Бедный йоркшир

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 7758 знаков с пробелами
Раздел: "Ненастоящее продолженное"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Ленусик вдова, и вероятность того, что ее муж внезапно появится в неподходящий момент, - практически нулевая.
Она даёт бесплатные, изнуряюще благотворительные, напевные консультации по правильному питанию - и продаёт гербалайф. Заодно уж. Зачем добру пропадать.
Люди, едящие сосиски, жестоко ранят ее незащищенную душу.
- Что такое сосиски, - сердится она. Осуждает гневно. – Это же уже переваренная пища. И форма у них – как у какашек.
Меня такое сравнение беспокоит.
Следующий абзац не предназначен для детей младше восемнадцати лет.
Сосредоточься она на сходстве сосиски с пыпыськой – это может травмировать. Не только её. И не столько.
- И они их едят, - горестное её возмущение не имеет зримых пределов.
Ленусикин йоркширский терьер тяготеет к кошкам – хочет общаться с кем-нибудь соразмерным себе. Получается не очень – только сидеть вечером на круглом газоне с высоким бетонным бордюром и прикидываться своим. Всё равно, молчат кошки, орут ли друг на друга скрипуче, ссорятся или - предназначено только для взрослой аудитории - совокупляются. Не гонят – и ладно. Озирайся и мелко подрагивай. Хвостом, позорной мочалкой, не размахивай - нарвёшься. По размерам-то они такие же, а по характеру – психи конченые. Шипят и бьют сбоку раскрытой когтистой лапой. Хорошо если выдерут шерсть из бакенбарда. А если нос зацепят - страшно подумать.
Каждый вечер йоркшир семенит поближе к центру газона и усаживается там. Кошки его не отражают, и это благо. У него бетонные, как высокий серый бордюр, основания считать себя неотразимым.
Есть у нас с ним что-то общее. Я тоже всё время озираюсь и подрагиваю. Я неотразим.
Худеть мне некуда, полнеть ни к чему. Консультаций по правильному употреблению скотча Ленусик не даёт - ни благотворительных, ни за скромную плату. Я закинул, или – вернее сказать – заикнул, эту тему только однажды. Посокрушался, что сингл молт у меня кончился, и тоска – с неизбежностью следствия, второй части импликации, – началась.
- Чем его закусывают? – спросила она.
Я перебрал три злых варианта ответа: сосиски, какашки, пыпыськи. Все три мысленно подчеркнул как правильные. И смолчал. Затрудняюсь ответить.
Тоска же моя беспросветною стала быть.
- От сосисок, - закончив изнурительный, вне расписания и нормативов, рабочий день, она не в состоянии остановиться и продолжает гербалайфить вхолостую, - наступает преждевременное старение.
Своевременное старение, наверно, должно доставлять неизъяснимую радость. Но оно не. Не мне, всяко. И чтобы ей – непохоже.
Иногда Ленусик вздыхает о предбывшем. Посмотрит в зеркало – и вздохнёт: как хороши, как свежи были рожи.
Оставшаяся мне от её мужа вдова погружена во многие проблемы, которые меня не касаются. Остаток от остатка – только для особей восемнадцать плюс, - её вполне ещё упругие всякие штуки достижимы до обидного редко. И даже в эти редкие минуты – не более получаса, включая всё, - может зазвонить мобильник, который она никогда не забывает положить на мою прикроватную тумбочку, прежде чем мягко щёлкнуть пластиковой застёжкой утлого бюстгальтера.
Я в неё особо не влизываюсь – чтобы в любой момент быть готовым вскочить, испуганно трепеща ягодицами, когда и если зазвенит ее мобильник, отчего эрекция необратимо угаснет. Тем необратимее, чем более распалишься.
У неё сын Лёнька и дочь Ланка – сонорные, плавные, затратные дети, мечтающие о сосисках и зрящие на кровавые вывески макдональдса без должного отвращения, но с вожделением. И безликая толпа разновозрастных прибыльных тёток, которые в канувшем прошлом переели сосисок и теперь желают вкусить гербалайфа.
Ленусикины эрогенные зоны, вкупе с моими, отходят на второй план перед неизбежными затратами и возможными прибылями, не оказывая сопротивления противнику. Никакого вообще.
Она проводит пальцем по корешкам книг на полке шкафа у меня в спальне и спрашивает:
- Ты всё это читал?
Вариантов ответа у меня нет. Ни одного.
- Эээ... – говорю я. – О госсди...
- Ну как там Леночка? – голос её матери так дребезжит, что кажется, будто мой телефон мелко трясётся. – Как Лёнечка? Как Ланочка?
Меня тянет сказать ей, что все трое сонорных – до обидного временны, так что и волноваться за них не имеет смысла.
- Всё нормально, - мои представления о норме смутны до неразличимости, но уточнять никто и не просит.
- А Сашенька? – дребезжит её мать.
- Мне-то откуда знать, - тут я вполне искренен, потому что Сашенька, Ленусикин муж, давно умер. Медиатор из меня никакой. Тамошних норм я просто не знаю. Либо прочно забыл. Вспомню со временем. – Хорошо, наверно.
- Вот и хорошо.
Еженедельный ритуал на этом кончается. Он похож на молитву. Спросить – всё равно как испросить, попробовать выпросить. Мне неохота объяснять ей, что она обращается не по адресу.
Ленусикина мать выглядит лучше, чем соображает. Красит волосы в медно-рыжий цвет и обозначает узкие губы ярко-красной помадой. Сидит, упираясь носом в монитор и сильно щурясь, на сайте знакомств и мечтает о мужчине, которого будоражил бы её целлюлит.
- Елки-палки! – сокрушается она, тыча одним пальцем в клавиатуру. - Только и читаешь, что нужны женщины до 50 лет, а что делать кому 65 с плюсом? Ведь тоже хотим ласки и нежности.
Enter. Дело на мази.
Четверых-пятерых, готовых нежно ласкать антикварное тело, она, предварительно распалив разговорами, отвергла. Решительно, но жеманно.
- Ой, да зачем я им, - дребезжит она в Ленусикином мобильнике, отшив очередного виртуального ухажёра. И возвращается к обязанностям целомудренной бабушки. – Ну как там Лёнечка? А как Ланочка?
Ланочка пухлощёка. Ей уже шесть, а она всё ещё легкомысленно не волнуется о преждевременном старении.
- Если Муська прыгнет с балкона, я умру от инфаркта, - обе ладошки она прижимает к необозначенной левой груди и колотит ногами в красных сандалях по бетону бордюра, на котором сидит.
- Врёшь, - лениво отзываюсь я. – Спорим, что не умрёшь.
Их бесноватая чердачница время от времени впадает в мяучую сексуальную истерику, но предложи этой старой деве кота – махнёт лапой: ой, да зачем я им. И пойдёт сонорно мурчать на коленях Ленусика, Лёнечки или Ланочки.
- На сто тысяч миллионов миллиардов долларов, - предлагаю я. – Спорим.
Йоркшир в центре газона слабо помавает хвостом и виновато оглядывается на кошек: мол, это я не вам – это мы тут между собой. Не подумайте чего.
- Если, - объясняет мне ребёнок. – Я же сказала – если.
- Бог есть импликация, - бормочу я. Сам себе. И тоже оглядываюсь. Озираюсь.
Йоркшир снимается с насиженного места и трусцой бежит ко мне. Тычется в руку склизким носом и старательно пахнет псиной.
- Чувак, - я морщусь от запаха. – Мне тебя жалко, конечно, но шёл бы ты к своим кошкам.
Почему-то он воспринимает это как приглашение и пытается взобраться ко мне на колени.
- Фуф, - я беру его за бока, ставлю обратно на газон и поднимаюсь.
- Придёшь к нам завтра? – концы ребёнкиных косиц распушены и похожи на йоркшировы бакенбарды.
- Не знаю, - я стряхиваю с джинсов чахлый пук тёмно-рыжей шерсти. – Приветы передавай.
Нет смысла ни уходить, ни оставаться. Я ищу крохи хоть какого-нибудь целеполагания, и решаю, что пытливый ум всегда найдёт занятие по душе. Приду домой и вдумчиво сварю кофе. И заботливо налью себе бренди.
Аудитория младше восемнадцати лет смотрит на меня снизу вверх, не радуясь, что я ухожу, и не печалясь. Йоркшир елозит хвостом по постриженной траве и требует восторгов любви и дружбы.
- Чувак, - говорю я ему на прощанье. – Кого ты хочешь привлечь своей вонищей, того тут нет. Может быть, и нигде нет. А ты всё равно хочешь. Бедняга.
- А что ты дома будешь делать? – ребёнок хватает йоркшира и прижимает к необозначенной своей груди.
- Пахнуть псиной, - ещё раз оборачиваюсь.
- Как он? – если не прервать её вопросы, они будут бесконечны.
- Да, - киваю я. – Как он. В пустоту

© Евгений Пейсахович, 2012
Дата публикации: 22.10.2012 20:27:58
Просмотров: 3719

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.