Авторы онлайн:
Александр Самулевич
Владислав Эстрайх
Олег Павловский

Несвоеместный гений. Письма гнусного путешественника. О Вене Д’ркине

Евгений Пейсахович

Форма: Эссе
Жанр: Литературная критика
Объём: 17783 знаков с пробелами
Раздел: "Литературная критика"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Автор заранее приносит извинения за возможные неточности при цитировании из недобросовестных интернетных источников; звучание можно проверить по первоисточнику, но знаки препинания не поются.

1

Джордж Харрисон, Ринго Старр, Грэм Боннет… да не, это так, навскидку. Гнусный путешественник вынужден натянуть вожжи и обругать коня – куда рванул? Тпру, зараза. Нельзя же так – с места в карьер. Всех не обскакать – список гениев больно длинен. Всего-то и хотел, что вежливо спросить, где были бы эти люди со своими талантами, родись они в другом месте. И не окажись так или иначе вместе, в одном пространстве творчества и (или) со-творчества. Совсем не собирался всех перечислять галопом, объезжать мустанга. Гнусный путешественник, в конец-то концов, не ковбой.
Но так-то да – родись, упаси бог, Йен Пейс в Союзе Советских (далее по тексту), возрос бы и состарился, кабы состариться успел, жалким Женей Пейсаховичем. Дерьмом собачьим.
Нет, нет и нет. Гнусный путешественник ни на что не жалуется и никому не завидует. Скорбит – да. Но не о себе. Пусть о нём другие скорбят, если найдётся кому. Возможно, что и не найдётся. Как говорил мой, царствие ему небесное, старший брат: что теперь – усраться и не жить?
И вот что. Коня надо расседлать, пусть его идёт траву щипать. А гнусному путешественнику немедля подать карету на рессорах и резиновом ходу. В ней он обычно, расслабившись и прихлёбывая скотч, сингл молт, стрейт, объезжает пышные зеленеющие парки, в которых можно встретить Пола Маккартни с Дэвидом Гилмором и Йеном Пейсом на одной сцене и нисколько этому не удивиться. О, блаженство.
Но тут-то, правда, пышных зеленеющих парков немаэ – степь да степь кругом. Пустыня своего рода, но с колосящимся репейником. Какие-то репьи повыше торчат, орденоносные даже встречаются, другие пониже – раньше звались вокально-инструментальными ансамблями, играли на «Тониках» и «Электрониках», потом поменяли номинацию и почему-то стали зваться рок-группами. Пузочёсы. А внизу, что-то вроде подлеска, барды густо колосятся; разглядеть их трудно, понять, где сорняки, а где культурные растения – ещё труднее. Милая моя, солнышко лесное… Тьфу. Почва бедная, а удобряют здешние агрономы только репейник, да и тот – выборочно.
Но есть, есть среди долины ровныя живительный источник, ручей и дубовая аллея. Там, под сенью дерев, можно слушать журчанье воды, чистой до посинения. Можно в аллее на лавке посидеть покурить, можно на лужайке прикорнуть. Подойдёт чёрный водолаз, обнюхает, носом в щёку ткнётся. В кои веки задремлешь на природе – и на тебе. Нос у него мокрый, холодный. Брысь, блохастый. Иди к хозяйке. Вон она, красавица, с каурым в поводу.
Веню Дркина принимали за барда. Понять можно. Поёт человек с акустической гитарой свои тексты на свою музыку – кто ж он ещё, если не бард? Да и ему – куда деваться? Денег на инструменты и аппаратуру надо немерено. Никого рядом, кто б на гитаре играл, подобно Джимми Пейджу, Ричи Блэкмору, Дэвиду Гилмору и иже с ними. Так, поросль какая-то чахлая. Научились на аккордеоне Неополетанскую песенку бацать, и славно. Керосиновая лам-па, керосиновая лам-па.
Да. Безнадёга ты, безнадёга.

2

Гнусный путешественник вынужден признаться, что очень не любит читать рассуждения интернетных умников. Просто потому, что стал старым брюзгой и теперь может скрывать, что в молодости был молодым брюзгой. Очевидцев всё меньше, поэтому и врать становится всё легче.
Однако, натыкаясь на утверждение, что в поэзии Вени Дркина много аллюзий, то бишь сознательных отсылок к творчеству того да творчеству другого (советского репейника – прим. ред.), гнусный путешественник морщится, кривится и с трудом удерживается от то ли просьбы, то ли вопроса: докажи, что не реминисценций. Неприличное слово, адресованное автору утверждения, не произносится. Видно, что гнусного путешественника прям пучит, но он удерживается. Сила воли у него неимоверная. Он даже пытается доброжелательно улыбнуться, но получается ухмылка.
Проблема вот в чём. Аллюзий, конечно, хватает. Они самоочевидны, прописаны с явным намерением отослать. К Чио-Чио-Сан, например. Не сильно удачная, в каком-то смысле, отсылка. Что за героиней текста летят бабочки, а она как раз в этот момент Мадам Баттерфляй – это классно. Но с другой-то стороны, лирический герой что – хочет даму до цугундера довести? До харакири? Скажут вам: ты сегодня Николай Бухарин. Ну, или Александр Матросов. Думаете, это хорошим закончится?
Сейчас, однако ж, речь не об этом. В случае с Чио-Сан есть своя сверхзадача, своя структура текста, исполненная рискованно, но к результату не подкопаешься.
А вот с аллюзиями к творчеству советских репейников всё не так однозначно. Интернетные умники с высшим векипедическим образованием могут не больно-то понимать, какую хрень несут. Из лучших побуждений, сомнений нет. Из лучших побуждений они – пусть пытливый читатель извинит гнусного путешественника за то, что он не называет имён, которые тут всё равно лишние, - не прямо, латентно утверждают, что Веня мечтал и мог стать таким же репейником. Во всяком случае – рос в ту сторону. Земляка его приплетают зачем-то, который в паричке ходил и больным детишкам пирамидки раздавал. Ходил, раздавал, а Веня был его земляк. Разве это не прекрасно?
Гнусный путешественник, между прочим, не просто в одном городе, но даже в одном доме жил с дядь Серёжей, сантехником. Хотя и в разных подъездах. У него, у путешественника, не меньше оснований приплетать и начинать гордиться. Дядь Серёжа, правда, ходил без паричка, бухал по-чёрному и в пьяном виде колотил жену, тётю Граню. Но что это меняет?
Ладно. Доказывать что-то кому бы то ни было, объяснять, спорить – процесс всегда громоздкий и, как правило, бесполезный. Пускай придурками остаются, раз им так удобней. Не жалко. Тем более, что они хотят как лучше. И тут уж кто как лучшее понимает.

3

Гнусный путешественник вынужден признаться, что сам он прост, как Ленин в Горках. Три рубля одной бумажкой по сравнению с этим – высшая математика. Возможно, именно поэтому видимая простота в других одновременно притягивает его и отталкивает. Особей, организованных более сложно, она только притягивает. Они всё понимают, или им кажется, что понимают, - и им это льстит.
Впервые услышав бессмертное «И ты идёшь по городу, И за тобой летят бабочки, И где ступают твои лодочки, Там распускаются цветы…», гнусный путешественник сморщился, как сушеный гриб, как Ленин в Шушенском. «Давай возьмёмся за руки И полетим по радуге В страну волшебную…» Тут даже и объяснять нечего – настолько всё насквозь ходульно, неоднократно повторено, протёрто до дыр, как старые носки, в которых лирические герои, авторы и исполнители годами ходили по городу под ручку со своими пассиями или двигались им навстречу («А я иду к тебе навстречу, И я несу тебе цветы…»). Что-то давным-давно обсмеянное: "Ах! Вам не хотится ль Под ручку пройтиться?.." -"Мой милый! Конечно, Хотится! Хотится!.."©, а после – отрицание отрицания – навязчиво вернувшееся, как советская власть, - всерьёз и надолго. Скомкано оно, как портянки в стоптанных кирзовых сапогах («Идёт солдат по городу...»). Радуга и волшебная страна (оленья – как была, так и есть по сегодня) вообще не обсуждаются. Детский мультик на плёнке «Шостка», и явно не из лучших. И рифма «ты – цветы» - консервы для конченых идиотов.
Но вы поймите при всём том. Гнусный путешественник услышал Веню впервые в машине в центре весьма загруженного транспортом и людьми города. Не было возможности вслушиваться в эту ахинею с пешим движением и последующим полётом по радуге, можно было только поморщиться и поделиться впечатлением с собеседником:
- Как-то он… Чёрт его знает. Не знаю.
Наверно, какую-то роль сыграло и то, что рефрен, припев – это всегда нечто важное, на чём автор особо настаивает. По определению.
Потом, на протяжении годов, добираясь до рощи с дубовой аллеей, с прохладным прозрачным ручьём, дамой с огромным алым бантом и каурым в поводу, гнусный путешественник вслушивался, пытался понять, гневно осуждал, но и прощал.
«Я в коем веке помню Вас» - это вообще что? Может, попытка вернуть первоначальное значение – в какие времена, в которые времена? То ли попытка не совсем удачная, то ли – скорее всего – привычная для господ поэтов ситуация, в которой ради звука жертвуют смыслом, ни секунды не задумываясь над последним. Не, ну, правда – зачем задумываться? Звучит хорошо, возвышенно даже, завораживает. Какая разница, чо оно там значит. Пускай значит, чо хочет. Наплевать. Сугубый ценитель из бардов и их поклонников поймёт и примет. Они привычны к солнышку лесному, тому ручью у янтарной сосны и прочим бахроме и помпошкам, от которых у гнусного путешественника зубы непроизвольно скрипят и челюсти в сочленениях ноют.
Не поймите неправильно. Веня – другой. При всём перечисленном. И ещё много чего можно перечислить, а всё равно – другой. Бесконечно добрый и слегка растерянный ангел, которому надо было сделать так много, а времени земной жизни ему отвели так мало.

4

Тут гнусному путешественнику становится особенно тяжело объясняться. Нужны бы философские категории, но гнусный путешественник в них сам ни бельмеса. Надо вернуться к карете и поискать там том Гегеля – «Наука логики». Списать оттуда пару непонятных пассажей – всё равно никто ничего не разберёт. Или, по той же самоочевидной причине, что никто ничего не поймёт, сделать так, как делают теперь все – скопировать наугад из интернета и вставить.
В Союзе-то нашем Советском про Гегеля все слышали, хотя никто не читал. Один из трёх источников и составных частей марксизма на древе познания, усыпанном ложными плодами. Марксизм-ленинизм сдулся, предварительно позаботившись о том, чтоб мозгов ни у кого в окрестностях не осталось. Ошмётки всесильного (потому что верного) учения ещё можно поискать в атмосфере. Отрицание отрицания, единство и борьба противоположностей. Знал бы Гегель, как его донага разоблакают, заплакал бы. А его, между прочим, хвалили. Ложные-то, мол, плоды, совсем никудышные, а этот только что чуть не дозрел до марксистко-ленинских высот, а в остальном – самый цимес. Сердцевину вырезать, кожуру почистить, и можно в салат крошить. Диалектика, короче.
Тем, кто Веню беззаветно хвалит и записывает то в барды, то в какое-то нелепое явление (или течение) по прозвищу пост-рок, неплохо бы о такой диалектике поразмыслить, если найдётся чем. Самый простой и надёжный способ обесценить чего-то или кого-то – начать с пенисом у рта визжать от восторга. И чтобы все вокруг, как на хорошем рок-концерте, тоже визжали: ура, ура, пост-рок! Тусовка укрепляет дух. Вместе мы сила, и всё такое.
Веня в краткой своей земной жизни умел делать так, как никто не. Это правда. Факт. Не похвала, а констатация. Он не был, как Веничка Ерофеев, «вне всего этого» ©. Он именно был во всём этом, так что говорить только об аллюзиях в его поэзии и молчать о реминисценциях – стыдно и некрасиво. Про то, что это ещё и глупо до невероятия, гнусный путешественник никому не скажет. Честное пионерское.
Веничка Ерофеев тоже, как Веня Дркин, в какой-то момент жизни крестился – но у католиков. Наверное, если откуда-то изнутри на это взглянуть, можно узрить разницу. Гнусному путешественнику её не постигнуть. Да и вообще – зачем ангелам креститься?
Но, в общем-то, их дело – хоть в магометане подайся, если свербит. Не о том речь. Речь о том, что Веня Дркин был в упомянутом «всём этом» (крещение в православной церкви вписывается сюда плотно, как латунная клёпка в фирменные джинсы; жизнь как раз сменила ламинарное течение на турбулентное, и церковь забулькала не по-детски).

5

Чёрт, ладно. Гнусный путешественник попробует. Но предупреждает: получится заведомая вульгаризация. Любая симплификация к ней ведёт. Неизбежно. К чему привела симплификация русского языка, затеянная серьёзными людьми (академик Шахматов – прим. ред.)? К вульгарному советскому русскому. В конце концов он был тщательно выстроен, нормирован, и школьные годы Саши Литвинова пришлись на последние, но пышные и грамотные деньки этого самого советского русского. А потом процессы вульгаризации снова взорвались – как огроменная авиабомба. Может быть (а может и не быть, само собой), что «Я в коем веке помню Вас» родилось из растерянности, из желания уцепиться за нечто, бывшее когда-то строго упорядоченным.
Перейдём к вульгаризации, прости меня, господи, грешника.
Набранное курсивом Я – это, по Гегелю, «…чистое, соотносящееся с собой единство, и оно таково не непосредственно, а только тогда, когда оно абстрагируется от всякой определенности и всякого содержания и возвращается к свободе беспредельного равенства с самим собой» (цит. по Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Наука логики. М., Мысль, 1998). Индивидуальная личность (это из того же живительного источника) противопоставляет себя иному и исключает это иное.
Но в конкретном-то случае речь не столько о Я, сколько об авторе – обозначим его тоже курсивом А. Я и А не тождественны. Чтобы дойти от Я к А, надо двигаться в обратном направлении, от конца алфавита к его началу, от создания к создателю (любой автор коррелирует с создателем, даже самый бездарный). А, в отличие от Я, не может абстрагироваться от всякой определенности и всякого содержания, но всё же оставляет эту способность при себе, поскольку остаётся Я, не становясь каким-то третьим Им. Исключить Я как иное – этого А сделать не в состоянии. Хотя именно так и поступает. Ну, диалектика же – чего вы хотите? Хотя уже и не совсем из Гегеля. Хотя и из Гегеля. Но не совсем. Вроде бы, даже совсем не. Оставаясь при этом. Чёрт ногу сломит – так это называлось.
Но – это и ребёнок поймёт – в тексте А и Я представлены лирическим героем. Он не Я, но равен сам себе беспредельно, сколько ни мечись. Его границы прочерчены извне и вовне – восприятием. Его восприятием или авторским, а может, тем и другим – соотношения бывают разные и не ограничиваются только первым или третьим лицом. Если речь о третьем лице, это значит только, что А передал лиризм и героизм (и иногда даже провоцирующее Я – Я «Як»-истребитель - у В. Высоцкого) этому самому лицу: неповторимый, чудесный Пастух Виталий Шуллер или Светлейший князь, чуть более ходульный, но местами очень симпатичный, соотнесенный с группой пьющих за углом товарищей, совсем не ходульных, живых. Объяснять, почему пастух получился живее и достовернее князя – хотя он как раз занят делом вовсе фантастическим, а князь погружён в как будто бы реальность – даже как-то лениво.
Объяснить гнусный путешественник хотел совсем другое, но увлёкся. В кущах у Вени Дркина легко увлечься.

6

Вот смотрите:

Непохожая на сны,
Непохожая на бред,
Удивительна, как цвет
Первой радуги весны.
Необычная как чушь,
Очевидная как ложь,
Ты по улице идешь,
Отражаясь в грязи луж.

Первые две строки вводные – никто, в общем-то, и не ждёт, что его сходу ошарашат откровением. Нейтральные. Нормальные. А дальше… Не, ну кому нравится рифма сны-весны, так ради ж бога. И не говорите: у тех было, а этому что – нельзя? В том всё и дело, что и у тех было, и у этих, и патента ни у кого быть не может на такой поношенный предмет. Аллюзия это, нет? А? Говорите, не стесняйтесь. Гнусный путешественник гнусен настолько, что ни за что не полезет в советскую эстраду подсчитывать сны и вёсны.
Так набранное курсивом Я озирает реальность. И только последней строкой восьмистишия отторгает её, срезает (как говаривал Гегель, снимает) и утверждает себя. Но при этом утверждает и её, реальность (бытие, по Гегелю) одновременно – полную картину создаёт как раз эта строка, и она оправдывает ходульную декоративную первую радугу весны – та становится частью живого процесса: дождь, солнце, радуга, грязные лужи, отражение.
Рефрен про поход по городу цитировать неохота. Эта лошадь загнанная, её давно пора было бы пристрелить. Автор (или его Я, или его лирический герой – всё едино в этом случае) валится в советскую реальность. Да – трудно не заметить, в реальность шестидесятых. Во второй половине восьмидесятых, начале девяностых ощущения и надежды были где-то сходными с той, прошедшей, но не забытой оттепелью. Восторг ожидания перемен. Любовь и весна минус комсомол. «На все стороны ура! И я сегодня холостой» – простое, непритязательное, восторженное ожидание счастливого будущего. Будь гнусный путешественник ещё гнусней, чем он уже, сказал бы: свадьбы и первой брачной ночи. Но он не. Не скажет. Угрюмо смолчит.

И я сегодня хучи мэн, хучи-кучи мэн,
И ты сегодня Чио-сан.
Ты узнаешь без проблем
Мой в ромашку "Ситроен"
По квадратным колесам.

А? По-моему, хорошо. Тональность та же самая, что и до того, но аллюзии (тут да – спору нет) взламывают соцреализм (там реминисценция на реминисценции сидит и реминисценцией погоняет), крошат его. Блюз (хучи-кучи мэн пришёл из блюзового слэнга, обсценного) – опера (Баттерфляй; вероятно, ради бабочек) – абсурдизм. Всё одним пучком.
Это представляется гнусному путешественнику утверждением набранного курсивом Я, слитым с А, равным самому себе, свободно и беспредельно (хоть бы даже Гегель имел в виду не совсем это; а гнусный путешественник предупреждал: вульгаризация неизбежна).

7

Да. Было славно. Закат уже. Пора уезжать отсюда, а жалко. Лошадь переминается, кучер переминается, скотч наверняка нагрелся. Ладно. В эту рощу всегда можно вернуться, пока сам жив. А потом – бог весть.
Конечно, было бы лучше, если б место, где родился Саша Литвинов, было другим. Несвоевременных гениев не бывает, а несвоеместные – да, появляются. Найдись рядом с ним люди более живые, с другими возможностями, и жизнь позволяла бы им и поощряла бы становиться виртуозами, а не только хлопать в ладоши (хоть и это важно, наверно), всё могло сложиться иначе. Но не. Жалко. Очень.
Каких возможно было высот достичь – практически один, с акустической гитарой – за краткое время жизни, Веня Дркин достиг.
Таких людей отчаянно не хватает.
Но спасибо, что был с нами.
И смог остаться.

Конец ознакомительного фрагмента*

*Гнусно-путешественническое: В [тщетной - прим.ред.] надежде на скорую встречу

© Евгений Пейсахович, 2019
Дата публикации: 23.11.2019 07:43:22
Просмотров: 2255

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.