ПисьмОТВЕТНОЕ
Римтас Стефенсон
|
Форма: Рассказ
Жанр: Пародия Объём: 6565 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Посмотрите на предмет голыми глазами…
Люблю нелепое… Даниил Хармс (Ювачев) – пародия обэриутского – Уважаемая редакция! Спасибо Вам за Ваше доброе письмо. Я перечитал его много раз и выучил наизусть. Меня можно разбудить ночью, и я сразу без запинки начну: «Уважаемый Н. Е. Моржовый! К сожалению, так и не удалось использовать на страницах гламурного издания «Тушите свет» Ваши художественные миниатюры. Лично мне они понравились. Вот это – «Не тронь свинью!»: В напряжении – розетки пятачок – сунешь гвоздик, так бабахнет! И молчок!»… Замечательно заметили! Но Ваша тема выключения света и напряженного всовывания не совсем в нашем формате, она слишком узка для многих наших читательниц. Конечно, момент привлекательности налицо – свет потухнет, но ведь в стрессовой ситуации! Не лучше ли рассмотреть это в журнале «Охрана труда» или электротехническом?.. Из других замечаний: вряд ли уместно упоминание свиньи в год Тигра…» – и так далее, и так далее до самой подписи – «по поручению редакции П. Сдадуллина». Я читал это письмо своим ачитабельным знакомым. Всем очень нравится. Вчера ко мне пришел мой родственник Выхиляускас. Собственно говоря, он не совсем, может быть, и родственник. Потому что мой добрый дядя только издалека, наверно, общался с его золовкой, о чем она еще в ХХ веке буквально талантливо поведала, будучи героиней малоизвестного пассажа Дани Хармса «В лесу»: …и платье модное срывая, стояла, стыд рукой скрывая. А неказистый мужичок в меня глядел сквозь кулачок! А я колени растворяла, повесив перси на сучок, бесстыдная стояла… И этот Выхиляускас хотел остаться у меня ночевать. Я прочел ему Ваше письмо шесть раз. Он очень сильно улыбался, видно, что письмо ему понравилось, но подробного мнения высказать не успел, потому что ушел досрочно, не ночуя. Сегодня я ходил к нему сам и прочел письмо еще раз, чтобы он освежил его в своей памяти. Потом я спросил у Выхиляускаса, каково его мнение. Но он вдруг начал кричать о хорошем средстве – мол, если один флакончик залпом опрокинешь, то одним дураком станет меньше. А потом даже выломал у стула ножку и хотел мне дать по подрыльнику. И выгнал на улицу. И снова кричал, что если я еще раз явлюсь к нему с этой долбостебицей, то… Это были, конечно, с его стороны выражения грубых и неостроумных слов. Этот Выхиляускас, конечно, и сам не знал, что еще бы сказать к месту и времени, будучи совсем не великотрепетным Мрачнелло Настроянни, а портным. Собственно говоря, он был не совсем и портным, потому что шил только дамское, преимущественно нижнее, и бюстгальтеры. Дамы не стеснялись тоже, прямо при нем поднимали юбки, и Выхиляускас снимал с них размеры и все остальное. Тык шты Выхиляускас, что называется, насмотрелся видов. Но зря никого не обижал, потому что когда кого-нибудь обижаешь, то всегда шалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножницами или вообще чем-нибудь железным, а женщин, наоборот, не следует сладострастно бить ногой, в особенности, между колен. Я, конечно, ушел и понял, что у него был, возможно, шальной приступ или еще чего, и ему было не по себе. И что он, может, умный, да не очень. Он, например, открыл, что если написать «6» и перевернуть, то получится «9». А ведь, подумать, так ничегошеньки в этом умного и нет. Так, подбелил щи дегтем, нечего сказать! От Выхиляускаса я пошел в парк. Между прочим, там в отвлеченном виде и прикиде гуляла одна спирохетная дама, в смысле вся в завитушках, то есть не венерическая, а Вера Павловна. Потому что, когда я догнал ее, то мы познакомились. Она оказалась ощутительно интересной своим бюстом и очень остроумной. По фамилии ни Троегулова, ни Триакулова (что можно было бы эпигонно вообразить), а Троекулова. Я опять решил блеснуть Вашим письмом, достал его и принялся читать: «Уважаемый Н. Е. Моржовый! К сожалению, так и не удалось использовать…» – и так далее и так долго, потому что освещение было уличное. Вера Павловна сказала, что если мы придем домой, то я что-то увижу. И я увидел. И в восхищении деликатно сказал: – Какие красивые чулки! Вера Троекулова сказала: – Вам нравятся мои чулки? Я сказал: – Да! Даже очень, – и схватился за них руками. Вера Павловна сказала: – А почему вам нравятся мои чулки? Я сказал: – Аж… ажурные. Вера Троекулова подняла юбку и сказала: – А видите, какие они длинные? Я сказал: – Да, ой, какие дли–и–инные… Троекулова сказала: – Но вот тут они уже кончаются. Там сами голяшки. – Ой, к-какие, прям-м-м… – сказал я. – У меня, да, пряменькие подставочки, очень даже, – сказала Вера, – только в бедрах – и я этим не довольна иногда, – довольно широкая. – Посмотрим? – сказал я. – Нельзя, – сказала Вера Троекулова, – я там без ничего. Я опустился на колени. Троекулова сказала: – Зачем вы встали на колени? Я поцеловал ее левую ногу повыше чулка. Просто всю память мне отшибло, что ли? Я-то поцеловал ее правую ногу повыше чулка! И сказал: – Вот зачем. Вера сказала: – Зачем вы поднимаете юбку? Я же вам сказала, что я без ничего. Хотя, действительно, у меня о-очень ничего. Шарман Чулкатова почти! Но я и так уже срочно укрепился в своем и в настойчивости и поднял, и даже почтительно повторять разогнался: – Ничего, ничего, нич-ч-чег… – О-о-о! – уже, было, округлилась Вера... – Ой! Ктой-то в окно смотрит. Я оглянулся. Из окна стали выкрикивать: «Миру – мир! Заработки – рабочим! Отпахалки – мужикам! Мужики – бабам! Алле, ты насос в шляпе…» Я сразу же бросился в размышления, но тут из другого окна крикнули: «Х*лио Тутнадо?!» – и я, образованный не на испанском фольклоре, а на русской классике, недолго думая, «что делать», решил удалиться. По примеру Лопухова, от души одолжившего свою Веру Павловну своему кере Кирсанову. Даже продекламировал про себя на прощание: Понять нам этих не дано, Нам обещающих: «Да!.. Но...» Потом, в свободное от импопутных шатаний время я опять круто задумался над Вашим письмом. Вот Вы об «Охране труда». А охрана ничегонеделательных богатств, которые выработало человечество? Или Вы сожалеете, что так и не удалось использовать мои хармсизмы. В нашей стране развитого искусства из народа это не такой большой руки беда. Я Вам еще пришлю. Самое ценное у человека – жизнь. Надо ценить жизнь – она опять вздорожала! Лук-порей на базаре уже не двадцать, а двести! Задумаешься. Христофор Иванович работал, работал и умер. Михаил Евсеевич отдыхал, отдыхал и умер. Савелий Петрович учился, учился и умер. Василий Феопентьевич дурачился, дурачился и умер. Писсуарий Мурлосапович читал, читал и умер. А я-то вот пишу, пишу… Потому - до свидания и с уважением. Автор успешно неиспользованного – Н. Е. М. © Римтас Стефенсон, 2010 Дата публикации: 15.07.2010 14:27:19 Просмотров: 3024 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|