Дыхание Красного Дракона. Часть 1 гл. 2

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 25437 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.III."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Бог с вами, Родион Петрович! — Тюменев перекрестился, нарочито указывая щепоть перстов. — В степи запрета на бороду нет, да и не дворянского он роду. Казацкого. Из разночинцев. Аль вовсе простого.
— Все у вас, Аким Иванович, — «аль»! Возможно — «то», возможно — «се». Ничего конкретного. В крепости, господин подполковник, вы над всеми нами поставлены! Извольте знать! А не можете, так я вам укажу, милостивый государь!

«Дыхание Красного Дракона» третья книга из тетралогии «Степной рубеж». Первую «Полуденной Азии Врата», и вторую «Между двух империй», смотрите на моей странице.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЕЛИЗАВЕТЫ ВТОРЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯМ

Глава вторая.

С весенним теплом в крепость пришла и радостное оживление. Навеянная морозами, вьюгами, долгими ночами и короткими зимними днями медвежья спячка миновала. С Омской фортеции к Акиму Ивановичу зачастили курьеры с ордерами от командующего Сибирскими оборонительными линиями. Бригадир выполнил обещание и повысил Шумейцева согласно Табели перевел из десятого в девятый ранг, а заодно наделил его правом соглядатая. Снова прибыл в крепость в феврале месяце, важно надувая щеки, Родион Петрович прошелся по всем военным и обывательским строениям Святого Петра, и только убедившись, что его новый мундир титулярного советника, больше показывать некому, удалился в палаты, отведенные ему в крепости еще осенью.
Поскольку из-за отсутствия купцов, в таможне делать было нечего, наделенный от Карла Львовича Фраундорфа некоторой тайной властью, Шумейцев стал проводить дознание. Что он будет дознавать, Родион Петрович пока не знал, но ему очень хотелось, поскорее приступить к своим секретным обязанностям. К концу первой недели пребывания, в отдаленной от фискальных органов твердыни империи, Шумейцев все же отыскал нечто, что возвысило его в собственных глазах.
Маленькие глазки Родиона Петровича загорелись злорадным огнем тщеславия. Чиновник возомнил себя карающим мечем, десницей над государевыми крамольниками. Высоко чтя порученные ему дополнительные полномочия, он уже находил их основными.
Ничего особенного, Шумейцев, разумеется, не нашел. Собрал несколько реплик вольнодумства, брошенных в запале беседы инженер-поручиком. Записал в тетрадку монолог-рассуждение подполковника Тюменева о старообрядцах. Да проведал, что в крепостной темнице уже третий месяц сидит некий Барымтача, привезенный поручиком Самойловым из становища киргиз-кайсацкого султана. Последнее, весьма заинтересовало Родиона Петровича. При конфиденциальной беседе с комендантом, намекая на порученную ему самим бригадиром Фрауендорфом секретную миссию, он выразил желание опросить арестанта.
Почернев в лице, Аким Иванович заверил титулярного советника Шумейцева:
— Помилуйте, голубчик, то попавшийся на скотокрадстве прохиндей! Андрей Игнатьевич по доброте душевной, присущей всякому христианину, вызволил его из султанского полона. По дороге сюда тот снова набедокурил, о чем поручик предпочитает не говорить, и я повелел определить его в темную с выводом на строительные работы.
— Непозднее чем вчера, любезный Аким Иванович, мне довелось видеть вашего прохиндея, — ответствовал Шумейцев. — Борода длинна да черна, волос не стрижен. Не иначе как раскольник сей мужичонка?..
— Бог с вами, Родион Петрович! — Тюменев перекрестился, нарочито указывая щепоть перстов. — В степи запрета на бороду нет, да и не дворянского он роду. Казацкого. Из разночинцев. Аль вовсе простого.
— Все у вас, Аким Иванович, — «аль»! Возможно — «то», возможно — «се». Ничего конкретного. В крепости, господин подполковник, вы над всеми нами поставлены! Извольте знать! А не можете, так я вам укажу, милостивый государь!
— Укажите?.. Мне!
— Да, господин комендант! Ваши высказывания о горькой судьбе старообрядцев мне ведомы! В весьма любопытных для сыска деталях. Не заставляйте думать, что сие не только рассуждения вслух.
После многообещающих слов Шумейцева, подполковник сник и заверил Родиона Петровича в том, что завтра утром, он будет иметь беседу с арестантом.
Наследующий день Барымтача был доставлен в таможенную избу с некоторого времени больше похожую на отделение Имперской Тайной канцелярии.
Важно восседая за дубовым столом, Шумейцев перебирал кипу разных бумаг. Барымтаче — Аникею Фирсову, бывшему камердинеру прокурорского дома, не составило труда распознать в лежавших на столе бумагах расписки купцов, описи товаров и прочую таможенную документацию осенних торгов.
Пряча в густой бороде усмешку, Аникей напустил на себя животный страх. «Видимо, барину нужен холоп, запуганный до колик в животе, — думал он, боязливо переминаясь с ноги на ногу. — Отчего же не потешить толстощекого титулярного советника выражением некоего трепета на лице».
— Как звать? — спросил Шумейцев, грозно осмотрев приведенного к нему мужика.
— Барымтача.
— Ты мне Ваньку тут не валяй! Сироту казанскую из себя не пиши. Имя. Фамилия. Сословие… К какому уезду приписан? Как к султану попал?
— Зовут Николкой. С Яика мы. К султану угодил по скотокрадству, оттого и Барымтача.
— Почему бороды не стрижешь?
— Почто стричь-то? Мы людишки просты, за печкой рожденные… Не дворяне.
— В крепость пришла депеша — Родион Петрович сунул под нос Аникею торговую расписку тарского купца Харитонова. — Где сказано о том, что сибирским трактом странствует проповедник раскольников некий Лазарь Огнепалый! — обратив бумагу к себе, Шумейцев якобы прочел: — Приметы: росту большого, волосом густ, не стрижен, да бородой черен… На тебя сие вельми похоже!
— Густ да, черен, — говоришь? — Аникей сузил глаза. — В бани я давно не был. Вошки по мне друг за дружкой бегают. Прыткие! Так что ты, барин, бумагой в меня не тычь. Опасайся. Не ровен час, перебегут за белый воротничок.
— Вшами стращаешь, погань! — брюзжа слюной, закричал Родион Петрович. — Ведомо ли тебе, деревенщина, что раскольников велено излавливать, кнутом бить да ноздри изымать! Такими как ты, — бродягами, каторжные работы исправно полнятся!
Аникей взял у Шумейцева расписку купца и, покрутив в руках, неожиданно изрек:
— И отписал протопоп Аввакум духовной сестре своей Евдакее: «Дурька, дурька, дурищо! На что тебе, вороне, высокие хоромы? Грамматику и риторику Васильев, и Златоустов, и Афанасьев разум обдержал. К тому же и диалектик, и философию, и что потребно — то в церковь взяли, а что непотребно — то под гору лопатою сбросили… Ай, девка! Нет, полно, меня при тебе близко, я бы тебе ощипал волосье за грамматику ту!»... — проговорив, словно прочитав в той же бумаге, Барымтача широко улыбнулся Шумейцеву, показав здоровые белые зубы, и добавил: — Нет туточки никого огнепалого староверца Лазаря, — ни черного, ни рябого! А есть, — он снова посмотрел на бумагу и зачитал: — «Сию пошлину, с торга в крепости Святого Петра, оного 759 года [1], декабря месяца, в размере десяти рублей серебром, уплатил тарский купец Терешка Харитонов»
— Грамотен, значится! — ошарашенный, словно обухом по голове, Родион Петрович сел и, раздувая щеки, проговорил: — Знание письма, только сие подтверждает! Ты и есть антихрист Лазарь, что по стопам учителя странствует![2] Еретика Аввакума в словесах наизусть проповедуешь!
— Мне не раз приходилось слышать исповеди последователей сего учения. Но я их не разделяю, а ежели и когда толкую «Житие протопопа Аввакума» так только по фискальным делам, исключительно в интересах имперского сыска.
Намек Аникея был далеко не двусмысленный — прямой и конкретный. Обзавестись ушами и глазами, там, где тебя нет, мечта всякого фискала. От перспективы раскрытия тайных заговоров по спине Шумейцева прошла нервная дрожь.
— Много ли затаенных староверцев в крепости?
— Сидя взаперти, в холодной, не больно-то изведаешь, барин! — Аникей откинулся на спинку стула. — Слышал, эдак кое-чего, — но немного. Как-то разок драгуны Оленецкого полка ненароком при мне обронили: «Лютует государыни Святейший Синод ныне, ереси греков [3] потакая. Матушка Елизавета Петровна исправно заветы батюшки чтит» [4]. Горюют они, что в их родном Олонецком уезде три тысячи староверов пожгли себя во имя веры истиной.
Шумейцев достал чистый лист бумаги и поспешно заточил перо.
— Так, так… Сие очень любопытно! Еще, что драгуны говорят?
— Да чего там — драгуны, господин титулярный советник! Офицеры самовольничают!
Услышав свое новое звание, чиновник подобрел окончательно и полюбопытствовал:
— Кто именно?
— Да хоть взять к примеру, поручик Самойлов. Сей обер-офицер, будучи осенью послом у киргиз-кайсацкого султана, девку для своих любовных услад Дарью обменял на беглую каторжанку. Самолично распорядился осужденной государевой колодницей Марией Мельниковой, месяцем ранее убежавшей у него же из-под конвоя. Султану он так и заявил: «Я офицер Российской армии и вправе решать от имени сей державы».
Несносный на слова бывший офицер лейб-гвардии, несмотря на короткое общение с Шумейцевым, уже успел изрядно насолить последнему. Здесь интересы Барымтача, — желающего отомстить поручику за три месяца тюрьмы, и уязвленное самолюбие титулярного советника совпали настолько, что они временно позабыли о старообрядцах и дружно взялись за недавнее пребывание в Степи Андрея.
— Интересно, кем же он себя возомнил?! — Шумейцев поманил Аникея пальцем ближе. — О раскольниках, опосля подробно доложишь. Список поименный мне составишь. Сейчас же расскажи о поручике.
— Спрашивай, барин, чего знаю, то поведаю…
Аникей Фирсов без особого труда сочинил сказку, про то, как поручик Самойлов самовольничал в становище Абылая. Шумейцев внимательно его выслушал, и все тщательно записал в отдельную тетрадь, отведенную для поручика лично.
Расстались они друзьями. Родион Петрович велел освободить арестанта из-под стражи, сводить в баню и хорошо накормить. По настоянию титулярного советника, намекнувшего коменданту: так нужно для государева дела особой важности, разночинца из Яицкого городка Николая Привалова временно зачислили в Олонецкий полк.
Обряженный в мундир, постриженный и побритый Барымтача помолодел, приосанился. За время сидения в темнице его ноги зажили, походка стала уверенной и размашистой. Постепенно, некая настороженность людей к арестанту растворилась в обаянии чернявого красавца-драгуна. Все чаще и чаще, солдаты вели с ним задушевные разговоры о своих горестях и печалях. Чувствуя некий подвох в столь резкой перемене скотокрада в добросовестного солдата, офицеры его не очень жаловали. Да и он нарочито сторонился начальства, входя тем самым в доверие тех, кто держался особняком и избегал общения в силу скрытых убеждений.
Проживающим в фортеции Святого Петра женщинам новый драгун тоже пришелся по душе. Обходительный и грамотный Привалов быстро покорил бабьи сердца. Даже Шустова порой недоумевала, почему Тренин, — человек далекий от дворянских предрассудков, отзывается о нем как о прохиндее. Пренебрежительность Самойлова к «месье Николя» — так окрестила Привалова Капитанша, была ей более понятна. Бывший поручик лейб-гвардии относился ко всем солдатам несколько свысока, — на расстоянии положения. Анну данное обстоятельство немного огорчало, поскольку для нее, это был серьезный недостаток и немалое препятствие к полному обожанию молодого поручика, которое она тайно лелеяла в глубине души уже третий месяц.
Толька одна женщина — Акулина Крутикова, не разделяла всеобщего бабьего восторга от галантного кавалера из солдат. Выйдя замуж за Спиридона, она все так же прислуживала Капитанше и сторонилась солдатских казарм. Огорченный понурым видом молодой жены, Спиридон расценил ее печаль, как подневольное согласие на венчание. Разные думы стали его снедать, терзая сердце злобой. От непонимания происходящих волнений в любимой, Спиридон окунулся в ревность. Перебрав все возможные и невозможные кандидатуры тайной любви Акулины, он остановился на драгуне Привалове. Ревнивое воображение мужчины соединяет порой несоединимое. Печаль жены, он свел к любовному томлению. Ее нежелание общаться с солдатами — к осторожности. Крутиков стал подозревать и Капитаншу. Лишь в ее доме Акулина могла тайно встречаться с Приваловым и придаваться любовным утехам.
Спиридон, наверное, немало бы удивился, оказавшись свидетелем случайного столкновения жены с Аникеем. Любовным такое свидание вряд ли можно было назвать…
Аникей Фирсов давно искал встречи с сестрой, но она этого избегала, и ему пришлось подкараулить Акулину, когда та возвращалась от Капитанши в определенный ей с мужем закуток в одной из казарм.
Неожиданно выйдя из тени, Аникей ухватил сестру за рукав и увлек в глухое место у пороховых складов.
— Вижу, сестренка, не рада ты мне? Чураешься. При встрече глаза отводишь! Аль, не родной я тебе?
— Уж не знаю, братец, по родне мне братья Приваловы будут или все же Фирсовы! — пытаясь вырваться из его рук, ответила Акулина.
— Стало быть, Спиридон теперича тебе родня, Акулина. Пока я в темной да холодной сидел, сестра родная в любовных ласках нежилась, о брате единоутробном и не помышляла.
— Мало тебе загубленной души Петра! Мою хочешь до смертного греха довести? Из-за тебя, Аникей, он петлю на себя надел! Всю жизнь ты нам порушил! По каторгам и себя и меня пустил! — Акулина заглянула в глаза брата. — Ранее я думала: барин-то на нашу семью напраслину напустил, — вольную давать не хотелось! А теперь вижу — нет!
— И чего ты, дура, видишь! — Аникей схватил сестру за шиворот шубы и подтянул.
— Я теперь, Аникеюшка, все вижу! Барымтача глаза-то мне открыл! Худой ты человек, — вор и скотокрад! Пусти, а то Спиридона крикну!
Акулина вырвалась из рук брата и побрела на свет.
— Кому скажешь мое настоящее имя, не гляну, что сестра родная — убью! — бросил Аникей ей вдогонку.
— Сам-то ты его еще помнишь ли? Уходи с крепости, долго мне не сдюжить. Второй раз калечить себе жизнь, Аникей, по твоей прихоти я не стану.
Фирсов в злости бросился к Акулине, но остановился и спрятался в тень строений. По плацу бесцельно бродил Спиридон Крутиков, то ли считая, то ли разглядывая яркие звезды на темно-синем ночном небе…
Временно взятая в дом Анной Шустовой Дарья, так и жила у Капитанши. Подарок султана поручику — красивая, милая девушка с черными, как ночь глазами, по приезду в крепость была не востребована своим новым хозяином. Считая избу Капитанши гаремом урус-батыра не привыкшая быть вдали от господина одалиска, страшно переживала и ждала своего властелина, покорно подчиняясь байбише [5] Анне. В самые долгие зимние ночи декабря мурза Андрей, так ни разу и не посетил постель черноокой красавицы, ложе юной «разрушительницы городов» стало холодным и неуютным.
В том, что пылкий и нежный поручик избегает ее ласк, как и всякая восточная женщина, Дарья стала обвинять только себя. Подружившись с женге Акулиной, девушка стала учиться языку мурзы, интересоваться, что урусы больше любят в еде и в женщинах.
Ответив, что из желаний мужчин она дока [6] только в том, как усладить их желудок, Акулина стала учить девушку готовить русские кушанья. Называя разные блюда из мяса, рыбы и муки — разносолами, она ловко с ними управлялась: резала мясо, мелко рубила его в небольшом деревянном корытце [7], месила тесто, начиняла и сажала в русскую печь. Из печи выходили румяные пироги и пышный крутобокий хлеб. Еще Акулина пекла блины с гречихой и пшеничной мукой, они были, словно солнце желтые и круглые, похожие на лепешки из тандыра.
Дарья не поняла, кто такая «дока», но старалась ею стать из-за всех сил. Вскоре у работящей Акулины, она научилась многим вкусностям из русской кухни. Каждый день, выпрашивая у байбише муку и мясо, девушка старалась приготовить, что-нибудь особенное. Как-то увидев в закромах байбише белый индийский рис, Дарья бросилась к ногам Анны, умоляя отдать его ей. Вечером того же дня она приготовила кашгарский плов с молодой и сочной бараниной. Девушка долго сетовала на то, что у байбише нет, ни изюма, ни кусочков вяленой дыни, но ее огорчений старшие жены урус-батыра почему-то не поняли. Акулина ушла к усатому батыру Спиридону, а байбише Анна отправилась в большой дом Тюмен-баши. Бесполезно прождав мурзу Андрея, в полупрозрачном наряде из китайских шелков у стола с блюдом горячего и жирного плова, девушка поняла, что ее снова кому-нибудь продадут, и расплакалась.
Приютившие Дарью люди охватили ее теплом, уютом и неподдельной добротой. Девушке совсем не хотелось покидать женге Акулину, байбише Анну, усатого батыра Спиридона, султана Тюмен-баши, Сухопарого, с орлиным носом мунке [8] Евграфа и прочих урусов живших в крепости Святого Петра. Но, несмотря на немалые старания Дарьи, однажды ранним утром байбише Анна велела Акулине разодеть ее в самые красивые убранства, и, взяв за руку, торжественно вывела на улицу.
В тот день, следуя с байбише вдоль крепостной площади, девушка мысленно прощалась со ставшей ей близкой крепостью. Когда она оглядывала заполонивших плац людей, ее глаза заволокло влажной дымкой. Урусы, — мужчины и женщины, знакомые и незнакомые почему-то радовались, говорили Дарье какие-то слова и кланялись. Нарядно одетый мурза Андрей встретил Дарью, взял под руку, по другую от байбише сторону, широко и красиво улыбаясь. «Наверно удачно сторговал?» — подумала она и, пряча, опустила черные очи вниз. Маленькая, горючая слеза капнула на белый, хрустевший под ножкой снег.
За короткую жизнь Дарью продавали уже четвертый раз, но никогда ей не было так грустно. Дарья вспомнила знойный, томимый изнуряющей жарой Кашгар. Она ощутила запах восточного базара, запах лежавших на земле бахчевых, — гниль, сладких дынь и переспелых арбузов. Вспомнила Дарья и караван-баши Али-Гафара — толстого, прыщавого человека с большим волосатым животом, купца привезшего на продажу в гаремы Кашгара маленькую девочку из Индии.
Тогда Дарью звали Заремой. Купец тыкал ее в бок бамбуковой палочкой и, утирая лицо просаленной потом тряпкой, неустанно повторял: «Ай, Зарема, хорошо танцуешь, — глядишь плохо! Улыбайся будущему господину и повелителю». Изгибая тонкий как тростник стан, девочка Зарема танцевала, изображая лотосоокую Лакшми. По иронии судьбы, она исполняла танец индийской богини счастья и богатства, взбивая босыми ножками базарную пыль среди гнилых арбузных корок. Танцевала и улыбалась каждому проходящему мимо мурзе. Дарья улыбалась сквозь слезу всему базару, пока ее не купил другой кашгарский купец, чтобы повзрослевшую и оформившуюся телом девушку перепродать гораздо дороже.
Стройный и высокий мурза Андрей, в военном мундире урус-батыра, совсем не походил на растаявшего от южного солнца Али-Гафара. Он не был похож ни на одного из продавцов, через чьи караван-сараи прошла Зарема. У него в руках не было бамбуковой палочки, почерневшей от потных, мясистых лап, или нещадно жгущей тело плети. Ведя Дарью на продажу, хозяин-урус держал товар вежливо и нежно, под локоток.
Когда байбише с мурзой Андреем остановились и отпустили ее руки, следуя наставлениям караван-баши Али-Гафара, Зарема-Дарья, широко раскрыв черные очи, вскинула вверх голову. От безысходного отчаянья, вопреки такому несправедливому и продажному миру, она мило улыбнулась новому повелителю. Видимо, купивший ее молодой и сильный мурза был одет в темно-синие безразмерные одеяния. На его голове сидел матерчатый колпак, подбородок обрамляла небольшая борода, а на широкой груди висел серебряный крест урусов. Стоял он возле большого чана с чистой и прозрачной водой. Позади него возвышалось высокое, уходящее в небо строение из толстых бревен с крышей в виде лукавицы. Верхушку луковицы венчал крест, такой же, как и мурзы, только гораздо больше.
Происходившее дальше, для девушки было как во сне. Мурза брал из чана воду и брызгал на нее, проводил рукой по лбу и груди. Во время этого странного действия урусы пели непонятные, протяжные песни. После чего, все вместе под басовитое пение молодого мурзы с бородой, они трижды обошли чан с водой. Урус-батыр Андрей подарил Дарье маленький крестик на цепочке из серебра, который мурза в черных одеяниях торжественно водрузил на ее шею. Выслушивая слова байбише, обеими щеками принимая ее поцелуи, девушка поняла только одно, продавать ее передумали.
Вечером, ложась спать после столь тяжелого на переживания дня, Дарья хотела снять подарок мурзы, но Акулина тому воспротивилась.
— Не тронь тельник! – останавливая, сказала она. — Он теперь завсегда с тобой будет.
— И когда спать? — переспросила Дарья, ломая язык неудобными словами русских.
— И когда спать, и когда в баню ходить. Всегда.
— А мурза позволит?
— У тебя теперь один господин, — Господь Бог! Пока единственно он над тобой властен, более никто. Вот замуж выйдешь, обвенчаешься, тогда муж тебе господином будет.
— А как же мурза Андрей? Муж мой и господин! — воскликнула Дарья и печально добавила: Он меня разлюбил и продал Господу. Скажи, женге! Господь, эта тот мурза с бородой?
— Господь далеко-далеко на небе! — ответила Акулина и засмеялась. – Мурза с бородой, — то батюшка Илларион, служитель Божий. По-вашему баксы, — шаман.
— Мой хозяин теперь Кок-Тенгри!!! — девушка со страхом поглядела на Акулину.
— Ну не совсем… Вот если ты в монашки пожелаешь постричься, тогда да!
— В монашки?
— В невесты Христовы. Но, то, Дарья, тебе уж совсем ни к чему. При твоей красоте, господин и на земле скорехонько отыщется. Оглянуться не успеешь
— Зачем оглядываться?
— Это у нас, русских, так говориться. Стало быть, спехом, быстро. Поняла?
— Оглядываться быстро! Поняла.
— Да нет же, Дарья! Ладно, опосля объясню. Расскажи лучше, как мужчину к себе приворожить. Анна Матвеевна говорила, что женщины Востока в любви весьма искусны.
— Не искусная я! Мурза меня не любит! — воскликнула девушка, и надула губы.
— Да любит тебя твой мурза! Только любовь у него теперь другая. Ныне он тебе крестный отец, а я крестная мать.
— Мать?!
— Крестная — не настоящая! Аким Иванович хотел наперво барыню упросить, но она наотрез отказалась.
— Байбише меня не любит?
— Любит но.… Не хочешь мне об искусстве любить рассказывать, и я ничегошеньки не скажу. Думаешь, коль твоя крестная матушка взрослая, то и о ласках любовных разуметь должна! А я ведь, Дарья, о мужиках окромя лика ничего не ведаю.
— Ничего? — черные глаза Дарьи, округлились от удивления. — Совсем, совсем?
— Через неделю замуж мне выходить! При одной мысли дрожь все тело охватывает. То ли истома, то ли страх, — не пойму. Хоть ты меня, Дарья, пожалей!
— Пожалеть, — значит, приласкать?
— Пожалеть, — стало быть, рассказать!
— Женге, не обижайся! Дарья добрая. Понимает плохо, думает хорошо. Ложись рядом, расскажу.
Акулина, стоявшая в одной рубахе возле оборудованного под кровать сундука, юркнула к Дарье под пуховую перину. Накрывшись с головой, они тихо зашептались…
Лишь два месяца спустя, научившись более-менее сносно говорить по-русски, Дарья окончательно поняла, что теперь она крещеная христианка. Уяснила, кто такой батюшка Илларион и что означает: крестная и крестный. Девушка немножко огорчилась, узнав, что Андрей Игнатьевич теперь приходится ей вторым отцом и не может ее любить, так, как мужчины любят женщин, но, после некоторых тайных ночных пояснений Акулины, печаль в девичьих незлобных мыслях прошла.
Амурная привязанность Дарьи к Андрею быстро сменилась дочерней. За столь короткую жизнь еще и не любившая по настоящему девушка с радостью уступила его Капитанше. По ее новому разумению, добрая байбише Анна была более достойна любви бравого поручика.
После крещения вписанная в мещанское сословие Российской империи, воспитанница Анны Шустовой Дарья раз и навсегда осознала, что ее уже никому и никогда не продадут. Она больше не звала Анну — байбише, Акулину — женге, уяснив, что у русских не бывает старших жен, а есть только одна-единственная с красивым названием — суженная. Вскоре Дарья позабыла воздушные гаремные одеяния и стала ходить в других нарядах. Вернувшись из дозора по сороковую версту вниз по реке, вахмистр Захарин обомлел, увидев дар султана — красавицу-смуглянку идущей по плацу в короткой казачьей шубке и цветастом русском платке. Дарья и раньше нравилась Евсею. Еще в становище, он поглядывал на подарок поручику с долей белой зависти. Но сейчас, озорно сверкнув черными очами, она окончательно зацепила лихого казачьего сотника.
Уголками распахнутых глаз, черноокая красавица так задела неприкаянную душу одинокого вахмистра, что Евсей решил: не позднее начала лета засылать сватов к Анне Матвеевне, и просить руки ее воспитанницы — мещанки Дарьи Петровны Кашгаровой.

Примечания.

[1] На незначительных документах XVIII в., при указании года первая цифра довольно часто не писалась.

[2] Преданный гонениям, от церкви и никониан, протопоп Аввакум, провел два года в Тобольске (1653-55гг). В 1756 г., он был отправлен на берега реки Лены, с экспедицией атамана Афанасия Пашкова прошелся по Даурии. Множество старообрядческих скитов, в Сибири и Дальнем Востоке, обусловлены не столь глухими местами, сколько мученическим путем учителя Старины.

[3] На Вселенском Соборе Русской Православной церкви 1666-67гг. присутствовали греческие вселенские патриархи: Паисий александрийский и Макарий антиохийский. Пять митрополитов представляли константинопольский патриархат. Иерусалимский патриархат и Палестину представляли митрополит Паисий газский и архиепископ Синайской горы Анания. Поэтому, решение Вселенского собора о снятии с патриарха Никона духовного сана, расстрижении протопопа Аввакума и многое другое, внесшее «Раскол» в Русскую Православную церковь, староверы называли «греческой ересью»

[4] В годы правление Петра I гонения на староверов резко усилились: налог на бороду, двойной подушный налог. Откровенные издевательства дворянской знати и полное поощрение сего, со стороны царя, многократно увеличило факты самосожжения староверов в скитах.

[5] Байбише – старшая жена, в данном случае: уважительное обращение.

[6] Дока – мастер своего дела.

[7] В XVIII в. мясорубок не было, мясо рубили в корытцах заостренной деревянной лопаточкой. В сибирских, отдаленных деревнях, такой способ изготовления фарша сохранился до 50-х годов прошлого века.

[8] Мунке (монгол.) – мудрый.

© Сергей Вершинин, 2010
Дата публикации: 02.06.2010 22:18:41
Просмотров: 2016

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.