людей. Кто-то оттаскивал меня от Кати, кто-то прикладывал к лицу мокрое полотенце. Я пришёл в себя лишь под утро, когда прикатила милицейская машина, и сержант со знанием дела с размаху выплеснул мне в лицо ковш холодной воды. 7. Трасса. Левая ветка Я женился на Маше, и через год родилась Анечка. Несколько лет после рождения дочки у нас с Машей было всё хорошо. По крайней мере, я так считал. О Кате я почти не вспоминал, а при появлении малейших мыслей о ней гнал их от себя прочь. Мы закончили ВУЗы, и Машу при содействии тестя сразу взяли на должность спецкора в "Смену". Я какое-то время маялся - вершин в спорте я не достиг. Отбатрачил пару месяцев учителем физкультуры в школе, а потом тесть задействовал свои связи, и я тихо приземлился в аспирантуре на кафедре физвоспитания. Я не знаю, когда именно наша жизнь дала трещину. Возможно, когда выяснилось, что нам с Машей особо не о чём говорить. Может быть, когда я стал подозревать, что у неё есть любовник. Весьма вероятно, что в тот день, когда уверился в этом. А скорее всего, трещина была всегда, только мы оба напрягали все силы, чтобы склеить её, а в какой-то момент напрягаться перестали. Трещина превратилась в рваную дыру в тот день, когда я, слегка выпивши, возвращался домой на метро и вдруг увидел Катю. Она стояла в пяти шагах от меня посреди плотной толпы. Люди толкались, переругивались, а она просто стояла среди них и печально смотрела на меня. Мне показалось, что я пропустил прямой в лицо. Я задохнулся болью, я стоял, стиснутый толпой, не в силах пошевелиться, и судорожно пытался втянуть в себя воздух, и мне это не удавалось. - Молодой человек, вам плохо? - спросила сидящая передо мной женщина в ярко-жёлтом плаще. - Да расступитесь же! - закричала она, не дождавшись ответа. - На парне лица нет. В следующий момент вагон и люди в нём закружились у меня перед глазами. Я отпустил поручень и едва не свалился, но кто-то сзади меня поддержал. - Садитесь, садитесь, - захлопотала женщина в жёлтом. - Дайте же ему сесть! Я упал на сиденье, и в этот момент поезд дёрнулся и остановился. Я сидел, судорожно дыша, и бессильно смотрел на приближающуюся ко мне Катю. Она шла через спешащую на выход толпу, проходя сквозь людей, будто они были бестелесны. "Это она бестелесна, - понял я. - Это не Катя, - пришла спасительная мысль, и на секунду я испытал огромное облегчение. - Это же сон, - подумал я, - мираж, фантом". - Рома, - сказала вдруг Катя тихо, и облегчение мгновенно сменилось скрутившей меня отчаянной болью. - Зачем ты убил меня, Рома? Не помню, как я добрался до дома и пришёл в себя. - Рома, что с тобой? - заходилась в крике Маша, пока я из горла ополовинивал пол-литровую бутылку водки. - Рома, прекрати, прекрати сейчас же! Я поставил бутылку на стол, отдышался и сказал: - Ты надоела мне, шлюха. Я ухожу от тебя. Ухожу прямо сейчас. Конечно, я никуда не ушёл, зато закатил пьяную истерику, бил посуду, орал, и так продолжалось до тех пор, пока в квартиру не ввалилась бригада скорой помощи. Мне что-то вкололи, и я, наконец, провалился в сон. С этого дня я начал попивать. Сначала помалу и усиленно это скрывая, потом всё чаще и уже не особо таясь. Катя не являлась мне больше в течение целого года, а потом пришла опять. На этот раз я увидел её во дворе, когда гулял с Анечкой. Я не знаю, поняла ли дочка, почему отец вдруг выпустил её ладошку и, постояв несколько секунд на неверных ногах, бессильно опустился в сугроб. - Я любила тебя, Рома, - сказала Катя, подойдя так близко, что я мог бы, протянув руку, коснуться её. - Я любила тебя, а ты убил меня, Рома. На следующий день я написал заявление и отправил его в городскую прокуратуру. Я сознался в убийстве Екатерины Соболевой, совершённом Романом Михалёвым при соучастии Марии Паниной, по мужу Михалёвой, и просил возбудить против меня и Паниной уголовное дело. Закончилась эта история визитом к психиатру, который долго объяснял мне про подспудное чувство вины и связанные с ним симптомы. Заодно выяснилось, что убийцу уже несколько лет назад нашли, судили и расстреляли. Им оказался сексуальный маньяк по кличке Муфлон, на счету которого было больше пятнадцати жертв. Я видел Катю ещё несколько раз, и каждый из них заканчивался для меня мучительным нервным стрессом с последующим запоем. Из аспирантуры меня, естественно, выперли, и какое-то время я вообще не работал. Потом, однако, за дело взялся тесть. Пространно объяснив мне, какой я -удак, он в результате пристроил меня на номинальную должность ответственного ни за что в комитет по культуре Ленинградской области. Там я развернулся по полной - выпивать теперь можно было, не выходя из кабинета. В этом же кабинете стоял раскладной кожаный диван, и на нём я переспал с доброй половиной комитетчиц. На работу я ездил на служебной машине с личным шофёром. Так продолжалось до тех пор, пока не подошла очередь на "Жигули". Это была уже вторая машина в семье - Маша разъезжала на подаренной тестем "Волге". Я неоднократно предлагал Маше развод, но она не соглашалась. Нас связывала дочка, да и сам развод мог поломать Машину карьеру и отразиться на служебном положении тестя. Время шло, несколько раз меня отправляли на принудительное лечение, и после этого какое-то время я не выпивал. Но потом неизменно срывался, и всё начиналось по новой. К знахарке Маша притащила меня едва не силой. - Она творит чудеса, - уверяла Маша, - после неё люди не то, что пить бросают - от рака, бывает, излечиваются. Прошу тебя, Рома, вреда ведь от этого не будет. А если что будет, так только польза. 8. Левая ветка. Станция техобслуживания Я сидел в глубоком кресле за столом в небольшой, но очень светлой комнате, и глядел на устроившуюся в таком же кресле знахарку. Идя к ней, я ожидал встретить страхолюдную бабку со злыми змеиными глазами. Теперь приходилось привыкать к тому, что вместо древнего анахронизма передо мной вполне современная, молодая и симпатичная женщина. Глаза, правда, у неё действительно оказались необычными, только не змеиными, а, скорее, кошачьими, большими, круглыми и зелёными. Какое-то время она, не поднимая их, сидела, опустив голову и предоставив мне изучать её. Потом внезапно вскинула их на меня, и я едва не отшатнулся: настолько резким, пронзительным и неприятным оказался её взгляд. - Ко мне редко приходят такие, как ты, - тяжело вздохнув, сказала знахарка. - Последний раз, помнится, это произошло лет сто пятьдесят тому назад. - Простите? - я решил, что ослышался. - Вы сказали - сто пятьдесят лет? - Около того. Но я ещё не уверена, иногда и такие, как я, ошибаются. Будь так любезен, покажи ладони. Я ошалело протянул вперёд руки. Она взяла их в свои, коротко осмотрела, отпустила и откинулась в кресле. - Ошибки нет, - сказала она устало. - Тебе тридцать шесть лет. Из них первую половину ты прожил до разлома, а вторую - после. - Извините, не понимаю, - признался я. - Да, мне тридцать шесть, ну и что? О каком разломе идёт речь? - А вот это тебе виднее, о каком. Я лишь вижу, что разлом был. Тот, который твою жизнь надвое развалил. - Теперь понятно, - сказал я. - У меня действительно случилась в жизни трагедия. По моей вине, восемнадцать лет назад. Но какое это имеет отношение к... - А говоришь, что понимаешь, - прервала меня знахарка и усмехнулась кривовато. - Ничего ты не понимаешь. Жизнь у тебя не одна, как у всех прочих. А несколько, как лишь у немногих. Сейчас ты живёшь ту, что себе определил, когда случился разлом. Счастливую. Это тебе повезло, редко у кого из таких, как ты, первая жизнь оказывается счастливой. Значит, на разломе ты верное решение принял. И поэтому несчастная жизнь от тебя в стороне прошла. Наступила пауза, я пытался переварить то, что услышал. Неожиданно я поймал себя на том, что отношусь к происходящему серьёзно, а не как к дурному спектаклю, на который всё это сильно смахивало. - Вы мою жизнь считаете счастливой? - спросил я, прерывая паузу. - Я не считаю, я вижу. Живёшь ты безбедно, дочь у тебя, жена красавица. На передок, правда, слабовата, ну, да таких много. По курортам ездишь, по заграницам. Ешь вкусно, с бабами спишь вволю, на работе не горбатишься. Выпиваешь, я гляжу, сильно, да кто сейчас не пьёт? Что, скажешь, несчастливо живёшь, а? - Да пропади оно пропадом, такое счастье. "Вкусно, вволю, не горбатишься", - передразнил я знахарку. - Разве в этом дело? - А в чём же? В этом, в этом. Или, может быть, ты поменять хочешь? На ту жизнь, другую, что после разлома в сторону откололась. - Хочу, - сказал я, глядя ей в глаза. - Куда прикажете идти менять? - Да ты уже, считай, пришёл. Я твой обменный пункт и есть, если не передумаешь. Что ж, действительно, что ли, рискнёшь, парень? Не знаю, что на меня в этот момент накатило. Я встал и со всей силы грохнул кулаком по столу чуть ли не у неё перед носом, но знахарка даже не шелохнулась. - Банкуй, - выдохнул я ей в лицо. - Я меняю. 9. Развилка - Повторять не буду, - сказала Маша нарочито спокойным голосом. - Если ты пойдёшь туда, между нами всё кончено. 10. Правый поворот Я смотрел на Машу с минуту, потом пожал плечами, прошёл на кухню и сел за стол. Налил себе из початой водочной бутылки и залпом выпил. Закусил коркой хлеба, отдышался. Меня не оставляло назойливое и гнетущее ощущение, что всё это однажды уже происходило со мной и закончилось скверно. Мы быстро поужинали. Ощущение дежавю всё усиливалось и под конец стало почти невыносимым. - Пойдём, пора спать - сказала Маша. Я встал. Я чувствовал, что сейчас натворю нечто ужасное, и это нечто будет уже не исправить. Я двинулся к входной двери. - Рома, не ходи, - встала у меня на пути Маша. - Рома, прошу тебя, не ходи! Я отстранил Машу и вышел наружу. В окнах Катиного дома горел свет. Я посмотрел на часы: прошёл час с тех пор, как мне привиделась человеческая фигура во дворе её дома. Я выскочил на Финляндскую. Быстрым шагом преодолел расстояние между домами. Пригнувшись, добрался до освещённого окна и заглянул в него. То, что я там увидел, снится мне в ночных кошмарах и по сей день. Отвратительная волосатая туша нависала над распростёртой на полу окровавленной Катей. Её лицо оказалось повёрнуто ко мне - боже мой, что я успел прочитать в Катиных глазах! Я заорал, нет, не заорал, взревел и что было сил ударил обоими кулаками в стекло. Оно треснуло и раскололось, и я, отскочив назад, оттолкнулся от земли и прыгнул головой вперёд прямо в обрушившийся на меня дождь стеклянных осколков. Я перекатился через подоконник, упал на пол, а в следующий момент эта сволочь бросилась на меня. Я умудрился извернуться и из положения лёжа нанести встречный удар ногой в пах. Он согнулся от боли, а я откатился назад, вскочил на ноги и рванулся к нему. Кровь заливала моё изрезанное осколками лицо, сквозь кровавое марево я едва видел происходящее и лишь в последний момент разглядел у него в руке нож. Я прыгнул на этого гада, и мы, сцепившись, рухнули на пол. Я оказался сверху и секунду спустя сомкнул руки на его горле. Я обезумел от ненависти, я душил его и бил головой об пол, и продолжал душить и бить даже после того, как он умер. Потом в доме появились люди, я вскинулся им навстречу, и в этот момент меня пронзил кинжальный прострел жуткой боли. Я попытался встать, но боль взорвалась во мне и опрокинула на пол. Я потерял сознание. 11. Трасса. Правая ветка Я провалялся в больнице почти полгода. Я стал инвалидом: один из нанесённых мне ножевых ударов достиг позвоночника и задел спиной мозг. В результате полностью потеряла подвижность левая нога. Врачи прятали глаза в ответ на вопрос, смогу ли я когда-либо передвигаться без костылей. Первое время Маша не отходила от моей койки. Потом стала появляться реже, а месяц спустя приходить перестала. Промучившись несколько дней, я попросил телефон и позвонил ей. Трубку снял Машин отец. Он велел мне больше не звонить никогда. Что ж, я ожидал этого, я и сам знал, что теперь о женитьбе на Маше можно забыть. Я лежал в двухместной палате, о выписке не могло быть и речи: наряду с травмой спинного мозга у меня оказались множественные повреждения организма, а один из ножевых ударов пробил лёгкое и задел аорту. Однажды врач сказал, что у меня было немного шансов выжить, и он сам удивляется, как это мне удалось. Так я и валялся на койке, подумывая о том, как бы ловчее наложить на себя руки. Это продолжалось до тех пор, пока дверь в мою палату не открылась, и в неё не вошла Катя. Я знал, что она тоже в больнице с множественными повреждениями и травмами. Больше я не знал ничего и гнал от себя все мысли о Кате. Воспоминания о моменте, когда я увидел её распростёртой под тушей кровавого маньяка, вгоняли меня в бешенство, доводили до рвоты и нервных срывов. Катя вошла и остановилась в дверях. Я смотрел на неё, сжав зубы, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Это была прежняя Катя, она ничуть не изменилась, разве что стала чуть бледнее, и из глаз исчезло то самое Катино выражение доброжелательной доверчивости. Сейчас это были просто Катины глаза, печальные, чистые и беззащитные. А потом из глаз её брызнули слёзы. - Рома, - сказала она сквозь них, - что же я наделала, Рома. В этот миг во мне что-то сломалось. Я задохнулся перехватившим горло спазмом. Мир перевернулся у меня перед глазами, опрокинулся и, обрушившись, нанёс удар. Боже мой, она сказала, она... она... обвинила в том, что случилось, себя. Мы с Катей поженились через месяц после того, как меня выписали из больницы. Тот гад, которого я убил, кровавый нелюдь, садист по кличке Муфлон, лишил Катю возможности иметь детей. Мы удочерили двухмесячную девочку-подкидыша. Её назвали Анечкой. Катя бросила университет и устроилась воспитательницей детского сада, чтобы быть поближе к дочке. Я пошёл работать сторожем на склад, на большее я стал неспособен. Помимо того, что левая нога так и не обрела подвижность, меня мучили постоянные недуги и головные боли - последствия так и не залеченной до конца травмы аорты. Мы еле-еле сводили концы с концами. Дачу в Репино пришлось продать - у нас катастрофически не хватало денег. Я неоднократно просил Катю разойтись со мной, она наверняка нашла бы себе подходящего парня, достойного её и согласного взять вместе с ребёнком. Всякий раз после этого она плакала, а я просил прощения и говорил, что люблю её. Близких друзей у нас не было. Так или иначе, люди, с которыми мы пытались общаться, с удивлением смотрели на Катю, живущую с инвалидом-мужем. И я, и она буквально чувствовали разговоры, ведущиеся за спиной. В результате мы превратились в старательно избегающих общества нелюдимов. К знахарке Катя притащила меня едва не силой. - Она творит чудеса, - уверяла Катя, - после неё люди не то, что на ноги встают - от рака, бывает, излечиваются. Прошу тебя, Рома, вреда ведь от этого не будет. А если что будет, так только польза. 12. Правая ветка. Станция техобслуживания Я сидел в глубоком кресле за столом в небольшой, но очень светлой комнате и глядел на устроившуюся в таком же кресле знахарку. Вопреки ожиданиям, она оказалась вполне молодой, современно выглядящей миловидной женщиной. - Ко мне редко приходят такие, как ты, - сказала знахарка. - Последний раз это произошло лет сто пятьдесят тому назад. Разумеется, я не беру в расчёт повторные визиты. - Простите? - я решил, что ослышался. - Вы сказали - сто пятьдесят? - Около того. Итак, тебе тридцать шесть лет. Из них первую половину ты прожил до разлома, а вторую - после. - Извините, не понимаю, - признался я. - Да, мне тридцать шесть, ну и что? О каком разломе идёт речь? - А вот это тебе виднее, о каком. Я лишь вижу, что разлом был. Тот, который твою жизнь надвое развалил. - Теперь понятно, - сказал я. - У меня действительно случилась в жизни трагедия. Восемнадцать лет назад. Но какое это имеет отношение к... - А говоришь, что понимаешь, - прервала меня знахарка и усмехнулась кривовато. - Ничего ты не понимаешь. Жизнь у тебя не одна, как у всех прочих. А несколько, как лишь у немногих. Сейчас ты живёшь ту, что себе определил, когда случился разлом. Несчастную. Это потому, что на разломе ты неверное решение принял. И поэтому счастливая жизнь от тебя в стороне прошла. Наступила пауза, я пытался переварить то, что услышал. Неожиданно я поймал себя на том, что отношусь к происходящему серьёзно, а не как к дурному спектаклю, на который всё это сильно смахивало. - Вы мою жизнь считаете несчастной? - спросил я, прерывая паузу. - Я не считаю, я вижу. Живёшь ты гол как сокол, дочь у тебя не твоя, жена, правда, красавица. Мучается она с тобой, ей бы другого человека надо. Мучается потому, что любит. Но вот тебя ли или память о том, что ты когда-то сделал? Этого я не вижу. Живёте вы - каждую копейку считаете. Едите, что подешевле, носите, что попроще. Никуда не ходите, и к вам никто. Что, скажешь, счастливо ты живёшь, а? - Да пропади оно пропадом, живу так, как живу. "Подешевле, попроще, не ходите", - передразнил я знахарку. - Разве в этом дело? - А в чём же? В этом, в этом. Что ж, выходит, поменять ты не хочешь? На ту жизнь, другую, что после разлома в сторону откололась. - Хочу, - сказал я, глядя ей в глаза. - Куда прикажете идти менять? - Да ты уже, считай, пришёл. Я твой обменный пункт и есть, если не передумаешь. Что ж, ты заслужил. Ну, рискнёшь, что ли? Не знаю, что на меня в этот момент накатило. Я, опёршись на костыли, поднялся и со всей силы грохнул кулаком по столу чуть ли не у неё перед носом, но знахарка даже не шелохнулась. - Банкуй, - выдохнул я ей в лицо. - Я меняю. 13. Развилка - Повторять не буду, - сказала Маша нарочито спокойным голосом. - Если ты пойдёшь туда, между нами всё кончено. 14. Последний поворот Я смотрел на Машу с минуту, потом пожал плечами, прошёл на кухню и сел за стол. Налил себе из початой водочной бутылки и залпом выпил. Закусил коркой хлеба, отдышался. Я вдруг почувствовал, нет, не почувствовал - просто понял, что всё это происходит со мной не впервые. Внезапно мне стало жутко, я отчётливо осознал, что в опасности, что мне нельзя, ни в коем случае нельзя выходить из дома. Маша накрыла на стол, но ни мне, ни ей кусок не шёл в горло. Сейчас она скажет "Пойдём, пора спать", - неожиданно понял я. - Пойдём, пора спать - сказала Маша. Я встал и двинулся к входной двери. "Не ходи, - забился во мне и рассыпался эхом отчаянно-пронзительный голос. - Не ходи, ты уже однажды прошёл через это. Снаружи несчастье, смерть!" - Не ходи! - закричала вдруг Маша. - Рома, прошу, заклинаю тебя, не ходи! - Она бросилась ко мне и схватила сзади за локти. - Рома, не... Что-то взорвалось во мне. И я вдруг увидел... Увидел отчётливо, как наяву. Это пронеслось передо мной за считанные секунды. Трасса, левая ветка, правая... Всё вместе. Всё то, о чём написал. Рванувшись, я высвободил локти, обернулся и схватил Машу за предплечья. Она кричала что-то мне в лицо, я не слышал. Мир замер вокруг, и я застыл вместе с ним. Наверное, прошло всего несколько секунд, а может, и больше - не знаю. Я начал приходить в себя, мир медленно сдвинулся с места, затем поплыл. Я отпустил Машины руки, и она хлестнула меня по лицу. Раз, другой, я не почувствовал боли. Потом мир вокруг меня перестал плыть, дёрнулся и, набирая скорость, побежал, затем помчался. На ходу он обрёл краски и звуки - я снова стал способен воспринимать действительность. На меня обрушился Машин крик, пронзительный, истошный, напополам с визгом. Я отшвырнул её прочь, метнулся к двери и вылетел наружу. В окнах Катиного дома горел свет. Я выскочил на Финляндскую. Бегом преодолел расстояние между домами. Пригнувшись, добрался до освещённого окна и заглянул в него. То, что я там увидел, снится мне в ночных кошмарах и по сей день. Я заорал, нет, не заорал, взревел и что было сил ударил обоими кулаками в стекло. © Майк Гелприн, 2007 Дата публикации: 26.12.2007 18:59:43 Просмотров: 3723 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
РецензииМарина Черномаз [2007-12-27 16:11:22]
Приветствую, Майк. Рассказ в целом понравился. Хороша идея структры: трасса, повороты, точка разлома... Хотя, в общем, об этом уже писали... Но это ничего не значит, обо всем уже кто-то написал.
Есть ИМХОВЫЕ "царапки": "Я тогда не нашёл Катю красавицей и думаю, что также навряд ли показался ей орлом. Я вообще мало внимания обращал на её внешность, да и на свою тоже." - это не очень по-русски, во-первых. А во-вторых, не очень по-мужски сказано. Таких мест немало в тексте: непохоже на речь простого парня конца 20 века. "Мамы не стало на третий день после этого. ... Мы отвезли маму на Южное кладбище и оставили её там." - мне кажется, я поняла, ЧТО именно Вы хотели сказать. Но поняла не сразу. Получается - отвезли и бросили тело... :(( "целовались напропалую" - Так говорят? По-моему - нет. ". Она оказалась не просто красива, она была чудо как хороша. Ладная длинноволосая брюнетка с карими, 'газельими' глазами. " - это тоже, не по-мужски, и не в стиле 20 века. "У меня внезапно закружилась голова, и огни светомузыки завертелись перед глазами фантасмагорическим хороводом пьяных радужных хризантем. ... Хризантемы в последний раз крутанулись передо мной и встали. " Много Вы знаете парней 20 лет, которые отличат хризантемы от астр или георгин? И сделают подобное сравнение. Я - не знаю ни одного. РАзве что он - поэт или ботаник :)) Самое существенное: НА мой взгляд "провисает" переход между 6 и 7 главами. У героя такое вселенское горе, и он довольно быстро успокаивается, женится, дети родятся... Ему удается отогнать от себя ТАКИЕ мысли? Психологическии недостоверно. Ну, больше я не стала отмечать. Рассказ в целом интересный, динамичный. Замечания мои - ИМХОВЫЕ. Успехов! МЧ Ответить |
|