Томления духа

Юрий Иванов

Форма: Повесть
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 219337 знаков с пробелами
Раздел: "Помогай, Господи, раз уж начал..."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Томления духа
(ироничная фантастика)

Так начат новый круг непониманья,
последний круг сомнений и утрат,
Молитва, начинавшаяся «дай нам»,
кончается теперь: «возьми назад»
(Евгений Пейсахович)

И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это - томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь
(Екклезиаст, 1:17-18)

-Житие мое!
-Какое житие твое, пес смердячий?
(из к/ф Иван Васильевич меняет профессию)

1. Томленье первое

Когда меня не стало, я с удивлением отметил, что жил у себя же в животе, где-то под областью солнечного сплетения.
Как только глаза мои навсегда потухли, я легко покинул самое себя с тугим хлопком шампанского, резко взмыв в пространство комнаты - пи-уу!
- Всё!
Взгляд мой был направлен вверх. Лишь у потолка, я ненароком повернулся и мельком рассмотрел свое одинокое мертвое тело с выпученными от удивления глазами, лежащее на чем-то белом, не испытав, впрочем, к нему никакой жалости. Наоборот, от этого траурного зрелища меня потянуло хихикать. Не смеяться, а именно хихикать. Немного злорадно даже.
Особенно порадовали собственные ошарашенные глаза. Видимо, этот мужик по имени «Я» очень удивился моему появлению. Я вспомнил старую присказку и снова забился в пароксизме веселья.
«- Да, кто же ты такой?
- Да, дух святой!»
Я дух - легкий воздушный шарик, наполненный водородом или каким-то невесомым веселящим газом.
- Всё! - снова выдохнул я, - Что же это получается? Я сам собой беременным ходил столько лет, что ли? Сам же себя и родил. Интересно, этот бедняга на постели мне папа или мама?
Нелогичность этого открытия меня рассмешила окончательно и заставила, буквально, затрястись от еще одного приступа глупого гоготания.
Под этот смех я, продырявив «бумажный» потолок, поднялся еще выше, в пространство серого города. По крайней мере, ощущение (а чем я ощущал, понимать даже не хотелось) было именно подъема. Причем скорость явно нарастала в какой-то сумасшедшей геометрической прогрессии.
Вылетев из мути облаков, я увидел, как быстренько пронеслась мимо щербатая Луна, и звезды очень сильно и очень красиво приблизились. Их было так много, что все пространство казалось грубо сотканной дерюгой, где сам космос выглядел в виде мелких дырочек на фоне сплошного ковра разноцветной звездной массы.
Сущность моя (назвать это по-другому не получается) влетала прямо в освещенную вульву галактики Млечный путь. Зрелище, вдруг, навело на мысль, что все это богатство принадлежит какой-то великой проститутке, скрытой в глубокой космической тени, и нагло раздвинувшей ноги в порванных черных колготках.
И этот мой влет в выставленное напоказ дамское роскошество был так естественен и привычен, словно олицетворял собой всю мою беспечную прошлую жизнь, пролетавшую через пространства черных дыр в женских промежностях с самого ее трудного начала и практически до самого скоропостижного окончания.
- Домой! - подумалось мне, - наконец-то…
Самого себя мне не было видно. Я был ничем. Но это меня устраивало, и роптать не хотелось. Хорошо, спокойно и легко. Не болели спина, рука и сердце, не было привычного свиста в ушах. Не хотелось даже в туалет - ни по большому, ни по маленькому… Состояние задумчивости, что ли? Хотя думать было совершенно не о чем, да и, вроде, как и нечем.
Впрочем, о том, что «нечем», мне все-таки подумалось и… но чем?
- А-а! Ладно… Ну, его все в зад! Опять же, а где зад? Нет у меня ни зада ни переда. Как жить без жопы космонавту? - и я снова засмеялся.
Женская ипостась Млечного пути распахивалась все шире и шире, и я, как исследователь-гинеколог, входил в нее, подобно булавочному видеорегистратору. Сравнить себя с более естественным для мужчины органом я не решился. Слишком разными были размеры Ини и Яня и разум отсек эти ассоциации, видимо, чтобы не нарываться понапрасну на травмирующую мужскую психику стервозную, издевательскую фразу: «Ой, какой же он у тебя маленький!».
Пройдя сквозь эти влажно блестящие внешние губки, я бодро вонзился в самую сокровенную глубину и оказался в кромешной тьме.
Чернодырье!
В этой беспросветной темноте не было вообще ничего. И только я заскучал и решил было немного вздремнуть, как вокруг заискрились многочисленные белые нити. Было видно, как они затвердевают на концах, затем, с хрустом морозных сосулек, обламываются и рассыпаются серебряными облачками, образуя какие-то иероглифы.
- Стой, бродяга! - неожиданный голос был очень громким и очень властным.
Вот он трубный глас - подумалось мне. Боженька? Библий я никогда не читал, но про Бога был наслышан.
- А как тут стоять? - неожиданно ответил я и даже испугался своего голоса.
- Сейчас узнаешь, лишенец…
Меня дернуло и крупно затрясло, словно кто-то резко нажал на педаль тормоза и где-то в моих глубинах сработала АБС. Движение, к которому я уже начал привыкать, прекратилось. И сразу стало как-то тяжело, и смеяться совершенно расхотелось.
Вспыхнул свет и я увидел неприятного небритого мужика, лет сорока пяти, лысоватого, сального и с пузиком, в темной несвежей майке и джинсах. На майке значилось: «I Love Pussy Riot». Мужик стоял одной ногой на садовой скамейке и копался в драной холщовой сумке через плечо, бормоча: «Да где ж ты, мать твою… Вот идиоты…» и через каждое слово добавлял: «Казззлы!».
За мужиком просматривалась незнакомая улица с неподвижными деревьями и парой припаркованных машин середины прошлого века - одна была розовым «Кадиллаком» без верха, а другая - то ли «Бьюиком», то ли «Шевроле». Небольшие дома, с острыми крышами - не более двух этажей с палисадниками. На улицах ни души. Все что тут находилось, было покрыто пылью и слегка дрожало в каком-то неестественном смоге. Стояла неприятная духота, словно перед июльской грозой.
Декорации. Да, действительно весь этот пейзаж был похож на декорации старого американского фильма, а ля пятидесятые годы. Казалось, сейчас из домика выйдет домохозяйка в клетчатом платье, пара короткоштанных щекастых мальчишек, а из-за поворота покажется дородный полицейский в восьмиклинке на голове и с черной дубинкой в руках.
Мужик, наконец, что-то нашел в своей хиппарской сумке, оторвал голову и внимательно посмотрел в мою сторону.
- Чё стоишь? - довольно бесцеремонно спросил он и глазами показал мне на скамейку, - сядь.
Я с сомнением опустил взгляд и обнаружил у себя грудь, живот и (о, чудо!) настоящую пипиську. Ниже просматривались довольно большие ноги, а по бокам висели две руки! Кожа была молодой и гладкой, с пушком и прелестным южным загаром…
И тут я снова здорово обрадовался! И пусть на мне не было никакой одежды - зато я снова был материален. Мы, люди, привыкаем к материальности за долгие годы жизни. Все мое ироничное бесплотное отчаяние от того, что мне некуда засунуть оставленный мною мир улетучилось. Теперь я точно знал - куда его пристроить. У меня снова есть задница! Сейчас туда я пошлю и этого небритого придурка, что остановил меня в полете среди этих пыльных декораций и этот «Бьюик» и полицейского, если тот, конечно, покажется.
Придурок вытер лысину, покачал головой, неопределенно хрюкнул и промолвил в духе товарища Сухова: «Эт, вряд ли…». Он уселся рядом со мной и раскрыл довольно сносный планшет с надкусанным яблочком. От мужика здорово шмонило потом.
- Вот смотри. Ты? - он водил грязным пальцем по экрану. На экране была моя улыбающаяся рожа, со стаканом вискаря в руке. На коленях у меня сидела стройная пьяная красавица в одних розовых трусиках. Она обнимала меня за шею и пыталась поцеловать. Она смеялась такой счастливой улыбкой, что я заулыбался вместе с ней.
Мужик стал листать снимки дальше. Там было, вообще хрен знает что. Голова блондинки склонялась все ниже, а моя рожа расплывалась от совершенно идиотской улыбки все шире и шире.
Лиля! Ох, Лиля! Еще позавчера ее мастерские глубокие минеты на заднем сидении моего объемного автомобиля дважды выбрасывали меня из реальности. Мы были старыми друзьями-любовниками и иногда пользовались друг другом к общему нашему удовольствию. Я даже не считал эти встречи изменой. Это ж Лилька!
Обидно. За что этот пахучий козел мою Лилечку-то сюда?
- А ты вообще кто такой, папа Раций? - зло зашипел я. Мне нестерпимо захотелось заехать пузатому в небритую харю, - неприличные фотки втихаря собираем? Шантажировать меня собрался? А ху-ху не хо-хо?
Поскольку я был абсолютно гол, мое ху-ху было на виду. И я им слегка помахал, покачав телом, выразительно опустив к интимному месту глаза.
- Ооо! Миль пардон! - мужик поднял левую бровь, как-то вдруг добродушно заулыбался и протянул мне руку, - Анатолий!
В эту руку надо было бы плюнуть, а я машинально потянулся здороваться, и в это время, он неожиданно вцепился мне в яйца и очень сильно их стиснул.
- Су-у-у-ука-а! - застонал я со слезами на глазах. Все во мне словно оцепенело от нестерпимой боли, - …- каааа!!!
- Реакции хорошие! Тело в рабочем состоянии, - хладнокровно доложил Анатолий в никуда. Потом отпустил гениталии и очень резко с уже знакомым выдохом: «Каз-зел!!!» ударил меня апперкотом в солнечное сплетение. Я выпучил глаза, согнулся пополам и почти без сознания съехал со скамейки. Через какое-то время, мне удалось пошевелить ногами и хрипло проныть первые слова: «Бля-ааа!!! Анатолий, молись! Тебе не жить!».
Я с трудом приподнялся на руках и сел. Не было никакого Анатолия, и домов не было, и машин… Декорации исчезли.
Скамейка стояла ни на чем. Я тоже сидел ни на чем. Вокруг тоже что-то было, но описать это не получалось. Что-то… Светило солнце… или несколько солнц? Все преломлялось и постоянно меняло форму, заставляя меня испуганно дергать головой в разные стороны. И от этого преломления замутило в желудке и захотелось просто, по-человечески проблеваться…
Я встал на четвереньки и меня вырвало. От всего - от случайно увиденной собственной смерти, от себя - воздушного шарика, от этого радужного звездного влагалища, от п***раса Анатолия с его планшеткой, от пыльного Бьюика из фанеры… Меня дико рвало чем-то сухим и сыпучим, выворачивая наизнанку. Все что из меня исторгалось - уходило в никуда, о которое я опирался. Я не понимал - куда меня так сильно рвет и главное чем?
А потом неудержимые позывы закончились, и я вдруг стал плакать. Просто так ни о чем. Нет, не о потерянной жизни. На нее мне было абсолютно наплевать. От бессилия ли понять кто я и где я, от обнажения ли - телесного и душевного, от реальной ли боли или еще от ощущения абсолютного одиночества? Не знаю. Просто я неожиданно понял, что никого и никогда больше не увижу… И меня никто и никогда больше не увидит. Плач мой напоминал волчий вой в лунную ночь. Но время пришло - прошел и он.
Размазав подсыхающие слезы по щекам, я встал на ноги и пошел. Куда-то пошел. Не понимая, куда вообще тут можно идти. Все вокруг по-прежнему мерцало и прыгало, но меня это уже не пугало. Пейзаж (если, конечно, это можно назвать пейзажем) совершенно не менялся. Не было даже ни верха ни низа. В голове моей, казалось, крутилась стрелка невидимого компаса. Что она мне указывала - я не знал, да знать об этом ничего не хотел, но твердо придерживался выбранного ею направления.
Идти было легко. Внизу, под пятками что-то слегка пружинило. Телу было приятно, не было ни жары, ни холода, ни сухости, ни влажности и на плечи ничего не давило. Я пощупал лицо - на ощупь оно не могло быть моим. Я прекрасно помнил о том, что на моем подбородке грубый шрам, еще по шраму над обеими бровями, что во рту нет верхних коренных зубов, что одна ноздря шире другой и там постоянно щекочет от сухости. Нет - тут такие приметы отсутствовали. Лицо было чуть шершавым из-за щетины, без шрамов, с зубами и ни в одну ноздрю пальцы глубоко не пролезали. Чужое лицо. Да я уже это понял, когда рассмотрел, как следует, свое тело.
А тело, надо отметить, мне досталось замечательное - молодое, гладкое, мускулистое, я бы сказал налитое. В нем было все! И оно было гораздо выше прежнего! Бронзовая кожа, бицепсы, торс... Я даже вырвал пару-тройку волосинок из головы. Брюнет! Я всегда был блондином, потом с течением времени посерел и поседел. А тут - чернющий волос.
И тут я вспомнил, что раньше в «той» моей жизни всегда хотел быть жгучим брюнетом, а ля испанец Бандерас. Этаким мачо - пляжным героем стрингованных юных блондинок, сладко кончающих от одного моего вида… Неужели в «этой» новой жизни мои мечты имеют какое-то значение и могут сбыться и таки сбываются?
Это немного отрезвило меня - я даже затормозил, почесывая себе затылок.
Бли-и-ин… Что же это? Где я? В месте, где сбываются мечты? А чего же я намечтал-то за свою жизнь? Да я даже уже не помню… Столько всего! Неужели здесь я получу то, что придумал там?
Класс! Я снова развеселился и снова пошагал среди миражей и преломлений, не обращая на них внимания. Весь поглощенный новым открытием, от которого захватывало дух.
Но кто-то глубоко внутри меня осторожно задал простой вопрос: «А зачем?».
Ответ пришел сам собой - незачем. Какой смысл в этом моем новом порнотеле, если рядом нет моих блондинок, брюнеток и рыжих девчонок? Какой смысл в деньгах, о которых промечтал всю жизнь, домах, машинах и пароходах? В моей известности и славе? Зачем мне все это одному в каком-то Зазеркалье, где нет не то, что людей - нет даже верха и низа?
Размышляя, я вышел к какой-то воздушной арке и попал в туманный лес. Этот лес был странным - белый ковер северного мха, редкие безлистные деревья и островки растительности с мелкими алыми ягодками. Опустившись на колени, я потрогал мох и траву и сорвал одну ягодку, напомнившую мне бруснику. Клочки тумана были довольно плотными сверху, а снизу их почти не было.
Я попробовал сломать ветку, но это мне не удалось. Ветка, казавшаяся сухой, на поверку оказалась словно живая - упругая и гладкая, как змея, и буквально сбежала из моих рук… Все в этом новом мире было странным.
Покрутив сорванную ягодку в руках, я зачем-то отправил ее в рот и осторожно раскусил. Ягодка словно взорвалась и растворилась во мне. Вкус был изумительный. Что в нем было - я не понял, но это было почти волшебно. Я хотел сорвать еще одну, но здраво рассудил, что черт его знает, что я вообще жру… Сглотнув слюну, я пожал плечами и отравился дальше.
Конечно, я обрадовался лесу. Это уже было что-то похожее на привычные образы. Мох рос внизу - значит был низ, деревья тянулись вверх, появились понятия вперед и назад… Все начинало обретать логику. Бродить по миражам без логики для человека не то что бы неприятно - непонятно. А благодаря новому телу я уже снова мог считать себя человеком… И логика мне снова стала нужна. За логикой потянулась необходимость обретения смысла и желания знать кто я, где я, зачем я… Человек постоянно стремится к пониманию. Его любопытство никогда не иссякнет. И даже здесь в абсолютно непонятном мире, ему требуются ответы на вопросы, которых он накопил великое множество.
Мой путь по лесу был совсем нетруден. И хотя чуть похолодало, но мох пружинил под ногами также как неведомая субстанция до этого, деревья не мешали, их ветки совершенно не царапались. Солнечные лучи легко пробивали туман.
Иногда вместо кустиков ягод мне попадались цветы - крупные, яркие, желтого цвета - они казались вбитыми в мох гвоздями. Я понюхал один из них - он пах не очень приятно, каким-то болотным запахом с примесью коровьего навоза. Я потянул за крепкий шершавый стебель и цветок с легким звоном порванной струны оторвался. Звук мне понравился, что-то из нотного ряда - вроде «ре», хотя я и не стал бы этого утверждать.
Меня вдруг осенило - я наделен всеми необходимыми чувствами. Вижу, музыкально слышу, ощущаю вкус, запах и осязаю. Мое тело может испытывать боль, легкие дышат, я понимаю температуру… Пока не чую голода и жажды и не хочу в туалет - это да… Ну, да и слава богу! Это человеку всегда только мешало.
Как только, я помянул Бога - деревья расступились, и лес закончился. Впереди открылось бесконечное поле желто-зеленой травы и где-то далеко-далеко что-то ярко сверкало на солнце. Мне не было видно что это, но стало понятно, что там, рядом с этим сверканием меня ждет какая-то разгадка и, может быть, даже обретение смысла моего перерождения из человека в духа и обратно.
Дух. Мне стало снова смешно. Меня, путешествующего по Вселенной духа, снова запихнули с чье-то тело. Для чего? Снова для мучений и преодоления непреодолимых проблем? Что такого я должен выполнить? То, что невозможно выполнить, находясь в состоянии чистого духа? Значит, материальность все-таки необходима для законов вечного космоса. И одной нашей души здесь недостаточно.
Да и действительно, что может мой дух? На что он годен в мире, где царствуют законы всемирного тяготения или сохранения массы? Дух способен только созерцать и все. Какого-либо влияния ни на что оказать он не может. Появление еще одного созерцателя - это простое пополнение огромной армии любопытных бездельников. Смысл? Материальный мир и без того полон созерцателями. Например, от большинства людей на земле нет абсолютно никакого толку. Они, получив по мордам от Природы, сразу после выхода в самостоятельную жизнь, из разряда ее потенциальных участников моментально переходят в разряд безмолвных наблюдателей. И их дальнейшее недовольство этим миром никого не интересует. Ведь не интересует же никого стариковское брюзжание. Бездельники состариваются, едва выйдя из пеленок. И никогда им не дано вновь помолодеть.
Я никогда не состоял в этой армии созерцателей. Мне всегда хотелось жить. Много и плодотворно работать, воевать, если надо, драться, совать свой нос во все любопытные дыры и щели, куда-то бесконечно ездить, завоевывать женщин, бросать их и снова завоевывать новых, тащить на себе все, что на меня не взваливали, не жалеть денег, много и вкусно жрать, пить не щадя печени, петь не щадя горла, писать не щадя своих читателей… Да мало ли чего мне хотелось. Многое.
Конечно, многое из того, что хотелось, не смоглось. Но все-таки хотелось. Ведь главное в этой жизни - сохранить в себе желание. Если человек чего-то хочет по-настоящему, он способен это получить. И, в общем-то, совсем неважно истинные твои желания или нет, созидательные они или разрушительные. Главное - надо хотеть. И тогда этот мир, хотя бы на волосок, сможет таки сдвинуться в том направлении, которое задано его Создателем.
Видимо, смерть моя прервала приложение моей (пусть крошечной) силы для толкания Вселенной и я получил шанс доделать то, что должен. Может быть, на просторах космоса не так уж и много желающих жить людей? Тех, кому любопытно и кто ничего не боится. Тех, кто хочет и может творить. Созерцателям ведь можно выдавать хоть по тысяче новых жизней - они все равно никогда не станут созидателями. Ибо в них чего-то изначально не хватает.
Вся эта мысленная хрень толкалась во мне, когда я шел по красивому полю к сверкающему объекту. Путь был приятен и нетруден. Молодое тело мое ни капельки не устало. Наоборот, с каждым шагом в него словно что-то вливалось. И несколько тупое и осторожное его состояние в самом начале, теперь превращалось в огромную силу и жадное знание. Мне казалось, что теперь я все знаю об этом своем новом теле, о его возможностях и скрытых пружинах. Оно несло в себе абсолютно неизвестные мне способности - острую нечеловеческую реакцию, обостренный, почти звериный, слух и обоняние, орлиную зоркость и кожную чувствительность. Оно выдавало мне величайшую массу новой информации, о которой я и не догадывался, нося свое прежнее тело там, на Земле. От этого качественного скачка к совершенству становилось радостно на душе, и ноги несли меня все быстрее и быстрее. И если б сейчас мне встретился этот п***рас Анатолий - за яйца держал бы его уже я.
Расстояние до объекта все сокращалось. Уже становились различимыми детали и чувствовались его размеры. И ко мне стало приходить понимание того, что же это за штука.
Вне всякого сомнения, это был корабль! Космический корабль. Его знакомые до боли очертания вырисовывались в чуть дрожащем воздухе все яснее и яснее.
Я его узнал. Это был мой Бонифаций. Корабль из моих земных многочисленных мечтаний. Эти мечтания преследовали меня почти всю мою сознательную жизнь. Мне всегда хотелось такой корабль. Именно такой - сверкающий словно капля ртути. Он должен был быть единым. Остроносым с расширяющимся назад корпусом, в хвосте его должен был быть черный силовой экран. Длина корабля - не менее трех футбольных полей. В ширину чуть меньше. Формой он был похож на утолщенный березовый лист.
Когда я задумывал его и мысленно чертил его чертежи, кораблю доставались роскошные внутренние помещения - просторная рубка в стиле хай-тек, большие и напичканные всем необходимым лаборатории, научные помещения, склады для роботов и механизмов, огромная жилая зона с квартирами, садом, бассейном и даже русской баней. Двигательная установка должна была разгонять корабль далеко за сверхсветовые скорости. Корабль должен был быть оснащен супернавигацией и супер же защитой от всех космических тел, попадающихся на его пути. На чем и почему работал двигатель, я ничего придумать естественно не мог. Тут меня слегка ступорило. Но я смело предположил, что работать он будет на «темной энергии», собираемой им из космического пространства и преобразовываемой в какую-то еще… Тут я снова, честно сказать, забуксовал, но остановиться уже не мог и смело выдал следующий постулат: «это совершенно секретно и известно лишь его строителям». Красиво переложил непонимаемое на плечи понимающих существ.
Имя кораблю я выбрал еще в отрочестве. Его звали Бонифаций. В честь моего раскладного кресла, на котором я начал спать в пять лет, а закончил в семнадцать. Лишь однажды я уступил его больной раком маме. На нем она и умерла. Но я все равно продолжал на нем спать. Лежак буквально врос в мои кости и пропитался всеми моими соками. Я не понимал - как это спать вне этого знакомого энергетического поля. Я и убил его сам - во время бешеного молодецкого секса с одной очень юной и очень развратной Лолитой. Старик Бонифаций тогда тихо захрипел, его ноги разом подломились, и он рассыпался на части. После безуспешных попыток реанимации, я торжественно отнес его на недалекий пустырь и сжег на погребальном костре. Все. Со смертью Бонифация детство мое окончилось.
Корабль, о котором я мечтал, был зачат мною именно на Бонифации. Ведь, все настоящие мечты приходят к нам, как правило, перед сном. Моя сверкающая мечта и кресло ранее своих имен не разделяли. Со смертью лежака, мой корабль принял и положительную энергетику последнего, оставаясь ей верен до самой моей смерти.
Я подошел к кораблю почти вплотную. Все точно - это был он. Кто-то создал его по моим лекалам и поместил его сюда именно для меня. Обходя это каплеобразное чудо, я любовно поглаживал его по ртутной поверхности. Казалось, она была живой. Была теплой и радостно вибрировала под моими легкими прикосновениями, словно бархатный бок породистого скакуна.
Корабль ждал меня. Он застоялся здесь в поле, ему уже надоело нагуливать тут свои серебристые бока и радоваться красоте трав под солнечным светом. Бонифаций рвался наружу, в открытый бесконечный космос, туда, где нас с ним ждали безумные чудеса и новые открытия. Мой преданный друг хотел лететь только со мной, ибо я был его единственным хозяином. Единственным во всей Вселенной. Потому что он родился только во мне и ни в ком более. Потому что этот корабль часть меня самого. Бонифаций тоже был единственным и неповторимым.
У моего корабля не было ног - он умел висеть над самой поверхностью почвы, паря в пространстве. Это было моим юношеским ноу-хау. Меня всегда раздражали кривые ноги космолетов из фантастических фильмов. Они выглядели так неэстетично, грубо и ненадежно, что я отказался от них сразу же. Реальный Бонифаций не подкачал. Я заглянул вниз. Корабль висел в воздухе, в двух метрах от земли совершенно спокойно. Его ровная, гладкая, без единого шва поверхность мерцала моим вытянутым отражением.
Я, конечно, же знал, где находится вход в моего друга и знал как его открыть. Рука моя безошибочно нашла заветное место замка, ртуть растеклась в стороны и, из образовавшегося лаза, выплыла небольшая лесенка. Меня встретил приглушенный свет, безупречная чистота и чуть слышный шорох кондиционеров. Вступив на сверкающий пол, я спокойно и уверенно двинулся вперед. Мне был знаком каждый поворот, каждая дверь, каждый шлюз или ящик.
Здесь, в центральном тоннеле все было парадно и красиво, словно в коридорах французского замка. То тут, то там попадались гобелены с сюжетами охоты, архитектуры и военных баталий, роскошные пейзажи, а также портреты прекрасных женщин и лошадей.
Я слегка посетовал на свою расточительность четвертого возрастного десятка. Тогда мне страшно не хватало прекрасного. Грубая, жестокая жизнь, постоянная борьба, общение с бандитами, насильниками, ворами и проститутками, трупы, кровь, слезы жертв и наглые глаза отморозков всех мастей - все это я пытался заглушить чем-то настоящим, красивым и торжественным. Тем, на что можно было опереться. И тяга к искусству спасла меня тогда от надвигающегося сумасшествия.
Коридор провел меня через пару шлюзов и я, наконец, вышел в большой светлый зал с обширными окнами в передней части. Я знал, что это не окна. Окон в моем корабле быть не могло. Это были широкие телеэкраны. За ними расстилалось все то же желто-зеленое поле и слепил яркий свет с неба. Экраны ничем не отличались от окон, и незнающий человек совершенно не заподозрил в них бы ничего телевизионного.
Мягкой буквой «П» под «окнами» располагался широкий пульт управления. Сотни кнопок, мониторов и тумблеров - все это играло и помигивало разными цветами. Впрочем, пульт был вполне банален, не хуже и не лучше пультов описанных в фантастической литературе или кино. Тут же располагалось широкое удобное кресло. Я потрогал его рукой - материал был неизвестным и очень нежным на ощупь. Кресло двигалось плавно, без каких - либо колес. Просто висело в воздухе, как сам корабль. Замечательную технологию я когда-то придумал!
- Симпатичненько! - пробормотал я, рассмотрев рубку. Это были первые мои слова в корабле.
Мгновенно откуда-то сбоку я заметил движение. Поначалу оно испугало меня - ведь после козла Анатолия я не видел никого движущегося, а сколько прошло времени - я не понимал. Такого понятия, как время, в этом мире, похоже, вообще не было. Все, что было позади - смазывалось.
Повернувшись, я увидел человекообразную фигуру, чуть склонившую голову и прижимавшую руки к груди. Она была немного похожа на манекен из магазина. Лица практически не было, лишь небольшие выпуклости и углубления на месте носа, глаз и ушей.
Я знал кто это. Надо было сразу его позвать, а я отвлекся на осмотр и совсем забыл про хранителя этого корабля. Это был обыкновенный робот. Собственно, он был частью корабля, его представителем. И поэтому его звали Боней.
- Здравствуй, хозяин, - чистым тенором проговорил робот, приблизившись ко мне и склонив голову еще ниже, - твой корабль приветствует тебя. Все системы в норме, Хозяин. Можно начинать полет.
- Здравствуй, Боня! Спасибо за службу, дорогой. Ну, и куда мы с тобой летим?
- Разве ты забыл задание? У меня есть только часть информации. Все остальное - в тебе.
Я молча сел в кресло и правой рукой задумчиво почесал за левым ухом. Я всегда так делал раньше. Чертов земной атавизм!
Никакого задания я не помнил. Но решил не показывать виду и схитрил.
- Ну, давай свою часть. Сложим два пазла. Проверим, все ли у тебя, как у меня.
Робот подошел ко мне и положил свою руку мне на плечо. И тут же с мягкой теплотой в голову пришло знание всего. Эта бонина часть была словно пароль, открывший двери потоку ясности и пониманию глобального замысла моего «оживления». Того, что я должен был сделать, во что бы то ни стало, и для чего собственно был избран. Кое-что вырастало огромно и очень четко, а что-то (что мне необязательно было знать) лишь подразумевалось, и было намечено тонкими пунктирами и легкими абрисами.
Задание было очень простым. Проще некуда. Я должен был стать Богом. Ни больше, ни меньше. Я должен сотворить новую цивилизацию. Создать людей, дать им порядок, сплотить в общество, организовать государства… Должен научить людей любить и созидать. Должен заставить их верить в то, что они не просто животные и в их существовании есть какая-то цель.
Мир, который меня обязательно обожествит, еще никем не открыт. И точное его местоположение неизвестно даже Великим Древним Творцам. Эти склеротики даже не смогли припомнить, что пульнули свое семечко жизни когда-то в таком-то и таком-то направлении. Полетело ли оно вообще, прилетело ли куда, где приземлилось и дало ли всходы - им было неведомо. До таких мелочей Великие никогда не опускались.
Но каждое семечко из миллиарда миллиардов семян с начала времен было на строгом учете. Космические Учетчики знали всё! Пользуясь маразмом Создателей, всем заправляли теперь они. Возраст бюрократии был лишь немногим меньше возраста Вселенной.
Рачительным Учетчикам Вселенной нужно, чтобы все сходилось и цифры, как говорится, били. Они хотят знать ответ - да или нет. Если да - пусть все живет и развивается под руководством хотя бы этого губернатора (меня в данном случае), а если нет - пусть он (этот) доставит сюда останки этого семечка и оно будет списано по акту. А если и останков не найдет, пусть пеняет на себя. Правда, как придется пенять - было уж совсем неясно.
За сим и посылали меня в такой дальний угол еще неизвестного космоса, что не имел названия даже у этих дотошных всезнаек. «Куда-то туда!» Объект «МЮ2499ТО-23и еще какие-то иероглифы» - значилось в приказе, где был показан его тонкий вектор уходящий в полную темноту и абсолютную неизвестность. Отказ не принимался. Тут действовал принцип советского десанта: «Куда нас послали - туда мы и захотели!». Задавать же лишние вопросы было некому.
В душу тихонько начали закрадываться сомнения. Это переставало быть похожим на место, где сбываются мечты. Я не помнил такой своей мечты - стать Богом. Какой из меня создатель-вседержитель? Мне вообще никогда не хотелось власти, и желания переделывать людей у меня не было. Я привык надеяться только на себя и себя же старался усовершенствовать. Зачем мне эти чужие проблемы?
Впрочем, разве у меня тут был выбор?
Примерьте белую тогу, Спаситель!
- Заводи моторы, Боня! Надо так надо. Едем! И найди ты мне, наконец, какие-нибудь штаны!!!

2. Томление второе

Из дневника
«Сколько-то дней, месяцев, лет - полет нормальный. Навигатор настроен по вектору, скорость… не буду даже говорить какая… Черных дыр по пути следования не обнаружено.
Ем очень мало, зато часто пью (виски откуда-то берется и… не заканчивается), много купаюсь в бассейне, когда пьяный и много читаю, если пить уже надоело. Короче, лужу, паяю, утюги починяю…, а также ваяю скульптуры, рисую, пишу…
Мой Боня всегда крутится рядом. Какой полезный человек (тьфу, прости Господи, робот, конечно). Мы с ним крепко сдружились. Спорим, ругаемся, миримся, играем в шахматы и настольный хоккей. Один раз, по пьяни, я даже съездил ему по роже за то, что он жульничал в карты. Отбил руку, нажил чувство вины, а потом долго просил у него прощения. Боня, как собака, обижаться не умел и немедленно меня простил. Недавно мы с ним открыли научные модули. Мама дорогая, сколько тут всего! Учусь. Интересно… Желание и время есть».

Впрочем, нет, не так. Времени тут вообще нет. Есть объем, меры длины, ширины и прочее, а времени нет. Его, вроде бы, даже можно туманно ощутить - что-то было вчера и в прошлом, а что-то, может быть, будет в будущем. Но все равно его как бы нет. Оно не угнетает сроками.
Желая понять эту хитрость, я долго лежал на койке, неподвижно разбирая по полочкам все, что мне известно и стараясь применить свое земное знание к космической действительности. Тщетно. Я словно постоянно соскальзывал с открытия, как с холмика ледяной горки, не понимая ни времен года, ни состояния дня… Не было ни часов, ни минут… Прошлое забывалось как-то сразу (оставляя, правда, полезное) и не с чем было сравнить настоящее.
Было ощущение, что я расту. Словно с меня сваливалась шелуха. Прекрасная легкая бабочка, ведь, не помнит, что когда-то она была жуткой земляной гусеницей. Дерево тоже забывает, что выросло из какой-то там сухой шишки. Да оно им и не надо. Вот и мне многого чего было уже не нужно.
Научные модули по замыслу, пославших меня в полет учетчиков, предназначались для выполнения моей миссии в полном (и даже с запасом) объеме. В одном были роботы всех мастей, их можно было собирать из различных модулей и трансформировать во что угодно. В хитрых невидимых разведчиков, в злобных солдат, в покорных рабочих, в различные машины и летательные аппараты и даже небольшие космолеты… Я провел в них много времени, пока не научился буквально с закрытыми глазами собирать эти кубики-рубики. Технологии были из какого-то очень далекого-далека… Вникнуть в них мне не удалось. Напевать, главное - научиться всем этим пользоваться. Я научился.
Еще там была лаборатория по выращиванию и генному изменению растений. Увлекшись ботаникой, мне удалось вырастить прямо на стекле прелестные сиреневые грибы, соединить их с цветущими ветками акаций и заставить их плодоносить ягодами элеутерококка. В случае чего за флору новой планеты можно было не беспокоиться. Да будет сад! И на камнях прорастут деревья!
В следующем модуле я овладел генной инженерией животного мира. Принцип создания зоологических организмов был тем же самым, что и в ботанике. Все строилось на формуле жизни зашифрованной в наборе определенных макромолекул. Следовало расчленить некоторые из них, разложить их по определенным полочкам, погреть на какой-то фантастической «спиртовке» и соединить уже в другой последовательности. С животными я разобрался тоже довольно легко.
Понимая, что вершиной всей этой генной инженерии является создание человека, я добрался до самого главного биологического модуля - лаборатории по сборке людей. Здесь можно было вырастить какое угодно живое тело… И это место было гораздо более сложно устроено, чем все предыдущие.
Втянувшись в этот увлекательный процесс, я приступил к знакомству с моей главной профессией - профессией Создателя. Ради этой моей новой ипостаси и был построен корабль. Ради этого миллионы механизмов работали сейчас как часы, доставляя мое бренное тело и бессмертную душу в неизвестный угол Вселенной. Все это ради создания человека - этого неимоверно сложного организма, который один только и обладает исключительной способность - создавать, изменять этот мир и не давать ему остановиться в развитии.
Когда я начал разбираться со всем этим хозяйством и, с помощью Бони, живо вникать в процессы изготовления биологических существ, я понял, что снова попал в абсолютно неизвестное мне пространство, из которого я уже не выберусь, ибо оно завораживало и тянуло меня словно в омут, очаровывая красотой мозаики и наркотиком нового знания еще более высшего порядка.
Надо сказать, что одиночество мне немного надоело. Могучее и свежее тело мое начало неожиданно тосковать, и в последнее время, по утрам, это стало очень заметно. Слава богу, что замечать это воплощение моей тоски было некому. Боня не в счет, хотя даже он впервые увидев изменения в нижней трети моего тела, как-то внутренне сморгнул (или сглотнул?) и чуть дольше отвечал на какой-то простой вопрос. Если даже роботу стало заметно мое состояние, каково было мне в этом сухом лесу утренних палок?
Работа тем временем кипела. Гены парились и расщеплялись, сворачивались в спиральки и загибались под немыслимыми углами, не желая вставать в стройные цепочки на параде посвященном торжеству человеческой сущности. Я в стотысячный раз строчил сотни формул, начиная все сначала, складывал, умножал, делил и возводил в степени миллионы цифр. Проглатывал терабайты информации из недр компьютера, заполняя пустоты моего мозга необходимым знанием. И снова упорно строил эти чертовы цепочки жизни, и снова они не хотели жить.
Я изнурял себя работой. Но где-то в голове, ближе к позвоночнику, откуда-то из навсегда забытой земной жизни, все время всплывали круглые коленки, точеные женские бедра, геометрически правильные попки и бритые (впрочем, и небритые тоже) промежности, кругленькие груди и жаркие красные губы…
Это было так не к месту и так отрывало от любимого дела, что часто не в силах бороться с этими назойливыми галлюцинациями, я отправлялся в спальню и собственноручно (да простит меня воспитанный читатель) сбивал накопившееся давление в том самом месте, от вида которого Боня нервно икнул. Потом пил, курил, купался в бассейне, ругался с роботом, потом снова пил и, болея с похмелья после пробуждения, снова шел в лабораторию и снова строил цепочки.
Однажды меня посетила абсолютно крамольная мысль. Я решил сделать Женщину. Сам и для себя. Такую, за которую не было бы потом стыдно перед собой. Настоящее произведение искусства. И хотя инструкция по производству человека предписывала в качестве первого образца создать мелкого гнома-гомункула, подлежащего уничтожению сразу же после первого крика, я решил не тратить времени понапрасну и сократить путь к идеалу, создав сразу же прекрасную Женщину моей мечты.
Нужен эскиз, хотя бы виртуальная модель того, что ты хочешь создать. В нем должно было быть все. Но что это такое - все? Откуда взять нечто, что абсолютно понравилось тебе в какой-то там женщине. Вся женщина не годилась - ведь понравилось же в ней только что-то одно. Ампутировать ей это самое, что ли? Меня пробил холодный пот.
Я вооружился планшетом, достал бутылку коньяку, лег в шезлонг у бассейна под лампу-солнышко и начал научный анализ с вычленением у известных мне моделей истинно, на мой взгляд, необходимого.
Сначала достоинств было мало, а брака порядочно, но по мере употребления коньяка количество отвергнутых женских частей значительно уменьшилось. Я складывал все, что не понравилось в одну виртуальную кучу, а то, что понравилось в другую. Потом из той и другой стал создавать компьютерные модели-голографии.
Вышел, однако, полный бардак - из плохой кучи получилась очень классная и сексуальная девушка… От нее буквально перло сексом как, скажем, от Скарлетт Йохансон в кино про Барселону. Почему ее хотят почти все мужики мира объяснить невозможно, просто, глядя на ее фото, ощущается легкий запах порока.
Ну, а «хорошая баба» получилась не очень хорошей… Постная какая-то. Красивая. Все вроде на месте - и лицо, и шея, и грудь, и попа, ноги от подмышек, а чего-то не то и все. Не тянет совокупиться тут же на пляже, прямо на шезлонге, на виду у сотен загорающих… А с той тянет. Но там же одни недостатки… А тут какая-то плоская картинка.
Тогда я пошел другим путем. Хорошо. Давай, просто сделаем эту самую Скарлетт Йохансон и все. Компьютер пошебуршил ее изображениями, мгновенно ее раздел и виртуально выплавил актрису в виде статуи в натуральную величину прямо перед моим носом.
Уппс… Хороша, зараза! Но, ведь, я ее не знаю - может быть, она есть обычная стерва? Да скорей всего именно так, ведь актрисы, особенно голливудские, другими быть просто не могут. «Дорогой! Где публика? Где зрители? Зачем ты привез меня в эту дыру?» Озвереет от скуки и однажды ударит меня сзади оторванной Бониной ногой по голове, а потом перережет себе вены или помрет от перепоя или передоза моими препаратами из лабораторий. Экспедиция закончится, и Учетчики, расстроятся, оставшись с дырой в балансе.
Был еще один вариант. Воссоздать ту, которую любил когда-то. Сильно, по-настоящему, с мучениями и тревогами, со слезами на глазах, с радостями и счастьем, со смехом и восторгами. Была ли такая в моей жизни? Конечно, была. Ее звали… А впрочем, это теперь неважно. Я знал эту женщину очень хорошо. Я даже понимал ее так, как не понимал никто другой. Я мог слышать шорохи ее дыхания, мог вынюхать вожделенный запах, чувствовал вкус, на моем теле, как у животного, понимались волоски, когда она была неподалеку... Я любил ее. Да только она меня совсем не любила.
Ее образ остался во мне вырезанным в камне барельефом. И сейчас, когда она начала всплывать, помимо моей воли, в линиях выплавляемых компьютером, в моем сердце вновь заныла засохшая рана, и в горле встал знакомый мягкий ком. Тело мое вновь адекватно среагировало. Я поспешил выключить комп и бултыхнулся в воду.
Я понимал, что это тоже не выход. Если я ее создам, то она будет точно такой же - нелюбящее-снисходительной и холодной. Ей будет плохо со мной. А мне будет плохо с ней. И все будут мучиться.
Я снова и снова перебирал в голове варианты моей модели и, наконец, светлая мысль осчастливила меня своим приходом.
Я создам Лилю. Ту самую, помните? Ту, на которую мне пенял мудак Анатолий на скамейке. Казалось, эту девушку я знал всегда, так мы привыкли друг к другу. Она была моложе меня на семь лет. И сколько себя помню - мы всегда были друзьями. Мы понимали друг друга, как близнецы. И у нас почти всегда был секс - яркий, веселый, откровенный. В этом сексе было все идеально. Почему? Да потому что мы никогда не стеснялись друг друга и нам ничего, в общем-то, не было нужно - у нее была своя жизнь, а у меня своя. Но, разбежавшись по чужим постелям, мы, через какое-то время, обязательно, как капельки ртути, сбегались вновь - так, видимо, было угодно богу. Меня вдруг ошпарило, как кипятком - что же я дурак раньше не мог понять абсолютно простой вещи - это моя женщина, она сделана для меня, а я для неё… Как же мы этого раньше-то не видели?
Приняв решение, я успокоился. С любимым другом-Лилей я обогну хоть две Вселенных. Надо браться за работу.
Предупреждения о необходимости уничтожения первых образцов, выделенные во всевозможных инструкциях ярко-красным цветом и даже записанные на стеклянной стене «родовой камеры», я решил полностью проигнорировать. Ни в каких инструкциях и пособиях не говорилось о том, что делать с накатывавшей на исследователя мужской тоской одиночества, в отсутствие естественного объекта для секса. А уничтожить Лильку я все равно бы не решился.
Я взял черную краску и аккуратно закрасил предупреждение на камере, а листы из инструкций с аналогичными письменами просто вырвал и засунул в корзину. Теперь ничто более не мешало осуществлению моей затеи. Ничто, кроме самого главного - нестабильности моих жизненных цепочек. Я скрипнул зубами и уже в который раз снова принялся за их строительство.
Человек состоит из тела, разума и души, и, как дом, строится из кирпичиков. Главное в правильно построенном здании это основание, фундамент. Чем он крепче, тем прочнее постройка. Это школьная аксиома. Для воссоздания человеческой жизни главным и фундаментальным было правильно работающее биологическое тело. Применение животного подхода к этому телу никакого результата не дало. Здесь было что-то не то: белки, жиры, углеводы, вода, макромолекулы ДНК и много чего еще зоологического - все присутствовало…
Но… из всего этого, казалось бы, безошибочного набора получались лишь свиньи. Такие гладкокожие, розовые, на высоких ножках с копытцами, с сопливыми пятачками и очень озорным нравом.
Однажды, когда я напился от злости на очередную неудачу и ушел из лаборатории, забыв утилизировать «научный объект», такая вот веселая свинка благополучно выбралась из «родильницы» и пошла шляться по кораблю.
Мой педант Боня, увидев это лишнее чудище, нагло писающее на светящийся отполированный пол его «святого ковчега», крупно завибрировал от негодования. Мне показалось, что в воздухе даже запахло горелой изоляцией. Раздался высокий писк, что-то осветило его изнутри, и робот, как тореро, ринулся на «опытное» животное.
Боня ловил свинюшку долго и безуспешно - корабль был огромным. Тайфунами и смерчами, с криками и визгом, эти идиоты проносились по коридорам, несколько раз влетали ко мне в комнаты, роняли стулья и столы, разносили по полу бумаги, окурки и мусор, раскатывали пустые бутылки, разрушали оранжерею и три раза громко вколачивались в шлюзовые двери, погнув их титановую обшивку.
Затем эта кавалькада вылетела в рубку и оторвала там какие-то нужные провода. Половина экрана на передней стене потухла. Корабль дрогнул и вильнул, но свинья нет. Она пронеслась между ног робота, словно пуля, и, буквально протеревшись боками о закрывающиеся створки шлюза № 4, вынесла себя в главный коридор и пропала в недрах космолета.
Мой железный друг с разбегу ударился головой о двери, потерял сознание и жалобно подал автоматический «sos». Я отпоил его веретенным маслом, и он слова начал говорить. Однако, от удара или от перенапряжения в Боне что-то съехало с направляющих и его прекрасный тенор стал похож на гулкое уханье совы, застрявшей в канализационной трубе. И вдобавок, он стал шепелявить, как человек, положивший свою вставную челюсть в стакан на ночь.
Освободив Боню от вахты, я уложил его на топчан, укрыл одеялком и, как мог, успокоил. Затем принес из лаборатории маленького робота-ремонтника и сунул его к Боне под бок. Они довольно заурчали и занялись под одеялом своим интимным.
Чтобы их не смущать, я вышел вон, махнул еще стакан и пошел в баню. Там, загораживая вход в «номера», прямо на заднице, сидела свинка-беглянка и сосредоточенно чесала себя за ухом задней ногой, словно собака. Как было ею не залюбоваться - гладенькая, с окорочками, вся такая розовая, носик мокренький и глазки такие разумные. Валькирия!
Желая отомстить за друга Боню, я отвесил свинюхе оглушительного пинка. Она, визжа, заскользила по гладкому полу и скрылась за поворотом. Что-то грохнуло и мне явственно послышалось хриплое: «От, мля, оказия!». Я тряхнул ничего не понимающей головой и побежал по коридору на голос.
«Господи, да кто это там?» В коридоре, меж тем, никого не было и поросенок тоже пропал. В голову шумно ударило кровью: «Глюки! Вот они глюки. Переутомление или перепой от одиночества? Надо завязывать с алкоголем».
Мне вдруг стало страшно оставаться одному, наедине с глюком, и я прошел в комнату к Боне. Но там что-то урчало и продолжалась интимная возня под одеялом, и я на цыпочках вышел вон, притворив за собой тихонько дверь. Даже в неизвестном нам мире организмов из металла и пластика тоже было какое-то свое счастье.
Лишь у меня его не было - моя девушка на свет все не появлялась. А одиночество и счастье вещи абсолютно несовместимые. Где ты, Лиля, радость моя!
Завтра я начну все сначала. Возьму кусочек себя - кровь, ногти, волосы, кожу и начну. Я же есть! Ведь я же получился у кого-то! Буду строить ее из самого себя.
Идея мне понравилась, и я неожиданно успокоился. Засыпая, я представил себе теплую женскую грудь, почмокал губами и провалился в тревожное небытие.

- Бонечка, подай мне зеленый пинцетик, литера С8! Опять ты в облаках витаешь? - окунув голову в шлем с микроскопом, я двигал еле видимую звездочку молекулы ДНК в начало цепочки. Звездочку эту я раньше не замечал. Мне казалось, я изучил здесь все, но лишь теперь, увеличив изображение до самого предельного максимума, я сообразил, что много чего совершенно упустил из виду, принимая эти нано-частицы за лишний мусор. В клетках человека ничего лишнего не было.
Звездочка, тем временем, стала на предложенное мною место и там уютно угнездилась, четко войдя в какой-то паз, словно патрон в патронник. Вот оно - недостающее звено эволюции! Я понял, что если повезет с планетой, Создателем я таки стану.
Все мелкие пылинки из тех, что я до этого считал мусором, были мною расставлены по своим местам, словно пазлы. Картинка медленно начала собираться. Я выискивал все новый и новый мусор, находил прорехи, в которые он мог встать, вставлял и снова спешил чистить это веселое поле от нано-частиц, которые, как оказалось, и были главными звеньями во всей этой головоломке. Этот шифр разгадать было крайне сложно. И если когда-то враг придет на нашу землю, ему нипочем не догадаться о том, кто мы, из чего мы и зачем мы… Разобраться в этой пыли могло только мое, измученное одиночеством, воображение.
Страшный исследовательский зуд не отпускал меня до тех пор, пока я, не вставил последнюю извращенно изогнутую загогулинку на ее законное место. Исполнив свой долг, мне удалось, шатаясь, выползти из-за стола и рухнуть прямо на пол. Наверное, спал я земные сутки не меньше (кто знает?), однако пробуждение мое было привычным - спальня, постель, одеяло, утренний сухостой и сияющий Боня с чашечкой кофе. Чтоб я без него делал! Истинный угодник.
Даже не умыв лица и не почистив зубы, я побежал в лабораторию и снова засел за проблемы создания человеческой жизни. И снова, потеряв счет времени, через сутки-двое свалился от усталости на пол. И так многократно падая и вставая, всклокоченный, немытый, с не чищенными, наверное, месяц зубами, я подошел, наконец, к заветному окончанию моего опыта. Параметры тела моего первого гомункулюса по имени Лиля были выверены идеально.
И вот, наконец, настал торжественный час, когда я засунул в «родильную» камеру пакет с готовой жидкой субстанцией голубовато-сиреневого цвета, содержащую всю информацию об объекте, какая только могла быть у меня в голове и в компьютере моего корабля.
Моя девочка Лилечка должна была родиться взрослой, т.е. такой, какой я ее знал. И хотя мы познакомились, когда Лиле было где-то двадцать шесть, я установил возраст моей модели примерно на тридцати. Самый прекрасный возраст для женщины! Она уже в состоянии понять свою красоту, она спокойна, уверена в себе и точно знает, что хочет.
Лиля была в этом возрасте сказочно хороша. Решено, тридцать и не меньше. Разглядывая свое могучее отражение в зеркалах, я тоже дал себе где-то около тридцати лет. Мы станем ровесниками и нам будет очень здорово вдвоем! Молодые, красивые - мы будем счастливы, и жизнь наша будет вечной!
Теперь оставалось только ждать. Я поставил таймер, выставил по необходимым параметрам сигнализаторы объема, массы, изменения влажности и состава воздуха и закрыл лабораторию. Для того чтобы созреть, моей Галатее нужен был абсолютный покой и соответствующая среда. Расти большой, моя «Дюймовочка из пакета»! Баю-баюшки-баю…
Мои руки тихо прикрыли шлюз, а ноги, сделав пару шагов по сумеречному коридору, внезапно запнулись за что-то упругое и верткое, и я немедленно полетел вниз. Раздался нечеловеческий визг, и моя туша грохнулась на шустрый кусок плоти, длиной около полуметра. Плоть попыталась сбежать, лягнула меня копытцем в левый глаз и стала выскальзывать из рук. Зажмурившись, я, тем не менее, не сплоховал и железной хваткой вцепился во что-то теплое и мягкое. Оно дернулось, я тоже и мы покатились по полу с оглушительным матом и визгом.
Вот сучка, да это же наша свинюшка вернулась! Нагулялась по космосу и пришла домой. Скучно стало Пятаку-космонавту.
Немедленно в коридор вбежал Боня с красным огнетушителем в руках. Пытаясь огреть животное по башке, он, конечно же, промахнулся и врезал мне этой орясиной в область уже правого глаза. Руки мои разжались, и «опытный экземпляр» сиганул в небытие.
Боня замешкался. Охотничий инстинкт неумолимо гнал его в погоню за нарушителем порядка, однако хозяин был явно ранен и громко матерился, пытаясь встать на ноги. Человеку требовалась помощь, и робот не мог переступить через первый закон робототехники. Он легко приподнял мою тушу с пола и потрусил в медицинский блок. Там, железный друг обмазал меня какими-то мазями, кольнул в шею что-то пахучее и я перестал материться, а через некоторое время уснул.
Когда я проснулся у себя в спальне, у постели снова стоял Боня с чашечкой кофе, а на кресле, похрюкивая и почмокивая, спокойно лежал наш поросенок. Его пятачок был влажен, черные вишенки глазенок весело щурились, прозрачные ушки слегка шевелились, как локаторы. Шею его украшал симпатичный ошейник с серебристой цепочкой, притороченной к ручке, валявшегося на полу, здоровенного огнетушителя. Невыразительное лицо робота светилось от счастья.
- Ну, все, теперь этот гребаный зародыш от нас больше никуда не сбежит! Террорист сопливый!!! Вот он у меня теперь где! - Боня показал внушительный кулак и гордо потряс им в воздухе.
После поросячьего погрома в рубке и последующей реанимации с Боней что-то произошло. Он здорово очеловечился. Часто поругивался и часто матом, стал чесать, то, что слева правой рукой и наоборот. Ну, прямо как я. Стал укрываться одеялом, и вообще стал часто валяться на моем диване. Один раз я даже застал его у зеркала. Что он там хотел увидеть - один Господь знает? Что-то этот деловито-эротичный малыш-ремонтник здорово подправил в раненой Бониной башке. Но почему-то «этот» Боня стал мне нравиться гораздо больше прежнего.
Я пожал ему руку и выразил свою благодарность. Робот вытянулся и рявкнул, как заправский старорежимный фельдфебель: «Рад стараться, вашбродь!». От этого львиного рыка испуганный поросенок вскочил на ножки, рванул на пол, а затем сиганул к приоткрытой двери. Огнетушитель с грохотом поехал вслед и зацепился за ножку журнального столика. Столик тут же метнулся за свинкой, наскочил на Боню, и разлетелся на составные части.
- Ну, гопник лабораторный, держись!!! - Боня выскочил в коридор, и знакомый до боли кавардак начался снова.
Это был уже перебор, и в корчах смеха я рухнул на постель. Дальнейшая часть нашего полета обещала быть гораздо веселее предыдущей.

3. Томленье третье

Полноценная человеческая сущность, согласно инструкции, вызревала примерно за семь земных суток. Для чистоты моего эксперимента я решил достичь абсолютной стерильности и тишины. Поэтому наблюдение за объектом я вел только по телемонитору, не войдя в родильную камеру ни разу.
Пока все шло хорошо. Лиля росла. Процесс развития живого организма не очень эстетичен, да и во многом просто необъясним. Он условно подобен развитию ребенка в утробе, но только лишь слегка. Сначала это просто комок плоти, потом происходит формирование головки и подобий конечностей, напоминающих ласты тюленя… Какое-то время процесс останавливается и весь этот биологический ком просто набухает и увеличивается в размерах. Эта остановка и набухание здорово меня напугали, хотя я и был к ним научно готов.
Таймер показал конец четвертых суток, когда произошел скачок - резко удлинились конечности и тело начало неукротимо расти, принимая знакомый человеческий облик. Процесс пошел уже необратимо.
Ну…с Богом! Я скрестил пальцы, выключил монитор и пошел играть в шахматы с Боней. Надо было обсудить с роботом намечающиеся проблемы, вызванные появлением нового члена экипажа.
Теперь на корабле нас будет уже четверо. После приключений связанных с ловлей неугомонного поросенка, «транклютировать» я его уже не мог. После поимки, притороченного к огнетушителю, бешеного четвероногого, мой хитрый робот кардинально изменил тактику - он просто купил животное за миску вовремя не утилизированных объедков. Тактика ласки дала оглушающие результаты. И позавчера, тихонько заглянув в Бонину каморку, я увидел такую картину - разумное железное существо, глядя в телевизор, задумчиво чешет розовое брюхо неразумному биологическому. При этом и неразумное и разумное существа имеют абсолютно счастливые физиономии.
Вечером того же дня Боня подошел ко мне и, как-то неуверенно шаркая носком ступни по ковру, попросил у меня хозяйского разрешения на переименование нашего свина из «гопника лабораторного» в, скажем, Пятачка или любое иное из приличных для свинюшки имен. Я, как старший по званию, окропил поросенка виски из стакана и торжественно окрестил его Хрюном Моржовым, чем явно обрадовал моего приятеля. Утром на ошейнике поросенка уже висел аккуратный латунный жетончик «Х.Моржов». За дверями робото-спальни теперь часто слышались голоса Леонова и Ии Савиной из мультфильма про Винни-Пуха. Боня крутил мультик другу по нескольку раз за день, видимо надеясь на животное просветление и пробуждение разума.
Меня пронзило открытие - всем существам во Вселенной хочется любить. Это заложено во все живое изначально. А поскольку роботы создаются живыми людьми, то и человеческая любовь каким-то образом проецируется в них. И вообще, кто тут скажет, что Боня неживой? Да я первый брошу в него камень! Просто он другой, но все равно живой… В поросенка же, находясь в сексуальной истоме, я закачал любви, как в хорошую женщину бальзаковского возраста.
Да-а… Любовь способна творить чудеса даже здесь.
Я достал свое виски, уселся за столик у бассейна и позвал Боню. На мой зов прибыло неразлучное «железное и мягкое» Оно. И я ему торжественно объявил, что скоро у нас будет девочка. Робот щелкнул каблуками, а свин пожал плечами. Про девочек ему ничего не было известно. При этом оба синхронно наклонили головы чуть вправо. Братья-акробатья! Ну, ничего, скоро и у меня будет, кого любить на этом корабле.
Дальнейшие распоряжения касались быта. Девочке отводилась отдельная красивая и обустроенная квартирка напротив моего вигвама, с комнатой-шкафом, забитом разнообразной одеждой, бельем, украшениями и обувью. Зная Лилькину любовь к тряпкам и брюликам, я решил сделать период ее адаптации к новой жизни более приятным. Вкусы ее были мне известны - как-никак лет двенадцать были знакомы.
Робот немедленно отдал приказ рабочим механизмам приступить к исполнению моих желаний, и уже к вечеру практически все было готово. Одежду и белье мы с Боней подобрали из самых последних модных каталогов.
Корабль был надраен до зеркального блеска. Туалеты сверкали, воду в бассейне поменяли, оранжерею пропололи и даже скорости кораблю чуть прибавили. Все находились в трепетном ожидании чуда.
На встречу с ним мы явились в полном параде - я был подстрижен и побрит, в новых белых штанах и рубашке, в руках у меня была первая Лилина одежда - тонкая кружевная сорочка из коллекции Emporio Armani. Боня, блистая свежим никелем, был весь такой в желтом хитоне с синими пальмами, а Моржов в голубом банту и в перламутрово-розовом маникюре на копытцах. Мы заметно волновались. Не каждый день в нашей семье рождались девочки, ох, не каждый.
Таймер просигнализировал об окончании процесса. Все системы жизнеобеспечения стали отключаться, приводя окружающее пространство вокруг опытного объекта в норму. Как только перестали жужжать последние механизмы, отошла дверца «родилки». Я открыл замок шлюзовой двери и вошел в лабораторию. «Золотая рота», по моему приказу, осталась снаружи, чтобы не испугать просыпающуюся красавицу блеском стали из-под супермодного желто-пальмового хитона.
Я осторожно приблизился. И тут над бортами моей научной лодочки показалась изящная розовая ножка. Ее пальчики задумчиво пошевелились. Тут же к ней присоединилась вторая такая же. Ножки сомкнулись, поднялись вверх и потянулись к голове. К ним навстречу вышли две тонкие руки. Ноги тянулись все дальше к голове, а руки стали обхватывать бедра и вот над бортами уже показалась гладкая попка. Она стала качаться туда-сюда, туда-сюда…
Зрелище было неописуемым. Мне вдруг стало жарко, потом тело покрылось пупырышками, словно от холода. Показалось, что я задыхаюсь, и пришлось сильно вздохнуть. В носу знакомо защипало. Поняв, что сейчас чихну, я зажал нос рукой и, выпучив глаза, надул щеки. И тут над бортом показалась знакомая длинноволосая голова. Лишь одно мгновение она любопытно всматривалась в мою выпученную физиономию и снова убралась назад. Немедленно из лодочки раздалось придушенное хихиканье. Я машинально отпустил пальцы и, наконец, оглушительно чихнул так, как я чихаю всегда: «Аап-п-пчхуй!!!». После этого в лодке уже не хихикали - там бесновались от смеха. Над бортами, как чайки, взлетали Лилькины голые руки и ноги, а я, войдя в знакомый чихательный раж, все продолжал свои бесконечные апчхуи…
На шестнадцатом она вышла из лодки, словно обнаженная Венера из моря. Ее длинные волосы были чуть распушены и мягко ложились на юную грудь, что нахально вздымалась сейчас твердыми, как ириски, сосочками, нацеливаясь ими прямо в мои растерянные глаза. Лиля подплыла ко мне, улыбнулась и медленно вытянула из моей руки свою сорочку от Армани… Так же медленно и спокойно она надела ее прямо при мне, ни капельки не стесняясь одетого незнакомого мужчину. Эта женщина очень хорошо знала противоположный пол и абсолютно его не боялась, прекрасно понимая свою власть над ним.
- Мы знакомы? - протянув руку, улыбаясь, спросила она. Голос у нее был точно таким же - чуть низким и одновременно мягким. Обладателям таких красивых голосов обеспечена работа на ночном радио или, скажем, в сотовой компании специалистом по опросам клиентов. А еще лучше в фирмах, продающих секс по телефону.
Я взял ее руку и прижал к губам. Как же это здорово - касаться нежной женской руки, пахнущей какими-то неуловимо приятными флюидами. Ее хочется лизнуть. Да, лизнуть - по-собачьи и преданно глядя в глаза. Лиля! Какие же у тебя б**дские глаза!
Мне вдруг стало страшно. Ведь, она же меня совсем не знает! Не помнит, не смотря на замененную информацию о моей внешности, аккуратно внедренную мною в ее память. Не сработало. Вот он первый промах…
Она помнит лишь того, который остался где-то там, в глубине временного колодца, на белой простыни, с выпученными от удивления мертвеющими глазами. А его давно нет. И я уже совсем не он. Я совершенно другой человек, и от того прежнего у меня осталась только память и больше ничего.
Сейчас эта память буквально требовала от меня схватить Лилю в охапку и целовать до умопомрачения. Но я боялся причинить ей боль, как врач боится нагрузки на только что вылеченную им ногу. Моя женщина жила всего лишь полчаса не более. Имел ли я право на проявления любви?
Я, конечно, нынче интересный мужчина, но любая женщина, прежде чем лечь в постель, хочет твердо знать, а с кем собственно. Я стал лихорадочно искать пути, чтобы как-то подвести ее к истине.
- Лиля, послушай меня, - продолжая держать ее руку, я облизнул подсыхающие губы и неожиданно брякнул, - тут такое дело… Дело в том, что я - это Марк.
- Марк? - ее улыбка вдруг куда-то исчезла и руку она отдернула, - молодой человек, перестаньте паясничать.
- Я Марк, Лиля, поверь мне… Просто мы не на Земле. Мы в космосе, на корабле. Здесь я такой, - невразумительно заныл я, понимая абсолютный бред сказанных мною слов, - я умер, потом ожил и стал вот таким, меня послали в далекий полет в поисках жизни. Со мной мой робот Боня и поросенок Моржов…
- В каком еще космосе? Какой на хрен Моржов? Вы что с ума сошли? Где я? - она вдруг оглянулась вокруг себя, недоуменно разглядывая стерильно-белые стены лаборатории, полки, шкафчики, штативы и колбы с ретортами. Ее взгляд прошелся по потолку и вернулся ко мне. Затем она перевела взгляд мне за спину.
Там, за прозрачной стеной, прилипли к стеклу мои друзья - сверкающий никелем торжественный Боня в своей желто-синей накидке патриция и стоящий на задних ножках Моржов, неприлично обнаживший свое розовое брюшко. Передние копытца нетерпеливо перебирали по гладкой поверхности, мокрый нос шевелил ноздрями и оставлял на стекле липкие следы, а черные смородины глазенок весело таращились на нового жильца в сорочке от Армани. Моим абрекам Лиля понравилась - это было заметно. Они явно торопились ее поприветствовать, но приказа на знакомство от меня не поступало.
«Ну, все! Теперь, при виде этой банды, женщина неминуемо впадет в истерику, и я так и не смогу ей ничего доказать»
Однако, Лиля в истерику не впала. Она всегда была стойким оловянным солдатиком, и нервы у нее были даже покрепче моих. Она подошла к стеклу и прижала к нему свою ладонь. Брови ее вопросительно поднимались все выше и выше.
Вдохновленный женским вниманием Хрюн наддал и заелозил копытцами по стеклу еще быстрее. Глазки его становились все больше и больше, рыльце все глубже врастало в преграду. Он уже не мог сдерживаться - тонко и счастливо завизжал и обильно описался от неизбывной поросячьей радости.
Лиля присела на корточки и громко засмеялась. Боня за стеклом сделал некое подобие мушкетерского реверанса. Продолжая хохотать, наша придворная дама поднялась и ответила ему классическим книксеном. Затем повернула голову, внимательно посмотрела на мою растерянную физиономию и выдала:
- Марк, ну ты и сволочь!
Она бросилась ко мне, порывисто обняла за шею и впилась в меня самым сладким поцелуем, который я только мог представить. Потом подпрыгнула и ухватилась за меня ногами. Вот она, моя настоящая Лилька!
- Привеееет, мой сладкий обалдуй!!! Как же давно я тебя не видела! Что за хрень ты мне тут молол? Ну-ка рассказывай, в какую авантюру ты меня снова втянул…

4. Томленье четвертое

Теперь наша семья была полной. Папа, мама и два сына - один условно умный, а другой - полный Моржов. Отмечая «мамин» день рождения и одновременно нашу с ней свадьбу, мы собрались за праздничным столом, уставленном в королевском стиле изысканными яствами и дорогим французским коньяком.
Боне я налил в бокал немного веретенки, а Хрюна мы накормили целым ведерком ананасовой каши и теперь он удовлетворенно дремал, слегка поикивая у робота на коленях, изредка открывая один глаз и любуясь свежестью и необычайной Лилькиной красотой.
На моей невесте было красивое белое платьице и живая роза в волосах. Я же оделся в строгий черный костюм и бабочку. Для такого случая пришлось изменить своим предпочтениям - шастать по кораблю босиком, в закатанных до колен льняных штанах и рваной майке неопределенного цвета.
Теперь вообще следовало отбросить холостяцкие привычки - ведь известно - женщины, ставшие женами, любят аккуратных мужчин и ценят приятное обхождение.
Моя Галатея за ужином вела себя по-королевски. Она аккуратно поддевала золотой вилочкой крошечные кусочки яств и, глядя на меня с загадочной улыбкой, отправляла их в свой ротик. Это было так эротично, что я совершенно забыл о еде.
Мы молча смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Сколько же лет, веков или даже тысячелетий я нахожусь здесь? Наверное, той Лили давным-давно уже нет на Земле. Впрочем, может быть, и самой Земли тоже давно нет?
Здесь, в безвременьи, есть только два человека - мужчина и женщина. Она создана из меня. Меня тоже кто-то создал. А того, кто создал меня - сотворил кто-то еще.
Только теперь до меня стал доходить смысл моего путешествия на край Вселенной в поисках утраченной капсулы жизни. Эта крошечка чьего-то семени, которую мне надо отыскать, является страшным оружием против мрака и пустоты.
Откуда она взялась? Как это стало возможно? Из каких таких хитрых комбинаций бесчисленных атомов абсолютно неживых элементов стало возможным появление такого чуда, как, скажем, Лиля?
Жизнь взрывает пустоту подобно атомному взрыву. После ее появления в галактике - планеты и даже звездные системы начинают кардинально изменяться. Минералы, газы, пыль - все начинает смешиваться и лихорадочно диффузировать друг в друга. Сам вакуум безжизненного космоса становится каким-то другим. Он, словно суп в скороварке, вскипает от высокой температуры и превращается уже какой-то полезный бульон, в котором быстро размножаются нано-частицы с кодом жажды собственного роста. И вот из этих невидимых частичек, под неимоверным давлением, создается концентрат - маленький шарик - планетка, кишащая теми самыми нужными атомами, что, соединяясь в бешеном ускорении, намертво вцепляются друг в друга и с пугающей быстротой создают мир - небо, землю, воду, деревья и животных…
И весь этот мир создается только для того, чтобы здесь могли начать жить мы - я и Лиля. Или такие как мы. Человек, хаотично - из бульона и соуса, появиться не может. Опыт доказал - получаются только поросята. Вон, один из них сыто дрыхнет на коленях у Бони, и никакие проблемы мироздания его не интересуют.
Люди это крайне сложные существа, требующее вмешательства свыше. Говоря земным языком - искусственное создание их - это крайне дорогой процесс. Может быть, равный цене разрушения десятка галактик. Цена неизвестна, но она очень велика. Для того чтобы процесс закрутился сам собой - хватит двоих. Как бы счастливо не жили эти двое, они рано или поздно захотят, чтобы их окружали такие же, как они. Иначе, кому они докажут, что они лучше? Вечное стремление быть лучше других - основная движущая сила человечества. Это смысл, программа человечества, сокрытая в коде его жизни изначально.
«Другие» для этого просто жизненно необходимы. Что бы они были, человек будет стараться беспрестанно воспроизводить самого себя из самого же себя. Процесс этот будет бесконечным и не остановится до тех пор, пока в пустоте космоса летает хотя бы одна капсула жизни. А они будут летать всегда.
Да, может быть, это вечное воспроизводство и стремление быть лучше всех приведут какие-нибудь человеческие общины к гибели. Может быть… Но это не имеет никакого значения. Лес рубят - щепки летят и цель оправдывает средства (см. речи тов. Сталина). Все равно для того, чтобы вся эта Вселенная стала какой-то иной, другого способа не существует.
В чем заключается цель - я не знаю. Это знание какого-то иного более высокого разума. Я понимаю одно - человек в этой замысловатой игре престолов лишь мелкая пешка неизвестного цвета. И кто тут дьявол, кто тут бог - мне знать не дано. Да мне это было и не нужно - сейчас мне была нужна лишь моя Лиля.
Словно ощутив мое настроение, Боня неопределенно помахал рукой и, вдруг, отовсюду полилась божественная музыка, и свет в комнате померк. Как же я люблю этого железного идиота!
- Иди же ко мне, жена моя! - я взял любимую за руку, она доверчиво прижалась ко мне, всем своим божественным телом, склонила голову на плечо, и мы поплыли в танце. Я лишь успел заметить, как Боня, бережно подхватив спящего поросенка под брюшко, удаляется вон из комнаты.
Сказочный эфир долгожданной женщины окутал меня с головы до ног. Я застонал и сознание начало потихоньку меня покидать. Все слегка затуманилось и тело мелко завибрировало. Дерево позвоночника загорелось огнем, как неопалимая купина, предсказывая зарождение чего-то волшебного. Прекрасные женские глаза вдруг оказались прямо передо мной, и роскошь желанных мягких губ утянула меня на сладкое дно.
Любимая женщина отличается от нелюбимой тем, что не имеет абсолютно никаких изъянов. Все ее существо - гармонично и совершенно. Кто-то со стороны, глядя на нее, может возразить и отметить в ней те или иные неточности или нестыковки. Кто-то может… Только не тот, кто любит.
Я понял, что люблю Лилю. Люблю даже больше, чем люблю самого себя. Все, что накапливалось во мне свинцовым балластом за время одиночества, наконец-то, нашло выход. Мои прекрасные, но доселе бесполезные и даже тяготившие меня качества и желания - нежность, забота, внимание, потребность доставлять удовольствие и радость другому, отдавать, дарить, носить на руках теперь обрели правильный вектор. Все это, как оказалось, предназначалось исключительно любимой женщине.
Наконец-то я понял свое мужское предназначение. Оно оказалось весьма простым. Каждый мужчина создается для женщины. Может быть, всего лишь для одной, единственной.
Да, в начале начал - именно он является рабочим материалом для ее создания. Но, получающаяся из этого довольно грубого вещества новая сущность гораздо совершеннее его самого. Совершенство женщины, прежде всего, заключается в ее возможности безо всяких замудреных аппаратов, пробирок и микроскопов создавать таких же, как он или она. Необходимую же для зарождения жизни мужскую частичку женщина принимает с радостью и удовольствием, даря при этом радость и удовольствие тому, кто с ней этим поделился. Она выносливее, терпеливее, покладистее, она лишена агрессии, она всегда думает о будущем своих детей. Она гармонична и красива, наконец. Разве это не совершенство?
Зная, что женщина - это искусственное существо более высшего порядка, мужчина верит, что просто обязан заботиться о ней, охранять ее и обеспечивать ей спокойную жизнь в чуждых и агрессивных естественных условиях. Совершенство, по его мнению, не должно страдать оттого, что несовершенен окружающий ее мир. Именно для женщины мужчины постоянно изменяют этот жестокую и враждебную людям планету, приспосабливая под изящные женские руки все - от диких животных до окружающего ландшафта…
Горы мешают твоему виду из окна, любимая? К черту горы! Трудно стирать, печь, мыть полы, водить машину? Просто нажми кнопку, мое счастье! А может, ты хочешь слоника? В квартиру не вмещается? Не грусти - я сделаю тебе слоника размером с комнатную собачку! Как приятно, когда ты улыбаешься!
Именно для женщин придуман весь этот неостановимый бардак называемый техническим прогрессом. Мужчины меряются перед собой длиной и толщиной фугасных снарядов, атомных бомб, величиной водоизмещения авианосцев и дальностью полета космических кораблей только для того чтобы выглядеть круче перед женской частью человечества. Это все сидит в нас словно гвоздь, не давая спокойно жить. Оно способно двигать вперед даже самых ленивых, поднимать нас со смертного одра, преодолевать немыслимые расстояния, делать нас красивее и умнее, щедрее и выше… Оно дает возможность расцветать экзотическим цветкам наших весьма несовершенных, суровых, грубых и похожих на кактусы душ.

5.Томленье пятое

Время неумолимо - это известно каждому человеку.
Но нас это не касалось. Времени было так много, что его просто не существовало. Не существовало, потому что не было сроков - неясно - когда все началось и уж совсем неясно - когда все закончится. То есть, нас коснулась бесконечность или вечность. Как это произошло - я не умею объяснить… В моей голове этого не было, а найти разгадку на корабле не представилось возможным. Нас просто одарили бессмертием, а как его создавать или как одарить кого-либо ещё этим чудом, нам не объяснили. Мы всего лишь пользователи, а программистами являются другие. Возможно те самые «учетчики», а возможно кто и повыше - мифические Великие пришельцы из-за черных дыр.
Ощущение того, что конца не будет никогда, совершенно убило мой страх. Я давно заметил, что ничего не боюсь. Смерти, как выяснилось, вообще нет, тогда чего же мне бояться? Жизнь бесконечна и она меня устраивает - у меня есть любовь, семья, друзья, есть работа, смысл… Что еще мужику надо? И правда, что?
Я люблю свою Лилю. Как-то вдруг понял это и стал спокоен-спокоен… Раньше ничего не понимал в любви. Шарахался куда-то, перетрахал полгорода… Зачем? Чего искал-то? Ведь нашёл же давно эту любовь. В руках была, в постели лежала, с рук ела… Чего ж тогда не вцепился в неё, чтоб не отпускать никогда и ни за что на свете? Все же на виду. Чего-то не хватало? Ума что ли? А сейчас - после таких извращенных изгибов судьбы стало хватать? Ага. Сейчас стало.
Как все путано и сложно у этих людей! Истинно - не ведают, что творят.
Так все-таки, что же еще надо мужчине?
Выпендриться. Стать выше всех. Стать для всех папашей. Забрюхатить всех баб и стать всем детям этого мира отцом. Отсюда и неуёмная мужская полигамия. Пороть и одарять детей своих, заботиться о них, учить их, кормить, одевать, унижать, тыкать мордой в дерьмо в обиде, даже убивать и ждать при этом всеобщей любви, обожания и мольбы. И ещё подчинения и раболепства.
Как говорится: «Я т-тя породил, я тя и убью!».
В абсолюте стремление мужчин к подобной власти, это и есть желание стать Богом. Кто-то хочет быть Сатаной, кто-то Буддой. Но в итоге один хрен. Атавизм Создателя от его формы «образа и подобия». Создатель, оказывается, был движим тем же самым «синдромом папаши».
Гордыня! Вот от чего нас этот самый Создатель предостерегал в первую очередь. Ибо, кто мы такие? Мелкая перхоть большого мамонта, возомнившая себя этим самым мамонтом? Но ведь, что дозволено и надлежит делать мамонту, то у перхоти все равно не получится. Надорвёмся же. Всех осеменить невозможно. Но мы, глупцы, все равно к этому стремимся.
Так думал я, сидя в одиночестве в рулевой рубке моего корабля. Ноги мои покоились на панели, я покуривал ароматную трубочку, и все мне казалось понятным, и не о чем было беспокоиться.
Однако, это только казалось. Все, что я надумал прежде, для моей новой роли абсолютно не годилось. Идиллия спокойной жизни оканчивалась. Это были ее последние секунды.
Я подскочил в своем кресле - вечно мёртвые кнопки панелей управления внезапно ярко вспыхнули разноцветными огоньками, исторгая из себя всевозможные звуки зуммеров, жужжаний и писка. На главном экране загорелась надпись: «Внимание! Пункт прибытия в четырехстах сорока четырёх парсеках. Включено плановое торможение».
Корабль еле заметно дернулся, но ничего не изменилось.
Мгновенно рядом со мной материализовались Боня и Х.Моржов.
- Шеф! Сообщение на малом экране! Началось, что ли? - задыхающимся голосом выкрикнул робот. Свин подтвердил его сообщение пронзительно взвизгнув.
На голубом фоне монитора выскочили буквы: «Старшему принять задание на следующий этап!»
Я уже знал, как это задание получать и вопросительно глянул в Бонино железное лицо. Тот опустил Моржова на пол и положил мне руку на плечо.
Мгновенно в голове высветилось все торможение в районе звезды с длинным номером и поиск в этой системе четвертой планеты тоже с каким-то номером. Где-то там, в ее ближнем космосе (это уже предстояло узнать мне), находится то самое «зерно», за которым мы сюда прилетели.
Наконец-то! Я весьма обрадовался концу нашего пути. Пора уже было заняться настоящим делом, пора. Но радовался я недолго.
На мой вопрос о сущности «зерна» и его размерах, я получил разъяснительную голограмму, от которой у меня слегка закружилась голова. «Зерном» являлся огромный космический корабль - веретено, размерами пятьдесят километров в длину и примерно десять в ширину. По сравнению с моим корабликом, не превышавшим пятисот метров в самой длинной своей части, эта громадина казалась абсолютным монстром.
Далее мне было сообщено, что вся дальнейшая информация мною будет получена на борту этого веретена и поток информации иссяк.
- Что, Марк! Начинается работа? - позади стояла возбужденная Лиля и грустно смотрела на мерцающие мониторы.
- Да, любовь моя, пора лупить по клавишам и продувать скафандры. Боня! Свистать всех наверх!
Свистать, впрочем, было некого - все и так находились тут.
В народе чувствовалось всеобщее волнение. Робот как-то остервенело чесал своего друга. Тот лихорадочно дрыгал ногой, как собака, а Лиля несколько раз обошла мое кресло, побарабанила по пульту пальчиками, зачем-то покружила передо мной своим платьем, присела на соседнее кресло, а потом резко встала, выпрямилась и ожидаемо проговорила свое извечное бабье: «Марк! Ты не бросишь меня?»
- Господи, Лилечка! Ну, разве это возможно?
- Я чувствую, что бросишь, - она чуть плаксиво изогнула губки и присела ко мне на колени. Обняла, как-то вжалась в меня и положила голову на плечо. Как ребенок, честное слово.
Я гладил ее и размышлял - тут в уютном гнездышке комфортабельного корабля ей не было, да и не могло быть соперниц. Ее господину ничего здесь не угрожало, и было все так стабильно и правильно… Ну, так, как и должно быть у каждой женщины в мечтах. Хороший любящий муж, хороший дом, крепкие стены вокруг, возможно дети… Рай, коммунизм, о котором, как говорится, так долго говорили большевики. Все хотят на необитаемый остров с любимым.
А там, во внешнем мире или в этом гребаном веретене? Что там могло быть? Вдруг там опасность, вдруг там бабы? Она сильно волновалась - это было заметно. Еще не осознавая отчего, просто ощущая неясную опасность от окончания одного периода жизни и начала нового. Женщины, пожалуй, самые большие консерваторы на свете. Они часто совсем не понимают нас мужчин - постоянно ниспровергающих эту самую стабильность с ее железобетонного женского основания. Зачем? - спрашивают они. Затем! - отвечаем мы и идем на войну, уходим в невозвратное плавание, взлетаем в небо или вгрызаемся в землю, рушим города, перекрываем реки или самое страшное (для женщин) уходим от них к другим таким же. И нет этому конца.
Парсеки до цели, что обещал нам компьютер, кончились быстро. На исходе второго дня корабль плавно втек в нужную звездную систему. Звезда - крупный молодой красный карлик. Мы назвали ее Элис. Жить Элис оставалось около трех миллиардов лет - так выдала нам наша ЭВМ через пару минут после заданного вопроса. Не густо, но на новую жизнь людям хватит.
На малом ходу мы подошли к четвертой планете. Она была серой и пыльной, вся словно в дыму. Невзрачная и тусклая, как мышка. Можно было ее так и назвать, но нам показалось это как-то неправильно. Как тогда называть ее будущее человечество. Мышане что ли?
Поскольку Боня много знал лишнего, эту задачу мы возложили на него. Он пожужжал своим электронным мозгом и выдал на центральный дисплей несколько тысяч вариантов мелким шрифтом. Если бы мы не остановили его, то с учетом обсуждений, планета и через миллион лет не получила бы своего имени.
- Стоп, Боня! Хорош! Пусть Лиля придумает, она девушка, девушки мягче и добрее… Тут душа требуется. Как скажет сейчас, так и будет.
Лиля вздрогнула и запротестовала было: «А чего я?!», потом немного помолчала, теребя подол, глянула на меня и быстро ляпнула: «Лилиана».
Оп-па! В точку! Лилиана - это наша мечта прошлых лет. Помню, мы с той Лилькой провалялись в номере на Пхукете целую неделю и расслабленно болтали без умолку в постели, периодически то стискивая друг в друга в любовных утехах, то отпуская. Голозадая девушка листала оставленную кем-то книжонку великого романтика Александра Грина и читала вслух избранные места. Там она и вычитала эту Лилиану. Мы дурашливо поклялись найти это волшебное место и окончить свои дни там.
В этом номере на Пхукете нам было так хорошо и спокойно. Как же я умудрился это забыть? Мы валялись совершенно голые и строили планы о том, как мы в этом раю будем жить - недорого, счастливо и практически вечно… И вокруг будут сорок наших детей и никого не придется бояться и никуда торопиться. Мы грезили, что будем сидеть на веранде белого мазаного дома под тростниковой крышей, около высокого дерева, растущего прямо из изумрудного ковра мха, воздушного, как пуховая подушка. Мы смотреть на закатное море и пить цветочный чай с диким медом… У ног будет философски вздыхать большая вислоухая собака, а в море будут резвиться знакомые дельфины. Песок, сосны, море, солнце и спокойствие, наполненное ощущением, что все правильно. Банально, казалось бы, а вот такая была мечта.
Я давно забыл про это место, а Лиля помнила.
- Что ж быть посему! - хлопнул я по ручке кресла, - нарекаем планету Лилиана. Ну, а если все пойдет по плану, то тех, которые тут будут жить - лилианцами.
Боня был недоволен. Его величественные Альтаиры, Веги и Альгамбры были безжалостно отметены в угоду, какому затерянному плевочку суши в бескрайнем океане Земли, да еще, как выясняется, и выдуманному плевочку. Ну, это уж совсем!
Но Боня был солдат. Он щелкнул «каблуками» и внес название планеты в звездные каталоги, отметив на сфере ее точку оранжевым цветом. Отныне и навсегда этот серый туманный шарик будет называться «Лилиана».
Мы вывели корабль на лилианскую орбиту, но «корабля-веретена» на ней не нашли. Я велел Боне зондировать космос по узким секторам, чтобы найти наше «зерно». Это было очень долгой и нудной работой.
А работать не хотелось. Вследствие приятных воспоминаний о Пхукете, хотелось любви. Вот так вдруг, посреди рабочего дня - накатило до сдавления горла. Видимо, я так посмотрел на Лилю, что она легко разгадав мои желания, хитро подмигнула и заговорщически, слегка повела глазами к выходу. Потом встала - вся такая прямая и важная, и царственно выплыла из рубки. Еще бы - целая планета в честь этой королевы названа, тут легко поймать манию величия.
Я выждал время вежливости, похлопал Боню по плечу и тоже покинул рабочее место. В коридоре, прямо за дверью, меня встретили жадные и горячие Лилькины губы.
Прижав свою принцессу к стене и стиснув ее попу руками, я хрипло простонал: «Пойдем в баню?»
Не отрываясь от меня, она промычала что-то типа «у-у», а я, как мог, томно прошептал ей на ушко: «Я опять хочу первого свидания!». Ответом было все то же утвердительное «у-у».
В роскошном предбаннике Лиля легко меня обогнула, плюхнулась на кожаное кресло, изящно подогнув под себя ноги в чулочках, и посмотрела мне прямо в глаза.
- Ну? - сказала она, - не стой, как истукан.
Лилька встала прямо на кресле и начала расстегивать платье. Я же, как девственный юноша, завороженно смотрел на это действо и не мог оторвать глаз от обнажающихся бедер и узкой полоски розовых трусиков…
Я любил смотреть, как она раздевается - такая красивая и изящная. Длинные ноги, тонкая талия, крепкая попка, маленькая, но очень чувственная грудь… Я гордился ею - гармоничности черт ее лица, естественности движений. Сам создал ее и сам же не мог наглядеться. Как скульптор, художник или даже писатель, не может оторвать взгляд от своего крайне удачного произведения. Лилька! Какая же ты красивая!
- Отвернись лучше. Геометрию потеряешь.
Я невольно покраснел и отвернулся. От вида неторопливо раздевающейся женщины геометрия нижней части тела действительно начала заметно изменяться.
«Черт знает, как с ней здорово! Каждый раз, как в первый раз».
Не оборачиваясь, я полностью разделся. Стоять голым посередине светлой комнаты показалось делом глупым, и я взял простыню. Обмотал ее вокруг себя и спросил: «Можно уже повернуться?»
- Поворачивайся!
Обнаженная Лиля сидела на кресле, словно королева на воландовом троне и царственно улыбалась. На голове ее красовалась мятая банная шапка-колокольчик со стертой надписью «Профи». Аппетитные грудки дерзко глядели своими нежными ягодками прямо мне в рот, который непроизвольно наполнился слюной.
Приняв игру, я медленно подошел к ней и, тоже улыбаясь, изобразил нечто-то похожее на реверанс, отвесив кошачий поклон.
- Королева, я в восхищении!
Она картинно повела плечом, посмотрела на меня с деланным пренебрежением и указала пальцем на пол. Опустившись на одно колено, я припал губами к женскому колену.
- Я у Ваших ног…Чего желает Ее величество?
- Замочите веник, мой рыцарь! И подайте мне вон ту баночку с медом! Я буду ждать Вас в зале для экзекуций, - не в силах больше сдерживаться, она прыснула в кулак, легко вскочила со своего «трона» и унеслась в парилку.
«Ну, до чего же хороша, зараза!»
Опуская березовый сноп в деревянное ведро с кипятком, я вдруг понял, что ничего не боюсь вообще. Не то что какой-то там смерти, а вообще ничего.
Хрен с ним с заданием - все будет, только никуда не надо торопиться и не делать ничего стандартного, вымученного, обязательного…
Я хочу любить всегда и я точно знаю - кого я хочу любить. И я очень хочу только одного - чтобы моя любовь никогда не кончалась. И если есть у нас с Лилькой конец этой новой жизни, то я хочу чтобы мы ушли вместе - любя друг друга… Не дай бог, кому-то из нас остаться одному.
Хоть эта женщина создание моих рук, но она явно мудрей меня, она сумела превратить мое идиотское шуточное предложение о свидании в бане в нечто естественное. В маленькую беспроигрышную игру, целью которой было не банальное совокупление, а что-то еще.
Люди зациклены на сексе, им кажется, что соитие способно дать им все. Добившись его, все они понимают, что это не так. Разрушая тонкие преграды в стремлении, как можно быстрее, овладеть другим человеком, они теряют прелесть изящной чувственной игры - в которой эти преграды в форме томлений, ожиданий, прикосновений, постепенного узнавания и открытия партнера являются главными составляющими.
Они для того и существуют, чтобы сделать получаемые от общения удовольствия еще больше, объемнее и красочнее. Только смакуя радость от этой извечной игры, можно достичь небесных врат. Того, о чем мы, собственно, и грезим в ожидании секса. Мы пропускаем эту игру, весьма стандартно торопя события и забывая, что у человека целых пять или даже шесть органов чувств. Но люди упрямо пользуются только одним.
Мы все-таки человеки, а не животные. Нам это действительно нужно и все это очень важно для нас. Все, что сейчас происходит - правильно. Никаких преград мы ломать не будем. Пусть все идет, как идет.
Спокойный, со своим новым знанием, я напялил шапку, взял в руку кадушку с веником и шагнул в парилку.
В жарком сумраке верхней полки обнаженная Лилька лежала на боку, почти вниз животом, вытянув правую руку под головой и смотрела на меня, не шевелясь. Блестящие капельки пота усеяли ее лицо, плечи и грудь. В приглушенном свете они казались шариками живой ртути, что удерживаются на неровных поверхностях неведомой силой и сохраняют устойчивое положение вопреки всякой земной логике.
- Замри! - сказал я, не удержавшись, - Ты вся словно в стразах. Это красиво.
- Ложись, тут так хорошо, - расслабленно пропела женщина, - Я тихо утекаю из этого мира.
Я расстелил свою простыню и лег рядом. Потом не удержался, осторожно тронул пальцем капельку пота на ее плече и попробовал на язык.
- Лильк, мы дураки?
- Ты дурак, я нет. Я бедная, обманутая жертва, вытянутая тобой из вечности для собственного полового удовлетворения. Хитрый насильник!
- Да уж…Только дурак назначает женщине романтическое свидание на верхней полке парной.
- Знаешь, если бы ты этого не сделал, ты был бы вообще идиотом. Я же нестандартная - ты всегда говорил.
- Я люблю этот нестандарт и ты это знаешь. Ну, скажи - знаешь или нет?
- Знаю. Я нравлюсь тебе? Тебе все во мне нравится?
- Все. Помимо того, что ты красивая, ты - настоящая. Лежу, смотрю на тебя голую, пробую твой пот, нюхаю тебя, слушаю и реально ощущаю, что ты есть то, что ты есть.
Она повернулась и легла на живот, положив руки под подбородок. На ровных полушариях ее влажных ягодиц отливали оранжевые блики тусклой лампы. Она подняла согнутые в коленях ноги, стала болтать ими в воздухе и немного жалобно посмотрела на него.
- Марк, я не знаю отчего я счастлива, но я счастлива. Мне сейчас так хорошо.
Лиля протянула руку, провела пальцами по моей щеке и как-то облегченно вздохнула. Я поймал ее ладонь и тихонько поцеловал.
Она тихо лежала рядом. В дурацкой мятой шляпе, надвинутой на самые глаза. А я слизывал капельки пота с ее плеча и рисовал на ее мокрой скульптурной спине и попке одно и тоже: «Лилька, Лилька, Лилька…» и сердце мое превращалось в горячий жидкий воск, заполняя меня и все мое естество жаркой мужской силой, от применения которой уже невозможно было отказаться.
- Мне хочется тебя трогать, - хрипло вырвалось у меня.
- Трогай. Я вся твоя. А лучше намажь меня медом из во-о-он той баночки. Мед очищает кожу и открывает поры. Ну, и вообще полезно…
Я с готовностью соскочил с полки, отвинтил крышку и набрал немного растаявшего меда в ладонь. Медленно проводя рукой по ее спине от ягодиц к шее, я возвращался и снова проводил ладонями по гладкой коже, чуть сжимая ее на шее и плечах. Потом снова опускался вниз, гладил ее мягкую попку и снова слегка стискивал ее в руках. Обливаясь соленым потом, я так увлекся этим занятием, что потерял счет времени и совсем забыл о жаре.
Лилька тихо постанывала от этой пытки и, расслабляясь под мужскими руками, превращалась в распластанный на горячих досках сладкий блинчик. Повернув голову, она смотрела из-за полуприкрытых век куда-то вниз и, как мне показалось, что-то мурлыкала.
Я поздно понял - куда она смотрит. А смотреть там было на что - естество, само по себе, разворачивалось во всей красе, не спрашивая никого о том - прилично это или нет и не боясь никого разочаровать. Уронить его усилием воли уже не было никакой возможности.
Когда угол подъема достиг максимальных значений, почти сравнявшихся с плоскостью живота, Лилька провозгласила чуть хрипловато, с эротически-низкими нотками в голосе: «Нет, так невозможно лежать. Пошли окунемся!» и соскочив с полки, вылетела вон. Через мгновение в бассейн с шумом и визгом влетело ее горячее тело, а еще через пару секунд в прохладную воду бегемотом плюхнулся и я.
Мы купались в прохладной воде большого бассейна совсем рядом, постоянно касаясь друг друга. Меня прибивало к Лиле и снова и снова под руки попадали то ее плечо, то грудь, то бедро. Она хваталась на меня и снова отпускала. Но мы все равно не могли далеко оторваться друг от друга.
Потом когда мы нанырялись и нафыркались, как моржи, наши тела затихли распластанные на поверхности воды. Мы держались за руки и были счастливы. Наше очередное «первое» свидание было прекрасным.

К вечеру Боня «зерно» нашел. На спутнике нашей Лилианы. Мы назвали этот спутник Лола. Нормальный такой, похож на нашу Луну, только немного побольше. Там, на обратной стороне Лолы, запущенный роботом зонд-разведчик обнаружил, занесенное миллионолетней пылью большое сигарообразное тело.
Я направил корабль к спутнику. В общем-то, выбранное для «зерна» хранилище было логичным. Планета могла быть нестабильной - землетрясения, вулканы, ветры и потопы… А на безжизненном каменном яблоке Лолы было гораздо спокойнее и правила сохранности «семечка» могли быть соблюдены более безупречно.
Да, при ближайшем рассмотрении это был тот самый корабль-монстр, который я видел в информационной передаче, хотя ни одной детали видно не было. Зонды показали - на корабле покоится не менее пяти метров пыли. Сверху гораздо больше. Когда же ты, дружок, сюда прибыл, интересно? При взгляде на эту, уходящую в бесконечность, огромную гору, высотой более десяти километров у меня грустно заныло под ложечкой. Как, господи! Научи!
Я посадил корабль примерно в пяти километрах от «зерна». Учитывая его размеры это было минимально допустимым расстоянием. Ведь надлежало расчищать эту гору пыли в поисках входа, который сейчас лихорадочно отыскивали пятнадцать маленьких дронов. И эта гора могла поехать и засыпать моего блестящего «крошку Бонифация» на века. Это не входило в мои планы.
- Есть, командир! Нашли!!! - высокий Бонин голос в рубке вдруг зазвучал бодро и торжествующе, как голос улыбчивого Гагарина с орбиты: «Поехали!»
Я понял - дело сдвинется. Все-таки классный у меня робот!
- Где? Показывай, дружище Шелесяка!…
Счастливчик «Дрон-9» просвечивал сейчас гору с помощью рентгена. В верхней части, прямо посередине веретена просматривались очертания круглого люка, размерами раза в два превышающими мой кораблик. Значит, по замыслу конструкторов, задача нашего корабля, нашедшего это «зерно», - войти внутрь его и, образно говоря, оплодотворить эту тушу, чтобы она ожила и начала действовать. По всей видимости, работу по «оплодотворению» предстояло сделать именно мне, ибо другого существа мужского рода на корабле не было.
Так вот в чем наша, мужская, задача во вселенском мироздании! Сеять семя. Есть что-то в нас такое, чего нет у существ другого рода. Опыты показали можно (хоть и очень трудно) обойтись в рождении разумной жизни и без женщины, но без мужчины, с его явно хромыми, хилыми на вид, семенными хромосомами типа Y, обойтись невозможно. Красота и законченность хромосомы женщины типа X, - искусственная, оттого и красивая. Слишком ровная, слишком гармоничная. Намеренно созданная селекционным путем. А все что произросло само по себе, натурально и естественно как дикий сорняк, - всегда имеет не очень презентабельный вид.
Ну да, мужская Y стоит на чем-то похожем, извините, на половой член и им же думает. Тогда как гармоничное искусственное - всегда красиво и симметрично, как созданная человеком из семи никчемных нот музыка. Сама женская Х была воплощением женского расставленные ножки и лоно. Распластанное на постели симметричное тело. Как красиво поработал кто-то над этим образом!
Женщина лишь носитель и сохранитель жизни. Мужчина же ее источник. Поэтому он и главный. Он один, где-то в глубинах своего сознания знает - куда надо идти человечеству. Женщина же не имеет об этом ни малейшего представления.
От внезапного откровения я испытал легкое головокружение. Значит, бог может быть только мужчиной? Значит «из ребра» - это не просто так? Значит, все действительно лежит только на мне и мне за все отвечать? Никакая любимая Лиля и никакой самый архиумный Боня с веселым Хрюном сделать то, что должен сделать я, не в состоянии. Я уникален, я единственный. Никого другого, способного выполнить эту сверхзадачу на обозримом пространстве миллионов (а может и миллиардов) световых лет нет, и никогда не будет.
А перед кем отвечать? Не перед кем. Только перед самим собой. Как это ново, как это непривычно, как это страшно - ощущать, что самое главное существо в обозримой Вселенной - это ты. Никого за твоей спиной. Как ты поступишь, так все и будет. Только ты один решаешь, что есть добро, что зло, что есть хорошо и что плохо, где ад и где рай, что полезно, а что нет… Только ты один.
Хочешь - сделай всех дебилами, хочешь - Эйнштейнами, хочешь - маньяками-убийцами или поэтами и музыкантами, а хочешь - засунь всех в монастыри и пусть они там гнусавят тебе молитвы, абсолютно не понимая кому и зачем собственно. Ты знаешь и можешь нечто! Это нечто никому из них ни узнать, ни создать не представится возможным никогда. Никогда.
Ты один за все и за всех в ответе. Один ты можешь знать замысел, одному тебе этот замысел известен, потому что ты бог. Замысел этот ты придумаешь сам. Именно для этого тебе и дана Лиля, а даже Боня с Моржовым, а также твой корабль и это чертова громадина - «веретено», будь она неладна. Ты должен стать совершенным, чтобы творить совершенное из ничего. Если ты им не станешь - все бессмысленно. Набор уродливых человеческих особей будет подобен дешевому и дурно пахнущему китайскому кукольному набору с вещевого рынка. А если все-таки станешь, каждая особь будет подобна античному шедевру непревзойденного мастера.
Выбирай. Смотри в себя и выбирай. Больше смотреть тебе некуда.
- Всех пригодных к очистке и вскрытию входа «зерна» роботов свистать наверх! Начинаем клининговые работы! Всем членам экипажа представить капитану свои предложения.

6. Томление шестое

Спина корабля-веретена была очищена. Десятки рабочих механизмов, а также Боня (язык не поворачивается назвать его роботом) и два человека долго трудились на этой неимоверно трудной задачей.
Величина закаменевшей пыли сверху «зерна» оказалась ужасающей около полукилометра. Скопившийся горб, мои малышки в основном сдирали путем направленных взрывов и измельчения породы. Я несколько раз поднимал «Бонифация» в воздух и выстрелами из своих чудо-пушек вышибал окаменелости слой за слоем, затем разворачивал корабль и силой реактивной отдачи сдувал эту пыль прочь в пространство. Это было весьма эффективно, но очень грязно - пыль не могла осесть несколько дней - сила тяжести Лолы была крайне низкой. Работы проходилось приостанавливать.
Боня, руководивший работами, трудился без сна и отдыха. Его ползучие и летучие «робокопы» выбивались из сил. Лиля не отставала - постоянно дежурила в рубке, сама управляя дистанционно тремя могучими бульдозерами, при этом еще и подменяя меня на сон и еду. Мы были так увлечены и измотаны, что даже забросили любовные утехи. Не было сил от постоянного напряжения. Спали, где придется, ели холодную еду, мылись кое-как. Нам всем не терпелось вскрыть это чудо, как можно скорее. Даже подросший Х.Моржов не покидал рубку и нервно бродил из угла в угол, полагая, что так он помогает нам сосредоточиться.
Но все же кропотливый труд дал свои плоды неожиданно гора зашаталась и начала лавинообразно сваливаться с гладких, покатых бортов корабля-монстра целыми пластами. Зрелище обнажающегося корабля было великолепным идеальная геометрия, черный, антрацитовый цвет обшивки с редкими сверкающими черточками-вставками и все это в освещенном звездой Элис свете, под россыпями разноцветных огоньков - далеких звезд и галактик… Это завораживало.
Мы подобно археологам, словно бы раскапывали древнюю пирамиду и чем дальше раскапывали, тем более удивлялись своим открытиям.
Наконец настал день, когда я, отозвав все механизмы обратно на борт, повел Бонифация на сближение со шлюзом «веретена». Я не представлял что надо делать, чтобы открыть этот чудовищный люк. Все, как всегда делалось по-русски, методом научного и ненаучного «тыка». Я давно заметил, что на поверхности шлюза имеется стилизованная мишень - глубоко прорезанный круг с крестом посередине. Никаких иных рисунков, подающих надежды на открытие, на люке не было. Что ж, не будем умножать сущности без надобности, включим элементарную логику и пойдем по простому человеческому пути, отрезая лишнее. Бритва Оккама, она и в космосе бритва.
Я направил корабль в это перекрестье, желая попасть аккурат в десятку. Мне это удалось - корабль своей срединной точкой завис, как и положено, в двух метрах над обшивкой объекта.
Ничего не произошло. Боня увеличил обзор места посадки - в углублении креста просматривалась какая-то дырка, размером с голову не более. Я несколько раз рассмотрел отверстие под разными углами, но понять ее предназначение так и не смог. Свет тонул в ее антрацитовой тьме, и даже световые манипуляции высланного туда крошки-робота ничего не дали.
Висеть просто так не имело смысла - нужно было выходить на поверхность и проверять все самому. Я протяжно матюкнулся и громко вздохнул.
- Значит, там требуется присутствие человека. В эту дырку надо что-то сунуть или ломом ее…, не знаю, - пробормотал я и пошел примерять скафандр.
Но не тут-то было.
Боня и Лиля молча преградили мне путь. Позади них, вторую линию обороны воинственно занял весьма окабаневший Моржов. Сдвинув каменные плечи в проходе, троица умоляюще глядела на меня.
- Только через мой труп, - зловеще пробормотал Боня. Лиля уважительно посмотрела на него и еще тесней прижалась к его стальному боку.
- Марк, милый не надо выходить. Там опасно, - губа моей женщины тихонько затряслась и, казалось, она сейчас расплачется, - Там очень опасно. Пусть Боня все сначала проверит.
- Это что, мать вашу! Бунт на корабле? Спелись за моей спиной? Кто тут главный?! - прокричал я как заклинание.
Но заклинание не сработало. Стена не пошатнулась.
В этой стене чувствовалась серьезная сила перед которой я слегка спасовал. Сила эта называлась - любовь. Каждый кирпич в этой стене любил меня и не хотел, чтобы со мной хоть что-нибудь, даже гипотетически, могло приключиться.
- Боня! Ну, ладно, эта курица, но ты-то умный. А что делать-то тогда?
- Есть выход. Надо попробовать пришвартоваться шлюзом. Он в задней части. Опустим кессон, дадим давление и выйдем.
- Что ж ты раньше-то…? Швартуй!
Малым ходом корабль аккуратно сдвинули вперед метров на двести, и он завис прямо над перекрестьем своим входом в шлюзовую камеру для открытого космоса. Стенки камеры выдвинулись вниз и герметично сцепились с поверхностью «входа». Через несколько минут давление там выровнялось и приборы показали - атмосфера безопасна.
Мы с Лилей направились к выходу, открыли двери и спустили лесенку. В легком скафандре я перебрался вниз. Дверь шлюза закрылась надо мной, и ноги опустились на угольно-черную поверхность «зерна». Материал ее был совершенно мне неизвестным. Он показался похожим на гладкую кафельную плитку, которой выкладывают полы в крупных торговых центрах. На ней были видны легкие разводы и потертости времени, но в целом поверхность своей зеркальности не потеряла.
Я изучил дыру. Дыра, как дыра - круглая, около двадцати сантиметров в диаметре. Посветив в черноту, я не смог ничего разглядеть, как не пытался. Ну… и, естественно, не удержался и сунул туда руку. На глубине всего лишь тридцати сантиметров пальцы нащупали что-то вроде ступеньки с внутренним пазом. Сунув туда пальцы, я ухватился за него и потянул вверх. Что-то явно сдвинулось сантиметров на пять, но дальше не пошло, как я ни силился.
Я крутился вокруг этой дыры долго - засовывал руку и тянул множество раз, но ничего не происходило. Усевшись около отверстия, я решил попробовать еще один способ.
Этот корабль предназначен для того, чтобы его открыл кто-то вроде меня, то есть именно живой человек из плоти и именно мужчина, раз ему выпала доля сделаться Создателем и обладателем корабля-веретена. Во мне должен быть код. В скафандре «зерно» меня просто не видит.
Значит скафандр долой! Опасно? Да вроде нет. Воздух тут в шлюзе есть, все герметично… Лишь бы Боницаций ненароком не сорвался с места. Ну… будем надеяться на мастерство моего железного ангела-хранителя, что сидел сейчас в рубке за штурвалом и на стандартный и всё объясняющий «авось».
- В рубке! Я снимаю скафандр. Будь внимателен. Корабли должны оставаться в мертвой связке.
- Понял, командир! - глухо пробормотал робот. Волнуется железка… Я понял, что он тоже понял, что по-другому нельзя.
- Начали! - я щелкнул застежкой шлема, и он с легким шипением открылся. Стащив его с головы, я потихоньку втянул воздух - норма, - Нормально, воздух хороший!
Опустившись на колени перед отверстием, я отстегнул перчатку и засунул ладонь внутрь, ухватившись за паз и снова потянул. Что-то глухо щелкнуло, снова подалось вверх на те же пять сантиметров и снова встало. Я менял руки, тянул жилы, обломил два ногтя, но все было тщетно… В результате, я улегся без сил около этой черной дыры и, отчаявшись, бормотал про себя весьма отборные ругательства. И, в конце концов - хорошенько туда плюнул и на весь космос выругался: «С-сука же, мля!».
Плевок с ругательством оказались крайне чудодейственными. Буквально сразу что-то щелкнуло еще раз, и из дыры медленно стал выдвигаться черный стержень. Когда он вырос до размеров пенька, на который обычно садятся медведи в сказках, чтобы отдохнуть и поесть пирожок, я разглядел, что с двух его сторон имеются серебристые вдавленные оттиски человеческих ладоней. Немедленно обхватив пень руками в указанных местах, я почувствовал в пальцах тоненькую вибрацию - кожу словно быстро ощупали какие-то микроскопические вертухаи и, вдруг, сам я и мой корабль плавно двинулись куда-то вниз. Добро было дано!
- Боня, я все-таки вскрыл его! Что сейчас происходит?
- Мы тихо погружаемся внутрь веретена, командир. Немедленно выходите! Неровен час, заденем еще за что-нибудь и отцепимся.
- Понял. Сбегаю отсюда. Пулей! - подхватив перчатки и шлем, я мгновенно преодолел короткую лесенку и влетел внутрь Бонифация. Шлюзовая дверь за мной мгновенно закрылась.
И сразу же душистый ворох женских волос окутал всю мою взбудораженную ауру и лицо мое за одно мгновение было поцеловано нежными губами тысячу или более раз и голос любимой, нежный и дрожащий от желания, быстро-быстро зашептал: «Любимый, любимый, любимый… Я так боялась за тебя!».
Черт, побери! А ведь, именно для этого все мужчины отправлялись на войну с древнейших времен. Именно для этого. Для того, чтобы вернуться вот так. С победой! Вернуться и быть зацелованными насмерть своими красавицами.
Но времени на любовь снова не было. Мы с Лилькой бегом бросились в рубку - корабль продолжал медленно падать в неведомые нам недра.
Боня сосредоточенно вперился в показания приборов. Все вроде бы было в норме. Но через некоторое время компьютер показал слабый дифферент на нос, увеличивающийся с каждой минутой. Плита, к которой мы «присосались» клонилась все больше и больше. Наконец, крен достиг двадцати градусов и нам стало слегка не по себе.
- Давайте поднимем шлюзовую камеру, - взволнованно выкрикнул Боня.
Я немедленно это выполнил. Убрав присоску и отцепившись от люка, Бонифаций, как мне показалось, облегченно присел и вернулся в горизонтальное положение.
Впереди вдруг вспыхнул яркий свет, открывая перед нами уходящий куда-то вперед широкий сверкающий тоннель.
- Вперед, - тихо скомандовал я, и корабль самым малым ходом двинулся по предложенному пути. Мы миновали края люка, к которому прилепились, и двинулись дальше по тоннелю. Пройдя по нему, как мне показалось, около километра Бонифаций тихо вплыл в величественный зал. Далеко внизу просматривался хорошо освещенный участок палубы со знакомым перекрестьем в кругу. Туда мы, через несколько минут, и сели. Сели очень аккуратно и вежливо. Все-таки мы были в гостях, а в гостях ни хамить, ни делать резких движений не положено. Особенно в таких гостях, где ты подобен крошечной блохе, ползущей по миске мирно спящего бультерьера.
- Ну, голуби мои, что дальше делать-то будем? - помня недавний, любовный демарш моего экипажа, я, играя в демократа, воззвал к общественному мнению.
- Пошлем зонды и будем ждать, - Боня, как обычно, доверял только технике.
Лиля помолчала и неожиданно выдала то, о чем думал и я.
- Нет, мы все должны пойти. Мне кажется, «зерно» пропустило нас, и опасности здесь больше не будет. Раз оно открылось на Марка, значит, ему нужен именно он. Механизмам оно может ничего не показать. Те просто упрутся в первую же закрытую дверь и все.
- Правильно. Поймите, братцы-сестренки, это теперь наш корабль. Малое перешло в большое, что и следовало ожидать. Все теперь будет по-другому. Старик Бонифаций объявляется временно в техническом отпуске, до особых распоряжений. Мы выйдем на катерах, возьмем пригодных к разведке роботов и дронов и все вместе начнем исследовать этот объект. Я впереди, остальные за мной. Наша первая задача - выяснить - что это такое и для чего, собственно, оно предназначено. Хотя бы визуально. Разбираться же, как с этим работать, будем опосля. Надо осмотреться в новых отсеках. Боня, ставь компьютер в режим автономного управления. Пусть охраняет корабль, проводит его техническое обслуживание, держит с нами связь и чертит по нашим данным план исследованных помещений. Думаю, тут их будет великое множество. В общем, оставляем его на хозяйстве. Выход назначаю на завтра. Корабельное время восемь ноль-ноль. До выхода - восемнадцать часов двадцать четыре минуты. Всем отдыхать.
- А Моржова берем? - Боне очень не хотелось расставаться с весьма поправившимся товарищем. Кто знает, когда мы еще вернемся. Да и вернемся ли? Наступает новое время, и в этом времени будут действовать только новые законы. Всем нам было немного страшно и потому экипажу следовало еще теснее держаться друг за друга.
- Конечно. Как без Хрюна-то? Он тоже матрос. Короче, вы с Моржовым летите в катере номер два, мы с Лилей в первом.
Мне показалось, что Боня облегченно вздохнул.
Утром наш караван отправился в путь. Поскольку веретено было совершенно одинаковым с обеих сторон, перед нами было встал выбор направления. Не мудрствуя лукаво, мы решили разведать те неведомые пространства, что лежали прямо по курсу «приземлившегося» Бонифация, назвав это «передом». То, что называлось нами «задом», нам придется подвергнуть исследованию как-нибудь потом. Нельзя же охватить неохватное и обнять необъятное.
Я легкомысленно надеялся на логику Создателей. До сих пор эти надежды меня не обманывали. Нельзя же создавать нечто, предназначенное для использования простым человеком, применяя хитроумные загадки, доступные для разгадывания лишь сверхсуществам. Мы не супермены, мы простые люди и с нами простые роботы. Наш уровень развития и органы чувств не позволяют нам жить в каких-то неизвестных измерениях. Мы весьма ограничены в пространстве. Да и разум наш, прямо скажем, не блистал божественным светочем. Поэтому я надеялся, что все будет, если не просто, то хотя бы доступно нашему пониманию. Иначе - труба. Где взять недостающего нам ума, я ума не представлял.
В общем-то, я не обманулся. Вдоль корабля весьма логично протянулся один длинный освещенный коридор, не менее ста метров шириной. Через каждые два километра коридор пересекала в обе стороны перпендикулярная улица чуть меньшего размера. Каждая улица имела переулки, оканчивающиеся большими залами, заполненными приборами и механизмами неизвестного происхождения и назначения. Не отвлекаясь на эти, пока бессмысленные, залы, мы упорно двигались вперед. Я надеялся найти рубку или пункт управления кораблем или, может быть, главный компьютер или еще какую хрень, то есть, то место, где мне объяснят, как управлять кораблем, для чего он предназначен, что он может и, вообще, - что мне со всем этим «богатством» делать дальше.
Логика мне подсказывала, первым делом корабль нужно вырвать из окаменевшего слоя пыли, поднять с Лолы и приземлить на Лилиана. Что делать там, на планете, я пока не знал.
Да, без рубки управления взлететь со спутника было невозможно. Поэтому, мы шарили по кораблю в надежде эту рубку отыскать. Первый день пути мы провели все вместе, на следующие же сутки, немного попривыкнув к этой странной и немного пугающей тишине и огромным пространствам непонятно чем заполненных залов, я распустил экипаж, разбив его на руководящие группы из экипажа и активные подгруппы из дронов-разведчиков. Слава богу, плотно замкнутых дверей нам пока не попадалось - пусть летают и сканируют этого монстра, выдавая нам подробный голографический план.
Тщательно проходимый нами коридор с цепочками улиц-переулков явно был одним из многих. Этажей по диаметру десятикилометрового «веретена» могло быть великое множество.
Шли дни. Мы проверяли этаж за этажом, а результата наших поисков не было. Мы открыли много чего интересного. Из того, что мы смогли хоть как-то понять были лаборатории, по производству явно биологических существ, ангары с роботами-великанами, склады роботов поменьше, летательные аппараты, строительные машины, а также совершенно неизвестные нам по предназначению залы. То ли оружие, то ли двигатели, то ли еще что… Мы не понимали ни суть, ни природу их. Они были не то, что не из нашего века, они были даже не из нашего будущего. «Аппараты чужих» - так мы их прозвали.
Однажды, когда мы медленно засыпали в тесной спаленке нашего с Лилей катера и наши руки и ноги уже были сладко заплетены в теплый узел любовной истомы, раздался сигнал тревоги.
Я подскочил как ужаленный и бросился к переговорнику. Лиля за спиной стала лихорадочно натягивать на себя платье.
- Боня, что случилось?
- Командир, есть контакт. Опять «дрон-9» отличился. Смышленый малый, однако! В квадрате РО19 он обнаружил неизвестное существо, черного цвета. Оно очень быстро передвигается, но это явно живое существо. Включи монитор.
Я немедленно нажал на кнопку телевизора и невольно отпрянул.
На экране отобразился скелет. Самый настоящий. Только черный и весь в светящейся туманной ауре. С провалами серебристых глазных впадин на лице. Но руки-ноги-голова просматривались явственно. То есть скелет был явно от гуманоида. Там было все то, что человеку присуще. Ну, или роботу, сделанному именно человеком, что слегка радовало некоторой предсказуемостью. Хотя сам скелет, да еще такой траурно черный, наводил на душу, если откровенно, легкий детский ужас.
Команда немедленно отправилась в квадрат, где завис «дрон-9». Существо все еще было там. Схватив оружие, мы высыпали вон, расположившись тесной стрелковой цепью.
Мы смотрели друг на друга и молчали. Что это за хрень?
- Кто ты? - задал я вполне уместный вопрос. За долгие недели разведки, я уже настолько свыкся с мыслью, что все это «веретено» полностью принадлежит мне, что совершенно не подумал о том, что у корабля может быть иной хозяин или просто хранитель, подобный моему Боне. Видимо, так оно и было. Этот черный призрак и был тут главным. Вероятно, именно он будет тем, кто откроет мне все тайны моего обретенного «сокровища».
Черный внезапно начал говорить по-немецки. Я слегка понимаю этот язык на слух, но совсем не понимаю его смысла. Боня тоже не был полиглотом (зачем?), а Лилька и подавно. Говорил он долго, издавая много каркающих и шипящих звуков, но никто из нас ничего не понял. Я помотал головой и развел руками, похлопав себя по ушам. Голос стал громче, но язык тарабарщиной быть не перестал.
Тогда я пальцем показал на язык и помотал головой. Немецкий смолк.
Я представился и по-русски начал говорить черному слова приветствия, потом кратко изложил ему нашу эпопею, назвав всех моих друзей. Друзья неохотно кивали и напряженных пальцев со спусковых крючков своих пушек не снимали. Даже Моржов напрягся так, что колечко его хвостика выпрямилось в струнку и напоминало сейчас собой острое пчелиное жало. Сталинград, мля… Немец тут не пройдет!
Выслушав меня, скелет мгновенно растаял в воздухе и смылся. Мы недоуменно переглянулись. Ничего себе встреча.
Однако, по прошествии минуты, он вернулся и вновь уставился на нас пустыми глазницами. Мне показалось, что он почернел еще больше.
- Прив-вет, о, в-великий Марк! Прив-вет, дд-друзья в-великого Марка! - радостно заикаясь, прошипел черный. Это шипение и его угольная чернота, как то не очень вязались с бодрым приветствием, но я отмел сомнения, протянул руку и сделал попытку приблизиться.
Черный немедленно отпрыгнул метров на десять назад.
- Да не пугайся ты! Мы же пришли с миром, - громко сказал я.
- П-простите меня, я очень д-давно не видел людей. Вы даже не п-п-представляете, как давно, - скелет был вежлив и выговаривал слова весьма правильно, с легким прибалтийским акцентом. Хотя жутко, по змеиному, пришепетывал при этом.
- Ты хранитель корабля?
- Да…, - тут он замялся. Постепенно заикание проходило. Скелет успокаивался, - Да, наверное, так… Хотя, что тут хранить? Я ничего не понимаю в этих механизмах. Нет, это, наверное, просто моя тюрьма. Я всегда живу тут в одиночестве. Я уже не помню сколько лет. Миллионы или гораздо больше - я давно потерял счет. Это мое наказание, ведь, мне не дано умереть еще раз. «Живи и жди - так было мне сказано, - придет бог и все расскажет». Я живу и жду бога. А ты бог?
- Бог не бог, но я хозяин этого всего. Никакого другого здесь ты точно не дождешься. Как тебя зовут?
- Не знаю. Я ничего такого не знаю. Ни кто я, ни как сюда попал. Воспоминаний я в себе не нашел, сколь ни пытался. Я лишь чувствую, что совершил что-то очень ужасное в прошлой жизни и, вероятно, меня наказали вот таким образом. У меня нет даже имени, у меня нет ничего.
Я внутренне содрогнулся. А если б меня вот так наказали? Чего же этот скелет понаделал такого? Кто же он - этот достойный такой ужасной участи человек? Одинокая вечность в теле обугленного разумного скелета, в размышлениях и муках совести в огромной тюрьме, среди миллионов чуждых и непонятных механизмов, с неясной надеждой на освобождение и совершенно нелогичной верой в доброго бога… Кто ж из людей так серьезно мог согрешить? Видимо это был какой-то глобальный грех. Из глобалистов-грешников нескольких я знаю - Гитлер, Сталин, Пол Пот, может, еще террористы какие-нибудь… Но немец среди них один - Адольф Шикельгрубер, он же Гитлер, он же фюрер, он же муж Евы Браун и страстный гонитель и губитель всех неполноценных рас и народов.
- Чувствуешь, говоришь? Это хорошо. Значит, ты дух живого. Это многое объясняет. Сдается мне, я знаю кто ты. Подожди немного, я все проверю и подарю тебе имя.
Неожиданно скелет бросился ко мне, упал предо мной на колени и, распластавшись своими костями в пыли, зарыдал как ребенок: «Боже, боже!!! Я знал, что ты придешь, я верил, я верил!!! Господи, прости меня, раба твоего! Я твой раб на веки вечные! Прости меня, недостойную и неверующую тварь!» Он трясся там внизу и говорил что-то еще, сбивался на немецкий, потом снова бормотал свой фанатичный набор - «бог, раб, прости, верую…»
Как это Боня не нажал на курок своей пушки - не знаю. Слава богу, одно мгновение он таки промешкал. К счастью, существует первый закон робототехники и нужно какое-то время, чтобы сопоставить его с третьим. Все-таки повезло «черномырдину».
Скелет ползал по полу, а я стоял - возвышаясь над всеми своим немалым ростом и думал. Кого-кого, а Гитлера простить мне было нелегко. Это настолько глубоко сидело, что как-то срослось с моими русско-еврейскими костями, превратившись в какую-то закодированную программу «Не замай!». Но он покаялся. И я видел, что искренне. Он отбыл такое, что даже в апокалипсичной литературе сурового католицизма не нашлось этому аналогов. Бог велел прощать кающихся грешников, а «черный» первым, вслух назвал меня тем, кто я теперь есть. Он во всеуслышание объявил меня богом, а себя моим рабом. Это звание накладывало очень большие обязательства. В том числе обязательства прощать и любить каждого, кто находится под твоей защитой и покровительством, невзирая ни на какие чины, касты, заслуги или прегрешения.
И я простил. Может быть, я был неправ, как человек, но я был прав, как бог.
- Встань! - громовым голосом приказал я, удивившись его мощи в этом казенном сером коридоре, - Ты прощен! Ты теперь тоже матрос и звать тебя Адольф.
Скелет повиновался, встал и, дрожа, как на ходулях, наклонил ко мне свой череп. Я тронул черную гладкую кость, чтобы его утешить, и вдруг понял, что от рук моих исходит свечение - ясное, золотое свечение, подобное ауре сильного источника света. Я поднес руки к лицу - да, они горели чистым огнем. Все вокруг меня тоже осветилось - и пол, и стены, и потолок… И великое знание «всего» неожиданно выросло во мне. Я мгновенно все понял - зачем мы нашли это «зерно», что оно из себя представляет, как управляется и для чего предназначено. Я понял не только устройство этого корабля, я понял устройство всей Вселенной. Я понял, что, в общем-то, мне не нужен даже этот механический монстр. Для меня не существовало никаких преград - ни времени, ни пространства, ни тем более смерти и даже самой мизерной возможности, что хоть кто-то в этом великом мире может причинить мне хотя бы микроскопический вред. Я почти мгновенно переродился в существо гораздо более высшего порядка, чем только что был. Я перестал быть человеком.
Я знал все, видел даже крошечную жизнь на миллиардах планет и комет, понимал, как из одной формы создать другую и наоборот. Это было так здорово - ощущать собственное всемогущество, сверхвозможности и абсолютную исключительность, что я неожиданно захохотал - громко и раскатисто, так, как смеются обретающие собственную силу юноши в своем первом удачном бою со смертью, и эхо вторило мне, и казалось - весь этот корабль сейчас вибрирует и содрогается от радостной лихорадки, потому что знает - его хозяин, наконец-то, пришел, и скоро начнется большая работа. Настоящая работа, ожидание которой растянулось на долгие миллиарды лет. И да будет вокруг жизнь!
Скелет ли стал для меня катализатором? Или это мое прощение того, чего прощать нипочем нельзя? То есть моя способность к высшему, нечеловеческому прощению. Я почувствовал, что стал гораздо больше ростом. Этакий светящийся трехметровый гигант, хохочущий под стальными сводами своего ставшего тесным ковчега над пошлой мизерностью собственного прежнего существования.
Мои матросы наблюдали эту сцену молча, открыв рты, с какими-то странными одухотворенными лицами религиозных фанатиков. Потом Боня первым, опустился на колени и тихо проговорил: «Прости и меня, мой бог!» и, взяв мою огненную руку, прижался к ней своим железным лицом. Следом опустилась на колени Лиля и, в каких-то светлых слезах на милом лице, также облобызала мое горячее запястье, со словами: «Ты мой бог! Люблю тебя!». Даже Х.Моржов встал на задние ноги, утробно хрюкнул и воткнулся мне в ладонь своим мокрым пятачком.
Апофеоз величия!
Я поймал себя на мысли - мне очень понравилась эта сцена. Мне понравилась сама церемония, эта клятва, страстная вера в меня, обожествление моего образа и самоуничижение окружающих. Мне понравился я сам - великий и ужасный, горящий огнем и золотом Вседержитель и Повелитель жизни.
- Как, однако, хороши эти медные трубы славы, величия и гордыни! - подумал я и, опустившись на колени к своим «детям», бережно обнял их со слезами любви своими огромными сильными руками и попытался прижать всех к себе. Матросы прижались ко мне, словно детсадовцы к воспитательнице и заплакали вместе со мной. Более мы никогда не станем равны.
Прощайте, Боня, Лиля и Х.Моржов и даже ты, Адольф, прощай! Я с вами, но я уже не вы. И никогда уже таким, как вы не стану, как и вам не дано сравняться со мной. Примите меня таким, какой я есть!
Все-таки, как приятно быть богом!

7. Томление седьмое

Начали мы классически. Хотя, канонов я особо не придерживался. Не люблю библейские истории. Очень уж они мутные.
День первый (впрочем, это весьма условно) - да, будет свет.
Условность состояла в том, что я разделил время. Вокруг кокона, на плато, я создал стазис, а планетное время ускорил.
На холодной, почти замерзшей Лилиане висели вечные серые сумерки. В общем-то, все было понятно - мглу обеспечивало огромное количество сажи, поднявшейся в небо после серии жутких извержений экваториальной гряды огромных двадцатикилометровых вулканов, произошедших четырнадцать тысяч лет назад. Насрали тут именно они, продолжая, впрочем, попукивать и добавлять дерьма в небо. Они и убили все живое, если, конечно, оно тут когда-то было. Я не обнаружил практически никаких следов жизни под снегом и льдом, сковавшими Лилиану накрепко.
Сажа не давала пробиться сюда солнечному свету. Способствовало этому уменьшенное по сравнению с Землей тяготение и отсутствие сильных ветров. Хроническая ядерная зима. Знаем, проходили.
Копоть надо было нейтрализовать. С этим, сначала пробно, справилась пара зондов, размерами с Бонифация. Они распылили в небе над плато спрей-отвердитель и сажа, превратившись в ноздреватые гранулы с ноготь, густо повалилась на землю. Сразу же вверху показался кусок сиреневого неба, и стало как-то веселее.
- Хорошее удобрение будет, - угрюмо пробормотал на это Адольф, нажимая необходимые кнопки на пульте.
В общем, это замечание я признал правильным. Лишнее дерьмо - почве не помеха. Адольф оказался вообще парень не дурак. Потихоньку он даже стал мне нравиться. Если б еще не его вид, пугающий Лилю и Х.Моржова, а также его вечные желчность и хронический депрессняк, цены бы парню не было. Полезный субъект.
Для очистки всей планеты я выделил еще четыре корабля, и они синхронно начали свое вращение от полюсов к экватору, распыляя отвердитель по всей небесной сфере. С неба посыпался дождь из мелких гранул углеводородов и устлал мороженную твердь огромным ковром в десяток метров толщиной. Не желая повторения трагедии, я велел кораблям залить особый нейтрализатор в жерла попыхивающих вулканов и наглухо их забить. Вряд ли в следующие полмиллиарда лет они смогут как-то тут нагадить.
И стал свет. И заодно, стало небо и земля, весьма удобренная углеродами.
Это было неожиданно. И, в общем-то, нетрудно. Я легкомысленно решил - фигня, справимся.
А потом сама собой стала вода. Да она, собственно, и была, и было ее много, просто она замерзла в вечной тени, а теперь, когда температура в экваториальной зоне превысила плюс семь градусов, льды тронулись, и вода стремительно начала таять, обнажая огромные океаны, разделяющие два, не менее огромных, материка. Началось время океанских штормов и сокрушительных цунами.
Вообще, Лилиана была несколько больше Земли. Размеры ее превышали земные примерно в полтора раза. Сутки почти родные - двадцать пять часов. Из-за меньшей плотности пород, планетарное тяготение было в полтора раза слабее, чем на Земле. Меня посетила мысль, что на моей планете прямоходящим людям будет житься значительно легче.
- За здоровые позвонки! - однажды за столом в кают-компании я поднял тост, который никак не был оценен моими разномастными матросами. Они слегка переглянулись - их бог часто заговаривался и молвил невпопад непонятное нечто о чем-то своем, божьем.
Да и бог с ним! Богу - богово, как говорится.
Свет, земля, небо и вода. Так, значит… Что там еще? Флора и фауна - все просто. Строить новую планету под жизнь, оказалось проще простого.
После повышения температуры, сам собой пошел дождь и шел так долго, что матросы начали впадать в депрессию. Я восстановил дисциплину и направил всех на фронт биологических работ. Боня с Адольфом и Х.Моржовым отвечали за растительный мир, я же с Лилей за животный.
Флоро-камеры «зерна» оживленно вырабатывали из имеющегося генетического материала пригодную для планеты биологическую массу - простейшие лишайники всех цветов радуги, плесень, грибы, хвощи и иную травку - все бурлило и проращивалось, готовясь выплеснуться на девственную, унавоженную планету и завоевать ее целиком и полностью на веки вечные.
Наконец, день настал, корабли, снаряженные, словно бомбами, кипящей растительной массой поднялись в небо, распыляя все свое содержимо по суше и морям, чтобы оно вцепилось во влажный теплый грунт всеми своими корешками и псевдоподиями и проросло в нее, размножая самое себя в прогрессиях близких к геометрическим.
Да будут древа, трава, водоросли и все, что из этого получается!
Пока размножались растения, фаун-камеры ждали команд. Там было все - от образцов амеб до срезов ногтей с большого пальца моей ноги и волос с моей царственной головы. Я мог клонировать что угодно и кого угодно. Да хоть пятикилометрового питона с башкой в форме тюльпана, стоящего на хвосте и питающегося на высотах летающей фиолетовой слизью. Да только, зачем это мне нужно? Мне нужно другое. Человек! Все остальное создается и, конечно же, будет создано, только как необходимый фон для его размножения.
Трава принялась. Деревья выросли и дали плоды, которые тоже выросли и тоже дали плоды и вечный процесс естественного оборота стал необратимым. Жизнь въелась в мою планету, как въедается плесень в сырую штукатурку углов, - очень крепко и уже навсегда. Атмосфера стала, наконец, совершенно пригодной для укоренения тут более сложных организмов.
Океаны успокоились, бесконечные проливные дожди сошли на нет. Наступило «время теплицы». Жарко и влажно. При такой атмосфере растительность быстро затопила всю сушу бескрайними и высокими морями.
Пора! В камерах закипела кровь и плоть. Причем в буквальном смысле этого слова, производя все - от мушек-дрозофил и лобковых вшей, до мамонтов, китов и больших белых акул. Я умышленно пропустил в эволюции эру динозавров. Просто ввел часть этих тварей в мир господства млекопитающих - оставил драконов, толстых диплодоков и иную травоядную и не очень нечисть. Пусть будут. Потом разберемся.
«Зерно» трудилось без отдыха. Транспортные корабли не успевали развозить живность по двум крупным материкам и тысячам мелких островов. Приживаясь к непонятным условиям, животные гибли тысячами, но зато выживали миллионами. Игра стоила свеч.
И наконец, настал день, когда мы перестали подпитывать планету биологическими организмами. Они теперь сами регулировали себя. Плодились, размножались, гибли в зубах хищников, просто погибали или дохли, становясь удобрением для флоры, снова плодились и так без конца… Цикл замкнулся. Континенты и острова кишели теперь растениями, насекомыми, гадами и млекопитающими. Моря и океаны бурлили рыбой, моллюсками и иже с ними.
Лилиана стала морем лесов, рощ и лугов с выраженными климатическими зонами, разрисовавшими планету в разные цвета - от снежно-ледяного полюсного до густо-фиолетового экваториального. В этом море копошились мириады разнообразнейших животных, от северных саблезубых тигров до теплолюбивых драконов.
Эволюция началась. Все хотели быть сильнее, выше и сексуальнее. «Плодиться и жрать! Сожри ближнего своего иначе ближний сожрет тебя сам!» - вот они, главные законы всех живых организмов каждого известного во Вселенной мира. И сейчас эти законы начали разворачиваться во всей красе, становясь единственными на планете и подчиняя себе все иные, действовавшие тут ранее, космические предписания. К черту ваш космос - жизнь пришла!
Глядя на всю эту вакханалию жизни, мне вдруг стало страшно. Что мы наделали? Имея благие намерения - создать рай для жизни на мертвой планете - мы создали обыкновенный ад, где все жрали всех. Мы заразили этот сумрачный, пребывавший в вечности, прохладный сферический камень, мерно кружащий, как по рельсам, вокруг мирной успокаивающейся звезды, какой-то жуткой заразой. Лишаем, паршой или, того хуже, раковыми клетками, плодящимися геометрически бесконечно и быстро проникающими в чистые нежные ткани, чтобы ослабить их, а потом убить - безжалостно и очень мучительно, сдавливая их своими метастазами, словно щупальцами гигантского Кракена.
Уберечься здесь, в этом смертельном котле тонкокожему существу без рогов, копыт, зубов и когтей, а также бивней, игл, панцирей и еще хрен знает чего, было абсолютно невозможно.
Может оставить все как есть и, ну его, этого человека? Слабость и сомнения одолели вдруг меня. Я впал в глубокую иппохондрию и целыми сутками сидел неподвижно на спине моего «веретена», раскаиваясь в собственной гордыне.
Мои матросы бродили без дела по кораблю в какой-то прострации и не знали куда приложить свои золотые руки. Вся работа встала. А я думал.
Наконец, я вызвал Боню и, к его величайшей радости, назначил эксперимент с участием его любимых роботов. Их надлежало послать в джунгли.
Грубые стальные роботы возвращались из одиночных экспедиций весьма потрепанными, с явными следами воздействия огромных челюстей или когтей. А более тонкие почти человекообразные машины из пластика и биомассы, покрытые лишь эрзац-кожей, не возвратились из подобных путешествий еще ни разу. Каждый робот уходил без оружия, с задачей справляться с нападениями животных лишь подручными природными материалами.
Все кандидаты были весьма неглупы, имели отличные зрительные приборы, улавливали звуки в скрытых диапазонах, обладали хорошей реакцией. В каждый мозг вкладывалась выверенная на компьютерах тренировочная программа по отражению атак минимум с четырех сторон. Но роботы поодиночке гибли. Последние кадры их жизней были страшнее сцен из голливудских фильмов-ужасов про людоедов.
Тогда мы стали посылать их группами. Роботы стали жить дольше. Группа из трех роботов держалась три дня, из четырех - пять… А когда мы погнали в джунгли сразу сорок пластиковых «людей» - произошло чудо. Ценой первых потерь, им удалось вооружиться дубинами и камнями, организовать должный порядок в обороне, отбить все атаки зверо-гадов и перейти в наступление. Постепенно, в радиусе километра-двух звери исчезли. Они стали обходить стоянку «людей». Роботы своим числом и большей разумностью, нежели зверье, сумели отвоевать себе место для жизни в этом беспредельном людоедском гулаге. Этот робо-эксперимент лег основу дальнейшего теперь уже глобального эксперимента по внедрению на планету биологических разумных существ.
Стало понятно - выжить люди здесь могут только стаей. Создавать нужно общество, смыслом существования которого будет польза, приносимая каждым его членом, самому этому обществу. Плотное, тесное общество. Чем плотней - тем оно эффективнее. Спина к спине, плечо к плечу. Иначе никак.
Да, надо признать - все это концлагерь, на вечное обитание в котором, по моему приговору, осуждены триллионы и триллионы живых существ. Малюсеньких и огромных - на земле, в воздухе и в море… Я зародил их и тут же обрек на эту тюрьму.
Также как и им, людям будет некуда сбежать из этого ада. Они будут обречены на вечную борьбу за выживание. Им придется или убить всех, мешающих им жить, или абсолютно деградировать, вечно трясясь от страха, боясь вогнанного в спину когтя или зуба и прячась по земляным норам и пещерам. Иного не дано.
Выжить здесь будущему человечеству будет очень непросто. Мне придется создать разумные особи с неуемной жаждой убийства. С гораздо большей, чем у животных агрессивностью. Они должны жаждать этого убийства - убийства абсолютного, квалифицированного, особого, не для питания и обеспечения желудка, а убийства ради убийства, убийства приносящего радость, убийства от которого наступает удовлетворение сделанным и оргазмичное ощущение победы сильного на более слабым.
Унизить и затоптать ногами всех, кто не с нами! Чтобы знали и боялись! Даже те, у кого на то, чтобы «знать и бояться» просто не хватает мозгов. Даже те, у кого этих мозгов и вовсе нет. Но это неважно! Если будет нужно - убить придется всех, сколько бы их там не было. Мы строим новое общество - все, мешающие нам, могут удалиться!
Только так человеческая раса возьмет власть над природой. Только так - убивая все и вся и приспосабливая природу под себя. Единства и гармонии нового мира, о которых я мечтал долгие-долгие годы, людям никогда не удастся достичь. Они будут вечно сражаться, даже когда сражаться будет не с кем. Впрочем, я знаю - с кем они тогда будут сражаться. Они начнут сражаться между собой, ибо агрессия их, как вечная и накрепко вживленная в их существо, программа, ни за что их не отпустит. Она всегда будет с человеком. Потом они, вполне вероятно, убьют сами себя. Или это сделаю я - потерявший веру в своих чад, Создатель.
Это же все та же старая, «добрая» теория геноцида… «Мы лучше вас. Значит, «вас» надо убить». Чем же я лучше моего Адольфа в его прошлой жизни или товарища Сталина с Пол Потом? А как по-другому? Спросить совета не у кого. Я тут один такой умный. У матросов моих есть много чего, но знаний подобного характера они не имеют.
Что же я тут понаделал? Что же я еще наделаю?
Я поймал себя на мысли, что не хочу создавать человека. Не желаю! Такого человека - не желаю!!! Но никакого другого у меня не получится - это надо признать.
Однако, продолжать начатое дело необходимо. Вырастить абсолютного человека, способного, подобно мне, посеять и размножить на планете самое себя, смогу только я.
А Лиля? И тут меня обожгло. А ведь, я бросил ее. Да, сделавшись другим - горячим, огромным и всемогущим, я просто перестал нуждаться в ком-либо вообще. Раньше я не мог прожить без своей женщины и получаса - она была со мной всегда и везде. А теперь? Теперь я монстр, потерявший право на любовь.
Я уже не могу быть с ней никогда - такой огромный, трехметровый, огненный бабай, а она маленькая и хрупкая, как прохладная весенняя веточка… Она просто боится. Она потеряла меня, потеряла навсегда, ибо я стал бесполым. Бог не имеет пола, даже если имеет первичные половые признаки. Я - укутанная в белую простыню красивая золотая статуя, с температурой тела, превышающей человеческую почти вдвое.
Мой главный адепт Адольф твердит, что на мне божественная тога, но я то знаю что это обыкновенная белая простыня с нашей с Лилей бывшей кровати. Она любила белые простыни. Я прикрылся ею не потому, что стыдился наготы, нет. Просто так было привычней, что ли - носить на себе хоть что-нибудь - хоть бусы, хоть пальмовые листья. Атавизм. А может мне просто нужен ее запах?
Перестав быть человеком и став кем-то другим, я перестал понимать друзей, их логику, чувства, эмоции… А они? Они перестали понимать меня. Из людей понимающих они превратились в людей верующих. Безраздельно и бесконечно. В абсолютно верующих существ. Они верят в меня, верят мне, верят истово, но совсем не понимают меня. Это грустно - я не понимаю их, они меня. От появления бога все стали гораздо более несчастны. Ведь, счастье - это когда тебя понимают. Каждый знает это наверняка.
Я стал другим совершенно. Теперь меня многое что перестало интересовать. Я почти не ем, пью очень мало, да и то, только в компании и из уважения к команде. Я не сплю, мне не нужна кровать… Мне вообще не нужно помещение, крыша над головой, дом, уют. Все это стало бессмысленным и совершенно не нужным. Я знаю, что умею улетать, перемещаться куда угодно и преодолевать любое пространство. Втайне от друзей я попробовал переместиться на Лолу. Легко! Побродил по пыльной пустыне безо всякого скафандра. Видимо я не только не ем - я уже и не дышу вовсе.
Я понял, что могу еще гораздо больше, но не стал ничего делать, чтобы не расстраивать свою команду. Они могут решить, что их бог покинул их навсегда и им будет очень и очень больно.
Наша бешеная работа последнего времени совершенно встала. Сейчас, в долгих и мучительных размышлениях о новом человеке, о том надо или не надо создавать его здесь на этой планете, я пришел к самому себе. Кто я вообще? Что я вообще? Мне ничего не нужно более из того, что я имел когда-то и считал это самым важным в своей жизни. Да и живой ли я? В том смысле подобен ли я той жизни, что зародил с помощью «зерна» на этом замороженном сферическом камне? Человек ли я и если не человек, то, что человеческого во мне осталось? И смогу ли я когда-нибудь снова испытать эмоции, сильные чувства, смогу ли любить или ненавидеть, смогу ли чего-нибудь хотеть так сильно, как хотят этого люди? Вряд ли. Процесс обожествления необратим. Ты приобретаешь одну силу, но теряешь все другие.
Так, что же получается? Этот хилый, слабый и еще не рожденный человечек сильнее меня? Но почему?
Да, сильнее. И только лишь потому, что он смертен. Как ни странно, но этим он сильнее своих бессмертных богов.
За свою короткую жизнь, человек хочет испытать все известные ему чувства. Он торопится, бежит по жизни, он постоянно хочет открывать новое, пробовать то чего ему не известно, чувствовать всеми ограниченными органами своих чувств… Он не успокаивается никогда. Он надеется на удачу, даже за секунду до неминуемой смерти. Он верит, что прожил свою жизнь не зря и на этой земле от него таки был какой-то толк. Он жаждет успеть и эта жажда жизни и есть его награда за мучения, трудности, разочарования и боль. Он питается собственной жизнью, жадно отгрызая от нее наиболее сладкие куски, тем самым сильно уменьшая ее в сроке. Но остановиться он не может.
Хотеть! Все время стремиться куда-то выше и дальше. Вперед, не останавливаясь, только вперед! У него нет иного пути - только будущее и ничего более. Вернуться назад или, остановившись, замереть он не может - если он перестанет по ней бежать, время разрежет его пополам, как натянутая струна. Это выше его, это его предназначение - бежать, бежать, бежать! Человек - это Форест Гамп. Он рожден, чтобы бежать. Да, дерьмо случается, но останавливаться ни в коем случае нельзя.
Эта программа - бежать и добежать до своего предела и есть главное в человеке. Требование каждой религии гласит жестко - нельзя оканчивать жизнь самовольно! Нельзя! Ибо при суициде ты насильно прерываешь собственную задачу, заложенную в тебя свыше. Дойти до конца, какой бы он ни был! Встретить его с широко раскрытыми глазами и честно сказать себе: «Всё!», а дальше уже не твоя забота. Вот главная человеческая обязанность. Все остальное побочно. Смерть - есть смысл жизни. Парадокс, но ничего другого в голову не приходит.
Никто из людей не надеется на бессмертие. Но субъективно человек бессмертен, ибо, ему не известна наверняка дата собственного конца. Пока человек жив - жив и окружающий его мир. Вместе со смертью умирает и он. И, ведь, верно - если я не чувствую мир - не вижу, не осязаю, не слышу, не вкушаю и не нюхаю - значит, ничего нет вообще. Ибо проверить это нечем, набор людских чувств крайне ограничен. Тот же слепоглухой, например… Как он чувствует этот мир? Какой он у него? Все совершенно не так, как у людей с полным набором. И ведь не спросишь.
Наш мир это просто отражение нашего сознания - выданное нам имеющимися органами чувств. А если этих чувств будет больше? Каким тогда станет этот мир? Что мы увидим вокруг себя? Я раньше размышлял об алкоголиках в состоянии делирия. Вот человек - резко завязал после долгого запоя (вроде похвально) - а вот и она «белая горячка». Вот они пугающие видения неизвестного доселе мира еще одним временно открывающимся органом чувств - «третьим глазом».
Все «белочники» видят практически одно и то же - зеленых человечков маленького роста и с рожками. Они очень вездесущи и пронырливы - летают, ползают по стенам и потолкам, плещутся в воде… Видимо, любопытны - лезут и лезут поглазеть на нас - этаких волосатых великанов. Ну, как мы на слонов, скажем…
В зависимости от образования и уровня культуры кто-то называет их гуманоидами, инопланетянами, энерго-информационными сущностями и вместо рожек отмечает антенны или псевдоподии. Однако, поскольку подавляющее большинство алкоголиков - выходцы из люмпен-пролетариата и малограмотного нетрудового крестьянства, то чертики - их самое ходовое название. При этом они всегда зеленые и всегда маленькие.
Все неизвестное страшно. Страх порождает беспокойство и человек временно сходит с ума, не умея с этим страхом справиться. А мы - здоровые и трезвые смеемся, вместо того, чтобы попытаться понять - как же это стало возможно - заглянуть туда, куда не дотягиваются наши «нормальные» глаза. А может быть, познание мира в его иных ипостасях подвластно именно ненормальным людям. И нам всем для расширения нашего сознания следует сойти с ума?
Что мы видим в состоянии делирия? Ангелов? Тех, кто нам помогает? Или бесов? Тех, кто нам все портит? Как отличить ангела от черта? Кто сказал, что ангелы белые, а черти черные? И почему белое лучше?
Мы верим свету и не верим тьме, считаем свет благом и средоточием жизни. В то же время, именно свет нас рано или поздно убьет - это будет свет чрезмерно активизировавшегося солнца или нестерпимый свет атомной бомбы, яркий свет от пожаров и взрывов при массированном авиационном налете, холодный свет белого снега при ядерной зиме. А черная земля, в которую мы будем лихорадочно вкапывать собственные организмы, может оказаться единственным нашим спасением и поможет нам выжить.
Так, белый свет это хорошо или это плохо?
Почему тогда черный цвет символизирует смерть, а не наоборот? Все это условности, сказки для малышей… А что если, без сказок нельзя?
Да, будущим людям этой планеты, как и всем разумным существам на любой другой, чтобы выжить, понадобится сказка. Сказка, в которой разделены понятия добра и понятие зла. Между ними надлежит провести четкую и глубокую борозду, дабы смешения этих понятий не наступало никогда.
Универсальная сказка для человечества - это религия. Именно она доступно объяснит всем - откуда началось, как должно идти и чем все закончится. Она даст общие принципы морали, несоблюдение которой повлечет за собой заслуженную кару.
Страх. Опять этот страх! Неужели без страха ничего невозможно построить? Любое общественное устройство имеет его под своим основанием. И воплощением этого ужаса является именно божество, то есть, в данном случае, я и мои верные слуги.
Я покараю подлецов, хапуг, убийц, насильников, гордецов и прелюбодеев, я ввергну их в ад, чтобы варить их в серных котлах до скончания веков. Это меня должны бояться люди. Это я имею право и могу обречь их на вечные страдания и муки, если они не научатся жить по предложенным мною правилам и смешают все в одну кучу.
Я сочиню религию. Впрочем, почему я? Раз религия это страх, то писать ее надо поручить Сатане. А кто у меня на эту роль больше всех подходит? Конечно, Адольф. Он предан мне, как собака, он умен, желчен, тосклив, силен и вездесущ - то, что надо. Пусть пишет свои Апокалипсисы.
Скелет будет следить за тем, чтобы каждому грешнику досталось по заслугам. Слух о неотвратимости расплаты за свои грехи должен поселиться в каждом сердце, как структурная программа. Адольф, будет моим карающим мечом. Моим гестапо и НКВД, Ежовым и Берией в одном флаконе!
Я внутренне хихикнул - наряжу Адольфа в черный балахон с капюшоном и дам в руки огненную косу. По первости, скелет будет бродить между людей, и выбирать для суда самых грешных. Наводить жуть. Мне и самому от подобного зрелища уже сейчас немного не по себе. Потом найду ему место поближе к звезде, пусть варит там души своих пациентов в котлах и сажает их на колы. Отыгрывается за свое одиночество. Да и вообще… Пусть вообще заведует всеми вопросами смерти. Мне что ли со всем этим возиться?
Смех-то смехом, а страх нужен. Это универсальное средство для смертных. Безмерная человеческая агрессия, без которой тут не обойтись, должна быть им уравновешена.
А любовь? А самопожертвование? А честь? Совесть? А творчество? Все то ради чего это все мною заварено?
Все это хрень! Сначала страх - о любви подумаем потом.
Я сидел на горбе своего корабля - огромная золотая статуя полуобнаженного мыслителя. Холодный мой ум бесконечно анализировал и производил бесчисленные расчеты, а там, за пределами сверкающего в красном солнце корпуса космического пришельца, бушевала жадная природа планеты Лилиана. Там была терра инкогнита - созданная мною, но так и непонятая до конца жизнь. Она требовала венца.
Я подходил к той черте, перевалив через которую, возвратить все обратно я не смогу. Венец моего создания - человек, о котором я так долго думал, переделать себя уже не даст. Он будет таким, каким я его создам, и никогда не изменится до скончания веков.
Ведь, я отдам ему часть себя - это и будет его душой, встроенной в сложнейший генотип субстанцией, знающей гораздо больше того, что предлагают ему простые органы чувств. Встраивается эта частичка так, что является краеугольным камнем биологического дома - тела. Вытащить ее для обозрения без разрушения всего дома невозможно. Душа защищена предохранителем - или ты имеешь эти самые органы или постигаешь собственную душу. Постигнуть душу можно только после того, как тело умрет. Или так или никак!
Душа это та субстанция, овладеть которой при жизни человек никогда не сможет. Ибо если овладеет - станет мне равным. Люди существа общественные - овладеет один, овладеют все. И тогда равновесие Вселенной нарушится, потому что боги создания штучные и абсолютно целевые. Миллиарды безработных богов в космосе совершенно лишние.
Или все-таки не лишние?
Даже в золотой моей голове никакого ответа на это не было.

8. Томление восьмое

Итак, кто ты человек? Зачем ты?
«Человек! Это звучит гордо!» Пролетарский буревестник Алексей Максимович Горький был абсолютно прав.
Еще создавая Лилю, я понял главное - несмотря на некую схожесть основ, человек категорически отличается от всего остального. Я неимоверно долго и мучительно бился, создавая и собирая сложные пазлы его генных цепочек, пока не понял главного - тело вообще бессмысленно. Даже самое крутое, даже самое, по моему мнению, гармоничное и совершенное. Это все обычная биоинженерия, результатом которой могут быть и говорящие грибы и летающие гномы. Сделать можно все что угодно - пределов не существует.
Теперь, имея глобальный опыт в создании живых организмов, я в этом убедился окончательно. При меньшем планетном тяготении, создаваемый мною животный мир весьма отличался от земного. Чрезмерная сила и мощь отдельных особей могли бесповоротно навредить балансу. Если, скажем, выпустить в этот мир настоящего уссурийского тигра, то со временем он завоюет пространство полностью, ибо у него не будет достойного противника. Этот и без того умелый земной хищник будет чем-то чрезмерным в этой среде. А это совершенно не входило в мои планы.
И я создавал нечто другое. Да, может быть, по образу и подобию. Но все равно это были другие тигры, слоны и попугаи. И деревья были другими и иная растительность. Они были приспособленными. Это были не копии, это были мутанты, если хотите. В них, как я ни бился, много чего не хватало, и много чего было в избытке, ну, если рассматривать их через земную призму.
Я понял одно - в основу должности каждого бога-создателя заложено одно главное требование - неукоснительное соблюдение закона равновесия. Природа, создаваемая им, стоит только на этом законе. Не будет равновесия - не будет жизни и все рухнет. Иные законы разрешается слегка попрать, если мировое равновесие нарушается.
Но ведь цель моей миссии - сделать этот мир самодостаточным, не требующим внешнего вмешательства и руководства. Он должен жить сам по себе, регулируя себя собственными усилиями. Моя задача - правильно запустить этот процесс, заложив в него определенную программу, а уж эволюция должна двигаться сама по себе. Именно по этой самой программе. Что ж мне вечно заниматься поправками и постоянно следить за тем, что тут происходит, исправляя те или иные ошибки прогресса?
Программа должна быть. Но, что есть эта программа? У любой программы должны быть, по меньшей мере, две главные составляющие. Начало и конец. Надо как-то устроить все так, что бы не было, как том в кино: «Ну что ж ты? Вместе начали и…не кончили».
Чем все это кончить-то? Куда вести паству? Согласно прежних литературных памятников древности, вести ее можно было только к одному - к любви. Через людскую злобу и агрессию, через разрушение и подчинение себе этой неласковой природы, через предательство и равнодушие, через жадность и подлость… Сначала человек должен все разрушить, довести свою жизнь до абсурда, а потом очиститься, открыть в себе что-то неясное, чистое и светлое и полюбить этот мир таким какой он есть… Через к тернии к звездам.
А нельзя как-то без этого? Сократить путь, расчистив обществам людей отдельные площадки, а ля Эдемский сад и пусть они там совершенствуются, бродят в прекрасных искусственных парках с прудами и водопадами, слагают вирши, творят картины и музыку, философствуют и любят все, что их окружает.
Не получится. А размножение? С этим инстинктом не поспоришь. Вот любовь к одной женщине двух мужчин, скажем? Это как? Соперничество и драка - больше ничего. Ты посмотри, что творится у животных! Они же размножение поставили во главу всех возникающих в жизни углов. Основа основ. Сильный побеждает слабого и только потому размножается. Смерть слабым и плохо раскрашенным! Человек не сможет силой разума остановить себя от такого соперничества. Это не в его силах. Значит что? Все твои искусственные Эдемы полетят псу под хвост, с того момента, когда человек поймет, что за сладость эти муки предшествующие размножению. Перед любовью и, вытекающим из закона равновесия, законом размножения, любые тела, собранные из животного материала, бессильны. Они рефлекторно в один миг разрушат все, что благостно взращивалось на ниве равновесного спокойствия годами. В один миг страсти человек способен убить в себе философа или альтруиста, ученого или праведника и совершить любой, даже самый что ни на есть тягчайший грех. Легко. И лишать его этой страсти нельзя! Ни за что. Она и есть его главный двигатель - агрессия и вытекающие из нее эмоции, яркие чувства, неутолимая и вечная тяга к познанию. Как? Как без этих качеств это существо может называться человеком? Да у меня робот Боня на их фоне будет гораздо более человечным.
Значит эдемские сады это заведомый блеф? Мне и самому они не нравятся. Если быть откровенным - они есть концлагеря - красивые, уютные и благостные, но концлагеря. Это резервации для созерцателей. Не для ниспровергателей устоев, не для участников битв, не для строителей новых городов и не для запутавшихся в своих страстях любовников - для свидетелей. То есть для тех, из кого никогда не получатся создатели. Для блеющего покаянные молитвы стада. Ниспровергатели устоев там надолго не задержатся.
Там, за ее оградой - притягательная, буйная и непредсказуемая жизнь, там смерть, опасности, боль и горе, но там же и свобода, там же утоление жажды победы, там же - возможность борьбы, возможность понять, наконец, смысл человеческой жизни и осознать себя ее творцом. Чтобы обрести этот самый смысл, такой человек рано или поздно найдет способ перелезть через любую ограду и попрется через эти самые тернии джунглей к неведомым звездам, как ты его не стереги и как ты его не уговаривай остаться.
По большому счету - все эти препоны весьма условны. Это не колючка и рогатки, это не пятиметровая стена и не пропасть - это виртуальные, программные самоограничения. Либо ты живешь на полную катушку, не считая дней до пенсии, либо чахнешь на этой пенсии вечно. Прожить, не нагрешив, невозможно. Человек грешным создавался и, если честно, создавался небезгрешными руками, подобным тем рукам, что растут из моих плеч. Он грешен изначально, и избавиться от этого ему не дано.
А те, кто останутся в эдемской резервации? Для чего они нужны? Творить они не умеют, страдать боятся, от любви бегут, ходят все время в касках и боятся мифического кирпича с крыши…
Они и будут теми, кем рождены. Бесплотными и безгрешными свидетелями. Невидимыми сущностями - ангелами, там, или бесами, а ля зеленые человечки из вышеупомянутого делирия. Летающими глазами, лишенными рук, ног, ртов и иных органов чувств. И глаза эти будут всегда открыты. Им суждено стать наблюдателями от добра или зла. Короче, такими, какими они, рожденные когда-то равными с остальными, остановили себя в начале - так прожив и, волею божьею померев, не вкусив сладостей и страданий настоящей жизни, став старичками в семнадцать лет. Потому что испугались перейти за грань, потому что в своем замкнутом монастырском мирке жить уютнее, потому что равнодушие они посчитали главным кирпичом равновесия. Они будут наблюдать за живыми и вечно мучиться от того, что мир строится из совершенно иных кирпичей.
Так вот из кого делаются ангелы! А я то раньше думал… Тьфу!
Вот, сука… Опять приходим к тому с чего начали. Смысл. Этот гребаный смысл, который искало человечество на Земле, но так и не приблизилось к его пониманию ни на йоту. Может, его попросту нет? Тогда зачем все эти сложнейшие усилия, принимаемые не только мной даже - теми, кто направил сюда зерно жизни? Этому предшествовала, вероятно, очень нелегкая разведка и самое главное план, исходящий из чьих то извращенных голов. Теперь я…
На хрена, Господи или господа, как вас там?!!!
Я даже тихо подвыл. Ничего не понимаю. Зачем это все? Кому вообще это нужно? Что я тут создаю по образу и подобию? Чье, на хрен, подобие я тиражирую?
Земля, какой я ее знал - место весьма неласковое. И идеалом для меня никак служить не должно. Отношения людей к окружающему миру отличалось там высокомерием, а к подобным себе - откровенной враждой. Насколько я помню - людям на Земле мешало все - от плохой погоды до соседа за стенкой. Оттого, погоду (читай планету) ему всегда хотелось изменить, а соседа звездануть молотком по башке.
И никогда по другому! Все попытки как-то смириться с соседом и планетой рано или поздно заканчивались очередной войной. Человеку никогда не хватало терпения. Я не знаю, что случилось с Землей после меня, но думаю ничего хорошего. Думаю, рано или поздно подступил миг, когда кто-то не смог более терпеть и сорвался, словно алкаш, нажав заветную красную кнопку ниспровержения мучительного и тоскливого периода трезвости, спалив все на планете к чертовой бабушке.
Однако же, терпение это идея. Оно как-то органично прилипло к человеку с начала времен.
«Бог терпел и нам велел. Вытерпит все и широкую ясную… Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье… Терпенье и труд - все перетрут». Может не зря все эти «мудрости»?
Терпеть? Это что ли смысл человеческого существования? Терпеть, насильно сжигая в себе неуемную агрессию, вкачанную в него при рождении создателем в избытке для его же пользы? И тогда что? Агрессия сама, что ли сгорит? Что-то плохо верится в это. Ведь, ее обратно не выкачать.
Природа будет рано или поздно укрощена, а агрессия останется. Куда ее направить, во что сублимировать? В творчество, в науку, в познание? Не нужно человеку столько творчества и столько науки. И знаний лишних ему тоже не нужно.
А чего ему нужно?
Человеку нужна любовь и больше ничего.
Круг моих размышлений замкнулся. Что ж, будь по-вашему. В конце концов - бог есть любовь. Меня так в детстве бабушка учила.
Я растянулся на поверхности своего корабля, положил руки за голову и все страхи меня вдруг покинули. Решение, которое пришло ко мне, было вполне себе банальным - я его знал и раньше. Просто оно действительно было наиболее правильным - это надо было признать. Ничего лучше любви для человека нет. Вся эта байда с деньгами, властью, славой и даже творчеством, байдой и останется. Нормальный человек легко променяет весь этот набор на один искренний поцелуй.
Мой волшебный полет на Бонифации в полную неизвестность пророс из моей еще земной мечты - найти обетованную землю и жить там вдвоем с той, что меня любит, с той, которую люблю я и буду любить вечно. Любить, просыпаясь каждое утро от радостного ощущения ее теплого уютного плеча рядом, от солнечных зайчиков на ее губах, от дыхания, от щекотания волос, от ожидания ее улыбки и нежности рук, света исходящего от ее глаз и шепота куда-то в район уха: «я хочу тебя!»… Я так хотел этого, хотя совершенно не представлял себе кто это будет, где это будет, когда это будет… Мне казалось, что я пока не встретил ее, ее еще надо найти - там, в небесах, на другой планете, за пределами Млечного пути.
Опытный ловелас - я абсолютно ничего не понимал в любви, я просто очень ее хотел, не зная, что она уже тут - рядом, надо только по-иному посмотреть на нее, открыть в себе еще один, неведомый никому орган чувств. Надо просто послушать собственное сердце, вышвырнув прочь склонность к математическому анализу, меркантильные расчеты и воинствующее неверие. И все - больше ничего не нужно было. И любовь, та которую я так ждал, могла быть легко мною опознана, и тогда было бы не нужно ничего - ни корабля, ни обетованной земли на дальней планете, ни меня создателя идеалов, ничего…
Она подошла, неслышно переступая босыми ступнями по нагретой солнцем обшивке корабля, и тихо села у моих ног. Красивая, гордая, в голубом открытом платье. Она немного боялась меня, боготворя, как идола - я это чувствовал.
Я знал, что Лиля услышит мой зов и придет - ведь это моя женщина, женщина с моим сердцем и разумом - она не могла не чувствовать меня. Мы же были единым целым. Она действительно из моего ребра.
И пусть я уже не был ее мужчиной - она продолжала, любить меня по земному вопреки всяческой логике. Она все понимала, но все равно надеялась. Надеялась, что мое всемогущество все еще может исправить и вернуть ей того, кто был ей дороже всего на свете. Даже дороже меня нового, в этом страшном богоподобном образе. Она любила уже несуществующего человека и ничего не могла с собой поделать. Я видел - эту любовь невозможно свернуть со своего гибельного пути. Любовь навсегда, навеки, до самой смерти.
Надежда ее была абсолютно бесперспективной. Женщина понимала - обратного пути нет, и не может быть. Невозможно вернуть ничего - время неумолимо идет вперед, изменяя нас по своему хотению. И мы ни над чем не властны - жизнь изменяет нас так, как это нужно ей, а не нам. Река мужской любви, которая совсем недавно текла вокруг нее, внезапно обмелела, обмелела именно тогда, когда казалось нет и не может быть на свете ничего, чтобы могло разлучить нас. Ни чужих женщин, ни мужчин, ни болезней, ни старости, ни смерти. Но… вон оно как все вышло. Даже обидеться не на кого.
- Скажи мне, Лиля, а на что ты готова ради меня?
- На всё! - она не замедлила с ответом ни на миг.
- И даже на смерть?
- Хоть сейчас, - тихо ответила она и в порыве тронула мое колено. Я знал - температура моего тела около 66 градусов - слишком горячо для человеческой кожи. Но она не одернула ладони. Я мягко убрал ее руку.
- Обожжешься, милая… Не надо, - я старался говорить ровно и спокойно, почти как отец с дочерью.
- Я ничего не могу с собой сделать. Готова заживо гореть в твоих объятьях. Как бабочка на огонь. И пусть все летит в тартарары, - она прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Было видно, что этот разговор дается ей с трудом. Невысказанные, погребенные глубоко в душе, чувства рвали ее любящее сердце. Но она сдерживала их - ведь мужчины избегают плачущих женщин, особенно бывших.
- Не надо в тарары… Я попытаюсь помочь тебе, хотя не знаю - спасение это будет или убийство. Ты получишь то, что хочешь больше всего на свете. Ты получишь Марка. Того самого, которого встретила когда-то после пробуждения. Но тебе, Лиля, придется в итоге умереть - не сейчас, нет, потом… Ты снова станешь смертной - ведь, я отпущу вас обоих из кокона стазиса в реальный мир с реальным временем. Туда на эту новую планету Лилиана. Именно вы с «Марком-два» будете там первыми людьми. Таково мое решение.
- Хорошо. Как я могу быть с тобой не согласна? Но, как же ты без меня? Как же я без тебя? Как же мы друг без друга?, - она опустила голову и тихо всхлипнула. Потом посмотрела на меня, словно прощаясь, и протянула руку к моему лицу.
- Я всегда рядом. Ведь, я вездесущ, не забывай. А ты? Ты будешь в моей душе всегда. Я тебя не забуду, - мой голос сам собой сорвался с этого фальшивого мягкого отеческого тона и вдруг взволнованно задрожал, - Лилька! Ведь, именно с тебя все началось. И этой всемогущей статуей я стал только из-за тебя. Девочка моя, кто-то, ведь, точно это знал, знал… Точно все рассчитал. Он понимал, что я люблю только тебя одну и всегда любил, да только сам в это не верил. Этот кто-то был уверен, что я не удержусь и возвращу тебя себе и что именно ты подведешь меня к божественному алтарю, как дорогого жениха, чтобы отдать его чужой и жестокой невесте по имени Вселенная, а сама останешься стоять позади, на коленях и вечно молиться о спасении моей наказанной за неверие и гордыню души, готовая пойти ради меня на любой костер и любую плаху, лишь бы только это хоть как-то могло мне помочь.
Ты одна поняла правду - я не возвышен, я наказан. И сейчас вдруг открыла мне на это глаза. Все то, что я сейчас имею - это мое наказание за тот самый главный грех - я не удержал тебя в той прежней жизни. Я бросал тебя и подбирал, я уходил и возвращался, не понимая, что мучаю тебя, единственную, подходящую мне на сто процентов, женщину, которая меня любила абсолютно.
Я наказан, Лиля… Такой, как есть, я тебе не нужен. Ради твоего же блага мне придется отдать тебя другому. Пусть фактически самому себе, собственному клону-близнецу с точно такими же реакциями, эмоциями, мыслями и телесными прелестями, но другому, Лилька… И у меня нет никакого выхода - без тебя мне не выполнить, висящего надо мной, долга. Ты - есть главное звено во всем этом бардаке моей загробной жизни. Только ты. Потому что я люблю тебя. Да, моя хорошая, вот такой вот нереальный монстр из золота никак не может разлюбить вот такую земную красавицу. Этот самый мой клон-близнец тоже будет любить тебя и без тебя ему никак не обойтись. Ведь, он это я. И никакая моя помощь не заставит его захотеть жить. Я сейчас понял отчетливо - заставить человека захотеть жить может только любовь и ничто более. Именно поэтому мы, люди, так отличаемся от всех живых организмов. Мы рождаемся в любви, живем ради любви и умираем любя. И только в этом смысл вообще всего. Иначе, зачем тогда жить? Ну, что ты молчишь?
- Ничего, прости… Стерпится - слюбится. Если так надо - я справлюсь. Как скажешь, не я первая кого бросают, - Лиля стояла, смотрела мне прямо в глаза и беззвучно плакала - нежная и тоненькая, но такая сильная и гордая, словно хрупкая королева цветочных эльфов из сказки. Она была так красива, что у меня сдавило дыхание. Я осторожно коснулся ее душистых волос губами. Внезапно захотелось сжать это нежное любимое тело сильно-сильно. Может быть, даже убить ее любя.
Мне с трудом удалось сдержаться, и я со стоном отстранился. Что со мной творится? За грудиной пророс и завибрировал какой-то жуткий гриб атомного взрыва из облака тяжелой разбухшей ваты, и я понял, что сейчас заплачу. И заплакал, отвернувшись от своей принцессы, закрыв лицо руками.
Огненные капли божественных слез покатились вниз, застывая на ровном горбу корабля яркими кляксами золотого расплава. Лиля инстинктивно потянулась ко мне, чтобы обнять и утешить, но я резко отскочил в сторону и непроизвольно вознесся, уходя в небо все выше и выше.
Я медленно взлетал. Вокруг защищенного полем корабля раздувались радужные кольца, расходясь конусом взрыва по поверхности планеты. Деревья вспыхивали адским пламенем и взрывная волна валила джунгли, испепеляя их на десятки миль, уничтожая все на своем пути. Природа, что с таким трудом создавалась, пестовалась и согревалась моим дыханием долгие тысячелетия, претерпевала сейчас малую репетицию Апокалипсиса. Пыль, пепел и дым поднимались над коричневой выжженной пустыней, и не оставалось на этой земле ничего живого. Даже намека на то, что оно когда-то здесь было.
Я видел, как Лиля на нетронутом горбу корабля упала на колени и что-то закричала мне с мольбой в заплаканных глазах. Видел, как на палубу выскочили Боня и Адольф и, махая руками, тоже что-то выкрикивали. Видимо, они решили, что хозяин обиделся и решил покинуть недостойных рабов своих навсегда. Мне было их искренне жаль, но я не мог здесь сейчас больше оставаться - так плохо, как сейчас, мне не было никогда. Пережить все это мне следовало одному, вдалеке от всех.
Ждите, дети мои, я к вам вернусь. Просто богу нужно иногда выораться в какую-нибудь черную дыру и вылить на сияющую ядерным светом поверхность белого карлика собственную боль от еще одного будущего предательства, свершаемого, как всегда, во имя более глобальных дел. Я не первый - подлость всегда находит правильные слова и оправдывает любые средства величиной поставленной цели.
Поверьте мне, слишком страшное это зрелище - рыдающий Вседержитель, не сумевший справиться со своими человеческими эмоциями. Не дай, бог, увидеть такое никому, а уж встать на неведомой дороге его и подавно.
Воистину, неисповедимы пути твои, Господи!

9. Томление девятое

Меня не было на планете около двух тысяч лет. Не так уж и много, если учесть, космические масштабы. Если бы не способность мгновенного перемещения в пространстве (а именно пространство мне сейчас было нужно) то мои путешествия заняли бы миллионы и миллионы не лет даже - веков. Но у Всемогущих есть свои маленькие привилегии.
Мужчина всегда находит оправдания своим расставаниям с любящими его женщинами. Я не нашел - просто отодвинул свою адову боль подальше. Сделалось хотя бы возможно дышать, и я решил озадачить себя какой-нибудь новой целью. Например, найти в бесконечности звездного полотна маленькую молекулу по прозвищу Земля.
Кто знает, может быть там все еще жив я и та Лиля, и цел тот дом на улице Свердлова, где она жила? И хлебный магазин рядом и детская библиотека? И все еще неясно до такой степени, что кажется - все еще можно исправить, если сделать шаг, скажем, не на восток, а на юг или купить на обед рыбу, а не мясо?
Землю я нашел. Если конечно этот сморщенный черный шарик с сорванной напрочь атмосферой, испещренный бесчисленными оспинами ядерных кратеров, можно было назвать Землей. Было отчетливо ясно - люди действительно убили себя сами. У кого-то, как говорилось выше, просто не хватило терпения.
Все это ждет и моих людей на Лилиане - это было понятно. Никогда и никому не удавалось примирить любовь и ненависть. Слепить человека из того материала, что имеется в наличии, скажем, благородно пурпурным или царственно желтым - невозможно. Человек создается только черно-белым. Зло и добро - вот единственные две составляющие его на веки веков. Две составляющие, беспощадно спорящие между собой от начала начал.
Я сын Земли - значит такой же, как, погибшие от этого вечного спора, земляне. Ничем не лучше и ничем не хуже. Могу любить, могу убить, могу быть щедрым, могу не подать нищему, могу вести интеллектуальные беседы по телевизору, а могу нажраться с шоферами во дворе и грязно материться на кричащих из окон соседей, могу написать толстую книгу за три месяца, а могу мучить хлипкую повесть по пять страниц в год и оправдывать собственную лень хроническим творческим кризисом… Могу. Все могу. Так же как могли окружавшие меня люди.
Черно-белые люди. Их тоже когда-то кто-то создал - теперь я это хорошо понимаю. И тот кто их создал, был родом с такой же планеты, с названием скажем Собачий хвост или еще как… И он был похож на нас, вернее мы стали похожи на него, ну может с небольшими мутационными вкраплениями для лучшей адаптации к чуждым условиям. А он, наш Создатель, тоже был из черно-белых, созданных кем-то еще соответственно по образу своему и подобию и так без конца. Вернее, без начала. Ибо весь смысл только в начале. Потому что мы все - живые, мертвые и те, кто в проекте есть копии какого-то неведомого и навсегда утерянного в анналах времени человека - праотца. Почему мы все - собачьехвотцы, земляне и будущие лилиане именно его копии? Что в нем было такого особенного?
Он абсолютно несовершенен. И получающееся из отдельных особей человечество также несовершенно. Оно смертно, также как и он. Подвержено болезням, зависти и ненависти. Обуреваемо непомерной гордыней. Оно несет в себе какую-то бомбу с часовым механизмом или скрытый системный вирус саморазрушения, возбуждающиеся в какой-то определенный момент развития общества.
Человечество устает быть счастливым. Чтобы ощутить себя счастливым ему нужно познать горе и чем выше уровень этого горя, тем больше надежды, что новый счастливый кайф побьет прежние рекорды. Оттого и войны, случающиеся с людьми периодически. И часто совершенно без повода. Просто людям становится скучно.
Как просто! Люди, томясь от скуки, в погоне за новым кайфом, придумывают, чем бы себя еще развлечь и рубят головы своим собратьям, сжигают их на кострах, сажают на колы и роняют на головы ничего не понимающим детям атомные бомбы. Развлекаются в стиле «авось»? Да что же это за создания такие, что ради собственного развлечения они готовы сжечь собственные дома и корчиться в муках от напалмовых ожогов или штаммов бубонной чумы? Сумасшествие, заложенное в гены, ставшее для нас практически нормой. И этого нам мало. Мы придумываем новые научные способы собственного уничтожения и гордимся этим, становясь героями социалистического труда или лауреатами нобелевских премий. И носим на груди эти сатанинские отметины в день поминовения безвинно убиенных на мировых войнах. А потом каемся на трибуне съезда народных депутатов и оправдываем себя тем, что такое было время и никак по-другому было невозможно.
Да ведь возможно все было. И не знать, что из этого получится, человечество не могло.
Это я, дурак-гуманитарий, даже в кошмарном сне не мог себе этакого представить, а ты, высоколобая сука, мог. Тебя влекло научное озарение, тебя манили неизведанные дали, тебе было любопытно. Ты просто играл, пытаясь забить мяч в ворота нового открытия. Твой пытливый ум не мог остановиться и сказать сильным мира сего - нет, ребята, я в эту игру не играю. Сказал бы ты, сказали бы и другие такие же, и тогда никаких супер-мегатонных бомб не было бы. Как не было бы и газа-зарин, не было бы напалма, пороха, танков, секир и арбалетов.
Так почему ты так не сказал тогда? Страшно стало, карьера, деньги, слава? А потом к тебе увенчанному звездой на пиджаке стали приходить настоящие и будущие кровавые мальчики. И тебе снова стало страшно, и ты закричал слабым голоском - «не играю, не играю, чур меня, чур…». Но бомба уже сорвалась со стапелей и ее взрывная волна сорок раз обогнула земной шар. Всеми своими дальнейшими благородствами и муками ты не искупил и миллионной доли свершенного тобою зла. И не искупишь никогда, какие бы улицы не называли в твою честь подобные тебе «носители гуманизма и просвещения». Провались ты в ад! Именно туда ты мостил дорогу своими благими намерениями.
Бля-ядь! Да на хрена такое человечество вообще? От какого такого образца идет это бессмысленное и бесконечное вселенское копирование? Кто этот урод, разбросавший свое семя по просторам космоса? Кто дал право этому мудаку руководить здесь процессом жизни? По образу, его сука, и подобию? Этот образ и это подобие ущербны, неужели этого никто не видит?
А может и некому смотреть на все это со стороны? И нет никакой стороны. Есть только эта проклятая капелька Вселенной, адский космический пузырек, купленный на базаре в палатке ненужных вещей, забредшим туда в поиске новой жертвы маньяком из антимира. И в этой капельке теперь множатся, сварганенные им в порыве тщеславия, похожие один на другой миры, называемые планетарными человеческими сообществами? Реакция запущена, скучающей рукой пузырек поставлен на обросшую паутиной полку в подвале, а образчик-маньяк давно уже благополучно издох, задрочив сам себя до изнеможения, и покоится ныне в фамильном склепе, разлагаясь и душно воняя на все кладбище.
А мы тут живем. Играем в богов и рабов божьих, царей и подданных, богатых и нищих, рыцарей и принцесс, нападающих и вратарей, полицейских и воров, а также капитанов, актеров и писателей… Игра будет продолжаться вечно. До тех пор пока в подвале не начнут ремонт, и заветный пузырек с космосом не сметут веником с полки вместе с паутиной на цементный пол. А потом еще сапогом даванут, чтоб хрустнул, как следует.
Прав я или нет? Так ли все на самом деле? Не упустил ли я чего-то главного в этом своем размышлении о бессмысленном копировании человека по Вселенной? Если так, то я никуда не стронусь со своей родной планеты. Никуда. Буду жить тут. Вот прямо здесь - на улице Свердлова, возле дома 93, в палисаднике. Лягу и буду лежать. И гори оно все синим огнем.
Я быстро выстроил из ничего родительский дом, деревья, палисадник, кусок двора с площадкой детского сада, лег на траву и попытался оживить в памяти маму, отца, братьев и смешную девочку, стриженную под мальчика, с которой мы дружили до пятого класса, как два пацана. Мы с ней дрались и лазили по деревьям, мы играли в войну и шоферов-дальнобойщиков, мы лепили солдатиков из пластилина и печатали в темной комнате с красным фонарем блеклые фотографии, нащелканные фотокамерой «Смена». Нас, конечно же, дразнили во дворе, но мы настолько искренне не понимали сарказма товарищей, что никакие злые шутки нас не задевали и постепенно от нас отстали. Она была для меня просто другом и все. Просто свой пацан. А что у нее там под джинсами или вытянутыми трениками меня никогда не интересовало.
Но после пятого класса наступило лето, и меня отправили, как обычно, в деревню к бабушке. Когда я приехал и позвонил в знакомую дверь - мне открыл не мой «боевой товарищ», а красивая распускающаяся девочка. Волосы ее и ноги здорово отросли за лето, ресницы удлинились, грудь стала видна невооруженным глазом, губы стали полными, а щечки розовыми. А улыбка… О, какая это была улыбка!
Я онемел и не знал, как мне теперь себя с ней вести. Не оправившись от такой перемены в дальнейшем, я просто струхнул с ней играть как раньше. Так и окончилась наша дружба - я потерял самого первого, пожалуй, настоящего друга своей жизни. Любить мы еще не умели, поэтому как-то незаметно все сошло на нет.
Обидно, сейчас вдруг стало, почему-то. Девочка-то была очень красивая. Мы потерялись навсегда и я так и не узнал - где она, как она, с кем… А жаль. Она часто мне снилась, даже в зрелом возрасте. Улыбка и мягкие полушария груди под тонким свитером - вот и все что я помню.
В этом палисаднике росла богатая яблоня-китайка. Под осень мы рвали ее мелкие яблочки, и они были очень неплохими на вкус. Мама даже варила из них компот. В ноябре папа заставлял меня забираться на эту китайку, чтобы привесить в развилку толстых ветвей кормушку для птиц, которую мы с ним строили вместе из фанерного ящичка для посылок. Взращенный на ветках деревьев, что росли на территории детсадовской площадки во дворе, высоты я ни капельки не боялся и, ко всеобщему одобрению жильцов дома, ближе к зиме кормушка ежегодно занимала свое почетное место свисая на длинном канате с ветки примерно до высоты человеческого роста.
Птички мгновенно благодарили нас своим щебетанием и веселой возней, и даже в суровые морозы корм там всегда был - папа и мама строго следили за этим, практически ежедневно подсыпая в кормушку крупу и хлебные корочки, а иногда и обрезки свиного сала со шкурками.
Однажды ранним утром воскресенья, когда все еще спали, я выглянул в окно и остолбенел. В лучах морозного солнца на замерзшей яблоне выросли ярко-красные яблоки. Разбуженная мною мама, посмотрела на улицу и заулыбалась.
- Это снегири, Марик. На счастье. Будешь счастливым.
И действительно счастья в детстве было столько, что я не знал, куда его деть. Оно вываливалось из карманов, вытекало из сложенных лодочкой ладоней, переполняло ящики письменного стола, падало с верхних полок холодильника. Оно было приятным на вкус и ощупь, хорошо пахло и отовсюду слышалось только: «Какой хороший мальчик!». И еще оно было теплым и нежным, как мамина рука, что гладила меня по голове каждый божий вечер перед сном.
Счастье было везде - дома, во дворе, у бабушки в деревне, даже в школе… Я ел его горстями и им же запивал. Все было таким солнечным, разноцветным и легким, что иногда, перед тем как заснуть, меня вдруг тихонько покусывало чувство легкой вины в связи с ощущением какой-то не заслуженности этого. Почему я такой счастливый, за что мне это все?
Счастье кончилось вместе с детством, кончилось по-взрослому жестоко и безжалостно - мама умерла. Словно чей-то холодный топор опустился на мою маленькую жизнь. Тяп! И нет ничего, словно и не было никогда. Все сразу как-то померкло - цвета начали блекнуть и пропадать. Запахи испаряться. Вкус преимущественно стал горьким или соленым. А ощущения на коже чужих рук не успокаивали, а, большей частью, раздражали.
Новый мир отрезвил меня, выдернув из волшебного царства, словно рыбку из пруда. Свет правды ударил мне в глаза, заставив их утерять цветоощущение и позволив разбирать только черные и белые тона. Я тогда не понял, что все это навсегда и как-то даже глупо улыбался на похоронах матери. Но счастье уже более никогда не посещало меня в этом новом мире. И сейчас память моя не может толком объяснить, а что же такое это счастье и чему собственно я радовался первые пятнадцать лет своей жизни.
Мне захотелось что-нибудь взять на память отсюда. Но ничего не было - голая пустыня и пыль. Я просканировал пространство двора и кажется что-то нашел под слоем векового щебня. Металл? Странно, как он уцелел в этом аду? Я разрезал землю и на глубине полутора метров нашел хорошо сохранившийся классический ключ от старых замков - с одной бородкой и овальной кольцевой головкой. Он был старым и ржавым, но вполне узнаваемым. Примерно такой же был когда-то и у меня. Я носил его на ленточке на шее - ключ был тяжелым и рвал карманы штанов. На шее, по версии родителей, потерять я его никак не мог. Но где-то во дворе я его таки потерял. Не тот ли самый?
Я сжал ключ в руке и вдруг неожиданно разозлился сам на себя. Что за рефлексия, что за нудное самокопание и поиски смысла жизни, которого просто нет и не может быть? Смысл жизни - сама жизнь. Вид материи. Есть камни, пыль, огонь, лед… А есть жизнь. Для чего они? Просто чтобы были.
Я злюсь оттого, что ничего у меня не получается. И Создатель из меня херовый. Сомневающийся. Однако, богу сомневаться не пристало. Он мудр и справедлив. Он велик и грозен. Он отец детям своим, он высший судья и даже палач. А я? Где моя мудрость? Где величие? Кому я отец? Никого еще не создал, а разнылся о несуществующем человеке, как ребенок, которого обманули и подсунули вместо карамельного петушка - петушка деревянного.
Чтобы что-то начать, надо начать. Чтобы рвать волосы и посыпать голову пеплом, надо иметь хоть какую-то прическу или что-нибудь спалить. Ты ни хрена не сделал, испугал своих адептов и теперь шаришься по атомной пустыне в поисках счастливого детства. Ну, не дурак ли? Да не все ли равно - выживет человек или нет. Да не твое это дело! Человек сам должен все решить. Сам, понимаешь. И ты ему нужен только для того, чтобы выпустить его в мир и больше ни за чем. Мир и человек найдут точки соприкосновения и сами сумеют извлечь пользу один от другого. Создай и оставь их в покое. Только это содержится в твоем задании. О том, что надо мучиться и контролировать человечество, пестуя его вечно - ни слова. В конце концов, ты человек подневольный - зэк, отбывающий наказание, вот и отбывай его как положено, без моральной отсебятины. Отмеряй по нормам и блюди равновесие. Все очень просто, правда, если не думать. Права была моя пожилая бабушка, говоря мне: «Не читай, Маря, много. Дурачком станешь». Надо признать - многия знания умножают печали.
Что ж пора возвращаться Лилиану. Больно, но другой дороги у меня просто нет.
Процесс перемещения на такие огромные расстояния весьма не сложен. Мне не нужен никакой корабль, не нужна карта и координаты GPS. Надо переместиться до первой попавшей черной дыры (а их тут до пса) и опуститься до середины ее воронки. Там в середине, равноценно действуют две силы - выталкивающая и всасывающая. Найди выталкивающую, встань на нее и лети дальше куда хочешь с какой угодно скоростью. Тут все зависит от твоих возможностей к маневрированию. У меня этих возможностей с избытком. Все тут просто - дыра есть портал между Вселенными. Она и всасывает, она и выталкивает, то, что всосала с другой стороны. Выталкивающая сила помогает придать своим маневрам необходимую скорость. Понятием скорость света эту скорость не объять, оттого, видимо, дыры и черные. Свет там просто не живет. Не знаю, возможно ли пройти через дыру насквозь? Этого в моей голове нет. Есть только запрет на подступах к дырам - не входи, убьет!
Процесс полета занял по ощущениям не более пары минут. Неплохо для расстояния в полтора миллиарда средних размеров галактик. И вот я дома. Корабль цел, временной стазис функционирует. На разрушенной мною территории вокруг - равнина, практически правильной окружности. Море цветов, злаков и разнотравья на сотню верст.
Красота! Ой ты степь широкая! Однако же, здорово я пожег тут все когда-то. Сила моего гнева оказалась помощнее бомб от лауреатов ленинских премий. Огненное возмущение атмосферы возникло из-за расщепления атомов водорода в молекулах воздуха, которое в свою очередь создалось из-за неосторожного смещения времени и образования тонкого слоя нахлеста одного пространства на другое. В этом слое количество атомов умножилось в разы, они навалились друг на друга и разорвались. Кислород помог этому разрыву стать объемным и скоротечным. Воплощение научной теории большого взрыва в миниатюре. Надо бы впредь поосторожнее как-то.
Хорошо еще, что жизнь после такого удара возможна. Всего две тысячи лет на восстановление. Пусть все так и остается. В назидание. Да и что б я не забывал - куда человечья глупость может бога завести.
Первым меня обнял Адольф. Мне показалось, что из пустых глазниц моего будущего Сатаны текут горошины слез. Он опять начал заикаться, шипеть и здорово путать баварское наречие с ярославским.
- Ну, что мой дорогой? Заскучал без меня?
- Май фю… Ваше…ство. Варум ты нас покинул, фатер?
Я похлопал его по черной лопаточной кости и слегка прижал к себе. Все время кажется, что Адольф сейчас разлетится в пыль. Но, как ни странно с годами он только крепчает. Стальной стержень. Арийская закалка. Хороший будет Вельзевул!
- Не дрейфь, старик. Мы еще поработаем вместе.
В ногу что-то сильно ударило - это Х.Моржов не удержался от приветствия, подлетев ко мне радостной торпедой.
- Ах ты, зверь невиданный, - я подхватил повзрослевшего поросенка на руки и пару раз качнул. Ответом мне был протяжный визг и беспорядочное мельтешение копыт перед носом.
- Однако, поправился ты, брат! Гладкий какой стал и сочный, как сарделька, сообщил я ему, ставя его на место. Х.Моржов довольно хрюкнул дважды - было видно моя похвала нашла в его сердце достойное место.
- Хозяин, хозяин! Ты вернулся! - Боня прижался ко мне всем телом. Он один мог спокойно выносить мою повышенную температуру.
- Здравствуй, Боня. Жизнь продолжается. Все будет хорошо. Ты скучал по мне?
Я мог бы это и не спрашивать - металлическое лицо выражало крайнюю степень удовлетворения. Боня, как старый крепостной слуга знает о счастье только одно - счастье это когда молодой барин рядом. Он был расстроен во всей этой истории только одним - как я мог не взять его с собой. Что я там ел, пил и на чем спал? Ох уж эти дети, так и хотелось за него сказать с ноткой стариковской укоризны.
Лиля стояла тихо и спокойно улыбалась. Моя девушка знала все. Она поняла, что любима мной едва ли не больше прежнего. Доказательством этого служило огромное поле цветов, раскинувшееся вокруг корабля. Это знание давало ей силы не скорбеть и не плакать по поводу того, что все вот так у нас с ней получается.
Адепты скромно отошли в сторонку, а я протянул Лиле ключ, что нашел на Земле.
- Это с нашей улицы. Может быть, даже это тот, что я потерял ребенком. Возьми его. Я хочу, чтобы у тебя здесь был свой дом. И чтобы ты была в этом доме счастлива.
Я наклонился к Лиле, осторожно взял ее руку и прижал к горячим губам.
- Прости меня.
Она провела мне ладонью по голове и слегка поерошила волосы. Каким же маминым было это прикосновение, каким родным, земным и человеческим.
Как же я хочу стать прежним, обыкновенным человеком - смертным, нездоровым, несовершенным и нелогичным. Только бы быть с ней всегда, не отпуская ни на минуту, в надежде на то, что то самое - непонятное счастье детства сможет ко мне вернуться через эту женщину.
Сволочи!!! Отпустите меня отсюда! Ненавижу быть богом!

10. Томление десятое

«Арбайт махт фрай!» - часто повторяет наш Адольф. «Трудись и будет тебе скощуха!» - вторит себе под нос Боня, незаметно почесывая ногой под столом, стонущего от удовольствия, бездельника Х.Моржова. «Три герлицы под виндом пряли поздним ивнингом» - подкалываю я их. Мы работаем.
В человеке ведь все должно быть прекрасно! Особенно, если этот человек создается преимущественно мною. Из моей плоти и крови, с аналогичным моему разумом, характером и темпераментом, с моей совестью и с частичкой моей души, наконец…
Технология создания человека с начала веков строго регламентирована определенными рамками, содержащимися в весьма старинных, но не утерявших своей стройной логики инструкциях. Инструкции эти были проверены миллионами неудачных экспериментов, стояли на пробах и ошибках, уходящего в самую глубину Вселенной прошлого.
Создавая Лилю, я о большинстве этих опытов просто не знал. И теперь с ужасом осознавал, что в ряде манипуляций с ней допускал те или иные огрехи. Девушка получилась гораздо более тонкой и незащищенной, чем должна была получиться по инструкции. Но, ведь, ей полагалось жить на корабле, со мной и я, ослепленный похотью, успокаивал себя и пропускал «ненужные» шаги процесса ее сборки. Например, совершенно лишил Лилю агрессии, жестокости, коварства и зависти, залив без меры сексуальность, нежность, способность к самопожертвованию и тягу к гармонии.
И еще как-то так получилось - я не удваивал в ней (а согласно первой заповеди инструкции это было необходимо для первых людей) естественного стремления женщины к материнству. Плодовитость - вот критерий определения качества самки любого вида. А я о детях тогда совсем не думал, я думал о сексе, нежности и красоте. Мне нужна была Лилькина любовь и ничего более. Дети в космосе казались мне абсолютно лишними. Я оставил ее такой какая она есть - бесшабашной, веселой и умной.
Меня прошиб холодный пот, когда я осознал, что Лиля для нормальной жизни на планете не совсем подготовлена. Как ей тут жить, если она есть - воплощение нежности, чувствующее окружающий мир в десятки раз острее своего повелителя? Она погибнет. Но, ведь, новая жизнь ей уже обещана. Да и старой у нее тут просто не может быть. А как теперь это обещание исполнить и всем сделать хорошо? Никак. Всем нам - и мне и клону все равно будет в итоге плохо.
Условно объект мною был назван «Марк 2». Как неплохая модель праворукой «Тойоты». Спешить мне было некуда. Все должно быть идеально совпадающим со мной - разве что знаний в эту светлую голову я закладывал меньше. Нельзя человеку, не прошедшему естественный путь эволюции знать то, что знаю я или мои матросы. Нельзя ни при каких обстоятельствах.
Тут важно было не ошибиться и соблюсти равновесие. В мозгу гомункула был поставлен ограничитель задействованного активного объема - десять процентов. Этот процент обеспечивал человеку огромное преимущество перед любым органическим планетарным видом. Этого объема человеку хватит даже для того, чтобы когда-нибудь запустить космические корабли, исследовать собственную звездную систему и научиться создавать андроидов, подобных моему Боне.
Оставшиеся девяносто процентов человек может активировать поэтапно только после достижения на занимаемой им планете стабильного равновесия, покоящегося на общности всей популяции - уничтожения человечеством границ между странами, народами, расами, религией, обычаями и языками и осознания себя единым целым. Уважение и любовь к ближнему - вот условия для перехода людей в новое состояние.
К сожалению, этого не удалось достичь никому. Уважать и любить все и вся люди научиться не смогли ни на одной из заселенных планет. Десятипроцентный барьер никогда и никем еще не был преодолен. Общества людей неизменно уничтожали сами себя и свои планеты, стоило им подойти к атомным тайнам. Вместо того, чтобы совершенствовать себя и свои отношения, люди, все жестче размежевываясь, неизменно совершенствовали только оружие, чтобы доказать друг другу, что правда на их стороне, не понимая, что правда никогда ни на чьих сторонах не стоит - она всегда посередине. Но встретиться на этой самой середине и посмотреть критически на свои стороны люди не захотели ни разу.
Но надежды умирают последними. Все равно возможность будущего овладения новыми горизонтами разума у кандидатов в люди не отбиралась никогда.
Марк 2 получался неплохим. Как и всем Создателям до меня, мне хотелось конечно же, облегчить ему телесную жизнь, сохранив душевные качества. Я, например, добавил бы Марку физической силы под самый верх разрешенного уровня, но ее пришлось бы уравновесить совестью. Но, поскольку совесть может не разрешить ему совершить убийство ради, скажем, устрашения или убийство ударом ножа в спину, что, в общем-то, весьма удобно при определенных обстоятельствах, она требует ограничения ее каким-то иным качеством - может быть рациональностью. Но из рациональности легко вытекает цинизм и эмоциональная холодность. Из них гордыня и пошло-поехало… Черт с ней с силой - оставим как есть!
Все связано со всем. Удваивая одно, ты учетверяешь отдачу. И вроде все просто - «сила есть - ума не надо», а ум-то как раз очень нужен. И совесть нужна и честь. И жадность, как ни странно, и злость и даже самые разнообразные страхи. Все нужно. Только как не сляпать из добротного, в общем-то, материала тупого отморозка или ленивого бездельника - созерцателя природных красот, а сделать ответственного, доброго и справедливого семьянина, хорошего воина, охотника, рыболова или хлебопашца, испытывающего душевный трепет от величественной красоты заката в горах и безграничную нежность к своей единственной женщине, ради которой он был бы готов на все без исключения подвиги? Как?
Модель Марка 2 строилась правильно. Измучившись в лабиринтах отдач всевозможных улучшений, я, наконец, пошел по наиболее простому пути. Думаю, большинство моих предшественников, выбрало в итоге ту же дорогу. Я просто перестал создавать нечто, а начал строить самого себя. И все сразу стало легко и понятно. Мне это даже понравилось и очень помогло разобраться в себе. Меня давно интересовал вопрос «кто я?». Сейчас я начал это понимать значительно лучше, чем раньше.
Я родился отличным от других - это понятно. Жить, может быть, пришлось также как и всем, но родился я другим. Что-то во мне было, что слегка пугало родителей и родню. Вернее не пугало - настораживало. По рассказам той же родни в младенчестве я был «совершеннейший не жилец». Это значит - синевато-бледный комок плоти с вечной тягой уйти в мир иной от постоянно прилипающих всевозможных болезней и травм. Помереть мне не дала мама. Она почему-то верила в меня истово и фанатично, как в будущего мессию и признавалась мне, что дитем я слегка светился в сумерках. Мама была истовой ярой комсомолкой, мотоциклисткой и обладателем первого разряда по туристическому многоборью, но слова «ангел мой» я помню хорошо. Не знаю, что там могло светиться - теперь уже не проверишь.
Шли годы. Как в старом кино на заставке, помните? Шли годы. Постепенно мамина борьба и вера дали свои плоды - синюшность спала, болезни, отчаявшись меня убить, отступили куда-то за Магадан, и чтобы закрепить успех меня отправили к бабушке «на молоко». Молоко помогло, я выправился и пошел в рост.
Если бы мама не умерла так рано - я бы прожил свою жизнь по-другому. Но она умерла и все пошло совершенно не так как планировалось. Мама уготовила мне, «болезному мальчику», жизнь тихую и скромную. Детский врач с фонендоскопом на шее, кабинет в районной поликлинике и скажи «Аааа!» от восьми до двух каждый день. Потом домой, рассказывать маме о пациентах и их диагнозах, поглощая гороховый суп и домашние котлетки, а годам к тридцати пяти (не раньше!) женитьба на перезрелой невесте из «хорошей семьи».
И что вместо этого? Вместо этого - жизнь испытателя. Не летчика (не вышло), а испытателя вообще. Война, раны, жестокие любовные страсти, первая попытка самоубийства, разводы, женитьбы, дети, снова разводы, снова войны, грань между жизнью и смертью, опять любовь и опять все не так, второй суицидный финт, бродячий образ жизни, неудачная пьеса, одиночество, ствол пистолета, глядящий черной дырой, несчастная любовь, писательство, муки, петля и все это без остановки на одном дыхании - бежать, бежать, бежать - словно я боялся, что мама оттуда, из потустороннего мира, удержит меня за рубаху и заставит осесть возле этой самой перезрелой клухи из поликлиники. Вот как напугался чужого запланированного для меня счастья.
Если серьезно, то ничего особенного в себе я не находил и не нахожу до сих пор. Да, не трусил, да, не жмотил, да, не подличал и не строил карьер, не прогибался, не слушал чужих советов и не сотворял себе кумира, органически не выносил малейшего насилия над собой и не насиловал других, при этом был многими любим, сам любил, много любил, и хотел бы любить еще больше и быть любимым еще большим количеством красавиц. Я уверен - когда меня не стало, ни одна женщина, которой когда-то коснулась моя рука, не сказала обо мне ничего плохого. А большинство их, может статься, даже тихонько всплакнули. Спасибо вам, милые вы мои. Искреннее. Это дорогого стоит, поверьте. Вы сохранили свет обо мне. Он пригодится, вот увидите. В этом мире, ведь, так мало света.
Так что ничего во мне особенного. Мало ли таких испытателей счастья? Я, в общем-то, парень неплохой. С задачей прародителя великого муравейника справлюсь вполне. Эта задача не сложнее простой и естественной задачи отца. Никто не учит нас быть отцами, однако же, что-то и мы можем. Правда, женщины?
Модель «идеального» человека нового мира можно считать законченной. Завтра испытания на стенде, снятие информации, анализ, математика и снова на полигон. Все лишнее необходимо обнаружить и, безусловно, устранить. То чего не хватает - добавить. Марк 2 должен стать совершенством. После этого - отливка в биомассе, семь дней в родилке и торжественный спуск на воду… Тьфу, в изолятор. Да, пока только в изолятор. Слишком уж дорог ты мне, Марк 2, стал за это время.
Пока шли испытания, я распорядился, чтобы на живописном южном полуострове, похожем на Грецию, в прелестной горно-лесистой местности на берегу моря был организован заповедник-резервация. Размеры его мною были установлены несколько больше, чем рекомендовала инструкция - примерно двадцать пять на двадцать пять километров. Пока хватит. По мере взросления человека и осознания им величины окружающего мира периметр будет расти.
В этом периметре на первом этапе не должно быть вообще ядовитых растений, гадов и насекомых, хищников крупных размеров, болот, глубоких рек, сильных ветров, ливневых дождей и штормов, а температура воздуха должна поддерживаться в диапазоне 25-27 градусов. Марк 2 должен был быть привит ото всех возможных болезней. Встречаться пока с ним могу только я, дабы новорожденный не запутался в богах.
Испытания модели прошли идеально, не пришлось даже обрабатывать шероховатости. Мы втроем скрестили пальцы, перекрестились для верности и, заварив «волшебный» бульон, поместили его в родильную камеру. Даже Адольф буркнул «Аминь!»
Лиля во всем этом шабаше не участвовала. Дело в том, что еще до начала нашей деятельности, я временно ее устранил с арены вообще. Нелегко считать своим мужем и повелителем человека, препарированная биомодель которого размечалась тобой булавками на анатомическом столе.
Обнаженная Лиля спала, словно спящая царевна, в капсуле гипнотического сна, применяемой космонавтами в гипердальних полетах. Я проведывал ее каждый день, подолгу любуясь неземной красотой и изящностью фигуры, прощаясь с ней навсегда и стараясь запомнить любимый образ на веки вечные.
Ее нельзя изменить. Вообще все что сделано - изменить нельзя. И человек может быть изменен только в процессе создания. Если что-то не получится или получится не так, как задумано, человека можно убить, а акт создания повторить еще и еще раз. Изменить что-то в уже живущем - невозможно. Каким он сделан, таким и останется во веки веков. Да, может тысячелетняя эволюция, питание или изменяющаяся погода его немного подправят - сделают выше, шерстистей, смуглей, изменят разрез глаз. Может быть. Но сущность человека останется прежней.
Все радости Марка 2 будут радостями и Марка 22 000. Все тревоги, страхи и боль - то же самое. Набор этих радостей и удовольствий весьма ограничен, но универсален. Им будут пользоваться все без исключения потомки первого человека. То же самое и с несчастьями. Несчастий на свете немного и побольше, но и они останутся с человеком вечно. Никакие страхи не исчезнут со временем. И даже если десять поколений людей будут жить в абсолютном изобилии и ни разу не испытают голода, страх этого самого голода будет жить и в одиннадцатом и сто одиннадцатом счастливом колене. И никто и никогда этот страх оттуда не выкорчует.
Лиля в своей хрупкой неизменности очень беззащитна. Я не знаю, какая из нее получится мать, но я посылаю ее к новому человеку не совсем за этим. Плодородную мать я легко ему сотворил бы из его же «ребра». Не размножить в геометрической прогрессии человечество есть моя идея-фикс, нет. Я хочу улучшить его качество, что ли… Поднять на другую ступень и придать, наконец, всему этому хоть какой-нибудь смысл.
Лиля, это мое тайное оружие, мое «ноу хау» этой непрекращающейся войны за человека. Войны небес с ним же самим. Девушка должна привнести в жизнь Марка 2 любовь. Он полюбит ее (ведь, он же это я) и вкусит ее искреннюю ответную любовь (ведь, он же это я). Они обречены любить друг друга - потому что я так их создал. Потому что с зубовным скрежетом пожертвовал то единственное, что меня делает человеком, этим двум искусственным гомункулам. Все возможно, что я и есть тот античный Прометей, подаривший свет смысла заведомо обреченным на гибель существам.
Я хочу изменить безнадегу в этом провальном проекте под названием «Человечество». Я уверен - любовь это не просто так - именно она способна научить нового человека открывать без страха перед любимыми тот огромный ломоть божественной души, что я всунул в него, не жалея. Открывать без страха за то, что в эту душу прилетит ядовитый плевок. Будут и ошибки и потери и боль - неважно. Главное останется - любить научитесь и любовь спасетесь!
Если в итоге человек осознает в себе наличие божественной души и научится вести с ней диалог, она сама научит его правильно поступать в запутанных жизненных ситуациях и сама, буквально за ручку, возведет его в ранг достойного кандидата на открытие оставшихся девяноста процентов разума. И тогда, наконец, может быть этот пыльный и бесконечный проект собирания богов на погибших от тупой человеческой ограниченности планетах закроют за ненадобностью. Тут на Лилиане их будет целая колония.
Инструкции настоятельно рекомендовали создающему массу имен нового человека. Все они начинались на букву «А». Земной прародитель, видимо, запутавшись в тенетах бюрократических препон, хорошенько выпил, а потом просто ткнул нетвердым «бухим» пальцем на странице номер 804 (шестнадцатая строка сверху) и палец выдал ему в качестве первого имени совершенно дурацкого Адама.
«Кто такой этот Адам? Кто такой Козлевич? Не знаем мы никакого Козлевича!»
Такое ощущение, что помогал ему мой друг Адольф, ибо в имени Адам как-то само собой проговаривается весьма неприятное для человеческого слуха словечко - «Ад».
Что ж, как вы лодку назовете - так она и поплывет.
Земное человечество, имея в отправной своей точке такое прелестное словечко, ответило создателю взаимностью. Оно очень полюбило устраивать самому себе преисподние из всего того, чему его поэтапно учила эволюция. Но наиболее хорошо «ады» вытекали из войн, развязанных разнообразными религиями, что хоть и было, вроде бы, нелогично с точки зрения восхваляемых ими небес, но не вызывало сильного удивления у паствы, ибо раз бог-создатель в корне главного слова жизни употребил главное слово смерти, значит, истинная вера в него прямо требует совершать тягчайшие грехи в отношении неистинно верующих, устраивая им кипящие маслом котлы, посажения на колы, повешения на кресты, отрубание голов и банальное сжигание на кострах, ну и как технический апофеоз - ковровые бомбометания, заливание напалмом деревень, опыление токсинами садов и пашен и уничтожение с помощью двух веселых поросят «Малыша» и «Толстяка» сонных городов на задворках японской империи.
Имея такой симпатичный корень, человечество в душе всегда твердо знало - религия может называться как угодно, только к богу она никакого отношения не имеет. Религия это просто удобная штука сильных мира сего для оправдания периодических массовых всплесков смертных человеческих грехов, от которых люди и не думали никогда избавляться. Все равно ведь в ад. Главное, чтоб скучно на этом свете не было. Циничность и ложь хитрецов, назначивших самих себя в проводники и трактователи божьей идеи - вот что такое эти религии.
Кстати, а куда попал по их писанине сам Адам? В рай или в ад? И кем он там служит? Думаю, двух мнений тут быть не может.
Так что Адам на Лилиане не прокатил.
Что касается имени Ева, то тут уж совсем все не очень прилично. Что если прочитать русское Ева латинскими буквами? Еба? Хочется всплеснуть руками и воскликнуть - господа, да что же это такое!!! Самое удивительное - я такого имени в инструкционных списках вообще не нашел. Видимо, тот парень переживал период длительного спермотоксикоза и ни о чем другом думать просто не мог. Он как-то машинально, витая в эротических грезах, вдул по клавишам компьютера эти три начальные буквы, а потом одумался, да было поздно - все ушло в программу. Поистине, неисповедимы пути твои Господи!
Ничего не буду менять - Марк и все. Без всяких вторых. Тем более, что Марком меня называла здесь одна Лиля. Без нее это имя вообще потеряет всякий смысл. Для других я Повелитель, Вседержитель, Хозяин, Учитель, Кормилец, Друг пионеров и Сердце русской поэзии. Я уже и сам забываю, как меня раньше звали. Решено - отдам свое имя. А что? Человек, носящий имя самого бога - это действительно звучит гордо. Плевал я на ваши инструкции!
Что ж, наверное, пора действовать. Вот и звонок.
Человек сварился!

11. Томление одиннадцатое

В голове просто тикнуло несколько раз. Тик-тик. И сразу из какого-то белого тоннеля туда посыпались бесформенные груды крохотных листочков, испещренных непонятными значками-иероглифами.
Марк лежал, не открывая глаз, а крохотные дадзыбао с информацией весело шурша, быстро-быстро разбежались из этих куч в непонятном направлении, видимо, прячась по невидимым полочкам в глубинах бесконечной, подсвеченной откуда-то сверху тусклой лампочкой, темной пещеры. Он досчитал до десяти и пещера исчезла.
Тогда он открыл глаза. Яркий свет с красивого неба пробивался сквозь зелень листвы, освещая его обнаженное тело, уютно лежащее на изумрудном ковре нежного мха. Марк сел и осмотрелся - поляна, цветы и журчащий ручей неподалеку. Дальше - пологий каменный склон, поросший травой и низкими деревьями и необъятная ширь голубого моря, в бесчисленных бриллиантовых сполохах солнца. Оно ласково ворчало, перекатывая волнами камешки на пляже, приглашая человека принять участие в этой бесхитростной игре.
Словно большой, хорошо выспавшийся зверь, он с хрустом потянулся, зевнул и бодро вскочил на ноги. Потрогал левой рукой свой мощный бицепс на правой и остался доволен. Топнул ногой, немного попрыгал, поводил плечами, затем хлопнул себя по бедру и отчего-то засмеялся. Жизнь! Как она хороша!
Бегом, он спустился с горы к морю, забежал по колено в прохладную воду и резко оттолкнувшись от гальки, плюхнулся в набегавшие волны. Резкими взмахами сильных рук Марк послал свое молодое тело на середину округлой бухты, где в лучах солнца, перелетая через легкие волны, веселилось семейство дельфинов. Самец издал радостный визгливо-крякающий звук, толкнул его носом и подставил человеку свой плавник, приглашая его на прогулку по волнам. Вместе они понеслись по слегка волнующейся воде далеко в открытое море, сделали там круг почета и вернулись обратно. Марк поиграл немного с детьми и самкой и поплыл назад.
Сидя на берегу, он смотрел на скалистые, покрытые лесами, берега, на пляжи с белым песком, на плещущихся дельфинов и просто наслаждался.
На песке, далеко от воды, он складывал камни - он вел счет тому, сколько раз солнце его мира вставало над морем. Уже пятьдесят шесть камней торчали из песка. Пятьдесят шесть дней он бродил по пляжам и горам, открывая для себя чистый и красивый мир. Он точно знал, что один в этом раю. И это его не пугало. Комфортное одиночество его вполне устраивало, позволяя жить свободно, без церемоний и протоколов, подобно разумному зверю, отдаваясь Природе целиком и полностью. И не споря с ней, а пытаясь понять и предугадать ее шаги.
Иногда, правда, набегали горячие волны дискомфорта от неясной необходимости присутствия чего-то или кого-то рядом. Ему хотелось поделиться неизвестно с кем, той радостью, что он сейчас испытывал. Он говорил вслух красивые слова, но ответом ему было лишь журчание ручья, шепот листвы и бормотание ласкового моря. Он хотел кричать о том, как ему хорошо, но кому это было нужно? С кем поделиться счастьем? Разве могут существовать подобные ему высшие существа? Казалось бы это совсем нелогично - совершенство не бывает во множестве. Оно уникально, как уникален он сам. Ведь он венец творения. Стоп, а почему я решил что я венец? И что за творение?
Человек пробовал говорить об этом с дельфинами, но ничего не вышло. Дельфины не могли долго его слушать и весело разбегались, приглашая его к игре. Он встретил в своих прогулках собаку и тоже пытался с ней заговорить, но собака очарованная мягким журчанием его голоса, просто сидела и слушала, наклонив голову. Но ничего не отвечала ему. Кончилось все тем, что сейчас она постоянно бродит за ним по пятам и все также внимательно смотрит издалека в его глаза, влюбленно склонив голову набок. Он встречал и других животных - коров, коз, овец, лошадь, но эти были еще глупее - они мычали, фыркали и блеяли, не понимая его совершенно.
Сегодня Марк впервые серьезно задал себе вопрос - кто я? Раньше это как-то не приходило ему в голову. А сейчас вот пришло. Человек не понимал, что задав этот вопрос, он никогда уже не станет спокойным и расслабленным, как раньше. За этим вопросом приходят другие, и не будет им конца. Как не будет на многие из них никаких ответов. Святой в собственной наивности, он еще этого не знал.
Почувствовав голод, Марк легко побежал вверх к своему «родному» дереву, где он впервые себя обнаружил. Каждое утро, под деревом, на листьях лотоса, он находил фрукты, кусочки вкусного мяса, приготовленную рыбу или теплые птичьи яйца. Кто приносил их сюда для него?
Тот жесткий дискомфорт от ощущения присутствия кого-то неизвестного, родился главным образом из-за этой самой пищи. Он хотел присутствия того, кто его опекает. Он звал его, даже кричал, бродя по горам, но лишь эхо попугаем повторяло его мольбы: «Кто ты, кто ты, кто ты?».
Сегодня, преодолев последний камень подъема, он увидел под деревом яркий свет. Много света. Этот свет исходил от того, кто, полулежа на мягком мхе, смотрел ему прямо в глаза и молчал. Этот некто был весьма похож на Марка - с головой и конечностями, но сразу было ясно - он никаким человеком не был - это был скорее сгусток солнечного света, принявший некое подобие форм человека.
- Это бог, - почему сразу решил он. Откуда взялось в голове это слово «бог» и что оно означает, он совершенно не понимал, но точно знал - это он. Страха не было совершенно. Почему-то «бог» не ассоциировался ни с чем. Ни с плохим, ни с хорошим. Нейтральность и ощущение того, что это существо не принадлежит тому миру, что был ему известен. Как к нему относиться Марк тоже не понимал. На какой ступени он стоит? На ступени его - самого высшего и совершенного «венца творенья» или на ступени, скажем, собаки или дельфина?
В голове человека уже начала складываться некая структура мира - кто-то был выше, а кто-то и ниже в развитии. Животные, растения, рыбы - все имело свои категории и качественные отличия. И он уже догадался, что отличия эти регулируются только разумностью и ничем больше. Разумен ли ты бог? Служить ли мне тебе или это ты обязан служить мне?
Размеры бога значительно превышали его собственные, а жесткие, внимательные черные дыры глаз откровенно пугали отсутствием малейшего страха. Приязни от него не исходило. От него ничего не исходило. Бог был просто безумно красив - красивее всего, что человеку удалось увидеть.
Благоразумие подсказало Марку, что вряд ли бог явился сюда для того, чтобы прислуживать ему. Все скорее наоборот. Вот так же он сам прикармливал собаку, и теперь она стала подходить к нему гораздо ближе и даже вилять хвостом. Так и бог - просто прикормил его возле этого дерева.
- Сядь рядом, - промолвил бог, - поговорим. Настало время, Марк, тебе все узнать. Ты, вообще, хочешь все узнать?
- Я только об этом и думаю каждый день. Кто я, зачем я, почему я тут? Я чувствую, что что-то знаю еще, но не понимаю, чего я знаю. Словно какая-то преграда не позволяет мне пробить воспоминания.
- Это первый этап. Трудно тебе?
- Нет, все хорошо. Мне нравится тут. Только что-то гложет.
- Что же?
- Я не понимаю - почему я один. Просто чувствую - я не должен быть один. Это неправильно. Человек не должен быть один никогда, да и не может. Ты объяснишь мне как мне жить дальше?
- Объясню. Для этого я и пришел к тебе. Я проведу с тобой ровно один день. Объясню все от начала начал, научу как охотиться, питаться, жить и объясню почему надо жить. Слушай и запоминай все тщательно, на века. Более ни тебе, ни кому-либо еще не суждено меня видеть никогда. Это эксклюзивное выступление, уникальность которого гарантирована небесами. Садись поудобнее и слушай.
- Я готов!
- Так вот. С чего бы начать? Внимай. Вначале было слово, и это слово было «бог»…

Что ж рассказывать мне, вроде бы, больше и не о чем. Марк остался, а я медленно растаял, словно меня и не было. Когда я таял, я увидел, что он плачет. И это было хорошо. Слава вечности - он не заметил моих слез. А может и заметил. Что тоже было хорошо.
Шесть дней ошеломленный Марк бродил по лесам, бубня что-то под нос и пытаясь упаковать в своей голове новое знание, проанализировать все, вывести какие-то законы и жизненные формулы, прочувствовать, кто же он на самом деле и осознать собственную ответственность за все, что видел вокруг.
На седьмой день под своим родовым деревом он обнаружил спящую Лилю. Она медленно открыла глаза, порывисто обняла Марка за шею и впилась в него тем самым сладким поцелуем, от которого у меня когда-то мгновенно слетала крыша. Когда Марк аналогично мне также потерял сознание, она уронила его в пуховый мох, прижавшись обнаженной нежной грудью и бесстыже закинула на него свою длинную ногу.
Вот она, моя настоящая Лилька!
- Привеееет, мой сладкий обалдуй!!! Как же давно я тебя не видела!
Вот и всё. Мне нечего больше рассказать вам.
Зерно я уничтожил, направив его прямиком в жерло звезды Элис.
Бонифация и Боню с Х.Моржовым в качестве нелегалов я оставил на Лилиане, обустроив глубокую пещеру в недоступном горном массиве. Им было приказано искать истинных праведников, собирая их души для дублирования и выбора к пригодности труда избранных на новой ниве. Не удивлюсь, если через пяток тысяч лет образ доброго Бони, блуждающего по планете с поросенком на поводке, будет выбит в камне и прописан на святых иконах.
Я выделил для жизни Марка и Лили по восемьсот лет. Боне было особо оговорено, что он обязан следить за первыми их шагами, тайно помогать первым людям, расширяя защитный периметр только по мере необходимости. В дальнейшем, когда популяция людей расширится до безопасных размеров, периметр он должен был убрать совсем. Я слегка изменил его бесстрастное металлическое лицо, сделав его более похожим на доброе человеческое и одарил его белым кашемировым пальто до пят. В качестве бонуса я повязал Х.Моржову на голову ночной дамский чепчик с кружевами.
А другу Адольфу я выделил уютную космошлюпку и повелел время от времени посещать Лилиану, дабы искать настоящих, особо квалифицированных, идейно-умышленных грешников - подлецов, насильников, убийц, стяжателей, неверующих жрецов, продажных ментов и растлителей малолетних, а также прочую, неупомянутую мной здесь гадость и собирать их на Амброзии - малой планете, вращающейся неподалеку от раскаленной звезды. Думаю и суровый образ Адольфа появится во многих сатанинских книжонках, ведь, я прикрыл его черные чресла роскошным черным пеньюаром из атласа с капюшончиком и дал в руки огненную косу, разрешив издеваться над отловленными греховодниками мира сего, так как он того захочет, ни в чем себя не ограничивая. Иных грешников повелел и пальцем не трогать.
Ибо кто без греха? Человек без грехов - уже не человек. Без греха человек совсем не получается. Да и бог-то этого человека, если честно, далеко не святой. Греху греху рознь - ситуационная и умышленная подлости имеют очень большое различие.
Сам я без сожаления покинул содеянное моими руками навсегда, для того чтобы попытаться умереть. Да, да… именно умереть. Потому что страшно устал от такого вот себя. Потому что, сделав свое дело, силы совершенно покинули меня, словно бы кто-то отворил в моей винной бочке пробку и все мои желания, кураж и азарт вытекли на грязный пол прохладного темного погреба. И смерть, для меня бессмертного, стала самым желанным и прекрасным подарком.
Еще делая прыжки по Вселенной через выталкивающие силовые нити черных дыр, меня всегда интересовало, а что если наступить не на выталкивающую нить, а на ту, которую дыра всасывает? В инструкциях стоял жесточайший запрет на подобные эксперименты. Примерно, как «Ахтунг! Минен!» - красным, прямо по-белому…
А что мне бояться-то теперь? Мир живет, любимая при муже, друзья пристроены… И я шагнул.
И мгновенно юркнул в черную пропасть. Исчезло все - пыль, звездное небо и мое роскошное тело. Только почему-то разум мой не исчез. Он летел в кромешной черноте с неимоверной скоростью и снова недоумевал - как лечу, чем лечу и куда? Полет, казалось, продолжался бесконечно.
В этой беспросветной темноте не было вообще ничего. И только я заскучал и решил было немного вздремнуть, как вокруг заискрились многочисленные белые нити. Было видно, как они затвердевают на концах, затем, с хрустом морозных сосулек, обламываются и рассыпаются серебряными облачками, образуя какие-то иероглифы.
- Стой, бродяга! - знакомый до боли голос был очень громким и очень властным.
- Анатолий, сука! Это ты что ли? - закричал я, радостно смеясь, - Убью гада!
- Возвращайся, лишенец! - громкий голос был родным, хоть и измученным и каким-то дребезжащим, словно исходил из расколотого ореха, - Разряд! Блядь! Уйдет ведь, хитрожопый! Врешь, не уйдешь! Люба, а намазывать Пушкин за тебя будет? Еще разряд!
Меня дернуло и крупно затрясло, словно кто-то резко нажал на педаль тормоза, и где-то в моих глубинах сработала АБС. Движение прекратилось. И сразу стало как-то тяжело, и страшная боль ворвалась в меня со всех сторон.
Вспыхнул свет и я увидел Анатолия - неприятного небритого мужика, лет сорока пяти, в надвинутой на глаза медицинской шапочке, сального и с пузиком. Он был одет в синюю несвежую врачебную блузу с разрезом-мысиком, из которого клочками торчали седые волосы. На кармашке блузы значилось: «Врач А.Моржов».
Мужик стоял надо мной и копался в проводках, где-то в районе моей груди, знакомо бормоча: «Да где ж ты, мать твою… Вот идиоты…» и через каждое слово добавлял: «Казззлы!».
За мужиком просматривалась трехрожковая деревянная люстра и выкрашенная в голубой цвет стена с побелкой поверху. Справа от меня на стене висела опись инвентаризационных ценностей в деревянной рамочке, форма № 65 ОКУД и наименование организации - ФГУП «Городская больница № 1, кардиологическое отделение». Боль не давала мне сосредоточиться, но разум, с такой явной подсказкой извне, с готовностью подтвердил - я в больничной палате и, видимо, у меня что-то с сердцем.
Я застонал, и сальный мужик немедленно повернул ко мне свое потное лицо.
- Ну, вот и слава тебе, яица! - обрадованно выдохнул он, - Вернулся, гуляка. Как себя чувствуешь? Говорить можешь? Баба твоя всю душу из меня вынула, - он нервно похихикивал от волнения и потирал короткопалые пухлые ладошки.
- Херово, Анатолий, - слабенько прошамкал я. Говорить мешала какая-то трубочка во рту…
- Ага, Анатолий. А ты откуда узнал?
- Не дай тебе, боже, узнать откуда, - медленно, по слогам, непослушными, как вата губами, произнес я шепеляво
- Ясно. Оттуда, - он снова хихикнул и поднял указательный палец вверх, - Много вас таких пришельцев я оттуда воротил. Лежи себе тихо - обширный заднестеночный инфаркт с кровоизлиянием. Еще бы чуть-чуть и каюк тебе, парень. Бабу твою, пойду, успокою, а то неровен час…
Анатолий скрылся за дверью. В груди было горячо и очень больно, но я был совершенно спокоен. Я вернулся в собственное родное тело - пусть несовершенное и уже совсем немолодое, но такое земное и мною горячо любимое. И теперь я абсолютно точно знаю - жить мне выйдет долго и счастливо. И я совершенно точно знаю с кем именно.
Я даже сейчас слышу ее голос из коридора. Она ломает дверь и дерется с Анатолием и медсестрой, торопится, чтобы вцепиться в меня руками и ногами и никогда больше не отпускать от себя ни на шаг. Чтобы нашептать мне на ухо самыми сладкими на свете губами:
- Привеееет, мой сладкий обалдуй!!! Как же давно я тебя не видела!

***

Новороссийск, 2016 г.

© Юрий Иванов, 2016
Дата публикации: 19.11.2016 11:51:49
Просмотров: 2855

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Евгений Пейсахович [2016-11-19 22:07:13]

Напугал дОсмерти, лишенец... Я пока только пробежался и скопировал, но рад без меры весов, что ты функционируешь. Почитаю днями внимательно, отпишусь приватно. Кто-то (кое-кто) тут подобную тему уже разворачивал, но поскольку неосмотрительно не уравнял меня и Коэлет (Екклизиаст), постольку я, конечно, с полным пренебрежением отнёсся... А ты-то - совсем другое дело. Жму руку.

Ответить