Пыль
Юрий Леж
|
Форма: Роман
Жанр: Фантастика Объём: 269154 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
«Среди вероятностных миров, порождаемых Искаженным Миром, один в точности похож на наш мир во всем, кроме одной-единственной частности, третий похож на наш мир во всем, кроме двух частностей, и так далее» (с) ПЫЛЬ (Второе искажение) Часть первая. «Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог… Отпуска нет на войне!» Р.Киплинг *** Солнце уже касалось своим краем холодного, далекого нагромождения странной формы скал, пройдет совсем немного времени, и на пустыню внезапно, будто скатившись с крутой горы неба, упадет непроглядная темнота южной ночи. Анька не уставала удивляться этому резкому переходу от света во тьму и обратно, хотя уже не первую неделю бродили они всем батальоном по пескам, переходя от источника к источнику и пытаясь сохранять общее направление на юго-восток. От резкого, неприятного и оглушительного – стой она рядом – звука, Анька вздрогнула и чуть брезгливо передернула плечами. Совсем недалеко, за пологим взгорком очередного бархана истошно и отчаянно трубил верблюд. Не видя его, создавалось впечатление, что животное либо кастрируют, либо вообще приготовили на заклание неведомым богам пустыни. На самом деле верблюда просто остановили и пытались уложить на том месте, которое ему, по каким- то непонятным людям, верблюжьим причинам категорически не нравилось. А может быть, он просто прочищал глотку от песка и пыли после дневного перехода? – Я раньше считала, что эти звери более… равнодушные что ли, – сказала Анька, заметив, что Паша тоже скривился от верблюжьего крика. – Любого можно из себя вывести, ну, если постараться… – ответил Паша. – Тебя – нельзя, – с притворным вздохом констатировала Анька. – Ни один толстокожий носорог тебе в подметки не годится по толстокожести. Паша пожал плечами, на дискуссии, а уж тем более легкие пикировки с девушкой у него не хватало ни сил, ни желания, всё равно Анька переспорит и окажется права, как всегда. – А что это там? – сообразив, что Паша спорить не хочет, но не желая на этом обрывать разговор, она махнула рукой в сторону совсем уж необычной, почти квадратной невысокой горы с плоской, ровной вершиной. – Аллах его знает, – отозвался Паша, вглядываясь. – Ну, еще, может быть, кто-то из местных. В километре, а то и двух от странной горы, посреди песчаного пяточка, свободного от нагромождения каменных глыб, в закатных лучах солнца видны было невысокие, чуть темнее песка, стены, увенчанные непонятным черным куполом. – Мазар это, очередной, – пояснил тихонько подошедший к парочке Крылов. – Тут их полно, так и кажется, что одни только праведники в этой пустыне всю жизнь жили… – Паша, пойдем? взглянем? – предложила Анька. – Все равно уже ночевка, а со стоянкой и без нас разберутся. Верно? – Разберемся, – согласился Андрей Васильевич, – это дело привычное, но вот только ты там не пропади… В голосе его послышалась родственная озабоченность. Так дядя или старший брат обращается к младшей, неопытной и беспокойной сестренке с просьбой не влипнуть в очередное, не всегда приятное приключение. – А там разве пропадешь? – веселея от предвкушения, спросила Анька, подмигнув комбату. – Про эти мазары тут, у местных, всякие слухи ходят, – неопределенно ответил Крылов, снимая фуражку и почесывая затылок. – И то, что святые там лежат разные, и то, что демоны в иных склепах приживаются, вообщем, всякие странности происходят… – Странностей мы не боимся, сами странные, – дружелюбно засмеялась Анька. – Ты не переживай, Андрей Василич, мы недолго, как раз распакуются ребята, ужин сготовят, а тут и мы вернемся… Крылов попробовал сурово поджать губы и прищуриться, но кивнул понимающе, знал, что Аньку, если уж она чего решила, никакой молитвой не остановишь, надежда тут только одна – на Пашу, который все время как-то очень удачно успевал подстраховывать и выручать свою бесшабашную жену. Впрочем, ни Анька себя женой, ни Паша мужем не считали и не ощущали, хоть и выглядели в глазах уставших от бесконечной войны бойцов усиленного батальона особого назначения настоящей семейной парой. И спали постоянно вместе, и в бою были рядом, и на отдыхе, когда выпадало остановиться после перестрелок на недельку-другую в какой-нибудь деревушке или в городке. Но вот дальше этого – «вместе» – дело у них в полусемейной жизни не продвигалось. Но Анька на такие темы вообще не раздумывала, а Паша давным-давно решил не торопиться в отношениях с этой свойской, но совершенно непредсказуемой девчонкой и, казалось, застыл в странном ожидании. – Пойдем, Паштет, – позвала Анька, предусмотрительно откидывая крышку с деревянной кобуры своего «маузера». Сдержал свое слово Крылов, в первые же дни пребывания Аньки тогда еще в роте выменял ей у кого-то из знакомых на спирт и еще какие-то материальные блага отличный К-96, с длинным стволом, двадцатипатронным магазином и огромной деревянной кобурой-прикладом, не новенький, вполне уже обстрелянный, не пистолет, а сказку – ну, для тех, кто понимает, конечно. С тех пор Анька с маузером не расставалась, предпочитая его всему остальному оружию, хотя наловчилась стрелять и из нагана, и из трехлинейки, даже британский «льюис», ручной пулемет больше похожий на самоварную трубу с прикладом, освоила. Паша кивнул в ответ на призыв девушки и, скинув с плеча, передал Андрею Васильевичу на сохранение свой мосинский карабин, не таскаться же с громоздким оружием по безопасной на первый взгляд пустыне. Но, пристраиваясь чуть сзади и на шаг справа от Аньки, Паша вытащил из-за пазухи привычный к руке автоматический пистолет изрядного размера, хоть и не чета анькиному К-96. И он, и она давно уже именно так передвигались на пару по опасным и не очень местам, зная, что все стороны света перекрыты и контролируются, и доверяя друг другу свои жизни. Крылов посмотрел им вслед и чуток укоризненно покачал головой. Что-то в глубине души подсказывало ему, что ничем хорошим эта экскурсия в древний, побуревший от времени склеп не кончится. Впрочем, запрещать что-либо Аньке было бесполезно, она только в бою понимала и уважала дисциплину. Ну, еще на кратком, между боями, отдыхе, когда надо было выставлять посты, приглядывая за окрестностями. В остальное время девушка жила по своим понятиям, не всегда совпадавшим с понятиями командиров и прочих начальников в этом мире. Наверное, потому Крылов и не приписал девушку и её мужчину ни в один из взводов, не назначил командирами хотя бы отделений, а использовал в боях только как личный, никому не подчиняющийся резерв. Андрей Васильевич мысленно махнул рукой, что тут, мол, поделаешь, и, забросив на плечо карабин Паши, энергично пошагал к начавшему обретать форму военному лагерю, сдерживая желание оглянуться и проверить, как дошли до мазара «искатели приключений». Пока Крылов контролировал установку палаток, распределял наряды, назначал ночной караул вокруг лагеря, проверял запасы воды и договаривался с поваром об ужине для батальона, Анька и Паша уже стояли в паре шагов от входа в гробницу. Похоже было, что они первыми подошли к ней за последние лет десять, если не больше, таким ровным, нетронутым слоем покрывал всё вокруг тонкий слой песка. – Ну вот, пришли… – отметил Паша, по-прежнему держа в руке пистолет на боевом взводе. – Внутрь полезем? Анька задумчиво простучала отросшими за последнюю неделю ногтями по деревянной кобуре своего любимца что-то замысловатое, с трудом поддающееся определению. Потом почесала затылок, сдвинув на глаза обычный солдатский картуз с поломанным козырьком и овальной невнятной кокардой над ним. – Пошли… Внутри было пусто, гулко и темно. Предзакатного света, падающего через ровный прямоугольный вход, уже не хватало, что бы видеть противоположную стену во всех подробностях, но ближайшие ко входу части стен можно было пока разглядеть без труда. И ничего – абсолютно ничего – интересного на стенах не было. Ни рисунков, ни надписей, ни даже царапин. Ровная поверхность камня, отшлифованного веками пребывания в пустыне. В центре мазара возвышался то ли алтарь, то ли сама гробница неизвестного святого или просто хорошего человека, для которого родственники и соседи не пожалели времени и сил, что бы возвести этот склеп. Слева от входа, примерно посередине стены, слегка выделялся непонятный выступ, как бы обозначающий некое разделение помещения на две неравные части. Подойдя к выступу, Анька сбросила с плеч кожаную, короткую куртку, предусмотрительно накинутую перед закатом, что бы не дрожать от холода в ночной пустыне, расстегнула брюки и присела явно с простой физиологической целью. – Вот ведь нашла место, богохульница, – проворчал Паша в ответ на журчачий звук, продолжая оглядывать противоположную сторону склепа, хотя и так ясно было, что никого и ничего там нет. – Сам такой, – беззлобно огрызнулась Анька. – Вот лучше скажи: воды в день по литру на человека, пешкодралим от рассвета до заката, хоть зима здесь, а жарко, потные все, воняем, как стадо козлов, а чем тогда ссым? да еще не по разу в день… – Я по вашей, женской физиологии не специалист, – уклонился от ответа Паша. – Ага, как же – не специалист, – возразила Анька. – А когда у меня цикл сбился, кто утешал, что из-за климата и прочее? А ведь прав оказался… Паша не стал отвечать, извлекая из правого кармана куртки фонарик. Все-таки это не так уж легко сделать левой рукой, продолжая держать в правой пистолет. Яркий луч электрического света прорезал теперь уже окончательно установившийся мрак склепа. Похоже, что солнце ушло за горизонт, пока Анька и Паша проводили тут свою небольшую экскурсию. Девушка, подтягивая штаны и одновременно стараясь удержать на плечах просто наброшенную куртку, подошла поближе к Паше. – Ну, ты и жук, Паштет, – укоризненно сказала она, прищуриваясь на свет. – Кто меня две недели назад заставлял читать под керосинкой? А у самого такой фонарик… – Две недели назад у меня батареек не было, – ответил Паша. – А у тебя – этих штанов… Что-то они мне очень знакомыми кажутся… – А чего? – возмутилась Анька. – Мало ли чего тебе кажется… – Да и великоваты они тебе, – продолжал Паша. – Ушила бы что ли в поясе, а то туда можно еще одну такую же запихнуть. – А как ушьешь, если это кожа? – отрезала Анька. – Дала бы мне, ушил бы, – предложил Паша. – Ха! Кто из нас баба? – усмехнулась Анька. – Да и потом – ты бы точно их обшарил, поискал бы ярлыки, метки всякие… – Получается, все-таки с того анархиста сняла? – улыбнулся Паша. – Упаси бог, – едва не перекрестилась Анька, делая наивные глаза. – Он сам снял… и подарил, сказал: «Носи на здоровье, дорогая…» – Ага, – кивнул, соглашаясь, Паша. – А ты ему только маузер свой показала, типа, глянь, как эта штучка точно стреляет… – Как угадал? – засмеялась Анька. – Интуиция, – солидно ответил Паша. За разговором они незаметно приблизились вплотную к алтарю (или гробнице) в центре мазара. Возвышение со слегка оплывшими и закругленными углами, высотой примерно в полтора метра, завершалось небольшим углублением, в котором, по идее, должна бы находиться мумия покойного, но – вместо иссохшегося человеческого тела, или просто скелета, завернутого в полуистлевшие ткани, Аньки разглядела под ярким светом фонаря совершенно фантастическую картинку. В гробнице лежала странная погребальная маска зеленоватого нефритового цвета, под которой явно скрывался череп, но лицо этой маски было абсолютно, совершенно нечеловеческим, а будто всплывшим из кошмарного сна. Огромные, продолговатые глаза, небольшой нос, бугрящийся переносицей гораздо выше бровей, тонкие, практически отсутствующие губы, в разрезе между которыми выглядывали самые настоящие, верхние и нижние, клыки хищника, и миниатюрный, округленный подбородок. Чуть поодаль от маски, таким же нефритовым цветом светились в луче фонаря тонкие, но очень прочные на вид кости скелета, кое-где, на суставах, завернутые в непонятный, но совершенно не тронутый временем материал белесого, грязноватого оттенка. – Это… чего это… – пробормотала Анька, отступая на шаг и непроизвольно прижимаясь поближе к Паше. – Видать, покойный был не местным жителем, – флегматично ответил тот, продолжая обшаривать лучом фонаря боковые стенки саркофага. Но на них, как и на стенах самого мазара, ничего не было: ни рисунков, ни надписей, ни даже примитивнейших орнаментов или следов обработки. Простой, гладко шлифованный камень. Вот только камень ли? Паша невольно задумался о том, насколько же этот материал похож на хорошо знакомый ему и Аньке пластик. Но вот только откуда мог взяться пластик здесь, в старой могиле на краю пустыни? Да и вообще, в этом мире пластмассы еще не в ходу, их еще просто-напросто не придумали дотошные и любознательные ученые люди. – Ты думаешь, в самом деле инопланетянин? – спросила Анька. – Не думаю я, – правдиво ответил Паша. – Да и как-то не особо интересно… – Да ты что! – от возмущения Анька резко отскочила от своего друга, одновременно всовывая руки в рукава курточки. – Не интересно ему! А если в самом деле – пришелец? – Даже если пришелец? – пожал плечами Паша. – Сами-то мы кто здесь? – Сами-то мы – люди! – возмутилась вновь Анька. – И рожи у нас человеческие! А это!!! Ну, ты посмотри еще разок!!! – Смотрел уже, – по-прежнему невозмутимо ответил Паша. – Ты же знаешь, мне, что бы запомнить, два раза смотреть не надо. – Не, ну, ты не просто жук, Паштет, – с разочарованием сказала Анька. – Ты еще и толстокожий жук! Ну, ничем тебя не пробьешь… – И где ты видела толстокожих жуков? – не сдержавшись, засмеялся Паша. – Вот сейчас, рядом с собой, вижу… – Анька сердито ткнула в сторону спутника пальцем. – Слушай, а может, давай эти кости с собой заберем? Там покажем? – Кому? – уточнил Паша. – Если Крылову, то у него и без покойных пришельцев забот полон рот, а если кому-то другому, то вспомни – где мы сейчас и куда мы идем. Вряд ли на ближайшие пять тысяч верст найдется хоть один ценитель скелетов пришельцев, да и вообще подобной экзотики… – Н-да, вот умеешь ты обламывать, – погрустнела Анька. – Ротному, то есть комбату, конечно не до того… а таскать с собой эти штуки… а может – они не тяжелые? – Я не потащу, – отказался Паша. – Тебе они понравились, ты и место в своем мешке освобождай… – Ну, давай хоть маску возьмем? – попросила Анька. – Ну, просто, на память что ли… Посвети-ка мне, попробую её аккуратненько достать… Равнодушный ко всему потустороннему и инопланетному Паша, с откровенным вздохом, мол, чем бы дитя не тешилось, только бы не забеременело, поднял фонарь над головой, освещая сверху странный саркофаг со странными останками, а Анька обошла её, остановившись с противоположной стороны от входа, и осторожно, будто опасаясь удара током или появления ядовитой змеи, коснулась маски, потом, уже смелее, прихватила её обеими руками и подняла над краем гробницы. – Вот! – восторженно сказала она, гордо поглядев на Пашу. – И совсем даже не тяжелая… В этот же момент глаза Аньки скосили на вход в мазар, и она изощренно и длинно выругалась. Паша, не почувствовавший никакой опасности, но всегда готовый к неожиданностям, резко развернулся, уходя со своего места, приседая и выбрасывая в направлении входа пистолет, зажатый в правой руке, а левой, поднятой вверх – подсвечивая предполагаемую цель. Но освещать вход было бессмысленно. Из прямоугольника в тень гробницы вливался яркий, дневной, солнечный свет… – Вот тебе и пришельцы… – озадаченно сказал Паша, неторопливо распрямляясь и выключая фонарик. – Это что ж?.. это – опять меня черт под руку толкнул, – растерянно покаялась искренне возмущенная Анька. – Все же в последнее время так хорошо было… В том, что последние несколько недель в бесконечных переходах по зимней пустыне от колодцев к городкам, и от аулов к колодцам были лучшим временем в его жизни, Паша сомневался, но по сути Анька была права. Только приспособились, твердо встали на ноги в чужом мире, стали своими не только для бойцов старой роты Крылова, как – на тебе, видно и в самом деле этот старый мазар на дороге им черт инопланетный подсунул… На некоторое время в мазаре воцарилось тяжелое, угнетающее молчание. Паша в эти минуты старательно не думал о том, что же их ждет за пределами гробницы, а потом Анька справилась с растерянностью и сказала: – Давай выйдем, что ли? глянем, что там, снаружи… – Н-да, входим и выходим, как чей-то любый цвет и размер, – печально заметил Паша. – Ты только эту маску засунь куда-нибудь, незачем неподготовленный народ сразу пугать и маской, и тобой… тебя одной хватит… Анька засмеялась облегченно, почувствовав, что Паша не сердится на нее, и, застегнув курточку, сунула маску за пазуху. Паша неторопливо двинулся к освещенному солнцем проему, держа все-таки на готове пистолет, хотя поблизости от выхода никаких подозрительных звуков не было слышно, но где-то в отдалении шумно, монотонно и разноголосо ревело что-то похожее на двигатели непонятных машин. Ну, не стадо же динозавтров могло издавать такие рычащие звуки? «А почему бы и нет, – подумал Паша. – С Аньки станется и к динозаврам на часок заглянуть…» Сарказм сарказмом, но шумело в пустыне как-то уж слишком механично для живых существ. Не любивший загадок и непоняток, Паша перед выходом чуть оглянулся. Анька держалась позади него, положив освободившуюся руку на рукоять маузера. В глазах девушки Паша разглядел привычную боевую отрешенность от мира и готовность стрелять в любого… да, бывало, что наезжали на Аньку этакие берсеркские штучки, но обычно – в разгар боя, или после хорошей нервной встряски… впрочем, происшедшее в мазаре как раз и оказалось такой встряской… За порогом гробницы была всё та же пустыня, только царило здесь утро, солнце стремительно карабкалось по небу, стремясь в зенит, и еще – было ощутимо холоднее, чем раньше, в момент входа в гробницу. И еще… – Ёперный театр, – сдержанно прокомментировал Паша. – Это же танки… По плоской равнине, по слежавшемуся песку и солончакам, примерно в километре от мазара дружно перемещались приземистые и от того кажущиеся еще шире, чем они есть на самом деле, боевые машины с длинными хоботами орудийных стволов. На первый взгляд танки были самого современного для Аньки и Паши вида, и, следовательно, далеким будущим для мира комбата Крылова. Это монотонный рев их двигателей и слышно было в мазаре. Паша торопливо подтолкнул Аньку, застывшую на пороге чуть ли не с разинутым ртом, чуток в сторонку, где невысокой складкой подымался на пару метров вверх слежавшийся песок. И в этот момент со стороны рассыпавшихся уступом боевых машин раздались негромкие за лязгом гусениц и шумом двигателей хлопки выстрелов. И через долю секунды фонтанами взметнулся песок далеко впереди, у подножия неуклюжей, столовой горы. И – еще раз, и – снова… В грохоте пушечных выстрелов, в лязге металла, в шуме двигателей чуть слышно раздавались стучащие, отрывистые выстрелы танковых пулеметов. С внезапным воем с брони каждой третьей из десятка машин сорвались небольшие ракеты, практически мгновенно врезавшиеся в склон все той же горы-мишени. Вот только предполагаемого противника на горе ни Паша, ни Анька не могли разглядеть в тучах пыли, поднятых разрывами снарядов и ракет. – Давай-ка мы от греха подальше отойдем куда-нибудь, – пробормотал Паша, проталкивая спутницу вперед, за бугорок. Но тут навстречу им, буквально из-под земли выросла щуплая фигурка в мешковатом камуфляже песчаной расцветки, с громоздким, но грозно выглядящим автоматом в руках и скомандовала громко, отчетливо: – Стой! Стрелять буду! *** В тесной для такого количества народа, общей комнате караулки сгрудились, изображая подобие строя, пять человек в песочном камуфляже, с тяжелыми штурмгеверами за плечами, в ближайшие минуты заступающие на посты, но лейтенант Свиридов выбрал почему-то именно Колю Кудряшова. Без всяких на то оснований или с тайным умыслом – не понять, чужая душа – потемки. Все пятеро заступающих были первогодками, всего-то по три-четыре месяца отслужившими в дивизии после учебки. Все примерно одного возраста, роста, телосложения, национальности, поэтому караульный начальник просто, что называется, «ткнул пальцем в небо», выкликая Кудряшова. – Рядовой Кудряшов! Обязанности часового помнишь? – Давай-давай, абезьян, – подбодрил его сержант Тимохин, из-зи плеча лейтенанта; этот сверхсрочник лет двадцати пяти, если не больше, был разводящим в смене, вторым после карнача лицом на данный момент. – Что там часовой «абезьян»… Эта старая армейская байка существовала, наверное, с довоенных времен, но Николаю, по прибытии для прохождения службы в сто двадцать восьмую танковую дивизию, рассказали её, как реальное происшествие в одном из батальонов мотострелкового полка дивизии, где, якобы, служил то ли туркмен, то ли чукча, который по-русски всё понимал, а главное – выполнял правильно и быстро, а вот слово «обязан» до последних дней службы выговаривал, как «абезьян». И получалось у него, что и солдат – абезьян, и сержант – абезьян, и часовой – тоже абезьян. Вздохнув, прочищая пересохшее горло, и покосившись на сержанта, Кудряшов начал бодро и складно повторять давно заученный урок. Но караульный начальник перебил его: – Погоди, Кудряшов. То, что выучил, молодец, хвалю. А можешь своими словами рассказать, что ты будешь ближайшие два часа делать? – Как что, товарищ лейтенант? – чуть удивился Кудряшов. – Лежать в схороне, вести наблюдение. При появлении людей немедленно докладывать. Пресекать возможное нарушение границы полигона. – Не только людей, – поправил его лейтенант, сам еще довольно молодой человек, и двух лет нету, как из училища. – При любых подозрительных явлениях немедленно докладывать, тут же включать записывающую аппаратуру и сигнализацию. А что до людей… то тут аккуратнее надо быть. Завтра начинают новую технику испытывать, потому – не дай бог – те, кому это слишком интересно, наверняка попробуют на полигон еще сегодня пробраться. Или затаиться где-то в схороне, или аппаратуру свою оставить. Так что с людьми – лучше всего задерживать всех для выяснения. Если окажется какой баран местный, с тебя, Кудряшов не взыщут, а вот если упустим кого, то лучше бы нам в этом карауле не находиться. Понятно? – Так точно, товарищ лейтенант! – ответил Коля. – Всем понятно? – переспросил карнач у остальных бойцов. – Так точно, – не очень дружно, но тем не менее, единогласно ответили караульные. – Ну, раз всё понятно, разводящий, командуйте, – распорядился лейтенант. – Равняйся! Смирно! – привычно выкрикнул сержант Тимохин. – Нале-во! Во двор шагом – марш! Предстояла одна из самых ответственных процедур караульной службы: заряжание оружия перед заступлением на пост. Несмотря на относительную близость границы и неспокойную обстановку в районе, требования Устава соблюдались категорически, и в караульном помещении бойцы находились с разряженным оружием, получая свои штурмгеверы из пирамиды только при заступлении на пост, но при этом постоянно, даже во время отдыха, таская на себе по три снаряженных сорокапатронных магазина. Выйдя во дворик, маленький, огороженный высоченным деревянным забором, караульные, привычно расположившись у стенда-пулеуловителя, по команде сержанта достали магазины и, присоединив их к штурмгеверам, движением затвора дослали первый патрон в патронник. Это было, пожалуй, единственным признаком боевого, а не обычного гарнизонного, караула. – Оружие – на предохранитель! На ремень! – привычно скомандовал сержант и перешел на более простой, не командный уже тон: – Двигаем к вездеходу, ребята, да пошустрей, смена уже заждалась… Несмотря на собственную же команду поторапливаться, возле небольшой калитки в заборе, ведущей наружу, сержант остановился, внимательно оглядывая прилегающий к караулке участок пустыни на небольшом обзорном экране, подвешенном у калитки на простом гвозде и принимающим изображение с четырех камер внешнего обзора. Лишь убедившись в безопасности дальнейшего передвижения, Тимохин нажал на кнопку, одновременно открывающую замок в калитке и включающую сигнальные лампочки в караульном помещении и на внешней стороне забора. Последняя служила сигналом для водителя вездехода, который, заметив мигание лампы, должен был подать машину прямо к калитке, загораживая корпусом обзор возможным наблюдателям… да и вообще – на всякий случай. В длинной, приземистой машине с широкими, специально для пустыни приспособленными гусеницами по табелю размещалось двадцать человек со всем снаряжением, потому пятеро караульных чувствовали себя в десантном отсеке вольготно, как на полковом плацу. Но только внутри вездехода, да и остальных армейских боевых машин, бойцы начинали понимать, почему же в мотопехоту в военкоматах отбирают сильных, выносливых, но – непременно невысоких ребят. Пожалуй, в отсеке «дядя Степа» двухметрового рост просто бы не поместился, ну, или сидел, зажав собственную голову между колен. Перед тем, как захлопнуть дверцу десантного отсека, сержант Тимохин внимательно оглядел бойцов и спросил: – Воду с собой все взяли? Бойцы, уже скорчившиеся на металлических лавках вдоль бортов вездехода, дружно похлопали по подвешенным к ремням флягам и закивали, понимая, что отвечать по уставу в такой ситуации вовсе необязательно. – Ну, и хорошо, – кивнул сержант. – Оно, конечно, сейчас не лето, от жары не помрете без воды, но все-таки здесь – пустыня… Лязгнула, закрываясь, дверь десантного отсека, бойцы еще немного поерзали задницами на жестких дюралевых сиденьях, устраиваясь поудобнее, и через полминуты вездеход резво покатился по песку. Ехать было недалеко, да еще и по гладкому песку пустыни, без предательских выбоин и колдобин, потому никто не стал вставлять штурмгеверы в специальные зажимы, расположенные на стенках отсека рядом с каждым сидением, а просто упер приклад в слегка дребезжащий пол, зажал его ступнями и, придерживая оружие за ствол, откинулся на стенку. «Секрет», в котором должен был нести службу Кудряшов, находился дальше всех остальных постов от караулки, поэтому Николаю последние минуты поездки пришлось провести в обществе уже сменившихся товарищей по взводу. Все они отчаянно зевали, иной раз клацая зубами, и терли слипающиеся глаза, ведь им довелось провести на постах самые неприятные предрассветные и первые часы после восхода солнца. Сменившиеся часовые уже не держали в руках оружие, старательно пристроив штурмгеверы в зажимы, и старались не поджимать ноги, а напротив, вытягивать их на всю длину отсека. Ведь половине из них пришлось пролежать часы дежурства в тесных «секретах», и теперь они старались сразу же дать отдых затекшим и уставшим конечностям. Когда вездеход в очередной раз остановился, приглушив двигатель, Николай попросил товарищей пропустить его ближе к выходу, наступало его время нести службу. В просторном для пяти человек салоне десантного отсека выполнить просьбу Кудряшова не составляло особого труда, ведь это не борт БМП, куда обычно набивалось по десять-двенадцать человек с полной выкладкой при восьмиместной вместимости. Но и там солдаты ухитрялись и рассказывать по пути анекдоты, и перепихиваться локтями, и даже ссориться и ругаться, хотя такое происходило не часто, взвод был дружным, сплоченным не только службой, но и общими идеалами и планами на будущее. – Рядовой Кудряшов! На выход, – скомандовал сержант, распахивая дверь отсека. – Вещички, вещички не забываем… На стандартную остроту сержанта никто не обратил внимания, да и он сам не ждал ни усмешек, ни даже ворчания на то, что присказка надоела. Едва Коля оказался на песке, старательно оправляя камуфляжный комбинезон, как сержант двинулся в сторону от старого, явно заброшенного мазара, к последнему в их зоне ответственности «секрету». Идущему следом Кудряшову сержант через плечо негромко сказал: – На склеп этот посматривай, тут пару дней назад археологи какие-то работали, наши, конечно, но… на время стрельб их попросили перерыв сделать, так ведь – ученые ж, мало ли, какие у них мысли. Так что смотри, вдруг кто из них тут окажется, забудет про стрельбы или смелость свою показать захочет. За ними, конечно, присматривают и вряд ли из города выпустят, но… всяко бывает. Так что б нам крайними не оказаться. – Присмотрю, товарищ сержант, – послушно ответил Кудряшов. – Про шпионов особо не думай, лейтенант это для перестраховки сказал, – продолжил инструктаж Тимохин, замедляя шаг. – Тут все в округе аппаратурой нашпиговано, как на научном стенде. Комар не пролетит с «той стороны»… Возле небольшого, с полметра в высоту, барханчика их уже ждал сменяющийся. Без присмотра офицеров смена караула редко когда происходила по букве устава, вот и сейчас рядовой Самойлов, прослуживший уже два года, заметив подходящих Тимохина и Кудряшова, выбрался на поверхность из маленького прикрытого маскировочной сетью окопчика, в котором коротал время. – Как тут обстановочка? – поинтересовался у него сержант. – Ничего новенького? – Мишени вот там, – Самойлов показал рукой на отдаленные холмы, – ставили, значит, скоро начнут. – Понятно, – Тимохин пригладил усы и скомандовал: – Рядовой Кудряшов! На пост… Коля послушно спрыгнул в окопчик, укрепленный по стенкам такими драгоценными в пустыне досками, и глянул на небольшой пульт от разнообразных датчиков, установленных по периметру зоны ответственности его поста. Инфракрасные, ультразвуковые, шумовые, объемные… Совсем скоро от них не будет никакого толку, в пустыню выйдут на боевые стрельбы танки. А вот детекторы движения, нацеленные от танковой площадки и перископные камеры наблюдения очень даже помогут спокойно нести службу. – Слышь, Кудряш, – позвал Самойлов, – я там, в нужнике, лопатку воткнул, смотри, не гадь где придется… На дне окопа в углу торчала малая саперная лопатка. «А я-то и не сообразил, зачем она здесь», – подумал Николай. – А что – терпежу уже нет? – язвительно спросил сержант на открытое признание такого вопиющего нарушения устава караульной службы. – Терпеж есть, только вот если не будет у кого, так зачем весь окоп обгаживать? – рассудительно сказал Самойлов. – Пусть в одном углу и отмечаются, нам же самим тут еще почти три дня сидеть, да и после нас люди придут… Понимая, что техническая оснащенность даже такого простенького «секрета» шагнула вперед настолько, что требование устава ни курить, ни пить, ни есть, ни отправлять естественных надобностей несколько устарело, сержант Тимохин только покачал головой. В самом деле, здесь, на границе полигона, часовой должен больше смотреть на датчики и экраны камер, чем вглядываться вдаль собственными глазами в поисках возможного нарушителя границ запретной зоны. – Ладно, бди, Кудряшов, – сказал сержант, – если что, лучше лишний раз включи непрерывный канал на караулку, чем потом будешь своими словами оправдываться… – Есть, товарищ сержант, – ответил Коля. С помощью Самойлова сержант натянул над окопчиком защитный купол маскировочной сети, полностью скрывающий «секрет» не только от взглядов, но и от всякого рода поисковых систем. Под куполом рядового Кудряшова не смогли бы заметить и самые чувствительные системы наведения, основанные на инфракрасных лучах, ультразвуке и прочих достижениях науки и техники. Пристроив в уголке неудобный и громоздкий в таком маленьком окопчике штурмгевер, сам устроившись поудобнее на небольшой песчаной завалинке, Коля прислушался к звуку удаляющегося вездехода и задумался над тем, как же с пользой для службы и себя скоротать три караульных часа. В связи с похолоданием и наступлением зимы в пустыне их смены в «секретах» растянули с двух летних на три зимних часа. Для начала, как и положено было по уставу и специальному приказу по дивизии об организации караульной службы в местных условиях, Кудряшов еще разок внимательно проверил работу всей аппаратуры в окопчике, связался с караулкой для проверки связи, доложил лейтенанту, что на посту всё нормально, а смененные товарищи на вездеходе отправились в караульное помещение минут пять назад. А вот потом, завершив разговор с карначем, Кудряшов откровенно заскучал. Думать о будущем не хотелось, как-то раз, еще в учебке, он так замечтался на сторожевой вышке, что прозевал появление в охраняемой зоне дежурного по части, с тех пор Коля старался своё светлое будущее обдумывать в казарме, перед отбоем. Вот про казарму можно было помечтать, но мечта эта казалась Коле слишком уж приземленной. Пройдет положенный срок полевых учений, и дивизия вернется на «зимние квартиры», туда, где каждому отделению положено свое помещение, которое почему-то называют кубриком, как на корабле. Где из кранов течет и горячая и холодная вода без отказа, где есть нормальная душевая и мыться можно хоть каждый день, хоть в день три раза, если будешь успевать, конечно. Не во всех войсках и не везде на территории страны, да и за рубежом, где находились русские солдаты, были такие бытовые условия, как у мотопехоты танковых войск. Во время последней войны, больше сорока лет назад, сопровождающие танковые атаки пехотинцы не зря заслужили гвардейскую славу и почет. С тех самых времен они котировались в стране выше любых других родов войск. Но вместе со славой и отличными условиями быта от мотопехоты требовали и повышенной отдачи, именно из-за этого почти две трети каждого года бойцы проводили на полигонах и стрельбищах, постоянно тренируясь в условиях очень близких к боевым, как вот, к примеру, здесь, в далекой пустыне. Задумавшись о прелестях казарменной жизни и о значении мотопехоты для вооруженных сил и всей страны в целом, Кудряшов пропустил тот момент, когда на полигоне появились танки. Приземистые и потому кажущиеся очень широкими на непосвященный взгляд машины в разбивку выползли из-за невысокой каменной гряды с северо-запада и начали маневрировать, занимая заранее размеченные участки для боевых стрельб. Теперь приходилось удвоить бдительность, не очень-то надеясь на аппаратуру, потому как танковый шум, горячие двигатели, сотрясение почвы под гусеницами гигантов, а потом еще и стрельба боевыми снарядами сильно искажали показания приборов. Николай приник к экрану контрольных камер, транслирующих изображение местности вокруг «секрета». Четыре камеры охватывали передний сектор наблюдения, градусов на двести, а еще две на всякий случай глядели назад, на полигон. Посматривая в первую очередь на увлекательные и зрелищные действия танкистов, рядовой Кудряшов, тем не менее, не забывал шарить глазами и по пустынному, мертвенно-неподвижному пейзажу, передаваемому с остальных камер, и не обращал внимания на тревожные сигналы инфракрасных датчиков, датчиков объема и движения. Ну, нельзя им было верить во время стрельб. Танковую атаку со стороны, да еще и с боевыми стрельбами, когда от далекого, источенного ветром и песком валуна отлетали ясно видимые глазом камеры мелкие крошки разбитого камня, Кудряшов видел впервые. Конечно, в учебке их возили на полигон, и даже не раз и не два «обкатывали» танками, приучая бойцов не бояться грозных машин, но тогда Николай думал только об одном: как бы не обосраться и не потерять лицо в глазах товарищей и командиров. Сейчас же он наблюдал за стремительными, изящными пируэтами многотонных машин на песке, на вырывающиеся из стволов клубы раскаленных газов, на яркие огоньки работающих танковых пулеметов со стороны. И зрелище было очень внушительное. Про себя Кудряшов подумал, что никогда в жизни не хотел бы попасть под такую атаку, даже будь рядом с ним все его друзья-товарищи по взводу, командиры по роте и батальону. Но зато теперь будет, что рассказать своим школьным и дворовым приятелям, большинство из которых просвистели мимо мотопехоты из-за роста и веса. Теперь Николай не жалел, что всегда был самым мелким в классе, пусть и сильным, жилистым, выносливым. Что ж тут поделать, у них, Кудряшовых, вся порода такая: и отец, и дед, и даже по материнской линии мужчины все маленькие, но – не слабаки. Окончательно Николая отвлекли от положенного наблюдения пустынного пейзажа за пределами полигона завораживающие пуски ракет прямо с брони танков, и он просто прозевал тот момент, когда из старого, заброшенного мазара появились две фигуры. А когда обратил на них внимание, то оказалось, что они находятся совсем рядом со схороном, но не замечают его. Впрочем, это-то было понятно и объяснимо, но вот совсем необъяснимо было полное молчание всей аппаратуры, даже датчиков движения у склепа. Получалось, что никто к склепу не подходил и внутрь его не входил, но только – как же они оттуда вышли, если не входили? Разглядывая на экране странно одетых крупного мужчину с наголо обритой головой и худенькую девушку в несуразно широких кожаных штанах, странном картузе с невнятной кокардой над поломанным козырьком, с короткой стрижкой, рядовой Кудряшов вспомнил, что, увлекшись танками, не успел нацепить переговорную гарнитуру, последний писк армейской техники, появившийся во взводе едва ли не одновременно с ним самим: миниатюрный наушник и крошечный направленный микрофон, берущий звуки только на два десятка метров перед бойцом. Чертыхнувшись на свою рассеянность, Кудряшов первым делом нажал «тревожную кнопку» вызова караулки и, лихорадочно прилаживая гарнитуру под каску, доложил ответившему сержанту Тимохину: – Тревога! Из склепа появились двое, мужчина и женщина. Кажется, без оружия. Аппаратура ничего не показала до самого их появления… – Где они сейчас? – переспросил сержант. – Стоят около схорона, о чем-то говорят, мне тут не слышно, – приободрившись, что всё пока сделал правильно, ответил Николай. – Думаешь – археологи вернулись на наши головы? – спросил сержант. Видимо, караульный начальник прилег отдохнуть или просто отошел куда-то, и сержант, замкомвзвода, оставался за старшего в помещении. – Да не похожи на ученых-то, – засомневался Кудряшов. – Бродяги какие-то по одежде если… может, эти самые – туристы новомодные? – А чего им тут делать? хотя, все может быть, – согласился сержант. – Давай-ка ты их окликни, мол, стой, кто идет и так далее, только связь с гарнитуры не отключай, что бы здесь, у нас, слышно было. – Слушаюсь, - отозвался Кудряшов. – Разрешите начинать? – Начинай, только аккуратно, – попросил сержант. – Иду… Рядовой Кудряшов, прихватив из угла штурмгевер и сняв оружие с предохранителя, осторожно приподнял край маскировочного купола и ловко, ужом, выскользнул наружу, тут же подымаясь во весь свой невеликий рост. – Стой! Стрелять буду! «Ну, вот, опять вляпался, – пронеслось в голове Кудряшова. – Про «стой, кто идет?» забыл…» *** От неожиданности появления часового, а еще больше – от его чисто русской речи, Анька вдруг истерично всхохотнула и громко, обращаясь к Паше, с каким-то нарочитым весельем сказала: – «Стой! Стрелять буду»! «Стою»! «Стреляю»! Помнишь? Паша, естественно, этот старинный анекдот помнил, но смех Аньки не поддержал, старательно скрываясь за её неширокой, вряд ли пригодной для серьезного укрытия, спиной и пряча сзади, за ремень, свой пистолет. «Хорошо, что часовой лопух и не успел его разглядеть», – подумал Паша. Но Кудряшов в пистолете неизвестного ничего для себя опасного не увидел, тем более, что оружие почти мгновенно исчезло где-то за спиной нарушителя, и теперь Паша дружелюбно демонстрировал пустые ладони. – Так, хорош ржать, а то и в самом деле выстрелю! – тщедушный часовой грозно взмахнул стволом штурмгевера. – Кто такие? Что вы на полигоне делаете? Тут запретная зона! – Паша, а что мы и вправду тут делаем? Паша покачал головой, артистические способности Аньки он всегда ценил, но, кажется, тут она переигрывает, повторяя вопрос часового и изображая из себя блондинку. Кто ж поверит в это, взглянув на её прожаренное пустынным солнцем лицо, грязные, с растрескавшейся кожей руки, да еще и на широченные кожаные штаны и короткую курточку кустарного пошива. И всё это – при условии, что человек сослепу не заметит огромную деревянную кобуру её маузера. Кудряшов слепым не был, за научников-археологов принять такую экзотическую парочку не мог, а вот в бесшабашные туристы-путешественники они годились полностью, даже быстро спрятанный пистолет только поддерживал эту версию. Ну, не были туристы любителями «помахать шашками», и оружие в большинстве своем просто терпели, как предмет первой необходимости в некоторых диких местах. – Да вы вообще откуда взялись-то? Кино что ли снимаете? – Кудряшов задавал вопросы наобум, стараясь разговорить задержанных, едва услышав в наушнике короткое сержантское: «Жди, выезжаю…» – Ага, а как ты догадался? – поддержала Анька. – Да тут бывало раньше снимали, до нас, место тут красивое и дикое, – сказал часовой. – А теперь – полигон. И давно уже. А вы чего ж, заблудились что ли? – Точно-точно, – неторопливо вступил в разговор Паша. – Пошли прогуляться, да вот – заплутали, тут же один песок, да скалы эти непонятные, все на одно лицо, не то что в лесу… – А что за фильм снимаете? – уточнил часовой, отводя в сторону ствол своего оружия, но ближе к псевдоактерам не подходя и штурмгевер на плечо не закидывая. – Художественный? или документальный? и давно тут? в смысле снимаете? – Игровой, – согласилась Анька, игнорируя вопрос про сроки их пребывания в пустыне. – Про войну. – Ну, насчет «про войну» я уже понял, – солидно сказал часовой, кивая на маузер Аньки. – А как называется? – «Белое солнце пустыни», – вздохнул Паша, выдвигаясь чуток вперед. – Так мы что ж – пойдем себе дальше? ничего ведь не нарушили… – Куда пойдем? – искренне удивился часовой. – Сейчас дежурная смена с караулки прибудет, отвезут вас в часть, пусть там разбираются… – Так мы ж с кино, нас съемочная группа… Анька не успела закончить жалобную фразу, как откуда-то сбоку, со стороны скалистых нагромождений, вдоль которых только что стреляли танки, вздымая пыль, выскочил длинный гусеничный вездеход, плоскостью своей очень похожий на спичечную коробку с торчащим впереди стволом-спичкой крупнокалиберного пулемета. – Так, артисты-туристы! – скомандовал появившийся в боковой передней двери вездехода усатый мужичок в таком же, что и часовой, камуфляже с парочкой бледных полосок на с трудом различимом погончике. – Залезай сюда, до штаба корпуса домчим с ветерком! – Я не хочу в штаб корпуса, – тихо сказала Анька. И хотя фраза её предназначалась только Паше, усатый услышал и сказал: – Хочу-не хочу это вам в кино будет. А тут закрытый объект. Залезайте, пока по-хорошему приглашают… И, выскочив на песок, распахнул перед неожиданными гостями поста дверь в десантный отсек. И тут же отвлекся от задержанных, подмигнул часовому: – Молоток, Колька! Так держать! Считай, благодарность от комдива ты уже схлопотал… Кудряшов едва не зарделся, как девчонка, от удовольствия, ну, еще бы, без году неделя во взводе и уже с хорошими новостями в сводку попал. Но сержантская благодарность была только началом: – Продолжай службу бдить, да и «химку» сразу приготовь, из штаба звонили, говорят, через пару часов зарином зальют тут всё… Рядовой невольно передернул плечами, сидеть упакованным в «резину» химзащиты в схороне, а потом еще и дегазацию проходить – удовольствие ниже среднего, вот ведь, как повезло ему в этот день с приключениями. Но Тимохин успел перед отъездом успокоить подчиненного: – Не тушуйся, может, успеешь смениться, у нас ведь, сам знаешь, как… объявили, потом отложили… главное, «химку» на готове держи, что б потом по госпиталям не валяться напрасно. Бывай, бдительный! Сержант заглянул в десантный отсек, удостоверившись, что псевдоартисты или натуральные туристы успели пристроиться на сиденьях, и подбодрил и их: – Теперь – только держись покрепче! С ветерком прокатимся… Дверь гулко хлопнула, отрезая от Аньки с Пашей цвета и запах пустыни. Загудел, сначала лениво, потом всё громче и громче, двигатель, и через пяток секунд вездеход резко, как лошадь, а не механизм, взял с места. Самым важным с момента неожиданного задержания для Аньки Паши было то, что никто не только не стал их обыскивать, но даже не предложил сдать оружия, видимо, целиком поверив в несуразную «актерскую» версию случившегося. А значит, и маузер при Аньке сочли за муляж. А пистолет за поясным ремнем Паши никто, кажется, и не заметил вовсе. В тесном, но совсем немаленьком салончике вездехода, предназначенном, как минимум, для перевозки пары отделений полностью экипированных бойцов, сильно и резко пахло горячим металлом, соляркой, оружейной смазкой и еще каким-то неуловимым солдатским запахом стоптанных сапог, пропотевших гимнастерок, сапожной ваксы. И запах этот – свой, знакомый на многие века вперед – как-то сразу успокоил невольных нарушителей. И еще больше успокоило их то, что усатый сержант не стал садиться вместе с ними, а перебрался вперед, к водителю вездехода, отгороженному от их салона бронированной стенкой. То, что пустыня только выглядит ровной и гладкой, Анька и Паша убедились на собственном опыте, а теперь еще и вездеход только усилил и подчеркнул это личное впечатление, разогнавшись до скорости километров в пятьдесят в час, то и дело подскакивая на камнях, переваливаясь с боку на бок и вообще, ведя себя, как норовистая лошадка под неумелым седоком. Собравшийся было устроить Аньке выволочку за объявление себя артистами с погорелого театра, Паша решил отложить серьезный разговор до того момента, когда можно будет вот так же остаться наедине, но не пытаться изо всех сил держать равновесие. Анька тем временем вцепилась в зачем-то приваренный к стене кронштейн, сжала зубы, стараясь не прикусить язык и с удивлением вглядывалась в узкие, застекленные бойницы на противоположной стене салона. Разглядеть через них что либо вряд ли бы получилось, но хоть немного света в дополнение к хилым лампочкам под сетчатыми колпаками, они давали. Пытающийся хоть как-то удержаться на своем сидении без помощи рук Паша ободряюще подмигнул Аньке, мол, все не так плохо, как кажется, всё гораздо хуже… Впрочем, сам он таким приступам пессимизма подвержен не был. «Ну, что мы тут успели сотворить, кроме как залезли в запретку по незнанию? – рассуждал он про себя. – Ничего плохого и ничего хорошего. Стало быть, взять с нас нечего. И если сгоряча сразу не расстреляли, то теперь будут разбираться. А значит, можно будет и зубы заговорить. Да и вообще, не похоже, что б тут для профилактики сперва били, а потом спрашивали. Иначе б сержант вместе с часовым нам холки намылили еще у вездехода, а внутрь забросили две бесчувственные тушки. И оставили нас тут без пригляда не зря. Видимо, не чувствуют ребята от нас опасности. Да и какая от нас опасность? Хорошо, что они не знают – какая… Да и еще хорошо, что на Аньку никто бросаться не стал…» При этом Паша, конечно, понимал, что подруга его вряд ли сейчас представляет из себя объект сексуального интереса. Все-таки, многодневный переход по пустыне наравне со всем батальоном, с жестким лимитом воды, и эти мужские кожаные штаны не по размеру, и дурацкий картуз с поломанным козырьком, такой привычный в том мире, и полный ноль косметики на смуглом, обветренном лице Аньку совсем не украшали. Правда, изголодавшимся мужикам иной раз бывает совершенно все равно, лишь бы женского пола. Но тут, видимо, или царила жесточайшая дисциплина, или как-то решали этот вопрос, что бы солдаты не роняли до земли слюни просто при виде женщины. Отделенные от ходовой части, как звали в войсках кабину водителя с офицерским местом рядом с ним, прочной стальной переборкой, псевдоартисты не слышали, как сержант Тимохин пытался в очередной раз отказаться от поездки в штаб дивизии. Проклиная связистов, что давно уже в армии стало хорошей приметой – кроешь их по-матерному, и со связью всё хорошо – сержант уныло уговаривал своего карнача: – Ну, а если он опять ко мне прицепится? Кто-кто, особист наш любимый… ему-то все равно, а я свою «химку» в караулке оставил. Так мне и сидеть в городке до конца «войнушки»? А вы там один будете ребят на посты разводить… Да ведь, как лучше хочу… А пусть и у нас посидят, заодно бункер свой проверим, надо же его когда-то проверять… Да я не шучу… и не думал чужими жизнями рисковать, товарищ лейтенант… а вот если обратно под зарином поеду, то придется и своей рисковать… Ладно-ладно, я же не торгуюсь, а выясняю обстановку… Тимохин со вздохом прервал связь. Ясное дело, тащить неизвестных, похоже, вконец одичавших туристов, которые зачем-то представились киноактерами, в караулку а уже оттуда – в штаб дивизии было неразумно, и сержант в этом был полностью согласен со своим непосредственным командиром. Но вот лично сдавать задержанных дивизионному особисту Тимохин не хотел по личным причинам. Был у особиста пусть и небольшой, но зуб на гвардейского сержанта и замкомвзвода мотопехоты. Вспоминать ту давнюю историю сержант не любил, тем более, касалась она не только их двоих с особистом, но и, как говориться, «чести дамы». Впрочем, в дивизии все старослужащие историю эту знали хорошо, а потому старались как можно реже сводить между собой заместителя командира второго взвода третьей роты четвертого батальона двести девятого мотострелкового полка с начальником особого отдела дивизии. Слава богу, по службе у них столкновения случались редчайшие, а в быту они с тех самых пор старались и сами держаться друг от друга подальше. Но вот сейчас деваться было некуда, потому как на доклад карнача о происшествии откликнулся дежуривший в тот день по дивизии особист лично. Ну, и, как положено, затребовал задержанных к себе срочно, пока не началась учебная, но с использованием боевых ОВ, газовая атака. Может быть, майор Семенов сразу и не сообразил, что доставлять-то к нему задержанных больше некому, как разводящему, может быть, просто проигнорировал этот факт, поставив служебное выше личного. А вот старающийся не вникать в начальственные переговоры и имеющий точный приказ от карнача: «Доставить задержанный в штаб дивизии» водитель-рядовой Сапрыкин выжимал из машины максимально возможную скорость для такой сложной дороги, вернее, для такого непростого участка пустыни, усыпанного обломками скал. Его пока тревожила только грядущая «войнушка», и даже не столько применение зарина, третий год уже служащий в мотопехоте Сапрыкин бывал не раз в таких переделках, больше всего его волновала последующая дегазация вездехода, вернее, его личное в этом участие. Работка предстояла муторная, долгая, уныло-рутинная, но – переложить её на кого-то еще было невозможно. Впрочем, еще до начала этой работки неплохо было бы успеть сдать задержанных и проскочить в караулку до того момента, как начнется газовая атака, что бы не болтаться за рычагами в «химке» и противогазе. Запертые в тесной коробке десантного отсека Анька и Паша не видели, как вездеход, на полсекунды тормознув у высоких металлических ворот, буквально влетел на территорию военного городка и резко тормознул возле небольшого двухэтажного сборного домика, на крыльце которого стоял в пятнистом комбинезоне явно офицер, если судить по портупее и кобуре для пистолета, и спокойно покуривал длинную папироску. Сержант Тимохин выскочил из вездехода и постарался побыстрее подбежать к офицеру, на рукаве которого виднелась потертая красная повязка с надписью «Дежурный по части», а водитель, выждав десяток-другой секунд, и сообразив по происходящему между майором и сержантом разговору, что остановились они тут ненадолго, глушить двигатель не стал, но с явным облегчением откинулся на спинку сиденья. И в самом деле, коротко отрапортовав майору Семенову о доставке нарушителей запретной зоны, усатый сержант вернулся к вездеходу и распахнул дверь перед Анькой и Пашей: – Всё, приехали! Вылезаем и переходим в распоряжение товарища дежурного! Едва псевдоактеры успели выбраться на твердую землю, как сержант слегка оттеснил их от вездехода и заскочил на свое место. Многотонная машина взревела движком. Хорошо хоть Сапрыкин не додумался лихачить и разворачиваться возле штаба на одной гусенице, иначе смел бы бронированным бортом со своего пути Аньку с Пашей, как мух. Поморщившийся от рева мотора и поднявшейся пыли офицер, даже не пытаясь перекричать шум отъезжающего вездехода, жестом поманил к себе путешественников и повел их в дом, мимо вооруженного уже знакомым штурмгевером часового в маленьком предбанничке, широкой комнаты дежурных за стеклом, мимо знамени части в стеклянной пирамиде… Знамя было красным, с перекрещенными серпом и молотом в верхнем углу, возле древка и гордой, золотом выполненной надписью «Двести сорок восьмая танковая дивизия», буквы теснились в два ряда, а чуть внимательнее присмотревшись, Паша заметил пониже серпа и молота несколько странных значков совсем небольшого размера. Возле знамени стоял часовой в странноватой на первый взгляд, но явно парадной форме, и к штурмгеверу в его руках был примкнут длинный ножевой штык. Проходя мимо знамени и часового, дежурный по дивизии резко, но очень отчетливо козырнул, явно не просто отмахиваясь от надоевшего ритуала, а в самом деле отдавая честь красному полотнищу. И повел псевдоактеров дальше, по маленькой, крутой лесенке на второй этаж, по длинному, пустому и оттого казавшемуся просторным коридору до самого конца, где открыл своим ключом одну из дверей многочисленных кабинетов и вежливо пропустил вперед Аньку и Пашу. Обстановка в кабинетике, совсем небольшом по площади, оказалась по-военному аскетичной: канцелярский стол, парочка стульев возле него, да еще небольшая тумбочка в углу с громадным, явно старинным по внешнему виду радиоприемником. В противоположном углу громоздился не менее старинный, но гораздо более потрепанный жизнью сейф, вернее даже – простой металлический ящик на ножках, предназначенный не для хранения секретных документов, а для сбережения от иных назойливых посетителей пары-тройки бутылок хорошего коньяка. Анька и следом за ней Паша автоматически шагнули к стоящим у стола стульям, а вошедший следом офицер только сейчас и подал свой голос: – Садитесь, садитесь, не стесняйтесь… Он прошел за стол и ловко сбросил на столешницу фуражку. Потом, дождавшись, как рассядутся гости, и сам присел на такой же невзрачный канцелярский стул. И только после этого представился: – Дежурный по дивизии майор Семенов… Начальник особого отдела. Ну, так уж совпало. Майор-особист пытливо глянул на напрягшихся гостей и вдруг усмехнулся как-то по-доброму, по-домашнему, что ли, так, что ни у Паши, ни у его спутницы не возникло желания тупо промолчать в ответ. – Паша я, Комод, – представился в свою очередь Паша. – Анна… Иоанновна, – жеманясь, сказала Анька и захихикала. Да уж, к ее обветренному лицу, грязи под ногтями и широченным чужим штанам «Анна Иоанновна» подходила, как корове седло. – И что же мне теперь с вами делать, дорогие мои Анна, х-м, Иоанновна и Паша Комод? – спросил майор Семенов. Вопрос прозвучал риторически, поэтому невольные путешественники предпочли отмолчаться, а майор, быстро глянув на часы, продолжил: – Через пятнадцать-двадцать минут по городку долбанут зарином, потом дадут вводную на выдвижение дивизии к границе, для тех, кто останется в городке начнется дегазация, суета сует, непрерывная по сути караульная служба и сплошные нервы… ну, и посредники опять же… А у вас не только защитных костюмов нет, но вообще вам здесь находится не положено. А помощник мой, как на грех, в штабе армии, дела, однако, поднакопились, диверсантов вот повез, неделю назад пойманных, местных борцов за независимость… кого и от кого только – они и сами не знают. А тут еще и вы для комплекта. – А… почему зарином? – спросила только для того, что бы что-то спросить, Анька. – Да что по сроку годности к ликвидации готовится, тем и долбанут, – охотно пояснил майор. – Учения-то боевые, вот и газы такие же, что б народ не расслаблялся. А вы, дома-то, небось, думаете, что тут только условно противогазы надевают? Нет, ребятки, шалишь. Тут всё по-настоящему… Вообщем, получается, хочешь – не хочешь, а возиться мне тут с вам некогда, – продолжил майор. – Можно, конечно, вас в бункер запихнуть, подождать, пока все наши игры военные пройдут. Да ведь только и тогда всенепременно какое-нибудь срочное дело обнаружиться, что не до вас будет. И придется вам шляться тут по городку и разлагать дисциплину. Да-да, разлагать, потому как дисциплина сама собой разлагается, если солдат видит от нечего делать шляющегося штатского. Да вот только никого в сопровождающие я вам дать не смогу, люди все давно при деле, готовятся к газовой атаке. Придется вам уж самим в Керман добираться, без конвоя, так сказать. А что? И мне ответственности меньше, и вам спокойнее, если под газовую атаку не попадете. Все-таки вы люди штатские, хоть и назвались актерами, но я-то вижу, что вы из тех самых «партизан»-туристов, что любят своими ногами в Австралию сходить, что б на тамошних кенгуру живьем полюбоваться. Значит – народ бывалый, в городе, пусть и мусульманском, не растеряетесь и в обиду себя не дадите». Паша утвердительно кивнул на последние слова майора, потихоньку начиная соображать, что легенда о киносъемках рухнула, так и не успев закрепиться, но все-таки подивившись скорости прохождения информации. Кажется, ни часовой усатому сержанту, ни сержант майору ничего не докладывали о мифических съемках фильма, выдуманных на скорую руку Анькой. – Значит, не возражаете, – чуть задумчиво сказал майор. – В Керман через пару минут вертолет вылетает порожняком. Майор пытливо вгляделся в лица Аньки и Паши, но те старательно изображали равнодушное внимание и внимательное понимание, и вряд ли даже самый опытный психолог смог бы что ли прочесть на их физиономиях. Майор по-своему понял их равнодушие и оказался ближе всего к истине. – Устали, пока по пустыне-то блукали, – сочувственно сказал он. – Ну, вот в городе и отдохнете. А потом уж, не обессудьте, придется вам самим в комендатуру идти. Конечно, я в базе подчеркну, но ведь и у них куча дел и все срочные, так что особого внимания к своим персонам не ждите… Паша с Анькой переглянулись, и девушка, подтверждая слова майора об усталости, вдруг сладко зевнула и потрясла головой, будто отгоняя сон. А Паша, все это время старающийся, что бы его взгляды не показались майору уж слишком пристальными и изучающими, сообразил, что этот странный особист, разговаривающий с задержанными в запретной зоне, как со своими, и в самом деле принял их с Анькой за «своих». Таких, с кем иначе не разговаривают, будто бы сразу после встречи Паша и Анька безмолвно сказали ему волшебную фразу из детской книжки: «Мы с тобой одной крови. Ты – и мы…». И даже, может быть, ощущая ту опасную, хищную волну, которую распространяли вокруг себя Паша и Анька, майор принимал её за волну своей, родной стаи. «Так не бывает, – подумал Паша, – но здесь мы сразу оказались своими…» – А сейчас – пошли… Майор Семенов поднялся из-за стола и вежливо подождал, пока гости покинут его кабинет. Однако, в коридоре он опять оказался во главе маленькой колонны из трех человек и быстрым шагом вывел Пашу и Аньку обратным путем к выходу. Выводя псевдоактеров из штаба, майор притормозил у широкого стекла дежурки. Там, за длинным, но скрытым от посторонних глаз пультом связи вальяжно расположился молоденький сержант с кружкой чая, распространяющего такой аромат, что Анька непроизвольно сглотнула слюну. Недовольно глянув на подчиненного, даже не подумавшего принять рабочий вид перед лицом начальства, майор высказался: – Раздолбай! Приветствовать старших по званию не учили? – Учили, товарищ майор, – ответил сержант, даже не подумав сменить позу или спрятать куда-то свою кружку с чаем. – Ну, и… – Приветствую! Сержант улыбнулся широко и открыто, будто в лице майора увидел любимую бабушку, в детстве кормившую внука до отвала вареньем. – Дай-ка мне связь с «акулами»… – решив не перебарщивать, ругаясь со связистом, попросил Семенов. Приметы приметами, но и понапрасну строить отлично выполняющего свои обязанности специалиста по связи, а не по шагистике не стоило. – С кем конкретно? – переспросил сержант, по-прежнему держа кружку в левой руке, а правой ловко набирая на лежащей перед ним клавиатуре какие-то символы запроса. – А кто у нас сейчас на взлете? в город идет? – Восьмой, пожалуйста… – сержант изящным ударом по клавише завершил необходимую операцию, покосился на стоящих рядом псевдоактеров и протянул в узкую щель под стеклом маленькую гарнитуру из наушника и микрофона. – «Акула-восемь»? – спросил майор, прижав к уху наушник. – Здесь Семенов. Когда у вас старт? Годится. Захватите двух пассажиров. Да, до города. Там они сами разберутся. Готовы, претензий не будет. Ждите. Без них не стартовать. От штаба до маленькой вертолетной площадки пришлось почти бежать следом за торопящимся майором. Вертолетная площадка оказалась величиной с собачью в больших городах: просто пятачок голой земли размером метров сто на сто, огороженная низеньким, символическим штакетником. Никакой охраны, ни какой сигнализации видно не было, и Паша подумал, что вертолеты здесь приземляются только в крайних случаях, для эвакуации людей, ну, или очень уж мирные машины, типа почтовых и санитарных. Впрочем, стоящий в центре площадки вертолет его мысли опровергал напрочь. Удлиненный корпус, пустые, но явно предназначенные не для новогодних подарков подвески, торчащий из-под корпуса ствол пулемета – все это в комплекте с затененными, почти черными стеклами, придавало машине хищный, боевой вид. Но рассуждать, размышлять, о чем-то спрашивать майора было некогда. Часть вертолетного корпуса исчезла, оказавшись дверью, и из чрева машины донесся веселый, но чуть нервозный голос: – Давай-давай, товарищ майор, заждался уже! Того и гляди, своих встречу по дороге, кто вас бомбить прилетит… – Ну, с богом, ребятки, – неожиданно совсем не по-военному сказал майор, и Анька показалось, что не будь не нем формы, Семенов непременно бы перекрестил на дорожку всю компанию. *** Место в тесной кабине вертолета оказалось только одно, чуть позади и левее места пилота, на котором уже устроился и крутил головой, с любопытством оглядывая своих невольных пассажиров, мужичок лет пятидесяти, в летном комбинезоне, без погон. – Устраивайтесь, устраивайтесь, – приговаривал он. – В тесноте – не в обиде, да и тут недалеко, меньше часа лету и попадем в эту дыру, которую кто-то по недоразумению зовет городом… А там, сзади – там мешки с почтой, – пояснял пилот, закрывая дверь, щелкая тумблерами на пульте перед собой и одновременно не прекращая разговаривать. – Вот кто бы подумал, что сейчас письма на бумаге пишут? Ведь каждый в любой момент может домой позвонить, если допуск есть, а в загранке без допуска не служат, вот и звонят все, а если не позвонить, то по электронке написать, только пожелай, хоть из танка, хоть из бронетранспортера, там везде «паутинки» закрытые, но с выходом на гражданскую часть. А вот же – пишут, мешками, понимаешь, возить приходится. Пусть дольше идет, пусть новости устаревают, но нравится почему-то людям живые строчки читать, не на АЦПУ выведенные, не с экрана увиденные… Мне когда еще лет тридцать было, всякая ученая братия в телевизоре, по радио только и делала, что кричала, мол, губим эпистолярный жанр, люди вместо общения живьем, вместо того, что б в гости ходить друг к другу телефонными звонками ограничиваются, сообщения шлют, мол, жив-здоров… А только не правы они оказались. Пишут, вон, люди-то друг другу, до сих пор пишут, да еще сколько…» Кое-как уместившись в кресле второго пилота, видно конструировали их без расчета на крупногабаритных мужчин, Паша устроил на коленях Аньку и на ушко попросил её не вертеться и не ерзать то и дело. К собственному удивлению он почти не заметил, как включились винты, видимо, звукоизоляция вертолета сильно отличалась от таковой же в местном наземном транспорте, да и сам старт чуть не прозевал, настолько легко, без подпрыгиваний и колебаний поднял машину в воздух болтливый пилот. А тот, кстати, так и не закрывал рта… – Не люблю один летать. Пусть и всего-то тут минут сорок пять, но – над пустыней этой проклятущей, да одному… А я привык с напарником, хоть поговорить есть с кем, а ведь этак, когда один, волей-неволей, начнешь и с железками разговаривать. Они, конечно, штуки хорошие, выручают, когда надо, да и сроднился с ними за тридцать лет в небе, но – железки же бессловесные! Я ведь когда начинал – МИшки за чудо были, а теперь вот – «акулы» эти, таким – линкор потопить можно, если умело работать, конечно, а на земле – так и танковый полк остановить запросто. А по одиночным целям как работает? Сказка… из-под велосипедиста велосипед выбивали, седоку ничего, а велосипед вдребезги… Ну, да вы это все знаете, читали, небось, вот только читать и самому видеть, а уж тем более – полетать, это разница, сами понимаете. Тут вам, я считаю, просто повезло, если б по условиям учений пять из двадцати машин с полигона не убирали, вроде бы как уничтоженные диверсантами, то посадили бы вас в транспортер и везли по окаянной пустыне полдня до города. А меня вот попросили заскочить в штаб, почту забрать, а то потом неделю туда не сунешься, загадят всё химией… Вот, глядите, наши прошли…» Паша из-за анькиной спины с трудом смог заметить с десяток похожих на их машину хищных силуэтов, промелькнувших выше на встречном курсе и исчезнувших, как будто и не было их никогда в чистом, белесом небе над пустыней. – Вот они, голубчики, пошли танкистов химией заливать, – продолжил вертолетчик. – А как же иначе, если боевая учеба? Тут точно такой же бой, только без реального противника, вот и придется штабным пару дней в зарине посидеть, а потом дегазацией заниматься. А началось-то все после китайского конфликта, когда те с индусами друг дружку старым ипритом побаловали, а наши-то пограничники не готовы оказались. Ну, на словах-то готовность полная, а почти пятьсот человек потравились. Тогда об этом не очень-то распространялись, зачем панику подымать? И так народ перепуганный был, ведь иприт – гадость та еще, да сих пор никакого антидота не придумали. И с тех самых пор на учениях любых – только боевые газы, что б не расслаблялись бойцы. Правильно это, нельзя нам ни на день расслабляться, особенно с такими соседями. Вот вы в город прибудете – увидите, – переключился вертолетчик, – там, как на ладони, все соседские болячки видны. Вот только осторожнее там, на улицах, сами понимаете, хоть и военная администрация, хоть и местных постарались эвакуировать по максимуму, хоть и присматривают за паковскими лагерями внимательно, а все-таки дерьма в городе много всплыло. А как вы хотите? Как индеи эти по пакам долбанули всей наличной химией, да еще и атомными зарядами, так они и кинулись на запад, через пустыню. А куда ж им еще деваться? На севере – горы, Афган, на юге – море, ради которого всю эту катавасию и затеяли. На востоке – индусы с автоматами и огнеметами. Но вот как они пустыню прошли – самая настоящая фантастика, там же, небось, на каждом километре тысячами народ мёр, но ведь прошли все-таки, значит, кто посильнее, да половчее был. Вот они вокруг города и кучкуются… Жрать им там, в лагерях, понятное дело, нечего, воды нет, вот они и пытаются хоть что-то в городе-то раздобыть, заработать, украсть. А что сделаешь? Ихнее, паковское, правительство ничего беженцам не выделяет, мол, самим не хватает, шах иранский, подумав, решил единоверцев поддержать, но у него тоже карман не резиновый, дал муки, воды, солярки только-только чтоб с голода и холода не перемерли. А там же, кроме голода и холода, еще и тысячи отравленных, да и с лучевой болезнью есть, да и просто антисанитария творится страшная, над таким лагерем пролетаешь – дверь не открывай, задохнешься от запаха-то. Ну, а потом уж такое началось… и бунтовали, и город захватывали, даже на Тегеран двинуть решили, но тут шах нас христа ради попросил помочь… – неожиданно вертолетчик залился смехом, видимо, вспомнив, как просил «за ради Христа» коммунистов и атеистов мусульманский шах. – А мы-то – завсегда пожалуйста! В дополнение к двум танковым армиям на западной границе ввели еще одну – на восточную. Беспорядки, естественно, тут же пресекли, город очистили, беженцев в лагеря вернули, главарей, зачинщиков, пакость всякую – в огнеметы. Паковское-то правительство давай ноты в Лигу Наций писать, обвинять по всяческому, будто и не знают, что мы еще с довоенных времен клали на эту Лигу с большим прибором. Тогда еще из-за финской войны нас исключили, а когда после Великой Отечественной пригласили обратно, то Сталин им фигу показал. Мол, решайте там свои конфликты сами, а у нас танков и самолетов хватит, что б свои самостоятельно решить. Вообщем, сейчас уже третий год, как притихли все. Беженцы чего-то сеют там, на прокорм, кто-то им из арабов богатых присылает рис да сахар, мы это все контролируем, но пропускаем без слов, но все равно – вымирают потихоньку. Много там все-таки травленных и облученных. Их потому паковское правительство к себе обратно не пускает, сами, мол, пострадали, земли для беженцев нет, еды тоже, пусть, мол, пока там поживут, у шаха. Шах хоть морду-то и воротит, но молчит покамест, какие ни есть, а единоверцы, вроде бы, положено помогать. А нам хорошо. Теперь еще одну армию разместим, как на западе и, считай, вся Бенгалия под нами. Жаль только, это после войны случилось, там сейчас разруха кошмарная, говорят, людоедствует народ. А вот были бы тут наши танки и ракеты еще лет пять назад – никакой войны бы и не случилось. Правильно партия учит: «Против силы же не попрешь…» Анька повернулась к Паше лицом к лицу, и он увидел её широко раскрытые от удивления глаза. Но – девушка сдержалась, не стала даже шепотом комментировать невероятные новости, излагаемые вертолетчиком. Впрочем, ему-то самому новости казались давным-давно заезженными и обмусоленными в тысячах газетных и телевизионных сообщений, в аналитических статьях, распространяемых по государственной электронной сети, в снятых документальных фильмах, запрещенных к показу в западном полушарии, как излишне жестокие и натуралистические. Да и среди сослуживцев происходившие совсем недавно события были тысячи раз оговорены, проанализированы и оценены с конкретной, вертолетчиковой точки зрения. И только благодарное молчание попутчиков подталкивало пилота на продолжение монолога. – Эх, сейчас бы покурить… – воспользовавшись микроскопической паузой, вклинилась Анька в слова вертолетчика, то ли спрашивая у того разрешения на перекур, то ли просто попрошайничая. – «Яву» явскую будете? – чуть хвастливо спросил пилот и, слегка покопавшись в кармане комбинезона, ловко перекинул на колени Аньке пачку сигарет, не отрывая при этом взгляда от панели приборов и лобового стекла одновременно. – Пепельница там, в подлокотнике, курите на здоровье… Паше показалось, что вертолетчик был страшно доволен оказанной услугой, а тот тут же разъяснил свое удовольствие: – А вы думали, нас тут местным табачком травят или «Севером» по соцминимуму? Ха-ха-ха – три раза. Тут снабжение полностью наше, коммунистическое. Для всех войск, разумеется, и обслуживающего персонала. А вот местные у нас только и делают, что на свои побрякушки и сувенирчики сигареты и водку выменивают. Хотя, вокруг города, да и южнее, больше на продукты они падки и на воду. Бедно тут живут, ничего нет, кроме верблюдов и баранов. А что поделаешь? Феодализм и сплошное байство пополам с диким капитализмом… Вытащив из пачки сигаретку, Анька ловко чиркнула спичкой и жадно затянулась. С того момента, как они вошли в старый мазар, ей пока не довелось побаловаться табачком, и курить хотелось в самом деле сильно. Паше тоже, но он, отобрав у Аньки пачку, сперва быстро и внимательно изучил все надписи на ней, воспользовавшись моментом, что сидящая у него на коленях девушка прикрывала его изыскания от возможных взглядов вертолетчика. «Ява», сигареты с фильтром, табачная фабрика «Ява», Москва, какой-то ГОСТ с длиннющим, десятиразрядным шифром, Советская Россия, и очень скромненько, в уголке, странная аббревиатура – ДВП. Акцизной марки, других отметок, стоимости пачки Паша нигде не нашел. Не было и юмористических надписей о вреде курения, и данных о количестве никотина, смол и прочих вредностей. – Сейчас подлетаем, – продолжал вертолетчик, приняв от Аньки обратно сигареты и упрятав их в карман комбинезона. – Я на гражданской площадке сажусь, аэропорт это местный, письма надо сразу на московский рейс забросить, а вам – в комендатуру. Это, конечно, не ближний край отсюда, но возле аэропорта таксёры всегда дежурят. По-русски, правда, мало-мало понимают, но слова «комендатура», «стой», «поехали» знают. И еще весь мат наизусть выучили, вот ушлый народец…» В этот момент пилота отвлек запрос с земли, видимо, от диспетчеров того самого аэропорта, на котором решил приземляться вертолетчик. Он тронул зачем-то наушник гарнитуры в левом ухе и на повышенных тонах сделал русское народное внушение тому, кто вызывал его с земли. Выражался пилот не просто матершинно, а виртуозно, по делу и – со смаком. И не любивший мата Паша и любительница ввернуть в свою речь соленое словцо Анька невольно заслушались. – Вот надо же! – обращаясь вновь к пассажирам, возмутился вертолетчик, быстро договорившись с аэропортом, вернее, поставив их в известность, где он будет садиться. – Видят, что боевая машина, знают наших пилотов из первой воздушной, как облупленных, а обязательно надо из себя хозяев покорчить, место мне указать… Да я между двумя взлетающими лайнерами сяду и никто даже обосраться не успеет… Может быть, вертолетчик и прихвастнул, но явно самую малость, потому как ни Анька, ни Паша даже не почувствовали момента касания земли. Просто промелькнули в лобовом стекле какие-то здания, силуэты самолетов, решетчатые вышки, и без того едва слышимый гул двигателя смолк, а пилот, щелкнув тумблером на панели управления, распахнул настежь ближайшую к путешественникам дверь. – Удачно вам до комендатуры добраться, ребятки! – пожелал им напоследок вертолетчик. – А здание аэропорт – вон оно, где заправщики желтеются… В направлении, куда указал пилот, и в самом деле сгрудили в одном месте сразу с полдесятка машин с цистернами ярко-желтого цвета. Вокруг них бродили явно не местные специалисты в мешковатых комбинезонах в цвет цистерн. Соскочившая с колен Паши сразу на землю Анька, прищурившись, оценивающе посмотрела на деревянное, одноэтажное, больше похожее на барак, да еще и выкрашенное какой-то бурой краской, здание аэропорта, к которому брела по белесому бетону вереница разномастно одетых людей, ведомая кем-то из сотрудников наземной службы. Похоже было, что именно так добираются пассажиры с места посадки самолета до аэропорта, где можно получить багаж, пройти таможню и пограничный контроль, если они, конечно, предусмотрены в этом месте. Не успели Паша и Анька пройти и полусотни метров в сторону аэропорта, как вынуждены были оглянуться на ставший за время полета привычным голос. Выбравшийся из кабины вслед за ними вертолетчик выгрузил на бетон два объемистых брезентовых мешка с солдатской и офицерской корреспонденцией, и теперь, попрощавшись повторно и помахав своим пассажирам рукой, бодрой рысью направился в противоположную сторону, к одиноко стоящему небольшому самолету камуфляжной раскраски. – Хороший человек, – задумчиво сказала Анька, помахав ему в ответ. – Хороший, – согласился Паша. – Информативный. Вот только что ж нам теперь-то делать? В комендатуру идти? – Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, – ответила Анька, и они одновременно засмеялись. *** Старший лейтенант Вяземский никогда не думал, что работа в особом отделе комендатуры чужого города окажется такой скучной, пыльной и бумажной. Нет-нет, Валера Вяземский никогда не был наивным человеком, ни в коем случае он не ожидал от нового назначения ночных прыжков с парашютом, лихих погонь по пустыне за диверсантами и долгого сидения в засадах возле выявленной в городе явки вражеской агентуры. Но вот того, что изо дня в день надо будет подавать на стол генералу Плещееву одну и ту же рапортичку, едва ли раз в неделю расцвеченную подробностями драки на местном рынке – вот на это старлей не рассчитывал. И, конечно же, не рассчитывал, что генерал Плещеев, прозванный за характерную внешность и нарочитую мягкость поведения Плюшевым, даже читать не будет составленные им бумаги, регулярно смахивая их в кажущийся бездонным ящик своего письменного стола. Всю необходимую ему информацию генерал предпочитал черпать из личных бесед с Вяземским, которые проводил от случая к случаю, безо всякой системы. То ли таким образом генерал приучал своего молодого помощника постоянно быть в курсе дел, то ли просто таковой была его манера общения с представителями не самой любимой военными касты контрразведчиков – этого Вяземский за полгода тесного общения с военным комендантом так и не понял, хотя должен был по своей должности насквозь видеть любого человека и без слов понимать все его потаённые мысли. Впрочем, шутки в сторону, назначение старшего лейтенанта, да еще и без маломальского опыта работы по линии особых отделов, сразу начальником, и в такое непростое место, как Белуджистан, как понимал сам Валера, было и поощрением, и наказанием одновременно. Карьерный рост для простого старлея из группы осназа Первого Главного Управления был на первый взгляд ошеломляющим, назначили-то на подполковничью должность. Но вот сам по себе перевод из осназа в простые особисты, пусть и на таком внешне ответственном участке – это, конечно, как не крути, наказание. А вернее будет сказать, неудовольствие высокого начальства его отпуском, проведенным в Австралии. И даже не самим отпуском и его результатами, тут-то как раз было все очень даже хорошо, и если не тянуло на орден, то попахивало внеочередным званием, но вот последующие действия Вяземского… Конечно, прогуливаясь в окрестностях австралийского городка Уиндема во время обычной турпоездки, посетить закрытую военно-морскую базу, на которой вольготненько расположились явно североамериканские подводные лодки, это вам не кенгуру хвосты крутить, для чего, собственно, Вяземский и прибыл официально в Австралию. Но вот после такого успеха провально вступить в перестрелку с охранниками…. да еще и не с австралийскими, как можно было предполагать, а с североамериканскими морпехами, несущими здесь, вдали от родины, караульную службу… Вяземскому повезло, что операцию прикрывал второй советник посольства в Австралии «и прилегающих территориях», как это гласит на языке дипломатических протоколов. Тоже вот взял человек пяток отгулов в посольстве и поехал посмотреть на Тиморское море, ну, не один, конечно, в любом, самом спокойном и безопасном месте мира посольским товарищам не положено перемещаться без личной охраны. Как заявили позже североамериканцы, именно с помощью советника и его телохранителя некоему русскому туристу удалось уложить пятерых, да еще и ранить дюжину морских пехотинцев. Но Вяземский-то знал, что советник даже не доставал табельного оружия, а его охранник если и стрелял, то всё больше в воздух для создания видимости и шума. Впрочем, поднять оружие на машину с советским флажком на капоте даже упертые, дикие морпехи из Техаса и Невады не рискнули, слишком хорошо обучили всех в мире инциденты в Маниле, Сайгоне и Каракасе: трогать русских – себе дороже. Вот так и получилось, что подтвердив наличие североамериканской базы в Австралии – а кроме стрельбы Вяземский успел сделать еще и кучу отличных фотоснимков – старший лейтенант излишне засветился сам и подставил посольского товарища, которому после этих событий однозначно светила «персона нон грата» в большинстве стран мира. Впрочем, чуть раньше или чуть позже второй советник должен был завершить свою дипломатическую карьеру именно с такой формулировкой, для того он, собственно, и служил в посольстве, что б принимать на себя удары судьбы. А вот Вяземского похвалили, пожали руку в высоком кабинете и – отправили в Белуджистан, причем, совсем не по профилю. «Отсидишься годик, личность твоя уйдет в архивы, а потом – будет видно, – напутствовал его командир их группы, подполковник Седых. – Да и опыта кой какого поднаберешься в смежной специальности, тоже неплохо. Раньше вот всё за тобой контрразведчики гонялись, попробуй теперь в их шкуре походить… И форму держи, не забывай про тренировки, знаю я вас, молодых бездельников…» У тридцатитрехлетнего подполковника двадцатишестилетний старлей ходил в молодых и в бездельниках, что не мешало Седых в любой ситуации горой вставать за своих подчиненных. Первые месяцы старший лейтенант усиленно штудировал инструкции и наставления, со времен еще службы в армии и обучения в спецшколе помня, что все они писаны кровью; старался ежедневно стрелять, побольше бегать, хотя бы и вокруг здания комендатуры, и заниматься в маленьком спортзале, сооруженном силами комендантских офицеров. Да еще и знакомство с людьми, служащими не только под командой генерала Плещеева, но и в двенадцатой танковой, у генерала Львова, отнимало много времени. И не просто было, ой, как не просто, бывшему осназовцу, старлею, общаться с зубрами военной контрразведки дивизий, корпусов, армии в майорских и полковничьих чинах, со стажем работы едва ли не большим, чем возраст самого Вяземского. Конечно, и в спецшколе, да и в группе осназа старшего лейтенанта обучали азам практической психологии, но вряд ли это сильно могло помочь в общении с такими людьми, кто эту самую практическую психологию применял в работе десятками лет и мог сам написать неплохой учебник для курсантов и боевиков спецгрупп. Сам себе удивляясь, старший лейтенант довольно быстро притерся к месту и «пришелся ко двору» генерала Плюшевого и его компании, даже научился лихо и без особого вреда для здоровья пить коньяк со снабженцами и авиаторами из первой воздушной, обеспечивающей прикрытие всего района и регулярную связь с Родиной. И вот уже который месяц подряд занимался старший лейтенант рутиной: приставлял охрану к командированным, разбирался с жадной и бестолковой местной агентурой, отвечал на запросы из генштаба, касающиеся обстановки в городе, писал рапортички Плещееву, помогал, когда просили, товарищам из армии и дивизий, постепенно все больше и больше превращаясь в кабинетного, бумажного работника. И это утро началось для Валерия с подписи вчерашней, пустой сводки. Привычно пробежав её глазами, старший лейтенант отложил бумагу на край стола, в папочку «На доклад», доставшуюся ему от предшественника, майора Синцова. Вообще-то и весь кабинет, обставленный с мародерской роскошью, и скромная, холостяцкая квартирка в двух шагах от здания комендатуры, в Доме офицеров, и даже секретарша – всё это было наследством самого первого особиста города. А вот привычка читать любые, даже самые заурядные документы, требующие его подписи была собственной, Вяземским приобретенной в процессе обучения и воспитания в группе подполковника Седых. В дверь постучали и тут же, без паузы, в проеме показалась изящно взъерошенная, коротко стриженая головка Василисы, бессменной уже четвертый год секретарши особого отдела. – Валерий Петрович, есть новости, – ломким, чуть хрипловатым голоском сказала она. – Заходите, – пригласил Вяземский. Вошла Василиса не просто так, а с целым графином прохладного смородинового морса и парой чистых стаканчиков. Вечно она придумывала какие-то сюрпризы, что бы порадовать поначалу стесняющегося её внимания начальника, вот и сейчас посчитала, что даже в зимней пустыне прохладный морс ну никак уж не будет лишним с утра. – Спасибо вам большое, – уже привычно кивнул Вяземский, глядя, как расставляет на тумбочке справа от него свои дары секретарша. Худенькую, миниатюрную, с узкими мальчишескими бедрами, с короткой стрижкой её легко было принять со спины за девчонку-подростка и только лицо слегка выдавало истинный возраст этой женщины. Впрочем, даже изучив её личное дело, старший лейтенант никак не мог привыкнуть к тому, что секретарша Василиса едва не вдвое старше его самого. Как, с кем и зачем она появилась в Белуджистане оставалось загадкой с самых первых дней ее работы у майора Синцова. Ни женой, ни сестрой, ни просто подругой никого из офицеров или сержантов-сверхсрочников она не была. В порочащих и не очень связях с мужчинами замечена не была за все время несения службы в отделе, и к женщинам, казалось, тоже была равнодушной. Этакий асексуальный типаж, да и к тому же – непьющий и не азартный. Казалось иногда, со стороны, что в особом отделе комендатуры завелся некий биоробот из модного фантастического романа, готовый только выполнять свои функциональные обязанности и не отвлекаться ни на какие сопутствующие жизненные мелочи. Вяземский, правда, знал, что это не так. Во всяком случае, Василиса, иной раз, и болела, простужаясь на сквозняках в окаянную жару в разгар лета, и обгорала на солнце. Да и память её, бывало, подводила, причем, как это ни странно, не на рабочие дела особого отдела, а в быту. Так что версия с биороботом не выдерживала критики, стоило только присмотреться повнимательнее. К одежде Василиса Александровна была не менее равнодушна, чем к спиртному или азартным играм и единственное, на что обращала всегда внимание – каблуки. При её маленьком росте высокие каблуки были обязательными с любой одеждой, думается, даже с телогрейкой и ватными штанами. Впрочем, грешить не надо, в таком экзотическом одеянии Василису никто и никогда в городке не видел, потому что предпочитала она полувоенные и военные комбинезоны, собственноручно ушивая их и подгоняя по фигуре и росту. Сегодня секретарша была одета в привычный песчаный камуфляж, перешитый из стандартного офицерского и туго перехваченный широким ремнем на талии. Н-да… что талия, что всё остальное у Василисы было – на загляденье для любителей маленьких женщин-подростков. – Утром звонил майор Семенов из двести девятой, – деловито рассказывала Василиса, разливая в стаканчики морс. – У них там «войнушка» началась, а перед самой газовой атакой караул задержал у старого склепа, где работали археологи, двух то ли туристов, то ли не туристов… Майор и сам в сомнениях по их поводу, но – сказал, что свои люди, не подкидыши и уж тем более, не приведи бог, не диверсанты. – А я вот про учения-то как-то и забыл, – смущенно признался Вяземский. – Так они же нас не касаются, – развеяла его смущение Василиса. – У военных своя работа по графику, у нас – своя. А парочку эту, мужчину и женщину, Семенов из дивизии к нам переправил, в город. С вертолетом, там как раз оказия была перед самой химобработкой. Просил их зайти в комендатуру, как в городе окажутся… – А что с ними не так? – все-таки насторожился Вяземский. Появление посторонних в пустыне, да еще в районе танкового полигона перед самым началом учений было бы головной болью дивизионных и армейских особистов, но майор Семенов ловко перекинул эту проблему на город, комендатуру и лично начальника местного особого отдела. Потому как, кроме старшего лейтенанта Вяземского, в особом отделе числился сержант Ложкин, были прикомандированы для черновых работ пятеро рядовых-срочников и служила вольнонаемная секретарша Василиса. Василиса аккуратно отхлебнула из своего стаканчика, поставила его на тумбочку и только после этого сказала: – Всё не так, Валерий Петрович. Обычные туристы, ну, или бродяги новомодные какие из наших, первым делом в такой ситуации «элку» показывают, что б ни у кого сомнений не вызывать. А если, не дай бог, «элка» утеряна, то стремятся её восстановить. А значит, идут в ближайший город, к ближайшему начальству. У этих с собой личных карт не было. Но и к начальству они особо не рвались. – Тогда почему же майор Семенов их своими посчитал? – уточнил Вяземский. – По поведению, видимо, – пожала хрупкими плечиками Василиса. – И еще он успел до их прибытия посмотреть запись самого задержания. Как они с часовым говорили, как с разводящим… видимо, это и дало основания. – Понятно, – кивнул Вяземский. – Будем надеяться на опыт Анатолия Владимировича, но при этом… – При этом пока ни в комендатуре, ни где-то еще путешественники не появлялись, – дополнила Василиса. – А в городе они уже больше двух часов. – Откуда сведения? – Доложили из аэропорта, их ведь вертолетом туда забросили, – пояснила Василиса. – Они через общий зал вышли на улицу и потом двинулись пешком в город. Никто их не ждал, не встречал, да и они никого не искали и не ожидали. – Это что ж – опять наш добровольный помощник старается? – доброжелательно усмехнулся старший лейтенант. Добровольным помощником в аэропорту работал заместитель начальника, бывший капитан-истребитель, по состоянию здоровья перешедший с военной службы в наземное обеспечение гражданской авиации. То есть, первоначально-то он так и остался в ВВС, но Родина позвала на усиление в Белуджистан, и вот теперь бывший капитан командовал диспетчерами, заправщиками, электриками и вообще всеми работягами в аэропорту, связывающим «горячую» провинцию Персии с Родиной. При этом, по собственной инициативе и очень удачно, надо сказать, капитан сбрасывал информацию о мелких и крупных происшествиях, неожиданных гостях аэропорта, о «залетах» военных и штатских в его владения, в особый отдел комендатуры. Реальной пользы от его информации было немного, разве что состояние дел в аэропорту Вяземский представлял себе так, будто работал там самолично. – Конечно, кто же еще обратил бы внимание на наших фигурантов? – сказала Василиса. – Считаете их уже нашими по подведомственности? – поинтересовался Вяземский и тут же подумал вслух: – И что же теперь с ними делать? Объявить в розыск по городу? Или… – Думаю, что «или» будет лучше, – ответила Василиса. – Если это в самом деле обыкновенные, но чудаковатые ребята, как решил майор Семенов, то погуляют в городе и придут или к нам, или в гостиницу. Думаю, уже к вечеру мы об этом узнаем. А бегать и ловить их просто потому, что они из аэропорта не явились в особый отдел… Женщина чуть презрительно сморщила носик, изображая «фи». Конечно, гоняться за свободными гражданами свободной страны с единственной целью спросить: «А не надо ли вам чего?» было бы смешно. Тем более, судя по заключению дивизионного особиста и добровольного помощника из аэропорта эти люди вполне могли сами постоять за себя в критических ситуациях. Кстати, без такой способности они вряд ли бы добрались до Белуджистана. – Отпечатки-то их взяли уже на всякий случай? – уточнил Вяземский. Василиса покачала отрицательно головкой: – Тут прокол, Валерий Петрович. Никакой возможности не было. Отпечатки их только в караульном вездеходе и транзитном вертолете. И тот, и другой уже вне зоны досягаемости. А вездеход лучше так вообще не считать, там после дегазации никаких отпечатков не будет. «Акула» ушла на плановый ремонт на базу первой воздушной. Если попросить там, на месте, снять отпечатки, то натуральная проблема будет с идентификацией. Сами понимаете, кто только туда не слазит во время ремонта… Конечно, «живые» отпечатки пальцев нежданных пришельцев сразу бы решили многие вопросы и надуманные, и не очень. Но – во-первых, пришельцы сейчас не представляли никакой угрозы, будь они трижды империалистическими шпионами («Потом у ребят извинения за такие мысли попрошу», – покаянно подумал Вяземский, этот вариант принимая только, как излишнюю перестраховку), а, во-вторых, Василиса приготовила своему начальнику гораздо худший сюрприз. – Это еще не все, Валерий Петрович, – сказала секретарша, вновь наполняя стаканчики. – А еще сегодня кошка родила вчера котят, – с легким вздохом пробормотал старший лейтенант, готовясь, как минимум, к кастрации, а максимум – понижению в звании за допущенные недостатки в работе: умела Василиса приберегать самое плохое на посошок. – А еще сегодня транзитом с московского рейса через Тегеран прилетел ревизор, – чуть улыбнувшись сообщила женщина. – И, надо полагать, не для того, что б армейские склады проверять. Похоже – из Контрольного отдела человек. – Профессор накапал? – кисло предположил Вяземский и тут же спохватился собственной глупости. Профессор-археолог возглавлял небольшую, всего-то пять человек, экспедицию, занимавшуюся какими-то изысканиями в районе как раз танковых полигонов. Впрочем, до поры танки и профессор в противоречие между собой не вступали, заблаговременно расходясь во времени и пространстве. Только вчера уже поздно вечером профессор разыскал Вяземского в местной гостинице, где особист любил появляться вечерами, и где частенько собирались свободные от дежурств офицеры, что бы послушать байки не так давно приехавших гостей. Профессор, с виду такой цивильный и слегка безалаберный, в очках и с короткой, густой бородой, вцепился, как клещ в старшего лейтенанта, требуя то ли вообще отменить учения в двести девятой, то ли выставить отдельный пост возле какого-то, ну очень ценного для его науки склепа на территории полигона. Кажется, профессор грозил Вяземскому и Верховным Советом, и Контрольным отделом, и даже карами небесными. Настроившийся в тот момент сходить в сауну, старший лейтенант посоветовал научнику обратиться прямиком к командарму генералу Львову, ибо о времени и местах боевых учений особый отдел комендатуры только уведомлялся, и никто мнения старлея об этих мероприятиях, согласованных, как и положено, с Генеральным штабом, и не думал спрашивать. А профессору было все равно, кому жаловаться и с кого требовать; совершенно не ориентируясь в армейской табели о рангах, он готов был изливать свое негодование и первому попавшемуся на пути рядовому-срочнику, если за время своего пребывания в Белуджистане, в контакте с военными, не выучил, что начальством в армии является тот, у кого на погонах есть звездочки. А старлей Вяземский был хорошо знаком профессору, с начальником особого отдела приходилось согласовывать и время и маршруты движения при выездах экспедиции в пустыню. Вот только согласование это носило на сто процентов перестраховочных характер: должен же хоть кто-то знать, где искать экспедицию, буде, не приведи господи, она затеряется в песках. Вообщем, вчера старлей слегка поругался с профессором, не серьезно, конечно, и в рамках приличий, но научник, уходя в свой номер, выглядел крайне обозленным и раздосадованным. Конечно, он мог созвониться со столицей и даже нажаловаться в Верховный Совет, хотя Вяземский, как не напрягался, не мог себе представить, что же за исследования ведет в пустыне археолог, что бы так заинтересовать высшие власти страны, но вот такой молниеносной реакции на жалобу ожидать было трудно. Особист хорошо представлял себе оперативные возможности Контрольного отдела, но всего-то за полночи решить все вопросы с отправкой сотрудника сюда, в Белуджистан, было не под силу даже им. – Наш помощник посмотрел регистрацию тегеранского рейса, которым прибыл этот человек, – продолжала Василиса, будто и не заметив невольную оговорку начальника. – Егор Пухов, из Москвы, командировка без указания конкретного места и предприятия, на которое он командирован. Вроде бы с ним еще девушка, Майя Северцева, совсем молодая, двадцать три года. Вместе сошли с самолета, взяли местного таксёра и – пока в гостинице или еще где-то не объявлялись. Видимо, ездят по городу, осматриваются. – Как и туристы, – проворчал Вяземский, – только те – пешком ходят… В голове возникла и тут же погасла шальная мысль, что появление туристов и возможного ревизора как-то связано между собой, не даром же первых задержали на том самом полигоне, куда рвался профессор, а второй возник сразу же после пусть и небольшого, но конфликта с научником. Нет, пожалуй, туристов надо прочно задвинуть на второй план, а плотно заняться таинственными гостями из столицы. Если только они сами не займутся старлеем Вяземским в ближайшее время. – И последнее, – улыбнулась Василиса, – на завтра запланирована дезинфекция последнего самостоятельного лагеря беженцев у старой стены города… А вот тут в пору было хвататься за голову и бегать вокруг стола с жалобными криками. Обычная, вообщем-то, процедура ликвидации самостоятельно выстроенного беженцами лагеря почти у самой городской черты неожиданно превращалась в операцию спецназначения. И виною тому простое прибытие ревизора. «А может, чем черт не шутит, он ради этой дезинфекции к нам и приехал? – мелькнуло в голове старшего лейтенанта. – Решили там, в столице, своими глазами глянуть на то, как это у нас тут творится?» То, что решение о дезинфекции принято было только-только ничего не значит, её давно пора было провести, да все не досуг было, руки не доходили и у комендатуры, и у армейцев. Теперь придется проводить все без сучка, без задоринки, что бы было и жестко, как любят армейцы, и по правилам, как нравится в столице, и без малейших эксцессов, вроде внезапно объявившихся репортеров какого-нибудь буржуинского агентства новостей. Впрочем, за последнее Вяземский был спокоен. Еще пару месяцев назад он сам организовал совершенно добровольный отъезд домой последнего такого задержавшегося правдаискателя и сенсациираздувателя. – Василиса Александровна, а кого назначили от армейцев на дезинфекцию? – спросил Вяземский, решив, что размышления пора прекращать и переходить к активной деятельности. – Шестой штурмовой, – лаконично ответила секретарша. – Вот ведь, час от часу не легче, – вздохнул Вяземский, вспоминая зловещую среди местного населения славу шестого отдельного штурмового батальона. – Значит, попробуйте состыковать меня с их комбатом, там же майор Зверев, кажется, никуда отъезжать не собирался? Ни в отпуск, ни в командировку? я ничего не напутал? – Ничего, Валерий Петрович, – согласилась Василиса. – Обязательно договорюсь с майором, лучше в первой половине дня? – Да, – кивнул Вяземский, – до обеда, а потом займусь нашими приезжими… туристов, пожалуй, стоит отложить на завтра, на вечер, ну, если, конечно, ничего особенного не произойдет… И в любом случае доложите мне, как только этот Пухов – один ли, в компании какой – где-нибудь появится. – Хорошо, товарищ старший лейтенант, – улыбнулась Василиса. – Не забудьте написать благодарность нашему добровольному помощнику… он это дело очень любит… Была-была такая маленькая черточка в характере бывшего военного летчика – тщеславие, ну, нравилось ему, когда его хвалили, ставили в пример или еще как поощряли. Сразу душа его начинала петь бравурные песни и хотелось сделать что-то еще лучше, еще грандиознее. Может быть, такое вот правильное тщеславие и заставляло его регулярно делиться информацией с особым отделом? А хвалить его Вяземский никогда не забыл, даже если и было не за что, а уж после сегодняшней информации, пожалуй, можно и благодарность вынести – устную, но в письменном виде и «для служебного пользования». – Договорились, Василиса Александровна, – улыбнулся старший лейтенант. – Я напишу по сетке благодарность, а вы, в виде исключения, отнесите генералу Плещееву рапортичку. А потом уже вместе будем отслеживать ревизоров и координироваться со штурмовиками… Как и всем грандиозным и тщательно составленным планам, плану Вяземского не суждено было сбыться. Прибывший в городок старший инспектор отдела контроля нашел его сам, причем – гораздо быстрее, чем старший лейтенант мог даже предположить. *** Аэропорт изнутри оказался еще большим бараком, чем снаружи. Казалось, вся расхлябанность, бестолковость и суетливость человеческая сосредоточилась на этом небольшом пяточке пространства. Кричали, зазывая пассажиров, бесцеремонные, по-восточному назойливые таксёры в широких шароварах и европейских пиджаках поверх каких-то местных рубах навыпуск, кудахтали закутанные с ног до головы в темные бесформенные одежды женщины. То тут, то там, раздавались короткие, злые свистки местных полицейских. Кто-то растерянно упрашивал уставших, измотанных работников аэропорта, в основном почему-то арабской наружности, помочь в поисках пропавшего багажа. Мимо остановившихся у глухой стены Аньки и Паши важно прошествовал настоящий шейх в белых одеждах, волочащихся по полу, в «арафатке» на голове, в сопровождении полудесятка то ли родственников, то ли телохранителей. Местные жители врассыпную, как воробьи перед котом, разбегались в разные стороны перед шейхом, или как там его следует называть. В этой пестрой, голосистой толпе сразу же выделялись русские, так по крайней мере решил про себя Паша, определяя национальность людей явно европейского типа, одетых в простенькие костюмы спокойных тонов, защитного цвета комбинезоны, разноцветные платья. Приятно было наблюдать, что соотечественники ведут себя слегка высокомерно по отношению к мелькающим местным, и с огромным чувством собственного достоинства. Видимо, русские здесь, в восточном Иране, чувствовали себя куда большими хозяевами жизни, чем местные жители. И относились к ним подобающе, без особого подобострастия, но – и без вечной восточной назойливости в стремлении что-то продать, обменять, купить. Даже нахальные таксёры старались обходить русских стороной, ожидая от них команды на извоз. Почти всех русских, и вообще европеоидов по внешности, обязательно встречали: кого-то друзья и знакомые, кого-то, как офицеров, солдаты и сержанты. Видимо, и транспорт у них был преимущественно свой, потому что за пару минут наблюдения Паша не заметил желающих воспользоваться услугами местных таксёров. Поглазев на публику еще некоторое время, Паша предложил: – Давай-ка мы из этого вертепа выберемся, а уже на улице поглядим, как тут можно будет без денег добраться до комендатуры или еще куда… – Ты в самом деле считаешь, что нам лучше в комендатуру? – уточнила Анька, продолжая внимательно вглядываться в толчею у выхода. – А почему бы нет? – пожал плечами Паша. – К своим тут относятся лояльно, заметила? и нас, кажется, вполне за своих приняли, может, и помогут, чем могут… – Ага, поместят в хороший санаторий с толстыми-толстыми решетками на окнах, под строгий надзор милых таких живодеров в белых халатах, и будут долго и нудно брать с нас всякие анализы говном, кровью и спинномозговой жидкостью, что бы выяснить, как же так мы появились тут, в этом мире… – язвительно развила его мысль Анька. – Или просто выдадут хоть какие-то документы, – попробовал возразить Паша, – как потерявшим оные в пустыне… – А перед выдачей документов пошлют запрос по месту рождения и жительства… – уточнила Анька. – Не пошлют, – грустно усмехнулся Паша. – Сделают простой звонок по телефону или напишут по электронной почте. Помнишь, что вертолетчик рассказывал? Похоже, здесь коммуникации на уровне. – Значит, вместо комендатуры попробуем самостоятельно устроиться? – Думаешь, нас искать не будут? – усомнился Паша, вспомнив, как быстро прошли от часового до особиста, оказавшегося дежурным по дивизии, слова Аньки об их артистическом происхождении и съемках некоего фильма. Скорее всего эти же данные уже циркулируют в военной комендатуре города, да еще и с резюме от майора Семенова, без труда разоблачившего псевдоартистов. – А если и будут? – пожала плечами Анька. – Подумаешь, заплутали чуток в городе… – Сначала в пустыне, потом в городе… – засомневался Паша. – Самое оно, – кивнул Анька. – Всякое лыко в строку получается. Ну, плутники мы такие, плутаем и плутаем… – А деньги? – уточнил Паша, соглашаясь с девушкой. – Или ты сможешь тут за ради Христа просуществовать? – Наверное, золото тут в охотку примут, – ехидно предположила Анька. – Посмотри на эти азиатские рожи – за червонец тебе и мать, и жену, и всех дочерей отдадут хоть на время, хоть насовсем… – Нужны мне их ароматизированные кизяком жены и дочери… – проворчал Паша, припомнив невольное общение с некоторыми представительницами женской половины жителей пустыни, и тут же переспросил: – Хочешь сказать, что у тебя есть червонцы? – Хочешь сказать, что у тебя их нет, – показала ему острый розовый язычок Анька. И вновь они дружно расхохотались. Конечно, целенаправленно ни Паша, ни Анька не мародерствовали после боев, продолжающихся в мире комбата Крылова уже не первый, и даже, к сожалению, не пятый год. Но и оставлять на земле встреченное случайно золото считали неправильным. По-честному, три четверти находок сдавали в ротную, а потом и батальонную казну, что бы закупались на всех продукты, обновлялось обмундирование, да и иной раз винишко со спиртом совсем не лишними бывали, но самые бешеные траты приходились на медикаменты, которых вечно не хватало. А вот оставшуюся четверть старательно заначивали, охраняя свою долю по большей части не от друзей по оружию, а от случайных потерь во время боев, утомительных переходов, и неизбежных излечений в лазаретах. По счастью, за полгода ни Анька, ни Паша в лазареты не попадали, помиловали их пули и штыки недобитых империалистов, не брали и всякие болезни, начиная от экзотического в тех местах бытового сифилиса и заканчивая банальным тифом. Таким же самообеспечением занимались все воюющие стороны, потому покопаться в вещах убитых или отправленных в лазареты тяжелораненых любители всегда находились. Вот только тех из них, кто превращал это в профессию, жизнь ждала недолгая, а смерть обычно бывала мучительной. За какие бы идеалы или просто за долю в общем котле не воевали в этом мире, профессиональных падальщиков-мародеров не любил никто. Теперь же, когда неждано-негадано короткие яростные стычки и затяжные изнурительные перестрелки за лучшее будущее человечества остались в прошлом, небольшой золотой запасец, накопленный Пашей и Анькой вполне мог пригодиться для вживания в реалии нового мира. – Тогда, ну его на фиг, это такси, – рассудила Анька. – Солнце еще высоко, пройдемся по городу, глянем где что и почем, может, наше золото на местную валюту обменяем, а? – Мусульманский городишка, – поморщился Паша. – Дикари и фанатики сплошные. Тут на тебя без паранджи будут смотреть, как на проститутку, еще на скандал нарвемся… – А я слышала, что мусульманские проститутки тоже в парандже ходят, – задумчиво сказала Анька. – А скандала я не боюсь, с таким-то скандалогасителем… И она похлопала по кобуре своего маузера. – Ну, а я вот как раз такого скандала и боюсь, – заметил Паша. – Любишь ты скандалогасителем помахать лишний раз, а тут все-таки военных полным-полно, если вертолетчику, конечно, верить, на выстрелы в момент нагрянут, а мы, кажется, в комендатуру пока не собирались… даже добровольно… – Да я и не собираюсь стрелять, – скорчив наивную мордашку, хитренько стрельнула глазами Анька. – «Причем тут нож, причем грабеж? Меняй формулировку». Кстати, про выстрелы… интересно, а патроны мы для своих пушек тут найдем или придется по полчаса думать всякий раз, когда в самом деле выстрелить надо будет? Паша недоуменно покачал головой. Все-таки, знал об этом мире не намного больше Аньки, пожалуй, только то, что здесь, в Москве, на табачной фабрике «Ява» выпускают одноименные сигареты. Причем, без особых опознавательных знаков на пачке. А вот про оружие, а тем более – калибр патронов, сказать что-то определенное было трудно. Видели-то они только громоздкий автомат в руках часового, да кобуру у майора на поясе. Ни у сержанта, подвозившего их в военный городок, ни у вертолетчика никакого оружия, по крайней мере на виду, не было. А спрашивать у часового про калибр его оружие было в тот момент как-то не к месту. Так же, как и заводить об этом разговор с вертолетчиком, который, Паша не сомневался, с удовольствием бы рассказал и о существующих калибрах, и об истории их появления в армии… вот только позже, скинув на московский рейс почту, наверняка бы задумался с чего бы это возник такой у интерес у показавшихся изначально местными людей? Переждав маленькую толкучку у дверей и выйдя из помещения аэропорта, Анька и Паша постарались побыстрее пересечь заставленную автомобилями небольшую площадь у центрального входа. Автомашины тут были настолько разнообразными, что глаза разбегались: от роскошного, блистающего лаком и никелем, будто сошедшего со странички рекламного проспекта, ролс-ройса и – до старого разбитого вдребезги грузовичка неопределенной происхождения с подвязанным проволокой крылом. Паша обратил внимание на несколько очень похожих на доджи, маленьких и юрких машин в камуфляжной раскраске и с солдатами за рулем. Но вот производства эти машины точно были российского, на радиаторах у них сияли начищенные буквы НГАЗ. Проходя мимо машин, и Паша, и особенно Анька ловили на себе любопытные и зачастую недоумевающие взгляды водителей. То ли в городе не принято было европейцам ходить пешком, то ли слишком уж странным казалось одеяние девушки и громоздкая деревянная кобура у её бедра, спрятать которую было невозможно при всем желании. Впрочем, Паша тоже выделялся своими плотными, защитного цвета бриджами, длинной кожанкой, почти до середины бедра, и кожаным картузом, правда, безо всякой кокарды. И если на загрузившегося в роллс-ройс шейха с его свитой путешественники, казалось бы, особого впечатления не произвели – не дело для правоверного мусульманина с тугим кошельком в кармане разглядывать всяких иноверцев, как уродцев на ярмарке, то солдаты и сержанты, а вместе с ними и встреченные офицеры, разглядывали экзотическую парочку без всякого стеснения. И во взглядах их ощущалась привычная властность хозяев, пусть и на чужой земле, над судьбами прочих людей. Потому уже на узкой, пыльной и тихой улочке, ведущей от аэропорта куда-то в городское «чрево», Анька обеспокоенно сказала: – Паштет, нам бы и переодеться не помешало, как думаешь? – Согласен, – кивнул Паша, – на площади на нас смотрели, как на ряженых… – Кино снимаем, – хихикнула Анька. – Вот-вот, – буркнул Паша, повнимательнее присматриваясь к окружающим их домам, стараясь найти среди них лавку или магазин готовой одежды. Никаких лавок и магазинов на улочке не было. То есть – вообще никаких, только глухие, раза в полтора выше человеческого роста заборы – «Дувалы их тут что ли называют?» – вспомнил Паша, за которыми виднелись такие же глухие, тыльные стены домов, лишь кое-где прорезанные узкими, больше похожими на амбразуры, окнами, расположенными под самой кровлей. То ли вышли они на такую улицу, то ли весь город строился так, но даже ворот в сплошной стене заборов не было, лишь узкие, похожие больше на собачий лаз калитки виднелись кое-где среди однообразной, ровной стены переходящих от одного дома к другому дувалов. И цветовая гамма всех этих заборов, глухих стен и маленьких калиточек была угнетающей, во многом повторяющей расцветку пустыни – от светло-песочной до темно-шоколадной. Свернув за очередной поворот кривоватой и узкой улочки, псевдоактеры заметили бредущего навстречу человека, одетого в какие-то причудливые лохмотья. Казалось, находчивый костюмер приклеил прямо к телу человека несуразные, потрепанные и затертые, грязные детали от разных костюмов: воротник от мужского пиджака, полы – от женской жакетки, пояс брюк от джинсов, а на штанины пошла длинная замшевая бахрома. Что-то было в движениях этого человека неправильное, болезненное, усталое, и Паша, идущий чуть впереди, на всякий случай, притормозил, останавливая идущую чуть позади, на полшага, Аньку. – Что такое? – спросила она, но тут же увидела встречного. Теперь он был уже достаточно близко, что бы можно было разглядеть струпья на коже лица, заплывшие, гноящиеся глаза и очень редкие, черные волосы на голове. Человек выглядел не просто больным, а больным на последнем издыхании, даже удивительным казалось, откуда в нем еще имеются силы передвигаться, пусть и опираясь рукой на забор. А из-за дувала, мимо которого только что прошел, тяжко шаркая ногами и вздымая клубы пыли, встречный, выскочил мужчина в европейском пиджаке, безразмерных шароварах и невысоких сапогах, явно из местных, горбоносый, отвратительно небритый, с выкаченными маслянистыми глазами шоколадного цвета. Он, приглядевшись к больному, что-то гортанно крикнул на весь район, и тут же – молнией – исчез в маленькой калитке своего забора, что бы еще через мгновение появиться уже с небольшой, но явно увесистой дубиной в руке. Похоже, что именно на его крик из соседних домов начали появляться такие же вооруженные палками мужчины. Выставив перед собой свое доморощенное, но, по всему видать, неоднократно используемое по прямому назначению оружие, сначала с опаской, а потом все смелее и смелее, они приблизились к больному. Кто-то из собравшихся вокруг бедолаги попробовал о чем-то спросить его на странном, гортанном наречии, совсем не напоминающим певучие переливы фарси, как успел их запомнить Паша. Больной не отвечал, а только остановился, по-прежнему опираясь одной рукой на забор, низко наклонив голову и тяжело, со свистом в легких, дыша. И тут – его вырвало какой-то отвратительной зеленой и тягучей слизью. Даже на стоящих далеко от места событий Аньку и Пашу пахнуло омерзительным запахом нечистот и – смерти. Это послужило невидимым и неслышимым сигналом для окруживших больного мужчин. На мгновение отпрянув, что б не попасть под брызги извергнутой пришельцем рвоты, они тут же дружно и тесно сомкнулись вокруг него и – в воздух взлетели палки. Послышались гортанные, очень похожие на ругательства, слова, сопровождающие сочные удары по изможденному телу. – Стоп, без нервов, – попросил Паша, заметив, как рука Аньки скользнула к рукоятке маузера. Тот момент, когда девушка успела откинуть деревянную крышку кобуры он как-то прозевал, сосредоточившись на происходящем впереди. – Я без, – ответила Анька, передернув плечами – но вдруг после него эти на нас переключиться захотят? – Да нет, – покачал головой Паша, вновь внимательно вглядываясь в тесный круг, над которым то и дело взлетали отполированные ладонями хозяев дубинки. – Похоже, что им не все равно, кого бить… А больного уже не били, а убивали, в изнеможении присевшего у стены на корточки, сжавшегося в комок, с трудом поднявшего руки, пытаясь хоть так защитить голову от ударов, его безжалостно добивали сильные, молодые и не очень, здоровые мужчины с нехорошим, азартным блеском в шоколадных, на выкате, глазах. Прошло всего несколько минут, и вот уже бездыханное тело скрючилось в равнодушной дорожной пыли, а поуспокоившиеся мужчины утирали пот с разгоряченных лбов и начинали косо посматривать в сторону Аньки и Паши. Чуток укоризненно покачав головой, мол, опять все то же самое начинается, Паша выдвинулся на полшага вперед, прикрывая собой Аньку. Та промолчала, хоть и чесался язык колкостями, но девушка понимала, что сделал это Паша, нисколько не сомневаясь в её смелости и умении постоять за себя. Просто сейчас очень желательно было бы разойтись с местными без конфликта, особенно, с применением огнестрельного оружия, а Анька была большой любительницей первым аргументом в споре с сильным противником выставлять свой маузер. В самом деле, внушительная фигура Паши, его мгновенно ставший угрюмым взгляд и рука, поглаживающая рукоятку пистолета, перемещенного вдоль ремня из-за спины на живот, произвела на местных бытовых убийц должное впечатление. Но, наверное, большее значение имела все-таки европейская внешность и здоровый вид Паши, чего было не скрыть никакому загару. Успокоившиеся и притихшие, опустившие к земле свои дубинки, мужчины начали медленно расходиться по домам, бросив у забора забитого ими только что неизвестного. – Да, однако, нравы тут простые, – сказала Анька, когда они с Пашей продолжили путь по улице, постаравшись побыстрее пройти мимо убитого. – И это все не просто так, – поддакнул Паша. – Если это те самые беженцы, про которых вертолетчик говорил, то их тут должны люто ненавидеть. Ведь не только хлеб отбирают, еще и болезни всякие принесли, пусть и не всегда заразные, но всегда неприятные… …Лавку они нашли, едва выйдя на небольшую площадь, видимо, одну из центральных в городке. Впрочем, какая это была лавка? Так – небольшой навес, каким-то чудом держащийся всё у того же забора, да невысокий, по колено, прилавок собранный из старых пластиковых ящиков, отгораживающий «торговое помещение» размером в пару шагов от пыльного тротуара. За этим импровизированным прилавком в самом уголочке, на маленькой, едва заметной под ним табуреточке полудремал старый, весь сморщенный, как печеное яблоко, удивительный старик с крючковатым носом и седыми, длинными пейсами. – Как думаешь, почему это – где торговля, там и евреи? – задумчиво спросил Паша, разглядывая приоткрывшего один глаз старика. – Ты антисемит? – подозрительно покосилась на спутника Анька. – Только с похмелья, – признался Паша. – А ты? – И мне как-то все равно, пока меня лично не касается, – сказала девушка. Но самым удивительным оказалось не само наличие в маленьком городке Белуджистана ортодоксального иудея, а то, что дедок этот вполне сносно говорил по-русски. И в лавке его оказалось гораздо больше европейской одежды, чем местных шаровар, пиджаков и черных, плотных покрывал для женщин. – Как же нету? – удивился он, прослушав запросы невольных путешественников, старательно и медленно выговаривающих слова с псевдоакцентом, как обычно русские люди говорят с иноземцами. – Не может не быть. Сейчас мы будем посмотреть всё. Откуда-то из джутовых мешков, пыльных ящиков и непонятных коробок на прилавке показались совершенно чистые, разглаженные и веселенькие ситцевые платья и блузки, элегантные, женского покроя, брючки, полусапожки из тонкой кожи, разнообразные сорочки, жилетки, носки, носовые платки, нижнее белье. А всего-то навсего достаточно было Паше в процессе разговора повертеть в пальцах золотой червонец, заранее извлеченный из подкладки его куртки. Как истинная женщина, пусть по сути своей и не тряпичница, но уже изрядно соскучившаяся по покупкам, Анька погрузилась в это изобилие от всей души, перебирая и прикидывая на себя то одну, то другую шмотку, постоянно спрашивая совета у Паши и не дожидаясь его ответа. – Как же – откуда? – удивленно и чуть возмущенно отвечал еврей на вопрос Паши о происхождении товаров. – Советские тут оставляют. Много всего оставляют. Просто так. У них изобилие, такого больше нет нигде, что бы просто так оставлять новые вещи. А местные такое не носят. Им нельзя. Коран, шариат. Муфтий сразу говорит – совсем нельзя. Вот и лежит… – Брюки не хочу, – в унисон продавцу бормотала Анька, – юбку хочу, короткую, что б все отпадали, ну, а брюки – если только в запас, и еще хочу вот ту распашонку… или ту, в обтяжку, вообщем-то, еще бельишка бы побольше, кто знает, когда еще дорвусь… и сапоги поменять… Паша уже выбрал себе крепкие на вид, плотные брюки нейтрального темно-серого цвета со множеством карманов, пару рубашек, на вид вполне соответствующих его размеру, а Анька все еще продолжала перекладывать с места на место товар. – А камуфляжа нет? – поинтересовался Паша, вспоминая виденное на военных обмундирование, показавшееся ему очень добротным и удобным. – Нет. Запрет. Солдатское нельзя. Военный запрет. Нарушение – кирдык. Полный песец мне, – пояснил еврей. – Есть другое. Сколько хочешь. Паша примерил новенькие, мягкие сапоги с застежками на голенищах. – Десант, – поцокал языком продавец. – Сам бы носил. На всю жизнь. – А говоришь – солдатское нельзя, – усмехнулся Паша, довольно притоптывая ногами; сапоги и в самом деле были отличные. – Форма – нельзя, погон – совсем нельзя, – огорченно покачал головой старый еврей. – Ботинки – можно, сапоги. Местный любит. Крепкие очень. Долго носят. И носки можно. И трусы. Надо? – А вот юбку надо, – вмешалась в разговор Анька. – Покороче, чем эта… Самая короткая юбка оказалась пониже колен, и Анька презрительно фыркнула. – Надо – сделаю, прямо сейчас, – пообещал еврей. – Местным – грех, вашим можно, барышня хочет кирдык всех мужчин города. Но – можно. – Подшивай, – махнула рукой Анька. – Подождем десять минут… – Зачем долго? Пять минут и – готов, – заверил её продавец. И в самом деле, пользуясь какой-то маленькой ручной машинкой, на их глазах старик подшил юбку быстро и так профессионально, что Анька удивленно приподняла бровь – качество обслуживания заслуживало восхищения. – Теперь бы где-то переодеться, – задумчиво почесал за ухом Паша. – Слушай, старик, гостиница в городе есть? Освоившись, они уже говорили со старым евреем без натуженного акцента, как в самом начале общения. И он отлично понимал, если и не все слова, то интонации и пожелания покупателей – налету. – Караван-сарай, – моментально ответил продавец. – Рядом. Совсем рядом. Иди, скажи, я слал. Дешево. Уважать будут. Гостем будешь. – А можно без караванов и тем более – сараев? – брезгливо передернувшись, спросила Анька. – Гостиницу… – Военный есть, для советских, кто на время здесь, недолго, – сообразил еврей, что местная экзотика совсем не прельщает покупателей. – Для офицер! О, хороший такой… – А штатская есть? – уточнил Паша. – Для таких, как мы? Кто не военный. Минут через десять совместных усилий и активной жестикуляции, они выбили из старого еврея приблизительное направление к обычной гражданской гостинице для приезжающих европейцев. Старик все время старался разрекламировать ближайший караван-сарай, видимо, имея с этого какой-то свой гешефт, но ни Анька, ни Паша ни в какую не хотели погружаться в азиатскую экзотику. В завершении, довольный такими щедрыми и в меру привередливыми покупателями, старик презентовал им небольшой джутовый мешок, куда поместились все тщательно с бормотанием и приговорами упакованные вещи. И даже – неслыханное дело – когда парочка уже отошла от прилавка, старый еврей догнал их и вручил сдачу: кучу разномастных, со множеством нулей персидских риалов, которые Паша небрежно, но аккуратно сунул запазуху, по соседству со своим пистолетом. Осторожно, мельком, оглядываясь на оставленную позади торговую площадь городка, Паша проворчал: «Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…» Перед ними лежала ставшая уже привычной узкая, пыльная и извилистая улочка, окруженная глухими заборами. Анька засмеялась: «Там-нет-ни-тьмы-ни жаровен-ни чертей… Лишь пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…» И продвинулась на пару шагов вперед и влево… *** Из интервью корреспонденту газеты «The Australian». Личный представитель Председателя Верховного Совета Алексей Камов любезно согласился прокомментировать вопросы нашего корреспондента по азиатскому региону Джеймса МакКейна. Встреча прошла в загородном доме господина Камова, который тот почему-то упрямо назвал «десять соток», отказываясь объяснить историю и суть этого названия. Как удалось выяснить нашему корреспонденту, «сотками» несколько десятилетий назад измеряли в России площади сельскохозяйственных угодий, однако, чему равна эта пресловутая «сотка», корреспондент так и не узнал. Дом господина Камова выглядит снаружи и изнури гораздо скромнее, чем можно было бы ожидать от жилища чиновника, уже не первый год облеченного немалой властью в Советской России. Простой деревянный дом, с небольшой верандой при входе, на которой и расположились во время беседы А.Камов и Дж.МакКейн. Как успел заметить наш корреспондент, совсем рядом от дома господина Камова находится еще не менее двух десятков похожих строений, некоторые из которых выглядят значительно солиднее и богаче жилища интервьюируемого. По словам самого господина Камова, поселок принадлежит одному из московских заводов и проживают в нем в основном вышедшие на пенсию рабочие и цеховые мастера, к которым в летнее время и на выходные часто приезжают их дети и другие родственники. На вопрос, почему у этих людей нет собственных загородных домов, господин Камов ответил, что советские люди, особенно заводчане, очень не любят нерационального использования ресурсов и не хотят обзаводиться домами, пользоваться которыми из-за сурового русского климата смогут лишь очень короткое время в году. Переходя же к основной теме интервью, господин Камов предупредил нашего корреспондента, что оставляет за собой право не отвечать на некоторые вопросы и пригрозил немедленно прервать интервью, если вопросы будут носить характер, унижающий его личное достоинство и достоинство Советской России. Приходится признать, что подобные ограничения звучат дико для людей западного мира, привыкшего к свободе слова. Впрочем, исключительный характер Советской России в прошлом и в современной истории признается всеми. Вопросы начались с выяснения отношения России в лице личного представителя Председателя Верховного Совета к процессам, происходящим на ирано-пакистанской границе в провинции Белуджистан, в частности, и роли Советской России на скорейшее разрешение индо-пакистанского конфликта в целом. К.(корреспондент): «Уважаемый господин Камов! С какой целью советские войска находятся на границе Ирана и Пакистана и почему они препятствуют свободному переходу границы беженцам из пострадавших от военных действий провинций Пакистана на территорию Ирана?» Л.П.(личный представитель Председателя Верховного Совета): «Наши войска находятся на границе с Пакистаном исключительно по личной письменной просьбе иранского шаха Мохаммеда Второго. Подобный вариант развития событий предусмотрен был в бессрочном договоре между Советской Россией и Ираном от 1945 года и подтвержден протоколом от 1970 года. Советские войска блокируют границу Ирана, не допуская массовых незаконных её нарушений. Часть войск находится во втором эшелоне, прикрывая наиболее опасные возможные направления прорыва границы. Это я поясняю заранее, что бы не было вопросов о том, почему войска дислоцируются не только вдоль границы, но и на достаточном от нее удалении. Размещение советских войск и их передислокация в обязательном порядке согласовывается с Генеральным штабом иранских вооруженных сил и с местной администрацией». К.: «Зачем понадобилось вводить дополнительные войска, если со времени окончания Мировой Войны на западных границах Ирана находятся советские военные базы с огромным контингентом военнослужащих?» Л.П.: «Вторая и Третья танковые армии, а также Вторая воздушная армия, дислоцирующиеся на западной границе Ирана служат гарантом безопасности и стабильности во всех нефтедобывающих странах Ближнего Востока. Передислокация их в любое иное место может дестабилизировать обстановку в Ираке, Кувейте, Трансиордании, Сирии, ну и т.д. Ближний Восток – своеобразная нефтяная цистерна, вокруг которой сплетены интересы многих государств, транснациональных корпораций, отдельных народностей, племен и даже личностей. А нефть, как вам известно, чрезвычайно пожароопасное вещество. И лучше будет, если «пожарные», если так можно выразиться, всегда будут наготове и рядом с этой цистерной». К.: «Чем же гарантируют советские войска безопасность и стабильность на Ближнем Востоке?» Л.П.: «Вопрос не по теме, но я просто выношу вам первое предупреждение. Разговаривать о геополитике, о региональной политике и экономике вообще – можно днями и неделями. А время нашей встречи ограничено. И это хорошо. Теперь по существу. Еще в конце сороковых, начале пятидесятых годов советские войска обеспечивали безопасность региона, борясь с местными бандами, многочисленными диверсионными группами британцев, французов, северных американцев, проникающими на территорию Ирака и западного Ирана. Приходилось много стрелять и несколько раз вести едва ли не полномасштабные боевые действия в ответ на происки империалистических правительств Британии, Франции и Североамериканских Штатов, которые не понимали новых реалий, сложившихся после Мировой войны, не хотели их понимать и принимать. Однако, с годами обстановка изменилась. Уже лет тридцать ни у кого не возникает желания проверить боеготовность советских войск на Ближнем Востоке. Поэтому в последние годы советские войска гарантируют безопасность и стабильность многим арабским странам Ближнего Востока исключительно фактом своего там присутствия. А теперь я хотел бы услышать вопросы по существу интервью». К.: «Хорошо, вернемся к теме интервью, почему советские войска ограничивают переход через границу беженцев из Пакистана? Людей, лишенных крова и своей земли, пострадавших в результате применения химического и бактериологического оружия? Людей, которым крайне нужна любая помощь: продуктами питания, жильем, медицинским обслуживанием?» Л.П.: «Во-первых, советские войска выполняют взятые на себя перед иранским шахом обязательства «закрыть границу». А, во-вторых, насколько я знаю, сейчас в Австралии практически стоят без работы или трудятся под неполной загрузкой из-за экономического кризиса до полутора сотен транспортных судов океанского класса. Подгоняйте их к берегам Пакистана и Ирана. Я лично берусь организовать погрузку на них не менее трех-четырех миллионов беженцев. Готова Австралия, страна вовсе не бедная, принять у себя, обеспечить питанием, жильем, медицинской помощью такое количество беженцев?» К.(растерянно): «Но в Австралии нет таких возможностей. Мы не сможем содержать такую армию… э-э… беженцев. В разгар кризиса, когда в стране почти двадцать процентов трудоспособного населения без работы…» Л.П.(ехидно): «Австралия, значит, не может, или не хочет, принципиальной разницы тут нет, но почему-то задает вопросы об этом другим странам? Пытается переложить с себя груз ответственности на других?» К.: «Причем тут груз ответственности? Ведь Австралия ни коим образом не виновата в индо-пакистанском конфликте. Мы даже неоднократно выступали за его мирное разрешение, за немедленное прекращение военных действий…» Л.П.: «Вы, конечно, выступали. Разве тут поспоришь? И Лига Наций призывала противоборствующие стороны не применять отравляющие газы и биологическое оружие. И только Советская Россия нанесла ракетно-ядерный улар по восточным, пустынным районам Пакистана и этим остановила бойню. Просто пригрозив, что следующие ракеты упадут на густонаселенные города обеих стран. Вот только тогда высшее военное и политическое руководство противоборствующих сторон отдало приказы о прекращении огня и приехало к нам, в Астрахань, на переговоры. А теперь нам же еще и пытаются навязать сотни тысяч, миллионы раненных, больных, отравленных газами, зараженных чумой, холерой, сибирской язвой, нищих, голодных, без крыши над головой и маломальской одежды. Или вы думаете, что Иран самостоятельно способен обеспечить всем необходимым этих беженцев?» К.(еще более растерянно): «Но есть же общечеловеческие нормы гуманности…» Л.П.: «Почему же эти нормы гуманности не проявляют Британия, Франция, Америка? Где их транспорты, спасательные суда? Почему они молча наблюдают за гибелью миллионов пакистанцев и индусов?» К.(чуть оживившись): «Но сейчас я говорю не о западных цивилизациях, а о Советской России и Иране, как её сателлите». Л.П.(брезгливо): «Видимо, у нас разное понятие слова «сателлит». Изначально так обозначали телохранителей в Древнем Риме. И причислять Иран к телохранителям России – смешно, неправда ли? Впрочем, у вас своя правда всегда и во всем. Почему Советская Россия должна тратить трудовые, продовольственные, энергетические ресурсы на спасение людей, от которых отказалось их собственная власть? Мы с удовольствием окажем этим людям моральную и дипломатическую поддержку, а вот кормят и поят их пусть те, кто развязал эту никому не нужную войну». К.: «Вы постоянно сводите вопрос к ресурсам, делая ударение на экономической стороне вопроса, хотя ваше государство объявило себя коммунистическим и деньгами пользуется только во внешнеторговых расчетах…» Л.П.(саркастически): «Попробуйте предложить британским или американским транснациональным корпорациям поработать без прибыли. Надеюсь, вас после этого просто засмеют, и не более того. Наша страна смогла построить коммунистическое общество и предоставлять своим гражданам все товары и услуги по их потребностям только благодаря эффективной экономической политике. Мы уже давно ничего и ни для кого не делаем даром и не собираемся заниматься вашей пресловутой благотворительностью. Пусть этим занимается Лига Наций, она ведь для того и создана, что бы решать международные вопросы, в том числе и гуманитарные и благотворительные». К.: «Лига Наций сделала все, от нее зависящее, что бы война была прекращена…» Л.П.(перебивая): «То есть, не сделала ничего, если судить по результату. Может быть, не стоит так уж прославлять организацию, способную только на болтовню?» К.(нервозно): «Давайте вернемся к обстановке на ирано-пакистанской границе?» Л.П.: «Я все время пытаюсь вас туда вернуть, но…» К.: «По данным независимых журналистов и врачей, работающих в лагерях беженцев, которых все-таки допустили на иранскую территорию, обстановка в этих лагерях напоминает худшие времена в нацистской Германии. Полное отсутствие санитарии, крохотные пайки, отказ в свободном перемещении за пределами лагеря. Как вы можете оценить такие действия уже конкретно советских военных, ибо это они создают и контролируют лагеря на границе». Л.П.: «Действия наши военных по всем пунктам согласовываются с местными чиновниками и представителями иранского шаха в Белуджистане. Это во-первых. Во-вторых, я очень не люблю анонимности, а «независимые журналисты и врачи» – это не авторитетный источник, потому что вы не назвали имен, мест работы этих специалистов. Такого рода заявления попахивают клеветой и провокациями». К.: «Как же я могу назвать вам людей, которые работают в зоне ответственности советских войск? Это может вызвать репрессии по отношении к ним…» Л.П.: «Интересно, сколько иностранных журналистов мы за последние лет десять репрессировали? Или вы, может быть, считаете за репрессии выдворение из страны без права возвращения за шпионаж, антисоветскую пропаганду и прочие противоправные действия?» К.: «Давайте не будем сейчас обсуждать эту тему, а вернемся к лагерям беженцев на восточной иранской границе…» Л.П.: «Вы ловко уходите от неприятных для вас тем и с удовольствием обсуждаете свои, только вам понятные, недостатки в работе советских военных. Будь по-вашему. Всего в приграничной области шесть больших лагерей и три карантина. В карантине в самом деле очень суровый режим входа-выхода, потому что никто не хочет вместо карантинного лагеря на десять тысяч человек получить карантинную провинцию на миллионы, а среди беженцев очень много больных и чумой, и оспой, и тифом. Были случаи сибирской язвы. Поэтому контакты этих людей с внешним миром минимальны. В остальных лагерях посвободнее, но никто и никого не выпустит за ворота лагеря просто «посмотреть». Нужно или приглашение от местных жителей, или трудоустройство. Наши военные неоднократно пытались трудоустроить молодых, здоровых беженцев на общественных работах в провинции, но – увы…» К.: «Но ведь общественные работы предполагают тяжелый физический труд на прокладке дорог, строительстве объектов инфраструктуры, а это не самый лучший вариант для пострадавших…» Л.П.: «Вы считаете, что малограмотным или вовсе неграмотным крестьянам и кочевникам, благополучно сбежавшим из-под газовой атаки соседнего государства, мы должны предоставлять места в конторах с климатизаторами и оплачивать их безделье за полированными столами якутским золотом? Так ведь они даже читать-писать не умеют, где же их еще можно использовать, кроме дорожных работ?» К.: «То есть вы признаете, что используете труд беженцев на тяжелых работах в пользу ваших военных?» Л.П.(раздраженно): «Последнее замечание. Не передергивайте мои слова и не приписывайте мне того, что я не говорил. Все беженцы работают на добровольной основе. И только на объектах, принадлежащих шахиншаху иранскому или его подданным. Но – и так крайне мало. Видимо, большинство беженцев, подобно вам, считают, что подавать им милостыню – чья-то прямая обязанность». …на этом газетная страничка обрывалась, и Анька со вздохом отбросила её подальше от себя, в угол маленького диванчика, на котором она расположилась. – Хорошо ты на буржуинской мове шперхаешь, – с ироничным уважением сказал Паша. – Когда только выучить успела… – Дык, любой средний программер должен по ихнему бачить, – в тон Паша отозвалась девушка. – Ну-ну, знаю я какой ты средний программер, – проворчал он, припомнив, как Анька выводила из строя правительственные каналы связи и местное телевидение в одном далеком сейчас, но таком памятном для них обоих городе. – Для своего времени – средний, – без всякого кокетства констатировала Анька. – А там… там просто детский сад был вместо криптографии. – Все равно переводишь шикарно, – повторил комплимент Паша, не желая уступать, хоть и зная наперед, что все равно уступит, стоит только Аньке посерьезнее настоять на своем. – Тут язык сломаешь – переводить-то, – посетовала Анька. – Раньше только слышала про этот австралийский жаргон, и в самом деле – язык тот же, буквы те же, а слова и фразы – шиш, совсем всё другое… – Мне не понять, – скромно сказал Паша. – Я если и свяжу между собой два буржуинских слова, так это «Хенде хох» и «Цурюк»… – Не прибедняйся, – фыркнула Анька. – Слышала-слышала, как ты с тем немцем шпрехал, только от зубов отскакивало… С немцами Паша пообщался уже в батальоне Крылова, случайно пересекшись с парочкой добровольцев аж из самой Баварии, где года за четыре до того жестоко подавили выступления рабочих, вот и прошлось тем немцам разбежаться по всему миру, спасая свои шкурки и в поисках лучшей доли. – Так-так-так… – Паша вытянул из угла газетный обрывок, разгладил его и зачем-то вгляделся в незнакомые слова. – Теперь многое становится понятно… Во всяком случае, понятно стало, почему с них не взяли ни копейки при размещении в гостинице. В номере которой они и нашли этот самый обрывок австралийской газетки, попавшей сюда неведомыми путями. В небольшом, по-европейски чистеньком двухэтажном домике, в маленьком холле на первом этаже их встретила улыбчивая, сдобная женщина, будто сошедшая со старинных русских лубков: краснощекая, пышнотелая, с длинной косой под легкой косынкой, с тяжелой грудью. – Ну, что, бродяги, отдохнуть от природы захотелось? – оригинально поздоровалась она. – Проходите, здравствуйте, гостями будете. Одичали, небось, в пустыне-то? – Здравствуйте, – выдвинулась вперед Анька, считая, что сможет легче найти общий язык с женщиной, чем Паша. – Да вот, надоело уже по пескам-то мотаться, хочется в душ нормальный, а еще лучше – ванну, с пеной… – По тебе видать, что давно мотаетесь, – отметила женщина. – И что ж – все время в такой одежке? – Да у нас что поприличнее, для города, с собой, – тряхнул мешком Паша и поздоровался ответно: – Доброго дня. – У старого Йохима купили? – засмеялась женщина. – Почему вы так решили? – удивилась Анька. – Так во всем городе и округе только у него такие вот мешки и сохранились, у остальных их давно уже беженцы поперли, на одежку себе, а у Йохима не сопрешь, хитрый он, умеет припрятать. – Ну, да, у него, у нас-то вот тоже все вещички пропали и документы, и деньги местные, – согласилась Анька, воспользовавшись моментом. – Документы, говоришь? – покачала головой женщина. – Да и ладно. Вам как – номер на двоих или каждому свой дать? – А догадайтесь… – засмеялась Анька. А хозяйка гостиницы неожиданно лукаво и озорно подмигнула ей, протягивая простой металлический ключ с маленьким брелоком, совсем не типичным для гостиниц. В небольшом, но чистом и по-русски, хоть и безлико, обставленном номере Анька первым делом рванулась в ванную и оттуда уже ликующе крикнула: – Паштет! Вода горячая! Я в замочку ложусь, на три часа, не меньше… – Ложись, – согласился Паша, вытаскивая из еврейского мешка и развешивая во встроенном стареньком шкафу их обновки. Потом он пошарил по двум тумбочкам, стоящим в изголовье широкой, низкой постели, и нашел список местных телефонов. Половина стандартного для Паши листа была закатана в прозрачный пластик и уже изрядно покрыта пылью, видимо, в номере давненько никто не останавливался, или постояльцы просто не пользовались тумбочкой. «Администратор», «столовая», «парикмахерская», «сауна» – было понятно, а вот «дежурный комендатуры», «штаб», «осназ» – вообщем-то нет. Прежде всего тем, что такого рода телефонные номера не могли находиться в каждом номере простой, для всех желающих, гостиницы. Но, говоря по совести, вдумываться сейчас в такие проблемы не хотелось, а хотелось как следует помыться, побриться постоянно носимой с собой опасной бритвой, и завалиться спать в тишине и покое, в надежде, что этой ночью никто не поднимет их по тревоге. Поэтому Паша без раздумий забросил мини-справочник обратно в тумбочку и решил поторопить Аньку, понимая всю безнадежность этого мероприятия. – Ань! – позвал он, открывая дверь ванной, – предложение есть… – Отвернись, бесстыжий, – сказала Анька, стоящая голышом перед маленьким, только для бритья годным, зеркальцем над жестяной, эмалированной раковиной и пытающаяся оглядеть в него свою попку. – Я уже сама смеялась и плакала от горя, посмотрев… Ну, горя-то, конечно, никакого не было, но все равно, выглядела девушка странно и для цивилизованных мест, вроде этой гостиницы, диковато: загоревшие и обветренные, почти черные лицо, шея, руки чуть повыше локтей и – белое, нетронутое солнцем под одеждой остальное тело. – Да не переживай, – посоветовал Паша. – Я ведь такой же… – То ты, а то – я, – вздохнула Анька. – Что теперь делать? Загорать что ли срочно на зимнем солнце? А может, тут солярий найдется, в лоне цивилизации-то, как ты думаешь? – Я думаю, сейчас надо по-быстрому ополоснуться под душем, сходить в столовку, пожрать, а к вечеру закатиться в здешнюю сауну, а уж там – выпарить из себя всю грязь и ненужные мысли, – предложил Паша. – Здесь сауна есть? – встрепенулась Анька. – Если верить телефонному справочнику, то и парикмахерская тоже, – обрадовал её Паша дополнительно. – Тогда – я быстро… Анька выскочила из ванной, обмотавшись чистеньким казенным полотенцем, уже минут через двадцать, довольная, как обожравшаяся сметаны кошка, счастливая, как первые люди в раю… Следом в это бытовое счастье прошел Паша, а девушка, слегка приодевшись в новые шмотки «от Йохима», нашла в углу шкафа обрывок австралийской газеты, на который Паша просто не обратил особого внимания из-за невозможности самостоятельно сложить английские буквы в понятные для него слова. А поскольку дата и иные интересные для него подробности на обрывке отсутствовали, газета так и осталась валяться в шкафу до появления Аньки. *** – Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, ваш режим работы? – вежливо спросил Паша, набрав номер столовой на допотопном на его взгляд, дисковом еще телефонном аппарате, пристроившимся возле дверей номера на маленькой полочке. – Э-э-э… здравствуйте, – растерянно отозвался женский голос, – да мы, вообще-то, круглосуточно, а вы об этом не знали? – А мы только-только у вас тут устроились, – ответил Паша, мгновенно сообразив, что попал впросак. – Вот и решили уточнить… все-таки, здесь не столицы… – Да уж, – вздохнула женщина в ответ, – до столиц нам далеко, но и мы лаптем щи не хлебаем, так что – в любое время заходите, покушаете… – Ну, вот прямо сейчас спустимся со второго этажа и зайдем, – пообещал Паша. – Милости просим! Положив трубку, он шагнул в комнатку номера и оглядел уже собравшуюся Аньку: короткая юбка, блузка с оголенной спиной, взъерошенные и уже подсохшие после мытья волосы, какое-то, прям-таки просветлевшее лицо и чуть встревоженный взгляд серых глаз. – Готова? А почему маузер не прицепила? – иронично спросил Паша. – Если будешь настаивать – прицеплю, – огрызнулась Анька. Свой пистолет-карабин она любила восторженной первой любовь подростка. Но вот беда, к такому наряду портупея с громоздкой деревянной кобурой подходила, как корове седло. И Анька по-детски переживала и злилась, что приходится оставить в номере любимую игрушку. – Бросишь здесь своего друга? – продолжил Паша сыпать соль на раны. – А вдруг упрут? Кто знает, какие тут нравы? То, что все кругом вежливые и столовка круглосуточная – еще ни о чем не говорит… Помнишь, что портьерша при входе рассказывала… – Тебе хорошо, – посетовала Анька, – а мой маузер под скрытое ношение не предназначен, что ж его так и таскать на себе в открытую? – Ладно, – смилостивился Паша, – помогу. Особо скрытого, конечно, не будет, но при себе его таскать сможешь, если куртку оденешь… – Ради него – хоть тулуп, – обрадовалась Анька. Минут за пять Паша соорудил из анькиной портупеи, колечка от гостиничных ключей и собственной фантазии петлю, на которой совместными усилиями подвесили освобожденный от кобуры пистолет под мышку Аньке. Конечно, выхватывать его, как в шпионских фильмах, за доли секунды, было невозможно, но тем не менее, теперь любимое оружие находилось постоянно при девушке, а не валялось в номере без присмотра. Только после этого они спустились вниз, где вновь встретили приветливую, кустодиевских форм, администраторшу. Улыбаясь и даже не успев выслушать их вопрос, она без разговоров направила парочку по узкому и казавшемуся от этого выше, чем он был на самом деле, коридорчику к столовой. – Странно, никаких общепитовских запахов, – успела шепнуть Анька в спину Паше, пока они шли след в след между светлых, оклеенных непонятной, чуть шероховатой на взгляд, пленкой совсем не напоминающей стандартные бумажные обои. Но тут Паша распахнул дверь, и они оказались в чистеньком, уютном помещении с десятком пустующих столиков, сделанных из непонятного, под слоновую кость цветом, материала похожего и одновременно непохожего на пластик. Тут уже запахи были, но пережаренным десятки раз машинным маслом, давно прокисшей капустой и затхлыми половыми тряпками пополам с хлоркой, как в третьеразрядных заведениях привычного им, не так давно покинутого мира, не пахло. Скорее уж это были тонкие, неброские ароматы солидного, не нуждающегося в рекламе ресторана, расположенного где-нибудь в тихом, зажиточном квартале старой части любого города мира. И еще было в этой столовой ощущение домашнего спокойствия и безопасности, такого редкого для Аньки и Паши чувства, не требующего непременно садиться лицом к дверям, контролируя при этом еще и все окна в помещении. Душевно расслабившись и пристроившись к столику в центре зала, недалеко от окна, Анька и Паша на несколько секунд замерли в удобных и легких полукреслах, размышляя, как же поступить дальше – самим ли идти к виднеющейся у дальней стены раздаче, или, барствуя, ожидать появления официантки? Проблема решилась сама собой, к их столику быстро подошла девчонка, больше похожая на хозяйку свободной квартиры, в которой студенты решили устроить гулянку в отсутствие родичей, чем на классическую официантку простой, пусть и европейской, столовой в белуджистанском захолустье. В узких, коротких, чуть ниже колен, брючках, в непонятной распашонке, под которой то и дело мелькал загорелый, крепкий животик, с легкой косынкой на голове, с большим планшетом-папкой подмышкой и маленьким блокнотиком в руках, она сказала: – Всем привет! Я Надя. И Паше даже показалось, что если бы не папка и блокнотик, то девушка взмахнула бы рукой в красивом, эстетичном салюте-приветствии, но она только плюхнула на стол папку-планшет, пояснив: – Это, вообще-то, меню, но вы, я знаю, только из пустыни, поэтому рекомендую клюквенный морс, он хоть и слабенький, но после песков лучше всего, все пьют, кто оттуда… Паша заинтересованно посмотрел на девушку и спросил: – А покушать что нам порекомендуете? Что-нибудь тоже специфическое? для тех, кто из пустыни? – А это смотря на то, чем вы дальше собрались заняться, – бойко ответила девица. – Собрались? – Паша чуть задумчиво почесал за ухом. – Собрались мы в баньку после ужина… хочется не просто песочек смыть… – Тогда вам лучше салатики какие-нибудь, – сразу затараторила официантка и порекомендовала Аньке: – Да вы бросьте меню, я вам так весь пейзаж обрисую… Значит, тут вам не здесь, поэтому из овощных только помидоры с огурцами, но – свежие, только с грядки. Из рыбных – у нас «Мимоза» хорошая, умеем готовить. Есть еще рыба в маринаде, холодненькая, как раз для вас. Если очень разойдетесь, то и селедку под шубой возьмете. А вы, вообще, в какую баню собрались?» – Мы-то в вашу, которая при гостинице, – сказал Паша, обратив внимание, что Анька, вопреки совету Нади, впилась глазами в планшет-меню и что-то там тыкает пальчиком явно не в лист бумаги. – Ну, у нас же три бани, – как ребенку, ласково и терпеливо, объяснила официантка Паше. – Финская, русская и турецкая… – А в телефонном справочнике только сауна указана, – оправдался Паша. – Ну, в справочнике просто для краткости написали, это ж не рекламный листок какой, – пояснила Надя и хихикнула: – Бумагу экономили… – Тогда – только в русскую, верно, Ань? – попробовал отвлечь подругу от меню Паша. – Сухого пара нам и в пустыне хватило. – Да какой там сейчас пар? – охотно поддержала разговор официантка. – Зима же, так – плюс двадцать, да и то в полдень, вот вы бы летом тут прогулялись, когда в песке яйца пекут… Значит, что выбрали? – Морс, как вы советовали, – сказал Паша. – И «Мимозу» вашу, и помидоры с огурцами… – Овощи чем заправить? – деловито осведомилась Надя, тыкая карандашом в свой блокнот, будто набирая что-то на электронной клавиатуре. – Сметаной, – будто очнувшись от изучения меня, вступила в разговор Анька. – А пиво у вас с собой в баню взять можно будет? – Сколько хотите, – пожала плечами официантка. – Только скажите, все уже там, в холодильнике будет. – И мне еще водки, сто грамм, – попросила Анька. – Перед баней-то? – с легкой иронией глянула на нее Надя, держась, впрочем, корректно, не столько критикуя чужой выбор, сколько рекомендуя более полезный с её точки зрения. – А что такого? – Да воля ваша, – официантка развела руками. – Но водку лучше после бани. Как Суворов учил. – А как он учил? – поинтересовалась Анька. – «После бани портки продай, а водки выпей», – процитировала великого полководца официантка. – Но если хотите непременно сейчас, тогда возьмите осетрины на закуску. Быстрее всё усвоится. – Значит, овощные салаты со сметаной, «Мимозу», осетрину даме, водку – тоже даме, и, конечно, морсу побольше на всех, – перечислил сложившийся заказ Паша. – Принято, – как-то неожиданно по-военному сказала Надя. – Сейчас будет. – Только мы… – Знаю-знаю, – кивнула девушка. – Вы без «элок», тут уже все в курсе, спишем на непредвиденные, если что – вы же не откажетесь подтвердить… Это был даже не вопрос и не просьба, это была констатация факта, после которой Надя бодро пошагала в сторону раздачи, не забыв, впрочем, прихватить со стола планшет-папку. – Ты зря не посмотрел меню, – странно заторможенным голосом сказала Анька, когда официантка исчезла из виду. – А что там особенного? – спросил Паша. – Особенного? – Анька простучала ноготками по столу маршевый ритм. – Да ничего так особенного, просто большой электронный планшет. Сенсорные страницы. Непонятная операционка. Неизвестные шрифты. – Как это – неизвестные? – встревожился Паша. – Не русские что ли? – Русские, русские, – успокоила его Анька. – Только мне неизвестные. – А что тут странного? – Паштет, ты одичал у Крылова и превратился в настоящего папуаса, – беззлобно укорила его Анька. – Электронный планшет в простой столовке, в обычной гостинице в глухом углу Белуджистана. Это нормально? Да у нас, в Конфедерации, такого даже в элитнейших кабаках не встречалось… – Много ты по элитным кабаком у нас шаталась, – огрызнулся Паша, слегка раздосадованный собственным промахом. – Может, тут в элитных ресторанах тоже меню на бумаге подают, как экзотику? – Бумага в любом мире дешевле электроники, – отрезала Анька. Но тут их разговор, грозивший перейти в бессмысленную перепалку на нервной почве, прервался Надей, подтащившей к столику тележку с заказом. Ни Паша, ни Анька не ожидали такой скорости обслуживания и замерли, удивленные, глядя, как официантка бодро выставляет на стол объемную миску с овощным салатом, две хрустальные салатницы с «Мимозой», порцию осетрины граммов на триста, с горчицей и хреном в отдельных, маленьких плошечках, огромный графин морса и запотевший стакан с водкой. – Приятного аппетита, – пожелала Надя и тут же удалилась; видимо, она все-таки заметила энергичное выяснение отношений между Пашей и Анькой и не стала им мешать своим присутствием. – Да тут у них, похоже, изобилие… – заметила Анька, зачарованно глядя на заполненный стол. – Василич бы сказал: «На всю роту хватит», – поддержал её Паша. – Как-то в самом деле, многовато для двоих… – Мы – из пустыни, – заметила Анька. – Обратил внимание, они все это подчеркивают… – Не все, а только Надя, – сказал Паша. – Мне все больше и больше кажется, что у них тут, у всех, телепатическая связь, – задумалась Анька. – Как-то очень быстро они обо всем узнают, даже не общаясь друг с другом… – Скажешь тоже, – хмыкнул Паша, принимаясь перекладывать овощной салат из общей салатницы себе на тарелку. – Давай лучше пожуем, тем более – у тебя, вон, водка греется… Анька выпила водку единым глотком и с большим аппетитом, удивляясь при этом, почему Паша тоже не заказал соточку? В последние месяцы с хорошим спиртным в батальоне было туго, пробавлялись мутноватым самогоном, да еще пили запасы фельдшера, больше похожие на денатурат, чем на спирт. А что может быть лучше после боя, чем сто граммов под горячую похлебку или тот замечательный кулеш, что варил на их роту кашевар Антонов, дядька увечный, потерявший ногу до колена еще во время германской войны, но от армии так и не отказавшийся, переквалифицировавшись в повара. Впрочем, при необходимости он охотно брался за винтовку и стрелял получше многих новобранцев. Вот только в движении им уступал, потому и участвовал только в редких оборонительных стычках, когда достаточно было лежать на одном месте и постреливать. Ну, в крайнем случае, перекатываться с лёжки на лёжку, что б не попасть под ответный удар. Вспоминая прошедшее, боевое время, Анька и не заметила, как уплела осетрину, помидорно-огуречный салат и принялась уже за «Мимозу», когда в столовой появились новые посетители. Паша, не обративший особого внимания на чувство безопасности, возникшее при входе в помещение, и привычно занявший место спиной к стене и лицом ко входу, тоже заметил их. На первый взгляд, обычнейшие мужчина и женщина. Он – лет сорока, невысокий, «без особых примет», блондин, в неплохом, но необычного покроя, костюме и рубашке без галстука. Она – совсем маленькая, миниатюрная блондинка, кудрявая, голубоглазая, в узких брючках, в просторной блузе мужского покроя, в курточке на «рыбьем меху» и – на высоченных каблуках, которые бросались в глаза больше, чем все остальное из её одежды. Может быть, для всех сотрудников этой гостиницы, и не только гостиницы, и не только этой, новые гости и были людьми обычными, приехавшими по каким-то производственным, чиновничьим или даже личным нуждам в белуджистанское захолустье, но – Паша, многоопытный, старый подпольщик с нелегальным стажем, каким-то внутренним, звериным чутьем ощутил веющий от этой парочки, ни кем другим не замечаемый, легкий ветерок властной уверенности в себе и своем праве, приобретенный не от рождения, как у монархов или наследственных миллионеров, а в процессе работы, служения то ли обществу в целом, то ли отдельным его группам или даже личностям. Блондин и блондинка заняли столик поодаль от Аньки и Паши, будто стараясь не мешать уже обедающим, но скорее это было желание, что бы не мешали им, потому как, едва усевшись, парочка завела между собой какой-то явно деловой, в меру скучный, но для них необходимый разговор, который прервался с появлением у их столика всё той же Нади. Негромко, вежливо и коротко переговорив с официанткой, блондин достал из внутреннего кармана пиджака небольшую, размером с сигаретную пачку, коробочку и приложил её к псевдоблокноту в руках Нади. Та кивнул и по-прежнему быстро и в охотку убежала за раздачу, выполнять полученный заказ. Казалось, ничего в ее поведении не изменилось и властная сущность новых клиентов вовсе не коснулась официантки. – Думаешь, это и есть их пресловутая «элка»? – просил Паша, заметив, что и Анька вроде бы небрежно, тыкая вилкой в остатки салата, но при этом очень внимательно наблюдает за нежданными соседями. – Похоже, – протянула девушка, – тут, значит, что-то вроде электронного удостоверения личности… и одновременно – платежного средства… ну, и средства учета и контроля, если, конечно, данные с «элки» идут во всеобщую базу данных… – Какого платежного, если денег тут нет? – уточнил Паша, прерывая специфические, ему непонятные рассуждения девушки. – Ты не въехал в то интервью? – подозрительно покосилась на него Анька. – А может, и не только в интервью… Денег нет в метрополии, а в остальном мире, похоже, есть. Поэтому и идет строгое разграничение на русских и нерусских. Русским – задаром, остальным – за деньги. – А зачем русским деньги от других, если у них всё задаром? – ступил Паша, пожимая плечами. Анька вздохнула, вытирая губки салфеткой и откладывая в сторону вилку. Она уже полностью насытилась, а переедать и в самом деле перед баней не стоило. – Паштет, ты меня умиляешь, – сказала она. – Сам подумай, а пока думаешь – доедай, что осталось и пойдем-ка, все-таки попаримся… Паша, молча, отодвинул от себя тарелку с остатками салатов, допил морс из своего стакана и поднялся из-за стола. Вслед за ним встала и Анька, стараясь смотреть мимо блондинистой пары, так привлекшей её внимание. Они успели дойти почти до выхода из столовой, когда их догнала легкая на ногу Надя. – Ну, что ж это вы? – укоризненно спросила официантка. – Уходите втихомолку, а пиво? – Какое пиво? – удивилась Анька. – В баню-то вы пиво себе не выбрали, – пояснила официантка. – Смотрите… На протянутом планшете-меню светился список из двенадцати сортов светлого и четырех темного пива. Напитки были расположены исключительно в алфавитном порядке, но с подробнейшей, рекламной расшифровкой качеств и достоинств каждого, стоило только ткнуть пальцем в его наименование. Анька тяжело вздохнула. Как тут выбрать и не промахнуться, если даже на слух ей знакомо только «Жигулевское»? да и то – это слово у девушки никак с пивом не ассоциировалось. Надя, по-своему поняв вздох клиентки, чуть виновато сказала: – Конечно, маловато, но тут у нас… – … не там у вас, – продолжил Паша и наугад потыкал в названия: – Пусть будет вот это, это и это, по пол-литра каждого… и еще вот эти два, тоже пол-литра. – Не обопьемся? – спросила его Анька. – Мы же туда только попариться идем, а не всю ночь сидеть… – А на пробу… – начал было Паша, но тут же прикусил оказавшийся длинноватым собственный язык. – Я всё поняла, – успокоила их Надя, тыкая карандашом в свой блокнотик. – Все готово, пиво уже там, в холодильнике… Паша и Анька переглянулись, стараясь скрыть свое недоумение от официантки. – Спасибо, – только и сумел ответить Паша, легонько подталкивая Аньку к выходу. Уже в коридоре девушка язвительно бросила через плечо: – Ну и рожа у тебя была, Паштет, как после команды «Всем на пол! Руки за голову!» – Это ты себя в тот момент в зеркале не видела, – мстительно отозвался Паша. Всё в том же маленьком, домашнем холле гостиницы всё та же кустодиевская администраторша перенацелила своих нежданных постояльцев в подвал. Там, из уютного, обставленного исключительно деревом, предбанника и соседней раздевалки, предназначенной для крупногабаритных вещей и тяжелой верхней одежды, открывался упоительный путь сразу в три стороны света: в финскую сухую парилку, в русскую, с подготовленными, размоченными вениками и мокрым паром, и турецкую. И неведомое пиво в стеклянных зеленоватых бутылках уже стояло в небольшом холодильничке, в углу предбанника. Вот только так же, как в номере, не горел экран то ли телевизора, то ли иного какого устройства, вмонтированного в обшитую деревянными панелями стенку. И ничего, похожего на пульт ни Паша, ни Анька не смогли обнаружить, зато нашли небольшой, встроенный в стену, сервантик с самой разнообразной посудой. И тут желание просто отдохнуть, попариться, попить пива, да еще и заняться любовью превозмогло и любопытство, и некую встревоженность встречи со странной блондинистой парой в столовой. После сухой и горячей пустыни влажная, обжигающая русская парная оказалась лучшим лекарством для души и для тела. И еще – холодное пиво… и жесткая, но такая, как оказалось, удобная скамейка возле высокого, полированного стола. И сам стол… и стулья вокруг него… – А если я в номер так и пойду? – спросила замученного, но довольного Пашу, распластавшегося, размякшего и расплывшегося на стуле Анька, накинув на плечи маленькое полотенце, концы которого едва прикрывали её грудь. – Я думаю, здесь этому никто не удивится, – сказал Паша, – но вот кто за тобой твои вещи понесет? – А ты у меня на что? – притворно удивилась девушка. – Как-то я на мальчика-пажа не очень-то похож, – хмыкнул Паша. И в самом деле, он больше был похож на недавно вышедшего в тираж борца-тяжеловеса, с еще не успевшими заплыть жиром мускулами, но уже явно не годного к соревнованиям высшего уровня. Впрочем, кое кому из таковых борцов Паша еще вполне мог дать фору в схватке вне ковра. – Вот так всегда, – пожалела себя Анька. – Никто бедной девушке помочь не хочет… – Да я уж тебе помогал-помогал, аж сам устал, – удовлетворенно засмеялся Паша. – Ну, что – одеваемся и наверх? А возле администраторской стойки на первом этаже их поджидала вездесущая, как оказалось, официантка Надя. С маленьким подносиком, содержимое которого было укрыто белоснежной салфеткой. – Стой-стой, – попросила она, когда Паша и Анька готовы были поравняться со стойкой. – Это же вам… Салфетка была залихватски сорвана умелой рукой, и открылся натюрморт из двух запотевших стаканов с водкой и парочки бутербродов с черной икрой. – После бани… – успела сказать Надя. А Анька, первоначально собиравшаяся от неожиданности и восхищения длинно и матерно выругаться, первой схватила стакан и залпом выпила пронзительно холодную жидкость, взорвавшуюся в желудке теплым, добрым огнем. Паша, помотав головой, как лошадка, в знак благодарности, свою порцию выпил не спеша, почти смакуя напиток. И, следом за Анькой, зажевал водку свежайшим бутербродом. Им обоим показалось, что любые слова благодарности будут в такой ситуации какими-то лишними, казенными, поэтому Паша просто еще разок кивнул, а Анька неожиданно чмокнула официантку в щечку и получила ответный легкий поцелуйчик. Пока девушки миловались, Паша обратился к сидящей за барьерчиком и наблюдающей за этой сценкой администраторше: – А нет ли у вас газеток каких или журналов? Так хочется почитать чего-нибудь перед сном… – Ой, а у нас-то бумажное всё старое, – всполошилась та. – Месячной давности, а то и более. А у вас… ох, это ж я виновата. У вас же карточек нет, вот и сидите в номере слепые и глухие!!! Пойдемте, пойдемте, я вам «вовку» своей включу… Девушки уже закончили ритуальные поцелуйчики благодарности и ответной признательности за благодарность, и администраторша первой, этаким поводырем, провела Пашу и Аньку на второй этаж, своим ключом открыла их номер, быстро подошла к экрану, черным пятном выделявшемуся на стене, как-то загадочно, будто колдунья, провела руками под ним… что-то щелкнуло и из образовавшейся небольшой щели выскочила маленькая полочка с вполне типичной клавиатурой и – маленьким пультиком, уютно устроившимся у нее под бочком. Администраторша извлекла из-под полы своей блузки коробочку-«элку», уже знакомую Паше и Аньке после посещения столовой, приложила краешком к клавиатуре, чем-то щелкнула, и – экран ожил, продемонстрировав разлетающуюся из центра концентрическими кольцами радугу. Негромко блюкнул непонятный звук, и довольная «портьерша» повернулась к слегка обалдевшим гостям, застывшим еще при входе. Впрочем, шок и легкая заторможенность у Аньки и Паши прошли быстро, они уже начали привыкать к рукотворным чудесам нового мира. – Вот, смотрите в свое удовольствие, и меня простите, что сразу-то не включила, – попросила их администраторша. – Ведь редко так бывает, что б человек без карточки-то… на моей памяти, так вообще первый раз. Паша ласково кивал, понимающе хмыкал и старался загородить своей спиной мгновенно оказавшуюся у терминала Аньку. Слава богу, администраторша ничего странного не заметила, да и поспешила оставить наедине симпатичную ей пару. А как только захлопнулась дверь и воцарилась в номере относительная тишина, тут же прорезался взволнованный голос Аньки, явно говорящей с «умным человеком», то есть, сама с собой. – Вот это операционка… никогда не видела… и кодировка странная… а вот с коннектом всё нормально, почти стандарт… и вот эта еще гадость… Паша, покачав укоризненно головой, придвинул стул под оттопыренную задницу Аньки, она и не подумала, что сидеть перед клавиатурой будет гораздо удобнее, чем стоять… … Минут через десять, видя, что ничего интересного на экране не происходит, а идет только какое-то бесконечное мелькание непонятных образов и символов, отрывков текста, интервью, даже кинофильмов, Паша спросил: – Ань, может, хоть новости посмотрим? интересно же, что в этом мире делается? – Погоди, Паштет, у меня тут… И Анька опять защелкала клавишами, то лихорадочно меняя изображение, то останавливая картинку и, откинувшись на спинку стула, глубоко задумываясь. Паша, раздевшись и улегшись под одеяло, выкурил сигаретку на сон грядущий, потом отвернулся от мельтешения экрана и тихонечко заснул под невнятные реплики подруги. *** – Здравствуйте, Вяземский, – сказал невысокий белобрысый мужчина, входя в кабинет начальник особого отдела комендатуры. Как он сумел просочиться через караул при входе в здание, а главное, через самого верного стража – Василису, старший лейтенант, даже напрягши всю свою фантазии, вообразить не мог. Но факт оставался фактом, белобрысый мужчина вошел в кабинет, поздоровался, причем, чисто по-граждански и даже без обязательного в официозе слова «товарищ», и присел к столу Вяземского, вольготно закинув ногу на ногу. «Вот так они и появляются в нашей жизни – неприятности, – с неясной тоской подумал старший лейтенант. – В образ простого ревизора…» Но вслух пришлось отвечать: – Здравствуйте, товарищ Пухов. – Это хорошо, что вы не стали изображать незнание и недоумение, – ободрительно сказал Пухов. – Меня зовут Егор Алексеич, предпочитаю, когда именно так ко мне и обращаются. – Учту, Егор Алексеич, – послушно, как школьник перед завучем, кивнул Вяземский. – Я тут по делу, к вашей службе не относящемуся, – вроде бы успокоил его Пухов. «Не относящемуся, как же, – нервозно подумал старший лейтенант. – К особому отделу все дела в городке относятся… и не только в городке…» – И армейские проблемы сейчас меня мало занимают, так же, как завтрашняя дезинфекция, – продолжил Егор Алексеевич, вводя своим знанием начальника особого отдела в легкий ступор. – Хотя, должен сказать, порядка у вас в городишке я не заметил. Я с помощницей, которая, кстати, армейскими делами и займется в ближайшее время, целый день шляюсь по улицам, а никто на это даже внимания не обращает… Как-то очень небдительно, если так можно выразиться… – Какая ж это не бдительность? – возразил Вяземский. – Вы же свой, зачем на вас кидаться, документы проверять, задерживать? Если бродите где-то, значит, так вам надо, есть дело какое-то. Мы тут чужим делам стараемся не мешать… – И как вы определили, что я свой? – усмехнулся Пухов. – По глазам? или по одежде? Одет ревизор был в очень добротный, красивый, но вместе с тем – дорожный костюм и светло бежевую рубашку. – Думаете, что вы похожи на североамериканца или австралийца, – усмехнулся Вяземский. – Были тут и те, и те. Репортеришки, врачи, медперсонал… хотя, какой там персонал, половина – шпионов. А нелегалов в любом случае на улице не вычислить, не так их готовят, что б на пустяках попадаться… – Рад, что вы так уверены в своих силах, – неожиданно похвалил Егор Алексеевич старшего лейтенанта. – Но и про порядок в городке я сказал без умысла, к слову пришлось. А интересуют меня только находки профессора Яшина… «Вот ведь, угадал на свою голову, – подумал Вяземский. – Значит, все-таки профессор настучал, а ведь главное – не по делу. И как теперь объясняться? Что не мог пустить гражданских людей под химическую атаку, пусть и учебную, пусть и контролируемую? Да и что за горячка была с этими раскопками?» Видимо, мысли старшего лейтенанта невольно отражались на его лице, или же Пухов умел эти мысли читать. Так или иначе, но Егор Алексеевич сказал: – Совсем меня не интересуют ваши трения с археологами. У них своя работа, у вас своя, противоречия неизбежны и решать их – вовсе не моя забота. Но, вы в курсе, что нашел профессор Яшин? – Ну, склеп они какой-то отрыли, или просто нашли, – немного неуверенно сказал Вяземский. – Старый какой-то, для них, то есть, для истории, интересный. – Ну, что ж, верно, – кивнул Пухов, – для кого-то интересный, а кому-то до этого и дела нет… Так и должно быть. Вот только в склепе этом они нашли интереснейший скелетик… И не только для истории интереснейший. Подписку я с вас брать, конечно, не буду, вы, как человек из группы Седых, и так к государственным секретам приобщены по самое «немогу», так что вот – гляньте-ка… Из внутреннего кармана пиджака Егор Алексеевич аккуратно извлек несколько фотографий и положил их на стол перед Вяземским. «Откуда ж он и про Седых-то знает? – потрясенно подумал Валера. – Про Седых даже в Управлении особых отделов не в курсе… Вот это допуск у ревизора… и подготовочка к командировке…» На фотографиях, с разных ракурсов, был запечатлен небольшой постамент внутри какого-то помещения. Постамент, судя по дальнейшим фотографиям, и содержал в себе захоронение некоего местного или не очень жителя… «Да уж скорей всего – не очень местного, – подумал Вяземский, разглядывая фотографии содержимого гробницы. – Так вот из-за чего…» А Пухов, передав старшему лейтенанту снимки, будто бы впал в легкое оцепенение, ожидая, когда начальник особого отдела просмотрит изображения и проникнется их сущностью… А в памяти вставали старые, рассохшиеся, дубовые половицы беспощадно скрипящие при каждом шаге. Из-за них Егор предпочитал, закончив рабочий день, ополоснувшись под душем, забраться на кровать с заветным рабочим блокнотом или, если не было настроения анализировать собранные за день материалы, то и просто с книжкой, и лежать, не вставая, пока солнце окончательно не сядет, не наступит время включать электричество. Да и тогда он выгадывал минутки, стараясь оттянуть как можно дальше момент соприкосновения со старым паркетом в неуютном, казенном, гостиничном номере. Приученный командировками, Егор был неприхотлив к бытовым удобствам, но в этом номере почему-то с первого дня заселения чувствовал себя будто бы лишним. Казалось, старый дом, и эта вот отдельная его часть вполне могут обойтись без человека, и присутствие старшего инспектора их только раздражает. В отместку человеку за вторжение дом скрипел половицами, гудел водой в кранах, сопел сквозняком в открытых форточках и тихо, уныло шуршал что-то свое свежими, не больше года назад, наклеенными на стены обоями. Сегодня у Егора было хорошее настроение, он не собирался пролеживать в номере весь вечер, а ожидал темноты, что бы спуститься вниз, в гостиничный ресторанчик и как следует отметить фактическое окончание своей поездки. Вот только сделать ему этого не дали… в коридоре послышались быстрые шаги множества ног, взволнованные громкие и не очень голоса, и дверь в номер, после короткого стука, распахнулась. – Нашли! – выдохнул на правах старшего по званию генерал Ложкин. – Нашли, товарищ Пухов… Егор собрался было открыть рот, но спохватился, вспомнив, что до сих пор продолжались поиски обломков «летающей тарелки», по которой отработали местные пэвэошники. Территория, над которой сбивали нарушителей запретной для полетов зоны, чересчур велика, что бы можно было всё до крошечки, как указывали из столицы, собрать за неделю. Конечно, спрашивать у радостно-возбужденного генерала, тарелку они нашли, миску или еще какую суповую принадлежность, Пухов не стал. Не к лицу столичному контролеру такой сарказм, больше похожий на издевательство. Да и не успел Егор Алексеевич ничего спросить. – Но только там такое, товарищ Пухов, такое… Глаза у генерала округлились и стали больше похожи на пуговицы на генеральском мундире, а руки произвели непонятную жестикуляцию, начав очерчивать круг и закончив его треугольником где-то на уровне пояса. Как такое удалось генералу, Егор Алексеевич понять не смог. Видимо, находка повергла вовсе не склонного к панике Ложкина в натуральный шок, то ли подтвердив слухи о внепланетном происхождении «летающих тарелок», то ли… «Как бы не свою секретную технику там грохнули», – удрученно подумал Пухов, но вслух сказал: – Вы хотите пригласить меня на место находки? Или обломки уже доставили в город? «Кажется, я совсем привык к местным обычая и жаргону за две-то всего недели», – подумал Егор, сообразив, что он назвал городок городом. Это было местной, смешной и забавной ахиллесовой пятой, и аборигены ужасно расстраивались, когда их место жительства приезжие называли городком. «Город Забайкальск-12» для них звучало гордо, не то, что городок при ГОКе. – Нет-нет, – потешно замахал руками генерал, но забавность его жестикуляции мог оценить разве что полностью от Ложкина независимый руководитель местной госбезопасности полковник Ремезов, вошедший в номер контролера следом за военным комендантом объекта, как официально именовался генерал Ложкин. – Нет, всё еще там, в тайге, совсем в другом месте, где мы и искать-то не думали… как они туда попали… – Товарищ Пухов, – Ремезов выдвинулся поближе к контролеру и решил внести свою лепту в безалаберный доклад генерала. – Охотники нашли выжженный круг прямо в лесу. Среди деревьев. Но – пожара не было, поэтому они и сообщили, как о странном. Там, на пепелище, находится что-то очень похожее на «тарелку», по которой стреляли зенитчики. Сейчас на месте работает оперативная группа. Мне доложили буквально перед приходом сюда, что все сведения подтвердились. Есть остатки неопознанного объекта. Подготовлен вертолет, можем вылететь прямо сейчас. – Почти ночь на дворе, – Пухов скосился в окошко и только тут сообразил, что кто-то из вошедших совершенно бесцеремонно включил в номере свет. – Увидим ли что? – Увидим, – заверил генерал. – Если надо, мы туда зенитные прожектора подтянем… Чувствовалось, что генерал рвется «в бой», и не будь в городке проверяющего контролера, то уже давно улетел бы в тайгу, к месту падения «летающей тарелки», пусть на поверку она и окажется фикцией. Но присутствие Пухова связывало руки, и Ложкин едва ли не впервые за время своего генеральства пытался не приказывать, а по-человечески уговорить более высокопоставленное лицо поддержать его порыв. …Вертолет сел поодаль от пепелища, иначе поднятая винтами пыль и гарь не дала бы прибывшим спокойно осмотреть место при любом освещении. До самой точки, означенной на летных картах, как «спецзона», добирались пешком, по едва заметной, свежей тропинке, видать, не они первые додумались сажать машины в сторонке. Егор Алексеевич обратил внимание на пронзительный свет за деревьями в том направлении, куда они шли. «Вот же шустрые ребята, – подумал Пухов. – Успели и освещение наладить, и вертолетную площадку, и все это – посреди тайги, в самой глуши…» Полянка, к которой они вышли, была круглой, с первого взгляда понятно – искусственного происхождения. Похоже, «летающая тарелка», опускаясь на землю, выжгла её прямиком в лесном массиве, не обращая внимания ни на вековые деревья, ни на подлесок. Всё превратилось в пепел, но не простой, а будто бы покрытый непонятным лаком, поддерживающим уцелевший на периферии полянки кустарник, траву, кое-где и грибы в странном состоянии вроде бы целых и не тронутых, и в тоже время – мертвых, почерневших от невероятной температуры, несколько часов назад бушевавшей здесь. – Я так думаю, это у него система пожаротушения сработала такая, – тихонько сказал идущий за спиной Пухова капитан-пограничник. – Иначе б еще неделю полыхало, а тут, видишь, как аккуратно притушено? искорки в сторону не отлетело… Большую часть полянки занимал странный обруч из серебристого металла, и только внимательно приглядевшись, Пухов понял, что никакой это не обруч. Светилась и переливалась в ярком электрическом свете тонкая металлическая трубка, делящая почти пополам странное сооружение, больше похожее на гигантскую консервную банку, чем на пресловутую «тарелку» из научно-популярных журналов. Сходство усиливалось еще и тем, что верхняя часть «банки» была будто бы вскрыта невероятных размеров консервным ножом, вскрыта грубо, не эстетично, не вскрыта даже, а искорежена. А полупрозрачная нижняя часть стояла на выжженной земле, поглощая черноту гари, сливаясь с ней, оттого и казалось, что начинается аппарат только с середины, с обруча… Вокруг «тарелки» возились закутанные в «химку» и противогазы люди. – Это мы на всякий случай, – пояснил про средства защиты пограничник. – Сам понимаю, что глупо, замеры уже провели, ни радиации, ни химии какой вредной нету… но как-то очень не хотелось туда бойцов без снаряжения посылать… – Кого-то нашли? – хрипловато от волнения спросил Егор Алексеевич, приглядываясь, как по периметру полянки бродят одетые в простую полевую форму бойцы. – Пока ничего, – вмешался в разговор догнавший их Ремезов. – Ночь все-таки, да и начали совсем недавно. Вот только заглянули внутрь – там пусто. Неожиданно Пухов с гордостью подумал о том, что этакое вот, до сих пор невиданное, чудо разворотили простые зенитные ракеты, для борьбы с ним вовсе не предназначенные. Он удовлетворенно покачал головой и скомандовал, обращаясь ко всей своей группе сопровождения во главе с генералом Ложкиным: – Вы продолжайте, продолжайте… Я мешать не буду, просто пройдусь тут немного… Егор Алексеевич просто захотел хоть на несколько минут остаться в одиночестве, он не старался прямо здесь оценить все возможные последствия загадочной находки. Он даже не мог сейчас однозначно решить – в самом деле сбита «летающая тарелка» или это результат секретной разработки наших научников или зарубежных деятелей от науки. Проходя наискосок к дальнему углу поляны, что бы взглянуть на неизвестную технику с другого ракурса, Пухов неожиданно споткнулся. Что-то небольшое попало под ногу, хотя на всем его коротком пути до сего момента ничего крупнее разлетающегося под ботинками пепла Егор Алексеевич пока не встретил. – Фонарь! – негромко попросил Пухов, зная, что отставшие на несколько десятков шагов сопровождающие все равно не оставили его без внимания. Подскочивший, как чертик из табакерки, помощник Ремезова протянул ему небольшой, компактный, но очень яркий фонарик. Пухов еще в самом начале путешествия через поляну заметил, что с такими тут работают практически все присутствующие, начиная от рядового пограничника и заканчивая прибывшим вместе с ним генералом. Подсвечивая себе, Егор Алексеевич разворошил пепел в том месте, где его нога столкнулась с чем-то габаритным, не успевшим сгореть в прах. В ярком свете сквозь серо-черную пыль засветилось зеленоватое, малахитовое пятно. Пухов присел на корточки, вглядываясь… На сгоревшей и странным образом потушенной земле, в нескольких метрах от загадочной «летающей тарелки», в пыли, оставшейся от трав и подлеска, покрытый легким налетом гари лежал очень похожий на человеческий череп и скалился пустым, безгубым ртом. Стоп-стоп… совсем даже не пустым. Из-под лицевых костей прикрепленные к верхней челюсти выглядывали, скалились уцелевшие тонкие и острые клыки, слабо поблескивая невероятным, бледно-салатовым цветом. …И еще, прежде, чем отшатнуться, заметил Пухов: провал носа на этом странном черепе заканчивался не между глазами, а уходил высоко на лоб… …– За те сутки, пока танкисты устраивали на полигоне газовую войну, из захоронения исчезла маска, – сказал Егор Алексеевич. – Дай-то бог, что бы это была случайность, и на этот предмет покусился кто-то из солдат или офицеров… А если это сделали не наши люди? Вяземский сморщился, изо всех сил пытаясь поймать в голове буйно прыгающую с извилины на извилину мысль. И – улыбнулся от радости, когда ему это удалось. – Я, кажется, знаю, кто это мог быть, – сказал он с легким оттенком гордости. Ну, еще бы, утереть нос самому ревизору, да еще и по делу, к Вяземскому, казалось бы, не имеющему отношения. – Перед самым началом учений возле склепа задержали двоих туристов, – пояснил в ответ на жадный взгляд Пухова старший лейтенант. – Их оттуда в пожарном порядке перебросили в город, ведь вот-вот ждали газовую атаку. Пока эти туристы или бродяги, не поймешь кто, в комендатуру не обращались. Живут себе в гостинице, отдыхают после пустыни… – Мужчина и женщина? – уже деловито уточнил Пухов. – Он – похож на медведя, массивный, но ловкий и страшный. Голову или бреет, или просто рановато облысел. А она – маленькая, худая, черненькая, вот только с яркими, светлыми глазами? – Мужчина и женщина – точно, – подтвердил Вяземский. – Примет не знаю, но уверен, что они. Больше в город никто не прибывал, а уж из расположения полигона – тем более. – Вы удивительный везунчик, Валерий Петрович, – задумчиво сказал Пухов. – Мне кажется, вы и сами не представляете, какой… что здесь, сейчас, что тогда, в Австралии… по вам же без малого взвод палил, а хоть бы одна царапина. Так ведь? И вот теперь… Вы знаете, что ваши фигуранты и наши общие подозреваемые поселились в одной гостинице со мной и моей помощницей? – Опаньки, – только и смог сказать Вяземский, пропустивший мимо ушей вечерний доклад Василисы о перемещениях туристов-бродяг. «Контролирует их – и ладно», – подумал тогда старший лейтенант. – Давайте не будем тянуть резину и немного форсируем события, – предложил тем временем Егор Алексеевич. – Вы ведь сегодня в патруле будете вечером? – Так точно, – ответил Вяземский, уже не удивляясь всезнанию ревизора. – Так вот, после дежурства заходите к нам, в гостиницу. Знаю, что вы свою предпочитаете, офицерскую, но в этот раз сделайте исключение, – попросил Пухов. – И если наши фигуранты в этот момент будут в местной столовой, то попробуйте поговорить с ними… Просто поговорить, оценить, что это за люди, на что способны… но – без обострения ситуации. Поговорили и разошлись. – А если… – Ну, если их не будет в столовой, то вы спокойно пойдете домой отсыпаться, – сказал Пухов. – И вот еще что… Он протянул старшему лейтенанту маленький, похожий на обычный жестяной значок предмет. – Микрофон, современными методами не обнаруживается, перехват передачи невозможен, – пояснил Егор Алексеевич. – Прицепите его к себе на форму, а я послушаю ваш разговор… – Прямо сейчас прицеплять? – уточнил Вяземский, вовсе не желающий, что бы всеведающий ревизор слушал его разговоры в течение всего дня. – Цепляйте сейчас, а перед входом в столовую включите, – пояснил Пухов. – Видите, тут на обороте красная риска? Сдвигаете её в сторону, и микрофон заработает… – Понятно… – кивнул старший лейтенант. Контролер поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен, и прощаясь, сказал: – И вот еще что… передайте капитану Вершинину, что я не пойду смотреть на дезинфекцию, не люблю всякие ужасы. Пусть проводит мероприятие, как он привык, без оглядок на проверяющих… До вечера, Вяземский… *** В первый раз за недолгое пребывание в гостинице, спустившись из номера к выходу, они никого не увидели в холле. Привычная администраторша-«портьерша» куда-то исчезла, и Паша чуть озадаченно покрутил в руке ключ от их апартаментов. Впрочем, может быть, здесь и не нужно было сдавать ключи, уходя из гостиницы? Недаром же к ним прицеплен такой маленький, игрушечный брелок? – В город собрались? Прогуляться? В холл стремительно выскочила официантка Надя. Сегодня она была одета в мешковатый камуфляжный комбинезон, точно такой же, какой был вчера на часовом, остановившем их в пустыне после выхода из склепа. – А где же наша э-э-э..? – поинтересовался Паша, поздоровавшись с девушкой церемонным наклоном головы и указывая на пустующее место администраторши. «Как-то неудобно, что мы даже имени её не спросили», – мелькнуло у него в голове. – А Нина Петровна на кухне, возится с сегодняшним обедом, – сообщила Надя, – а вам она нужна? А зачем? Паша показал официантке ключ от номера, но та не поняла: – Замок что ли сломался? Так это мы разом… Девушка не успела извлечь из кармана свой блокнотик, как оказалось, годный на все случаи жизни, но её Паша остановил: – Нет, с замком порядок, вот только ключ хотели оставить, вдруг – потеряем? – Не потеряете, – засмеялась Надя, – его нельзя потерять. Да и пусть бы и потеряли. Ключей у нас что ли нет в запасе… Паша молча сунул ключ в карман, а Надя внимательно, чуть поджав губки, посмотрела на Аньку. В короткой юбке, открытой блузке под распахнутой короткой курточкой, в сапожках на маленьком каблучке та выглядела совсем не для прогулок по мусульманскому городу, но Надя перевела взгляд на Пашу и сказала: – Ладно, с таким спутником и в мечеть зайти нестрашно… – А что – бывало, когда страшно? – уточнила Анька. – А что ж вы хотите? – чуток удивилась Надя. – Тут же спокон веку бабы с ног до головы в черном ходили. И сейчас ходят. В пустыне с этим, конечно, попроще, но тут – город, магометане стараются веру блюсти, особенно после того, как наши сюда пришли. Нам ведь просто плевать на все их верования и обычаи, а они бесятся от этого… – И что – бывали эксцессы? – спросил Паша, явно польщенный неожиданным званием пугала для местных. – Ну, кто бы такое допустил? – засмеялась Надя. – Вот разве что плевали на некоторых, да гнилыми фруктами закидывали… Только сейчас вряд ли… и фруктов гнилых уже нет, беженцы всё подчистую сожрали, и плюнуть – со слюной плохо, вода нынче дорога, да и почти вся – у нас, в артезианах. Попробуй, плюнь – весь квартал по соседям побираться будет. – Сурово тут, однако, – прокомментировал Паша. – С ними по-другому нельзя, – серьезно ответила Надя, выходя первой из гостиницы и останавливаясь у импровизированного крылечка. – Кроме силы – ничего понимать не хотят. Вот так и приходится уговаривать: кулаком… Паша и Анька невольно остановились рядом с девушкой. Обрывать беседу на полуслове казалось им невежливым, а предлагать свое общество для прогулки по городу – преждевременным. Но Надя сама сделала это: – Так вы куда собирались? Я – к Йохиму, у него всегда полно всяких старых безделушек, прямо антиквариат настоящий. Его здесь никто не ценит, считают обычным хламом. А мне нравится. Пойдемте со мной? – Пошли, – кивнула Анька. Во-первых, им было всё равно, куда идти, во-вторых, сопровождение местного человека совсем даже не повредит при знакомстве с городом более детальном, чем вчерашний проход по улицам от аэропорта, ну, и, в-третьих, «старые безделушки» пробудили в Аньке женщину, пусть и равнодушную ко всяким побрякушкам и стекляшкам, но все-таки… Второй взгляд на город оказался более внимательным и благожелательным, чем сутки назад. Паша отметил, что улицы здесь, пусть и пыльные, но чистые, а высокие заборы, отгораживающие дома от проезжей и прохожей части, пусть и разнокалиберные – аккуратно подогнаны друг к другу и выкрашены охрой. За заборами кое-где зеленели верхушки деревьев. И еще – по улицам ходили люди в причудливых местных одеждах: странной и иной раз комичной помеси европейских пиджаков с азиатскими шароварами, тонкой кожи сапог с маленькими каблуками и почти старорусскими онучами. Иногда, в сопровождении мужчин, появлялись и женщины с головы до ног укутанные в балахоны черного и темно-коричневого цвета с частыми сетками перед глазами, что бы невозможно было разглядеть не только лицо, но и фигуру. И вообще, существо в балахоне было женщиной лишь по контрасту с мужчинами, а так – ни возраст, ни фигура не определялись на первый, неопытный взгляд. А вот взгляды местных мужчин на голые анькины ноги горели угрюмой, с трудом сдерживаемой ненавистью. Паша заметил, что чаще всего местные переводили взгляд с анькиных ног на него, и тут же ярость в их глазах сменялась бессилием. Все-таки никто из встреченных ими по дороге к маленькой рыночной площади не мог даже близко сравниться с Пашей по росту и ширине плеч. «И в самом деле – только силу понимают и чтут», – вспомнил Паша слова официантки. А Надя шагала рядом, но чуть в стороне, как бы не разбивая сопровождаемую парочку, и оживленно болтала о том, как попала в этот город после третьего курса института, когда пришла пора определяться с направлением дальнейшего обучения. А училась она на повара… да-да, на специалиста общественного питания, в высшем учебном заведении. И курс был рассчитан на шесть лет обучения, с перерывом на практику после третьего и пятого года. Поначалу даже не верилось, что такое вообще может быть, но Надя рассказывала так увлеченно, с такими подробностями, а главное – совсем без расспросов со стороны Паши и Аньки, что первичный скепсис растворился в потоке её слов без остатка. За разговором, вернее сказать – монологом Надежды, как-то незаметно, они добрались до торгового места Йохима. – Надя-ханум! Здравствовать! – поприветствовал её старик. – Смотреть-брать пришла? А это – друзья? Их видел, но они тогда были не твои друзья… – Не болтай, старик. Давай-ка, покажи, чего еще понабрался за неделю? – сурово осадила его Надя, а спутникам своим объяснила: – Ему дай волю – до вечера трепаться будет, а сам по-русски грамотно двух слов связать не может. Да и у меня времени нет, его сплетни базарные слушать… Йохим шустро выкарабкался из-за своего прилавка и метнулся к стоящему у забора дощатому ларю, с огромным амбарным замком на крышке. В первый свой визит к старому еврею ни Паша, ни Анька на этот ларь внимания не обратили, тем более, что он, казалось, врос в землю за те годы, что стоял здесь, и стенки его, во всяком случае, с внешней стороны казались уже более земляными от грязи и пыли, чем дощатыми. Старик ловко расстелил перед ларем невесть откуда взявшийся у него в руках лоскут черной, но чистой материи, быстро откинул крышку и, низко склонившись над ларем, принялся извлекать на свет божий странные вещи… – Вот ведь старый изверг, – Надя, подошедшая поближе, легонько пнула Йохима под зад носком своего сапожка. – Сколько раз говорила – не кидай всё навалом, а как в трубу кричишь, только эхо отдается… – Мой, я, понимает, – затараторил еврей, – я, мой, сделает, ты не сердиться, ханум. Я старый, память нет, другой раз… – Вот допросишься, и другого раза не будет, – сурово предупредила Надя, присаживаясь на корточки рядом с лоскутом. – Ну, поглядим… Заинтересовавшаяся Анька присела рядом, а Паша, наоборот, чуток отодвинулся от старого продавца и двух его молодых покупательниц, стараясь держать под контролем пространство вокруг лотка Йохима. – Смотри! Надя торжествующе подняла над головой сложную конструкцию из позеленевшего от времени металла. – Настоящая «летучая мышь»! Только тут в этой изящной конструкции Паша признал обычную керосиновую лампу без стекла. Таких в батальоне Крылова был не один десяток… да, видно, не совсем таких, раз за неё уцепилась и Анька. – Стекло – ерунда, – сказала Надя, внимательно осматривая находку в руках теперь уже почти подруги. – Тут сама лампа… Таких уже лет сто, как не делают… Ну, пятьдесят – точно. Да и делали местные, видишь – клеймо не заводское. А стекло я у ребят выпрошу, у штабных. Там этих ламп – на каждом углу висят наготове, если вдруг свет вырубят, положено им резервное освещение иметь. Только там-то – лампы жестяные, а последнее время, так вообще из дюраля делают, а эта – латунная, почистишь – сиять на солнце будет, как золотая… – Всю чистить не надо, шарм пропадет, – деловито посоветовал Анька. – Пусть зелень на ручках останется, а вот клеймо в самом деле, как следует, отчистить надо. – Верно, – согласилась Надя и повернула голову к старику: – А из серебра что появилось? – Серебро нет, совсем нет, – замотал пейсами из стороны в сторону старик. – Моя нельзя. Я не мусульман, мой иудей, нам нельзя такой металл… – Ты ври да не заговаривайся, – опять начала сердиться Надя. – Я к тебе что – местных ревизоров привела? Давай-давай, не прибедняйся… Или, может, обратно мои вещи отдашь? Какие такие вещи еврей должен был бы отдать девушке, Паша не понял, но эта угроза подействовала не хуже, чем обещание накормить правоверного иудея свининой, и Йохим быстро, но с вороватой оглядкой по сторонам, как бы кто не заметил из местных, стал выкладывать на лоскут серьги, броши, десяток браслетов, кольца… Почерневшие от времени и человеческого пота, грязные, тусклые, больше похожие на кучку тоненьких корявых веточек серебряные вещицы тем не менее неожиданно заинтересовали и Аньку, и Надю. Впрочем, последнюю исключительно с эстетической точки зрения, денежного эквивалента в благородном металле девушка не видела. Повертев перед глазами широкий темный браслет с трудно различимой издали насечкой, Надя брезгливо вытерла его извлеченным из кармана носовым платком и сказала Йохиму: – Вот честное слово, еще раз такое увижу и попрошу ребят, что б тебя продезинфицировали… Паша заметил, как излишне суетливый и притворно боящийся Надежды старый еврей совсем даже непритворно побледнел, услышав про дезинфекцию. – … такое ж в руки брать противно, – продолжила выговор Надя. – А уж носить можно только после того, как вещи неделю в спирте пролежит… Верно, Аня? – Да, верно, – хрипловато ответила Анька, сжимая в руке что-то небольшое, но неожиданно показавшееся ей очень ценным. – Надь, я вот этот перстенек возьму, ты как – не против? – А зачем же я тебя сюда привела? – возмутилась Надя. – Просто так посмотреть? Да! и не вздумай этому хитрожопому иудею ничего из вещей отдавать, я ему уже столько натаскала в первые дни – полгорода одеть можно… – Нет, город не можно, – возразил было Йохим. – Не носят, шариат запрещает… – А то ты не знаешь, куда эти вещи с выгодой пристроить, – презрительно фыркнула Надя. – Не выпрашивай, всё равно до конца моей практики ты тут всем русским должен будешь… «Кажется, вчера мы с Анькой тут маху дали, – флегматично подумал Паша, вспомнив золотую монетку, выданную в уплату за русские вещи. – Ну, да на будущее умнее будем, если будем, конечно…» – Тут мужики, кто побогаче, в охотку наши платья и бельишко для своих гаремов берет. На улицах-то нельзя, а вот жома местным тоже охота на жен нарядных поглядеть… – пояснила Надя и добавила, обращаясь к Аньке: – А перстенек ты в самом деле в спирте подержи. Я вам в номер занесу, как вернемся. Ну, или в водке, только потом её не пей, как мужики из жадности природной делают. Что у нас – водки что ли не хватает… – Думаешь, он в самом деле заразный? – серьезно уточнила Анька, пряча покупку в карман курточки. – Заразный не заразный – это эпидемиологи определят, – засмеялась Надя. – А грязи на нем, как на паршивой верблюдице. Да и живой человек вряд ли такую вещь иудею на продажу принесет, с покойника, небось сняли… Старик Йохим весь раздулся от негодования, уловив, о чем идет речь, но высказаться не успел. Из узкого, казалось бы – верблюд с поклажей не пройдет, проулка на площадь выскочила юркая машинка, как две капли воды похожая на те, что видели Анька и Паша в аэропорту, и в такой же камуфляжной раскраске, вот только с яркой эмблемой на борту – красный крест в черном круге, и все это – на фоне белого квадрата. Подав в сторонку от выезда и пропуская мимо вездеход и бронетранспортер в привычной армейской расцветке, местный джип остановился, и сидящий за рулем солдат помахал рукой Наде. Та немедленно ответила, и даже послала солдатику воздушный поцелуй. А вот двое офицеров, сидящих на заднем сидении, почему-то такой чести удостоены не были. Увидевший непонятный только для гостей кортеж Йохим как-то весь съежился, скрючился, становясь, как минимум, вдвое меньших размеров, присел на корточки возле своего ларя и забормотал что-то, явно молитвенное, прикрывая лицо руками, но при этом с жутким, нездоровым каким-то любопытством подглядывая сквозь неплотно сжатые пальцы. – Чего это он затрясся? – кивнул на старого иудея Паша. – «Друзей» своих увидел, – рассмеялась Надя. – Это ж дезинфекторы, эпидемиологи здешние, армейские, он их, как огня, боится… Паша усмехнулся, сделав вид, что понял всё сказанное, но тут Надя неожиданно предложила: – Хотите глянуть, как они работают? – А нас пустят? – удивилась Анька. – Пустят-пустят, – заверила Надя. – Я с вами тоже поеду, а так бы, может и отказались бы… Она быстро пробежала расстояние до машины и о чем-то горячо, энергично заговорила с сидящими на заднем сидении офицерами. Или – дезинфекторами? Во всяком случае, на их камуфляже Паша разглядел небольшие погончики со звездами, похожие на те, что носил дежурный по дивизии, майор Семенов, спровадивший их вчера из расположения части сюда, в город. Издали было трудно понять, возражают ли офицеры против самой экскурсии посторонних людей в принципе или у них есть какие-то доводы чисто технического порядка, но Надя продолжала энергично настаивать на своем и, наконец, обернулась и помахала рукой: – Идите сюда! Скорее!!! Пока Паша и Анька перебегали рыночную, совсем маленькую площадь, оба офицера из машины вылезли, причем вид у одного из них был нахмуренный и озабоченный, а второй просто усмехался чуток язвительно, но – сменяющим их в машине новым пассажирам ни слова не было сказано, а находящийся рядом с водителем сержант, чем-то очень похожий на Тимохина, махнул рукой: – Давайте поэнергичнее, время уже поджимает… Как успел заметить Паша, оба офицера отправились к бронетранспортеру, остановившемуся поодаль, а он сам занял место на заднем сидении в окружении девушек, как какой-нибудь местного пошиба султан. Сержант развернулся на своем месте так, что бы смотреть не вперед, а на лица пассажиров, и спросил, задорно оскалив зубы: – Никто заразы не боится? Зубы у него были отличные, белые и крепкие, совсем как из рекламы зубных паст, тысячи раз виденной в старом для Аньки и Паши мире, а вопрос явно адресовался неизвестным ему гостям, ведь Надя была сержанту хорошо знакома, да и сама напрашивалась в поездку. – Зараза к заразе не липнет, – усмехнулся Паша, а Анька нарочито сердито толкнула его в бок локтем: – Ты кого заразой назвал? – Тогда всё в порядке, – подмигнул сержант, довольный, что в попутчики попались простые, без ненужного снобизма и брезгливости, понимающие армейцев люди. – А мы всё равно с наветренной стороны встанем, да и подальше от этого рассадника… Машина уже ловко уворачивалась от окружающих дорогу заборов, и Паша успел только подумать, как тяжело приходится водителям бронетранспортера и вездехода, у них машины не такие юркие и легкие. – А чего вы только сегодня в чумной очаг собрались? – поинтересовалась Надя. – Давно пора было его выжечь… – Как приказали, – пожал плечами сержант. – Мы же не научники, нам что скажут, то и делаем… «Чумной очаг – звучит солидно, но уж как-то на удивление легко про него говорит Надя, – отметил в уме Паша. – Впрочем, кажется, она о много говорит легко, даже если это касается серьезных вещей…» Мелькание пыльных переулков закончилось через десяток минут, не успели еще сержант и Надя обменяться очередной порцией беззлобных колкостей по поводу солдатских желудков и гурманов в танковых войсках. Машина взлетела на небольшой холмик, притормозила и съехала на обочину, освобождая место для поспешающей за ней, но все равно опаздывающей в теснине городских улиц бронетехники. Отсюда, с возвышения, были хорошо видны приткнувшиеся к остаткам древней стены, наверное, когда-то еще до изобретения пороха окружавшей городок, трущобы, сооруженные из непонятных листов гипсокартона, фанеры, тряпок и кусков палаток, а кое-где прямо в земле были выкопаны неглубокие ямы, занавешенные невообразимо грязными одеялами. Даже на таком расстоянии, даже с наветренной стороны, трудно было не почувствовать смрад, исходящих от этого подобия человеческого жилья. Впрочем, подумав, Паша решил, что запах скорее всего чудится ему, но – уж больно жалкими, ничтожными и – смертельно больными казались эти трущобы. По периметру они были обнесены на скорую руку спиралями Бруно и прикрыты тремя огневыми точками, сооруженными из мешков с песком. Из-за мешков выглядывали стволы крупнокалиберных пулеметов, но никакого движения внутри не происходило. Да и сами трущобы будто вымерли, слышны были только продолжительные, на одной ноте, заунывные то ли крики, то ли стоны, иногда заглушаемые несильными порывами ветра. В зоне отчуждения между спиралями Бруно и трущобными строениями, неширокой и зловеще пустынной, можно было разглядеть несколько безжизненных тел, уже прилично позанесенных песком и пылью. Трудно было понять с такого расстояния, сами ли умерли эти люди или были остановлены при тщетных попытках выбраться из трущоб пулеметами. Пока Паша, а вслед за ним и Анька с Надей рассматривали удручающую картинку, сержант на переднем сидении сменил позу, развернувшись спиной к пассажирам и как-то легко, будто играючи, связался поочередно с пулеметными постами вокруг поселения, выдал им номера каналов связи, позывные и заодно предупредил, что всем тут командует научник, подполковник Смеховец, из эпидемиологов, но слушаться следует не его, а капитана Вершинина. Динамики, то ли встроенные в переднюю панель автомобиля, то ли расположенные в ногах у сержанта ответили бодрыми, иной раз чуть насмешливыми голосами. Если бы Паша на своем опыте не убедился, какую тоску навевает пустыня сама по себе, а уж караульная служба в пустыне – тем более, он ни за что бы не поверил, что сержанту отвечают обычные солдаты срочной службы, а не специально нанятые актеры, умеющие голосом изображать бодрость духа в любой ситуации. Но, тем не менее, караульные были бодры и полны неожиданной радости, что их бдение возле трущоб, такое нужное общему делу, но все-таки нудное и однообразное, подходит к концу. Пока Паша вслушивался в переговоры сержанта с постами, следом за бронетехникой на взгорке показались два автобуса, совсем не напоминающие армейские, разве только своей раскраской. Из автобусов выбрались с полдесятка людей в странных одеяниях, которые так и хотелось назвать скафандрами. Блестящие, облегающие всё тело костюмы, соединенные наглухо с перчатками и бахилами на ногах; защитные шлемы с узкими прозрачными забралами, казалось, слитыми с комбинезонами. Заметив недоуменный взгляд Аньки на пассажиров автобусов, Надя пояснила: – Это ж старые костюмы… высшая биозащита, от всякой там заразы… не видела разве никогда? – Живьем – нет, – нашлась, что ответить, Анька. Ну, не признаваться же, что и на картинках таких скафандров она никогда не видела. Как не видела и армейских защитных костюмов, выглядевших не так броско, как научные, но от того не менее грозно. Особенно, если учесть, что у полудесятка бойцов, появившихся из бронетранспортера вслед за офицерами, за плечами висели громоздкие ранцы ротных огнеметов, и в воздухе остро, резко запахло то ли бензином, то ли ацетоном, то ли и тем, и другим сразу. Тем временем к машине подошли те самые офицеры, которые не так давно покинули её по настойчивой просьбе Нади. Паша, присмотревшись, с удивлением заметил на погонах подполковничьи и капитанские звездочки. Видимо, это и были тот самый научник, руководящий операцией и тот самый капитан, которому следовало подчиняться. Вместе с ними подошел и какой-то совершенно нескладный, лопоухий солдатик, на котором и без того мешковатый комбинезон смотрелся, как на корове седло. Да и был этот солдатик весь какой-то запущенный, прыщавый и малосимпатичный. Надя поморщилась при виде этой смехотворной фигуры, но ничего говорить не стала, а капитан Вершинин, толкнув солдата локтем в бок, видимо, что бы взбодрить, приказал: – Давай, Голова, проговори им в мегафон, что тебе написали… Сокрушенно покачав головой, наверное, подобно Надежде, расстроившись при виде этой пародии на бойца, сержант шустро извлек откуда-то, едва ли не из-под рулевой колонки, небольшой микрофон без шнурка и протянул его Голове. – Кнопочку только не забудь нажать, – попросил он рядового, совершенно уж игнорируя устав и субординацию. Покрутив в руках микрофон и еще зачем-то подув на него, Голова принялся рассеянно шарить по карманам своего комбинезона. – Что ты потерял? – вмешался через минуту подполковник, не выдержав этого жалкого зрелища. – Ну, это… где же она-то… – пробормотал рядовой, все еще пытаясь засунуть руку вместе с микрофоном в очередной карман. Но микрофон был великоват и лезть в карман не хотел. – Кретин, – тихо-тихо сказал сержант, – дали бы мне его во взвод на полгода… – А откуда такое чудо? – тоже тихонько поинтересовалась Надя. – Из штаба корпуса, – пояснил сержант. – Языками владеет, что б ему неладно было, а головой своей – нет… – За это и Головой прозвали? – уточнил Паша. – Нет, Голова – от фамилии, Головин он, – засмеялся сержант, оценив тонкий юмор пассажира. Подполковник, сообразив, что Головин ищет бумажку с текстом, который следует озвучить через громкоговоритель, тихонько выругался и достал искомое из своего кармана. Кажется, солдат был готов провалиться сквозь землю, так он покраснел, вспотел и зашаркал ногами в смущении. – Всё, зачитывай же, в конце концов, – вздохнул научник. – И кнопку нажми, – повысил голос сержант. …и зазвучал Голос. Он будто бы лился с небес, выхаркивая то шипящие, злые слова-угрозы, то мягкие, шелестящие слова-приманки. Он был везде и нигде сразу. Он заглушал шум ветра, звуки двигателей боевой техники, разговоры солдат, расположившихся неподалеку. Но позволял отлично слышать друг друга стоящим рядом. – Всегда интересно было: как же так получается, что говорит он просто в микрофон, а эффект вот, как в горах, что ли… – задумчиво произнес Паша. – Ну, так ведь специально считали, – солидно ответил сержант, будто лично принимал участие в этих расчетах, – и куда динамики нацелить и какой силы звуковые волны должны быть… не зря же научники свой хлеб едят… – Это я понимаю, – улыбнувшись так, будто и в самом деле всё понимает, сказал Паша. – Я же не про научную часть, а про эффект такой… – Была бы польза с того эффекта, – вздохнул сержант. – А то, глянь, он уже по второму разу, теперь на пуштунском, одно и то же повторяет, а толку? Толку и в самом деле не было никакого. Трущобы будто замерли, придавленные небесным голосом покрасневшего, вспотевшего и очень старающегося рядового Головина. – А ты и по-пуштунски понимаешь? – удивилась Надя словам сержанта. Тот смутился было, но переборол себя и ответил честно: – Я-то и на фарси только с разговорником. Как дед мой в ту еще войну: «хенде хох», «цурюк» да «шнель»… А это… ну, просто знаю, что на три языка переводили, что б потом кто-то незнающим не прикинулся, мол, по незнанию и сожгли… «А кого тут жечь-то будут?» – чуть не спросила Анька, но во время успела прикусить язычок. Замерший в не очень-то удобной позе подполковник-научник всё время, пока звучал Голос, похоже, пережевывал какую-то свою мысль, изредка при этом шевеля губами, будто и в самом деле помогая мозгам. А капитан, уловив по известным только ему признакам приближающееся окончание выступления нескладухи Головина, негромко потребовал от сержанта: – Петрович, давай мне связь на всю группу… Сержант, поколдовав над передней панелью автомобиля, тут же передал капитану простенькую гарнитуру из наушника с маленьким микрофоном. – Внимание всем! Здесь капитан Вершинин, – сказал офицер. – Полная готовность, начинаем… И в эту самую секунду замолк голос с небес, и красный, мокрый и взъерошенный от волнения Головин неуклюже протянул сержанту микрофон… «Спасибо», – по-русски грянуло с небес в заключение. Взгляд сержанта можно было назвать испепеляющим. Головин дернулся в сторону, будто бы уходя с мифической линии огня, а на самом деле стараясь спрятаться от громко ругающихся матом сержантских глаз, и едва не выронил микрофон. Но тут недотепе неожиданно пришла на помощь Надя, ловко выхватив из рук рядового средство связи и нажав на кнопку выключения. На лице сержанта были на писаны все известные ему русские народные матерные и не очень ругательства, адресуемые Головину, но, видимо, присутствие женщин и офицеров оказало на него свое благотворное влияние. Причем, женское общество сыграло явно гораздо большую роль. – Пшел вон в бронетранспортер, – шипя, аки библейский змей, высказался сержант, – и сиди там тихо, как мышь… Капитан Вершинин одобрительно кивнул сержанту и сказал: – Начали… – А что, этим и времени на размышление не дали совсем? – поинтересовалась Анька. – А кто хотел, еще вчера оттуда ушли, – спокойно пояснила Надя. – И даже кое-кто в госпиталь попал, теперь лечат. А кто не хотел вчера… зачем они нужны нам сегодня? – Видать, мы вчера-то одного такого ушедшего и встретили, – проворчал Паша, наблюдая, как рассыпавшиеся цепью солдаты разворачивают в сторону трущоб длинные стволы непонятного вида и предназначения, непохожие на известное Паше вооружение. Вообще-то, окружение и подготовку к началу действий бойцы начали, едва только зазвучал Голос с небес, но Паша, контролируя краем глаза их перемещения, особого внимания этому не уделял. Не несло это опасности ни ему, ни Аньке, можно было чуток ослабить внимание. А вот его последние слова неожиданно заинтересовали подполковника, и он хищно набросился на Пашу, требуя подробностей. И пока, вместе с Анькой, Паша старательно и детально вспоминал, где именно встретили болезненного вида человека, как именно с ним расправились местные жители, да как выглядел и вел себя этот болезный, основная часть операции началась. С негромкими, совсем не орудийными, хлопками из длинных стволов в сторону трущоб полетели небольшие, отлично видимые простым глазом цилиндры. Ударившись о землю они заливали всё вокруг удивительно ярким, белым пламенем, смотреть на которое незащищенными глазами было невозможно. И тут же среди полуразвалившихся строений, жалких хижин и землянок раздались пронзительные, на грани слышимости, вопли. Живых людей там оказалось предостаточно, но – теперь их никто не ждал в удобных автобусах со шприцами наперевес, с готовностью помочь, спасти от болезней, химических ожогов, истощения. Теперь уже бойцы с огнеметными ранцами за спинами, длинными струями распыляя напалм, огородили трущобы, в дополнение к спиралям Бруно, огненным непроходимым кольцом. – Борис Сергеич, – обратился к капитану Вершинину научник, выпытавший, наконец-то, у Паши и Аньки все подробности. – Вы, очень прошу, заканчивайте тут без меня. Вот товарищ такие сведения дал, что непременно проверить надо… в смысле, конечно, не сведения товарища, а обстановку в тех домах, вокруг, ну, из которых жители контактировали с потенциальным носителем… Капитан понимающе кивнул в ответ на сумбурную речь научника: – Сколько вам с собой народу надо? – Парочку помощников – обязательно… – Сержант Яковлев, – уже в гарнитуру сказал капитан. – Берите свое отделение и бегом к вездеходу. Переходите в прямое подчинение подполковника Смеховца. За его безопасность отвечаете вы. Выполнять. – Спасибо, – по-штатски поблагодарил научник. – Здесь вам по своей части ничего не надо будет? – уточнил капитан. – А то как бы потом не пожалели, бывало такое… – Нет-нет, что тут интересного? – торопливо отказался Смеховец. – Тиф, холера, может быть, сибирка, всё давно известное… Офицеры, переговариваясь, отошли от машины и двинулись в сторону вездехода, видимо, капитан Вершинин решил лично проконтролировать отъезд мини-экспедиции. В этот момент Надя, мельком глянув на часы, спросила: – Ребята, ну вы как? нагляделись на дезинфекцию? – Да, пожалуй, – согласился Паша, а Анька молча кивнула, продолжая смотреть, как в ярком, беспощадном пламени, смрадно дымя и разражаясь дикими воплями, исчезают трущобы. – Может, тогда обратно? В гостиницу? – предложила Надя и попросила сержанта: – Кто бы нас подбросил? Сержант почесал в затылке. Уезжать, лишая связи капитана с бойцами, он не мог, спецавтобусы вообще подчинялись научникам, а у военных только обслуживались и заправлялись. Вездеход уезжает с подполковником. Вот только и остается – бронетранспортер. Его и предложил для поездки немного смущенный сержант. Надя чуть презрительно фыркнула, мол, тоже мне, нашел транспортное средство для гражданских людей, тем более – женщин, но возражать не стала, понимая, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти через весь город, тем более, взбудораженный происшедшей дезинфекцией. – Чиняев! – вызвал по какому-то новому, до сих пор не использованному каналу связи сержант водителя бронетранспортера. – Сейчас наши люди подойдут, быстро их доставишь к гостинице для гражданских… Да, мухой туда и обратно. И что бы никуда больше, знаю я тебя… А что Голова? И пусть себе сидит, на кой он тут нужен… Надя вслед за Пашей и Анькой выбралась из машины в тот момент, когда рядом опять оказался капитан. Он вопросительно глянул на девушку, но её объяснения предупредил сержант, бодро доложив: – Товарищ капитан, я тут для гостей «броник» организовал. Не отпускать же их пешком, что они про нашу армию после этого подумают? Капитан крякнул и чуть укоризненно посмотрел на сержанта, но тут же махнул рукой, мол, что с таким поделаешь, и пожелал гостям благополучно добраться до дома. Сам же, оглядев продолжающие гореть трущобы, принялся отдавать какие-то приказания действующим в оцеплении бойцам. Паша уже и забывать начал, когда в последний раз ездил в стальной коробке боевой бронетехники, а для Аньки этот вид транспорта вообще был в диковинку. Вчерашний рейс по пустыне в вездеходе в расчет можно было не брать, машина-то фактически была многоцелевой и в гражданском варианте исполнения от военной ничем фактически не отличалась. Только Надя чувствовала себя под броней привычно. И совсем не удивилась, обнаружив в углу десантного отсека рядового Головина. Тот съежился, увидев гостей, постарался сделаться как можно меньше, была б его воля, заполз бы, как таракан, в какую-нибудь щелку. Но Надя и тут показала себя коммуникабельной и простой девушкой, отлично понимающей человеческую психологию. Едва только по переговорнику водитель предупредил неожиданных пассажиров, что б держались покрепче, Надя подсела поближе к Голове и завела с ним разговор о простых, гражданских и привычных вещах, о доме, о родителях… «В поварском институте что ли на психологов-то тут учат? – удивился Паша. – Или это у нее природное? От папы-мамы…» Через десять минут Надя уже все знала о жизненных проблемах рядового Головина, неплохого, но вовсе не приспособленного к армейской службе паренька Лёхи. Знала о том, как начинал он учиться на факультете восточных языков, как любит персидскую поэзию, какой вкусный борщ готовит его мама, как иронично относится к нему отец, железнодорожный мастер. – Я вообще не понимаю, зачем меня сюда прислали? – уныло и привычно жаловался Головин. – Я же не могу жить по-солдатски, вечно ничего не успеваю, делаю кое-как. Конечно, в армии служить надо, но я же понимаю… какой из меня солдат. И вот – сюда. А тут белуджей и пуштунов жгут. А я им должен объявлять об этом… потому что язык знаю… – Да ты прям, как гуманитарий какой буржуинский, заговорил, – сурово удивилась Надя. – Вот только соплей тут не хватает. Ты хочешь, что у тебя во Владимире чума появилась? Или что б Москва от холеры вымерла? – Ну, почему ж? как же они-то туда доберутся? – слабо сопротивлялся Головин. – Да и привитые у нас все, не заболеют… – Эх ты, – с оттенком превосходства сказала Надя. – Что б туда не добрались, их тут надо останавливать. Когда доберутся, будет поздно. Или ты хочешь жить в одном доме с этими вот… которые женщин за людей не считают и запросто тебя зарежут после сытного угощения только потому, что ты в их аллаха не веришь? – Ну, да, так и зарежут, – не соглашался Головин. – Наши татары тоже многие в аллаха верят, так ведь – не режут же никого… – Обрусели все твои татары, – со смехом отвечала Надя. – Давно уж обрусели. И аллах у них ничего не имеет против русских, а здесь иноверец – враг, которого убить за доблесть считают. Думаешь, нас здесь без танков и пулеметов терпеть бы стали? Фигушки… Казалось бы, несерьезная перебранка между пессимистом и оптимисткой неожиданно дала Паше такую обильную пищу для размышлений, что он, уже возле гостиницы, покидал бронетранспортер в глубокой задумчивости. В этом мире служить в армии оказалось не просто почетно, но и – необходимо, как дышать, как разговаривать. И еще – власть тут вовсе не отличалась терпимостью к врагам и не была зараженной неким интернационализмом или толерантностью. Скорее всего, её отличал высочайший рационализм в пользу собственных граждан и равнодушное спокойствие к бедам других. Вернее, равнодушие относилось к тем, кто от этой самой власти отказывается. «Живёте, как хотите, так и не просите о помощи», – вот так примерно выглядел этот принцип. Уже в холле, где опять появилась за маленькой стойкой кустодиевская администраторша Нина Петровна, памятливая Надя попросила своих спутников задержаться «на секундочку» и всего через пару минут вернулась с пластиковой кружкой, прикрытой веселенькой разноцветной салфеточкой. – Спирт, как и обещала, – подмигнула она Аньке. – Обязательно перстенек продезинфицируй. И вот еще что, вы только плохого ничего не подумайте, но если хоть чуть-чуть себя плохо почувствуете, ну, живот там разболится, или температура подпрыгнет – сразу врача зовите. Тут ведь, несмотря на все прививки, всякое случается, а вы, как я поняла, по городу еще вчера без всякой опаски ходили. – Что было, то было, – согласился Паша. – Обязательно за собой последим, – пообещала Анька, подхватив кружку со спиртом и устремляясь к лестнице на второй этаж. И уже в номере, пока Паша раздевался и умывался после прогулки, она достала приобретенный у Йохима перстенек и бросила его в спирт. Вернувшийся из ванной Паша растянулся на постели, все-таки, комната была не такой уж большой, что бы затеять хождение из угла в угол, и спросил: – Ты что-то помалкиваешь про телевизор. Может, хоть сейчас впечатлениями поделишься? Анька достала из спирта перстенек, помахала им в воздухе, выветривая остатки спирта, пристроила за средний палец левой руки и принялась внимательно разглядывать, то полностью вытягивая руку, то поднося её к самым глазам. – Никогда не замечал за тобой страсти к безделушкам, – проворчал Паша, недовольный, что Анька проигнорировала его вопрос про телевизор. – К безделушкам, к новостям, к телевизору, к электронному планшету в заштатной столовке, – задумчиво произнесла Анька, а потом протянул Паше руку. – Глянь, как камушек играет. Нравится? Золотисто-желтый, прозрачный камень в серебряной массивной оправе вызывал любопытство разве что своим цветом. Да и оправа явно была старинной, не чета штампованным новоделам в любом из миров. – Нравится, – сдержанно сказал Паша, явно не понимая, почему это равнодушная к побрякушкам Анька такое внимание уделяет пусть и симпатичному, старинному, но более мужскому по размерам и форме перстеньку. – Это гелиодор…Мне тоже сразу понравился… еще там, и давно. Вообщем, Паша, перстенек этот мой, вот только оставила я его несколько лет назад на столе в одной очень неприятной квартирке, с которой всё и началось… – Дык, а как же он сюда-то попал? – изумился Паша, привыкший доверять наблюдательности Аньки. – Из оттуда, да еще и в Белуджистан… – Вот так-то вот, Паштет, а ты все про телевизор, новости, электронику, – нервно засмеялась Анька. – Кажется, нам стоит взять у Нади пару литров коньяка и закуски полегче, а то ведь и в самом деле – голову сломать можно. *** Паша притоптал в пепельнице окурок сигареты, похмыкал тихонько, прочищая горло, и прихлебнул из стоящего рядом, на полу, стакана коньячок. В голове чуть заметно пошумывало, все-таки вслед за Анькой выпил он изрядно, хотя и вполне приемлимо для его-то весовой категории. Из встроенных прямо в экран телевизора продолговатых динамиков негромко раздавался сочный цыганский романс, исполняемый маленькой, худенькой девушкой, внешне вовсе не цыганкой, так задушевно и проникновенно, что закрыв глаза представлялся картинный табор, ночной костер, выбрасывающий в черное небо фонтаны искр, отдаленное фырканье лошадей… Слегка сомлевший от музыки и мечтаний, Паша, кажется, нащупал пультик от телевизора и нажал кнопку… Дикторша на экране была миловидной, но вовсе не молоденькой и пустой «говорящей головой», каких привык видеть Паша в своем мире, а вполне зрелой женщиной далеко за тридцать. Тексты новостей и цитаты из обзоров аналитиков она не озвучивала, не читала, а пропускала через себя и говорила так, будто сама все это видела, слышала, читала и анализировала. Создавалась, казалось бы, простейшая телевизионная иллюзия, но при этом зритель понимал и принимал её, как понимает и принимает театрал условности классической сцены. «В Польше по-прежнему безрезультатно продолжаются переговоры между представителями силезской немецкой диаспоры и профсоюзными лидерами из «Солидарности», проходящие под эгидой Лиги Наций. Попытки примирить стороны и уговорить их воздержаться от применения насилия друг против друга безрезультатно продолжаются вот уже четвертый год». Дикторша, Мария Васильева, как свидетельствовала аккуратная, неброская подпись у края экрана, переложила влево от себя прочитанный лист и подняла к зрителям глаза с нового. И – вдруг обворожительно улыбнулась совсем не к месту и не по теме очередного сообщения. «Ряд крупных воротил химической промышленности Бельгии и Франции обратились к своему правительству с жестким требованием оказать давление на руководство нашей страны и добиться кардинального пересмотра цен и объемов поставок «черного золота» в эти страны из ближневосточного региона. Однако, как отметил наш посол в Берлине, ни о каком пересмотре цен до конца следующего года не может быть и речи. «Пусть требуют чего угодно. Это вовсе не значит, что мы должны идти на поводу у империалистических хищников», – сказал товарищ Романов. И в то же время фабриканты угрожают массовыми увольнениями рабочих и повышением цен на бензин и другие продукты нефтехимического синтеза, что непременно приведет к социальной напряженности в этих странах». «К сожалению, неудачей закончились переговоры в Самаре лидеров повстанческих отрядов Намибии с представителями Председателя Верховного Совета страны. По-прежнему большинство развивающихся стран, особенно африканского континента, считают, что старое, снятое с вооружения нашей армии оружие и боеприпасы ничего не стоят и их можно получить задаром, только лишь объявив о своей приверженности делу построения справедливого общества. При этом намибийские лидеры забывают, что и алмазов, и золота в нашей стране вполне достаточно для нормального функционирования промышленности. А иных ликвидных активов нам в обмен на возможные поставки вооружения предоставлено не было». В этом неторопливом, спокойном перечислении зарубежных новостей было что-то фундаментальное, настолько прочное, что не стоило даже и опасаться возможных катаклизмов в любой точке земного шара. А небольшие, локальные «возгорания» рассматривались, как неизбежное, но вполне приемлемое на общем, мирном фоне зло. Ибо «что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?» А перед этим Паша смотрел и слушал внутренние новости. К удивлению – интересные, живые, совсем неформальные и незаполитизированные. О том, как под Владимиром три дня искали в лесу потерявшихся детей. Как запускали очередную турбину на Братской ГЭС. О сельскохозяйственных итогах года в средней полосе и Поволжье. О съемках нового фильма, посвященного корейской войне и её последствиям. Об окончании осеннего призыва на военную службу. Мелькали умело смонтированные кадры, раздавались нужные в нужный момент реплики корреспондентов… «Теперь вот эти мальчишки, совсем недавно бывшие студентами, станочниками, дорожными рабочими, продавцами, отправятся на полгода в учебные роты и батальоны, что бы оттуда уже придти в войска подготовленными к службе специалистами», – без запинки, но как-то по-домашнему тепло рассказывал коротко постриженный, лет тридцати с лишком, круглолицый и плечистый корреспондент, провожая камерой отъезжающий от военкомата автобус с призывниками. Паша еще успел подивиться натуральности съемок: некоторых из ребят под руки заводили в салон, другие с трудом держались на ногах, явно употребив на проводах не одну бутылку вина. Но всё это попало в кадр и не было вырезано бдительной цензурой. Если тут есть цензура. И если она бдит. Впрочем, может быть, выпившие перед уходом в армию призывники – не такой уж страшный грех, что б его нельзя было показать по телевизору? Тем более, все прекрасно знают об этом обычае… и зачем же тогда прятать голову в песок, выставляя наружу яйца? Особенно учитывая, что несмотря на опьянение, вели себя ребята достойно, без матюгов и скандалов. Дикторша неторопливо сменила очередной листок с новостями. «А сейчас информация из Нового Света. Энергетический кризис, вызванный небывало нерациональным потреблением нефтепродуктов в Северной Америке грозит перерасти в прямое военное столкновение между Северными Штатами и их основным поставщиком нефти – Венесуэлой. Корреспонденты различных новостных агентств сообщают, что правительство Никсона выдвинуло нечто подобное военному ультиматуму руководству Венесуэлы: если через двое суток не будет увеличена квота поставок сырой нефти и уменьшена цена оной, то северные американцы грозят взять под свой контроль и без того практически им принадлежащие нефтяные скважины на территории Венесуэлы. Язык диктата, к сожалению, единственный, на котором умеют разговаривать американцы. И даже события тридцатипятилетней давности, кажется, ни чему их не научили. Разве что – не становиться поперек дороги русским. В остальном же мире империалистические хищники ведут себя как в собственной колонии, хотя сами громогласно призывают к уничтожению остатков колониализма. По данным агентства Рейтер часть оппозиционных нынешнему правительству Венесуэлы лидеров обратилась за поддержкой в Москву, но – «нам ничего неизвестно ни о таком обращении, ни о том кем и к кому конкретно оно было направлено» прокомментировал эту новость дежурный дипломат Комитета по иностранным делам при Верховном Совете». «Ряд общественных гуманистических организаций Британии, Германии и Югославии обратились к просьбой к Верховному Совету помочь установить местонахождение почти двух десятков врачей и добровольцев, оказывавших медицинские услуги и раздачу гуманитарной помощи населению в пострадавших от военных действий южных районах Пакистана вблизи с границами Ирана, которые, по просьбе шаха Мохаммеда Второго, охраняют советские войска. Врачи перестали выходить на связь со своими товарищами в Европе около двух недель назад. Пакистанские власти, не признавая этого открыто, тем не менее, юго-восточную часть своей территории фактически не контролируют и помочь в поисках пропавших не смогли». «И в заключение выпуска новостей – прогноз погоды…» Дикторша улыбнулась еще раз и исчезла с экрана, расплывшись в туманной дымке смены кадра. Паша почесал за ухом и вздохнул. У него за спиной, раскинувшись на постели, беспокойно всхрапывала Анька, недавно принявшая почти без закуски пол-литра хорошего коньяка. «Что бы мозги не вытекли», – пояснила она, то и дело посматривая на свою вновь приобретенную безделушку с желтым камнем гелиодором – «солнечным камнем», как понял Паша из несвязного перевода Аньки этого слова с греческого. Несмотря на то, что выпил Паша ненамного меньше своей подруги, спать ему вовсе не хотелось, не та весовая категория. И он успел перед тем, как Анька окончательно угомонилась на постели, уговорить её включить телевизор, совмещенный с облегченным вариантом компьютера. А потом присел перед ним, посмотреть, что же все-таки творится в этом мире. Паша снова задумчиво вздохнул, нажал на кнопку пультика и тут же попал на какой-то исторический фильм на соседнем канале. Хорошо знакомый, но давным-давно забытый приземистый, усатый и чуть рябой персонаж расхаживал по знаменитому кремлевскому кабинету с трубкой в левой руке и вразумлял стоящих по стойке «смирно» генералов и маршалов. Вот их лица Паша не мог идентифицировать, военной историей он никогда не интересовался, да и трудно было в лицах актеров угадать реальных исторических персонажей. Но то, что это были, несомненно, прославившиеся полководцы говорил настоящий иконостас орденов на груди у каждого из актеров. Прислушавшись к разговору на экране, Паша неожиданно заинтересовался. «Товарищ Ильичев на сто процентов уверен в решимости северных американцев применить атомную бомбу, – с нажимом выговаривал актер. – Мне кажется, что такой шаг они предпринять вполне могут. Это в характере наших бывших «друзей» – бить изо всех сил по тем, кто не сможет ответить. Мы в этой войне не участвуем. Разве что иной раз отгоняем самолеты американцев, приближающиеся к нашим границам и границам дружественной Манчжурии…» Вождь хитро ухмыльнулся, и прошел от стола к входной двери. Камера напряженно и тщательно следила за его движениями: мягкими, плавными, но – неожиданными. «Как же мы должны отреагировать, если совсем рядом с нашей землей будет взорвана такая бомба? Какие у вас предложения, товарищи?» Военные не успели еще и рта раскрыть, как вдруг заговорил еще один персонаж, спокойно сидящий возле длинного приставного стола и как бы со стороны наблюдающий эту сцену. С первого взгляда Паша даже принял его за какого-то помрежа, случайно влезшего в кадр. Но таких ляпов в серьезном кинопроизводстве не бывает… «Вариант, что мы промолчим, как я понимаю, не рассматривается?» – спросил коренастый мужчина в странного покроя распахнутой кожаной куртке. Он, в пику военным, смотрел прямо перед собой, в стол, и перекатывал по нему пальцами левой руки несколько остро отточенных карандашей. «Не рассматривается! – жестко, но негромко сказал Вождь. – Ответить мы должны». «Да простят меня военные товарищи, – сидящий поднял в камеру ясные голубоватые глаза. – Но, кажется, у американцев совсем рядом с полуостровом сосредоточена авианосная группа? А еще – сам пехотный корпус генерала Макартура сосредоточен на очень небольшой площади. Тут вам не российские просторы…» «Вы предлагаете нанести бомбовые удары по американцам?» – спросил кто-то из маршалов, но камера не задержалась на нем. «Зачем же просто бомбовые? – сделал вид, что очень удивился сидящий. – У нас тоже есть атомное оружие. Пусть американцы и не знают об этом. Пусть будет для них сюрприз…» «Это же прямая война…» – нерешительно произнес кто-то из генералов. «Война? – сидящий удивленно поднял бровь. – Воюют американцы только со слабыми. А мы должны показать силу, и такую, что б им не захотелось с нами воевать…» «Товарищ Камов сказал правильно, – вмешался в разговор Вождь, до этого момента как бы со стороны внимательно вслушивающийся в короткую перебранку. – Показать силу, остановить северных американцев в Корее и заставить их уйти без продолжения войны». Кадр сменился и теперь под крылом самолета, под печально-торжественную музыку, простирались горы, изрезанные узкими, зеленеющими долинами, потом пейзаж изменился на руины большого города. Голос за кадром пояснил: «25 июля 1948 года североамериканская военщина нанесла атомный удар по Сеулу, занятому несколькими днями ранее бойцами Народно-освободительной армии. В результате атомной бомбардировки погибли около пятидесяти тысяч мирных жителей, еще не менее сто тысяч скончались позже от ранений, лучевой болезни, недостатка медицинской помощи…» Трагическая музыка постепенно перерастает в бравурную, идет панорама морского побережья, и – дальше, дальше-дальше, в открытое море уносится самолет с камерой на борту. «27 и 28 июля по решению советского правительства были нанесены ответные удары по американским и южно-корейским военным, принимавшим участие в конфликте». Под крылом самолета, будто игрушечные, видны боевые корабли: авианосец, линкор, несколько тяжелых крейсеров, десятки эсминцев сопровождения. Внезапно экран забеляет беззвучная вспышка. И уже следующим кадром камера показывает то, что осталось от авианосной группы: искореженный металл, медленно погружающийся под воду, призрачный водяной столб ядерного гриба чуть в стороне. «В результате атомной бомбардировки были уничтожены и приведены в небоеспособное состояние американская авианосная группа у берегов Корейского полуострова, американский экспедиционный корпус на территории Кореи, база американских вооруженных сил на острове Окинава, генеральный штаб и основной узел связи южно-корейских и американских войск». …Паша, вздрогнув, широко распахнул глаза и, кажется, рефлекторно нажал кнопку переключения на пульте. На следующем канале худенькая девчушка в простых брючках и цветастой блузке пела цыганские романсы. И голос у нее был удивительно сильным, мощным и красивым по сравнению с невзрачным телом и одеждой. Заслушавшись, Паша подумал: «Мне все это приснилось, или здесь атомные бомбы швыряют без всяких проблем и боязни всеобщего уничтожения? А может, я ненароком во сне на фантастический фильм попал? Про вариативность истории? А все равно, интересно, что из всего этого получилось тогда, в конце сороковых…» Сейчас в новом для них с Анькой мире шел уже 1983 год от рождества Христова, ну, или новой эры, это уж как кому удобнее. Окончательно стряхнув с себя полудрему и наслаждаясь романсами, Паша повнимательнее посмотрел на пульт. Анька говорила, что телевизор можно перевести в режим компьютера, войти в местный аналог интернета, посмотреть там про Корейскую войну. Вот только поясняла она это всё второпях, утром, а уже после возвращения с прогулки ей было не до того. А все надписи на пультике – сокращенные, и аббревиатуры незнакомые, разве что понятно, как переключать каналы и прибавлять-убавлять громкость. Впрочем, даже расшифровав вполне понятные любому сокращения «ВВ», «Паут», «Глоб», «Усл», Паша вряд ли смог бы так же свободно и непринужденно, как делала это Анька, пользоваться услугами местной сети. Все-таки от вычислительной техники он всегда был далек даже, как простой пользователь. Вот если бы понадобилось из простых подручных средств соорудить взрывное устройство или рассчитать пути отхода после правильно и во время произведенного выстрела метров этак с пятисот, или просто схватиться на ножах с парочкой шальных, упивающихся своей силой и безнаказанностью, парней… Поэтому просто приглушив звук цыганских романсов, он отвлекся от экрана, поднял с пола пустой стакан и подошел к столу. Среди пары стаканов, тарелочек с недоеденными закусками, салфеток и вилок стояла недопитая до конца бутылка коньяка, кажется, третья... Паша налил янтарный напиток в стакан, повертел его в руках перед тем, как выпить, разглядывая зачем-то в тусклом свете экрана, но так ничего нового или необычного для себя не обнаружил. *** …И был огонь – всепоглощающий, жадный, прожорливый, ненасытно пожирающий всё, до чего он мог дотянуться; дающий тепло и свет, приносящий боль и смерть. Всё было в этом неистовом пламени… И был огонь… …впереди, чуть в стороне от дороги, горел костер. Впрочем, и не костер вовсе, так – костерок, да и не горел, слегка мерцал в темноте догорающими угольками с трех поленьев. Как и договаривались раньше, Анька неторопливо пошла вперед, к огню, а Паша исчез в темноте за её спиной, как и не было его вовсе на дороге. Крупный, слегка неуклюжий на вид, внешне медлительный Паша преображал при необходимости, превращаясь в матерого хищного зверя. Так косолапый и неуклюжий медведь, кажущийся забавным и безобидным на цирковой арене, становится смертельно опасным, когда выходит на охоту. Анька подошла к костерку и остановилась напротив тройки молодых, сопливых ребят, неряшливых, расхлябанных даже внешне, для чего-то делающих вид, что они несут здесь, у огня, караульную службу – наблюдают за дорогой. – Ой, девка! – в дурашливом восторге негромко вскрикнул один из караульных, вглядываясь через огонь на Аньку. – Гы, точно! – подтвердил второй, отставляя в сторону зажатую между колен винтовку, похоже, германского происхождения. Третий промолчал, но по всему было видно, что любое слово давалось ему с трудом. Узкий лоб, отвислая нижняя губа, капля под носом… «Какой дебил этому дебилу винтовку дал? – подумала Анька. – Да еще в караул поставил?» В этот момент далеко в стороне раздались хлесткие винтовочные выстрелы, но никто на это и внимания не обратил. Подумаешь, стреляют. Так ведь явно беспорядочно, в белый свет, как в копеечку, хулиганят братишки, небось, или кто перепил на постое… Деревня-то рядом, там весь отряд инсургентов и остановился, а им вот выпало из себя часовых изображать, как самым молодым и бестолковым. – Побалуемся, что ль? – решил сначала поговорить первый из караульных, приподнимаясь с чурбачка, неведомо как оказавшегося здесь и еще не сожженного в самом начале ночного дежурства. – Побалуемся, – согласилась Анька, шагнув поближе. Третий, молчаливый, промычал, загукал что-то неразборчивое и встал, роняя винтовку чуть ли не в огонь. Анька едва сдержалась, что б не фыркнуть презрительно. При всей её недавней любви к нестандартному сексу на зоофилию девушку никогда не тянуло… а этот, молчаливый, если и походил на человека, так только внешне, оставаясь изнутри обыкновенным прямоходящим животным. Двое инсургентов посообразительнее начали расходиться, огибая костерок слева и справа, третий, торопясь, шагнул прямо через огонь и оказался совсем рядом с девушкой. Подождав, пока подойдут и чуть отставшие его товарищи, Анька, как бы нехотя, потащила из-за спины руки… В левой она держала всем хорошо знакомую гранату системы Лемона в страшной, рубчатой оболочке, а в правой поблескивало кольцо от гранаты. – Ты-ты-ты… – неожиданно стал заикаться первый. – Ты сдурела, девка?!! – А хоть бы и сдурела? – весело согласилась Анька. – Кольцо вытянула, до трех досчитала, а потом усики-то и зажала, это как считается – сдурела или не очень? Запал гранаты горел четыре секунды, так что теперь стоило Анька просто разжать пальцы, и взрыв прогремел бы мгновенно. Караульные замерли, не понимая, что же им сейчас делать? Бежать бесполезно, кидаться на землю – тоже, граната на двух шагах сделает фарш из тебя в любом положении, хоть стоячем, хоть лежачем. Да в стоячем даже и лучше, сразу с концами, в темноту вечности, как говорят атеисты, в ад или в рай, как твердят верующие. А лежачему-то перебьет позвоночник, и будешь последние недели жизни пускать слюни на неподвижные ноги или орать от боли. – А ты чего это? – попробовал прояснить ситуацию первый, видимо, лидер среди своих товарищей, ну, или самый бойкий на язык. – Так сами ж побаловаться звали? – сделала удивленный вид Анька. – Вот и побалуемся… – А ты ведь тоже… того… если что… – косноязычно скорее от природы, чем от испуга, сказал второй инсургент. – А я не собираюсь жить вечно, – веско ответила Анька, подумав, что вряд ли кто из присутствующих поймет всю глубину её сентенции. Они и не поняли, застыв в нелепых позах. И в это мгновение совсем рядом, в двух десятков шагов от костерка, раздались негромкие хлопки выстрелов. Бах-бах-бах… Караульные даже не дернулись на звук, настолько он не походил на громкоголосый бой винтовок или наганов. А еще через пяток секунд из темноты за спинами растерянных инсургентов появился Паша, прижимая к рассеченной брови чистую тряпицу, служащую ему в обиходе носовым платком. – Ну, как? – спросила Анька, теперь полностью игнорируя присутствующих молодых инсургентов. – Проспорил, – вздохнул Паша. – Ты, как всегда, права. Их там шестеро было, в настоящей-то засаде. Вот и пришлось пострелять, иначе б кто-то да ушел… Услышав за своими спинами такие слова, попавшие со всех сторон в беду караульные только и смогли, что невнятно замычать и загукать с полуоткрытыми ртами. – А бровь рассек – бодаться опять полез? – уточнила Анька, зная любимый прием Паши в ближнем бою – удар головой в лицо. – Пришлось, – развел Паша руками, отрывая тряпицу от брови. Ничего страшного на его лице Анька не увидела, обычное, даже в чем-то привычное рассечение, которое заживет через пару дней. – Ладно, а вот с этими-то что теперь делать? – спросила она, тыча гранатой в ближайшего к себе караульного. От этого жеста, от зажатой в руке гранаты, от появившегося за спиной неизвестного, только что, по его словам, перебившего основную засаду, инсургенту захотелось закрыть глаза и бежать, сколько хватит сил, до самого горизонта. Но испуг сковал мышцы, даже пошевелиться мальчишка не смог и успел ощутить только, как что-то теплое потекло по его ногам от пояса вниз, в разбитые, едва пригодные к носке сапоги. Паша пожал плечами. Ему в самом деле вопрос был непонятен, да и зачем его задавать было – непонятно вдвойне. На войне врагов убивают, и неважно, что он попался сонный и беззащитный. Проснувшись и взяв в руки винтовку, инсургент попытается убить тебя, так что не надо давать ему шансов на эту попытку. – Ну, и ладно, – поняв бессловесный ответ Паши, пожала плечами Анька. – Пусть так, а то еще вот расплодятся такие дебилы, если им волю-то дать… Она, легонько размахнувшись, кинула через костер Паше гранату. Конечно, это была пустая оболочка, даже запал в ней стоял сгоревший. Не такая уж отважная и бесшабашная Анька, что бы рисковать жизнью там, где можно просто сблефовать и взять противника на испуг. А испуг у часовых никуда не делся. Они, даже не отшатнувшись, помертвевшими глазами проводили летящий чугунный кругляш… Паша шагнул вперед, ловко поймал левой рукой имитацию гранаты, а в правой, выскользнув из рукава куртки, появился длинный, в британский фут, тонкий стилет с вороненым клинком. Его и не видно было в темноте, только знающая про это оружие Анька поняла, что будет сейчас делать Паша. Тот самый караульный, что первым окликнул девушку, первым же двинулся к ней, умер, так и не поняв, откуда пришла к нему смерть. Тонкий, граненый клинок прошел сквозь задрипанную шинелку с чужого плеча, никогда не стираную гимнастерку, нательную рубаху и тонкий слой мышц и кольнул его прямо в сердце. Караульный на вдохе упал лицом прямо в костерок, подняв сноп искр. Второй дернулся было, но так и не смог сообразить, куда же ему бежать отсюда, из ловушки, в которую сам же и залез, если бежать уже некуда, да и некогда. И только третий, дебильный, продолжал стоять напротив Аньки, как и стоял, недоумевая, что же это такое непонятное происходит вокруг. Девушка отвернулась и отошла подальше от костерка, к дороге. И уже через полминуты к ней присоединился Паша, повесивший на каждое плечо по трофейной винтовке, а третью неся в руке. – Давай помогу, – предложила Анька, тут же забирая у Паши пару трофеев. Он отдал их, ни слова не говоря. Все-таки бой еще даже не начинался, и руки лучше было иметь свободными, да и изрядно громоздкими были эти германские «маузеры» десятилетней давности изготовления. – Паша, вытащил бы ты этого из костра, – Анька брезгливо повела носиком. – Сейчас же столько вони будет, сами и задохнемся… – Ты как всегда права, – вздохнул Паша и вернулся к затухающему огню. В этой войне ни секунды, ни минуты ничего не решали, если только бойцы не сходились в рукопашной лицом к лицу. Иной раз ничего не решали и часы задержек и опозданий. Воевали здесь неторопливо, основательно, без беготни. Да и какая могла быть торопливость, если самым надежным средством связи так и оставались фельдъегеря с пакетами, а телеграф и радио в любой момент могли оказаться захваченными противником и передавать фальшивки. Но тем не менее, Паша возвратился быстро. Для него вытянуть из огня тощее тельце караульного – раз плюнуть. Да и неприятно было задерживаться возле начинающего обугливаться трупа. Тщательно вытирая руки всё тем же, окровавленным носовым платком, Паша спросил: – Идем докладывать Крылову? – Да я лучше сам пробегусь, доложу, – подал голос третий участник вылазки, все это время скрывающийся в темноте, подальше от разгромленного поста. Он выполнял ту же роль, что и перебитые Пашей шестеро инсургентов в засаде за костерком – прикрывал тыл и являлся «стратегическим резервом». Сейчас же, ощущая спокойствие за конечный результат их рейда, этот уже немолодой боец подошел поближе и с каким-то затаенным восхищением посматривал на Аньку и Пашу. Еще бы, за пару минут успокоили девятерых, а сами целехоньки и даже, кажется, не запыхались. Такое в ночной разведке нечасто случалось на его памяти. – Ну, пробегись, только аккуратно, – согласилась Анька, играя роль неформального командира в тройке. – А мы тут приглядим, мало ли что… После засады, выставившей наубой троих бестолковых пацанов, от инсургентов можно было ожидать и других неприятных неожиданностей. Шагнув на обочину, Анька сбросила в траву винтовки и аккуратно присела рядышком, подтянув колени к подбородку… …Неторопливость войны не отменяла её неизбежности, и вот уже часа через полтора деревня, которую охраняли убитые Пашей часовые, пылала. Никто не поджигал специально избушек и овинов, надеясь, что они еще послужат именно им, а никак не противнику. Но вот беда – в суматохе тревоги кто-то уронил на пол зажженную лампу, потек по избе горящий керосин. А кто-то другой, пальнув в силуэт инсургента, мелькнувший на миг в едва освещенном окне, попал в лампадку перед маленьким скромным иконостасом. И потекло горящее масло… Орали, голосили и истошно визжали, забивая голосом грохот винтовочных выстрелов, бабы, отчаянно, предчувствуя смертный час, мычали коровы и ржали лошади, в один миг оказавшиеся в центре огненной стихии. Распавшийся на отдельные перестрелки, бой то затихал, то с новой силой возобновлялся на окраинах деревни. Зыбкий, мрачный свет от пожарища разгонял ночную темноту, не давая противникам возможности оторваться друг от друга, скрыться в ночи и прекратить взаимное истребление. Ни Анька, ни Паша в атаке на деревню не участвовали, комбат Крылов не то, что бы очень уж берег своих гостей, но зря под пули не подставлял, понимая, что пользы от парочки дополнительных штыков при штурме будет немного, а вот в разведке и планировании без Аньки и Паши просто не обойтись. Расположившись возле импровизированного штаба батальона, чуть в стороне от десятка повозок самых невероятных фасонов и размеров, Паша расстелил прямо на траве лоскут и раскладывал на нем детали своего пистолета, тщательно протирая их. Умыкнувшая где-то «летучую мышь» – ну, не без света же сидеть, в самом деле! – Анька бездумно поигрывала любимой игрушкой: вертела в руках свой маузер. Так заведено было с давних времен, если кто-то чистит оружие, даже и в полной безопасности, на постое или отдыхе, другой непременно находится поблизости, страх*я безоружного товарища. На сосредоточенном лице Паши поигрывали отблески огонька керосиновой лампы, со всех сторон к повозкам подступал сумрачный, предрассветный лес, совсем рядом, в десятке шагов, хмурый Крылов выслушивал донесения посыльных, иногда отдавал короткие, деловитые команды, больше похожие на расчетливые просьбы, чем на командирские приказы. Паша отвлекся, потянулся в карман куртки за флакончиком какого-то особого, только для своего пистолета используемого масла, и, глянув на Аньку, сказал: – Знаешь, так сильно хочется, что бы когда-то мне или тебе всё это приснилось… *** Анька проснулась как раз в момент захода солнца, когда темнота по южному резко, за минуты, упала на город, скрыв старые азиатские строения, высокие заборы, неширокую рыночную площадь, обуглившееся, выжженное пятно на месте трущоб у древней городской стены, европейскую гостиницу. Яркие и удивительно близкие звезды засияли в небе, но уже навидавшаяся во время перехода с Крыловым такой пустынно-астрономической красоты Анька совершенно ими не интересовалась. А заинтересовалась она первым делом остатками коньяка. Это Паша предусмотрительно заначил почти целый стакан, понимая, как тяжело будет девушке через несколько часов. Сам же заботливый её мужчина безмятежно спал, пристроившись рядом, но так, что Анька даже и не почувствовала его присутствия в постели. «Х-м-м, уже в мыслях его называю «мой мужчина», – подумала девушка. – Это симптом, и отнюдь не похмельный. Потому как похмельный называется синдромом, это я точно помню…» Не одеваясь и даже не задумываясь, как это может выглядеть со стороны, она прошлепала босыми ногами к столу, поморщившись, глотнула из заботливо подготовленного стакана граммов сто отличной янтарной жидкости, плюхнулась на стул и поискала глазами сигареты. После первого десятка затяжек жизнь показалась Аньке уже не такой странной, запутанной и необъяснимой, как несколько часов назад. И перстенек уже не казался волшебным кольцом, таскающим её по разным мирам с единственной целью – найти его и водрузить обратно, на средний палец левой руки. «Это просто нервы, – подумала девушка, – нервы, а может и ПМС, а я расслабилась и с перепугу нажралась, как свинья…» В голове после выпитого удивительным образом прояснилось, будто кто-то провел влажной тряпкой по запыленному, забрызганному грязью стеклу. Анька обернулась к едва мерцающему в темноте экрану странного комбайна из телевизора и компьютера. Укладываясь подремать, Паша предусмотрительно не стал его выключать, только убавил яркость и звук до минимума, что бы не мешали отдыхать и ему самому, и его женщине, уснувшей раньше. Подхватив пульт, Анька решительно защелкала по программам, сама еще не понимая, чего хочет найти. Похоже, старая привычка иметь в комнате работающий «для фона» телек никуда не делась после полугода, проведенного в мире, где простейшая радиостанция казалась чудом техники. Впрочем, там, у Крылова, Аньке очень понравилось. Даже казалось иногда, что она в самом деле нашла свое место среди неторопливых, хозяйственных, рассудительных бойцов за лучшую долю человечества. Там не приходилось притворяться кем-то, а надо было быть только самой собой. Там ценили простые вещи: умение во время метко стрелять, храбрость, но не безрассудство, сметливость, но не заумь. Там варили в общем на полсотни бойцов котле вкусный кулеш, какого не найти даже в самом изысканном ресторане, потому как в ресторан приходят после рабочего дня, проведенного в офисе с кондиционерами, секретаршами, кофе и чаем, а кулеш ели, нет – лопали, уплетали за обе щеки – после дневного изнурительного перехода по пустыне или после боя, в котором раз за разом недосчитывались боевых товарищей. От таких мыслей Аньку отвлек неожиданный пейзаж на экране. По заснеженному полю, к видневшему в отдалении перелеску, скакала кавалькада всадников в старинных одеждах, в окружении русских борзых. Едва слышно из динамиков доносился посвист, громкие вскрики, отрывистый лай. «Хочу туда, в зиму, в снег, – подумала Анька. – Так давно снега не видела, просто жуть. И вот опять в пустыне оказались. И что же теперь нам делать? Притворяться «бродягами»-туристами, про которых мы сами ничего не знаем? Или пойти все-таки в комендатуру? С повинной… Похоже, за психов нас тут не примут, но – под колпак посадят, это точно. Всем же интересно будет, как мы из мазара вышли….» На экране, в снежной пыли, метались кони, собаки, волки, лисицы… Похоже, это был научно-популярный фильм о зимней псовой охоте, или нечто художественное, с претензией на документальность. Но Аньку жанр не особо интересовал. Привлекал только снег, мороз и добротные, теплые одежды персонажей. Вздохнув, она вывела в правый нижний угол экрана часы. Всего-то половина двенадцатого, впереди целая ночь, а она, как на грех, выспалась. Лениво потянувшись, Анька допила остатки коньяка и, сбрасывая с себя оцепенение, чувство безысходности и легкое похмелье, направилась в ванную, что бы освежиться и привести себя в относительный порядок. А то мало ли – Паша проснется, а она сидит тут в чем мать родила, лохматая, грязная, да еще и помятая после сна, как матерая алкоголичка… О том, что Паша видел её в гораздо менее привлекательном виде, Анька не думала. …Выходя из-под прохладного душа, с вычищенными зубами, благородно взъерошенными короткими волосами, завернутая в широкое, от шеи почти до колен, полотенце, Анька застала в комнате проснувшегося Пашу. Уже за чистым, прибранным столом, без намеков на пьянку, над чистой пепельницей, спокойно покуривающим и поглядывающим краем глаза в телевизор. – Паштет! Тебе привет, – пропела Анька, устраиваясь напротив него на втором стуле. – Как думаешь, в этом занюханном азиатском городишке на краю вселенной можно найти хоть какое-то ночное развлечение? – Вряд ли, – серьезно покачал головой Паша. – Мне кажется, тут ложатся спать всем городом сразу после заката. Исключение – военные патрули. – Ну, раз военные патрули ходят, то они должны где-то и отдыхать? – сделала логический вывод Анька. – Отдыхают они, скорее всего, в караулке, – вздохнул Паша. – Или прямо в комендатуре. Вряд ли тут для них круглосуточные бары со стриптизом открыты. Кстати, и стриптизерш тут не найдешь, не тот менталитет у населения. – Слова какие умные стал говорить, – подколола его Анька. – Стриптиз, менталитет… А как думаешь, наша столовая, при гостинице, может ночью угощать патрульных кофиём или какавой? – Может, – согласился Паша. – Вот тут ты права. – Тогда почему ты еще сидишь? – уточнила Анька, сбрасывая на кровать полотенце и принимаясь одеваться. – А что мне делать? – не понял Паша. – Собираться, естественно, – насмешливо фыркнула Анька. Одевалась она по-солдатски, быстро, ловко, умело, и когда Паша притушил сигарету и встал со стула, Анька уже прилаживала под мышкой маузер на ременной петле. В коридорчике при выходе из номера и в холле, на рабочем месте Нины Петровны, они не встретили никого. Но в столовой оказалось на удивление многолюдно. Кроме уже знакомых по завтраку блондинке и блондину за соседними столиками расположилась компания каких-то явно штатских людей, горячо обсуждающая что-то свое, заветное, жутко интересное только в этом узком кругу. Судя по загару, сильной небритости мужчин и огрубевшим ладоням у всей компании, включая нескольких женщин, эти люди вряд ли просиживали целыми днями в кабинетах с кондиционерами. Кроме них, в уголке пристроились трое офицеров, выпивающих точно такой же коньячок, что Анька с Пашей несколькими часами ранее потребляли в своем номере. На столе перед офицерами были разложены карты, но не топографические, а обычные, игральные. «Как забавно. Развлечения гарнизонных офицеров, похоже, не меняются, невзирая на другие особенности миров, – подумал Паша. – Вот только игры, наверное, разные». Еще один столик занимала компания явно патрульных. Трое солдат, сержант, офицер, все при оружии, в камуфляже, запыленные, явно совсем недавно пришедшие с темной улицы. Они поставили под стулья свои глубокие шлемы-каски в пятнистых чехлах, сложили в них отстегнутые от пояса длинные ручные фонари, сигнальные гранаты и фальшфейеры, прислонили прямо к столу длинноствольные штурмовые винтовки, расстегнули воротники комбинезонов и слегка закатали рукава. То ли таковой была форма одежды «для отдыха», то ли патрульные просто бравировали в присутствии офицеров явно старших по званию, чем их начальник. Солдаты пили что-то пенистое и светлое, скорее всего, пиво, а офицер – простую воду. Вот он-то и обратил внимание на вошедших и устроившихся за столиком Аньку и Пашу особое внимание. Ну, естественно, кроме официантки, которой это было положено по должности… Надя, видимо, вчера отработала свою смену, по суткам у них или как, и сейчас в зале крутилась туда-сюда высоченная и очень крепкая на вид спортсменка лет двадцати, или даже моложе. «Волейбол-баскетбол, – определил про себя Паша. – Ну, или прыжки в высоту, на худой конец… А может – всё это сразу… но только не профессионалка… мышцы не те… и движения…» Впрочем, Паша мог и ошибаться, его общение с профессиональными спортсменами было сильно ограничено бывшими боксерами и футболистами, да и то в основном на последней стадии запоя. А девушка тем временем как-то очень грациозно и ловко для своего роста передвигалась от столика к столику, с картежниками пошутила, белобрысой парочке принесла затребованные ранее блюда, патрульным просто мило улыбнулась, пока, наконец, не добралась до Аньки с Пашей. – Привет от Нади! – сказала она, вольготно, но без малейшей тени наглости и панибратства усаживаясь на свободный стул. – А я – Марина. Я тут всю ночь и завтра до вечера буду. Вам покушать сейчас хочется или просто посидеть-отдохнуть? – Просто отдохнуть, – кивнул Паша. – На ночь как-то вредно объедаться… Анька фыркнула на такую забавную от Паши заботу о здоровье, но по части меню поддержала его полностью: – Продолжим коньячком, да, Паштет? Ну, и чего-нибудь легкое перекусить, типа манной каши… Девушка, видимо, этот анекдот не знала и с легким недоумением уставилась на Аньку. Пришлось той и анекдот рассказать, и настоящий заказ изложить. Под коньячок Анька придумала черной икры, лимон и смесь кофейной и сахарной пудры, дабы этот лимон посыпать. Приготовившись услышать в ответ извиняющееся: «Этого у нас нет», или более простого: «Ишь, губу раскатали», Анька получила от Марины веселую, ласковую улыбку с привычной для сферы обслуживания фразой: «Минуточку…» И в самом деле, через минуту, или чуть больше, на столике у них появился и коньяк, и икра в хрустальной вазе, выложенная на салатные листья, и кучка искусственного, дымящегося льда вокруг вазы, и аккуратно, тонко порезанный лимон, и плошечка со смесью кофейного порошка с сахарной пудрой именно в пропорции один к трем, как просила, гурманствуя, Анька. Они успели под любимый анькин тост «ну, поехали…» выпить пару глотков из пузатых, широких бокалов, как к столу неторопливо подошел тот самый офицер из патруля, поначалу просто приглядывающийся к ним. – Добрый вечер, – поприветствовал он Пашу и Аньку. И хоть звучало это очень дружелюбно и вежливо, они напряглись слегка, ожидая чего угодно – от проверки документов до приглашения Аньки на первый же танец, когда раздастся в зале музыка. Впрочем, на строгую проверку документов этот неожиданный визит не тянул, сержант и солдаты продолжали сидеть за своим столиком и пить свое пиво. – Позвольте, я ваши посиделки собой разбавлю? – спросил офицер с достоинством и в то же время – внутренним волнением, а вдруг откажут, хорошо читаемом на его лице. Глядя на широкоскулое и простое его лицо, короткие, армейским ёжиком, светлые волосы, обычные, без хитринки и притворства серые глаза, Паша сообразил, что офицеру-то просто некуда здесь податься. В компанию картежников, видимо, он сам не хотел, к загорелым, продолжающим бурную дискуссию штатским его бы вряд ли взяли, блондин и блондинка смотрелись так обособленно от всех, что и мысли присоединиться к ним почему-то не возникало. А пообщаться офицеру с тремя маленькими звездочками на полевых погончиках очень хотелось. Тем более, с новыми, свежими людьми. – Разбавлять не надо, – сказал Паша. – А вот выпить вместе мы не против… – Старший лейтенант Вяземский, – представился офицер и тут же прихвастнул: – Ну, и конечно по всей армии меня зовут поручиком Ржевским… – Славная ассоциация, – хмыкнула Анька, – вот только за что так прозвали? – Увы, или к счастью, но не за пошлость, – усмехнулся Вяземский. – Старлей – это в царской еще армии – поручик, а Вяземский, Ржевский – это ж рядом совсем… Вот и прозвали. – Присаживайся, поручик, – пригласил по-простому Паша, сразу переходя на «ты», внешне этот офицер был помоложе него лет на десять. Марина, тут же появившаяся возле столика, поставила третий стакан и запросто поинтересовалась у Вяземского, оказавшегося Валерой, чем он будет закусывать… – Да, наверное, тем же самым, – обвел он рукой стол, – раз в гости-то напросился… Отказавшись от дополнительной закуски, от второй бутылочки коньяка старлей не отказался. И даже решительно списал все расходы на свою «элку». – Тут ведь разницы большой нет, – пояснил он, прикладывая собственный идентификационный прибор к блокнотику Марины. – Просто у нас в армии резерв небольшой появится, когда вы уедите… Паша не стал углубляться в детали армейской запасливости и тонкости безденежных расчетов, просто разлил коньяк по фужерам и предложил: – За знакомство! Вяземский с удовольствием выпил, до дна, как нормальный человек, без всякого гурманского смакования и мелких глоточков и, слегка закатив глаза от удовольствия, пояснил: – У нас смена закончилась. Сейчас бойцы отдохнут после улиц и – в казарму, а я, получается, до самого завтрашнего обеда свободен. Хочется немного пообщаться. Здесь ведь русских людей – по пальцам посчитать. Все офицеры в основном на границе, там и лагеря временные соорудили, и технику там же обслуживают, сюда так наезжают – раз в год по обещанию, в основном снабженцы и технари-специалисты. А тут – комендантские, да вот еще, – он кивнул на разгорячено спорящую компанию, – археологи. Они ребята, конечно, хорошие, но уж больно в своё дело упертые, одно слово – научники. Разрыли тут парочку каких-то склепов, вот уже вторую неделю спорят, кто ж там лежит и когда положили. Послушать их, так ничего интереснее в этой жизни нет, чем древние косточки перемывать…» Паша, скорее по привычке, чем по необходимости, внимательно, но незаметно огляделся. Никто из присутствующих не заострил свое внимание на то, как Вяземский подсел к ним за столик, хотя, кажется, блондин проводил его незаметным, профессиональным взглядом и что-то сказал блондинке, своей спутнице. А тем временем «поручик Ржевский» пользовался возможностью выговориться, получив в лице Аньки внимательную слушательницу, готовую кивать и поддакивать, иной раз даже задавая вообще-то ненужные наводящие вопросы. – С комендантскими проще, ведь я и сам комендантский, но чуток по другой линии, но они уже начинают надоедать. Весь день толчешься с ними в одном здании, вместе обедать ходим, за обеденным столом вопросы иной раз решаем, а потом вечером – всё те же лица. Да еще к тому же – все мужского пола. Да, командарм у нас суровый, особенно по женской линии, ну, то есть, если хочешь, то привози жену, невесту, просто подругу, хоть гарем тут разводи во внеслужебное время, у него самого такой маленький гаремчик есть, но вот что бы за казенный счет… Он ведь даже машинисток и телефонисток из армии сократил. Теперь офицеры сами бумаги на «вовках» составляют, сами связь поддерживают. Представляете, каково в войсках, там ведь не до новинок техники, там главное – боеготовность… а тут получается, что после целого дня на полигоне, в танке, садиться за клавиши и списание солярки оформлять. Хорошо, в последнем призыве много грамотных ребят пришло, но и их тоже всех за «вовки» не посадишь, обижаются. Мы, мол, танкистами служить призывались, а не писарями…» …Уже минут через двадцать непринужденной болтовни Вяземский настолько освоился в компании, что решился попросить Аньку: – А не покажешь своё оружие? – Какое? – округлила удивленные глаза девушка. – Главное женское при Паше показать не могу, заревнует… Вяземский захохотал было, но сам же себя и оборвал, закашлявшись и смутившись. – Ну, что ж ты меня так… я про то, что под курткой у тебя… извини, конечно, за наглость… Паша напрягся, но вокруг по-прежнему было безмятежно спокойно, да и не арестовывают так, просто попросив показать пистолет. Что-то тут не то, но что? Анька, слегка завозившись, ведь выпила-то уже не мало, отстегнула от ремня маузер и небрежно положила на стол: вот он, мол, смотри и завидуй. То, что старлея захлестнула настоящая волна зависти, Паша почувствовал сразу. Это было светлая, белая зависть коллекционера или, как минимум, знатока, увидевшего мечту своей жизни в чужих, но достойных руках. – Боженьки мои, – Вяземский, кажется, едва не перекрестился, но протянул руку и коснулся оружия. – Настоящий, рабочий… Никогда бы не подумал, что такой увижу своими глазами… Я ведь тут пристрастился к раритетам. Оружие в Белуджистане попадается такое древнее, что, кажется, еще монголы этими саблями воевали. И огнестрел хорош. Сам лично английское ружье нашел аж девятнадцатого века. И – представьте – в хорошем состоянии. Ну, конечно не то, что твой пистолет-карабин…А где нашла? Ой, только не подумай, я ж понимаю, что «рыбные места» никто не сдает, просто интересно, здесь? в Белуджистане? или в другом месте? – В другом, – ответила слегка растерявшаяся от такого шквала эмоций Анька. – Севернее… и далеко отсюда. – Не возражаешь, я его в руках подержу? – спросил Вяземский с надеждой. – Только аккуратно, – предупредила Анька. – Заряжен и патрон в стволе. Я всегда так ношу… – Он – боевой? стреляет? – еще больше удивился старлей. – Не может быть… Как ты умудрилась? Восстанавливала сама? Или кто помогал? а патроны? наши разве подходят? – Какие это наши-то? – вмешался в разговор Паша, что бы предотвратить возможную непонятку, они ведь не знали, что за пистолеты сейчас на вооружении у армейских офицеров. – Наши это 7,62 на 25, ТТ-шные, стандарт аж до военных времен, – чуток отвлекаясь от созерцания маузера, пояснил Вяземский. – Под них же и «стечкин» сделан… А ты разве не знаешь? – Да не специалист я, – улыбнулся в ответ Паша. – Это вот Аньке с её пушкой повезло, а мне так и без особой нужды все эти пистолеты, пулеметы… – Вот это ты зря, – серьезно сказал старлей. – Здесь, да и вообще за границей, без оружия появляться не стоит. Это я вам, как специалист говорю… – По чему специалист? – уточнила Анька. – Как же? Я не сказал? – искренне удивился Вяземский. – Вот что значит – привык, что б меня узнавали… начальник я особого отдела комендатуры. Нам про эту вот заграницу положено побольше знать, чем простым людям. Прикрыв губы фужером и делая вид, что глотает коньяк, Анька чуть мигнула Паша, сиди, мол, и обтекай постепенно. Нарвались-таки на главного городского контрразведчика. А Паша уже и без её тонких намеков обтекал, уж слишком не похож был их собутыльник на военного контрразведчика. Ни манерами, ни повадками. – А что ж ты в караул-то сам ходишь? – поинтересовался Паша, тоже прихлебывая коньяк. – У генерала Плещеева все ходят, – усмехнулся с нарочитой мрачностью старлей. – Обычай у него такой, даже интенданты караул несут, и военврачи, ну, эти, конечно, там, где безопасно, при штабе, но в нарядах весь офицерский состав. Да я, вообщем-то, и не знаю, где сейчас по-другому? разве что, генштабисты улицы не патрулируют… …через пару часов, когда уже разошлись из столовой научники-археологи, они вообще ушли самыми первыми, видимо, просто запоздало поужинав, когда сержант-патрульный увел, с разрешения Вяземского, солдат отдыхать до завтрашнего обеда, когда покинули зал и белобрысые загадочные личности, а остались только неисправимые картежники, старший лейтенант, наконец-то, решил, что настала пора и ему откланяться. Правда, перед этим он долго упрашивал Аньку попробовать стрельнуть из маузера прямо здесь и сейчас, гарантируя своей должностью, что ничего плохого не случиться и претензий за такую легкую шалость никто им предъявлять не будет. Слегка помучив контрразведчика, Анька согласилась, и, приоткрыв окно, он с восторгом пальнул из раритетного для него оружия в корявое абрикосовое дерево, притулившееся на маленьком заднем дворике гостиницы. Игравшие в карты офицеры, кажется, даже и не заметили стрельбы, разве что – глаза скосили в сторону окна и тут же вновь уткнулись в карты. А вот выскочившую на шум выстрела Марину старшему лейтенанту пришлось успокаивать и словами, и своим собственным видом. Проводив обратно, в подсобку, удовлетворенную пояснениями официантку, Вяземский договорился с Анькой, что завтра же, после обеда, съездит с ней, ну и с маузером и Пашей, конечно, на стрельбище. Что бы своими глазами посмотреть на легендарные способности К-96. – Интересно, куда и как он доберется глухой ночью да еще и подвыпив? – спросил Паша, когда Вяземский, горячо и искренне поблагодарив за прекрасно проведенный вечер, покинул столовую. – А что ему с такой-то ксивой? – пожала плечами Анька. – Будь я тут начальником контрразведки… – Потому и не дает бог бодливой корове рог, – проворчал Паша, все-таки, привычно недовольный навязанным знакомством. Веселый и увлеченный старым оружием старлей ему понравился чисто по-человечески, но вот должность его, а главное – отношение к незнакомым и странным людям, не понравилось вовсе. Сейчас Паша находился под воздействием этих противоречивых чувств и ощущал себя немного дискомфортно. – Грубый ты и ревнивый, как негритенок Отелло, – сказала Анька подымаясь из-за стола… У дверей номера Паша насторожился. Там, за тонким дверным полотном, в предназначенном только им с Анькой помещении, находился кто-то посторонний. И Паша ощутил это шестым, седьмым, восьмым или как его не называй чувством, как частенько ощущал исходящую от людей опасность для себя или своей женщины. Впрочем, опасности-то как раз Паша и не ощутил. Только чужое присутствие. Заметив, как изменилось поведение Паши, Анька рефлекторно, по привычке доверять своему мужчине во всем, вытянула из-под куртки вновь пристроенный туда при выходе из столовой маузер. Не оглядываясь, зная, что Анька ведет себя правильно и разумно, сколько бы она не выпила, Паша отомкнул запертую дверь номера и шагнул в маленький, узкий коридорчик прихожей, расправляя плечи и чуть раздвинув в стороны руки, загораживая и без того большим своим телом следующую за ним Аньку. В номере горел неяркий свет настенного бра, а посредине комнаты, отодвинув от стола подальше один из стульев, сидел тот самый белобрысый, запомнившийся Паше и Аньке еще по первому визиту в столовую, человек. Сидел он смирно, аккуратно положив руки на колени, как прилежный школьник. При более близком знакомстве оказалось, что лет ему около сорока, хоть и выглядит, как все блондины, помоложе. И сложен он отнюдь не для захвата возможных преступников, скорее уж – субтильно и сухощаво. – Входите-входите, – пригласил белобрысый без всякой издевки в голосе. – В конце концов, это же ваш номер, а я только у вас в гостях, хоть и незваных… И, поскольку входить тут было практически некуда, добавил: – Присаживайтесь… Анька, демонстративно, походкой модели на подиуме, подошла к кровати и вольготно расположилась на ней справа от сидящего, не забывая при этом держать его на прицеле. А Паша шагнул к столу, слева от белобрысого, и, выдвинув подальше второй стул, присел там. Позиция оказалась полностью выигрышной для хозяев номера. Они не только при необходимости «брали в клещи» незваного гостя, но и доставляли ему определенный психологический дискомфорт в планирующемся разговоре. Ведь белобрысому придется обращаться то к Паше, то к Аньке постоянно вертя головой и не отслеживая и половины их реакции на свои слова. Впрочем, белобрысый маневр их оценил, слегка усмехнувшись и покачав головой. Видимо, он был готов и к такому повороту событий. – Меня зовут Пухов, Егор Алексеич, – представился белобрысый. – Работаю старшим инспектором отдела контроля при Председателе Верховного совета. Нас еще называют «контролерами» или «ревизорами». А ваши имена я знаю. Фамилии и должности мне, думаю, ничего не скажут… Настало время Паше и Аньке усмехаться и «держать паузу», потому как сказать Пухову в ответ пока было совершенно нечего. А тот неожиданно сменил тему. Да так, что ввел своих собеседников в легкий ступор. – Маска-то у вас? В сохранности? – спросил Пухов. – А куда она денется? – откашлявшись, что бы немного придти в себя, вопросом на вопрос ответила Анька. – В шкафу вон лежит, со старыми одежками… – Я так и думал, – улыбнулся Егор Алексеевич. – Вяземского ты нам подослал? – спросил, отвлекая на себя внимание, Паша. – И зачем же? – Не подослал, а попросил пообщаться, – без тени улыбки в этот раз сказал Пухов. – Надо же было выяснить, что вы за люди, если люди вообще, и как мне с вами себя держать… – Ну, и подслушивали весь наш разговор, естественно… – прокоментировал Паша. – А как бы вы поступили на моем месте? – спокойно парировал Егор Алексеевич. – А теперь, наверное, можно и поговорить начистоту? В разумных пределах, естественно… – То, что «мы пришли с миром» говорить не надо? – ядовито улыбнулась Анька, перехватывая инициативу. Она очень не любила, когда её выводили из равновесия такими вот трюками, как вопрос про маску. Да и вообще всем поведением этого белобрысого дядьки. – Не надо, – серьезно ответил Пухов. – Декларации о намерениях меня не интересуют… © Юрий Леж, 2010 Дата публикации: 22.10.2010 11:45:48 Просмотров: 2571 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|