I see a red apple

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 7143 знаков с пробелами
Раздел: "Такие рассказы"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Из сб. Новая и счастливая жизнь

По сравнению с Аликом я просто ангел. И всегда был. В пьяном виде он писает в раковину, а унитаз презирает. Седые патлы свисают, как... гсссди... сравнить не с чем. Просто - свисают седые грязные патлы. Длинные. Жесткие. Непривлекательные. Не. И глаза не фокусируются на струе, до такой степени он допивается. Допивается вечером и продолжает с утра, чего со мной никогда не случалось.
По утрам я чищу зубы и ем овсянку. И писаю в унитаз. Кстати, вечером тоже. Не в раковину. Никогда не. Или почти никогда - я не помню. Может быть, в молодости... Где мы только не писали в молодости - всего ж не упомнишь.
Если мы встречаемся, чтоб пообщаться, около часа ночи Алик падает на пол, всегда вместе со стулом. Он клонится в сторону вместе со стулом, потому что старается удержаться на нем. И у него получается. Они падают вместе - как склеенные. Поднять их вместе, правда, не удается. На полу они расклеиваются - от удара, должно быть. Стул отдельно - Алик отдельно.
Часа в два, после третьего или четвертого Аликова грехопадения, появляется всклокоченная соседка из нижней квартиры с обещанием вызвать милицию, которая - и соседка это знает прекрасно - ни за что не приедет. У нее это просто форма отчаяния - обещать вызвать милицию.
Это не Аликова соседка, конечно. Его соседка снизу глухая и считает это несчастьем. Не представляя себе, какое горе свалилось бы на нее среди ночи, если бы она могла слышать. Вызвать милицию обещает соседка Вити Первого, доктора, у которого мы иногда собираемся. Вместе с Витей Вторым, который совсем не пьет, потому что болеет. Витя Первый не пьет, потому что боится запить. А не потому, что он доктор.
В раковину Вити Первого Алик не писает. Только в свою. Он деликатен, даже когда сильно пьян. И пока силы не оставляют его, честно пытается добраться до унитаза. А когда все-таки оставляют, бросают на произвол судьбы - что случается каждый раз к часу ночи, - Витя Первый сердито ругается, а Витя Второй, щурясь от сигаретного дыма, замечает, что с безосновной волей бесполезно бороться.
- С безосновной волей обоссать мой стул, - сердится Витя Первый.
- Да стул все равно уже проссанный, - замечает Витя Второй. - Да и скоро сломается. Стоит ли, право... Из-за пустяков...
- Ваш статус - "Не беспокоить", - говорит Боб.
Боб с виду вальяжен, хотя и небрит, и говорит чуть дребезжащим, благородно надтреснутым баритоном. Мыслительные процессы его реактивны - что в пьяном, что в трезвом виде. У него никто уже давно не спрашивает, что он имеет в виду. Он просто думает что-то стремительно - и выдает на-гора не результат размышлений, а некий обрывок. Губы его работают непроизвольно - и в тот момент, когда рот открывается, оттуда вылетает вербальный лохмот рассуждений, только Бобу известных. Боб знает что.
- Лишь бы у него дрессинг не начался,- говорю я - просто чтобы поучаствовать в беседе. Выглядеть вальяжным, как Боб, у меня все равно не получится. И равнодушно-расслабленным, как Витя Второй, - тоже не выйдет. Моя ниша - говорить пошлости.
- Хы-хы-хы, - смеется Витя Второй, растягивая и выпячивая губы, и без того широкие и выпяченные. - К светскому приёму он уже готов.
- Я зато к приёму его дресни не готов, - сердито говорит Витя Первый. - Меня соседка уже замучила.
- Думаешь, он промочит ей потолок? - предполагаю я.
- Хы-хы-хы, - смеётся Витя Второй, щурясь от дыма.
- Прокупоросит, - отрывисто говорит Боб, снисходительно отвлекшись от каких-то своих мыслей.
Он говорит отрывисто, но выглядит все равно вальяжно. Боб разводит и продает кошек, сочиняя им родословные. Вид у него такой, будто он разводит и продает чистокровных скакунов.
- Да, хы-хы-хы, - Витя Второй трет глаз тыльной стороной большого пальца. - Алик ей прокупоросит.
Алик спит на полу, подсунув сложенные ладони под ухо и подогнув колени. На младенца он, со своими седыми патлами, конечно, не тянет, но морщины, насколько возможно, во сне разглаживаются. Алик тих, невинен и выглядел бы святым, если бы не мокрые штаны и моча на полу.
Витя Первый тоже святым не выглядит - скорее, похож на великомученика, которого только что наотрез отказались признать святым. Он не хочет вытирать пол и не хочет будить Алика. Потому что если его разбудить, всё повторится. И кончится приходом соседки.
- Да я вытру, - Боб включается в реальность так же внезапно, как выключается из нее. - У меня кошки еще не так ссат. Я привык. Ты принеси ему одеяло.
- Тряпку опять выбрасывать, - сокрушенно говорит Витя Первый. - Возьми там, в туалете. Рядом с унитазом.
- Да чо выбрасывать-то, - Боб так стремительно поднимается с дивана, что сдвигает пузом стол. - Я постираю потом. Как новенькая будет. У меня кошки знаешь как ссат. Я и то тряпки не выбрасываю. А Алик-то чо...
Он аккуратно подвигает стол обратно к дивану, расправляет округлые плечи и идет за половой тряпкой с таким видом, будто вышел на сцену, чтобы получить орден из рук президента. Один носок у Боба дырявый, но походка всё равно вальяжная.
Витя Первый невнятно бормочет ругательства и идет за Аликовым одеялом. Старым застиранным одеялом, которое Витя Первый зимой и летом хранит на застекленном балконе и никому не дает, кроме Алика.
- I see a red a-a-apple, - громко говорю я, раскрывая рот на растянутом а-а-а так, что слышу, как трутся друг о друга челюсти в сочленениях.
По векам у Алика пробегает слабая дрожь, и одна нога его слабо дергается.
- Хы-хы-хы, - Витя Второй наблюдал эту картину много раз, но она ему не надоедает. Мне тоже. - Пациент скорее жив, чем мертв. Хы-хы-хы.
Нас когда-то как будто учили как бы английскому.
Толстая тетка с крашеными рыжими волосами, которые колыхались при каждом ее мощном шаге, как тончайшая медная проволока, заставляла нас повторять эту мантру по нескольку раз. I see a red a-a-apple. И картинно впадала в отчаяние от нашей тупости. И орала, чтоб мы прекратили болтать.
Я ее сильно обидел. Чо-то мы с Аликом обсуждали. Может, Uriah Heep. Не помню. Может, Led Zeppelin вовсе даже. Ну, нам, короче, было чо обсудить. Но не с рыжей. С ней-то чо было обсуждать? А тут она ко мне - со своей мантрой. Повторяй, мол. Я ее спросил - зачем рот так широко открывать, когда apple говоришь. Как чтоб туда, вроде, всё это red apple целиком вошло.
Наша классная потом меня извиняться заставила. Подловила в коридоре напротив учительской. Почему, мол, я такой грубиян. Заодно спросила, почему у меня галстук пестрый и что это у меня за божок такой на лацкане, вместо комсомольского значка. Я, помню, растерялся немного.Она очень энергичная была. В очках, непомерно больших для мелкого носа. Низкорослая - но такая устремленная, будто щас снизу в челюсть врежет. Я даже назад слегка отклонился. Инстинктивно. Говорю, это не божок - это Пол Маккартни. И она мне в тему отвечает: вот и я говорю. И полуулыбка у нее снисходительная: мол, я б тебя еще не так могла уделать, ну да ладно, пожалею.
Я даже не помню, как ту тетку звали, которая английский преподавала. Алик-то помнит. И мне говорил. Но я сразу забыл.
По векам у Алика пробегает дрожь, и нога слабо дергается в пьяном сне. I see a red a-a-apple.

© Евгений Пейсахович, 2012
Дата публикации: 09.04.2012 22:19:51
Просмотров: 4675

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Фрида Шутман [2016-09-17 11:14:42]

По-моему, написано блестяще...

Недавно я с одной подругой по перу поспорила. Она утверждала, что главное в произведении это важная тема. А я отстаивала свою позицию, что главное это мастерски описАть любое событие, историю старого стула, например...

Ответить

Евгений Пейсахович [2016-09-17 12:12:18]

за оценку спасибо. ваша подружка, очевидно, отравлена заблуждением о якобы первичности содержания и вторичности формы. сексуальный опыт подсказывает обратное.