100000007. Бездна.

Никита Янев

Форма: Роман
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 12857 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Содержание.

1. Поле от Франции до Канады с тоской в животе.
2. Пьеса на ладони.
3. Пушкин.
4. Яяяяяяя.
5. На звездЫ.
6. Лекции.
7. В жемчужине.
8. В лабиринте одиночества смерти я.
9. Бог Бога Богом о Бога чистит.
10. ВОВ внутри.
11. Я есть чистит.
12. Транспорты серой слизи и пятое измеренье.
13. Бездна.
14. Телепатия.
15. Хоэфоры.
16. Лев Толстой и цунами.

Бездна.

Открылась бездна,
Звезд полна,
Звездам числа нет,
Бездне дна.

Ломоносов.

Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.

Лермонтов.

Бездна 1.

А, может быть, вот что я буду делать потом, а откуда же оно возьмётся? Ну, представьте, вы на топчану на веранды, в одном пригороде, в одной жемчужине средней России. Ничего так место, книги, куклы, иконы, фотографии, рукописи, компьютер, цветы, утварь, одежда, солнце, трава, листья.

Вы вдруг понимаете, что вы всегда так жили от вышки до вышки, как канатоходец. А есть другие, любимые, которых жалко, которые растратили себя, как игрушка, а все проходят мимо, потому что они тоже канатоходцы, и боятся остановиться и упасть в бездну. И вот вы останавливаетесь, потому что вам становится страшно, зачем тогда всё это?

Это длится уже лет 30 у меня, то, что только ещё будет, всё вспоминать всегда, без возможности переделать. Вот почему так делали те другие люди, переделать всё на фиг, потому что когда те добегут до вышки, - всё, поздно, надо было во время бега лететь в бездну и видеть бездну своими глазами, и говорить ей, ну же, ну же.

И она, - теперь ты меня понимаешь. И ты, - и что из того? И она, - ну, в принципе, всё.

Бездна 2.

Я говорю Марии, ну, наверно, вылазки надо делать, чтобы возвращаться. Ну, не знаю, театры, выставочные залы столицы, водохранилища, лесные массивы. А больше, наверно, ничего не надо, потому что, чтобы понять, увидеть, что живёшь в месте силы, потому что вы вместе с Марией, Никитой, Майкой Пупковой, Орфеевой Эвридикой – община верных, дом в деревне, мастерская возле жизни, пьеса на ладони, а по отдельности – бездна.

И это мучительно нам, как лакейщина, малодушие, немужество, что, если бы не это, все бы мы были рыбаками и роженицами, а не менеджерами среднего звена, потому что это великий инквизитор, искушение сатаны, мир, который приснился, безумие рациональных. Военный и блондинка минус трёшка, мицубиси, дача, Ницца равно наркоман и одинокая.

Я хотел бы, всё таки, увидеть, ты знаешь, Мария, не для того, чтобы кому-то похвастать, а для тебя же, для твоего спасенья, потому что когда ты разобьёшься, как фигурка, об поверхность, ты поймёшь, что возвращаться, а вся остальная жизнь, чтобы вывести моторику за систему.

И ты вспомнишь остров, как ходили по 40 километров по морю, чтобы вернуться и поесть то, что в лесу насобирали и в озере наловили. А на самом деле, для совсем другого. Пока шли 40 километров, разговаривали с бездной, ну, ну, ну? И бездна, ну, вот.

Бездна 3.

Получается, что жизнь нужна смерти приблизительно так, как смерть нужна жизни. Ну, если выстраивать рациональную схему.

Пока трубадур бежал над средневековой площадью по канату, и на него смотрели Мария и все, пока жизнь бежала от смерти до смерти, она точно знала, что забвение – лучшая доля. Что она это делает, чтобы отдохнуть потом.

Когда смерть прибежала, то ничего, кроме жизни вокруг неё не было, а она не могла прикоснуться, потому что таковы были законы жанра.

И она подумала, да, жалко. Выхода только 2 было, всё истрогать, всё переломать, на фиг. И рождалась.

Бездна 4.

Но, ведь, трогать, тоже, по-разному можно. Вы, знаете, я боюсь, что рефлексия бесконечна. Из этого только один вывод, что жизнь и смерть – бесконечны.

Толстой писал всю жизнь, как Акакий Акакиевич Башмачкин, единственно удавшаяся жизнь за 3 века, потому что в это время всё делал, как писал: ад, чистилище, рай, тусня, латифундия, 13 детей.

И что от него осталось? Романы один за другим отметаем с конца, потому что романы очень быстро превращаются в стилизацию, жанр.

И ничего нельзя увидеть, кроме артистизма, как в игре актёра, мы посидим вечер, получим удовольствие, и пойдём домой, а завтра на службу, ну и что?

Должно быть что-то такое, что всё истрогает, на фиг, как неразрешённая любовь, или переломает, как казнь.

Все романы Достоевского – воспоминанье, между казнью и казнью, воспоминанье всего – прошлого, будущего, небывшего, а настоящего нет, нет петли над головой, ну нет её, нет, нет, нет.

Публицистика, но публицистика это как пиво, пока в тонусе – был предмет, вроде футбола, или ненаших и наших. Но если всё время в тонусе, то тонус – уже нетонус.

Остаётся 10 поздних рассказов. Ничего себе, человек 70 лет мандрячил по 24 часа в сутки, как станок Гуттенберга, а осталась брошюрка, которую прочтёшь за вечер. Мы хватаемся за голову, мама.

Мы прозреваем. Есть ещё примеры. 20 лет Колымы, 30 лет «Колымских рассказов», и ещё 30 лет не прочтёт не один филолог, потому что не для этого мы демократические реформы про военного и блондинку блефанули, потому что очень страшно.

Короче, лечи всё время. Потому что иначе всю жизнь будешь получать кайф и не поймёшь, зачем это надо. Как Ленин в Шушенском набьёшь полную лодку уток, и они протухнут.

Бездна 5.

Как лечить, мама родная, как лечить? Просто, раз в поколенье, в прошлом поколенье в 80-х, в позапрошлом поколенье в 50-х, в будущем поколенье в 10-х, - в настоящем, просыпаются равнодушие и артистизм.

Вы помните, как русский рок в равных долях смешивал стёб и патетику, и получалось имя.

Нет, никто не помнит, все больны забвеньем. Играют родителей и внуков друг друга, а сами ни за что не верят, что все дети всех.

Ну, короче, я подумал, когда всё провалилось в мёртвую точку поколенья в 2005, линия горизонта, мегаполисы, углеводороды, материнство.

И великий инквизитор и золушка выволокли длинные мечи на поляну, и в коротких прогалах между сплошной тьмы во всполохах молний стали мочиться.

Мёртвая точка поколенья была долго. Старики вспоминают и трясут наклеенными пепельными чертами. Аж 5 лет, просыпается в них молодая нотка азарта к точным цифрам.

И я один из стариков, ну и что, хорошо мне, раз я знаю, что мне надо делать, лечить, и знаю, как, редактировать рукописи за 5 лет и смотреть в воздух, как он сразу становится – не бездна.

Бездна 6.

И мы с бездной за ручку, как патриархи, «ну что»? «А что»? «Как что? Дальше»! «Да, дальше, ну я не знаю». «Не страшно»? «Страшно, конечно. А с другой стороны, если понял мёртвую точку поколенья, как золушка и великий инквизитор, чего она обосралась, что её не будет, а будет это, то сразу лечить начинаешь, что будешь это».

Великий инквизитор сдёргивает маску, когда его золушка болевым приёмом примочит, а у него поднизом другая маска, золушки-2.

«А что под маской»? Кричат трибуны с пивом. «То же, что у вас, придурки». Огрызается золушка-2, «мёртвая точка поколенья, бездна и лекарство».

Бездна 7.

Ну, а теперь представьте охранника, который дежурит возле входа в книжный «Москва», который работает круглые сутки. Допустим, сутки через трое, допустим, 50 тыс. в месяц.

И который может только отойти пописать. И который только должен стоять и смотреть в воздух. Вот она трагедия рядом.

Допустим, он понял своим умом парня из спального района, что единственный выход – читать книги, потому что играть на играх – сдуреешь. И постепенно втянулся.

В камере, рассказывает Шаламов, был подросток, который в жизни в глухой деревне никогда бы не узнал всего посвященья, а только узкую нитку про наших и ненаших.

А теперь представьте, я, собственно, ради этого образа пишу. Стоит охранник сутки через трое на Тверском проспекте, на котором большие бабки, магазины, в которые никто никогда не заходит, мужчины-мерседесы, женщины-валюта, подростки, музыканты, театры, выставочные залы, бомжи, гастрарбайтеры.

У него где-то сбочку притулена книжка, он проглатывает книжку за смену, особенно ночью, когда кассиры и консультанты в подсобке ночные программы смотрят.

И постепенно он начинает становиться в положение трагического героя, который виноват изначально, потому что должен искупить проклятие рода.

Его деревенское происхожденье, на месте спальных районов стояли деревни, и десантное воспитанье, в армию в 60-х пришла зона, подсказывают ему выход: женщина, уехать.

Но новое искупленье говорит: нельзя подставлять. Конечно, всё равно, подставляешь. Но тогда исход – остаться на месте и родить ребёнка. Подставиться, что ли.

И дальше, за те 33 года, что он будет стоять на вахте со своим поколеньем, он прочтёт 100000007 мгновений, непоступков, набросков поступков, сутки через трое. И под вымышленным псевдонимом напишет книгу «100000007» про искупленье.

Этот вариант не подходит. Там дело не в том, что он кем-то станет, а в том, как через него смотрят 100000007 закланных в жертву на 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона и переходят. В сущности, первый и второй вариант аналогичны для исхода.

Для романа придумайте, как там ночью после премьеры вломились пьяные актёры и актёрки приколоться, и как у него в глазах были какие-то цифры и буквы.

И как одной стало тошно, что они всё время смотрят кино, как всё мимо. И как она пошла по этому лабиринту его глаз № 100000007, как на скорой, и даже не знала, было ли искупленье.

Потому что во время никогда не можешь сказать, что происходит. Собственно, искусство, особенно, её искусство, театр, единственная возможность увидеть, что же происходит на самом деле.

Зрители смотрят на актёров, как 100000007 закланных в жертву на 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона, они их видят, а они их не видят. Они им играют искупленье, а они их искупленье.

Вообще-то, в жизни так не получается, потому что охранники пьют, смотрят телевизор и клеят кассирш на вахте, актёры успешны или неуспешны, город злачен как зона.

Но в то же время в жизни всегда получается только так, трагедия, искупленье, 100000007 закланных в жертву, 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона.

Бездна 8.

Нельзя передёргивать. Что всё наоборот, но нельзя передёргивать. Потому что всё делается само, а ты только должен книгу. Кому нужна книга?

Ни тем, кто смотрит, ни тем, кто показывает, не нужна книга, потому что книга нужна себе, потому что книга в себя вмещает всё остальное.

И вот вопрос, а что тебя интересовало, зона, психушка, ток-шоу, Интернет, община верных, дом в деревне, мастерская возле жизни, пьеса на ладони, становится мелок, потому что когда место силы не проходит тест на место силы, местом силы становятся военный и блондинка.

Бездна 9.

Важен контакт и важны контактёры, но дело в том, что важнее, как я к этому шёл. Лет 20 назад я посмотрел «Сталкера» и подумал, что вот бы стать Сталкером, потому что очень похоже – вся жизнь. Что всё наоборот: несчастье – счастье, чмо – Бог, последние – первые, начальников – подставили.

Через 20 лет я понял, что я был не Сталкер, а Мартышка, что папа был Сталкер, что папа и мама были военный и блондинка, трёшка, мицубиси, дача, Ницца, а на самом деле, Сталкер и жена Сталкера, потому что наркоман и одинокая.

Что дочка уже мутант мутанта и необратимые измененья, как в ютубе про индиго, в 90 – 20% учащихся – индиго, в 2000 – 40% учащихся – индиго, в 10 – 60% учащихся – индиго, в 20 – 80% учащихся – индиго.

И что чем неблагополучней экологическая обстановка, тем больше детей индиго. И что Кейси, Ванга, Нострадамус и Кришнамурти ставили на Россию. И что Мендель поставил опыт на мухах, чтобы доказать вырождение научно, соединил мушек с порочными чертами.

У него новорожденные мушки, побывавшие с той стороны света, и попавшие на эту, где зона, психушка, ток-шоу, Интернет, превратились в общину верных, дом в деревне, мастерскую возле жизни, пьесу на ладони, а мутант мутанта в место силы.

Они были, во-первых, полноценны, во-вторых, фотогеничны, в-третьих, экстрасенсы, в четвёртых, контактёры.

Бездна 10.

А при чём здесь дочка, и какие необратимые измененья? Скажете вы, 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона. Ладно, видно нужна история.

Майка Пупкова, Лёлик и Болек-1, Лёлик и Болек-2, сначала не прошли тест на место силы, потом стали местом силы и стали учителями в школе, как американские миллионеры, которые усыновляли беспризорных русских детей из детдомов, а потом озлобливались, потому что другая ментальность, что зона, психушка, ток-шоу, Интернет.

А потом на соплях, на ушах, на ренессансе, на апокалипсисе, на экклезиасте перестаивали трагедию как исход, как 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона, и становились общиной верных, домом в деревне, мастерской возле жизни, пьесой на ладони.

Только не подумайте, что я про родственников пишу, я просто придумываю истории. А потом, если про место силы. Что это значит? Место силы это что все дети всех. Не пройти тест на место силы – это что ничего нет на самом деле всё равно.

Писательство это что пишешь про родственников. Учительство это что мутация стала необратимой и можешь учить чужих детей. И вот я спрошу как 100000007 закланных в жертву, 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона и как искусство, когда было по-другому?

17-18 июня 2011.

© Никита Янев, 2011
Дата публикации: 24.09.2011 15:08:33
Просмотров: 2779

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.