Выродок гл. 3

Глеб Диков

Форма: Рассказ
Жанр: Мистика
Объём: 11085 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Не прикасайтесь ко мне, и не ищите в себе причину уничтожить меня. Если вопрос в том, кто виноват, то ответ не заставит себя ждать. Тот, кто наказан! Горящая на костре ведьма не могла околдовать сотни людей, следивших за исполнением приговора. Однако, это не уменьшало их уверенности в ее порочности. И нет никакой печати на челе, рвотных позывов от святой воды, и покрытых волдырями ожогов от освященного креста.

- А чего ты так переживаешь? – спрашивает мой друг – А что, если ты мессия? Чем, в конце концов, ты хуже этих экстрасенсов и прорицателей?

И, правда, чем? Наверное, тем, что они дают надежду, а я обрекаю, поэтому им верят, а мне нет. Надежда умирает последней, сразу за полной остановкой сердца. И в чем тогда моя миссия? Как я могу помочь, если, по сути, похож на диктора новостей, констатирующего факт. Факт, как непреложный, неизменный, фатальный. Чем я могу им помочь, став таким диктором? Разве только зачитать список тех, кто умрет в ближайшее время. Так в чем моя миссия?

- Кто знает? - многозначительно отвечает мой друг – Возможно, ты спасешь мир от нашествия пришельцев, или предотвратишь возврат крепостного права. Смысл появления мессии в том, что он никогда не знает, зачем появился. В нужное время ты получишь нужную информацию, и тогда, возможно спасешь мир!

Он всегда был немного того. Он вырос на американских фильмах, со счастливым финалом.

- А что, если моя миссия не в спасении, а, как раз наоборот, уничтожении мира? – спрашиваю я.
- Ну, это ты загнул! – с уверенностью отвечает он - Уничтожение, это точно не твое. Кишка тонка, брат.
- Можно потише! – заглядывает на кухню его жена – Я еле Оксану уложила!

У нее усталый вид, и я боюсь предположить, что круги под глазами не вызваны усталостью. Что это не последствия тяжелых родов из-за слишком крупной девочки, что она не простужена, и ее голова болит не от перепада атмосферного давления. Если включить воображение, и закрыть глаза, я на минуту мог бы представить себе крошечную, чуть больше горошины, опухоль. Хотя откуда мне знать, как она выглядит. Я же не врач.

Я гоню от себя эти мысли. Кто я такой, чтобы предсказывать это? Я не специалист в этих вопросах, и не могу с таинственным видом сказать:

- Ваша аура ослаблена, что, возможно вызвано родами, но я четко вижу потемнение в височной области головы! – потому что я ни хрена не вижу. Но знание, это не возможность исправить что-либо. Мои предупреждения сделали меня изгоем, и это место единственное, где со мной общаются, принимают таким, какой я есть, и потому я молчу.

А что я могу изменить? Я знал об этом еще неделю назад. А может быть месяц. Я уверен, что узнав о диагнозе, она опустит руки, и будет просто дожидаться дня, когда умрет. Она не станет посещать процедуры, и собрания больных раком, и будет таять, как свеча, улыбаясь только своей девочке, чтобы ребенок не помнил ее плачущей. Она будет делать себе прическу, чтобы ее Оксаночка могла сказать, какой она была красивой. Она будет сплетать в косички непослушные густые детские волосы, чтобы ее принцесса запомнила, какой мама была нежной. А когда она уже не сможет встать с постели, возможно мой друг придет ко мне. Он будет молча сидеть, сутулясь и не поднимая головы, а потом скажет:

- Доктор сказал…
- Я знаю – прерву я его, и он заплачет.
- И сколько она?..
- Тридцать четыре дня, шесть часов, пятнадцать минут! – говорю я.
- Доктор сказал, что с этим живут годами – говорит он, и смотрит на меня умоляющим взглядом.

Я всего лишь диктор.

Сегодня погода будет солнечной, влажность умеренной, ветер три, четыре метра в секунду. А после рекламной паузы мы перейдем к списку тех, кто умрет сегодня во второй половине дня.

Я не могу долго выдержать его взгляд.

- Тридцать четыре дня, шесть часов, пятнадцать минут! – повторяю я.
- Ты ведь знал? –спросит он.
- Да.

Весь оставшийся вечер мы проведем молча, а когда мой друг соберется уходить, остановившись у входной двери, он посмотрит в мои глаза с болью, и скажет:

- Не ожидал от тебя! - и тогда я останусь совсем один.

С неба ссыплет морось, одинокие фигуры кутаясь в плащи и прячась под зонтом, всем своим видом проклинают необходимость выходить на улицу. В такую погоду, я чувствую, насколько я одинок, хотя этот день не отличается от других. Просто идет дождь. И завернувшись в мамин плед, я смотрю в окно. Я стараюсь не смотреть на людей. Мне неприятно, когда я чувствую в себе этот толчок, желание выскочить на улицу, и сказать правду о несчастии, когда меня никто не просит. И не смотря на то, что я привык к отчужденности, иногда, сидя в своем старом кресле, я чувствую, как кто-то стоит у дверей. Я слышу, как по поверхности металлической двери скрипит мел, и каждое утро нахожу на ней пятиконечную звезду, заключенную в круг, или изображение перевернутого креста. Иногда я забавляюсь, и нарочно шумно встаю с кресла, подходя к двери, громко шаркаю ногами. Я улыбаюсь, когда слышу, как воробьиной стайкой разбегается дворовая детвора, роняя мел, и мне спокойно, потому что с ними все будет в порядке, не считая мелких ссадин и ушибов. Такие мелочи я научился не замечать.

Это старая игра. Когда-то, в детстве мы тоже видели приключения там, где взрослые находили лишь угрозу. В то время и мы не прислушивались к их запретам. В запрещенном месте было интересней, и нам были непонятны опасности связанные с травмами, инфекционной заразой, или плохой компанией. Я сам тогда еще не был плохой компанией. После того злополучного выстрела в нашем дворе тоже появилось запретное место. Пустая квартира на первом этаже. Входная дверь, сваренная из стального листа, уже изрядно поржавела, и на ней редкие смельчаки, возрастом от тринадцати до пятнадцати лет, рисовали мелом перевернутые кресты, а потом, по ночам испуганно прятались под одеялом, там, где никто не мог уличить их в трусости. По утрам, недовольная дворничиха стирала рисунки, зная, что назавтра их будет столько же. На балконных окнах, был стекол, но даже днем в той квартире был полуночный сумрак, а под балконом зияло пустотой квадратное слуховое окно. Это началось здесь, в этом месте пряталась пятнистая собака, и здесь же ощенилась. Под этим самым балконом, много лет назад, я упал, испугав маму. Где то, рядом с этим местом, веселый Тишка прокусил мне руку. И именно здесь я впервые понял, что могу знать.

Дверь все так же заперта, и никто не помнит, у кого ключ, но за долгие годы я научился пользоваться левой рукой. А там, просунув руку в оконный проем, я нащупал шпингалет, и поборов суеверный страх шагнул в темноту. За подобный шаг меня тринадцатилетнего носили бы на руках, и слагали легенды о моей храбрости. Но дело не в ней. Просто я знаю, что со мной все будет в порядке. К тому же, здесь не так уж и страшно. Обычный кухонный стол, рядом два табурета. На стене белеют подвесные шкафчики, и где-то между ними затесалась ржавая газовая колонка. В углу белеет раковина. В ней паутина, но пауков не видно. Дальше коридор, справа дверь в ванную, чуть впереди и налево вход в комнату. Ничего необычного, кроме заячьей шапки на вешалке в коридоре. Прошло столько лет, а ее даже моль не тронула.

Я не помню, как выглядел старик, давнее дело, и поэтому очень странно, что вещи на месте. Даже допотопный телевизор не заинтересовал любителей чужого. Что я ищу в чужой квартире, я не знаю. Ответ еще не сформировался в моей голове. Просто неясное ощущение, что я должен быть здесь. Я найду здесь то, что изменит мою жизнь. С этим я перестану быть изгоем, выродком. Только вот что я ищу?

Я сажусь в пыльное кресло, и ладонью левой руки поглаживаю серый мех. Был ли я здесь раньше? Если да, то очень давно, и хотя здесь ничего не изменилось, грязь на окнах напоминает о прошедшем времени. Я хочу представить, как одинокий старый человек жил в этом доме. О чем он думал, и какие программы смотрел по своему старому телевизору. Если он был рыбаком, то в антресоли должны быть снасти. Если он любил читать, то стоит посмотреть, страницы какой из книг затерты или имеют загнутые уголки. Я надеваю заячью шапку, и представляю, как мои плечи становятся шире, фигура кореснатей, походка тяжелей. Я сижу здесь какое-то время, а после иду в коридор, где с трудом открываю закисший замок. Его стоит смазать. А вот и ключи. Они висят на крючке прямо у двери. Странно, все три. Кто же тогда запер дверь? Я выхожу в подъезд, и вставляю ключ в замочную скважину. Сверху кто-то спускается, и я тороплюсь, но не успеваю. В пролете лестничной площадки я вижу сначала ноги в разноцветных домашних тапочках. Шаг за шагом они спускают ко мне соседа сверху, и, проходя мимо меня с мусорным ведром в руке, он безразлично бросает:

- Здравствуй, Михалыч!
- И тебе не хворать! – отвечаю ему несвойственным мне выражением.

Я выхожу во двор, и вижу, что он такой же. Нет никаких изменений, все те же скамейки, и старушки веками не меняются, сидя на них, как говорящие без умолку памятники.

- Здравствуйте, Федор Михалыч! – слышу я, и, оборачиваясь, вижу молодую женщину. Она держит за руку мальчика, примерно четырех-пяти лет.
- Здравствуй, Настасья!
- Я молоко принесла, для Тишки – и улыбается.
- Спасибо тебе от нас обоих.
- Как он?
- А что ему будет? Слепой же еще. Ползает помаленьку.
- Ну, пусть растет – говорит она с улыбкой, и уходит, а мальчишка, повиснув на ее руке, показывает мне язык.

Я смотрю им вслед. Мальчонка бойкий, такой везде норовит руку засунуть. Ту самую, пока еще с целыми костями, с неразорванной мышечной тканью.

Я возвращаюсь в квартиру, и, достав с настенного ящика бутылочку с соской, наливаю в нее молоко. Тишка чувствует меня, как родную мать, как ту безродную суку, если б она осталась и вскармливала его. С тонким писком он тыкается в мою ладонь, и я кормлю его. Старая двустволка стоит в углу. Я перестал ее прятать, после того, как жена забрала с собой детей. С тех пор я не приглашал гостей, и никто не сможет случайно отстрелить себе пальцы ног. Вот он, затих, насытившись, и пытается держать головку, от напряжения дрожа всем своим маленьким тельцем. Он пока еще совсем слабый, еле голову держит, и я должен остановить его шествие по моей жизни. Все изменится, если я не позволю ему стать сильнее. Обязательно изменится. Не будет сломанной кости, оскаленной морды, и обморока тоже не будет. Все это останется в прошлом, дав начало новой жизни, как только я закончу. Я обхватываю пальцами Тишкину голову, и резко выкручиваю ее, по часовой стрелке. Я чувствую, как его тельце становится мягким, как быстро оно остывает. А после сажусь в кресло, и сняв с ноги шерстяной носок, кладу большой палец ноги на взведенный курок. Ружье очень старое, и стволы больше, чем их делают сейчас. Чтобы зажать их зубами, мне приходится растянуть рот в широкой улыбке. С этой улыбкой они и найдут нас, Тишка.

Не прикасайтесь ко мне, и не ищите в себе причину уничтожить меня, а уж если нашли, то не грейте воду в эмалированном ведре. Не притворяйтесь добряками, но и не напускайте на себя строгий вид, потому что не злость это, а страх, чернильным пятном растекающийся по промокашке. Все боятся чего-то, и обязательно есть кто-то, кто боится себя самого.

© Глеб Диков, 2009
Дата публикации: 06.07.2009 01:21:51
Просмотров: 2847

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Отзывы незарегистрированных читателей

Лилит [2009-07-31 18:14:50]

все вы знаете Глеб.. пожалуй, это ваша лучшая вещь

Ответить

Лилит [2009-07-29 19:44:20]

Если человек молчалив, он одинок? И обязательно ли одинокий человек должен быть молчаливым? Может он днями разговаривает с собой мысленно? Когда мы начинаем молчать в ответ? когда только родились и еще не знаем, как сложить губы и язык, чтобы ответить матери на слова нежности? когда мнемся у доски, в школе забыв правильный ответ? или удивляясь нелепому предложению друзей, смотрим в их глаза и жуем ответы? или когда вдруг понимаем, что все наши объяснения родным никогда не понять, и осекаемся на полуслове, навсегда оставляя попытки найти их понимания? или когда единственный твой человек говорит «прости», а мы глотаем воздух не веря, но уже понимая, неизбежность потери…. мы молчим… а потом? Мы слышим и видим, и понимаем больше, чем дано просто человеку? Вглядываемся в глаза собеседников, надеясь найти в них молчаливых единомышленников? Или просто беседуем внутри себя? в один день слова складываются в текст и находиться подходящее слово «выродок»?
И когда мы заходим туда «где к тому же, не так уж и страшно» мы находим выход или вход … и все пойдет по кругу? Глеб?

Ответить