Анатолий Агарков [2019-07-20 09:07:56]
Клуб любителей исторической прозы

Еще работая журналистом районной газеты, собирал и записывал рассказы местных старожилов, бывальщину. Отец много повествовал о наших корнях. Так и появился на свет сборник рассказов и повестей «Самои». О чем эта книга?
Людей терзает необъятность вечности, и потому мы задаёмся вопросом: услышат ли потомки о наших деяниях, будут ли помнить наши имена, когда мы уйдём, и захотят ли знать, какими мы были, как храбро мы сражались, как неистово мы любили. (Д. Бениофф. «Троя»).
Пробовал пристроить его в издательства с гонораром – не взяли.
Пробовал продавать в электронных издательствах-магазинах – никудышный навар.
Но это не упрек качеству материала, а просто имени у автора нет. Так я подумал и решил – а почему бы в поисках известности не обратиться напрямую к читателям, минуя издательства; они и рассудят – стоит моя книга чего-нибудь или нет?
Подумал и сделал – и вот я с вами. Читайте, оценивайте, буду знакомству рад…

Анатолий Агарков [2021-10-10 06:01:21]

- Теперь пошли.
- Куда?
- Брать магазин – ты же обещал.
В центре посёлка фонарей было больше. Единственный светофор конвульсивно отбивался жёлтым светом от роя комаров и мошек. Ветер шелестел верхушками огромных тополей. Мы остановились возле освещённой витрины.
- Хорошо знать, что такое есть, - Люся кивнула на наряды за стеклом. – Когда-нибудь их можно будет купить.
- Когда?
- Вот институт закончу, начну работать, и….
- Можно замуж выйти, и….
- За студента с повышенной стипендией? – Люська поднялась на цыпочки и чмокнула меня в щёку возле уха.
- Я в стройотряд поеду – знаешь, сколько деньжищ привезу?
- Когда привезёшь – тогда и посчитаем.
Мы шли обратною дорогой. Луна за спиной обозначила наши тени на асфальте. Улица была пуста.
Люся вдруг спросила:
- Как думаешь, покойники с кладбища гуляют по ночам?
- Конечно. А почему бы и нет.
Словно в ответ на мои слова, из двора двухэтажки вышел мужчина, увидев нас, остановился и начал наблюдать.
- Ой! – Люся прильнула ко мне всем телом.
Мы ушли уже достаточно далеко, а моя спутница всё оглядывалась на злополучную фигуру.
Чтобы отвлечь её, спросил:
- О чём ты подумала, когда первый раз увидела меня?
- А ты?
- Я подумал, эта девушка создана для меня.
- А я – вот припёрся откуда-то городской воображала.
Целый квартал мы прошли молча, целуясь на ходу.
- Ой, Людка идёт! Пойдем, спросим, где они были.
Я поймал её и держал возле себя в объятиях, покуда не подошли Гордеев с подружкой. В руках у Виктора побулькивала почти пустая бутылка. Он протянул её мне:
- Выпей, старик, за день рождения самой прекрасной на свете именинницы.
Игнорируя угощение, я взял Людкину руку и поцеловал её, склонившись:
- Поздравляю.
Именинница заметно смутилась.
Люся щебетала:
- Толя говорит, покойники ночами с кладбища удирают, по улицам гуляют. Одного мы сейчас видели.
- Это надо проверить, - заявил Виктор. Он опрокинул остатки из бутылки в рот и, размахнувшись, далеко забросил пустую тару. - Топаем на кладбище.
Ночью на кладбище преобладает один цвет – белый. Может быть потому, что он больше пугает, бросается в глаза. Белый – цвет савана. В каждом венке, в мраморном надгробье чудятся вставшие мертвецы.
- Шикарно! – Людка примерила на шею шелестящий бумажными цветами венок.
- Подъём, жмурики! – гулко стучит кулаком по пирамидке Гордеев.
Кресты, холмики, надгробья, оградки, оградки, оградки….
Плиткою вымощена площадка, столик, скамейка, мраморный обелиск, по углам ограды чугунные столбики, провисли массивные цепи. Красиво, со вкусом, даже величественно.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-10-13 05:30:40]

Люся меня за руку и туда:
- Это наш дом, приходите в гости.
Через завалы венков Людка пробралась к кресту, обвила руками перекладину, склонила на бок голову:
- Я – великомученица. Молитесь на меня.
Виктор, чиркнув спичкой, прочитал под «Здесь покоится…» и запел, кривляясь и отплясывая на скорбном холмике:

Софья, я не стану врать
Готов полбанки я отдать
Чтобы тобою обладать….

Признаться, в первые минуты я остолбенел: святые места – музеи, церкви, кладбища - всегда закрепощают меня, настраивают на благодарно-покаянный мотив, а тут такое кощунство! И всё это из-за Люси. Не ожидал.
Но она быстро поняла моё состояние и вот уже сидит на скамеечке тихая, повинившаяся - ждёт. И ко мне вернулось чувство реальности. И обида, и злость на этих хулиганов.
Я мог бы надавать Витьке тумаков и гнать его пинками от этого святого места, но не рискнул наделать ещё большего шума. Вместо этого подошёл к Людке и траурными лентами с венков прихватил её кисти к перекладине. Витькина подружка лишь постанывала сладострастно.
Я вышел на дорожку:
- Пойдём отсюда, молиться утром вернёмся.
Люся шмыгнула мне под руку.
- А как же я? – первый проблеск страха достиг Людкиного сознания.
Моя затея понравилась Гордееву, он даже перестал петь и плясать.
- Не бойся, старуха! Ни черта не бойся - мы придём за тобой обязательно.
- Вы, идиоты! Что удумали? – Люда кричит, она почти в истерике. – Студент, я задушу тебя! Витька, дурак, отвяжи руки!
Гордееву нравятся забавы сильного над беззащитным, но то ли ему жалко стало подругу, то ли какая другая мысль пришла в его кудрявую голову. Он возвращается, но развязывать не спешит, целует Люду, шарит руками по её телу.
Мы с Люсей отворачиваемся и бредём, обнявшись, по дорожке. Я приглядывался к ней, насколько это позволял неверный свет луны. Ничего не отражалось на её милом личике – ни сочувствия, ни любопытства, только грусть.
- Ты расстроился?
- Знаешь, кроме наших необузданных страстей, есть ещё незыблемый порядок жизни - что свято, то свято.
Она заражается моим благочестием и виновато трётся носиком о моё плечо.
Нас догоняют Витька с подружкой. Люда встала напротив меня:
- Студент, я тебе сейчас по морде дам.
Раз сказала, значит, не даст. Говорю как можно убедительнее:
- Люда, не забудь, мы здесь в гостях, и не надо так громко кричать.
- У кого в гостях? У этих жмуриков? – Людка срывает с ближайшей могилки венок и бросает мне под ноги. - А ну подними, а то обидятся….
Это уж слишком! Делаю шаг по направлению к хулиганке, и голос мой снижается до зловещего шёпота:
- Если сейчас из твоего цветущего организма выпустить кишки и забросать землёй, то, думаю, твоя прекрасная внешность мало чем будет отличаться от внешности тех, кого ты называешь жмуриками, и пахнуть ты будешь….
- Не трогай мою цветущую внешность! – рычит Людка, разворачивается и уходит прочь. – Витёк, за мной! Люська, бросай своего психа, айда с нами ямки себе мерить.
Голос её удалился. Виктор ушёл следом. Люся осталась со мной.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-10-16 06:01:46]

- Пойдём домой.
- Неудобно без них.
- Неудобно? – я ещё не остыл. – Неудобно на потолке спать – остальное терпимо.
Люся молчит. Она ни причём, и мне становится стыдно. Понёс всякую околесицу, лишь бы сгладить свою грубость.
- … Вот, говорят, колдун не может умереть и мучается до тех пор, пока искусство своё не передаст. Ему достаточно для этого лишь коснуться человека – и готов новый колдун, а старый преспокойненько в гробу вытягивается. А бывает, что устанет хворать и заснёт летаргическим сном, просыпается уже в гробу на кладбище. Силушка-то чёрная покоя не даёт. Он вылезает ночами и караулит, когда какие-нибудь дураки, вроде нас, забредут сюда….
Люся боится и прижимается ко мне тесней.
Луна то спрячется, то вновь расчистит себе проталину в облаках, и пульсирует из её черноты, заливая всю округу мертвенной бледностью.
Мы брели бездумно кладбищенской аллеей, как вдруг странный посторонний звук привлёк наше внимание. Будто песком по плащовке прошуршало за спиной. Мы с Люсей остановились, с недоумением оглянулись. В полутьме на одном из могильных холмов будто на пружинах поднялась чёрная фигура.
Я не успел её толком рассмотреть - Люся утопленницей вцепилась в меня, щекой прижалась к подбородку, совсем близко блестели страхом её глаза, волосы закрыли весь мир. С трудом оторвал ёе от себя, чтобы иметь возможность защищаться.
Казалось, всё вокруг на своих местах. Чего Люся трясётся? Но звякнула калитка, и взор поймал движущийся на нас чёрный силуэт. Без сомнения, это был человек. Не животное, не чертовщина какая-нибудь. Старушка – роста маленького, на голове будто капюшон, на спине горб, и плащ шуршит. Шажки мелкие, шаркающие – несомненно, старушечьи. Но никаких намёков на лицо, руки – всё напрочь задрапировано темнотой.
Люся молча тряслась, повиснув на моей руке, и колебания её тела достигли невероятной частоты. Хочу успокоить её и говорю, как можно спокойнее, но голос предательски сипит и срывается:
- Что за шутки? Тут либо по морде бить, либо рвать без оглядки. Начнём с первого….
Жду, что фигура сейчас бросится на нас с жутким воплем Гордеевского голоса:
- Ага, попались!
Но горбатый силуэт вдруг останавливается, качнувшись на месте, поворачивается и также, не спеша, начинает удаляться. Со спины он ещё сильнее похож на старуху, и, слава Богу, что нам не пришлось увидеть её, наверняка, мерзкой рожи.
Люся, кажется, начала оживать, хотя её по-прежнему бьёт озноб
- Что? Что это было?
Фигура уже далеко, за ней надо следить взглядом, чтобы не потерять в темноте.
- Не смотри и успокойся, - я повернул девушку за плечи и повёл прочь. – Ну, было, было и сплыло – теперь нет. Пошли отсюда.
Она идёт безропотно, вертит головой, оглядываясь. Дорожка упирается в пролом в заборе. Кажется, все наши страхи позади.
Но не тут-то было! За спиной вновь слышны шаги, ближе, ближе…. Я заслоняю Люсю собой, готовый к самому худшему. Из темноты выныривает Гордеев, идёт по тому самому месту, где только что шаркала ножками загадочная фигура. Будто столкнул её в сторону и идёт к нам. Идёт, благодушно улыбаясь – издалека видно. И нам с Люсей сразу становится хорошо и спокойно.
- Что, испугались, голубки?
- Так это ты был, ты…? – Люся молотит в Гордеевскую грудь кулачками. Для него это вместо щекотки.
- Здорово я вас?
Мне непереносимо его глупое торжество.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-10-19 06:05:36]

- Нет, Виктор, здесь действительно кто-то был. Минутой раньше ты столкнулся бы с ним лбами. Да нет, там старушка была вот такусенькая.…
Гордеев ни с кем не хочет делиться своей славой:
- Да я это, я, говорю…
- Может и ты, да вот пиджак твой импортный за версту светит.
- Да? – Виктор обескуражено посмотрел на его светлые полы, но тут же нашёлся. – А сейчас?
Он стянул пиджак, вывернул его на изнанку и накинул на плечи:
- Ну?
- Похож, - говорю. – Только морда фосфором светится.
Виктор голову наклонил вперёд цыганскими кудрями, руки за спину заложил – ворот пиджака вздыбился. Ну, точь-в-точь, как та фигура, даже горб на месте. Только великовата, конечно.
- Он! Он! – Люся запрыгала дошкольницей, в ладоши запрыгала, потом спохватилась. – А Людка где?
Тут и Карасёва подошла из темноты, схватила нас с Витькой за локти:
- Пойдёмте, пойдёмте отсюда поскорей!
Мы выбрались с кладбища и побрели домой, болтая ни о чём. Только Людка напряжённо молчала, к чему-то прислушиваясь и оглядываясь назад. У самого посёлка она вдруг разрыдалась:
- Хватит вам трепаться! Я там видела такое, такое….
Все мы принялись её утешать, расспрашивать. Она кое-как успокоилась и, наконец, поведала свои приключения.
- Пока Витька ходил вас пугать, я присела меж оградок, ну, чтоб не увидели. И кто-то прополз перед моим носом – плащ шуршал, покойником пахло. Я чуть не умерла со страху.
Вот тебе и на!
Теперь и мы с Люсей принялись убеждать, что видели кого-то в плаще, правда, не так близко, чтоб унюхать его запах. Витька один ни чему не верил и всё посмеивался. С тем и пришли на знакомую улицу.
Возле дома Карасёвых стоял военный «уазик». Бравый прапорщик при портупее и сапогах шагнул навстречу:
- Здорово, молодёжь! – и Люде, – слышь, позови сестру.
Людка прошла в дом, а прапор, пожав Витьке руку, протянул её и мне.
- Николай, - представился он. – А для знакомства у меня кое-что есть.
Нырнул в «уазик», вернулся с армейской фляжкой, потряс над гордеевским ухом:
- Нюхни, Витёк.
Тот свернул пробку, нюхнул, лизнул, поморщился:
- Спиртяга.
- Ага, - Николай вновь побывал в машине и вернулся с кавказским рогом в металлической окантовке с массивной цепью, - Подойдёт стопарь? Я его надраил, держи.
- Посуда увесистая, - вертя в руках рог, согласился Гордеев. – Хохлы о таких говорят: «Возьмешь в руки – маешь вещь».
Из дома вышла старшая Людкина сестра Татьяна.
- Опять ты здесь, - напустилась она на прапорщика. – Что у тебя за мания с пистолетом свататься? Ты в наряде? Вот и валяй отсюда, служи, пока из армии не выгнали.
- Пойду служить, - согласился прапор. – Прощайте, Татьяна Васильевна.
- Поезжай, Коленька, служи честно-причестно, а когда медаль получишь – приезжай.
- Я так и сделаю. Только вот с друзьями выпью на посошок.
Хлопнула дверь.
- А вот и я! – Людка выскочила с бутылкой вина. От пережитого страха не осталось и следа. – Забыл, народ? У меня ж сегодня день варенья!


Ответить

Анатолий Агарков [2021-10-22 06:57:56]

- Да ты что?! – Николай хлопнул себя по лбу, вырвал у Виктора рог и протянул Людке. – Дарю, красавица. Расти большой, не будь лапшой.
Девчонки начали пить вино из рога. Прапор протянул фляжку со спиртом Витьке, он мне, но я отказался. Гордеев, с горделивым видом поглядывая на меня, приложился к горлышку, сделал глоток, потом сунул тару Николаю и кинулся под водоразборную колонку. Отдышавшись, предложил прапору:
- Разбавь.
Бравый вояка величавым жестом отринул его совет. Выпустил из груди воздух, опрокинул фляжку и сделал несколько больших глотков. Задумался.
- Эй, ты слышь, живой? – теребил его Гордеев.
Николай не обращал на него внимания. Восстановив дыхание, словно очнувшись от раздумий, заговорил мечтательно:
- Сколько тебе, Людочка? Семнадцать? Двадцать? Чудесная пора. Пора смелых надежд и первой любви. Как это у Достоевского? «Ночь,.. туман,.. струна звенит в тумане.» Помните? Струна…. туман на озере…. Поехали, девчата купаться. Что может быть прекраснее ночного купания.
Татьяна Карасёва была не против, но Людка заупрямилась, должно быть, хмель кружил ей голову:
- Хочу на кладбище! Поехали, мальчики, ведьму ловить.
- Слово именинницы – закон для окружающих, – прапор распахнул все двери служебного авто. – Полезай, девчата. Ведьму поймаем, а на озере утопим. Вся ночь с нами!
Люся была не против покататься, но, заметив мою нерешительность, подошла:
- Там, на кладбище, нехорошо получилось. Лучше я домой пойду. Проводишь?
И тут же тень пробежала по её лицу – домой ей сейчас меньше всего хотелось.
- Люська, не дури! – крикнула Людка из машины. – Ты ж у меня на именинах. Другой раз не отпрошу, вот увидишь.
Тут и я сообразил, что зря кочевряжусь - лучше ехать куда-нибудь с Люсей, чем брести домой одному. Я подхватил её на руки и понёс в машину, шепча на ухо:
- Ночь, туман, струна звенит в тумане, и звезда с звездою говорит….
Уселись – я с девчонками сзади, прапор с Витькой впереди. Прежде, чем завести мотор, они снова открыли фляжку.
- Эй, ребята, - встревожился я. – Не так часто – кто машину поведёт?
- Вы бы действительно не увлекались, - поддержала меня Таня.
Машина тронулась. Николай врубил пьяного дурака - нарочито виляя по всей дороге, запел:

Ну и пусть, будет нелёгким мой путь….

Девчонки взвизгнули.
- Допрыгается, - заглянул я в мрачное будущее.
Таня с гордостью за кавалера сказала:
- Он вообще ничего не боится – это даже страшно.
- Ничего не бояться нормальный человек не может, - заметил я. – Даже если у него ума на мизинец, то и тогда он должен распознать хоть самую примитивную опасность.
- Ребята, нет проблем, - вклинился Гордеев. – Держу пари – люблю пари – что командир твой, Танька, струсит один на кладбище.
- Спорь, Таня, - посоветовал прапор, - без штанов юноша останется.
- Да ну вас, - Таня отмахнулась. – Дефицит нормальных людей хуже дефицита колбасы.
Она старалась держаться независимо, но видно было, как она любит Николая, всей душой тянется к нему, болеет за него и страдает. Люся сказала мне позднее:
- Ей хватило одной лишь его фразы: «Знаешь, я так себя люблю, так уважаю, что нашёл тебя».


Ответить

Анатолий Агарков [2021-10-26 05:49:00]

- Не, ты скажи, Колёк, скажи, чего ты боишься, - пьяно приставал Гордеев.
- Чего боюсь? – Николай покосился на него. – В командировках часто бываю, люблю шашлыки на вокзалах есть. Вот и боюсь, что какая-нибудь зараза нерусская накормит меня собачатиной….
- Шашлык из собачатины…, - Витька передёрнулся от отвращения.
А Николай продолжил:
- Вообще-то в жизни и по долгу службы мне пришлось всякое повидать. Иногда такое, что и в кошмарном сне не привидится. Помню, стояли на Памире в летних лагерях. Местные все уши про снежного человека прожужжали, боялись его насмерть. Часовые, понятно, навзводе. Ночью лишний раз из палатки не высунешься. Луна жарит – светло, как днём. Лежу у окна, смотрю на звёзды. Не спится. Вдруг предстаёт неведомое – похожее на человека, лохматое, глаза круглые, светятся в ночи, взгляд наводит цепенящий ужас. Мы с минуту смотрели друг на друга через окно. А в палатке окно, сами знаете, - нет его. Схватил бы меня за глотку мохнатой своей лапой, и тю-тю прапорщика Шлыгина. Не тронул, отошёл, я потом подумал – пригрезился в полудрёме. Следы смотрел, часовых расспрашивал – ничего. На том и успокоился – пригрезилось. А потом повторилось. Я уже здесь служил. В наряде был, при оружии. Посты проверил, иду в караулку. Темень – в двух шагах ничего не видно. Вдруг кто-то из-за кустов скок на дорогу. Хвать меня за грудки. Я за кобуру, он меня за кисть. Чувствую, силища нечеловеческая. Стоим, боремся, вперив взгляд друг в друга. Тут я его признал. Глаза круглые, а белков нет – звериные глаза и в темноте светятся. Рыло, шея, всё тело мохнатое, одежды никакой, а на ногах стоит. Спрашиваю:
- Ты как здесь оказался?
Он оскалился, буркнул что-то по-своему, оттолкнул меня и – в кусты. Только его и видел. Я и стрелять не стал: попадешь – не попадёшь, а смеху на всю часть будет.
Николай умолк. Молчали и мы, заинтригованные рассказом.
- Жуть, - сказала Таня.
Огни посёлка скрылись. Прапор остановил машину, выключил фары, достал фляжку:
- Пора горючки долить – мотор не тянет.
- Дёрни глоточек, старина, - теперь уже вдвоём приставали ко мне.
Моё упорство начало раздражать Витьку:
- Вот экземпляр – взгляните, девчонки: не пьёт, не курит, культурно выражается.
- И правильно делает, - сказала Таня.
- Да ты может не мужик совсем, а? – Витька зарывался, и терпение моё иссякало.
- Может, проверишь?
- А пойдем, разомнёмся.
Мы спрыгнули на землю. Девчонки наблюдали за нами в открытую дверь, прапор высунул голову в раскрытое окно. Им казалось, мы шутим, но мы-то с Витькой знали, что миром нам не разойтись.
Он обошёл вокруг машины и встал против меня, руки в карманах, покачиваясь с пяток на носки, меряя меня презрительным взглядом:
- Ну, что, Светочка, Сонечка, Любочка… в морду тебе дать или по попке хлопнуть?
- А это, как сумеешь.
Он отшагнул в сторону и пнул меня, целясь в мягкое место. Ногу я его поймал, мог бы вырубить тут же ударом в пах, но пощадил неразумного и лишь, присев, подсёк вторую, опорную.
Витька гулко, всей своей массой хряснулся на загривок. Несколько мгновений лежал неподвижно, потом шевельнулся, потом заматерился, с трудом поднялся и ринулся на меня. Он будто действовал по моей подсказке - я уже выбрал такую позицию, что «уазик» оказался в трёх шагах за моей спиной. Витьке я сделал подсечку и чуть-чуть подтолкнул. Он взмыл в воздух и торпедой – головой вперёд – со страшной силой врезался в «уазик». Мне показалось, машина чуть не опрокинулась на бок, по крайней мере, её здорово тряхнуло.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-10-29 06:12:45]

Девчонки взвизгнули, прапор выскочил, но не к Витьке, сначала осмотрел помятую дверцу, присвистнул:
- Ни хрена себе!
Выскочили девчонки. Из бесформенной массы, распростёртой на земле, создали Витькино тело, усадили, прислонили спиной к машине. Голова его всё никак не могла держаться прямо и заваливалась набок. Татьяна, работавшая фельдшером в больнице, профессионально ощупала его.
- Крови нет, но шишка большущая. И шейный позвонок, возможно, сместился или мышцу защемило. Доигрались, дети малые.
Витька оказался живуч. Сначала он совладал со своей головой – заставил её более-менее держаться прямо. Потом начал харкаться и плеваться – то ли язык прикусил, то ли губу. Потом с помощью девчонок встал и добрался до своего места в машине.
- Ну и делов ты мне наделал, парень, - посетовал прапор и ко мне. – Ты самбист что ль?
- Нет, это из айкидо.
- Ну, дела! – к бравому вояке вернулось его мажорное настроение. – Нарвешься, где не ожидаешь. А, Витёк? Не ожидал?
Мой поверженный противник вяло махнул рукой и с трудом отвернул голову. Прапор предложил ему фляжку:
- Будешь?
Девчонки уселись в машину. Я остался один и почувствовал себя лишним в компании. Даже Люся не подошла ко мне, а советовала Витьке, что ему надо приложить к шишке на голове. Душевное напряжение, сопутствующее поединку, ещё держало меня в своей власти и подталкивало на какой-нибудь решительный шаг: ну, например, уйти прочь с гордо поднятой головой победителя. Посомневавшись, решил – так и сделаю, если обо мне не вспомнят в «уазике».
В этот момент слух мой уловил какой-то посторонний звук, и следом возникло саднящее чувство тревоги. Мне почудилось какое-то движение на дороге – кто-то идёт навстречу нам.
Я тронул Николая за плечо и указал в темноту. Меня поняли все, замерли, вглядываясь. Отчётливо стали слышны звуки шагов и обрывки разговора.
Неожиданно вспыхнули фары, и в их свете мы увидели трёх парней в ковбойках и тельняшках. Они остолбенели от неожиданности, а Николай не дал им опомниться.
- Руки в гору! – крик слетел с его губ с внезапностью выстрела. Он выскочил из машины, выхватил пистолет и присел на полусогнутых ногах, как это делают американские полицейские в боевиках.
- Аттас, менты! – парни бросились врассыпную.
А Николай, вернувшись в машину, толкнул Виктора в бок:
- Как я их?
Гордеев тихонько выругался, приложив ладонь к шее.
- Может, вернёмся?
- Только вперёд! – это были его первые слова после лобовой атаки стальной дверцы «уазика».
Николай тронул настолько стремительно, что машину занесло.
- Кажется, нам лучше подъехать с задов, - сказал он через несколько минут и свернул с дороги. Выключив фары, вёл «уазик» полем, а потом вдоль ограды кладбища, наконец, остановился и выключил мотор. В его руках вновь булькнула фляжка.
Виктор - странное дело – отказался.
- Ты не забыл наш уговор? – кажется, он решил отыграться на Николае, потерпев неудачу со мной. – Коль, да на тебе лица нет. Ладно, поехали купаться.
Прапор и, правда, как-то весь подобрался, оставил свои шуточки и ухмылки, сосредоточенно хлебнул спирта, помедлил, ожидая прилива энергии, сунул куда-то фляжку, достал из нагрудного кармана зеркальце:


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-01 05:53:59]

- Эту вещицу, юноша, найдёшь на столике у обелиска погибших вертолётчиков. Естественно, когда я вернусь. Не скучай, прелесть моя – я мигом.
Первый раз он потянулся к Тане с поцелуем и чмокнул куда попал.
Он ушёл, мы остались. Я обнял Люсю – первый раз после драки – она потянулась ко мне. Всё, мир в доме восстановлен. Мы забрались в «уазик» и занялись более приятным делом, чем походы по кладбищу – стали целоваться.
Вскоре в машину вернулись девчонки.
- Где Виктор?
- Ушёл за Николаем.
- Идиот! Он же на пулю нарвётся.
Моё беспокойство передалось девчонкам.
- Антоша, иди, верни его.
- Хочешь, чтоб было два идиота? Или два свеженьких трупа….
Нам действительно ничего не оставалось, как пассивно ждать развязки – счастливой или, может быть, роковой. Потянулись томительные минуты ожидания. Все молчали и напряжённо вслушивались в ночную тишину.
- Счастливая Люська, - тоскливо, по-бабьи сказала Таня. – Мужик словно к юбке пришит, ни на шаг в сторону.
Комплимент, скажу прямо, довольно сомнительный.
Луна одним краем своим протиснулась сквозь облака и осветила окрестность колдовским светом. Под машиной послышалось шуршание – выкатился игольчатый клубок. Ёжик с кряхтением перебрался через канавку. Мягкий топоток затих за оградой кладбища, и больше ничто не нарушало тишину. Сёстры задремали, привалившись друг к другу. Люся, кажется, спала на моей груди – дышала глубоко и ровно, изредка причмокивая уголками губ.
Томительное ожидание длится, длится…. И вдруг – бах! – выстрел. Крики где-то на той стороне кладбища.
Доигрались!
Девчонки выскочили из машины, суетятся, ахают, но идти в темноту боятся – меня посылают. Я зло в ответ:
- Хорошие были парни. Теперь одного в могилу, а другого за решётку.
Снова выстрел, и опять кто-то кричит истошно. Я тащу девчонок за машину:
- Стойте здесь, а то – не дай Бог! – шальная прилетит
- Не ходи, - хватает меня за руку Люся.
- И не собираюсь: куда идти – под ствол придурка? Будем ждать.
Виктор первым вернулся. Перепугал девчонок, но и успокоил:
- Колька не в меня стрелял, за кем-то погнался. А может, это за ним гнались. Вообщем, на мазарках кто-то есть, и этот кто-то натворил там делов. Не плачь, Танька, живой твой прапор, только штаны замочил. А вот и он, кажется.
Тёмный силуэт возник над забором, обломив штакетину, упал, выругался, и через минуту к нам подошёл Николай.
- Поехали! – объявил мрачно, сел, завёл машину и, не дожидаясь, пока мы захлопнем дверцы, рванул с места. Включил фары и полем без дороги помчал к посёлку.
- Что, что случилось? – наседали девчонки.
- А я откуда знаю? – отрезал Николай.
Высадив нас у дома Карасёвых, он тут же укатил на службу, ничего не объяснив.
С того вечера наши отношения с Виктором закончились – да я и не жалел. С Люсей мы встречались всё лето, но на кладбище больше не ходили. Первого сентября разъехались на учёбу по своим городам, поклявшись встретиться на зимних каникулах.
Вот и вся история. Если интересуют подробности триллера, найдите прапорщика Шлыгина, да и расспросите обо всём.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-07 05:51:05]

Рассказ Евгении Ивановны Соколовой.
Я и сейчас, только лишь глаза закрою, чутко слышу хрустальный звон колокольчиков её голоса. Сказать по правде, девочка любила меня больше родной мамочки. А я в ней души не чаяла, ревновала даже к письмам с иностранными марками, которые сама ей читала. С содроганием ждала того момента, когда вдруг приедет её беспутная мать и отберёт у меня единственное сокровище.
Ночами ни однажды вставала я и заглядывала в её спаленку, где Оленька лежала в кроватке и крепко спала. А мне чудилось, будто просила шепотком: «Баба, укрой – мне холодно». Тихонько подходила к ней, поправляла одеяльце и прислушивалась к её ровному дыханию. Потом так же тихонько на цыпочках уходила к себе. О каком другом счастье может мечтать одинокая старуха?
Что могу сказать о себе? Зовут меня Евгения Ивановна, пенсионерка с семилетним стажем, живу тихо, уединённо и довольно прилично. Жила допрежь одна-одинёшенька, близких родственников растеряла где-то по белу свету, так что племянница со своей просьбой обратилась, как снег на голову, к нечаянной радости. А оказалось, к непоправимо горю. Я даже не успела вскрикнуть - всё было так неожиданно, так страшно, так чудовищно, что в первый момент силы оставили меня, лишив возможности двигаться и говорить.
Моя Оленька играла с другими детьми, только на полметра сбежала с газона на дорогу за мячиком…. И откуда взялся этот зловещий мотоциклист? Он и в самом деле был такой – в чёрной кожаной куртке, под тёмным стеклом шлема не видно лица.
Девочку сбило передним колесом, чем-то зацепило, проволокло, кувыркая – только ручки и ножки мелькали в воздухе – несколько метров, и осталась она лежать на асфальте неподвижной, а мотоциклист умчался.
Готовыми разорваться от ужасами глазами смотрела, как над Оленькой склонились люди, остановилась машина, девочку увезли. А я не могу подняться со скамьи – ноги отказали.
Помню, мать её говорила:
- Папуас этот так, мешок с деньгами - для меня нет никого на свете дороже Оленьки. Береги её, теть Жень, смотри за ней - она такая юла….
А я:
- О девочке не волнуйся - всё будет хорошо.
И вот, не уберегла. Что теперь будет? Как теперь жить?
Всё думаю, этого не могло быть, это не правда, сон кошмарный. Сейчас открою глаза и услышу её звоночек-голосочек, иль увижу, как посапывает она в своей кроватке. Ведь кошмары, бывало, и раньше снились, когда оказываешься в самой безвыходной ситуации, а потом вдруг понимаешь, что всего-навсего сон, и стоит открыть глаза, всё и кончится. Тогда становится интересным – а что же дальше? И порой жалеешь, что проснулась не вовремя. Такого кошмара и во сне не пожелаешь.
Я, наверное, пришла в себя уже дома. Не помню только - сама пришла, иль люди добрые помогли добраться. Только огляделась: всё стоит на своих местах – кресла, стулья, телевизор, шкаф – а чего-то не хватает. Вспомнила голос чей-то там, на улице: «Девочку в больницу увезли, а бесполезно – не дышит». Какую девочку? Где моя Оленька?
Схватила с комода фотографию – у Оленьки в руках большая кукла с косичками, да и сама она с косичками и очень нарядная – уткнулась в неё лицом и вою от жалости и страха. И всё вздрагиваю, будто на меня этот проклятый мотоциклист наезжает, то с одной стороны, то с другой.
А потом видения начались. Глаза закрою и ясно вижу последний миг, только по-другому, иначе как-то. Девочка моя, поди, и не увидела смерти – так быстро всё произошло. А мне теперь чудится - Оленька, отпрянув, завизжала. Кукла вдруг в руках у неё оказалась, выпала с глухим стуком – на неё и наехал мотоциклист. Девочка моя лицо ладошками закрыла и кричит, а куклу по асфальту тащит байкер проклятый. Тут я рвусь на помощь и натыкаюсь на мебель, стены, двери.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-10 06:15:35]

Бедная, бедная моя девочка. Может, вы знаете, что чувствует бездетная женщина, когда называет её «мамой» дорогое существо? Однажды Оленька, испугавшись чего-то, протянула ко мне крохотные ручки и тоненьким голоском позвала: «Мама, мамочка…». Я тогда крепко обняла свою внучку, прижала к сердцу и заплакала слезами радости и умиления. А Оленька гладила меня по щеке и утешала.
Оленька! Как тяжело на сердце. Где-то сейчас твоя невинная душенька? Я представила, как она ждёт свою мамочку, ночами тянет свои крохотные ручки…. Оленька, я иду к тебе!
Нет, это было уже позднее, после похорон. Телеграмму я никуда не посылала. Не знаю почему. Может, не хотела тревожить племянницу в её жаркой Африке – пусть негритят рожает да нянчит. Может, думала, что и сама долго не протяну – день-два да в гроб, и никакой ответственности.
После похорон ночами стал мне чудиться её голосок: «Бабушка, мне холодно – укрой». Будто за окном скребётся. В отчаянии рвану шторы, припаду к стеклу – никого.
Один раз на луну засмотрелась - она ведь всем светит, и свет её холодный. Может и впрямь Оленьке холодно в могилке? Сейчас же нужно бежать и укрыть её, согреть мою бедную девочку. Казалось, от этого и самой станет легче. Мне, как глоток воздуха, нужны были деятельность, прежняя забота о девочке. Надо было лечь рядом с ней в могилку. Чужие люди увезли с кладбища, а я послушалась. Покорилась. Где было моё сердце?
Это сейчас я рассказываю всё подробно так. А в те дни я ничего не видела и не слышала - была раздавлена, убита, смята. Соседи, заметив, что я мало вменяема, стали подносить продукты из магазина. А я дни напролёт никуда не выходила, всё дремала в своей квартире. А по ночам уходила на кладбище, укрывала холмик, под которым покоилась моя девочка, разговаривала с ней. Она меня утешала: «Не плачь, бабушка. Теперь я на всю жизнь для тебя останусь маленькой. А то б выросла, уехала и забыла про тебя».
Она являлась ко мне такой, какой лежала в своём гробике в моей комнате – точёное, белое, как мрамор, личико её было прелестно. Синие губки полуоткрыты, словно в удивлении, что жизнь так неожиданно оборвалась. И не было этой противной ваты, затыкающей её носик и ротик – даже на третий день из перемолотого внутри организма выступала сукровица.
В ту ночь я как обычно бодрствовала возле её могилки. Холмик прикрыла атласным одеяльцем. На коленях разложила конфетки и её любимые прянички. Тихонько беседую с Оленькой. А потом будто чьи-то голоса послышались, раз, другой. Шаги совсем рядом раздались. Услышав необычный шум в такой поздний час, я выглянула на дорожку и чуть не ткнулась сослепу в эту парочку.
Признаться, то была не самая приятная минута, так как парень, видимо перепугавшись, становился агрессивным. Спасаясь бегством, как гонимый дух, забилась куда-то под кустик и затаилась.
Ко мне впервые за эти дни вернулось чувство реальности. Кто я такая есть? Слабая, больная старуха, забравшаяся в неурочное время чёрте куда. Случись что, никто не придёт на помощь.
Вместе с этими мыслями подкралась лихорадка. Я дрожала всем телом, жалкая в своём волнении, а голова моя – я это чувствовала – тряслась, как у паралитика. Впрочем, не исключалась мысль и о каком-то наваждении - место-то, сами понимаете, какое.
Над кладбищем стояла глубокая призрачная тишина. Я всё дрожала и прислушивалась. Может быть, ушли? Может быть, у них свои интересы, и нет им дела до глупой старухи? Не в моём характере за чужой забор заглядывать, стало быть, и им нет повода цепляться.
Мало-помалу успокоилась. Огляделась. Полная луна выплыла из-за туч, стало светлее. Слёзы облегчения навернулись на глаза. Опустила голову на руки и тихонько заплакала. Подумала, как моей внученьке одной-то здесь, и почувствовала удар в сердце. Я вдруг вся похолодела. Тогда впервые подумала, что однажды мне не хватит сил вернуться домой.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-13 05:39:55]

Мистических страхов во мне никогда не было, живых людей я боялась. А теперь вот вспомнила про овраг, из которого, поговаривали, вылазят черти за душами грешников, и жутко стало на душе.
Когда вновь голоса послышались, сердце моё сорвалось и помчалось вскачь. Стала внимательно прислушиваться, чтобы хоть по словам определить, что за люди ходят по кладбищу ночной порой, какие цели у них. Всматриваюсь во тьму до боли в глазах, и будто бы три тени различила - ищут что-то то ли черти, то ли люди, не разобрать.
- Бу – бу – бу, - доносятся глухие голоса.
Вот кто-то прошёл совсем рядом.
- А вот здесь давай! – мужской голос будто над ухом выстрелил
- Саня! Чёрт! Да убери ты лопату! Ой! – застонали где-то близко, и я, сжавшись, прильнула к земле.
Непонятные звуки раздавались совсем рядом и будто шли из-под земли. Не сразу я догадалась – яму копают. А поблизости негромко переговаривались:
- Саня, давай по очереди - лопата-то одна.
- На, - торопливый ответ.
Совсем рядом со мной протопали чьи-то ноги. Мимо лица скользнул профиль штыковой лопаты и почти бесшумно вонзился в рыхлый грунт.
- Фу, гадость!
На меня посыпались комья земли. Я умирала со страху в двух шагах от гробокопателей, и ничего другого мне не оставалось. Чиркнула спичка, кто-то прикурил.
- Гляди, гляди! – испуганно зашептали в темноте.
В пятне света явилось страшное человеческое с белыми оскаленными зубами. Оно покачивалось в темноте, а зубы целились прямо на меня. Лопата на миг поднялась в воздух, а потом снова с зубовным скрежетом вонзилась в почву. Земля под нею вздрогнула, будто ей было больно.
- Да ну вас! - раздался весьма спокойный голос. – Нашли, кого пугать.
Через минуту тот же голос продолжил:
- Безобразно это, мужики.
- А, брось. Мертвякам до фени.
- А вообще-то это дело подсудное. Завтра увидят, ментов пустят по следу, и…. конец твоей карьере, Саня, - третий голос прозвучал в ночи.
- Запросто может быть, - сказал первый, выбираясь из раскопанной ямы.
Другой занял его место и взял лопату:
- Не дрейфь – прорвёмся, зато будет потом, что вспомнить.
От разговоров этих, вполне обычных, страх мой мистический таял, но перед глазами ещё покачивалось в темноте страшное лицо с оскаленными зубами.
Я как-то не заметила, когда они закончили своё дело. Только вдруг стало тихо, будто и не было никого. Тишина, как тёмная и неподвижная вода разлилась над кладбищем и заложила уши. Сколько я не напрягала слух, ни малейшего звука не уловила.
Потом вдруг почудились мне причитания, доносившиеся из развёрзнутой могилы: «О, человек, спроси у людей этих, зачем потревожили меня, зачем мне голову отъяли?» Ко мне обращались эти стоны и мольбы. Сердце моё сжалась, слёзы выступили на глазах. Я придвинулась к краю могилы, чтобы заглянуть туда….
Колющий холодный страх сжал моё сердце, когда рыхлая почва пошла из-под моих колен, и я скатилась вместе с землёй на крышку гроба. Она была пробита, и осколок доски уколол занозами мои руки. Тяжёлый дух с головой накрыл меня.
Я попыталась выкарабкаться, но тщетно – хоть яма широка, да стенки круты. Потом я кричала, звала на помощь, и, наконец, затихла, вся трясясь от ужаса, жадными глазами всё искала кого-то в звёздно-облачном небе. Никаких движений, никаких посторонних звуков.
Много ли времени прошло - не знаю. Для меня оно будто остановилось. Вдруг слышу быстрые шаги в стороне. Человек. Я уже никого не боюсь - чувствую, ещё немного и задохнусь в этом смраде. Пусть хоть кто будет, хоть гробокопатель, хоть убийца, лишь бы вытащил отсюда на свежий воздух. Лишь бы сам теперь меня не испугался. А то как задаст стрекача, приняв меня за чёрте кого. Сиди тогда, старая, до утра.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-16 05:45:03]

Шаги совсем уже близко. Замерли. Кто-то шёл, увидел разрытую могилу и остановился. Тогда я шевельнулась, показаться чтоб, но говорить ещё боюсь.
Человек увидел моё лицо и дёрнулся назад. Крик у него непроизвольный вырвался, дикий, гортанный, крик человека, которому перерезают горло. Проглотил он свой крик, поперхнулся.
Никакого ущерба я в нём не заметила. Видимо, просто испугался человек, потом опомнился, не захотел шуметь. Придвинулся чуть ближе. Мне его хорошо под луной видать. Глаза широко распахнуты, дышит ртом, зубы видны. Лицо молодое.
- Подождите, - тихо говорю. – Я не причиню вам зла, только вы меня не бойтесь.
Голос его долго не подавал признаков жизни, только шумное дыхание, потом прерывистый вздох, и, наконец:
- Ты из могилы? Чего тебе здесь надо?
- Плохо мне, помоги выбраться.
- А зачем же раскопалась?
Шутит или верит?
- Я случайно сюда упала. Выбраться не могу. Старенькая я.
Лицо его передёрнулось любопытством, но в глазах ещё присутствовал страх и настороженность. А у меня заныло в груди. Я больше не могла выносить эту загробную вонь.
- А пахнет-то от тебя… Фу! – голос его был ещё не твёрд, но в словах уже бравадой потянуло. - Ты там одна или с костлявым другом?
- Вытащи, - говорю. – Не до шуток мне.
- Боюсь, мать, что физически не смогу это сделать, - он тронул свой затылок. – Шею, понимаешь, подвернул. Но тебя здесь не бросим. Друзья у меня поблизости – сейчас позову, и мигом вытащим.
- Ну, так зови скорей, - прошу. – Невтерпёж мне здесь сидеть.
Он чуть придвинулся, разглядывая меня.
- Ставлю десять против одного, что студент со страху в штаны наложит.
Чиркнул спичкой, поднёс огонёк к моему лицу.
Представляю, что он увидел. Вся перепачкана, руки до крови ободраны – ни дать, ни взять, вурдалак из могилы.
- Я тебе, бабушка, сейчас самого вежливого притащу.
Звук его быстрых шагов растаял в ночи.
И снова томительно потянулись минуты ожидания, но уже проклюнулась надежда на спасение. Скорей бы! Целую вечность сижу в этой вонючей яме. От дурного запаха кружится голова, чувство реальности притупляется, видения и голоса какие-то вновь подступили. И вдруг…
- Руки в гору, падла! И стой, где стоишь, если не хочешь лишней дырки, – голос будто над ухом выстрелил. Потом короткая, как блеск молнии, вспышка и гром настоящего выстрела.
Чьё-то тело сигает на меня из темноты. От удара я, наверное, потеряла сознание. Не знаю, надолго ли, но, когда пришла в себя, топот и крики слышны были где-то вдалеке. Что это было? Кто это был? Что за наваждение! Вспомнила – кто-то ко мне в могилку свалился. Прислушалась – точно рядом кто-то есть: отчётливо слышу сиплое прерывистое дыхание.
- Парень, - спрашиваю, - ты живой? Где твои друзья?
В ответ – крик, исступлённый, дикий, можно сказать, на последней ноте бытия, и разом оборвался. Неслышно стало и дыхания, сколько я не вслушивалась.
Немножечко проползла по шаткой крышке гроба, пошарила рукой и нащупала чью-то ногу в штанах и сапоге. Человек полулежал, прислонившись спиной к стенке могилы, без признаков жизни.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-19 06:21:54]

Тут мне пришёл в голову план спасения. Я ступила на его ногу, потом на плечо и – вот она свобода! Легла животом на край могилы и кое-как выползла наружу.
Свежий воздух ворвался в грудь, закружил голову. Я и на ноги побоялась встать – всё ползла и ползла подальше, прочь от злосчастной могилы. Хотела присесть, отдохнуть, но вдруг – снова выстрел, крики, топот.
Я мигом приняла вертикальное положение и припустила с кладбища, насколько хватало сил моим больным ноженькам. Всё боялась, что схожу с ума, что бегу прямиком в сумасшедший дом…. Такие вот дела.
Больницы, как видите, не миновала, хотя доктор уверяет, что это лишь следствие от нервного потрясения на смерть внучки, и что со временем это пройдёт. О том, что произошло со мной на кладбище, никому прежде не рассказывала – ещё засмеют, боялась. Ну, и вы с языком-то построже….

Рассказ Александра Левеева
Отряд назывался «Ассоль». Командир говорил: «Ассоль – это символ верности, верных наших заработков». И действительно, бабок в это лето хапнули мы не мало. Повезло с БРУ – бетонно-растворным узлом. Отремонтировали старый, брошенный, и погнали бетон с раствором. Нахватали нарядов на строительные работы и разъехались по объектам.
Мы втроём – Сашка Солдатов, Вовка Неволин и я – делали отмостку какому-то бесконечному, сборно-профильному сооружению.
С Солдатом у нас было много общего – один возраст, служба во флоте, потом рабфак и учёба на одном потоке. Неволин другой статьи - вчерашний школьник, с мягким пушком под носом вместо усов, был он самым молодым в отряде, но и самым вёртким, битым, отчаянным. Не я один это заметил. Ему говорили: «Добром ты жизнь свою не кончишь». А он: «Умение во время умереть гораздо важнее умения невовремя родиться».
Всё ж ему трудно было в отряде. Мы с Сашкой постарше, покрепче, к работе привычные и ему спуску не давали. Руки его не держали посильный нам груз, на полдороге пальчишки Вовкины самопроизвольно разжимались, носилки падали, бетон расплёскивался. Мы, естественно, ругали слабака.
Тогда он придумал чалку на плечи, за которую цеплял носилки. Трясясь и подламываясь, как былинка на ветру, пёр ношу до самого конца и даже аккуратно вываливал бетон за опалубку.
В перекурах бурчал: «Потаскаешь так до вечера и, не дождавшись смертного часа, живым в гроб на карачках поползёшь».
Оживал по окончании рабочего дня.
Неподалёку от объекта для ночлега снимали мы сарайчик у одной пожилой парочки. Старик частенько к нам заглядывал – водочки хлебнуть на дармовщинку, потрещать о том, о сём. После стаканчика–другого, Фёдор Лукич - так его звали - готов был погибнуть за правду. Просто рвался в безвестные герои. Поначалу это смешило, потом надоедать стало.
- Ты, Лукич, всё про политику. Ты нам про любовь что рассказал….
И дед охотно начинал:
- Я был помоложе, тоже спуску женскому полу не давал. Да и сейчас, при счастливом случае, не безгрешен. Но разум-то не зря человеку даден….
- Молодку бы тебе сейчас, а, Лукич?
Старик крякнул, поморщился и от полноты чувств чихнул.
- Будьте здоровы! – вежливо пожелали мы.
- Благодарствуйте, - так же вежливо отвечал Фёдор Лукич и деликатно высморкался с помощью двух пальцев, изящно оттопырив мизинец.
- Жена-то ревнует? – донимал его Неволин. – Возьмёт да и бросит тебя на старости лет. А, Лукич?


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-22 06:20:11]

- Не бросит - какая ни на есть, а всё же баба. Верно? Всех их из одного ребра для нас сделали. Вот и обращение к ней имей, как положено: когда приласкай, а когда и пожури – вот и не бросит.
- А когда первый раз с женщиной…. Помнишь?
Вовку послушать - он на танцы без ножа не ходил, с ментами из обреза перестреливался, а по женской части, видать, приотстал, но интересуется.
Лукич покряхтел от усердия, пытаясь что-то извлечь из своей намозоленной годами памяти, но тщетно. Рад бы угодить, да нечем. Но всё же посчитал, что трудился не напрасно и безбожно задымил чужою сигаретой.
Неволин разлил остатки на четыре кружки (Лукич здесь свою персональную имел), перекрестил:
- С Богом, славяне!
Лукич был не из бодреньких. Порой казалось, он готов рассыпаться от лёгкого дуновения летнего ветерка. Но это только казалось.
Выпив, крякнув, отерев несуществующие усы, сказал:
- Все русские люди – весельчаки.
- А как же! – Неволин задрал рваный тельник, зашлёпал ладошками по впалому животу. – Знаешь, Лукич, нашу, анархистскую?

Мы же их порежем, мы же их побьем
Последних комиссаров в плен мы заберём!

- Чудной ты парень, - покачал головой старик. – То в Бога веришь, то в Антихриста. Держись одной веры. Лучше за Бога – понятнее. В народе говорят: «Бог не обидит – бабу отымет, так девку даст».
- Не ври, Лукич, - погрозил ему пальцем осоловевший Солдат. – Ты же атеист, первый колхозник и поныне – активист и общественник.
- Избави Бог от вранья! – обиделся старик. – Я за правду держусь, как за подол матери. Меня правде отец учил ещё в отрочестве. Да как! Сколько лет прошло, а учебное то место и по сей день чешется. Как сяду, так тут же о правде и вспоминаю. Так что о вранье ты зря.
Хмелем закружило голову. Не пьянею быстро, но уже вторая бутылка покатилась в угол.
Я наблюдал за Неволиным - долго ль он до кондиции доходить будет? Попутно видел в нём черты человека циничного, без идеалов, ни в кого и ни во что не верящего, но и не лишённого своеобразного обаяния….
От этих мыслей отвлёк меня Лукич:
- О чём призадумался, Алексаша? Иль загадку какую гадаешь?
Не хотелось пускаться с ним диалог, и я наставительно изрёк:
- Если в жизни и бывают загадки, то только потому, что их придумывают.
- Не трожь его: он пьяный – буйный, - развязно хохотнул Неволин.
Лукич переключился на другую мысль.
- Нет, Алексаша не пьяница. С пьяницы какой спрос? Мой кум бывало говорил: «Выпьешь рюмку-другую и не поймёшь, то ли собака рычит, то ли в животе бурчит».
А я, глядя на старика, подумал: «Прирождённый неудачник с тусклыми глазами старой, всем надоевшей собаки, которая постоянно озирается, пытаясь угадать, кто и с какой стороны пнёт её в очередной раз».
Вспомнил, как он появился первый раз в сарайчике - сговаривались-то с его старухой. Держался не вызывающе, но с чувством собственного достоинства, как человек хорошо знающий себе цену и не собирающийся продешевить. Мы пили водку каждый вечер, сначала как профилактику от дизентерии, потом по привычке – деньги были. Поднесли старику….
- Мущинский разговор, он и есть мущинский разговор. Такой разговор мы завсегда понимаем, - сказал хозяин сарая, деликатно почёсывая мизинцем правой руки затылок.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-25 05:47:51]

Он не против был потолковать с «мышлявыми» людьми, коими он нас считал. Его житейская мудрость своей прямолинейностью и увесистостью напоминала железный лом, которого много было при социализме, но не находилось ему места в новом времени. Главное, по мнению Лукича, чтобы каждый находился при общем деле, а «собаки-демократы» всё поломали. Старик ругал нещадно всех подряд. Единственный человек, на которого он не обижался – это он сам. В его маленьких тусклых глазках навсегда застыла грусть. То ли он скорбел о несчастном человечестве, то ли о своей невоплощённой мечте…
Неволин уже горланил другую песню:
- Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс! Лукич, а слабо нам царя вернуть, чтоб было кому кланяться?
Старик не ответил. Кажется, он затеял диалог со своей совестью - шевелил беззвучно губами, устремив взгляд вдаль.
Почали третью бутылку. В самый разгар тайной вечеринки, когда волнам хмельного веселья становилось тесновато в сараюшке, появилась Евдокия Карповна, хозяйка то есть. Втиснулась бочком в дверь, осуждающе покачала головой.
Из вежливости поднесли ей кружечку с водкой. Судя по разговорам старика, она не пила, но на этот раз, преодолевая отвращение, выпила. От удивления ей налили снова, но она отказалась. Евдокия Карповна поскребла лоб, что, должно быть, свидетельствовало о напряжённой работе мысли и, глядя поверх наших голов, изрекла:
- Гляжу на вас и убеждаюсь - мир создал не Бог, а злые духи.
Мы так и опешили! Ожидали всего – брани со стариком, угроз для нас иль осуждения, благодарности за угощение, но только не нравоучений, за наш же счёт.
Опешили мы с Солдатом, а Неволина трудно чем смутить. Я всё больше убеждаюсь - по этому парню не плачет, а просто рыдает тюрьма.
- Это всегда так бывает после первой рюмки, - осклабился он. – Ты, бабуля, выпей вторую – хвалить нас начнёшь, а после третьей – в пляс пойдём.
От улыбки её некрасивое лицо стало ещё более непривлекательным.
- Отпила уж своё. Да и деда моего не накачивайте - сердцем мучается.
Неволин перехватил её зоркий взгляд на зелёный лук и огурцы, принесённые Лукичом на закуску, и затараторил:
- Внукам сказки-загадки сказываешь? Ну-ка разгадай мою - начинка мясная, а пирожок из дерева.
Вовка, наверное, аппетит ей пытался испортить, но старая так ничего и не поняла. Зато Фёдор Лукич, обладавший завидной способностью быстро переходить от огорчений к радостям, ликующе сказал:
- Каких ребят в институтах учат, а!
Неволя изобразил отрицательный жест указательным пальцем, пропел:

Хулиганом я родился, хулиганом и помру….

Узнав ответ Вовкиной загадки, Лукич сказал, обращаясь ко мне:
- Жизнь прожил, войну перемог, а к мертвякам никак не привыкну. Как гляну на покойника, так неделю ничего в рот не беру. Не то, чтобы не могу, а неохота. Вот беда!
Лукич говорил неторопливо, не спуская с меня выцветших, занавешенных редкими ресницами, глаз.
- Да? – спросил я для того, чтобы что-то сказать. Подумав, продолжил. – В жизни всё бывает, даже то, чего не бывает.
В общей болтовне Сашка Солдатов не принимал участия, сумрачный и задумчивый сидел в углу сарая и курил, сосредоточенно наблюдая, как струйка серого дыма, извиваясь и клубясь, рассасывалась где-то под потолком. По его брезгливому выражению лица было видно, что ему что-то не по нутру. И старики, мне кажется, его немного побаивались. От всего его облика – от походки, жестов, манеры говорить и слушать – исходила уверенность. А мало кто любит людей, слишком уверенно шагающих по жизни.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-11-28 07:17:29]

На последнюю реплику старика он встрепенулся и меланхолично заметил:
- Единственное, что люди охотно делают, так это глупости.
Когда он начинал говорить, его бледное лицо становилось совсем белым, словно вырезанным из бумаги, а синие глаза темнели. Я подозревал в этом последствия специфики службы на атомной субмарине.
Мы с Лукичом разом уставились на него, ожидая объяснения. И он продолжил:
- Ты, Фёдор Лукич, наверное, и смерти боишься? А, должно, знаешь, что боятся помирать в срок только скупердяи-стяжатели, которым нажитое жалко оставлять. Ведь в Писании сказано: «Не собирайте себе сокровищ на Земле, но собирайте их на небесах».
Я знал, Солдат в подпитии и не такое мог выдать. А Лукич так и разинул рот в изумлении. Ненадолго установилась тишина. Только Вовка Неволин не мог примириться с ускользающим от него общим вниманием.
- Придёт, Лукич, за тобой безносая и… как говорят истинные артисты – каскад под зад и три кульбита.
- Что-то вы рано, ребятки, о смерти заговорили, - осторожно высказался Фёдор Лукич.
- Будем жить, пока живётся, - подхватил Неволя. – Ибо жизнь прекрасна, а гонорея омерзительна.
Вовка ещё трепался о чём-то, пока не допёр, что Лукич и старуха его, как черти ладана, боятся рассказов про покойников и прочие страсти. Тут нашего приятеля понесло, а хозяева сарайчика сидели перед ним загипнотизированные своими страхами, как обезьянки перед удавом.
- … до сих пор по ночам кошмары мучают: трупы, стоны, кровь рекой…, - заканчивал Неволя очередную историю, критически осматривал слушателей и начинал новую. – А вот однажды в церкви брошенной я на спор ночевал….
Я помалкивал в сторонке и лузгал семечки, аккуратно сплёвывая шелуху в кулак. Делал вид, что всё происходящее меня не касается. Но нарастало раздражение на стариков и болтуна. Старикам пора бы закруглиться, а нам принять ещё по одной да на боковую - завтра рано вставать.
- Чего молчишь? – спросил меня Солдатов, облизнул языком губы и растянул их в улыбке. Улыбка получилась одновременно и добродушной и хитрой.
- А что можно добавить к этакой брехне?
- А не послать ли нам Неволю в дом к старикам сказки перед сном рассказывать?
- Этот вопрос стоит обкашлять.
- Надоели! – громко сказал Солдат и перестал улыбаться.
Все, кроме меня, вздрогнули и уставились на него.
- Надоели, говорю, Неволя, твои басни. Не пора ли переспать?
Старики охотно повскакали с мест и в двери, Неволя не отставал, досказывая что-то на ходу, играя голосом и гримасничая, вжившись в сюжет очередной своей истории.
Избавившись таким образом от болтуна и его невольных слушателей, Солдатов задремал, прикрыв глаза, а я огляделся. Несмотря на некоторый беспорядок, в сарайчике было даже уютно. На земляном полу настелены доски, три матраса на них, одеяла – отрядное имущество – тут же верстак Лукича, заменявший нам стол. Только серо было от табачного дыма, зато не слышно комаров.
Когда появился поскучневший Неволя, Солдат открыл глаза и улыбнулся:
- Куда пропал, капельмейстер?
Улыбка у него получилась хорошая – широкая, добрая. Улыбались не только губы, но и глаза, и бледневшие при разговоре щёки. Я так никогда не умел улыбаться. А жаль: улыбка человека – память о его детстве.
Неволин преобразился, разливая по кружкам заныканую от стариков водку, вновь болтал без умолку:
- Я деду говорю, будешь в наших палестинах, непременно заходи. Что водка, я тебя кое-чем покруче угощу - «поширяемся» всласть.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-12-01 05:31:32]

Кажется, я зря заподозрил его в сочувствии к назойливым старикам - оно ему было совершенно не свойственно. А мы с Солдатом, не сговариваясь, осуждали беспардонность наших хозяев. Ладно, дед тут каждый вечер торчал - притащит пучок лука и пьёт нахаляву. Сегодня ещё и старуха припёрлась, и ей наливай. Да и неинтересные они люди, уже успевшие переступить тот невидимый порог, который отделяет мудрую старость от умственной дряхлости.
Неволин тяпнул полкружки, отдышавшись, сказал:
- Лукич, говорю, не слыхать - мертвяки тут у вас ночами не шалят? По гостям не шляются? А то мы спим, не запираемся. Напугался, перекрестился, через плечо плюёт: «Упаси, Бог!». А что, братва, устроим под дембель старикам «крестный ход» с венками? Можно и пирожок притащить с начинкой….
Выпитая водка возымела своё действие, и Неволя загорелся немедленно осуществить свои зловещие планы.
Солдат его остужал:
- Не советую, салага, судьбу испытывать – сам в штаны наложишь.
Неволя зыркнул на Сашку полупрезрительно, сунул в рот сигаретку, прикурил:
- Судьба – баба добрая.
- Для кого как….
- Для настоящих моряков, понятно, не для конюхов-подводников. Меня лично навек полюбила, не первый год с ней марьяжу.
Умел Неволя найти слабую жилку человека, залезть к нему под кожу.
Тут, отвлекаясь, скажу, почему по Вовке тюрьма рыдает. Может и было в его рассказах не мало трёпа, однако, на его тщедушном теле живого места не было от шрамов. Не врачи ж его резали вдоль и поперёк, отыскивая аппендикс….
Тут и я, молчавший, вставил своё слово:
- Странный ты, Неволя, и умом немного грабленый. У меня на памяти точно такой на посудине бедствовал. Алексеем дразнили. Только ты на язык ещё борзее….
- Серый ты, пехота, в брашпиль твою мать! – ругнулся Неволя.
Всё-таки на кладбище мы в ту ночь пошли - то ли Неволя раззадорил, то ли у самих сон пропал. Я лично, помнится, пошёл проветриться, Солдат – не знаю почему, может, за компанию, а Вовка с собой лопату прихватил.
До кладбища добрались: дорогу знали – были однажды в овраге за ключевой водой. Я и теперь туда шёл - хотел хлебнуть да умыться. Приятная штука! И ещё купаться люблю по ночам. Но здесь близко негде, вот и чесали немытые тела от бани до бани.
Неволя присмотрел запущенную могилку без оградки, копать начал. Я думал, он покобенится перед нами, устанет да бросит. Потом думал, Солдат его остановит. Но тот молчал да покуривал. Когда уставший Неволя вылез из начавшей углубляться ямы, Сашка сам туда спрыгнул, долго копал, а потом мне лопату предложил.
Чёрт! Не знаю, как всё это получилось. Может, пьяные сильно были? Короче, вот и я уже в яме, налегаю на штык ногой, и черенок в руках поскрипывает, а руки от возбуждения ходуном ходят. Ведь никогда ещё не приходилось попадать в подобную историю. От этой лихоманки злость пришла. Сопляк Неволя, как рыба в воде, а я, прошедший Рым и Крым в дальних походах, боюсь чего-то. Боюсь этой легко поддающейся лопате земли, боюсь поднимающимся к плечам краям ямы, боюсь того, кто вот-вот проявится под ногами.
Лопата с глухим стуком уткнулась во что-то твёрдое. Я замер.
- Боишься? – Солдат приблизил ко мне своё лицо, пытаясь понять моё состояние.
Я в ответ скорбно покачал головой, решая для себя - копать дальше или пора заканчивать эту неудачную затянувшуюся шутку. Переступив с ноги на ногу, отчётливо почувствовал под собой колебания почвы: сомнений не осталось – стою на крышке гроба. Пора кончать! Побесились и будет. Что угодно, но осквернителем могил я не буду.
С этими мыслями положил поперёк ямы лопату и легко сделал выход силой – будто пружинами меня вверх подбросила. Но не успел встать на ноги на твёрдой почве, как Неволя спрыгнул вниз. Убрав из-под ног землю, он начал пробивать лопатой крышку гроба.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-12-04 05:58:05]

- Не страшно? – хрипло спросил Солдатов.
- А чего мне бояться в родном отечестве?
- Вдруг за ногу схватит….
Неволя запел беспечно:

Ходить бывает склизко по камешкам иным….

- Ладно, Неволя, - решил я вмешаться. - Побаловались и будет – вылазь!
- Не понял.
- Слушай, - разозлился я. – Ты дурака-то не валяй. Сам всё прекрасно понимаешь. Вылазь, хватит, говорю. Смотри, нервы у меня не выдержат – худо тебе будет. Ясно?
В этот момент под лопатой что-то хрустнуло. Все мы невольно замерли, ожидая чего-то неожиданного, сверхъестественного. Но ничего не произошло, только из-под пробитой крышки потянул такой смрадный, зловонный дух, что у меня разом спёрло дыхание. Я отпрянул в сторону, побежал прочь, в темноте натыкаясь на что попало, пока не схватился за штакетник забора. Тут меня вырвало.
Отплевавшись кое-как, перелез через ограду, спустился пологим склоном на дно оврага к ручью. Прополоскал рот. Немного полегчало, но дышать через нос всё же не смог – будто застряла там какая-то пробка, от которой отламывались крошки, проникали внутрь, отравляя смрадом организм.
Хлебнул из фляжки, в которую перелил водку из последней бутылки. Прислушался к своему нутру – вроде, принято. Хлебнул ещё. Появились мысли, проявилось мироощущение - ночь, кладбище, овраг, ручей….
А вон и Солдат скатился к ручью. У него тоже оказалось пищи в избытке - встал на четвереньки и ретивой собакой принялся пугать кого-то.
Я подпёр щёку ладонью, уперев локоть в землю, лёг, закинув ногу на ногу, и с нескрываемым удовольствием наблюдал за ним.
Наконец Солдат выдохся, прополоскал рот, умылся, высморкался и, громко икая, уселся рядом.
- Хлебни – полегчает, - протянул ему фляжку.
Сашка просто вырвал посудину из моих рук, приложился, громко звякнув зубами, хлебнул раз-другой.
- Эй, не пролей!
- Эт-тот варвар отсёк трупу голову. Идиот, скотина, кара…катица! Бр-р-р! Пакость! Выгоню из сарая – пусть ночует, где хочет.
Водка, однако, проникая в кровь, возымела своё успокоительное воздействие - Солдат вскоре перестал заикаться и заговорил вразумительнее:
- Не понимаю, откуда берутся такие люди. Папа есть, мама есть, а совести или чего ещё там – нет. Ты не знаешь?
Я не знал. Тревога, зародившаяся во мне с первым нажимом на лопату, не покидала, лишь на время отступила под наплывом других чувств. Теперь, когда преступление свершилось, и я оказался его соучастником, сердце защемило подспудным страхом. Ночь, показалось, ещё не исчерпала свои неведомые и опасные сюрпризы.
Спустился в овраг и Неволин, плескался в воде немного выше по ручью. Мы уже не по разу приложились к фляжке, запивая водку студёной ключевой водой.
Вовка подошёл:
- Саньки, дайте в зубы, чтоб дым пошёл.
- Щас дам, - Солдат показал ему кулак. – Отойди прочь, вонючка.
- Ну, почему сразу… Лучше гляньте-ка, - на ладони у Неволи белел и скалился человеческий череп. – Он уже того.… давно лежал, легко отмылся. Только рукой проведёшь, и всё сползает.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-12-07 05:52:05]

Мы взглянули на череп, потом на ручей, который нёс к нам обмывки эти, потом друг на друга и, не сговариваясь, встали на четвереньки, выворачивая внутренности наизнанку.
- Вы что, моряки, баланду травите? – Неволин будто теперь только заметил наше состояние. - А я думал, выпьем, покурим…. Слышите, тут что-то есть – хлюпает.
Он потряс череп возле уха, и там действительно что-то смачно захлюпало.
Первым оклемался Солдат. Вид у него был мрачный, я бы сказал, нехороший был у него вид. Он был человеком сильных чувств, очень глубоко и серьёзно переживал то, что иные и не замечали даже.
- Да заткнись ты, наконец, чёрт тебя дери! – заорал он.
Сашка был вне себя. Его прямо трясло. Неволя спрятал череп за спину и попятился, растерянно глядя на него, не понимая, что он сказал такого, чем вызвал Сашкину ярость.
- В чём дело, моряки? Паника на судне?
Солдат, кажется, взял себя в руки - сказал он с угрозой, но более спокойно:
- Ты, юноша бледный со взором горящим, если ещё раз сунешься ко мне с этой штукой, я тебя по вселенной размажу.
На что Неволин сказал пафосно:
- Бей, но выслушай - идущие на смерть, просят выпить и закурить.
Солдату, кажется, стало стыдно за свой порыв - он взял из моих рук фляжку и протянул Неволе. Тот процитировал вместо тоста:
- Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю….
И приложился.
- Ладно, пошли домой, - хмуро сказал Солдатов и персонально Неволину. – А ты эту штуку выкини.
Мы прошли вдоль забора, подальше от разрытой могилы, через пролом в ограде вновь проникли на кладбище. Оно лежало перед нами пустынное и зловещее. Сколько погребено здесь тайн и несбывшихся надежд, людских чаяний! Сам вид крестов и обелисков наводил тоску. Мы отворачивались от них, пряча взгляды, и вновь натыкались.
В ночной тьме всё казалось серым. Но вот тучи разошлись, и выглянула луна. Тьма отодвинулась, проступили тени. Очень тихо было вокруг - шум наших шагов далеко раздавался и нагнетал напряжённость в душу. Возможно, это проявлялось раскаяние.
Луна внезапно скрылась. Чтобы не плутать меж тесных оградок, пошли широкой аллеей и вскоре уткнулись в закрытые ворота. Тут же стоял небольшой кирпичный домик, а в нём горел свет в единственном окне, слышны движения, говор, смех. Сторожка, должно быть.
Тощий лохматый пёс выбрался из-под крыльца, поджав хвост, испуганно следил за нами, не подавая голоса. Молчали и мы.
Неволин, правда, не долго. Пошёл к избушке. Пёс юркнул под крыльцо, а оттуда с фырканьем выскочила чёрная кошка, испугав Неволю:
- Фу, чёрт!
Тем не менее, он не отказался от задуманного – водрузил на лопату свой трофей и уткнул безносым лицом в стекло.
- Бывай, Ёрик, – и кинулся нас догонять.
- Зря ты это, - сказал Солдат, аккуратно притворяя ворота.
- Да чтоб у меня рога на лбу выросли, если завтра здесь не будет потехи. Вот увидите.
Где-то на кладбище пугающе заухал филин.
- Птица несчастья, - заявил Неволин. – К покойнику.
- После твоих вонючих рук, всё на свете кажется счастьем, - откликнулся я.
Луна вновь скрылась за тучами, тьма сжалась, чуть заметным стал глянец дороги.
- Дождика бы, - сказал Солдатов.
- Думаешь, собаку по следу пустят, - заглянул я в его лицо.
- Всё может быть, - Сашка глубокомысленно вздохнул. – Ни на что нельзя рассчитывать, пока в мире властвует скрытая сила случая, можно только предполагать.


Ответить

Анатолий Агарков [2021-12-10 05:47:39]

- И будем теперь, как преступники дрожать и бояться каждого стука, - продолжил я печальную тему.
- А мы и есть преступники, - приговор Сашкин был неумолим. – Погоди, ещё кошмарами намаешься, как поносом. Никогда не приходилось тонуть во сне? Когда тело в непроглядной холодной воде опускается на илистое дно, голова работает, руки гребут, а к ногам будто бетонная балка прикована – тянет вниз стремительно, упрямо. Спасенья нет, конец, кровавые пузыри, взрыв лёгких….
- Бр-р-р, - подивился я Сашкиному красноречию, полез за сигаретами, начал нервно прикуривать.
Заметил, Неволин, сам болтун хороший, любит слушать красивые и страшные истории. Теперь, забывшись, он терзал зубами свои ногти и смотрел на Солдата просящее, как ребёнок, который готов слушать любую страшную сказку, лишь бы конец в ней был благополучный. Тут я и воспользовался моментом. Чуть приотстав, догнал Вовку сзади да как гаркнул на ухо:
- Отдай мою голову!
Он прыгнул вперёд, словно выпущенный из лука, и даже фыркнул, как та кошка. А Солдат сломался от смеха. Он веселился искренне, вытирал глаза, качал головой, не скоро лицо его занемело.
- Порядочная ты свинья, - как-то по-человечески сказал мне Неволин, и я порадовался за него:
- Всё просто, как мычание – не надо корчить из себя супермена.
Мы прошли уже половину пути, как вдруг в глаза ударил яркий свет автомобильных фар. Кто-то в форме прыгнул из кабины, в руках пистолет:
- Руки вверх!
- Аттас, меты!
Неволя метнулся в сторону, прочь от яркого света, мы с Солдатом следом. Бежали, сломя голову. Бежали до самого посёлка, хотя никто нас не преследовал, никто в нас не стрелял. Ленивые какие-то меты попались. А может, не менты?
Вообщем, до конца лета прожили в постоянном страхе, и немного успокоились, лишь когда закончился трудовой семестр, и мы вернулись в Челябинск.
Вот, собственно, и всё. Так что, хотите верьте, хотите нет, решайте сами - порядочную я вам вещь рассказал или ерунду какую-нибудь.

Рассказ Ханифа Шамратова
К лету на свалке нас жило уже шестеро – Шаман, я, три старика, один из которых был старухой и юродивый мальчишка, на вид ему было лет десять-двенадцать, сам он говорил, что двадцать, а судя по рассуждениям – все сорок. Мы питались отбросами, собирали бутылки, иногда находили что-нибудь ценное и обменивали у мусоровозчиков на хлеб, одеколон или бормотушку. Городские бывали здесь, тоже что-то выискивая, но мы их сторонились - у них было жильё.
Этот мужик появился невесть откуда. Оседлал свежую кучу, а я кружил неподалёку, дожидаясь, когда он набьет свой мешок или карманы. Вдруг он схватил с земли что-то и с жадностью принялся жрать. Городские пищевыми отбросами брезговали, и я понял, что на свалке появился новый бич. С этой новостью поспешил к Шаману, но пришелец окликнул меня и, так как я не остановился, вскоре догнал и, положив мне руку на плечо, повернул к себе:
- Здесь живёшь?
Был он бородат и крепок, на широких плечах болтался кургузый пиджачишко, не сходящийся на голой груди, синей от наколок. Смотрел с дружелюбным любопытством, говорил мягко:
- Один живёшь?
Я помотал головой.
- Кто смотрящий?
- Шаман.


Ответить