Звездочка.

Ольга Рязанцева

Форма: Повесть
Жанр: Психологическая проза
Объём: 77344 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Это правдивая история близкого мне человека.

- Где я? – подумал Марат, с удивлением оглядывая чисто выбеленный потолок опухшими красными глазами. – Что со мной? Почему так сильно болит горло, голова?...

Он медленно обвел глазами комнату, в которой оказался неизвестно как. Вокруг него стояли три железные кровати, на которых обитали перебинтованные, загипсованные мужчины в заношенных больничных халатах. Один, косматый обрюзгший, ходил по палате и нянчил свою перебинтованную руку, другой – белобрысый, шустренький, висел на подвешенной к какой-то железяке загипсованной ноге. Но, несмотря на это, вертелся в разные стороны. А третий, чернявый, кудрявый, отвернулся к стене и вроде как спал. В огромные деревянные окна заглядывало уставшее вечернее солнце.

- Больница! Я же хотел повеситься!!!- страшная догадка обожгла сердце Марата.

– Почемууууу я живой?!!! Кто дал право распоряжаться мной по своему усмотрению? Не хочу! Не хочу! Я не хочу жить!- кричала каждая клеточка его худого, изможденного тела.

Он зашевелился, попытался встать, но, увидев капельницу в своей руке, со стоном повалился на тощую подушку. Что-то мешало повернуть голову и посмотреть вокруг. Рукой он нащупал вокруг шеи огромный жесткий «воротник». Он хотел что-то сказать, но только хрипел и метался по кровати из стороны в сторону.

В коридоре послышались звонкие голоса женщин.

- Гуля, - заглянув в окно двери, сказала высокая пожилая женщина в белом халате, - иди скорее, твой наркоман просыпается.

- Как его лечить? – продолжала она, обращаясь к подошедшей медсестре. - Ни документов, ни медицинского полиса! Одни проблемы с этим пациентом.

Из слов косматого собрата Марат понял, что это была заведующая хирургическим отделением Зоя Сабитовна. Она сегодня приняла Марата, которого привезли на машине к больнице родственники. Они и рассказали, что его только что вынули из петли. Он остался в живых, благодаря своей племяннице, заглянувшей случайно в сарай. Приняла без документов, без полиса! Не могла не принять, глядя в огромные жалкие глаза его жены, одетой в какое-то тряпье на голое тело. По характерному запаху, исходившему от больного, поняла, что он еще и наркоман: от него разило марихуаной. Долгое время она работала в Чуйской долине, где и росла целыми полями эта зараза. Не понаслышке знала, как пахнет эта трава: много наркоманов перевидала она в своей больнице, где и научилась бороться с этой болезнью.

- Ничего, как-нибудь пробьемся, в первый раз нам что ли, - весело ответила ей медсестра, улыбаясь мягкими карими глазами.

Марат хотел повернуться набок, но страшная боль резанула по всей спине, начиная с затылка. Он понял: видно повредил позвоночник, когда с петлей на шее, как в омут, бросился с табуретки в неизвестность. Он застонал и остался на месте, затих, боясь вызвать новую волну боли. Страшно хотелось пить! С ума сводил звук льющейся в стакан шипящей газировки у соседа по палате. Не в силах что-либо сказать, он показал рукой на стакан с водой.

- Сестра, - грубым осипшим голосом позвал медиков всколоченный мужик с загипсованной рукой, - он пить хочет!

Цокая каблучками, веселая и приветливая, шурша накрахмаленным халатиком, вошла в палату Гуля. В руках чайник с водой. Бережно держа его под голову, напоила страждущего, обтерла бинтиком ему подбородок, попутно заметя, что пациент был очень хорош собой: волевое скуластое лицо, огромные карие глаза, обрамленные пушистыми черными ресницами, густые, прямо-таки орлиные брови, сросшиеся на переносице.

- И что такому не живется? – подумала она, снимая с руки опорожнившуюся капельницу. – Наркоман да еще повеситься хотел! Как жалко все-таки его! Какой красивый, а счастья, видать, не нашел!

Утолив свою жажду, Марат забылся, скорее, провалился в тяжелый сон, изредка вздрагивая и всхлипывая, как обиженный ребенок. Ему снилась студенистая липкая огромная лужа, на дне которой лежал улыбающийся ребенок и пускал пузыри. Он кинулся спасать утонувшего ребенка, кинулся в скользкую противную жижу, достал ребенка, который на его глазах превратился в мерзкий разлагающийся труп. Он закричал и проснулся.

- Этот разлагающийся труп ребенка – Я! Липкая студенистая жижа – это моя никудышная жизнь, которая нравится мне, - подумал он об увиденном страшном сне.

Пот струями стекал с лица прямо за жесткий неудобный воротник. Было душно, тяжело. Ночь стрекотом кузнечиков тихо вливается в окно, услужливо открытое ходячим косматым товарищем по несчастью. А с кончиков пальцев ног медленно поползла знакомая тягучая боль, жгутом свивающая все его исхудавшее тело: начиналась ломка, нужна была срочно «травка». Где ее взять? Кругом все спят, встать невозможно: каждое движение причиняет страшную боль. Марат замычал, выгибаясь дугой под тощим одеялом.

Гуля, - позвал дежурную медсестру белобрысый паренек, - скорее иди, плохо мужику!

Пришла медсестра, помятый вид которой говорил о том, что она только что спала на своем посту. Взглянув на новенького, она кивнула головой, поняв, что с ним, и быстро вышла. Через некоторое время она вернулась с уже набранным шприцем. Засучив рукав рубахи, она ловко завязала жгут и сделала внутривенную инъекцию. Немного подождав, она ушла, решив остаток дежурства провести у телевизора: все равно этот висельник-красавчик не даст поспать.

Понемногу судороги сошли на нет, но заснуть не получалось: мучила боль в шейном позвонке.

Косматый пациент на своей кровати ворочался и так храпел, что шустрый белобрысый паренек не мог заснуть и тихо матерился в свою подушку. Молчун не спал тоже. По его вздохам Марат догадался, что гнетет что-то парня, мучает. Но спросить побоялся: еще обдерет с ног до головы, чтоб не лез, куда не надо, что с него возьмешь?

- Ты лучше о себе подумай, умник! – язвительно подбросил идею тот, кто был его вторым я, с кем он вел бесконечные беседы, спорил, ругался – его Разум.

- Как могло получиться, что я оказался здесь? – послушно задал себе вопрос пациент хирургической палаты. Я вырос в большой дружной семье, у меня прекрасные добрые родители. Как получилось, что я стал изгоем, наркоманом, пьяницей, которому один выход, если есть совесть, – ПЕТЛЯ? Как я докатился до этого?

Вот я маленький, всеми любимый, скачу на палочке, к которой отец приделал из мочалки голову лошади, и палочка превратилась в настоящего скакуна.
-Звездочка, ты наша Звездочка! – смеется надо мной мама. Хватает меня и вместе с «конем» подкидывает в синее небо!

… Родители прозвали меня Звездочкой за необыкновенную красоту и сияние моих карих глаз.

- Открывает наш малыш глаза, и словно звездочки загораются на небе. Такие яркие, блистающие, словно вобрали в себя все счастье мира!- говорили между собой родители, нежно поглядывая на долгожданного сына.

… Вот сестры зовут меня поиграть с ними у журчащего арыка. Они лепят из мягкой, как пластилин, глины разную «мебель» для кукол, сделанных из кукурузных початков. Вылепят диванчик, кресло, столик и поставят на солнце высыхать. А потом красят мебель разведенной белой глиной, сушат и разрисовывают её разноцветной гуашью. Как красиво было! Они и мне вылепили красивого красного коня с маленькой уздечкой- шнурком из папиного ботинка. Этого коня я потом уже в школе выменял на раскрашенные альчики у своего дружка Валишки.

Но вот с шумом и гамом приезжает из города веселая разбитная тетя Жанна, мамина сестра. Она работала в городе продавщицей в продуктовом магазине. Как-то рассказала маме, как она обманывает и обвешивает людей. Мама тогда её ругала, а она смеялась и обидно так говорила своей сестре:

- Ну что ты имеешь в своей жизни от своей честности? У тебя ни одного ковра, ни хрусталя, ни одежды приличной! Твой блаженный муженек, главный бухгалтер колхоза! А живет хуже конюха.

- Не своруешь – не проживешь! – назидательно учила она нашу маму, которая растерянно моргала своими глазами, не зная, что ответить своей богатой, удачливой сестре. А потом развела виновато руками и застенчиво сказала:

- Да куда мне ковры да хрусталь! Детей вон сколько! Ковер испачкают, хрусталь побьют. Бог с ними, без них проживем!

Она-то, эта проходимка- тетя и уговорила маму отдать ей на лето меня. Своих-то у ней нет! Долго родители не соглашались, но плачет тетя, и соглашаются они, чтобы я погостил у неё в городе.

А в городе началась такая жизнь, о которой я и не мечтал! В родном селе такого отродясь не бывало! Нравится мне! Здесь все теперь можно: и капризничать, и хулиганить, и ругать кого-нибудь матом– все смеются и целуют-целуют!

Дом у тети богатый: на полу, на стенах - толстые ковры, которые она еженедельно, надрываясь, выносит посушить на улицу. В красивом стеклянном серванте высокие горки хрусталя переливаются радужными волнами. В трюмо спрятаны золотые кольца, сережки, браслеты, чудные дивные баночки, приятно пахнущие, разноцветные. Каждый день тетя около часа сидит перед зеркалом, мажет лицо разными кремами, красится. Потом одевает в уши сережки ( каждый раз новые, под цвет платья), а на пальцы – кольца. Потихоньку она становится похожа на новогоднюю ёлку, которую наряжает каждый год вся семья. Красивая!

А в большом холодильнике на кухне лежит колбаса, сыр, разные паштеты, которые я увидел и попробовал впервые у тети Жанны. Тетя водит его в парк погулять, покушать сладкое мороженое, покататься с замиранием сердца на чудесных качелях, повеселиться на забавных каруселях. Не жизнь, а сказка. Потихоньку забываются мама с папой, которые постоянно заставляют что-то делать, сестры, которые ругают его по каждому его проступку, брат, изредка молча дающий увесистый подзатыльник за какую-нибудь проделку. Веселые, добрые, тетя с дядей становятся любимыми и желанными. Они спрашивают, люблю ли я их?

- Конечно люблю! – киваю я и получаю увесистый розовый пряник и звонкий тетин поцелуй.

А по вечерам приходят к тете её знакомые, такие же наряженные, как и они. Гости приносят бутылки с водкой , вином, свертки с копченой рыбой, разными мясными рулетами. Веселая компания садится за стол, и начинается пьянка-гулянка. Приходит баянист, с красными бессмысленными веселыми лицами, перекрикивая друг друга, они орут до утра песни. Под их нестройный хор и засыпал я на диване.

- Это Звездочка, наша Звездочка! – хвалится тетя с дядей своим друзьям, показывая за свернутого калачиком племянника.
Кончилось лето, вернулся я в село с кучей подарков и всякой вкуснятины. Но скучно стало мне играть с глиняными игрушками, сделанными сестрами на берегу протекающего мимо арыка. А на палочку с мочалкой вместо головы лошади я даже не взглянул. Стал плакать и требовать, чтобы отправили в город к любимой тете Жанне.

- Ладно, - махнули рукой родители, - пусть еще погостит.

Так и повелось. Частенько стала тетя Жанна забирать меня в город, баловать, миловать, предупреждать всякое моё желание. Однажды я заболел у неё: съел три мороженого сразу, к вечеру разыгралась ангина. Лекарства не помогали сбить температуру, тогда тетя повезла его к бабке, которая спросила, крещеный ли ребенок.

- Нет, - с ужасом проговорила тетка и в этот же день поехала в ближайшую церковь и перекрестила меня в православную веру.

- Что ты делаешь? – возмутился произволом дядя, – у него же отец мусульманин!

- А мы ему не скажем, правда, моя звездочка! – обратилась ко мне тетя.

Я только кивнул головой: жар, температура, больное горло лишили меня возможности даже говорить. А уж думать вообще было некому. Жара к вечеру спала, мне полегчало, а через день-два все позабылось, будто ничего и не было.

Подрос племянник, стал воровать сигареты у дяди, допивать пиво после него, а то и водочку. Интересно же быть похожим на взрослого. Смешно было тете глядеть, как пьяный мальчишка никак не мог надеть свои сандалии, падал, поднимался, держась за стенку, опять кувыркался.

- Ты наша Звездочка! – жалели они меня. – Ты наш Ангел! Не пей, водочки: козленочком станешь! А сами хохотали до слез, веселились. Смешно же!

А дома мать с отцом бились в бесконечной нужде, поднимали на ноги моих брата и сестер, кормили, обували, одевали, учили, в душу и сердце им смотрели. Знали, о чем они думают, о чем мечтают. Не заметили, как их Звездочка, их сыночек, стал уже не их, а красивой и богатой тети Жанны! Говорит, как она, думает, как она, смеётся над тем же, что и любимая тетя.

Хватились, да поздно было: сын уже не поперек, а вдоль лавки лежал, учил всех, как надо жить, а жить надо красиво и богато, а не так, как они! Надо торговать на базаре, обманывать покупателей, обвешивать стариков, обманывать детей – вот и деньги! А с ними весь мир твой!

Хватились, стали запрещать, наказывать, но не слушался я, все поперек, все против. Стал курить в открытую, пить, воровать деньги! Мать сходила с ума, все ночи напролет разыскивая свою Звездочку среди разгульной молодежи. Не выдержала однажды, в отчаянии, схватив веревку, потащила меня, упирающегося юнца, в сад, вешать! Боже, как испугался я тогда!. Мысленно поклялся, что брошу курить и воровать семейные деньги. Мама вскоре опомнилась, когда сестры повисли на руках:

- Мамочка, мама, не вешайте Марата!

- Да что вы, что вы? – успокаивала она ревущих девчонок. – Как я его повешу? Он же сын мой!

Ушла в сарай и долго плакала там, проклиная тот день и час, когда отдала меня своей сестре. Сестры меня тогда за сараем отлупили за мамины слезы, но я им был только благодарен, потому что стыдно было, что довел маму до слез. Три дня я терпел, не курил, а потом опять все пошло по-старому.

А тетка Жанна вскоре от разгульной жизни запила и превратилась в настоящую бомжиху. Обрюзгшая, неопрятная, брошенная своим мужем, жалкая, приехала она однажды к своей простушке – сестре с большой сумкой. Я по привычке схватил сумку и стал её ворошить. А там кроме пустых сеток, пакетов и мешочков ничего не было. Я недоуменно посмотрел на неё, все понял, бросил сумку и ушел. Виновато глядя на сестру, тетя Жанна, запинаясь, сказала:

- Надя, ты мне не могла бы картошки, муки, морковки, луку,… дать: у вас же все свое растет, вон и молочка, творожку, масла бы тоже, вижу, коровка-то есть!

- Есть, - гордо подбочинясь, сказала мама, - а где же твои деликатесы, ковры и хрусталь?

- Да проснулась однажды; ни мужа, ни денег, ни ценностей – ничего, шаром по квартире покати! Обобрал он меня до нитки и укатил куда-то со своей мамзель. А на работе я уволена за пьянку по статье. Теперь никто не берет на работу.

- А чем же ты живешь? – спросила уже не так грозно мама.

- На вокзале собираю бутылки, допиваю, а тару сдаю. Опять покупаю портвешок и домой! И так каждый день! – тихо ответила тетя, жалостливо глядя сестре в глаза.

- Ну вот что! – решительно сказала мама, - бери продукты, но больше чтоб я тебя здесь не видела: бросишь пить – милости прошу! А- нет! – нет у меня сестры!

Уехала тетя, нагрузив себе целую тележку деревенских «деликатесов», а через год пришло известие из милиции, что умерла она прямо на вокзале: отравилась техническим спиртом. Мама съездила, похоронила её, но нам тогда ничего не рассказала, только иногда смотрела в окно и тихо плакала, вспоминая свою непутевую сестру.

… Опять тягучая, ноющая боль, скручивающая тело страшным жгутом! Опять укол, опять бессонница и глаза в потолок! Мысли медленно возвращают его в сумасшедшую юность.

Восемь классов я еле-еле закончил. Из-за уважения к родителям выставили мне тройки и сказали, чтобы в школе больше не показывался. Хватит с них его постоянных прогулов, невыученных уроков и дерзкого, наглого характера! Ура!!! Свобода! Поехал в любимый город поступать в училище железнодорожников. Поступил: голова, ведь сметливой была, помнила, что учителя на уроках говорили! Поселился в общагу, и началась счастливая жизнь: утром занятия кое-как, а вечером – вино, водка, некапризные девчонки.

Там же первый раз и затянулся косяком с «травкой». Понравилось: вставляет по самое не балуйся. Анаша у новых дружков не считалась наркотиком. Так, веселое времяпрепровождение. Закуришь, вдохнешь дым, и ты уже не ты, школяр-недоучка, а мощный, сильный, высокий красавец, которому все под силу. Все окружающие становятся жалкими, уродливыми и смешными до коликов в животе. Хохочем, не понимая, что жалкие уроды – это мы, смеющиеся друг над другом. А захочешь летать, летай! Раскинь руки, оттолкнись ногами от грешной земли и – в чудесный неизведанный дивный край! Стремительный полет над землей, встреча с самим Дьяволом, сражение с уродливыми инопланетянами – сказка, а не жизнь! Вот и прыгают наркоманы с крыши второго этажа с блаженной улыбкой на лице.

Среди ночи на крыше общежития, никем не слышимые и невидимые, мы жили своей яркой, неповторимой жизнью, полной приключений и соблазнов. Однажды показалось мне, что напали на меня необычные летающие змейки, покусали и улетели! А на месте укусов закопошились и страшно зачесались крупные черви! Выхватил я ножик, который теперь постоянно был со мной, и стал делать разрезы на руке и выковыривать оттуда червей. Кровь льется, я кричу от боли. Дружки очухались и выхватили у меня нож, сами смеются до упаду – смешно же! – человек сам себя режет!
Все было! А на утро похмелка, затяжка и на занятия. Там сон на задних рядах и опять в общагу, на дальнюю закрытую лестницу, ведущую на чердак, где и собирались дружки. «Травки» было завались! Её мешками привозили из Чуйской долины командированные отчаянные наркоманы. Была даже очередь, кому ехать, когда кончалось зелье. Собирали деньги на дорогу, отправляли и нетерпеливо ждали, перебиваясь остатками зелья. Однажды даже подрались за неё, порезали друг дружку ножами, но обошлось, зажило как на собаках. Посмотрел я однажды на себя в зеркало и удивился: куда делся дивный блеск моих хваленых карих глаз? Вместо них были опухшие щелочки красных мутных глазенок. Кожа на лице пожелтела, появились морщины, делающие меня настоящим стариком! За злобный характер, вечно красные глаза и хищный, вечно недовольный взгляд прозвали меня там Сычом. Так я из Звездочки превратился в пернатого злодея.

Вот и осень пришла незаметно со своими пронизывающими ветрами, дождями и неуютностью. На пирамидальные тополя глазам больно глядеть: горят червонным золотом огромные свечи, устремляясь в синюю-синюю высь высокого неба.

И в жизни у меня наступили огромные перемены: почтальонка тетя Валя, улыбаясь широко и открыто, вручила мне повестку с приказом явиться на призывной пункт.

Как великую радость встретили родители повестку из военкомата!

- В Армию! Наконец-то! Может, там его научат уму-разуму! - с надеждой говорили друг другу они.

Недолгие проводы и двухлетняя служба в танковых войсках в Германии. Сначала все шло по накатанной дорожке. В учебке, между занятиями бегал в туалет и курил припасенное зелье. Когда оно закончилось, понял тогда, в какую яму я свалился! Началась настоящая ломка. Меня выворачивала наизнанку страшная рвота, все тело скручивала судорога, голова горела адским огнем. Отцы-командиры впервые столкнулись лицом к лицу с наркоманом. Не знали, что со мной делать, отправили меня в больницу, где и определили дивную мою «хворь». Месяц лечили, поставили на ноги и – в часть. Постепенно стал привыкать к трезвой жизни в армии, увлекся спортом, начал играть на гитаре, сочинять стихи и песни. Вечерами, когда служба давала отдых, я пел своим новым друзьям свои песни о любви, дружбе, маме.

- Ну ты даешь, Марат, неужели это ты сочинил? – удивлялись сослуживцы.

- Да, -просто ответил я, - что тут такого?

А сам улыбался, любуясь отражением своих светлых лучистых глаз в зеркале на соседней тумбочке. Мне было светло и радостно. Хорошо было!

Про «травку» я вспоминал с ужасом, стыдом, ненавистью и болью. Я дал себе слово никогда не прикасаться к этой заразе. Об этом же написал и своим родителям, попросил у них прощения. На это письмо ответил папа. Он писал только в исключительных случаях, когда чувствовал, что именно его слова ждут дети. Он написал, что верит в меня, своего сына. Как зеницу ока берег я письмо отца, с ним поднимался, с ним ложился спать. Солдаты шутили над ним:

- Это письмо от любимой, наверное, раз ты носишься с ним, как с самым дорогим?

- Это больше, чем любимая, это – мой отец! – гордо ответил я, и все поняли, что значит для меня отец, - ВСЕ!
Как будто сговорившись, никто из его ребят- сослуживцев не поднял ни разу щекотливую тему о наркотиках: боялись обидеть своего вечернего соловья. А я искренне был благодарен им за тактичность и понимание.

Вернулся из армии я крепким, уважительным, аккуратным и подтянутым! Радости родителей не было конца, когда на пороге появился стройный подтянутый солдат Советской Армии. Сестры гроздьями повисли на мне, едва наплакалась на моем плече мама. Когда радостные крики понемногу улеглись, я достал из кожаного, оклеенного фотокарточками чемодана загодя припасенные заграничные подарки. Маме достался кружевной платок, папе – фетровая шляпа, брату - перочинный ножик, а сестрам - бусы, заколки, ленты, жвачки. Они её тогда в первый раз увидели!

По утрам я делал зарядку, подтягивался на сделанном турнике, заправлял по-армейски, без морщин, свою кровать. Мама смотрела на меня и тихо радовалась, думая, что счастье поселится в нашем доме теперь навсегда. Ошиблась она, наша милая, добрая мама! Счастье не может быть вечным. Оно, как солнышко, выглянет, согреет всех своим теплом и опять спрячется за тучи, чтобы ценили его и … ждали-ждали!

Устроился сын помощником машиниста в Джамбуле. Приезжал из рейса весь в мазуте, усталый. Мылся, ел и ложился спать. Весь дом ходил на цыпочках: Марат отдыхает.

Но нашли меня в городе прежние дружки. Сначала потребовали обмыть возвращение из армии. Проставился, обмыл! После попойки все присутствующие закурили «травку». Предложили и ему по дружбе! Отказался! Обиделись! Ушли! Через день вернулись снова! Теперь они проставились, чтобы я не обиделся, ведь ждали меня, надеялись! Второй раз отказаться от дружески предложенного «косяка» не смог: был очень пьян! И жизнь потекла в прежнем веселом русле: верные дружки рядом, а больше никого не хотел видеть их отважный Сыч. Изменилось только одно: наркоманы - дружки убедили его, что с помощью анаши они общаются с потусторонним миром, который скрыт от обыкновенных людей. Так что друзья-анашисты теперь не наркоманы и пьяницы, а промежуточное звено между тем и этим светом. И их бредовые галлюцинации – это, своего рода, видение потустороннего мира.

Поселился я в общежитии, подальше от родительской опеки: я теперь совсем взрослый, хватит мной помыкать!

Только на лето в отпуск показывался я дома, старался не волновать отца и мать. Гулял по ночам, приходил под утро, влезал в окно спальни, и был таков.

Все понял отец, поглядев однажды в покрасневшие глаза своего сына. Все понял, не сдержался, ударил меня по лицу впервые в своей жизни и ушел, пряча от меня выступившие слезы. Потом долго сидел в саду под яблоней, тщетно соображая, что же делать? Но измученное сердце молчало, не зная, как остановить наркомана, как увести его от этого дурмана, как заставить полюбить ту жизнь, которая течет рядом с ним.

Этим же отпускным летом повстречался я на танцах с девчонкой, которая практически ничем не отличалась от парней моей компании. Ходила исключительно в брюках, руки постоянно в карманах, сутулилась, курила, ходила нарочито блатной шаркающей походкой, говорила с веселым матерком и скабрезностями, ероша короткие густые волосы. Короче, свой в доску парень! Но было в ней что-то такое, что притягивало! Наверное, глаза …синие, бездонные, похожие на искристый лед в голубой чаше. Быстро сошлись, дошли до точки соприкосновения! Теперь все вечера я пропадал на соседней улице у своей русской невесты. Наверное, это было единственным светлым моментом в моей беспутной жизни! А через месяц поскучнела, Таня, стала тихой, серьезной. На вопрос: что с ней? Сказала, что ждет ребенка!!!

- Вот и приехал!- подумал я. – Что же делать?

Как побитая собака, явился домой.

- Что опять натворил? – строго спросила мама, от которой не скроешься нигде, все равно все узнает!

- Мам, - промямлил я тогда, - у Таньки ребенок будет! Что делать?

Мама ахнула, но вида не подала, а даже обрадовалась!

- Теперь не будет шататься со своими дружками, семья удержит, - подумала она и облегченно вздохнула.

- Как не знаешь?! Конечно, жениться! Ребенок без отца не должен жить! – сказала, как отрезала, мама.

Свадьба была веселой, молодежи было много! Отпраздновали, теперь жить надо!

Как молодоженам, нам дали комнату в общаге, где и родилась дочка. Все у меня тогда было: любимая жена, голубоглазая дочка, крыша над головой. Жил бы да радовался! Но нееет!

Вскоре семейная идиллия с её пеленками, кашами и детским плачем стала страшно надоедать. Захотелось воли, веселья и беззаботности. Дружки уж тут как тут! И завертелось колесо пьянки –гулянки- марихуанки!
С работы вскоре вылетел, как пробка, жить стало совсем невмоготу. Да еще дружки достают то и дело: да твой ли это ребенок? ты черный, как жук, а ребенок твой рыжий, конопатый, голубоглазый! Отшучивался, как мог! Но последней каплей терпения стал случай в автобусе. Я ехал с работы домой, на руках был ребенок, я из садика дочку забрал по просьбе жены. В конце стояла группа веселых ребят.

- Эй, рогоносец, - обратился ко мне один верзила из этой кампании, - передай деньги на билет!

- Ты что, сдурел? – еле сдерживаясь, прошипел я.

- Нет, это ты сдурел, воспитывая не своего ребенка, - смеясь вместе с дружками, возразил этот пацан.

Драться не смог: ребенок на руках испугается. Но, придя домой, стал вглядываться в белокурую курносенькую дочку – действительно, совершенно не похожа на меня. Начались с женой скандалы, слезы, упреки, драки. Выселили нас из общежития. Таня с ребенком – домой, к матери в село, а я подался тогда на золотые прииски на юге Киргизии. Золота там, как оказалось, было мало, а работы непочатый край, только вкалывай. А об обогащении забудь: там такая охрана – мышь не проскочит. Совсем озверел я от пьяных запоев и «травки», выгнали поганой метлой и оттуда. Напоследок накостыляли так, что еле ноги уволок.

Долго ждала меня жена, просила, умоляла вернуться и начать все с начала. По-прежнему любила она своего хулигана, верила и ждала. Родители каждый день читали нотации: вернись в семью, у тебя же ребенок! Но я, как сдурел, потребовал развода! Знал ведь наркоман, что семья – это прежде всего – ответственность и обязанность, а быть обязанным кому-либо не в его сычовском вкусе. Развелись. Уехала жена от стыда в Томск, к своему дяде. А у меня жизнь покатилась по накатанному руслу: безденежная, но веселая и беззаботная, на шее у своих родителей.

Долго думал отец, как вытащить меня из цепких объятий пьянства и наркотиков. День и ночь! День и ночь! Видел я, как мучился он, глядя на мою беспутную жизнь, ведь я пропадал прямо на его глазах. Больше всего отца мучило его бессилие. Он ничем не мог мне помочь, как ни старался! Сколько раз он приходил ко мне утром, пытаясь поговорить по душам! Но я не слышал своего мудрого доброго отца! Какой-то бес одержимости сидел во мне и не давал святому слову отца проникнуть в мою грешную, истерзанную душу!

Однажды отец пришел какой-то торжественный и решительный. Присев на край постели, он сказал:

- Ты, мой сын, умрешь от поганой жизни своей. Пресечется наш род ольчи, некому будет носить моё имя, и потеряется оно в веках.

Слезы лились по смуглым щекам, слезы скорби по сыну. Успокоившись, он рассказал мне свой вещий сон:

-Стою я у красивого шумящего водопада, но не могу напиться хрустально-чистой воды: по пояс я закован в гранитную скалу, не шелохнуться!

- Как пить хочется! – подумал я и облизнул потрескавшиеся губы.
Вдруг вижу: идет по тропинке к водопаду девушка-киргизка, несет в руках пустые ведра.
- Дай напиться, красавица! – обращаюсь в ней с просьбой.
Откинув густые русые косы, она поворачивается, и я узнаю в ней продавщицу их продмага, Зейнеп, которую до 30 лет так никто и не взял в жены: уж слишком некрасивой она была! Худая, плоская, невзрачная. Лицо как будто приплюснуто с обеих сторон. Лицо морщинистое, с неестественно бело-розовым цветом, как будто после пересадки кожи. Тусклые, бесцветные глаза, полуприкрытые нависшими складками век. Она поднесла мне воды, я напился, и упали гранитные оковы, опоясывающие меня по самую грудь.

-Женись, сын, на Зейнеп, это воля Аллаха!, - закончил свой рассказ отец, умоляюще глядя мне в глаза. -Она принесет тебе детей и станет домом твоим.

И опять горькие слезы потекли по смуглым скулам отца, руки дрожали, голос тихий, но громом прозвучали они в моем сердце.

- Кто? Зейнеп? Эта страхолюдина! Это она должна стать моей женой?- хотел закричать я.

Но осекся, глядя в убитые горем глаза своего отца. Долго не видел же я их! Ох, как долго! Не заметил, как состарился и поник мой родитель! Как горе смертельной сединой запуталось в его волосах!

- А если ты думаешь, что некрасивая она, так посмотри на душу свою! – закончил свою речь отец, встал и, пошатываясь, пошел в сад, резать и сушить яблоки на зиму.
- Ладно,- подумал я тогда, - пусть будет так, как сказал отец. Приведу им в дом помощницу. Да и мне нужно что-то есть, одевать. Родители теперь мне не помогут: старые!

Выкурил я большой косяк анаши и пошел свататься прямо в магазин к Зейнеп!

- Отец хочет, чтобы я женился на тебе! – смеясь, сказал я перепуганной продавщице, которая покраснела как рак. – Пойдешь со мной? Если пойдешь, приходи сегодня сама к нам домой!

Я засмеялся и ушел в полной уверенности, что вечером она будет уже у него дома.
Весь день Зейнеп думала, что ей делать. Она любила меня давно, я это чувствовал по её взглядам. Но она даже не мечтала о счастье быть со мной: слишком уж некрасивой была. Знала она, что я наркоман, что не люблю её, но она так хотела детей и семью, так хотела любить и быть любимой, что закрыла глаза на все условности и решила принять это пренебрежительное предложение. Не сказав никому о своем решении, чтобы не успели отговорить, собрав узелок с одеждой, она пошла к нам домой. Она потом мне рассказывала:

- Ночь была темной, безлунной, только блистали своей мигающей красой огромные, как золотые броши, звезды на ночном бархатном платье неба. Тишина была такой оглушающей, что мне поневоле почудилось, что вся природа с ужасом притихла, боясь моего опрометчивого шага. Темные, страшные карагачи в изумлении распростерли свои корявые колючие руки, чтобы остановить меня, образумить, вернуть опять в теплый родительский дом, где все меня любят. Я подняла глаза свои к небу и увидела три самых ярких звезды: две побольше, а третья, последняя – поменьше. Они мигали мне, лучась и переливаясь своим далеким, но каким-то родным светом!

- У меня будет два сына и дочь! – догадалась я,- значит, решение моё правильное. Я все вынесу ради них, лишь бы они пришли в мою жизнь. Без них нет смысла жить!

Я успокоено вздохнула и решительно зашагала навстречу своей судьбе.

…Дома её ждали. Мать и отец вышли к ней навстречу, обняли её и посадили за красивую занавеску в углу – так испокон веку киргизы встречают в своём доме желанную невестку. А я явился домой только под утро, пьяный и обкуренный. Посмотрел на угол, все понял, засмеялся и пошел спать.

Начались свадебные хлопоты с вручением калыма за невесту, привозом приданного, устройством свадебного тоя. Я не вмешивался ни во что, но старался соблюсти приличия, т.е. курил и пил в меру, чтобы не валяться и не спать на своей собственной свадьбе. А после свадьбы началась новая жизнь.

Невесту-киргизку приняли в доме, как родную. И стала она в доме хозяйничать. Только отец на порог, она с чаем бежит, только мама пойдет корову доить, а она уж подоила, двор подмела и завтрак приготовила! Не могли нарадоваться старые своему счастью, начали звать ее своей доченькой, баловать ее подарками.

А я продолжал пить-гулять и только встельку пьяный звал свою жену к себе на супружеское ложе. А днем смеялся над ней, называя Марфушкой и старой облезлой обезьяной. А когда отец стал ругать меня однажды, злорадно выкрикнул ему, как пощечину влепил:

- Вот вам так и надо, женили меня на страхолюдине, теперь радуйтесь!

Не выдержал отец и выгнал меня из дома. Купил, правда, для нас дом с уютной хозяйственной усадьбой. Там и родились мои трое детей. Как и обещал отец: два сына и дочка.

Детям нужно было есть, пить, одеваться. Пришлось устроиться трактористом в колхоз. Там на мою пьянку смотрели сквозь пальцы: жалели отца, который работал бухгалтером в колхозе да и работников не хватало: платили-то гроши, кто пойдет на такую работу?

Тут грянула перестройка, Киргизия обрела никому не нужный суверенитет, колхоз развалился, работы я, отец трех детей, лишился, жить становилось все труднее и труднее. Беда не приходит одна: сильно заболел отец, да и мама тоже плохо себя чувствовала. Но меня и это не остановило: с утра и до вечера я был со своими дружками. Бегал с ними по случайным заработкам, а добытое тут же пропивалось и прокуривалось! Даже посеял на своем огороде коноплю, чтобы не бегать за ней далеко. Выращу, посушу, потру в руках, в мешок и – на чердак. Сын старший однажды засек это дело и вырвал с корнем молодые побеги! Я его тогда чуть не убил! Подбежала жена, вырвала его из моих рук, так что всю злость свою я выместил на Зейнеп – черная поднялась она на следующий день, но не пошла жаловаться ни отцу, ни матери: побоялась, что совсем убью! Так я и жил по-скотски … до вчерашнего дня!

…Тихая безлунная ночь мягко влилась в душную палату из открытого настежь окна, ( сосед по палате постарался). Подуло свежим ветерком на разгоряченную воспоминаниями голову Марата. Он смотрел в темное бархатное небо, на котором светилась, мигая и лучась, всего одна звездочка, крупная, яркая, как бриллиант.

-Звездочка! Ты наша Звездочка! – вспомнились слова мамы.

И по лицу наркомана и пропойцы потекли нежданные, горькие, очищающие душу слезы позднего раскаяния. Он плакал, совершенно не боясь, что кто-то его услышит! В груди клокотали годами накопившиеся страдания, которые вырывались наружу безудержным горячим потоком. Он плакал о несбывшихся мечтах, о том, что растерял по своей грязной дороге любовь и сострадание своих родных. Он плакал от жалости к своей никчемной жизни, растраченной понапрасну.

- Сестра, сестра, помогите своему наркоману: он плачет! – послышался недовольный громкий голос в палате.

Опять медсестра, укол и… тяжелое забытье, у нормальных людей называемое сном.

Но скоро уже утро, скоро новый день! Что он принесет Марату?

Утро разбудило спящих суетой медперсонала и подъемом больных в хирургической палате: все готовились к обходу.

Марат проснулся. Он глянул в окно: оно стало розовым в лучах восходящего солнца. Утренние лучи насквозь прошивали чистое прозрачное стекло.

Вдруг его внимание привлекла большая сетчатая паутина, примостившаяся в углу большого больничного окна. Она вся тряслась и растягивалась в разные стороны. Отчаянно жужжа, из неё пыталась выбраться небольшая черная муха. Она судорожно билась, перебирая мохнатыми лапками, но только больше запутывалась в липкой паутине. Наконец, она совершенно выбилась из сил и замолчала, распятая в хитрой ловушке.

- Как эта муха похожа на меня! – с горечью подумал Марат. – Совсем как я в своей жизни, запуталась она в этой страшной непреодолимой паутине и ждет одного- смерти!

А между тем, смерть её была уже рядом с ней, притихла, притаилась в углу, ожидая, когда можно будет взять её без особых хлопот. А вот и он – паук-паучище! Тихонько трогая на прочность свою паутину, он медленно, боясь спровоцировать агонию, стал приближаться в своей пленнице. Быстрый рывок и страшный укол в тело несчастной жертвы! Зыкнула мушка в последний раз и, парализованная впрыснутым ядом, навеки затихла. Немного выждав, паук с опаской приблизился к ней поближе, спеленал своей бесконечной паутиной и потащил в темный уголок оконной щели.

Увиденная драма потрясла впечатлительного Марата. Это не муха, а он запутался в паутине жизни! Это не муху, а его поджидает в темном углу забвения ужасная смерть, имя которой – наркомания! И нет ему спасения от этого тихого коварного и осторожного палача, уверенно поджидающего, когда он обессилеет, чтобы добить его последним парализующим уколом и выпить по капле его душу, сердце, разум!

- Но к черту это позднее прозрение! К черту эти несвоевременные мысли! Страшно болит голова, все тело ломит и выворачивает от судорожной боли. Надо курить, иначе я отброшу здесь копыта, - подумал наркоман и попытался встать.

К нему подошла Гуля и помогла сесть на кровати. Кружилась голова, тошнило. Мрачного соседа, который всю ночь тяжко вздыхал, уже не было. Из разговоров двух своих собратьев по несчастью Марат понял, что молчуна готовят к операции: у него бластома коленного сустава.

- Так вот о чем вздыхал его сосед по палате! – подумал Марат. – С бластомой шутки плохи: можно и в «ящик сыграть».

Ему стало жаль молодого еще парня, ведь у него ребенок недавно родился, жить бы да радоваться. А он…
Хватаясь за стены и придерживая свой медицинский «воротник», шаркая огромными больничными шлепками, Марат медленно пошел в туалетную комнату под одобрительные возгласы собратьев по несчастью…..

Ждать обход не имело никакого смысла: нужно домой, на чердак, пока действует еще укол, сделанный ночью. Больной подошел к зеркалу, отстегнул жесткий «воротник», шея сразу заболела. Он её туго перевязал полотенцем, боль немного утихла. Не спеша нащупал в кармане старенький, перемотанный изолентой мобильник, некогда подаренный сестрой на день рождения, вызвал такси и боком-боком сбежал из больницы, чем очень облегчил участь Зои Сабитовны, освободив её от лишних объяснений на его счет.

Улица встретила его прохладой, запахом кизячного дыма, идущего от соседних домов, гомоном проснувшихся птиц, торопящихся поделать свои важные дела до наступления полуденной жары. На улице торговцы налаживают котлы для приготовления плова, раскаляют огромные печи. Скоро, как чайки на отвесной скале, по кирпичным стенам выстроятся в ряд самсушки, вкуснее которых Марат не едал ничего! Но сейчас радость просыпающейся улицы была чужой и непонятной для беглеца, которому хотелось только одного – вдохнуть в себя горький дым избавляющей от боли отравы!

Дома его встретили насторожено-пугливо: дети попрятались кто куда, а жена кинулась приготовить что-нибудь на стол. Даже не поздоровавшись, Марат достал из-за печки припрятанный мешочек с «травкой» и, зайдя в сарай и усевшись на куче сена, торопливо затянулся, глубоко вдыхая горький дым марихуанны. Блаженная волна пробежала по телу Сыча, освобождая голову из железных тисков боли, расслабляя скрученные судорогой дряблые мышцы ног и спины. Он открыл глаза и посмотрел на осла, мерно жующего накошенную старшим сыном траву, на потолок сарая. Вдруг его блуждающий взгляд остановился на куске перерезанной веревки, свисающей с потолка. Случившееся вчера с особой четкостью всплыло в его памяти!

… Утром меня разбудил крик сестры Гули, жившей с родителями.

-Скорее, Марат, папе плохо! – заплакав, сообщила она. – Он послал за тобой! Скорей давай!

По закону, почитаемому в Киргизии испокон веку, со старыми родителями в отчем доме должен оставаться младший сын, коим и был я. Но родители наотрез отказались жить с сыном-наркоманом. Поэтому эта почетная миссия - жить с родителями - досталась самой младшей из восьми детей, Гуле, которая ревностно исполняла свою обязанность, заботливо ухаживая за родителями. Вот и сейчас, ни свет, ни заря, не спавшая всю ночь с больным отцом, она прибежала по его поручению ко мне, надеясь найти в трудную для себя минуту поддержку и помощь со стороны хоть непутевого, но все-таки родного брата.

Оделся, пошел, почти побежал я к отцу. Дома все было вверх дном: на смятой постели лежал осунувшийся и пожелтевший отец, вокруг него таз с водой, мокрое полотенце, таблетки, использованные шприцы.
- Опять это проклятое давление! – мелькнуло у меня в голове, - сколько же отец мучается с ним!

Я подошел к постели отца, который долго не открывал глаза. Наконец, тяжелые припухшие веки поднялись, и отец посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом.
- Пришел? – еле раскрыв слипшиеся губы, тихо проговорил отец. – Я уж думал, не придешь и проститься. …Вчера я сказал Аллаху, что нет у меня больше сына. Отныне ты должен сменить мою фамилию. Не хочу я, чтобы наркоманы и пьяницы позорили мой род и мое имя. Старшему сыну Бог не дал мальчика! Ты единственный, кто мог бы продолжить мой род, но видно, Аллаху угодно пресечь мои мечты. Пусть будет так! Уходи теперь, живи, как хочешь. Я тебе больше не отец!

Слова хлестнули по лицу, как пощечина. Если бы отец ругался, кричал, было бы легче принять его слова! Но эти слова были сказаны таким тихим и решительным голосом, что не оставалось сомнения: это раз и навсегда!

- Отец! Я же люблю Вас! Я же Ваш сын! Не бросайте меня! – хотел я закричать, заплакать, но не посмел, побоялся, что отец оттолкнет протянутые к нему руки.

Пристыженный, оглушенный словами родителя, я попятился и, нащупав косяк двери, выскользнул из родного дома, куда отныне теперь закрыта дверь! Осознав, что происходит, я схватил обеими руками свою голову и страшно заскрипел зубами, стараясь удержать тяжелую страшную волну, рвущуюся из самых потаенных уголков моей души. Не помнил, как пришел к себе домой, как машинально скрутил себе «косяк» и пошел в сарай, где постоянно накуривался до одури. Пришел в себя, когда вдохнул в себя спасительный дым проклятой «травки».

- Да, отец прав: я недостоин носить его имя, я наркоман, я не могу жить без этой дряни. Что останется после меня? Дети, которые ненавидят меня? Я, ведь, и не заметил, как они выросли! Я никому не нужен! Никто меня не любит! Да и я никого не люблю! - ожесточенно думал я, лежа на охапке душистого сена, которое недавно привез сосед по просьбе отца.

– Зачем мне такая жизнь? Нет больше моей жизни! – решил я.

Решение созрело быстро, чему и поспособствовала распроклятая анаша. Снял с крюка веревку, на которую по весне привязывал своего ослики на зеленую травку, смастерил петлю, закинул конец за высокую перекладину, встал на табурет … и оттолкнулся.

После, уже в больнице, медсестра Гуля мне рассказала, что проходила мимо дома моя племянница, и вдруг словно кто-то схватил ее за рукав и потянул в сарай, в который она до этого ни разу не заходила! Забежав, увидела она, как сорвался с табурета с петлей на шее её дядя. Схватила она меня за ноги и кричала до тех, пор, пока не выбежали из дома жена и дети. Старший сын перерезал веревку и снял с шеи удавку. Ничего не слышал и не видел я тогда, был без памяти. Очнулся только в больнице.

… «Травка» сделала свое дело, Марат заснул и очнутся только в обед, услышав трубный голос голодного осла. Жизнь, какая бы она ни была, его жизнь, продолжалась.

-Все, что не убило нас, делает нас сильнее, - вспомнил чьё-то мудрое изречение Марат.

И от этой мысли ему сделалось спокойно и светло.

- Значит, не все потеряно, - думал он, - раз Всевышний оставил меня на этой земле. Значит, я нужен здесь для какой-то цели. Надо начинать новую жизнь. Я скатился на самое её дно, повидал ад во всем его великолепии и во всей его грязи! Надо подниматься наверх, к свету, иначе не видать мне прощения и милости нашего Создателя, не видать мне прощения моего отца!

Он решительно поднялся, руки тряслись от слабости и отсутствия наркотика, тошнило, кружилась голова. Он зашел в дом, прошел на кухню, где жена приготовила уже ему чай. Зеленый чай с молоком он пил короткими глотками. Чай был ароматный, чуть горьковатый. Это прибавило немного сил нашему герою, который решил начать жизнь в 40 лет с самого начала.

- Первое, что я должен сделать, это заслужить прощение своего отца, - решил он. – Это будет трудно, но без его благословения я не смогу подняться с колен.
Дорога к родному дому была не сколько далекой, сколько трудной.

- Где найду я слова, чтобы простил меня отец? Что я скажу ему? – мучительно думал он.- Ведь столько сказанного непрощаемого, столько сделано гадкого, жестокого! Не простит меня мой родитель, не поверит моим словам.

А между тем палящее солнце спряталось за темные тучи, небо стало ниже, от духоты некуда было деваться. Вдалеке посверкивали быстрые змейки молний. Природа как будто притихла, ожидая, что принесет ей робкий ветерок!

Асфальтированную дорогу прямо перед ним стала переходить степенная утка с целым выводком утят. Строго придерживаясь хвоста своей мамы, смешно заплетая неуклюжими лапками, со всех ног спешили за ней утята. Вдруг она забеспокоилась, стала призывно крякать. Было отчего! Навстречу шел огромный старый самосвал! Она уже перевела утят через дорогу, но один, самый маленький, отстал, и был только в начале своего пути. Утка не кинулась к нему, понимая, что она потеряет всех утят из-за одного! Перед ней был страшный выбор: все или один! И она его сделала! Она встала, как вкопанная и так стояла, пока машина не проехала. От ужаса налетевшего чудовища отставший утенок шарахнулся в обратную сторону, побежал со всех ног и, запутавшись в траве, притих, втянув голову в плечи и зажмурив глаза. А утка, жалобно крякая, продолжила свой путь. Марат отыскал в траве трепещущее тельце утенка, перенес его к удаляющейся от трассы утке, которая, завидев своего желторотика, львицей кинулась на своего спасителя, требуя отдать спасенное дитя.
- Беги, беги, малец, - улыбаясь, подумал Марат. – Ты спасся, несмотря ни на что! Я тоже спасусь. Я не дам себя сломить. Я буду биться до последнего.

Вот и дверь родного дома. Коридор, кухня. Дома никого нет.

- Мама, наверное, на летней кухне жарит оладьи! – по запаху, доносящемуся с улицы, - догадался сын.

Из спальни донёсся хруст переворачиваемой газеты. Марат осторожно зашел в комнату и остановился у порога. В кресле, спиной в двери, сидел отец и просматривал вчерашние газеты. Марат обрадовался: отец справился с очередным приступом! Даже читает! Даже сидит в кресле! Слава Богу!

В груди поднялась теплая мягкая волна любви к своему старому, доброму, любящему отцу! Он вдруг ясно осознал все горе, которое причинил ему.

-Отец! Его отец! Всю свою жизнь, посвятивший детям, не заслужил такого дрянного сына, как я!- с чувством тяжелого раскаяния подумал Марат.

Он тихо подошел к нему, встал на колени и прижался головой к плечу своего отца. Слезы душили его, клокотали в груди, потом прорвались и тихим светлым потоком полились по его впалым обросшим щекам.

Отец повернулся и, увидев своего блудного сына, хотел встать и уйти, но в замешательстве оставил свои попытки. В широко распахнутых светло-карих глазах с мокрыми пушистыми ресницами он увидел столько мучительного страдания и искреннего раскаяния, что не посмел он подать в руки просящего камень вместо хлеба, не смог уйти, не выслушав его.

- Звездочка, моя родная Звездочка! – с горечью подумал родитель, - за что ты так страдаешь? Зачем ты живешь так, что губишь себя и своих родных вместе с собою? Прости своего отца, это я! я! виноват во всем! Я надел тебе петлю на шею и столкнул с табурета! Прости, мой родной, своего старого отца!

Губы его задрожали, он обнял голову своего сына, прижался к вихрастой макушке и всем сердцем, всей душой почувствовал свое кровное, неразрывное родство с ним. Он понял, что нельзя взять и отказаться от плохого, грубого и жестокого сына. Родственную связь не разорвать, не разделить, не уничтожить! Сын – это он, это его! продолжение. И ты в ответе перед жизнью за него до самого конца! Каким бы он ни был!

Страшный грохот вдруг с треском разорвал крепкий холст сумрачного неба. Налетевший пыльный колючий ветер грохнул открытой ставней окна, поставив её на свое место. Мощные тугие струи дождя заплясали по пыльному асфальту дороги, пробегающей мимо окна, цветочной клумбе. Могучий карагач протянул навстречу бешеному потоку свои корявые ветки-руки и, ласково играя, направил светлые струи на свой витой ствол, ухая и кряхтя от великого наслаждения. Начался долгожданный, очень редкий, летний дождь, и сотни дехкан вознесли к небу благодарственные слова, прославляя Всевышнего за великий подарок – воду в летний зной.

Отец и сын молча посмотрели друг на друга, радуясь дождю, этому Великому преобразователю природы. Не было сказано ни одного слова, но родные люди поняли друг друга. Марат вытер слезы, посмотрел в глаза своему отцу глубоким, твердым взглядом и решительно вышел, почти выбежал из родительского дома и сразу попал в освежающие, радостные объятия мощного ливня. Тугие струи с шумом обрушивались на пылающий затылок, унося его боль в жадный песок. Через минуту на Марате не было ни одной сухой нитки. А он то и дело останавливался и подставлял свое смуглое, скуластое лицо под живительную влагу. И с каждой каплей дождя к нему приходила сила, уверенность и вера в то, что этот дождь, этот ветер принесли в его жизнь смысл, одухотворенность и любовь.

На душе стало светло и ясно. Мир вокруг преобразился: стал ярким, добрым. Он пришел домой, с ненавистью схватил лежащий в укромном уголке узелок с марихуаной, вынес его за сарай и зажег. Знакомый запах защекотал ноздри, и все тело заныло тягучей судорожной болью. Но он был готов к великому сражению с самим собой. Когда терпеть стало совсем невмоготу, он позвонил своей сестре Альфие, работающей врачом в джамбульской больнице и пожаловался на свое состояние. Обрадованная переменой в брате, она быстро договорилась с врачами и привезла его на анонимное лечение в республиканскую больницу.

Целый месяц провел он у знаменитого на всю Киргизию врача-нарколога Женишбека Назыралиева, который наряду с медикаментами применял к пациенту и меры психического воздействия. Недалеко от Бишкека, там, где невысокие холмы положили начало целой гряде Тяньшанских гор, в тени плакучих ив, находится эта больница для больных наркоманией. Она расположилась как раз у подножья горы Таштар-Ата (Горы Спасения). У подножия этой горы язычники приносили свои жертвы всемогущим богам, моля об урожае. Здесь же магометане славили Всевышнего, умеющего любить и прощать. Место это святое, веками намоленное.

На Горе Спасения есть огромный рукотворный курган из крупных камней, к которому ведет каменистая ступенчатая дорожка. Этот курган воздвигнут руками людей, ищущих на этой горе спасение своей души.

В первые дни лечения Марату принесли в палату крупный серый камень . Врач посоветовал ему говорить с Камнем, рассказывать ему все, что тревожит его. Марат сначала усмехнулся над прихотью Светилы науки. Но пришел момент, когда нужно было высказаться, пожаловаться на свое состояние. Чужому человеку не скажешь самого сокровенного, наболевшего. Выросший на Востоке, он не имел привычки вешать свои проблемы на кого бы то ни было, не в его это было правилах. Вот и пригодился серый Камень, которому можно стало пожаловаться, с кем можно было даже поругаться. Когда было трудно, Марат обращался к нему со своей болью. Были моменты, когда он молил, целовал свой камень. Было и такое, когда он бился об него головой, оставляя капли крови на его шершавой поверхности. Все было! Было и тяжело, и страшно, и больно. Но в самые тяжелые моменты, когда, вопреки лечению, снова с неудержимой силой тянуло «забить косяк», Камень смотрел на него глазами отца, который простил и поверил ему! И эти глаза уводили его все дальше и дальше от этой заразы.

В коротких перерывах между беседами, работой и процедурами, он вспоминал день за днем свою никчемную жизнь и рассказывал, рассказывал все своему молчаливому собеседнику – своему Камню! Рассказал он ему и о том, как приехала однажды домой к родителям младшая сестренка, жившая в далекой России. Там она училась, там и встретила свою судьбу. Вышла замуж, родила двух детей. Но счастья не было: заболела дочка. Семь операций одна за другой и целыми месяцами, годами! реабилитация. Сестра долго не могла приехать к родителям, десять лет! Измучилась, истосковалась по родным. Наконец, вырвалась, приехала! Ей и рассказали сестры про его болезнь – наркоманию. Сидит он у колонки с водой, курит. Вдруг слышит: шаги! Оглянулся – сестра! Подошла, присела рядом на пенек и с такой тоской и жалостью посмотрела ему в глаза, что все в душе перевернула! Потом начала ему рассказывать, как тяжело ей живется в России, как трудно бороться с болезнью дочки. Воспоминания были настолько острыми и больными, что слезы катились по её щекам, тело дрожало, голос прерывался. Он молчал, слушая её бессвязный рассказ. Чем мог он ей помочь?

Но не помощи ждала она от него! Нет! Посмотрев ему прямо в глаза, она горько сказала:

- Марат, нет ничего на свете, важнее здоровья своих детей. Я отдала бы жизнь свою, лишь бы видеть детей своих здоровыми и счастливыми. Как можешь ты курить анашу, подвергая своих будущих детей такой страшной опасности? Вдруг они родятся уродами или слабоумными! Брось курить, брось, мой родненький, мой любимый брат! Брось курить эту дрянь! Я умоляю тебя!
Она вдруг встала предо ним на колени, схватила его руки и стала целовать их, обливая теплыми слезами.

Он засуетился, пытаясь поднять её с колен, но она как заклинала его:

- Брось, брось эту дрянь! Пожалей своих будущих детей. Пожалей!

Марат рассказывал это Камню, а тот глубокомысленно молчал, понимая его и разделяя на двоих его страдания.

Этот приезд сестры долго стоял у Марата потом перед глазами! Он даже попробовал бросить свое зелье, но продержался тогда только полдня.

… Время в больнице приближалось к своему апогею. Наконец, наступил ритуал Спасения на священной горе. Камень, как олицетворение его тяжелой болезни, его дурной жизни, был водружен на спину ослабевшего и потерявшего свои силы наркомана. Нужно было шаг за шагом поднять его на гору и сбросить на рукотворный курган. Путь был тяжел и страшен: а вдруг не смогу, вдруг не дойду? Положив в мешок свою ношу, Марат отправился со своими собратьями по несчастью в свой трудный путь. Руки немели, готовые вот-вот отпустить мешок, который нещадно резал плечи и отчаянно тянул вниз! Солнце нещадно палило, пот струйками сбегал по спине, в висках громкой наковальней стучало бедное измученное сердце. Несколько раз Марат бросал свою ношу и делал шаг назад.

- Не смогу! Не смогу! – отчаянно билось в воспаленном мозгу.

Но вспоминалась веревка на шее, слезы отчаяния мамы, крик перепуганных детей, синее тело избитой жены и глаза… глаза отца, то любящие, то строгие, но заставляющие поднять невыносимо тяжелый свой груз и, со стоном передвигая непослушные дрожащие ноги, идти и идти вверх по каменистой дороге к своему спасению!

… Вконец измученный, почти ползком перекатывая свой камень, Марат добрался до кургана, поднялся с колен и оглянулся. Внизу расстилалась долина с разбросанными тут и там домами. Вокруг расположились кусты боярышника, неизвестно каким образом существующие на каменистой почве Горы Спасения. Его колючие ветки пестрели ленточками, завязанными выздоравливающими больными и их родственниками. Он как будто попал в другое измерение. Там, внизу, кипит обыкновенная жизнь со своими страстями и нечаянной радостью. А здесь – Вечность застыла в своем первозданном виде. Эти курганы видели великого Темирлана, завоевателя мира. Здесь, в предгорье он и умирал, ища спасения у этих скал. С этих высот можно было увидеть длинные караваны верблюдов, везущих богатые товары по Великому Шелковому пути. Величественные горы, молчаливые свидетели истории, смотрят теперь на тебя и ждут твоего решения: быть тебе или не быть!

Марат вдохнул свежий горный воздух, улыбнулся, взял обеими руками свой Камень- свою страшную болезнь- и швырнул его на рукотворный курган. Быть!!! Затем снял потную рубашку и сжег её неподалеку. На его глазах языки пламени пожирали его никчемную жизнь, его страшную болезнь, и в этом очищающем огне начала зарождаться новая жизнь, полная добра, радости, света! Он завязал на ветке боярышника алую ленту в знак того, что он порывает, завязывает со своим прошлым и не спеша пошел вниз, к новой жизни, которая ждала его за этими святыми курганами.
Перед отъездом из больницы к нему пришел лечащий врач. Глядя на Марата черными добрыми, как у отца, глазами, он сказал:

- Вижу я, что ты победил страшную змею, пожирающую тебя изнутри. Ты вырвал её из своего сердца, ударил оземь и рассек на мелкие куски! Душа твоя чиста своими помыслами! Пусть же дела твои станут ей опорой на пути спасения.
Он протянул своему недавнему пациенту продолговатый гладкий почти белый камень величиной в ладонь и продолжил:

- Возьми вот этот камень с Великой Горы Спасения, ему пятьдесят тысяч лет. Этот камень – твоя будущая жизнь. Пусть он напоминает тебе о том, как ты шел к своему спасению. Трудно шел, тяжело, но ты дошел! Когда закрадется в твою душу подлая мысль, посмотри на него, и он тебе поможет, подскажет, как быть.
С этими словами он и проводил Марата до дверей.

Посвежевший, отдохнувший, веселый, он вернулся в село и на удивление всей семьи и односельчан занялся хозяйством. Перекрыл крышу сарая для скотины, прибрал в гараже, отремонтировал видавший виды старый мотоцикл, получил в колхозе свой пай земли и посеял там фасоль для продажи осенью.

Видя его старания, приехали сестры и, скинувшись, купили ему корову, баранов на развод, кур. Потом до утра сидели на веранде родительского дома, пили бесконечный чай из самовара, вспоминали детство, смеялись до упаду, радуясь тому, что все рядом, все живы и здоровы, что самое плохое уже позади.

Малыши, привезенные сестрами, чувствуя любовь и заботу окружающих , принялись бегать по просторному дому и безнаказанно творить свои беззакония: обрывать занавески, ломать кресла, прыгать с подоконника на диван. А Марат смотрел и блаженно улыбался, глядя на все это безобразие. Давно, ох, как давно он не был так счастлив рядом со своими родными!

Но вот гости разъехались, надо было идти домой. Спать! Марат шел и улыбался.

- Оказывается, как просто быть счастливым! – думал он. – Стоит начать делать добро, и сразу все вокруг преображается: люди становятся добрее, обстоятельства складываются удачно! Вселенная раскачивает свой маятник, принося удачу, любовь, добро!

Он вошел в свой дом и остановился посреди комнаты: на старом диване спала его жена. Не посмела она лечь спать, не встретив своего мужа. Но время позднее, три часа ночи, и она заснула. На столе стоит бесхитростный ужин: лепешки и молоко, дома чисто, прибрано.

-Сколько же горя принес ей я! – подумал Марат, глядя на уставшую свою спутницу жизни. Она же не виновата, что некрасива. Нельзя судить о людях по внешности. Жена принесла мне сыновей, продолжателей нашего рода, она подарила мне дочь –красавицу. Никто бы не смог со мной прожить и дня, а она живет и терпит меня ради детей своих.

Мягкая волна нежности заполнила сердце Марата. Он подошел, взял её на руки, отнес в спальню и прикрыл её худенькое, какое-то прозрачное тело теплым одеялом. А сам лег рядом, обнял её, уткнувшись в густые русые косы и, облегченно вздохнув, заснул.

Проснулся он от стука открывшейся створки окна.

- Ветер, - подумал Марат, и, еще не проснувшись, провел рукой по пустой постели.

Жены уже не было, побежала доить корову. Он с наслаждением потянулся и открыл глаза. То, что он увидел перед собой, заставило его вздрогнуть от неожиданности: перед ним стояли три старика! Старые, сморщенные темные лица с узкими черными глазами и выдающимися скулами, седые бороды, на голове островерхие киргизские шапки, отороченные мехом, длиннополые чапаны почти покрывали ноги, на которых сияли кожаные, с рисунком ичиги. В руках старцы держали высокие посохи темно-зеленого цвета, на верху которого в виде крючка была выточена голова змеи.

- Откуда они? Как они вошли, минуя жену во дворе?- быстро пронеслись в голове вопросы.

Пока Марат приходил в себя, заговорил высокого роста старец, стоявший посредине:

- Марат, мы хранители рода ольчи, к которому принадлежишь и ты. Пришло время, когда мы должны передать тебе тайные знания нашего рода!

Старец говорил спокойно, размеренно, как-то нараспев. Его слова проникали в самое сердце, в самую душу, так же, как и свет, который лился из его очей!

- Почему я, почему мне? – невнятно пробормотал сраженный наповал совершенно растерявшийся представитель древнего рода.

- Ты последний в нашем роду, достигший сорока лет по истечении тридцати трех лет. Тебе и только тебе мы должны передать наши знания. Это тяжелая ноша, она способна полностью перевернуть твою жизнь. Ты многое пересмотришь в своей жизни, многое поймешь, - неторопливо продолжал Хранитель.

- Ты можешь отказаться, знания идут только к тем, которые хотят их получить, - немного помолчав, добавил старец.

Марат вскочил, в сильном волнении забегал по комнате, бормоча про себя что-то бессвязное и крайне удивленное. Наконец он остановился и спросил:

- Да как же я буду молиться, ведь я не знаю арабский язык?

- Ты скоро выучишься! – добавил Хранитель и протянул ему деревянный посох с причудливым орнаментом. – Если ты согласен, то возьми его, он поможет тебе.

Холодная испарина покрыла лоб продолжателя рода ольчи. Дрожащими руками он принял посох Посланцев небес, и в следующее мгновение упал в бессознательном состоянии на постель. Теряя сознание, он как будто издалека слышал последние слова Хранителя:

- С тобой рядом всегда будет помощница, она будет теперь с тобой всегда рядом.

Очнулся наш герой уже в полдень. Он сразу всё вспомнил и стал озираться по сторонам: окно открыто настежь, на постели лежит удивительный посох! Нет, это не сон! Это явь! Страшная своей неизвестностью и манящая своей загадочностью! Хватаясь за последнюю надежду, он позвал жену:

- Зейнеп, где ты, иди сюда!

-Иду – иду! – откликнулся веселый голос жены.

Она вбежала, веселая, запыхавшаяся. Утром она проснулась и поняла, что муж ночью перенес её на постель и укрыл. Это было почти объяснением в любви, которого она столько лет ждала.

Марат с удивлением посмотрел на неё: на щеках горел румянец, из-под платка выбилась волнистая прядь волос, на ней было новое платье.

- Да она же такая красавица! – мелькнуло в голове мужа, который столько лет не видел выражения счастья на лице своей жены.

- Идем кушать, я уже тебя полдня жду,- заговорила она, нежно заглядывая ему в глаза.

- Постой, ты не видела здесь трех стариков? – опомнившись, спросил Марат, втайне надеясь, что сейчас все прояснится.

- Нет, никого не было. А что это? – спросила в свою очередь жена, указывая на посох.

- Не видишь? Посох! Теперь я дервиш! – попытался отшутиться он, но на душе было тревожно.

Совершенно молча он пообедал, встал и, бессознательно прихватив с собой посох, пошел по дороге, ведущей в центр села. Не пройдя и трехсот шагов, он увидел шедшего ему навстречу местного муллу, который, завидев Марата, радостно раскинул руки и пошел ему навстречу.

- Ассалом алейкум, Марат-аке! А я ждал Вас! – сказал он совершенно растерявшемуся Марату. – Я нес Вам священные книги. Мне сказали, что Вы хотите учить арабский язык!

- Кто сказал? – совершенно раздавленный новостью пролепетал наш герой.

- Наш Отец сказал! – проговорил мулла. – Ну не стесняйтесь, здесь нечему стесняться, пойдемте ко мне, здесь рядом.

Как обреченный, Марат пошел вслед за служителем мечети, теряясь в догадках и предположениях. До самого вечера мулла учил его арабскому алфавиту, чтению сур Корана. Домой он пришел измученный и совершенно не уверенный в том, что завтра он повторит хоть одно слово из сегодняшнего урока. Он поел и пошел спать.

Закрыв глаза, он «увидел» перед собой улыбающееся широкоскулое лицо с узкими, немного раскосыми черными глазами. Белый платок, завязанный узлом на затылке, чуть прикрывал тяжелые черные косы. Она погладила его по голове, выпрямилась, откинула на спину свесившиеся косы, и на её тонкой шее зазвенело золотое монисто. Засмеявшись тонким звонким голосочком, она оправила на себе узорчатую жилетку и белое длинное платье с широкими рукавами до самого запястья, на которых красовались древние с иероглифами амулеты. Когда он открыл глаза, её уже не было.

- Показалось, - подумал он и заснул легким, чутким сном.

Утром он еле дождался назначенного муллой времени. К мечети он не шел, а летел. Его уже ждали у входа. Начался урок. Каково было удивление священника, когда Марат с поразительной ловкостью управился с заданным ему уроком! Арабская вязь уже не была для него непостижимым загадочным иероглифом: она медленно раскрывала перед ним свои секреты, ведущие к самому сердце верующего человека.

Прошел месяц. Суры Корана стали понятны и значимы для него. Раз поняв изречение, он уже без запинки мог воспроизвести его. Священная книга стала для него пособием для будущей жизни. Постепенно перед ним открылся чистый светлый храм мусульманской веры.

Пришел тот час, когда он решил принять ислам. С улыбкой одобрения встретил просьбу Марата мулла. Марат прошел обряд очищения и трижды по-арабски через определенный промежуток времени сказал слова, породнившие его с Аллахом:
- Нет Бога, кроме Аллаха, и Пророк Магомет у него.
Он стал посещать мечеть, совершать утренние и вечерние намазы, соблюдать посты, оправлять религиозные обряды.

Однажды вечером он косил траву в своем большом саду. Этим летом прошли хорошие дожди, и трава выросла высокой и густой. Редко такое счастье выпадало на долю сельчан. Все с нескрываемым удовольствием готовили траву для своих коров. Накосившись вволю, наш герой устало пошел домой. На веранде сидели за чаем и разговаривали две женщины. Одна –жена Зейнеп, а другая – Айгуль, жена Кальмена, которого в недавно убило молнией. Поговаривали, что это его Всевышний наказал за то, что немилосердно избивал свою жену-красавицу, которую он в молодости украл без её согласия и изнасиловал. Девушке пришлось смириться со своей горькой долей, иначе дурная слава не дала бы ей мирно жить среди односельчан: камнями бы забили опозоренную. Выйти-то замуж вышла, но любви курносому сопливому своему мужу дать не смогла. Вот и измывался над своей женой чувствующий это Кальмен, ревновал её к каждому проходящему мужчине, избивал до смерти.

Айгуль буквально приползла к ним, опираясь двумя руками на деревянную палку. Из слов жены Марат понял, что ей нужна помощь. Она просит похоронить её после смерти: никого не осталось у неё, и детей тоже не было у неё от нелюбимого мужа.

Айгуль, - сказал Марат, - почему ты думаешь, что умрешь?

- У меня плохо с ногой: не заживает уже полтора года – ответила гостья, - Кальмен ударил по ней кочережкой, с тех пор и гниет.

- А что же ты раньше не обратилась в больницу? - с ужасом спросил Марат.

- Кальмен не разрешил сначала, чтобы мужчины не прикасались ко мне. А после того, как его ударило молнией и он умер, я пошла в больницу. Они сначала взялись лечить, но, видя, что улучшений нет, послали меня в Бишкек. Вчера я приехала и оттуда: сказали, что у меня какая-то плохая бластома, её не вылечить. Вот я и приехала умирать. Боли невыносимые, - закончила свой рассказ Айгуль и заплакала.

Айгуль была одноклассницей Марата. Он всегда любовался, глядя на её ладную крутобедрую фигуру, приветливое милое лицо с ямочками на пухлых щеках и широко распахнутые черные с лукавинкой глаза.

Теперь от былой красоты остались только черные, будто прорезанные осокой, миндалевидные глаза, с чудной раскосинкой, делавшей все лицо каким-то молодым и озорным.

Повинуясь какому-то внутреннему чувству, Марат попросил показать ногу.

Когда пропитанная кровью и гноем повязка была снята, Марат чуть не закричал: вся голень правой ноги была покрыта страшными кровоточащими язвами, обнажающими тело до самой кости, желтеющей в углублении, из которого при малейшем надавливании сочился зловонный гной.

- О, Аллах! – выдохнул он, - как ты живешь с этой болью?

- Да не живу, а жду смерти, - с горечью проговорила соседка, - вот пришла поговорить, чтобы хоть похоронили по-человечески, у меня никого нет, кроме вас, не к кому идти.

Она еще что-то говорила, жалуясь на свою горькую судьбу, но Марат уже не слышал её. Он вдруг явственно увидел рядом с собой ту девушку, которая привиделась ему в ту ночь, когда он начал читать Коран. Она посмотрела на него своими мудрыми, всезнающими глазами и четко произнесла:

- Я твой Ангел, пришла помочь тебе, ведь ты попросил Аллаха об этом! Положи свою руку на кровоточащие рану, закрой глаза и прочти молитву о здравии.

Сказав это, она исчезла, светло улыбнувшись на прощание.

С минуту Марат приходил в себя, потом оглянулся: все было по-прежнему. Жена слушала бедную свою соседку, горестно кивая головой, а Айгуль пыталась завязать свою трофическую язву.

- Сейчас сюда никто не приходил? – дрожащим голосом тихо спросил Марат.

- Нет, никого не было, - удивленно ответила жена и пристально посмотрела в глаза мужа.

- Уж не глюки ли у него? – быстро пролетело в голове испугавшейся Зейнеп, - неужели опять закурил анашу?

Но глаза мужа сияли прежней светлой красотой, которая так поразила её когда-то в молодости.

- Звездочка, ты моя звездочка! – с нежностью подумала она, - нет, ты не предал, не погасил свой свет! Свети, свети, мой любимый!

- Постой, не завязывай ногу, Айгуль, - вдруг попросил Марат и сам кинулся развязывать рану.

Посмотрев решительными светлыми глазами на женщин, он положил свою руку прямо на кровоточащую, гноящуюся рану, закрыл глаза и стал читать молитву. Арабские слова молитвы умиротворяли, успокаивали, настраивали на высокую волну одухотворенности. Все сущее перестало существовать перед этой вечностью. Все то, что было значимым для человека, что заставляло его волноваться, злиться, переживать, приобретало какой-то приземленный ничтожный смысл.

- О, Господи, - подумалось Айгуль,- прости мне мой страшный грех: я убила ребенка от нежеланного мужа, прости мне, прости, прости….

Слезы бежали по смуглым щекам соседки и прятались в узорчатый воротник темной жилетки. Глядя на свою соседку, плакала и Зейнеп, моля Бога, чтобы у мужа все получилось.

Марат закончил читать молитву, завязал рану и молча пошел с себе в дом. Тело его мелко дрожало, ноги готовы были подкоситься от страшной слабости, пот струился по лицу, заливая глаза. Он еле добрался до постели и рухнул в неё.

- Совсем как на Горе Спасения, - подумал он и провалился в темную тягучую бездну сна.

Прошло три дня, которые стали для Марата настоящим откровением и испытанием. Он понял, что женщина, явившаяся к нему после слов, обращенных к Аллаху, и есть его Ангел-хранитель, о котором говорили три старца, Хранители рода. Теперь он знает, что Она придет, когда он страстно захочет помочь кому-нибудь в беде. Придет, чтобы помочь ему! Тайные знания нашего рода придут к нему через неё. Соседка Айгуль стала первым его испытанием.

- Способна ли моя вера помогать людям, покажет время, - подумал он и направился к своей соседке.

Она сидела на деревянном порожке своего старенького домика и, приложив руку козырьком к своим глазам, пропела:

-Вот он идет, мой спаситель, мой родной, мой хороший! Я уж хотела сама прийти, да побоялась нарушить рану. На, посмотри, что там! Я уж сегодня и поспала ночью, не так она уж и дергала, как прежде.

Марат открыл рану и поразился происшедшей перемене: кости уж не было видно, она была затянута тонкой розовой кожицей, гноя не было, но язвы вокруг, хоть и побледнели, но были еще способны повернуть все вспять.

- Как все было? – с нетерпением спросил новоявленный врач.

- Когда я пришла от вас, я чуть с ума не сошла от боли: повязка набухла от гноя и крови, которые стали сильно сочиться из раны. Всю ночь я меняла повязки одну за другой, нога горела огнем, ее дергало так, что я кричала на весь дом от боли. К утру боль затихла, я заснула. На второй день нога тоже болела, но уже полегшее, из раны все еще сочился гной. А сегодня я повязку не меняла, она сухая, - радостно заключила она и благодарно посмотрела ему в посветлевшие чистые глаза.

-Ну ладно, ладно,- смущенно буркнул Марат, - давай я еще почитаю.

Он положил руку на рану, повторил молитву и ушел в полной уверенности, что Айгуль выздоровеет. Он приходил к ней и в третий раз, но теперь уже для закрепления полученного результата. Через две недели Айгуль встала и пошла своими ногами, а на месте язвы появился хоть и некрасивый, вмятиной, но вполне уверенный и надежный шрам. Эта новость всполошила все село.

- Марат вылечил хромую жену Кальмена, которую не смогли вылечить даже в Бишкеке! – шептались по углам старушки и озадаченно крутили головами.

Еще вчера они все хором ругали непутевого наркомана, а сегодня он стал настоящим чудом во плоти! Многие не верили: слишком ярки были воспоминания об его позорной жизни, но факты и сама сияющая Айгуль, на каждом перекрестке рассказывающая историю своего выздоровления, были налицо, и на это махнуть рукой уже не получится.

Медленно, озираясь по сторонам, заикаясь и стесняясь, народ потянулся к знахарю. Но, ссылаясь на занятость, Марат никого не принимал: он с головой окунулся в мир философии, метафизики, космологии, пытаясь найти ответы на извечные вопросы: почему люди болеют? что ждет нас после смерти? Для чего живет человек, какова его миссия на Земле? Перечитав и осмыслив сотню книг о разных учениях, сравнив разные религиозные течения и отметив общее для них всех, он понял, что в основе живого и неживого творения лежит бессмертная душа. Если человек болен, значит, он не думает о своей душе, не заботится о ней, не совершенствуется в своем развитии. Он пришел к выводу, что вечная жизнь души напрямую зависит от того, как ты живешь на этом свете: праведно или нет. Бессмертная душа роднит нас с Богом, которым завещано любить и творить добро. Перед Маратом открылась бездна чудного, необъяснимого, загадочного, но он вспомнил слова из Библии: « Знания – это грех». Вспомнил и понял, что не пришло еще время познать непознаваемое, не выросли мы в духовном развитии настолько, чтобы понять для чего мы на этой Земле и каковы планы Бога. А поэтому жить надо, готовясь к смерти. Чтобы не застала тебя она с грешными помыслами и делами, с черной от горя нашей бессмертной душой.

- Почему мне, бывшему наркоману, Аллах дал великое право помогать людям? – мучительно думал наш философ. – Может, потому, что сам я научился бороться с пороком? Если это так, то на мне лежит двойная ответственность: за здоровье тела и души обратившегося ко мне за помощью человека.

Марат стал принимать людей, долго и терпеливо объяснять им их предназначение, лечить их, если он видел, что боль человека идет от его неправильной жизни. Он научился видеть убежавший от хозяев скот, предугадывать плохие мысли человека и останавливать их. И во всех его делах ему помогала посланница Хранителей рода.

Родные не верили в способности своего сына и брата. Воспитанные в атеизме, они не могли понять и принять новый облик своего Марата. Когда он рассказывал им о Хранителях рода, о своей помощнице, они прятали улыбки, согласно кивая головами, думая: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не курило травку!» А все случаи исцеления приписывали случайному выздоровлению или совпадению фактов. Родителям ничего не говорили о новой причуде их сына: зачем им волноваться? Так прошли годы. Сначала умер от инфаркта отец, потом пришла очередь умирать и матери. Она уже не могла ходить, сидела в инвалидном кресле, похудела, осунулась, по разум продолжал радовать своей прозорливостью, точностью восприятия, логичностью суждений. Однажды мама сидела в своем кресле во дворе, наслаждаясь тихим летним вечером. Вдруг она позвала свою невестку, жену Марата, и встревожено сказала:

- Зейнеп, а что это за женщина сидит рядом с Маратом и разговаривает с ним?

- Какая женщина? – похолодев, спросила невестка.

- Как какая? Обыкновенная киргизка, в белом платье, жилетке, две черные косы по пояс, на голове платок, на ногах – ичиги! – раздраженно сказала мама, - сама что ли не видишь?

Но Зейнеп никого не видела рядом с мужем, который рубил перевитые сучья карагача для вечернего костра.

Зейнеп рассказала все сестрам Марата, но и теперь они не поверили, решив, что маме померещилось.

На следующий день старшая сестра приготовила кисель с курагой и, остудив его, пришла покормить свою мать. Но она встретила её следующими словами:
- Вот Зейнеп не верит, поделом ей будет, когда уведет эта киргизка Марата, - обиженно поджав губы, сказала она.

- Какая киргизка? – спросила дочь.

- Как какая? Вы что? Мне не верите? Смотрите! Она опять возле него увивается! – не в шутку рассердилась мама.

Дочь посмотрела на брата, который в соседней комнате просматривал газеты, но рядом с ним никого не было видно.

Однажды утром Марат с сестрой меняли больной матери белье. Обняв мать, Марат приподнял её, чувствуя как руки матери нежно обвили его шею. Когда, наконец, её уложили на постель, она, нежно глядя на сына, сказала:

-Звездочка, ты моя звездочка!

Это были последние её слова, мама перестала разговаривать, а через две недели умерла.

- Говорят, что перед смертью люди начинают видеть то, что скрыто от нас в повседневной жизни, - сказала на поминках старшая сестра.

Все повернулись и посмотрели на Марата, который в соседней комнате молился вот уже сороковые сутки за бессмертную душу своей матери. Но теперь во взглядах сестер поселились Вера, Надежда и Любовь, которых так не хватало в их отношениях с братом.
-Звездочка! Ты наша звездочка! – вспомнили они последние слова матери и впервые за долгие годы согласились с ними.

© Ольга Рязанцева, 2014
Дата публикации: 23.02.2014 20:50:17
Просмотров: 2904

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.