Авторы онлайн:
Виталий Пажитнов
Степан Хаустов

Под знаком грустного светила

Андрей Глухов

Форма: Роман
Жанр: Любовно-сентиментальная проза
Объём: 246854 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

ПРОЛОГ
Прежде чем погрузить читателя в перипетии этого повествования, я хотел бы сказать несколько слов о себе и о том, что послужило импульсом к его написанию.
Сразу после окончания Института иностранных языков я устроился переводчиком с английского в издательство художественной литературы. Не стану уверять доверчивого читателя, что это произошло совершенно случайно и без всякого блата. Без знакомств на самом высоком уровне я бы туда не попал.
За неполные тридцать лет, которые я там проработал, мне довелось художественно перевести такую кучу бездарных детективов, выдуманных приключений и примитивной фантастики, что мысль о написании своего, если не гениального, то, несомненно, гораздо лучшего романа прочно засела в моём сознании. Несколько месяцев ушло на поиски достойного сюжета, который, наконец, был найден, и я начал писать. Бойкий сюжет, динамичное его развитие, интрига, всевозможные извивы и хитросплетения захватывали меня, жену и друзей, на которых я «прокатывал» куски своего детища.
Одно место никак не давалось мне. Мой герой попадал в декабре в маленький рыбацкий посёлок на Чёрном море, где и разворачивалось основное действие романа. Проблема состояла в том, что я никогда не бывал на море в декабре, ничего не знал о жизни рыбаков, их сетях, шаландах и прочем. Все мои познания начинались и заканчивались Костей-моряком, которого уважали Молдаванка и Пересыпь.
- Чего ты мучаешься, - сказала жена, - взял бы и съездил на недельку в такой посёлок.
Здравая идея упёрлась в то, что я не знал, куда ехать, а просто бродить по берегу в поисках подходящего места мне решительно не хотелось. Друзья и знакомые ничего путного присоветовать не могли – все знали Чёрное море летом или в бархатный сезон исключительно по пляжам курортных городов и посёлков типа Лоо.
Один знакомый криминальный журналист долго думал и нерешительно произнёс:
- Лет семь тому, старичок, я расследовал убийство некоего криминального авторитета. Была инфа, что один мен, живущий в рыбацком посёлке на берегу твоего моря, может что-то знать. Я помчался к нему, но его уже успели замочить. Я был там всего час и весной, но, доложу тебе, старичок, что большего убожества я никогда не видел. Если хочешь, то пороюсь в архиве, может, и найду адресок.
Он позвонил дней через десять:
- Адресок я надыбал, старичок. Это где-то недалеко от Очакова на Украине. Бери ручку и записывай. Мимо этого посёлка автобус бегал. Внизу припиши, что с тебя коньяк. Бывай, старичок, не пропади там.
Был конец ноября. Я сдал перевод очередного детектива и сидел без дела в ожидании нового заказа.
- Ну что, я поехал?
- Катись, шизоид, я хоть отдохну от тебя, - благословила жена.
Автобус выкинул меня на краю посёлка и пополз дальше, а я поплёлся в неизвестность, меся ногами непроходимую грязь и кляня свою писательскую фантазию. Пронизывающий ветер с моря нёс мокрый снег, его хлопья таяли на лице и губах, покрывая их солёной коркой. Посёлок казался брошенным. Словно недавняя война прокатилась над этим местом: тёмные окна лачуг крест-накрест забиты досками, сгнившие заборы повалены временем и ветрами, над редким домом вился дымок. Я подошел к первому жилому дому и постучал в дверь. Хозяин выслушал мою просьбу о постое, подивился странному для курортника сезону, но противиться не стал.
- Заходи, коль не шутишь, свободная комната найдётся. Оксаша, покормишь квартиранта недельку? - крикнул он в глубину дома.
Оксаша оказалась бойкой сухонькой старушкой лет семидесяти.
- Что на двух, что на трёх стряпать, разницы нет. Снедь у нас простая, блинов с икрой не держим. Да ты проходь, рассупонивайся, вон, промок наскрозь. Вовремя пришёл, сейчас вечерять будем.
- Как вас величать прикажите, - поинтересовался я, ставя на стол бутылку водки.
- Григорием зови и не выкай, а пить без меня придётся: уже лет двадцать как в рот не беру. Ты наливай, не стесняйся.
- Так я тоже не употребляю, - сознался я.
- Вот и хорошо, вот и славно, - подытожила Оксаша, убирая бутылку в шкафчик, - будет, чем компресс на колено ставить. Болит проклятое колено, спасу нет, а Грише нельзя, ни-ни.
Ужин состоял из картошки с луком и вяленой рыбой, айвового варенья и чая, но как же это было вкусно!
Комнатка моя вмещала в себя только кровать, стул да тумбочку, покрытую рушником, на которой покоились две толстые тетради. Я полюбопытствовал их содержимым и изумился: рукописный английский текст в этой лачуге показался мне чудом. На первой странице было крупно выведено «MY EDEM, MY ITAKA», перечёркнуто и написано заново другими чернилами «MY EDEM, MY AKATI». Я лёг на кровать, открыл первую тетрадку и стал читать.

МОЙ ЭДЕМ, МОЯ ИТАКА

ПЕРВАЯ ТЕТРАДЬ

Я пишу эти строки в старой беседке, стоящей в запущенном саду нашего дома в пригороде Денвера. Воспоминания о последних шести годах моей жизни переполняют и волнуют меня, и пока они свежи, пока время не начало стирать их своим безжалостным ластиком, я хочу предельно честно зафиксировать их на бумаге.
Двадцатью годами раньше в этой самой, тогда только что построенной беседке, мама читала мне шестилетнему какую-то книжку, а я скучал, делая вид, что внимательно слушаю. Внезапно одна фраза зацепила моё сознание:
- Имя, это судьба, - прочитала мама, и я сразу спросил, какая судьба у моего имени.
- Алекс, значит «защитник», - ответила она.
- А фамилия тоже судьба?
- Если знать, что Дональд означает «местный правитель», то ты уже полностью соответствуешь ей, - рассмеялась мама.
Я не помню, как выглядела книжка и о чём она повествовала, но запомнил, что дней десять играл в «защитника», отбивая у кухарки обречённых кур, и в «местного правителя», требуя испрашивать моего разрешения на вход в беседку. Впрочем, всё это не мешало мне съедать куриную грудку за обедом, и безропотно пускать маму в беседку для прослушивания очередной книжки.
Мне было тринадцать лет, когда мама погибла в автокатастрофе.
Своего отца, Патрика Дональда, крупного скототорговца, миллионера и партийного функционера, я видел редко. Любил ли он меня? Наверное, по-своему любил. А я его? Не знаю, но особой привязанности не испытывал, не скучал во время его длительных отсутствий, и не лез к нему с проблемами и за советами. Я вообще ни к кому и ни к чему на свете не был привязан. Учился ровно, но исключительно за счёт хорошей памяти, сдавал и тут же забывал предмет сдачи. Ни техника, ни естественные и гуманитарные дисциплины не увлекали меня. Немного играл в теннис, иногда стрелял по мишени из отцовской винтовки, а став постарше, и по тарелочкам в тире, но звёзд с неба не хватал и в чемпионы не рвался. Я катился по жизни, как катятся на скейтборде по не слишком крутой асфальтированной дорожке, не встречая на пути ни препятствий, ни ухабов.
- Где и на кого собираешься учиться? - поинтересовался отец, когда я закончил школу.
Я неопределённо мотнул головой, давая понять, что никаких мыслей на этот счёт у меня нет.
- Я бы хотел, чтобы ты поступил в Университет Дьюка в Северной Каролине, - он внимательно посмотрел на меня, ожидая вопроса.
- Почему именно туда? – оправдал я его ожидание.
Отец стал путанно объяснять, что у Дьюка проходит кампания по сбору денег для Университета, а в Попечительском совете много важных и нужных шишек, с которыми он хотел бы завести тесное знакомство, вложив в Университет кругленькую сумму. Что мне всё равно где учиться, а ему это нужно для бизнеса и вообще там хорошее юридическое образование и он очень на меня рассчитывает, как на будущего юриста. Он добавил, что тяжело будет объяснить прессе, почему он вдруг решил ссудить деньгами Университет, расположенный на другом конце Америки, а тут всё ясно: там учится мой сын.
Мне было всё равно, и я улетел в неведомый мне город Дарем.
Я слушал лекции, писал рефераты, учил законы, часто потешаясь над их нелепостью, без особого интереса участвовал в студенческой жизни, вступал в короткие, ни к чему не обязывающие связи со студентками, сдавал экзамены и улетал домой на каникулы.
В марте мне исполнился двадцать один год. На совершеннолетие отец подарил мне миллион.
- Интересно будет посмотреть, как ты им распорядишься, - сурово произнёс он, когда я приехал на летние каникулы.
Неожиданно позвонил Лукас, мой единственный школьный приятель, и попросил о встрече.
Мы сидели в этой беседке, и Лукас с жаром и лихорадочным блеском в глазах рассказывал, что у него есть гениальная идея, которая, будучи воплощённой в жизнь, принесёт миллионы. Идея была как-то связана с компьютерами, и я ничего не понял.
- Так что ты от меня хочешь?
- Поговори с мистером Дональдом, вдруг его это заинтересует. Мне деньги нужны на раскрутку, спонсор или даже компаньон, - он неопределённо помотал в воздухе рукой, - я на всё согласен.
- Сколько тебе нужно, пятьсот тысяч хватит?
- Шутишь? Конечно, хватит!
- Вот ты и поговорил с мистером Дональдом, - рассмеялся я, - и уговорил: я дам тебе деньги.
От моих слов Лукас просто ошалел, стал уверять, что мы будем равноправными партнёрами с прибылью фифти-фифти, что он в ближайшее время подготовит все бумаги и убежал, не попрощавшись.
- Отец меня убьёт, - пробормотал я, осознав, что натворил.
Через неделю мы с Лукасом всё подписали, и он исчез из моей жизни навсегда.
А ещё через неделю отец прилетел из Вашингтона. Он был крайне возбуждён и сразу позвал меня к себе в кабинет. Я шёл на свою Голгофу, проклиная Лукаса, свой язык и своё равнодушие к не мной заработанным деньгам.
- Алекс, - начал отец, и моё сердце учащённо застучало, - мне нужна твоя помощь.
От удивления я выдавил из себя улыбку, которую отец принял за гримасу неудовольствия.
- Я первый раз в жизни обращаюсь к тебе с просьбой, а ты уже скривился, даже не зная, о чём я попрошу, - обиделся он.
- Я не скривился, отец, а удивился. Говори, что я должен сделать, и я постараюсь всё выполнить, - от этой глупой и напыщенной фразы нам обоим стало смешно, и мы дружно расхохотались.
- Тебе нужно срочно слетать в Сьерра-Леоне. Знаешь, где это?
- В Африке, кажется. И что я там буду делать?
- Ничего, сынок, гулять, развлекаться и всё прочее. Тут такое дело, Алекс. В Вашингтоне создали очень важную для нашего с тобой бизнеса Продовольственную комиссию. Я знаю пару членов этой комиссии, мерзкие людишки, а с председателем незнаком. Случайно узнал, что он на днях посетит Сьерра-Леоне. У него три дочери подростки-сироты. Мать то ли умерла, то ли бросила их, не знаю, но в каникулы он таскает дочерей с собой почти во все поездки. Я хочу, чтобы ты познакомился с ним, да так, чтобы потом смог познакомить с ним меня. Это не трудно будет сделать – там не так много молодых американцев, а дочкам нужна компания. Сам всё понимаешь. Займёт это у тебя максимум неделю. Билет на завтра я уже взял. В бизнес класс, - добавил он и впился в меня взглядом.
Мне оставалось только поблагодарить его за доверие.
В бизнес классе самолёта на Фритаун нас было только двое: я и коренастый джентльмен с внешностью пирата.
- Виски и содовую, - распорядился пират, едва войдя в салон, - Кевин Бакер, - представился он, пожал мне руку и плюхнулся в соседнее кресло. Я назвал своё имя.
- Какой дьявол несёт тебя в эту мерзкую страну, Алекс? – спросил он, разбавляя виски содовой и протягивая мне бутылку, от которой я отказался.
- Любознательность, Кевин, а тебя?
- Мои родители умудрились зачать меня в этой стране, родить и вырастить, да будет им эта проклятая земля пухом. Живу я там, - со смешком ответил он.
- А что держит там, коль она так плоха?
- Алмазы, сынок, алмазы, будь они тоже прокляты.
Он болтал без умолку, вливая в себя время от времени очередную порцию виски. Я узнал, что он владелец крупной алмазодобывающей компании, что летал в Штаты для установления новых связей, что «законтачил» с крупным правительственным чиновником, который послезавтра прилетит для ознакомления с деятельностью компании. Ещё я узнал, что он не расист, но «черномазых» терпеть не может, так как все они тупые, ленивые и вороватые бандиты. Последнее определение мне наиболее понравилось, и я рассмеялся.
Кевин рассказал, что вынужден содержать службу охраны, состоящую из белых профессионалов, и армию чёрных наёмников, готовых за деньги противостоять кому угодно, и мгновенно продаться тому, кто больше заплатит. Что конкуренты постоянно засылают к нему то убийц, то шпионов, но пока что Бог миловал, слава службе охраны. Он замолчал, готовя очередную порцию своего пойла, и я получил возможность задать вопрос.
- Кевин, а ты не боишься, что я один из тех «засланных»?
Он соболезнующе глянул на меня, сделал глоток и произнёс:
- Сынок, не набивай себе цену, тебя проверили ещё до того, как ты сел в самолёт. За деньги можно многое, - Кевин рассмеялся, а меня передёрнуло.
Мы благополучно приземлились на аэродроме Фритауна после полудня. Неожиданно оказалось, что до города плыть и плыть, так как аэродром расположился на острове. Немногочисленные пассажиры пошли к парому, и я стал прощаться.
- Не суетись парень, замри, - распорядился Кевин.
Публика схлынула. Остались только мы с Кевином и четверо белых парней в лёгких куртках. Один из них, поговорив по телефону, подошёл к нам.
- Стреляют, - вымолвил он.
- Подождём, - ответил Кевин.
- Что происходит? – запаниковал я.
- Понимаешь, сынок, - Кевин явно подыскивал успокаивающие слова, - ты выбрал не лучшее время для удовлетворения своей любознательности – стреляют здесь. Ты представляешь себе, что такое гражданская война?
Произнося эти слова, Кевин не мог предположить, что в эту минуту я окончательно потерял отца: тот, кто был моим родителем, не мог не знать, куда посылает своего сына.
Мы сидели вдвоём за столиком в кафе аэропорта, ожидая окончания стрельбы. Кевин снова пил виски, но был подтянут и сосредоточен.
- Алекс, послушайся меня, - произнёс он между двумя глотками, - жить в гостинице очень опасно: черномазые с удовольствием режут друг друга, но с ещё большим удовольствием берут в заложники белых. Заплаченный выкуп не обязательно гарантирует жизнь, пойми это. У меня дворец-замок, с охраной и войском. Поехали ко мне, сынок?
- Зачем тебе эти хлопоты, Кевин?
Я задал этот дурацкий вопрос, всё ещё находясь в душевном смятении от отцовского поступка.
- Во-первых, ты мне нравишься, - спокойно ответил Кевин, - во-вторых, личный интерес. Чиновник, который приедет ко мне, притащит трёх своих девчонок. Они будут жить у меня, и мне очень нужен человек, занимающий его дочек, пока мы будем мотаться по моим предприятиям. Соглашайся, сынок, очень прошу.
- Как его зовут?
Кевин назвал фамилию, и я убедился, что это тот самый чиновник, ради которого отец рисковал сыном.
- Поехали, Кевин, спасибо за заботу, - я пожал протянутую ладонь.
Мы прождали ещё часа два, пока начальник охраны не произнёс: «Можно, босс».
У причала нас ждал быстроходный катер с пулемётами на носу и корме.

На берегу мы сели в автомобиль и помчались колонной по широкому шоссе – впереди и сзади по бронетранспортеру, справа и слева по открытому джипу с вооружённой охраной.
Справа, за глубоким кюветом, буйствовала густая растительность, и я подколол Кевина вопросом о целесообразности такой охраны, когда из кустов …
- Там тоже есть патрули, - мрачно ответил он, и вдруг заговорил яростно и страстно, - Вы, в своей Америке, со своей толерантностью и чувством вины считаете, что во всём мире нас, белых, чёрные любят. Заблуждаетесь. Любят не нас, а наши бумажники, точнее, их зелёное содержимое, завладеть которым – высшая доблесть. Мы для них захватчики, оккупанты, эксплуататоры, злодеи, а про то, что мы им дали, они ни думать, ни помнить не хотят. «Вы вывозите наши алмазы!» А вы без нас знали бы, что это такое? Вы без нас вообще узнали бы, что они у вас есть? Да без нас, белых, ваши племена до сих пор сражались бы за женщин и сочные корневища.
Он замолчал, чтобы заглотнуть очередную порцию виски.
- А за что они сражаются сейчас, Кевин?
- За алмазы, за те алмазы, к которым и отношения-то практически не имеют, им их Бог послал, а мы нашли и разработали. Ну, выгонят они нас и станут хозяевами, дальше-то, что? Будут продавать вам алмазы, чтобы на вырученные деньги покупать ваши товары и развивать вашу экономику, а не свою. Они – дикари с автоматами и мобильниками в руках, - завершил он.
Зелень внезапно закончилась, словно её обрезали ножом, и многокилометровая пустыня разверзлась справа от нас.
- Напалм, - спокойно ответил Кевин на мой молчаливый вопрос, - чтобы незаметно не подобрались.
Дорога резко свернула направо, и мы, не сбавляя скорости, поехали через пустыню к видневшейся вдали высокой бетонной стене.
- Господи, - думал я, - сколько может нормальный человек прожить в обстановке вечного страха, ожидая смерти от каждой тени, куста, травы, своего окружения? Я бы не прожил и часа, а он живёт всю жизнь. Бедный Кевин! Я с жалостью посмотрел на него, заглатывающего новую порцию виски.
Ворота на мгновение распахнулись и сразу закрылись за машиной. Охрана осталась снаружи. Метрах в десяти от бетонной стены стоял второй забор, плотно увитый какими-то вьюнами. Роскошный сад окружал огромный двухэтажный дворец, возле которого машина плавно затормозила.
- Вот мы и дома, - с явным облегчением произнёс Кевин.
На крыльцо вышел поджарый седеющий мужчина в белом костюме.
- С благополучным возвращением, босс. Какие будут распоряжения?
- Здравствуй, Рони. Проводи Алекса и зайди ко мне.
Рони кивнул, подхватил мой багаж, и мы пошли по длинному коридору.
- Столовая здесь, Алекс. Обед через два часа. Вы услышите гонг за пятнадцать минут до обеда, по второму сигналу приходите. Босс не любит, когда опаздывают. Вот ваши апартаменты. Если что-то понадобится, просто поднимите трубку телефона. Отдыхайте, Алекс.
Апартаменты мне понравились: три не очень большие комнаты и ванная с джакузи. Широкая кровать с тумбочками, гардероб и зеркало составляли меблировку спальни. Три удобных кресла, диван, журнальный столик и огромный телевизор не загромождали пространство гостиной. Небольшой кабинет вобрал в себя письменный стол, кресло на колёсиках и мощный компьютер, расположившийся справа от письменного стола. Большие окна выходили в сад, свет и свежий воздух наполняли комнаты. Вся мебель была очень дорогой и качественной, но функциональной и удобной. Показная роскошь полностью отсутствовала, и я искренне порадовался за Кевина.
Лёжа в джакузи, я размышлял об отце, о наших будущих отношениях, которые теперь неизбежно должны измениться. Мы и раньше были не особенно близки, но какими они станут после моего возвращения, оставалось загадкой. Если я и был к кому-то искренне привязан, так это к маме. Именно она привила мне любовь к чтению, пусть специфическому – приключенческим романам, но всё-таки чтению. Вспомнилось, как отец, увидев название очередной книги, неодобрительно спросил маму, зачем она забивает голову ребёнка всякой ерундой?
- Ах, Пат, - смущённо улыбнулась мама, - в нашей жизни так мало романтики и приключений.
В шуме воды я вдруг услышал мамин голос:
- Что с тобой, Алекс? Радуйся: на твою долю выпало настоящее приключение, так соберись, не кисни!
- И правда, что с тобой, Алекс! – прошептал я, - Вон Кевин всю жизнь ежеминутно рискует быть убитым, а ты закатываешь истерику, даже не услышав ни одного выстрела.
Мелодичный звук гонга пригласил обедать, и я вылез из джакузи.
Столовая Кевина мне тоже понравилась: ни дурацких натюрмортов с убитыми куропатками на переднем плане, ни отвратительных африканских масок на стенах не было. Светлые деревянные панели с рельефной текстурой приятно гармонировали с изящными напольными вазами и цветами неярких пастельных тонов. Большой овальный стол был накрыт на одну персону.
- Вам придётся обедать одному, Алекс, - извиняющимся тоном сообщил Рони, - босс вынужден был срочно уехать, но ужинать вы будете вместе.
Стол сиял серебром супницы и блюдом с чем-то рыбным, обилием различных соусников, множеством ложек и ложечек, вилок и вилочек, ножей и ножичков, назначения которых я не знал. Горками лежали какие-то местные ягоды и фрукты, названия которых были мне неведомы. Я сидел в растерянности, но Рони быстро пришёл мне на помощь.
- Суп из акульих плавников, - он поднял крышку супницы и над столом повис дурманящий аромат, - и филе тунца с гарниром. Позвольте за Вами поухаживать, Алекс, - Рони взял разливную ложку.
- Ни в коем случае, я привык обслуживать себя сам. Вы лучше пообедайте со мной, Рони, заодно расскажете тёмному американцу о назначении этих приборов.
- Я уже отобедал, но могу с Вами побыть.
- Садитесь рядом и рассказывайте, - обрадовался я, взял из вазы что-то похожее на небольшой баклажан и сунул в рот.
- Прежде всего, не рекомендую начинать обед с африканской груши, - Рони сел рядом и указал на блюдо с фиолетовыми плодами, - очень сытные, а вы ещё обедать не начинали.
Он просвещал меня, рекомендовал попробовать то одно, то другое, сыпал незнакомыми названиями блюд, ягод и фруктов. Всё было вкусно, необычно и очень сытно.
- Всё, Рони, больше не могу, - взмолился я.
- Я не предложил Вам вина, Алекс. Босс сказал, что Вы не употребляете спиртного. Есть безалкогольное пиво, хотите?
- Хочу, но некуда. Мне бы до кровати доползти.
- Когда сможете, оно будет ждать Вас здесь, - он откинул панель, за которой обнаружился холодильник, - Приятного отдыха, Алекс.
Я дополз до спальни, с трудом разделся, рухнул в постель и мгновенно уснул в её мягких объятиях.
За ужином Кевин рассказал, что один из «черномазых» набил себе рот алмазами и попытался их вынести. Охрана задержала его и хотела передать полиции, но другие «черномазые» стали бузить и ему пришлось ехать разбираться.
- Неприятная история, но, к сожалению, не первая и не последняя, - подытожил он.
- И что ты с ним сделал, Кевин? – с ужасом спросил я, ожидая самого худшего.
- Да ничего не сделал. Отругал, пообещал надолго засадить в тюрьму и послал работать дальше. Я же говорил тебе, что все они вороватые бандиты. Сегодня он стал вором, а уволь я его, так он завтра станет бандитом, а их здесь и без него хватает. Давай, Алекс, ужинать.
Рони наполнил наши тарелки какой-то едой, вкусной и пахучей.
- Чьё это мясо, – спросил я, съев всё до кусочка, - очень необычный вкус?
- Рони, принеси тазик, - распорядился Кевин.
Рони принёс таз и поставил его рядом со мной. Я ничего не понимал, с интересом наблюдая за происходящим.
- Это мясо мамбы, самой ядовитой змеи Африки, - спокойно произнёс Кевин, внимательно следя за моей реакцией.
Я почувствовал, как кровь отливает от моего лица, а мамба ползёт вверх по пищеводу.
Я пересилил себя, выпил стакан пива и вытер выступивший пот.
- Убери таз, Рони, Алекс настоящий мужчина, - Кевин ободряюще посмотрел на меня и радостно засмеялся, - Поверь, сынок, на планете Земля можно, за очень малым исключением, есть абсолютно всё, надо только уметь правильно приготовить. Взять мамбу. Змея крайне ядовитая, но яд у неё в зубах, а зубы в голове. Отсёк голову, а за ней два с половиной метра очень вкусного мяса. Акулу и тунца ты ел на обед, змею на ужин, осталось познакомить тебя с мясом бегемота и крокодила, - в голос смеялся Кевин.
- Не грусти, Алекс, завтра прилетит мой гость с дочками, станет тебе веселее. Отдыхай, а я пойду ещё поработаю. До завтра, Алекс, ты мне нравишься. Пойди, погуляй по саду и не бойся – мамбы там нет.
Две машины подкатили к дворцу и замерли у крыльца. Кевин с гостем вышли из первой, из второй выпорхнули три девочки, и вся группа направилась к нам с Рони. Я с интересом разглядывал своих будущих подопечных. Старшая, уже оформившаяся в девушку, была настоящей красавицей с безукоризненными чертами лица, стройной фигурой и копной роскошных каштановых с золотым отливом волос. Средняя, почти уже девушка, была несколько проще, но её спокойное, очень милое лицо показалось мне приятнее. Младшую, ещё угловатого подростка резкого и порывистого, в шортах, из-под которых торчали острые коленки со следами заживших ссадин, с острыми ключицами и задорными бугорками под топиком, природа с равными шансами могла повернуть как в сторону надменной красоты старшей, так и в неброскую миловидность средней сестры.
- Харви Саксесфул, можно просто Харви, - крупный джентльмен пожал нам с Рони руки, демонстрируя свою общительность и демократичность, - мои красавицы и наследницы: Миранда, - старшая небрежно и надменно кивнула, - Кэролин, - средняя приветливо улыбнулась, - и …
Младшая недослушала, подскочила к нам и протянула обе узких ладошки:
- Лэрри, - она звонко рассмеялась, тут же смутилась и покраснела.
- А ты, значит, Алекс, - мистер Саксесфул внимательно оглядел меня с головы до ног и изобразил на лице радушие.
- Алекс Дональд, можно просто Алекс, - подтвердил я. Миранда чуть скривила в улыбке губы, Кэролин широко улыбнулась, а Лэрри снова звонко рассмеялась.
Рони развёл семейство по комнатам, а я снова пошёл гулять по саду.
Ударил второй гонг, и мы собрались за обеденным столом.
- Удобно ли вам в ваших комнатах? – поинтересовался наш радушный хозяин.
Все стали выражать своё восхищение и только Лэрри промолчала, о чём-то размышляя.
- О чём задумалась маленькая леди, что-то не так, - озабоченно спросил Кевин.
- Нет, нет, всё отлично, просто вспомнилось. В одном зоопарке я видела, как макак собирали на кормёжку – там тоже били в гонг и они сбегались.
Все замерли, а Кевин захохотал, вытирая слёзы.
- Ты, Лэрри, язва, но прелесть, я тебя уже люблю.
- Так как мы организуем наши дела, Харви? Ты ведь не только ко мне приехал, но и к нашему чёрному правительству.
- Официально я здесь через три дня буду вести переговоры о поставках продовольствия вам и импорте вашего кофе. Так что три дня я твой, Кевин. Надеюсь Алексу можно доверить присмотр за моими наследницами?
- Если девушки не возражают, то я буду рад составить им компанию.
- Девушки не возражают, - мгновенно ответила Лэрри, и все рассмеялись.
Утром мы завтракали вчетвером, Кевин рано утром увёз Харви на свои копи. Кэролин ела неторопливо, осторожно пробуя незнакомые блюда, Лэрри жадно поглощала всё, что предлагал Рони, а Миранда почти ничего не ела, едва притрагиваясь к пище.
- Вам не нравится еда, - озабоченно поинтересовался Рони, - Если Вы хотите другую диету, то мы приготовим.
- Не обращайте внимания, Рони, наша фотомодель бережёт фигуру, - сразу откликнулась Лэрри, - Можно мне ещё вон того сока?
Мы вышли в сад, сели на лавочку в густой тени огромного куста и завели пустой разговор ни о чём. Было видно, что он утомляет и меня, и девочек.
- Во дворе нашей школы живёт здоровенный котяра, - невинным тоном произнесла Лэрри, - я часто наблюдала, как он знакомится с пришлыми котами и кошечками. Они ходят кругами, обнюхивают друг друга, решая подружиться им или вцепиться в горло.
- Ну и к чему ты это рассказала, - недовольно спросила Миранда.
- К тому, принцесса, что мы очень похожи на тех котов: ходим кругами, обнюхиваемся. Алекс, здесь наверняка есть бассейн, пойдём купаться.
Бассейнов было два, и я спросил, какой девушки предпочитают?
- Какая разница, - живо отреагировала Лэрри, - вода наверняка в обоих тёплая.
- Один с пресной, другой с морской водой, оба с той стороны дома.
- Тогда с морской. Прилететь на край света и не поплескаться в местном море? Я вообще подозреваю, что эта радость будет нам доступна только в бассейне. Тюрьма остаётся тюрьмой, даже если она семь звёзд, - Лэрри тяжело вздохнула и на минуту сникла.
- Вы пойдёте? – спросил я старших сестёр.
- И не надейся, - выкрикнула Лэрри, убегая от нас, - красота наша не пойдёт, так как боится, что цвет загара не будет сочетаться с оттенком её золотых волос, а Кэр предпочтёт купанию книжку или компьютер.
Я пребывал в некоторой растерянности – большая часть моих подопечных оставалась без присмотра.
- Иди, иди, - улыбнулась Кэролин, - мы хоть немного отдохнём от этой балаболки.
Миранда промолчала, но вновь одарила меня надменным взглядом.
Лэрри в купальнике и шапочке поджидала меня на бортике бассейна. Если бы не полоска лифчика, прикрывавшая то место, где едва намечались бугорки, она вполне могла сойти за сорванца-мальчишку.
Мы бросились в воду и поплыли. Посреди бассейна Лэрри остановилась.
- Мы не станем играть в школьных котов, Алекс, правда? – я кивнул, - тогда рассказывай всё и без утайки, кто ты и что ты.
Её искренняя непосредственность не допускала отказа, и я рассказал ей всё, кроме цели своего приезда в Сьерра-Леоне.
Мне было очень интересно наблюдать за игрой её лица. Оно скорбно сжималось и темнело, когда я рассказывал о маме, расправлялось и светлело, внимая чему-то позитивному, расплывалось в искренней улыбке, когда мой рассказ казался ей забавным.
Мы вышли из воды, сели в шезлонги, и Лэрри поведала мне о себе и своём семействе столь подробно, мудро и не фальшиво, что я испытал жгучую зависть к этому почти ребёнку. Алекс Дональд в её годы так бы не мог.
Я узнал, что они сёстры-погодки («Старшей семнадцать, а мне четырнадцать», - радостно сообщила Лэрри), что мамы они не помнят («Она умерла, когда мне было семь месяцев»), что у мамы был рак матки (она ткнула пальчиком в свои красные трусики).
- Мы разные, но очень любим друг друга, - щебетала она, - Миранда у нас и красавица, и умница, мы гордимся ею. А подкусываю я её, чтобы сильно не зазнавалась. Знаешь, какая у неё тяжелая жизнь? Мальчишки толпами бегают, а в том году один бандит на неё глаз положил. Страшно, но ничего поделать было нельзя – в школу-то ходить надо, а он подкатит на машине: «Цвети-расцветай бутончик, скоро я тебя сорву». Хорошо, что его посадили за наркотики, а то мы извелись просто.
- Может, он ничего плохого и не хотел, а просто комплимент такой неудачный придумал?
- Конечно, ничего плохого. Он всего-то трахнуть её хотел, а так пай-мальчик. Мужики почти все кобели – смотрят на неё и облизываются.
- Я тоже облизываюсь?
- Нет, ты хороший, но ты боишься её взгляда, а он – оружие самозащиты, чтобы держать вас на дистанции. Миранда месяцев пять этот взгляд репетировала, - Лэрри звонко рассмеялась и прыгнула в воду.
Мы ещё поплавали, болтая о разных пустяках.
- Мне кажется, я слышал гонг, пойдём, Рони зовёт.
Мы подошли к дворцу.
- Вот окно моей комнаты, подсади.
- Уже виден вход, Лэрри, давай войдём через дверь, - уговаривал я девочку, но она уже влезла в окно.
- Пи-пи хочу, - с серьёзным видом сообщила она, рассмеялась, показала язык и убежала.
После обеда Миранда посмотрела на меня своим натренированным взглядом и произнесла тоном, не терпящим возражений:
- Извини, Алекс, но мы встретимся только за ужином, - и, слегка смутившись, пояснила более мягко: - У нас очень много школьных заданий на лето, а мы уже неделю ничего не делаем. Лэрри, Кэролин, пошли стачивать зубы о гранит науки, - пошутила она и, не оборачиваясь, пошла к выходу.
Кэролин и Лэрри безропотно пошли за сестрой. У самой двери маленькая разбойница обернулась ко мне и снова показала язык.
- Весёлая девочка, - прокомментировал Рони, не сдерживая улыбку.
Ужинали мы вчетвером.
- По дороге снова стреляют, и Кевин решил не рисковать, - объяснил Рони, - Там есть, где заночевать, не волнуйтесь.
- Как позанимались, успешно? – спросил я, и старшие утвердительно кивнули.
- А у меня от этой жары мозги расплавились, ничего не соображаю, - беззаботно сообщила Лэрри.
- Даже не знаю, чем тебе помочь, бедная девочка, разве что позаниматься с тобой завтра утром, пока твои мозги ещё желеобразны, - полушутя начала Миранда, но закончила свою тираду вполне безапелляционно: - Завтра после завтрака буду с тобой заниматься.
Лэрри тяжело вздохнула, но не возразила, и я убедился в существовании жёсткой иерархии в их «тройственном союзе».
Мы вышли в сад. Наползала гроза, влажный тяжёлый воздух не позволял дышать полной грудью, и мы разошлись по своим комнатам к спасительным кондиционерам.
Я включил компьютер и, раздумывая, какую программу запустить, машинально набрал в поисковике «лэрри». Среди выпавших статей я увидел: «Лэрри. Значение имени». Оказалось, что имя маленькой проказницы означает «непоседа». Я развеселился и посмотрел значения двух других имён. Результат ошеломил меня своей точностью: Миранда была «достойная восхищения», а Кэролин означала «надёжная».
После завтрака Миранда увела Лэрри заниматься, а мы с Кэролин вышли в сад. Я рассказал о своих вечерних изысканиях.
- Мы не знали, спасибо, - рассмеялась Кэролин, - а знаешь, как нам выбирали имена? Потрясающая история, сейчас расскажу. У мамы была старшая сестра, тётя Джессика. Умерла в прошлом году, так жалко. Судьба у неё была тяжёлая, но она не сгибалась. Она вышла замуж за военного лётчика, когда уже было известно, что его отправляют во Вьетнам. Считала, что ему будет легче, если он будет знать, что дома его ждут и молятся за него. Он погиб на той войне. Джессика больше замуж не вышла и стала заполнять свою жизнь всевозможными увлечениями.
- Нет, нет, совсем не то, что ты подумал, - покраснела Кэролин, почувствовав моё отношение к услышанному, - она увлекалась то рисованием, то йогой, то керамикой. Одним из её увлечений было стеклодувное ремесло, и она подарила маме на свадьбу удивительный подарок. Он до сих пор у нас сохранился.
Воспоминания увлекли Кэролин, она оживилась, обычная сдержанность куда-то отлетела и она очень похорошела. Я с удовольствием любовался её лицом.
- Представь, в большой деревянной шкатулке, разделённой на ячейки, лежат шестьдесят шесть полых стеклянных шариков. Тридцать три розовых и столько же голубых. В каждом голубом шарике спрятана туго свёрнутая бумажка с мужским именем, а в розовом - с женским. На каждом шарике цифры от одного до тридцати трёх, а в персональном отделении лежат мешочек с тридцатью тремя бочонками от лото и маленький серебряный молоточек.
Джессика считала, что имя определяет судьбу человека и разработала целый ритуал выбора имени. В зависимости от пола новорожденного на церемонию наречения приглашался ребёнок противоположного пола не старше четырёх лет. На левую руку ему повязывали огромный белый бант, который он потом уносил домой, и просили этой рукой вынуть бочонок из мешочка. Джессика торжественно объявляла номер, доставала соответствующий шарик и передавала его отцу. Отец клал шарик на серебряное блюдечко, разбивал его серебряным молоточком, доставал бумажку и объявлял имя ребёнка. Потом было праздничное застолье, где главным героем был тот, кто вытащил бочонок с номером. Как тебе ритуал?
- Очень красиво и, главное, очень точное попадание, просто удивительно!
- Да, - согласилась Кэролин, - с ними получилось очень точно, - она кивнула в сторону вышедших из двери сестёр, - а «надёжная» … Так мы все надёжные и очень любим друг друга.
Лэрри подбежала к нам и спряталась у меня за спиной.
- Алекс, спаси меня от этой мучительницы, - сквозь смех молила она, - от этой тюремной надзирательницы! Она требует так, словно это последнее занятие в жизни. Если раньше мои бедные мозги плавились, то теперь они натурально кипят! Пойду утоплюсь в водах дворцового океана. Алекс, ты со мной? – крикнула она, убегая к бассейну.
- Иди, искупайся с нашей непоседой, - улыбнулась Кэролин.
- Если не пойдёшь, она тебе этого не простит, - Миранда рассмеялась и одарила меня взглядом, в котором не было и следа надменности.
Кевин и Харви вернулись, когда мы уже сидели за ужином. От возбуждения Харви бегал по столовой, размахивал руками и почти кричал:
- Они устроили такую стрельбу, такую пальбу! У меня завтра начинается официальный визит, запланированы встречи, переговоры, а мы не можем выехать. Нас везли в бронетранспортёре! Представляете? Я - и в бронетранспортёре! Нонсенс, нонсенс и кошмар!
- И часто тебе приходится так ездить? – спросил я Кевина.
- Бывает, - с деланным равнодушием ответил он, - но вторая порция неразбавленного виски, которую он выпил залпом, показала, что ему тоже не по себе.
- Ну, как вы тут живёте, - наконец успокоился Харви, - не ссоритесь, Алекса не замучили?
Первой, как всегда, откликнулась Лэрри:
- Как нам живётся в тюрьме? Хороший вопрос. Стоило тащиться на край света, чтобы сидеть за бетонной стеной и полоскаться в бассейне.
- Кто же мог предположить, что здесь так опасно, девочки мои, - оправдывался Харви, - Потерпите ещё три дня и полетим домой.
- Ещё целых три дня сидеть в тюрьме? Ни за что! Завтра же найду лопату, устрою подкоп и сбегу!
Кевин рассмеялся.
- Я не возражаю. Ты мне нравишься, девочка. Рыть будешь месяца три, и, значит, эти три месяца будешь моей гостьей. У меня есть другое предложение: если вы согласитесь, а ты, Харви, не будешь возражать, то не отправиться ли нам на пару дней в океан на рыбалку? У меня отличная моторная яхта, прогноз на эту неделю хороший. Отвезу вас в место, где никто не бывает, кроме рыб, поймаем корифену и я приготовлю по своему рецепту блюдо, которое вы не найдёте ни в одном ресторане. Соглашайтесь, мне тоже расслабиться нужно.
- Прекрасная идея, - поддержал Кевина Харви.
- Я тоже согласна, - выкрикнула Лэрри, - плавучая тюрьма на просторах океана лучше стационарной за бетонным забором – там хоть видимость свободы будет.
- Я – как большинство, - сказала Миранда и посмотрела на Кэролин.
- Куда же я без вас, сестрёнки, а ты, Алекс?
Я вопросительно посмотрел на Кевина.
- Все, все едем! Рони, распорядись, чтобы к утру всё было готово. А теперь идите собирать вещи и всем спать, подъём в пять утра, выезд в половине шестого, завтрак на борту.
Машина, которая ожидала нас у крыльца, обладала огромным багажником и маленьким салоном. Впрочем, три большие корзины с провизией, ящики с соками, бутыли с питьевой водой и наши вещи заполнили всё пространство багажника, а мы всё пространство салона. Зевающий во весь рот Харви, пожелав нам хорошей погоды и удачной рыбалки, отправился досыпать, а мы, в сопровождении многочисленной охраны, двинулись в порт.
Кевин вольготно расположился рядом с водителем, а мы вчетвером сидели на заднем сидении, тесно прижавшись друг к другу. Неожиданно Лэрри поднялась и села ко мне на колени.
- Я надеюсь, мистер Дональд не будет возражать, - проворковала она елейным голоском.
- Лэрри, веди себя прилично, - возмутилась Миранда.
- Интересно вы мыслите, леди, - парировала Лэрри, - тереться бедром о ногу джентльмена, а грудями о его плечо прилично, а присесть маленькой попкой на колени не прилично. Не вижу большой разницы. Вам не очень тяжело, мистер Дональд?
Кевин смеялся, вытирая слёзы, девочки улыбались во весь рот и я не мог сдержать смех: «груди» Лэрри находились прямо перед моими глазами.
- Сиди, стрекоза, раз села, - сквозь смех разрешил я.
- Вы очень добры и любезны, мистер Дональд, - завершила Лэрри своё сольное выступление и, наконец, рассмеялась. Эпатаж был неотъемлемой частью её весёлого характера.
Кевин повернулся к нам и стал рассказывать о прелестях предстоящей рыбалки.
- Не понимаю, как убийство беззащитных животных может доставлять удовольствие, - уверенно произнесла Миранда, - просто не понимаю.
- Убийство? – изумился Кевин, - Убийства я и сам ненавижу. Убийство, это когда киту всаживают в спину гарпун с гранатой, которая взрывается внутри его тела, или когда идут на льва, вооружившись штурмовой винтовкой с оптическим прицелом и пулей, легко пробивающей броню. Здесь всё не так, здесь борьба, борьба долгая, изнурительная для обоих борцов и с равными шансами на победу. Вы думаете, забросил спиннинг, рыба схватила приманку, ты её вытащил и всё? Так карасей из пруда таскают, а здесь не так, здесь по-другому. Вы только представьте себе монстра килограмм на сорок-пятьдесят, мощного, сильного, отчаянно борющегося за свою жизнь. Вам не приходилось сражаться за свою жизнь, и вы не можете себе представить, что это такое. Ему тоже не приходилось, но сейчас, сидя на крючке, он включает все свои силы, чтобы сорваться, уйти, выжить. Он быстро обучается прямо во время борьбы, хитрит, обманывает вас, провоцирует. Человек в своей борьбе за выживание прикидывает шансы, просчитывает варианты и поняв, что шансов нет, поднимает ручки и сдаётся. У животных не так, они сражаются до последнего вздоха, будь то косуля в лапах льва, или рыба у вас на крючке. Несколько часов вы можете изматывать друг друга, и когда вам кажется, что вы победили, противник рвёт вашу леску, ломает или вырывает из рук спиннинг, ускользает под днище вашего судна, и вы в изнеможении падаете на палубу. Да, с крючком в губе или удилищем на буксире он, несомненно, погибнет в пасти более крупной рыбы, но в этой схватке он победил, и вы невольно проникаетесь к нему уважением.
Я не собирался рыбалить, но живой монолог Кевина вызвал у меня страстное желание понаблюдать со стороны за этой борьбой и втайне поболеть за рыбину.
Машина въехала на причал и остановилась возле средних размеров яхты. Охранники перенесли вещи и продукты на яхту и уехали. Три быстроходных катера с пулемётами на палубах отошли от причала и веером рассыпались по акватории порта.
- Прошу леди и джентльмена подняться на борт, - церемонно пригласил Кевин. Лэрри изобразила некое подобие реверанса.
- Сейчас мальчики обследуют порт, и мы отчалим, а пока маленький, но необходимый инструктаж по средствам спасения. Вот люк спасательного плота, - Кевин подвёл нас к какой-то дверце без ручки, - вот рычаг управления и две запорные скобы. Освобождаете рычаг от скоб, - он откинул одну скобу вправо, другую влево, - и дёргаете на себя. Из люка выстреливается контейнер с надувным плотом, который в полёте надувается и вы перебираетесь на него, держась за фал, который не забываете потом отстегнуть. Ничего сложного и умного. На плоту есть всё, что нужно восьмерым на неделю автономного плавания и опреснитель воды, и радиомаяк. Не смотри на меня с таким испугом, Миранда, ничего подобного не будет, но инструктаж необходим. Теперь осмотрим каюты, - Кевин направился к трапу, ведущему вниз.
- А вот ещё плот, - Лэрри указала на маленький оранжевый плотик, стоявший на палубе, - он зачем?
- Это не плот, а мусоросборник, - развеселился Кевин, - то есть, конечно, трёхместный непотопляемый плот даже с каким-то запасом чего-то в герметичном ящике, но я использую его, как мусоросборник, - он рассмеялся и, насладившись нашим недоумением, пояснил:
- Мне иногда приходится вывозить на рыбалку здешних черномазых министров и других высших чиновников. Они народ не бедный, даже очень не бедный, но как дорвутся до дармовой выпивки, так остановиться не могут. Напиваются до свинского состояния со всеми вытекающими последствиями, вот охранники их здесь и складывают, чтоб каюты не гадили. Здесь и тент есть, - Кевин потянул за верёвку, и складной тент закрыл две трети плота, - Всё, пошли каюты осматривать, скомандовал он.
Мы осмотрели яхту и поднялись на палубу. Один за другим к борту подошли катера с докладом, что всё спокойно.
- Отдать швартовы, - скомандовал Кевин, - и прошёл в рубку.
Мы отвалили от причала и пошли в сторону океана. Катера охраны последовали за нами. Яхта вышла из порта, Кевин дал короткий гудок, катера развернулись и пошли назад. Мы остались одни.
- Свобода! – крикнул Кевин, вскинул руки, словно хотел обнять весь мир, и засмеялся счастливым, искренним смехом.
Он поколдовал в рубке и вышел на палубу радостный и умиротворённый.
- Сейчас будем завтракать, дорогие мои, - сообщил он, - Алекс, ты не поможешь мне принести столики из трюма?
- Конечно, Кевин, только как ты оставишь штурвал? Скажи, где их взять и я сам принесу.
- Блага цивилизации, - хитро прищурился наш капитан, - всё в компьютере: маршрут, лот, лаг, радар, барометр и все датчики. Он наш кормчий, а я лишь матрос, кок и стюард в одном лице.
Мне очень нравилась демократичность этого, несомненно, супербогатого человека. Сейчас, когда на борту не было ни кока, ни стюарда, ни матроса, он с явным удовольствием выполнял их обязанности и сердито ворчал, когда мы пытались лишить его этого удовольствия. Я помог ему вынести на палубу два столика, которые сложно было поднять по крутому трапу, но на палубу перед рубкой он отнёс их сам. Сам вынес пять складных стульчиков и расставил их. Орудуя на камбузе, ворчливо прогонял девочек, пытавшихся ему помочь.
Мы завтракали, болтали и шутили, Лэрри постоянно находила поводы, чтобы нас рассмешить, и улыбки прочно приклеились к нашим лицам. Она пошутила над Кевиным, сказав, что ей непривычно видеть его без охраны. Он посерьёзнел и мрачно произнёс:
- Зря иронизируешь, девочка. Ты даже не представляешь, что за жизнь, когда у тебя за спиной постоянно находится человек с пистолетом, и ты не можешь быть совершенно уверенным, что он тебя охраняет, а не ждёт своего часа.
- Простите, Кевин, я не подумала, - впервые смутилась Лэрри, но тут же разрядила обстановку:
- Вы можете меня выпороть, я заслужила это, противная девчонка.
- В следующий раз обязательно воспользуюсь твоим предложением, - добродушно проворчал Кевин.
Раздался звук, похожий на удар гонга.
- Наш кормчий сообщает о каких-то изменениях, пойду посмотрю.
Он вернулся через минуту:
- Поздравляю, на нас надвигается, - он произнёс какое-то слово, - как говорят аборигены. На их птичьем языке это означает что-то вроде «грустное светило», а на человеческом, что небо затянется дымкой, точнее, очень тонкой сплошной облачностью, и солнце не будет обжигающим. Очень рекомендую надеть купальники и позагорать. Загар будет золотистым, как твои, Миранда, волосы.
- И сколько это продлится?
- Трудно сказать, может, один день, а может, и десять. Если десять, то закончится сильнейшим ливнем, но тебе это не грозит, будешь уже в своей Америке, - он легонько щёлкнул Лэрри по носу. Было заметно, что этот маленький чертёнок ему очень нравится.
Мы сидели на палубе, загорали под лучами размытого дымкой «грустного светила», Кевин рассказывал о том месте, куда ведёт нас кормчий.
Я хорошо запомнил эту минуту.
Миранда и Кэролин стояли у левого борта, Лэрри сидела на стуле в самом носу, мы с Кевином расположились возле рубки.
- Здесь, вдали от судоходных путей, вода чистейшая, ни грязи, ни мусора, - сказал Кевин.
Лэрри, подошедшая к нам, чтобы поставить на стол пустой стакан, не упустила случая подколоть Кевина:
- Угу, везде чистейшая, только у нас под носом куча мусора плавает.
Она поставила стакан, и подошла к сёстрам.
- Не может быть, здесь никогда не бывает мусора, - возмутился Кевин, и мы пошли на нос, чтобы уличить девчонку в наглой лжи.
Кевин вскрикнул, выругался и побежал к штурвалу. Над зелёным пятном, лениво болтавшемся у правого борта, возвышалась оплетённая куском рыболовной сети и водорослями рогатая мина. Инстинктивно я бросился к левому борту, успел увидеть, как Кевин вбежал в рубку, услышал, как с лязгом захлопнулась за ним её дверь, и в ту же секунду страшный взрыв сдул меня с палубы в океан. Вынырнув, я увидел как столб воды, взметнувшийся к небесам, с рёвом обрушился на яхту, сметая всё, что находилось на палубе. Раздался новый взрыв, из развороченной им кормы вырвалось пламя, корпус судна разломился и стремительно ушел под воду.
Три девичьих головки и оранжевый плот, словно поплавки, покачивались на воде. Я поплыл к плоту и девочки, как утята за мамой, гуськом потянулись следом за мной. Маленький плотик был действительно непотопляемым, но наполовину заполненный водой, он не выше, чем на полметра возвышался над волнами, а когда мы влезли на него, до уреза воды оставалось не более десяти сантиметров.
Тонко, по щенячьи скулила Лэрри, навзрыд плакала Миранда, стонала, захлёбываясь слезами, Кэролин, я тоже не сдерживал слёзы. Мы оплакивали милого славного Кевина, избегавшего смерти на суше, не догадываясь, что она караулит его в океане.
Из ступора меня вывел голос Кэролин:
- Говори, что делать, Алекс, теперь ты наш капитан.
Откуда мне было знать, что надо делать? Я пожал плечами.
- Отчерпываться, наверное, - неуверенно произнёс я и посмотрел на скопившуюся в плоту воду.
Пробоина в днище сразу бросилась мне в глаза. Отчерпываться, не заткнув дыру, было бесполезно, но заткнуть её было совершенно нечем.
- Давайте откроем ящик, может там что-нибудь найдётся, - предложила Лэрри.
Крышку герметичного ящика сантиметров на двадцать покрывала вода.
- Если там есть продукты, то они пропадут и мы будем голодать, пока нас не найдут, - Кэролин соображала очень быстро.
- Нас же очень быстро найдут, правда? – жалобно спросила Лэрри и посмотрела на меня с надеждой.
- Найдут обязательно, - уверил я, - но как скоро, вопрос. Давайте считать: мы должны вернуться завтра вечером, значит, до ночи нас не хватятся. Кевин отключил рацию, телефон и всё прочее, и связаться с ним, чтобы узнать, в чём дело, Рони не сможет. К поискам они смогут приступить только послезавтра утром, то есть через два дня. Где искать, они тоже не знают, но Рони поднимет на ноги всю охрану, а Ларри поставит на уши правительство. Ещё сутки уйдут на поиски яхты, и только потом начнут искать нас. Итого четыре-пять дней.
Я посмотрел на сникших девчонок и оптимистично добавил:
- Есть и другие варианты. Например, взрыв зафиксируют сейсмологи или спутник засечёт наш плот, тогда всё произойдёт гораздо быстрее. В любом случае Кэролин права – под водой ящик открывать нельзя.
Положение становилось безнадёжным, и эта безнадёжность породила во мне решительность.
- Раз капитан я, то приказываю: Раздевайтесь! – и я решительно стянул с себя купальные трусы.
Охнула Кэролин, взвизгнула Миранда и только Лэрри мгновенно обнажилась и протянула мне трусики и лифчик.
- Сотни тысяч людей ходят на нудистские пляжи, - покраснев, убеждала она сестёр, - миллионы бегают по музеям, разглядывая Аполлона и Венеру, десятки миллионов смотрят эротику и порнуху и никто из них не умер от стыда. У нас форс-мажор и Алекс совершенно прав.
Кэролин тяжело вздохнула, отвернулась и сняла купальник, Миранда села на дно, спрятавшись в совершенно прозрачной воде, и тоже разделась. Я заткнул пробоину.
Мы сидели, повернувшись спинами друг к другу, и горстями выбрасывали за борт воду. Океан сочился через затычку, и уровень воды понижался очень медленно. Плот подскакивал на некрупной волне, плюхался вниз и я, боясь, что затычку выбьет, прижал её коленями.
Мы не знали, сколько часов заняло у нас это изнурительное занятие, но сил уже совсем не оставалось даже у меня. Про несчастных девочек, просто страшно было подумать. Наконец из-под воды показалась крышка ящика.
- Девочки, милые, дорогие, - взмолился я, - ещё чуть-чуть, по пятьдесят горстей, пожалуйста!
Мы ещё немного понизили уровень воды, и наши силы иссякли окончательно. Я стоял на затекших коленях, боясь подняться, шевельнуться или потерять сознание, понимая, что если океан прорвётся в плот, то на новый подвиг сил уже не будет.
- Миранда и Кэролин, аккуратно пройдите на нос, чтобы накренить плот.
Девочки сели в носу, и вода ещё немного отлила от ящика.
- Лэрри, тихонько подойди к ящику, открой крышку и посмотри, что там.
Лэрри подняла крышку, и я увидел, что вода колышется всего в нескольких сантиметрах от края ящика.
- Не делай резких движений, малышка. Посмотри, нет ли черпака.
Девочка молча подняла над головой что-то оранжевое, похожее на детский сачок.
- Возможно, это он, - я не знал, как должен выглядеть черпак, - другого нет?
- Есть какая-то пластмассовая штука, на которой написано «Ручная помпа».
- Закрой ящик и неси эти штуковины сюда.
«Сачок» действительно оказался черпаком из прорезиненной ткани, а помпа, она и в Африке помпа. Мы понизили уровень ещё сантиметров на десять, и Лэрри снова открыла ящик.
- Господи, - истерично взвизгнула она, - здесь всё, кроме тряпки и верёвок, в герметичных упаковках! Я же сразу предложила открыть ящик, а вы не послушали!
Она зарыдала, по-детски размазывая слёзы. Кэролин нежно обняла её:
- Не плачь, сестрёнка, успокойся. Мы не могли этого знать, и решение Алекса было совершенно правильным. А ты у нас умница и мы обязательно будем тебя слушаться. Давай посмотрим, что там ещё прячет от нас волшебная шкатулка.
Лэрри перестала плакать и улыбнулась. «Какой она ещё ребёнок», - с нежностью подумал я.
Волшебная шкатулка подарила нам парус, шкоты и блоки, нож в ножнах и топорик в чехле, пятилитровую пластиковую бутыль воды, спички, небольшой запас каких-то таблеток, увесистый рулон неизвестного назначения, небольшую рыболовную сеть и катушку с леской, крючком и блесной. Больше ничего в ящике не было. Парус не мог быть без мачты, и она нашлась, закреплённая под узкой палубой плота. Там же обнаружилась рея и кормовое весло.
Сквозь прозрачную упаковку рулона просвечивала инструкция и Миранда, усевшись на борт плота, стала зачитывать её содержание.
- Эксклюзив. Пластырь для заделки пробоин в солёной воде с температурой выше восемнадцати градусов. Полимеризация запускается от соприкосновения с солью морской воды. Вырезать из пластыря заготовку превышающую размеры пробоины на десять сантиметров по контуру. Снять защитную плёнку. Наложить в воде на пробоину. Прижать, разглаживая, и держать не менее пяти минут. Вырезать вторую заготовку, на десять сантиметров больше первой, наложить поверх первой и прижимать, разглаживая, пять минут.
Мы кричали, девчонки прыгали и бесились, рискуя разрушить плот и начисто позабыв, что они нагие.
Сёстры без сил лежали в носу, укрывшись парусом. Я сидел в корме на ящике и пытался думать о том, что делать дальше. Думалось плохо: болела голова, и безумно хотелось помочиться. Я лёг на корму спиной к девчонкам и добавил солёности океанским водам. Умиротворённый, я посмотрел в океан, и моё сердце учащённо забилось – два чёрных плавника рассекали воду метрах в десяти от плота.
- Девочки, к нам приплыли акулы.
Я произнёс это, как можно спокойнее, но дрожащий голос выдал мой животный страх. Мы завороженно следили за кругами, которые акулы описывали вокруг плота, когда Лэрри отчаянно выкрикнула:
- Всё, больше не могу! – мы удивлённо посмотрели на неё, - Хочу пи-пи, - едва не плача сообщила она, - сейчас спущусь за борт и …
- И останешься без ног, - перебила её Миранда.
- Алекс, ты видел, как мамы писают малышек в парке? – я не понял и пожал плечами, - Ну, берут их под коленки и держат на весу. Пописай меня, пожалуйста!
Я взял её под колени, приподнял над бортом и мы снова подсолили океанскую воду.
- Подержи уж и меня, - решилась и Миранда.
- Кэролин, давай и ты, - позвал я, - не стесняйся, что естественно, то не стыдно.
- Простите, не успела сказать – поздно сообразила. Делать свои дела можно в черпак.
Мы посмотрели на неё с восхищением, Кэролин была очень умная.
- Проблемы решаются по мере их поступления, - констатировал капитан оранжевого ковчега.
Акулы ушли, девочки спали под тентом, укрывшись парусом. Я сидел на ящике, и мрачные мысли захлёстывали меня. Подошла Кэролин и села рядом.
- Ты не знаешь, с какой скоростью шёл катер?
- Километров тридцать в час, может, больше, - ответил я, сразу поняв, к чему она клонит.
- А скорость течения километров десять-пятнадцать, правильно? - Я кивнул.
- Мы шли часов пять по течению? – я снова кивнул, - Значит, мы были километрах в двухстах от порта, так?
- Тебя хорошо научили решать задачи на движение, - попробовал пошутить я, но Кэролин не приняла шутку.
- Потом мы плыли по течению да с попутным ветром девятнадцать часов со скоростью почти двадцать километров в час и ещё прошли порядка четырёхсот километров.
Она рассуждала точно, как научили в школе, но, чёрт возьми, абсолютно правильно.
- За второй день мы пройдём ещё около пятисот километров и за третий, и за четвёртый. С каждым днём мы будем увеличивать радиус поиска на пятьсот километров.
- Ты не веришь, что нас найдут, Кэролин?
- Обязательно найдут, но нужно экономить воду, - подвела она неутешительный итог своим подсчётам и ушла к сёстрам.
Я лежал на крышке ящика и крутил, крутил в голове мрачные мысли. Слово «допустим» стало главным в моих рассуждениях. Допустим, послезавтра утром Рони поднимет на поиски всю свою армию, и допустим, к вечеру они найдут затонувшую яхту. Допустим, там не слишком глубоко и у них есть водолазы, которые обнаружат тело Кевина, если, конечно, оно осталось в рубке. Что произойдёт потом? Несомненно, что армия Рони прекратит поиски, найдя своего босса.
Остаётся Ларри и правительство страны. Кто для них Ларри? Мелкий чиновник, прилетевший на второстепенные переговоры, не более. Представляя себе волчьи законы современного мира, я не сомневался, что оставшаяся без хозяина алмазная империя будет занимать их больше, чем какие-то пропавшие девчонки. Да и есть ли у этой нищей страны корабли, самолёты и вертолёты, которые они смогут послать на поиски? Ларри свяжется с Правительством США, но 6-й флот оно на поиски не отправит и эскадрильи самолётов в воздух не поднимет. Он обратится в НАСА, но они скажут, что сквозь «грустное светило» спутники не могут ничего увидеть. Я тяжело вздохнул и стал рассматривать другие варианты.
Допустим, яхту сразу не найдут и будут упорно искать день за днём, неделю за неделей. Всё это время мы будем болтаться в океане на этом кусочке неземной тверди размером три на два метра. Долго ли? До первого шторма? До последней капли воды? До сумасшествия? До группового суицида? Под эти мысли и плеск волн я провалился в тяжёлое забытье.
- Жрать хочется, сил нет, - выразила утром общее желание Лэрри.
- Что за вульгарность, Лэрри? – упрекнула её Кэролин, - Ты забыла слова «есть и кушать»?
- Едят и кушают за столом со скатертью, а я хочу жрать, - парировала Лэрри, - Мы, между прочим, ровно сутки ничего не ели.
Действительно, вчерашний стресс, изматывающая борьба с пробоиной и водами океана заставили нас начисто забыть про еду. Миранда достала из ящика пакет с таблетками, и снова стала зачитывать вслух просвечивающую сквозь упаковку инструкцию.
- Опять эксклюзив, за что ни возьмись, всё эксклюзив. Капсулы для поддержания жизнедеятельности организма в экстремальных условиях. Одна капсула в концентрированном виде содержит необходимое количество белков, жиров и углеводов, аминокислот и витаминов для обеспечения жизнедеятельности организма массой до восьмидесяти килограмм в течение одних суток. Наполнитель, изготовленный по оригинальной запатентованной технологии, разбухает в желудке, заменяя чувство голода чувством сытости. Не разжёвывая проглотить, запив водой.
- Ты сколько весишь, Алекс? – подначила Лэрри, - Если меньше восьмидесяти, то получишь капсулу, если больше, то придётся тебе поститься, пока не достигнешь нормы.
Мы проглотили по капсуле, запив водой, которую Кэролин выдала каждому в крышечке от пятилитровой бутыли. Капсул в упаковке было ровно тридцать. Миранда и Лэрри сидели в носу, ожидая наступления чувства сытости. Я сидел на ящике и в очередной раз прокручивал в голове очевидное. Подошла Кэролин и села рядом.
- Капсул хватит на неделю, воды, если выдавать по две крышечки в день, тоже на неделю. Что будет потом, Алекс? – она грустно посмотрела на меня и ушла к сёстрам, не ожидая ответа.
Умная рассудительная девочка знала, что ответа у меня нет. Спасением могли бы стать рыболовные снасти, и я долго крутил в руках катушку с крючком и сеть, но, поразмыслив, отказался от них. Постановка сети была для меня неразрешимой загадкой, а крючок и блесна были таких размеров, что рыба, сдуру заглотившая их, скорее утащила бы меня в океан, чем я втащил бы её на борт.
Весь следующий день мы жадно вглядывались в небо, в надежде увидеть самолёт, и я уговаривал себя и девочек, что ещё рано, что только завтра …
Прошло завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Океан был чист до самого горизонта, и ничто не нарушало покой «грустного светила». Девочки сникали на глазах, ночью я слышал чей-нибудь тихий плач, и моё сердце разрывалось от чувства собственной ничтожности. Первой сорвалась Лэрри. Она тихо лежала под тентом, но внезапно вскочила и яростно закричала:
- Нас не ищут, нас никто не ищет! Будь проклят Ларри, затащивший нас в эту дыру! Будь проклят Кевин со своей рыбалкой и страхом за свою драгоценную жизнь! Стоял бы как положено за штурвалом и не налетел бы на эту проклятую мину! Будь проклят … , - она бы и дальше посылала проклятия, но её перебила Миранда:
- Кто ещё должен быть проклят, - истерично закричала она, - Кэр? Я? Алекс?
Её всю трясло, и Кэролин бросилась к ней, а я подхватил Лэрри и усадил себе на колени. Она рыдала, уткнувшись лицом в мою шею и поливая её слезами, а я гладил её сильно похудевшую спину и шептал какие-то благоглупости. Наконец она успокоилась, прошептала: «Спасибо, Алекс!», чмокнула меня в нос и убежала к сёстрам. Из-под тента долго доносилось их ласковое воркование.
Наступил шестой день нашего пребывания на плоту. Мы «позавтракали». Равнодушные и безразличные ко всему Миранда и Лэрри снова легли под тентом. Кэролин пошла за ними, обречённо прошептав:
- Осталось шесть капсул и несколько глотков воды.
Океан баловал нас отличной погодой, которая не могла продолжаться вечно. Светило баловало нас своей грустью. Я с благодарностью посмотрел на серое небо и увидел, что оно резко потемнело у самого горизонта. Это был конец – даже лёгкий шторм перевернул бы наш утлый ковчег. Я лёг на ящик и стал спокойно обдумывать, как мне наиболее безболезненно умертвить девочек имевшимися у меня подручными средствами прежде, чем я перережу себе сонную артерию. Я поднялся, прошептал: «Будь ты проклят, океан!» и плюнул в его чистую солёную воду.
Волна приподняла плот, и мне показалось, что далеко впереди слева мелькнула какая-то черная точка. Я дождался следующей волны и снова не понял, увидел я её или нет. Я позвал девочек, и они нехотя подошли к своему капитану.
- Смотрите в том направлении и говорите, что видите, - приказал я им, не навязывая своей галлюцинации.
Четыре пары глаз видели одно и то же. Неистовство, охватившее нас, было сродни буйному помешательству. Я схватил весло, девочки мачту, рею и черпак и мы, как сумасшедшие, стали бить ими воду ненавистного океана, гребя к этой спасительной точке. Течение и попутный ему ветер норовили пронести нас мимо и мы, опустив тент, работавший как парус, неистово и из последних сил гребли поперёк течения и ветра.
Сейчас, вспоминая эту борьбу жажды жизни четырёх слабых человечков с мощью Атлантического океана, я не понимаю, как мы смогли победить.
Ещё не доплыв, мы поняли, что перед нами из воды высовывается вершина подводной горы, местами покрытая зеленью деревьев и вряд ли обитаемая, но какое это имело сейчас значение, когда мы, наконец, обретали земную твердь. Океан продолжал испытывать нас на прочность, уперев плот в неприступную крепостную стену. Отшлифованные океаном крутые склоны горы возвышались над водой всего-то на пару метров, но эти метры были для нас совершенно непреодолимыми. Волны били плот об остров и мы, отойдя от него на десяток метров, поплыли вокруг в поисках места для высадки.
Небо над нами продолжало темнеть, ветер и волнение усиливались, и перспектива быть утопленными возле этой горы становилась всё реальней и реальней. Гнев и отчаяние предавали нам силы, и мы гребли онемевшими руками, били эти ненавистные и безжалостные воды до тех пор, пока наше упорство не было вознаграждено. Стены расступились, открыв маленький, метров десять длиной, пляж, сантиметров на девяносто возвышавшийся над водой, и снова поднялись на свою неприступную высоту.
Я вылез на берег и упал – привыкшее к качке тело земная твердь не приняла. Выпущенный из рук плот сразу отнесло на метр от берега. Полные ужаса глаза моих девочек я помню до сих пор.
Я приказал протянуть мне мачту и рею и выкинуть на берег все наши богатства. Стоя на коленях, я удерживал прыгающий на поднявшейся волне плот до тех пор, пока всё не было выгружено и девочки не упали на берегу. Океан сразу унёс плот и я, мысленно поблагодарив его за наше спасение, пожелал ему счастливого плавания. Мысль о том, что с потерей плота мы потеряли последнюю надежду на то, что нас будут продолжать искать, пришла ко мне много позже.
Из последних сил я сложил наше имущество в парус, оттащил узел за теперь уже спасительную «крепостную стену», оградившую нас от океана, и упал рядом с ним. Мои утята приползли к своей мамке и попадали рядом. Мы лежали на спинах, созерцая темнеющее на глазах небо, и слушали негодование океана, упустившего нас и бьющего теперь своими волнами в стену нашей неприступной крепости.
- Как же меня тошнит, - выразила всеобщее состояние Лэрри.
- Не удивительно, - отозвалась Миранда, - организм, привыкший к качке, привыкает к её отсутствию. Меня больше интересует, есть ли здесь дикари и что они с нами сделают. Съедят?
- Съедят меня, а вас сделают жёнами, - ляпнул я и тут же услышал знакомый плач.
Дождь хлынул внезапно. Вода стояла сплошной стеной, и мы прыгали под ней, глотая воду и смывая с тел соль.
- Надо набрать воды, - подсказала мудрая Кэролин, и я, свинтив крышку, подставил бутыль под дождь.
Небо светлело, а вода в бутыль толком не набиралась. Первое в жизни самостоятельное техническое решение пришло ко мне внезапно. Я отрезал острый кончик у черпака, засунул его ткань в узкое горло бутыли и скомандовал девочкам растянуть парус так, чтобы вода стекала в черпак. Мы успели наполнить бутыль наполовину, когда ливень внезапно закончился.
Миранда и Лэрри отошли за кустики. Я посмотрел на Кэролин. Она лежала на спине и пустыми остекленевшими глазами смотрела в небо. Выражение покорной обречённости, застывшее на её милом лице, исказило и состарило его.
- Ты устала, Кэр?
Она не ответила, но через минуту равнодушно произнесла:
- Теперь нас окончательно перестанут искать.
- Почему? – искренне удивился я.
- Потому, что мы отпустили плот, - она прошептала эти пять слов, закрыла глаза и замолчала.
Я не сумел сдержать стон – мудрая Кэролин была как всегда права. Пустой непотопляемый плот будет мотаться по волнам до тех пор, пока какой-нибудь корабль не заметит его, или населённый людьми берег не позволит ему причалить к себе. Название яхты и порт приписки начертаны на его оранжевом борту и наша смерть не вызовет сомнений. Нас оплачут и вычеркнут из списков жителей Земли.
Душераздирающий крик раздался за кустами. Качаясь на ещё нетвёрдых ногах, к нам бежали девочки. Лэрри поскользнулась, упала в лужу и побежала на четвереньках, даже не пытаясь подняться на ноги. Миранда рухнула на колени рядом с Кэролин и так сидела, поджав под себя ноги и дрожа крупной дрожью. По-собачьи подбежала Лэрри, спряталась за мою спину и стала скрестись в неё, словно пытаясь найти дверцу, через которую можно было бы забраться внутрь и спрятаться от какой-то внешней угрозы. Они не могли говорить, но их наполненные ужасом глаза смотрели на кусты, кричали и молили о спасении. Из-под куста выползла большая змея, свернула в пружину своё мощное гибкое тело, поднялась над ним, раскрыла огромную чёрную пасть и угрожающе зашипела. Продемонстрировав, кто на острове хозяин, она лениво уползла в густую траву.
Четыре нагих тела тряслись и стучали зубами, уже не от примитивного страха, сжимавшего сердца в океане, а от ужаса, которым встретила их спасительница земля. Там, качаясь на волнах, мы страшились кровожадных акул и барракуд, но под нашими ногами была, пусть иллюзорная, но защита от этих тварей. Можно было смотреть на дно плота и не видеть их, отключиться и забыть об их присутствии. Здесь, на земле, они подстерегали нас повсюду. Змеи и хищники, маленькие паучки, наполненные смертельным ядом, и огромные крокодилы, обезьяны, наконец. Самыми страшными представлялись мне именно обезьяны. Я не мог противостоять ни горилле, ни шимпанзе, тем более их стае, и понимал, что меня они убьют сразу, но девочки. Я содрогнулся от представления о кошмарах их дальнейшей судьбы – подобные ситуации часто становились сюжетами приключенческих романов.
Не знаю, сколько времени мы провели в оцепенении, из которого нас вывела волна, перевалившая через стену и вернувшая меня в реальность. Я вспомнил, что я, Алекс Дональд, старший в нашей команде, её капитан и единственный мужчина. Начинался шторм. Волны с шумом накатывались на пляж и уже начинали перекатываться через стену. Очередная волна подхватила полупустую бутыль с водой и потащила к океану, и я едва успел поймать её.
Надо было принимать решение, и я прошептал трясущимися от страха губами:
- Надо уходить, пока нас не смыло в океан, - девочки с ужасом смотрели на меня и я добавил, - мы не можем сидеть здесь до конца своих дней, поймите это и пошли.
Я оттащил узел шагов на пять от стены, развязал и стал рассматривать содержимое. Две коротких, не более двух метров капроновых верёвки, которыми, наверное, должен был управляться парус, длинная тонкая верёвка, на которой он, скорее всего, должен был подниматься, три алюминиевых блока, нож, топорик и пакетики. Сейчас я горжусь своим вторым техническим решением, но тогда …
Тогда я принял его от страха и безнадёжности. Я привязал одну короткую верёвку к горлу бутыли и, обвязав её поперёк, соорудил что-то вроде заплечного мешка, а концом другой связал между собой блоки. Сложив в несколько раз тонкую верёвку, я пропустил её сквозь держатели ножен и чехла топорика, и обмотал импровизированный ремень вокруг бёдер. Туго связав остатки наших запасов в узелок диагональными концами паруса, я связал другие два его конца так, чтобы Миранда сумела нести его, как дорожную сумку.
Я вспоминаю наши первые шаги по густой траве острова и нарастающий с каждым шагом ужас, который с той поры надолго поселится в нас и станет нашим привычным состоянием. Я шёл первым с бутылью за плечами и мачтой на плече, отчаянно стуча по земле верёвкой с гремящими на её конце блоками. За мной, держась за мачту, двигалась Лэрри, стуча верёвкой по траве слева. За ней Кэролин била траву реей справа. Миранда, с концом мачты на плече и парусом за плечами, замыкала колонну, стуча по земле веслом.
Мы бежали от страшного океана по ещё более страшной земле навстречу неминуемой смерти. Разум кричал, что смерть неизбежна, но наши юные тела страстно хотели жить и мы, стеная и плача, шли в неизвестность и били, били эту страшную землю.
Справа возникли заросли бамбука, и я подумал, что надо будет сделать копьё, хотя не представлял себе от кого и как оно сможет нас защитить. Обогнув бамбук, мы увидели её.
В приключенческих романах пещера всегда представляет собой замкнутое помещение в горе с тремя глухими стенами и узким входом в четвёртой. То, что открылось нашим взорам, никак не соответствовало понятию «пещера». Большой козырёк неправильной четырёхугольной формы двумя своими сторонами был продолжением невысокого холма, две другие стороны опирались на три разрушающихся столба, не позволявших ему обрушиться на землю. Насквозь продуваемый ветром, он мог защитить только от дождя, падающего вертикально вниз. Большая куча мелкого песка, нанесённого ветром, возвышалась у подветренной стены. В изнеможении мы упали на её тёплый мягкий край.
Ночью снова шёл дождь. Мы лежали, зарывшись в песок, и дрожали от страха – в кромешной темноте змея была невидима и неслышима. Шум мощного водяного потока привлёк наше внимание.
- Неподалёку протекает большая река, - радостно сообщила Миранда, - надо будет пойти помыться.
- А в ней тебя с распростёртыми объятиями встретит гостеприимный крокодил, - прошептала Лэрри сквозь слёзы.
Дождь закончился, а вместе с ним смолк и шум водного потока. Утром, с бутылью за плечами и реей в руках, я отправился на поиски реки. Она нашлась метрах в пятидесяти от места нашего пристанища: по неглубокому оврагу к океану бежал ручей. Стало понятно, что в бурный поток его превращал дождь. Ни крокодилов, ни рыб в ручье не было.
Что такое пятьдесят метров? Каких-то сто шагов, но как же я устал, добираясь до ручья! Я шёл по высокой траве, безостановочно шлёпая по ней реей, дрожа каждой клеточкой обнажённого тела и шарахаясь от собственной тени. Путь назад был не менее мучительным.
Воспоминая те страшные времена, я не могу расчленить их на отдельные дни и какие-то события – всё слилось и стало неразделимым, но два эпизода прочно врезались в память.
Третий день пребывания на острове прошёл в поисках чего-нибудь съедобного. Мы панически боялись леса, и, дрожа от страха, как сомнамбулы бродили вокруг пещеры, пробуя на вкус стебли растений и корешки, обгладывая листья и побеги молодого бамбука. Смертельно уставшие, мы вернулись в своё логово и зарылись в песок.
- Здесь есть хищники? – дрожащим голосом спросила Миранда.
- Наверное, в лесу есть, - равнодушно отозвалась Кэролин, - а что?
- А то, что ко мне пришли месячные, - забилась в истерике Миранда, - они прибегут на запах крови и съедят меня!
С этого момента страх в наших сердцах заменился ужасом. Он поселился в нас и пожирал изнутри, руководил нашими поступками, и мы мгновенно стали его рабами. Вот ветер качнул дерево, и по траве побежала его тень. В оцепенении, зажмурив глаза, застыла Миранда; скуля, присела на корточки и закрыла голову руками Лэрри; уткнув лицо в ладони, замерла Кэролин. Я тоже был не лучше своих девочек.
Прошло несколько дней, и наступила та ужасная ночь. Я уснул, но меня разбудила Лэрри.
- Алекс, там кто-то ходит, - прошептала она, трясясь и пытаясь сдержать рыдания.
Я прислушался. Мягкие кошачьи шаги явственно слышались в темноте. Вот зверь пошёл, вот остановился, принюхался, снова пошёл, вот снова остановился и принюхался … Девочки спрятались за моей спиной. Я сидел парализованный ужасом, выставив перед собой мачту и рею, сжимая в сведённых руках нож и топорик. Что я, нагой, слабый, чуть не падающий в голодный обморок человечек мог противопоставить ужасному хищнику? Девочек сморил сон, а я всю ночь просидел на куче песка, едва не сходя с ума от парализующего ужаса. Рассвело. Шаги продолжались. Ожидание смерти стало невыносимым, и мы, выставив перед собой наше «оружие», выглянули из своего ненадёжного убежища.
Сломанная ветка, подбрасываемая ветром, хлопала по высокой траве. Хлоп-хлоп–хлоп, и тишина, хлоп-хлоп, и снова тишина. Нет, мы не испытали чувства радости, не посмеялись над своими страхами. Смерть ходила рядом, и то, что на этот раз пронесло, лишь усилило наш ужас.
Нужно было принести воду и я, стиснув зубы, пошёл к ручью. Рея казалась мне неподъёмной, и я вяло размышлял о том, что надо бы срубить бамбуковую палку, с ужасом думал, как я сумею преодолеть обратный путь с полной бутылью воды. Ах, эти сто шагов, как же тяжелы вы были!
Я тащился назад, сгибаясь под тяжестью пятилитровой бутыли. Полз, опираясь на рею, как на посох. Дорога к жилищу казалась мне просто непреодолимой. Крупная змея преградила мне дорогу, подняв голову над травой. Я обошёл её, свернув влево, туда, где росли кусты, и трава была не так густа.
Тощий голый человечек из последних сил волочил ноги, проклиная свою слабость и змею, вдвое удлинившую его путь. Что-то синее мелькнуло перед его глазами, заставило остановиться и осмотреться. Куст или небольшое дерево синело плодами справа от него и он, не глядя под ноги, кинулся к нему, к плодам, к еде.
Я ел дикую африканскую грушу прямо с куста, откусывал и глотал, почти не разжёвывая. Откусывал и глотал до тех пор, пока желудок не приказал остановиться. Только насытившись, я вспомнил о девочках, и мне не было стыдно. Самое правильное было бы привести их сюда, но на такое путешествие сил не оставалось, и я мучительно пытался сообразить, в чём отнести им плоды. Решение пришло неожиданно и оказалось очень простым. Срезав длинный прут и очистив его от коры, я, как на шампур, нанизал на него спасительную пищу, связал травой концы и повесил гирлянду на шею.
Девочки сидели в песке, тесно прижавшись друг к другу, и тихо выли.
- Что случилось, девочки?
- Тебя так долго не было. Мы решили, что ты уже не вернёшься, - выкрикнула Лэрри и разрыдалась.
Я положил гирлянду, упал на песок и мгновенно провалился в яму сна.
Первое, что я увидел, открыв глаза, был пустой прут. Сестры молча лежали на песке, ожидая моего пробуждения. Миранда подошла ко мне. За ней поднялись Кэролин и Лэрри. Вся троица встала передо мной с выражением отчаянной решимости на лицах.
- Алекс, мы хотим тебя о чём-то попросить. Поклянись, что ты выполнишь нашу просьбу, - требовательно произнесла Миранда и смутилась.
Я поднял правую руку и шутливо поклялся. Девочки шутку не приняли и Миранда продолжила:
- Алекс, каждый из нас может умереть в любую минуту. Мы все это прекрасно понимаем. Мы не хотим уйти из жизни девственницами. Сделай нас женщинами, - закончила свою речь Миранда.
- Вы что, с ума посходили?
- Ты поклялся.
- Да вы понимаете, о чём просите?
- Ты поклялся, - повторила Миранда и села рядом со мной. Сёстры отошли на другой конец пещеры.
- Возьми меня, Алекс, не бойся.
И я вошел в неё. Она слабо вскрикнула, поднялась и отошла к сёстрам. Её место заняла Кэролин.
- Давай, Алекс, будь мужчиной, - подбодрила меня она, закрыла глаза и закусила нижнюю губу.
Я сделал это. Она встала, уступив место Лэрри.
- Лэрри, девочка моя, - взмолился я, - может не надо? Подожди, подрасти немного!
Она села рядом и строго посмотрела мне в глаза:
- Ты можешь гарантировать, что я доживу до твоего «подрасти»? Нет? Тогда не говори глупости.
Лэрри опрокинулась на спину и прошептала:
- Я люблю тебя, Алекс, с первого купания в бассейне люблю. Поцелуй меня крепко-крепко.
Я соединил свои губы с её, пахнущими африканской грушей губами.
Можно ли назвать сексом то, что произошло между нами? Нет, конечно. Это было нечто среднее между хирургической операцией по дефлорации и процедурным кабинетом муниципальной больницы для самых бедных, где пациент заходит, получает укол, выходит и входит следующий.
Больше ничего значимого я вспомнить не могу. Все последующие дни слились в один бесконечный и жуткий день. Мы выныривали из кошмаров ночных видений, чтобы тут же окунуться в ужас реальной жизни. Что мы умели в том мире, который называли цивилизованным? Ничего, кроме как зайти в магазин, выбрать понравившийся, но совершенно ненужный товар, и обменять на него свои зелёные бумажки. Я, за всю жизнь не забивший гвоздя, девочки, не пришившие ни одной пуговицы и не сварившие даже куриного яйца, все мы должны были теперь срочно постигать науку выживания, экспериментируя на самих себе.
Наши головы были нашпигованы совершенно бесполезными знаниями. На уроках ботаники мы зубрили названия растений, учились отличать пестики от тычинок, а всего-то нужно было знать, какие из них съедобны. Мы умели извлекать корни из чисел, но не знали, как и какие корешки извлекать из земли. В университете меня учили искусству жизни в рамках выдуманных людьми законов, но ничего не говорили об искусстве выживания в дикой природе.
Мы стремительно катились вниз по эволюционной лестнице, дичали и зверели, слабели телом и ожесточались сердцами. Грязные скелеты обтянутые исцарапанной кожей бродили вокруг своего логова в поисках пищи, распугивая змей и птиц, пугаясь друг друга и собственных теней.
Сейчас можно с улыбкой вспоминать собственную беспомощность, но тогда … Вот я пытаюсь отрубить бамбуковую палку. Перпендикулярно луплю топориком ствол, он пружинит, топорик отскакивает, не оставляя даже следов. Я измучен, топорик крутится в моих слабеющих руках, очередной удар получается под углом и срубленный бамбук падает к моим ногам. Алекс Дональд узнаёт, что рубить надо наискосок. Я извожу почти все спички, прежде чем придумываю способ сохранения огня. Всё то, что первобытный человек получал в наследство от сотен предыдущих поколений, мы вынуждены были изобретать заново.
Как же стремительно мы зверели и ожесточались! Я брожу с бамбуковой палкой в руках, пытаясь найти хоть что-нибудь, способное слегка приглушить голод, и замечаю змею, спокойно лежащую на камне. Что-то звериное поднимается во мне и я, презрев опасность, бью по ней раз, другой, третий. Она дёргается, пытается поднять голову, но перебитый позвоночник не позволят сделать это. Змея шипит, извивается, а я бью, бью, бью. Наконец она затихает, и я без сил опускаюсь на камень рядом с поверженным двухметровым чудовищем. Сегодня мы будем сыты, и я властно потяну к себе одну из своих жён. Мы идём с Мирандой и замечаем птицу, сидящую в гнезде на яйцах. Я мечу в неё бамбуковое копьё и, о чудо, птица слетает на землю и бежит, волоча повреждённое крыло. Миранда с ожесточением бьёт птицу своей палкой, бросается на неё и руками сворачивает ей голову. Мы несём птицу в своё логово, и Миранда ласкается ко мне, в предвкушении послеобеденного поощрения.
Я не люблю вспоминать те ужасные времена, но день своего глубочайшего падения мне не забыть никогда. Мы всё ещё боялись ходить в лес дальше ручья, и объели всю территорию вокруг логова. В то утро мы в очередной раз отправились к грушевому кусту, хотя уже несколько дней назад обглодали его полностью. Голод и ужас были нашими обычными состояниями, но теперь к ним добавились безмерная слабость и равнодушная безысходность. Обречённо стояли мы перед пустым кустом, когда непривычный звук заставил нас посмотреть вверх. Прямо над нашими головами не выше пятнадцати метров почти бесшумно летел самолёт. Мы видели, как он перелетел ручей, ударил крыльями по деревьям, задрал хвост и врезался в землю. Не сговариваясь, мы помчались к самолёту.
Я написал «помчались», и улыбнулся. Это нам казалось, что мы бежим. На самом деле мы еле передвигались на своих слабых ногах, но голод, отбиравший последние силы, одновременно подпитывал их и гнал вперёд. Нет, не мысль о нуждающихся в помощи людях толкала нас в страшный лес. «В самолёте должна быть еда!», - кричали мозг и желудок каждого из нас. Мы больше не были ни людьми, ни стаей: каждый боролся с собой за себя, за свою жизнь, за свой шанс хоть ещё на мгновение продлить своё существование на земле.
Я скатился в овраг, с трудом забрался на противоположный склон и «побежал» вперёд. Мысль о помощи девочкам даже не пришла в мою голодную голову. Мне казалось, что я иду уже целую вечность, а самолёта всё не находилось. Какие только дикие мысли не роились во мне, но одна захватила полностью: я потерял направление, другие доберутся раньше и съедят то, что принадлежит мне. Я зарычал, как раненый зверь. Да я и был в тот момент зверем.
Разломанный на несколько частей самолет лежал, уткнувшись кабиной в землю. Окровавленное тело человека с размозжённой головой, лежавшее поодаль, не затронуло моего сознания, однако нос, уловивший запах чего-то съедобного, повлёк меня к обломкам фюзеляжа. Я шёл на запах, как тот зверь, что должен был прийти на запах Миранды.
Нос привёл меня к большому железному ящику. Приоткрывшаяся от удара дверь оставила узкую щель, из которой исходил пьянящий аромат. Я сунул в неё руку и наткнулся на что-то мокрое и клейкое.
Тощий голый дикарь слизывал с грязной ладони пряную жидкость, снова мочил ладонь и снова облизывал. Его пустой желудок бурлил, вырабатывая литры сока, и требовал заполнения.
Я шарил рукой по сплошной картонной стене в поисках хоть малой лазейки, через которую мог бы проникнуть внутрь, но её не было. До сих пор не могу забыть того отчаяния, которое охватило меня тогда. Мои отросшие ногти только царапали картон, не будучи в силах прорвать его, но я с упорством безумца продолжал свою бессмысленную борьбу. Что-то больно упёрлось в живот. Я отпихнул помеху и не сразу сообразил, что отпихиваю нож, висящий на верёвке, перекинутой через моё плечо. Картон не устоял перед калёной сталью, и моей добычей стала банка с кольцом на крышке. Я потянул кольцо, оторвал крышку, и восхитительный аромат тушёного мяса едва не свалил меня с ног.
Не помню, сколько банок тот дикарь запихнул в себя, возрождаясь к жизни, но, только насытившись, самец вспомнил о своих самках.
Я выглянул из-за ящика и увидел девочек, сидящих на куске оторванного крыла и с ненавистью глядящих на четырёх крупных птиц, спокойно склёвывающих мозги мёртвого лётчика. Мне показалось, что если бы не мощные крючковатые клювы стервятников, эти дикарки сами с наслаждением наполнили свои пустые желудки человеческими мозгами. Я выгреб из ящика несколько банок и поспешил к ним.
Девочки вяло прореагировали на банки, но запах, исходивший от меня, заставил трепетать их ноздри. Лэрри выхватила из моей бороды застрявшую крошку и поспешно сунула в рот. Я сдёргивал крышки с банок, протягивал девочкам и они, как и я некоторое время назад, хватали мясо грязными когтями, глотали пряные куски и облизывали пальцы, которые белели на глазах.
Эту ночь мы провели рядом со своим богатством, боясь оставить его без присмотра даже на минуту. Забравшись на контейнер с ножом и кусками самолётной обшивки в руках, мы объединились в стаю, готовую сражаться насмерть с любым зверем, посягающим на нашу добычу.
Наш боевой запал погасил сон – первый за множество дней сон сытых людей, и он был прекрасен!
Утреннее пожирание консервов отличалось от вечернего только отсутствием вчерашней истеричности. Мы так же стремились потуже набить желудки, словно боялись, что свалившееся с неба счастье снова улетит на небеса, так же напряженно посматривали по сторонам и друг на друга, опасаясь нападения. Дикарь оставался дикарём вне зависимости от степени сытости.
Насытившись, мы вчетвером сумели распахнуть дверь контейнера. Всё его нутро от пола до потолка было забито картонными ящиками с консервами. Помимо «продуктового» с оторванной дверью на месте крушения лежали ещё четыре помятых, но не расколовшихся железных контейнера с какими-то штуковинами на крыше. Шестой влетел в пилотскую кабину и припечатал к приборной доске тела ещё двух пилотов. Сверху его придавило дюжиной бочек, упакованных в толстую сеть наподобие рыболовной.
Контейнеры лежали на земле в разных позах, но их двери, снабжённые хитрыми запорами, были вполне доступны. Я ещё плохо соображал, разглядывал замки и не мог понять, как они открываются, хотя невнятное воспоминание злило и тревожило меня.
- Как у люка спасательного плота, - сказала Кэролин, подойдя ко мне, - Посмотрим, что там?
Мы открыли дверь и едва успели отскочить от посыпавшихся на нас зелёных ящиков. В них не было еды, разочарованно отметили мы, только автоматы.
- Ужасно хочется пить, - пожаловалась Кэролин, и я тоже ощутил жуткую жажду: мы уже сутки были без воды.
- Еще один и пойдём.
Какие-то рюкзаки посыпались из нового контейнера. Я обрадовался – будет, в чём отнести консервы в логово, и вывалил содержимое рюкзака на землю. Чёрные полиэтиленовые пакеты посыпались из него, и один больно ударил меня по ноге. Я схватил его и со злостью ударил об стенку контейнера. Из порвавшегося пакета к моим ногам упали АРМЕЙСКИЕ БОТИНКИ!
Мы даже представить не могли, как может обувь изменить жизнь дикаря. Засунув ноги в шнурованные, на толстой ребристой подошве, оторвавшей его от земли, ботинки, голый человечек обретает невиданную доселе защищённость. Именно они, армейские ботинки, повернули мои мозги к автоматам. В тире, который я посещал в той, давно забытой жизни, был автомат, из которого мне однажды довелось пострелять. Я кинулся к ящику и повесил оружие на шею. Я стал самцом, способным защитить свой прайд, почувствовал себя Алексом-защитником.
Сгибаясь под тяжестью нескольких консервных банок, гремевших в пустых рюкзаках, моя стая брела к ручью, но как изменилась её походка! Как уверенно ступали на землю тонкие ножки, болтавшиеся в огромных ботинках! Как бесстрашно вёл стаю вожак, сжимавший в руках автомат!
Стая подошла к ручью и, упав на четвереньки, по-собачьи лакала воду. То, что тощие, голые, беззащитные попы могут быть приманкой для змей и хищников не волновало её: толстые подошвы ботинок крепостной стеной ограждали тела дикарей от всех напастей.
Мы пошли дальше, и я помогал своему прайду выбраться из оврага. Сделав несколько шагов, мы увидели змею, поднявшуюся над травой. Еще вчера я в панике свернул бы в сторону, но сегодня просто выстрелил в направлении противника, надеясь отпугнуть его резким хлопком. У нас на глазах змея метнулась влево и в тот же момент её оторванная голова взлетела и упала в траву - самоубийца проглотила летящую пулю. Я издал победный крик: отныне Алекс Дональд стал местным правителем.
- Имя - это судьба! – закричал дикарь и несколько раз выстрелил в воздух.
Присутствие мяса в желудках ещё не означало его наличия на наших костях и мы, едва добравшись до логова, рухнули на песок. Сытость и смертельная усталость от длительного перехода сморили нас, и мы мгновенно заснули, отгородившись от мира подошвами наших ботинок.
Нас разбудил гром. Где-то над океаном бушевала гроза. Пещера озарялась вспышками молний, и гром бился о стены нашего продуваемого насквозь жилища. Сейчас я думаю, что это небеса салютовали нашей победе, но тогда совсем другие мысли бродили в отвыкших думать головах.
- Теперь нас найдут, да, Алекс? – с блаженной улыбкой на лице без конца повторяла Лэрри, - Теперь нас обязательно спасут, да, Алекс? Представляешь, они будут искать самолёт, а найдут меня.
У неё снова начиналась истерика, и я гладил её костлявую спину, пытаясь успокоить. Внезапно что-то звериное накатило на меня, захлестнуло, и я грубо завалил свою самку на спину.
Небесный салют закончился, ветер разогнал тучи и только на закате остались розовые облака.
- Пора поужинать, - сказала Кэролин, и мы замерли, услышав давно забытое слово.
Впервые за множество дней мы собирались ужинать! Во мне что-то щёлкнуло, зашевелилось, я вскочил, схватил нож, расщепил бамбуковую трубочку на четыре части и вручил девчонкам. Мои дикарки сначала не поняли смысла подарка, но осознав, завизжали от восторга.
Мне не забыть этого первого ужина: именно с него начался наш обратный путь по эволюционной лестнице. Мы были так же грязны, так же настороженно озирались, опасаясь нападения, но теперь мы ели неким подобием ложек! После ужина новая идея захватила меня: разложив костёр вокруг плоского камня, я подогрел в пустой консервной банке воду. Пахнущая специями, с каплями жира на поверхности, горячая вода была вкуснее любого чая, кофе или сока. Мои девочки снова восторженно визжали.
В этот незабываемый вечер всё было у нас впервые: первый ужин, первое горячее питьё и первое обсуждение планов на завтра.
- Там, где ботинки, должна быть и одежда, - возбуждённо тараторила Миранда, - надо завтра прямо с самого утра сходить и поискать. Спасатели могут появиться в любую минуту, а мы голые.
На том и порешили. Этой ночью моей самкой была Миранда.
Наутро, позавтракав(!) и попив «чая»(!), я повёл свой отряд к самолёту. Мы спешили: на горизонте собирались тучи и воздух, приносимый усиливающимся ветром, становился влажным и густым.
Выброшенные из рюкзаков пакеты так и валялись на земле, и в первом же из них нашлась одежда. Нашему восторгу не было предела.
- Нужно срочно уходить, пока ручей не отрезал нас от дома, - мудрая Кэролин указала на чернеющее небо.
Новое слово прозвучало на острове: впервые наше логово было названо домом! Кэролин была права, и мы, взвалив на спины новые, ещё не вскрытые рюкзаки, поспешили назад. Едва мой маленький отряд спрятался под крышей нашего дома, как хляби небесные разверзлись и обрушились на остров. Ещё слишком слабые для таких походов, мы, тяжело дыша, без сил лежали на песке. Лэрри тихо поскуливала. Я негодующе посмотрел на неё и мне в глаза бросились две широкие багровые полосы, оставленные лямками неподъёмного рюкзака. Новое чувство забрезжило в моей душе, и я нежно поцеловал их. Лэрри с удивлением посмотрела на меня и смущённо улыбнулась.
Содержимое рюкзаков превзошло все наши ожидания: полный комплект одежды, предназначавшийся бойцу командос или партизану. Камуфляж плотный и сетчатый, двое трусов и две футболки, две пары носков и пара носовых платков, панама и бандана, аптечка и куча разной, но такой необходимой, мелочи. Мы напялили на свои скелеты камуфляж, посмотрели друг на друга, и … Нам никогда не приходилось так хохотать, и это был наш первый смех со времён взрыва яхты. В той далёкой жизни я читал, что человек отличается от животных прежде всего тем, что умеет смеяться. Возможно, именно с этого момента мы начали своё возвращение к людям.
- Посмотрите, что я нашла! Смотрите! Смотрите! – кричала Миранда, - Это мыло! Мыло! Мыло!
Я не в силах описать наш восторг. Скинув одежду, мы прибежали на пляж и тёрли себя и друг друга намыленными пучками травы, едва не сдирая кожу.
Сытый и чистый я сидел на камне и пытался собрать воедино разбегающиеся мысли, а они появлялись и сразу исчезали, дразня и сердя меня. Я чувствовал, что голод отнял у меня способность мыслить логически, но зло и упорно складывал рассыпающийся пазл. Подошла Кэролин и встала передо мной, внимательно вглядываясь в моё заросшее бородой лицо.
- Ты думаешь, нас найдут?
- Обязательно, - уверенно ответил я и отвёл глаза.
- Ты не умеешь лгать, Алекс. Почему ты считаешь, что самолёт искать не станут?
Моя умница думала о том же, о чём думал и я.
- Ты видела, чем напичкан самолёт? – она кивнула, - А что за штуковины на крышах этих ящиков? – она пожала плечами, - А колёсики на их днищах ты видела? – Кэролин неопределённо мотнула головой, - А я ещё видел в фюзеляже что-то вроде направляющих. Тебе это ни о чём не говорит?
Кэролин задумалась, а в моей голове стала складываться картина. Правильно говорят: «Хочешь что-то понять сам, попробуй объяснить это другому».
- Не могу нащупать связь между штуковинами на крыше, колёсиками и этими, как их, направляющими, - жалобно произнесла девочка и сокрушённо всплеснула руками.
- Я думаю, что «штуковины» - парашюты, а колёсики и направляющие …
- Понятно, и что дальше?
- А дальше то, что самолёт не должен был садиться. Сбросил груз в нужном месте и назад. А кто мог такой груз послать? Либо какое-нибудь ЦРУ, либо очередной «Мистер Смерть». Никто из-за нескольких стволов светиться не будет. Да и чудо, что он упал на остров – лети он чуть выше, не споткнулся бы об деревья и плюхнулся в океан.
Глаза Кэролин наполнились слезами. Чистая, нагая, с пушистыми волосами она была очень соблазнительна, и я требовательно усадил её себе на колени. Моя скво безропотно подчинилась. Мы всё ещё оставались дикарями.
Чего только не находилось в недрах наших волшебных рюкзаков! Вот Кэролин подходит к нам с загадочным видом, и вкладывает в наши руки нечто, вызывающее бурный восторг: наши ладони сжимают складные ножи. Среди множества инструментов и ложка с вилкой, и шило с пилочкой, и НОЖНИЦЫ!
Вот Лэрри скачет вокруг нас с расчёской в волосах; вот я достаю вечный фонарик-жужжалку.
Картины дней нашего возвращения в сообщество людей проносятся перед моими глазами, и я не могу вычеркнуть их из своей памяти.
Весь следующий день мы приводили себя в человеческий вид: срезали ненавистные когти и, вскрыв аптечки, обрабатывали гноящиеся царапины. Миранда и Лэрри пытались соорудить что-нибудь приличное из имеющейся одежды, Кэролин подстригла буйную растительность на моём лице. С рюкзаком в руках подбежала Лэрри.
- Алекс, можно мне срезать эту ленточку? – она указала на какую-то полоску внутри рюкзака.
Я отрезал красную ленту, и Лэрри мгновенно собрала волосы в конский хвост, красуясь, попрыгала вокруг меня и убежала, гремя огромными ботинками. Какая-то идея зрела во мне, я не мог её уловить, но почему-то неотрывно смотрел на брошенный Лэрри рюкзак. Широченные лямки, матерчатые снаружи и кожаные изнутри, манили меня и притягивали к себе. Ещё не веря собственной догадке, я отстегнул их и позвал Лэрри.
- Я здесь, мой повелитель, что прикажешь своей преданной рабыне? – разыгралась малышка.
- Повелеваю снять ботинок и поставить ножку на эту ленту, - поддержал я игру. Глазомер не подвёл меня: лямка была много шире ступни девочки. Идея созрела, но я не представлял себе, как её реализовать. Отметив длину стопы, я отпустил Лэрри и глубоко задумался. Согнуть ленту по форме ноги не составляло труда, но чем её сшить, не имея иглы и нитки, было для меня загадкой. Слово «леска» само собой возникло в моём сознании, и я удовлетворённо заурчал: прокалываю шилом, а леска, - это иголка и нитка одновременно!
Я вышел из «дома» и приступил к работе. То, что получилось, изумило меня, и я снова позвал Лэрри. Усадив девочку на камень, я снял с неё ботинок и словно Золушке хрустальную туфельку, надел кожаный сапожок. Её удивлённые, восторженные и счастливые глаза мне не забыть никогда.
- Ты что, волшебник? – прошептала девочка, и этот шепот был лучшей наградой моим уставшим пальцам.
- Смотрите! Смотрите! – кричала Лэрри, прыгая на одной ноге.
Сестрёнки ахали, охали и спрашивали, как мне удалось сотворить это чудо. Я рассказал и мы в восемь рук, забыв про обед, до вечера тачали сапожки. Солнце уже почти утонуло в океане, когда мои девочки в футболках, спускавшихся ниже острых коленок и перетянутых армейскими ремнями, в новых сапожках изобразили что-то вроде канкана, а я любовался ими и отбивал такт, хлопая подошвами ненужных больше ботинок.
Почему мне так отчётливо запомнился именно этот, в сущности, рядовой эпизод нашей тогдашней жизни? Во-вторых, потому, что мне, человеку, далёкому от каких-либо технических и бытовых решений, удалось не только придумать нечто, но и изготовить это «нечто» своими руками. Десятки таких проблем будут мной решены в будущем, но эта, первая, разбудила мою фантазию и заставила поверить в свои силы.
А во-первых … Я смотрел на пляшущих девочек и физически ощущал, как во мне разрастается что-то совершенно новое, незнакомое, ещё не испытанное, но очень светлое и доброе.
Шли дни, но никаких признаков поиска самолёта не наблюдалось. Эйфория сменилась апатией, не слышалось смеха и даже улыбки стали редкостью.
- Почему они не ищут самолёт? – истерично вопрошала Лэрри.
Я слышал, как Кэролин, обняв сестёр, изложила им мои предположения. С тех пор девочки ходили с унылыми мордашками и мокрыми глазами. Запас консервов подошёл к концу, и мы отправились к самолёту. Теперь, когда наше спасение откладывалось на неопределённый срок, можно было детально разобраться с грузом, и выбрать то, что могло нам пригодиться. Третий контейнер был набит оружием. Базуки, пулемёты, гранаты и прочая дребедень были нам совершенно не нужны, но пистолет в кобуре, мощное пневматическое ружьё с оптическим прицелом, сигнальные ракеты и тяжёлые десантные ножи очень даже пригодились. Я бросил автомат и повесил кобуру на ремень.
- Этой «пукалкой» ты собираешься отбиваться от хищников? – подколола меня Лэрри.
- Девочка моя, ты ещё не поняла, что никаких зверей, кроме нас, змей и птиц ,здесь нет? Если они и были когда-то, то давно с голоду передохли.
Мы открыли четвёртый контейнер. Он был заполнен хозяйственными предметами. Три переносных дровяных плиты, кастрюли, миски, кружки, ложки с вилками и прочая кухонная утварь; лопаты и топоры, ножовки и двуручные пилы; какие-то пластмассовые трубы с раструбами на одном конце и ещё куча бесценных вещей. Моя команда прореагировала только на кружки.
Неизученными оставались только бочки и контейнер, раздавивший пилотов, (он остался нетронутым и мы не узнали, что он в себе таил). Я залез на бочки, разрезал сеть и скинул верхнюю на землю. Серый порошок неизвестного назначения наполнял её до краёв, и я поспешил закрыть крышку. Часть порошка высыпалась и мне пришлось сходить за лопатой, чтобы закопать эту дрянь от греха подальше. Не успел я отойти, как Лэрри уже мяла и нюхала этот порошок, и мне оставалось только замереть в ожидании чего-то ужасного.
- Могу пофантазировать, зачем этим командос нужны в джунглях трубы, но зачем им цемент, ума не приложу, - Лэрри отряхнула руки и подошла ко мне.
- Ты уверена, что это цемент? Ты что, имела с ним дело?
- Имела, имела, - рассмеялась она, - Мне было года четыре. Рабочие, бетонировавшие наш бассейн, высыпали кучу цемента и куда-то отошли. Я уселась на неё и стала делать куличики. Меня потом еле отмыли. Так что знакома и очень близко. Не сомневайся.
- Какая ты умница! – закричал я, подхватил девочку на руки, кружил и целовал, целовал, целовал. Подбежали удивлённые сестры.
- Девочки, милые мои, дорогие, мы будем строить настоящий ДОМ! Под козырьком и вокруг всё завалено камнями, песка огромная куча, цемент есть, надо только провести воду и можно начинать стройку. Две стены и крыша уже готовы. Мы сложим ещё две стены и забудем про дождь, ветер и змей, сделаем стол и кровати, нарежем из парашютов простыней, и всё у нас будет хорошо! Нас обязательно спасут, надо только подождать. Не отчаивайтесь, родные, прошу вас!
Моя речь была встречена совершенно равнодушно и даже с некоторым раздражением. Причина была ясна: дом означал, что спасение придёт не скоро и эйфория, бушевавшая в душах моих девочек все последние дни, сменилась отчаянием и унынием. Мы загрузились консервами, взяли кружки и нормальные ложки, десяток сигнальных ракет, печку, большой топор и уныло побрели домой.
- Вода заканчивается, - сказала Миранда и посмотрела на меня.
- Я ногу стёр, принесите сами.
Старшие сёстры тяжело вздохнули, и отправились к ручью.
- А провели бы воду сюда, и ходить бы не пришлось, - вскользь заметил я, когда они вернулись.
Океан штормило, резкий ветер дул прямо на нас, неся мелкий песок, противно скрипевший на зубах.
- Стенка спасла бы нас от этой мерзости, - прокомментировал я непогоду.
- Надо куда-то печку убрать, а то путается под ногами, - пожаловалась Лэрри, потирая ушибленную ногу.
- Поставь в угол, - посоветовал я.
- Так угла же нет.
- Была бы стена, был бы угол.
Несколько дней я исподволь внушал девочкам мысль о доме и она, наконец, поселилась в их головках.
- А что нужно сделать, чтобы провести воду? – неожиданно спросила Миранда за вечерним чаем.
- Прорыть узкую пятидесятиметровую канаву, уложить в неё трубы и соорудить плотину в овраге, - как можно равнодушнее ответил я и внутренне напрягся.
- Ты умеешь рыть канавы?
- А ты умела шить сапоги и сохранять огонь? - вопросом на вопрос ответил я, - Нам многому нужно будет научиться, и мы всему научимся, девочки мои любимые.
Я впервые произнёс это сакраментальное слово и получил три влюблённых взгляда в ответ. Вопрос о строительстве нашего ДОМА был решён бесповоротно.
Была ли наша любовь настоящей? Несомненно. Но тогда мы любили ещё той, первой юношеской любовью, которая готовит нас к истинному, настоящему чувству, когда стремление отдать становится важнее желания взять.
Из времён того грандиозного строительства мне вспоминаются не курьёзы, постоянно возникавшие у четырёх неумех, для которых даже рытьё канавы в песчаной почве острова было серьёзной проблемой. Я вспоминаю атмосферу, постепенно складывавшуюся в бригаде строителей, нашу безудержную фантазию, порождавшую сотни идей и мозговые штурмы при поиске способов их реализации.
- Я осмотрела контейнеры, они разборные, - подавала идею Кэролин, - Если их разобрать и перенести к дому, то часть стен можно сделать из железных боковин.
- А из каркасов сделать основу для кроватей, - подхватывала и развивала идею Миранда.
- Если из ящиков вынуть дно и замуровать их в стены, то получатся окна со ставнями, - предлагала Лэрри.
Я тоже фонтанировал различными идеями. Мы коллективно обсуждали предложения, радовались неожиданным решениям и приходили в восторг, увидев плоды своего труда. Вот Миранда разрезает свой сапожок об крышку валяющейся банки, и мы решаем выкопать яму для отходов. Я предлагаю взорвать гранату, но, встреченному на «ура» предложению, мешает полное незнание устройства гранаты. Мы вспоминаем кадры боевиков, экспериментируем с риском для жизни, наконец, взрываем и сидим на краю ямы, довольные и счастливые.
Сообща мы сотворили не только всё то, что я обещал девочкам в своей давней речи, но и много-много больше того, что в тот момент могла подсказать мне фантазия.
Говорят, что именно труд превратил обезьяну в человека. Не знаю, но нашу четвёрку он сплотил, воспитал и многому научил.
Познав страшный голод, мы узнали, что пища нужна человеку для жизни, а не для услады вкусовых рецепторов, и однообразие нашего меню не угнетало нас.
Из опустевших бочек мы соорудили четыре душа, которые одаривали нас в конце дня почти горячей, нагревшейся на солнце водой. Наши тела, прошедшие унижение грязью, благодарно откликались на заботу о себе, расцветая на глазах и обретая новые формы.
Привыкнув к наготе, мы не отказались от неё и одевались, только идя в лес, или работая под палящим солнцем. А разве люди не для этого изобрели одежду?
Наш быт постепенно налаживался и как-то сами собой распределились обязанности. Консервы были съедены и я утром, вооружившись духовым ружьём, уходил в лес за птицей. Миранда пристрастилась к готовке еды, Кэролин занималась домашним хозяйством, а Лэрри нашла себя в огородничестве. Она бродила по острову, отыскивая пахучие травы, пересаживала их на свой огород, поливала, полола и снабжала Миранду различными приправами. Перед нашим домом теперь росли груша, куст с жёлтыми вкусными ягодами и множество цветов. Я тоже не сидел без дела: что-нибудь придумывал и мастерил, заготавливал дрова для наших трёх печек, выполнял просьбы своих хозяюшек. День проходил в трудах и заботах, но вечером, вымытые, в футболках и шортах, мы собирались за столом, ужинали, пили чай и отдыхали телом и душой в окружении своих близких и любимых. Ночь завершала очередные посиделки, утро открывало новый трудовой день, не суливший каких-либо неожиданностей, но однажды наступил вечер, который нам не забыть никогда.
Мы сидели за столом и занимались своими делами. Я выпиливал девочкам бамбуковые колечки, Лэрри мелко шинковала какой-то корешок, готовя его к сушке, Кэролин что-то штопала или шила. Миранда закончила мыть посуду и присоединилась к нам. Она сидела, подперев голову ладонью, и задумчиво глядела в окно. Внезапно девушка в полголоса запела, к ней присоединились Кэролин и Лэрри, и в нашем доме зазвучала ПЕСНЯ! Я завороженно слушал пение своих девочек, и совершенно новое чувство овладело мной. Девочки закончили песню, и я бросился к ним, целовал их любимые лица и кричал что-то невразумительное. Они с недоумением смотрели на меня, а я всё кричал, выплёскивая на них свои чувства и эмоции:
- Милые, любимые! – кричал я, - Вы понимаете, что сейчас произошло? Мы перестали выживать и начали ЖИТЬ!
То, что произошло, когда смысл моих слов дошёл до них, я не могу передать. Бразильский карнавал и Хэллоуин объединились в НАШЕМ ДОМЕ. Мы плясали, пели, читали стихи о любви, снова пели. Потом мы упали на застеленный парашютом песок, ласкали и любили друг друга, и это не было ни развратом, ни свальным грехом. В ту ночь четыре тельца стали одним большим телом, четыре маленьких сердца спаялись в одно, а наши души слились в одну всеобщую ДУШУ и в ней зацвёл ЭДЕМ!
Как же мы были счастливы в то время, которое, как выяснилось потом, составляло почти пять лет!
Мы были счастливы и абсолютно свободны.
Счастливы от того, что любим и любимы, а свободны …
Я только теперь осознал смысл этого понятия. Мы были свободны от власти денег и политиканов, от выдуманных законов и ханжеской морали общества, соседей и церкви, от моды и дутого престижа, от всего того, что придумали себе чуждые друг другу люди, чтобы выжить в окружении себе подобных.
Мои девочки любили друг друга искренней сестринской любовью, а меня своей индивидуальной женской. Я любил их одинаково, не выделяя и не расставляя по ранжиру, и у сестрёнок не было повода для зависти, ревности, склок и вражды.
Эдем расцветал в наших душах, а снаружи нас окружала всё та же дикая природа с мамбами под ногами и безбрежным океаном по периметру. Остров не был курортом, и наша жизнь не была похожа на отдых в Майями. Мы жили тяжёлой, по определению Кэролин «фермерской» жизнью, с ломотой в спинах и мозолями на руках, но взаимная любовь подпитывала наши силы, заряжала энергией и делала нас совершенно счастливыми.
Решение отпраздновать свадьбу пришло само собой и не показалось нам ни смешным, ни экзотическим. Девочки приготовили праздничный обед, пошили из парашюта белые хитоны, сплели из цветов венки, я наделал колечек из бамбука и мы приступили к обряду бракосочетания.
Я стоял на песке, застеленном оранжевым парусом, в хитоне, с венком из голубых цветов на голове. Открылась дверь, и вошли невесты в хитонах, держа розовые венки в руках. Кэролин и Лэрри возложили венок на голову Миранды, взяли за руки и подвели к жениху.
- Алекс Дональд, - торжественно и строго произнесла Кэролин, - хочешь ли ты назвать Миранду Саксесфул своей женой?
Я испытывал такое волнение, что едва смог выдавить из себя «ДА!»
- Миранда Саксесфул, - волнуясь, заговорила Лэрри, - хочешь ли ты стать женой Алекса Дональда и назвать его своим мужем?
От волнения Миранда своё «да» прошептала. Кэролин протянула нам крышечку от консервной банки, на которой лежали два бамбуковых кольца.
- Обменяйтесь кольцами и поцелуйтесь.
- Именем островных жителей объявляем вас мужем и женой!
Ритуал повторился трижды и у меня на безымянном пальце поселились три обручальных кольца.
Мы с Лэрри сошли с паруса, мои жёны расстелили его на столе, Миранда взяла обугленную палочку и написала чёрным по оранжевому:
СЕМЬЯ ДОНАЛЬД:
АЛЕКС
КЭРОЛИН
ЛЭРРИ
МИРАНДА
Мы расписались возле своих имён, и я растянул наше СВИДЕТЕЛЬСТВО О БРАКЕ на стене.
Ночью мы снова лежали на песке, но просто так, без секса. На моём правом плече покоилась голова моей жены Миранды, на левом – моей жены Кэролин, а сверху на мне свернулась калачиком моя жена Лэрри. Мы лежали, слушали ночь, и плеск волн разволновавшегося океана был нашим свадебным маршем.
Оглядываясь назад, я вижу, как труден был наш путь к Эдему. Мы стремительно скатились по ступенькам и упали на самое дно. Армейские ботинки повели нас вверх, но уже по другой лестнице и к другой вершине. Мы добрались до неё, обрели райский сад и настоящее счастье.
Одно слово разрушило наш Эдем, и слово это было «корабль».
- Корабль, - растерянно прошептала Лэрри, и её шёпот взорвался в наших головах громче взрыва той проклятой мины.
Мне доводилось читать, что на массовых мероприятиях, от бейсбольных матчей до концертов поп-див, по толпе внезапно пробегает нечто, вызывающее всеобщее безумие. Тогда я не только увидел это воочию, но и сам принял активное участие в нашем коллективном сумасшествии.
Девочки похватали сигнальные ракеты и палили в небо, едва не перестреляв друг друга. Я в оптический прицел пытался поймать корабль, но мои руки так тряслись от возбуждения, что он постоянно убегал и мне казалось, что я больше не найду нашего спасителя на просторах океана.
- Нас увидели! Увидели! – в экстазе кричал я, - Они спускают катер! Бежим на пляж!
Мы бежали, не разбирая дороги и не глядя под ноги. Змеи должны были разбегаться в разные стороны, услышав наши безумные вопли. Столпившись на берегу, мы продолжали бесноваться, смеялись, плакали, обнимались, махали катеру, кричали что-то невразумительное …
То нам казалось, что катер не движется или собирается повернуть назад, и нами овладевало отчаяние, то решали, что он проскакивает мимо острова, и кричали: «Сюда! Сюда! Мы здесь!»
- Вы понимаете, - сквозь смех и слёзы тараторила Лэрри, - я ведь случайно посмотрела в ту сторону. Я же спиной сидела и резала корешок, а он выскользнул из рук, упал и откатился назад. Я повернулась, и увидела ЕГО! А если бы он не выскользнул или откатился вперёд? Вы представляете, что бы было? Вы представляете?
Наконец катер подошёл. Рулевой остался на бору, а на берег ступил парень примерно моего возраста.
- Я Риккардо, штурман, а вы кто такие? – скороговоркой произнёс он, пожирая глазами Миранду.
Мы наперебой стали объяснять. Риккардо слушал с открытым ртом.
- Когда это произошло?
Я назвал точную дату.
- Так вы что, почти шесть лет просидели на вершине этой горы? Фантастика! В конце двадцатого века такая робинзонада? – он недоверчиво покачал головой, достал из кармана переговорное устройство и что-то залопотал по-итальянски.
- С тобой будет говорить капитан, - протянул мне трубку Риккардо.
- Здесь капитан. Кто вы и чего хотите?
- Мы граждане США, почти шесть лет назад потерпевшие кораблекрушение и спасшиеся на этом острове. Мы хотим, чтобы вы немедленно забрали нас отсюда и доставили на любой обитаемый берег, - я старался говорить спокойно, но во мне всё клокотало от возмущения. Я не выдержал и добавил: - Неужели вам не понятно, чего мы хотим?
- Я не могу забрать вас сейчас. Может быть, на обратном пути, но не обещаю.
- То есть как «не обещаю». – возмутился я, - вы что, собираетесь бросить нас? Вы не можете так поступить!
- Я – смогу, сынок, не обольщайся, - капитан произнёс это так спокойно, что у меня на его счёт не осталось сомнений.
Наше положение стало отчаянным. Повисла пауза, за время которой нужно было найти решение. Озарение пришло, как всегда, внезапно.
- Капитан, двести тысяч долларов всё ещё хорошие деньги?
- Неплохие. А что?
- А то, что когда вы на обратном пути нас заберёте, мы дадим вам расписки на эту сумму. Мы из состоятельных семей, так что не сомневайтесь.
В трубке послышалось сопение. Оно длилось целую вечность, но, наконец, трубка откликнулась:
- Хорошими деньгами я бы посчитал триста, а ты как думаешь?
- Так же.
- Вот и договорились. Через шесть дней я заберу вас, но расписки напишите ещё на берегу. Отдай трубку Риккардо.
Штурман выслушал указания и прыгнул в катер.
- До встречи, Робинзоны! – прокричал он и послал Миранде воздушный поцелуй.
Мы стояли на пляже до тех пор, пока корабль не растворился в океане и наших слезах.
Эти шесть дней тянулись неимоверно долго. Казалось, что светило противится нашему отъезду, не торопясь сменять дни на ночи. Девочки «чистили пёрышки», что-то перешивали, подгоняли и пребывали в каком-то полубезумном истеричном состоянии. Я не мешал им готовиться к возвращению в старую новую жизнь. Мой Эдем разрушился, и мне было грустно. Я бродил по клочку земли, правителем которого был столько лет, прощался со своей Итакой и возвращал мамбе её исконное право на этот остров.
Та, последняя ночь на Итаке, была у меня бессонной. Девочки тоже не спали, но под утро сон сморил их, а я, едва рассвело, отправился на охоту. Сварив одну птицу на завтрак и зажарив другую на обед, я почистил и смазал пистолет и духовое ружьё, надраил песком закопчённые кастрюли и аккуратно сложил ящики, инструменты и дрова.
- Зачем ты занимаешься глупостями? – раздражённо спросила Миранда.
- Вдруг океан захочет поселить здесь ещё кого-нибудь, пусть у него всё будет. Миранда передёрнула плечами и отошла.
Девочки были на грани нервного срыва, и я стал всерьёз опасаться за них. Вот уже Лэрри грубо ответила Миранде и получила что-то резкое в ответ. Вот всегда спокойная Кэролин внезапно разрыдалась и выбежала из-за стола.
Бывший «местный правитель» стоял на крыше дома, смотрел на своё царство и мысли, одна печальнее другой, посещали его. Вместе с Эдемом перестала существовать и его «шведская семья». Сейчас придёт корабль, и подарит каждому персональную судьбу и собственную дорогу. Семья Дональд разлетится в разные стороны, создаст настоящие семьи и станет жить нормальной человеческой жизнью. Итака забудется, как дурной сон, а если и вспомнится, то лишь с горькой обидой за потерянную на острове юность.
А что с нами будет, если корабль не придёт? Мы продолжим свою жизнь на этом клочке земной тверди, но уже без Эдема в сердцах. Изгнание из рая произошло, возвращение невозможно, и наша жизнь превратится в пустое и бессмысленное существование. Чем выше забираешься, тем больнее падение. Мы забрались на самые небеса и непременно разобьёмся, снова упав на дно.
Пришли мысли о любви. «Любишь ли ты своих девочек?», - спросил я себя, и уверенно ответил: «Да!» Я полюбил их не сразу, влюблялся постепенно, порой сопротивляясь возникающему чувству, но полюбил искренне, глубоко и на всю жизнь. «А они тебя?» У меня не было твёрдого ответа на этот вопрос. Девочки вошли в пору любви, а кроме меня на этом клочке суши полюбить им было некого. Я мог выбрать одну из трёх сестёр, а из кого было выбирать им? В искренности девичьих чувств я не сомневался, но относились ли они именно ко мне, уверен не был. Нужно было вернуться в дом и постараться успокоить моих любимых девочек. Но что я мог им сказать, чем утешить?
Вымытые и причёсанные, они голышом сидели на своих кроватях. Приготовленные к выходу в свет одежды ждали своего часа на бамбуковых вешалках. Три пары глаз с тревогой, надеждой и мольбой вперились в моё лицо, словно именно от меня зависел приход корабля.
- Девочки, родные, любимые! Успокойтесь, он обязательно придёт. От таких денег капитан не откажется, я уверен. Давайте пообедаем. Это наш последний обед на острове, так давайте не будем его портить.
Последняя фраза была явно лишней. Услышав её, Лэрри зарыдала и бросилась мне на шею, Миранда и Кэролин с воем последовали за ней. Я тоже не сдерживал себя. В слезах мы прощались с островом и прошедшей на нём юностью, оплакивали наше скорое расставание и свою первую в жизни любовь.
Вяло поковыряв жареную птицу, мы вымыли посуду и …
Дольше оставаться в доме было невыносимо. Девочки обрядились в свои наряды, я положил в карман камуфляжа перочинный нож с множеством лезвий и встроенной авторучкой, десантную зажигалку с фонариком, и снял с духового ружья оптический прицел. Мы закрыли окна и дверь, поклонились нашему дому, и мои утята вслед за своей мамкой направились к пляжу.
До самого горизонта океан был пуст. Солнце заканчивало третью четверть своего небесного пути и стало ясно, что сегодня корабля не будет.
- Скорее всего, мы неправильно считаем дни, - успокаивал я своих утят, - первым днём был день следующий. Завтра за нами придут, не сомневайтесь.
Девочки уныло выслушали мою версию и сникли. Нам предстояло вернуться в покинутый дом и провести под его крышей ещё целую ночь в тоскливом ожидании чуда, медленно сходя с ума. Я побрёл к дому. Плачущие девочки потянулись за мной.
От бамбуковой рощи открывался вид на противоположную сторону острова, и там, на той стороне, океан качал наш корабль, а катер с Риккардо за штурвалом уже огибал остров! Не сговариваясь, наша четвёрка помчались назад. Молча и зачарованно смотрели мы на подходивший к пляжу катер. На выражение каких-либо эмоций сил ни у кого не осталось.
- Привет, Робинзоны! – кричал Риккардо, с восторгом разглядывая моих девочек, - Заждались своего спасителя? Но разве Риккардо мог бросить таких красавиц? Никогда!
Я посмотрел на девочек его глазами. Они действительно были прекрасны. По привычке я называл девочками молодых стройных женщин, вступивших в пору пышного цветения. В платьицах из камуфляжных футболок перетянутых ремнями на тонких талиях и новеньких сапожках, с бронзовым загаром грустного светила, сестрёнки походили на мифологических богинь. Только натруженные мозолистые ладони выдавали их земное происхождение.
Мы пошли к катеру, но Риккардо остановил нас.
- Минуточку, Робинзоны. По договорённости расписки вы должны написать на берегу. Так распорядился капитан, я тут ни при чём, - произнеся это, он достал четыре папки и протянул мне, - Здесь бумага, ручки и образцы расписок. Переписываете слово в слово и расписываетесь. Платить будете порознь? Тогда пишете восемьдесят тысяч американских долларов цифрами, а в скобках прописью.
- Прохвост твой капитан, - проворчал я, - договаривались на семьдесят пять.
- Не прохвост, а бизнесмен, - рассмеялся Риккардо, - В бизнесе это называется «упущенная выгода». Скажите спасибо, что не сто.
Нам было всё равно, и мы написали расписки. Риккардо внимательно прочитал каждую, удовлетворённо хмыкнул и спрятал добычу в герметичный кейс.
- Прошу на борт, Робинзоны, - весело прокричал он, - ваша робинзонада закончилась!
В те страшные часы, когда мы сражались с океаном, пытаясь достичь земли, у меня не было времени рассмотреть остров. Теперь я мог увидеть его со стороны и оценить малость своего бывшего царства. Мы сидели на корме, повернувшись спинами друг к другу. Девочки смотрели на корабль, словно пытаясь разглядеть своё будущее, я смотрел в подзорную трубу на остров, прощаясь с нашим прошлым. Дерево на вершине своим голым стволом и листьями на макушке походило на громадную мамбу, поднявшуюся над покинутой властителем территорией.
Катер мягко ударился о борт корабля, и я подарил бесполезную теперь оптику океану.
Нас лебёдкой подняли на палубу. Человек десять, должно быть, вся команда сухогруза, собрались перед катером. Одни свистели, другие что-то выкрикивали, и все дружно гоготали. Мы стояли в кокпите, как на сцене. Девочки испуганно прятались за мою спину, как будто она могла защитить их от мерзостей внешнего мира. Всё это было похоже на эпизод из «Острова сокровищ», когда пассажиры «Испаньолы» обнаружили себя в окружении пиратов. Риккардо просто светился от удовольствия.
- Долго будет продолжаться этот цирк? – зло поинтересовался я.
- Дай мальчикам насладиться красотой твоих цыпочек, Робинзон,- беззаботно ответил он.
- Не смей называть их цыпочками, а меня Робинзоном. У нас есть имена и фамилии.
- Ты совсем одичал на своём острове – шуток не понимаешь.
По громкой связи прозвучала какая-то команда, и палуба мгновенно опустела. Мы вылезли из катера и долго стояли, ожидая чего-то. Снова заработала громкая связь.
- Пошли, - позвал Риккардо, - вам освободили кубрик.
Кубрик, помещение под нижней палубой, походил на поездное купе. Четыре полки, столик, шкафчик, умывальник, иллюминатор в полутора метрах над водой да стопка чистого белья, лежавшая на грязных матрацах, составляли спартанскую обстановку нашего нового жилища. Было видно, что кубрик освобождали в спешке – шкаф, словно мусорный ящик, хранил пустые коробки из-под обуви, полиэтиленовые упаковки от одежды и обрывки верёвок.
- Располагайтесь, красавицы, а мы пойдём к капитану, - распорядился Риккардо.
Капитан, седеющий крепыш с жёстким лицом и холодными глазами, принял нас в своей каюте.
- Садись и рассказывай, - приказал он, убрав расписки в сейф.
Я кратко рассказал про взрыв и плот, естественно, не упомянув пробоины, про остров и то, как мы умирали от голода, про самолёт и последующую жизнь. Рассказ о самолёте вызвал живой интерес у моих собеседников.
- И что, оружие всё ещё в контейнерах?
- Нет. Я забил его в ручей при строительстве плотины.
- Как забил?
- Обыкновенно, стволами вниз, прикладами вверх. Очень хорошие колья получились.
- Ну, ты даёшь, Робинзон! – прокомментировал мой рассказ Риккардо.
- Вот что, Рик. Отведи Алекса к себе и постарайся установить место взрыва. Свободны.
- А куда мы идём, капитан? Где вы нас высадите?
- Иду - я, - жёстко ответил он, - а вы плывёте со мной, как и весь груз, который на борту. А выкину я вас в Кейптауне. Я сказал «Свободны».
Штурман расспрашивал меня, колдовал над картой, орудовал циркулем и линейкой, рылся в справочниках, наконец, изрёк: «Где-то здесь» и начертил на карте круг.
- А координаты нашего острова ты знаешь?
- С точностью до секунды. А что, хочешь застолбить территорию? Хорошая идея. Объявишь себя островным государством, очертишь вокруг двухсотмильную зону, будешь продавать лицензии на отлов рыбы и через пару лет станешь миллиардером. Не забудь тогда про бедного Рика, и назначь его Главным картографом своего государства.
Он протянул мне листок с координатами Итаки.
- Иди, отдыхай. Еду вам будут приносить в кубрик, а то твои красавицы нам всех мальчиков с ума сведут.
Девочки, убаюканные океаном, мирно спали. Я достал из шкафа коробку, вырезал четыре карточки размером с визитку, написал на каждой вверху «ИТАКА», а ниже координаты острова. Запаяв карточки в полиэтилен, я стал ждать пробуждения моих любимых подруг, чтобы вручить им свои последние подарки.
Помимо трудовых навыков островная жизнь научила нас мгновенно принимать правильные решения.
- У нас даже карманов нет, - сокрушалась Миранда, вертя в руках карточку.
Лэрри сняла сапожок, разрезала подкладку и спрятала свою картонку. Сёстры радостно последовали её примеру.
В дверь постучали. Риккардо поманил меня в коридор. Он был сильно напуган. Желвак, набухавший на левой скуле, и кровоточащая губа ясно говорили о причинах его испуга.
- Алекс, я поторопился и неправильно определил координаты. Верни листок и я исправлю.
Его ложь была столь очевидна, что я прямо сказал ему об этом.
- Рик, я не люблю, когда на меня напяливают шутовской колпак. Или ты мне честно рассказываешь, в чём дело, или разговор окончен и будь здоров.
Штурман затравлено огляделся, безнадёжно махнул рукой и зашептал мне в ухо:
- Мы не должны были проходить мимо твоего острова. Ну, маленький побочный бизнес. Понимаешь? Если об этом узнают, то нам будет очень плохо. Работы я лишусь навсегда, а больше я ничего делать не умею. Мне семью кормить надо. Не губи, Алекс, отдай листок. Пожалуйста, Алекс! Мы ведь спасли вас, не забывай, - канючил Риккардо.
- А как же мы объясним своё спасение?
- Кэп всё продумал. Он не зря велел определить место взрыва. Милях в ста от него течение раздваивается, вас понесло по левому рукаву, а ведь могло и по правому. Верно? Там тоже есть необитаемые острова и тоже вдали от судоходных путей, но гораздо ближе к нашему курсу. У нас что-то сломалось, мы легли в дрейф и, пока чинились, нас снесло к острову. Мы увидели ваши сигналы и сняли Робинзонов. Вам всего-то надо говорить, что координат вы не знаете, да и откуда вам их знать, и отсылать к кэпу. И что сняли мы вас сразу, а не через шесть дней. Не губи, Алекс, отдай листок и забудь координаты. Кэп хоть по вашим распискам деньги получит, а мне только утопиться останется, да и прибьёт он меня, зверюга, - снова заныл штурман.
Я вынул из кармана сложенный вчетверо лист и протянул Риккардо.
- Держи, а забывать мне нечего – я его ещё не открывал, - впервые за много лет соврал я.
- Спасибо, Алекс, никогда не забуду! Я твой вечный должник. Пришлю тебе бочонок отличного итальянского вина.
- Не утруждайся, я не пью. Купи лучше детям игрушки.
- Как прикажет эмир островного государства, - развеселился Риккардо и убежал.
Вернувшись в кубрик, я передал девочкам свой разговор, и они согласились не подводить штурмана.
- В конце концов, они нас спасли, и это главное, - подвела итог Миранда.
- Теперь хоть стало ясно, почему нас не забрали сразу, - нервно рассмеялась Лэрри.
- Удивительно, - задумчиво произнесла Кэролин, - едва мы покинули наш остров, как сразу встретились с вымогательством, какими-то тёмными делишками и враньём. А как ловко они затащили нас в свои сети и как просто мы попались! С ума можно сойти.
Нас связали с посольством в ЮАР, девочки обменялись радиограммами с Харви, я - с Патриком. Родители пообещали встретить нас в Кейптауне. Больше ничего существенного не происходило. Мы изнывали от безделья в кубрике, и с нетерпением ждали прибытия в порт.
Корабль причалил и мы собирались выйти на палубу, когда пришёл Рик.
- Алекс, кэп зовёт тебя в свою каюту, - прошептал он и убежал.
Я пошёл к капитану. С довольной ухмылкой он протянул мне четыре бумажки.
- Здесь номер счёта, на который вы переведёте деньги. Помнишь текст расписок? В течение двух недель, потом неустойка один процент за каждый день просрочки. Всё, свободен.
Картина, увиденная нами с палубы, впечатляла своим размахом. В толпе телевизионщиков, фотографов и пишущей братии суетились Харви и Патрик. Огороженный лентой маленький кусочек причала перед трапом охранялся полицейским нарядом. У самого трапа нас встречал какой-то полицейский чин, сопровождаемый двумя джентльменами в цивильных костюмах. Тяжело вздохнув, я пошёл вниз, и мои утята поспешили за мной. У самой земли полицейский остановил нас повелительным жестом и непонятными словами.
- Остановитесь, - перевёл один из штатских, в то время как другой начал писать протокол, - Я представляю Министерство внутренних дел Южно-Африканской республики, а это сотрудник вашего Консульства и одновременно мой переводчик.
Полицейский откровенно работал на камеры, был важен и горд сознанием своей важности. Он небрежно протянул руку, и консульский работник вложил в неё паспорта.
- Назовите своё имя и фамилию так, как они написаны в паспорте, - приказал он Миранде и облизнулся.
Миранда назвалась, он сверился с паспортом и отдал его хозяйке. Ещё дважды проведя процедуру опознания, он важно объявил:
- От имени моей страны я приветствую вас на земле Южно-Африканской республики! Вы можете спуститься с трапа и пробыть на нашей территории девяносто дней.
Девочки остались на месте.
- А у вас, как мне доложили, паспорта нет, - констатировал он, обращаясь ко мне.
- Он утонул вместе со всеми вещами при крушении яхты.
- Назовите своё имя и фамилию, - потребовал чиновник, и я назвался,- Кто может подтвердить личность этого человека?
- Я, его отец.
- Мы, - в один голос откликнулись девочки.
- Отвечайте только за себя. Вы видели его паспорт? – спросил он Миранду, и она покачала головой, - А вы? – Кэролин ответила отрицательно, - А вы?
- Я видела, - уверенно соврала Лэрри.
- Когда и при каких обстоятельствах?
- А когда вещи в машину грузили, чтобы на яхту ехать. Паспорт у него из сумки выпал, а я подобрала и сунула в него нос. Не сомневайтесь, я ручаюсь.
- Свидетельство принимается. Кто ещё может засвидетельствовать личность этого человека, кроме мистера Дональда?
- Наш отец знает Алекса, - сказала Кэролин.
- Мистер Саксесфул, вы знаете этого человека?
- Я не видел его паспорта, но мне он представился Алексом Дональдом. Это единственное, что я могу засвидетельствовать, - важно заявил Харви.
- Как был скользким угрем, так им и остался, - в полголоса прокомментировала его заявление Кэролин, и переводчик посмотрел на неё с уважением.
- Алекс Дональд, предупреждаю вас, что по законам моей страны, как только вы ступите на нашу землю, я арестую вас и препровожу в тюрьму, как нелегально и без документов пересекшего нашу границу человека. Выбор за вами: либо вы просите капитана судна переправить вас в другую страну и, в случае его согласия, остаётесь на корабле, либо ступаете на нашу землю, зная, что вас ожидает.
Он, явно наслаждаясь произведённым эффектом, сделал строгое лицо и повернулся к телекамерам. Девочки ахнули, а я шагнул на землю гостеприимной страны. Подбежавший рядовой полицейский защёлкнул наручники на моих запястьях.
- Алекс Дональд, вы арестованы, - торжественно провозгласил начальник.
Он выдержал паузу, во время которой горделиво позировал теле и фото-камерам, и добавил:
- Однако, руководствуясь принципами гуманизма, учитывая уникальность вашей ситуации и поручительство вашего отца, мы приняли решение заменить вам содержание в тюрьме на домашний арест сроком до трёх месяцев. За это время вы должны будете решить свои проблемы. Вы вправе снять любой номер в любом отеле нашего города, принимать в нём всех, кого сочтёте нужным, но вам запрещается переступать порог номера. Прошу сесть в машину вас, мистера Дональда и представителя консульства.
- В какой отель вы поедете? – закричали мои девочки.
- Я снял Алексу номер в Сент Джордже, - крикнул в ответ Патрик и наш полицейский фургон, включив сирену, помчался по улицам города.
Полицейские ввели меня в двухкомнатный номер отеля и сняли наручники. Я подписал протокол, обязательство не переступать порог номера, ещё какие-то бумаги и полицейские, наконец, ушли.
- Мистер Дональд! Как сотрудник Консульства настоятельно рекомендую вам не нарушать взятые на себя обязательства. Белому человеку в африканской тюрьме очень некомфортно. Случай у вас крайне сложный и мы с вашим отцом прямо сейчас отправляемся в Преторию. Здесь, в Консульстве, мы ничего решить не сможем, надо подключать Посольство.
- Не понимаю, чем так сложен мой случай. Здесь что, американцы никогда не теряли паспорта? Их никогда у них не крали и вы не знаете, как в таких случаях поступать?
- Зря сердитесь, Алекс. У вас всё несколько сложнее, но об этом вам расскажет отец, когда мы вернёмся. Вот моя визитка, сразу звоните, если возникнут любые проблемы. Пойдёмте, мистер Дональд. Полторы тысячи километров по Африке не шутка. Счастливо оставаться, Алекс.
Они ушли, и я получил, наконец, возможность залезть в ванну.
Девочки ворвались в мой номер часа через три. За все годы нашего знакомства я ни разу не видел их такими злыми.
- Этот павлин устроил из нашего возвращения целое шоу, - возмущалась Миранда, - нагнал толпу журналистов и демонстрировал телекамерам, как он счастлив, что вновь обрёл своих любимых дочурок. Распинался о величии Америки, вырастивших таких мужественных девушек, и всячески подчёркивал, что он лично воспитал несчастных сироток в духе стойкости и патриотизма. Распушил хвост и говорил, говорил.
- Да лучше бы не замолкал, - возразила Кэролин, - а то заявил: «Теперь мои красавицы ответят на все ваши вопросы». Ты не представляешь себе, что их интересовало. Либо я с ума схожу, либо они все сумасшедшие. Лэрри разозлилась и отвечала так, как умеет только она.
- Вы так хорошо выглядите. Чем вы питались все эти годы? Какую диету вы посоветуете читательницам нашего женского журнала?
- Змеи – отличная диета. Чем ядовитее, тем лучше.
- А какой рецепт их приготовления вы могли бы порекомендовать нашим читательницам?
- Только сырыми, и без каких-нибудь специй, соли и хлеба.
- А кожу снимать?
- Кому как нравится. Дело вкуса. Главное – голову ей отрезать и начинать есть с хвоста.
- Вы же не будете нас уверять, что все эти годы вели монашеский образ жизни. Вам приходилось «залетать»?
- Нет, не приходилось.
- Наших читательниц обязательно заинтересует, как вам это удавалось. У вас были контрацептивы?
- Мы разработали их на месте. Вам нужен рецепт? Пожалуйста. Ловите мамбу метров трёх длиной, выдёргиваете ядовитые зубы и замачиваете их на сутки в двух (обязательно в двух) литрах холодной воды. Стакан до и стакан после решат все проблемы.
Ты представляешь, они всё записывают, уточняют, выспрашивают детали. Если бы не наша хулиганка, я бы просто сошла с ума.
- Я вообще не понимаю, зачем отец устроил это цирковое представление, - зло отозвалась Лэрри.
- Ну, натура такая деятельная.
- Нет, Алекс, ты его не знаешь. Харви никогда ничего не делает просто так, - устало возразила мне Кэролин, - Ты думаешь, он от большой любви таскал нас за собой? Ха-ха! Он нас использовал. Приедет в какую-нибудь Швецию решать свои бизнес-проблемы, и тащит нас прямо в офис, где пройдут переговоры. «Ах, извините, что пришёл со своими любимыми сиротками: не успел найти бэби-ситтер, а одних оставить нельзя. Пусть побудут в офисе, можно?» Все клерки растроганы, скачут вокруг бедных сиротинушек, а их безумно любящий отец тем временем ведёт с боссом переговоры. Вдруг возникает сложный вопрос, на который у Харви нет ответа. Скажи прямо, что мне надо посоветоваться. Куда там, не престижно. «Прошу небольшой перерыв – мне надо посмотреть, как там мои сиротинушки». Выйдет к нам, покрутится минуту и назад. «У крошки Лэрри разболелась головка, наверное, подскочило внутричерепное давление, а лекарства в отеле. Прошу перенести переговоры на завтра». «Конечно, Харви, нет проблем, дети, это святое». Вернётся в отель и, даже не раздев нас, сразу бросается к телефону и консультируется со своими юристами. И так каждый раз. Он и к Кевину повёз нас для этого и сейчас всё неспроста затеял.
- Вы в каком отеле остановились, сестрёнки мои дорогие? – спросил я, чтобы сменить тему.
- Мы – в этом, а мистеру Харви Саксесфулу негоже останавливаться в трёхзвёздном сарае, им пяти звёздный подавай, - рассмеялась наша маленькая хулиганка.
Раздался короткий стук в дверь и, не дожидаясь приглашения, в комнату влетел маленький толстячок с папкой в руках. Он оглядел нас маслеными глазками, причмокнул пухленькими губками и зачастил:
- Привет, ребятки, хорошо, что вы все вместе. Зовите меня дядюшка Фредди. Я продюсер. Здесь, - он положил на стол папку и шлёпнул по ней ладонью, - контракты и моя визитка. Сейчас всё подпишем, и я пришлю сценариста. Вы всё ему расскажете, и мы сразу приступим к съёмкам. Условие одно: больше никаких интервью без моего разрешения. Это будет классный фильм. Чистая эротика с обнажёнкой. Никакой порнухи. Пара постельных сцен и всё. Деньги предлагаю очень хорошие, не сомневайтесь. Что ответите дядюшке Фредди?
- Отвечу: «Пошёл вон, дядюшка», - взревел я, но он пропустил мои слова мимо ушей.
- Вас, мои красавицы, я утверждаю на роли без кастинга. Будете играть сами себя. Вас ждёт большое будущее в Голливуде, обещаю. Партнёра подберём самого лучшего чёрного красавца. Будет очень толерантно и эротично, - он презрительно скосил глаза на меня и хмыкнул, - Подписывайте скорее. Таких денег вам никто не предложит.
Миранда взяла папку и запустила её в продюсера. Дядюшка поймал её и заулыбался:
- Ух, какая горячая цыпочка, обожаю таких зажигательных.
- Если ты сейчас же не уберёшься, то я обожгу кулаком твою жирную морду.
- Если ты, щенок, поднимешь на меня руку, - добродушно рассмеялся Фредди, - то я засажу тебя в местную тюрьму. У меня там очень хорошие знакомства среди заключённых. Если ты оттуда выберешься, то, сидя в инвалидном кресле, будешь всю оставшуюся тебе недолгую жизнь сожалеть о своём глупом поступке. Оставляю вам папочку. Ознакомьтесь и подумайте. Я навещу вас позже. До новых встреч, цыпочки!
Он исчез за дверью, а мы растерянно переглядывались и не находили слов.
В дверь снова постучали и со слащавой улыбкой на лице в комнату ввалился Харви.
- Я так и думал, что вы здесь. Завтра улетаем домой, билеты я заказал. Еле отбился от журналистов – ходят за мной по пятам и требуют подробностей, а я сам ничего не знаю, - пожаловался он, плюхнулся в кресло, закинул ногу на ногу и требовательно произнёс: - Ну, рассказывайте, как вы жили на своём острове?
Я видел, как сжались кулачки у Лэрри, как пунцово покраснела Кэролин и смертельно побледнела Миранда. Она подошла вплотную к отцу и произнесла медленно и отчётливо:
- Послушай, что я скажу, и постарайся понять. У нас будет много времени для общения с тобой, а сейчас мы хотим побыть наедине с Алексом. Понимаешь? На-е-ди-не!
Харви вскочил и истерично завопил:
- Если этот чужой человек вам дороже родного отца, то я уйду, но знайте, что вы нанесли мне глубокую обиду, которая не скоро забудется! Утром я подниму вас рано, не позже девяти, так что не засиживайтесь, - выкрикнув все это, он с оскорблённым видом вышел, не попрощавшись.
Мы лежали как тогда, в ночь нашей свадьбы. Справа и слева от меня примостились Миранда и Кэролин, калачиком на мне свернулась Лэрри. Мы прощались навсегда и говорили, говорили, говорили. Собственно, говорил больше я, девочки тяжело вздыхали и соглашались.
- Милые, дорогие, любимые! Мы так много пережили вместе и так многому научились. Стали опытными и мудрыми, познали жизнь со всех сторон, падали и снова поднимались. Теперь нам предстоит новая жизнь. Мы должны вписаться в неё, получить образование, создать семьи и родить детей. Жизнь на острове закалила нас, теперь мы сильные, стойкие, привыкшие преодолевать трудности. Нет в мире таких проблем, с которыми мы не могли бы справиться, но преодолевать их мы должны в одиночку. Теперь у каждого из нас своя дорога, своя жизнь и своя судьба. Мы не должны мешать друг другу идти своим путём. Поэтому давайте поклянёмся, что как бы нам не было тяжело, мы не будем искать встреч, не будем звонить и писать друг другу. Мне больно произносить эти слова, вам тяжело их слышать, но в них заключена горькая правда. Представьте, у меня возникают отношения с девушкой, она на что-то надеется, строит планы и вдруг появляется кто-то из вас. Я ведь немедленно с ней расстанусь. То же может происходить и у вас. Мы станем источником боли для своих друзей и подруг, нас будут сторониться, считать ненадёжными и мы сами будем страдать от собственной несдержанности и эгоизма.
Уже рассвело, когда мы простились. Девочки уныло побрели в свой номер, а я рыдал, уткнув лицо в подушку, и сквозь слёзы шептал: «Навсегда, навсегда, навсегда …».
Патрик вернулся через пять дней хмурый и озабоченный.
- Надо лететь в Штаты, здесь я ничего не добьюсь. Посольство помочь не может, Госдеп говорит, что решение проблемы не в их компетенции. Надо лететь.
- Ты объяснишь, наконец, что происходит? Какая неразрешимая проблема свалилась на мою голову?
- Объясню, - тяжело вздохнул отец и заговорил жалостливо и заискивающе, - Ты знаешь, что бизнес штука коварная – сегодня ты скачешь на коне, а завтра барахтаешься в пыли дороги. Года через три после твоего исчезновения я потерял всё. Сначала лопнул банк, в котором у меня были значительные средства, потом крупная партия мяса для армии оказалась заражённой ящуром и её у меня просто конфисковали. Кредиторы, адвокаты, все отщипывали по кусочку, и я разорился. Ты не представляешь себе, что значит потерять всё. Меня выкинули из бизнеса, и я мгновенно утратил наработанные годами связи, даже в клубе предупредили, что исключат, если не заплачу взнос. Как тяжело я жил, пока ты прохлаждался на своём острове! Какие-то двести тысяч и дом, вот всё, что у меня оставалось.
Он причитал бы и дальше, но я прервал его скулёж:
- Твоё положение понятно, но какое всё это имеет отношение ко мне?
- Прямое, Алекс, самое прямое. Я скатился почти на самое дно и мне нужны были хоть какие-то деньги, чтобы карабкаться наверх. Кредит мне не давали, и я вспомнил про тот миллион, который подарил тебе на совершеннолетие. Помнишь? Я стал перебирать твои бумаги и наткнулся на договор с каким-то Лукасом. Если бы ты был рядом, я бы тебя пришиб: бросить полмиллиона коту под хвост, неизвестно на что, без всяких гарантий, мог только законченный идиот. Я стал разыскивать этого Лукаса и, на удивление, нашёл. Парень придумал что-то толковое для компьютеров, организовал фирму в Гонконге и она, не поверишь, раскрутилась и процветала. Лукас ничего не знал о твоём исчезновении и регулярно перечислял на твой счет положенный по договору процент от прибыли. Оказалось, что ты сдуру сделал прекрасный бизнес и накопил более пяти миллионов. В договоре был пункт о выкупе Лукасом твоей доли, и я предложил ему купить. Он с радостью согласился и у меня сразу появлялся вполне приличный начальный капитал.
- Ты перейдёшь, наконец, к делу, или будешь неделю кормить меня своими финансовыми рассказами, - не на шутку разозлился я.
- Уже перехожу, - уныло ответил Патрик, - Твои деньги я мог получить только на правах наследования, а для этого ты по суду должен быть признан умершим. Я подал в суд. Теперь получился замкнутый круг: тебя как бы нет, гражданства у тебя нет, местные власти не могут депортировать тебя на родину, которой у тебя тоже нет. Чтобы вернуть гражданство, надо предъявить тебя американскому суду, а ты не можешь перед ним предстать. Такие вот дела, сынок. Завтра полечу в Штаты и подниму на ноги всех, не сомневайся. Мы обязательно добьёмся справедливости, но тебе придётся ещё немного потерпеть. Я оставил поручение и деньги консульству, они будут оплачивать твои счета.
Моё положение действительно было уникальным. За свою жизнь мне довелось побывать школьником и студентом, первобытным человеком и Адамом в Эдеме. Теперь я стал духом, тенью отца Гамлета и контервильским привидением в одном лице. Осознав это, я рассмеялся.
- Не сомневаюсь, что всё как-нибудь образуется. А твоё поручение я выполнил: свёл тебя с Харви.
- Уже не актуально, поезд ушёл. Они улетели? Теперь этот прохвост выжмет из своих дочерей всё и даже больше.
- Что ты имеешь в виду? – забеспокоился я.
- Он что, ничего не сказал? Скоро состоятся выборы, и этот Харви собирается избираться в Законодательное собрание своего штата. До начала кампании ещё два месяца, а он уже получил возможность не сходить с первых полос газет, не нарушая Закон об агитации. Выжмет всё, не сомневайся. Ты же видел, сколько журналистов он согнал на шоу возле трапа, а что будет в Америке? Повезло прохвосту, фантастически повезло!
- Не любишь ты его. Едва знакомы, а уже просто ненавидишь.
- Мы принадлежим к разным партиям, а наши бизнесы не пересекаются, - важно заявил Патрик.
На следующий день Патрик улетел. Я изнывал от скуки и размышлял об извивах своей жизни. Странная судьба выпала мне: шесть лет заключения в тюрьмах различной комфортности. Золотая тюрьма Кевина сменилась тюрьмой острова, из которой меня перевели в камеру кубрика, чтобы потом посадить под домашний арест в номере отеля. Сколько ещё тюрем мне предстоит сменить, через какие испытания пройти? А моим любимым девочкам? Им повезло, что бумажки, называемые паспортами, хранились у Харви и не утонули вместе с яхтой. Им вдвойне повезло, что у Харви не было причин объявлять их умершими, и они смогли без проблем вернуться домой, но как же тяжело будет им, таким чистым и наивным, привыкнуть к новой жизни. - Будьте сильными и мужественными, дорогие мои подруги! – мысленно заклинал я сестёр.
Медленным ручейком текло время. Приходил мелкий полицейский чиновник, скучающе интересовался здоровьем арестанта, его просьбами и жалобами. Я расписывался, что ни просьб, ни жалоб не имею, и он уходил, довольный и повеселевший. Заходил консульский работник, приносил на проверку оплаченные счета и рассказывал о состоянии моего дела, которое погрязло в бюрократическом болоте. Пару раз звонили какие-то люди и предлагали написать за меня книгу, которая, несомненно, станет бестселлером, получит Букера или Нобеля, а то и обоих сразу. Я чувствовал, что с каждым днём тупею, тупею, тупею …
Зазвонил телефон, но я не взял трубку. Он зазвонил снова. Я снова не ответил. Мне стало интересно, кто победит. На седьмом звонке победил он.
- Чего надо? – нагрубил я неизвестно кому.
- Слава Богу, Алекс! – закричал консульский клерк, - Я уже решил, что ты повесился или, хуже того, вышел из номера. Собирайся, поедешь домой. Через двадцать минут мы будем у тебя.
Они вошли втроём: тот же важный полицейский чиновник в сопровождении патрульного и мой клерк-переводчик.
- Алекс, прошу тебя строго выполнять все приказы этого фанфарона и никакой самодеятельности, - предупредил переводчик.
Чиновник что-то рявкнул.
- Протяни руки, Алекс.
Я протянул руки и подскочивший патрульный защёлкнул на них наручники. Мы вышли из отеля, сели в полицейский фургон и под вой сирены помчались в порт.
- Вчера в порт зашёл наш крейсер. Сегодня он уходит прямо в Америку. Мы договорились с властями, что тебя передадут капитану, а дома он сдаст тебя иммиграционной полиции. Это всё, что нам удалось для тебя сделать. Теперь твои проблемы решать будет легче. Поздравляю!
Фургон остановился у длинного пирса, в конце которого виднелась громада крейсера. Телевизионщики уже ждали нас. Чиновник сделал важное лицо, и мы пошли, сопровождаемые вспышками фотокамер и одобрительными возгласами зевак. Позже мне довелось увидеть телерепортаж с места этого эпохального события. По пирсу гуськом идут четверо: впереди трясёт аксельбантом важный толстяк, за ним в камуфляже и наручниках плетётся бородатый мужчина, спину которого прикрывает патрульный, демонстративно положивший руку на расстёгнутую кобуру. Замыкает шествие усталый штатский парень с кейсом в руках. Мы подошли к трапу, с которого резво сбежали и застыли два морских пехотинца с автоматами.
- Представление продолжается, - пробурчал я.
Толстяк что-то спросил, переводчик ответил, и толстое лицо на мгновение осветилось улыбкой.
- Чего он теперь хочет?
- Пока ничего. Этот пузырь попросил перевести то, что ты сказал. Я сообщил, что ты восхищён организацией передачи.
Меня поставили у края нижней ступеньки, и на трап вышел капитан корабля.
- Сейчас ты встанешь на нижнюю ступеньку трапа, и окажешься на территории США, - на чистейшем английском языке сказал мне чиновник и окинул переводчика взглядом мамбы, - Не дай тебе Бог покачнуться и хоть одной ногой снова осквернить землю моей страны: я немедленно арестую тебя и отправлю в тюрьму.
Я встал на нижнюю ступеньку, и чиновник передал капитану ключи от наручников. Морпехи, словно боясь, что я и вправду покачнусь, сомкнулись за моей спиной, и тень человека ступила на территорию страны, бывшей когда-то её родиной. С меня сняли оковы.
- Ну и что ты натворил, парень? – строго спросил капитан, - Почему тебя надо содержать под стражей? У меня боевой корабль, а не плавучая тюрьма. Рассказывай.
Я рассказал о своей проблеме и добавил:
- Так что меня нет на земле, я никто и звать меня никак. Вы можете меня расстрелять, утопить или повесить на рее и вам не смогут предъявить обвинение. Я – дух, не более того.
- Вот что, дух, приказа содержать тебя под арестом я нарушить не могу, но и в карцер сажать тебя не хочу. Лазарет у нас пустой, будешь сидеть там, но из него ни шагу. Договорились?
Моя очередная тюрьма назвалась «лазаретом».
Все последующие события вспоминаются сейчас, как непрерывное слайд-шоу. Строгий капитан сообщает, что мы прибыли на базу в Джексонвилле, и сейчас меня передадут военной полиции. Мне завязывают глаза, чтобы я не подглядел секреты военного объекта, защёлкивают наручники и выводят из лазарета. Два морских пехотинца помогают моему телу сойти с трапа и передают полицейским, которые довозят его до ворот базы и вручают иммиграционным агентам. Повязка снимается с глаз, наручники остаются, и другая машина везёт дух нелегала в суд, где его встречают Патрик и адвокат. Важный судья выносит решение об аресте, и закоренелый преступник попадает, наконец, в настоящую тюрьму. Через девять дней новый суд передаёт человека, называющего себя Алексом Дональдом, властям штата Колорадо и мрачный агент летит с ним в Денвер. Судья Додсон, с сыном которого я учился в одном классе, сажает мою безымянную оболочку под домашний арест и начинается комедия по возвращению означенного Алекса Дональда в списки жителей земли.
Я устал. Устал от неповоротливой государственной машины и её нелепых законов, наглых журналистов, сценаристов и продюсеров, снова атаковавших меня, от Патрика и его бесконечных разговоров о деньгах, от себя самого, наконец. Воспоминания об истинной свободе, обретённой на Итаке, немедленно возвращали меня к мыслям о девочках и только добавляли новые мучения.
Прошло несколько месяцев, прежде чем моё имя и тело встретились в паспорте гражданина Соединённых Штатов Америки.
- Теперь ты дееспособен и наверняка захочешь вернуть свои деньги, - тоскливо констатировал Патрик, - но пойми, они все вложены в дело и я не смогу вернуть тебе всё сразу. Ты же не станешь меня снова разорять, правда, сынок?
- Не переживай, не захочу. Занимайся своим бизнесом, мне ничего не нужно.
- Я надеялся, что ты так ответишь, - обрадовался он и протянул мне бумагу, - подпиши и поставь число, месяц и год.
- Что это?
- Твой отказ от финансовых претензий ко мне, - заискивающим тоном ответил Патрик, - а те пятьсот тысяч, которые оставались у тебя после сделки с Лукасом, я уже перевёл на твой счёт.
Мне стал противен этот делец, которого я давно не считал своим отцом. Я подписал бумагу и ушёл в свою комнату.
Забытое слово «дееспособен», произнесённое Патриком, впилось занозой в моё сознание. Я - дееспособен, значит, способен к действию. Надо действовать! Конечно, надо действовать. Прямо сейчас, немедленно. С чего начать? С осмысления себя и своего положения в этом чуждом мне мире. Что меня ждёт? Продолжение бизнеса Патрика и торговля скотом? Избави Бог. Завершение образования и карьера юриста? Зачем, чтобы воплощать в жизнь нелепые законы «самой свободной в мире страны», понятия не имеющей об истинной свободе? Я не смогу ужиться с тобой, Америка, и тебе будет сложно со мной. Моё многомесячное существование в твоих удушающих объятиях убедило меня в этом. Ты горда тем, что завоевала свою свободу, а я свою свободу выстрадал. Что может задерживать меня на твоих просторах? Память о том, что свято? Она всегда будет оставаться со мной. Мои любимые девочки, мои, фиктивные по твоим законам, жёны? Я сам отпустил их, сказав, что отныне каждого из нас ждёт своя дорога. Что из всего этого следует? Только одно: нам нужно расстаться, немедленно и навсегда. Я прекрасно понимаю, что жизнь в любой другой стране не принесёт мне счастья - я везде буду чужим и одиноким. Моя дорога туда, где в бескрайнем океане крохотный островок ждёт своего доброго Правителя.
Я нашёл школьный атлас, достал карточку с координатами своей Итаки и стал линейкой измерять расстояния. Ближайшим портом оказался всё тот же Фритаун. Через несколько дней Патрик уедет по своим скотопромышленным делам, и я воспользуюсь этим, чтобы избежать вопросов и объяснений. Прощай, Америка. Прощай навсегда, ты больше меня не увидишь.

На этом первая тетрадь закончилась, и я открыл вторую.

ВТОРАЯ ТЕТРАДЬ

Мою Итаку поливает дождь, и я устроил себе выходной. Сколько дней прошло с момента моего возвращения в царство свободы? Двадцать, тридцать? Не знаю. У меня нет календаря, и дни я не считаю. Световой день целиком заполнен трудом. Теперь всё на мне: охота и готовка, уборка, стирка и огород, но эти заботы не тяготят, а радуют меня. Единственное, чего мне так не хватает на Итаке, это счастья Эдема, но оно невозможно без моих любимых девочек. Как вы там, родные мои?
Только сойдя с трапа самолёта, я осознал всю авантюрность своего поступка. Желание вернуться на остров так захватило меня, что сама процедура возвращения начисто выпала из моего воспалённого сознания. Океанские корабли, стоявшие на рейде Фритауна, и роскошные яхты местных алмазных князьков были не для меня, а лодки простолюдинов были столь малы, что вряд ли отходили от берега дальше десятка миль. Да и кто сможет доставить меня в точку безбрежного океана, не имея карт и навигационного оборудования. Меня захлестнуло отчаяние.
На краю рыбацкого порта я увидел катер. Он был много меньше яхты Кевина, но на фоне окружавших его утлых судёнышек казался громадным. Я шёл к нему, и в моей голове рождался совершенно безумный план. Я покупаю этот катер, узнаю координаты места взрыва, нанимаю рулевого, который доставит меня в эту точку и вернётся домой на другой лодке. Выключив двигатель, я отдамся на милость течения, которое либо принесёт меня к Итаке, либо … Что кроется за вторым «либо», было для меня тайной, но думать о ней не хотелось. Оставалось только найти способ объясниться с аборигеном.
Измождённый белый мужчина сидел на палубе и грустно смотрел куда-то вдаль. Я спросил, говорит ли он по-английски, он ответил и пригласил подняться на борт.
- Какие проблемы, сэр? – с надеждой спросил он.
- Вы сможете доставить меня в эту точку? – я протянул ему карточку с координатами, и моё сердце учащённо забилось.
Капитан отыскал карту, долго изучал, измерял и, наконец, вынес вердикт:
- В саму точку вряд ли, с моим оборудованием секунд не определю, а в район можно. Только там ничего нет, сэр.
- На карте нет, а в океане есть остров. Назовите цену.
Он надолго задумался, потом назвал сумму и весь напрягся в ожидании ответа.
- Заплачу на тысячу больше, когда отыщем остров, - пообещал я и увидел, как жадно загорелись глаза капитана.
Через день мы вышли в океан. Уверенность, что он отдаст мне Итаку, не покидала меня ни на минуту. Я сам стоял вахты за штурвалом, когда капитан отдыхал, и чувствовал себя Одиссеем, возвращающимся в своё царство.
- Где-то здесь, - произнёс капитан на четвёртый день плавания, оглядывая пустое пространство, - куда идти дальше, сэр?
Часа полтора я вглядывался в серые воды, протирал глаза и стёкла бинокля, молил океан лишь на мгновение показать мне островок, и он сжалился надо мной.
- Вот он! Вот он! – кричал я, увидев чёрную точку, - Туда! Туда!
Одиссей вернулся на Итаку! Ты заждалась своего правителя, и он соскучился по тебе. Теперь мы воссоединились. На всю жизнь.
Ещё в самолёте я составил список того, что привезу с собой на остров. Прежде всего, мыло, много-много мыла. Потом маленький ветряной генератор, провод, выключатели и лампочки с патронами, мощное духовое ружьё с оптическим прицелом, пульки с оперением, тетрадь и ручки. Пожалуй, не помешают и несколько полотенец. И всё, больше мне ничего не нужно.
Счастливый хозяин погрузил мои покупки в разбитый грузовичок и уже собрался везти меня в порт, когда я увидел аборигена, мерно размахивающего длинной палкой. После каждого взмаха трава покорно ложилась ему под ноги. Я жестами показал, что хочу такое приспособление. Хозяин принёс две палки с насаженными на них острыми длинными лезвиями разного размера, и бруски для их заточки. Я купил обе.
Мой капитан сказал, что эти штуки называются косами и показал движения, которыми косят траву, и я вспомнил, что когда-то в детстве знал это. Теперь я осваиваю процесс, скашивая траву на лужайке перед домом. Высохшую траву сжигаю в печке и удобряю золой лэррин огород. Капитан, готовясь к выходу, хотел выкинуть десяток проросших картофелин, но я забрал их себе. Теперь жду урожая. Если он будет, то моё меню станет просто ресторанным.

Мамбы не хотят отдавать остров без боя, и мне приходится ходить по нему с пистолетом. Вчера выиграл четвёртое сражение. Большая змея встала на моём пути, явно не собираясь уступать дорогу. Пришлось накормить её пулей.

Установил генератор. Три лампочки горят в пол накала, но как уютен стал наш дом! Жалко, что девочки не видят этого. Девочки, девочки, как же мне вас не хватает! Вы не даёте мне забыть себя. Я беру кастрюлю и сразу вспоминаю Миранду, стираю, и Кэролин помогает мне, копаюсь в огороде, и Лэрри стоит у меня перед глазами. Как вам живётся, любимые мои? Я помню о вас днём, и вы снитесь мне ночами. Порой кажется, что сновидения демонстрируют фильмы о ваших судьбах. Миранда стала музой художника или поэта, Кэролин – талантливого математика или философа. Только судьба нашей «маленькой хулиганки» остаётся для меня загадкой, и я волнуюсь за неё. Счастья вам, дорогие мои, пусть у вас всё будет хорошо!

На кустах картошки распустились цветы. Ура! Ура! Ура! Не знаю только, когда собирать урожай - сейчас или после цветения? Пожалуй, подожду.

Выкопал картошку, урожай отменный. В чём и как её хранить? Нужно будет посадить заново. Сегодня ел картошку! До чего же вкусно с маслом из груши!

На дальний конец острова прилетели очень забавные птицы. Хожу к ним каждый день и в оптику подглядываю за их жизнью. Хотел попробовать на вкус, но они сидят на самом краю скалы, и подстреленная птица непременно упадёт в воду. Ладно, живите, буду вас просто наблюдать.

Бурный поток размыл плотину. Целый день потратил на восстановление.

Сегодня случилось то, о чём я не мог и мечтать. Просидев несколько часов возле своих птиц и подстрелив в лесу свой обед, я шёл домой. Какой-то непривычный звук привлёк моё внимание, я ускорил шаг и … Под душем, напевая весёлую песенку, плескалась Лэрри! Поражённый, я застыл на месте. Моя маленькая девочка, в детскую любовь которой я не верил, приплыла ко мне, навсегда отрезав себе путь к возвращению. Как же я виноват перед тобой, любимая! Она повернулась, увидела меня, по своему обыкновению взвизгнула и прыгнула мне на грудь.
- Я нашла тебя, нашла, - шептала Лэрри, и тёрлась щекой об мою колючую бороду, целовала глаза, губы и нос, а я гладил её мокрую спину и повторял одно слово: - Прости, прости, прости …
Моя девочка, моя жена раздела меня, потащила под душ и мы мыли друг друга, вспоминая наши тела руками, губами и глазами.
- Ты голодная?
- Ужасно голодная, - отвечала моя любимая Лэрри, - такая голодная, что сейчас съем тебя и косточек не оставлю. Бежим на пляж. Я буду любить тебя так, как никто на земле ещё не любил.
Был первый день грустного светила. Мы лежали на песке и слушали песню океана.
- Я очень виновата перед тобой, прости меня, - прошептала Лэрри.
- Девочка моя, милая, любимая, родная, ты не можешь быть виноватой. Ты принесла на Итаку счастье и новый Эдем. О какой вине может идти речь?
- Я разрушила старый, - с искренним сожалением сказала Лэрри,- Если бы я тогда не обернулась, не увидела этот корабль, мы бы до сих пор были счастливы вчетвером, а я всё разрушила.
- Не думай так. Тот Эдем был замечательный и мы его никогда не забудем, но он возник случайно, в силу обстоятельств. Ты привезла другой Эдем, сознательный, построенный на любви. Он дороже первого и подумай о сестрах: то, что хорошо для нас, совсем не обязательно подходит им. Не кори себя, ты ни в чём не виновата. Если бы мы не уехали, то никогда бы не узнали, что лучшего места на всей земле нет, а я бы всю жизнь думал, что вы любите меня потому, что больше вам любить некого. Это ты прости меня. Расскажи, как ты жила этот год. Очень тяжело было?
- Очень. Харви просто сошёл с ума. Он куда-то баллотировался и решил, что дочери обязаны помогать ему в избирательной кампании. Мы просили купить нам платья, когда собрались лететь домой, но он отказал и устроил очередное шоу из нашего прилёта. Снова толпа журналистов, речи о величии Америки, у которой такая мужественная молодёжь. А мужественная молодёжь стоит в своих куцых маечках и готова провалиться сквозь землю. А ему только этого и надо. Требовал, чтобы мы постоянно встречались с журналистами, давали интервью и сопровождали его на встречах с избирателями. Мы категорически отказались. Он орал, что мы неблагодарные, что он так любил своих дочек, положил на них всю жизнь, из-за нас не женился, а мы не хотим помочь ему в деле становления всей его карьеры. Врал он всё. Нас он никогда не любил. Тётя Джессика говорила Миранде, что он считал дочерей виновными в смерти мамы. Это мы своими рождениями погубили её. Как будто это не он залезал на маму сразу после рождения очередного ребёнка.
А потом случилось что-то страшное. Сам он придумал или научил кто, не знаю, но он «покатил баллон» на тебя. Мы с Мирандой не могли понять, в чём дело, но Кэролин объяснила это так: Харви с твоим отцом принадлежат разным партиям, я так и не разобралась, кто к какой. На выборах Харви противостоит кандидат от партии твоего отца, и этот маньяк решил одним выстрелом убить двух зайцев: отомстить тебе и дискредитировать партию соперника.
- Мне-то за что мстить?
- Харви не тот человек, который что-то забывает и прощает. Помнишь, как он был обижен, когда его выставили из твоего номера? Всё понятно? Он стал убеждать нас, что воспользовавшись ситуацией, ты изнасиловал его несовершеннолетних дочерей, обратил их в сексуальное рабство, бил и лишал пищи, если тебе отказывали. Говорил, что такой подонок, как ты, мог быть воспитан только на идеях той партии, и что мы должны написать заявления в прокуратуру, а он уж постарается засадить извращенца за решётку.
Мы, естественно, категорически отказались, но, сколько мы не пытались объяснить ему, что только благодаря тебе выжили, что сами просили тебя стать нашим мужчиной, ничего не помогало. Он кричал, что как любящий отец, отвечающий за своих несовершеннолетних дочерей, как гражданин и будущий законодатель штата просто не имеет права оставить это преступление безнаказанным.
У нас с сёстрами было разное положение: они совершеннолетние, а я нет. У мамы не было собственного бизнеса, но она владела множеством акций различных фирм и компаний. Перед смертью она их продала и открыла нам счета, с условием, что мы сможем воспользоваться деньгами при достижении совершеннолетия. Харви уехал на неделю в предвыборное турне. На следующий день уехала Миранда. Кэролин очень глубоко переживала за тебя и свалилась с сильнейшей головной болью. Но через четыре дня уехала и она. Я осталась наедине с этим чудовищем ждать дня рождения.
Если бы ты слышал, как и что он орал, когда вернулся! Твари, мерзавки и распутницы были самыми печатными словами. За неделю до дня выборов я стала совершеннолетней. Харви пошил мне платье, снял ресторан, позвал кучу гостей и журналистов. Мне было велено приехать через полчаса после времени всеобщего сбора. Готовилось новое предвыборное шоу.
Перед смертью тётя Джессика подарила Миранде длинную меховую шубку с капюшоном. Она так и висела в шкафу ни разу не надетая. Я завернулась в эти меха и поехала в ресторан.
- А вот и наша именинница! – закричал Харви, подбегая ко мне.
Певичка на эстраде затянула «Хэппи бёздей». Я скинула шубку на руки Харви, и ты бы видел его физиономию и лица гостей! – моя маленькая хулиганка засмеялась счастливым детским смехом, - Я, в своём островном платьице с ремнём и сапожках, да ещё с двумя хвостиками по бокам, торчащими как ушки, и они, в роскошных платьях, усыпанные бриллиантами. Золушка прямо от печки попадает на королевский бал. Шок полный, даже певичка поперхнулась. Тишина стояла просто гробовая. Потом кто-то очухался, сказал: - А что, очень даже свежо и оригинально, и хлопнул в ладоши. Все зааплодировали, стали говорить, что очень даже оригинально и с большим вкусом. Одна тётка в странном балахоне, тюрбане, огромных серьгах и громадных перстнях всё ходила вокруг меня и приговаривала: - Очень креативненько, стиль «Антимилитари - дети против войны», очень креативненько. А потом было самое главное. Ко мне подошёл седеющий дядечка примерно харвиного возраста, стал осыпать меня какими-то банальными комплиментами, а потом заявляет:
- Был бы я решительнее, предложил бы тебе руку и сердце!
- Так предлагайте, - отвечаю, - чего вы такой нерешительный?
- А что, и предложу. Харви, мы столько лет знаем друг друга, столько дел сотворили вместе, столько взлётов и падений пережили, что стали почти что родственниками. Не пора ли нам стать родственниками настоящими? Я прошу у тебя руки твоей дочери!
Харви изобразил удивление, потом радость и заверещал, что это такая честь для всей нашей семьи, что он счастлив иметь такого зятя и всё прочее. Дело за любимой дочкой Лэрри, которой он от всей души желает счастья.
Как же мне стало плохо в тот момент. Я вдруг поняла: что бы я ни делала, он всё обернёт в свою пользу. Моё платье завтра будут обсуждать все газеты и Харви получит дополнительную рекламу. Что бы я сейчас ни ответила, газеты напишут: «Вчера сделали предложение дочери КАНДИДАТА В ДЕПУТАТЫ ХАРВИ САКСЕСФУЛА». Я не сомневалась, что этот «экспромт» согласован и отрепетирован. Меня снова использовали, а я, как марионетка, должна подыгрывать им? Ох, как же я разозлилась! Я вбежала на эстраду, схватила микрофон и на весь зал произнесла речь о том, что безмерно счастлива быть удостоенной внимания такого выдающегося человека. Упирала на его авторитет в обществе, всеобщую любовь и уважение окружающих, на то, что он, несомненно, человек чести и достоинства. И поэтому не понимаю, зачем Харви выставляет его перед всеми шутом гороховым, так как прекрасно знает, что я замужем. Харви позеленел, дядечка стал пунцовым, а я сунула микрофон певичке: - Спойте же, наконец, «Хэппи бёздей». Та от растерянности запела. Под песню я завернулась в шубку, помахала всем рукой, прокричала: «Пейте, ешьте, гости дорогие, развлекайтесь!», и уехала домой.
- Что было потом, он тебя не побил? – отсмеявшись, спросил я.
- О, потом было нечто. Если собрать все штормы, пережитые нами на острове, то это будет десятая часть того тайфуна, который обрушился на меня. Я не просто заперлась в своей комнате, а ещё и палку в дверную ручку вставила, и кресло придвинула. Он приехал часа через три. Как он орал! Это была моя лебединая песня. Оказалось, что я мерзавка гораздо большая, чем мои сёстры – они тихо уехали, а я сломала ему карьеру, изгадила выборную кампанию и саму жизнь, выставила на посмешище всему штату, всей стране. Он больше не желает жить в одном доме с малолетней проституткой и требует, чтобы я немедленно убралась из его дома, он лишает меня наследства и больше не считает своей дочерью. И вообще, он нас всех посадит в тюрьму: тебя за растление малолетних, а нас за проституцию. Я надела наушники, включила плеер и забралась в постель. Утром положила в сумку вещи, привезённые с Итаки, вызвала такси и пошла на улицу. Харви лежал на диване в гостиной рядом с пустой бутылкой виски, и его выворачивало прямо на ковёр. Знаешь, Алекс, наверное, это плохо, но я испытала радость и удовлетворение.
- И куда же направилась моя бунтовщица?
- Сначала в банк оформить свои финансы, потом в библиотеку. В поисковике компьютера набрала твоё имя, но единственное упоминание о тебе сообщало, что ты арестован в Кейптауне. Больше ничего не было. Тогда я взяла телефонную книгу Денвера и нашла номер Патрика. Я не собиралась звонить, записала на всякий случай. Я же ничего не знала о тебе и очень волновалась. Удалось тебе вырваться из Кейптауна или ты гниёшь в тюрьме, вот что я хотела узнать, любимый мой. Только это. В твою жизнь я не собиралась вмешиваться, хотя мне так тебя не хватало.
Потом поехала в аэропорт и первым же рейсом улетела в Лондон. Мне было очень плохо. Весь день я о тебе думала, а ночью видела во сне. Эти сны стали моим кошмаром. То ты шёл мимо в кандалах и не замечал свою Лэрри, то тебя хлестал плёткой чернокожий охранник, и я в слезах просыпалась, чтобы прекратить избиение. Почти каждый день я искала тебя в Интернете, но ничего нового не находила. Я металась по Европе, меняла города и отели, но все мысли были только о тебе. Наконец поисковик выдал маленькую газетную заметку, называвшуюся «Воскрешение из мёртвых», где сообщалось, что Алекса Дональда признали живым. Как я была рада! Я думала, что теперь, когда у тебя всё устроилось, я обрету покой. Нет, любимый, не обрела.
Простая бабская мысль овладела мной. Есть человек, которого я люблю, и который любит меня. Не улыбайся, я знала, что ты меня любишь. Пусть наравне с другими девочками, но какое это имеет значение? От большой любви к нам он предоставил нам свободу выбора, но зачем мне эта свобода, когда свой выбор я уже сделала? Сёстры вольны поступать, как посчитают нужным, а я хочу одного – быть рядом со своим любимым, со своим мужем. Почему я не имею на это права? Почему? Почему? Я спрашивала тебя, но ты не отвечал.
Я перебралась в Цюрих и там воля покинула меня. Прости, Алекс, я нарушила свою клятву и позвонила тебе. Никто не ответил. Я звонила раз двадцать, утром, днём и ночью, но телефон молчал. Паника охватила меня: я снова тебя потеряла! Где ты, что с тобой? Может быть, бродишь по соседней улице, а я не знаю об этом? Как сумасшедшая я бегала по улицам Цюриха, в каждом мужчине видела твои черты и чувствовала, что натурально схожу с ума.
На одной из улиц я увидела вывеску детективного агентства, бросилась туда и поручила отыскать Алекса Дональда, американца из Денвера. Детектив сказал, что у них есть агент в Штатах, и он поручит поиски ему.
- Когда будет результат, я позвоню вам, - пообещал он.
Я прибежала в свой номер и села у телефона, как будто он мог позвонить через пять минут. Восемь дней я не выходила даже в коридор, таскала телефон за собой в ванную и туалет, ставила на ночь в изголовье кровати, заказывала еду в номер, и мешала горничной убирать. Мне казалось, что прошла вечность, прежде чем он зазвонил.
- Есть новости, Лэрри, зайдите, когда будете свободны.
Зайдите! Я бежала по улицам Цюриха так, словно мамбы всей Африки гнались за мной.
- Нашли!? – я была просто невменяема, и детектив подал мне стакан воды.
- Нет, Лэрри, не нашли, но установили, что почти год назад Алекс Дональд взял билет до Фритауна. У нас нет там постоянного агента, но мы готовы послать детектива, правда, это будет стоить недёшево. Вы готовы оплачивать расходы?
Я знала, где тебя искать, отказалась от помощи детектива и, кажется, чмокнула его в щёку.
Ах, Алекс, как же я была счастлива! Теперь я знала, что мне делать. Я пошла в клинику и попросила стерилизовать меня самым надёжным способом. Там сказали, что у меня нет медицинских показаний к этой операции. Я самозабвенно врала о проклятии женщин нашего рода, которые уже сто пятьдесят лет каждое третье поколение рожают дебилов, говорила, что мой возможный ребёнок как раз находится в группе риска. Ещё чего-то врала. Они согласились и стерилизовали меня.
- Зачем ты это сделала, девочка моя? – поражённый, спросил я.
- Чтобы у нас не было проблем, любимый, и чтобы ты мог любить меня в полную силу, не думая о последствиях, - ответила моя самоотверженная жена и нежно поцеловала в губы.
- Я заставила себя ещё десять дней просидеть в Цюрихе, убедилась, что всё прошло без осложнений, и через Брюссель отправилась во Фритаун. А там всё было просто: нашла подходящий катер, заплатила капитану, накупила в городе всякой всячины и приехала к тебе.
- А если бы, - начал я, но Лэрри закрыла мне рот ладошкой.
- Никаких «если бы» быть не могло. Это мужики головой думают и всё рассчитывают, а мы, бабы, думаем сердцем и по жизни нас ведёт любовь. Представляешь, я сама крутила это колесо, как там его, да, штурвал, и вела корабль! Руки болели зверски, но я выдержала, все вахты отстояла! Капитан подогнал катер к нашей крепостной стене, я перекинула рюкзак на остров (он до сих пор там валяется), и побежала наверх. Прибегаю, а тебя нет дома. Ты только вдумайся в то, что я говорю: жена вернулась домой, а муж на минуточку отошёл за газетой. Понимаешь? Он здесь, просто отошёл и сейчас придёт! Я кинулась под душ, мылилась ТВОИМ мылом и тёрлась ТВОЕЙ мочалкой! Это было такое счастье! А потом ты пришёл! Люблю! Люблю! Люблю!
- Есть хочу, как голодная акула. Чем ты меня будешь кормить?-
- Курица так и валяется посреди двора, а я тебя накормлю картошкой с маслом.
- Ты вырастил картошку! Какой ты, Алекс, умный, а я не сообразила. Зато я привезла кучу семян. Там в пакетиках и овощи и цветы. Мы всё засадим цветами, и будем, как Адам и Ева, жить в настоящем райском саду.
Огромный рюкзак был неподъёмен.
- Как ты дотащила его, малышка? – изумился я, - И что ты такое привезла?
- Дотащила просто: до катера на машине, катер вёз сам, а здесь потащишь ты, мужчина мой. А что привезла? Честно говоря, не очень помню, хватала всё подряд. Самое главное, это пятьсот одноразовых пакетиков шампуня и тапочки. Знаешь, такие домашние пушистые тапочки в виде зверюшек? Тебе – собачки, а нам с девочками кошечки. По две пары.
- Ты что думаешь, девочки тоже приедут? – не поверил я своим ушам.
- Не знаю, - грустно отозвалась Лэрри, - хотелось бы. Но если приедут, то пусть у них тоже будут домашние тапочки.
Девочка моя, как же я тебя люблю!

Утром, вернувшись с охоты, я застал Лэрри, в слезах прижимавшую к груди мою первую тетрадь.
- Что случилось, малышка? – бросился я к ней.
- Мне жалко их.
- Кого?
- Тех, что собирают коренья и обгладывают листья.
- Жалко нас?
- Это не мы, а наши далёкие предки, - возразила моя умница, - мы другие, совсем другие.
Она сидела у меня на коленях, и я баюкал её, как ребёнка. Лэрри затихла, но неожиданно опять расплакалась.
- Что случилось теперь, любимая?
- Мне тебя очень жалко, - сквозь рыдания прошептала моя девочка, - ты так страдал, отпустив нас от себя, так страдал!
Я гладил её по головке, пока моя жена не успокоилась.
- А Итака неправильное название, - вдруг заявила она, - на Итаке Пенелопа ждала возвращения своего Одиссея, а у нас всё наоборот.
Я зачеркнул слово «Итака» и написал «Акати».
- Так правильнее?
- Так честнее, - ответила моя умненькая девочка.

Сегодня последний день грустного светила (на горизонте уже видны тучи), и мы пошли на пляж. Моя маленькая шалунья разыгралась, прыгала передо мной и дразнила.
- Алекс, посмотри, какие у меня сиси. Правда, они сильно выросли?
Я целовал её аккуратные холмики, играл языком с их, почти детскими, сосочками и соглашался:
- Конечно, выросли. Они так стремительно растут, что лет через пять рискуют достичь нулевого размера.
- Врун, врун, врун! – хохотала Лэрри, колотя меня кулачками по спине, а я целовал и кружил любимое тело, укладывал его на тёплый чистейший песок, и мы ласкались и любились до изнеможения. Как же я счастлив! Счастлив! Счастлив!
Сзади на меня навалилась Лэрри, прочитала последнюю запись и развернула лицом к себе.
- Алекс Дональд, - строго произнесла моя жена, - скажи громко, так чтобы слышали все мамбы и птицы: «Лэрри, ты глупая, бесчувственная кукла!»
- Не буду я этого говорить, - возмутился я, - ты умная, очень чувственная и совсем не кукла, а моя славная, любимая жёнушка. С чего такие мысли пришли в твою головку?
- С чего? А вот с этого, - она ткнула пальчиком в тетрадь, - Если бы твои слова были правдой, то про своё счастье ты рассказывал мне, а не бездушной бумаге. Но ты лгун, лгун и врун.
- Прости, любимая! Больше ни строчки не напишу, всё буду рассказывать только тебе, а тетрадку в печку, немедленно!
- Не смей, – закричала Лэрри, - это моё!
Она усадила меня на место и приказала:
- Опиши то, что сейчас произошло и добавь: Лэрри забрала тетрадь и спрятала в ящик.
- Слушаю и повинуюсь, моя королева, - смиренно произнёс я, склонил голову и поцеловал её обнажённый живот.

Более двух с половиной лет я не прикасался к тетради, но сегодня Лэрри сама достала её и протянула мне со словами: - Запиши, пожалуйста, пусть всё сохранится на бумаге.
Лэрри хлопотала у плиты, я во дворе, сидя за столом, чистил духовое ружьё. Ветер дул в сторону пляжа и я не сразу услышал непривычный посторонний звук – стук работающего двигателя. Я прильнул к оптическому прицелу и увидел тот же катер, который привёз меня, с тем же измождённым капитаном за штурвалом и ЕЁ, стоящую на палубе.
- Миранда вернулась! Наша Миранда вернулась к нам! – закричал я и сломя голову помчался к пляжу.
Пока катер медленно подплывал к острову, я любовался своей родной девочкой, своей любимой женой. Как же она была красива! Теперь её красота окончательно оформилась. Всё юношеское в ней сохранилось, но стало зрелым и ещё более впечатляющим. Высокая, стройная, с развевающейся на ветру копной золотистых волос Миранда была прекраснее Афродиты, выходящей из морской пены.
Обнявшись, мы молча стояли на земле Итаки. Слова были не нужны, две души слились и ликовали, а тела безмолвно сплели руки за родными спинами, словно боясь, что какая-то неведомая сила снова разлучит их. Подбежала Лэрри. Уткнув в плечо Миранды заплаканное личико, она гладила её и без конца повторяла: - Сестрёнка моя, ты вернулась! Ты вернулась, любимая! Вернулась!
Мы пошли домой, но через десяток метров Миранда остановилась.
- Давайте передохнём, что-то я устала.
- Тебя, наверное, укачало, ты такая бледная.
- Да, немного укачало и вахты утомили, но это скоро пройдёт. Очень хочу помыться, неделю не мылась. Вода для меня найдётся?
- Твоя бочка ждёт тебя, вчера наполнила и твою и Кэролин.
- Как ты узнала, что я сегодня приеду? – изумилась Миранда.
- Я не знала, просто каждый день наполняю ваши бочки, а когда вы не приезжаете, вечером сливаю, чтобы вода была свежая. А ещё тебя ждут домашние тапочки, я привезла нам всем по две пары.
- Ты так верила, что я приеду?
- Надеялась, - ласково улыбнулась Лэрри.

- Потрясающе! – воскликнула Миранда, увидев, преображённый Лэрри двор.
- У меня ещё множество неразобранных пакетиков с семенами. Руки до всех не доходят.
- Теперь дойдут, от готовки я тебя освобожу.
- Тебя помыть? – спросил я.
- Нет, нет, я сама, - поспешно ответила Миранда и вошла в дом.
- Не настаивай, - шепнула Лэрри, - она ещё стесняется.
Миранда сидела на своей кровати, прижимая к груди тапочки.
- Наконец я дома и у меня есть своя постель. Как же это прекрасно, иметь свой дом и свою семью! – воскликнула она и по её щекам потекли счастливые слёзы.
Из душа, отгороженного теперь высокими кустами, Миранда вышла топлесс, но в шортиках. Лэрри с восторгом смотрела на прекрасную грудь сестры, и в её глазах не было зависти, только восхищение.
- Какая же ты у нас красивая! – воскликнула Лэрри, и я восхитился чистотой её души.
Миранда села напротив нас.
- Моя внешность - это мой крест и мой бич. Ничего в ней хорошего нет, одни неприятности. Дайте я на вас посмотрю. Как же я скучала по вас, Итаке и всему, что мы разрушили своими руками.
- Как ты жила, сестричка?
- Плохо жила, хуже не придумаешь. Уже в Кейптауне я стала жалеть, что мы покинули наш остров, а в Америке просто готова была рвать на себе волосы. Приехала в аэропорт, сижу и думаю: «Куда лететь? Зачем? Как жить дальше?» В Штатах оставаться нельзя – Харви затеет судебный процесс против Алекса, и из меня под присягой начнут выпытывать всякие подробности, которые с вожделением станут обсасывать газеты и публика. Надо уезжать, а куда? Где меня ждут? Мне двадцать четыре года, школу не закончила, языков не знаю, ни образования, ни специальности, ничего. Алекс сказал, что надо вписаться в новую жизнь, а я не вписываюсь. Что делать? Улетела в Лондон, там хоть язык знакомый, - Миранда замолчала, и какое-то время сидела, вспоминая события тех дней.
- В Америке было плохо, но там можно было запереться в четырёх стенах и никого, кроме сестёр не видеть, а в Лондоне «плохо» переросло в «кошмарно». Всю жизнь просидеть в тюрьме гостиничного номера невозможно, а на улице, в ресторане, парке, кафе, везде одно и то же. «Девушка, вы скучаете? Давайте поскучаем вместе». «Ты одна, красавица? Хочешь, я составлю тебе компанию?» И так без конца. С месяц я промучилась, перебралась в Париж и стала ходить по музеям. А там к прежним бедам добавилась новая беда. Я назвала её «ностальгическим психозом». Смотрю на античную статую и вижу в ней твои черты, Алекс. В какой-нибудь Венере нахожу черты сестёр. В морских пейзажах – наш океан, в речушке – наш ручей. Натюрморты с куропатками сразу напоминают наших птиц. И так во всём. В отель заехала компания американцев, четыре пары. Пригласили влиться в их ряды. Я «влилась», надо же когда-то начинать приспосабливаться к новой жизни. Снова кошмар: мужчины стараются затащить в постель, девицы ревнуют и ненавидят. А разговоры! Деньги, деньги, деньги. Машины, виллы, драгоценности, тряпки и секс. На сексе все просто помешаны.
«- Мирандочка, вы умеете варить кофе?
- Умею.
- Тогда, может быть, не откажетесь поужинать со мной?
- Почему «тогда»? Не вижу связи между моим умением и вашим «тогда».
- Утром вы бы сварили мне кофе».
Ты говоришь: красивая, а это моё проклятие. Я никого не интересую, только моё тело.
Сижу в ресторане, обедаю. Там столики на двоих за невысокими перегородками, а сзади столы большие. Слышу за стол, который прямо сзади меня, эта компания садится. Снова разговоры про деньги, машины, шубки, кольца, потом обо мне заговорили:
- Странная эта Миранда, не пойму её. Одна, всех сторонится. Чего хочет? – говорит тот, что моим умением интересовался.
- Что тут понимать, ищет бумажник потуже, чтобы лечь под него и деньги высасывать, - отвечает его девица.
Я просто взбеленилась. Поднимаюсь над перегородкой и спрашиваю:
- Это ты, шлюха, сейчас про себя говорила?
- Да как ты смеешь, у нас всё по любви, правда, Котик?
- Конечно, по любви, дорогая, - отвечает котик и зовёт директора.
- Эта девка оскорбила мою подругу, вызовите полицию!
- И что, тебя арестовали? – ахнула Лэрри.
- Лучше бы арестовали. Всё гораздо хуже. За соседним столиком два парня сидели. Один встаёт, подходит и говорит:
- Твоя подруга первой оскорбила эту девушку. Я всё слышал, и буду свидетельствовать в её пользу.
Второй подтверждает его слова. Американцы ещё поскандалили и ушли. Я поблагодарила парней и подумала, что хорошие люди ещё не перевелись.
- Одним «спасибо» не отделаешься. К тебе в номер пойдём или к нам?
Я в слезах прибежала к себе, заперлась, рыдаю и думаю: «Что же это за жизнь, в которую я должна вписаться? Неужели моя судьба, это стать чьей-нибудь содержанкой? Неужели ради этого я покинула Алекса, сестёр и Итаку?»
В тот же день я переехала в Рим, а там всё то же: «Сеньорита, вы бриллиант, нуждающийся в достойной оправе. Позвольте мне стать ею», « Скучаешь, крошка? Поехали ко мне, со мной не соскучишься». А потом произошло страшное событие. Я спустилась в гостиничный ресторан, когда завтрак уже заканчивался. Зал был пуст, только за одним столиком восседал какой-то плотный итальянец. Два громадных охранника столбами стояли рядом с ним. Он уставился на меня, минут десять сверлил взглядом, потом подошёл и плюхнулся на стул. Он неотрывно смотрел и барабанил по столу короткими сильными пальцами, увешанными перстнями.
- Вы что-то хотели? – не выдержала я.
- Я хотел сказать, что ты хороший девочка, - на очень скверном английском ответил он, - я купить остров и строить замок. Мне нужен туда хозяйка, женщина. Я брать тебя на работа. Платить хорошо. Мы летим завтра на мой самолёт.
- С чего вы взяли, что я полечу с вами? – возмутилась я, а он щёлкнул пальцами и что-то приказал подскочившему охраннику по-итальянски.
- Хозяину не нужно твоего согласия, - на приличном английском объяснил охранник, - ты полетишь, он так решил. Вопрос только в одном: будешь ли ты лететь, сидя рядом с хозяином, или завёрнутая в ковёр в багажном отделении. Выбор за тобой.
- Я подумаю, - трепеща от страха, промямлила я.
- До утра. В десять здесь я ждать твой ответ, - поставил точку хозяин и они ушли.
В панике бросилась я в свой номер, оплаченный на месяц вперёд, побросала в сумку вещи, выскочила через запасный выход на улицу, села в такси и поехала на автовокзал. По билету на самолёт он меня найдёт и похитит, была уверена я. Ближайший автобус отходил через пять минут и я села в него, даже не представляя, куда еду. Он привёз меня в Милан. Я всё ещё паниковала, переехала в Турин, спряталась на неделю в Монако, перебралась во Францию и месяц прожила в Тулузе. Везде было одно и то же: приставания и страх быть найденной этим страшным мафиози. Я бежала всё дальше, добежала до самой границы Франции, и очередной автобус повёз меня в Испанию.
В автобусе моим соседом оказался молодой испанец. В горах дул холодный ветер. Я хотела закрыть окно, но не знала, как это сделать, и что-то пробормотала себе под нос. Сосед на чистейшем английском языке предложил помочь. Я похвалила его английский, сказав, что он, испанец, говорит без малейшего акцента. Молодой человек искренне возмутился и заявил, что он не испанец, а баск. Вы знаете, кто такие баски? Я тоже не знала, и он с жаром стал рассказывать историю своего народа.
- Мы очень свободолюбивый народ, - заключил он свою речь, - нас даже римляне не сумели завоевать. Баски и теперь борются за независимость с правительством Испании, и мы обязательно победим!
Я спросила, как его зовут, и он ответил, что друзья называют его Хосе. До сих пор не знаю, настоящее это имя или псевдоним. Много позже я узнала, что его родители уехали в Англию, где он и родился. Отец держал испанский магазинчик, товары в который поставлял из Испании его двоюродный брат. Хосе окончил школу, и поступил в колледж. После окончания первого курса, в каникулы, отец отправил его в Испанию присмотреть новые товары, так как те, что поставлял брат, устарели и перестали пользоваться спросом. Он приехал на свою историческую родину, и оказалось, что один из его близких родственников руководит ячейкой басков, борющихся за независимость. Хосе слушал этого родственника и всё больше проникался его идеями. Кончилось тем, что он позвонил отцу и сообщил о своём решении остаться со своим народом и бороться за независимость. Он один из немногих басков, кто в совершенстве владеет английским, знает французский и говорит по-итальянски. Теперь он один из руководителей движения и что-то вроде уполномоченного по иностранным делам.
Наша беседа продолжалась довольно долго, и Хосе ни разу не заговорил о деньгах, тряпках и сексе. Я с радостью обнаружила, что есть ещё на земле люди, которых волнуют другие проблемы. Он спросил, куда я еду. Я честно ответила, что не знаю, что хотела бы уединиться в месте, где живут нормальные люди, которые занимаются своим делом, и не будут заглядывать мне под юбку. Ещё хорошо бы было, если бы никто из них не знал английского – я устала от скабрезных замечаний и предложений. Хосе с сомнением посмотрел на меня, но сказал, что знает такое место. Его дальняя родственница, семидесятилетняя старушка, живёт в маленькой деревне, говорит только на местном диалекте, человек замкнутый и не общительный. Её муж умер, а сына, борца за независимость, испанские власти надолго засадили в тюрьму. У неё дом, сад и огород. Он может отвезти меня туда и договориться с родственницей, но сомневается, что я там долго выдержу. Я предложила попробовать, и Хосе отвёз меня к старушке. Она оказалась под стать своему дому, такая же аккуратненькая и чистенькая. Я сидела в саду, пока Хосе разговаривал с хозяйкой, то ли уговаривая, то ли обсуждая свои дела. Он вышел ко мне и сообщил, что старушка выделяет мне комнату с террасой, платы не возьмёт, но я должна оплачивать свет, газ и воду. Обслуживать она меня не будет: готовить себе, убирать свою комнату и стирать своё бельё я должна сама. Она готова выделить мне участок в огороде, где я могу посадить себе овощи, но могу покупать их и у неё. И чтобы мужчин я в дом не приводила. Я на всё была согласна и Хосе уехал.
Он приехал недели через три, не выходя просидел несколько дней в дальней комнате и снова уехал. Потом приехал опять. Я спросила, что происходит? Он сказал, что полиция громит их организацию, многих арестовали, и он здесь скрывается, когда становится совсем худо. Хосе неожиданно приезжал и так же неожиданно через несколько дней исчезал. Сама не знаю как, но однажды он оказался в моей постели. Я изменила тебе, Алекс, прости, если сможешь.
- Девочка моя, о чём ты говоришь? – стал возражать я, - Ты не клялась всю жизнь любить одного меня, я сам, своими руками оттолкнул тебя и дал полную свободу. О какой измене может идти речь?
- Нет, Алекс, не разубеждай меня, - упрямо мотнула головой Миранда, - если бы я полюбила его, если бы меня позвала любовь, то ты был бы прав. Меня повлекла плоть, только она и больше ничего. Я любила только тебя и изменила тебе, себе и своей любви.
Его приезды учащались, всё чаще он оставался на неделю, две, месяц. К нему по ночам приходили какие-то люди, вели беседы и исчезали, растворяясь в ночи. Он ходил мрачный, чем-то озабоченный, говорил, что всё плохо, тучи сгущаются, и кольцо вокруг него сжимается. Я спрашивала, за что они борются, он отвечал: «За независимость», говорил: «Ты, не имеющая понятия об истинной свободе, никогда не поймёшь смысла этого слова». Я заходила с другой стороны, спрашивала, что они сделают в тот день, когда обретут эту независимость. Он отвечал, что, прежде всего, прогонят со своей территории всех испанцев, а там посмотрят. Его ответы не убеждали меня, а разговоры стали утомлять. Стало казаться, что я увидела другую сторону всё той же медали: там были деньги и блага, здесь - свобода и независимость.
Однажды Хосе сказал, что нужно срочно передать посылку с документами соратнику в Мадриде, но сам он поехать не может – его фотография у каждого полицейского, и попросил меня съездить и отвезти. Я согласилась. Два дня Хосе инструктировал меня. Вообще, дорогие мои, всё выглядело, как в шпионском боевике. Мне надлежало зазубрить телефон и пароли, из автомата позвонить и, услышав мужской голос, спросить: «Я могу заказать у вас пиццу с грибами?» Мне по-английски должны ответить: «Вы ошиблись номером, это химчистка». «Тогда вы, наверное, сможете удалить пятно от кетчупа с белой скатерти?» «Привозите скатерть тогда-то, туда-то, во-столько-то, я посмотрю». Я должна приехать куда скажут, но на три часа раньше назначенного времени.
На третий день он положил мне в сумку свёрток, ещё раз напомнил, что бумаги очень важные и в руки полиции попасть не должны, заверил, что мой американский паспорт защитит их лучше вооружённой охраны, и я поехала в Мадрид.
Всё произошло, как он обещал. Мне назначили встречу на следующий день в зимнем саду вокзала Аточа. Я сняла номер на сутки, включила телевизор и нашла англоязычный канал. Шла программа о терроризме. Я особенно не вникала, но вдруг заговорили о сепаратистах Страны Басков, и мои волосы натурально встали дыбом. Показывали искорёженные взрывами поезда и здания, тела убитых людей и найденные у террористов бомбы. Я кинулась к своей сумке, достала свёрток и ощупала его. Там точно были не бумаги. Маникюрными ножницами я разрезала обёртку. Да, мои дорогие, там была коробка с проводами. Представляете, что со мной произошло? Я – курьер террористов! Так цинично и просто: дурочка передаёт посылку, спокойно уезжает назад в деревню и никогда не узнаёт о взрывах и жертвах. Потом американку снова попросят отвезти куда-нибудь новые бумаги, и она будет развозить бомбы до тех пор, пока её не вычислят и не арестуют. Я схватила сумку, добежала до реки, выбросила свёрток в воду и поехала на автовокзал.
Несколько месяцев передышки и снова бегство в неизвестность. Если раньше я скрывалась от наглого бандита, то теперь должна прятаться от целой жестокой организации. Будут ли они меня разыскивать? Много ли я, на их взгляд, знаю? Знаю номер телефона в Мадриде, и где скрывается Хосе, видела людей, которые к нему приходили. Много это или мало? С ужасом вспомнила, что однажды Хосе сфотографировал меня в саду.
На автовокзале купила бейсболку, большие тёмные очки и карту Испании. «Мадрид – Кордоба – Севилья» было написано на готовом к отъезду автобусе. Севилья оказалась на другом конце страны, и я взяла билет. Эта поездка поразительно напоминала мне наше плавание на плоту: я снова вычисляла, когда меня начнут искать. Встреча должна состояться сегодня вечером. Я не пришла, что дальше? Они станут разыскивать меня по больницам, моргам и полицейским участкам, убедятся, что меня нигде нет, и всё поймут? Или не поймут? Сколько дней у меня есть в запасе, прежде чем на меня будет объявлена охота?
Автобус приехал в Кордобу, и я снова запаниковала: Хосе говорил, что у них есть ячейки в каждом крупном городе Испании, а Севилья, как сообщала карта, город крупный, и мне туда нельзя. Всё было против меня, даже я сама. Рост, внешность и волосы делали меня слишком заметной, не позволяя затеряться среди местного населения. А чего стоило отсутствие языка?
Я вышла в маленьком городке Эсиха и нашла контору, занимавшуюся арендой домов. Отныне моё взаимодействие с окружающим миром строилось исключительно на лжи. Я назвалась начинающей писательницей, пишущей об Испании, сказала, что хочу арендовать дом в уединённом месте, где мне не будут мешать работать. Из предложенных вариантов выбрала тот, что находился на самом краю города, забила холодильник продуктами и спряталась в своей норе на целую неделю.
- Как же страшно тебе было, сестричка моя дорогая!
- Очень страшно. Почти так же, как в те дни, когда мы ждали прихода хищников, - смущённо улыбнулась Миранда и продолжила: - За неделю я немного успокоилась, но почувствовала в себе какие-то изменения. Сначала думала, что всё от нервов, но потом возникло новое подозрение. Я заставила себя вылезти из норы и пойти к врачу. Он подтвердил мои худшие опасения:
- Вы беременны не менее десяти недель, сеньора, поздравляю.
Он спросил, собираюсь ли я рожать или сделаю аборт?
- Если вы решитесь на аборт, то вам придётся покинуть территорию Испании, сеньора. У вас нет медицинских показаний для проведения этой операции.
Я обещала подумать и снова спряталась в своей норе. А подумать было о чём, дорогие мои. Аборт отвергался сразу. Перед последними школьными каникулами на уроке по сексуальному воспитанию нам показали видеоролик про аборт. Это было ужасно. Рожать в моём положении тоже было не лучше. Я одна на всей земле, ни дома, ни семьи, ни друзей. Деньги есть, но их хватит лишь на несколько лет сверхскромного существования. А что потом? Будь, что будет, решила я и снова пошла к врачу. Он обрадовался моему решению, ещё раз осмотрел, сказал, что всё хорошо, назначил диету, посоветовал больше гулять и не нервничать.
В паре километров от дома росла оливковая роща, которую прорезала дорога. Я купила велосипед, заезжала далеко в рощу, гуляла, перекусывала, отдыхала и ехала назад. Сезон сбора урожая ещё не наступил, и по дороге почти никто не ездил. Я чувствовала себя в полной безопасности и постепенно успокоилась. Так продолжалось месяца два, пока меня не сбил какой-то мотоцикл. Он налетел сзади, ударил рулём по бедру и умчался. Я пролетела несколько метров, сильно ударилась головой о камень и надолго потеряла сознание.
- Они тебя нашли, да? – ужаснулась Лэрри.
- Может быть, они, может, кто другой. Я даже не знаю, нашли ли его. Меня увидел проезжавший крестьянин и отвёз в больницу. Там определили ушиб мозга. Нейрохирургии в больнице не было, и меня переправили в Севилью. Всё это продолжалось довольно долго, врачи реанимации говорили об упущенном времени, и лечение было очень интенсивным. Уколы, капельницы, таблетки и снова уколы. Наконец из реанимации меня перевели в обычную палату. Я стала выздоравливать и речь уже шла о выписке, когда вдруг мне стало плохо. Началось кровотечение и меня срочно переправили в гинекологию.
Оказалось, что мой ребёнок уже три недели мёртв. Живот разрезали, почистили, но всё оказалось в таком состоянии, что из меня вырезали всё женское. Прости, Алекс, но я теперь не женщина, а что-то похожее на актрису в кинофильме: ходит, говорит, смеётся, а обнять и приласкать нельзя.
- Родная моя, любимая! Главное, что ты здесь, с нами, - говорил я. А что я ещё мог сказать, чем ещё утешить свою девочку?
- Спасибо, Алекс. Я знаю, что ты единственный мужчина на земле, который любит меня всю, а не только моё тело. Факт остаётся фактом – я изменила тебе, пойдя на зов плоти, и была жестоко наказана тем, что меня этой плоти лишили. Меня долго лечили в Севилье и предложили долечиваться в Германии. Я улетела в Мюнхен и лечилась, лечилась. Профессор сказал, что они сделали всё, что может предложить современная медицина, посоветовал ехать домой, в объятия любящих родственников, и как можно меньше нервничать.
У меня только один свой дом на этом свете - здесь, на Итаке, а из родственников только вы и Кэролин. Я решила ехать домой, и полетела во Фритаун. Там нашла мореходный катер и спросила капитана, сможет ли он доставить меня на остров с такими координатами. Он ответил, что знает этот адрес: уже возил на него мужчину и девушку, и я поняла, что обретаю не только дом, но и любящих родственников. Теперь я дома среди вас, любимые мои. Всё, хватит кукситься. Хочу кушать. Что у нас на ужин, Лэр? Я так соскучилась по нашей птице!
- Мира хочет прийти к тебе сегодня, но просит тебя быть сдержанным, - сообщила Лэрри.
- Ты наша маленькая сводня, - рассмеялся я и пообещал бить себя по рукам.
Мы, обнявшись, лежали с Мирой, и она рассказывала о том, как ей не хватало меня и сестёр, осуждала наше коллективное помешательство, проклинала капитана сухогруза за его побочный бизнес.
- Нам не нужно было расставаться, - вздыхала она, - нужно было всем вместе переехать в Юту к мормонам и жить там одной семьёй.
Потом она ласкала меня и целовала всего-всего, и мне было так же хорошо, как с Лэрри. Я уснул в обнимку с Мирандой, а проснулся в окружении обеих своих девочек. На одном моём плече покоилась голова Миры, на другом примостилась головка Лэр.
- Я так привыкла засыпать рядом с тобой, что полночи не могла уснуть, а перебралась к вам и сразу отключилась, - смеялась Лэрри, и мы смеялись вместе с ней.

Уже неделю Миранда с нами. Прав был тот немецкий доктор: свой дом и любимая семья способны творить чудеса. Мира посвежела, исчезла бледность, она всё время улыбается и поёт.
- Ты заметил, что Мира постоянно прикасается к нам? Как же она по нас соскучилась!
Мы ещё дважды спали втроём и говорили, говорили. Мой Эдем вырос вдвое. Ещё бы Кэролин к нам и наше счастье стало бы безмерным. Как ты там, любимая наша сестричка?

Сегодня я вернулся с охоты и застал Лэрри хлопочущей у плиты.
- Ты соревнуешься с Мирой в кулинарном искусстве?
- Куда мне до неё, - рассмеялась Лэр, - я не настолько самонадеянна, чтобы соперничать с лучшим кулинаром Итаки. Мира всю ночь не спала, и я отправила её досыпать. Мне кажется, она очень устала за эти дни, слишком резво изменила ритм жизни после стольких больничных месяцев. Пусть отдохнёт.

Мира не встаёт уже третий день. Мы с Лэр не понимаем, в чём дело. Как жаль, что я пошёл на юридический, а не на медицинский. Врач, вот та профессия, которая нужна на Итаке.

Горе, страшное горе обрушилось на Итаку! Мира позвала нас к себе, усадила по обе стороны кровати, протянула к нам исхудавшие руки и …
- Родные, любимые, дорогие мои. Я должна сказать вам то, о чём не говорила раньше. У меня та же болезнь, что и у нашей мамы. В последней стадии. Скоро я уйду от вас. Завтра или через три дня, не знаю, но скоро. Врачи не смогли остановить рост метастазов. У меня был выбор: умереть дома или в хосписе. Я выбрала дом, и Господь наградил меня вами, родные. Эти последние дни я была счастлива. Спасибо вам! Утешьтесь тем, что у меня нет невыносимых болей. Мне не страшно, уверяю вас. Я твёрдо знаю, что умирает только тело, душа бессмертна. Моё тело навсегда останется на Итаке, а душа сверху будет наблюдать за вами и радоваться вашему счастью. Теперь идите. Устала я.
Как это осознать, как смириться? Мира, наша красавица, моя любимая жена уходит, а я, Алекс-защитник, не могу спасти её! Невыносимое состояние, невыносимое. В окно я вижу Лэрри. Она сидит на дальнем конце огорода и её плечи трясутся. Наше горе слишком личное, чтобы мы могли переживать его вместе. Это я виноват в твоей болезни, Мира. Если бы я не оттолкнул вас от себя, то все было бы иначе. Воистину, благими намерениями устлана дорога в ад. Прости меня, девочка моя, прости!

Я готовил себя к уходу Миры, но первой меня покинула Лэрри. Моя девочка, моя озорница и шалунья ушла от нас. Она решила собрать птичьи яйца для Миранды, как делала уже не раз, и я отпустил её. Я увидел Лэрри стоящую посреди цветника, высаженного её заботливыми руками. Моя девочка еле держалась на ногах, её правая рука распухла и почернела.
- Что, что, малышка, что случилось? – кричал я, подхватив Лэр на руки.
- Мамба, жарко,- прошептала она, и это были её последние слова.
Я отнёс Лэрри на кровать, одну за другой вскрывал аптечки и вкалывал противоядие, но ничего не помогало. Её хрупкое тело горело адским огнём. Я раздел свою девочку и обтирал холодной водой до тех пор, пока она не перестала дышать. Выбежав во двор, я завыл. Мне не нашлось места в Америке, теперь мне нет места на Итаке. Я не хочу жить без Эдема и должен уйти вместе с Лэрри, уйти сейчас же, немедленно! Но там, на кровати умирает Мира. Я не могу её оставить одну и возьму с собой. Да, мы уйдём все вместе, только так. Я бросился к ящику, где хранился пистолет. Кобура была пуста. Я подошёл к Миранде. Её прекрасные глаза ласково глядели на меня.
- Ты решил уйти, Алекс? – я кивнул, - И хочешь взять меня с собой? – я снова кивнул, - Спасибо тебе, любимый, я знала, что ты меня не оставишь.
- Где пистолет, Мира?
- Он у меня.
- Дай, - я протянул руку.
- Не надо, родной мой, не бери грех на душу, я сама. Поцелуй меня.
Я припал своими дрожащими губами к её сухим и горячим.
- Всё, - отстранила меня Мира, - пойди, освободи ручей, я попробую помолиться.
Я взял из ящика гранату и пошёл к ручью. Взрыв разметал плотину, и освобождённый ручей побежал по своему тысячелетнему руслу. На пляже мои ладони долго гладили тёплый чистый песок, с такой готовностью расстилавшийся под нашими с Лэр телами. Я вернулся в дом. Кровь уже не вытекала из ранки под левой грудью Миры. Я обмыл её тело и отнёс на свою кровать. Впервые видел я жуткие шрамы, перечеркнувшие живот и саму жизнь моей красавицы жены.
Сейчас я закрою окна и дверь дома, которому отныне предстоит стать нашим семейным склепом, лягу между своими любимыми жёнами и пущу пулю в висок. Наши души сольются и полетят на небеса строить новый Эдем.
Мои последние мысли о тебе, моя любимая жена Кэролин. Надеюсь, что у тебя всё хорошо. Когда придёт твой срок следовать за нами, мы встретим тебя на пороге нашего нового Эдема и снова будем все вместе, а пока будь счастлива и ПРОЩАЙ!

ШТУРМАН ДАЛЬНЕГО ПЛАВАНИЯ

Шёл второй час ночи, когда я закончил чтение. Моё состояние определялось одним словом - «растерянность». Что я держал в руках? Очередную литературную мистификацию? Подлинный дневник человека, в наши дни попавшего на необитаемый остров? Откуда эти тетради у Григория? Как попали к нему? Тысяча вопросов, ответы на которые я, может быть, получу утром. Пока что мне, опытному переводчику, было ясно одно: текст написан англофоном. Только подлинный носитель языка мог так строить предложения, употреблять такие слова и выражения. Я заново перечитал дневник и теперь лежал, ожидая пробуждения Григория. Наконец послышались его прихрамывающие шаги, и я выбежал к нему с тетрадями в руках.
- Григорий, что это, откуда у тебя? – засыпал я его вопросами. Он не ответил, но в свою очередь, спросил:
- Ты что, знаешь английский? Ты прочитал тетради?
- Я – переводчик. Так что это? – я сгорал от нетерпения, но он снова не ответил, а задал встречный вопрос:
- И что же там написано?
Я кратко пересказал содержание тетрадей.
- Вот в чём дело, - улыбнулся Григорий, - а всё думал, каким мёдом им там помазано. А там, значит, любовь была. Чудеса.
- Ты что, знал их?
- Ну, сказать что знал, не могу, но по четыре дня с каждым из четвёрки провёл.
- Григорий, расскажи, интересно ведь, - взмолился я.
- Кому интересно, а кому не очень. Мне, например, совсем неинтересно то время вспоминать. Ну, да ладно, как говорится, ты – мне, я – тебе. Представь себе: штурман дальнего плавания с десятилетним стажем, балакающий по-английски, холостой и бездетный, возвращается из рейса и узнаёт, что Союз трещит по швам. Грузов больше нет, возить нечего, какие-то кооперативы раздербанивают Пароходство, направо-налево распродают суда. Работы нет, денег нет. Да ты сам всё помнишь, чай не мальчик уже. Начальство говорит, чтоб устраивались, кто как может.
Узнаю, что на очередной проданный сухогруз прибыл иностранный капитан и набирает команду. Я к нему. Чудно всё – флаг на судне либерийский, капитан то ли бразилец, то ли аргентинец, так и не понял. Взял он меня на один рейс, а там, говорит, посмотрим. Ладно, спасибо на этом. Рейс: Барселона – Фритаун – Кейптаун. Через пару недель отчалили. Сбегали в Барселону, пришли в этот Фритаун и встали под разгрузку. Мне на корабле делать нечего, и пошёл я город осматривать, благо раньше побывать не довелось.
Городок не ахти, домики в центре два-три этажа. Нищета. Увидел вывеску «Консульство СССР». Ладно, иду дальше. У них там какая-то войнушка образовалась. Кто с кем воюет, мне без разницы, только военных патрулей с автоматами на улицах больше, чем мирных жителей. Я в белой форменке советской с погончиками. Видно, что не хрен моржовый идёт, а старший офицер торгового флота. Иду, вдруг сзади кто-то что-то крикнул. Мне, не мне, не знаю. Смотрю в витрину: двое патрульных шагах в двадцати идут сзади. Мне балакать с ними не резон – я по-ихнему не рублю, они по-моему. Сворачиваю на всякий случай в ближайший переулок. Слышу, тоже свернули. Я снова сворачиваю и попадаю в тупичок. Народу никого, только впереди негр рукой размахивает, что-то девице втолковывает.
Подхожу ближе и вижу, что втолковывает он ей кулаком по лицу. Нос и губы у девчонки разбиты, на чёрном лице крови почти не видно, а белая футболка вся красная. Я не могу видеть, как женщин бьют. Во мне что-то щёлкнуло, подскакиваю к нему, хватаю за руку и говорю: - Что же ты, сукин сын, творишь? Он рожу свою, злобой перекошенную, ко мне поворачивает, а глаза мутные, сразу видно, наркоман. Ткнул он меня другой рукой в живот и побежал из тупичка. Мне небо с овчинку показалось. Стал я по спирали складываться, но успел заметить, как из-за угла мой патруль выходит, а прямо на них мужик с окровавленным ножом несётся. Они, не раздумывая, из двух стволов полоснули. Негр возле их ног распластался, а я к негритянкиным причалил.
Отволокли меня в больничку. Там вскрыли, что-то зашили, что-то отрезали, заштопали и на койку определили. Я всё больше на небесах пребываю. Спущусь на землю, как в тумане увижу эту негритянку, и снова на небеса отправляюсь. Сколько так продолжалось, не скажу, не знаю, только однажды приземлился я и больше не улетел. Негритянка увидела, что я на якорь встал, выскочила из палаты и привела белого доктора. Она щебечет по-своему, а он мне переводит. Как её зовут, я не уяснил и стал называть Шоколадкой. Так вот, эта Шоколадка – сирота, но у неё есть дядя, по местным меркам очень состоятельный человек. У него и в городе бизнес, и где-то кофейная плантация, которой его сын управляет. А наркоман, которого пристрелили, её мужем был. Требовал он от жены, чтобы та дядю обокрала, а она не соглашалась. Он избил её и грозил убить за непослушание. И убил бы, кабы я не встрял. Шоколадка теперь мне по гроб жизнью обязана.
Дядя её, как узнал, что племянница ради него здоровьем рисковала, а какой-то моряк свой живот под нож подставил, так умилился, что оплатил моё лечение. От себя доктор добавил, что нож в очень нехорошее место попал и если я выжил, то только благодаря заботе Шоколадки, которая не отходила от меня. И уколы делала, и капельницы ставила, и горшки выносила. Ещё сказал, что капитан мои пожитки передал и два конверта. В одном зарплата усечённая, в другом письмо. В письме упрёк, что подвёл я его – здесь хорошего штурмана не найти, пожелание выздоровления и сообщение, что поскольку моя травма бытовая, то фирма финансовых претензий не принимает.
Провалялся я ещё дней пять и доктор говорит, что у них война, раненых много, а мест мало и решили они меня выписать. Шоколадка возьмёт меня к себе и будет долечивать дома. Пригнали машину, и отвезла меня Шоколадка в свои хоромы. Терем у неё такой, что удивительно, как крыша на голову не падает. Лачуга лачугой, впрочем, как и у всех вокруг. Я с недельку повалялся и начал вставать потихоньку. Слабый ещё, конечно, но выжил и слава Богу. Стал кое-что по дому делать: там дощечку подобью, здесь верёвочкой подвяжу. Шоколадка довольна, ходит, сияет.
Однажды приводит она белого старика-алкаша. Он лет сорок назад застрял здесь, по-ихнему кумекает и по-английски лопочет. Шоколадка рассказывает, что то ли в тот день, когда она меня из больницы забрала, то ли на следующий, не помню, повстанцы устроили налёт на город. Их отбили, но дядя её умудрился лбом поймать шальную пулю. Сын дядин приехал на похороны, быстро распродал отцовский городской бизнес и укатил к себе на плантацию. А у дяди есть катер большой мореходный, для чего-то он был ему нужен. Хотел наследник и его толкнуть, да только покупателя не нашлось – богатые себе новый купят, а бедным он не по карману, к тому же горючки жрёт столько, что его не прокормишь. Вот братец двоюродный и подарил этот катер Шоколадке, правда, без права продажи. Хочешь пользоваться, пользуйся, не хочешь – пусть так гниёт. И предлагает мне Шоколадка остаться у неё в доме и заниматься этим катером. Можно подумать, что у меня был выбор. Я согласился. Алкаш забрал свой гонорар и ушёл, а когда я лёг спать, Шоколадка пришла ко мне и легла рядом. Дело житейское, она молодая, я тоже не старый.
Утром отвела она меня в рыбацкий порт и показала катер. Хорошая посудина, не новая, но в очень приличном состоянии содержалась, видно, что дяде и впрямь была нужна. И карты приличные есть, и кой-какое навигационное оборудование, и запчасти. Я где надо подкрутил, прокладки и шланги поменял, а что с катером дальше делать, ума не приложу. У берега рыбу ловить, так сплошной убыток – горючее дороже рыбы встанет, уходить далеко, где рыба другая и стоит много дороже, так опять горючка почти весь навар съест.
Правда, белые клерки спасали, те, что в городе жили и работали. Зафрахтуют меня на дальнюю рыбалку, увезу я их подальше в океан, так они там не рыбой занимаются, а страх свой алкоголем заливают. Мне что? Они пьют, а я рыбку ловлю, которую они потом у меня же и покупают. Платили хорошо, только редко это случалось – когда раз в месяц, а когда и раз в три. Я к одному из них Шоколадку кухарить пристроил, так она просто счастлива была. Так и жили, с хлеба на квас перебиваясь. Вот тут и появился этот парень.
Лет под тридцать ему было. Высокий, с бородой, в камуфляже. Спросил, я ли капитан и смогу ли доставить его в точку с такими координатами? Протягивает мне картонку в полиэтилен заделанную, а там широта и долгота расписаны с секундной точностью. Я карту разложил, посмотрел и отвечаю: « Доставить можно, только там ничего нет». «Это на карте нет, а там остров. Так отвезёте?» Я задумался. Идти туда дня четыре, если Нептун не осерчает, обратно против течения дней пять. Горючки нужно немерено и не могу же я десять дней за штурвалом простоять, сменщик нужен. Объяснил ему всё и добавил, что прямо в точку не приведу – секунд определить имеющимися инструментами не сумею, а в район доставить могу. Он говорит, что согласен и спрашивает, когда можем отчалить? Отвечаю, что могли бы послезавтра, но есть одна закавыка: чёрного сменщика не возьму ни за какие деньги, а белого можно искать и неделю, и месяц.
- Нет, не устраивает, - говорит, - давайте я сменщиком буду.
- А ты умеешь штурвал крутить и курс держать?
- Научите, так сумею.
Я снова задумался. Парень вроде толковый, курс на компасе выставлю, проснусь – подправлю, что он за вахту напортачить сумеет. Эх, была, не была, где наша не пропадала!
- Согласен, - говорю и сумму называю запредельную.
- И я согласен, завтра вечером груз привезу и утром тронемся.
- Велик ли груз, - спрашиваю, - а то у меня всё пространство бочками заставлено будет?
- Пять-шесть небольших ящиков.
- Это можно, - отвечаю.
Он деньги отдал и уехал, а я отправился закупать топливо и продукты.
Занимаюсь я своими делами, а сам всё думаю, в какую историю вляпался. Остров, которого на карте нет, парень в камуфляже, груз в ящиках. А вдруг диверсант или террорист? А может, там лаборатория секретная? Вот привезу его на место, а он мне пулю в затылок, чтоб не выдал, и вся недолга. С другой стороны, не предупредил ведь, чтоб помалкивал в тряпочку, да и деньги отдал не торгуясь. Это шанс мой домой уехать, как его упускать? Ладно, думаю, двум смертям не бывать, будь, что будет.
На следующий день вечером подкатывает грузовичок, парень ящики свои на катер затаскивает.
- Я, - говорит, - здесь переночую.
У меня сразу мысль: ценный, видно, груз, раз охранять остаётся. Рано утром отчалили. Из порта вышли, я парня за штурвал ставлю, объясняю, что к чему и стою рядом, как капитан-наставник. Часа через два стало у него всё получаться. Ладно, думаю, дойдём как-нибудь.
На третий день говорю ему:
- Через пару часов в район придём. Как остров твой искать будем? Мне бы хоть какой ориентир дай.
Он задумался.
- Течение прямо мимо острова идёт, если по левому краю плыть и движок выключить, то оно само к острову вынесет.
Что ж, толково. На карте течение указано, границы его тоже есть. Движок я, конечно, выключать не стал, а просто поплыл по течению. Солнце уже на закат пошло, когда он закричал:
- Вижу! Вижу! Вот он!
Я в бинокль смотрю: мать честная, островок несколько сот метров в диаметре, вершина горы подводной. Ну, точно тайная база какая-то. Там стеночка метра два над водой возвышается. Я подрулил к ней бортом вплотную, парень ящики свои на берег перекидал и сам спрыгнул.
- Спасибо, - говорит, - и счастливо вам до дому добраться.
- И тебе счастливо оставаться, - отвечаю, а сам ходу подальше от этого острова.
- Как же ты, Григорий, до дому без сменщика добирался? – удивился я.
- Так и добирался. Я же штурман всё-таки. Курс проложил, внёс поправки на ветер и течение, штурвал закрепил и спать. Проснусь, поправки внесу и снова на боковую. Там главное что? Места не судоходные, столкнуться не с кем и Нептун не серчает. Одним словом, добрался.
Домой забежал, обмылся, переоделся и пошёл с Шоколадкой проститься. Мы же люди всё-таки. Столько вместе пережили. Она у белого клерка кухарила, вот я туда и пошёл. Там целый квартал построен, где белые живут. Дома приличные и чёрных совсем нет. Иду, почти уже дошёл, как полицейская машина подкатила. Выходит из неё негр здоровенный, руку протягивает. Я понимаю, что не здоровается, а документы требует. Даю ему паспорт моряка, он что-то говорит, второй полицейский из машины вылезает и, не успеваю я глазом моргнуть, как на запястьях наручники щёлкают. Везут меня в участок. Там начальник орёт на меня, паспортом трясёт, а я не понимаю, чего ему надо. Поволокли меня во двор. Там две клетки железные метрах в пяти друг от друга стоят. В одной негров человек двадцать набито, в другую, пустую, посадили меня. Негры просто с ума сошли от счастья, что белого в клетке заперли. Что-то кричали, смеялись, жестами показывали, что со мной сделают. Где-то час просидел я в клетке. Смотрю, волокут того алкаша. Соображаю, что у них облава на белых. Ошибся: алкаша приволокли, чтобы мне переводил.
Отвели меня к тому же начальнику. Он орёт, алкаш переводит. Уясняю, в чём провинился. Нахожусь на территории суверенного государства много больше разрешённого законом времени, да ещё и с просроченным паспортом. Страшный преступник, нелегал, а, может быть, и шпион. Вообще мы, белые, считаем, что везде можем вести себя, как хозяева, но он докажет мне, что я ошибаюсь. Сейчас он запрёт меня в клетке с чёрными, а утром то, что от меня останется, отправит в суд, где мне лет семь обеспечено. Единственный способ избежать суда, это заплатить штраф на месте. Сумму называет, и я крякаю: почти всё, что осталось от заработанного. Тут звонит телефон, и он выгоняет нас в коридор, чтобы мы, особенно я, не подслушали его сверхсекретного разговора. Алкаш говорит, что если деньги есть, то надо соглашаться.
- Не дай Бог попасть белому в здешнюю тюрьму. Ты там будешь свиньёй, причём женского пола. Со своим животом ты вряд ли больше месяца протянешь, так что откупайся, если есть чем. Говорю: - Это всё, что я скопил на дорогу домой. Он резонно замечает, что с деньгами или без, я домой всё равно не попаду, а откуплюсь, так хоть здоровье сохраню. Посмотрел я в окно на чёрную клетку и вздохнул.
Зовут назад в кабинет, и я говорю, что согласен. Начальник заулыбался, что-то крикнул, те же полицаи надели мне наручники, на этот раз спереди, затолкали в машину и повезли домой. Доехали, не снимая наручников, меня из машины вытолкнули и пенделя навесили. Пришёл я в нашу лачугу, отсчитал оговоренное и понёс полицаям. Здоровый деньги пересчитал, отстегнул левый наручник и сразу пристегнул его к ручке дверцы машины. Машина поехала, и я побежал за ней. Метров сто пятьдесят они, смеясь в две глотки, тащили меня за собой. Потом отцепили, снова дали пенделя и уехали. Я сидел в нашей лачуге, размышляя: плакать мне о потерянных деньгах и мечтах о возвращении на родину или радоваться, что жив остался.
- Вот звери, - эмоционально воскликнул я.
- Звери? Нет, скорее – дети. Позже я узнал, что Фритаун был основан как место, куда свозили из Европы освобождённых от рабства негров. У них до сих пор осталось восприятие белого, как хозяина, но если есть возможность его унизить, отомстить неизвестно за что, то будь уверен: и унизят и отомстят. Как дети – наивные и жестокие.
Погоревал я, погоревал и стал жить дальше. Около года прошло, чуть больше или меньше, не упомню, но где-то так. Сижу на палубе, лебёдку смазываю. Там на корме лебёдка была, чтобы грузы всякие с берега на борт переправлять. Смазал, хорошо, легко ходит, а скоба, которой её фиксировать надо, чтоб не крутилась, задевалась куда-то. Беру шкертик, подвязываю, и только хочу начать искать скобу, как появляется девчушка.
Невысокая, стройная, лет двадцати. Симпатичная. Протягивает мне точно такую же картонку, как тот парень, и спрашивает, могу ли я отвезти её по этому адресу. У меня сердце чуть из груди не выскочило. Знакомый, говорю, адресок, год назад мужчину туда доставил. Девчушка вся засветилась от счастья. Поехали, кричит, скорей! Объясняю, что скорей не получится, не такси. Про горючку и сменщика втолковываю. Она: - Возьмите того, с которым прошлый раз ездили.
- Не было, говорю, сменщика, парень сам у штурвала вахту стоял».
- Значит, и я сама сменщицей буду.
- А справишься? Штурвал крутить, это тебе не гладью вышивать.
- Раз он справился, то и я смогу.
- Смотри, если что, то с полдороги назад поверну и денег не отдам.
- Поехали, - говорит, - не теряйте времени. Всё будет о’кей.
Ладно. Называю цену полуторную от того парня. Девчушка на всё согласна, только бы поскорее.
Вечером эта пигалица приволакивает рюкзак, едва не больше себя ростом и весом, и заявляет, что будет ночевать на катере. Мне всё равно, ночуй, где хочешь, а я домой, к Шоколадке пойду.
Вышли мы в океан, я её к штурвалу ставлю, объясняю и всё такое. Ты бы видел, как она старалась! У здоровых мужиков к концу вахты руки отваливаются, а эта пигалица только губку закусит да слёзы оботрёт. Маленькая, но жилистая, и видно, что к физическому труду приученная. Ветер был встречный, так мы к острову только утром пятого дня подошли. Я к стеночке притёрся, помог ей рюкзак на остров перекинуть, она меня в щёку чмокнула и бегом вверх по склону помчалась.
Добрался я до порта, стал причаливаться, а тут авианосец американский мимо прошёл. Я на корме стоял, когда волна от него до катера дошла. Катерок мой подпрыгнул, накренился, шкертик, про который я начисто забыл, лопнул, лебёдка крутанулась и стрелой врезала мне по левой ноге. Я катался по палубе и орал благим матом. Рыбаки сбежались, один разрезал ножом штанину, а там … Кожа и мясо разрублены до кости, сама кость раздроблена, в общем, полный атас. Оттащили меня в больничку. Кость кое-как собрали, шкуру заштопали, и всё хозяйство в гипс упаковали. Сказали, что мне крупно повезло: чуть выше и разнесло бы мне колено вдребезги, а так, может быть, и срастётся.
Что ещё сказать? Полгода в гипсе, почти год на костылях и с палочкой. На Шоколадку мою смотреть больно, извелась вся. Сам суди: днём у клерка кухарит, вечером меня, калеку, обслуживает. Счета больничные, лекарства, и питаться нужно, короче, я снова без копейки остался, да ещё и хромой на всю жизнь.
Прошло года три. Появляется женщина. Я таких красивых только на журнальных обложках встречал. Высокая, волосы роскошные, но бледная сильно. Подаёт мне точно такую картонку. Тут уж я без экивоков разных прямо говорю, что был там дважды, что стоит это дорого и что сменщиками у меня сами пассажиры. Она на всё согласна, отдаёт мне деньги и тоже остаётся ночевать на катере. От горючки и продуктов у меня остаётся тысяч пятнадцать долларов. Кладу тысячу в шкафчик Шоколадке на жизнь, а остальное прячу в сарайке, что на нашем участке стоит. Через день я снова погнал катер к этому загадочному острову. Дошли нормально, Нептун снова был к нам благосклонен, а там сменщицу мою тот самый парень встречает. Высадил я её на островок, и двинулся восвояси.
Иду домой и думаю: Бог троицу любит, это моя третья попытка улететь на родину, другой уже не будет. Что бы ни случилось, беру деньги и мчусь в консульство.
- А раньше почему в консульство не сходил, Григорий? – перебил я его рассказ.
- Как не сходил? Сходил, когда самые первые клерки со мной за рыбалку расплатились. Там довольно далеко от лачуги до центра, мне после операции пёхом было не дойти, а на автобус деньги нужны, которых нет. А тут сунул в карман толику от заработанного, и в автобус втиснулся. Ты знаешь, что такое африканский автобус? Я тоже не знал. Шпроты в банке свободнее лежат, чем в нём пассажиры стоят. Стою, меня с боков три парня лет восемнадцати-девятнадцати подпирают. Один делает вид, что ножом ногти чистит. Другой рубаху распахнул, и показывает, что у него ножик на поясе висит. А шкет, лет восьми, просто открыто мои карманы обшаривает. Выгребли всё, что было. Слава Богу, второй раз не порезали.
Приехал я к тому дому, где вывеску консульства видел, а там ни вывески, ни охраны. Колотился в дверь, колотился, наконец, мужик какой-то выглядывает. Чего надо? Объясняю. От него и узнаю, что Союз развалился окончательно, а я теперь, скорее всего, гражданин самостийной Украины. Он мне ничем помочь не может. Посольство в Гвинее, консульство временно закрыто, все дипломаты разъехались, а его, завхоза, оставили имущество сторожить. Так что иди, парень, откуда пришёл. Говорю, что рад бы, но обчистили в автобусе, прошу ради Христа дать денег на дорогу. Мужик покобенился, но какую-то мелочь из кармана выгреб. Мне её только на полдороги хватило. А ты говоришь, не сходил. Съездил, но больше в автобус ни ногой, а для такси кишка тонка. Так-то.
Но суть не в этом, а в том, что пока я в океане болтался, сарайка та сгорела дотла. Сосед, как я понял, стал мусор жечь, ветер огонь на сухую траву перекинул, с травы на сарайчик и плакали мои денежки, а вместе с ними и надежды на прощание с дворцом моей Шоколадки. Ты думаешь, я ругался, бесился, сходил с ума? Ничего подобного. Я тупо посмотрел на пепелище, вспомнил троицу, которую Бог любит, понял, что мне отсюда никогда не выбраться и смирился.
В чём заключалось моё смирение? Прежде всего, я уверил себя, что жить мне здесь до самой могилы. А дальше всё пошло само собой. Я стал прислушиваться к их языку и понял, что у них множество английских слов, только исковерканных до неузнаваемости. Что-то вроде доведённого до полной чепухи нашего суржика. Начал потихоньку понимать Шоколадку, а потом и рыбаков. Стал пытаться с ними разговаривать. Получалось плохо, они смеялись, но иногда брали меня с собой на рыбалку.
Мы все быстро старели. И Шоколадка, и я, и катер. Движок у него в порядке, я его почти не заводил, а вот корпус ржавеет и гниёт. Катер бы вытащить, ободрать, подварить кое-где да покрасить, но это же какие деньжищи нужны.
Прошло лет восемь, как я денег лишился. Сижу на палубе, тоскую, и тут появляется эта третья женщина. Постарше тех двух, миловидная и очень спокойная. Эмоций ноль. Вежливая, через слово говорит «пожалуйста». Мне её спокойствие сразу показалось странным. Я когда в мореходке учился, видел такого спокойного. Боцман у нас был. Весь год человек как человек, дрючит нас, курсантов, в хвост и в гриву, а как осень наступит, так он на месяц исчезает. Возвращается спокойный-спокойный. Вот и эта была похожа на него. Но это так, к слову.
Тут что характерно? Парень ящики вёз, пигалица один рюкзак, правда, здоровый, красавица с маленьким рюкзачком добиралась, а эта вообще с одной небольшой дорожной сумкой. А дальше всё по схеме: картонка – просьба отвезти – согласие на любые условия. Я цену заламываю, аж самому страшно, а сердечко колотится, вот-вот выскочит: Господь мне ещё один шанс посылает.
Затоварился я, и мы тронулись. Женщина сметливая, вахту несёт справно, Нептун снова милостив и движок стучит ровно. Идём, одним словом. Я на этот раз деньги от себя не отпускаю, в карманах храню. Стали к острову подходить. Женщина в бинокль уставилась, часа полтора остров разглядывала. Подошли к стенке, она и говорит:
- Вы не могли бы пойти со мной? Я хорошо заплачу.
Мне самому любопытно, что у них там спрятано. Спрашиваю:
- Надолго мне катер бросать?
- Часа на полтора-два, не больше.
Я горизонт оглядел. Небо на краю немного сереет, но за два часа ничего произойти не должно. Ветер в океан дует, катер об стенку бить не будет. Чуть в глубине острова глыба каменная лежит, за неё пришвартоваться можно. Трос капроновый метров сто у меня есть. Эх, думаю, была, не была, пойду с ней. Пришвартовался, катер метров на пять отпустил и мы пошли. Поднялись вверх по пологому склону, заросли бамбука обогнули, и у меня глаза на лоб полезли.
Стоит земляной холм, а две передние стены камнем сложены, да ещё и на цементном растворе. Точно база тайная. В стены ящики вмурованы и дверь от контейнера.
- Что это? – спрашиваю.
- Мой дом, - спокойно отвечает она, идёт вдоль стен и крышки ящиков отщёлкивает.
Смотрю, а у ящиков днищ-то нет, окнами они, стало быть, служат. Окна отворила, а из них такой дух попёр, хоть святых выноси. Открыла она дверь и зашла в дом смело, по-хозяйски. Я за ней. Слева печки, стол, на нём тетради эти лежат. В углу ящики какие-то, инструменты и всякая всячина навалена. В другой половине четыре топчана из бамбука стоят – три узких, а один широкий и тряпкой, как пологом занавешен. Женщина прямо к широкому топчану подходит, полог отдёргивает, а там три скелета рядком лежат. Большой посерёдке с дыркой в черепе, два поменьше по бокам притулились и пистолет валяется.
- Кто это? – спрашиваю.
- Мой муж и мои сёстры, - спокойно отвечает она.
Я возьми да ляпни:
- Он что, на острове вам с сёстрами изменял?
- Нет, они тоже были его жёнами.
Я на улицу вышел, через окно за ней наблюдаю. Берёт она верхнюю тетрадь, пролистывает, кладёт на место и берёт вторую. Тоже пролистала, а одну страницу прочитала и засветилась вся. Счастливой улыбкой украсилась, да так с ней всё время и ходила. Я на небо смотрю: чернеет горизонт, видно, гроза надвигается, но придёт ещё не скоро, время у меня есть. Выходит она и прямиком на холм топает. В руках бур ручной, которым дырки под столбы делают, лопата, моток тонкой верёвки, палочка бамбуковая, ещё что-то. Я в дом зашёл, лопату по руке выбрал и за ней отправился.
Поднялся на холм, а она уже бур в землю воткнула и крутит. Под дёрном почти чистый песок, бур быстро идёт. Минут через десять она его полностью заглубила и стала что-то к палочке бамбуковой приматывать. Присмотрелся: мать честная – гранату прикручивает. Привязала к кольцу верёвку, гранату в дыру опустила, палочку распёрла, чтоб не выскочила и говорит:
- Отойдите, пожалуйста.
Я отбежал, на землю лёг, слышу: бабах! Поднимаюсь, гляжу, а в земле яма образовалась. Ну, думаю, молодец тётка, за пятнадцать минут могилу вырыла. Она в яму спрыгнула, края ровняет и песок выкидывает.
- Давайте я копать буду.
- Спасибо, не надо, я сама.
Сама, так сама. Только могилу она не правильную роет, не прямоугольную, как положено, а круглую. Ну да хозяин – барин. Вылезает она из ямы и прямиком в дом идёт. Я за ней. Размышляю, как скелеты выносить будем, они же разлетятся на отдельные косточки. Вхожу в дом, а она простыню, на которой скелеты лежат, за углы взяла, в узел завязала и к могиле понесла.
- Давайте помогу.
- Спасибо, не надо, я сама. Вы сумку мою возьмите, пожалуйста.
Опустила она узел в могилу, спрыгнула в неё, развязала, края простыни аккуратно расправила, чтобы все кости оголились и просит:
- Сумку подайте, пожалуйста.
Я сумку подал и тут она начала раздеваться. Не стесняется, как будто меня нет вовсе. Я отвернулся, на небо смотрю. Чернота скоро до острова доберётся, волна усилилась, катерок мой на ней, как собачка на верёвке скачет. Уходить надо, а что эта тётка ещё придумает, не знаю. Вдруг у моих ног что-то шлёпается. Смотрю, сумка, а на ней свёрток в пакете скотчем замотанном. Я к женщине поворачиваюсь, а она в могиле стоит совершенно голая и что-то к груди прижимает.
- В свёртке сто тысяч долларов. Возьмите их себе, они ваши. Заройте могилу, пожалуйста. Сумку в дом занесите и, пожалуйста, когда будете уходить, дверь и окна не закрывайте, оставьте, как есть. А теперь отойдите, пожалуйста.
Я присмотрелся, а она к груди гранату прижимает. Отбежал я, на землю лёг, слышу – рвануло. Подбегаю к могиле, а там … Что там, рассказывать не буду, сам представить можешь. Яма узкая, в полный рост не уляжешься, так она, судя по всему, над костями на четвереньки встала и чеку выдернула. Я могилу зарыл, свёрток за пазуху сунул, сумку в доме на столе оставил, схватил эти тетради, может, хоть они прояснят мне, что здесь произошло, и побежал к катеру. Кое-как подтянул его к себе и перелез на палубу. Хотел трос развязать, да куда там. Затянуло так, что только перерубить можно. Перерубил, завёл движок и побежал прочь от этого страшного острова.
На этот раз Нептун сильно осерчал на меня, и я сполна расплатился с ним за три прошлых рейса. Молнии сверкают, громы грохочут, дождь стеной стоит, ветер свищет, волна через палубу хлещет. Какой-нибудь авианосец может и не заметил бы этого шторма, а моему «дредноуту» как раз хватало, чтобы на дне упокоится. Сижу в рубке, дрожу от страха. Даже молиться стал. Кричу глупость какую-то, типа: « Нептунушко, отец родной, не губи, отпусти Христа ради! Клянусь больше никогда не нарушать твой покой своим присутствием. Только отпусти, и я даже в лужу наступать не буду!» И всякую прочую ахинею несу. У меня из спасательных средств только два жилета пенопластовых да два круга пробковых имеется. Напялил на себя жилеты, в круги залез и сижу. Как будто они спасут. Понимаю, что окажись я за бортом, так либо от голода и жажды загнусь, либо акула мной пообедает, но всё равно напялил. Трясусь и жду, что сейчас ржавый корпус треснет, и богатенький Буратино пойдёт рыб кормить.
Часов шесть Нептун испытывал меня на прочность. Потом гроза закончилась, ветер стал стихать, волна, правда, ещё крутая, но мне уже было всё равно. Стянул с себя круги и, как был в жилетах, рухнул на пайол рубки, и уснул. Проснулся уже ночью. Вода успокоилась, небо ясное, звёздами усыпано. Поблагодарил Нептуна, что отпустил, катеру сказал спасибо, что не подвёл и выдержал, определился по звёздам и побежал в порт.
Снесло меня сильно, полных восемь дней до порта добирался. К причалу подошёл буквально на последних литрах горючего. Пришвартовался и побежал в лачугу. Шоколадки, слава Богу, дома не было. Я быстренько обмылся, переоделся, бросил свёрток в сумку, заработанные деньги поделил, оставив Шоколадке четыре пятых, поймал машину и рванул в консульство:
- Что хотите со мной делайте, а на Родину отправляйте!
Как я домой добирался, это другая история, тебе не интересная, а про тетради я рассказал всё, больше добавить нечего.
- Выходит, что всё написанное здесь правда?
- Не знаю, я ведь не читал. И вообще, могу утверждать только то, что видел своими глазами. Парня и трёх женщин видел. Последнюю даже похоронил своими руками. Остров видел. Дом видел. А чьи скелеты были, уже не знаю. Может тех, кого привозил, а может, и чьи другие. Ручаться не могу.
Растерянный, я ушёл в свою комнату, упал на кровать и заснул. Во сне мне явился мой роман. Я просмотрел его, как кино, и проснулся в глубоком унынии. Странные персонажи совершали нелепые поступки в угоду высосанному из пальца сюжету. Получалась та же макулатура, что я переводил всю свою жизнь. Я расхотел писать роман и засобирался домой.
- Когда автобус в город идёт? - спросил я Григория.
- Через два часа должен быть. А ты что, в город собрался?
- Домой надо, про неотложное дело вспомнил.
- Раз дело неотложное, надо ехать. Оксаша, покорми гостя, уезжает он, - крикнул Григорий в глубину дома, - Ты на остановке долго не мёрзни. Если через час от расписания автобус не придёт, то сегодня уже не будет, сломался, значит. Ты тогда назад возвращайся, завтра поедешь.
- Спасибо за заботу. Сколько с меня за постой?
- Не шторми. Плыви с Богом.
Я простился с хлебосольными хозяевами и «поплыл» на остановку. Автобус увёз меня минут через двадцать.

- Что-то быстро ты проникся атмосферой зимнего рыбацкого посёлка, - подколола меня жена.
- Я не буду писать роман, дрянь получается, - мрачно сообщил я.
- Правильное решение, - одобрила она, - хорошо, что сам дошёл.
- Что же ты раньше молчала, если знала?
- Не хотела тебя расстраивать, ты был так увлечён. Пойми, ты переводчик, а не писатель. Каждый должен заниматься своим делом. Давай со следующего твоего гонорара купим тур в Париж?
- Давай, - рассмеялся я, в очередной раз поражаясь извивам женской логики.

Через неделю я уже корпел над переводом австралийского детектива. С такой макулатурой мне ещё не приходилось сталкиваться. Ходульные герои, банальный сюжет и прочие недостатки текста не шли ни в какое сравнение с очень бедным, суконным языком, которому я пытался придать хоть каплю художественности.
- Не забывай о Париже, - морально поддерживала меня жена.
Я не забывал, но что-то внутри свербело и тянуло, не давая сосредоточиться. Прошёл, наверное, целый месяц, прежде чем я разобрался в своём состоянии: мне до колик хотелось перевести дневник Алекса. Я корил себя за то, что не выпросил у Григория тетради, за то, что не распознал своё желание сразу и много-много за что ещё. Перевод продвигался трудно, сроки поджимали, я натурально извёлся, но после майских праздников всё же сдал его в издательство и в тот же вечер уехал к Григорию.

ЭПИЛОГ
Автобус выкинул меня на той же остановке, но я не узнавал посёлка. Брошенные дома утопали в зелени садов, ласковое солнце играло бликами в голубых водах спокойного моря, а тёплый ветерок был насыщен ароматами цветущих деревьев. Я почти бежал по сухой дороге к знакомому дому, проигрывая в голове разговор с Григорием. Надо напирать на то, что моём переводе он прочитает дневник, решил я и постучал в дверь.
- Заходи, открыто, - отозвалась Оксаша.
- Здравствуй, Оксаша. Помнишь ли меня?
- Чего же не помнить? У меня с головой, слава Богу, пока ещё всё в порядке. Вон твоя водка до сих пор в шкафу томится. Ты на постой или по делу какому?
- По делу, Оксаша. Мне бы с Григорием поговорить. Где его сейчас найти?
- Искать Гришу на кладбище надо, а поговорить навряд получится.
- Он что, хоронит кого или работать туда устроился?
- Лежит он там, Гришенька наш, в марте ещё схоронила, - Оксаша всхлипнула и обтёрла глаза краем фартука.
- Как? Почему? Что случилось?
- Шторм у нас в марте случился. Ветер такой разгулялся, что мы с Гришей боялись, как бы он дом наш не развалил. Дом устоял, слава Богу, а сарайку дровяную начисто разрушило. Крышу на забор закинуло, полешки все по всему двору да по лужам раскидало. Давно такого не припомню. Как успокоилось всё, Гриша пошёл на двор порядок наводить. Стал он крышу с забора стягивать, да видать не сдюжил. Вскрикнул, упал на землю и дёргается весь. Я в окошко увидала, выбежала к нему, а он лежит, глаза закатил, изо рта кровь льётся и дёргается, дёргается. Вспомнить страшно, а глядеть просто невозможно. Я в магазин побежала, телефон там. Пока до скорой дозвонилась, пока они по грязюке нашей доехали, часа два прошло. Гришенька уже отошёл за это время. Мне доктор, который упокойников режет, сказал, что у Гриши операция на животе была, и так её сделали, что непонятно на чём там всё держалось. Он крышу-то потянул и жилу себе порвал. Давай помянем Гришеньку, хороший человек был.
Оксаша достала из шкафа ополовиненную бутылку той самой водки и наполнила стопки.
- Царствие тебе небесное, Гришенька. Плохо мне без тебя, одиноко, ты ведь мне заместо сына был. Ну да Бог дал мне тебя, Бог и отобрал. Спи спокойно, пусть земля тебе пухом будет.
Посидели молча. От выпитого Оксаша раскраснелась и пустилась в воспоминания.
- Я с Гришенькой как познакомилась? Сейчас расскажу. Нам раньше пенсию почта возила, а потом говорят, что хватит нас баловать, сами должны в город за своими копейками ездить. Деваться некуда, стали мотаться в город сами. Как-то по весне поехала я за пенсией. Получила и письмо сыну отослала. Он у меня моряк-пограничник, на Сахалине служит. Капитан третьего ранга, - с гордостью уточнила Оксаша, - Пишу ему, что хочу остаток жизни рядом с ним прожить. Продам домик свой и приеду к нему с деньгами, обузой не буду. Только, сынок, ты отпиши мне, как к тебе добираться надо. Я ведь кроме: «Сахалин, в/ч такая-то», больше ничего и не знаю. Отпиши всё подробно, как ехать, на чём, где пересаживаться. Отправила письмо и пошла на автостанцию автобуса дожидаться. Пришла. До автобуса часа два ещё остаётся. У нас там карта района на стене плиткой выложена. Да ты видел, когда на станции был. Народу никого, только у этой карты мужчина стоит, затылок чешет. Я подошла, говорю:
- Ищешь чего? Спроси, может, помогу советом.
- Да я, - отвечает, - сам не знаю, чего ищу. Хочу домик купить в тихом месте на берегу, но чтобы без курортников. Не знаешь такого?
- Почему не знаю? Сама в таком живу и домик продаю.
Он заинтересовался. Сели мы на лавочку, он расспрашивает, я отвечаю.
- Поехали, - говорит, - поглядим твой дворец.
А мне что? Мне всё одно домой ехать. Приехали. Он всё осмотрел и шутит:
- Годится, беру, заверните, пожалуйста.
Я рада радёхонька, что покупатель сразу нашёлся. Цену говорю с походом, чтобы при торговле снизить, а он и торговаться не стал. Я вдвойне рада: и покупателя искать не надо, и деньги хорошие взяла.
- Я, - говорит, - у тебя переночую, если не возражаешь, а утром оформлять бумаги начнём.
А мне чего возражать? Я наоборот рада: уедет, а вдруг покупателя моего кто по дороге перехватит? Лучше пусть при мне остаётся. Утром пошли в контору. Раньше она Поселковым советом называлась, а теперь и не знаю, как её величать. Дали нам в конторе бумагу с печатью и сказали, чтоб в город ехали, дескать, там все дела делаются. Поехали мы с Гришей в город, а там ад сущий. Одну бумагу принеси, другую, и за каждую платить надо. Гриша платит, не торгуясь, а я нервничаю, что он из моих денег всё оплачивает. А он мне:
- Не шторми, Оксаша, - это поговорка у Гриши такая, - всё оговоренное сполна получишь.
Уже и не упомню сколько раз мы в город ездили, пока всё оформили. Муторное это дело оказалось. Наконец получили окончательную бумагу. Гриша привёл меня в банк, раньше он сберкассой назывался, и отдал деньги.
- Открывай, Оксаша, счёт и клади на него свои сокровища. Я тебя на улице подожду.
А я думаю: к чему всё это? Класть деньги, потом забирать да при себе везти, обкрадут ещё, чего доброго. Надо их сразу сыну отправить. Спрашиваю: - Можно отправить? Говорят, что можно, но надо счёт сына знать, а я же только адрес знаю. Тогда, говорят, иди на почту и посылай переводом. Почта этажом выше расположилась. Я поднялась и отправила. Выхожу на улицу.
- Положила деньги?
- Нет, - отвечаю, - сразу сыну отправила.
- Правильно, нечего мазуриков в соблазн вводить. Поехали, Оксаша, домой.
Приехала я домой, а он уже не мой. Всплакнула, конечно, чего скрывать. Стала я вещи собирать, а собирать-то и нечего. Чугунки да сковородки с собой не потащишь, перин у меня сроду не водилось. Покидала в мешок тёплые вещи, кое-что в чемодан сунула, а больше и брать нечего. Присела на дорожку и тут меня как кочергой по башке вдарило: куда ты, старая, намылилась, когда дороги не знаешь? Письма-то ответного нет. Я к Грише – так, мол, и так. Он снова своё:
- Не шторми, Оксаша, живи сколько надо, ты мне не в тягость.
Лето прошло, письма нет. Сентябрь пролетел, снова нет. Только в конце октября весточка пришла. Сын пишет, что за деньги спасибо, очень кстати пришлись, а приезжать к нему не надо и всё тут. Вы, мама, теперь гражданка другой страны, а у нас военная часть и вас к нам не пустят. И селить мне вас негде, сам на казённой квартире живу. Так что дом вам продавать не надо, сидите, мама, на месте и не дёргайтесь. Я в слёзы. Гриша прибежал, я ему письмо показываю, плачу и жалуюсь:
- Как мне теперь жить-то? Дом продала, деньги отослала, что же мне теперь, в море утопиться?
Гриша меня по голове гладит, успокаивает.
- Не шторми, Оксаша, тебе разве плохо со мной?
- Хорошо, - отвечаю.
- Вот и живи спокойно. Какая разница кто у кого живет, я у тебя или ты у меня?
Так и жили с тех пор. Хороший человек Гриша был, просто замечательный.
- Как же ты дальше жить будешь?
- А как жила, так и буду. Я же тебе говорю: хороший Гриша человек. Мне хоронить его, так паспорт нужен. Я в тумбочку к нему залезла. Паспорт на самом видном месте лежит, а в нём конверт «Оксаше лично». Открываю, а там записка. Пишет, если с ним что случится (чувствовал видать смертушку), чтобы я взяла свой паспорт и шла в городе по такому-то адресу. Там в нотаральной конторе меня документы дожидаются. Схоронила я Гришеньку и пошла по адресу. Выносят мне документы, а в них бумага дарительная на дом. Письмо в октябре пришло, а Гриша уже в декабре мне дом назад отписал и ничего не сказал. Выходит, всё это время он у меня жил, а не я у него. Он и деньги свои мне оставил. Правда, взять я их только в сентябре смогу. Говорят, что порядок такой. Мне они ни к чему, я их сыну отправлю, пусть порадуется. А ты чего от Гриши хотел? Спроси, может, чем помогу?
- Поможешь, Оксаша, обязательно поможешь. На тумбочке в комнате, где я ночевал, две тетради лежали. Помнишь? Мне бы посмотреть их ещё разок.
- Помню, конечно. Я же говорю: с головой у меня пока всё в порядке. Только нет тех тетрадок.
- Куда же они подевались?
- Так пожгла я их.
- Как, зачем?
- В печке пожгла, как ещё. Я же объяснила: сарайку дровяную развалило, полешки по лужам разметало. Пока Гришу хоронила мне не до них было, а похоронила, так печку топить надо. Стряпаю я на керосинке, а дом-то печкой греется, не лето, чай. Полешки сухие были, воды в себя насосали, хоть выжимай. Я их в печку, а они не горят. Собрала всю бумагу, что в доме была, полешки мелко поколола, ничего не помогает. Бумага сгорела, а они всё равно сырые. Я лучинки настрогала, а бумаги больше нет, разжечь нечем. А тут эти две тетрадки лежат. Я когда их первый раз увидела, спросила Гришу, что это такое. Он рукой махнул, пустяки, мол. Ему пустяки, а мне? Тем более, заглянула я в них, так там всё басурманскими буквами написано, ничего не понять. Я пару листков вырву и под лучинки подложу. Мало. Я ещё пару вырву. Так обе тетрадки и пожгла. А там что, что-то важное было?
- Нет, Оксаша, не волнуйся, пустяки там были. Пойду я, дел много. Будь здорова, Оксаша, и живи долго.
- И тебе не хворать. Будешь ещё в наших краях, заходи, не чужой ведь.
Второй раз уходил я из этого дома, унося в душе разочарование. Я жалел хорошего человека Гришу и сожжённые тетради, корил себя за несообразительность и нерасторопность. Настроение было скверным и покалывало сердце.
- Не расстраивайся так, тебе нельзя волноваться, - успокаивала меня жена,- не судьба, значит, не судьба. Сегодня отдохни, а завтра пойдём в агентство тур в Париж покупать.

А дневники Алекса я восстановил. По памяти, как запомнилось. Добавил к ним рассказ Григория, написал пролог с эпилогом и получился у меня роман неопределённого жанра. Хотел я назвать его «Мой Эдем, моя Итака», но раздумал. Это название Алекс дал своим дневникам, пусть оно за ними и сохраняется.
- Как ты отнесёшься к тому, что я назову роман «Под знаком грустного светила»?
- Хорошее название, - одобрила жена, и мечтательно добавила: - Вот продашь рукопись, и мы с тобой в Рим махнём.

© Андрей Глухов, 2014
Дата публикации: 28.02.2014 22:03:18
Просмотров: 3000

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.