Письмо Софи

Денис Требушников

Форма: Рассказ
Жанр: Любовно-сентиментальная проза
Объём: 15616 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Фанфик на произведение "Капитан 1-го ранга" Патрика О'Барйана

Здравствуй, мой незнакомый друг.

Мне горько за судьбу сэра Обри. Я понимаю, он – человек горячий и зачастую говорит пылко и со страстью, даже с манерной бравадой, но я-то знаю, какой он на самом деле. Его быстрая речь, полная шуток и иронии лишь прикрытие темной и несчастной судьбы вдали от меня. "Моя дорогая Софи", — так он обращается ко мне в письмах. О как же мне противно свое имя! Мне горько помнить и знать, что я являюсь носовой фигурой его корабля. Я несчастное существо, каковое только может обретаться на сей прекрасной земле. Естество моей души вырывается из меня и вопиет от горя: почему он снова помянул в письме старый куттер-бриг?! Разве должно доброму джентльмену сравнивать свой корабль, зловолею судьбы названный моим именем, с невестой, его будущей женой (я все-таки на это надеюсь, как надеется вся Британия, даже несносные ирландцы, на победу над Наполеоном)?.. Как военные его мило, нежно и ласково называют: Бони, – право слово, хихикнуть хочется, но бумага, к моему сожалению, а может и счастью, не отражает подобно зеркалу моих эмоций. Ведь кто сможет отделить те места, где мне очень грустно, где горько, а где я преисполнена радости и благодушия; особенно в те моменты, когда чувства так часто и неожиданно переменяются. О горе: и причин этому я не вижу!

Джек Обри написал мне очередное письмо, после которого мне сделалось хуже, чем ощущала себя до того, как это послание внес дворецкий. Я трепетала как канарейка, однако, быть может, доктор Стивен Матьюрин, нашел бы более удачную птицу для моего сравнения (уж он-то в них разбирается!); моя душа не терпела и жаждала окунуться в волнистый почерк сэра Обри, хотела вдохнуть этот солоноватый аромат, каковым пропитывается бумага на морских просторах. И вот его внесли на небольшом посеребренном подносе. Мне казалось, что щеки мои загорелись от стыда и безумной страсти рвануть, подлететь к дворецкому, схватить письмо и убежать в комнату, к кабинету, чтобы, уложив на ровное зеленое сукно, прочесть его. Сначала – быстро, пылко, почти бездумно, а потом, аккуратно разгладив смявшиеся уголки, – медленно, вчитываясь в каждое слово, словно пробуя его на вкус, ощупывая его, скользя по завиткам каждой буковки. Но этот шальной порыв мне все же удалось перебороть, я сжала перед собой кулачки, а мои губы подло задрожали; я тяжело и глубоко вздыхала, следя вымоленными глазами за дворецким. О, какова его злодейская душа! Он шел медленно, как подобает, мучил меня каждой секундой, каждой ее долей. Боже, я чуть не умерла от ожидания! Я все-таки женщина, и мне позволено совершать наивные глупости.

Наконец, я его взяла. Мои руки тряслись, и контролировать их была не в состоянии. Дрожала, словно на жгучем морозе в тот момент, когда не успели поднести теплую меховую шубу. И будто бы спасаясь от этого холода, выбежала из гостиной и ворвалась в кабинет, и заперла за собой дверь. Кованый ключ опрокинутым сердечком выглядывал из замочной скважины. "Моя дорогая Софи…" О, как люблю и ненавижу это обращение в начале его писем! Чтобы не исписывать бумагу лишними словами, мама ограничила нас всего десятью листами в день (какая это мука для женщин моего нрава!), я не буду приводить письмо Джека Обри полностью. Расскажу суть данной эпистолы лишь в общих чертах, характеризующих послание, как мирное и с толикой неизгладимой грусти из-за того, что нас разделяют мили сухопутные и морские, что между нами моя боязнь оступиться и, обреченно взмахнув руками, упасть в воду (как это часто приключается с доктором Матьюриным) и его нежеланием "навечно бросать якорь, приравняв себя к утесам", как написал сам Джек. Сэр Обри с присущей ему скупостью в словах пишет, что на его новым кораблем посмеиваются, а над ним – капитаном этого, несомненно, странного судна с двумя носами – складывают анекдоты, и ни во что его не ставят. Кто бы знал, как сильно это меня оскорбляет! Женщина – часть мужа, поэтому, разумеется, это коснулось и меня. Я даже поплакала, и больше такие гадости перечитывать не стала, чтобы, не дай Бог, не расстроиться больше, и не получить мигрень до конца дня. Впрочем, как пишет Джек дальше, ему удалось наладить дисциплину в команде, и даже приноровиться к этому кораблю, отметив несколько положительных и удачных конструкторских решений. Удача мужчины – это заслуга женщины, поэтому я была рада и даже слегка разомлела и успокоилась. Но дальше (и наконец!) Джек пишет о том, что скучает по мне и вспоминает меня каждый день. Я-то знаю, что это неправда, ибо у него не оставалось бы тогда времени руководить командой, но все равно приятно. И после таких теплых откровений, нежащих мое сердце, Джек рассказывает о несчастьях, постигших его в Лондоне. Кредиторы отказываются иметь с ним дела и выдавать займы, и теперь ему очень и очень тяжело жить. Да и я читала в газетах, что капитан Обри обанкротился. Мама постаралась как можно скорее меня об этом известить и убедить в ненужности и аморальности нашего союза. Я не стала ее слушать, села за фортепиано и, в пику родителю, начала играть размашистую и скачущую по клавиатуре сонату соль-мажор Эккарда, написанную в темпе аллегро. "Клементи" поддержал меня в нахлынувшей апатии и резал слух своими стонами. Мама может ошибаться, как ошибалась, заявляя когда-то, что "Клементи" не нужно настраивать.

И теперь мне горько. Я люблю Джека, и люблю его таким нелепым, веселым и улыбающимся, но нравы нашего общества запрещают мне выходить за него замуж, поскольку это наложит позорное пятно на нашу фамилию. И мама с особым усердием, порою изматывая себя целыми днями, хлопочет о том, чтобы и соринки на ней было, чтобы фамилия, как оборочка на форме горничной, была всегда чиста и с хлором выбелена. Как говорит моя мама: "Душенька, чем чище в доме слуги, тем богаче дом. А чем богаче дом, тем сиятельней женщина, живущая в нем".

Я сейчас расплачусь, прямо чувствую, как слезы уже текут по щекам, и капают на бумагу. Честное слово, я стараюсь себя сдерживать, но сердце мечется в отчаянии и более не в силах выносить эту несправедливость!..

Вчера я гуляла с Дианой, кузиной. Она по-обычному была цинична и безрассудна. Без толку и много говорила о своем, о докторе Матьюрине; даже хвасталась скорой помолвкой. Иногда я им завидую. Это прелестная пара, не смотря на то, что Матьюрин – ирландец, хотя и родился в Испании, где имеет крупное поместье. Наверное, Ди этого заслуживает, хотя, клянусь всеми святыми, не понимаю: за что? И когда она в очередной раз начала рассказывать о Стивене и о его образованности, мне стало грустно и даже противно. В этом ли зависть? Зато я хорошо играю на фортепиано, а Ди никогда не хватало терпения выучить нотную грамоту. Пускай она прочла "Военно-морскую хронику" и "Словарь моряка" Фолконера раньше меня, но совершенно не приспособлена к такому обычному для женщины занятию, как музицирование.

Диана меня очень расстроила своими уколами и болезненными словами в адрес Джека Обри, и я, распрощавшись, вернулась в родной Мейпс Корт, где меня ждали любопытные взгляды младших сестер и мамы. Оказывается, пока я гуляла с Ди, гонец привез письмо с самым неблагодарным ответом из всех, что я получала в своей жизни. Именно в нем я и нашла в себе силы написать об этом. Пусть это будет моей маленькой женской местью этому плохому и недостойному благородного титула человеку, весьма скупого и черствого нрава, полного земных излишеств и не приученного к высшим материям, о которых так много говорилось в прошлом веке и о которых так скоро позабыли в начале века этого. А женская месть не бывает маленькой!

Итак, этот мистер Адамс, который держит имение в Дорсете и который счел необходимым попросить у мамы моей руки (и, о боже, сердца!) ответил мне. Я писала ему, что если у него есть капелька, росинка любви ко мне, или из простого уважения, или сострадания к несчастной душе, метающейся в клетке Мейпс Корт, поговорить с судебными приставами Лондона, дабы те перестали преследовать Джека Обри за долги и просроченные кредиты. Мне не нужно было многого, я просто хотела, чтобы сэра Обри оставили в покое на суше, ведь и без этого у него остаются лишь неприятные воспоминания о пребывания на твердой и обычной для человека земле, возможно, поэтому он и стремиться в противоестественное море, чтобы спрятать ранимое естество, чтобы избежать неприятных для себя разговоров и, вероятно, встреч с этими наглыми и бесцеремонными судебными приставами, о которых я столько слышала из газет и приезжих маминых гостей. Я просила мистера Адамса проявить хоть песчинку, слезинку сострадания и сочувствия, ведь, как говорят, океан появился из слез вдов и незамужних девиц, коим отказано было в счастье священного союза: брака. Вот так по капельке и дождь образует лужи. Разве я хотела многого? Я хотела, чтобы Джек был счастлив, где бы ни находился.

Я не хочу, чтобы у людей, когда-либо общавшихся со мной, оставалось какое-либо неприятное чувство в отношении меня.

А зловредный мистер Адамс мне ответил так: "Ваши притязания на призовые деньги горе-капитана (сэра ли?) Джека Обри тривиальны и откровенно глупы. Как всякая женщина, вы стремитесь к материальным благам и ни в чем, кроме этого, не разбираетесь, да и в этом вопросе, ваши сведения настолько ничтожны, что могут вызвать смешки в Лондонском обществе и пойти в нем анекдотами. Поэтому, чтобы не выставить себя в неблагоприятном свете, откажитесь от этой нелепой и смехотворной затеи. Не показывайте вашу сельскую глупость больше, чем это делает имение вашей матушки, расположенное в такой глухомани, что и диву даешься, как там могут жить люди интеллигентные и образованные хоть в чем-либо…"

И как я должна была на это отреагировать? Мне стало горько и обидно. Мне высказали все, о чем я и без того догадывалась. Именно так и смотрят Лондонские мужчины на провинциальных женщин, считая всех поголовно неумными и простодушными. Я возненавидела мистера Адамса за это. Наверное, это первый человек, которого я откровенно не люблю и не потерплю никакого присутствия рядом, пусть мама уже и согласилась на брак. В любом случае, этому мистеру Адамсу подойдет для своих подтверждений моя любимая Френки, младшенькая сестра, совсем еще юная и не опытная. Но, полагаю, даже она найдет его отвратительным и невоспитанным человеком. Вне всякого сомнения, даже слуги-матросы Джека Обри, с которыми мы имели случай познакомиться, более обходительны в выражениях. А ведь они всю жизнь провели в плавучих тюрьмах, называемых кораблями, и у них не было ни времени, ни возможности обучиться премудростям этикета!

Я была оскорблена ответом мистера Адамса. И выйдя к ожидающим меня маме и сестрам, состроила кислую и напыщенную мину. Они смотрели на меня как на диковинного зверя, улыбались и сторонились одновременно. Первой, как я и ожидала, не вытерпела мама. "Душенька моя, — сказала она, — что ответил тебе прелестный господин Адамс?" Я упала в обморок, это, наверное, случилось так: от волнения у меня перехватило дыхание и, замерев, я перышком слетела на пол. "У тебя болезненный вид", — сказала мне Сисси, когда очнулась на кушетке. "Ее надо показать доктору", — тут же вставила Френсис, жадно потирая ладони. "От любви еще не придумали лекарство", — холодно проговорила мама, аккуратно убирая мягкими пальцами с моего лица локоны. И Френки обиженно успокоилась, но тут же снова принялась теребить ручками, возомнив, что любовь – такая же игра, как – в доктора; глаза ее при этом недобро сверкнули. Я это запомнила, потому что мне нужно было что-то запомнить в этот момент.

О, горе мне! Они все подумали, что я влюблена в мистера Адамса, и теперь, после обморока, мне их не переубедить. Все мои аргументы, которые я только смогу придумать и пустить против союза с этим плохим человеком, они перевернут и скажут, что отрицание факта – его подтверждение.

Мне горько! Мне очень плохо. Я снова плачу. Почему у Ди со Стивеном все хорошо, и совершенно не так как у меня? Почему они счастливы и в разлуке, а мне приходится такое переживать, изматывать себя чтением оскорбительных писем. Ждать сэра Обри и терпеть намеки семьи на свадьбу с мистером Адамсом? Если суждено мне терзаться сомнениями и томить сердце в этом огненном котле непонимания, смогу ли я выдержать это? Не сломлюсь ли? Стоит ли мне, горько поникнув головой, сдерживать и впредь порывы отчаяния?

Эти вопросы начали меня мучить еще вчера вечером, когда дом погрузился в сладостную дремоту. Я так и не рассказала маме и сестрам о злодейском письме мистера Адамса, ибо мне кажется недостойным отвечать оскорблением на оскорбление. О, порою мниться, так и надо поступать! Но мне не найти для этого хоть одну значимую и достойную внимания причину. Возможно, в будущем, когда наступит весна, и краски заиграют в саду, когда природа наполнится благодатным теплым воздухом, который, как говорят, хорошо влияет на самочувствие женщины, тогда мне откроется тайна сих свершений и появятся, наконец, соки едкой желчи, чтобы выплеснуть их мистеру Адамсу в лицо. А пока мне горько. Я хочу, чтобы у Джека все было хорошо, но возникает предчувствие, исходящее, наверное, из сердца, что вскоре станет еще хуже. И от этого никуда не деться, не скрыться, не утаиться, не переждать! О, горе мне, женщине.

Я так люблю Джека, что полагаю, уже теряю рассудок, и бремя сумасшествия накрывает мои плечи свинцовой шалью и посыпает голову февральским пеплом. Так действует на меня среда. В этот день недели я всегда чувствую себя невыразимо грустной и печальной. Я уединяюсь, пишу, чтобы излить ту боль, которую мне причиняют люди, как окружающие меня, так и далекие.

Утро у нас выдалось холодным. И от нахлынувшей на мир серости мне становится нестерпимо томно. Солнце скрывается за облаками, оно не хочет меня видеть. Не хочет и снег выпадать из туч, чтобы повеселить меня, смягчив мою горечь. Как надоедает эта однообразность, кто бы знал!

Пожалуй, я вас утомила? Но вы ведь простите женщине слабость, так? Иногда наступает пора, когда душа требует очищения. Можно пойти в церковь, чтобы исповедаться, но можно эти чувства изложить другому человеку, лучше незнакомому, чтобы не быть зависимой от ласки и заботы со стороны родни. Она по своему естеству всегда смягчает удар, жалеет и поддерживает. Но иногда так хочется колкого упрека, чтобы прочувствовав жжение, разрыдаться и разом выплеснуть все негативные мысли! Как судьба-издевка смеется над нами, женщинами, подсылая в такие моменты знакомых людей! И как же становится горько от того, что в этот момент мы чувствуем, что передаем часть себя и своих проблем этому милому сердцу существу, и оно тоже погружается в грусть, вместе с нами. И это не остановить! Ей-богу, я сойду с ума, если Френки попросит поделиться с ней моей горечью!

Но нет, я заперла дверь еще вечером. И сейчас, пишу это послание неведомому человеку, который быть может никогда и не появится, или я сама, когда приду в должное состояние, сожгу его, чтобы ни одна живая душа не узнала, что твориться за моей маской утонченности и напущенного смирения. Вы можете считать это слезоизлиянием, но мне действительно от этого стало лучше. Я благодарна вам за то, что вы наделены поистине божественным терпением, ведь не каждый человек на этой прекрасной земле способен вынести женские слезы. Слезы горечи и отчаяния, а не боли.

Еще раз говорю вам спасибо.

И вот, за окном я вижу, как одинокий лучик солнца пробился-таки сквозь эту серость и пал за деревья, наверное, в небольшой пруд, где мы ходили с Джеком. Несомненно, это добрый знак, посланный свыше; это надежда на лучший исход. Я хочу в это верить. Нет. Теперь я буду в это верить. Пусть это будет моей маленькой тайной религией. Не бойтесь, Бог – есть Любовь, и я всецело ей предаюсь.

Прощайте, милый друг,
С. У.

© Денис Требушников, 2010
Дата публикации: 21.01.2010 21:41:28
Просмотров: 3220

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.