Долгий путь домой.

Анатолий Шлёма

Форма: Эссе
Жанр: Просто о жизни
Объём: 44198 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

В жизни есть конец всему.
Дружбе... Любви...
Надежде... Отчаянью...
Счастью... Страданиям...
Многому чему ещё.
Но нет конца лишь одному -
Воспоминаниям...

Вместо пролога.

Однажды, теперь уже давно, я написал: «...Моя нелегкая дорога пробита через сотни дел. Да, сотни дел, но все чужие, хоть были спутники живые, но, все таки — не мой удел... В чем мой удел?..».
...А вот, недавно, за обедом, рассеяно слушая наше Питерское радио, где шла передача об одном из близких сподвижников Феофана Грека и его «хождениям по мукам», вдруг, ко мне пришла мысль: а, что если попробовать всё вспомнить, по порядку, и записать, хотя бы для себя, всё то, что я встретил на своей «нелёгкой дороге», прочувствовал и пережил. Но, это очень трудно, трудно для меня, ведь, ЭТО целая «эпопея», а я способен только на краткие формы: эскиз, набросок, заметка, стихотворение, от силы небольшая сценка, миниатюра, статья или короткий рассказ. Ну, и как быть?.. А, попробую по частям, разбивая на фрагменты, большие куски, мною прожитое и оставшееся в моей памяти, разложить, как пасьянс, что бы потом опять сложить, как мозаику или витраж, по возможности, последовательно и понятно не только для меня.
Плана никакого нет и я его не собираюсь составлять, пусть будет экспромт. Что «всплывёт» в памяти в первую очередь, пусть, то и будет первым, а, что «всплывет» потом. будет вторым, или третьим, со всеми отступлениями и вставками.

Часть первая.
Конец августа, но нестерпимая жара еще стоит «в полный рост». Я закончил все свои дела в Израиле, получил полный расчет, купил билет на самолет до Санкт-Петербурга и в оставшиеся четыре дня, до отлета, решил сделать велосипедную прогулку по Святой земле. Страна, ведь, небольшая: всего 100 км. с «копейками», в ширину (от восточного побережья Средиземного моря, до Сирии, реки Иордан и Мертвого моря) и около 500 км. в длину (от Ливана до Красного моря). Но, главная цель путешествия — это желание посетить места связанные с жизнью Христа. Те, которые я уже посетил и те, где я еще не был: Иерусалим и Вифлеем, Иерихон и Кумран, Мертвое море и Иордан, в месте Крещения Исуса, тем более, что они все располагались по ходу, или вдоль дороги № 1 Израиля. Грех не воспользоваться случаем, ведь, вряд ли я еще раз получу такую возможность.
В Израиле летом не бывает дождей. С апреля по ноябрь, солнце нещадно выжигает все живое на бурой поверхности, большей частью, каменистой пустыни. За исключением оазисов, где, как правило, и размещаются города и прочие населенные пункты. На небесах нет ни одного облачка с восхода и до захода и так каждый день. Ночью то же жарко. Я сплю, ни чем не укрываясь, в одних плавках, с двумя вентиляторами: один я закрепил на стене в изголовье, а другой стоит у меня в ногах. Это помогает, но не совсем: та часть моего тела, которая соприкасается с постелью — бок или спина — все равно мокрые от пота. Вот так и прожил я «три зимы и два лета» (Федор Абрамов). Можно здесь остаться навсегда, с моей фамилией — это просто, но я «рожден в СССР». Пора домой: в дожди, питерскую слякоть, снег, мороз...
...Я достаточно долго работал с арабами и немного научился их языку, познакомился с их нравами и привычками. Главный урок который я усвоил из этого знакомства — это то, что к ним никогда нельзя поворачиваться спиной, как в прямом, так и в переносном смысле, никогда не верь в искренность того, что они тебе говорят, особенно, если они это говорят с улыбкой, будь всегда начеку. Они радуются, как дети, первым дождям, весело танцуя и приговаривая какие-то заклинания и присказки. Одну я запомнил. По арабски она звучит так: - Еш гешем - еш авода, еш авода — еш кесев, еш кесев — еш бахура, еш бахура — эн кесев. Что в переводе означает: - Есть дождь — есть работа, есть работа — есть деньги, есть деньги — есть девушка, есть девушка — нет денег. Правда, они точно так же радуются, пляшут и поют, когда узнают об удачном теракте против иудеев. Да, да!
У них каким-то чудным образом уживаются вместе бесшабашность и бравада с искренним почитанием старших и любви с своей, такой не ласковой, земле, бахвальство и чрезмерная самоуверенность с мудростью и рацио старейшин и много чего еще. Они могут стойко переносить любые физические страдания, но их можно убить всего лишь одним словом. Однажды, я сделал замечание одному арабу по поводу его болтливого языка и сравнил его с собакой, так его чуть не «переклинило». Они просто панически боятся змей и скорпионов, которых там в изобилии. Я видел как одному арабу на станке расплющило фалангу пальца, так он даже не ойкнул, даже не изменился в лице, остался подчеркнуто спокоен и даже равнодушен. Но, он же, когда я ему принес и показал лягушку, которую я случайно поймал в сыром углу цеха, когда шли дожди (дело было зимой), испугался так, что завизжал как резаный и «рванул» от меня со всех ног. Более того когда он рассказал другим арабам, что у меня лягушка, те тоже «рванули» в разные, от меня, стороны. Потом у меня был серьезный разговор с начальником цеха, он был еврей.
Однажды, я работал с одним евреем на монтаже электрооборудования кормоцеха птицефабрики, а рядом с нами работала бригада строителей исключительно из арабов. Для работы электроинструмента у нас был длинный удлинитель (ну, что делать, если удлинитель был действительно длинный), который я подключал в том месте, где работали арабы. И вот: как-то я работаю с электродрелью и вдруг пропадает напряжение. Подхожу к тому месту, где был подключен удлинитель и вижу, что вилка валяется на земле, а рядом стоит молодой араб-строитель и как-то ехидно улыбается. Я крепко выругался и снова воткнул вилку, тут его позвал балабай (начальник, хозяин) и он ушел. Однако, на этом дело не кончилось, было продолжение. Для работы на высоте у нас был электро-подъемник, у которого была функция экстренного спуска, то есть, «люлька» просто падала. Как правило, напарник меня поднимал на высоту, примерно пятого этажа, а сам уходил по своим делам. И вот однажды работаю я на подъемнике и, вдруг, слышу, что мне кто-то кричит снизу по арабски. Я посмотрел вниз и увидел того самого молодого араба, который стоял у пульта управления подъемником и ехидно улыбаясь, кричал: - Ну, что? Может тебя спустить? Меня как-будто обдало кипятком, но, к своему собственному удивлению, я схватил нож и дико на него заорал: - Я тебе голову отрежу! На что он, оторопело посмотрел на меня и ушел. А в обед, когда я лежа в ворохе картона от упаковок электрооборудования, доедал свой охель (обед), он появился снова и теперь уже без улыбки спросил: - Ата русит? (Ты русский?). Я ответил: - Кен! (Да!). Он повернулся и ушел и больше я его не видел.... Однако, ялла (вперед)!
У меня был велосипед, хороший, много-скоростной, удобный, дорожный велосипед, к которому я прикрепил просторный багажник из торговой корзинки, без ручек, для перевозки личных вещей, воды (приходилось много пить: в сутки около ведра) и продуктов. Рано утром, когда еще нет палящего зноя, я выехал из пригорода Тель-Авива в сторону Иерусалима (56 км.). Дорога отличная — это главная дорога Израиля, дорога № 1. Машин еще совсем мало и я легко, с удовольствием качу, по резервной полосе, навстречу солнцу, навстречу горам, смутно виднеющимся, где-то далеко впереди. Где-то там, впереди Иерусалим...

Часть вторая.
До этого я дважды был в Иерусалиме: один раз с экскурсией, второй — приехал сам специально на Светлое Воскресение Христово. И тут я категорически настаиваю именно на такой трактовке, ибо Пасха (Песах) — это еврейский праздник Первого дня освобождения из египетского плена (Исход), который они праздновали почти полторы тысячи лет до рождения Христа. Да, Иисус Христос пришел в Иерусалим праздновать Песах, но мы же празднуем Его Воскрешение, а не Исход.
Хочется рассказать о своих чувствах, впечатлениях которые были у меня при этих, предыдущих, посещениях, но не буду. Сегодня любой желающий может все найти в интернете или посмотреть прямой репортаж из Храма Гроба Господня, в день схождения Благодатного огня. Отмечу лишь то, что среди всех других особенностей города Иерусалима, которые его отличают от других городов, так — это запах... Да, да! Представьте себе, мне на всю жизнь запомнился этот неповторимый особенный, чудный запах всего того, что тебя там окружает: и стены, и деревья, и дома, и улицы, и, даже, люди. Тель-Авив, Москва, Иркутск или Макеевка пахнут почти одинаково, а вот Иерусалим пахнет как-то так... Знаете, это трудно, даже, невозможно обьяснить как и то: как пахнет любимая женщина?.
Вот, и горы. Я уже начал «прикидывать», как мне лучше преодолевать крутые подьемы и «срезать» серпантины, как, вдруг услышал сзади, в громкоговоритель, на иврите, команду: - Остановиться у отбойника, слезть с велосипеда и стоять с поднятыми руками. - Миштара (полиция), подумал я и стал исполнять команду, с ними шутки плохи, стреляют без предупреждения, как американцы. Меня обогнала полицейская машина и из неё вышли двое полицейских: водитель остался у машины и направил на меня свой пистолет, другой, держа руку на кобуре, вразвалку направился ко мне. С первых фраз мы поняли, что нам лучше изъясняться на русском, он был или сам репатриант, или сын репатриантов из СССР или стран бывшего СССР. Такое в Израиле бывает, я несколько раз в различных ситуациях встречался с подобным, о двух, нет, даже, трёх случаях я расскажу, потом, поподробней. Помните я обещал рассказать о матерщине в Израиле?, так это один из тех случаев.
Я уже неплохо знал страну и поэтому хорошо подготовился перед тем, как отправиться в путешествие. Подчеркнуто изображая подчинение, я достал из нагрудного кармана легкой футболки (именно нагрудного!, из боковых или задних карманов брюк, - что-либо доставать небезопасно, могут стрельнуть!), ксерокопии паспорта и билета на самолет и отдал полицейскому, походу, обьясняя цель и маршрут поездки. Он осмотрел содержимое багажника, где была еда, вода и личные вещи. И потом, подчеркнуто строго, сказал, что я нарушил правила дорожного движения по этой главной дороге № 1, на которой пешеходное и велосипедное движение запрещено. На вопрос: - А как же быть? Он ответил, что я могу двигаться исключительно по обочине дороги, за отбойником и только пешком. Спорить бесполезно. Сначала я хотел ему возразить: что я нигде запрещающих знаков не видел, но не стал. Я согласился, но как мне показалось, он понял, что я этого делать не буду — потому, что я русский. Русский, то русский, но за повторное нарушение я могу закончить свое путешествие, где-нибудь в кутузке, что крайне не желательно. Я попробовал пройти по обочине, по откосу из крупного щебня, но быстро поняв, что это не реально, вышел на асфальт и достал карту, а точнее две. Одна на русском. а другая на английском, которые очень хорошо дополняли друг-друга, потому, что в одной подробно и точно изображались все направления и населенные пункты. в другой километраж и перепад высот, что, как потом выяснилось, очень было важно.
Здесь я сделаю небольшое отступление. В Израиле все дорожные знаки, указатели и любая другая информация справочного толка, пишутся на трех языках: иврите, арабском и английском. Сами понимаете, что первые два — для меня как китайские иероглифы (в смысле письменности), с английским у меня, тоже, не все в порядке, но «всё таки». В общем, если сильно напрячься и вспомнить все, что ты когда-то знал или слышал, то понять смысл можно.
Я сориентировался на местности и понял, что буквально через три, четыре километра есть ответвление с главной дороги на Бейт-Шемеш - Дом Солнца («Город Солнца». Я уверен, что большинство горожан понятия не имеют, кто такой Томмазо Кампанелло, ну, да Бог с ними), которое, примерно через те же три, четыре километра, выходит на параллельную дорогу в Иерусалим, но с большими перепадами высот. Другого пути, кроме как назад, нет. Ялла!
Рассказывать, как путешествовать в горной местности на велосипеде, я не стану, скажу лишь, то, что в Иерусалим я добрался к вечеру, истратив на путь (каких-то, примерно, 20-25км.) практически весь день...

Часть третья.
Я въехал в Яфские ворота Старого города, когда уже был вечер и огромный купол, возвышающийся над всем, мечети Алякса сильно бликовал в косых солнечных лучах. Оставив свой велосипед на автомобильной стоянке в Армянском квартале, я пошел пешком, налегке, к Храму Гроба Господня.

По сравнению с моими двумя первыми посещениями Святого города, людей было заметно мало. Многочисленные сувенирные лавки, вдоль всех, без исключения, узких улочках Старого города, наполовину закрылись. Было тихо, торжественно и спокойно... Я вошел в храм, в котором уже горел свет, но, все-равно, было как-то непривычно сумрачно, повернул направо и по крутой и узкой лестнице поднялся на Голгофу. К моему изумлению, там почти никого не было. В католическом пределе молилась какя-то женщина, в черном, у иконы Божьей матери, изображенной не красками, как у нас, а в виде куклы с воткнутым в неё кинжалом в области сердца. По мне, так это, мягко говоря, очень необычно. И кто-то, непонятно кто — мужчина или женщина, - стоял на четвереньках, опустив голову в лунку, выдолбленную в скале, в которой стоял Крест с распятым Исусом и что-то, не то, тихо пел, не то, просто что-то бормотал, изредка, громко выкрикивая какое-то, мне не понятное слово. Я сделав все, что, заранее обдумав, хотел сделать в этом крайне необычном, для всех христиан, месте и спустился вниз. Немного постоял у каменной плиты, на которой, по преданию пеленали перед погребением, снятого с креста Исуса и не спеша подошел к Кувуклии. У входа в неё никого не было... Но я был еще не готов к этому, очень важному, для меня, разговору, - к Нему нужно идти только с чистым сердцем. Поэтому я решил немного сосредоточиться и, пройдя вокруг Кувуклии, вспомнить все, что хотел Ему сказать, Его спросить, Его попросить... На пути я встретил одного монаха, который стоял с закрытыми глазами у Коптского предела и молча, и медленно перебирал четки. Когда я к нему подошел, он не надолго открыл глаза, так же молча, достал из кармана простой алюминиевый крестик, на простой черной нитке и подал мне. Я сказал: - Тода раба (Большое спасибо) и подал ему две монеты по десять шекелей — «на свечи». Все предметы в этом храме становятся освящены и я одел на шею свой первый крестик, трижды перекрестившись, до этого крестиков я не носил. Ко мне смутно пришла догадка: все, что здесь со мной происходит, происходит не по моему желанию, а по Его воле. Пусть будет так. Я подошел ко входу и решительно вошел...
Когда я вышел и присел на сидение каменных скамеек и лавок, стоявших, как в амфитеатре вдоль стены напротив, то увидел, что здесь, в этом пределе храма, нас все лишь двое: я и какой- то мужчина, средних лет, с фотоаппаратом. Который, задрав голову, фотографировал что-то под куполом Храма. Закрыв глаза, я постепенно приходил в себя, как вдруг услышал какой-то посторонний шум, который все нарастал. И, наконец, из проема, слева, показался строй католических монахов — это было понятно по их одежде (черные балахоны с капюшоном, подпоясанные простой, грубой веревкой). Они шли как солдаты, двумя шеренгами во главе со старшим: Как «Свиньей», почему-то подумал я. И тут произошло, то, что меня совершенно ошарашило, как ошпарило!, и запомнилось на всю жизнь. Поравнявшись с мужчиной, с фотоаппаратом, который как-то засуетившись замешкался и продолжал стоять у них на пути, старший монах, не останавливаясь, грубо его оттолкнул. Тот споткнулся, уронил фотоаппарат и чуть не упал. Монахи удалились, а мы долго, молча и вопросительно смотрели друг на друга. «...Эх... испортил песню... дурак!» (М.Горький "На дне"...

Часть четвертая.
Со смешанными чувствами, я вышел из храма в громадный каменный колодец превратного двора, сильно напоминающего наши питерские колодцы. ... В сумеречном пространстве, просторного двора, прикрытого совершенно черной крышкой низкого неба, было тоскливо тихо и пусто. Сюда не долетали шумы жизни большого восточного города. И хотя жара спала, стены продолжали дышать на меня остатками дневного тепла. Передо мной два пути: направо — на выход, через Яфские или Новые ворота, налево — через мусульманский квартал, к Храмовой горе. Куда идти?, уже достаточно поздно и мне надо бы подумать о ночлеге... Однако, решено: я просто обязан сходить и прикоснуться лбом к Стене Плача.
...Перед стеной огромная площадь, всегда заполненная множеством людей — в основном гостями, туристами, местными иудеями, миштарой (полицейскими) и военными. Но сейчас на ней почти пусто, лишь несколько одиноких, черных фигурок, стоящих и, непонятно куда, медленно двигающихся, с молитвенниками в руках. У входа, на каменной ограде, в двух больших корзинах лежат кипы (вроде тюбетейки или ермолки) - еврейские шапочки только для мужчин, исключительно черного цвета (черный цвет кипы означает, что человек истинно верующий и строго соблюдает заповеди и традиции). Я одеваю кипу и подхожу к стене, где я один, больше никого нет и медленно прохожу вдоль, выбирая камень к которому я бы хотел прислониться больше всего. Останавливаюсь у одного, не самого большого и не самого маленького, тайно надеясь, что именно он и есть тот камень, который изготовили и доставили сюда по велению царя Давида или, по крайней мере, его сына Соломона. Во все щели, по периметру выбранного мною камня, как впрочем и других, утыканы белые комочки записок от тех, кто сам, по каким-то причинам не может прийти сюда помолиться Ему и попросить у Него чего-то того, что каждый сам для себя выбирает и считает самым нужным для себя. Приходить сюда со своей запиской нет никакого смысла: зачем записка, если вот Он, говори Ему все, что считаешь нужным и без всяких посредников. И я говорю...
У меня не было карты Иерусалима, а была подробная карта дорог и по ней я определил, что нужная мне дорога начинается от Дамасских ворот, строго на север, и где-то за городом она меня выведет опять на дорогу №1, необходимую мне для продолжения путешествия к Иордану и Мертвому морю. Выйдя из Яфских ворот, я повернул направо и двинулся, ведя велосипед в руках, вдоль стены к нужному мне месту. На пути мне попалась стайка подростков-ортодоксов в черных одеждах и таких же черных широкополых шляпах (говорят, под шляпой у них кипа, которую они никогда не снимают и, даже, в ней спят). Они чему-то бурно радовались, став в круг, положив свои руки на плечи впереди стоящего, пританцовывая двигались против часовой стрелки, что-то громко кричали, громко смеялись, а некоторые даже визжали от восторга. Им было лет по 15-16, но по поведению, казалось им лет 10-12. Бедные дети: ни они, ни их дети никогда, как их предки, не работали и никогда не будут работать — это им категорически запрещено. Они только могут и должны молиться, молиться и молиться за сохранение и благополучие народа Израилева. Для этого, с рождения и до самой смерти государство им всем платит приличный, пожизненный пенсион. Я их называл «Дети Ароновы» (Арон — первосвященник). Есть такая не-то притча, не-то присказка, не-то анекдот. «Умер человек и попал в место, где растут чудные деревья и кусты усыпанные вкусными плодами и ягодами, журчит чистейший холодный ручей в котором плещется много рыбы, весело поют птицы, бегает вокруг всякая дичь, которой просто в изобилии. Но нет ничего того, чтобы это добыть и приготовить. И тогда он «возопил»: - Господи, дай мне оружие, дай мне очаг, дай мне крышу над головой! Перед ним появился какой-то привратник, - видимо — ангел, подумал человек. И привратник спросил: - Чего изволите? Он ему: мол, так и так, на что привратник ему отвечает, что это невозможно. Тогда человек говорит, что бы ему дали инструмент и он все сам сделает. Привратник опять — это запрещено. Тогда человек закричал, что он не хочет находится в Раю и пусть его отправят в Ад. Привратник улыбнулся и сказал: - А ты думаешь где ты находишься?». Однако, когда я к ним подошел и остановился, что бы поглазеть на необычное для меня действо они увидев меня, как-то стушевались, умолкли и сгрудились в кучку. Я ухмыльнулся и молча прошел дальше. А у них, почему-то, в глазах был страх...
Подходя к Дамасским воротам я услышал как все нарастает и нарастает какой-то шум, даже не шум, а гам. Действительно, подойдя ближе я увидел как внизу на террасах и на самой площади у ворот, развернулся настоящий восточный базар, В Израиле так принято: торговать по вечерам: утром - некогда (они все очень рано начинают работать — в 5-6 часов утра), днем - жарко, а вечером, примерно, с шести до десяти — в самый раз. По тому, что орали многочисленные торговцы: - Эхад шекель! , - Штайм шекель! (- Один шекель!, - Два шекеля!) я понял, что дело движется к завершению и идет полная распродажа. Определив нужную мне улицу, я сел на велосипед и тихонько поехал, внимательно следя за названием улицы, читая её на расположенных на домах, хорошо видных табличках. Однако, подъехав к очередному перекрестку, у меня возникла проблема: дорога за перекрёстком раздваивалась, прямо как в Питере — «Пять углов». В развилке, между дорогами первым стояло какое-то странное здание, с необычной архитектурой, огороженное ещё более странным заграждением из толстенных труб и приваренными к ним тавровыми балками. - Против танков, что-ли?, подумал я. На мое счастье, к дому подъехал и остановился автомобиль и я поспешил к нему, что бы спросить дорогу. В автомобиле сидела молодая женщина и чего-то ждала. Когда я ей задал вопрос на иврите, она в чуть-чуть приоткрытое окно ответила по английски, что она не понимает. Тогда я спросил по русски, в Израиле - не редкость, когда встречаешь бывшего и, даже настоящего земляка. Ответ тот же. Я начал ей обьяснять при помощи жестов, но, увидев, что она на меня не смотрит а кому-то звонит по мобильнику, плюнул, крепко выругался и пошел наугад. Немного пройдя, я поднял голову, чтобы отыскать табличку с названием улицы и увидел на углу козырька этого здания флаг. Это был американский флаг. Ветра не было и он просто висел как белье на веревке незаметно и грустно, а правее его, крупными буквами, надпись, на английском: «Консульство Соединенных Штатов Америки». - Так вот почему мы не нашли общего языка: про себя подумал я.
К счастью я угадал с направлением и через несколько минут, на большой скорости, выехал и повернул на нужную мне дорогу №1. Счастье поперло: и я незаметно проскочил пограничный КПП, теперь я в Палестине, и быстро покатил под уклон, по совершенно пустой хорошо освещенной дороге.
Было уже поздно и мне надо было думать о ночлеге. Я решил заночевать, что называется «в поле». А, что?, опыт был: я два сезона работал с геологами в тайге, на Угрюм-реке, облазил почти все Приэльбрусье, работал на Ямале, в тундре, да и просто пешие двух, трех—дневные походы для меня были не редкость. Но одно обстоятельство сводило мой опыт почти до нуля: у меня не было палатки и спальника и даже просто теплой одежды. Каждодневная, непереносимая жара сбили меня с «панталыку» (как часто говорила моя мать) и я забыл, что в горах ночью бывает холодно, даже если днем стояла дикая жара. Делать нечего, надо как-то выходить из положения. Тем более, что освещение на дороге, кончилось. Чтобы меня не заметили с проезжающих по дороге автомобилей - Палестина все таки, кругом арабы, - я завел велосипед за огромный валун. Расчистил площадку от крупных камней, достал все, что у меня было из одежды и «сварганил» себе что-то вроде спальника из двух большущих полиэтиленовых мешков, проделав в одном дырку для головы. Скорпионы и гады ночью для людей не страшны, а шакалы побояться подойти потому, что недалеко располагалось какое-то селение — по видимому арабское, - и было хорошо слышно, как там лаяли собаки. Я порядком устал и сильно хотел спать, поэтому почти мгновенно уснул...

Часть пятая.

Проснулся я от того, что мне стало холодно. Да, да, представьте себе, от того что я почти дрожал от холода. В это трудно было поверить, когда еще днем было под сорок, а может больше, и я, просто, уверен, что сегодня днем будет не меньше. С улыбкой вспомнились вентиляторы. Одежда моя местами намокла от конденсата, который образовался на внутренней поверхности полиэтиленовой пленки, моего самодельного «спального мешка». Пытаться снова заснуть было просто — не реально. Делать нечего, надо вставать, тем более, что уже почти проклюнуся рассвет. Было еще не утро, но небо заметно посветлело. Быстро перекусив «сухим пайком» (днем будет не когда, не где, да и не охота - жарко), запив минералкой прямо из бутылки, я собрался и тихо покатил, под уклон, по совершенно пустынной дороге.
По обеим сторонам, дороги,«как мертвые с косами», стояли горы. Их темные силуэты навевали какое-то беспокойство и даже жуть. Было, как-то необычайно тихо и это, почету-то, вызывало тревогу. Чтобы отвлечься, я начал думать о предстоящем маршруте: как мне сначала попасть в Кумран, Мертвое море, потом в Иерихон, и потом повернуть к Иордану, в то место где и, на самом деле, крестился Христос. Это меня отвлекло и я незаметно, для себя, проехал километров 10. Ехать было необычайно легко: все время на тормозах и от этого начали возникать «смутные сомненья» - почему так? И, тут, меня пронзила одна догадка: долина Мертвого моря располагается почти на 700 метров ниже уровня моря и, если я нахожусь в горах на уровне чуть более одного километра, то мне за оставшиеся 20 км., придется спуститься почти на полтора километра. С одной стороны это очень даже хорошо — удобно, - но как потом возвращаться? Перспектива возвращения, когда надо будет все время идти в гору, с велосипедом в руках — меня сильно огорчила. Однако, - Ялла!

Примерно через час, я стоял у моста Абдала, через реку Иордан (взорванного во время последней арабо-израильской войны), на израильско-иорданской границе, которую, к моему удивлению, никто не охранял: пограничников нигде не было видно. Справа - Мертвое море, слева - дорога вдоль границы с Иорданией, к морю Галилейскому (озеру Кинерет), а на обочине дороги стоял верстовой столб с отметкой «100 км.» (от Тель-Авива).

Двигаясь по дороге вдоль Мертвого моря, я не заметил и проскочил указатель поворота на Кумран, известный тем, что там, относительно недавно, в оной из пещер, нашли самую древнюю Тору («Свитки Мертвого моря»), по нашему, - Ветхий завет. Я уже был готов повернуть назад, но впереди показался армейский блок-пост: а, что если спросить дорогу у вояк. Не доезжая несколько сот метров до блок-поста, я увидел копошащихся у дороги двух арабских подростков, которые, заметив меня, как мне показалось, чего-то сильно испугались. Не обращая на них внимания, я быстро проскочил мимо и остановился у шлагбаума. Тут же, не понятно откуда, ко мне подошел один военный, второй стоял на вышке. Я ему быстро обьяснил в чем моя «беда», на что тот ответил, что
ничего тут не знает, потому, что сам здесь совсем недавно и до этого тут никогда не был. - А второй? Но второй, тот, что на вышке, только отрицательно замахал руками. Странно. Тогда я достал карту и попросил его показать — Эфо анахну?, эфо ани? (где мы?, где я?)? Вояка взял карту и деловито, и основательно стал её рассматривать. Время шло, а он лишь сопел и поворачивался то туда, то сюда и, молча, смотрел в карту. Наконец я не выдержал и заглянул ему через плечо..., и чуть громко, вслух не расхохотался. Он держал карту к верху ногами. - Окей, сказал я и поехал в обратную сторону. Мне было известно, что у них в Израиле утилитарное образование, как в США: только читать, считать и знания касающиеся профессии. Но, это уж слишком. Отъехав от КПП, мне снова встретились те же подростки, которые сидели, у дороги, на корточках и внимательно, и мрачно смотрели на меня. Ждут, что я их поприветствую: подумал я. А, «накась выкуси»!, слишком молоды! Я сильно прибавил скорости, слыша сзади самые страшные арабские ругательства и звук падающих на асфальт, не долетавших, к моему удовольствию, до меня камней.

Прилично отъехав, я заметил большую дыру в заборе, который всплошную тянулся вдоль дороги, отделяя её от моря. Ну, как это: быть рядом и не искупаться? Однако, здесь меня ждало несколько неприятностей. Первая заключалась в том, что весь берег и дно было сильно заиленными и мне пришлось пробираться к воде утопая по щиколотку, а порой и выше, в серой мутной жиже, которую тысячелетиями приносила сюда река. А главное потом надо было как-то выходить, не запачкавшись, обратно. Само купание мне тоже не принесло желаемого удовольствия. Вода была теплая как в ванне, а хотелось бы похолодней. Удобнее всего было плыть на спине, нырять совершенно невозможно и, даже, невозможно стоять в воде, если воды более, чем по пояс, тебя тут же опрокидывало и выбрасывало на поверхность, как полено. Словом, я побыл в «шкуре» Буратино. Осторожно выбравшись на берег, и поняв, что смыть эту соленую липкую дрянь не чем (питьевую воду было жалко), отплевался и вытерся полотенцем.

Однажды, в горах (Приэльбрусье), в Северном приюте под перевалом Донгуз-Орун, когда мы — несколько групп — трое суток пережидали непогоду. Один турист из Новосибирска, на третьи сутки, сказал: - Чем хуже — тем лучше! В смысле - запомнится.

Я нашел Кумран, но музей почему-то был закрыт и мне пришлось вернуться к мосту Абдалы. А, что делать, видимо, «пруха» кончилась.
Пополнив, в придорожном кафе, продовольственные запасы, - а главное воды и даже купив две банки пива (в арабском заведении это просто «нонсенс»), мой путь лежал строго на север: к месту крещения Иисуса.
Там я, в душе, очень надеялся искупаться в Иордане. Мне доводилось быть на Иордане зимой, на Крещение, но тогда окунуться я не не решился, было очень дождливо и холодно. Но, и здесь, меня тоже ждала «непруха». К реке меня не пустили пограничники. Здесь они почему-то были и, скажем так, «не совсем вежливо попросили» меня побыстрее удалиться. Видимо сегодня я наказан за то, что тогда не использовал, представившуюся мне возможность Ему довериться, поверить. Что ж, поделом! Осталось последнее — Иерихон.

Дело двигалось к обеду и жара становилась все нестерпимие. Надо было где-то передохнуть, а не где: кругом совершенно лишенные какой-либо растительности раскаленные, голые камни.
Продвинувшись, где на велосипеде, где пешком, еще километров на пять, к моей радости, впереди, на перекрестке с нужной мне дорогой на Иерихон, стояла оборудованная остановка общественного транспорта. Поставив велосипед на подножку, я просто свалился в тень, под козырек, прямо на землю и зажмурился. Как человеку, все-таки, мало надо... Почему-то вспомнилось: если Господь хочет кого-то наказать, он не ломает голову над тем как это сделать, он забирает у него разум, а тот сам себя наказывает.

Позади, вначале, где-то далеко, но потом все отчетливее, послышался звук приближавшегося автомобиля. «Неужели и вправду монитка (маршрутка)?». Но, нет это был армейский, американский хаммер — военный патруль. Когда он подъехал и остановился (естественно), из него вышел один вооруженный «до зубов» вояка, двое остались внутри и (тоже, естественно) поинтересовался: кто?, откуда?, куда?, зачем? Когда они услышали мои ответы, искренно изумились и спросили: - а ты не боишься, что тебя здесь убьют и, что они в этом даже абсолютно уверенны. Для убедительности один из них, даже сделал очень понятный жест, выставив указательный палец и приставил его к своему виску. Тогда я сказал, что, если вам так не безразлична моя судьба, то подбросьте меня до поворота на Тель-Авив (15 км. на Север), все-равно ведь по пути? На что они дружно замотали головой: - Это нельзя, запрещено и они ни чем не могут мне помочь. Тогда, гуд бай! И они уехали, оставив меня совсем одного с мрачными мыслями. Ехать в Иерихон мне, как-то, расхотелось.

До самолета мне оставалось два дня и, что-бы не рисковать, я решил возвращаться назад: в Тель-Авив, но не по дороге №1, а по параллельной (25 км. Севернее), более длинной, но пологой, а значит более легкой. Рассказывать подробно о событиях моего возвращения я не буду. Скажу лишь, что у меня в пути было две ночевки: одна на плантации банановых пальм, где подстилкой и покрывалом моим были их огромные листья, а другая, опять же, в горах, которая практически ни чем не отличалась от той, что у меня была под Иерусалимом. Меня трижды останавливал патруль, трижды у меня были небольшие проблемы «с местными», но без последствий. Главной же моей проблемой была — жесточайшая Жара! Свою питьевую воду я тщательно экономил и, чтобы как-то спастись, от палящего зноя, я собирал, выброшенные, на обочину, из проезжающих мимо машин, пластиковые бутылки с остатками воды, и поливал, из них, голову и всего себя. Эта процедура, примерно на полчаса давала облегчение. И поверьте, я это делал без какого-либо стыда и угрызения совести...

...Уже под вечер, на четвертый день пути, я въехал в пригород Тель-Авива, подъехал к знакомой забегаловке, оставив велосипед прямо у порога, сел за столик и заказал пива. Не спеша, растягивая удовольствие, я молча пил пиво и мысленно повторял «Май вэй». - Да, нет! Все правильно! Все произошло так, как и должно было произойти: « - Чем хуже — тем лучше запомнится!». Главное - это то, что завтра, в это же самое время, я буду уже дома!..

Эпилог.

«Штирлиц вошел в темную комнату и услышал голос Мюлера: - Не включайте свет! - Шаббат, подумал Штирлиц.».

У нас, следующий день начинается ровно в полночь, когда часы нам показывают 00 часов, 00 минут, В Израиле же это не так. Следующий день начинается накануне, вечером, - примерно перед заходом солнца, - и заканчивается на другой день, после захода солнца. Точного времени нет, потому, что оно всегда разное и каждый раз устанавливается каким-то высшим религиозным органом, причем, в каждом городе или районе, тоже, по разному. В обычные дни, это не имеет никакого значения, это никому не мешает, все происходит своим привычным порядком, но вот наступает Шаббат — суббота (седьмой день недели, воскресенье — день первый) и все круто меняется. Шаббат (шабаш, - по русски, - конец работе) — всеобщий обязательный выходной с определенным набором традиционного поведения: обрядовых действий и строгих табу, для истинно верующих иудеев. Мне там много рассказывали, по этому поводу, разных смешных историй, откровенных баек и реальных событий, все рассказывать долго, но парочку расскажу.
В шаббат евреям запрещено пользоваться какими-то ни было электроприборами, например включать и выключать свет. Сейчас у них во всех домах установлены специальные умные устройства, которые, по настройке хозяина, делают это автоматически. А до этого им приходилось включать свет на целые сутки во всех комнатах, потому, что потом, в шаббат, ничего этого делать было нельзя, а лишь только ждать окончание шаббата. Но главная беда не в том, что ночью со светом спать неудобно, а в том, что в Израиле электричество очень дорого. Чтобы как-то сэкономить, некоторые, не очень состоятельные евреи, по утрам и вечерам, в шаббат, стояли у своих домов и «ловили» прохожих (раз идет, а не сидит дома - значит не иудей), чтобы за небольшое вознаграждение попросить его сделать нужные включения и отключения. И этим часто пользовались различные гастарбайтеры, преимущественно из восточной Европы...
Тут следует отметить. Хотя всех остальных (не евреев) это не касалось, но не учитывать это было нельзя: магазины и прочие заведения, закрываются, общественный транспорт перестает ходить и, в частности, необходимо было строго соблюдать тишину, но, однако, петь и плясать, как ни странно, — даже приветствовалось. (Однажды, я подключал в одной синагоге огромную люстру, в молельном зале и захотел пить, меня отвели на кухню — оказывается у них в синагоге есть такое, - там был большой холодильник с прохладительными, и не только, напитками, но главное, что меня поразило, там была гармошка, настоящая русская гармошка. На вопрос: - Откуда? Мне ответили: К нам приходит один русский: он играет, мы поем... Чудны дела твои, Господи!) Санкции к нарушителям этих правил применяются крайне редко, все остальные, как бы добровольно, стараются их соблюдать. Правда, не совсем все! Например, арабская молодежь, - а у арабов выходной в пятницу, - любит в шаббат, назло евреям, носиться на автомобиле, квадроцикле и, даже, тракторе по совершенно пустым улицам (иудеям в этот день ездить и ходить более чем, примерно, 500 метров запрещено), громко включив музыку, беспричинно сигналя, визжа тормозами, постоянно перегазовывая и выбрасывая из окон всякий мусор. Однако полиция не гоняется за ними по всему городу, как у нас. Она терпеливо их ждет, где-то на окраине, куда те обязательно должны будут приехать при попытке незаметно улизнуть из города. Там и проводят воспитательную акцию.
Уезжая в Израиль, я прихватил с собой свои «Права» - водительское удостоверение, - так, на всякий случай, мало ли. И несколько таких случаев было. Вот один из них...
Как-то, работал я с бригадой строителей-гастарбайтеров из двух украинцев, одного поляка и одного чеха, далеко от того места где мы жили, где-то в пустыне за Бер-Шевой (Семь колодцев). Возил нас сам балабай (он же начальник, он же хозяин) на своем грузопассажирском GM. На дорогу туда и обратно у нас уходило около трех часов, что сильно его расстраивало. За один час работы он нам платил по пять долларов, а работали мы всегда не меньше десяти часов с дорогой. Поэтому он всегда торопился и подгонял нас: что бы без задержек, без непредвиденных остановок, что бы было все чик-чак (очень быстро). Работали мы на каком-то заводе радиоэлектроники, с незнакомым мне названием «Visonic» где, видимо, производили что-то для нужд армии и поэтому была повышенная степень режима охраны. Но нас, почему-то пропускали без особых проблем: просто, на проходной, мы предъявляли свой загранпаспорт. Как я догадывался: они скорее готовы пропустить сто человек славянской внешности, чем одного восточной. Я занимался в цеху освещением, а ребята строили какой-то ангар за этим же цехом и наш балабай все время находился там, и не только руководил, но и сам работал, как правило на какой-нибудь строительной технике. У него был универсальный трактор, который мог быть и небольшим бульдозером, и экскаватором, и, небольшим, погрузчиком, и краном. Он всегда оставлял его здесь же, на заводе, только на специально оборудованной площадке, у ворот. Хотя все остальное, оборудование, инструмент и прочие приспособления мы возили с собой. Каждый день он привозил нас к цеху, мы выгружали все нам необходимое и он уезжал за трактором, пригонял его на стройплощадку, оставлял и шел пешком к воротам за машиной, а в конце рабочего дня - все наоборот. Но, вот однажды, «что-то пошло не так».
Была пятница, вечером наступала суббота (шаббат), а это значит, что рабочий день будет короткий и, к четырем, пяти часам вечера мы все уже будем дома. Сходим в магазин за продуктами, будем мыться, стираться, готовить еду и не только на завтра, но и вообще — впрок. Впереди новая рабочая неделя и заниматься этим будет некогда, а завтра будем только отдыхать. Будем весело отмечать какой-нибудь очередной праздник или чей-нибудь юбилей, петь русские и, конечно украинские, песни... Шаббат!
У ребят было задание забетонировать какой-то важный участок, фундамент под какую-то высокоточную линию, на котором бетон нужно было принимать без каких-либо остановок и перерывов. Это были «авральные» работы, а на «аврале» работали все, - и я, в том числе. Все шло своим чередом: из «миксера» бетон выгружали в ковш трактора, балабай отвозил его в нужное место и высыпал, ребята его ровняли лопатами и трамбовали вибратором. Но, видимо, кто-то согрешил: у последнего «миксера» отказал механизм вращения смесителя и восемь кубов бетона грозили навсегда остаться в нем. Ждать когда ремонтники приедут и отремонтируют или заменят этот клятый механизм, особенно в шаббат, было глупо, бетон начинал потихоньку схватываться. Выход был только один: открыть технологический проём и выгружать бетон вручную — так и сделали. Правда, мы все сильно перепачкались, с ног до головы, но все же с этой проблемой справились и бетон уложили вовремя и так, как надо. Но, как говориться, «одна беда не ходит». Мы потеряли уйму времени, а еще оставалось много чего сделать, а главное — вовремя, до начала шаббата, вернуться домой. И хотя это все главным образом касалось нашего балабая — он был еврей, - через него неприятности доставались и нам. Он, не переставая кричать — Чик-чак!, носился то туда, то сюда и скорее нам мешал, чем помогал. Наконец, когда мы все закончили, он подошел ко мне и спросил: - У тебя «права» с собой? ...Однажды, на проходной, он у меня их увидел, когда я предъявлял документы охране. При чем, при этом, заметил: - А ты знаешь, что «ваши права» у нас не действительны, пусть они и международные. На что я ему ответил, что мне - без разницы, моя машина все-равно далеко, в России... Интересно: зачем ему понадобились мои «права», подумал я и ответил: - Да, с собой со всеми документами, а что? - А вот, что: я поеду к проходной на тракторе, а ты забирай инструмент, ребят и подъезжай туда же. И сунул мне в руку ключи от GM. Я ему хотел было напомнить про его же слова о недействительности моих «прав», но он, видимо, предвидя это, только закричал: - Чик-чак! и, сломя голову понесся к трактору. - Беседер (хорошо)!
У меня машина была с механической коробкой передач - «классика», а у GM — коробка-автомат и, хотя на «автомате» ездить гораздо удобней и проще, но надо привыкнуть. Однако, когда я доехал до проходной, то с удовлетворением отметил, про себя: да — это круто! Балабай снова сел за руль, а я вернулся на своё место в салон и мы стремительно выехав из ворот «Visonic”а, помчались домой.
Для меня было ясно: как не спеши, а вовремя — не успеть. Мы потеряли уйму времени и час наступления первого, мягкого, шабата (когда истинным евреям ни на чем уже ездить нельзя) все приближался и приближался, а впереди еще длинный путь. На нашего балабая, без улыбки нельзя было смотреть. Он, то что-то бормотал, и часто кивал головой, то впадал в ступор, то смешно чесал, одной рукой, себе спину (у него была такая странная привычка) и, наконец, съехав на обочину, он остановился, схватив с «торпеды» свой мобильник (по мобильнику говорить в шаббат тоже нельзя), выскочил из машины, прокричав: - Анатоль, поехали!.. И мы поехали...
Дорога отличная, машина - «зверь», и я ехал, получая от этого громадное удовольствие. Приятно, все-таки, ощущать себя властелином и повелителем очень хорошей, красивой и дорогой «груды металла». Встречи с местными «ГАИшниками» я не боялся, потому, что в Израиле вероятность встретить их, где-нибудь на дороге, - все-равно, что вероятность встретить слона на Невском проспекте. За всё то время, что я пробыл на Святой земле (около трех лет), мне «посчастливилось» их увидеть всего два раза.
Примерно, через час езды мы подъехали к первому нашему рамзону (светофору), где нам всем надо было поворачивать домой в одну сторону, а балабаю, домой, в другую, я вопросительно посмотрел на него: куда?. - Сначала, ко мне домой! Делать нечего. - Беседер! Тут, сразу же все погрустнели: значит домой придется идти своим ходом. Но! Для меня, и не только, было большой неожиданностью, то, что, когда я подъехал к воротам его двух-этажной виллы, он, чуть ли на ходу, быстро выскочил из машины и убегая, прокричал: - Когда вернешься, принеси ключи прямо в дом!.. Такого никогда раньше не было, просто «аттракцион невиданной щедрости». Всем, кроме меня, сильно повезло: не придется идти пешком, почти через весь город, с головы до ног, измазанным в бетоне. - Беседер!
…Когда я всех развез и вернулся назад, шаббат наступил полностью и на улицах было совершенно пустынно, все уже были дома. Поставив машину во двор и на сигнализацию, я постучался в дверь и услышал непривычно веселый голос балабая: - Можно! Войдя, я увидел, что он стоял по середине комнаты держа за руки двух дочерей-подростков и все трое, широко мне улыбались, как близкому родственнику (у них, в шаббат, так положено). Я подал ему ключи, и он, сначала, протянул ко мне руку, что бы их взять, но тут же резко ее отдернул, чего-то страшно испугавшись, как будто я ему протянул лягушку или крысу. - Брось на стол! И снова, взяв за руку дочь, стал мне премило улыбаться.
- Шаббат шалом! - Беседер...

© Анатолий Шлёма, 2017
Дата публикации: 11.12.2017 04:50:08
Просмотров: 2533

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Отзывы незарегистрированных читателей

Фищук татьяна [2018-02-10 18:42:06]

Замечательно!Прогулялась с Вами и путешествие мне понравилось. Очень рада,что Вы решились писать.По мне - хорошо читается и увлекает.НЕ нудный репортаж с места,а образный рассказ. Читаю дальше, хотя уже далеко за полночь. Спать не хочется,хочется продолжения...

Ответить

Анатолий Шлёма [2018-02-10 19:03:02]

Я есть, почти во всех социальных сетях, - Анатолий Шлёма. Это очень редкая фамилия и. поэтому, меня очень легко найти... Там есть много фото и других материалов обо мне. Если Вас. что-то заинтересует или срочно понадобится ответ, я всегда готов... Удачи! Подскажите, Вы в каком часовом поясе? Но, можете и не отвечать... Я пойму...