наблюдатель

Игорь Горев

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 17963 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Наблюдатель

- М-м-да, - Сергей Викторович оторвался от окуляра микроскопа и натружено потёр затылок. – Вот ведь тварь какая. Неуёмная и злобная. Что в ней… - взгляд уставился на глянцево-белую запертую дверь. - И как же тебя одолеть?
Он встал с поскрипывающего кресла и прошелся вдоль длинного лабораторного стола, обильно засеянного ретортами, колбами и прочим склянками. Эти плоды со стеклянной спелостью всходили на металлических ветках треножных стоек. Жужжали приборы, горели цветные лампочки. Похоже на сюрреалистический сад, - Сергей Викторович остановился и внимательно посмотрел на матовую поверхность столешницы, - и мы его садовники. Что выращиваем, - он потрогал пухлую колбу, как трогают спелую грушу, - холодная и, мёртвая. Что сеем? Перед его покрасневшими от напряжения глазами, навязчиво преследуя, продолжала мелькать картинка из окуляра.
Яркий серебристо-бурый круг с чётко очерченными радужными краями, а вокруг непроглядная чернота. Наверное так, или примерно так видят нашу планету космонавты, наблюдая в свои иллюминаторы, – промелькнуло странное сравнение, - интересно. С видом уставшего человека Сергей снял очки в толстой роговой оправе и как ребёнок, кулаками потёр глаза, надеясь таким детским способом стереть навязчивое видение. На жизнерадостном серебристом ландшафте, поглощая всё и вся, разрастались мрачные щупальца, жадно вонзаясь в обречённую поверхность.
- Вот ведь гадость какая, - с досадой воскликнул доктор. – И как с тобой сладить!
И было непонятно, то ли он злился на непокорную непобедимую опухоль, то ли возмущался въедливостью образа, не покидающего его ни на секунду.
- Сергей Викторович, что с вами?
Из дальнего угла длинной похожей на коридор лаборатории раздался приглушённый, приятный женский голос. Заботливый и удивлённый.
- А, - словно очнувшись Сергей Викторович оторвал от глаз кулаки и взглянул на ассистентку Любу. – Ничего не понимаю, Люба, она приспосабливается прямо на глазах. – Доктор близоруко щурился в сторону молодой женщины, которую видел размытым силуэтом на светлом фоне окна. – Ничего не понимаю, - он ткнул очками куда-то в стенку, словно пытаясь пробить пластиковыми дужками отверстие в кирпичной кладке. – Казалось решение вот оно. Рядом. Помните, когда мы применили физраствор за номером «два дробь три»?
Сергей Викторович замолчал, вспоминая мимолётное предчувствие близкой победы.
- Помню, как же не помнить, Сергей Викторович, - заулыбалась Люба, - вы ещё тогда Полу позвонили в Калифорнию. И вам влетело за переговоры. Спасло то, что вас уважают. Вы на локоть от того, что другие боятся произнести вслух. И даже атеисты открещиваются: упаси, Господи.
- Да, - отрывисто выдохнул доктор и, протерев полой белого халата очки, привычным движением водрузил их на переносицу. Сухо улыбнувшись уголком рта, продолжил, - Как много ожиданий. Образец был почти чист. Мы будто подмыли основу нашего подопечного. И были близки совсем смыть эту нечисть… А, - отмахиваясь от чего-то, Сергей Викторович подошёл к окну и скрестив руки на груди, через плечо Любы выглянул наружу, - и что? Да ничего! Она будто сжалась, потом понюхала наш физраствор, поморщилась: фи, какая гадость, и нисколько не смущаясь, продолжила свой, непонятный рассудку смертельный паразитизм. Он будет убивать, чтобы однажды умереть самому.
Люба так задорно и открыто рассмеялась, что Сергей Викторович оторвался от уличной суеты, внимательно посмотрел на ассистентку и тоже заулыбался уже двумя уголками рта:
- Вам смешно!
- Ещё бы! Вы так рассказываете, что живо представляешь нечто гадкое желеобразное на ножках-присосках. Подходит, нюхает и нагло по-свински плюхается. Прямо в наш физраствор. Вот так: плю-юх! – Люба с девчачьей непосредственностью вскинула руки.
- Удивительная вы, Люба, при нашей-то работе. С чем нам приходится тут сталкиваться, вы так искренне смеётесь! Удивительно?
- А что, плакать, Сергей Викторович? Да и работа ничем сильно не отличается от другой какой. И рутины хватает и радостных открытий, и огорчений. Всего.
- Ну не совсем так. Вы не ощущаете себя иногда на возвышенности, а вокруг люди? Много людей, и глаза, и в них ожидание. Тысячи. Сотни тысяч глаз. Полных надежд и отчаянья: спасите!
- Я так же каждый раз в обед смотрю на раздатчицу в нашей столовой и чуть ли не кричу: спасите, есть хочется!
- А потом был «пророк», - как-то невпопад произнёс Сергей Викторович, пропуская последние слова Любы.
Лицо Любы сразу вытянулось, слегка пухлые губы сжались, проявив суховатые трещинки. На щёчках выявились тёмные впадины.
- Да, «пророк», - она отвернулась к стеклу.
Невольно взгляд Сергея скользнул по изгибу шеи, пряди волос за мочкой уха. Тёплая волна пробежала щекотливой рябью от живота к голове и, плеснув, откатилась обратно. Доктор растерянно моргнул и осторожно глотнул, стараясь сделать это как можно тише, незаметнее: что это я! Как юнец, - укорял он себя, - уже за полтинник, а туда же. Ловелас!
Укоры совести неожиданно прервала сама Люба. Она быстро прикоснулась пальцами к шее, будто улавливая тайный взгляд, и отвернулась от окна, устремляя росистый взгляд на Сергея Викторовича. Тот смутился:
- Извините.
- За что? «Пророк» тоже был кратковременной удачей нашей лаборатории. – Люба помолчала. - Надеждой. И не ваша… и не наша вина, что и «пророк» был съеден новой формой злокачественного образования. Вы сами знаете, какая… какое… какой он удивительный приспособленец.
- Да-да. Верно.
Сергей быстро отошёл от окна и подошёл к микроскопу. Побарабанил пальцами по столу. Люба, чему-то грустно улыбнувшись, проводила сутулую спину своего научного руководителя. «Бедный, до сих пор не может забыть,» - сжалось её сердце.
Это случилось летом, когда они были на семь лет моложе. Кажется так давно! Уличные ветер, насыщенный запахами гнал вдоль бордюров невесомый тополиный пух. Смешивал его с пылью и тяжело опускал под торопливые ноги и шины. Её только перевели в эту лабораторию, под руководство перспективного доктора медицинских наук. Лаборатория занималась изучением злокачественных образований и разработкой лекарственных препаратов.
Сквозняки студенческого общежития, вольница бесшабашных посиделок «до утра – отоспимся в лаборатории» ещё не до конца выветрились из-под золотисто-пепельной чёлки, кокетливо скрученной в угоду девичьим капризам: «Ах, мне так хочется!» И вдруг сюда. «Замуровали! – шутливо жаловалась она подругам, - представляете десяток реторт, пробирок, целая груда приборов и один сухарь среди этого, - она смешно морщила носик». Сухарём, как вы правильно догадались, был, конечно, Сергей Викторович. И не просто сухарём, а «сухарём в очках, ха-ха». Начались серые будни лаборанта, лист, похожий на стерильно-белый халат: ни одной яркой строчки. Тем более о любви.
Хотя… чего лукавить – всё было! И ребята из соседних лабораторий, проникновенные, порой бессовестные взгляды. Общежитие студенческое сменилось малосемейкой при институте. Улица Первомайская сменилась проездом Новосёлов. Лица в коридорах стали чуть-чуть постарше, к молодым выкрикам добавились детские звонкие голоса. Впрочем, и «лаборатория для сушки сухарей» имела свои привлекательные моменты и даже дважды в месяц: аванс и получка. Так что, гуляй, молодёжь! Забавляйся!
По природе аккуратная и усидчивая Люба спокойно воспринимала «пытку сидения за лабораторным столом». Она стала находить это «весьма интересным», а всё он – «сухарь». «Представляете, и меня высушил. Увлёк. Порой готова с ним до утра сидеть – он умеет зажечь. Чем? Упорством? может быть. Фанатизмом? Нет, нет, я бы назвала иначе, скорее всего преданностью. Точно, именно преданность. Ой, девочки, забываешься, так он может зажигать». «Ты случаем, не влюбилась?» «В кого?! В «сухаря»! Вот уморила».
Потом… потом был «пророк». Так они между собой называли новый препарат, свою последнюю разработку. И была смерть.
Она хорошо запомнила те дни. Месяцы. Был какой-то подъём. Ожидание чего-то великого. Сергей Викторович ликовал:
- Да с этим препаратом мы, Любаша, горы свернём! Ты посмотри, как он себя прекрасно ведёт! Он опережает треклятую опухоль. Предугадывает её свойства и подавляет стремление к росту. Она будто слушается его! Вот что вызывает искреннее удивление.
- Вы так говорите, словно она живая!
Сергей Викторович посмотрел на неё тогда большими глазами, увеличенными линзами очков и как-то чересчур серьёзно произнёс:
- А она и есть живая, Люба. – Рука привычно потянулась к очкам, - Я когда вижу её в свой окуляр, мне кажется, я вижу, - доктор замялся, покусывая поблескивающую дужку, - мне кажется, я вижу некую непонятную, чужеродную, но чью-то жизнь. Одну из её форм. Мне порой представляется, ты не поверишь, Люба, представляется, что я улавливаю некий смысл в существовании этого злокачественного образования. Только какой?.. М-да.
Страшную новость Люба услышала в тот же день. Вечером позвонил отец и подавленным голосом прошептал в трубку:
- Люба, Любаша у мамы…
- Папа говори громче, я ничего не слышу! – Разгорячённая Люба с фужером в руке старалась перекричать магнитофон и громкий застольный разговор.
- Люба…
- Убавьте звук, я ничего не слышу! Мне отец звонит.
И уже в наступившей тишине, будто приговор печальным папиным голосом прозвучало:
- Я только что из больницы… у мамы… у мамы рак, Люба.
И тишина схлопнулась, как схлопывается вакуум, когда в него врывается воздух. Мгновенная глухота сменилась онемением. Острые осколки разбитого бокала беззвучно разлетелись по полу. И тут же вонзились осознанием случившегося, расчленяя мгновения. Она разрыдалась в объятиях подруги. Потом порывалась звонить. Ей хотелось бежать. Бежать от самой себя. От безжалостного потрескивания в телефонной трубке.
- Да-да, непременно поезжай, - взволнованный голос Сергея Викторовича и после долгой паузы, - Вот что, Люба, я договорюсь с нашим руководством. Мы поместим вашу маму в курируемую нашим институтом больницу. Вы… как?
И потянулись долгие, неимоверно длинные, бесконечные дни борьбы. Борьбы за жизнь родного человека. Дни, пропитанные болью, надеждой, ожиданием. И снова боль, боль, боль. Боль в собственном сердце при виде страдающего. Страдания мамы. Дни, переходящие в бессонные ночи частенько за лабораторным столом в окружении пробирок, склянок и металлически жужжащих приборов.
Эти дни призраками посещали подруги, друзья. Что-то говорили, спрашивали, утешали. Она смотрела, отрешённо кивала в ответ, иногда улыбалась и снова погружалась в свой мир, мир, где вплотную соприкасались жизнь и смерть. Невидимая граница, проходящая рядом, через самое сердце наполняла её собственную жизнь неким новым смыслом. Тем, о чём она раньше ни разу не задумывалась в мелькании дней «до того как…». В ней впервые затлел не замечаемый ранее фитилёк. – Вера. В том её великом смысле, без оговорок, и растаскивания на множество повседневных желаний.
Это она предложила Сергею Викторовичу:
- Я верю в вашего… в нашего «пророка». Он обязательно поднимет маму.
- Но, Люба, «пророк» ещё в стадии лабораторных исследований. Я не могу, не имею права…
- Сергей Викторович! Опухоль прогрессирует. Химиотерапия даёт лишь временное облегчение. Я вас умоляю! Я пойду с вами во все разрешающие инстанции, - Люба прижала похудевшие руки к груди. – Я подпишу все бумаги. У неё страшные боли и… кровь.
И она заплакала. Он положил свои жилистые в синих прожилках руки ей на плечи и осторожно не то гладил, не то тихонько похлопывал, думая о чём-то своём, как-то безвольно произнёс:
- «Пророка» так «пророка», что ж делать?
Пробив и подписав все разрешающие инстанции, они добились своего: не пройдя всего цикла испытаний, начали проверку на больных. Вернее на больной.
«Пророк» сразу заявил о себе уверенно и обнадёживающе. Первое же обследование после первого курса показало: злокачественная опухоль словно напоролась на невидимую преграду и в нерешительности остановилась… Второй курс принёс новую радостную весть: она уменьшается!
Глаза матери будто заново прояснились. Солнечный свет, раньше старательно избегающий их, теперь всё чаще поблёскивал среди усталых морщин. Боль перестала быть полновластной владелицей её мыслей и желаний:
- Ты, Люба, принесла бы мне какое-никакое зеркальце и расчёску. А то доктора приходят, неудобно как-то.
Жизнь снова обретала свою прежнюю осмысленность:
- Как там отец один, справляется без меня?
- Справляется. Да ты не переживай.
- Дачку-то оформил?
- Да вроде, говорил, да.
- Ой, Боже ж мой, я же сказала, зайди к Никифоровичу в седьмой кабинет: он поможет оформить пять, а то и все восемь. Там ведь пустырь. – Так сокрушалась мать, когда от навестившего её отца узнала, что тот оформил всего пять соток. – Непутёвый ты у меня, – и уже ласково, - неправильный мой. Теперь Валентин приберёт. Вот увидишь – приберёт. У него хватка будь здоров. Ох, ох, – вздыхала она.
Люба ожила вместе с матерью. Глаза, интересовавшиеся прежде тем, что размыто проплывало у неё под ногами и ярко-серебристым полем микроскопа, начали всё чаще с любопытством подниматься, вспоминая о чём-то интересном и увлекательном. Кругом жизнь?
Так однажды в больничном коридоре она заметила Костю. Он тоже пришёл навестить отца. Кто первый заговорил, и какова была причина для разговора, уже не припомнишь. Да и так ли важно это, когда ничего не значащие фразы, вопросы имеют своё чудесное продолжение. Получают право на жизнь, а не затухают эхом среди безмолвных стен.

………………………………………………………………….

На следующее утро осунувшаяся Люба перед отъездом на похороны зашла в лабораторию.
- Вы простите меня за вчерашнее. Я глупостей наговорила.
- Ну что ты, девочка моя, - Сергей Викторович смутился – он ни разу не называл так свою ассистентку, и тут же поспешно добавил, - всё верно. Так нам и надо. Снобам в белых халатах. Чтобы не зазнавались. Только об одном тебя прошу. Возвращайся, мы все, и я будем тебя ждать. Какой-то смысл в этом, наверное, имеется, – он растерянно развёл руки.
Ей стало жаль его:
- Извините меня. Ради бога извините! – Люба повернулась и пошла к двери. У самой двери она обернулась, - вы подарили мне веру своим «пророком». Пускай краткую, но веру. Может в этом наш смысл: вырвать, выпустить веру из хватки времени?..
Семь лет назад. Люба очнулась от воспоминаний. Лаборатория наполнилась выпуклым отблеском уходящего дня. Все предметы обрели свои тени. За окном отдалённо шумел город. Он всегда шумел. Ночью шум прятался за шорохом шин, резкими сигналами и пьяными криками. И тут она поняла, что всё это время она смотрит на Сергея Викторовича, а он, машинально выбивая дробь пальцами, на неё.
Как он постарел за семь лет, Короткий ёжик совсем стал седым. Зачем ему всё это? А впрочем… впрочем, это жизнь, - Люба пошевелилась. Странно, этот долгий взгляд не был неприятным, пронзительно-проникающим. И не был желанным. И отрешённым тоже не был. Так смотрит на нас наш мир – проникновенно и не смущая. Так смотрят на нас люди, когда мы по-детски слепы и наш взгляд – взгляд вселенной. Не осуждающий на казнь мнений.
Сергей Викторович, наблюдающий за отчуждённой задумчивостью девушки, и сам был далёк от всего того, что привычно окружало его. Молочно-кафельные стены стали бесформенными. Углы сгладились. Было такое чувство, будто он погружённый в белое облако медленно и неотступно поднимается вверх. Всё выше и выше, над городом, над землёй. Облако с какой-то неземной нежностью обняло его, даря всему телу необыкновенную лёгкость. Вдруг в облаке образовался просвет. Сергей заглянул в него и увидел уже знакомую не раз видимую картину. Под ним величаво в чернильной темноте проплывал серебристо-голубой круг, чётко очерченный радужной линией. Земля? Да, под ним плотно укутанная тьмой проплывала земля. И на ней ужасным кроваво-бурым пятном пузырилась опухоль, широко раскинув свои щупальца. Мерзость. Мерзость! – в нём закипело негодование. У него появилось острое желание вырезать это чужеродное образование на чистом теле земли. В руках услужливо блеснул какой-то инструмент похожий на скребок и скальпель одновременно. И чем больше ярился он, чем озлоблённей становились его попытки удалить нечисть, тем отчетливее становился смех. Нечисть уже сотрясалась от жуткого хохота, она, будто играла с ним в поддавки. Уворачивалась. Разрасталась. – Да что ты такое! А ты разве не узнаёшь. Вглядись… Будь ты проклята суть бесчеловечная! С кавалерийской сноровкой взмахивал доктор своим оружием. И с каждым взмахом сила вознёсшая его ослабевала. Облако редело и таяло. Мерзко хохочущая и изворачивающаяся опухоль наоборот приобретала могущество и накрывала своим пульсирующим телом серебристый диск. И наступил миг, когда Сергей стал проваливаться.
- Сергей Викторович? Что с вами?
Люба очнулась. Некоторое время она как заворожённая смотрела на человека в белом халате. Вот он отворачивается. Идёт вдоль стола. Подходит к микроскопу. Прильнул к окуляру. Рука что-то в поисках чего-то бессознательно мечется по столу. Хватает пинцет. Взмах. Другой. Рука застывает над головой. Пинцет безвольно звякает об пол. Пальцы скрючено пытаются ухватиться за стол. Человек пошатнулся и начал оседать следом за пинцетом.
И тут она очнулась:
- Сергей Викторович! Что с вами?!
Вой сирены и сотрясаемое, несущееся куда-то пространство, пропахшее бензином и валокордином, заполнили всё её существование.
- Куда мы?
- Во вторую больницу.
- Она спасёт?!
- Кто она?
- Больница.
- Успокойтесь. Присядьте…
Пространство дёрнулось. Любу сильно шатнуло.
- Ах, чёрт! Чтоб тебя! – Злобно выругался водитель пространства, - уже сирену не замечают!
- Я что вам сказал. Сядьте!
- Да, - Люба плюхнулась в кресло и мельком взглянула на бледное лицо Сергея Викторовича. Оно показалось ей потусторонним. Лицо случайного наблюдателя оказавшегося в центре события: что я делаю тут, среди вас. Моя судьба там, и каким роком меня занесло сюда?
И тут иссиня белые восковые губы дернулись и зашевелились.
Люба склонилась. Слабый шёпот протиснулся сквозь колючую сирену:
- Я вгляделся… Она… он… - это мы… Любаша, мы. То… что мы есть… Стыдно.
- Лежите вам нельзя говорить.

29.04.09 (Сочи)

© Игорь Горев, 2010
Дата публикации: 10.04.2010 18:46:21
Просмотров: 2368

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.