На распутье. часть третья. гл. 9-10

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 58619 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- Я, милая, веселье люблю! Что мне с боярами? Строем пришли, строем ушли…Тьфу, скукота! - работая своими кулачищами, ответил князь. - А ну, борода, поберегись!
Мужик, пробившись к купели оттеснив телом Ивана, не обратил внимания на предупреждение князя. Не уразумев, с кем собрался силой меряться, он попытался оттеснить и Семена, за что получил сильный удар в грудь, вскинул руками и полетел в прорубь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1
Свадьбе, на которую Годунов возлагал столько надежд, не суждено было сбыться. После выезда на богомолье, в честь святого Михаила: с царицей, дочерью, многими боярами и боярынями, Борис узнал, что Иоанн заболел и слег в горячке.
Очень обеспокоенный здоровьем будущего зятя, государь послал к герцогу пятерых лучших докторов и повелел каждое утро, пока длиться болезнь Иоанна, у кремлевских ворот раздавать милостыню бедному люду, слезно прося народ, чтобы молили Господа Бога об исцелении жениха великой княжны, благородного герцога Датского.
Неделю во всех церквях правили службу за здравие Иоанна, но ничего не помогало.
На двенадцатый день стало ясно, что герцог умрет. Государь вместе с сыном навестил несчастного. Борис долго и безутешно плакал над постелью Иоанна, вопрошая: почто он покидает людей, которые его полюбили, как своего сына. Почему торопится в Царствие Небесное.
28 октября 1602 года герцог Шлезвинг-Голштинский скончался, не достигнув и двадцати лет. Москва залилась протяжным похоронным звоном.
На третий день после смерти герцога царский дворецкий Степан Васильевич Годунов, вызвал к себе дьяка Афанасия. Их беседа была весьма короткой.
Дворецкий проговорил дьяку:
- Негоже более держать Иоанна в доме без погребения! Надо его, как можно быстрей похоронить. Возлегаю на тебя, Афоня, зачитать перед людьми герцога государеву волю! - и вручил царский указ.
Афанасий Матвеевич, вздохнул и подчинился.
Назначив официальную встречу обергофмейстеру Иоанна, Акселю Гульденстиерне, в палатах государева дворца, Афанасий торжественно зачитал:
«Если герцог Иоанн Датский был нашей веры, то он был бы похоронен в кремлевской церкви, возле образа святого Михаила, где лежат многие Великие цари и знатные бояре! Но это не так, и мы не можем этого сделать! Как не можем отослать тело обратно в Копенгаген! Чтобы не было неудовольствия нашего брата Христиана, Иоанн будет погребен со всеми почестями в Немецкой слободе, в лютеранской церкви, и отпет пастором Иоганном Лундом.
Государь всея Руси Борис Федорович».
Почти месяц потребовался датчанам, на решение этого непростого вопроса. Наконец, 25 ноября, в день святой Екатерины, гроб с телом герцога торжественно вынесли из дома, где он провел последние дни, положили в карету и повезли в Немецкую слободу, на Кукуй.
Первым за гробом, в санях с обнаженной головой, ехал государь с сыном Федором, за ними следовали ближние бояре и свита самого Иоанна. Три камер-юнкера несли, острием вниз штандарты: королевства Датского, герцогства Макленбургского и Шлезвинг-Голштинского. Замыкали траурную процессию шесть сотен стрельцов в простых одеждах.
Проехав две улицы, Борис попрощался с Иоанном и отправился в Кремль, боярам же было велено сопровождать герцога в последний путь до самой церкви и стоять при захоронении.
Заехав во двор Кремля, царские сани остановились возле Красного крыльца. Годунов тяжело вышел из возка, опираясь на руку сына. Последнее время Федор вытянулся, повзрослел, как-то незаметно превратившись из мальчика в юношу.
Смотря на него, Борис вспомнил слова Марии: «…в одни ворота счастье входит, в другие - горе уходит».
- Нет, матушка, не ушло лихо. Здесь оно, проклятое! - проговорил он вслух, как бы отвечая.
- Опять вы, батюшка, то ли мне, то ли себе говорите? Больно тихи слова ваши! - напомнил о своем присутствии сын.
- Себе, Федор, себе! - очнулся от дум Борис. - Выходит, проводили гостя? Вот оно как, сынок, случается-то! Человек предполагает, а Господь располагает!
Спустя полгода датские послы во главе с обергофмейстером Акселем Гульденстиерне покинули Москву. Годунов попытался снова начать переговоры с Христианом IV о женитьбе одного из многочисленных родственников короля на его дочери, но Христиан Датский больше не пошел навстречу Борису.
Ксения Годунова, которой уже исполнилось двадцать один год, продолжала оставаться невестой для царственных домов Европы, прекрасной и печальной.
Могила жениха великой княжны, увешанная геральдикой двух графств и одного королевства, была вскоре всеми забыта, а через несколько лет подверглась разорению благородной польской шляхтой, как и многие другие захоронения на многострадальной Русской земле.

2

Крещенский сочельник Ирине с Ольгой пришлось коротать одним, без мужиков. Наготовив к завтрашнему дню разных вкусностей, отчего в избе стало жарко, как в бане, они вышли во двор немного охладиться. Ночь стояла светлая и морозная, на небе полумесяц был окружен многими звездами.
Загнав собаку в сарай, Ирина села на порожек и подозвала к себе Олю.
- Смотри, как звездочки сегодня светят, словно жемчуга! - проговорила она, указывая в небеса. - Вон, одна упала.
- Наверно, умер кто-то? - ответила Ольга, садясь рядом.
- Наверное… Хорошо-то как, тихо! - вскрикнула Ирина, прижимая к себе девушку.
- Данила с Иваном вскоре придут?
- Не знаю, Оля. Скорей всего, утром. Василий Петрович обещал мне, что сменит их, когда воду святить начнут.
- А кто такой Василий Петрович?
- Сотник Макеев. Тот, у кого Никита жил, пока не отбыл в Волоколамск. Сотник один живет, вот и позвал брата твоего к себе, чтобы он на постоялых дворах не маялся.
- Хороший видно человек.
- Хороший. Только несчастливый, - вздохнула Ирина. - Всем удался, а счастья нет.
- Почему? Расскажи, Ирина.
- Невеста у него была. Осенью пожениться хотели, да не судьба видать. Умерла она.
- Молода была? - с сожалением поинтересовалась Ольга.
- Чуть постарше тебя. Студеница ее одолела.
- Жалко!
- Конечно, жалко, ведь он уже немолод. Переживал шибко! Месяц горькую пил. Данила за него и расставлял, и проверял караулы. Сейчас, вроде, ничего, отошел, на жизнь наладился. А ты чего расспрашиваешь?
- Просто...Про нее спрашиваю, а про себя думаю. Ведь я, Ирина, этим летом тоже могла помереть.
- Ну, девонька! Праздник, а мы с тобой заупокойную запели. Давай лучше погадаем. Сочельник, самое время! - Ирина соскочила и потянула Олю к поленнице. - Становись к ней задом и ступай. Какое полено нащупаешь, то и тяни.
Она весело покрутила девушку три раза вокруг себя, при этом нараспев приговаривая:
«Дрова-дровишки, укажите нам,
Какой муж у Ольги и детишки?». -
Покрутила и остановила спиной к дровам.
- Боязно мне, Ирина! Вдруг гладкое или сухое да расколотое попадется? Быть тогда мне одной или со стариком маяться! - ответила ей Ольга, не решаясь идти.
- А вот и поглядим!
Уступая настойчивости Ирины, она попятилась к поленнице и нащупала дрова.
Перебирая березовые чурки в руках, Ольга не знала, какою взять. Сердце в груди бешено заколотилось. Зажмурив глаза, мысленно обращаясь к Богородице с просьбой послать ей доброе полено, девушка выхватила одно из них и, засмеявшись, со всех ног побежала к избе.
Прижимая чурку к груди, она уклонилась от Ирины, и залетела в дом. С трепетом, медленно Ольга поднесла полено к огню печи и стала рассматривать: с одной стороны оно было шероховатым, с другой - усеяно многими мелкими сучками.
От радости Оля подпрыгнула и ощутила дыхание в шею любопытной Ирины.
- Ольга Егоровна! Лучше и быть не может! Гладкое, с шероховатостью полено! Значит, муж добрый, тихий и ласковый! Сучки - детушки. Ну-ка, сколько их у тебя будет? - спросила она, разворачивая Олю к себе лицом.
- Много! - краснея, ответила девушка, и бросила полено в общую кучу дров, лежавших возле печи.
- Почто не дала посмотреть?! - обиделась на нее Ирина.
- Как замуж выйду, скажу! - Оля обняла ее и поцеловала в щеку. - Пойдем на улицу.
- Ладно, пойдем. Какой норов суженного, мы узнали. Теперь надо узнать, молод или стар, далеко ли живет?
- Нет, Ирина! Стыдно мне. Снег полоть ведь голышом надо! В деревне - куда ни шло, а здесь совестно! - Оля отвернулась к печи и стала смотреть на огонь.
- А я вместе с тобой, чтобы не одна! - Ирина повернула ее к себе. - Пошли раздеваться.
Ирина смотрела на Олю такими глазами, словно в них смешались девичий задор, веселые огоньки и мольба помочь ей вернуться, хоть ненадолго, в юность, в то самое время, когда у нее еще не было ни мужа, ни сына. Ольга просто не смогла отказать. Распустив косу и встряхнув волосами, она согласилась.
Помогая друг другу, прыская смехом и шутя, они быстро сбросили одежду, утеплили груди пышными волосами, зачесав их наперед, и выбежали во двор. Поднимая от холода то одну ногу, то другую, и прижимая к голени, Оля схватила горсть снега и бросила против ветра. Мягкий пушистый снег рассеялся по ветру, не указав ничего.
- На собачку погадай! - подбодрила ее Ирина, видя постигшую Олю неудачу. - Коль тонко залает, молод залетка! А густо - ждет тебя старый пень.
Взявшись за руки, они закружились в хороводе, звучно напевая Крещенскую гадалку:

«Полю, полю бел снег, среди поля
Залай, залай, собаченька,
Залай, серенький волчок,
Дознай суженного».

После, - остановились и замерли, прислушиваясь к тихой морозной ночи. Где-то рядом звонко подала голос псина. Лай был с переливами, переходящий в тявканье.
- Смотри, совсем рядышком, в слободе! Никак стрелецкий голова твой суженный! - воскликнула первой Ирина и радостно закружила Олю.
Упиваясь весельем, они смеялись над шутками Ирины, насчет возможного жениха, вознося хвалу празднику и доброму исходу гадания. Еще одно тявканье остановило их. Оно совсем не было похоже на собачее. Присмирев, они поглядели в сторону ворот, откуда оно раздалось.
- Ну, и кого нагадали? Девицы-красавицы! - открывая одну из створок дубовых ворот, спросил Данила.
Оля, от смущения и стыда, была готова провалиться сквозь землю. Заметавшись, она с визгом бросилась в дом. Ирина, прикрывая собой ее отход, схватила снег и запустила в мужа.
- Глаза-то не ослепли? Бессовестный!
- Нет. Вижу пока. Ох, и ладные вы при лунном свете! - получив снежком в грудь, ответил Данила.
Набрав в пригоршню снега, он стал наступать на жену, отрезая ей отход к дому. Ирина, видя, что в избу ей уже не попасть, побежала к сараю, но не успела. Данила догнал ее и осыпал снегом, получая удовольствие от нарочитого крика и звонкого смеха жены.
Распахнув овчинный тулуп, он захватил в него Ирину, прижал к себе, и поцеловал ее влажные от снега и дыхания губы.
- Пусти! - тихо прошептала жена, когда их уста разомкнулись. - Ольга ведь в доме! Сумасшедший.
- Вот я, старый дурак, совсем забыл. Иван-то, следом идет! Сейчас будет, - ответил Данила, улыбаясь и не выпуская ее из объятий. - Куда побежишь? В дом или сарай? Сарай ближе.
Ирина молча вырвалась у него из рук, и, словно молодая козочка, сверкая пятками, рванулась к дому. Добежав, затворяя за собой дверь, она обернулась и бросила мужу:
- Дурашка ты, Данила! И почто я люблю, - баламута?!
Оставшись во дворе один, Данила сел на порог и улыбнулся, вспоминая бежавшую Ирину.
- Ты чего, Данила, на пороге сидишь, в дом не заходишь? Неужто за ночь не намерзся? - спросил Иван, прикрывая за собой ворота.
- И ты погодь, Иван Устинович, посиди со мной рядом. Смотри, звезды-то, какие сегодня!
- Звезды?..
Иван недоуменно посмотрел на небо, потом на него. Запахнув плотнее тулуп, хотел уже сесть, но дверь распахнулась и из избы вышла Ирина. Она была в красивом красном платье из бархата, ее лицо разрумянилось от пережитого волнения, щеки пылали огнем.
Закручивая волосы в клубок, Ирина переглянулась с мужем и произнесла:
- Ну что сидим, соколики? Заходите в избу. Погреетесь, да пойдем на речку. Утро, пора воду святить!

3

Когда они спустились с горы и ступили на лед Москвы-реки, там уже было много городского люду. Освящение воды шло полным ходом. Патриарх в праздничной, из золотой парчи, ризе, в окружении святителей в белых одеяниях, с хоругвями, иконами и кадилами, доставал из купели золотой крест, под громогласное пение церковного хора и всего народа.
Царь восседал рядом с прорубью, на сделанном для него и царевича седалище. Под ноги царю, страдающему жемчужной болезнью, было брошено меховое одеяло. Поцеловав святое распятье, Иов подошел к государю, и протянул его Годунову.
Приняв из рук патриарха, крест, Борис приложил его ко лбу, к щекам, поцеловал и передал сыну Федору, чтобы он сотворил то же самое. После чего Иов взял поднесенное ему кропило, обмакнул в святую воду и окропил царя и царевича.
Честью быть окропленным рукой патриарха удостоились и ближние сановники государя. Кто же не удостоился, сами шли к купели и, черпая в ладоши святую воду, омывали лица.
Народ все это наблюдал через деревянное ограждение, поставленное вокруг проруби, на небольшом расстоянии. Только когда обряд царского омовения был закончен, и процессия в строго установленном порядке, согласно родовитости, удалилась в Кремль, а монастырские водовозы начерпали воды для московских обителей, заграждение было снято, и к проруби хлынули простые люди.
Каждый спешил умыться. Матери в одних нательных рубашках окунали в купель малолетних детей, кадушками черпали святую воду и выливали на себя. Мужики, особо не стесняясь, прямо голые прыгали в прорубь, смывая накопленные в течение года грехи. Стоял шум, гам и веселая неразбериха.
С большим усердием, благодаря силе Данилы и Ивана, Ирина с Ольгой пробрались к святой воде. Умыв лица, они побрызгали из купели на своих мужиков, державших толпу.
- Девчата, пошли отсель, а то, неровен час, затопчут! Пирогов не поедим! - крикнул им Иван, сдерживая натиск бородатого мужика.
- Куда это вы пойдете? - раздался рядом громовой бас.
- Господи! Княже Семен Андреевич! А вы почто здесь? - спросила Ирина, узнав князя Копытина.
- Я, милая, веселье люблю! Что мне с боярами? Строем пришли, строем ушли…Тьфу, скукота! - работая своими кулачищами, ответил князь. - А ну, борода, поберегись!
Мужик, пробившись к купели оттеснив телом Ивана, не обратил внимания на предупреждение князя. Не уразумев, с кем собрался силой меряться, он попытался оттеснить и Семена, за что получил сильный удар в грудь, вскинул руками и полетел в прорубь.
- С Крещением тебя, православный! Прости, Господи, меня грешного! - сопроводил его полет князь Семен и набожно перекрестился.
- И вправду, Данила, пойдемте, а то княже и нас искупает! - засмеялась Ирина, беря мужа за пояс.
Оля, засмотревшись на упавшего в купель мужика, ожидая, когда он вынырнет, поскользнулась и чуть сама не составила ему компанию, но Семен Андреевич ее подхватил.
- Куда, красавица? Ты только вот хворая была! Снова желаешь? - изрек князь, прижимая ее к широкой груди.
Князь Копытин так с ней вперед и пошел, пробивая дорогу остальным. Когда они выбрались, Семен Андреевич отпустил Олю и вытер крупной ладонью вспотевший лоб.
- Фу, ажно взопрел! Не обиделась, девица, что сильно прижал? - спросил он, подмигивая. - Я старик, мне можно!
- Что вы, Семен Андреевич, не знаю, прямо, как бы без вас и выбралась!
- Да, дочка, это не деревня! Москва, будь она неладна!
- Почему же, княже Семен Андреевич, неладно? - спросил Данила, извлекая с Иваном Ирину из толпы.
- Суета, людей много! Я то уж отвык, у нас все больше погосты! Вот, прошение государю подавал, чтобы повинности уменьшили. Людишек-то, меньше половины осталось! У Егорки и того нет. Три месяца растратил, но ничего, добился. И отцу твоему, Ольга Егоровна, тоже у царя-батюшки послабление выбил. Так что, собирайся, домой поедем.
- Как же, Семен Андреевич! Я еще Никиты не повидала! - ответила Оля, прячась за Ирину.
- Княже Семен Андреевич, пусть останется, что ей в деревне делать! Ведь страшно сейчас там, голодно! - заступилась за нее Ирина.
- Не след тебе, Оля, оставаться. Мне Афанасий Матвеевич сказал: Никита до весны в Москву не приедет. А у нас Скоморох разгулялся, одной ехать нельзя! Так что, я тебя, девица, привез, я тебя и увезу, да передам батюшке с матушкой. А сейчас прошу всех ко мне на постоялый двор, в гости!
- А мои пироги чем хуже! Нет уж, княже Семен Андреевич, просим к нам! - поклонилась ему Ирина, приглашая. - Не побрезгуйте стрелецкого угощения!
- Ну, к вам, так к вам! - согласился князь. - Завтра тогда - ко мне! А опосля, Ольга Егоровна, - домой. Что-то сердце у меня разболелось. Как там Авдотья Никитична, одна-одинешенька? Не случилось бы чего! Третьего дня и поедем.

4

Дед Федот заехал во двор господского дома, бросил вожжи в сани и спехом, насколько были способны его старческие ноги, поднялся на крыльцо. Пройдя на барскую половину, где Авдотья Никитична, с сенной девкой Ульяной, сматывала нити в клубки, он бухнулся на пол возле нее.
- Ты чего, старый, передо мной колени стираешь? - спросила княгиня, недоуменно переглянувшись с Ульяной. - И так тебя ноги еле носят.
- Матушка, Авдотья Никитична! - взмолился дед, стараясь сдержать шумное дыхание. - Никогда ни о чем я вас не просил, седьмой десяток, служа семье верой и правдой! Начиная еще со свекром вашим, и по сей день…
- Знаю, Федя, знаю. Холоп ты верный. Ну, говори, что случилось? А то сердце заколыхнулось! Улька, подними деда.
Девушка попыталась поднять старика, но Федот отстранил ее и остался стоять на коленях.
- Мужики с деревень совсем ума лишились! - начал он, когда княгиня указала Ульяне оставить его. - Матрена, стерва! Та, что у Егора Силыча ранее ко двору приписана была, надоумила их. Говорит: во всех бедах ведунья виновата! Она с бесами знается! Порчу на землицу навела, вот и не родит земля ржи, как баба бесплодная! Обещала дорогу указать, коль пожечь захотят.
- Мало у нас своих забот, Федя, чтобы еще о ведьмах думать! Может, оно так и есть? Второй год урожая нет! - ответила Авдотья, продолжая мотать нити.
- Господь с вами, матушка! Она вашего сына на ноги поставила! Коль не ведунья, не было бы сейчас Алексея Семеновича! Опомнитесь! Злой народ, дурной, ведь убьют ее! Помогите, Богом прошу! - говорил дед, ударяясь лбом об пол.
- Да как же я помогу? Семена-то нет, в доме одни девки, да ты, старый пень!
- Матушка Авдотья Никитична, пошлите к Егору Силычу, попросите у него защиты, он вам не откажет.
Княгиня смотрела на стоявшего перед ней на коленях старика, и вдруг вспомнила, как отправляла почти мертвого сына с мужем к ведунье. Противное, мерзкое лицо лекаря с Ярославля, всплыло перед ее очами: «Не можно! Надо звать священника. Его кор, сердце, по-вашему, долго ждать не будет», снова прозвучал у нее в голове приговор Алеше.
- Что это я? Словно этот самый «кор» у меня в груди, а не сердце! - тихо произнесла, будто очнулась, Авдотья Никитична и бросилась к деду. - Встань, Федя, встань! Спасибо тебе, что не дал моему сердцу корой обрасти! - заговорила она уж в полный голос, поднимая Федота с колен. - Сами поедем, упредим - мужиков-то! А ты, Улька, скачи к Зотовым, пусть прямо туда поспешает. Дорогу до ведуньи, знаешь ли?
- Ведаю, матушка! - ответила девушка. - Она мне огонь с лица свела.
- Вот и хорошо. Да не в санях, верхом скачи, коня самого доброго возьми.
Выпроводив всех из комнаты, княгиня помолилась на иконы, надела шубу и вышла сама. Федот уже развернул лошадь и открывал ворота.
Сев в сани, плотнее запахнув шубу, Авдотья повелела:
- Поехали, Федя, с Богом!
- Вы бы остались, матушка, я один съезжу, - ответил ей дед, взбираясь на козлы и беря в руки кнут.
- Поехали! Не время слово молвить.
От хлесткого удара кнута конь рванул с места и бодро поскакал со двора, унося в санях княгиню и деда в лес, к Любаве.

5

Зная заветную, самую короткую дорогу, Федот быстро доставил Авдотью Никитичну к жилищу ведуньи. Там было тихо, видно еще не добрались до нее мужики. Оставив сани за воротами, они зашли на подворье.
Услышав, что кто-то подъехал, Любава вышла на крыльцо, гостям навстречу.
- Неужели беда с Алешей?! - бросилась она к Авдотье Никитичне, но осеклась и поправилась. - С князем Алексеем.
- Нет, милая! На сей раз не с ним, а с тобой! - подозрительно на нее посмотрев, ответила княгиня.
При всем старушечьем облике ведуньи, опущенном взгляде и дрожащих руках, удерживающих старого кобеля, Авдотья сумела разглядеть, в душевном минутном порыве Любавы, любящую женщину относительно молодых лет.
- А ты, я погляжу, нестарая совсем! Семен Андреевич тебя мне по-другому описывал! Ладно, брось собаку! Собирайся, сейчас здесь мужичье с дубьем будет. Спрятаться тебе нужно.
- Не поеду я, Авдотья Никитична! Нельзя мне из дому уходить! - ответила Любава, сдерживая слепого Полкана. - Вы езжайте. Спасибо, что упредили.
- Как так, не поедешь?! Ведь убьют тебя, глупая, и идолы твои тебя не спасут! - воскликнула Авдотья.
- В самом деле, поедем! Люди не на шутку осерчали, во всех нынешних бедах тебя винят! - вмешался в разговор дед.
За воротами послышался шум и мужская ругань, потом они распахнулись, и во двор влетела Матрена. За ней следом шел здоровый мужик с цепом в руках и еще десятка полтора злых, в оборванной одежде, безумных от голода крестьян.
- Поеду, не поеду - дождались! Теперь передумывать поздно! - проговорила княгиня и обернулась к гостям, пряча за спиной Любаву.
- Вот она, злодейка, хватайте ее! - прокричала Матрена, пальцем указывая на ведунью и подгоняя мужиков.
- А ну назад, смерды! Каму говорю, чего глаза пялите! - властно остановила их княгиня.
- Ты бы отошла, Авдотья Никитична, а то ведь и зашибить можем! - ответил мужик с цепом, выступая вперед. - Садись в сани да езжай с Богом, ты нам не надобна!
- Никак Гурий? - узнала его Авдотья. - Вот Семен Андреевич приедет, повелю тебя выпороть! Совсем сдурели, на одинокую бабу дюжина мужиков, с кольями да цепами!
- А ты чего ведьму защищаешь? - взвизгнула Матрена, из-за плеча Гурия.
Убийство дворянина в ее доме не прошло бесследно и для Матрены. Следом за Степаном пришлось бежать и ей. Потеряв все, что нажила, она скрылась в деревне и приютилась у одинокого Гурия. Но голод и несносный характер не давал Матрене спокойно жить. Разузнав, что за помощью к ведуньи ходят люди, носят еду и даже деньги, она подговорила верзилу Гурия поднять народ против колдуньи и под шумок поживиться.
- Сучка подзаборная, на кого голос повышаешь! - ответила ей княгиня. - Опять кобеля поменяла? Воевода тебя по Ярославлю-городу ищет, а ты здесь воду баламутишь! Думаешь, твои проделки тебе с рук сойдут? Как бы не так, ты у меня в холодной сидеть будешь, пока дурь напрочь не вылетит.
- Мужики! Уразумела я - вместе они! Княгиня, чтобы сына вылечить, душу ведьме заложила! Жечь их надо, жечь! - в ответ на слова Авдотьи забилась в истерике Матрена, толкая вперед Гурия.
Любава спустила на него Полкана, но верзила ударом цепа сломал хребет старому слепому псу и сделал несколько шагов к ней. Шел бы и дальше, но наткнулся на Федота, выросшего перед ним, будто из-под земли. Посмотрев на старика, он добродушно занес руку, чтобы оттолкнуть с дороги, но сам, непонятно как, оказался на земле с резкой болью в плече.
- И вправду, сила нечистая! - прорычал он вставая. - Навались, ребятушки!
Мужики набросились на Федота, но по какой-то неясной причине, отлетали от него, охая от боли. Но и дед уже выбился из сил, пот градом лил по его лицу, дыхание стало шумным, ноги подкашивались от усталости.
Не решаясь больше подойти, Гурий с размаху нанес удар цепом на длинном древке старику в голову, когда тот отражал нападение с другого боку. Глаза Федота залила кровь, и он зашатался, потеряв равновесие. Получив еще удар, колом по спине, дед упал. Путь к женщинам был свободен.
Одни крестьяне ухватили старую княгиню, загородившую собой Любаву, уводя в сторону, другие - скрутили ведунье руки и бросили ее на колени перед Матреной.
- Говори, злыдня, куда подевала злато-серебро, что своим ненасытным божкам накопила? - наклонясь к самому уху Лю-бавы, чтобы никто не услышал, спросила она.
- Какое злато?
- А ты не ведаешь? Святым духом здесь живешь!
- Почему святым! Меня батюшка-лес кормит, да люди добрые, когда что принесут. Зря ты сюда пришла, смерть здесь твою вижу. Уходи! - ответила Любава, посмотрев ей в глаза.
От слов ведуньи и пронзительного взгляда, лицо Матрены стало серым, ее хитрые глазки забегали, было видно, что она до ужаса напугана предсказанием. Пересилив страх, Матрена рванула на Любаве одежду, оголив высокую белую грудь с розовыми кругами сосков.
- Смотрите, все смотрите! - закричала она на весь двор. Старуха на ваших глазах молодеет! Ведьма она!
Вопя, Матрена в истерике продолжала сдирать с Любавы одежду, показывая мужикам ее красивое, молодое тело.
Вся округа знала, что ведунья старуха, и в глазах крестьян это было колдовство. В том, что Любава ведьма, более никто не сомневался.
Подхватив полуобнаженную женщину, они заорали:
- В костер чародейку!
- Огню предать колдунью, огню!
Обезумевшие вконец люди, принесли ее на капище, стали привязывать к идолу Перуна и бросать к ногам пучки соломы, найденные в сарае.
- Ну что, стерва, и сейчас не скажешь? - спросила опять Матрена, сдернув с нее остатки платья.
- Я все сказала, но ты не слышала! Смерть твоя рядом, теперь тебе от нее не уйти! - спокойно отозвалась Любава.
- Где же она? Может, идолище твое меня пока…
Изо рта Матрены хлынула кровь, глаза расширились, губы что-то еще хотели сказать, но уже не могли. Из шеи торчала стрела, с тонким древком сделанная на детскую руку.
- Вон она, вон!
- На крыше сидит, за печной трубой спряталась! - закричали мужики, увидев девочку.
Юная охотница с голубыми глазами, ложила новую стрелу на малый лук, стараясь сделать это как можно быстрее.
- Беги, доченька! Кровинка моя, тебе не спасти меня! Прощай, Светлана! - прокричала ей Любава, сталкивая с себя навалившееся тело мертвой Матрены.
Но девочка не хотела уходить от матери. Окруженная со всех сторон, она пускала стрелы в наступавших крестьян.
Стрелы были слишком легки и не пробивали толстый сермяжный зипун. Целиться в открытые места, не было времени. Несмотря на это, ей удалось сбить с крыши двоих противников, перед тем как сама угодила в руки безумных мужиков.
Сняв с дома, они подвели Светлану к Гурию. Озверев оттого, что Матрены больше нет, он заревел:
- Всех в огонь, дом сжечь!
- Княгиню и ребенка, тоже? - спросил один из крестьян.
- Я же сказал, всех!
Схватив девочку, он подтащил ее к идолу и стал приматывать к Перуну, только с другой стороны.
- Смерды, будьте вы прокляты! Девочку хоть в живых оставьте! Она же молоденькая совсем, неужели у вас детей нет! - вырываясь из рук татей, кричала Авдотья, когда ее привязывали к идолу рядом с ведуньей. - Господи, спаси наши души!
- Не смерть нам сегодня, Авдотья Никитична! - ответила на ее молитву Любава, когда мужики отошли. - Перун не принимает нас!
- Из-за девочки оставалась, уходить не хотела? - отвлекшись от Бога, спросила Любаву княгиня.
- Из-за нее.
- Твоя, что ли? Я гляжу, млада ты, не обманули меня глаза, когда тебя во дворе увидела. Хоть ты и заслонялась собакой.
- Наша.
- Чья это, - наша?
- Моя и Алеши, матушка.
Если бы Авдотья не была привязана к идолу, наверное, упала бы, но так как ее привязали довольно крепко, ей ничего не осталось, как стоять. Напрягая все силы, она постаралась передвинуться поближе к девочке, стоявшей на другой стороне. И княгине это удалось! Теперь Авдотья могла ее видеть.
Красивое личико с прямым носиком и упрямыми губками смело смотрело вниз, как под ножки слаживали солому. Только на секунду она глянула в сторону Авдотьи Никитичны, своими голубыми глазками.
Княгиня упала бы, второй раз.
- Господи, как же это? Мою внучку сжигают, а я стою и ничего не могу сделать! Да есть ли ты на свете, Господи? Коль даешь такому свершиться! - взмолилась она, подняв глаза к небу, слезы струйками текли по ее щекам.
Густые клубы дыма заволокли небеса. Дом Любавы уже горел, становилось горячо от исходящего в стороны жара. Гурий, подгоняя мужиков с соломой, взял объятую пламенем головешку и пошел к идолу...

6

Всю дорогу домой, Семен Андреевич грустил. Его давила неосознанная тревога. Любитель пображничать и погулять, он не смог высидеть в Москве до конца Крещенских праздников. К величайшему огорчению Оли, они покинули стольный град на третий день.
Как ни торопился князь Копытин вернуться домой, ему все же пришлось сначала заехать в деревню к Зотовым, чтобы передать им Ольгу Егоровну из рук в руки, как обещал.
Егор встретил князя по-домашнему, в простых штанах и льняной рубахе без вышивки. Расцеловав дочку и отдав ее в объятья матери, он обратился к Семену Андреевичу.
- Проходи, княже, раздевайся, у нас жарко. Груша натопила, словно баню.
- Да нет, Егор, поеду я. Холопы во дворе ждут.
- Почто так, Семен Андреевич? - вмешалась Елена. - Вы уж не обижайте нас. Пойди, Оля, переоденься, да на стол накрывать будем.
Ольга кивнула матушке и выбежала из комнаты.
- Я бы с удовольствием остался, Елена, люблю я ваши пироги и наливочку, но не могу. Сердце у меня истомилось, сам не ведаю, почто? Только домой оно зовет, тянет, мочи нет.
- Ну, коль так, езжай, Семен Андреевич, перечить не станем! - согласился с ним Егор. - В воскресный день с Авдотьей Никитичной пожалуйте к нам.
Семен хотел поблагодарить за приглашение, но в комнату вбежала Оля с распущенной косой, в одной рубахе с не завязанным воротом. Пролетев мимо удивленных ее видом родителей, она затараторила князю:
- Улька, ваша сенная девушка! Сюда скачет! Верхами! Я только косу расплела, смотрю в окно, а она по дороге во весь опор несется, подол до верху задрала и, как мужик, на коне летит! Никак случилось чего? Ой, мамочки, неужто с Авдотьей Никитичной!
- Ольга! Ступай, оденься! - оборвала ее Елена, беря за руку и выводя из комнаты.
Семен Андреевич, не зная как быть, заметался, ища выход, будто был у Зотовых в первый раз. Наткнувшись телом на дубовый стол, он одной рукой отбросил его в сторону.
Видя состояние князя, Егор проговорил:
- Подожди, Семен, я с тобой поеду.
- Нет у меня времени ждать, Егор Силыч! Догонишь.
На пороге Копытин встретился со своими холопами, вносящими в дом Ульяну. Увидев князя, она очень живо заговорила, путаясь в обращении.
- Семен Андреевич, родненький, езжай к ведунье, что сына вашего подняла. Задумали ее пожечь. Авдотья Никитична туда с дедом Федотом поехала предупредить, да видно не успела. Сама как бы в беду не попала!.. Ой, ноженьки мои, ноженьки! Больно, положите меня!
Холопы уложили Ульяну на лавку и встали возле князя, ожидая повелений, но их не последовало. Семен вышел на двор и вскочил на коня. Подняв на дыбы, он ожог жеребца плетью и понесся за ворота. Холопы поспешили следом. Егор выехал чуть попозже. Елена проводила мужа и подошла к Ульяне.
- Ой, Елена Богуславна, поморозила я ноженьки! По теплые места поморозила! Как же теперь-то? - морщась от боли, проговорила она.
- Ничего, Уля, потерпи, милая, сейчас гусиным салом смажем, немного полегчает. Ведунья тебя вылечит…Если жива будет! - задумчиво произнесла Елена. - Ольга, неси жир, ноги Ульяне мазать будем….
Один раз, больше десяти лет назад, Семен был у ведуньи, но путь к ней вспомнил, как до дому. Скакал, не думая, сердце само вело нужной дорогой. Завидев пожарище, он пришпорил, итак летевшего, коня и вынул из ножен тяжелый меч.
Как ангел-хранитель внесся Копытин во двор ведуньи на разгоряченном жеребце. Размахивая мечем направо и налево, он сносил все, что попадалось на пути. За ним следовал Егор с людьми князя, разя разбегающихся мужиков.
Завидев Гурия с головешкой в руке, Семен ринулся на него, но верзила с ходу не дался. Отбросив огонь, он ловким ударом цепа выбил меч из руки князя. Тогда Семен спрыгнул с коня прямо на него, погребая Гурия под собственным могучим телом. Ухватив верзилу за глотку, он сдавил ее железными пальцами. Какое-то время крестьянин еще извивался, пытаясь освободиться, потом затих.
Князь поднялся на ноги, затушил головню и огляделся. Сквозь дым и смрад он увидел Авдотью, привязанную к идолу.
Семен Андреевич поспешил к жене, развязать и принять в объятья обессиленную подругу жизни. Освободившись от пут, княгиня оттолкнула его и на четвереньках поползла на другую сторону языческого божества.
- Мать, ты чего, - очумела? - удивленно спросил князь. Не дождавшись ответа, обернулся к Егору.
Зотов тем временем обнаружил Федота с разбитой головой. Приподняв старика с земли, он приложил к его груди ухо.
- Жив? - спросил князь.
- Живой, дышит! Цеп скользом прошел.
- Ну и, слава Богу! Мать, да куда ты поползла?
Князь зашел на другую сторону идола. Авдотья сидела на сене с незнакомой Копытину девочкой на руках. Лаская ребенка, она плакала и прижимала его к груди.
- Где ты был, пенек замшелый? - спросила она, подняв взор на мужа.
- Так в Москве!.. Не так-то просто до царя прошение донести!
- Все о добре заботишься! А кому оставлять будешь, подумал? Проклятые тати, внучку родную чуть огню не придали! - продолжала ворчать Авдотья.
- Внучку! Откуда, мать, внучка? - изумился Семен, садясь рядом с ней на солому.
- Ты что, не знаешь, откуда дети берутся? Чего сел! Иди мать ее отвяжи, да возьми вон шубу мою, прикрыть. Голая она!
Проводив взглядом князя, сбитого столку вестью, Авдотья прижала к себе девочку, запихивая ее ручки под мышки.
- А ты вправду моя бабушка? - спросила Светлана.
- Вправду.
- Эти люди нашего Полкашу убили!
- Ничего, мы с тобой новую собачку заведем.
- И лук мне надо, большой, настоящий!
- И лук у тебя будет. Поедешь с нами, милая?
- Поеду.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Весна в Сандомирское воеводство пришла быстро, укрепившись обильной оттепелью. Замок возвышающийся в живописном месте, на левом берегу Днестра, со многими безобразными, но обширными постройками; очистился от снега и мрачно взирал на реку, несущую воды в даль.
Таким же печальным, с остатками недавней роскоши, был и его хозяин, пан Юрий. По утрам, гуляя по многочисленным залам, предназначенных для короля, королевы и их гостей, обедая в огромной столовой, которая при постройке подразумевала вместить всю королевскую свиту, и где король никогда не бывал и не собирался бывать, он только вздыхал и думал.
Юрий Мнишек, маленький толстенький человек, с ногами, страдающими подагрой, был вельможей острого ума, хитрым и изворотливым. Проведя бурную молодость при дворе Сигизмунда II Августа, о чем ходили разные толки, он составил удачную партию, женившись на Ядвиге Торло. Ядвига родила ему двух сыновей, Яна и Станислава, и двух девочек, Урсулу и Марину. Довольный жизнью отец семейства при Стефане Батории предпочел уйти в тень.
Около десяти лет весьма скромной, провинциальной жизни накопили в нем столько нерастраченной энергии, что после смерти Батория, он устремился ко двору нового короля Польши, Сигизмунда Вазы.
Обласканный Сигизмундом, и получивший в управление Самборскую экономию, Мнишек пустился во все тяжкие. За пятнадцать лет службы пан Юрий накопил перед королевской казной такие долги, что теперь, от полного личного разорения, его могло спасти только чудо.
Месяц назад сандомирский воевода получил извещение от королевских судебных приставов:
«Если к концу года, он не выплатит в казну положенной ренты с Самбора, то имущество благородного пана Мнишека будет описано, что приведет к величайшему позору и бедности».
Об этом и думал пан Юрий, усиленно ища выход из создавшегося положения. Запах весны совсем не радовал вельможу.
В один из талых, мартовских дней, пообедав в одиночестве наскоро без аппетита, Мнишек позвал, к себе в кабинет, дочь Марину. Попытки выдать ее замуж без приданого, что пан Юрий успешно проделал со старшей дочерью, на сей раз не удались; Марина жила с ним в сандомирском замке.
Усадив дочь в кресло, пан Юрий произнес:
- Дочь моя! Я вынужден сообщить тебе, что мы бедны, как церковные мыши, и то, что мы еще имеем, фактически нам уже не принадлежит!
- Отец, вы опять о деньгах! - сморщила носик Марина. - Сколько можно! Зачем вы женились во второй раз и наделали мачехе столько детей, если не можете прокормить даже меня?
- Мой второй брак здесь не при чем! У княгини Головинской достаточно средств, чтобы содержать, наших с ней, детей. К сожалению, из-за временных семейных неурядиц у меня нет к ним доступа. Но я позвал тебя поговорить о тебе, Марина, а не о мачехе! - ответил пан воевода.
- Надо было выдать меня замуж! Мне много лет. И не вам ли, дорогой отец, об том знать! Скоро вся шляхта будет говорить обо мне, как о старухе! Недавно слышала, как две молоденьких панночки шушукались меж собой насчет меня: «У нее все приданое - года, и чем дальше, тем она богаче!», - проговорила Марина, в ее мягком голосе промелькнули стальные нотки.
Уже не было той молоденькой наивной девушки, которую Мнишек впервые выводил в свет двенадцать лет назад. Была светская львица! Сохранив от прежней Марины только внешний облик, она умела показывать зубки, когда ее обижали.
- Вот потому я и хочу предложить тебе сменить обстановку, временно пожить у нашего зятя, князя Константина, в Вишневце. Я тем временем разберусь с долгами, - ответил отец.
- Нет, не поеду! Урсула ревнует меня к своему мужу.
- Ты сама виновата. Твой последний визит к сестре просто обидел ее.
- Я только немного развлеклась! Ведь кроме князя там никого нет! Прислугу я не считаю. Не строить же глазки садовнику!- дочь кокетливо надула губки и сделала невинное личико.
- Прекрати, Марина! О тебе и так говорят бог весть что! С такой репутацией, я не смогу составить для тебя приличную партию. Если ты хочешь, все-таки выйти замуж, веди себя пристойно.
- Обещаю вам, дорогой отец! Отныне, я буду вести себя как монашка. Если, вы, дадите мне денег на новый наряд. Ведь я должна соответствовать созданному вами образу!
- Ты получишь пять сотен флоринов, если не далее, как завтра, уедешь в Вишневец и пообещаешь мне не приставать к князю Константину.
- И возьму, в Вишневец, панну Казановскую, - добавила Марина.
- И возьмешь - панну Казановскую, - согласился Мнишек.
- Обещаю!
Марина сложила руки, видно, уже входя в роль монашки. Осталось только произнести «аминь», и сделка будет заключена. Но, решив, что это необязательно, она просто спросила:
- Я могу идти?
- Иди. Карета будет ждать во дворе, перед заутренней.
- Но ведь это…совсем рано!
- Тогда четыреста флоринов! - ответил отец, улыбаясь.
- Хорошо, я буду готова… вовремя!
Марина выпорхнула из кабинета пана Юрия. Легкая, как птичка, она полетела к себе, предвкушая разговор с Барбарой
Казановской, куда более интересный, чем с отцом, о его денежных затруднениях.
Как и ожидала Марина, панна уже ждала ее. Закрыв за собой двери в девичью комнату, она сразу спросила:
- Передала?
- Передала, пани Марина! - ответила Барбара. - Пан Анджей долго-предолго вдыхал аромат вашего письма, после жадно читал! Он будет ждать вас на берегу, в условленном месте.
- Прикажи заложить белую карету, в которой он меня впервые увидел. С рыжими жеребцами. Огонь и невинность!
- Так уж и невинность!
- Но, он же об этом не знает! И, надеюсь, не узнает. Завтра нам с тобой придется рано вставать. Отец отправляет меня к Урсуле, но зато у нас будет целых пять сотен флоринов!
- Пять сотен! - глаза Барбары расширились от удивления. - Неужели пан Юрий раскошелился?!
- Да, Барбара! Я закажу себе новые платья…! Ну и тебе, конечно, - после секундной паузы, добавила Марина. - Пойдем смотреть, что мне надеть вечером. Надо что-нибудь печальное, ведь предстоит тяжелая сцена разлуки с любимым.

2

Стемнело. На небосклоне стали появляться звезды, а из замка, минуя оборонительный ров, выехала карета с верхом из белой кожи, запряженная четверкой огненно-рыжих лошадей, и покатилась к реке. За шторами на дверцах нельзя было разглядеть ни Марину, ни ее спутницу. Два верных гайдука, верхом, чуть позади, сопровождали беспокойную хозяйку.
Сандомир являлся пограничной крепостью, и одиночные прогулки по вечерам были довольно опасны; в любое время в окрестностях могли появиться татары, охотники за людским товаром. Но такой пустяк не мог остановить пани Марину, не представляющую жизнь без волнующих душу опасностей.
Спустившись на побережье Днестра, карета остановилась, и Марина вышла из нее, опираясь на руку одного из гайдуков. Она была очаровательна в легкой польской шубке из беличьих хвостиков и небольшой шапочке из того же меха.
Подбирая подол темно-вишневого платья, чтобы не испачкать в еще не совсем сухой земле, дочь воеводы, сопровождаемая Барбарой, пошла вдоль берега, повелев слугам оставаться.
Не пройдя и двадцати метров, они увидели вороного жеребца, а потом и самого пана Анджея Варунского, тайного воздыхателя Марины. Он явно нервничал; прошло более часа, как панночка должна была появиться, но Марина не была бы Мариной, если бы пришла вовремя.
Сделав легкое приседание, как ни в чем небывало, она протянула руку для поцелуя.
- Вот видите, дорогой пан Анджей, стоило вам поманить, и я здесь, рядом с вами, - проговорила Марина, улыбаясь немного виноватой улыбкой. - Надеюсь, вы не подумали обо мне ничего дурного, за тот маленький час, что провели на берегу, вдыхая чудесный весенний воздух.
- Что вы, пани Марина! Я так очарован, что не нахожу в вас ничего, кроме ваших достоинств! Позвольте выказать вам мое почтение! - он наклонился и жадно припал к ее руке.
- Я надеюсь, вы расскажете, какие они?
- О чем, пани Марина, кто они?
- Достоинства, Анджей! Вас больше интересуют духовные, или телесные?
- Вы всегда спрашиваете настолько прямо…! Мне иногда трудно вам ответить так же. Но я попробую! - пан Варунский посмотрел на Барбару, намекая Марине, что, не лучше ли остаться одним для такого разговора.
- К сожалению, у нас мало времени, - ответила на его взгляд Марина. - Завтра я уезжаю в Вишневец. Так желает мой отец, пан Анджей, и мне надо выспаться перед дорогой.
- Как же, пани Марина! Я так ждал встречи с вами, а вы пришли лишь для того, чтобы сообщить мне об отъезде!
- У нас есть немного времени, Анджей. Я думаю, не стоит его тратить на сожаления и обиды.
Посчитав, что с пана Варунского на сегодня вполне достаточно ожиданий, и пора немного приласкать собеседника, Марина мило улыбнулась и подала знак Барбаре оставить их одних. На что Казановская слегка скривила в усмешке губы, стараясь, чтобы пан этого не заметил, и медленно пошла, возвращаясь к карете. Анджей последовал совету пани и не стал терять время даром. Обняв Марину, он принялся страстно ее целовать.
- Тише, дорогой Анджей! - шептала Марина. - Барбара к нам спиной, и ничего не видит, но она хорошо слышит, как вы чмокаете!
- Когда же, Марина, я наслажусь тобой полностью, без остатка? - спросил ее Варунский, продолжая целовать и пытаясь расстегнуть шубку, добраться хотя бы до платья.
- Какой вы неугомонный кавалер, Анджей! Не заставляйте меня пожалеть, что позволила уйти панне Барбаре! - скапризничала Марина, все же позволяя ему расстегнуть шубу, прикоснуться груди и немного помять. Но когда Анджей захотел большего, ища рукой, как расстегнуть платье, Марина резко остановила его.
- Довольно, здесь холодно!
Отстранив от себя Варунского, она поправила волосы, застегнула шубку и достала маленький батистовый платок. Обтерев губки, подала поклоннику как бы прощая настойчивость.
- На память обо мне. До свидания, милый Анджей!
- Когда же мы увидимся снова, любовь моя! - злясь на несдержанность, спросил Варунский. - С вами, час - мгновение, без вас, минута - вечность!
- Если вы посетите Вишневец, то скоро. Анджей, я буду скучать и очень грустить, ожидая вас!
Оставив пана с батистовым платком, думая: «надо купить еще дюжину», пани Мнишек побежала догонять Барбару.
Уже в карете, на вопрос Казановской: «Что панночка об ухажере думает?», - Марина засмеялась и ответила:
- Он глуп, Барбара, но другого кавалера здесь нет!
На следующий день, ранним утром, прикрывая от зевоты маленький ротик, блистательная Марина Мнишек, в той же белой карете, покинула отчий дом. Направляясь к зятю, Константину Константиновичу Вишневецкому в Вишневец, она честно отрабатывала полученные от отца пять сотен флоринов.

3

Еще год провел Дмитрий в монастыре святого Онуфрия, привыкая к мысли, что он не просто Митрий - инок, которых тысячи, а Дмитрий Иоаннович, прямой наследник царей Московских. Постепенно его сознание менялось, стены обители стали тяготить. Дмитрий уже не представлял себе, как он мог провести в них больше половины жизни. Свою келью он просто возненавидел. Чтобы как-то успокоиться, затворник стал читать еще больше, чем раньше. Дмитрий изучал все, что, как ему казалось, должен был знать будущий правитель Московии.
По вечерам, ведя беседы с отцом Вениамином, он старался не показывать виду, но иногда срывался и задавал отче вопрос: «Когда же ему будет дозволенно говорить о себе, открыто, не таясь?», - но завсегда получал один и тот же ответ: «Не время, сын мой! Вспомни притчу о камнях!». Наставник стал раздражать Дмитрия.
Так шли дни, недели, месяцы. В жизни Дмитрия ничего не менялось, он стал подумывать о побеге. Ожидая приезда дядьки Андрея, затворник решил уйти в Дикое поле и самому объявить людям о царевиче.
В тот день Дмитрий проснулся с особым чувством - чувством тайного восторга, что-то должно было случиться. Когда через окно кельи он увидел, что на монастырское подворье въехала красивая карета в сопровождении десятка рослых гайдуков в кафтанах темно-синего цвета, остановилась, и из нее вышел роскошный вельможа, сердце Дмитрия екнуло. Время пришло, час пробил!
Не зная, куда себя деть, затворник монастыря святого Онуфрия стал метаться по кельи, хватаясь, то за библию, то за перо, будто собирался писать. Мучительные минуты, словно вечность длились в его воспаленном мозгу. Наконец-то в дверь постучали, и слащавый голос келаря оповестил его о своем приходе. Собрав волю в кулак, Дмитрий как можно спокойней разрешил старику войти.
- Чего ж не отдыхаешь, Митрий? - спросил келарь, заходя в келью опустив хитрые глазки. - Послеобеденный сон весьма полезен и угоден Господу нашему, а ты бодрствуешь.
- Не хочется мне! Говори, чего пришел? - резко ответил Дмитрий.
- Отец Вениамин тебя к себе просит, я пришел сказать.
- Хорошо, сейчас буду! Ты иди, я сам дорогу знаю.
Келарь поднял на него глаза. В них можно было прочесть всю ненависть, которую питал старик к любимцу настоятеля, но не в силах ответить дерзкому иноку так, как хотелось, он молча вышел.
Дмитрий для приличия, и чтобы келарь отошел подальше, обождал. Терпения у него хватило буквально на пару минут. Быстрым шагом, он догнал старика у самого входа в келью отца Вениамина. Нервно отстранив его с пути, инок стукнул в дверь и вошел.
- Проходи, Дмитрий, проходи, - ласково встретил его отче, - вот пан Гойский приехал за тобой.
Вениамин указал на человека, стоявшего рядом с ним. Нарядный вельможа с кареты, с любопытством смотрел на инока. Услышав свое имя, он поклонился.
- Приехал за мной? - Дмитрий выразил удивление.
- Ты столько раз спрашивал меня, когда наступит тот день. Сегодня я могу ответить: он настал! - торжественно произнес отец-настоятель. - Пан Гаврила Гойский, маршалок князя Острожского, отвезет тебя к себе, в родовое имение. В Гоще вас ждут: князь Адам Вишневецкий и князь Константин.
- Прошу вас, князь, не медлить, к вечеру мы должны быть на перегоне, а завтра, минуя Острог, через Дермант, - в Гоще. В моем замке все готово для вашего прибытия, - подтвердил слова Вениамина вельможа.
Обращение «князь» приятно резануло уши Дмитрия, так к нему еще никто не обращался. Волнение переполнило его через край, и он ответил немного поспешно:
- Я готов, пан Гойский! Все, что я имею своего, - крест моей матушки, он всегда при мне и долго мне собираться не придется.
- Простите, князь, этот наряд годится для инока, но совершенно не пригоден для сына Московского государя! - ответил Гойский. - Прошу вас пройти в соседнюю комнату. Там, князь, вас ожидает Яков Бучинский, он поможет вам принять подобающий облик.
За стеной, в другой кельи, Дмитрия ожидало светское платье: камзол, расшитый золотом, штаны и кожаные сапоги со шпорами. Особенно его поразил клинок в красивых ножнах, рукоять его была усыпана дорогими каменьями. Отражая свет из окна, они манили Дмитрия, ему захотелось согреть их в своей ладони.
Пан Бучинский отвлек взор инока от клинка и подвел его к столу, отдав в руки брадобрея. Со словами, что надо побрить ясновельможного пана, борода не к лицу господину, он усадил князя в кресло.
Когда коротко постриженный, побритый, в камзоле, с накидкой, наброшенной на плечи, и саблей на боку, Дмитрий предстал перед зеркалом, он не узнал сам себя. Это был совершенно другой человек, инок Митрий окончательно превратился в московского царевича.
Провожаемый отцом Вениамином до кареты, он ловил себя на мысли: «Ему надоели нравоучения настоятеля». Дмитрий вступал в новую жизнь, и отче был уже не нужен.
Слушая в который раз слова Вениамина:
- Не забывай, сын мой, о чем ранее говорили, иди светлым путем, во имя Православия и Великой Руси!
Дмитрий кивал, думая: «Как бы ни сложилась моя судьба, я уже никогда не вернусь в обитель святого Онуфрия».
Птенец выпорхнул из гнезда навсегда. Благословляя юношу, крестя след уходящей кареты, Вениамин не знал, что когда-то принял к себе и выкормил своими руками кукушонка, а не гордую птицу Феникс, которая должна была возродить старую Киевскую Русь из пепла.

4

Адам Александрович Вишневецкий, бражник и забияка, унаследовавший от отца огромное состояние и обширные земли, которые все время желал преумножить, был весьма недоволен государем Москвы, поскольку интересы Бориса Федоровича противоречили его интересам.
Тяжба князя с московитами, за земли по реке Суле в Заднепровье, длилась уже много лет. Потому Адам, не веря ни в черта, ни в дьявола, ни даже в самого Господа Бога, если ему было невыгодно, хотя он и слыл ярым поборником православия и человеком набожным, с легкостью поверил в Дмитрия.
Князь Острожский знал, кому поведать чудную историю о спасении московского царевича из Углича. Семена лжи упали на благодатную почву. Вишневецкий не только поверил в спасение царского отрока, но и принял в судьбе Дмитрия самое горячее участие.
С быстротой и энергией, на которую был весьма способен, если чего-то очень захочет, пан Адам навел справки насчет царевича. Из полученных сведений от своих людей, он вывел: царевичей двое, и оба под колпаком князя, - в Гоще, куда был приглашен и Вишневецкий.
«Кого же старый князь хочет всучить мне?», - мысль, не дававшая покоя пану Адаму по дороге в Гощеский замок.
Прибыв в Гощу, оплот учения монаха Ария в Польше, центр арианства на западной Руси, Вишневецкий удивился, как быстро сия ересь пустила корни во владениях Гаврилы Гой-ского. Здесь было множество людей, искренне веривших, что Господь един, а не тройственен, как считали остальные христиане; Иисус Христос - не Бог, а человек, которого Господь наделил своей властью на земле всего лишь на время.
Только три года назад приверженец Православия уверовал в правоту ариан, отдал во власть новых братьев все, что имел, но как они развернулись на благодатной земле пана Гойского, неся еще одну правду об Иисусе Христе в горемычный народ Украины!
Встреченный сыном Гойского Романом, княже Вишневецкий вежливо осведомился о Дмитрии. Получив ответ, что он будет с отцом только к вечеру, попросил отвести его в отведенные ему покои, выказав желание отдохнуть, чтобы к вечеру быть бодрым и веселым.
На самом деле Адам и не собирался отдыхать. Тайно разослав слуг по закоулкам замка на розыски Дмитрия, он стал ждать результата. Через пару часов, найденный на господской кухне Гришка Отрепьев, был проведен в комнаты князя.
Григорий вел в замке Гойского далеко не праздную жизнь. Поначалу привезенный в Гощу из Троице-Дерманского монастыря, он был встречен, как и подобает царевичу. Но шло время, и как-то стало забываться его знатное происхождение, пока совсем не забылось. Царевичем Отрепьева уже никто не называл, его перестали кормить, и, чтобы хоть как-то прожить, нарочитому великому князю пришлось поступить на службу при господской кухне.
Даже его спутники, Варлаам и Мисаил, последнее время стали избегать общества Гришки. Только проповедник Матвей Твердохлиб не оставил без своего участия Отрепьева, все более и более втягивая его в учения Ария.
Григорий, возненавидевший православие, из-за монахов, чинивших ему одни гонения. За восемь месяцев, проведенных в Гоще, Отрепьев стал ярым приверженцем ариан. Скинув православную рясу, он облачился в камзол слуги и слился с общей массой господской прислуги.
Узнав, что князь Вишневецкий желает его видеть, Отрепьев разжигая в себе надежду, что все может еще измениться, поспешил на встречу с литовским магнатом. Представ перед ясновельможным паном, он затаил дыхание, ожидая его слов.
- Несладко, видать, живется тебе, пан Дмитрий? - спросил вельможа Григория, не приглашая даже сесть.
- Это потому, княже, что мне никто не верит! Я устал говорить людям, кто я на самом деле. Князь Константин обещал мне помощь, а сам держит меня здесь! Вся его благосклонность ограничилась книгой, которую он передал мне через своего маршалка, - пана Гойского. Но, я думаю, все измениться, княже Адам, в том порука наша, с вами, встреча! - ответил Отрепьев, пытаясь узнать мысли Вишневецкого.
- Не верит, и не поверит! - грозно произнес князь. - Знаешь почему?
- Почему, княже?
- Да потому, что ты самозванец! А настоящий царевич Московский сегодня прибудет сюда, и у тебя будет возможность его увидеть!
Пораженный вестью Григорий побледнел, глаза его вылезли из орбит, трясясь от страха, он упал на пол и пополз к пану Адаму, пытаясь обнять его ноги.
- Простите меня! Черт попутал! Голодно было, вот и решился назваться Дмитрием. Не из корысти, какой! Мне бы хлебушка, да угол теплый. Вовсе не хотел я царства! Вот вам крест, не хотел! - умолял он Вишневецкого, целуя сапоги.
- Говори, кто ты есть на самом деле? - ответил князь, отпихивая Гришку от себя. - Да не вздумай на сей раз врать!
- Все, как на духу, скажу, княже! Юшка я, сын Богдашки Отрепьева. Коломенские мы, из новиков. Холопом я был у Ляксандра Романова, а как их по государеву делу взяли, постриг принял. Григорием в монасях назван. В Чудовом монастыре крылошанином был, потом дьяконом, у патриарха в писарях тоже побывал. Голодно на Москве стало, вот я и удумал в Литву податься. Чтобы и здесь с голодухи не сгинуть, назвался Дмитрием. Ведь не знал я, что жив он, вот вам крест не знал! - Григорий перекрестился и опять бухнулся в ноги князю.
- Вот видишь, холоп, сколь мало надо, чтобы правду узнать! Слаб ты душою. Возможно, и нет никакого Дмитрия? Я так, - сказал, а ты и растекся грязью под ногами. Смердишь!
- Как нет, княже? - Григорий поднял голову, мысленно раздирая себя на части за то, что попался на слова ясновельможного пана.
- Мое слово - не твое, лживое! О чем с тобой говорили - молчи! Знать тебя не желаю. Пошел вон, смерд!
Перешагнув через Отрепьева, как через зловонную лужу, боясь испачкать сапоги, повелев гайдукам убрать в комнате, Вишневецкий вышел, направляясь смотреть второго Дмитрия.
Найдя Романа Гойского, он перекинулся с ним несколькими фразами и сел за небольшой столик отведать французского вина, любезно предложенного гостю сыном хозяина. Недопив и одной бутылки, Вишневецкий с сожалением оторвался от поглощения виноградного хмеля, так как объявили: князь Московский Дмитрий Иоаннович прибыл, и надо было встречать царевича. Проглотив остатки великолепного вина прямо из горлышка, пан Адам расправил пышные усы и вышел в залу к новоприбывшим гостям.
В большой гостиной комнате уже стояли Гаврила Гойский, его сын Роман, Яков Бучинский и незнакомец: молодой пан в дорогом наряде со свежевыбритым лицом. Отличался он непомерно телу большими руками и на переносице, ближе к правому глазу, неприятной родинкой. По-видимому, это и был Дмитрий, поскольку держался он гордо, с достоинством, подобающим его званию.
Адам Вишневецкий, представленный Гойским царевичу, слегка наклонил голову, про себя думая: «Значит, этого голубка мне подсовывает князь Константин? Ну что же, поглядим, как он умеет летать!».
Вслух же он спросил, дружелюбно улыбаясь:
- Хорошо ли чувствует себя князь после долгой дороги?
- Я длительное время не покидал своего вынужденного убежища, что даже не заметил, как прибыл сюда, дорогой пан Адам! - ответил Дмитрий.
- К сожалению, князь Константин другого мнения о перемещениях! - оценив ум собеседника, продолжил Вишневецкий. - Его старые кости не терпят дорог, и он просил изви-ниться перед вами за то, что не может лично засвидетельствовать свое почтение Московскому князю.
- Я думаю, у нас еще будет время с ним побеседовать! - ответил Дмитрий, выказывая совсем недурные манеры.
Годы, проведенные в монастырских стенах, были потрачены недаром, он с блеском выдержал первый экзамен, и Вишневецкий решил пока оставить в покое, наследника Московского престола. Обменявшись любезностями с остальными, пан Адам последовал в столовую, куда Гаврила Гойский пригласил всех отужинать вместе с ним.
За столом князь Вишневецкий был на высоте. Употребляя напитки в большом количестве, он не уставал развлекать гостей пана Гаврилы скабрезными шуточками, коих имел много в своем арсенале. Только иногда его взгляд отлучался куда-то в сторону, что не осталось без внимания Дмитрия. Посмотрев в том же направлении, он увидел слугу одних с ним лет. Слуга ничем не отличался от других, был лишь необычайно бледен.
Пан Гойский тоже обратил внимание на нерадивого слугу и велел убрать его с глаз долой.
Это была единственная встреча двух людей, которых история соединила воедино под именем Лжедмитрий, создав и описав его жизнь с рождения до смерти.
Но это будет потом, а сейчас: погостив в Гоще до конца Великого поста и уже там начав подбирать себе единомышленников, первым в которые, вступил Яков Бучинский и остался верен Дмитрию до самого конца, царевич, по достоинству оцененный Вишневецким, отправился вместе с князем в Брачин.
Они остались довольны друг другом. Дмитрию нужна была поддержка одного из самых могущественных магнатов Литвы, а Вишневецкому - знамя, под которое он хотел собрать людей против Москвы. Пану Адаму требовалась война, война за порубежные земли, которые в народе назывались задорами, и переходили от одного хозяина к другому.
Гришка же не стал дожидаться, когда его выгонят, или, того хуже, привлекут за ложь к суду и выдадут Борису. Зная, что на Москве его ждет верная гибель, оставив своих спутников, Варлаама и Мисаила, в Гоще, он с помощью Матвея Твердохлиба бежал в Запорожскую сечь к ротному атаману Герасиму Евангелику. Григорий был принят в Черкассах с честью как брат-арианин, поскольку Герасим тоже разделял учения монаха Ария и проповедовал арианство на Запорожье с саблей в руках.
Какое-то время Отрепьев еще пытался провозгласить себя царевичем среди запорожских казаков, но его идея, совместного похода Черкасс и Крымского хана на Русь, не возымела успеха. Борис Федорович, позволяющий боярам в тайне от Речи Посполитой снабжать казаков хлебом, порохом и свинцом, вполне их устраивал. Когда же в Брачине заявил о себе новый Дмитрий, монаху Гришке ничего не осталось, как раствориться в небытие.
Коломенский дворянин Юрий Богданович Отрепьев, в черницах - Григорий, исчез навсегда, оставив только свое имя! Имя, от которого так и не сможет избавиться претендент на Московский стол, даже после смерти.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 21.12.2009 01:02:28
Просмотров: 2566

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.