Возмездие теленгера

Михаил Белозёров

Форма: Роман
Жанр: Фантастика
Объём: 634954 знаков с пробелами
Раздел: "Постапокалипсис"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

После третье мировой войны прошло двенадцать лет. Россия лежит в руинах. Враги уничтожили её комбинированным способом: биологическим и ядерным оружием. Центр погиб. Жизнь едва теплится по окраинам. Казалось бы, страну не возродить, а враги могут торжествовать. Однако в глухой деревушке Теленгеш живёт подросток, в память которого заложена программа активизации смертоносной системы «мёртвая рука-два». В один прекрасный день он начинает действовать. Теперь вся его жизнь сводится к реализации цели: найти и запустить систему «мёртвая рука-два».

Михаил Белозёров

asanri@yandex.ru

Возмездие теленгера

Роман

Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.
Книга проповедника.

Время любить, и время ненавидеть.
Книга проповедника.

Глава 1
Трофеи

Вертолёт тот летал всегда по одному и тому же маршруту: над Лесом предков, через Оленью падь и перевал Семи братьев – дальше – за Девять холмов красных дьяволов и пропадал – за чёрными болотами и реками Зыбью и Парашкой.
Рябой подошёл к костру, вокруг которого они сидели и пекли картошку, повёл чернющими глазами, от которых сердце уходило в пятки, и сказал таким хриплым голосом, что продирало до копчика:
– Так, пацаны… завтра возьмёте ДШК… – он помолчал так долго, что все, затаив дыхание, впились в него глазами, а потом, довольный произведенным эффектом, добавил: – но так, чтобы вернули в целости и сохранности… и чтобы сами там голов не положили.
Почему он принял такое решение, так и осталось тайной, быть может, узнал что-то о готовящемся нападении или предчувствовал его. Так или иначе, но время пришло.
– Ура!!! – подскочил худой, сутулый Скел и от восторга едва не брякнулся в костёр.
Это обсуждалось так долго, в таких подробностях, что они знали, каким маршрутом идти, где расположиться лагерем, кто где спрячется и как стрелять, и вообще, им казалось, что они давным-давно уже сбили этот чёртов вертолёт, и поэтому целый год дулись на Рябого за то, что он сдерживал их воинственные порывы: «Успеется… – говорил он им с непонятной усмешкой, – молоды ещё, молоко на губах не обсохло, хотя у некоторых, я вижу, усы пробиваются. Умирать всегда легко. А надо жить, жить. Слишком мало нас осталось…» И все ему, конечно, безотчетно верили, хотя и рвались в бой даже с людьми-кайманами. Тех же, которые могли что-то возразить, давно не было в живых, пали они смертью храбрых с этими самыми кайманами. Но это было давно, ещё до того, как это поколение пацанов оторвалось от материнской груди. Поэтому они и не ведали опасностей и были смелы до беспамятства.
– Ты… ты… ты… – Рябой кругом повёл пальцем с обломанным ногтем, словно выбирая себе жертву. Он пропустил Скела, толстого ленивого Дрюнделя с кисельными мозгами и с румянцем во всю щеку, одетого в настоящую коровью доху, а не в жиденькую дошку, естественно – Мелкого Беса за его ненадёжность и хлипкость, даже – здоровенного и сильного, как медведь, но медлительного Телепня , сына рыбака. Он пропустил также Чёбота – сына полупопа-полушамана, хотя его взгляд задержался на нём дольше, чем на остальных, пропустил Косого по вполне понятным причинам и наконец ткнул в широкоплечего Костю, – ты… – Рябой шумно втянул в себя воздух, как лось на водопое. – Ты как лучший стрелок будешь старшим! Головой ответишь, если что! Всё, что найдёте, притащите сюда. И упаси вас Бог обмануть меня… оторву и выброшу!
И все ему поверили, и даже на мгновение съёжились, и втянули головы в плечи, потому что Рябой был скор на расправу и беспощаден, как острый клинок.
– Хорошо, – покорно согласился Костя, смахивая с глаз густой белый чуб и пряча за пазуху книгу, которую читал при свете костра.
Завтра – это значит, на рассвете, когда ещё петухи не пропоют, когда солнце ещё не появится над сопками за деревней. Надо ещё привести с поля лошадей и взять кое-что в дорогу, да и утрясти все вопросы с приятелями.
Клички к нему не клеились. Его называли то Белым, то Приёмышем, то Сметаной, но у него было такое открытое лицо, не похожее на хитрые, скуластые лица аборигенов, что клички отлетали от него, как горох от стены. Поэтому его чаще всего называли родным именем – Костя. И это было правильно, потому что имя чаще всего соответствует внутренней сущности человека, а сущность у Кости была под стать его имени, то есть «обладающий непоколебимой справедливостью». И действительно, если Костя говорил, то только правду, даже если это грозило неприятностями, если ему поручали дело, то выполнял его чрезвычайно добросовестно, если о чём-то рассуждал, то знал, о чём рассуждает, а за убеждения готов был биться до смерти, не отступая ни перед кем, в общем, был он не от мира сего, как святой.
Чёбот недовольно покрутил скуластой мордой, с приплюснутым, как у боксера носом, и, когда вождь отошёл, прошипел недовольным тоном:
– Опять тебе, Приёмыш, повезло… – при этом он тряхнул своими чёрными, как смоль, волосами и с вызовом посмотрел на него.
Они уже не раз дрались до хрипоты, до синяков, до разбитых носов, но силы были равны, и оба понимали, что вся борьба впереди. Теперь, пока Костя будет старшим, Чёботу, которого на самом деле звали Ремкой Дьяконовым, придётся подчиняться, иначе ему грозило иметь дело с Рябым. И хотя Костя жил в деревне Теленгеш сызмальства, он так и не стал своим, и чаще всего его за глаза называли Приёмышем и не знали, гордиться им или нет, поэтому некоторым, а больше всего Чёботу, и было обидно, что атаманом назначили Костю, а не своего – местного.
– Пойдут шестеро, – сказал Костя, избегая напряженного взгляда Чёбота, – Скел, Дрюндель, Мелкий Бес, Телепень и Косой.
У Косого левый глаз действительно косил куда-то в небо, и в разговоре с ним казалось, что смотрит он мимо тебя. Становилось немного неприятно, но ты быстро к этому привыкаешь и уже не обращаешь внимания на такую ерунду.
Костя перечислил почти всех, кто сидел у костра, кроме трех малолеток Цапли, Гнома и Чибиса, которым ещё и тринадцати не исполнилось, но которых за мзду в виде картошки и сушёной рыбы готовы были терпеть в компании. Малолетки и не протестовали, только грустно и понимающе вздохнув, принялись выкапывать из золы картошку, от которой уже давно шел пьянящий запах. А печь картошку они умели и любили. Главным было – не класть её в огонь или на огонь, а закапывать в угли, только тогда она получалась с жёлтоватой корочкой, чуть солоноватая, с привкусом пепла. И нет ничего вкуснее такой картошки, пожалуй, только хлеб, но с хлебом по весне было туго. Хорошо хоть картошка уродилась, а так хоть караул кричи. Вся деревня сидела на сушёной рыбе и картошке.
– Оставьте с десяток на завтра, – велел Костя. – Костер-то разжигать недозволенно будет.
Все зашевелись, ожили. Принялись обсуждать предстоящий поход – в подробностях, со смаком, глуповатым хихиканьем и прибаутками. Больше всех шумел сын мельника – Дрюндель: «Да я!.. Да мы!..» Он вдруг расщедрился и угостил всех настоящими конфетами, сделанными из сгущённого молока. Костя страшно удивился. Это значило, что кто-то из деревенских расплатился с отцом Дрюнделя за помол банкой сгущёнки. Сгущёнку можно было взять только на «промысле» Лоухи или, если тебе очень повезло, – в каком-нибудь старом армейском складе, на который ты случайно наткнулся. Последние два года на «промысле» сгущёнки не было, не появлялась она, и всё тут! А найти старый армейский склад было даже не большой, а громаднейшей удачей. Если же ты «заныкал» склад, утаил от общества, то тебе придётся иметь дело не только с атаманом Рябом, но и со всей деревней. Считай, что ты проклят, призовёшь ты на свою голову позор и бесчестие, и рано или поздно тебя выгонят за околицу, а это верная смерть. Можно, правда, было уйти в соседнюю деревню Чупа. Так, должно быть, три года назад поступил скорняк Васька Лыткин, неожиданно разбогатевший на дармовых харчах. Так, наверное, поступили Кирюха Авдеев и Евсевий Кособоков. Говорили также, что изгнанники живут теперь на далёком хуторе Выселки и трясутся над своим богатством, как царь-кощей над златом. Но хрен редьки не слаще, потому что та же Чупа потребовала от Васьки Лыткина открыть местонахождение склада. А Кирюха Авдеев и Евсевий Кособоков тайно наведывались в Теленгеш и просились у Рябого назад в деревню. Так что, получилось, жадность вышла боком, себе дороже, надо договариваться со своими, а не бегать по тайге и горам и прятаться в пещерах только ради того, чтобы жить с набитым брюхом.
Где мог находиться этот самый не разграбленный армейский склад, никто не знал. Ходила молва, что всё там же – за Девятью холмами красных дьяволов. Но оттуда никто не возвращался, должно быть, из-за того, что армейские склады были невероятно огромными и рядом с ними можно было безбедно существовать хоть всю жизнь. Вот эту идею об Эльдорадо часто с шумом и обсуждали – сходить туда или нет, и вообще, вопрос ставился ребром – стоит ли доверять взрослым мужикам, которые больше жили за счёт «промыслов», несмотря на то, что последний год ближайший «промысел» Луохи ничего не давал, кроме старого прогорклого зерна, хотя, разумеется, и этому безумно были рады, и это несмотря на то, что в былые года оттуда привозили и маслице, и консервы опять же мясные, и сальцо, посыпанное укропом, пакеты с концентратами, леденцы, вермишель, сахар, сахарин, чай, да много чего вкусного, например, консервированные сосиски, пусть просроченные, но их поедали с жадностью, как страшно дорогой деликатес. Вот деревня и подсела на дармовщинку, и только наиболее дальновидные упорно сеяли, несмотря на насмешки, свою картошку и рожь, да разводили коров, свиней и кур. Теперь же всем аукнулось и все кинулись восстанавливать хозяйство, а время ушло, и голод стучался в ставни.
– А я?! – вдруг обиженно спросил Чёбот, и наступила тишина.
Все посмотрели на Чёбота, словно впервые увидели его. Эта кличка к нему приклеилась из-за того, что он с детства носил огромные рыбацкие бродни, в которых, казалось, можно было утонуть с головой. Но постепенно он вырос и они ему стали впору. А ещё у Чёбота была одна примечательная черта: он никуда никогда не влипал, словно с детства был заговорённым, то есть с ним не происходили те многочисленные истории, которые естественным образом происходили с любым из деревенских пацанов.
Все, как один, повернулись к Косте. Даже о картошке забыли, только разинули свои грязные рты.
– Ну-у-у… – Костя артистично выдержал паузу, давая понять, кто здесь атаман, хотя и временный, тряхнул головой, чтобы убрать с глаз белый чуб, и произнёс степенно, подражая Рябому, – если, конечно, захочешь. Насильно не тяну, сам понимаешь, дело опасное… не каждому по плечу…
– Ты… Приёмыш… – зло прошипел Чёбот, как перед дракой, – гад… много на себя берёшь!.. – Не любил он просить у своих врагов. Но затем, бросив взгляд краем на застывшую команду, сбавил пар: – Вам без меня всё равно не справиться.
Это было правдой, потому что даже Костя понимал, что Чёбот умеет держать команду в ежовых рукавицах, а это залог успеха, поэтому Костя был уверен, что Рябой одобрил бы его хитрость.
– Давай возьмём его… – жалобно попросил Телепень, ворочая головой на короткой, как у хряка, шее. Вид у него был очень даже зверский: кругломордый, лохматый, глаза глубокосидящие, дикие, чёрные, как угли, нос картошкой, губы толстые, как у негра. – Давай, чего нам стоит?
Такого если встретишь в темноте на тропинке, так в штаны и наложишь, невольно подумал Костя и, вопреки ожиданиям, едва не рассмеялся. Как ни странно, а Ремка ему чем-то даже импонировал, несмотря на то, что они дрались при первом же удобном случае. Признавал он за ним силу, но это не значило, что следует перед ним уступать или прогибаться. Речь шла только о военном нейтралитете, о временной коалиции со всеми вытекающими отсюда последствиями как то: лямки тянуть в одну сторону, бунтов не устраивать и быть лояльным.
А с другой стороны, Костя промолчал не специально, просто подумал, что Чёбот может воду замутить, и тогда на самом деле толку от него будет, как от козла молока. Мороки только больше – приглядывай да держи ухо востро. Однако и начинать с раскола ему не хотелось. Потом же самому аукнется. В общем, палка о двух концах. И так нехорошо, и так плохо. Третьего не дано.
– Верно, не обойтись… – добавил Дрюндель и едва по привычке не заржал, не задрыгал ногами в стоптанных ботинках, хотя повода, собственно, и не было. Просто Дрюндель, несмотря на свою толщину, был хохотуном и всегда дрожал от смеха, как кисель. Единственный его недостаток заключался в том, что он был жадноват, как все отпрыски мельника, но к этой его черте характера все уже привыкли и не обращали внимания, хотя порой тот же самый Чёбот учил его уму-разуму, таская за нестриженные вихры: «Не скряжничай! Не скряжничай! Делись с народом!.. Делись!.. Делись!..»
Костя вопросительно посмотрел на остальных.
– Я, как все, – равнодушно покрутил маленькой головой Скел, он тоже недолюбливал Чёбота за то, что тот был сильнее и не упускал случая продемонстрировать превосходство.
– Не против, – сплюнул на песок одетый в худую дошку Косой, который на первый взгляд казался тихим и безответным, а на самом деле с ним никто не связывался, даже Чёбот, потому что Косой в драке впадал в неистовство и не контролировал себя. «Ну, ударь, ударь меня!» – свирепея, заводился он, а потом хватал всё, что попадалось под руки, будь то нож, топор или серп, и все в страхе шарахались от него, потому что его могла остановить только смерть. А убивать они по младости лет ещё не умели.
– И я… – отозвался Мелкий Бес, словно в подтверждение моргнув белесыми, как моль, ресницами.
Был он болезненным и хлипким, самым мелким в группе и поэтому искал общество сильных.
– Мы тоже… – последними, степенно, как патриции, отозвались Телепень и Дрюндель, не упустив случая унизить Чёбота.
– Ладно, – согласился Костя. – Большинство за. – И уже не обращая внимания на Чёбота, сказал, как взрослый: – Всем взять с собой жратвы на трое суток, ну и верёвок побольше. А я захвачу гаечные ключи, инструмент всякий, вдруг пригодятся.
Малолеток отправили за лошадьми, а сами разлеглись у костра, поплотнее закутываясь кто во что был одет. Костя натянул на голову шерстяную «менингитку» и поплотнее застегнул куртку, искусно перешитую из армейской шинели. На ногах у него были добротные кирзачи, подбитые медными гвоздями – подарок на день рождения от Семёна Тимофеевича. В общем, Костя был одет не богато и не бедно, как раз в то, что требуется для сурового северного климата.
Небо над деревней давно стало тёмным, мрачным, со стороны реки наползал холодный туман, а от костра исходило тепло. По мере того, как холодало, они незаметно для самих себя ближе и ближе придвигались к огню, и всем стало уютно, после того как набили желудки. Говорили, перебивая друг друга, взахлеб, хвастались без меры. Ржали, словно стадо загулявших лошадей. Каждый мечтал втайне раздобыть для деревни вертолётную пушку. Поговаривали, что у соседней деревни Чупа вроде бы есть такая и что к ним теперь не сунутся даже самые отчаянные лихие люди. Их, правда, при наличии ДШК не очень-то боялись, но с вертолётной пушкой оно как бы надежнее и вернее. Опять же калибр какой! Тридцать миллиметров! А если ещё и разрывные или бронебойные, то вообще разговоров нет. Устрашит любого супостата. Дело осталось только за малым – сбить этот дурацкий вертолёт, который неразумно летает по одному и тому же маршруту. Только ленивый да глупый не соблазнится. Потом перешли на байки об армейских складах, и Косой мечтательно произнёс:
– Говорят, что там есть настоящий лётчиский шоколад.
Шоколада, конечно же, никто из них в жизни не пробовал, разве что толстяк Дрюндель. Но неужели он признается, что его отец тайком якшается с изгнанниками? Да ни в жизнь!
– Да что там шоколад… – веско сказал розовощекий Дрюндель и многозначительно закатил глаза: – А ликера не хотите?!
Все замерли и посмотрели на него, как на Бога, даже Костя поддался общему гипнозу:
– Какого?..
– Мятного!
– А что это такое?..
– А с чем его едят?..
– А… – потерял кто-то дар речи.
– Деревня!.. – высокомерно заметил Дрюндель, – простых вещей не знаете. – И тут же, получив по шее от Кости, прижался к земле, как побитый щенок: – Я пошутил!.. Я пошутил!..
Так что они в этот вечер не попробовали ни ликера, ни других крепких напитков, а то вообще не поднялись бы.

***
Попробуй тут усни. Они, почувствовав себя взрослыми, скоротали ещё с часок, горячо обсуждая на зависть деревне последние новости о «промысле». Вроде бы – «открылся» новый в окрестностях горы Малая Ишень, но пока оттуда ничего не притащили, а и если притащили, то, несмотря на страх перед Рябым, припрятали на чёрный день; и разошлись на боковую, когда луна взошла и ярко светила сквозь редкие, весенние облака, а поднялись все, как один, конечно, только с первыми петухами. Ещё час ушел на сборы, и получилось так, что, сколько ни спешили, а выдвинулись вместе с восходом солнца. В общем, сразу же начали опаздывать.
Атаман Рябой, одетый, как на праздник, в белую рубашку и двубортный чёрный пиджак с металлическими пуговицами «а ля битлс», в начищенных до блеска хромовых сапогах, на прощание сказал, неожиданно подобрев:
– Сынок, у тебя будет всего пять секунд. Пять секунд – это очень много! Целая вечность! Ты за это время успеешь выпустить минимум десять пуль. Знаю, что ты всё правильно сделаешь, не зря я тебя учил стрелять, но особенно не увлекайся – в Девять холмов красных дьяволов не ходи, кто бы и как бы тебя ни уговаривал, и никого туда не пуская, помни, что оттуда никто не возвращался. Дал бы я тебе взрослого мужика, да сам понимаешь, все на «промысле» да сеют, одна надежда в жизни на вас и на «промыслы». До урожая ещё вон сколько. – Рябой посмотрел на него так, словно что-то хотел добавить, но не добавил, а только махнул рукой.
У Кости сжалось сердце. Сдал, старик, жалостливо подумал он. За последний год здорово сдал. Нового атамана надо выбирать! Только не из кого. Где такого возьмёшь, как Рябой?
– Всё сделаю, Кондратий Александрович! – лихо ответил он с тайным чувством превосходства, которое испытывал ко всем взрослым. – Не волнуйтесь.
Он не понимал этого чувства и не анализировал его, но оно неизменно было с ним, как вторая его натура. А исходило это превосходство от того, что он был молод и чувствовал в себе силы, неведомые никому. Был ли это какой-то тайный знак или ощущения нечто большего, он не знал и не осознавал его природы.
– Ну… с Богом! – Рябой вздохнул и перекрестил его.
На крыльце церкви появился отец Чёбота – Валериан Федорович – простоволосый, пьяный вдрабадан, с большим крестом на животе и с языческим посохом в руке – тоже их перекрестил и запел басом что-то многозначительное, непотребное, а потом вдруг заголосил, как перепуганный петух, запрыгал, завертелся кругами, подметая длинными полами рясы пыль с дороги. Бабы с перепугу заохали, заголосили. Деревня высыпала провожать. Шутка ли, вертолёт завалить – это тебе не орехи наколоть к обеду. Верка Пантюхина, дочь кузнеца, с которой у Кости были первые робкие чувства, и из-за которой, собственно, они с Чёботом враждовали, проводила их даже за околицу и долго махала вслед ему платочком, оставив в его душе взгляд своих прекрасных карих глаз.
Костя силой заставил себя лишний раз не оглянуться, только махнул приёмной матери Ксении Даниловне и поехал, откинувшись назад, и, словно бывалый, степенно, как Рябой, покачивался к седле, чувствуя взгляд Верки. Но характер выдержал, не обернулся, хотя между лопаток так и царапало, так и свербело. Ничего, ничего… думал он, страдая от собственной же гордости, вернусь героем и… женюсь. Мысль была неожиданной даже для него самого. А что? Детей вон надо рожать. Мало нас осталось, мало, словно после Армагеддона. Почему мало, он не понимал, народа ведь в деревне полно, но все так думали и все так говорили вокруг – мало, мол, нас, мало, и баста! Раньше больше было. Куда уж больше?! – удивлялся Костя, хотя все твердили на один и то же лад, что наступило «время-марь», то есть полный отстой в мире, бессмыслица, тарабарщина, всеобщее помрачение сознания, мгла в душах и сердцах. Мысль о женитьбе и детях появилась у него случайно. Он и думать не думал об этом: «Молод есчё!» Но всё равно Верка ему очень нравилась, хотя он с ней даже ни разу не целовался.
Мало-помалу звуки деревни стихли, остались позади, только журчала река да скрипели сосны, царапая верхушками весёлое голубое небо. Все сразу же притихли, сделались настороженными и собранными, поглядывали по сторонам, хотя лес-то был свой, родной. Однако последнее время в него ходили с опаской после того, как из деревенского стада пропало три коровы. Нашли только хвост да копыта и заговорили о волках невиданных размеров.
Но постепенно освоились и занялись тем естественным, что умели делать лучше всего – болтовней, разумеется. Только разведчики впереди – квадратный, как шкаф, Телепень с бабскими пышными плечами и худой, как глиста, Скел – ехали молча. Но им это как бы было положено по уставу. Вслед за ними метров через тридцать – Костя с Мелким Бесом, которого он взялся опекать, потом лошади с грузом и вещами, а уже потом – все остальные. Замыкал колонну страшно недовольный Чёбот. Но деваться ему было некуда, разве что с позором вернуться в деревню. После этого Верка Пантюхина на него даже не взглянула бы. Позади слышалось «Бу-бу-бу, бу-бу-бу…» и смех толстого Дрюнделя, и хихиканье Косого, и весёлые вскрики Телепня. Костя никого не одёргивал: во-первых, в лесу посторонних нет, а во-вторых, даже громкое ржание Дрюнделя разлеталось не больше, чем на пятьдесят метров. Лес, как вата, глушил все звуки, даже лошади шли почти беззвучно, ступая по мягкой подстилке из сосновых и еловых игл.
Они ещё пару раз останавливались, один раз у реки и второй раз при въезде в Лес предков, подтянули грузы, особенно тяжеленную треногу и ДШК, которые весили чуть ли не пятьдесят килограммов. Дальше двигались без остановок, не оглядываясь, всё глубже забираясь в лес по наезженной тропе, мимо странных холмов, усыпанных прелыми иголками, мимо зарослей калины и ежевики, мимо ведьминых прогалин, в которых не росла даже трава, мимо мрачных еловых чащоб. Иногда выезжали на поляны, которые одуряюще пахли земляникой, но, в основном, таились под деревьями, опасаясь всё того же вертолёта, хотя до его обычного появления было ещё ой-ё-ёй сколько времени.
Этот Лес считался священным – оазис в долине рек Парашка и Зыбь. Дальше на север начинались холодные пустоши, а здесь было полно зверья и рыбы, росли ягоды и грибы, вызревали пшеница и рожь. А отчего – никто не понимал. Лес же вроде бы помогал путнику, и в нём ещё ни разу никто не заблудился и не пропал, поэтому они этот Лес любили, ходили сюда за бревнами, грибами, ягодой, травами и смолой для хозяйственных и лечебных нужд. До железной дороги Лес, поросший осиной и березами, был весёлым – солнечным, прозрачным, а сразу за насыпью становился смешанным, потому и темнел, и съёживался до размеров взгляда. Косте это почему-то не нравилось, он нервничал, а Мелкий Бес, мигнув растерянно белесыми ресницами, поведал:
– Мне батя не велел геройствовать…
Точно, подумал Костя, смахивая с глаз тяжёлый чуб, один он у него. Это я без роду-племени делаю, что хочу. От этих мыслей на душе сделалось тяжело, как обычно, когда он вспоминал о погибших родителях. В памяти у него ничего не осталось, кроме их смутного образа: мамы в белом платке на плечах и отца в чёрной флотской шинели. И чем старше он становился, тем чаще вспоминал их и ту, прошлую, жизнь, которая казалась ему чуть ли не райской во всех отношениях. Хорошее у меня было детство, думал он, очень хорошее, но куцее.
Мелкий Бес достал солёного рыбца и принялся с жадностью его пожирать. Костя попросить стеснялся, хотя пахло умопомрачительно. А власть проявлять он не хотел, не тот случай. У самого в кармане лежали две картошины и кусок сала. Во рту от запаха рыбы появилась вязкая слюна. Мелкий Бес смилостивился и протянул плавник с пластинками жирного и прозрачного, как янтарь, мяса. Костя сунул этот кусочек в рот и поехал впереди, чтобы больше не соблазняться.
От полустанка Бобровый остались одни развалины. Сколько себя Костя помнил, полустанок всегда был таким. Все знали, что здесь нечем поживиться, разве что растрескавшимися кирпичами, но всё равно с жадностью разглядывали пустые оконные проемы, в которых наверняка когда-то были стёкла и стояли металлические решётки, и даже, наверное, колыхались шторы. Цивилизация однако! Что это такое, ни у кого не было ни малейшего понятия, хотя все понимали, что вертолёт появляется оттуда, из прошлого, из шикарной, безбедной жизни, в которой когда-то всё было просто отлично во всех отношениях – в общем, из прошлого, которого не вернёшь. Каждый холмик вокруг казался им чем-то необычным, притягательным, хотя таких холмиков по пути встречалось великое множество – не погосты и не одинокие могилы, а неизвестно что.
Костя не выдержал, соскочил с лошади и в два прыжка очутился внутри полустанка. Крыша и потолок провалены, доски с полов, как и лаги, сорваны, двери унесены неизвестно кем и когда. Он с жадность пробежал взглядом по стенам, обнаруживая старые, почти стёртые надписи: «Здесь был Громов А.В. 23. 09. 2040 2-батальон, 55-го Белозерского полка», или «Татаринов Леха, командир танка 21-го учебно-танкового батальона, 3-я армия, 2040 г.», или уже совсем поздняя, судя по дате, запись: «Матвеев Александр, командир роты 703 стрелкового полка, май, 2041 г». После этой даты никаких надписей больше не было, словно история человечества обрывалась именно на этом 2041 годе. Из чего можно было сделать вывод, что сопротивление прекратилось именно в то время. Все армии перемололи, с горечью думал Костя, а кто и зачем – неясно. Должно быть, люди-кайманы? Сам Костя никогда их не видел. Говорили, что обычные люди, но с оружием, и что они охотятся на таких же людей. Сейчас же 2053 год. Это Костя знал точно. Многие не считали времени, жили от урожая к урожаю, а какой именно год: 51, 52, или 53 для них не имело значения. Он же так не думал, ему почему-то было важно знать, какой год и какой сегодня день. Многие в деревне над ним посмеивались, но многие же и уважали, потому что он умел читать и имел суждения о большинстве вещей. А научился всему этому самостоятельно, никто не помогал и не наставлял. Разве что Семён Тимофеевич одобрительно кивал головой: «Молодец, сынок, молодец…», да ещё полусумасшедший старик Генка, который в минуты просветления рассказывал о цивилизации и о разных чудесах. Все считали, что это всё пустое, никому не нужное, а Костя слушал с жадностью, запоминая каждое слово и впитывая, как пустыня воду, знания по крупицам.
Он не без сожаления покинул здание полустанка, на стенах которого была запечатлена исчезнувшая жизнь, где, казалось, сам воздух напоминал о ней, и, ловко, в одно касание прыгнув в седло, скомандовал:
– Вперёд!
Надо будет сюда как-нибудь наведаться. Может, на чердаке есть что-нибудь интересное? – продолжал думать он. Хотя наверняка здесь всё давным-давно перерыто ещё до моего появления в деревне.
Отряд снова растянулся по лесу, снова позади слышался беспричинный смех Дрюнделя, снова травили анекдоты про легендарного Василия Ивановича и Петьку с Анкой.
Свою историю Костя знал только со слов приёмной матери – Ксении Даниловны и приёмного отца, сапожника – Семёна Тимофеевича. Рассказывали, что нашли его, умирающего, на этом самом полустанке, а как он там оказался, они толком объяснить не могли.
– Должно быть, ты с поезда сошёл, – рассказывал Семён Тимофеевич, вынимая изо рта здоровенную иглу, которую имел привычку совать в рот, пока натирал дратву воском. – В те времена поезда ещё ходили.
– А дальше?.. – затаив дыхание, спрашивал Костя.
Уж очень ему хотелось хоть что-нибудь узнать о своей настоящей семье. О таинственных поездах он слышал много раз и видел их, конечно же, на картинках, но воочию – никогда.
– Так… э-э-э… а чего дальше… – обычно задумчиво отвечал Семён Тимофеевич, ковыряясь в подмётке и поглядывая на него поверх очков добрыми-добрыми глазами, – дальше известно что: годов тебе было семь или восемь. Правда, мать?
– А может, все девять, – соглашалась Ксения Даниловна, высокая, сухая, как мёртвая ель.
– Нет, – в этом месте встревал Костя, – я ещё в школу не ходил.
И снова обращался вслух – может быть, скажут что-то такое, что связывало его с прошлым, до которого он был очень и очень охоч.
– Значит, все пять, шесть или шесть с половиной, – соглашалась она, вытирая руки о передник и колдуя, как обычно, с драниками. – Большенький был, шустрый и беленький-беленький, как… как… пушица на болоте.
– Точно, – добродушно подтверждал Семён Тимофеевич, – больно шустреньким был, пострелёнок, едва нас увидел, с криком задал такого стрекача, едва тебя изловили в болоте-то.
– В каком болоте-то?.. – обычно со смехом и с замиранием сердца спрашивал Костя и слушал, слушал с жадностью, ловя каждое слово.
– В каком, в каком? Что за каменной речкой!
Поперек Леса предков действительно лежала каменная морена, чёрная, как таёжный река, не зарастающая ни деревом, ни кустами. Разве что одним лишайником, да и то по краям. За этой каменной пустошью и находилось болото под нехитрым названием Топь. И каждый раз Костя дивился, как он сумел так далеко забраться, потому что для этого требовалось пол-леса пересечь. И вновь испытывал чувство благодарности к своим приёмным родителям, которые не бросили его умирать, а проявили терпение и настойчивость в том, чтобы изловить пострелёнка.
– А что я кричал? – спрашивал Костя и превращался в слух, может, приёмные родители что-то такое скажут, что даст ему возможность вспомнить своих настоящих отца и мать.
Тосковал он по ним так сильно, что порой просыпался посреди ночи в слезах и долго вспоминал, как звал их во сне, но никто не отвечал ему и не приходил погладить по белобрысой голове.
На этом разговоры, собственно, и прекращались. То ли Семён Тимофеевич и Ксения Даниловна чего-то не договаривали, то ли действительно не знали, что сказать, только на душе у Кости оставалось ощущение большего горя. Так он с этим горем и жил. Никто не знал об этом. Никому он ничего не рассказывал. Да и кому это нужно в деревне-то, где по нынешним временам таких историй по дюжине в каждой семье: кого-то убили люди-кайманы, кто-то пропал без вести, а кто-то ушел в поисках другой жизни, и о нём думали, как о вечно живом, и не считали умершим, но тужили от всей души, как умеет тужить русский человек. В памяти осталось только слово – Москва. А что это такое, Костя не знал. Деревенские ничего толком объяснить не могли: «Москва – это город… большой-большой, Столица… – говорили с придыханием, – где-то там… далеко…» – неопределенно отвечали и махали рукой в ту сторону, куда убегала железная дорога. Но за этими словами крылась неизбывная тоска, хотя, конечно, никто в открытую своих чувств не выражал. Вот и выискивал он в книгах это странное название. Серьёзных книг в деревне было всего три: толстая, засаленная Библия, «Справочник молодого моряка», бог весть какими путями попавший в руки Семёну Тимофеевичу, и – «Кулинария», которая если кого-то и интересовала, то исключительно с точки зрения экзотических названий яств, потому что, в основном, питались тремя видами продуктов: страшно дефицитным ржаным хлебом, рыбой и картошкой. Из несерьёзных книг почти в каждом доме были сказки о хоббитах и властелине колец. По этим книгам Костя и учился читать, да ещё по обрывкам любых печатных изданий, которые находил в деревне. Только с каждым годом их становилось всё меньше и меньше. Костя выменивал их правдами и неправдами у односельчан и складывал в большой железный ящик, который прятал под кроватью. Была у него там даже энциклопедия без корочек, начиная с буквы «в». А возил он с собой исключительно «Справочник молодого моряка», который выучил наизусть, потому и знал, что такое мореходная астрономия, лоция и ещё много чего, и мечтал о далёком, тёплом море. Вот и сейчас он достал справочник из-за пазухи и с любовью погладил обложку, на которой были изображены штурвал и компас.
Мелкий Бес с усмешкой посмотрел на него и сказал, вытирая жирные руки о лосёвые штаны:
– Всё читаешь?..
В этом вопросе крылась вся нехитрая мудрость деревни, её философия и образ жизни: всё, что не имело практического значения, считалось глупым и вредным.
– Читаю… – кивнул Костя, срывая на ходу кисть ранней черёмухи. Ягоды были терпко-сладкими и хорошо утоляли голод – старое, проверенное средство.
– А мозги не сушит?
– Не сушит.
– А мне бабка говорила, что сушит, что человек от чтения слепнет и умирает.
– Не учи дедушку кашлять и, вообще, меньше свою бабку слушай, – возразил Костя, выплевывая косточки. – Ты в школу когда-нибудь ходил?
– Не-а… а что это такое? – насмешливо спросил Мелкий Бес.
– Я тоже не ходил, – вздохнул Костя, – а школа – это такое место, где учат разным полезным вещам.
О школе он, конечно, слышал от столетнего деда Генки, который жил по соседству и который был когда-то учителем истории. Но Костя так до конца и не понял, что такое школа. Помещение, где собираются дети, а учитель им рассказывает всякие премудрости. Это всё ясно. А кто же учителя обучил, если умнее его никого нет? Врёт, наверное, – недоверчиво думал Костя о деде Генке. – Хотя не похоже, не должен, старый больно, в чём душа держится.
– Тю-ю-ю… – не поверил Мелкий Бес. – Мой отец как хворостину возьмёт, как замахнётся, сразу научит в два счёта.
– А кем он у тебя был в той, прежней жизни?
– А я что знаю? – удивился Мелкие Бес и захлопал белесыми ресницами. – Может, он её и не видел, эту прежнюю жизнь, за водкой-то?
– Ну что он умеет?
– Самогонку умеет варить, картошку сажать, – неуверенно принялся перечислять Мелкий Бес. – На охоту может сходить, дров наколоть… а вот ещё – вертолёт мне в детстве делал с этим, как его…
– С пропеллером, – уточнил Костя.
– Точно.
– Ну вот видишь, – многозначительно произнёс Костя, – а говоришь, ничего не умеет? Ты хоть знаешь, как и чем ружьё стреляет?
– У нас уже не стреляет, – хмуро пожаловался Мелкий Бес. – Пороха нет.
– А что такое порох?
– А бес его знает?!
Собственно, из-за этой присказки его и назвали Бесом, только мелким, чтобы не путать с папашей, которого называли Большим Бесом из-за размеров и крутого нрава.
– Порох, – нравоучительно сказал Костя, – это такое вещество, которое китайцы изобрели.
– Кто-кто?.. – брезгливо переспросил Мелкие Бес и снова захлопал белесыми, как моль, ресницами.
– Китайцы.
– А где они живут? – Мелкий Бес, дурашливо огляделся, словно ища этих самых китайцев.
– Сам не знаю, – неохотно признался Костя. – Должно быть, очень далеко – в Китае.
– Так как же их порох к нам попал? – с презрением спросил Мелкий Бес, словно подловил Костю на вранье.
На такую дремучесть Костя ничего возразить не мог. Действительно, как так получается, что порох изобрели за тридевять земель, а он очутился в самом глухом месте на земле? Было отчего призадуматься.
– Так его ж, наверное, привезли тем самым поездом… – нашёлся Костя. – Только по дороге и могли, – догадался он.
Не пароходом же, действительно, потому что ни Парашка, ни Зыбь не судоходны, и не самолётом, и не вертолётом, потому что в деревню сроду ничто не летало.
– Кто? – безмерно удивился Мелкий Бес. – Китайцы?
– Откуда мне знать. Может, и китайцы, я их в глаза не видел.
– Зря тебя атаманом назначили, – вдруг обиделся Мелкие Бес. – Хоть и временно. Врёшь ты всё и насчёт китайцев, и насчёт пороха. Вред от тебя один. Не атаман ты, а-а-а…
– Но-но… – предупредил Костя и невольно тронул поводья, чтобы, если что, хватить Мелкого Беса за рукав и привести в чувства.
Но Мелкие Бес не был бы бесом, если бы не среагировал. В мгновении ока его лошадь скакнула на два метра вправо, благо дорожка была широкой, и оттуда он уже поведал:
– А-а-а… порох, да будет тебе известно, из земли выходит, как железо или медь. Места только знать надо. Вот мой батя ходит и находит.
На том их разговор и закончился, считай, ничем. Если впереди всё было тихо, то позади то и дело слышался громкий хохот Дрюнделя. Зря я считал Беса слабаком, думал Костя. Надо бы его при случае прищучить, а то возомнил о себе. На душе же у него сделалось так противно, что он дал себе слово больше друзей не заводить и держать язык за зубами, тем более показывать свою учёность, которая всех раздражала.
К этому времени они уже почти миновали Лес предков, деревья вокруг стали мельче, поредели, а лошади то и дело ступали на камни, которые появились на дороге. Да и сама дорога превратилась из широкой и удобной – в две колеи, выбитые, видать, подводами в каменистой почве. Между колеями то и дело попадались лужи, в которых отражалось голубое небо и в которых жили лягушки и головастики. Справа возник луг, поросший ромашками, а по лугу этому были проложены глубокие борозды, ведущие к невидимой отсюда реке Парашке. Костя часто ломал себе голову, зачем эти борозды и какая от них польза? Ведь не просто же так их люди рыли? И вдруг его только сейчас, когда он увидел всё поле, как карту, с этими каналами и грядами камней по периметру, осенило. Так это же осушительная система! Как я раньше не допёр. Ему стал ясен гениальный замысел людей, которые жили до него: осушить луг и засеять его. Нет, не зря я книги читаю, не зря. В книгах вся мудрость. Эх, найти бы мне такую, где все тайны мира изложены, я бы за эту книгу полжизни отдал.
Они въехали на поляну, где когда-то располагался хутор. То ли Ярви, то ли Ялкуба, не запомнишь. От хутора того осталось длинное каменное здание без крыши и потолка, но с монументальными вратами, через которые, должно быть, лошадей водили. В трещинах массивных стен росли огромные берёзы, а во дворе находился неказистый холмик – баня. Костя ещё помнил времена, когда в той бане стоял железный котёл. Котёл тот местные умельцы давно пустили на поделки, как то: ножи, зубила и прочую мелочь для нужд деревни.
Не разнуздывая лошадей, сделали короткий привал. Поели, что бог послал. Толстый Дрюндель, сын мельника, тайком слопал два варёных яйца и заел ржаным хлебом, потом сунулся к общему котлу и урвал черемши с картошкой. Костя не стал одёргивать его за жлобство, но решил при случае отыграться. Многие так подумали, кроме Мелкого Беса, который был другом Дрюнделя и которому перепадало от его щедрот: то хлебная корка, то кусок варёной землянухи. Запили ключевой водой и тронулись дальше.
Дорога втянулась в короткую Оленью падь – узкую, как горлышко бутылки, на неприступных стенах которой гнездились орлы, выскочила из неё и стала подниматься в гору. Под ногами струился ручей. Деревья враз поредели, стали мельче и рассыпались кучками по склону. Судя по всему, вертолёт должен был появиться часа через три-четыре. Он всегда прилетал в полдень, поэтому-то они и постарались выйти пораньше. Многие пытались узнать, куда же он держит путь, этот вертолёт? Да никто не вернулся. Ясно, что за Девять холмов красных дьяволов. А дальше куда? Рябой ещё до того, как Костя стал что-либо понимать в устройстве деревенского мира, строго-настрого запретил спускаться за перевал. А вертолёт, знай себе, летал туда, словно по расписанию. Вот и решили его подловить себе на голову.
Подъём занял много времени. Узкая тропинка, которой мало кто пользовался, серпантином петляла до самого неба. Костя уже нервничал. Если вертолёт застигнет их на склоне, то лучше и удобнее мишеней не найти – спрятаться негде, а убежать не получится. Некуда убежать. Поэтому он всё чаще понукал спутников:
– Давай!.. Давай быстрее!.. – и то и дело озирался по сторонам, – может, кто-нибудь останется жив, если вовремя замечу, думал он.
Толстый Дрюндель уже не веселился. Куда смех улетучился. Лицо у него стало напряжённым и всё больше и больше вытягивалось по мере того, как лошадь под ним приседала на задних ногах и скользила на мокрой тропе. Да и другие лошади, особенно те, на которых был приторочен груз, боязливо косились в сторону обрыва, прижимали уши и скалились. Не были они привычны к горам, да и откуда здесь большие горы? Разве что перевал Семи братьев. По деревне ходила байка, что ещё в достопамятные времена на горе один за одним погибли семь братьев – якобы из-за девушки, которую они всемером любили.
Телепень не выдержал, соскочил на землю и, пыхтя, побежал, держась за заднюю луку седла. И сразу стал тормозить группу, и даже удостоился злого окрика Чёбота:
– Куда прёшь, остолоп?!
Они едва не сцепились. Костя крикнул, привстав в стременах:
– Всё, хватит! На перевале разберётесь! Спешиться!
Он соскочил с лошади и, похлопывая её по шее и уговаривая, взял под уздцы. Все как-то вдруг успокоились, и лошади, и люди, и через полчаса ходьбы на своих двоих без происшествий взобрались на перевал. Справа и слева высились скалы, поросшие кочковатой травой и шиповником, а далеко впереди простирался чёрный пологий склон, несмотря на полдень, затянутый плотным туманом. А в тумане таились Девять холмов красных дьяволов. Тропинка дальше не вилась, и бог весть, что на самом деле там было. Может, действительно какие-нибудь дьяволы? А может, ничего и не было. Сказки одни, и детские страхи.
Не успели они собрать ДШК и спрятать лошадей в скалах, как услышали звук вертолёта.

***
Костя передернул затвор, загнал в него патрон и приготовился. Косой, придерживая ленту, ехидно посоветовал:
– Лупи ему в бочару!
– Не учи дедушку кашлять! – огрызнулся Костя. – Встань за скалу!
Вертолет вынырнул из-за перевала, как тюлень из проруби. А может, и не вертолёт, а что именно, Костя не понял, не было у него времени разбираться – от страшного ветра и рёва хотелось бежать без оглядки и, как щенку, зарыться в трухлявый пень. Костя покрепче упёрся пятками в землю, поймал «вертолёт» в сеточку прицела и стал ждать, когда тот подставит бок, чтобы самому не попасть под пушку. Таков был план. Хотя, собственно, ждать было недолго. «Вертолёт» мгновенно увеличился до таких размеров, что на его борту стали заметны заклёпки, и только тогда Костя нажал на гашетку. ДШК затрясся в руках, выплюнул очередь, и пули послушно впились в бок «вертолёта», как в пустую бочку: «Бум-бум-бум…» Каждый четвертый патрон был трассирующим, но даже и без трассирующего огня было видно, что пули дырявят металл, но ничего не происходит, то есть, «вертолёт» не взрывается, не падает и даже не дымит. И только в последний момент, когда, казалось, он благополучно минует перевал и скроется на другой его стороне, когда казалось, что момент упущен и всё пропало, Костя, заорав, как оглашенный, умудрился-таки опустить ствол ДШК, который напротив задирало вбок и вверх, довернуть его вслед «вертолёту» и последние три пули всадил в двигатель. Раздался сильный хлопок, словно на реке лопнул километровый затор. «Вертолёт» повёло в сторону, он принял неестественное положение винтом вниз и в следующее мгновение, прочертив над головой Кости стремительную дугу, исчез из поля зрения. Несколько секунд Костя ничего не соображал. Он вообще решил, что у него оторвало голову и, даже схватившись за неё, очумело смотрел перед собой пустыми глазами. Сзади вихрем налетел обрадованный Чёбот:
– Здорово ты его! Молодец! – и от избытка чувств так ткнул Костю в плечо, что он едва устоял на ногах, зато пришел в себя и обнаружил, что голова его всё ещё на плечах – только «менингитка» слетела и лежит в камнях.
Все вымелись, чтобы посмотреть, что произошло с «вертолётом». Слышно было, как он, громыхая, как огромное ведро, катится в тумане по склону, налетая на скалы и деревья.
Чёбот закричал с перепугу:
– Святые угодники!
– Готовьте верёвки! – приказал Костя, глядя в туман и ежесекундно ожидая взрыва.
«Менингитку», чтобы больше не терять, он засунул в карман куртки.
– Рябой запретил туда ходить! – заявил Чёбот, хотя ему было явно интересно, что же произошло с «вертолётом».
Все вопросительно уставились на Костю.
– Это правильно, – согласился он. – Но атаман не предполагал, что эта штука скатится вниз.
Сам же подумал: «А куда он должен был скатиться, если на то пошло?»
– К тому же это не «вертолёт»! – веско заметил Чёбот, с ещё большим любопытством вглядываясь в туман, потому что там всё-таки что-то сверкнуло, пару раз грохнуло и даже пришла слабая ударная волна, неся перед собой мелкие камни и пыль.
– Правильно, не «вертолёт», – согласился Костя, тоже посмотрев вниз, когда там особенно громко пыхнуло, – но мы же не пойдём за Девять холмов красных дьяволов, правильно? Мы спустимся и посмотрим, вдруг найдем что-то стоящее? А потом вернёмся по верёвке назад. Что я, не прав, что ли?
– Прав… – вздохнул кто-то, но не очень уверенно, с оглядкой на предостережения Рябого.
– Что может быть лучше вертолётной пушки?! – восторженно вопросил Мелкий Бес и близоруко сощурил белесые ресницы.
– Не знаю, – пожал широкими плечами Костя. – Она ж как косит? Она ж всё вырубает подчистую! Если мы не посмотрим, мы не реализуем упущенную возможность, – он воззрился на них так, как обычно воззарялся дед Генка – с прищуром, в ожидании того, чего он хотел услышать от собеседника.
– А что такое «реализовать упущенную возможность»? – Мелкий Бес так удивился, что глаза у него сделались, как у совы, круглыми, застывшими и немигающими.
В деревне никто так не говорил, в деревне объяснялись проще и яснее – тремя-пятью самыми ходовыми словами, и все всё понимали. Так что надобность в лишних словах сама собой отпадала.
Дрюндель и Косой тоже уставились на Костю, как будто увидели его впервые. Чёбот отвернулся, словно ему было всё ясно – «начитался» парень книг. Телепень, как всегда, не понял, о чём разговор, и поэтому никак не отреагировал. Худой и тощий, как глиста, Скел смотрел с интересом, потирая шею под воротником рубахи, словно ему туда попала еловая иголка.
– Ну… если мы оставим там всё, как есть… – Костя ткнул рукой в туман, – что-нибудь, что может оказаться полезным для деревни, то будет ещё хуже. Опять же атаман не одобрит и скажет, что мы облажались. А если не скажет, то подумает. После этого нам ничего дельного не доверят.
– Хм… – хмыкнул Телепень и, соображая, почесал затылок. – А ведь он прав... Деревня – это святое!
Чёбот помолчал, а потом сказал не очень уверенно:
– Я, как все.
На том вроде бы и порешили. Быстренько связали верёвки, и Костя произнёс, обвязываясь ею:
– Как только дёрну три раза, пойдут Чёбот и Скел. Только по веревке, и ни шагу в сторону. Остальные ждут. Если что, будете тянуть.
Как это у него выходило командовать, он и сам не знал, однако все слушались, и это было хорошо, потому что самым важным было дело, а не пререкания и споры.
– Кого тянуть?.. – заикаясь, спросил Косой.
– Ну нас, конечно, – пошутил Костя.
Зря он так пошутил. Косой шутки не понял, только поёжился в своей худой дошке.
– Ага… – тупо согласился он и по привычке посмотрел левым глазом куда-то в небо.
Заметно было, что он не на шутку встревожен. Не ожидал Косой такого поворота событий.
– Я тоже хочу! – вдруг заявил Телепень. – Я самый здоровый, – и в подтверждение этого расправил свою и без того широченную груди и повёл бабскими жирными плечами.
– Вот, самый здоровый, – сказал Костя, – поэтому будешь нас оттуда тянуть, если что... Понял?
– Понял… – нехотя подчинился Телепень.
– Ну и отлично, – сказал Костя и, не задумываясь, шагнул в туман, плотный, вязкий, как вода, и пропал в нём.
Оставшимся тут же стало не по себе. Косой окончательно потерял мужество, он сделал два шага прочь и едва не заголосил, как бабы в деревне.
– Куда?! – спросили хором Чёбот и Телепень, придерживая верёвку и отпуская её по мере того, как она натягивалась. – Помогай лучше!

***
Туман был таким густым, что было видно не дальше, чем на три метра, и очень странным на вкус. Через некоторое время Костя сообразил, что так, должно быть, пахнет горючее, или что там залито в баки «вертолёта». Горючее, конечно, больше нечему пахнуть, решил он.
Почва под ногами была мягкой, податливой – мелкие плоские камешки чёрного цвета, кое-где пучки обычной травы. А ведь наверху скалы жёлтые, думал Костя, странно как-то, и камни тоже должны быть жёлтыми. Пару раз он явно отклонялся от курса, пока снова не находил следы падения «вертолёта»: то кусок алюминия, то оторванную лопасть, то битый плексиглас. И наконец увидел его. Он лежал аккурат в самом конце склона, там, где он переходил в следующий склон Девяти холмов красных дьяволов. Длины верёвки только-только и хватило.
Костя снял с себя верёвку, привязал её к оторванному колесу и дёрнул три раза. Потом взял в руки древнюю «тулку» двенадцатого калибра, которая была единственным их оружием, кроме, конечно, ДШК, и с опаской приблизился к «вертолёту».
«Вертолёт» лежал на боку, беспомощно подставив к свету голубое брюхо. Таких «вертолётов» Костя прежде не видел. Он привык, что они больше похожи на крокодилов – длинные, горбатые, с пушкой под кабиной пилота. А этот был пузатым, как вздувшаяся рыба, хотя и с вожделенной пушкой, от одного взгляда на которую было ясно, что она приведена в негодное состояние, потому что ствол был закручен, как штопор. Салон же был смят тяжелым двигателем. Двери тоже не было, вместо неё зияла дыра. Со свету трудно было разобраться в хаосе, царившем внутри. Костя только разглядел искореженный металл, какие-то зелёные ящики, придавленные крышей, и, не найдя ничего интересного, полез в кабину. И ступил во что-то подозрительно мягкое, а когда отдернул ногу, то понял, что это человек, точнее, то, что от него осталось – кусок мяса и перемолотых костей в обрывках военной формы – десантник. Их было четверо, пристегнутых в креслах и изрешечённых очередью так, словно они побывали с мясорубке. У одного вообще была оторвана голова. Костя невольно поискал глазами и обнаружил её, зажатую между шпангоутами. Шлем был сорван, и на светлых коротких волосах запеклись сгустки крови. Второй, с тяжелым подбородком и проваленной грудью, показался до жути знакомым. Он каждую ночь являлся Косте в кошмаре со своим безобразным шрамом через левую часть лица и вывернутым, как у дьявола, веком. Только на этот раз веко и глаз были по-настоящему мертвы.
Костю слегка замутило, он подался назад наружу, но вместо этого очутился в кабине лётчиков. Картина здесь была ещё хуже. Лётчик, который был справа – оказался раздавленным в лепешку, а тот, который висел на ремнях – командир, тоже был не в лучшем виде: левая рука сломана, и из комбинезона торчала голубовато-розовая кость. Но не это оказалось самым страшным, а то, что лётчик, голова которого свесилась набок, вдруг открыл глаза и произнёс ровным, спокойным голосом:
– Освободи меня, видишь, меня зажало!
Это уже было чересчур. Костю едва не вырвало. Как в тумане, цепляясь «тулкой» за металл, он сделал два шага прочь и неуклюже прыгнул вниз головой на землю, споткнувшись перед прыжком. Да и прыжка, собственно, никакого не получилось. Просто он вывалился, как куль с тряпьем, и даже не почувствовал, как ударился о землю.
– Вот это да!.. – услышал он голоса. – Вот это да! – восхищался Чёбот, ощупывая бока «вертолёта», как перевернутую лодку на берегу. – Вот это да! Вот это да! Святые угодники!
Похоже, от избытка чувств его основательно заклинило. За ним, как тень, руки в карманы, следовал высокий и сутулый Скел. Они возникли из тумана, словно привидения, и Костя поспешил подняться, вытирая окровавленные руки о скудную траву и чёрную землю.
– А вот и атаман! – обрадовался Скел. – Нашёл что-нибудь?!
Костя постарался придать своему лицу нормальное выражение, хотя его всё ещё тошнило, и сказал, делая над собой усилие:
– В кабине… там…
Разумеется, если бы он сказал, что лётчик живой, а десантник – его знакомый из кошмаров, ему грозило остаться в гордом одиночестве, потому что Чёбот и Скел наверняка задали бы стрекоча. Но всё произошло как-то само собой, и через мгновение Чёбот, слазив в кабину, явился, размахивая, как ковбой, двумя пистолетами в жёлтых кобурах.
– Класс! – заорал Скел, складываясь, как циркуль, и являя миру тощий зад. – Класс!
– Там ещё один, – сказал Чёбот Косте. – Хочешь, себе возьми.
– Не хочу, – ответил Костя, чувствуя, как тошнота волнами подкатывает к горлу.
Он подумал, что пистолет придется выковыривать из раздавленного десантника и что в деревне всё равно оружие заберёт Рябой. И конечно, никуда не полез. Пусть пацаны достают и тешатся на здоровье.
– Жаль, пушку попортило… – деловито рассуждал Чёбот, обходя вертолёт во второй и в третий раз.
За ним, потрясенный его щедростью, неотвязно следовал Скел и с восхищением рассматривал огромный чёрный пистолет. Он целился из него во всё, во что можно было целиться, но стеснялся стрелять. Кобура уже висела у него на животе, и вообще, выглядел он очень глупо, как пятилетний пацан, дорвавшийся до долгожданной игрушки.
Снова в кабину лётчиков Костя не сунулся. Не может быть, думал он. Так не бывает. Мне показалось. Тот… со шрамом, и лётчик в кабине... Может быть, так туман действует, а может, от недосыпу? Но в брюхо «вертолёта» заглянул и, стараясь не оборачиваться, вытащил помятый железный ящик, на крышке которого черной краской была нанесена интригующая надпись: «осторожно, оружие».
Внутри ящика, который Костя открыл не без труда, в специальных пазах лежали странные винтовки. Не надо было быть знатоком, чтобы понять, что это не обычные «калаши», распространённые в каждой деревне, а что-то диковинное, тем более что на каждой винтовке было написано маленькими черными буквами «плазматрон». Что это такое, Костя не знал, но догадывался. Оружие, явно неземное, какое же земное, если цивилизация давно кирдык? – рассуждал он.
– Что это?.. – сунул в ящик лохматую голову Чёбот.
В его голосе прозвучали нотки ревности: надо же, Костя нашёл что-то более стоящее, чем обыкновенные пистолеты.
– Ха-ха-ха… – радостно отреагировал Скел, – так они ж сломаны!
Действительно, удар шпангоутом пришелся точно поперёк невиданного оружия и погнул все три ствола.
– Там ещё есть… – сказал Костя, не испытывая ни малейшего желания лезть в «вертолёт» третий раз.
Его соплеменники, однако, движимые жаждой наживы, резво нырнули в брюхо «вертолёта».
– Да здесь на всех хватит! – радостно заорал Чёбот, выкидывая наружу зелёные ящики.
Из трёх только один оказался целым, а в двух покореженных осталось только две неповреждённые винтовки, итого, пять штук.
– Ты там никого не видел?.. – осторожно спросил Костя, кивнув на «вертолёт» и почему-то ежесекундно ожидая, что из него вот-вот появится лётчик без руки, а за ним – человек со шрамом.
– Никого… – Чёбот был занят исключительно осмотром оружия.
– Совершенно никого?..
– А-а-а… мертвяки? – на мгновение отвлёкся Чёбот. – Так это же кайманы! Чего на них глядеть?! – отмахнулся он.
И то правда, с облегчением подумал Костя, значит, мне всё привиделось, и человек со шрамом, и лётчик. Значит, кайманы. Вот они какие. Совсем, как люди, нестрашные.
– Вот это да! Вот это класс! Вот это вещь! – Чёбот и так, и эдак крутил «плазмотроны». – Вот счастья-то привалило!
Скел старался не отставать от него, и к его жёлтой кобуре добавилась винтовка тёмно-зелёного цвета и гирлянда круглых плоских обойм. Остальное всё они сложили в ящик и, пыхтя, как три толстых слона, попёрли наверх. А там у них, заикаясь от страха, спросили:
– А где Косой?..
И тут выяснилось, что Косой пропал.
– Он к вам спустился… – растерянно сообщил Телепень. – Мы думали, он с вами…
– Как к нам?.. – удивился Костя и едва не скатился назад к «вертолёту».
– Ну ты же знаешь, Косой малость сдвинутый, чуть что за нож хватается… – хлюпнул носом Телепень.
– Да он, как ваш зов услышал, так и дёрнул вниз… – ответил Мелкий Бес и заморгал белесыми ресницами, похожими на моль.
– Не учи дедушку кашлять… – возразил Костя. – Никого мы не звали, больно надо.
– Не звали, – кивнул Скел, – Скажи им, скажи! – потребовал он у Чёбота.
– Не звали, – подтвердил Чёбот.
– Значит, почудилось! – испуганно воскликнул Телепень.
– Эхе-хе-хе… – только и вздохнул Костя. – Развели вас, пацаны, как последних лохов.
Правда, он не сказал им, кто именно. Он и сам не знал, кто, но то что всех их развели, было очевидно.

Глава 2
Бой в деревне

Сколько они ни кричали, сколько ни стреляли из «тулки», Косой так и не отозвался. Чёбот перекрестился и сказал:
– Святые угодники.
Костя ещё раз сбегал вниз, но ничего, кроме разбитого «вертолёта», не обнаружил: ни дошки, ни тела Косого, ни даже того лётчика, который попросил его отстегнуть. «Вертолёт» оказался пуст. Пропали все десантники, кроме того, у которого была оторвана голова. От «вертолёта» в сторону Девяти холмов красных дьяволов вели большие, глубокие следы четырёх человек, которые, естественно, никак не могли принадлежать Косому. Костя почувствовал, что его от страха начинает трясти. Трудно было понять, как кайманы при таких ранениях ушли восвояси. По природе вещей этого не могло произойти. Разве только, что на них были бронежилеты или они вовсе не люди? От этих мыслей брала оторопь. Хотелось оказаться в родной деревне, где тихо и спокойно, где нет этой непонятной угрозы, исходящей от тумана и Девяти холмов красных дьяволов.
Туман сделался ещё гуще. Стало видно не дальше вытянутой руки. Костя, как на автопилоте, прошел примерно на полста метров по следам кайманов. Туман, словно река, тёк вокруг него, завиваясь кольцами, как дым от самокрутки, и в какой-то момент показался Косте почти живым и хищным, со странной, неопределенной целью своего существования. А ещё ему показалось, что туман его специально заманивает в ловушку, и стоит сделать ещё шаг, и ты попадёшь в неё, как муха в варенье. Ему хватило здравого смысла остановиться. Он так и просидел на кочке в прострации, тупо глядя в землю перед собой. Время вдруг стало совсем другим, не таким, как на перевале, оно искажало смысл человеческой жизни, представляя её завиральной, глупой и никчёмной. Другие ценности, непонятные человеческой логике, вдруг стали весомыми и главными. Эти ценности говорили о том, что следует полагаться только на туман и идти дальше и глубже, погружаясь в него, как в свою судьбу, с чем трудно было спорить. Туман очаровывал, пленял воображение, уводил в лабиринт бесконечных рассуждений, где главным оказалась несопоставимость человеческой жизни и будущности человечества. Будущность была безрадостной и тупиковой. Иные существа вышли на арену под названием Земля. А что это были за существа, Костя так и не понял. Он только прикоснулся к этой мысли, как внезапно очнулся, вспомнив, что один пистолет они так и не нашли, а с «тулкой» соваться против боевого оружия было глупо. Так ни с чем и подался назад на перевал, где к нему кинулись с объятьями, потому что считали его уже, как и Косого, погибшим.
– Тебя же не было целые сутки! – кричали они, прыгая вокруг, как стадо обезьян.
– Не может быть, – отбивался Костя, – я там пробыл всего-то полчаса.
Костя посмотрел на них совершенно другими глазами: ни у кого из них не было будущего, и у него самого тоже.
– Где ты был? – кричали они, размазывая по лицу грязные слёзы. – Где?!
– Внизу! – терял он терпение.
– Ничего не знаем! Какие полчаса?! День! Чёбот ходил за тобой, но не нашёл. Где ты был?! Где?! Мы боимся!
Больше всего они жалели самих себя, а не его или Косого, который пропал бесследно.
– Внизу, где ещё?! – отбивался он.
– Не было тебя там! – веско сказал Чёбот. – Врёшь ты всё! И «вертолёта» уже нет. Утащил кто-то.
Костя схватился за голову, в которой у него царил полный бардак. Хотел он им всем объяснить, что когда возвращался, то «вертолёт» валялся там, где и положено ему валяться, да не стал. Судя по их перепуганным до смерти лицам, они бы не поверили ему, а главное, не поверили бы в тайну, которую он узнал: человечеству кранты, и всем нам тоже, хотя мы ещё о чём-то рассуждаем и что-то делаем, но мы уже мертвы. Правда, сказать об этом у него не поворачивался язык. Это и так ощущалось в той жизни, которой жила деревня. Вымирала она, чтобы там ни говорили. Вместе с деревней вымирало и человечество. Не было у него будущего. Однако постепенно откровение, которое явилось ему в тумане, поблекло, потеряло остроту, и Костя уже не знал, так ли это на самом деле, или нет, и не придумал ли он всё это, сидя в отупении на кочке.
Начало стремительно темнеть, и они заночевали среди скал, дрожа то ли от страха, то ли от холода, потому что не догадались захватить с собой дров, да и стоило ли приманивать кого-то из страшного и непонятного тумана?
Ночью со стороны Девяти холмов красных дьяволов раздавались жуткие, заунывные звуки, словно кто-то неведомый тягал «вертолёт» по скалам туда-сюда, туда-сюда. А утром, едва ветерок разогнал туман на вершине, они, не оглядываясь, почти бегом спустились с перевала Семи братьев и были рады, что унесли ноги целыми и невредимыми. Не радовало ни то что они сбили «вертолёт, ни то что разжились невиданным оружием и пистолетами в жёлтых кобурах. Ехали молча, понуро, испуганно озираясь по сторонам и вздрагивая от малейшего шума. Даже вечно весёлый Дрюндель с кисельными мозгами, который всегда был готов поржать по поводу и без повода, молчал, как в воду опущенный.
Костя не представлял, что скажет Рябому, а тем более – матери Косого. Теперь из деревни выгонят точно, обречённо думал он. А куда податься?.. А Верка?.. А родители?.. Их жаль больше всего. Похоже, так думал не только он один, потому что с ним никто не разговаривал. Впрочем, никто не разговаривал и друг с другом, поэтому Костя зря принимал всё на свой счёт.
Лес предков уже не казался родным и хоженым-перехоженым из края в край, а полным шорохов и непонятных звуков. А не доезжая деревенской околицы, они действительно услышали эти самые звуки, только они оказались до ужаса знакомыми. Так могли «стучать» только два «калаша», оставшиеся в деревне – короткими очередями по два патрона, когда их берегут и считают каждый выстрел.
Первым сдрейфил Скел, а за ним – Мелкий Бес. Даже Телепень поддался панике и развернул лошадь так резко, что едва не свалился на землю. Только их и видали.
У Дрюнделя задрожали щеки, а на глазах заблестели слезы. Он больше других боялся опозориться. Но и вояка, однако ж, был из него аховый. И действительно, кто мог напасть на деревню – только люди-кайманы, о которых столько говорили, но ни разу не видели. А как с ними воевать, если ты их боишься до смерти? И напали они, словно точно зная о том, что в деревне нет ДШК.
Костя спрыгнул с лошади, выхватил из ящика, который был привязан к одной из грузовых лошадей, «плазматрон», приладил к нему обойму. Она села на место с мягким чмокающим звуком, словно присосалась.
– Держи! – он кинул «плазматрон» Чёботу. – И ты тоже! – следующий «плазматрон» оказался в руках Дрюнделя. – Да не бойся! – крикнул Костя, заряжая «плазматрон» для себя. – Будешь прикрывать тылы за околицей. Дальше не суйся! Понял?!
– Понял… – простонал Дрюндель. – А как стрелять-то?..
– Как из ружья… – бросил Костя на ходу, когда они уже с Чёботом бежали к углу поскотины. Дальше за ней виднелся угол хлева.
Они прокрались с наружной стороны забора, потому что он был единственным прикрытием на расстоянии трёхсот метров до первых домов. За этими домами косо высились деревенские ворота и маковка церкви, а перед церковью находилась площадь. Там-то и шел бой, и «калаши» отбивались уже не двойными, а одиночными выстрелами: «Ту-ту, ту, ту, ту…» Враг, должно быть, уже праздновал победу, потому что сыпал в ответ длинными очередями: «Та-та-та… та-та-та…», загоняя защитников деревни в угол между лесом и рекой Зыбью. Эх, надо было всё-таки ДШК взять, подумал Костя, с недоверием сжимая в руках «плазмотрон», сейчас как пальнули бы, сразу стало бы ясно, кто здесь хозяин. После ДШК сухие выстрелы автоматов казались ему игрушечными, ненастоящими. Ещё неизвестно, как эта штука себя покажет, Костя с сомнение посматривал на «плазмотрон». Эх!.. На душе стало горько и безрадостно. Всё катилось под горку: Косой, «вертолёт»...
Это была последняя его здравая мысль, потому что всё последующее произошло так быстро, что времени думать вовсе не осталось.
Перед первыми домами, от которых тянуло дымом, Чёбот метнулся влево через дорогу и сразу пропал из вида. Костя утопил на «плазматроне» единственную кнопку на панели, и сразу сбоку высветился длинный индикатор зелёного цвета, и никаких тебе затворов, предохранителей, и отсекателей очереди, что, впрочем, не добавило странному оружие уважения. Он добежал до дома тетки Зиминой, к которой Ксения Даниловна порой посылала его то за солью, то за спичками, и у которой муж дольше всех пропадал на «промысле» Лоухи, а сейчас, говорят, подался ещё дальше на север, будто бы там новый «промысел» «открылся». А как те «промыслы» выглядят, Костя даже не мог себе представить. У Зиминой даже огорода приличного не было, потому что они жили с «промыслов».
Путаясь в молодых побегах крапивы и не обращая внимания на её ожоги, Костя прокрался огородами на звуки выстрелов и выглянул из-за забора. То, что он увидал, поразило его больше всего. Прямо в грядках лука тетки Зиминой стоял самый настоящий бронетранспортёр с огромными колесами, с тросом, изогнувшимся, как змея, на борту, с фарами и двум распахнутыми лючками. Костя даже немного растерялся, потому что не знал, как воевать с таким чудовищем. Он застыл, зачарованно глядя на заляпанный грязью бок. Самым большим механизмом в деревне были два полуразобранных гусеничных трактора. Разобрали их потому, что горючее было даже не на вес золота, а дороже человеческой жизни. Эти два трактора казались Косте вершиной человеческого гения. Он не единожды пытался понять, как они должны работать, откручивая всякие медные трубочки, поэтому и пялился сейчас на бронетранспортёр, как на диковинку, пока наверху снова не раздалась длинная пулеметная очередь: «Та-та-та… та-та-та…» Только тогда он разглядел того, кто стрелял. Стрелок, не жалея патронов, бил из ручника вдоль единственной улицы деревни, а оттуда, ближе к лесу ему отвечал всего лишь один «калаш». Пару раз над головой просвистели горячие пули. Тогда Костя неуверенно поднял «плазматрон» и, прицелившись в стрелка, нажал на гашетку, и даже не понял, что выстрелил – отдачи не было, не было самого момента выстрела, которое обычно есть у ружья или винтовки, а здесь – нажал, и всё: ни инерции, ни паузы, просто плазма ударила с шипением быстрее молнии, и от врага во все стороны брызнули зеленоватые искры, а потом возникло ударное облако такого же цвета, на миг озарив огород, забор и дом напротив. А ещё запахло, как во время грозы. Костя растерянно опустил «плазматрон».
Ему хватило ума не остаться на месте, чтобы разглядеть результат своего выстрела, хотя он понял, что стрелявшего отбросило на край люка, а рвануть ещё дальше, за следующий дом. И тут же в него начали стрелять с противоположной стороны церковной площади, и щепки, отлетевшие от дома Коровиных, оцарапали ему ухо. Впрочем, стреляли недолго – когда он обежал дом и высунулся из-за него, стрельба прекратилась. Кто-то завыл страшно, на высокой ноте, и Косте захотелось зажать уши и ткнуться головой в землю. Вой оборвался так же внезапно, как и начался. Надо было что-то делать, потому что наступила звенящая тишина. Костя некоторое время прислушивался, потом ясно различил топот. Бежали по улице к бронетранспортёру, да так быстро, что Костя успел заметить только тень, а ещё в него выстрелили – не прицельно, а чтобы испугать. Он послушно рухнул на колени и даже закрыл руками голову, решив, что это не самое лучшее впечатление в жизни. Из оцепенения его вывел громкий звук двигателя бронетранспортёра. Что-то затрещало. Дом тетки Зиминой покачнулся, из окон полетели остатки стёкол. Костя, сжимая в руках «плазмотрон», побежал, сам не зная зачем, вперед. Бронетранспортёр, разваливая заборы, выбирался из деревни. Он уже пылил на околице, когда Костя выскочил на дорогу. Из-за волнения и бега он чуть-чуть запыхался. Вот когда ему пригодился опыт стрельбы из «калаша». Бронетранспортёр нёсся к реке. Костя поймал его на мушку, и, по привычке выдохнув воздух, нажал на гашетку. Первый выстрел получился неточным, поверх башенки: тонкий зелёный луч протянулся дальше реки и растаял в воздухе. Быть может, даже он зацепил башенку, но это никак не отразилось на скорости бронетранспортёра. Тогда он взял прицел чуть ниже, и теперь уже спокойнее и увереннее выстрелил ещё раз и ещё, и ещё и попал в ходовую часть. От бронетранспортёра во все стороны брызнули уже знакомые зеленоватые искры. Он ещё катилась по инерции, но уже было ясно, что собственного хода он не имеет. А когда на изгибе дороги, вместо того, чтобы повернуть вправо, он ткнулся в сосну, Костя вовсе обрадовался и понесся к нему. От бронетранспортёра поднимался чёрный дымок. Костя стал забирать чуть вправо, за изгиб дороги, чтобы хорошо всё видеть. Человек-кайман тенью метнулся к лесу. Костя побежал за ним, с каждым мгновением чувствуя, что тот уходит огромными, словно волк, прыжками. Он сгоряча выстрелил на ходу – раз, другой, но не успевал взять каймана на мушку и понял, что оба раза промазал. В отличие от «калаша», «плазматрон» не бил очередями, и это было его существенным недостатком. И когда уже казалось что человек-кайман вот-вот скроется под соснами, сбоку в его сторону хлестанул зелёный луч, и кайман упал. Так это ж Дрюндель! – обрадовался Костя, подбегая к убитому.
Человек-кайман лежал, раскинув руки. На правой лопатке у него отчетливо расплывалось красное пятно. От одежды шёл лёгкий неприятный дымок. Пахло так, словно осмолили свинью. Входное отверстие было крохотным, как от «мелкашки». Было даже несколько странным, что такой могучий человек умер от такого крохотного отверстия. Дрюндель подскочил и заорал, как сумасшедший:
– Это я его завалил! Я! Я! Я!
Он принялся отплясывать какой-то нелепый танец.
– Молодец! – снисходительно похвалил Костя, чувствуя, как возбуждение от боя оставляет его. – А говорил, стрелять не умеешь.
– Так-к-к… – захлебнулся восторгом Дрюндель. – Это ж я его специально караулил! – снова заорал он и снова стал плясать, как какой-то чучмек. – План такой был! План! Надо сказать – гениальный! Опа-опа-опа…
Румянец у него на щеках сиял ярче обычного. Пахло от Дрюнделя подозрительно. Коленки на молескиновых штанах и коровья доха на животе у него были вымазаны в грязи. Ясно было, что Дрюндель тщательно прятался в канаве, в которую стекала вода с поскотины. Но ведь подстрелил же всё-таки, снисходительно подумал Костя, значит, преодолел страх.
– Ну ладно-ладно, – согласился он. – Пусть будет гениальный, – и решил, что за такой подвиг следует простить слабость Дрюнделя, с кем не бывает.
– Ты ведь никому не скажешь? – вдруг перешел на шепот Дрюндель, проникновенно заглядывая к глаза Косте. – Никому?..
Ясно было, что Дрюндель всей душой хочет оправдаться в его глазах. А по сравнению со Скелом, Мелким Бесом и Телепнем он вообще выглядел былинным героем. Однако вместе с этим он невольно повесил на Костю обязательство договариваться с Чёботом, чтобы никто в деревне не узнал о его промашке и чтобы все считали его героем.
– Не учи дедушку кашлять, – равнодушно ответил Костя, невольно отворачивая лицо, чтобы не чувствовать вонь, исходившую от Дрюнделя. – А где остальные?
– Не знаю… – оглянулся на околицу Дрюндель, лицо у него вытянулось, а румянец на щеках разлился ещё больше.
Подбежал, запыхавшись, Рябой с «калашом», который тащил за ремень по земле. Левая рука висела у него, как плеть. Кровь капала на землю.
– Ах, сволочь! Сволочь! – пнул несколько раз труп. – Главным у них был, хорошо стрелял. Жаль, что готов! Ах, жаль, надо было, конечно, узнать, кто они такие и почему напали на деревню.
Рябой поддел носком сапога каймана и перевернул на спину. Костя отшатнулся, потому что словно увидел свои ночные кошмары. Невероятно, но это был тот самый десантник из «вертолёта», его нельзя было ни с кем спутать по тяжелому подбородку и шраму на лице.
– Что, знакомая личность? – спросил Рябой, приседая и одной рукой обыскивая труп, на груди которого, слева, было такое же крохотное отверстие, как и на спине.
Он отстегнул и снял с него разгрузку, в которой были три обоймы, парочка гранат и нож чёрного цвета с зацепом под руку. Костя пожалел, что не догадался так сделать, глядишь, и нож стал бы его собственностью.
– Даже сам не знаю… – с опаской отозвался Костя. – Мне кажется, он был в «вертолёте».
– Что? – Рябой нахмурился и посмотрел на Костю снизу вверх. Вид у него был ужасный, осунувшееся лицо с синяками под глазами. Губы злые, кривятся. – Значит, этот из-за «вертолёта». Эх, надо было мне самому идти с вами, чтобы разобраться! Эх, надо было! Знал бы, где упадешь, соломки подстелил бы. Но всё равно, ребятки, вы молодцы. Вы даже не представляете, какие вы молодцы!
Правда, сказал он это таким тоном, от которого у Кости на душе легче не стало, потому что Рябой ещё не знал о Косом.
– Кондратий Александрович, мне кажется, я видел его раньше.
– Где? – Рябой поднялся. – А от кого это так воняет?
– Не знаю… – сказал Костя.
Дрюндель брезгливо понюхал собственную руку, отступил по ветру и постарался сделаться незаметнее.
– Да нет же, воняет, как в хлеву, – Рябой с подозрением посмотрел на Дрюнделя, но ничего не сказал.
Левая кисть руки у него, словно в перчатке, была в крови. В густых цыганских волосах тоже запеклась кровь. А двубортный чёрный пиджак с металлическими пуговицами «а ля битлс» был выпачкан в земле и во всё той же крови.
– Мне кажется… – сказал Костя, как обычно, робея перед атаманом, – это связано с поездом, на котором я сюда попал.
– С поездом, говоришь?.. А что ты можешь помнить, ты же мальцом был? – спросил Рябой. – Тебе ж было пять лет. Даже я этого поезда не помню.
Эх, не главное это сейчас, не главное, понял Костя. Главное, что деревню отбили. А что было десять-двенадцать лет назад, никого не волнует.
– Я знал, что вы мне не поверите, – сказал Костя, – но это он.
– Ты представляешь хоть, сколько лет прошло? – словно не услышал его Рябой.
– Представляю… – уныло ответил Костя. – Вам бы руку перевязать…
– Рука – это ерунда… людей потеряли. Зверова Василия и Лукина Андрюху. Хорошие мужики были.
Костя знал их плохо. Мужики, как мужики, пахали и сеяли, к пацанам не вязались, лишний раз уму-разуму не учили. Нормальные мужики, старые только, даже на «промыслы» не ходили. Зато он сразу вспомнил, чем закончилась их собственная экспедиция. На время боя забыл, а теперь вспомнил и приуныл пуще прежнего.
– Кондратий Александрович… – произнёс он кающимся голосом.
Рябой мимоходом взглянул на него:
– Да знаю, знаю… Всё знаю… – он, скорчившись, согнул раненую руку, прижал её к телу и стал нянчить, как маленького ребенка.
– Откуда? – удивился Костя, стараясь на смотреть на чужую кровь.
Не привык он к виду крови. Плохо ему становилось от неё.
– Донесли уже. Прямой вины твоей нет, я понимаю. Но ты, как временный атаман, должен был всё предусмотреть. Однако ж… надо было мне с вами идти. А с другой стороны, деревню перебили бы одним махом, так что ты ко времени подоспел. Да, коряво всё сложилось. Здесь и моя вина тоже есть. Может, Павел Косых ещё выйдет на деревню? – предположил он.
– Не знаю… – потупился Костя.
Рябой внимательно посмотрел на Костю своими чернющими глазами, словно проник в душу, и сказал:
– Тогда бы дело поправимо…
Косого действительно звали Павлом. И хотя атаман говорил нормальные, понятные вещи, Костя стал испытывать к нему прежнее чувство страха, словно Рябой знал нечто большее, но не хотел делиться. Взрослые всегда так, невольно подумал он, непонятные они. Наверное, когда-то и я таким же стану.
– Ну а кто это тогда, – спросил он, набравшись храбрости, – если не кайман?
За такой вопрос можно было заработать по шее, но ему очень и очень хотелось докопаться до истины и, быть может, понять, откуда он вообще появился в деревне. Ему казалось, что это каким-то образом связано с откровением в тумане.
– Да мало ли людей со шрамами, – веско сказал атаман, мол, сказки всё это для детей, а реальность она иная. – Показалось. Не бери в голову. Сейчас наши приедут на подводе, утащим.
– А может, его здесь закопать? – ещё больше осмелел Костя.
Из могилы-то он точно не сбежит, суеверно подумал он. Земля если забирает, то уже не отдаёт. Так все говорят, даже отец Валериан Федорович. Но Рябой решил по-своему:
– Нет, надо вначале разобраться, кто это такие. Может, действительно, кайманы, а может, из какой деревни бандитствуют, или, вообще пришлые? Тогда дело дрянь. Кабы снова охота на людей не началась, – высказал он все свои опасения и с подозрением посмотрел на Лес предков.
В этом вопросе Костя помочь ничем не мог. Если уж атаман боится, то всем остальным сам бог велел.
Охота на людей закончилась ещё до его появлении в деревне. Быть может, деревню спасло то, что она стояла на задворках цивилизации и кормилась от леса и за счёт леса, который когда-то рубили и вывозили за границу. Теперь даже те давние вырубки стали такими же дремучими, как и старый лес, отличить нельзя, и зверья в нём прибавилось, и непоняток всяких тоже.
– Так я же говорю, я его видел в вертолёте, – уже совсем обнаглел Костя.
К его облегчению, атаман не возмутился, хотя, разумеется, следовало поставить Костю на место.
– Свежо предании, но верится с трудом, – равнодушно ответил он. – Возьми оружие и пошли.
Костя понял, что атаман ему ни на грош не поверил.
Возле деревенских ворот, попорченных бронетранспортёром, их встретили селяне. Женщины запричитали, заохали и принялись ту же на крыльце церкви перевязывать Рябого. Костю оттеснили, затёрли в толпе. Едва выбрался. Что делать?
Подбежал возбуждённый Чёбот, выпалил:
– Святые угодники! А я одного гада всё-таки завалил!
Костя посмотрел на него и позавидовал. Твердым был Ремка буквально во всём, в том числе и по отношению к своим врагам, не испытывал он ни душевного волнения, ни сомнений. Хорошо, должно быть, ему живётся, вздохнул Костя, а меня всё время мысли гложут, и я часто не знаю, как правильно поступать.
– Я, гляжу, ты тоже парень не промах, – Чёбот из-под руки посмотрел, как бабы и пацаны тушат горящий бронетранспортёр. – Здорово ты его подбил. Жалко, что вчистую, ездить нельзя.
Костя хотел сказать, что не виноват, что по-другому вряд ли получилось бы, да не стал, уж очень возбуждённым был Чёбот. Не хотелось его разочаровывать. Пусть думает, что я хороший стрелок, что лучше меня в деревне нет.
– Ничего, мы его здесь поставим на площади и из пулемётов, если что, будем шуровать. Твой нож?
Разумеется, внимание Чёбота привлёк необычный нож, торчащий из разгрузки. Глаза его загорелись ещё ярче.
– Нет, – ответил Костя, – атамана.
– Айда за подводой, мертвяков надо свозить, – сказал Чёбот, не отрывая взгляда от ножа.
Рукоять у ножа действительно была сделана с изяществом, а зацеп невольно привлекал внимание. Такой зацеп нужен был, чтобы рука никогда не соскальзывала с рукояти.
– Погоди… – ответил Костя и попытался пробиться к атаману, и не только для того чтобы отдать разгрузку и «плазматрон», но и чтобы ещё раз высказать свои опасения. Ведь получалось, что мертвяки из «вертолёта» ожили и ушли! А это противоречит здравому смыслу, нарушает всякую логику и, вообще, ставит мозги набекрень. Может, атаман объяснит? С другой стороны, вдруг они просто ранеными были? – подумал Костя, пусть даже и тяжело, а я тень на плетень навожу. Его, как всегда, одолели сомнения. Он принялся обдумывать варианты событий. Надо ли напоминать Рябому? Может, он прав, а я нет? Может, я глупости несу? Ещё на смех поднимет перед всеми. Срамоты не оберёшься.
Так и не пробился он к атаману, вокруг которого собралась такая плотная толпа. Все требовали от Рябого объяснений, к тому же бабы-знахарки взяли его в такой оборот со своим лечением, что Косте дурно стало. Боялся он крови и всяких знахарских штучек. Потом, подумал он, потом, когда атамана заштопают и перевяжут, поговорю с ним, выясню все вопросы, которые меня мучают.
Хотел он Чёботу пожаловаться, что, кажется, вспомнил, откуда он знает человека со шрамом, да не решился. Не тот человек Чёбот, чтобы перед ним исповедоваться. Тут ещё с причитаниями налетела Ксения Даниловна, обхватила голову, прижала к сухой груди да так и застыла в своём безутешном горе.
– Что ж ты, сынок, делаешь со мной?.. – спросила она навзрыд, и Костя ощутил, как у неё в груди что-то оборвалось. – Я ж чуть с ума не сошла. Все глаза выплакала. Пойдём домой, пойдём… – она отстранила его и посмотрела ему в глаза. – Отец заждался.
– Пойдёмте, мама, – ответил Костя. – Я только Ремке помогу мертвяков собрать, и тут же приду.
Ксения Даниловна посмотрела на него с укором, в котором крылась и её безмерная любовь, и страх за него, и надежда на будущую прекрасную жизнь, и с болью вздохнула:
– Ну иди, иди, сынок, помогай. Потом приходи, я тебе щей с курицей наварила. Хороших щей, вкусных, наваристых… как ты любишь, с кислой капустой и ещё кое-то приготовлю, что ты любишь…
– Обязательно приду, мама, вы не беспокойтесь. Я сейчас здесь… и…
Во всей этой суете он как-то забыл о Верке Пантюхиной, а когда вспомнил, то, как нарочно, увидел её, стоящую чуть в стороне от церкви и суетящейся толпы. Хотел подойти, чтобы перемолвиться словом, да застеснялся непонятно почему. Может, она не меня ждёт? – подумал он. Может, её мать за бинтами посылала? А может, я ей не приглянулся? Подсознательно он понимал, что это глупые отговорки, что Верка пришла именно из-за него, и стоит, и теребит косу, и ждет, когда он к ней подойдёт. Но ему нужен был какой-то толчок, хотя бы знак с её стороны, чтобы не нарваться на грубость и не выглядеть дураком. Хотя какой он дурак? Почти герой. Вот как на меня смотрят, гордо думал он, краем глаза ловя на себе любопытные взгляды односельчан. Подойти или нет? А если подойду, то что сказать? Или ничего не говорить, а просто помолчать? Он готов был уже решиться, и сердце его яростно забилось, но в этот момент подкатил Чёбот на телеге:
– Пру-у-у… Давай быстрее, я уже ледник раскрыл…
Момент был упущен. Костя прыгнул на подводу, положил рядом разгрузку, и они покатили. Чёбот рассказал:
– Я сам перетрухнул. Первый раз в бою-то. А ты молодец! Я бы так не сумел.
– Чего не сумел? – машинально спросил Костя, всё ещё думая о дочке кузница. Красивая она, таких нет больше.
Но то ли Чёбот его не расслышал за грохотом и дребезжанием телеги, то ли не счел нужным объяснить свою мысль, а добавил совсем о другом:
– Я чего через дорогу-то сиганул?.. – засмеялся он, обнажая белые зубы.
Костя посмотрел на него и спросил:
– Чего?.. – в мыслях у него всё ещё была Верка Пантюхина, и сердце всё ещё билось в груди, как птица в клетке.
Какие у неё волосы, – думал он, – а какие глаза. А как она говорит… Он едва не предался воспоминаниям об их редких встречах, которые помнил все до одной: и у околицы, и на крыльце её дома, когда он проходил мимо, и у ледника, в очереди за рыбой. И каждый раз сердце вот так билось. Чёбот, между тем, вдохновенно хвастался:
– Я ж того мужичка сразу приметил, он Клима Данилыча в Тришкины огороды загнал и головы не давал поднять. Вот как! Если бы не я…
Клим Данилович Субботин был столяром и мастером на все руки. Ставил избы и клал печи, а ещё ровнял заборы и латал крыши. А Тришка Кузьмин – никчёмный мужичок, пьяница и бездельник, был его соседом. Огородов не копал, а всё, что добывал на «промыслах», пропивал и прогуливал. Но в том-то и оказался смысл, что его безалаберность сослужила Субботину хорошую службу. Огород-то у Тришки был заросшим, как дикое поле, с какими-то буграми и канавами, чуть ли не с буераками. Вот эти буераки и сберегли Субботину жизнь, иначе деревня в одночасье лишилась бы первоклассного плотника.
– Выскочил Клим Данилыч в одном белье, залег в траве и только и делает, что палит из двустволки и позицию меняет. А мужичку, который на него нарвался, тоже деваться некуда. Не может же он у себя в тылу вооружённого человека оставить.
– Верно, – поддакнул Костя, слушая, как соловьем заливается Чёбот. – Ну да, ну да… – а сам всё ещё думал о Верке. Вот бы её поцеловать. Так ведь не позволит же, как пить дать, не позволит.
– Я, конечно, тоже не дурак…
Впервые Чёбот разговаривал с Костей нормальным языком, а не, как обычно, с подковырками и ехидным тоном, мол, «ты ниже меня и не лезь вперёд».
– Пока тот мужичок возился с Климом Данилычем, я сзади подкрался и как врезал ему по кумполу! Хи-хи!
– Погоди, погоди… – словно очнулся Костя, – а почему по кумполу-то?
Чёбот посмотрел на Костю с непонятным любопытством и признался:
– Да понимаешь, – шмыгнул носом для оправдания, – я вначале не разобрался, как эта штука стреляет…
– Бывает! – согласился с его находчивостью Костя, постепенно втягиваясь в разговор, – а потом?
– А потом что? Потом, – похвастался Чёбот, – пока ты за бронетранспортёром гонялся, мы втроем четвертого завалили.
– Что, был и четвертый? – удивился Костя.
– Ну а как же? С другой стороны деревни лежит. Мы вначале твоего возьмём, а потом за тем поедем.
– Он не мой, – признался Костя. – Его Дрюндель завалил.
– Ух, ты! – воскликнул поражённый Чёбот и даже остановил лошадь: – Пру-у-у… – Повернулся к Косте и всё тем же тоном добавил: – Молодец, пацан! Ха-ха… А где остальные?
– Почем я знаю? – сварливо ответил Костя и подумал, что теперь пацанам достанется на орехи. – В лесу, должно быть?
Злости у него к ним не было, но и жалеть он их не собирался. Взрослеть в нашем мире надо быстро, ох, как быстро. Здоровенный Телепень опозорился на всю жизнь. С остальных взятки гладки, они как бы неоперившиеся пацаны ещё. А Телепень за версту заметен. Теперь деревня год будет злословить, а потом ещё три года вспоминать, и до конца жизни к нему приклеится какая-нибудь злая кличка, типа «слабак» или «дохляк». Получается, что Телепню не позавидуешь. Девки на него теперь даже не глянут, а родители позора не оберутся, и каждый уважающий себя человек, покупая рыбу у отца Телепня, ехидно будет спрашивать: «А как твой сынок поживает?.. Кто ему сопли-то вытирает и портки поддёргивает?..»
– В штаны наложили, – жёлчно констатировал Чёбот и в задумчивости посмотрел на некогда весёлый лес, над которым голубело весеннее небо и плыли белые, лёгкие облака. – Пошла! – он дёрнул вожжи.
Они проскочили мимо бронетранспортёра, который караулил Тришка, не давая детворе забраться внутрь и растащить всё то, что там было ценного. Рябой, несмотря на ранение и суету, постарался, с теплотой подумал Костя. Толковый у нас атаман, зря я решил, что его списать. Пусть ещё послужит на благо деревне.
Дрюндель ходил вокруг убитого, как неприкаянный, и страдал. На его лице были написаны страх и отчаяние. Однако кое-что он подчистил – с руки убитого пропали часы, которых не заметил Рябой и на которые Костя тоже имел виды, но правда была на стороне Дрюнделя, как ни крути, а это его трофей. Пусть пользуется, великодушно решил Костя, мне не жалко, и промолчал, ничего не сказал Чёботу. Да и зачем в деревне часы-то? Разве что петухов будить?
– Где вы ходите?! – рванулся Дрюндель навстречу. – Я здесь уже напужался до смерти!
– Не бзди, вояка, – весело крикнул Чёбот, привставая и с любопытством оглядывая убитого, – мертвые не кусаются. Говоришь, твой? Ты завалил?!
– Я, – гордо ответил Дрюндель и выпятил грудь, не чуя подвоха. Лицо его расплылось в самодовольной улыбке. – А кто ещё?! – Он с важностью посмотрел на Костю, ожидая от него поддержки, но Костя промолчал, потому что, на его взгляд, Дрюндель не нуждался в ней.
– Тогда и грузи! – приказал Чёбот, сплюнув и равнодушно усаживаясь на место, но даже по ушам его было видно, какой он молодец и какой Дрюндель тряпка, хотя и убил каймана одним выстрелом. С помощью «плазматрона» это может любой дурак сделать, а ты попробуй голыми руками!
Дрюндель уставился на него, словно проглотил лягушку, потом посмотрел на убитого, и на глаза у него сами собой навернулись слезы. Здоров был трофей Дрюнделя, настолько здоров, что один он его даже приподнять не смог бы.
– Да ладно… – великодушно пожалел его Чёбот. – Пошутил я… Сейчас поможем. Как-никак ты сегодня у нас герой.
Видно было, что он не забыл паники в Лесу предков и тихонько издевается над Дрюнделем. Костя уже стоял рядом с убитым и старательно отводил взгляд от его лица. Теперь он был более чем уверен, что это тот самый человек со шрамом, который убил его родителей в поезде. Память вдруг выплеснула из себя всё, что накопила за эти годы. Словно рухнула плотина, и на него обрушились все страхи той ночи, которая превратилась в кошмар, приходивший к нему почти еженощно.
Поезд проснулся от сильного толчка и диких криков. Стреляли совсем близко. В коридоре топали здоровенными сапогами. Рядом в купе, должно быть, убивали человека – там кто-то хрипел и лупил ногами в стенку с такой силой, что она прогнулась.
– Лежите, лежите! – встревожился отец и выскочил из купе.
Больше Костя его не видел. Таким он ему и запомнился – в рубашке, джинсах и тапочках на босу ногу. В следующее мгновение в коридоре раздались выстрелы, и мать, сообразив, что к чему, защёлкнула дверь на «собачку». С другой стороны в неё тотчас ударили чем-то тяжелым, массивным. Лопнуло зеркало, полетели осколки.
– Лезь! – мать схватила его, сонного и ничего не понимающего, завернула в одеяло, чмокнула в лоб и вытолкнула в окон.
Костя шлепнулся на гравий и больно ударился. Он хотел заплакать от страха, но ещё страшнее было то, что мать не выпрыгнула за ним следом и что в купе происходило что-то жуткое и непонятное. Там мелькали страшные тени.
– Костя! Беги! Беги… – услышал он крик и, конечно же, никуда не побежал, а как привязанный пошёл вслед за тронувшимся поездом, пока не показалось это уродливое лицо со шрамом. Человек, оскалившись, высунулся из окна. В руке у него был пистолет, он целился в Костю, а затем выстрелил: «Бах! Бах! Бах!» И тогда Костя действительно испугался и побежал, а потом три дня прятался на полустанке, ожидая, возвращения родителей.
Теперь этот человек лежал перед ним и был мертв. Мертвее не бывает. Кровь отлила от лица, оно сделалось белым, как мел, и безразличным ко всем деревенским страстям. Однако шрам, проходивший через левое веко, оставил глаз открытым, и от этого казалось, что мертвец подглядывает за ними. Добить бы его надо на всякий случай, подумал Костя, чтобы наверняка, чтобы не проснулся, а подох окончательно и бесповоротно, да как-то глупо при всех, скажут потом, что я псих, или засмеют, чего доброго. И не добил, застеснялся Чёбота и Дрюнделя, в общем, оплошал без меры, о чём потом долго сожалел. Хотя если бы добил, то ничего последующего не случилось бы и не развилось в длинную-длинную историю.
– Слышь, – сказал Чёбот, – говорят, охотник к нам забрёл и рассказывал, что эти самые кайманы, – он кивнул на мертвеца, – на Большой Земле власть большую имеют.
– Может быть, – сказал Костя. – Я не знаю. Сейчас «время-марь», всё может быть. Нам-то всё равно, мы на отшибе живём.
– Оно-то так, конечно, – согласился Чёбот и вдруг заорал на Дрюнделя: – Ну что ты стоишь? Давай! – и схватил мертвяка за руку.
Костя – за другую. Рука было негнущаяся, как деревяшка. Дрюндель неуклюже пристроился к ногам. Мертвяк оказался очень тяжёлым. Они втроем только с третьей попытки перевалили его в телегу.
– Ну вот так-то лучше! – подмигнул Косте Чёбот, отряхивая руки.
Костя сел в телегу так, чтобы не видеть лица убитого. Пока они ехали назад, ноги десантника в высоких армейских берцах шевелились, и Косте казалось, что тот оживает. Несколько раз он испуганно оборачивался, ловя на себе не менее испуганный взгляд Дрюнделя. Возле дома Зиминой погрузили пулеметчика, которого подстрелил Костя. Самое неприятное заключалось в том, что голова у пулеметчика оказалась вчистую раздавлена колесами бронетранспортёра. Чёбот велел Дрюнделю взять у Зиминой помойное ведро и соскрести лопатой в него то, что осталось от головы. Нехорошо как-то было оставлять раздавленную голову на земле.
Пару раз Дрюнделя вырвало в то же самое ведро. Они с Чёботом не успели и глазом моргнуть, как он его бросил и побежал по единственной улице деревни, словно трусливый заяц, несмотря на то, что Чёбот свистел ему вдогонку и обещал при встрече сильно намять бока.
– Что мы, за него должны вкалывать?! – возмущался он и никак не хотел успокаиваться. – Ну попадись ты мне, толстопузый уродец!
Четвертого мертвяка Рябой и деревенские мужики со зла так искалечили, что когда стали его поднимать, Косте показалось, что у того в ногах и руках по лишнему суставу образовалось. Намаялись они с ним больше, чем со всеми остальными. Костя ещё никогда так не уставал. А Чёботу, казалось, хоть бы хны. Он только ещё яростней стал поносить Дрюнделя.
Они с трудом скинули мертвяков из телеги на ледник, наивно полагая, что вытаскивать их оттуда будет кто-то другой. В деревне было два общественных ледника, построенных ещё в середине прошлого века. Когда-то рыбная артель хранили в них рыбу. Так оно и повёлось – при любом строе общественную рыбу в тёплое время года хранили в ледниках, лёд в котором возобновляли каждую зиму. По весне один из них освободился.
Чёбот посмотрел в черную пасть ледника и попросил, с вожделением поглядывая на нож в разгрузке:
– Подари…
– Нельзя, – Костя поморщился, как от зубной боли, – не моё…
– Ну и что?.. – цинично сплюнул Чёбот и высморкался, как мужик на сенокосе, а руки вытер о молескиновые штаны. – Скажешь, что потерял…
Его глаза, чёрные, как зрачок ружья, требовательно уставились на Костю. Может быть, Костя и подарил бы ему этот нож, да не было в тех глазах ни дружбы, ни расположение, а одно желание заполучить нож, пусть даже ценой неприятностей у Кости.
– Я бы сказал, – вздохнул Костя, – но ведь ты знаешь нашего атамана.
– Знаю, – понимающе кивнул Чёбот. – Тогда пошли домой, жрать охота.
– Пошли, – согласился Костя и немного погодя спросил, оглянувшись на ледник: – Зачем мы это делаем? Похоронили бы, и всё!
– Я сам не очень-то понял, – ответил Чёбот. – Возись здесь с ними. Главное, что Рябой сказал: положите на лед, и точка! Ведь ты знаешь его?! – ехидно добавил он, намекая на нож.
Костя сделал вид, что ничего не понял:
– Знаю, – согласился он и подумал, что всё равно нож не отдаст, – ему виднее.
На этом и разошлись, каждый в свою сторону, оба перемазались в грязи и крови, и когда Костя явился домой, Ксения Даниловна только всплеснула руками:
– Хорошо хоть, отец догадался баньку затопить. Сбрасывай верхнюю одежду и марш мыться.
Костя скинул в угол, подальше от печи, разгрузку, туда же поставил «плазматрон», схватил сменное белье и побежал в баньку на край огорода.
Поперек огорода пролегали мостки, по обе стороны которых росли картошка, лук, в теплице под стеклом ветвились побеги огурца. За огородом тёк широкий и глубокий ручей, в котором Костя в детстве ловил пескарей и уклеек. По другую сторону ручья, заросшего стрелолистом и водокрасом, разбегался луг, а уже за лугом начинался Лес предков.
В бане пахло берёзовыми вениками и влажным воздухом. Костя торопливо разделся, стараясь как можно меньше ступать на мокрые, скользкие половицы, схватил чистую шайку, берёзовый веник и нырнул в мыльню, со свету ориентируясь на единственное окошко, которое светилось в глубине чёрного пространства.
Семён Тимофеевич крякнул откуда-то из темноты:
– Дверь-то, дверь-то!..
Костя поплотнее закрыл разбухшую дверь, по низу которой тянуло холодком, и шагнул туда, где должна была быть печь с котлом. Он плеснул в шайку кипятка, разбавил его холодной водой из бочки и пошёл туда, где, белея голым телом, мылся отец.
– Ну-ка… – воинственно сказал тот и окатил Костю холодной водой.
Костя взвыл от неожиданности, хотя знал эту дежурную шутку отца, и, счастливо засмеявшись, принялся мыться. Все его горести моментально испарились, и он снова ощутил себя дома, где спокойно и уютно, и где можно не бояться, что тебе прострелят голову или сожгут из «плазматрона».
Потом они тёрли жёсткими вихотками друг другу спины, радостно крякали, сменили по три тазика воды и, намывшись, подались в парильню. Отец плеснул на камни. Пар с шипением ударил вверх и мгновенно заполнил крохотное помещение. Ещё острее запахло сосновыми досками и распаренными вениками.
– Ну-ка… давай! – Семён Тимофеевич забрался на верхнюю полку, почти под потолок, где невозможно было дышать. – Поддай!
Костя плеснул ещё и выхватил из ведра веник, в котором он отмокал.
– С оттяжкой… с оттяжкой… – руководил процессом отец.
Каждый раз происходило одно и тоже, и вроде бы Костя старался, и вроде бы делал всё, как положено, ан нет, каждый раз не так и не этак. Через пять минут не выдержал, скатился вниз, где было не так жарко.
– Слабак! – насмешливо сказал Семён Тимофеевич. – Поддай-ка ещё, – сел и принялся сам себя охаживать веником и по ногам, и по бокам, и по спине, приговаривая: – О-о-о-х, хорошо, о-о-о-х, хорошо… о-о-о-х, блаженство!
Живот у него было большой, как бурдюк, голова седая, а глаза добрые-добрые и внимательные, но вместе с тем строгие.
Костя немного посидел внизу, чувствуя, что исходит потом и выбрался в мыльню, которая показалась ему раем по сравнению с парной, ополоснулся прохладной водой и вышел одеваться. И только через полчаса, когда он уже сидел на улице, щурясь на заходящее солнце, Семён Тимофеевич выбрался из бани, звякнул крышкой на ведре и, испив кваса, крикнул:
– Костя, ты здесь?
– Здесь, батя, здесь… – ответил Костя.
– Скажи матери, что я сейчас приду. Остыну и приду.
– Хорошо, батя, – сказал Костя и пошёл в дом.

***
– Откуда такая цацка? – близоруко поинтересовался отец, кивнув на оружие. – Он поискал на подоконнике очки с перевязанными дужками, нацепил их и придирчиво воззрился в угол. – Что-то я такого раньше не видел, – перевел вопросительный взгляд на Костю.
– С перевала, – сказал Костя, ожидая, что отец начнёт его ругать за гибель Косого.
Однако отец только покачал головой и сказал, не ободряя и не порицая:
– Значит, вы его всё-таки сбили?
– Сбили, батя, – признался Костя с тяжёлым сердцем, потому что, по его мнению, особо хвататься было нечем. Но добавил на всякий случай, чтобы реабилитировать себя: – Плазменная штука. Щёлкает, как кнут.
Другого сравнения он не нашёл, хотя даже кнут по сравнению с «плазматроном» щёлкает слишком медленно.
Семён Тимофеевич хмыкнул:
– Ну-ну… а теперь что?
В его вопросе кралась подковырка, направленная и против нового оружий, и против Рябого, и вообще, против всей этой задумки с «вертолётом», которой отец не понимал и, видно, спорил с Рябым на этот счёт.
Костя подумал, что отец, как человек сугубо мирной профессии, не любит убивать и не любит войны.
– Почём я знаю, – пожал он плечами и по-пацаньи шмыгнул носом, давая понять, что ещё не дорос до взрослого, что он своё дело сделал и с него взятки гладки.
Действительно, пусть у Рябого голова болит, подумал он. Завтра я своё ружьё сдам, а там хоть трава не расти. А что отец имел ввиду своим коротким и ироничным «ну-ну», Костя так и не понял, хотя подумал, что эта история будет иметь продолжение. Вот кажется мне так, и всё тут! Не дай бог, конечно. Стоит поговорить с атаманом посерьёзнее, пусть он расскажет о своих планах насчет «вертолёта» и прочего. Пусть! Пушка – оно, конечно, хорошо, но ведь жили и без неё. Как бы ни накликать себе на голову ещё одной беды?
Перед едой отец выпил сто граммов самогона. С удовольствием крякнул:
– Тебе ещё нельзя! – заметил безапелляционным тоном и принялся толочь в ложке крупную соль и дольку чеснока. – Молод ещё… успеешь попить водки-то. Дурное дело не хитрое!
Костя довольствовался кружкой ядрёного кваса на хмелю. Разумеется, ему уже случалось пробовать самогон, но при родителях эти свои знания он не демонстрировал. Никчему, спокойнее жить будут. И они принялись есть. За наваристыми щами последовали пельмени, посыпанные зелёным луком, под которые Семён Тимофеевич хлопнул ещё сто граммов.
– Откуда, мама?.. – удивился Костя.
– Ешь, ешь, ещё подложу, – ответила довольная Ксения Даниловна.
Должно быть, из стратегических запасов, сообразил Костя. Под сараем у них был собственный ледник, а ещё зимой отец купил у оленеводов тушу оленя.
После еды захотелось спать. Он сидел и клевал носом, дожидаясь, когда поест отец, потом доплёлся к себе и тут же уснул, едва коснувшись подушки.
Ближе к полуночи Ксения Даниловна зашла в комнату, заботливо укрыла его, но Костя ничего не почувствовал. Он снова переживал события дня, бегал, стрелял и никак не мог убить человека со шрамом.
Проснулся он поздно. Солнце вовсю светило в окно. На тумбочке у изголовья стоял стакан с молоком, рядом на салфетке лежала краюха хлеба.
Костя залпом осушил стакан, взял краюху и вышел босиком в большую комнату. Хороший у них был дом. Тёплый, старый и скрипучий. Приятно в нём было жить. Приятно было встать вот так утром и пройтись по чистым половицам, вдохнуть воздух, пропитанный запахом яблок. Яблоки до поздней весны хранились на холодной стороне дома – веранде.
Ксения Даниловна выглянула с кухни:
– Сейчас кушать будем.
Пахло пирожками с луком. Но не успел Костя умыться, как прибежал малой, сын тетки Дуси, что жила через два дома:
– Кличут тебя, атаман велел прийти.
– Сейчас, – отозвался Костя. – Идти надо… – извиняющимся тоном сказал он матери.
– Иди, иди, конечно, пирожков только возьми.
– Да я быстро, одна нога здесь, другая там, – пообещал Костя.
Он забежал в комнату, поискал, чего надеть. Судя по всему, на улице было прохладно. Подумал и надел, в надежде поразить Верку Пантюхину, свитер «бойз» и джинсы «мавин». Сверху, конечно, любимую суконную куртку, перешитую из армейской шинели, а на ноги – кирзачи, ну и «менингитку», разумеется, не забыл.
– Всё, ма, – сказал он, подхватывая из угла «плазматрон» и разгрузку, – я побежал.
– К обеду обязательно будь дома! – крикнула мать.
– Обязательно! – ответил он и выскочил на улицу.
Несмотря на ярко светившее солнце, накрапывал мелкий дождик, даже не дождик – в воздухе висела мелкая, водяная пыль. День обещал быть ветреным. Лес стоял тёмный, взъерошенный. Парашка несла свои воды, как всегда, стремительно и одновременно лениво, как и подобает большой, серьёзной реке. В глубине её, там, где она походила на бутылочное стекло, под камнями стояли непуганые хариусы с огромными, как паруса, плавниками.
Деревня Теленгеш считалась большой, в ней было полста дворов, а жили в ней черноволосые, скуластые и узкоглазые теленгеры.
Костя съел пару пирожков с капустой и луком, остальные завернул в кулёк и засунул в карман. Лошади, на которых они ездили сбивать «вертолёт», сами пришли в деревню, их расседлали, и они бродили по лугу, пощипывая траву. На площади перед церковью толпился народ. Похоже, все только-только пришли с погоста.
Рябой увидел его и воскликнул:
– А вот и наш герой! Мы специально дали тебе поспать.
– Зря, – расстроился Костя, – я, как все…
– Ничего, ничего, – улыбаясь, возразил Рябой, – поспал, и хорошо. Молодым больше спать надо.
Голова у него была перевязана, левая рука висела на перевязи из старого галстука. Выглядел Рябой лучше, чем вчера, только под глазами остались тени, да порой он морщился явно от боли в руке. А в остальном был, как и прежде – широким, кряжистым боевым атаманом с пронзительными чернющими глазами, понимающий в этой жизни нечто большее, чем другие, и поэтому Костя завидовал ему.
– Оружие занеси ко мне в дом и возвращайся, – добавил Рябой, бросив взгляд на разгрузку и «плазматрон». – Поминать будем. Подожди… – он вытащил из разгрузки чёрный нож с зацепом под руку, хлопнул Костю по плечу и сказал: – Ну иди…
Косте почему-то было жаль расставаться с ножом, словно он стал его личным оружием. Он правда, хотел заикнуться насчёт тех, кто валялся на леднике, уж очень у него не лежала душа к тому, что они там не заперты, но атаман уже развернулся и командовал бабами и детьми:
– Так, несите всё в клуб, а ты Агафья, сбегай вместе с ним ко мне за самогоном.
Костя разочарованно вздохнул и поплёлся вслед за старой Агафьей Спиридоновой. Сколько он себя помнил, она всегда была такой – сухой и плоской, как доска, в неизменном чёрном платке и чёрной же суконной юбке. А вот на ногах у неё на этот раз вместо привычных резиновых сапог были какие-то страшно допотопные лаковые туфли. Наверное, специально надела на поминки, насмешливо подумал Костя и тут же устыдился, вспомнив, что Зверов Василий был её соседом справа и что они дружили семьями, и стало быть, туфли она надела из-за уважения к памяти покойного.
В доме атамана хозяйничали жена атамана – Клавдия, женщина зловредная и острая на язык, и две дочери, одна из которых была замужем за Степой Аникиным. Степан был на три года старше Кости и в настоящее время пытал счастье на «промысле» Лоухи, а вторая – младшая, ещё играла с куклами.
Костя положил разгрузку и «плазматрон» в сенях, где уже лежал ящик с оружием, а на стене висели две жёлтые кобуры с пистолетами, и ещё раз пожалел о чёрном ноже, который ему ну очень понравился, и вернулся в горницу. Из кухни несло чадом. Жена Рябого, размахивая вилкой, командовала:
– Возьмёте эти четыре корзины и бутыль!
О таких в деревне обычно говорили: «Если девка – то на всю улицу, если баба, то на всю печь». Здорова была Клавдия телом во всех отношениях и остра на язык, что бритва.
– Бутыль куда? – растерянно спросил Костя и подумал, не в зубы же?
В корзинах была жареная рыба и пучки свежего лука.
– Я помогу! – пропищала младшая Катька, обсыпанная мукой с головы до ног, и сдернула с себя фартук, при этом она с презрением бросила взгляд на Агафью, а с Костей так стала кокетничать, что у него покраснели уши, и захотелось побыстрее покинуть дом атамана.
– Куртку только надень, пигалица, куртку! И в сапогах-то, в сапогах, а то простынешь! – крикнула Клавдия, орудуя вилкой на огромных сковородах, где жарился хариус.
Бутыль была чуть ли не в два раза больше самой Катьки. Она обхватила её, как свою самую любимую куклу, и, с вызовом взглянув на Костю, попёрла. До клуба дошли без приключений, хотя отдыхали, присаживаясь на лавочки, три раза. Разумеется, Костя донёс бы свои корзины в два счета, да малая Катька и старая Агафья на такой подвиг не способны были. Ну и конечно, Катька, наученная кем-то из подруг, то и дело кидала на Костю взгляд своих тёмно-карих глаз. Вот молодежь пошла, удивлялся Костя, невольно тушуясь перед не по годам бойкой девчонкой.
Клуб был построен ещё во времена советской власти, каменный, длинный, как казарма. Потом в нём было правление колхоза, потом правление артели, потом с одной стороны – почта, а с другой – медпункт, но помещение так по привычке и называлось: «клуб», и никак иначе. Затем, когда мода на атеизм закончилась, рядом выросла трехглавая церковь с ярко-зелёной крышей, а вокруг церкви посадили персидскую сирень и возвели заборчик.
– Я здесь останусь! – пропищала Катька, увидав, от каких лакомств ломятся столы.
Деревня поскребла по сусекам и сотворила поминки. После этого она положит зубы на полку, не без основания подумал Костя, и будет считать зернышки.
– Иди к матери! – погрозила ей пальцем Агафья Спиридонова и насупилась из-под платка.
– Вот ещё! – бойко возразила Катька и попыталась затеряться в толпе, но Агафья, вдруг проявив чудеса ловкости, схватила её за подол.
– Иди, говорю!
Костя не стал ждать, что произойдёт дальше, и подошёл к своим:
– Чёбот здесь?
– Сейчас придёт. Его Рябой куда-то послал. Тебя Скел, Телепень и Мелкий Бес ищут.
– Объявились?
– Повиниться хотят.
– Ясное дело… А где они? – оглянулся Костя и увидел Верку Пантюхину.
Она стояла у окна и смотрела на него, как показалось ему, грустными-грустными глазами. Сегодня обязательно поцелую её! – решил Костя. Ей богу! И тотчас забыл обо всём происходящем.
– А мое мнение, козлы они! – посмел высказать мнение малолеток Гном. – Заячья душа у них! Вот если бы я пошёл, я бы всем навалял!
Костя с презрением посмотрел на него. Как бы ни были виноваты Скел, Телепень и Мелкий Бес, не дело малолеток осуждать их. Здесь люди есть и постарше, подумал Костя и высказался небрежно, но многозначительно:
– Не учи дедушку кашлять…
Гном на всякий случай спрятался за Чибиса, сына однорукого Семёна, который потерял руку на войне с людьми-кайманами.
– Хотят, чтобы ты за них словечко замолвил перед Кондратием Александровичем, – сказал Цапля и примирительно улыбнулся.
Костя поёжился. Новые обязанности героя никак не укладывались у него в голове. Ну какой я герой, невольно подумал он, любой бы на моём месте поступил точно так же. А слово замолвить можно, почему нельзя, если только Рябой послушает. Только толку-то? Всё равно народ решит по-своему.
Когда Костя снова оглянулся, Верки уже не было. Зато он увидел своего врага – Чёбота, тот шёл вдоль зала, и все, кто попадался ему на пути, уступали ему дорогу. Но поразило Костю не это, а то, что на пузе у Чёбота красовалась жёлтая кобура с пистолетом. И конечно же, Чёбот был на седьмом небе от счастья, его просто распирало от самодовольства. Морда его лоснилась, а непослушные вихры были намазаны маслом и уложены на прямой пробор, что делало его похожим на своего отца, Валериана Федоровича, когда тот бывал трезв и служил молебен. Вот как крадут у человека славу! – с горечью подумал Костя и страшно обиделся на Рябого. Получается, кто первым оказался рядом с начальством, тот и герой! Ему стало так обидно, что он тут же решил уйти и скрыться от любопытных глаз. Теперь ему казалось, что все только и заняты тем, что смотрят на него и шепчутся между собой о том, как не повезло Приёмышу и что наконец-то его щёлкнули по носу, и правильно сделали – нечего лезть вперёд перед нашими, теленгерами.
Ничего не видя перед собой, позабыв о Верке Пантюхиной, Костя, как в тумане, пошёл к выходу, еле переставляя отяжелевшие ноги и слыша за спиной, как ему казалось, смешки и унизительный шепот: «Знай наших!» Осталось сделать два-три шага, и можно было оказаться на крыльце, быстренько свернуть за угол и убежать от стыда и обиды. Вот, оказывается, как оценили мои поступки, думал он, как вдруг, похолодев в душе, услышал командный голос Рябого:
– Костя!.. – и потом, немного погодя: – Ты куда?.. Все за стол садятся! А ты у нас главный герой! А ну-ка стой! Подойди ко мне!
Костя повернулся с полными слез глазами.
– Кондратий Александрович…
– Ну ё-моё! – возмутился Рябой и, крепко схватив Костю за руку, дёрнул сильно и больно. – Сядь! Сядь и сиди рядом! Люди вокруг… стыдно!
Он пихнул Костю на лавку, и тот покорно плюхнулся на неё. Рябой, как-то странно посмотрев на него, обратился к собравшимся:
– Ну что, господа-товарищи! Всем налили? Выпьем за светлую память наших односельчан: Андрея Лукина и Василия Зверова. Хорошие были мужики. Крепкие, работящие! Побольше бы нам таких, цены деревне не было бы!
Все поднялись, молча выпили, и Костя тоже выпил свои пятьдесят граммов самогона и даже не почувствовал, какой он крепкий. Потом выпили ещё раз, и ещё, а он всё не закусывал и не закусывал. И вдруг, когда у него в голове появилась пугающая лёгкость и он стал сползать с лавки, чтобы всё-таки улизнуть, атаман встал, прочистил горло и сказал, очень серьезно глядя на односельчан:
– А теперь, дорогие мои, выпьем за того, кто спас нашу деревню, за верного человека, который выполнил свой долг! Славная у нас смена растёт! – и посмотрел на Костю.
Костя, который до этого сидел, уставившись в тарелку с холодцом, поднял глаза – напротив, по левую руку от атамана, сидел Чёбот. Ну всё! – подумал Костя, краснея ещё больше – сегодня же уйду на Лоухи! И гори оно всё синим пламенем!
– Встань, Костя! – велел Рябой. – Встань! Пусть все видят героя!
Он потянул Костю за рукав, и Костя, мало что соображая, поднялся, ссутулившись и не зная, куда девать руки. Ругать будут, подумал он обречённо. Ну и пусть ругают, всё равно уйду в Лоухи!
– От всей деревни вручаю тебе наградное оружие, – между тем говорил Рябой, – пистолет, который вы добыли в вертолёте.
С этими словами Рябой полез куда-то под стол и достал ту самую жёлтую кобуру, которая совсем недавно красовалась на пузе у Чёбота.
– Носи на славу, и пользуйся только тогда, когда в этом есть самая острая необходимость!
Костя, оглушенный происходящим, механически взял оружие и рухнул на лавку. Ему моментально стало стыдно. Он покраснел, как рак, и готов был провалиться сквозь землю из-за своей горячности. Однако никто ничего не заметил. Все присутствующие захлопали в ладоши, выпили, а потом, одобрительно перешептываясь, сели на свои места.
– Ну, паря, – сказал сосед справа по имени Мирон Попов, от которого пахло крепким табаком, а голос был надтреснутым, как старый патефон, – теперь ты герой!
– Спасибо… – ответил Костя и только тогда осмелился глянуть на Чёбота, чтобы проверить свое предположение.
На животе у того уже не было кобуры, и Костя понял, что атаман послал Чёбота за этой самой кобурой и что кобура с пистолетом предназначалась ему, а не Чёботу. Фу, подумал Костя, ну и дурак же я! Обида у него моментально прошла, на душе сделалось легко, и он принялся за холодец. Потом кто-то навалил ему картошки, и он был благодарен всем-всем людям в клубе, которые, оказывается, думали о нём только хорошее, а плохого ничего не думали. Ну слава богу, радовался он, пронесло. А я уж решил, что это за напасть?
Узкий ремешок кобуры он пропустил через плечо и повесил кобуру на бок. Она приятно скрипела и пахла настоящей кожей. После этого он уже победно глянул на Чёбота. К его огромному удивлению, Чёбот глядел на него вполне дружелюбно.
– Ну, а второму нашему герою мы сегодня вручаем нож разведчика! – не менее торжественно произнёс Рябой. – Встань, Рем! Встать!
Когда все выпили за Чёбота, Костя перегнулся через стол и попросил:
– Дай посмотреть!
Рукоять ножа с зацепом была эбонитовая, чёрного цвета, а на лезвии было выгравировано «зик 2008». Что такое «зик»? – принялся гадать Костя. И опять же Мирон Попов просипел:
– Златоустовский инструментальный комбинат.
– А-а-а… – согласился Костя. – А где это?
– На Урале, – дохнул табаком Мирон Попов. – Я там, брат, работал. Но вещь хорошая, на зверя или в разведке – незаменимая вещь.
– Спасибо, – ответил Костя с легкой душой.
– Пожалуйста.
Однако тетка Акулина, старая ворожея и знахарка, проходя мимо, сказала:
– Плохой нож...
– Почему?! – удивился Костя. – Нож как нож.
– Знак на нём недобрый, – и пошла дальше разносить деревенские разносолы.
А Дрюнделю за его подвиги вручили те самые часы, которые он снял с мертвяка. Оказалось, отец заставил отпрыска повиниться перед атаманом. Ну, а атаман по широте душевной его и простил – слишком значительное дело было сделано на фоне всеобщего невезения, и он надеялся, что ситуация переломится и что-то в этом мире изменится для деревни и всех, кто живёт в ней. Ведь не может быть, чтобы всё время было плохо, думал Рябой.
Потом, когда поминки перешли в заурядную пьянку, когда столы обнесли по десятому разу и трехмесячные запасы деревни были съедены вчистую, а животы оказались набитыми, когда мужики задымили самосадом, а бабы раскраснелись и сняли чёрные платки, когда все стали шуметь и громко разговаривать, когда дед Клим Спирин упал мордой в тарелку, а дед Антон Полуянов запел, фальшивя: «По долинам и по взгорьям…», когда солнце стало бордовым и присело за сопки, когда мелкий дождь прекратился, а река Парашка стала многоводной, в общем, когда это всё произошло и казалось, что ничего нового произойти уже не может, Костя набрался храбрости и оказался рядом с Веркой Пантюхиной. Он решил её сегодня обязательно поцеловать.
– Жених и невеста! Жених и невеста помесили тесто! – ябедническим тоном сообщила Катька, атаманская дочка, возникнув, как дух, откуда-то сбоку.
– Брысь отсюда!.. – беззлобно прогнал её Костя и показал ей кулак.
Катька в ответ показала ему свой маленький кулачок, обиделась и пропала, так же внезапно, как и появилась.
– Светло ещё как… – робко сказала Верка, глядя в окно и, как обычно, теребя свою толстую косу.
На улице застучал дизель: «Тук-тук-тук-тук…», и в зале загорелись лампы. Рябой расщедрился, тратил драгоценное топливо. В окно тут же стали биться комары и мошки. За рекой в тёмных плоских облаках висело красное, как земляника, солнце.
– Белые ночи начинаются, – сказал Костя, выставляя кобуру так, чтобы Верка видела её в первую очередь.
– Страшно было?.. – спросила Верка, неожиданно приблизившись к нему так, что он ощутил её тепло и совсем близко увидел её огромные, широко распахнутые глаза.
– Не помню… – ответил он заворожено, погружаясь в эти глаза, как в бездну. – Не думал...
– А обо мне ты думал?.. – спросила она, глядя на него пристально-пристально, отчего Костя вмиг сделался словно пластилиновым, и её губы казались такими желанными, что он потерял ощущение времени, и во рту у него мгновенно пересохло.
Думал, конечно, думал, хотел сказать он, но не успел, он даже не успел взять её за руку, потому что на улице раздался истошный крик:
– Ведьмак!!!

Глава 3
Погоня

– Ведьмак!!!
Так одинаково истошно могли орать и женщина, и мужчина, и ребенок – будто кого-то страшно и жутко резали.
Все вскочили, словно их подбросило, и вымелись на улицу, дыша самогонными парами и ужасно сквернословя. Хорошо ещё, что дверь в клубе была двухстворчатой и легко распахнулась, однако же некоторые сельчане для быстроты полезли через окна и палисадник и даже сломали любовно сделанный Климом Даниловичем Субботиным резной заборчик синего цвета, а уж о том, что вытоптали все тюльпаны и примулы, и говорить нечего.
Единым порывом Костю вместе с Веркой вынесло в первые ряды, и они увидели: посреди площади застыло разъярённое лохматое чудовище с чёрным, залитым кровью лицом и оскаленными зубами. Ноги у него были выгнуты, как у кузнечика, в обратную сторону, а руки походили на лапы неведомого зверя, потому что торчали в стороны, непонятно как, в общем, совсем не по-людски. К тому же оно ещё и зарычало, увидав людей. Да это же мертвяк, сообразил Костя, и мороз пробежал у него по спине, тот самый мертвяк, которому поломали руки и ноги. Он крепче обнял Верку, чтобы она не дрожала от испуга и, не дай бог, не грохнулась в обморок. Верка доверчиво взглянула на него, прижалась и даже положила ему на плечо голову. Если бы ему ещё день назад кто-нибудь сказал, что он вот так, запросто будет стоять с самой красивой девушкой деревни, он бы ни то что не поверил, он бы просто расхохотался во всё горло – так невероятно это было. Ещё никто, ну кроме разве что приёмных родителей, не был с ним дружелюбен и ласков, и он был безмерно благодарен Верке за подаренную ему нежность.
– А ну-ка, что здесь такое?! – грозно вышел из толпы Рябой.
В правой руке у него был то самая «тулка» двенадцатого калибра, с которой Костя ходил сбивать «вертолёт».
– Так вот же!.. – распаляясь, заорали все, с возмущением показывая на существо. – Ожил, сволочь!
– Кто ты?! – спросил Рябой. – Человек аль кайман? – и глаза его, и без того чёрные, стали ещё чернее и пронзительнее.
Ох, как не хотел бы Костя попадаться в этот момент под его горячую руку, потому что был Рябой так же страшен, как и лохматое чудовище, может быть, даже ещё страшнее и яростнее. Ну сейчас он ему сделает, почти радостно подумал Костя. Это его ощущение передалось Верке, и она тоже заулыбалось, хотя улыбаться вроде бы было не к месту, не ко времени и даже кощунственно.
– Кайман! Евсевий Кособоков! – отозвалось существо и выпрямило ноги и руки, и даже чем-то стало походить на человека. – Сейчас я вас убивать буду!!!
Толпа ахнула:
– Точно! Он! Евсевий! – и подалась назад.
– А-а-а! – закричал кто-то не своим голосом.
Паника распространилась на задние ряды, и там кто-то отчаянно вскрикнул и окончательно доломал заборчик в палисаднике, вытоптав в довершение остатки цветов. Даже Костя с Веркой испугались и тоже отступили. Один атаман остался, как перст, посреди площади напротив человека-каймана – непоколебимый, как символ деревни Теленгеш.
– А это мы сейчас поглядим! – сказал он, вскидывая «тулку».
В деревне лишь атаман умел стрелять из «тулки» навскидку одной рукой. Костя невольно закрыл глаза, а Верка отвернулась и ткнулась ему в грудь, прямо в суконную, колючую куртку. В ту же секунду, когда грянул выстрел, Костя открыл глаза и увидел: картечь, рассчитанная на волка, ударила Евсевия Кособокова в голову, которая мгновенно вспухла в пространстве мазком крови, а в следующее мгновение её не стало. Однако тело, отброшенное назад с раскинутыми в стороны руками, словно застыло во времени, и как ни в чём не бывало продолжало стоять, пока из толпы суетливо не выскочил Тришка Кузьмин. Набравшись храбрости, он пнул его в живот и тут же отскочил назад, словно его ужалила змея. Только тогда Евсевий Кособоков упал навзничь, но даже после этого продолжал шевелиться и даже пробовал ползти кругами, оставляя за собой кровавый след. Потом кто-то свистнул, и толпа, мстя за свои страхи и унижение, с топорами, штыковыми лопатами и кольями нахлынула на Евсевия Кособокова, как девятый вал на берег, потопталась, что-то там такое сделала и расступилась, а на месте, где был Евсевий Кособоков, осталось огромное кровавое пятно и отрубленная рука, которая схватилась за чей-то подол и никак не хотела разжимать пальцы, даже когда её оторвали вместе с куском материи, даже когда её изрубили на мелкие кусочки. Только после этого все успокоились и нервно стали переговариваться, закуривая душистый самосад:
– Это ж надо! Евсевий Кособоков! Антихристом стал! Бесом! Дьяволом! Кайманом чёртовым!
– Бессмертие какое-то бесовское! Как он ожил?! Лягушка бесхвостая!
– Не иначе, царь-кощей! – предположили бабы.
– Так там же ещё трое! – крикнул кто-то, да так громко, что все притихли, а потом словно искра ужаса и дурного предчувствия пронеслась над деревней.
Все сразу вспомнили, что кайманы лежат на леднике и что ледник не заперт. Кинулись на противоположный край деревни и стали в страхе кричать, что кайманы убежали и что их надо догнать и убить, иначе…
– Иначе, – спокойно и веско сказал Рябой, – иначе, когда они вернутся с подмогой, нам несдобровать. Кто пойдет?
– Я пойду! – неожиданно для самого себя крикнул Костя и, оглянувшись на Верку, прочёл в её глазах восхищение и полное одобрение, а ещё то, особенное, что бывает раз в жизни – обещание ждать до самой смерти.
– И я хочу! – из толпы неуклюже, как медведь, вылез Телепень, кутаясь в свою чёрную телогрейку, и опустил глаза, боясь, что атаман выберет не его, а предпочтёт, например, Скела или Мелкого Беса.
Вид у него был, как у нашкодившего кота, который обожрался сметаны.
– И я…
– И я…
Вслед за ним несмело шагнули Скел и Мелкий Бес, и тоже опустили глаза в землю. Это был их единственный шанс смыть с себя позор.
В течение поминок Костя их так ни разу и не видел. Должно быть, прятались подальше от греха, хоронились по огородам, ждали удобного случая, чтобы повиниться перед народом.
– Ну что, Константин Семёнович, – весело сказал Рябой, – выбирай, кого возьмёшь? – И с хитрецой посмотрел на Костю и на народ, столпившийся вокруг: мол, пусть сам решит, кого казнить, кого миловать.
– Я?.. – растерялся Костя, и Верка сжала его руку, а потом подтолкнула, словно благословляя на подвиг.
– Ты, ты, – усмехнулся атаман, – кто же ещё? Больше у нас в деревне Константинов Семёновичей нет.
– Хорошо, – сказал Костя и вышел вперёд, положив руку на жёлтую кобуру. – Беру всех!
Толпа помолчала, переваривая услышанное, а потом зашумела, как водопад на Зыби.
– Вот это дело! Вот это молодец! Это по-нашему! По-теленгерски! Пущай отмоются, а там поглядим!
– Может, забудем позор-то!
– По справедливости!
– Молодец, Костя!
– Отлично! – скомандовал Рябой, подняв в руку, чтобы смолкли крики. – А этих надо убить, иначе нашей деревне не существовать!
– Сделаем, Кондратий Александрович! – пообещал Костя и очень был уверен в своих словах.
– С Богом, дети мои! – визгливо благословил их отец Валериан Федорович, как всегда пьяный и весёлый.

***
Через полчаса они уже трусили вдоль следа, хорошо заметному на песчаной почве – чёткие, ясные отпечатки рифлёных подошв армейских берцев. В лесу же дело пошло хуже, хотя было ясно, что беглецов двое и что они держат путь вдоль реки Парашки. Двигались они как-то странно, не маскируя свой путь, иногда словно нарочно ступая в грязь, чтобы оставить чёткий отпечаток. Да и шли медленно, с частыми остановками. Правда, вначале бежали, а потом сдохли, как рыба на песке.
– Дыхалки не хватило, – со знанием дела заметил Чёбот. – Сейчас нагоним, – и словно в подтверждение, коснулся «плазматрона». – Атаман, куда они денутся?!
– А это что?
– Кровь, – уверенно сказал Чёбот, разглядывая красное пятно на сосновых иголках.
– Отчего бы? – удивился Костя. – Хм… они же мертвяки?..
Собственно, и это замечание не укладывалось в рамки логики: с одной стороны кровь из убитых давно вытекла, а с другой вроде как снова появилась. Было чему удивиться.
– Кайманы, однако, – многозначительно заметил Чёбот.
Костя соскочил с лошади. Не вызывало сомнения, что кровь была свежей. У него складывалось впечатление, что беглецы не маскируются не потому, что не боятся, а потому, что не могут, словно их действия похожи на поведение безумного каймана, убитого в деревне. Да и передвигаться они стали быстрее.
Преследователи сгрудились, во все глаза разглядывая пятно крови. Костя давно уже ожидал, что горе-войско вот-вот задаст стрекача – слишком встревоженными они выглядели, хотя было ясно, что у беглецов и оружия-то нет. А дело заключалось в том, что всех настращал и разжёг в них слепое суеверие вначале Рябой, который принялся рассказывать всякие чудеса о людях-кайманах, а потом – дед Арсений, когда-то воевавший против них. Он-то, собственно, и подтвердил неясную тревогу Кости. Оказалось, что каймана убить крайне сложно, что его надо или сжечь дотла, или голову с плеч долой, да так, чтобы она отлетела метров на сто.
– А то, бают, что они голову находят и на место прикладывают, а в остальном обычные люди… – вспоминал дед Арсений и крестился, суеверно оглядываясь на маковки церкви.
И все тоже крестились и кланялись в сторону церкви, будто только она могла защитить и отвести страшные напасти.
– Что же ты раньше молчал? – с укором спросил Рябой, словно осознав свою тактическую ошибку: надо было вначале народ расспросить и выведать у него, кто такие эти самые мертвяки, а только потом закатывать поминки.
– Так начальству ж виднее… – сконфузился дед Арсений. – Кто ж знал, что это кайманы? Я уже стал забывать, какие они, супостаты. Эти… как их?.. Мутанты, одним словом. Нам капитан Давыдов так и говорил: «Мутанты это, ребята. Жалости к ним не испытывайте, иначе хуже будет».
Все, кто его слушал, тихонько ахнули. Бабы принялись было голосить, но на них цыкнули.
– Вот поэтому и проиграли, эхе-хе… – сокрушенно произнёс Рябой. – Воюй теперь с ними. Сколько народа положили.
– То-то и оно, – согласился дед Арсений. – Куда ж деваться? Теперь нам только партизанить и осталось.
Должно быть, в тот момент горе-войско и пожалело, что ввязалось в авантюру. Как бы хуже не стало, должно быть, прикидывали они и ехали молча, словно на казнь тащились. Теперь каждый из них думал: «Лучше бы я промолчал, отсиделся бы в деревне, а на День Святой Троицы, глядишь, деревня уже забыла бы наши прегрешения, и мы бы, как прежде, с девками ходили в клуб на танцы». И неприязненно поглядывали на самоуверенную спину Приёмыша, который сидел в седле, как влитой, и покачивался себе, знать не зная об их тревожных сомнениях. Железный он, думали они со злостью, такого соплей не перешибешь. Недаром его Рябой выбрал.
Было часа два ночи. Солнце висело над горизонтом, и его пологие оранжевые лучи давали достаточно света, чтобы разглядеть следы беглецов.
– Один тащит другого, – сообразил Костя, спрыгивая с лошади. – Видишь, борозды.
– Я тоже хотел об этом сказать, – согласился Чёбот, объезжая жимолость, чтобы лучше разглядеть следы.
Дрюндель, который давно уже забыл о своей привычке ржать по поводу и без повода, добавил, испуганно выпучив глаза:
– Что теперь будет?..
Остальные, вытянув шеи, трусливо таращились на кровавый след. Страх сковал их волю, парализовал разум. Всего-то крохотное пятнышко, подумал Костя, а уже в штаны наложили. А что будет, когда настоящих мертвяков увидим? И вдруг догадался: оживают они, точно оживают – всё быстрее и быстрее. Вот откуда кровь-то и появилась. Неаккуратно, неаккуратно. Сейчас мы вас и прищучим. Не может быть такого, чтобы не догнали на лошадях-то.
– Вперёд! – скомандовал он, прыгая в седло.
Боялся он только одного: что всё получится не так, как они планировали. Впрочем, чего зря дрожать, успокаивал он себя, кайманы не вооружены, а у нас два «плазматрона», «тулка» и мой пистолет. Да с таким арсеналом настоящий бой можно принять. Однако через пару километров, когда заметил на тропинке уже цепочку кровавых капель, окончательно усомнился в своих выводах: вдруг кайманы ещё чем-то обладают, чего мы не знаем? А потом сообразил, что дело дрянь, что кайманы не только оживают, но и бегут быстрее, чем мы движемся. Регенерируются, вспомнил он. Так это называется. Читал в энциклопедии. Ему хватило ума не сообщить об этом открытии даже Чёботу, потому что Аники-воины разбегутся кто куда, хотя, может, это и к лучшему – баба с возу, кобыле легче. Сомнения только укрепляли его дух, оказывается, надо думать и делать правильные выводы и тогда ты обретёшь ясность мышления.
Ещё километров через пять лесная дорога вывела их из чащи. Справа тянулось бесконечное гнилое болото, поросшее ивняком и ольхой. Поперёк болота в лесную даль убегала старая высоковольтная линия. За долгие годы высоченные опоры покосились, а некоторые вообще упали в топь, и мужики ходили сюда за дармовым металлом.
– За реку пошли, – сказал Чёбот, и они не сговариваясь, остановились.
Дрюндель, у которого даже пропал обычный его румянец на щеках, с тревогой заметил:
– Чупа-то – не наша деревня, плохая деревня…
Костя на всякий случай сказал:
– Не учи дедушку кашлять…
Чёбот предпочёл не обсуждать эту проблему, и так было ясно, что без лишнего повода в Чупу соваться глупо и опасно. Враждовали деревни давно, с незапамятных времен. А по какому поводу – никто уже и не помнил. Тем не менее, поводов и после этого хватало: то чуповские лодку украдут, то сети срежут, то с теленгерами из-за орешника подерутся, а то и девку из Теленгешы уведут. Правда, последнее было всего лишь раз, и очень давно, а увели не кого иного, как Агафью Спиридонову. Хорошо хоть, вернули через год родителям, говорят, те стыда не обобрались. Но самого факта воровства девушки никто в деревне Теленгеш не забыл. Вот и провели невидимую границу по реке Парашка. Их берег правый, а у теленгеров – левый. И не дай бог тебе ошибиться этим самым берегом. Останешься ты и без лодки, и без снасти, а то и без штанов с рубахой, а уж ребра точно пересчитают. Так и жили, враждуя, по разным берегам реки и не общались десятилетиями. Поэтому боязно было ехать в ту деревню Чупа и искать там беглых кайманов. Теперь их из принципа спрячут и никому не покажут, даже если самим чуповцам это будет во вред.
Подъехали все остальные, и Чёбот сказал, мрачно глядя на них:
– Дела дрянь… подались за реку… – он вопросительно посмотрел на Костю, словно советуясь с ним. О чём он сам думал, трудно было понять.
Костя вдруг почувствовал, что ему понравилось уважение к его персоне. Только с чего бы это? Раньше Чёбот так себя не вёл. Раньше они дрались по любому поводу, значит, что-то изменилось. Может, мы взрослыми стали? – подумал он.
– Ушли, точно ушли, – подтвердил Костя. – Скорее всего, в деревню Чупа.
Теперь его всё тревожило. Ветер, налетающий порывами и раскачивающий сосны, дробные звуки дятла в пустом лесу, а главное – беглецы, которых они уже давно должны были нагнать, но так и не нагнали. Он вспомнил, как бежал последний кайман, которого свалил Дрюндель – прыжками и быстро, как волк. За таким даже на лошадях не успеть. Таких надо хитростью брать или силой.
– Ну, что будем делать?
– А может, они и не пошли туда, может, дорогу перейдут и свернут к Девяти холмам красных дьяволов? – предположил Скел, и в глазах у него промелькнул неподдельный страх.
Ему уверенно вторил Мелкие Бес:
– Точно, они туда погребли!
Костя вопросительно посмотрел на грузного, как медведь, Телепня, но тот сконфузился и промолчал. Вид у него был, словно у человека, потерявшего чужую сеть. Негоже такому здоровяку трусить. Заметно было, что Телепень ничего не может с собой поделать, что страх сильнее его. Костя всё понял: боятся, хотят неудачу свалить на Девять холмов красных дьяволов, к бабке ходить не надо. Наверняка сговорились вернуться и сказать, что беглецы ушли за Девять холмов красных дьяволов. А что? Взятки гладки. Сделали всё, что могли. Рябой запрещал даже приближаться к этим проклятым холмам. Стало быть, они всё правильно рассчитали. На мгновение он сам едва не поддался искушению вернуться в деревню, уж слишком соблазнительным было увидеть Верку и взять её за руку. Но в следующее мгновение он отбросил все сомнения:
– Мужики, во-первых, это ж какой крюк? Если бы они направлялись за Девять холмов красных дьяволов, то свернули бы прямиком на полустанок, а во-вторых, если мы их не найдём, деревне наверняка кирдык. Так что у нас выбора нет. В следующий раз прилетит вертолёт, и всем же хуже будет. Понимаете?
– Да понимаем… – согласился худой, как глист, Скел. – А в Чупе нам бока не намнут? – спросил он болезненно морщась, словно ему их уже намяли.
Если бы он знал, что Костя уже ходил туда, тайком, как лазутчик, и не единожды – просто, чтобы пощекотать себе нервы, он бы такие глупости не говорил.
– Даже если и намнут, – веско сказал Костя. – А это нам зачем? – он показал на «плазматрон», лежащий у него, как у бывалого охотника, поперёк седла.
– Получается, убивать своих? – неуверенно спросил Мелкий Бес, моргнув белесыми, как моль, ресницами. – Рябой не одобрит. Людей и так мало осталось. – И добавил, заметив иронический взгляд Кости: – Ну говорят, что мало осталось, в смысле нас – русских.
– Никто никого убивать не будет, – твердо сказал Чёбот, вытаскивая из волос сосновую иголку. – Приедем, поговорим с мужиками на предмет, чтобы нам отдали беглецов, и разъедемся, если, конечно, они их укрыли. Да и с какой стати их прятать, что это их родственники, что ли? – и сплюнул, как только он один умел плеваться – красиво, через губу.
– Я вот только одного не пойму, – сказал молчавший до этого Телепень, – какого беса им переться в эту деревню? Они же не люди...
В кустах что-то прошуршало. Скел вздрогнул, словно его огрели кнутом, и схватился за «тулку». Но это была всего лишь жаба, которая направлялась к реке.
– А может, они в сговоре? – жёстко предположил Чёбот и так пристально посмотрел на Телепня, что тот вообще выпал в осадок, остальные же перетрусили ещё больше, а у Мелкого Беса сами собой начали стучать зубы.
Костя посмотрел на них, и ему стало противно. Неопределенность действовала на трусов, как нож на кабанчика. Должно быть, им хотелось без оглядки бежать в избу, зарыться с головой на сеновале, и только потом думать своими куриными мозгами.
– Я… я… – потупился Скел, – домой хочу... Ну их к черту, этих кайманов!
– Кто ещё домой хочет? – цепенея от злости, спросил Костя и почувствовал, как губы у него стали деревянными.
– Я хочу… – горестно вздохнул Мелкий Бес.
– И я… – понурившись, сообщил Телепень. – Вот, ребята, как руку на душу положа, страшно мне. Я ещё так никогда не боялся, даже когда с батей на медведя ходил.
Но Костя его уже не слушал:
– «Тулку» отдайте и можете возвращаться. Скажете Рябому, что мы в Чупу подались.
– Как же мы без оружия?.. – начал было возражать Скел, но Чёбот преспокойно взял у него ружьё и протянул руку, чтобы Скел отдал пояс с патронами: – Топайте, топайте к мамочке под юбку.
– Сидор забери у них ещё, – напомнил Костя.
В сидоре лежала еда, котелок, кружки и старый бинокль Рябого. Троица налегке повернула назад, чем дальше они отъезжали, тем быстрее двигались, а наконец, трусливо перешли на галоп и скрылись за опушкой леса. Только Телепень оглянулся, но никто уже не смотрел им вслед.
Чёбот молча кинул «тулку» Дрюнделю:
– Держи, твоё будет. Сам-то не боишься?
– Я, как все… – трагически и безысходно вздохнул Дрюндель, бледнея больше, чем обычно.
– Только не умри раньше времени от страха, – нехорошо хохотнул Чёбот. – Ещё успеешь.
Умел он так делать – показать свое превосходство и задеть за больное место. Кому это понравится, подумал Костя, но промолчал. Дрюндель – он хоть и сын зажиточных родителей, но чего-то ему не досталось, его как будто не доделали, не вложили такого, что избытке было дадено другим, решительности, должно быть.
Некоторое время они ехали молча, переживая случившееся, пока Костя не произнёс:
– Давай прибавим, быстрее нагоним, быстрее вернёмся.
И хотя в лесу разогнаться особенно было нельзя, километров пятнадцать до железнодорожных путей они прошли на рысях, но, разумеется, никого не нагнали. Перед насыпью Костя подал сигнал остановиться, спрыгнул с лошади и обследовал склон. Было хорошо заметно, что беглецы поднялись именно здесь, не особенно заботясь о том, что оставят следы, оборвали вьюнки и зелёные шапки мха, да и щебёнку разбросали во все стороны.
Он не полез следом, а нашёл место, где дожди промыли ложбинку, и осторожно вскарабкался наверх, обратившись в слух и внимание. Ржавые рельсы убегали туда, где через речку Парашка был переброшен железнодорожный мост. Светало. Туман с реки, как живой, переваливал через насыпь и стекал налево, в тёмный, призрачный Лес предков, который теперь казался враждебным и чужим.
Костя спустился в него, прошелся вдоль насыпи почти до моста, ища следы мертвяков. Где-то совсем рядом плеснула рыба, да в чаще, учуяв Костю, прошуршал неведомый зверь. Костя остановился, дальше идти было глупо: или на медведя напорешься, или угодишь в болото.
– Нет никого, – сказал он, вернувшись к своим. – Пусто. Точно за реку ушли.
– Значит, ничего не остается, как и нам туда топать, – вздохнул Чёбот и повёл своим маленьким, приплюснутым, как у боксера, носом. – Хотя, ох как, не хочется, святые угодники…
Костя ему не поверил – азартен был Чёбот, чего-чего, а этого ему было не занимать. Он давно подозревал, что Чёбот тоже тайно ходит в Чупу. Уж слишком таинственно он порой выглядел. Может, сети воровал, а может, к девке какой бегал?
Дрюндель благоразумно промолчал, потому что чувствовал, что к нему относятся с недоверием. Он всей душой пытался искупить свою вину, но она только множилась и множилась, и Дрюндель при всём своём желании, ничего с этим поделать не мог. Таковы были реалии их юношеского сообщества, где максимализм приветствовался в любой форме.
Вдруг они услышали, что к ним кто-то приближается, вернее, несётся во весь опор. Лошади, стоящие под деревьями, принялись беспокойно шевелить ушами.
Чёбот метнулся вправо, Дрюндель, несмотря на свою толщину, колобком укатился в кусты и щелкнул там курками. Костя, оставшийся у насыпи, присел и взял «плазматрон» на изготовку.
Если это кайманы, то я ничего не понял, подумал он. Не могут они здесь быть, и точка! Да и с какой стати им на нас нападать? Им надо нас бояться и ноги уносить как можно дальше и как можно быстрее.
– Не стреляйте, ребята! – в конце тропинки, убегающей к болоту, появился, подпрыгивая в седле, словно мешок с отрубями, Телепень. – Не стреляйте! Я вернулся!
На этот раз, несмотря на свою извечную медлительность, он был на удивление ловок, и даже улыбка на его зверской физиономии выглядела приятно, если бы не массивные надбровные дуги, делающие их обладателя похожим на пещерного человека.
Костя выругался:
– Черт! – и опустил «плазматрон». – Подстрелил бы тебя, дурака, знал бы потом, где раки зимуют!
– Я передумал! – снова крикнул Телепень. – Я с вами!
– Чего ты орешь?! – сказал Чёбот, поднимаясь и демонстративно закидывая на плечо «плазматрон», – с нами, так с нами. Поехали.
Все трое даже чуть обрадовались, всё-таки правда была на их стороне, что ни говори, а интересы деревни превыше всего. Деревня – это святое. Деревня – это то, без чего они не представляли себе жизнь. Так они были воспитаны. Так им твердил атаман Рябой. Дрюндель разулыбался, обрадовался и одобрительно похлопал Телепня по спине, мол, наш товарищ. На щёках его вспыхнул румянец.
– Они… они такое удумали сказать!.. – заискивающе твердил Телепень, заглядывая в глаза то Косте, то Чёботу. – Такое! Лучше с вами, чем позор на всю жизнь!
– Вот это правильно, – равнодушно согласился Чёбот, вставляя ногу в стремя, видно было, что ему глубоко наплевать на переживания Телепня и что Телепень обратился не по адресу.
– Чего они удумали сказать? – спросил Костя, чтобы разрядить неловкость.
– Ну, мол, вы все сгинули, а они одни утекли!
– Идиоты! – предсказуемо среагировал Чёбот. – Вернусь, обоим рыла начищу, – пообещал он. – Святые угодники!
– Справедливо! – радостно подпрыгнул в седле Телепень. – А ружьё дадите?!
– Обойдешься…
Круглое лицо Телепня вытянулось. Зато Дрюндель ехал героем, поняв наконец, что сделал правильный выбор в жизни и что правда всегда на стороне храбрых.

***
На мост въехали в полной тишине. Солнце, так и не присевшее за горизонт в течение всей ночи, ватным шариком проглядывало сквозь туман, и сосны, которые на правом берегу казались выше и таинственнее, свечками вставали одна за одной. Деревья, выросшие на железнодорожном полотне, и фермы моста проплывали мимо, словно привидения. Под опорами журчала вода. Лошади пряли ушами, нервно ступая по шпалам.
– Не балуй, не балуй… – сказал Костя, почувствовав, что лошадь под ним начала нервничать, нагнулся и похлопал её по шее: – Спокойнее, спокойнее, – но сам на всякий случай нажал на кнопку на «магнетроне», и индикатор загорелся ровным зелёным светом. Ещё, не дай бог, кто-нибудь подстрелит, подумал он, в тумане-то пара пустяков засаду устроить.
– Кажется, я что-то слышу… – произнёс Чёбот и насторожился, как зверь на лёжке. – Святые угодники…
Он ехал чуть сзади, и Костя, оглядываясь налево, иногда вздрагивал от его лохматого силуэта.
– Я тоже, – лязгая от страха зубами, сообщил медлительный Телепень.
– А я ничего не слышу… – покрутил головой Дрюндель и снова побледнел.
Потом и Костя тоже услышал, что далеко-далеко, за железной дорогой, словно в пустыне, звонит колокол.
– На молитву созывают, – предположил он, снимая «менингитку» и прислушиваясь. – Значит, всё нормально.
– Не похоже… – сказал Чёбот. – Тихо! – и поднял руку. – Лицо его выражало тревогу.
Они сгрудились, мешая друг другу. И действительно, звон был нервным, призывным, а потом и вовсе оборвался на жалобной ноте, которая долго дрожала и плыла в воздухе.
– Пожар?.. – предположил мнительный Дрюндель. – А может, нас заметили? – добавил он испуганно, хотя в таком тумане можно было заметить разве что стадо слонов, да и то с большим трудом.
Они подождали ещё немножко и поехали дальше, тревожно вглядываясь в туман, но всё вокруг снова сделалось тихим и сонным.
На другой стороне моста рельсы оказались загнутыми. Взрыв непомерной силы вздыбил их вверх, и торчали они, как бычьи рога. Бетонные шпалы под ними были превращены в щебёнку. Арматура, как гребенка, топорщилась в разные стороны. Вот почему к нам поезда не ходят, сообразил Костя – подорвали путь, давно подорвали.
Проехали ещё немного, взяв ружья наперевес – мимо синего домика обходчика, от которого осталось одни стены, мимо лестницы, убегающей по склону в никуда, свернули на асфальтовую дорогу, которой давно никто не пользовался. Вокруг ржавое железо и хлам: дырявые, как сито, бочки, искорёженные остовы машин, а на путях, о ужас, застыл настоящий паровоз, от которого пахло маслом и ещё чем-то непонятным, словно паровоз был живым организмом, но только железным, и почему-то забытым здесь вдали от цивилизации. А может, так и должно быть, суеверно подумал Костя, может, он отдыхает, а потом помчится за нами?
– Мать моя женщина… – сипло прошептал Телепень и никак не мог оторвать взгляд от паровоза.
Косте казалось, что всё это он уже видел то ли во сне, то ли наяву. Неясные воспоминания нахлынули на него. Он вспомнил, что это явление называется дежа-вю – услышанное и пережитое из того, из прошлого, из другой жизни, которую у него отняли. Так он себя ощущал и так воспринимал мир. Когда он ходил в деревню Чупа, то переплывал реку ниже по течению, где его меньше всего могли ждать, а потом уже крался огородами. Но до моста, конечно же, не добирался, а просто наблюдал, как живут люди в другой деревне. Иногда прихватывал с огорода пару горстей гороха, но так, чтобы никто ничего не заметил. Поэтому у него тоже была своя тайна, такая же, как и у скрытного Чёбота.
– Трактор, и то меньше… – прошептал в волнении Чёбот. – Святые угодники…
Даже Костю, который начитался в своих книжках и правды, и вымысла, по коже продрал мороз. Паровоз был даже крупнее вертолёта и производил впечатление невероятной мощи и силы. Из тумана выступала его передняя часть с огромными колесами. На кабине было написано «ФД-20». От этого паровоз казался более чем нереальным, словно из другого мира.
– Вот это да-а-а… вот это да-а-а… – только и повторял Дрюндель, который вообще боялся техники, как огня, хотя по роду занятий отца должен был хоть чуть-чуть разбираться в механических агрегатах.
То, что паровоз – это огромный, сложный агрегат, Костя ни на минуту не усомнился. Вот бы разобрать его, посмотреть, как он сделан, помечтал он, должно быть, посложнее нашего трактора в деревне.
Так, разинув рты, они и въехали в деревню, едва не свернув себе шеи от любопытства. Колокол снова зазвонил, но уже ритмичней, в такт церковным гимнам, а потом враз смолк на высокой ноте, словно звонил пьяный, и наступила тревожная тишина, даже собаки не брехали. Деревня Чупа была больше Теленгеши из-за того, что совсем близко в ней подступала железная дорога. Вот и разрослась она аж до двух сотен домов. Из-за этого чуповцы задирали нос и считали теленгеров дикарями, у которых нет даже магазина. У них самих было когда-то аж целых три магазина, от которых, конечно же, остались одни воспоминания. Если в деревне Теленгеш церковь была единственной, то в Чупе – целых три. А главная – Успенская церковь, с большим куполом, была видна издалека, к ней со всех сторон сбегались улицы. Из-за этого всем, кто приходил из тайги, место это казалось цивилизованным.
Косте давно забыл, что такое асфальтовое покрытие, и ему было любопытно, как это получается – такой плоский камень, всё тянется и тянется, без конца и края. В сопках таких длинных и плоских камней отродясь не бывало. Однако ж, разглядев неровные, щербатые края дороги, сообразил, что это не камень, а нечто другое, но спросить у Чёбота или у кого-либо не решился. Ещё на смех поднимут. А когда оглянулся, то понял, что не один он озадачен: у Телепня и Дрюнделя были такие же изумленные лица, словно они двигались на лошадях по замёрзшей реке, ежеминутно опасаясь провалиться. Один Чёбот хранил каменную невозмутимость, чему оставалось только позавидовать. Вот каким должен быть настоящий атаман, а не такой как я, вздохнул Костя и огорчился до невозможности.
Против обыкновения, на них никто не нападал и даже никто не окликнул. Туман в деревне был реже и не такой клокастый. А ещё в деревне пахло дымом и свежеиспечённым хлебом. Все вспомнили, что давно не ели, Костя даже полез за пирожками, но так и застыл с рукой в кармане, потому что раздался топот, и из ближайшего проулка показалось огромное, длинное животное, которое метнулось через улицы и пропало в другом проулке, который вёл к речному затону. Ещё больше изумил его подросток, появившийся следом и оглушительно щёлкнувший пастушьим кнутом.
Косте показалось, что он увидел огромную и толстую змею, похожую на анаконду, о которой он как-то читал в энциклопедии. Чёботу привиделась не змея, а огромная гусеница, у неё было много-много ног. Дрюндель разобрал лишь то, что у непонятной животины торчало не меньше десяти горбов. Телепень же вообще ничего не успел понять, потому что ехал последним и разглядел лишь хвост, смахивающий на длинную-длинную мочалку. Вот когда он по-настоящему пожалел, что не вернулся в деревню вместе с Мелким Бесом и Скелом – оказывается, мир за мостом совсем не такой, как у них, а страшный и жуткий.
Лошади под седоками заволновались, взбрыкнули и едва не понесли.
– Спокойно! Спокойно! – прикрикнул Костя больше на лошадей, чем на сотоварищей. – Кто что видел?
– По-моему, это многоножка, – высказался Чёбот, натягивая повод. – Святые угодники…
– Мне кажется, – просипел Дрюндель, – что это ужасное горбатое существо, но без ног.
– А я ничего не видел, – признался Телепень, побледнев, – кроме хвоста.
– Так, – сказал Костя, – будем считать, что мы ничего не видели. Доедем до церкви, а там спросим, что это было.
– Я-то видел, – проворчал чем-то недовольный Дрюндель, – а вот ты – не знаю.
– Ну рассуди сам, – сказал Костя, – за животным бежал пастух. Значит, что?..
– Что?.. – Пухлое лицо Дрюнделя ничего не выражало, кроме праздного любопытства.
– Что это или домашнее животное, или… – Костя не знал, с чем сравнить.
– Или что? – спросил Телепень, который не мог ни о чём судить, потому что видел лишь хвост.
– Или дикое, но трусливое.
– Лучше – домашнее, – решил Чёбот. – Так спокойнее думать, потому что тогда оно должно водиться и в реке.
– Точно! – поразился Костя. – Как я раньше не догадался.
– А я говорю, что это было длинное стадо! – заявил Дрюндель, яростно вращая головой и сверля Костю глубокосидящими глазами.
Должно быть, ему очень хотелось оказаться единственным правым из всей компании.
– Может быть, змея, – добродушно согласился Костя. – Слишком быстро оно перемещается.
– Не-а… – упрямо возразил Дрюндель.
Так, споря и рассуждая, они незаметно для самих себя подъехали к Успенской церкви. Церковь показалась им высокой и огромной, не то что их – маленькая, приземистая, хотя и о трех главках. Эта церковь была некрашеной и от этого казалась чёрной и мрачной. Возле церкви из земли торчал старинный чугунный крест. Неожиданно на высокое крыльцо вышел пьяный батюшка, и они поняли, почему так странно звонил колокол – батюшка лыка не вязал.
– Антихристы! – Батюшка посмотрел на них бессмысленным взором, попытался их перекрестить, споткнулся и с грохотом упал за порог внутрь церкви.
Дрюндель хихикнул:
– Всё, как у нас. Как твой батя.
Чёбот не обиделся. Ему было всё равно, что его отец с утра по неделям пьян. Он только посмотрел на торчащие из-за порога сапоги и отвернулся.
– Куда они все делись? – спросил Костя, оглядываясь с облегчением. – Никак пропали? Даже собак не слышно. – Однако, заметив, что во дворе ближайшего дома сушится рыбацкая сеть-перестав, направился туда. Глаз сразу выхватил, как всколыхнулись занавески на окнах соседних домов, а на другой стороне улицы в воротах внезапно появился человек, посмотрел на них из-под руки и так же внезапно исчез. Наблюдают, понял Костя. Остерегаются. А почему? – Эй! Есть кто? Хозяева! – он подъехал к забору и заглянул во двор.
Как и в любой северной деревне, забора как такового не существовало. Забором служило прясло – стволы сосен, положенные на столбы. Тем не менее, это был двор, а во дворе, заросшем лебедой, под развесистой сиренью стоял верстак, на котором в тисках была зажата какая-то деталь, рядом валялись слесарные инструменты: ножовка, напильники, плоскогубцы и ещё какая-то мелочевка, которую трудно было разглядеть.
– Никого, – сказал он подъехавшему Чёботу. – Ты головой-то крути, крути, пока я здесь разбираюсь, а то, не ровён час, какой-нибудь псих пальнет в спину.
– Ага, – сообразил Чёбот и отъехал в сторону.
Зато возник квадратный, как шкаф, Телепень:
– Ну что здесь?
– Сейчас контакты наладим. Ты только не светись, а то с твоей мордой нас за бандитов примут.
– Да ладно тебе, – огрызнулся Телепень.
– Эй, хозяин? Есть кто-нибудь? Так я войду? – крикнул Костя.
– Есть, есть, – на крыльце, прихрамывая, возник крепкий мужик в синей майке, спортивных штанах с вытянутыми коленками и в галошах на босу ногу. Не старый и не молодой, только с редкими волосами, а ещё к тому же и колченогий. Правая нога у него была выгнута наружу, как древко лука – Чего надо-то? – спросил он неприветливо, одним взглядом определив, что Костя вооружен.
– Водичка есть?
– Вон колодец, – махнул рукой мужик.
Костя спрыгнул с лошади и, разминая затёкшие ноги, вошёл во двор. Набрал полведра воды, демонстративно поворачиваясь к мужику спиной, и напился.
– Хорошая у вас вода, – заметил он, искоса поглядывая на хозяина дома.
– Не жалуемся, – ответил мужик, глядя на него изучающе. – А ты откуда будешь?
– Из леса, – на всякий случай соврал Костя. – В Лоухи едем.
– Так Лоухи же в другой стороне.
– Заблудились.
– А-а-а… то-то я чую, от тебя самогоном несёт.
– Было малость, – улыбнулся Костя. – Сейчас правильный путь наметим и поедем дальше. Только я хотел узнать…
Мужик заулыбался – не зло, но и не заискивающе, как-то неопределенно. Не умел ещё Костя ладить со взрослыми, вечно они ему казались непонятными и хитрыми.
– Чего?
– В деревне чужих нет?
– Кроме вас, разве что, – усмехнулся мужик.
Разглядел, что я пацан, понял Костя, вот и обнаглел. Он поправил на животе кобуру с пистолетом, чтобы мужик не очень-то зубоскалил и знал своё место.
– И всё-таки? – он поставил на сруб колодца ведро. – Должны быть чужие, мы за ними идём от самой Теленгеши. Они там людей убили, – Костя решил надавить на сознательность чупавца.
Пусть знает, что мы способны на кое-что серьёзное, хотя и молодые.
– Так бы сразу и сказал, что вы теленгеры. Правда, на теленгера ты меньше всего похож.
– Не похож, ну и что? Так есть или нет? – спросил Костя, откидывая с глаз тяжёлый белый чуб и давая понять, что не намерен обсуждать эту тему.
– Теленгеры все чёрные или рыжие, а ты белый.
– Я Приёмыш, – терпеливо объяснил Костя.
– А-а-а… слышал о таком, – удовлетворенно произнёс мужик. – Это тебя на полустанке Бобровый нашли?
– Меня… – Костя от изумления даже не успел обрадоваться. – А откуда вы знаете?
Он сдал свои позиции моментально, без всякого сопротивления, хотя не привык доверять чужакам. Но ведь этот чужак что-то знает о родителях, молниеносно пронеслось у него в голове.
– Земля слухами полна, – таинственно откликнулся мужик и дружески улыбнулся.
Костя моментально проникся к нему симпатией, однако какое-то шестое чувство заставило его подхватить «плазматрон» и сделать быстрый шаг за сруб колодца. На крыльцо выскочил, судя по всему, сын мужика. В руках у него был охотничий карабин с коротким стволом.
– А ну! – он вскинул его и прицелился в Костю.
– Вы что, с дуба рухнули? – спросил Костя, не шевелясь.
Не то чтобы он испугался, но и провоцировать никого не хотел. Ведь до этого всё шло мирно. Да и чувство у него было такое, что парень не выстрелит.
– Продырявлю башку, к едрёне-фене! – пригрозил сын мужика.
– Ты что, псих? – осведомился Костя.
– Сейчас узнаем, кто псих!
– Ладно, хватит, Семён! – примирительно сказал мужик, однако, многозначительно глянув на Костю, мол, вот какие у нас аргументы имеются! – Постреляете с дури друг друга. Там ещё трое за забором.
Костя самодовольно ухмыльнулся. Он давно заметил, что Чёбот по всем правилам тактики залёг за изгородью и держал нервного Семёна на мушке. Интересно, а где Телепень с Дрюнделем? Неужто по привычке в штаны наложили?
– А чего он приходит сюда, нашу воду пьёт? – обиженно спросил Семён.
– Иди в дом! – приказал мужик. – И карабин забери, бестолочь! Мы и так договоримся. Пойдём, нечего торчать на виду у всей деревни. – И повёл, сильно прихрамывая, Костю в глубину двора, за хозяйственные постройки, туда, где в нос ударил запах куриного навоза и лошадей. – Здесь нас никто не увидит, – сказал он, и они очутились в большом сарае, где на козлах стоял свежеструганный баркас и пахло опилками, дёгтем и краской, а вдоль стен на веревках сушились огромные лещи и щуки – жёлтые, коричневые, истекающие жиром, и вокруг вились хищные осы.
– Садись, – он смахнул с топчана стружку и достал из-под верстака бутыль с самогоном. – Давай выпьем по маленькой. Закуска только, вишь, какая.
Косте показалось, что он проверяет его на крепость духа и на умение пить алкоголь.
– У меня пирожки есть, – сказал он, прислонив к баркасу «плазматрон», и полез в карман.
Пить ему не хотелось. Во рту всё ещё стоял привкус прежнего самогона. К тому же он не любил пить. Не лез в него самогон, и ничего он с этим поделать не мог.
– Меня зовут дядя Илья, – сказал мужик. – А тебя как?
– Костя.
– Видишь ли, какое дело… – тяжело вздохнул дядя Илья, разливая самогон в кружки. – Если ты их здесь положишь, то нам всем конец. Истребят деревню под корень.
Они выпили. Самогон был чистый, как слеза, и такой крепкий, что у Кости перехватило дыхание, но он всё-таки спросил, когда прокашлялся:
– Почему?
Он решил, что не выдержал экзамен, что настоящие мужчины пьют самогон, не кривясь и не робея, и ему стало стыдно оттого, что он ещё раз обмишурился.
– А почему они на вас напали? – в свою очередь спросил дядя Илья, с удовольствием закусывая пирожком и с интересом поглядывая на «плазматрон».
– Ну потому… – Костя вдруг понял, что не может рассказать своему новому знакомому обо всём, что произошло в деревне за последнее двое суток: ни о «вертолёте», ни о ДШК, ни о «плазматронах», доставшихся ценой жизни Косого, а главное, не может рассказать о каймане со шрамом на лице. Это значило раскрыть множество тайн и подвести деревню под монастырь, а врать Костя не хотел, раскусили бы в два счета.
– Во! – хитрый дядя Илья многозначительно поднял палец в потолок сарая. Он встал, отрезал огромную пятнистую щуку, бросил её на верстак и в два счёта разделал на куски. Осы обиженно загудели и принялись летать вокруг. – И я о том же. Ну, убьёте вы их здесь, – он кивнул на «плазматрон». – Штука, небось не наша, заморская? А потом другие явятся на БТРе и сожгут деревню, к едрёне-фене. Оно нам надо? – и сам же ответил: – Оно нам не надо, и чужие проблемы тоже не нужны.
– Понял, – кивнул Костя, с жадностью доедая второй пирожок и потянувшись за рыбой. – «Время-марь».
– Да, согласен, «время-марь», – живо кивнул дядя Илья и, отмахнувшись от ос, снова поглядел на «плазматрон». Интересно ему было. – Мутное время. Пустое. Русский человек к этому не привык. А что делать? Жить-то надо? – и вдруг сказал: – Они сейчас спрятались у Пановых на мызе.
– А Пановы – это кто? – Костя не стал объяснять, что это такое за оружие – «плазматрон». Пусть у меня тоже тайны останутся, подумал он.
– Это наш бывший начальник полиции.
– Как же быть, дядя Илья? – спросил Костя, то ли под воздействием самогона, то ли от дружеского разговора вдруг расположившись к нему уже вовсе по-дружески.
Полиция, понял он, это серьезно. С ней лучше не связываться, даже с бывшей, потому что она знает всякие ходы и выходы, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия.
Дядя Илья глубоко вздохнул, поднялся и снял с гвоздя старый, поношенный мундир железнодорожника со шпалами в петлицах, накинул его на плечи.
– Для чего я здесь сижу?
– Не знаю… – простодушно пожал плечами Костя.
– А я знаю, – таинственно сообщил дядя Илья. – Феликса Дзержинского видел?
– Кого-о?.. – удивился Костя. В деревне у них таких мужиков не было.
Дядя Илья усмехнулся, мол, чего с молодого возьмёшь:
– Ну, паровоз? «ФД-20»?
– А-а-а… видел, – всё ещё ничего не понимая, признался Костя.
– Это мой личный транспорт, – похвастался дядя Илья и гордо выпрямился.
– Как это так? – удивился Костя. – А что, так бывает?
– Бывает, – добродушно ответил дядя Илья и сразу вырос в глазах Кости не меньше, чем в три раза, – сейчас всё бывает. Времена такие.
– Знаю, – кивнул Костя, решив блеснуть своими познаниями. – Капитализм.
– Какой, на хер, капитализм, – криво усмехнулся дядя Илья, давая понять, что суждения Кости по меньше мере наивны. – Сейчас сплошной идиотизм. Каждый выживает, как может. Но дело не в этом. В общем, у меня есть паровоз, и он стоит на путях.
– И что?.. – не понял Костя.
– А то, – веско сказал дядя Илья, – что Панов обязательно придёт ко мне и попросит отвезти кайманов в областной центр. Не самим же им топать.
– Куда? – спросил озадаченный Костя.
– Ты что, не знаешь, где у нас областной центр? – дядя Илья с удивлением посмотрел на него.
– Нет, – к своему ужасу признался Костя и покраснел, окончательно растеряв всю свою настороженность. Ему стало стыдно оттого, что он такой невежда.
– Областной центр у нас на Большой Земле, в Петрозаводске, три дня пути, а если пехом, то, считай, три недели.
– Ага, – растерянно согласился Костя, всё ещё испытывая страшное смущение.
– Надо их убрать, когда они поедут домой, то есть в центр, – объяснил дядя Илья. – Они нам самим надоели. Вам-то хорошо, вы в глуши, тридевятое царство, можно сказать, а мы – как на ладони. Рыпнуться невозможно.
– А когда они поедут домой, дядя Илья?
Теперь Костя был окончательно уверен, что дядя Илья свой человек, не может человек с такими честными глазами рассуждать по-иному. Значит, почти теленгер, хотя и живёт в деревне Чупа.
– Когда я паровоз оживлю. Перепускной клапан полетел. Судя по всему, или вечером, или завтра утром. Ты своих хлопцев забери, и спрячьтесь в лесу. А я как узнаю, весточку подам.
– Хорошо, – не задумываясь, сказал Костя, – я согласен.
Он всё же подумал, что здорово рискует, доверившись первому же чуповцу, но выбирать не приходилось. Других предложений не поступало. Стало быть, надо выбирать из того, что есть, а выбирать не из чего. Вариант однозначный. Даже если он никудышный, им надо воспользоваться, думал Костя с тяжёлой душой.
– Тогда выпьем за это, – дружески сказал дядя Илья. – Я рисковых пацанов люблю. Сам таким был. Так ты, получается, не местный?
– В общем-то, да… – нехотя признался Костя, вспомнил, что теленгеры всегда враждовали с чуповцами.
– Конечно, конечно… я помню, – неожиданно сказал дядя Илья. – Я ведь тогда состав вёл и ходил в должности помощника машиниста. А лет мне было, как тебе сейчас, может, даже меньше.
У Кости перехватило дыхание:
– Как?!
– А вот так, парень. В Мурманск мы ехали. И твои родители туда ехали, а потом кайманы напали. Меня инвалидом сделали, – он показал на кривую ногу. Работать не могу. Хорошо, хоть паровоз имеется.
Заметно было, что он им гордится, что его просто распирает от гордости.
– Дядя Илья, вы знали моих родителей?! – почти вскричал Костя.
– Нет, конечно, но о твоей истории слышал от тех, кто остался в живых. А концы тебе надо искать в центре. Там о тебе должны помнить.
– Кто? – очень и очень удивился Костя.
В его представлении деревня Теленгеш жила изолированно, а если кто и мог помнить о нём и знать его историю, так только приёмные родители. Больше она никому не нужна. А здесь вон какое удивительное дело: оказывается, его имя на слуху. Конечно, не имя, поправил он себя, а события той ночи, когда погибли настоящие родители.
– Вот об этом, парень, ничего сказать не могу, потому как не ведаю, – признался дядя Илья. – В общем, езжай-ка ты, друг, в Петрозаводск, там разберёшься. А может, тебе в Санкт-Петербург или в Москву махнуть надо? Я ж не знаю.
– А почему?
Дядя Илья вдруг настороженно оглянулся, хотя они были в сарае одни, и даже прислушался – не ходит ли кто во дворе. Слышно было, как спокойно переговариваются куры, да в стойле фыркнула лошадь, а ещё надоедливо вились и жужжали осы.
– Да потому что есть «сопротивление», – сказал он многозначительно.
– Какое «сопротивление»?
– Э-э-э, друг, да ты тёмен, как все теленгеры, недаром вас дикими кличут, – с плохо скрываемым превосходством заметил дядя Илья.
– Не знаю, – обиделся Костя. – Мы живём в лесу. К нам почта не ходит.
– К нам тоже не ходит, – заметил дядя Илья для вещей правды, – потому что её нет. Тем не менее, все знают, что такое «сопротивление».
– А мы не знаем, – возразил Костя, в нём вдруг проснулось упрямство.
– Кайманы на вас напали? – терпеливо, как у недоросля, спросил дядя Илья.
– Напали… – со вздохом кивнул Костя, чувствуя, что в очередной раз попал впросак.
– Вы их побили?
– Побили… – снова покорно согласился Костя.
– Вот это и есть «сопротивление». Но об этом никому не говори. А тот состав, который я вёл двенадцать лет назад, особым был, не для простых смертных.
– Что значит, не для простых? – допытывался Костя, ему показалось, что он нежданно-негаданно напал на след родителей. Внутри у него всё похолодело.
– Не знаю, меня просто предупредили, что контингент особый и чтобы мы гнали без остановок. Вот так, парень. Что ещё сказать? Есть люди, которые о тебе помнят. Наверняка помнят. А вот как их найти, не знаю. Я ведь по жизни железнодорожник.
У Кости от всего услышанного голова шла кругом. Он очумело уставился в пол. Мысли путались то ли от растерянности, то ли от самогона. Одно он понял: сразу убивать каймана со шрамом нет смысла. Вначале надо узнать, почему он напал на поезд и убил моих родителей, подумал он.
– А Семёна! Семёна я пришлю! – крикнул дядя Илья, когда Костя, зацепив «плазматрон» за ремень, двинулся к выходу. – А вы на горке за паровозом схоронитесь и не высовывайтесь.
– Хорошо, – машинально кивнул Костя.
Плохо ему стало, настолько физически плохо, что он мало что соображал. Одно дело иметь приёмных родителей, которые тебя хоть и любят, а всё равно чужие, и другое – услышать хоть что-то о настоящих родителях.
– Да подожди ты, друг, подожди… эк тебя прошибло! – засуетился дядя Илья. – Знал бы, не говорил и не наливал бы. Вот беда! Вот беда!
– Это я так… – мотнул головой Костя. На глазах сами собой навернулись слёзы. Он вспомнил, как выпал из окна вагона, как плутал в лесу. – Сейчас пройдёт. Я и пить-то не люблю…
– Пару рыбин возьми, – ещё более суетливо вскочил дядя Илья и сорвал с веревки двух лещей и щуку. – Поедите там, но – тихонько и, главное – не высовывайтесь до поры до времени. Сделайте вид, что вы уехали.
– Спасибо, дядя Илья, – поблагодарил Костя, растерянно беря рыбу.
Он вовсе не ожидал, что история с родителями будет иметь в его жизни продолжение. Если бы не «вертолёт», подумал он, я бы так ничего и не узнал бы, жил бы себе дальше спокойно и размеренно. Ходил бы на «промысел» в Лоухи и был бы счастлив. Может, не стоило сбивать тот вертолёт? На Верке бы женился. Дом бы нам построили. А? – спросил он мысленно непонятно у кого. Но никто ему не ответил и не объяснил, что правильно, а что неправильно, и что происходит, когда совершаешь тот или иной поступок. Самому надо доходить до таких вещей и самому надо решать, что самое важное в жизни.
– Спасибо скажешь, когда с кайманами разделаешься, – напомнил дядя Илья, – и о своих всё узнаешь.
– Всё равно спасибо, – сказал Костя и пошёл к выходу из сарая. – Ах, да… – он остановился. – Дядя Илья… – он замялся, не зная, как спросить, – мы здесь видели странное животное, похожее на змею…
– Змею?.. Хм… – почесал затылок дядя Илья и сделал очень честное и очень недоумённое лицо. – Что же это за животное? В нашей деревне?
– Да. За ним пастух выскочил… – подсказал Костя.
Ему показалось, что он в очередной раз попал впросак.
– А-а-а… так это Витька Ноздрюхин, – с облегчением произнёс дядя Илья и заулыбался. – А животное это, вовсе не одно животное, а стадо речных свинок.
– Каких? – с облегчением удивился Костя.
– Речных, – пояснил дядя Илья. – Они с югов пришли, вот мы их и одомашнили. А бегают они длинной-длинной колонной.
– Бывает же такое… – покачал головой Костя и пошёл к своим, придерживая под мышкой рыбины, завернутые в бумагу.
Хм… свинки, думал он, я о таких и не слышал. Чего только в этом мире нет. Свинки… речные… Под ноги ему попалась курица, которая, словно сумасшедшая, со всех куриных ног торопилась в курятник, но вдруг, не добежав до курятника, снесла прямо на дорожку белое яйцо. Класс! – подумал Костя. Отлично! Может, к счастью?

***
Встревоженный Чёбот ждал его за оградой. Судя по всему, его терпению подходил конец, только Чёбот не знал, что предпринять: идти ли в лоб на дом или броситься разыскивать Костю.
– Святые угодники! Я уж думал, тебя убили, – с облегчением пошутил он, намётанным глазом определяя, что завернуто в бумагу, да и его маленький боксёрский нос тоже учуял, откуда идёт сногсшибательный запах.
– А где остальные? – спросил Костя, усаживаясь на лошадь и нетерпеливо оглядываясь.
Деревня по-прежнему была пуста, словно вымерла. Из труб через одну тянулся жидкий дымок. И тут только он обратил внимание, что с тех пор, как он тайком наведывался в Чупу последний раз, некоторые дома стоят с заколоченными окнами, огороды заброшены и поросли лебедой, а сети на заборах гнилые и рваные. А деревня-то вымирает, сообразил Костя. Значит, кайманы их здорово придавили. Вот почему они такие перепуганные. Может быть, потому наша деревня и выжила, что стоит на отшибе. Было бы здорово узнать, что такое «сопротивление»? Если мы поубивали кайманов, значит ли это «сопротивление»? И почему об этом надо говорить шепотом?
– Я здесь, – отозвался Телепень, выезжая из проулка. Вид у него был вороватый. – А Дрюндель у церкви с попом беседует.
– Уходим, – сказал Костя, отдавая каждому по рыбине.
– Почему? – спросил Телепень, отрывая жирный плавник и с жадностью засовывая его в рот.
– По дороге объясню.
Он не стал их ошарашивать сразу в лоб, чтобы не разбежались, а завел хитрые разговоры о паровозе, как на нём приятно ездить, и всё такое, пока толстый Телепень не выдержал, не спросил ехидно, обсасывая щучьи ребрышки:
– Ты давай говори, к чему клонишь, не ходи вокруг да около. Чего тебе колченогий-то поведал?
Да и Чёбот косился на Костю, как на полного идиота, только скорчил презрительную мину, мол, ох, уж ты, хитруля, и так перегнул палку. Один Дрюндель, у которого то ли от свежего воздуха, то ли от вкусной еды румянец разливался по щекам ярче обычного, ничего не заподозрил. Костя вздохнул, словно его поймали с поличным:
– Ладно, мужики, не буду темнить, – он придержал лошадь. – В общем, выбирайте сами, – и подумал: если ты сегодня поступил честно, это не значит, что завтра тебя ожидает счастливый конец, и святые попадают в рай.
Он рассказал им всё, что рассказал ему дядя Илья, за исключением истории о своих родителях. Это было его личным делом, и он желал разобраться в этой истории сам, однако на Чёбота он имел дальние планы. Зародилось в нём какое-то чувство: то ли друг, то ли приятель, не поймёшь.
Неожиданно Телепень сказал:
– На поезде, должно быть, интересно, я ни разу не катался, но я с тобой.
– Я тоже, – поспешил сообщить Дрюндель, боясь, что его заподозрят в трусости. – Я, как все. Я уже давно сообразил, что с вами интересней. Что в нашей деревне делать-то? Коровам хвосты крутить. А здесь настоящие приключения!
– Говорила кума: «Не садись в чужие сани, жёстко ехать будет!» – прокомментировал Чёбот слова Дрюнделя.
Но никто не испугался. Дрюндель сделал вид, что ничего не понял, да и кому это надо заводить ссоры среди своих. А Телепень важно надул щёки и ничего не сказал.
– От лошадей надо избавиться, – сказал Костя. – Лошади нам теперь не нужны.
– А назад?.. – спросил осторожный Дрюндель. – Мне ихний батюшка сказал, что здесь одни антихристы! – и едва не заржал по привычке, всё ему теперь казалось простым и ясным, как божий день.
Но на его сообщение никто не обратил внимание. Что может сообщить поп с похмелья? Ясно, что ничего хорошего.
– Назад пешком, – деловито сказал Чёбот. – Не впервой.
Костя с облегчением вздохнул. Ему самому было не по себе. Одно дело тайком плавать через реку и пробираться в чужую деревню, а совсем другое – выслеживать врагов, которые убили твоих родителей и вообще, по рассказам деревенских знатоков, ни за что ни про что уничтожают честных людей. Есть отчего призадуматься.
Наступил полдень, когда они на виду у деревни увели лошадей за мост, а потом тайком вернулись назад. Костя огрызком химического карандаша написал на потнике своей лошади: «Едем на паровозе в сторону Петрозаводска. К.» Лошади сами должны были найти дорогу домой.
Вернулись назад и поднялись на горку за паровозом. Там и расположились уютно в лощине под соснами. Дрюндель, как самый расторопный, сбегал к реке за водой, а Телепень принялся разводить огонь. Костя и Чёбот держали совет.
– Как ты всё это представляешь себе? – спросил Чёбот и поглядел на него с сомнением.
Изменился за эти сутки Чёбот, сделался собранным и молчаливым, без обычных своих прибауток, типа: «Я здесь старший» или «Начхать на всех!» Теперь он больше всё молчал и его лоб всё чаще прорезала глубокая морщина. Костя надеялся, что это не признак трусости, а сомневаться волен каждый.
– Ты видел, что за паровозом вагоны? Залезем в один из них и будем ждать удобного случая. Дядя Илья должен сигнал подать. Только вначале надо их допросить.
– Здоровые твари, – высказал сомнения Чёбот, – как бы не обмишуриться. А зачем допрашивать? Вломим по полной, и в болото.
Пришлось Косте рассказать о том, кто такой на самом деле кайман со шрамом на лице.
– Понимаешь, я должен узнать, кто я такой и почему убили моих родителей.
К его облегчению Чёбот не удивился и не возмутился, но выказал сомнение, скорчив страшную морду:
– Больно они здоровы… святые угодники…
– Я тоже думал об этом, – согласился Костя. – В вертолёте у каймана со шрамом была прострелена грудь, но он вдруг ожил, ушел на своих двоих, а через сутки явился в деревню живой и здоровый. Вот чего я боюсь: что мы с ними не сладим. Помнишь, что дед Арсений говорил?
– Помню, ну и что?
Нет, непрост был Чёбот, не бездумно рвался в бой, а звериным чутьем выверял каждый шаг. Ох, как нужен был Косте такой напарник, но пока они держались отчужденно, помнили прошлые обиды и не вполне доверяли друг другу.
– А то, что надо действовать очень согласованно.
Костя с сомнение посмотрел на Дрюнделя и Телепня. Воинство, конечно, аховое, но и без него плохо.
– Ну, это ясное дело, – согласился Чёбот. – Сразу завалить, по кумполу, по кумполу, а потом допрашивать, чтобы не успели ничего сообразить. – Он явно вспомнил, как оглушил каймана в деревне.
– Что ты делаешь?! – вдруг спросил Костя у Телепня, который поджигал сосновые щепки с помощью листков, вырывая из толстого блокнота зелёного цвета.
Костя не мог такого вытерпеть – жечь бумагу в его понятии мог только очень дремучий человек, не наделённый уважением к буквам. Он подскочил и выхватил из огня смятые листы. Взгляд выхватил знакомые слова «апокалипсис» и «время-марь».
– Где взял? – спросил Костя, забирая у Телепня блокнот и отряхивая его от земли.
– Где-где?.. – зло ответил Телепень. – В деревне! – он посмотрел на Костю исподлобья.
Дрюндель по привычке хихикнул, ожидая стычки.
– А где конкретно?
– Почем я знаю?! – квадратный Телепень на всякий случай отступил на шаг, – там дом брошенный. Я специально взял, чтобы костер разжигать. На веранде лежало.
На обложке блокнота чернилами было написано: «Дневник ст. лейтенанта Брагина А. В.»
– «Лежало»! «Лежало»! – передразнил его Костя. – Не учи дедушку кашлять! Плохо быть безграмотным, – добавил он, разглаживая на колене помятые листки. – Здесь, может быть, история наша, а ты её в костер!
– А зачем рыбаку грамота? – здраво, как взрослый, рассудил Телепень, и его широкая морда сделалась глупой и тупой. – Рыбе всё равно, грамотен я или нет.
– Тогда тебе и бумага не нужна, пользуйся берёзовой корой, – заключил Костя.
Дрюндель заржал во всю глотку и едва не сел в котелок с водой.
– Здесь одна сосна, – парировал Телепень, но потребовать блокнот назад не осмелился, не справился бы он с Костей, ловчее тот был и злее, в драке спуска не давал. Да и Чёбот вряд ли остался бы в стороне. А бунт на корабле, да ещё и в такое тревожное время, всегда кончался одним – его подавлением.
– В низине у реки берёза растет. Заодно и березовый гриб сорви, – сказал Костя непререкаемым тоном. – Чаю напьемся.
– «Чаю…», «чаю…» – недовольно пробормотал Телепень, однако послушано поплёлся к реке, толстый, квадратный, как медведь, и злой, как сто чертей вместе взятых.
– Что это такое? – шмыгнув носом, полюбопытствовал Чёбот.
– Дневник старшего лейтенанта Брагина, – ответил Костя таким тоном, чтобы Чёбот и не думал смеяться. Достаточно было одного Дрюнделя-дуралея, который ржал, не переставая, над любой фразой.
– Слегка правдивая история? – презрительно усмехнулся Чёбот. – Чему могут научить бумажки?
– Чему? Ещё не знаю, – грубо ответил Костя, защищаясь от подвоха.
Но Чёбот был более чем серьёзен и то ли пропустил мимо ушей выпад Кости, то ли не придал ему значения:
– А мне отец говорил, что только Бог заполняет пробелы в человеческих знаниях. Так что учиться грамоте не обязательно. Пусть Бог меня учит. Вот я ничего не читаю, а всё равно всё знаю. Знаю, что ружье стреляет, а нож режет. Что ещё надо?
– Насчет Бога – не знаю, – признался Костя, посчитав наивными рассуждения о ружьё и ноже, – но здесь записана наша история, а ждать, когда Бог соизволит – глупо, может, он о нас забыл?
– Точно, забыл! – снова заржал Дрюндель и на это раз даже ухватился за бока и едва не разлил воду из котелка.
– Может, и забыл, – неожиданно легко согласился Чёбот. – Святые угодники! Если бы помнил, то не допустил бы, чтобы мы впроголодь жили. Дай-ка… – он взялся читать, но дальше двух первых предложений, которые осилил по слогам, не продвинулся. – Нет… мудрёный дневник, – не теряя достоинства, вздохнул он так, словно втащил в гору камень. – Мне бы что-нибудь попроще, сказки какие-нибудь о рыцарях, гномах и драконах с картинками. Такие, как мама мне читала. А что твой лейтенант может мне интересного сообщить? Как мы живём? Я же и так знаю, что лучше не будет. А в сказках всё красивее. В сказках я всесилен. В сказках я о-го-го чего могу сделать!
– Вот то-то и оно, – заметил Костя. – «о-го-го»! В сказках ничего не говорится, что произошло с нашей страной, – добавил он, отходя от костра и усаживаясь на камень. – А мне интересно знать, что именно.
– Ну и что? – посмотрел ему вслед Чёбот. – Ну узнаешь ты, а что сможешь сделать? Один-то? Мы вон кайманов поймать не можем, а ты на всю страну замахнулся.
– А то, что мы Иваны, не помнящие родства. Любой недруг может нас взять за горло и по одиночке слопать, а если мы будем знать и помнить историю, то даже поодиночке он с нами ничего не сделает. Знание – это сила, брат.
– Что-то ты мудрёно загнул, Приёмыш, – с усмешкой ответил Чёбот. – Хотя, может, и прав, только мне грамота всё равно не нужна. Не привыкший я к ней. Я больше руками. Эх, да что там говорить! – Он взял бинокль и отправился смотреть на деревню.
Уже вернулся и Дрюндель, уже и Телепень развёл костер и вскипятил чая, уже и рыбу почти всю съели, а Костя всё ещё был поглощен дневником старшего лейтенанта Брагина.

Глава 4
Паровоз

Вечер подкрался незаметно – как вероломные кайманы. Тени от сосен удлинились, стали плоскими. Мхи и лишайники, нагретые скалами и солнцем, пахли одуряюще и пьяняще. От реки тянуло прохладой и цветущим багульником. Сонная деревня окончательно уснула, только из-за холодных лугов вернулось стадо речных свинок, да батюшка Успенской церкви потерянно бродил вокруг неё и воздевал к небу руки. Три лодки ушли за рыбой и столько же встали в затоне на якорь.
Телепень и Дрюндель напились, наелись и проспали часа три-четыре, пока Чёбот не растолкал их:
– Подъем! Гонец идёт!
Костя с сожалением оторвался от блокнота и спрятал его во внутренний карман, туда, где находился «Справочник молодого моряка». Теперь ему многое стало понятно из того, о чём так туманно говорили взрослые. Он словно прозрел и по-иному смотрел на мир, и даже почувствовал себя взрослее. Но о «сопротивлении» в дневнике старшего лейтенанта Брагина в блокноте ничего не говорилось. Тут появился Семён:
– Батя велел сказать, чтобы вы были готовы. Я вас отведу в последний вагон и запру.
– А почему запрёшь? – удивился Костя, поднимаясь и отряхивая одежду от ломкого ягельника.
Семён, который был похож на своего отца, как две капли воды, но, конечно же, не со сломанной ногой, был тише воды, ниже травы и не выказывал неуважения. Мало того, он принёс им еды – горшок варёной картошки в мундире и каравай хлеба.
– Скажем, что там грязно, скот везли. А то, чёрт их знает, чего им в голову взбредёт.
– Ладно, – согласился Костя, хотя мысль о том, что они доверятся незнакомым людям, ох, как претила ему. Но деваться было некуда.
Они спустились с другой стороны горки и зашли с хвоста состава. Последней была прицеплена обычная теплушка, обшарпанная, с заплатами на стенах. Видно было, что её давно и нещадно эксплуатировали. От теплушки тонко, как духами, несло навозом.
– Сидите тихо, как мышки, – наставлял их Семён. – А на станции Оленья, где мы будем доливать воды, я дверь-то и открою.
– А дальше что? – спросил Костя.
– А дальше по обстоятельствам. Батя на перевале Мокрая Сыча затормозит или вообще остановится. В общем, сообразите.
Чёботу такой оборот дела тоже не понравилось. Он скорчил недоверчивую рожу и пробурчал, когда Семён с грохотом запер за ними дверь:
– Опасно всё это… Ты им доверяешь?
Вдоль стен были сделаны нары, на полу валялись клочья прелого сена. Два оконца давали немного света и свежего воздуха.
– А что делать? – спросил Костя, усаживаясь на нары. – Если что, двери «плазматроном» вырежем.
– Ну разве что… – нехотя согласился Чёбот и тяжело вздохнул, словно они уже попали в западню.
– А пока отдыхать, – сказал Костя. – Дежурный Телепень.
– А почему я?
– Потому! – грубо ответил Чёбот.
Костя решил, что Чёбот наказал его в знак того, что тот жёг дневник старшего лейтенанта Брагина. Солидарность, однако, с удовлетворением подумал он.
– А что делать-то?
– Следить за обстановкой и помалкивать, – Костя посмотрел на Дрюнделя, который уже нацелился на горшок с картошкой и хлеб.
Чёботу идея понравилась, он приказал:
– Картошку съесть, горшок вымыть! Хлеб оставить про запас!
– Как же его мыть, если воды нет? – удивился Дрюндель и спрятал за спину руки, которые уже было протянул к горшку.
– Не знаю, я спать буду, – и Чёбот завалился на нары.
Костя тоже завалился и попробовал было читать дневник, но было слишком темно. Солнце нагрело теплушку, и внутри становилось жарковато.
Внезапно он услышал голоса, которые приближались со стороны деревни. Потом под ногами захрустел гравий. Люди шли уверенно и спокойно. Костя насчитал не менее пяти человек. Он схватил «плазматрон» и, проверив индикацию, прицелился. Чёбот стал в трёх шагах, широко расставив ноги из-за привычки стрелять из огнестрельного оружия. Дрюндель щёлкнул курками «тулки», а Телепень от испуга уронил горшок, и картошка рассыпалась по полу. Но это уже была сущая ерунда. Если нас пришли убивать, подумал Костя, то для убийц они слишком беспечны и неосторожны, потому что кайманы наверняка знают, что мы вооружены «плазматронами».
Костя сделал знак, чтобы все молчали, поднял картошину почище и засунул в рот. Обстановка внутри вагона сразу разрядилась. Дрюндель сделал дурашливое лицо и заулыбался во весь рот. А рот у него был огромным, аж до ушей.
– Куда господ кайманов посадишь? – услышали они вопрос.
– В первый или во второй. На выбор, – ответил дядя Илья.
Костя узнал его голос.
– А почему не в последний? – спросил кто-то другой властным и непререкаемым тоном, словно только он один имел силу авторитета и пользовался ею.
Костя понял, что это и есть кайман со шрамом на лице. Здоровый был кайман, и у него должен быть соответствующий голос.
– В нём давеча мы коров и свиней везли, – ответил дядя Илья. – Да и мотает в нём, как говно в бочке, прости господи.
Костя удивился, как он это мастерски ввернул, без единой фальшивой нотки. Он даже мысленно похвалил его, потому что дядя Илья был спокоен, как валун у дороги. Если бы захотели убить, думал он, начали бы стрелять сразу, а не разыгрывали спектакль. Теперь он окончательно поверил дяде Илье и его сыну Семёну.
– Давай во второй, – сказал ещё кто-то, должно быть, тот, кого Чёбот треснул прикладом по башке.
– А почему не в третий? – подозрительно спросил человек с очень знакомым голосом.
Костя готов был отдать руку на отсечение, что это Косой. Только у Косого был такой писклявый фальцет. Не может быть, подумал он, показалось, и посмотрел на Чёбота, но тот никак не среагировал. Значит, мне почудилось решил Костя.
– В третьем деревенские поедут, – объяснил дядя Илья.
– Фу, кажется, пронесло, – сказал Чёбот, вытирая мокрый лоб.
Костя тоже почувствовал, что тоже взмок от нервного пота и ворот рубахи прилип к шее. Пятеро человек прошли мимо. Кто же пятый? – подумал он. Семён, что ли? Должно быть, Семён, решил он, больше некому. А откуда взялся Косой?

***
Паровоз зашипел, как сто тысяч гадюк, дал прощальный гудок. Чёбот испуганно выругался:
– Святые угодники!
И они поехали. Вагон стал нещадно скрипеть и раскачиваться, и все решили, что он вот-вот опрокинется на бок, поэтому схватились за всё, что казалось прочным. Однако прошла минута, вторая, а вагон всё не опрокидывался и не опрокидывался, только разгонялся всё стремительнее и стремительнее. Костя глянул в щель. Мимо проносились сосны и горы. Езда в поезде напоминала спуск на санках с горы, только быстрее и страшнее.
– Мне дед рассказывал, – прокричал ему в ухо Чёбот, – что поезд, как ветер, но я не знал, что он такой быстрый.
Костя оглянулся. Оказалось, что не он один страдает от качки. Дрюндель, расставив ноги, держался за стены, побледнев, как полотно. У Телепня были такие изумленные глаза, что впору было со смеху покатиться. Но Костя не рассмеялся, а присел на нары и сообразил, что это самое лучшее место, во-первых, не так мотает, а во-вторых, можно даже перевести дух. Один Чёбот, как ни в чём ни бывало, словно он только и делал, что ездил всю жизнь на поездах, прихватил картошину, уселся и стал есть её, причмокивая и всем своим видом показывая, что он счастлив, как никогда. Костя тоже стал есть картошку и вскоре понял, что это занятие как ничто другое отвлекает его от езды. Впрочем, они быстро привыкли к тряске и качке и разлеглись на нарах, полагая, что всё худшее позади, но когда под ними загремел мост, то снова испугались, даже невозмутимый Чёбот – вскочили, и только когда убедились, что пересечение реки по железнодорожному мосту ничем им не грозит, кроме грохота, снова улеглись, и Костя даже умудрился задремать. Иногда он всё же открывал глаза, смотрел в щель, из которой дуло, и вспоминал о том, что прочитал в дневнике старшего лейтенанта Брагина.

***
Дневник старшего лейтенанта Брагина А.В.
«12. 05. 2041
О передислокации тихо говорили уже целую неделю, вроде бы приказ пришёл в штаб дивизии, но командование по какой-то причине молчало. Потом об этом стали трепаться, не стесняясь, и в столовой, и на построении, но никто не знал, куда нас двинут. Сашка Белов сказал, что если в Узбекистан, то он лучше повесится, а если на Дальний Восток против Китая, то он тоже повесится. А я думаю, какая разница, где умирать. На Дальний Восток нас не пошлют, с нашими ракетами делать там нечего. Думаю, – на запад, натовское ПРО уничтожать. В крайнем случае, действительно, в Азию, но тогда получается, что у Южного военного округа дела совсем плохи и те, кто там стояли, погибли от чахомотки. Правда, в это с трудом верится, всё-таки самые боевые части. Может, мы просто идём на смену отстрелявшимся? Но ведь война ещё не началась. Вопросами, на которых нет ответа, забита голова. А ведь их не задашь полковнику Тарасенко, который всё знает, но таинственно молчит. Ну и мы будем молчать – наше дело военное, мы давали присягу и умирать обязаны.
Своих стариков в Воронеже жалко. У других жены и дети остаются. Что с ними будет, никому не известно. Как они будут жить в городке, когда вокруг такие события. Все ходят мрачнее тучи. Из песочниц вмиг исчезли дети. Никто больше не катается на велосипедах и не качается на качелях. Возникла некая Брейгельская пустынность пейзажа, искажающая реальность. Солдаты снуют испуганные. Офицеры ходят мрачнее туч. Все пишут письма, которые, подозреваю, никто никуда не собирается отправлять. Всё чаще и чаще ловишь себя на мысли, что когда идёшь по гарнизону, то посматриваешь на небо, всё ли с ним в порядке. Но небо по-весеннему голубое, а солнышко светит по-прежнему весело. Не верится, что мы живём, словно на вулкане, и что вот-вот всему сущему придёт конец.
Вчера встречался с Соней К. Твердит, что она не может уйти от своего К из третьего дивизиона, что он её любит и без неё погибнет. Что за предрассудки? А я? Я разве её не люблю? Тысячи людей расходятся и снова женятся. В этом нет ничего страшного. Однако у нас с ней замкнутый круг, из которого никто не может выскочить. Из-за этого мало что соображают. Приходится делать усилие, чтобы выполнять служебные обязанности. Дошел до того, что обнаружил себя тупо стоящим у каптерки ГСМ и рассматривающим ящик с песком. Так можно сойти с ума. Последний раз мы спали с ней две недели назад, я страшно соскучился, а она мне всё о своём капитане К. Да плевать я хотел на него. Так и хочется дать ему в морду. И почему у нас дуэли запрещены? Каким бы облегчением было прострелить ему бритую башку. Мысль, что он ласкает её прекрасное тело, сводит меня с ума. Сегодня напился, как сапожник. Жуков поймал меня в три часа ночи, когда я брел по коридору, шепча её имя, и устроил разнос. Грозился губой и звездочки лишить. Накоси, выкуси! Завтра поход и смерть. Так что ты мне не страшен, товарищ майор БЧ первого дивизиона. Какое твоё собачье дело? Свой долг я выполню до конца! Как божественно звучит имя – Соня!
13.05.1041
Слухи о чахомотке одна хуже другой. Говорят, что в Санкт-Петербурге и Пскове вымерло до пятнадцати процентов населения, и это не предел. Человек идёт и просто падает замертво. Симптомы заболевания смазаны, очень похожи на грипп. Наука в шоке. Никто ничего не может понять. Зато у нас карантин и полное радиомолчание, доклады только по спецсвязи. Все дороги перекрыты военной полицией. Сегодня ездил получать специзделия, выдали пропуска аж пять штук. Главное было запомнить, где какой показывать. Участились случаи дезертирства. Из нашего батальона пропали водители Гавриков и Саламатин. В батальоне охраны ещё трое убежали. А куда бежать? На своих двоих далеко не уйдёшь. Полиция таких ловит и сразу расстреливает как дезертиров в условиях военного времени, хотя официально военного времени ещё нет. Но чувствуется, что вот-вот объявят военное положение. Те, кто не привыкли к казарменной жизни, готовы выть на луну. А мне плевать, мне даже легче, потому что есть формальный повод не искать встречи с ней – с моей единственной Соней. Свет очей моих. Мною владеет тупое состояние бычка, которого ведут на заклание. Ни о чём не могу думать, кроме как о ней.
Обычной связи с внешним миром никакой. Телевидение давно вымерло. Сотовая связь тоже. Космическая частично накрылась в самом начале эпидемии, работает по три часа в день – почему, никто не знает. Осталась только внутрикорпусная. Теперь мы глухи и слепы и не знаем, что происходит в столицах. Перешли на традиционную, благо на складах этого барахла навалом, но и она работает из рук вон плохо. Вчера пришла новость из батальона связи: говорят, что пиндосы захватили МКС с помощью новейшего военного челнока Х-37В, а наших вышвырнули в открытый космос. Треп, наверное. Это же равносильно объявлению войны! Сашка Белов сказал, что им повезло больше, чем нам. Мгновенная смерть, и всё такое. Сурен Цормудян, командир третьей батареи второго дивизиона, прицепился к нему с расспросами, интересно ему было, как долго умирали космонавты без скафандров. Белов стал теоретизировать. Вначале мне было неинтересно, потому что подобные рассуждения казались кощунственными. Потом прислушался. Оказывается, умереть от переохлаждения даже в обычной одежде они сразу не могли, потому что передача тепла в вакууме при отсутствии газа не происходит. Тот же эффект – сбережение тепла создаст обычная одежда. Можно обгореть на солнечном ветре, так рассуждал Сашка Белов. Но не это самое страшное. По крайней мере – обгорят, как и на любом пляже, – не сразу. Кровь не закипит, кессонная болезнь им не грозит из-за разницы давления всего лишь в одну атмосферу. С поверхности кожи сразу начнёт испаряться жидкость. Но космонавты умерли не от обезвоживания, сообщил он так, словно нашёл объяснение. А от чего же? – спросили все мы, технари до мозга костей. От элементарного удушья, цинично, как любой медик, объяснил Белов. Как только парни попали за борт станции, они сдулись, как шарики, и больше не могли сделать вдоха. Максимум, сколько прожил самый выносливый из них – девять-пятнадцать секунд на остатке воздуха в легких. Мучений практически никаких, по сравнению с нашими, если, например, мы попадем под облучение. Во-первых, сразу не умрёшь, а если большая доза, то всё равно перед смертью будешь мучиться, пока не откажут органы из-за кровотечения. Но эту теорию мы знали ещё по институту. Здесь ничего интересного нет. Мгновенная смерть наступит, если ядерная бомба взорвется непосредственно над нами. Но тогда мы и так умрем от вспышки и ударной волны. В любом другом случае жизнь под капельницей в течение десяти-двенадцати дней. Говорят, что в некоторых случаях даже можно излечиться, но я не верю. Мучиться не хочу. Я решил, что если что, застрелюсь сразу, чтобы бодягу не разводить. Помирать, так с музыкой.
Вчера ночью мы видели в небе настоящие сражения, в космосе вспыхивают огромные фосфорические шары, чаще всего зелёного цвета. То ли наши истребители спутников МиГ-31М действуют, то ли ещё какое-то оружие типа С-700, которое способно сбивать объекты в ближнем и околоближнем космосе, ничего не поймёшь. Никто никому ничего не объясняет. Но войны ещё нет. Должно быть, две державы проверяют друг друга на выдержку, а по дипломатическим каналам извиняются за ошибки. Должно быть, нашим в очередной раз впаривают мозги, а мы уши развесили, ждем, когда нас чахомотка убьёт. Однако после таких вспышек у нас объявляют радиоактивную и химическую тревогу. Приходится облачаться в АЗК по три-четыре раза за день. Хорошо ещё, что не лето, летом мы бы все умерли от теплового удара. Но всё равно стоим, соблюдаем маскировку и режим радиомолчания. Даже людей из казармы не выпускаем. Пятнадцатиминутную готовность никто не отменял. Все спят в одежде и с оружием в руках.
14.05. 2041
Сегодня дежурил по части. Писать не могу. Всё время дергают то туда, то сюда. Утром полиция привезла старшего сержанта Цыбина – грязного, словно негра. Оказывается, он прыгнул в вагон с углем, и его сняли уже в Подмосковье. Направлялся он к себе на Урал. Пока суд да дело, отвел его на губу. В четырнадцать часов прибыла какая-то комиссия из штаба – все в импортных АЗК жёлтого и оранжевого цвета. Учинили разнос Тарасенко за грязь на плацу и за то, что не покрашены бордюры, а в столовой нет овощей. Теперь все шишки посыплются на нас – ротных. Весь день бегал, как ошпаренный, исправлял замечания. За овощами в районный центр послали машину. Везет же людям, хоть что-то узнают, что творится в мире.
Лазарет забит больными и псевдо-больными. На пару минут забежал Белов. По его словам, в боксе три человека из батальона охраны, и якобы они вчера выпили какой-то самопальной бурды. Пока никто не знает, то ли отравились, то ли это в самом деле чахомотка. Предприняты самые строжайшие меры изоляции. Личный состав сидит в казарме. Территорию части три раза в день обрабатывают какой-то вонючей дрянью. Белов сказал, что это мало поможет, что чахомотка вызвана генетическим расстройством психики и внутренних органов и что такая генетика направлена исключительно против нас – славян. Открыл Америку. Будто бы мы сами не догадались.
15. 05. 2041
Белов с облегчением сообщил, что это «всего-навсего» метаноловый спирт. Где они его достали, одному богу известно. А ещё Сашка сказал, что не мог сразу диагностировать отравление из-за того, что не было возможности уловить специфический запах метанола. Двое умерли под капельницей. Третий в коматозном состоянии, но, похоже, лишился зрения и до вечера вряд ли дотянет.
Машина, посланная за продуктами, не вернулась, пропали командир третьей батареи второго дивизиона старший лейтенант Митин, водитель Степанов и рядовой Алексанян. Пробовали их найти по связи, но это гиблое дело. Кое-кто в дежурке намекнул, что сбежали. Этого человека вывели в туалет и набили ему морду, чтобы не распространял панику. После этого открыто трепаться перестали. А болтуна предупредили, что застрелят в первом же бою, если будет позорить честь Митина. Не такой Коля человек, чтобы изменить присяге. С ними могло случиться всё что угодно – опять-таки та же самая чахомотка в пути приключилась. Кто знает?
Видел издалека Соню К. То ли случайно, то ли нарочно пробежала в чепок. Побежал бы следом, да был занят разговором с капитаном Леонтьевым, который требовал от меня проведения внеочередного ремонта двигателя в СПУ-3 . Кажется, полжизни отдал бы за ночь с Соней К. Дождался, когда она возвращалась назад, и лишний раз убедился, что она любит меня. Договорились встретиться сегодня у неё. Её К заступил на суточную смену на КПС . Жду не дождусь нашего часа. Время тянется, как резина. Сижу пишу дневник. Ноют зубы.
Самый горячий товар – новости. За них продается всё: водка, оружие, еда. Всем хочется всё узнать. А вести самые мрачные. Говорят, что чахомотка приняла форму пандемии, что смертность среди мирного населения достигает сорока процентов, что некоторые подлодки уже не выходят на связь, что армии сидят в готовности номер один и ждут приказа ударить. Только неизвестно, по кому. Разумеется, по США! Я бы бил только по США. Это корень зла и всех наших бед. Но ведь с их стороны нет никакой активности. К нашим границам не приближаются их авианосцы, танки стоят на приколе, и авиация не летает вдоль наших границ, не наблюдается и активности подводных лодок, с которых обычно запускаются «томагавки». Да и в западной прессе, судя по всему, о нас пекутся с неиссякаемой энергией: поставляют гуманитарную помощь в виде памперсов для взрослых и целлофановые мешки для покойников. И всё равно, воевать будем именно с ними. Я в этом уверен. Нет больше противника, который бы хотел нас уничтожить. В Финляндии, Украине, Белоруссии и других прилегающих странах тоже мор. Правда, судя по долетающим до нас новостям, Германия и Франция, вроде бы, затронуты меньше, вроде бы у них мор косит только выходцев из Ближнего Востока. Какая-то странная чахомотка. Сашка Белов говорит, что такого в истории планеты ещё не было, даже знаменитая «испанка» по сравнению с чахомоткой невинная простуда. А ещё он сказал, что может погибнуть до пятидесяти процентов населения. Смерть наступает очень быстро. Утром человек ещё здоров, к полудню – заболевает, а вечером умирает. Причем, в отличие от «испанки», которая косила только молодых, сейчас умирают все подряд, независимо от возраста и пола. Почему наше правительство молчит? Я бы уже в отместку разбабахал бы полмира. Белов говорит, что проводятся срочные мероприятия по поиску возбудителя болезни. Но ведь и слепому понятно, что эпидемия косит только славянские страны. Такова моя теория, потому что большое видится на расстоянии.
Старший сержант Цыбин умер ночью от чахомотки. Губу закрыли и опечатали. Всё равно скоро выступаем.
16. 05. 2041
Всё нормально – она меня любит! Я ужасно счастлив! Любит так, что готова хоть завтра бросить своего К. Безумная ночь любви. Соня позволила мне то, чего раньше никогда не позволяла. Такое ощущение, что в один миг познал весь мир. Сегодня она скажет К, что уходит от него. К черту предрассудки. Я сам пойду и скажу, что люблю его жену. Что он мне сделает? В крайнем случае застрелит. Весь день думаю, что я ему скажу. Скажу, что он старый для такой молодой женщины. А Соня?! Соня святая! Я её обожаю. Вот пойду и скажу, что отбил у него жену. И конечно, никуда не пошёл, потому что прибежал командир дивизиона Жуков и устроил нагоняй за то, что не заряжены запасные аккумуляторы. А как их сразу зарядить за три часа, когда приказ пришёл только утром, а аккумуляторы привезли со склада два часа назад? По идее, надо наказать техническую часть, но я, как всегда, оказался крайним. Кстати, Жуков друг капитана К. Может, они сговорились? Надо быть осторожным. О нас с Соней наверняка уже кто-нибудь знает.
18. 05. 2041
Между нами случилась банальная драка. Оказывается, капитан умеет боксировать, но и я не лыком шит, недаром занимался в институтской секции кикбоксинга. В общем, если честно, положа руку на сердце – ничья, надеюсь, у него сломано ребро от фронт-кика, у меня же багровый синяк под левым глазом. Левый глаз – это под правую руку. Всё-таки тяжёлый у него кулак. А так не скажешь, сыроват и хлюбковат, но зол, батенька, зол, как бешеная собака. Брызгал слюной и едва не откусил мне ухо. Теперь ношу маску по делу и без дела. Кажется, никто ничего не замечает. Все заняты последними приготовлениями. Часть стоит на ушах. Привезли дополнительную горючку. Если даже полковнику Тарасенко и донесли, то сейчас не до таких мелочей, как драка между офицерами. Скорее всего, делают вид, что ничего не случилось. А сам капитан К, из третьего дивизиона напился до поросячьего визга и устроил скандал в чепке.
Самая горячая сплетня о том, что США передумали захватывать и уничтожать экстремистов по всему миру, где бы они ни находились, и что за моджахедами и арабами всех мастей стоит ЦРУ, которое переориентировало Аль-Каиду на борьбу с Россией. Только я в это не верю. Какой смысл США мириться со своими извечными врагами и поступать вопреки своей военной доктрине? Убегаю. Майор Петровский мрачнее тучи и злой, как вепрь. Кажется, ему нажаловался капитан Леонтьев. Драть будет за состояние техники. Сегодня делали пробные заезды. В ППИ первого дивизиона барахлит движок. Разобрали коробку передачи.
Ещё одна сплетня. Говорят, что американцы нас надули в ПРО, что всех российских офицеров, находящихся в качестве международных наблюдателей, убили или изолировали, что мы потеряли контроль над ПРО НАТО, что нашего главнокомандующего, как и Горбачёва, обманули, долгие годы обещая ему пост генерального секретаря НАТО. Миф о нашем контроле над «красной кнопкой» лопнул, как мыльный пузырь. Значит ли это, что договор СНВ-3 коту под хвост? Впрочем, это уже не имеет никакого смысла, потому что времени у России нет. Очевидно, что война на носу, только с кем? С НАТО? Вероятнее всего. А за НАТО маячат США. Значит, Третья мировая? Не верю. Хоть убей, не верю. Хочу спать с Соней каждую ночь и плевать мне на эту Третью мировую!
Прибежал рядовой Хламов, иду смотреть движок.
Пишу второпях. ЧП. Прямо на моих глазах умер рядовой Хламов. Спокойно умер, упал и словно уснул, даже не задыхался. На территории городка объявлена биологическая тревога. Вызвали в штаб. Бегу получать втык. Уже привык, что начальство только ругает и требует, а начфин не выдает пособие. Тяну, что называется, армейскую лямку. Вторую неделю питаемся перловой кашей с тушенкой, без хлеба и соли. В Кингиссеп послали продовольственную машину, она, как и первая, не вернулась. Что с ней, никто не знает, а главное, нет времени расследовать. Сашка Белов доложил о происшествии в штаб округа и в военную полицию, но пока молчат. Главное, что я теперь вечно буду с Соней! Не видел её сутки, а кажется, словно всю жизнь. Соня! Я тебя люблю!!!
Пишу глубокой ночью. Оказалось, что рядовой Хламов накануне ходил в самоволку в Заклинье, якобы невеста у него там. Комбату Синцову объявлен строгий выговор. Отделении, в котором служил Хламов, перевели на карантин.
Опять готовность номер один. Похоже, завтра выступаем. Двигатель отремонтировали. Причина неполадки: в пятой передаче полетел шплинт. Заменили, собрали, залили масло, и вперёд. Стоило ли на меня орать из-за такой мелочи? Я вообще люблю культурных людей. Но этот Жуков, кстати, внешне похожий на Есенина, цепляется, как клещ. То проверь ему комплектность запчастей, то маскировку надо поправить, то рация не работает на нужной волне.
Всю ночь не спали. Над Лугой летали вертолеты. Сыграли тревогу. Ждали налёта. Утром оказалось, что это наши занимались дезактивацией местности. Сашка Белов высказался в том смысле, что это стрельба по воробьям, ведь мы даже не знаем, с чем бороться. В воздухе то ли запах карболки, то ли солярки. Наша доблестная наука ничего нового не изобрела.
Позвонили из санчасти. Надел АЗК и пошёл. Вид у всех в этом АЗК, как у марсиан. По приказу полковника Тарасенко теперь передвигаемся исключительно в защитных костюмах. Никому не хочется умирать. В изоляторе санчасти обнаружил пятнадцать трупов – всё третье отделение Акопова. Доложил Тарасенко. Тот примчался сам не свой. Посмотрел в окошечко бокса и приказал провести дезинфекцию помещения. Этим занимались начальник медпункта Белов и шестеро санитаров. Вечером один из них умер с симптомами чахомотки, у него был порван АЗК. Почему чахомотки? Говорят, что её симптомы очень сходны с туберкулезом в последней стадии. Человек умирает в полном сознании, не испытывая каких-либо болезненных ощущений, кроме удушья. Трупы вывезли на полигон и сожгли. Не знаю, поможет это или нет. По-прежнему ходим в АЗК и раз в сутки проходим полную санобработку. Противогазы снимаем только в помещении, где есть избыточное давление. Хорошо хоть, что у нас не допотопные ГП-5, а новейшие модель «Аква» с маской и устройством переговорной мембраны. Особенно тяжело механикам и водителям, которым приходится работать в перчатках. Я сам слежу, чтобы все работы проводились только в полном комплекте АЗК, а за мной следит Жуков. Кобура у него, кстати, всё время расстегнута. Наверное, боится, что у меня не выдержат нервы, и я попытаюсь убежать в последний момент, вот тут он меня и пристрелит. Наверняка его подослал капитан К. Дудки! У меня есть моя обожаемая Соня, и поэтому я никуда не денусь.
Почему-то не наблюдается смертей среди офицерского состава. Наверное, потому что лучше обучены. Особенно тяжело курящим. Для того, чтобы закурить, необходимо снять противогаз, а это риск. Некоторые, в том числе и Сашка Белов, сгоряча бросили курить. Я бы не советовал, нет смысла. По некоторым признакам мировой кризис быстро перерастает в термоядерную войну. Весь вопрос, у кого быстрее сдадут нервы.
К вечеру следующего дня не было зафиксировано ни одной смерти. Как зло пошутил комбат-два, бацилла ещё для нас не создана. В том, что это бактериологическое оружие, уже никто не сомневается. Болтают, что заражён весь мир, что Европа похожа на кладбище. Жаль, что США пока в стороне. Надеюсь, что чахомотка, как радиация, расползётся по всем континентам.
20. 05. 2041
Всё кончено! Она меня не любит. Я её подкараулил, когда она выскочила в магазин. Между нами произошла бурная сцена. Никогда не думал, что Соня способна произносить такие слова. С её божественных губ срывались такие выражения, которые я слышал только в мыльных операх. Сердце моё разбито! Жизнь кончена! Осталось только выполнить долг! Стреляться на радость капитану К. не буду!
21.05.2041.
20 часов 30 минут
Наконец-то дан приказ выдвигаться. Выступаем в двадцать один ноль-ноль. Последняя сверка личного состава. Не досчитались одного из третьей батареи второго дивизиона. Ищем. Перевернули всю часть. Так и не нашли. Сбежал, должно быть. Обнаружили его совершенно случайно – повесился на чердаке хозблока. Новость мгновенно облетела всю бригаду. Полковник Тарасенко вызвал всех командиров батарей и дивизионов и учинил форменный разнос, смысл которого сводился к тому, что «надо максимально загрузить личный состав работой и не давать ему думать о своём будущем». В конце он заметил, почему-то с подозрением заглядывая в мою маску, что не допустит конфликтов между офицерами, но на личности не перешёл. А мне плевать, мы скорее всего проживём не более двух суток.
Машины на ходу. Водители дремлют в кабинах. Все восемь ТЗМ и все девять СПУ первой батареи в середине колонны. Заправщики топлива – в конце. Три КШМ распределены по колонне. В какой из них полковник Тарасенко, не поймёшь. Но пока молчит, значит, можно подремать. Залезаю в свой СПУ номер три при первой батарее и бужу Петрова. Спрашиваю, взял ли он в РЧ запасную тягу, которая у нас регулярно рвалась. (У других не рвется, а у нас – каждый день). Оказывается, не взял. Послал его в РЧ, а сам пишу эти строки. Страшно хочется выпить. Кажется, за пятьдесят граммов водки отдал бы полжизни. Но пить ни в коем случае нельзя – сморит на марше. Может быть, потом, когда водители освоятся с движением? Петров притащил аж три тяги и три бутылки «колы». «Откуда?» – спрашиваю. Оказывается, кухня раздает «походные», а точнее остатки того, что было в гарнизонном буфете. Снова сидим, ждём. Время сделалось словно резиновым. На всякий случай съели по порции гречневой каши с тушёнкой и запили «колой». Наконец, когда на моих часах было 21.07, поступила команда на движение. Да и слышно, как над бригадой проносится звено Ми-38А. Должно быть, их и ждали. Ну, с Богом! Теперь возврата нет. Впереди только Третья мировая. И видит этот самый Бог, что не мы её затеяли. Не надо было нас травить, как тараканов.
Пятнадцатиминутная готовность. Не выдержал, сбегал к её дому. Благо – два шага туда, два шага назад. Выскочила в одном платье. Господи! Она ждала меня! Я снова готов жить. Оказывается, она по-прежнему любит меня и готова уйти о капитана К. А в тот вечер он, скотина, оказывается, её избил, но так иезуитски хитро, что не оставил на лице ни единого синяка. Убью гада! Застрелю, как бешеную собаку. Пять минут мучительного прощания в слезах и обещаниях ждать друг друга. Она поклялась, что всеми правдами и неправдами уедет, проберется к родителям в Санкт-Петербург и чтобы я при первой возможности приехал к ней. Конечно, я приеду, я дал слово. Но это уже будет после войны, которая ещё не началась.
21.05. 2041
Я снова на крыльях любви. Теперь я ничего не боюсь и готов сразиться с любым врагом Отечества. Никто нас не провожает, даже гарнизонные собаки пропали. Никому мы не нужны. Женам и детям строго-настрого приказано сидеть дома. Им выдан двухмесячный паёк. А что дальше, никто не знает. Скорее всего конец света.
Пока нет движения, пишу – для кого, неизвестно, прочитает тот, кто найдёт дневник. Но я хочу выжить, и я выживу ради моей Сони. Немного трясёт от волнения. Петров уже три раза выскакивал опорожнить мочевой пузырь. Пока ждём. Впереди нашей колонны батальон охранения. Очередь до нас доходит только через полчаса, потому что бригада даже тремя колоннами растянулась на пятнадцать километров. Сейчас нас «ведут» спутники – те, которые ещё остались в космосе. Наша задача следовать исключительно по маршруту, потому что вся информация о состоянии трассы и обстановке на ней, передается в реальном масштабе и времени. С воздуха оперативное прикрытие осуществляют Ми-38А. А над ними истребительна авиация. Над авиацией – спутники, а уж над спутниками – один Бог.
Всё! Петров завёл двигатель. Вперёд! Господи, неужели так начинается война?»

***
Солнце присело над сопками и стало ярко-рыжим. От длинного, узкого озера, которое бесконечно долго тянулось с правой стороны дороги, повеяло прохладой. Тайга за ним потемнела и насупилась.
Костя всё смотрел и смотрел на пустынные берега, ожидая увидеть хотя бы одного рыбака, но то ли состав двигался слишком быстро, то ли по какой другой причине, ещё до того, как он начал тихонько тормозить, Костя так никого и не обнаружил. Неужели мир действительно обезлюдел, как говорят в деревне? – думал он, неужели бывалые мужики правы? Куда же все делись, если построили такую длинную-длинную железную дорогу?
Состав наполнился ещё более скрипучими и визгливыми звуками. В щели промелькнули полуразрушенные строения, потом во все стороны разбежались железные рельсы, и вдруг поезд резко дёрнулся, и всех изрядно качнуло. Дрюндель испуганно ойкнул. Все переглянулись: Чёбот собранно, Телепень немного растерянно, Дрюндель – ошалело, готовый к панике. Пахло незнакомыми запахами и раздавленной картошкой. В отдалении, со стороны паровоза, раздались звуки льющейся воды, а через пару минут мимо беспечно прошёл кто-то, насвистывал незнакомую мелодию, и спросил голосом Семёна:
– Живы?..
– Живы, – коротко ответил Костя, на всякий случай взяв в руки «плазматрон» и проверив активирован ли он.
Звякнул замок, двери отодвинулась, и в ярком проёме солнечного дня появилась радостная физиономия Семёна:
– Страшно было?
Увидев «плазматрон», он понимающе улыбнулся.
– Ты бы быстрее гнал, – отозвался Костя, опуская оружие.
– Быстрее нельзя, – серьезно ответил Семён, словно не понял шутки. – Дорогу никто не ремонтировал лет двадцать.
– А что, быстрее можно? – удивился Костя, полагая, что и того, чего они испытали, более чем достаточно.
– Когда-то ездили и быстрее.
– Святые угодники! – проворчал Чёбот, выбираясь из своего угла. «Плазматрон» он тоже держал в боевом положении. – Нас и так укачало, как в лодке.
– У меня там, на водокачке, вода наливается, – деловито сказал Семён, оглядываясь по сторонам так, словно он украл мешок картошки. – Где-то часа через два мы ещё раз притормозим, тихонечко так, и тогда ваше выступление.
– А где кайманы? – спросил Костя на всякий случай
– Дрыхнут без задних ног. Привычные они к нашему транспорту, так что вы к ним вломитесь неожиданно.
– А сейчас нельзя? – спросил Чёбот, высунув голову в щель и обозревая окрестности хмурым, подозрительным взглядом.
Костя тоже дивился на иной, странный мир. Был он огромен и беспощаден в своем железном естестве. Железа было так много, что они в жизни столько не видели. Казалось, что вместо деревьев железом было заполнено всё-всё вокруг. Какой-то железный мир! Это ж сколько его здесь? – думал каждый из них и каждый же хотел спросить, зачем столько путей и куда они все ведут? Неужели столько паровозов сразу бегает? Но Семён не стал с ними рассусоливать о мироздании и что-либо объяснять, а прикрыл двери и поспешно убежал.
– Ох, ты! – очумело произнёс Дрюндель, глядя на Костю безумно-пустыми глазами. С него в миг слетела чванливость сына мельника, и он сделался таким, как все, то есть немного перепуганным и с мечущейся душой теленгера.
– Мудрено сотворено… – признался Телепень упавшим голосом.
Со стороны паровоза снова послышались незнакомые звуки: кто-то бил железом по железу. Вода перестала течь, и паровоз, дав короткий гудок, дёрнулся, гремя сцепками, и весело побежал дальше. В этот момент Костя и увидел человеческую фигуру, которая стояла у водокачки и махала рукой. Понятно, почему здесь нельзя расправиться с кайманами, сообразил он, свидетелей много, люди здесь живут точно так же, как и в нашей деревне, а как же иначе?
Вот когда пригодились часы Дрюнделя. Костя приказал ему засечь два часа и сам несколько раз смотрел на циферблат. Большая стрелка двигалась медленно, её словно привязали к короткой стрелке.
– Они у тебя правильно идут? – спросил он несколько раз, пока Дрюндель не обиделся.
– Да я их даже не заводил, – признался он, – идут себе и идут, хренотень японская. Классный хронометр. А где Япония-то находится?
– Где-то рядом с Китаем, – ответил Костя. – Маленькая такая страна, на островах. На нашем поезде за сутки можно домчать. – А сам подумал: вру, наверное?
Чёбот и сын рыбака – Телепень скорчили презрительные морды, опять, мол, Костя проявляет ученость и Дрюндель туда же, но промолчали, потому что чувствовали, что на этот раз и Костя, и Дрюндель правы – есть такая страна Япония.
По мере того, как длинная стрелка отсчитывала время, Костю стала бить дрожь. Заныла нижняя челюсть и все подряд зубы. Он посмотрел на остальных и понял, что они тоже не в лучшей форме. Телепень ударился в чревоугодие и доедал последний кусок хлеба, а Чёбот, как истинный сын попа, крестился, не переставая. Дрюндель же поочередно то краснел, то бледнел, и сидел, вцепившись в нары. Страшно было всем, но никто не хотел в этом признаться.
Озеро ушло куда-то в сторону, остались лишь каменистые ручьи, а слева на горизонте замаячили настоящие горы – голые и чёрные. Многочисленные железные пути, которые были на станции, куда-то пропали, и вокруг расстилалась пустошь. Поезд стал тормозить, вначале незаметно, потом всё ощутимее и наконец замер, тяжело громыхнув сцепами перед каким-то ржавым болотом.
Костя распахнул дверь и выпрыгнул из вагона.

***
Сказать о том, что он страшно удивился, очутившись во втором вагоне, значит, ничего не сказать. Во-первых, вагон был купейным, и Костя, который, разумеется, видел такой лишь в глубоком детстве, не сразу сообразил, что к чему и как даже двери открываются, а во-вторых, на его ступенях сидел не кто иной, как Косой собственной персоной, и уныло взирал на низкорослую тайгу, залитую ржавой болотной водой. В его родной деревне, которая находилась в северном оазисе, таких жутких мест, как Мокрая Сыча, отродясь не было. Увидел Костю, он спросил, страшно удивясь:
– Привет! А ты как здесь?!..
В следующее мгновение Костя понял, что Косой встревожился – и от этого он ещё больше стал косить: взгляд его ушел куда-то в небо, но Костя, у которого до предела обострились все чувства, не стал выяснять, как Косой умудрился оказаться среди врагов, а одним прыжком, почти не коснувшись ступеней, влетел в вагон. Сзади уже громыхал сапогами Чёбот. Они побежали по коридору, заглядывая в каждое купе, и в пятом увидели тех, кого искали: человека со шрамом на лице и его напарника, того самого, которого в деревне приговорил Чёбот. Оба пялились в окно.
– Всем лежать, руки на голову! – бешеным голосом заорал Чёбот, потрясая «тулкой» двенадцатого калибра.
Костя потом был ему страшно благодарен за находчивость, потому что здоровенные кайманы, увидев вовсе не «плазматрон», а допотопную «тулку», с её огромными чёрными зрачками, похожими на дорогу в преисподнюю, страшно перепугались. «Тулка», заряженная картечью, не давала им ни единого шанса, даже с их сверхспособностями к регенерации, потому что наносила такие увечью, которые были несовместимы с жизнью даже для кайманов.
В тот момент, когда заорал Чёбот, Костя совершил грубую ошибку. Он схватил каймана за ногу и рывком сдернул с верхней полки. Не рассчитал он только одного – что вторая нога у каймана окажется «быстрее» его реакции. Всё дело было в расстоянии, чем меньше оно до цели, тем опаснее. Если бы Костя боролся с кайманом, то ушел бы от такого удара чисто рефлекторно, потому что сработала бы его тактильная реакция. В этом отношении он был быстрее любого врага. А боксерский удар надо было «ловить» глазами, но как раз этого-то мгновения у Кости и не оказалось, слишком коротким было расстояние от ноги каймана до его лица. Поэтому он и получил жёсткий удар стопой – разящий, как бросок змеи. Такой удар «ловят» только от профессионала, который отрабатывает его годами тренировок, а потом в мгновении ока выстреливает в противника. Когда Костю ударили, его тело онемело сверху донизу, и он сбитой кеглей вылетел в коридор.
Чёбот отступил на шаг и выстрелил почти одновременно из обоих стволов: «Бах! Бах!» Купе наполнилось клубами сизого дыма. А потом на Чёбота прыгнуло что-то, жутко визжащее, орущее и принялось остервенело кусать за уши и за шею, в общем, везде, куда могло достать. В узком пространстве коридора Чёбот, обезумев от боли и ужаса, никак не мог справиться с этим существом. Не выпуская из рук «тулку», он шарахался из стороны в сторону, как слон в посудной лавке, мгновенно разломав и разбив всё, что находилось рядом. И вдруг в одно мгновение эта тяжесть на плечах куда-то делась, он шарахнулся в очередной раз, и «Бац!» – приложился прикладом «тулки» к тому, кто на него напал, а тот теперь, визжа, как сто енотов, катался по полу и хватал, и кусал всех за ноги. Этим кем-то оказался Косой. А сбил его с плеч Чёбота Телепень – сын рыбака.
Всего этого Костя, разумеется, не видел, он начал приходить в себя в ту секунду, когда из купе выскочил оглушенный кайман со шрамом на лице. Кровь хлестала у него из груди. Она-то и привела Костю в чувства, потому что Костя пребывал в приятных грезах, и чудилось ему, что он моется в бане. Но тут отец плеснул на него вовсе не холодной водой, а кипятком, и от неожиданности Костя пришёл в себя. Кровь каймана действительно показалась ему такой горячей, словно вода из кипящего чайника. В руках кайман сжимал огромный кухонный тесак, которым обычно шинкуют капусту. Ближайшим к нему был Чёбот. Кайман уже замахнулся, чтобы ударить его в спину, но Костя приподнял ствол «плазматрона» и одним выстрелом сразил каймана. Тот ударился головой о косяк двери и рухнул головой в купе. Во все стороны брызнули зеленоватые искры, запахло озоном, и вагон на мгновение наполнился зеленоватой дымкой. После этого наступила тишина. Костя вскочил и сунулся в купе. Сквозь дым, который ещё не рассеялся, он увидел, что кайман, которого он сдернул с полки и который так сильно пнул его ногой, мертв – мертвее не бывает, потому что львиная порция картечи из двух стволов превратила его в решето, а тот кайман, в которого выстрелил Костя, его враг со шрамом, тоже отдавал богу душу, если у кайманов есть душа. Костя подумал: «Вот как это выглядит» и отвернулся.
Он потрогал разбитое ухо, оно распухло и стало огромным, не умещающимся в ладони. Костя не знал, что если бы кайман попал чуть ниже, в челюсть, то валяться бы ему, как убитому, не полминуты, а все полчаса. А это значило, что им ещё повезло, потому что они остались живы и одновременно получили такой опыт, который ни на каких тренировках не получишь – опыт реального боя. А это много стоит.
Чёбот тоже заглянул в купе и спросил абсолютно деловым тоном:
– Головы резать будем?
И всё: будто бы они не пережили только что смертельную опасность, и сам он не был расцарапан, словно кошкой, с макушки до шеи. В этом был весь Чёбот – порой невозмутимый, а порой бешеный и рисковый.
– Обязательно, – ответил Костя, брезгливо вытирая с себя чужую кровь.
Косой снова завизжал, как заяц:
– Только не головы! Только не головы!
– Ты что, продался? – повернулся к нему Чёбот. – Святые угодники!
– Да! Да! Да! – закричал Косой, в ярости ударяясь головой о пол, – я теперь тоже кайман! Я теперь тоже кайман! Я теперь тоже кайман! Кайман! Кайман! Кайма-а-а-н-н-н!
Изо рта у него шла пена вперемешку с кровью, и зубы были красными от крови.
– Подумаешь, – невозмутимо возразил Телепень и как следует встряхнул Косого. – Ты на кого руку поднял?! Ты на своих руку поднял!
Но Косой, выказывая все признаки своей буйной натуры, не обращал внимания на тычки и оплеухи и продолжал орать: «Гады! Подонки! Уроды! Не трогайте их! Только не головы! Только не головы!» Он орал, пока они вытаскивали кайманов из вагона, орал, пока их не затащили в болото, и продолжал орать, пока им с помощью все тех же «плазматронов» не отсекли буйные головы и не закинули их подальше в трясину. После этого Дрюнделя рвало минут пять. Костя же отмыл куртку, свитер и штаны и, развесив их сушиться на кустах, устало смотрел на ночное солнце. Я так и не узнал, почему они убили моих родителей, думал он. Это нечестно. Выходит, история не закончилась, и мне придётся ехать дальше, в центр. Не могу я всё бросить, не узнав правды. Он так надеялся вернуться вместе со всеми в деревню, к Верке Пантюхиной, и получить своё, а вышло всё наоборот. Уже невдалеке загорелся огонь, уже дядя Илья и Семён сварганили тройную уху и заварили настоящего чая, а он всё сидел и сидел, отгоняя вялых комаров, которые прилетали из тайги. Подошёл Чёбот и как-то очень по-свойски, стараясь завести разговор, что-то произнес.
– Что? – переспросил Костя, – прости, я не услышал.
– Я говорю, спасибо тебе, а то бы кайман покромсал меня на кусочки.
– Да ладно, – махнул рукой Костя. – Чего там.
– Отец в таких случаях советовал: «Убивай всех подряд. Бог на небе разберётся».
– Ты думаешь, мне их жалко? – Костя оглянулся на болото. Его поверхность блестела в лучах ночного солнца и казалась золотой. Ничто не напоминало, что на его дне лежат трупы кайманов.
– Нет, конечно, – ответил Чёбот, давая понять, что даже в мыслях не подозревал Костю в слабости.
– А Косого мы тоже убьем? – спросил Костя и с любопытством посмотрел на Чёбота.
Нравился он ему всё больше и больше. Такой не подведёт в бою. Странное чувство признательности друг к другу возникло между ними, словно они заключили тайный союз, но ещё не знали об этом, а только догадывались.
– Нет, зачем?.. – смутился Чёбот. – Косой свой, хотя и сделался кайманом, святые угодники.
– Я подозреваю, – сказал Костя, – что на Большой Земле таких новообращенных кайманов видимо-невидимо, всех не перебьёшь.
– А мы их по одиночке, – подмигнул ему Чёбот и усмехнулся своей кривой остяцкой ухмылкой, означающей одновременно и согласие с Костей, и презрение к сопливым разговорам.
– Как получится, – согласился Костя.
Хотел он рассказать о «сопротивлении», да вспомнил предостережение дяди Ильи и не осмелился. Может, не ко времени, а может, и не стоит вовсе? Может, я один поеду дальше? Кто знает, как всё обернётся?
Подошёл Семён, поглядел на них, как на героев, сказал, что уха готова, и заулыбался радостно и открыто, совсем как дядя Илья, и Косте показалось, что теперь он всех-всех понимает, и Семёна, и Чёбота, и даже Косого, который выбрал себе дурную судьбу. Словно с глаз упала пелена, и Костя увидел, каков мир на самом деле, вплоть до самых крохотных деталей. Такая ясность в нём была, только когда его мать вытолкнула из окна. Это маленькое открытие его слегка ошарашило. Он подумал, что надо самому хлебнуть приключений, чтобы научиться понимать других.
Он натянул ещё мокрые джинсы и подошёл к костру в тот момент, когда дядя Илья разливал уху по мискам.
– А где Косой? – спросил он так, словно только что вспомнил о нём.
Дрюндель и Телепень с удивлением уставились на него. Дрюндель на всякий случай жалобно шмыгнул носом:
– Так это… он того… валяется в купе.
– Не учи дедушку кашлять! – веско сказал Костя и велел: – Притащите. Накормить парня надо. Может, чего интересного расскажет, раз мы не смогли допросить кайманов.
Привели Косого. Вид у него был, как после изрядной трепки: синяк под глазом, разбитая губа. Правда, он уже не дёргался и выглядел спокойным, но в глазах нет-нет да вспыхивал и медленно, как искра в костре, гас огонёк безумия. Что нам с ним делать? – невольно подумал Костя, отгоняя мысль о том, чтобы отправить его вслед за кайманами. Нехорошая была мысль, подленькая, не для нормального человека, тем более не для теленгера. А вдруг безумие пройдёт, – с надеждой подумал Костя, – и тогда Косой счастливый потопает к матери в деревню.
– Слушай, Паша, – сказал он, – мы сейчас тебя развяжем и вытащим кляп изо рта. Обещай, что орать не будешь, а главное, что не станешь на всех кидаться.
– Он мне ухо едва не откусил, – со слезой в голосе пожаловался Чёбот и очень нехорошо поглядел на Косого. – Святые угодники!
Косой кивнул головой в знак того, что понял и принимает условие. Телепень, поворачивая Косого, как большую куклу, сказал:
– Не балуй мне! – и показал ему квадратный кулак.
Надо сказать, что Телепень, сложенный нелепо – чрезмерно развитый торс у него переходил в непропорционально короткие ноги – хотя и не обладал реакцией Кости, однако был силен, как медведь, и мог запросто закинуть огромный валун в болото. Собственно говоря, поэтому ему и поручили зашвырнуть головы кайманов подальше от тел – прямо в топь, туда, где со дна поднимался болотный газ, а ржавая вода была покрыта ядовито-буро-зелёной ряской. Что он, играючи, и сделал. Так вот, даже силач Телепень не мог справиться с Косым, когда тот входил в неистовство. А теперь Косой вообще потерял страх и не боялся ни Телепня, ни Кости, ни Чёбота, вообще никого.
– Садись, Паша, – сказал Костя, освобождая ему место на бревне. – Сейчас ухи порубаем и домой поедем. Домой хочешь?
– Хочу… – Косой присел, разминая затёкшие руки.
Ну и славненько, едва не похвалил его Костя, но промолчал, чтобы не сглазить.
– Что же тебе новые хозяева даже новой дошки не дали? – с презрением спросил Дрюндель.
– Я не знаю, – скромно пожал плечами Косой и принялся хлебать уху с такой поспешной жадностью, что во все стороны полетели брызги. Появилось в нём что-то от собачьих повадок.
С тех пор, как его видели последний раз, он здорово изменился, словно превратившись в маленького взрослого мужичка, потертого жизнью. Не было у него в глазах прежнего щенячьего восторга, осталась лишь злость, которая легко переходила в агрессию. Косте даже показалось, что Косой прячет её под маской покорности. Но он тут же отбросил эту мысль. Ведь не дурак же он. Нас здесь шестеро здоровенных лбов. Один дядя Илья чего стоит. Шансов у него никаких. А оружие мы ему, конечно же, не дадим. Костя на всякий случай переместил кобуру с пистолетом с левого бока на правый, подальше от Косого. А «плазматроны» и «тулка» лежат так, что он к ним ну никак добраться не сможет.
– Ты боишься кайманов? – спросил он.
Косой неопределенно мотнул головой.
– Нет их здесь, – весело сказал Костя. – Так что не бойся, Паша. Убили мы их, а головы отрезали и бросили в болото.
– А я и не боюсь, – ответил Косой, но зачем-то оглянулся на это самое болото, словно определяя место, где лежат кайманы.
– Рассказывай, что с тобой приключилось! – потребовал Чёбот.
Он один продолжал недоверчиво смотреть на Косого. Дрюндель и Телепень – те уже расслабились и с жадностью поглощали вторую порцию, даже не прислушиваясь к разговору. После всех приключений у них открылся зверский аппетит. Вид у них был такой: пусть начальство, то бишь Костя с Чёботом разбираются, а мы пожрём. Уха действительно была хороша – наваристая, с черным хлебом, она трещала за ушами, не хуже русских пельменей под водочку.
– Ребята-а-а… – вдруг скорчил испуганную морду Косой и привычно заныл, – а бить не будете-е?
Что-то Косте не понравилось в нём: то ли его скоморошество, то ли писклявый голос, то ли собачьи повадки, он не сразу понял, что конкретно. Только потом сообразил, что Косой притворялся тем прежним, каким они его знали, и делал это весьма искусно.
– А зачем нам тебя бить, ты и так кем-то битый, – насмешливо заметил Телепень, усаживаясь напротив Косого.
Дрюндель же, осторожничая, стоял за костром. Семён и его отец – дядя Илья, попивая янтарный чаёк, смотрели на них с большим любопытством и ничего не понимали.
– Я же тебя побежал спасать, – Косой посмотрел на Костю. – Я ж ничего не сообразил.
– Паша, расскажи-ка лучше, как было на самом деле, – посоветовал ему Костя, давая понять, что он не верит ему ни на грош, – и мы от тебя отстанем.
Он выдал ему такой аванс, который в их компании в подобных ситуация никому и никогда не выдавался, аванс, которого с лихвой хватило бы на всю их компанию на десять лет вперёд, как залог мужской дружбы.
– Ну… – Косой дёрнулся как-то странно и попросил ещё раз: – Только чур не бить.
– Да кому ты нужен! – хлопнул его по плечу Дрюндель.
Хлопок был вовсе не дружеский, а предупреждающий, словно Дрюндель в их иерархии приподнялся над Косым. В былые времена Косой такого бы не потерпел и между ними произошло бы драка. Но только не теперь. Теперь Косой был под подозрением. Только об этом никто не сообразил, даже сам Дрюндель, он только налился своим румянцем, как райское яблочко.
– Вот что я вам скажу, ребята, – начал Косой. – Они ведь меня сразу и схватили…
– Кто?! – уточнил Чёбот. – Говори яснее.
– Я только по этой веревке пошёл, а они из-за камня машут рукой, мол, иди сюда, иди…
– И ты пошёл?! – ахнул Дрюндель.
– Попробуй, не пойди… – вздохнул Косой.
От самих воспоминаний голос у него сделался взволнованным и хриплым. Лицо стало ещё более нервным, а разбитая губа задёргалась.
– Да кто же?! – вскричал в нетерпении Чёбот.
Косой словно очнулся:
– Поверьте, – взмолился он – даже не знаю, – и так на всех посмотрел, что они невольно отступили на шаг.
И снова Костя не поверил Косому. Врал он мастерски, а зачем, непонятно.
– Как это так?! – не унимался Чебот. – Что же ты ничего не видел?
– Только руки и эти, как их…
Все напряглись, готовые услышать самую жуткую тайну Девяти холмов красных дьяволов.
– Не было у них лиц… – загробным голосом поведал Косой. – Маски были, а лиц не было.
– Какие маски? – спросил Костя.
– Белые, резиновые, без рта и носа, одни глаза круглые. Вот такие, – Косой показал на своём лице.
– На себе не показывай, – заметил кто-то.
Косой в испуге отдёрнул руки:
– Изо рта шланги какие-то торчали.
– А потом что? – спросил Телепень, который от волнения встал и навис над щуплым Косым, как скала.
– А потом… потом… потом я пошёл за ними, потому что они дали мне выпить какого-то чаю.
– Чаю? – спросили все хором и переглянулись. – Чтобы это значило?
– Ага… – подтвердил Косой, – только чай тот необычный. От него мне сделалось так хорошо, так приятно, а главное, я тех людей сразу перестал бояться.
– Знаю я этот чай, – сказал Чёбот, – из мухоморов делается.
– Нет, не из мухоморов, – помотал головой Косой. – Из мухоморов я пил, совсем другой чай.
– Кто добавку будет? – спросил дядя Илья.
– Я! – воскликнул Косой и протянул чашку.
– Ты ему веришь? – прошептал Чёбот на ухо Косте.
– Не знаю, – так же тихо ответил Костя.
– А я ни капли не верю, – сказал Чёбот и многозначительно посмотрел на Костю, мол, тебе решать.
Косой получил добавку и снова взялся за ложку. Он доел вторую порцию, вылизал, как собака, чашку и поднялся:
– Хорошо-то как!
Костя с тревогой следил за ним. Что-то должно было произойти.
– Говорят, у вас ещё и чаёк есть? – спросил Косой, присаживаясь к костру.
– В ведре, – беспечно отозвался Семён, отмахиваясь от комариков.
Косой снял крышку, потянулся за чашкой, искоса подмигнул Косте и вдруг прыгнул ласточкой. Нет, не за «плазматронами», и не за пистолетом в жёлтой кобуре, а за «тулкой», которая висела поодаль, на дереве. Костя и глазом не успел моргнуть, как Косой пролетел расстояние метров в пять, а потом кувыркнулся через голову и схватил ружьё. Чёбот от неожиданности выронил кружку с чаем, и лицо у него сделалось растерянным. Костя потянулся к «плазматрону» за бревно и никак не мог его нащупать, потому что боялся оторвать взгляд от Косого, который клацал курками, словно открывал калитку в преисподнюю.
– Ну что?! – заорал Косой. – Что?! Поговорим?! Я тоже сейчас оторву вам бошки и заброшу в болото. Вам ещё бошки никто не отрывал?!
Он с какой-то почти животной тоской посмотрел в сторону болота, а потом задрал голову к низкому северному небу и завыл – страшно, жутко – по-волчьи. До того жутко, что Телепень, который хоть и считал себя храбрым и смелым, а как стоял, так и сел на бревно, а Дрюндель – тот вовсе упал на колени и спрятался за пень. Дядя Илья отстранил дернувшегося было Семёна к себе за спину и сказал непререкаемым тоном:
– Ты, парень, поосторожней-то с оружием! А лучше брось его вообще.
– Вы ничего не понимаете! – закричал Косой, размахивая «тулкой». – Вы все, – он взмахнул руками так, словно хотел объять мир, – вы обречены! Следующее поколение людей вымрет. Вы уже вымираете! Час за часом. Только вы этого не понимаете!
Костя наконец схватил «плазматрон».
– Не надо! – тихо остановил его Чёбот. – Пусть выскажется. Ружьё не заряжено. Святые угодники!
– Вы думаете, что можете меня убить?! – закричал Косой. – Я Павел Косых, новый человек, и вам не понять, что я испытываю, когда оглядываюсь назад.
– Что же ты там видишь? – спросил дядя Илья.
– Мы изобрели новую историю! – орал Косой, как помешанный, на губах у него появилась пена. – Превратили прошлое в небылицу!
Вот когда все по-настоящему удивились, даже дядя Илья и его сын Семён, потому что никто и никогда не слышал таких умных речей от психованного Косого. Вот когда они поняли, что Косого действительно перекодировали и что с ним ничего уже нельзя поделать, разве что убить и бросить в болото. Но у кого из нас поднимется рука? – подумал Костя и взял «плазматрон» на изготовку.
– А-а-а! – дико заорал Косой и нажал на курки, раз-два. Курки сухо щёлкнули.
Чёбот тоже схватил «плазматрон» и тоже прицелился в Косого, от которого теперь можно было ожидать чего угодно.
Косой отшвырнул «тулку», и она ещё не успела коснуться земли, как он развернулся, как может развернуться только зверь – быстро, в один рывок и кинулся в болото.
Все в каком-то странном оцепенении смотрели, как тщедушный Косой, не обращая внимание на то, что всё глубже и глубже погружается в трясину, разгребает холодную грязь и ищет тела и головы своих хозяев – людей-кайманов, ныряет и ищет, ныряет и ищет, и борется с этой самой грязью, захлебывается в ней. И вот уже, издав на прощание дикий вопль, он исчез в этом самом болоте на веки вечные.
– Фу… – выдохнул суеверный Чёбот и перекрестился. – Прямо как демон…
Костя тоже готов был перекреститься, да не верил он в демонов. В деревне в них никто не верил, в черта и болотную кикимору – верили, а в демонов – не верили. Не водились у них демоны.
– У вас в Теленгеше все такие? – осуждающе покачал головой дядя Илья и пошёл к костру.
За ним потянулись остальные, ошарашенные смертью Косого. Один Дрюндель остался у того места, где на поверхности болота булькали холодные пузыри.
– Идём! – крикнул Костя, чтобы отвлечь его от тягостной картины.
– А может, он ещё выплывет?! – испуганно предположил Дрюндель, оглядываясь на Костю.
– Не выплывет, – сказал Костя, сам не понимая, откуда у него взялась такая уверенность. – Идём, чай стынет.
– Да какой там чай! – с возмущением отозвался Дрюндель, поднимая с земли «тулку» и с сожаление рассматривая поцарапанный ствол. – Теперь мне не до чая.
Однако уже через минуту он нерешительно хмыкнул, а через пять минут, как всегда, дрыгал ногами и заливался хохотом.

***
Правда, потом им стало не до веселья и не до чая, потому что когда Костя объявил, что идет в областной центр, компания в горячке спора разделилась.
Во-первых, Телепень, не то чтобы испугался, он всегда был готов поддаться страху, однако на этот раз он был категоричен:
– Я возвернусь в деревню!
Для него всё произошедшее было уже чрезмерным, он уже и так слишком далеко забрался от дома, ему почему-то хотелось ещё раз взглянуть на родной дом и только потом топать куда угодно, хоть к чёрту на кулички.
Дрюндель тоже струхнул. Ясно было что, опыт, полученный в результате общения с Костей и Чёботом, не прошёл для него даром, но страх перед неизведанным все же оказался сильнее, чем страх с позором вернуться в отчий дом. Ведь наверняка спросят, думал Дрюндель, почему отпустил Костю в неведомую даль одного, а это негоже для теленгера.
Костя же с надеждой поглядывал на Чёбота. Вот кого бы он взял с собой без всяких сомнений и условий. Но физиономия Чёбот ничего не выражала: ни желания топать назад, ни желания навострить лыжи вперёд. А ещё Костю что-то мучило: неизбывное, таинственное, но он никак не мог понять, что именно, то ли память о погибших родителях, то ли тайна, связанная с ними. Одно было ясно, она лежала там, куда убегала железная дорога, и это было неоспоримым фактом и внутренним движением его души.
Они сидели в теплой кабине паровоза, с интересом разглядывали его внутренности, и это прибавляло толику страха к их извечным страхам. Кое-кто думал: «Ведь если здесь так много всего понатыкано непонятного и таинственного, так что же мы увидим там, в Большом мире, то бишь на Большой Земле? Жуть какая!» Подобные мысли внушали оторопь. Не каждый из них готов был сделать этот последний шаг. Давно уже было выпито второе ведро чая, съедена вся уха, но никто не поднимался со своих мест, словно не решаясь окончательно и бесповоротно отдаться на волю судьбы.
Дядя Илья наставлял их так, как если бы это делал Рябой:
– Пойдете, не сворачивая, по рельсам. Станцию только обогнёте, чтобы никто лишний вопросов не задавал, дня через три доберётесь до Чупы, а там рукой подать до Теленгеши. В Чупе заглянете к соседке тёте Варе, я её предупредил, что могут быть гости. Она вас накормит, обогреет, в баньке попаритесь. Но так, чтобы тихонько, без огласки. Лишние уши и рты не нужны. А главное, не нарвитесь на бывшего начальника полиции Панова. Он хоть и старый, но дело своё знает, и вас живо раскусит.
В глазах Дрюнделя сквозила тоска, но он ничего с собой поделать не мог. Ноги сами несли его в обратную сторону, хотя он догадывался, что всю жизнь будет сожалеть об утерянном и невозвратном.
Дядя Илья выдал им еды на три дня, спичек, пару тёплых носков и кусок брезента укрыться в непогоду, а Костя отдал один «плазматрон» и обойму к нему.
– Ну прощевайте! – совсем как его отец-мельник, сказал Дрюндель. – Не поминайте лихом, – и поклонился до земли.
Телепень крепко пожал всем руки и спросил Костю:
– Верке-то привет передавать?
Костя покраснел и ответил так, чтобы его ни в чём не заподозрили:
– Передай на всякий случай. Может, вспомнит.
Однако обычных шуточек насчёт его влюбленности не услышал, видно, всем было не до того, дела назревали поважнее, чем отношения между Веркой Пантюхиной и Приёмышем.
Наконец формальности расставания остались позади, даже, показалось, все вздохнули с облегчением. Дрюндель и Телепень отступили с насыпи к болоту и смотрели снизу вверх, задрав головы, а Костя залез вслед за Чёботом в паровоз. Дядя Илья дал протяжный гудок. Колеса чуть провернулись, состав дёрнулся, окутался паром, и они поехали. Дорога огибала болото и уходила в ущелье между сопками. Солнце вставало оттуда – ярко-жёлто-белое. Фигурки Телепня и Дрюнделя делались всё меньше и меньше, вот они пропали за мысом, вот снова возникли – крохотные, как букашки, вот снова пропали за кустами, и вдруг Костя заорал:
– Стой! Стой, дядя Илья! Стой!
– Святые угодники, – только и прошептал Чёбот.
Кто-то бежал оттуда, из-за мыса, придерживая шапку, больше похожий на блоху, чем на человека. Бежал отчаянно, изо всех сил. Бежал вначале по кромке болота, а потом – одним махом словно взлетел на железнодорожную насыпь и понёсся по щебёнке, рискуя свалиться в топь. Дядя Илья стал тормозить, приговаривая не зло, но веско:
– Колодки-то старые, на вас не напасёшься?! – улыбку однако прятал, нравилась ему мужская дружба, серьезно он к ней относился и с пониманием.
Вдруг все поняли к их огромному удивлению, что бежит вовсе не Дрюндель, а – Телепень. Не может этого быть, подумал Костя и протёр глаза. Но это действительно был Телепень, который наяривал так, будто за ним волки гнались.
– Тю-ю-ю… – разочарованно произнёс Чёбот, вероятно, загадав на Дрюнделя.
Состав нещадно тормозил, скрипя и жалуясь всеми своими изношенными частями, и окончательно замер перед клином леса, который огибал болото. Все высунулись в окно и повисли на перилах. Телепню понадобилось ещё добрых минут пятнадцать, чтобы нагнать их.
– Я с вами! – орал он, запыхавшись. – Я передумал! Я решил, что лучше увидеть свет, чем всю жизнь просидеть в деревне. Пусть батя сам ловит рыбу. А ты, Костя, научишь меня грамоте. Я тоже хочу читать!
Ему протянули руки, рывком втянули внутрь, и он упал, счастливый, в объятия друзей.

Глава 5
Областной центр

И пошли мелькать деревни – пустые и развалившиеся, в которых на остановках в поезд подсаживались в основном бабы в чёрных платках и телогрейках. Ко второму дню пути набилось три вагона. Кто с рыбой и живностью, кто с консервированными грибами и моченой брусникой, а кое-кто и с самогоном, и медком, всё залезали в вагоны и кричали:
– Давай, Илья! Давай наяривай! Комары заели!!!
– В областной центр едут, обменять на спички, соль, охотничьи и рыболовные припасы, – сказал дядя Илья, не соблазняясь на алкоголь. – Может, ещё чего? Я не знаю.
В тамбуре уже во всю кудахтали куры и позванивали банки с тушеной крольчатиной – оплата за проезд.
Горы отступили к северу, и зелёная равнина раскинулась во все стороны. С левой стороны сквозь деревья и перелески всё чаще просвечивала водная гладь, потом распростерлось, Костя догадался, Белое море. Глядели во все глаза. Море – это нечто огромное, бескрайнее, непонятное – не озеро и не река. И действительно, сколько ни таращились, к своему удивлению противоположного берега так и не обнаружили.
Вдруг в одной из неприметных деревушек с названием Карамбай, которая пряталась за полоской леса, состав замер на целый день. Семён сказал, пряча глаза:
– У бати… – шмыгнул носом, – здесь зазноба. Он всегда здесь останавливается. Мамка-то у нас померла три года назад. А он, видать, себе нашёл…
– Мачеху, что ли, для тебя? – нехорошо хохотнул Чёбот.
– Мачеху… – хмуро признался Семён. – Только она с нами жить не хочет. Нравится ей так… наездами! – последнее он выпалил уже с раздражением.
Чёбот осуждающе поцокал языком, словно разбирался в подобных вопросах, строил из себя бывалого человека. Косте сделалось смешно. Он поглядел в окно: народ из вагонов высыпал, но далеко не уходил, расположился в тени состава, открыл туески, принялся заправляться деревенскими харчами. Запахло бочковыми помидорами и самогоном.
– Сходим на окрестности глянем, – предложил Костя, у которого рот тотчас наполнился слюной. – Чего сидеть-то?! – И первым спрыгнул на щебёнку, заросшую бело-розовым вьюнком.
Телепень схватил «тулку» и громыхнул в одно касание по лестнице. Припекало солнце, сделалось тепло, сквозь белые облака проглядывало голубое небо. Над ярко-жёлтыми лютиками кружились пчелы. Необычайно крупные ромашки разбегались во все стороны. Лето нагоняло весну.
– Подождите! – крикнул Семён, высовываясь в окно. – Сами не найдете!..
– Чего не найдём?.. – обернулся Костя, пряча в карман «менингитку».
Ветер из тайги взъерошил ему волосы. Приятно было почувствовать под собой твердую почву, а не шаткий пол вагона.
– Там у реки… – Семён торопливо закрыл кабину паровоза на замок. – Я покажу…
– Чего покажешь-то? – насмешливо спросил Чёбот, обозревая окрестности, и его маленький боксёрский нос выражал крайнюю задиристость. – Чего показывать? Деревня, как деревня, похуже нашей будет. Девок нет, танцев нет, скукотища!
В голосе его послышалось вечное теленгерское зазнайство, хотя, действительно, здесь в некоторых местах вместо изб высились холмы мусора, поросшего лебедой. Да и другие избы были не лучше – с чёрными провалами окон и гнилыми крышами. Печать запустения лежала на всём. Бывшее футбольное поле рядом с бывшей школой давно превратилось в осиновый лесок с кочками ярко-зелёного мха. Дорога, хотя и асфальтовая, заросла берёзами и липами. Под ногами вилась узкая тропинка. Чудно, думал Костя, от цивилизации ничего не осталось, словно её и не было. Через десяток лет здесь вообще встанет непроходимый лес, и звери будут глазеть на человеческие дома. А народ вымрет. Словно и не было великой страны.
– Место плохое покажу, – ответил Семён, проверяя, хорошо ли запер дверь, и ловко спрыгивая на щебёнку.
Он прихватил с собой карабин, из которого давеча целился в Костю.
– А не уведут? – пошутил Костя, кивая на паровоз.
– Не уведут. Некому здесь уводить, народу-то раз-два и обчёлся. Бабы и дети. Мужики на «промысле». Теперь все только «промыслом» и живут. Другого заработка нет.
– Ну веди, Сусанин, – с лёгким сердцем сказал Костя. – Чем же ты нас удивить хочешь?
Семён загадочно хмыкнул, мол, сейчас погоди, но особого веселья не выказывал, словно речь шла о чём-то мрачном, не допускающим веселья. Холодок дурного предчувствия пробежал у Кости по спине.
Идти пришлось совсем недолго, вначале по заросшей дороге, потом через площадь, тоже зарастающей со всех сторон травой, где от сельского магазина осталась одна косая вывеска «промтовары», до лощины, которая спускалась к полноводной реке. Было тепло и безветренно, лето быстро брало своё. Доцветала черёмуха, от зарослей елей тянуло прохладой. Трясогузки ловили бабочек и кормили выводок. Песок под ногами был чистым и ярким.
В густых зарослях веха и болиголова, которые казались больше обычного и к тому же были ядовито-зелёными, Костя увидели нечто странное. Что за ерунда… – удивился он. Странные бугры. Чёбот ткнулся ему в спину и тоже замер с открытым ртом. Телепень, который шёл последним, тянул шею, как рассерженный гусак.
– Чего там?.. Чего там?.. Дайте мне посмотреть! Ну дайте!..
Хотел Костя сказать, что сам не понял, а потом у него глаза на лоб полезли, потому что он увидел черепа с чёрными глазницами – много черепов в касках и без них, улыбающихся и мрачно свернутых набок, так много, что они тянулись ровными рядами вдоль лощины до самой реки, а до реки той было не меньше полутора километров.
– Что это?! – воскликнул он и побежал вниз, чтобы убедиться, что глаза его врут.
Он бежал по узкой тропинке, цепляясь плечами за головки болиголова, бежал прямо по зеленовато-белым костям, и они хрустели под ногами, бежал по черепам, и они пружинили под ногами. А справа и слева, сколько хватало глаз, лежали трупы, сквозь которые проросла гигантская ядовито-зелёная трава с белыми и розовыми, огромными, как зонтик, венчиками, и на этих ядовитых цветах беззаботно жужжали пчелы. Нет, оторопело думал он, так не бывает. Это ж сколько народа! Тысячи, а может, даже и миллион! В его представлении это было очень много, так много, что невозможно было сосчитать, да и считать казалось кощунством. Запыхавшись, его догнали остальные. У реки трупов было даже больше, сколько хватало глаз – под елями, в глубине леса, все эти странные бугры, занесённые песком, большие и маленькие, переплетенные растениями и накрытые многолетней листвой и ветками деревьев.
– Святые угодники… – произнёс Чёбот, и лицо у него из недоуменного сделалось испуганно-глупым.
Должно быть, он не находил связи явлениям, а приписывал им мистическое объяснение.
– Армия лежит… – философски и очень мрачным тоном заметил Семён.
Он один остался спокоен. Даже Чёбот разволновался и сдёрнул с головы кепку. Телепень щёлкал зубами, как аист клювом. Грудь у него от волнения ходила ходуном. На глаза навернулись слёзы.
– Скорее всего… – уточнил Костя, озираясь по сторонам, – дивизия…
– Дивизия! – воскликнул Телепень. – Мать моя женщина! А это много?..
– Не знаю, – пожал плечами Костя. – Наверное, много. Ты же видишь.
– Да, – согласился Телепень, – народа побольше, чем в нашей деревне. Слышь…
– Чего?
– Научишь меня своей грамоте? Я тоже хочу во всём разбираться. Я тоже хочу знать, что такое дивизия, а что такое полк.
– Научу, – пообещал Костя.
– Я тоже хочу, – буркнул Чёбот, стесняясь того, что обращается к своему недавнему врагу, тем самым признавая его главенство.
– Говорят, – сказал Семён, – что дальше на юг таких кладбищ миллионы.
– Кто же их смог так быстро убить? – поёживаясь, спросил Телепень и ещё раз оглянулся на мрачный лес, словно он знал ответ.
– Если бы я ведал, – признался Семён.
– Кто-кто? – сказал Костя. – Наверное, кайманы. Больше некому.
– Нет, – возразил Семён. – Кайманы, хоть и опасны, но не так умны и могучи.
– А кто могуч? – спросил Костя с тайной надеждой побыстрее разобраться в этом мире.
– Я не знаю. Но народа здесь побито немерено. Говорят, полстраны вот так убили. А может, и больше.
– Даже оружие не забрали, – сказал, заикаясь, Телепень, но за ржавым «калашом», который торчал из-под листвы не полез, то ли побоялся, то ли побрезговал, то ли потому что этот «калаш» всё ещё сжимала чья-то рука.
– А кто будет забирать? Деревня тоже повымирала, пять домов осталось, – сказал Семён. – Здесь их по окрестным лесам, знаешь, сколько лежит? Всё, что можно, уже растащили. Остальное без надобности. «Время-марь», однако. – И вздохнул тяжело, как на поминках.
Гулять им расхотелось, и до самого состава они плелись молча. Залезли в кабину, и Телепень высказался, усаживаясь прямо на уголь:
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Костя взялся было за дневник старшего лейтенанта Брагина, но перед глазами всё ещё стояли кости погибших, и он подумал, что после таких катастроф цивилизации не возрождаются, что от былого могущества страны, о которой все вспоминали, как о сказке, ничего не осталось, и что они, должно быть, являются свидетелями гибели человечества и только чудо может возродить этот мир.

***
Дядя Илья явился довольный и весёлый. От него пахло самогоном и селёдкой.
– Ну что, пацаны, едем дальше? – спросил он. – А чего такие грустные?
– Я их водил к мертвякам, – объяснил Семён.
– А-а-а… – отозвался дядя Илья, поднимая пары. – Тогда понятно. Эпидемия здесь случилась, ребята. Чахомоткой называется. Спасения от неё нет. Из-за этой болезни все наши беды. Говорят, что американцы во всём виноваты, что они её в своей Америке и сотворили. – Он крикнул сыну: – Подкидывай! – и распахнул топку.
Семён с разворота кинул в неё лопату угля. Оттуда ударило жаром. Дядя Илья закрыл топку. Семён набрал грабарку угля, и снова дядя Илья на секунду распахнул топку, и снова оттуда ударило жаром, как из преисподней.
– А зачем эпидемия? – удивился Костя.
В голове у него не укладывалось: жили бы себе мирно дальше и жили. Зачем какие-то чахомотки разводить?
– Так… На всякий случай – отозвался дядя Илья, поглядывая на манометр, – чтобы нам жизнь малиной не казалась.
– Это как если бы у нас поссорились два соседа и один второму в огород соли накидал? – спросил Костя.
Дядя Илья не ответил, ответ был очевиден.
– Америка – это где? – спросил Чёбот и покраснел, совсем как Дрюндель, потому что ему вдруг стыдно стало, что он такой тёмный.
– На другой стороне земного шара, – пояснил Костя прежде, чем дядя Илья открыл рот.
– Тю-ю-ю… – с презрением произнёс Телепень. – А бают, что Земля плоская.
Семён засмеялся, но так, что Телепень совсем ничего не понял, а Чёбот покраснел ещё больше и стал походить на спелое яблоко. Он сообразил, что Телепень опозорился с головы до ног.
– Круглая, круглая, – подтвердил дядя Илья и посмотрел на них с удивлением: – У вас что, школы нет?
– Нет, – безмерно стыдясь, признался Чёбот.
Раньше он на такие мелочи не обратил бы внимания. Подумаешь, нет в деревне школы, ну и что? Кого это волнует? Атамана Рябого точно не колышет, а других жителей Теленгеши и подавно, главное, чтобы живот был набит да зимой выжить.
– У нас школы тоже нет, – сказал дядя Илья. – Но я знаю, что земля круглая.
Он повернул регулятор давления. Паровоз окутался паром и дымом, паровая машина провернула колеса, и состав тихонько двинулся вперёд на малом клапане. Дядя Илья открыл следующий клапан, и паровоз стал набирать скорость. Косте сделалось немного жутко.
– Какая же круглая, если везде ровно? – усомнился Телепень, выглядывая для проверки в мутное окно, за которым мелькали сосны и ели.
– Это потому что она очень большая.
Телепень недоверчиво покосился на дядю Илью, но ничего не сказал, хотя по лицу было видно, что он не поверил. Он долго и сосредоточенно молчал, а когда они собрались уходить в своё купе, выдал:
– Как же она круглая? Если здесь плоская, значит, плоская и там, и там, и там. А море?.. – Телепня осенило. – Оно же выльется!
– Насчёт этого ничего не знаю, – сказал дядя Илья, – но то, что круглая, это научно доказанный факт.
До вагона Телепень добирался молча, потрясенный открывшейся ему истиной. Лицо его выражало всю гамму будоражащих его чувств, оно становилось то недоуменным, то, наоборот, просветленным, как у его отца, когда тот бывал трезвым. Телепня снова одолевали сомнения, глубокие морщины появлялись у него меж бровей. Чёбот, напротив, принял сведения о Земле, как очевидный факт, и не сомневался ни секунды. Сказал старший, что Земля круглая, значит, круглая, о чём здесь спорить? Да и какая, собственно, разница? От этого факта не жарко и не холодно.
До самого Петрозаводска ничего примечательного больше не произошло. Правда, Телепень чаще обычного смотрел в окно, а когда за ним мелькало море с белыми облаками, то вообще приникал к стеклу и пялился во все глаза, стараясь уловить момент, когда море исчезнет. Но море, естественно, не исчезало, и Телепень, устав, прикорнул к стенке вагона и уснул. А когда проснулся и обнаружил, что море всё ещё на месте, высказался следующим образом:
– Умные люди, однако, придумали, что Земля круглая. Мать моя женщина! – подумал он и добавил: – Мудрено сотворено!
– Конечно, круглая, – подтвердил Костя, показывая на «Справочник молодого моряка» с нарисованным на обложке земным шаром.
– Почему? – Телепень отнесся к справочнику с большим подозрением, считая, что всё в жизни надо пощупать своими руками, а потом только верить.
– А потому что если бы она была плоская, как ты говоришь, то мы разглядели бы противоположный берег моря. И даже отсюда могли бы увидеть Москву.
На это Телепень ничего возразить не мог, а только ещё крепче задумался, сопоставляя очевидные противоречия, но у него ничего не получалось.
– Ты ему больше ни о чём таком не рассказывай, – посоветовал Чёбот со смехом, когда они от нечего делать вышли в заплеванный тамбур, – а то он ещё свихнется.

***
Народ, который ехал в купейном, лишний раз носа в коридор не высовывал, а если и высовывал, то шмыгал мышкой – быстро, юрко, как тень. Было такое ощущение, что все чего-то боятся, все с тревогой поглядывали в окна. Костя старался не обращать на них внимание. Больше всего его поразил туалет с железным умывальником и стульчаком. После этого мир, в который он стремился, представился ему ещё более привлекательным, наполненным всякими чудесами. Сколько же в нём всего таится, думал он в предвкушении неизведанного, и жажда познания всё больше овладевала им. В такие мгновения ему казалось, что он может сделать в жизни что-то большое, значимое. И это ощущение наполняло его одновременно и гордостью, и тревогой.
Когда стали подъезжать к городу, к ним пришёл дядя Илья, подтянутый, в выцветшей железнодорожной фуражке, в рубашке и кителе, который он очистил от куриных перьев и соломы:
– «Плазматрон» выдаст вас с головой. Я такого оружия сроду не видал. Ясно, что оно непростое и принадлежит кайманам, поэтому вы его обмотайте тряпками или вообще спрячьте, оставьте у нас, от греха подальше. Потом заберёте. На кой леший оно вам сдалось в городе-то? Твой пистолет тоже надо убрать, – дядя Илья показал на жёлтую кобуру, – а то за версту видно, что ты его слямзил у кайманов. Нож спрячь, – посоветовал он Чёботу, – нечего гусей дразнить. А вот «тулку» оставьте, выдадите себя за охотников. Дам я вам пару рябчиков да утку. Продадите на базаре, сегодня как раз воскресенье, торговый день.
– А этот самый… базар далеко? – спросил Костя.
Боязно ему было идти в город, как никак, место неизведанное. Хорошо хоть втроем, а не один, подумал он.
– В центре, не промахнётесь, – заверил дяди Илья. – К нему все дороги ведут.
Договорились, что если через три дня они не появятся или не дадут о себе знать, то состав уходит назад в деревню.
– А приду я через две недели, – сказал дядя Илья. – Припасов на первое время дам, а потом, если застрянете дольше, сообразите сами. Не маленькие уже, – и подмигнул Косте, давая понять, что он помнит об их разговоре и что ключ к его тайне лежит в городе. Только где его найти?
Костя вышел его проводить в тамбур.
– Ну, а где искать людей, которые о тебе знают, даже подсказать не могу, – озабоченно почесал затылок дядя Илья. – На рынке потолкайтесь, но осторожней. Город это. Шпаны полно, особенно по окраинам, и вообще… Так что лишний раз варежку не разевайте. Ты старший, поэтому думай за всех троих. Чуть что, сразу же бейте в дыню, чтобы смелость показать, а лучше ноги в руки и бегите.
– Спасибо, дядя Илья, – сказал Костя, протягивая ему «плазматрон». – Спрячьте у себя.
– Ну ладно, с богом, – вздохнул дядя Илья и добавил: – Запомни, если передумаете, то я ещё буду три дня стоять, а в четверг утром уйду.
– Спасибо, – ещё раз поблагодарил его Костя, чувствуя, что в сердце у него поселилась тревога, а зубы начинают ныть, словно он их застудил.
Начался пригород – пустынный, с огромными, как показалось Косте, домами, с разноцветными дивными автомобилями, брошенными на улицах, с выгоревшими кварталами, памятниками и ещё с каким-то сооружениями непонятного назначения. За крышами и деревьями под голубым небом и ярким солнцем то и дело мелькала озёрная гладь. Чудно всё, думал он, такой огромный мир, а я сидел в деревне. Надо бы Верке всё это показать, вот удивится.
– Гляди, гляди! – орал Чебот, тыкая пальцем в стекло и показывая на очередную пяти- или девятиэтажку. – Как соты у ос. Неужто в них люди живут? Как они наверх лазают?
– Жили… – поправил его Костя, который давно обратил внимание, что людей в городе раз-два и обчёлся и что они шныряют опасливо, как тараканы, да и вид у домов нежилой, заброшенный, кое-где даже с провалившимися крышами и с выбитыми стёклами в окнах.
– А это?.. Это что?.. – Телепень смотрел, раскрыв рот, на проплывающую где-то в облаках телевышку. – Мать моя женщина…
Чёбот тоже засматривался, но так, чтобы никто не мог уличить его в невежестве, и поглядывал на Костю, как тот оценит вновь увиденное.
Костя был потрясен не меньше их. В самых смелых его фантазиях областной центр представлялся ему чем-то вроде деревни, но только очень большой, с длинными-длинными улицами, чуть ли не до горизонта, и почему-то с огромными трубами из которых валил дым, наверное потому, что зимой в избах всегда было прохладно, особенно по утрам. А здесь такие дома, и все разные, а главное – каменные, высокие, с колоннам и без оных, с балконами, с не по-северному огромными окнами и большими парадными. А дороги – ровные и гладкие, как стекло, убегающие к озеру Онега. Сколько же такой город строить надо? – думал он. Лет сто, не меньше. Вот что значит цивилизация, думал он с завистью ко всем тем, кто возвёл такое чудо и жил в этом удобном и прекрасном месте.
Потом из-за деревьев выплыл вокзал с куполом и шпилем – монументальный, как огромный сарай, и тотчас ещё более яркие воспоминания, словно давний сон, проснулись в Косте. Ему показалось, что он когда-то уже видел этот город – огромный, шумный, и ходил с родителями по его улицам, и они вместе обедали в доме с огромными, бархатными шторами на окнах. Больше ничего вспомнить он не мог, ни деталей, ни куда они шли и зачем. А ещё он помнил, что у них была такая штука, по которой можно было, приложив к уху, разговаривать с кем угодно. В памяти всплыло слово – телефон. Вот бы поговорить с Веркой, подумал Костя, испытывая одновременно тревогу и сладостное чувство новизны ощущений.
Вроде бы народа в поезде ехало много, а когда он высыпал на перрон со своими рюкзаками, клетками, баулами и туесами, то через пару минут весь куда-то рассосался, как в воду канул. Костя не успел оглянуться, как к ним уже лениво подошли два каймана с «калашами» и с красными повязками «комендант» на рукавах.
– Кто такие?!
Костя растерялся. Сказать, что они из села Теленгеш, у него язык не повернулся, чёрт его знает, чем это обернётся, а соврать он не сообразил. Телепень едва не задал стрекоча. Чёбот тоже молчал, только заискивающе улыбался. Костя тоже улыбнулся. Даже легче стало, как будто эти двое поняли его без слов.
– Чего молчите?! – грозно спросил тот, что постарше, хотя Костя давно обратил внимание, что возраста у кайманов вроде бы и не было, вне возраста они были, вечные какие-то, с одним и тем же напряжённым выражением на лицах. Ну да, подумал он, это регенерацией называется.
– Глухонемые, что ли? – спросил тот, что помоложе, с белыми усиками и бугристой, как у жабы, кожей, и положил руку на цевьё автомата.
Телепень за спиной Кости закряхтел, что было признаком, что он на грани терпения.
Выручил их дядя Илья.
– Бургазов! – крикнул он, высунувшись в окно. – Альберт! Да из Чупы они! Из Чупы! Нашенские. Хотят мир посмотреть.
– Здорово, Петрович! – радостно отозвался Альберт Бургазов. – Земляков привез?
В его голосе слышалось уважение, это уважение распространилось и на знакомых дяди Ильи, за которых он поручился.
– Привез, привез… – степенно кивнул дядя Илья. – Прямо из тайги пацаны. Не смотри, что они такие дикие, хорошие пацаны, хорошие. Ты их не пугай, Альберт. А если заглянешь ко мне, я тебе кое-чего налью, привёз свою личную, клюковкой называется.
– То, что из тайги, это хорошо… – повернулся к ним Бургазов. – А вот, что дикие, это плохо! – оба каймана радостно заржали, с вожделение поглядывая на рябчиков и утку, которых держал Телепень, но отбирать почему-то не стали, то ли из-за уважения к дяде Ильи, то ли им было лень возиться с убитой птицей, потому что они были на дежурстве.
Видно было, что они развлекаются от скуки, а не от служебного рвения, хотя грань в подобных делах весьма тонкая и условная. Скука моментально может перейти в служебное рвение, и наоборот.
– Не хулиганьте здесь, – наказали они и даже добродушно подмигнули.
– «Тулочку» вашу положено бы забрать… – сказал Альберт Бургазов тем тоном, когда отпускают грехи. – Ну да ладно. Илью Петровича мы лично знаем, доверяем ему, а своих не обижаем. Поэтому идите себе гуляйте, на поезд не опоздайте. Когда назад-то, Петрович?
– Денька три постоим и тронемся.
У дяди Ильи сделалось такое лицо, словно он очень-очень хотел обмануть кайманов и наконец это ему удалось.
– Ну и ладненько, – кивнул Альберт Бургазов и потерял к ним всякий интерес.
«Коменданты» полезли в кабину паровоза, гремя коваными сапогами по лестнице и задевая «калашами» за поручни.
Костя с облегчением поправил за плечами сидор с продуктами, и они по бесконечно-длинному перрону, озираясь, словно попали в сказку, подошли к зданию вокзала. Уж очень им интересно было посмотреть на купол, как он изнутри сделан, как держится и на чём держится. Не на честном же слове?
Телепень, подумав, изрёк:
– Если там колокол, ей богу, позвоним три раза.
– Я тебе позвоню! – пригрозил Чёбот. – Звонил здесь каждый, а потом галоши пропадают.
– На счастье, – попытался возразить Телепень, подобострастно заглядывая Чёботу в лицо.
– Видел! – Чёбот показал ему кулак. – Город, он осторожных любит, – и был недалёк от истины.
Они с трудом отворили тяжелую, скрипучую дверь и вошли, озираясь, как в храме.
– Святые угодники! – воскликнул поражённый Чёбот.
Купол, который снаружи выглядел большим, внутри оказался просто огромным, висящим, словно в пустоте, словно ни на что не опирающийся, а с дивных картин на стенах взирали странные лица то ли богов, то ли святых, не поймёшь, все сплошь улыбающиеся или, напротив, суровые, с красными галстуками и красными звёздами на фуражках, а ещё с винтовками в руках и с пулемётами на колёсах. Костя ничего не понял и очень пожалел, что так мало прочитал книг, и ничегошеньки, оказывается, не разбирается в истории родной страны.
– Святые, должно быть… – прошептал Телепень.
А ведь Косой прав, подумал Костя, украли у нас прошлое, и мы, получается, как котята, ничего не соображаем. Он покосился на Чёбота, тот, боясь попасть впросак, избрал тактику молчания, всё больше крутил башкой в засаленной кепке, досадливо посапывая или хмурясь.
– Мать моя женщина… – воскликнул Телепень, – Глядите, как в церкви! – И указал на лысого мужчину во френче, и эхо, подхватив его голос разнесло во все уголки: «Церкви… церкви… церкви…»
Откуда-то сверху, с невидимых карнизов сорвалась стая голубей, вперемешку с воронами, вмиг заполнили пространство огромного купола, и оттуда на головы полетел то ли сухой, то ли свежий помёт.
Они выскочили наружу, отряхивая волосы и одежду. Дрюндель ржал громче всех, потому что на фуражке Чёбота остались следы голубиного помёта.

***
Город оказался старым, как трухлявый пень. Но всё же лучше, чем наша деревня, думал Костя. Это издали он кажется огромным и монументальным, а вблизи стены домов покрыты трещинами, в одном доме вообще зияла дыра, непонятно как сделанная, потому что находилась как раз между третьим и четвертым этажами. А входы в многоэтажки были больше похожи на пещеры, нежели на обжитые подъезды.
Телепень набрался смелости и сунулся в один подъезд, да как заорал:
– Сюда! Сюда!
Костя, выхватив пистолет, побежал на помощь, преисполненный решимости любой ценой вытащить Телепня из беды. За ним шаг в шаг, не отставая, пыхтел Чёбот. Он на ходу, не попадая в казенник, заряжал «тулку» жаканами.
Они влетели в подъезд, ожидая увидеть море крови и растерзанный труп Телепня, но оказалось, что тот всего лишь звал их поглядеть, как дом устроен изнутри и что вверх идёт лестница, и что на каждом этаже по четыре дома, то бишь квартиры, и что в каждой квартире по белой эмалированной ванне.
– Тьфу ты! – в сердцах изрёк Костя.
– Ну и дурак же ты, Телепень, – мрачно сказал Чёбот, заглядывая в ванную. – Нашёл чему удивляться! Это чтобы огурцы солить! – авторитетно заявил он.
– Не-а, – не поверил ему Телепень. – Отсюда бежит вода, – показал он на кран так, словно сделал великое открытие, – а здесь рыбу держат!
– Кто о чём, а рыбак о своём, – резюмировал Костя, пряча пистолет. – Это чтобы мыться, болваны!
– Как?.. – удивился Чёбот и посмотрел на него с презрением: – Шутишь?! В такой большой лохани?!
– Да, – сказал Костя. – Ванной называется.
– Она же белая!
– Эмалированная.
– А ты откуда знаешь? – не поверил Чёбот. – Святые угодники.
– Книги надо читать.
– У тебя один ответ, – проворчал Чёбот. – Не наш ты, не теленгер, под интеллигента косишь!
Что такое интеллигент, они не знали, но слово это в деревне Теленгеш было почему-то ругательным.
– Живут же люди, – в завистью покачал головой Телепень, не обращая внимания на их перепалку.
– Жили… – уточнил Костя осторожно, чтобы опять не обидеть Чёбота.
Кому понравится, когда тебя поучают, подумал он и решил больше не высовываться, ну разве что по большой надобности или когда они уже совсем начнут нести чепуху.
– Да, хорошо жили… – позавидовал Телепень, – нам бы так.
Они покинули дом, потому что ничего интересного в нём не было. Неясная тоска поселилась в их душах, хотелось встретить хотя бы одного сведущего горожанина и расспросить его о том, что здесь произошло. Однако, как назло, улицы были пустынные и голые, только где-то в отдалении послышались шаги, но так и смолкли, словно человек не решился показаться на глаза.
– Хорошо жили, – с завистью согласился Чёбот, когда они пошли дальше по тротуару, заросшему по краям и в щелях травой и мхом. – Вода тебе…
– Из кранов горячая… – подсказал, дразня его, Костя.
Он надеялся между делом попасть в книжный магазин и взять оттуда пару книг. Но ни одного книжного магазина так и не увидел. Пустой был город, словно его вымели огромной метлой, пустые витрины, пустые прилавки.
В отдалении, перебежав дорогу, мелькнул испуганный, тощий горожанин с шаткой походкой и плохо одетый. Был он больше похож на заморыша – сутулый и блеклый, как привидение.
– Что у них здесь происходит? – удивился Костя. – Покойников в гроб краше кладут.
– Ага, – кисло согласился Чёбот. – Чем не рай?
От его слов на душе сделалось ещё хуже. У них появилось стойкое ощущение, что они зря сюда прикатили, что ничего хорошего из этого не выйдет, что город выкинет такой фортель, от которого им не поздоровится. Да что там говорить, может быть, они своими юными жизнями рискуют?
– А на кухне, между прочим, газ был, – снова не удержался Костя, ему казалось, что он всё-всё знает об этом городе.
На этот раз Чёбот всего лишь пожаловался, оценив преимущество жизни в областном центре:
– А мне, чтобы вымыться, приходится дрова колоть, печку топить и воду полдня из реки таскать, а здесь на всём готовеньком.
– Видать, легко они жили, – с туповатой завистью согласился Телепень и приготовился заржать, но почему-то не заржал, а показал пальцем: ещё один худосочный горожанин промелькнул, как тень.
– Куда они все бегут?
– Пожрать, – сказал Костя.
Некоторое время они шли, завидуя всеми фибрами души тем, кто жил в таком удобном месте. Внезапно невдалеке раздалась автоматная очередь. Вороны, испуганно каркая, взлетели над деревьями и унеслись прочь.
– «Калаш», – определил Чёбот, приседая и сдергивая с плеча «тулку».
Раздались быстрые шаги, и улицу трусливо пересек ещё один человек. Больше ничего не произошло. Они подождали и пошли дальше, но уже осторожно, и крутили головами, стараясь вовремя заметить опасность.
Костя догадался:
– Лёгкой жизни здесь нет. Кончился город. Магазины разграблены, жратвы нет, народ напуган. В деревне лучше.
– Во… точно… – согласился Телепень, показывая на витрину: – «Соки-воды». А я соков в жизни не пил.
В темной, как поверхность моря, витрине ничего не было видно. Дверь в магазин была выбита и давно заросла травой.
– Что же со страной сделали, – спросил Костя, – если здесь такой разгром?
Чёбот посмотрел на него, как на полоумного, мол, чего болтать о том, о чём не имеет смысла болтать, и вообще, хватит выказывать учёность, мы сами жизнью учёные.
– Знаете, что?.. – возмущенно сказал он. – Кончайте трепаться. Нам ещё рынок надо найти.
Костя устыдился и замолк. Телепень некоторое время ещё бухтел: «У людей всё было… просрали… профукали…» А Чёбот возгордился, что осадил Приёмыша, и криво усмехнулся: «Будет тебе наука!»
На перекрестке стояли дома, похожие на кубики: грязно-белые, окантованные тёмными рейками, краска на которых давно облупилась. Через дорогу высилось здание с колоннами, дальше дорога с горки убегала к озеру. А ещё их удивили деревья, они здесь были большими, можно сказать, как у них в оазисе вокруг деревни.
Рынок они нашли случайно. Если бы из подворотни, как черт из табакерки, не выскочил какой-то чаморошный парень вороватого вида с выпученными от страха глазами, и Костя, чисто из лихачества, не подставил бы ему подножку, они прошли бы мимо и топали бы аж до самой Онеги, не зная, что прошли мимо своей судьбы. Но Костя заставил парня кувыркнуться, выронить тяжеленную связку сухой рыбы. И тут из переулка выскочила толпа, в большинстве своём состоящая из тех, кто ехал в поезде, и судьба предстала перед Костей в виде здоровенного патлатого мужика в джинсовой засаленной куртке и с мятым, словно после долгого сна, лицом.
Парня схватили и под радостные крики: «Поймали вора!» потащили туда, откуда он сбежал. По пути его тузили от всей души, но не так, чтобы жестоко, а больше для острастки и чтобы злость выместить.
А патлатый мужик в джинсовой куртке бросился к ним, как к родным, и заорал:
– Спасибо, ребята! У меня товара потянули на пять тысяч, едрить его налево! – он показал на здоровенную связку лещей. – А я вас узнал, вы с нами ехали! – обрадовался он так, словно они были из одной деревни.
Был он примерно, как два Телепня вместе сложенных, квадратный, как тюк с сеном. Под курткой бугрились мышцы, от этого локти у него не прилегали к телу, а торчали в стороны, как кулисный механизм у паровоза.
– Ехали, – признался Костя, вовремя сообразив, что мужик не сулит им никакого подвоха и что он свой – таёжный, рыбак, должно быть. Но больно здоров, как бронетранспортёр, ей богу!
Узнав, что им надо продать птицу, он обрадовался ещё больше:
– Идите за мной и ни с кем не разговаривайте. Я вам бизнес сделаю, едрить его налево!
На рынке, который располагался под покосившейся крышей и представлял собой мрачные, тёмные ряды, полные продавцов и редких покупателей, к ним сразу стали приставать и даже хватать за полы:
– Продай уточку! Дорого дам! Триста рубчиков!
– Рябчик? Почём?!
– Покажи товар! Давай меняться! Пятьсот целковых! – громогласно кричал здоровенный мужик, похожий на юродивого. При этом он страшно скрежетал зубами и строил самые зверские рожи.
Костя шарахнулся от него, как от буйно помешанного. Телепня, который от шума и толкотни впал в прострацию, он толкал перед собой, следя чтобы у него в толпе не свистнули птицу.
Мужик в джинсе упорно тащил их через все ряды. Завел в какой-то курятник, бросил: «Ждите!» и пропал. Пахло кухней и подгорелым маслом. Где-то рядом пискнула крыса. За тонкой стенкой гудел возмущенный рынок.
Чёбот посмотрел в дверную щель и выразительно покосился на Костю, мол, ты у нас начальник, ты и решай:
– Бахнут нас здесь! Святые угодники! Точно бахнут!
Костя с перепугу полез за пистолетом. Но бахнуть их не успели, мужик в джинсе вернулся с каким-то узкоплечим и косоглазым поваром в сером колпак.
– Свежее? – только и спросил косоглазый с китайским акцентом.
– Свежее, – подтвердил Костя, пряча оружие.
– Беру!
Он сунул Косте в кулак деньги, схватил птицу и так же внезапно исчез, как и появился.
– Ну что?.. – то ли спросил, то ли предложил мужик к джинсе. – По пивку за сделку? Я угощаю! Едрить его налево!
– Не-е-е… – испуганно замотал Телепень головой. – Я пиво не пью…
– Лимонада купим, – тут же нашёлся мужик.
– Я пью, – необдуманно заявил Костя, хотя не знал, что такое пиво, а тем более – лимонад.
Крепче самогона ничего не бывает, храбро подумал он.
– Я тоже… святые угодники… – согласился Чёбот, по его взгляду невозможно было понять, боится он или нет. По крайней мере, «тулку» он сжимал решительно, а глаза его, чёрные, как две бусины, буравили незнакомца, словно дрель.
– Ладно… – махнул Телепень, – попробую. Но, чур, много не пить, – попросил он, – а то мне мамка не велела.
К его слезной просьбе отнеслись, как к просьбе малолетки, то есть несерьёзно и с насмешкой, хотя издевались недолго.
– Это как получится, – весело глядя на них, сказал мужик. – Кстати, меня Малахием зовут. Можно просто Малаха, не обижусь. А вы откуда?
– Из Чупы, – быстро соврал Костя.
– Земляки! Едрить его налево! – ещё пуще заорал Малаха. – Я же из Каменки, едрить его налево!
– Ага! – на всякий случай сказал Костя, хотя даже не представлял, где находится эта самая Каменка и проезжали ли они её вообще.
– В тридцати километрах от Кеми. Топали всю ночь, – пожаловался Малаха, – едрить его налево!
Они снова прошли через рынок, но в другую сторону. Малаха бросил кому-то по пути:
– Земляки, приглядите за товаром!
– А ты куда?
– Пойду угощу парней, едрить его налево!
– А-а-а… ну да, ну да… – понимающе ухмыльнулись в ответ и свежо заулыбались, словно провожали на нужное, а главное – благородное дело.
Они выскочили следом за Малахой, но не на ту улицу, по которой шли давеча, а в лабиринт каких-то дворов, где под ногами хлюпали огромные вонючие лужи, гнили бочки, сети и мешковина, пахло мочой и тухлой селёдкой, где тёмные личности пили и закусывали, сидя на земле среди этого хаоса. Лабиринт закончился деревянными покосившимися воротами, за которыми открылся простор и блеснуло озеро. В запущенном парке стоял позеленевший памятник с десятком древних пушек, которые неожиданно привели Чёбота в неимоверный восторг. Он посидел на каждой, заглянул каждой в ствол и заявил, что им в деревне как раз таких не хватает для обороны. На что Малаха со знанием дела сообщил:
– Фигня всё это! Они не стреляли лет триста!
– Как?.. – удивился Чёбот и, конечно же, не поверил, решив, что его разыгрывают, слишком грозными и внушительными выглядели пушки.
– А ты посмотри, какой год. Едрить его налево! Погляди!
– Ну?.. – Чёбот растерянно обратился за помощью к Косте.
Кося взглянул и сказал:
– Одна тысяча семьсот семнадцатый.
– Ну и что?.. – спросил Чёбот, предвкушая, что их новый знакомый крупно ошибся и что сейчас он над ним от души посмеётся.
– А сейчас какой год? – ядовито поинтересовался Малаха, и в его взгляде появилось презрение. – Едрить твою налево! – Он уставился на них, как на самых больших, мягко говоря, чудаков.
– Какой год? – всё ещё не веря, спросил Чёбот у Кости.
– Две тысячи пятьдесят третий.
– Мать моя женщина! – сказал Телепень и задумчиво почесал голову. – Мудрено сотворено!
В общем, Чёбот был посрамлен, однако не сдался:
– Какая разница, какой год, главное, чтобы стреляли!
Но его уже никто не слушал. Всем стало ясно: опозорился Чёбот так, что дальше некуда. Так могли опозориться только малолетки у них в деревне, но никак не многоопытный Чёбот, сын полупопа, полушамана, почти что интеллигент в третьем поколении.
Жадноватый Телепень принялся приставать к Косте:
– Сколько он тебе заплатил? Сколько?.. Не продешевили?..
– Не знаю… – растерянно признался Костя.
Во взгляде Телепня читался немой укор: «Продешевили!» Но Малаха со знанием дела успокоил:
– Ли хорошо платит. На рынке вам втрое меньше дали бы. Раскрутили бы, заморочили бы голову и взяли бы в крайнем случае за двести рубликов. А сколько вам Ли дал?
Костя стал считать, и оказалось, что целых тысяча четыреста рубликов.
– А это много или мало? – спросил Костя.
– Я же говорю, очень хорошие деньги. Ли не обманет. Если сравнить, что кружка пива стоит пятёрку, то у вас целое состояние.
Костя обрадованно сказал: «Ха!» И Телепень заметно повеселел. Чёбот после своего конфуза страдал в одиночестве, поэтому не участвовал в обсуждении, продешевили они с птицей или нет.
– Пиво здесь классное, я с собой баклажку на два ведра всегда вожу, – хвастался Малаха. – У вас-то в деревне пиво, небось, варить не умеют?
– Не умеют, – согласился Костя. – Один самогон гонят.
– А здесь умеют, – с этими словами Малаха толкнул стеклянную дверь, до половины забитую фанерой, и они вошли в кабак под названием: «Петровский».
В кабаке было тепло, сильно накурено и пахло так вкусно, что у Кости рот мгновенно наполнился слюной.
– Гриша! – крикнул Малаха, усаживаясь за стол в углу у окна, – четыре по два и чего-нибудь закусить легкого.
Костя сел так, чтобы, во-первых, видеть зал, а во-вторых, быстро и незаметно, если что, выхватить пистолет. В кабаке толпились какие-то тёмные личности в разной степени опьянения, и Косте было немного не по себе, хотя у них в деревне, конечно, пьяниц тоже хватало, но это были свои, теленгеры, и если они и буйствовали, то по-свойски, по-деревенски, без жестокого мордобоя.
Как бы там ни было, на них никто не обратил внимание, разве что два-три человека приветственно махнули Малахе рукой. Оказывается, попутчики с поезда. Этим всё и ограничилось. И только в тёмном-тёмном углу, где не было ни окна, ни отдушины, мелькнули очень внимательные и очень-очень странные глаза. Пока Костя осваивался, пока привыкал в галдежу и пьяному духу, глаза пропали, а потом снова возникли, словно ниоткуда – белые, холодные и острые, словно шило. Косте почему-то стало тревожно. У него появилось ощущение, что он эти глаза уже видел, но где и когда, хоть убей, вспомнить не мог. К тому же как только он об этом подумал и целенаправленно поискал их взглядом, они снова пропали. А потом принесли пива с сухарями, и Костя на время забыл об этих странных глазах.
Чёбот вдруг пообещал:
– Напьюсь, как сапожник, святые угодники…
Костя посмотрел на него, как на идиота, и принялся за пиво. Пиво было пахучее, с белой шапкой пены, по стенкам бокала стекали прозрачные, как роса, капли. Малаха благоговейно, словно молясь на икону, подул на пену и с умиротворенным выражением на помятом лице махом осушил бокал, издав при этом звук, похожий на стон души. Лицо у него разгладилось, как мятая бумага в воде. Костя тоже, как и Малаха, подул на пену, посмотрел, как она шевелится, словно живая, и принялся пить. Но влить в себя одним махом огромный бокал у него не получилось. Во-первых, напиток показался горьким, во-вторых, его было много, а рядом стояла ещё одна полная кружка. Как это пиво пьют? – удивился Костя и посмотрел в зал – все поглощали напиток дружно и со священным трепетом. Костя удивился, это же не чай, которого можно выпить целый самовар? Это холодный напиток. Но под вяленую щуку, которую разделал Чёбот, пиво пошло неожиданно хорошо. А с чёрными солеными сухарями сделалось даже очень вкусным и приятным. Незаметно для самого себя Костя приговорил одну кружку и потянулся за другой.
После трехдневной тряски на колёсах и пива кабак показался ему уютным и симпатичным. Конечно, это было не то, что в деревне, когда собирались соседи и под самогон пели песни, потому что в деревне все было по-домашнему, а здесь пахло цивилизацией, и большинство людей в кабаке были не знакомы друг с другом. На душе сделалось спокойно. Тревога исчезла, и он, уже на правах бывалого посетителя, стал рассматривать и зал, и прислушиваться к разговору за столом. Оказывается, речь шла о кайманах и о том, что они здесь держат власть и власть их простирается аж до самого Санкт-Петербурга. А что дальше, за Санкт-Петербургом, никто толком не знает. Дороги туда нет, и поезда туда не ходят.
– Нашим туда путь заказан, никто там не бывал. Чёрные там земли, не пригодные к жизни. – поведал Малаха.
– А что значит «чёрные»? – спросил Костя, который был ужасно дотошным, во всём хотел разобраться и докопаться до истины.
– А потому чёрные, что жизни там нет. Вот только кусочек севера и остался.
– А Финляндия? – решил блеснуть познаниями Костя.
– Нет такой страны! – как эхо, отозвался Малаха и снисходительно посмотрел на него, мол, такое спрашивает только полный профан.
– Святые угодники! – произнёс Чёбот таким тоном, когда не знал, радоваться ему или плакать.
– Как нет?.. Вот на карте… – Костя полез за «Справочником молодого моряка», чтобы опровергнуть утверждение Малахи. Любил он ясность в таких вопросах.
– Чего ты мне тычешь этой книжкой? – спросил Малаха. На лице у него появилось презрение. – Война, она никого не пощадила, и финнов в том числе.
– А-а-а… – произнёс поражённый Костя, и некоторое время все сидели, притихнув, переваривая услышанное.
Выходит, у нас и в самом деле настоящий оазис, если всех вокруг грохнули, мы одни остались живыми, подумал он.
– А мы им лес поставляли… – ни к селу ни к городу ляпнул Телепень.
– Это ж когда было? – снисходительно ответствовал Малаха. – Двадцать лет назад. Давно всё быльем поросло.
А кто их всех грохнул? – хотел спросить Костя, да вспомнил о той армии, которая лежала в лесах. Она и грохнула, больше некому, и после Армагеддона наступило «время-марь».
– Да вы не бойтесь, пацаны, – весело сообщил Малаха. – Война-то когда была? То есть Армагеддон? Никто не упомнит. Вас тогда ещё и в помине не было. Так что живите в своё удовольствие и не забивайте свои светлые головы всякой ерундой. Слава богу, что мы живы. Вздрогнем, славяне! Едрить его налево!
И так он это всё сказал, с такими дружескими нотками в голосе, что Костя едва не спросил у него, что такое «сопротивление» и с чем его едят. Язык у него так и чесался. Он, наверное, спросил бы, но взгляд из дальнего угла холодных острых глаз заставил его придержать язык. Допью кружку и подойду спрошу, чего ему надо, подумал Костя, чувствуя, что слегка опьянел на голодный желудок.
Окна кабака выходили на круглую площадь, посреди которой темнел каменный памятник. Костя прочитал: «Пенин».
– Малаха, ты всё знаешь. А кто такой Пенин? – спросил он.
– Пенин? – удивился Малаха и посмотрел в окно. – А-а-а… Это не Пенин, а Ленин. Политический деятель прошлого века. А больше ничего не знаю. Батя что-то такое говорил, не помню. Но чтили его, иначе памятник не поставили бы и картины не рисовали.
– Стоп! – сказал Костя. – Так это он изображён внутри вокзала? Лысый такой?
– Ну да, а кто ещё? – подтвердил Малаха, с насмешкой глядя на него.
– Ты что, в школе учился?! – спросил Телепень с завистью, делая умное лицо и надувая щёки.
Своё пиво он, как и Чёбот, выцедил и ждал, когда Малаха закажет новую порцию.
– Не-а-а… – признался Малаха. – Просто у нас в деревне поп грамотный, иногда читает вслух разные книги и писать заставляет. Вот я и обучился. И арифметику знаю, сложение, вычитание, умножение, – добавил он гордо. – А иначе как торговать?
Чёбот, который накануне обмишурился, завистливо шмыгнул носом:
– Мой батя тоже священником служит, но он, кроме церковных книг, ничего не читает и меня не обучает.
Губы у него, как и у Телепня, блестели от жира, а чёрные прямые волосы торчали во все стороны. Взгляд же у него до сих пор был растерянным и тоскливым, как у голодной собаки.
– Это кому как повезёт, – философски изрёк Малаха. – Ну что, мужички, разогрелись? Не выпить ли нам чего покрепче?
– Я за, – не задумываясь, согласился Костя, откидывая с глаз белый чуб.
Ему вдруг захотелось отметить такое событие, как приезд в город, да и пиво ему понравилось. Цивилизация, однако! – с восторгом думал он –. Цивилизация! Это тебе не наша околица, три козы да стадо коров. Это город! А в городе, как известно, должно быть весело!
– И я буду, – сказал Чёбот. – Нравится мне пить. Я, наверное, пьяницей стану.
– Эх! – воодушевился Телепень. – Гулять, так гулять! Мать моя женщина! Только теперь уже мы платим! Костя!..
– Гришаня! – как завсегдатай, оглянулся Малаха. – Сделай нам по двести на брата и закуски сваргань, но всамделишной, не из кошек, – и громко засмеялся, довольный своей шуткой.
Костя подумал, по двести – это много или мало? Мужики в деревне выпивали по три стакана за раз, и ничего, шатались, но не валились. По три стакана это, конечно, много. А что такое двести? – хотел он спросить у Малахи, да постеснялся, ещё засмеёт, как Чёбота.
Разбитной малый Гришаня принёс им под самогон пельменей, квашеной капусты с брусникой, уксуса, а ещё чёрного хлеба и всё того же пива. Чёбот, который жаждал напиться, с ухарским огоньком в глазах налил себе, как бывалому, по края и предложил так, словно его обуяла вселенская жажда:
– За дружбу!
Выпили со смаком, закусили с удовольствием.
– Хорош самогон, ничего не скажешь, – высказался Телепень.
Снова выпили за приезд, за знакомство, за дружбу, поели, ещё раз выпили и ещё, ведя бесконечные разговоры о рыбной ловле, о «промыслах» и, конечно, о бабах. Косте хватило ума не упоминать Верку Пантюхину – вовсе не из-за Чёбота, который навострил уши, а из-за того, что Верка наверняка обиделась бы, поэтому он всё больше молчал и слушал. В Каменке, как и у вас в Чупе, с бабами напряжёнка, рассказывал Малаха. У некоторых по три неофициальных мужа.
– Как это?! – глуповато спросил Телепень.
– Не по-русски это, – согласился Костя.
Минут десять с азартом обсуждали эту тему. Потом заговорили о харчах.
– У нас «промыслы» богатые, – откровенничал Малаха. – Осенью мы по сто банок тушенки на семью заготавливаем.
Врёт, наверное, отрешенно думал Костя, чувствуя, что пьянеет. По сто это что-то много, больше, чем за два года в Лоухах. За такой «промысел» бьются смертным боем. Да и не бывает в наших краях таких «промыслов». Сказки всё это. Заливает.
– А где у вас эти «промыслы»? – спросил он и почувствовал, что язык у него заплетается.
– Э-э-э… – хитро погрозил ему пальцем Малаха. – Это корпоративный секрет.
Костя хотел спросить: «Какой секрет?», но не спросил. Секрет, так секрет, как бы он ни назывался. Все после этого посмотрели на него, как на врага народа, мол, чего пристаёшь к хорошему человеку, видишь, он свой, таёжный, значит, врать не будет. Какой смысл ему врать? Но об этом никто не думал. Всем было весело и очень интересно.
– Да мне как-то всё равно, где этот ваш «промысел», – пошёл на попятную Костя и почувствовал, что в его искренность никто не верит, даже свои. Слишком большую ценность имел любой «промысел», а тем паче такой богатый, дающий по сто банок в одни руки. Да за такой куш иной мать родную продаст!
– Если угостите, так и быть, расскажу, – пообещал Малаха, – но не о «промыслах», а о заводах на востоке.
– А что такое заводы?! – загорелся Чёбот, забыв о своём конфузе, и посмотрел на Костю, мол, ты о заводах тоже ничего не знаешь и потому молчи, а потом, улыбаясь, как родной маме, потянулся за самогоном, на лице у него застыло радостное предвкушение.
Снова выпил и сразу снова налили. Пельмени были дюже вкусные, как домашние, а хлеб настоящий, пахучий. Костя с ужасом отметил, что количество самогона в бутылке совсем не убывает, напротив, ему показалось, что его даже стало больше. Как же мы всё это осилим? – тяжело думал он и вдруг понял, что пьян так, как бывали пьяны мужики в деревне. Это ему совсем не понравилось, и он решил вести себя тихо, осторожно, чтобы никто ничего не заметил и чтобы к нему быстрее вернулось прежнее чувство трезвости, поэтому он некоторое время не участвовал в разговоре, а только слушал.
Но Малаха, вместо того, чтобы объяснить, махнул рукой и сказал так, как дают бесплатный, но очень дельный совет:
– Вы, ребята, в городе-то поосторожнее, – громогласно заявил он. – Вербовщики здесь на нашего брата давно глаз положили! Звери, а не люди! Любят они деревенских, любят! Ох-х-х, как любят! И знаете почему?
– Почему? – добродушно осведомился Телепень.
– Потому что, – огорошил их Малаха, – деревенские неотёсанные, дуб-дубарём, ничего не понимают в городской жизни, и вам легко голову задурить! Верно я говорю?! – потыкал он Костю здоровенным, крепким локтем.
С этим было трудно не согласиться:
– Верно… – кисло ответил Костя.
– А если подпишете договор, – поучал Малаха, не замечая, что они приуныли, – или даже, не дай бог, крестик поставите, то поминай, как звали. С тех заводов и рудников никто не возвращался! Схватят под белые ручки и: «По тундре, по железной дороге, умчит курьерский Воркута-Ленинград…» – пропел Малаха неожиданно приятным голосом.
И сразу стало ясно, что он умеет и любит петь и что делает это с превеликим удовольствием.
– Почему? – спросил Чёбот. – Почему «под белые ручки»?
– А кто будет работать? – выразительно посмотрел на него Малаха. – Нефть качают за границу – раз! Газ качают за границу – два! Считай, задарма! Это те же самые «промыслы»! А почему?! Почему?! – он снова потыкал Костю здоровенным, крепким локтем.
– Откуда я знаю, – ответил Костя, хотя ему было интересно услышать что-то новенькое о «промыслах» и понять суть их появления.
– Потому что отсюда, – поучительно сказал Малаха, – всё идёт прямиком за океан, к дядюшке Сэму и в эту самую недобитую Англию. Едрить её налево! Или уран для ядерных бомб? Он же радио-ак-тив-ный-й-й! После него люди долго не живут, поэтому на тех рудниках работать нельзя ни за какие деньги. Лучше в тайге гнить! – заключил он.
Костя смутно уловил его жизненное кредо: жить на свободе, а не на каторге. В чём-то он был солидарен с Малахой, даже очень солидарен. Однако кое-чего не понял: какая заграница, какой дядюшка Сэм и какая радиация? Об Англии-то он знал из «Справочника молодого моряка», что это такие острова на западе Европы, на которых живут англосаксы. Чёбот и Телепень вообще восприняли слова Малахи, как тарабарщину о тридевятом царстве. Ничего не поняли. О радиации они, конечно, тоже слышали. Кто о ней не слышал? Это такая штука, которая убивает, не как ружьё или капкан, а исподволь, тихо, незаметно. Старшие в деревне так и стращали: западнее Парашки не ходи. Подцепишь эту самую радиацию, и поминай как звали – высохнешь, как сосна на ветру. Но всё равно расспрашивать не посмели, боясь снова попасть впросак, только покосились на Костю, понял ли он хоть что-нибудь, а если не понял, то им сам бог велел не понимать. Костя же отстраненно подумал, что тот мужик с острыми глазами и есть вербовщик, иначе зачем ему на нас пялиться, а потом делать вид, что он нами не интересуется.
– Да вы что, мужики, – со смехом догадался Малаха, – совсем тёмные?! Гы-гы-гы! Ладно, так и быть, – смилостивился он, – просвещу я вас, но вначале давайте выпьем ещё по одной.
Завороженные его обещаниями, они дружно взялись за граненые рюмки. И тут выяснилось, что пить больше нечего, что они за интересными разговорами приговорили по двести граммов каждый, и хоть бы в одном глазу. Снова позвали Гришаню и потребовали на этот раз молочного поросенка и, конечно же, самогона, который пился, как роса, и очень, ну очень всем нравился.
Гришаня обслужил так быстро, словно только и ждал этого момента, и настоятельно попросил расплатиться на месте. Костя под одобрительное возгласы Чёбота и Телепня полез в карман и не сразу, а лишь с третьей попытки нашёл деньги. Малаха расчувствовался, обнял их своим руками-клешнями и поведал:
– Хорошие вы ребята… Принято с вами иметь! Настоящие вы мужики, свои, таёжные. Вольготно мне с вами!
– А мы знаем! – заорали все дружно, проникнувшись к Малахе самыми лучшими чувствами, какие только могут быть в душе у теленгера, когда ему поднесут.
Дружно подняли, выпили, полирнули пивом и дружно же закусили поросенком, который оказался очень и очень даже вкусным, сытным и питательным. Костя почувствовал, что совсем опьянел. Он вдруг подумал, что Девять холмов красных дьяволов имеют какое-то отношение к этим самым заводам. Значит, наши там пропадают! Подумал и тут же забыл. Не до того было.
Всем сделалось ещё приятнее и ещё лучше. Душа требовала веселья. Они уже любили Малаху, как старшего брата, и признавали его авторитет. Однако лишь только тот сел в удобную позу, чтобы поведать им истинные тайны мира, только лишь, улыбаясь до ушей, раскрыл рот, только набрал в лёгкие воздуха, чтобы огорошить их первой тирадой, как за окнами раздался визг тормозов и напротив памятника остановилась огромная, как бронетранспортёр, машина, и в кабак влетели кайманы.
– Морды в стол! – заорали они, угрожающе поводя оружием. – И молчать!
Были они одеты по всей форме: в бронежилетах, с накладками на плечах и в касках с масками. А в руках у них были самые настоящие «плазматроны». Ого, с этим не поспоришь, только и подумал Костя, краем глаза следя за ними. Двое остались стоять в дверях, ощупывая зал «плазматронами», а двое других, высоких и сильных, пошли между столиками, бесцеремонно хватая людей за волосы. Костя украдкой бросил взгляд в угол, где должны были находиться белые пронзительные глаза, но их и след простыл.
В кабаке наступила гробовая тишина. Слышно было, как жужжат мухи, ударяясь в стёкла. Малаха испугался не меньше других. Правда, он успел пробормотать: «Едрить твою налево…», но сидел, пригнув голову, словно ему за шиворот положили гадюку, и он ждал, когда она его укусит.
Кайманы, шаря глазами по сидящим, прошли до крайнего столика, «тулка» в углу их не заинтересовала, развернулись и направились в другую часть зала. Там они кого-то схватили и потащили к выходу. Человек кричал:
– Это не я!!! Это не я!!! – и цеплялся и за людей, и за мебель.
От него шарахались, как от чумного, прятали глаза и старались не смотреть в его сторону. Пару раз его саданули по голове прикладом и вытащили на улицу уже без сознания. Но дотащить до машины не успели. Откуда-то сбоку, Костя не разглядел, ударила длинная струя дыма, на конце которого промелькнула тень, и машина скрылась в огненном шаре. Взрыв был такой силы, что задний мост оторвало и откинуло к памятнику. Окна в кабаке разлетелись вдребезги, и в зал посыпались осколки. А потом на улице поднялась бешеная стрельба. В кайманов били из «калашей», а они отстреливались из «плазматронов». Но видать, нападение было столь неожиданным, что кайманы не сразу опомнились, огонь их был хаотичен и редок. Из четверых, которые вошли в кабак, двое были тут же убиты, а двое ранены. Они бросили человека, которого тащили, прямо под окном, в которое смотрел Костя, и попытались убежать, но попали под перекрёстный огонь и со стороны набережной, там, где стояла круглая беседка, и со стороны трехэтажного здания с колоннами, и были убиты, не добежав до памятника. Интересно, подумал Костя, знают ли повстанцы, что кайманы оживают? А если знают, то почему не добивают? Я бы добил. Пулемет, который лупил короткими очередями из беседки, перенёс огонь на улицу, которая вела в верхнюю часть города. Оттуда слышалась ответная стрельба из всех видов стрелкового оружия, и периодически в разных концах площади вспыхивали и гасли зеленоватые ударные волны от «плазматронов». Всё это Костя разглядел в выбитое окно, совершенно не слыша, как его истошно кличут:
– Костя! Костя! Бежим! Бежим!
А он знай себе сидел, развесив уши. К человеку, которого вытащили из кабака, подскочили трое и унесли прочь. И только после этого Костя услышал отчаянный крик Чёбота:
– Костя! Уходим! Костя, делаем ноги!
Он оглянулся, как во сне: вот по стене кабака черканула очередь из крупнокалиберного пулемета: «Бум-бум-бум…», было видно, как каждая пуля оставляет после себя маленький фонтанчик пыли, они визжали, ударяясь рикошетом в бутылки и в зеркала, и в окна, в которых ещё остались стёкла. Вот сосед через два столика схватился за голову и упал, как подкошенный, вот в памятник попала плазменная струя, и он развалился на части.
Где-то я уже это видел, подумал Костя, словно в другой жизни, к нам уже приходил Малаха и поил нас самогоном, а потом началась стрельба.
– Костя! – кто-то дёрнул его что есть силы за рукав куртки, благо, что она оказалась крепкой, и он побежал, прихватив сидор и механически переставляя ноги. Телепень, размазывая чужую кровь по лицу, обиженно твердил:
– Чего? Чего ты? Мы тебя зовём… зовём… я уже думал, тебя убило...
Чёбот, свирепо вращая глазами, ждал их у выхода из кухни, но почему-то присел и озирался, как загнанный зверь. Здоровяка Малахи с ними уже не было. Костя почувствовал, что пьян, как сапожник.
Они выскочили вслед за последним посетителем кабака, с трудом вписавшись в дверной проём, и понеслись, куда глаза глядят. Казалось, что стреляют со всех сторон. Пули то и дело чиркали о стволы деревьев и рикошетили во все стороны. Воздух прочерчивали зеленоватые струи «плазматронов». На заросших газонах в кустах парка лежали убитые и раненые. Трудно было понять, кто и откуда ведёт огонь. Внезапно стрельба сделалась такой плотной, что Чёбот в ужасе пополз назад, но крыша кабака вспухла, как картонная, и из-под неё ударило пламя. После этого только и осталось, что пахать землю носом и кланяться каждому пеньку.
В этот момент перед ними на канализационном люке словно сама собой откинулась крышка, и человек с теми пронзительно-острыми глазами, который рассматривал их в зале, крикнул:
– Лезьте сюда! – и махнул рукой.
Костя не заставил себя долго ждать. Он понял, что другого выхода нет, что рано или поздно их здесь подстрелят, как куропаток, и что в таком положении вербовщик им не то что не страшен, а даже полезен, и первым сиганул в люк. Следом за ним мешком, едва не сломав себе шею, бухнулся Чёбот, а уже за ним, несмотря на габариты, ужом проскочил Телепень с выпученными от страха глазами. Зубы у него лязгнули, как старый ржавый капкан:
– Мать моя женщина! – стал причитать он на все лады, мол, занесла меня нелёгкая в далекие края. – Это всё ты виноват! – высказал он Косте. В этот момент он, должно быть, и пожалел, что поддался искушению увидеть областной центр.
Хотел Костя ему на всякий случай двинуть слегка по шее, для профилактики, чтобы знал своё место, да передумал, не та ситуация, не ко времени. Потом, решил он, потом, главное, не забыть.
Они побежали вслед за вербовщиком, спина которого мелькала в отдалении, и через несколько шагов нагнали его. Вербовщик был неопределенного возраста, скорее старым, чем молодым, но юрким, как ящерица. Не оглядываясь, он уводил их всё дальше и дальше в лабиринт старой канализации. Уже и выстрелы слышались, как глухое эхо, уже и Телепень пришёл в себя и больше не ныл, уже и сам Костя почти протрезвел и собрался с мыслями, а они всё бежали и бежали в том темпе, который задал вербовщик. Наконец впереди блеснул свет, повеяло прохладой, и они выскочили в овраг, куда сливались нечистоты города. Костя спросил:
– Куда мы… куда мы бежим?
– В Кукковку, – бесстрастно ответил вербовщик.
Тогда Костя остановился так резко, что Чёбот больно наступил ему на ногу.
– Мы не хотим идти ни на какой завод! – заявил он и выразительно посмотрел на Чёбота, мол, зачем тебе «тулка», если она висит на плече?
Чёбот подумал, подумал и снял её с плеча.
– А я не вербовщик, – оглянулся человек, – я тот, кого ты ищешь. Зовите меня Дядиным. Я северный куратор.
И это уже было, спьяну подумал Костя, северный куратор, точно был. Я редко ошибаюсь. Чутьё у меня. Помню я этого куратора!
– Святые угодники! – только и произнёс Чёбот.
– Мать моя женщина! – добавил Телепень.

Глава 6
Тайны войны

– Теперь, когда я старик и знаю, что всё в жизни тщетно, я не могу смириться с этой мыслью, и долг перед родиной ждёт отмщения. Хорошо, что ты появился, – Дядин выразительно посмотрел на Костю и даже похлопал его по плечу, – через много лет, но и не слишком поздно. В самый раз. – Рука у него оказалась тяжелой и жёсткой, как черенок лопаты.
Косте, у которого нещадно болела голова, а в желудке лежал кирпич, было всё равно. Он слушал просто из вежливости, мечтал приткнуться в любой угол и уснуть. Мысли путались и давно потеряли чёткость, временами казалось, что грёзы становятся явью, а явь – грёзами, но каждый раз он просыпался и через силу таращился на Дядина. Теперь его проницательные глаза не казались ему такими острыми, как в кабаке. Теперь они ему казались просто светлыми, со стальным оттенком, в котором, однако, таилась непоколебимая воля. Может быть, она свойственна всем взрослым? – думал Костя, я не знаю, и мысль ускользала, как мокрый хвост ужа.
– Почему, Захар Савельевич? – с удивлением спросил он, хотя ему всё ещё казалось, что это розыгрыш и что Дядин таким хитрым способом хочет завлечь их на свой таинственный завод или на рудник. Но это были всего лишь отголоски его страхов перед новым миром, в который они вошли и который ещё не понимали до конца.
Они сидели где-то на окраине города, в районе, который назывался Кукковкой. Здесь было тихо и сонно, как у них в деревне. Во дворе кудахтали куры, а в хлеву возился поросёнок. И пахло совсем как дома, когда мама солила капусту. Сквозь оконце, занавешенное шторой, сочился дневной свет. На огороде в теплице цвели картошка и огурцы. Собака по кличке Тузик лежала перед конурой и отчаянно зевала.
– Потому что если бы ты, например, пришёл даже пять лет назад, тебя бы вычислили и убили. Долгие годы кайманы охотились за всеми мальчиками и девочками не старше десяти лет. Похоже, никто из них не выжил. Со временем они успокоились, хотя порой устраивают облавы на подростков. Вам ещё повезло, что они искали не вас.
– А кого?.. – спросил Костя, маясь животом.
Ох, как ему не хотелось слушать Дядина, а хотелось заползти в какую-нибудь щель и уснуть минут на шестьсот. Когда же он заметит, что мы смертельно устали? – думал Костя. Когда?! От русской печи исходило тепло, и от этого ещё сильнее хотелось спать.
– Людей из «сопротивления», – ответил Дядин, словно нарочно не замечая его состояния. – А если бы ты пришёл ещё через десять лет, ты бы наверняка не застал меня в живых, и отмщение не состоялось бы. Но ты появился в тот самый момент, когда я отчаялся ждать, значит, не всё потеряно, – он улыбнулся, пожалуй, впервые за время их короткого знакомства, и улыбка у него вышла обаятельной и открытой. Лицо сразу же сделалось дружеским и участливым. Косте почему-то были важны такие знаки, они говорили, что мир не без добрых людей и что жизнь осмысленная штука, что осмысленной её делают такие вот люди, которые знают цену этой самой жизни. А ещё он подумал, что хочет быть похожим на таких людей, и на Дядина в первую очередь.
Но мысли его текли, как фон, и не задевали осознания. Чёбот, тот вообще то и дело закатывал глаза и кунял носом, а потом вздрагивал, как лошадь, когда на неё садится овод, и встряхивал лохматой головой.
Дядин встал, налил каждому по кружке крепкого-крепкого чаю и добродушно, совсем как Семён Тимофеевич, заметил:
– Кто самогон-то пивом запивает?..
Лицо у него было худое, в вкладках, как у аскета, и без улыбки сразу становилось угрюмым, если бы не глаза – внимательные и добрые. Длинные, седые волосы старили его, а голос был глухим и сиплым.
– Мы… – признался Костя. – Вкусно было...
Порой его тошнило, но он крепился, а ещё в животе ворочался кирпич, не говоря уже о том, что во рту был такой привкус, что с души воротило. Дядину, похоже, всё равно, может, он специально нас мучает, чтобы неповадно было?
– Теперь сутки будете болеть или двое. Отравились вы.
– Водкой отравиться невозможно, – сообщил Чёбот общепризнанную истину.
– Возможно, ещё как возможно, – ответил Дядин и покачал головой.
– Мы ж не знали. Я вообще пиво первый раз в жизни пил, – признался Костя.
– А-а-а… – укоризненно показал головой Дядин, но больше укорять не стал.
Хуже всех было Чёботу, который, как и пообещал, принял на грудь больше остальных и теперь уже три раза выбегал на улице освободить желудок. От пары глотков чая он позеленел и снова загремел по лестнице своим сапогами, как доспехами.
– Каждый день я просиживал в кабаке и ждал тебя, – начал Дядин тем тоном, который предшествует долгому рассказу. – Ты пришёл ровно черед двенадцать лет. О-хо-хо…
Костя устало прикрыл глаза, но Захар Савельевич смотрел слишком требовательно, чтобы можно было отключиться хотя бы на пару секунд. Приходилось мотать головой и таращиться через силу.
– Почему? – спросил он, не слыша собственного голоса.
– Потому что из тайги должен был прийти юноша, и путь его пролегал именно через этот кабак, – объяснил Дядин. – Больше кабаков в городе нет. Ещё я высматривал тебя на базаре, но там я был слишком заметен, пришлось научиться играть на гармошке. Правда, с моим голосом много не попоёшь. За мной следили, но у меня было много времени, и они наконец поняли, что я безобиден, как мартовская муха.
На его лице появилось самодовольство человека, который всех и вся обманул.
– Зачем они за вами следили? – тупо поинтересовался Телепень, прихлебывая горячий чай и улыбаясь во весь свой огромный рот.
Ему было немного завидно, что всё внимание обращено на Приёмыша. В глубине души он считал это несправедливым, но понимал, что по-другому не может быть, что Костя умнее и начитаннее. От этого он злился, и злость бодрила его.
– Кайманам достались все архивы служб безопасности. Не знаю, что там было насчёт меня, но пасли меня лет пять, пока им не надоело. Ведь они не знали, кто такие кураторы.
Вернулся Чёбот, бледный, как мел, и Дядин пожалел его:
– Иди ложись на диван.
– Спасибо, – поблагодарил Чёбот и, споткнувшись о порог, скрылся в спальне, через мгновение оттуда раздался грохот, сдержанная ругань, и Чёбот угомонился.
Костя проводил его завистливым взглядом. Ещё минута-другая, и он сам грохнется на пол и уснёт мертвецким сном. Всё же он спросил, не теряя нити разговора:
– А как вы меня узнали?..
На какое-то мгновение боль в желудке прошла, и ему сделалось легче.
– Всё очень просто. У меня есть твоё описание. Оно сделано с твоего отца – каким бы ты мог стать. Экстраполяцией называется. Рост средний, плечи широкие, волосы должны быть белыми, а ещё на левом локте у тебя есть родинка, в ней зашифрован твой код.
Костя от удивления ожил и сосредоточенно ответил:
– Да, есть такая родинка. Она состоит из множества точек.
– Это твой код, и мы его сегодня расшифруем.
Дядин куда-то ушел и, не успели Костя с Телепнем переглянуться и обменяться впечатлениями, как он вернулся с каким-то предметом, похожим на большую, чёрную книгу.
– Это компьютер, – объяснил он, – ноутбуком называется. Здесь база данных на всех «мстителей».
– Мать моя женщина! – только и воскликнул Телепень. – Мудрено сотворено!
– Каких «мстителей»? – обеспокоено спросил Костя, не спрашивая, что такое компьютер, потому что читал о таких устройствах в энциклопедии и в «Справочнике молодого моряка». Но это устройство было выше его понимания, для него нужно было электричество. А с электричеством в деревне всегда большая проблема, потому что топливо дороже золота.
В желудке у него снова поселился кирпич, а в глаза – хоть спички вставляй. Всякие там «мстители» его интересовали в самую последнюю очередь. Но Дядин не давал ему послабления. Наверное, ему надо высказаться, решил Костя, стряхивая сон, как тяжелую пыль.
– Закатай рукав! – приказал Дядин.
Он включил компьютер и взял в руки сканер.
– Ну вот, – с удовлетворением произнёс он, проведя по Костиной руке сканером. – Ты Константин Марсов, две тысячи тридцать шестого года рождения, «мститель» номер пять тысяч сто. Маму твою звали Аллой Олеговной, отца – Юрием Ивановичем.
– Вы… вы их знали?! – вскочил Костя, и сон словно рукой сняло, голова сделалась ясной и свежей, словно он и не пил, не мешал самогон с пивом, а принимал исключительно один полезный чай.
– Лично не знал, но вы ехали в Мурманск, чтобы затеряться на периферии. Таково было задание.
У Кости тут же возникла сотня вопросов: какое задание, кто его давал, почему ехали в Мурманск, но, как всегда, не вовремя вмешался Телепень, который страшно завидовал горожанам:
– О ком вы говорите? Кому надо мстить и зачем? По-моему, всё не так уж и плохо. Жратвы у вас побольше нашей, а живёте вы в каменных домах, и, наверное, у каждого по машине, а то и по две-три.
Рассуждения Дядина напоминали детские сказки о хоббитах и «Алой книге». Вот они и пригодились нам, мимоходом подумал Костя, а я их презирал.
Дядин посмотрел на Телепня уничижительным взглядом и, сжав губы, хмыкнул. Костя вдруг вспомнил, что значит быть «мстителем». Это значило служить родине. Вот откуда у меня чувство превосходство над взрослыми, сообразил он и посмотрел на Телепня, который был совсем не таким, а примитивным в смысле предназначения, похожим на тюфяк, потому что жил по обстоятельствами и подчинялся им. А человек должен жить так, чтобы управлять этими обстоятельствами, подумал Костя. Чёбот тоже в этом смысле был обычным и ничего не знал о «мстителях». В деревне тоже ничего не знали о «мстителях», так же, как и кайманы, которые только догадывались, а вот те, кто стояли за ними, знали, но и то лишь в общих чертах. Всё это молнией пронеслось в голове у Кости, и он мгновенно собрался, даже живот перестал ныть.
– Ну что, вспомнил? – спросил Дядин, внимательно глядя на него своими светлыми, как льдинки, глазами.
– Вспомнил, – признался Костя, усаживаясь на место. – Только…
– Молодец, – перебил его Дядин. – Об это поговорим позже.
Костя сообразил, что этот разговор должен произойти без посторонних, без Телепня. Тайна, однако, решил он и возгордился собой ещё больше.
– Когда?
– Когда ты всё поймёшь.
– Что поймёт? – вмешался в разговор нетерпеливый Телепень, он даже заёрзал на табурете, но ничегошеньки не уразумел из странного разговора с Дядиным.
– Я вам сейчас всё расскажу, – пообещал Дядин и отхлебнул чаю. – Конечно, вы не знаете истории своей великой страны – России.
У Телепня сделалось такое лицо, словно взрослые его поучали всю жизнь, и это ему смертельно надоело, он с плохо скрываемым превосходством ляпнул:
– Это ж когда было?!
– Верно, – покачал головой Дядин. – Когда?! Разумеется, ещё до вас, и кажется вам далёким-далёким прошлым. А на самом деле прошло всего-то двенадцать лет. Всё было сделано специально, чтобы последующие поколения забыли о России, то есть о нашей родине. Такова коварная тактика нашего злейшего и вечного врага – Соединенных Штатов Америки. Они всегда говорили одно, а делали другое, протягивали нам руку, а за спиной держали кинжал. Подло улыбались и тут же плели заговоры. Самая коварная нация – англосаксы. Тысячелетиями они мечтали покорить Россию, расчленить и завладеть её недрами. Ещё бы – самая большая страна в мире, с неисчислимыми природными богатствами. Тысячелетиями они строили геополитические планы, исходя из того, что Россия – враг номер один. Но у них ничего не получалось. Не получилось, даже когда распался Советский Союз. Не получилось и позже, когда Россия вновь поднялась на ноги. Не получилось и во времена «мирового кризиса», когда прошло время большого благополучия.
– Почему? – тупо спросил Костя, мало чего соображая из помпезных, как показалось ему, речей Дядина.
Сидели бы себе дома, подумал он, ели бы попкорн и запивали виски. Нет, полезли в чужой огород.
– Потому что народ сплотился и у него было ядерное оружие. Надо было уничтожить эти два компонента. Или хотя бы один из них или, если повезёт, оба ослабить до такой степени, чтобы россияне не представляли собой угрозы, даже чисто теоретической.
– Сложно всё это, – многозначительно изрёк Телепень, теперь ему льстило, что Дядин так серьезно разговаривает с ними о мировых проблемах, в деревне подобным образом рассуждать с подростками никто не спешил, даже атаман Рябой ни разу не сподобился, всё больше командовал, – а что, нельзя было их первыми с помощью этого самого ядерного оружия?
– Не всё так просто, мальчики мои, – вздохнул Дядин, – я, может быть, один из последних могикан, который помнит, что такое прошлая Россия, какой она была и какой могла стать. Нас убаюкивали демагогией о демократии и глобализации и твердили, что это неизбежно. Всеми этими модными штучками, которыми был заворожен мир. Навязывали нам ценности, которым впоследствии оказалась грош цена. Создали различные международные институты, которые все дудели в одну дуду: «Будьте таким, как США, и всё будет хорошо». Поле политического маневра у России было крайне узким, потому что трудно и порой невозможно идти против всего мира и одновременно развивать современную экономику. И однажды нас подловили на этом с иезуитским изяществом лицемерного противника. Они заключали с нами договоры, в которых не могли быть первыми. А сами сосредоточили в своих руках львиную долю земного интеллекта и создали оружие, против которого мы оказались бессильны. Мы бы его тоже создали, но не успели. А когда они его применили, мы даже не поняли, что нас атакуют. Всё началось, как грипп, правда, в неурочное время – весной сорок первого.
– Разве может быть такое оружие, Захар Савельевич? – удивился Костя, которому уже не хотелось спать.
В его представлении ничего не могло быть мощнее «тулки» или «плазматрона». А ядерное оружие это что-то сказочное и малопонятное, хотя он, конечно, о нём почитывал различные статьи – и в энциклопедии, и в старых газетах.
– Может, – заверил его Дядин, откидывая с глаз седые волосы, – всё может. Оружие это было очень сложным в техническом плане и находилось на гребне науки. Его открыли, как и всё великое, совершенно случайно. А создавалось оно в глубочайшей тайне, поэтому наша разведка ничего не знала об этом. Разумеется, лучшие аналитические умы догадывались и высказывали опасения, но каждый раз американцы находили такие слова, давали такие объяснения, которые рассеивали страхи политиков, и им верили. Но самое ужасное заключалось в том, что американцы не желали заключать договоры в этой области, и мы не понимали коренных причин их неуступчивости. Полагали, что она могла крыться в коммерческой тайне. По крайней мере, нам усиленно подсовывали эту мысль, как червя на крючке. И каждый раз мы его заглатывали, опьянённые сотрудничеством с самой демократической державой мира.
– В какой области? – спросил Телепень, который протрезвел и, завороженный глубиной суждений Дядина, незаметно для себя выхлебал весь чай, едва ли поняв половину из услышанного.
– В области военной нанотехнологии.
– Мать моя женщина! – снова воскликнул Телепень. – А такое бывает?!
– Бывает, – ответил Дядин.
– Я не знаю, что это такое, – скромного признался Костя.
– Это область науки об очень маленьких частицах.
– Хм… – высказал сомнение Телепень. – Меньше манной крупы?..
– Меньше, – заверил его Дядин, – гораздо меньше, эти частица такие маленькие, что их не видно.
– Мать моя женщина! – высказал своё презрение Телепень. – Мудрено сотворено! Зачем же они тогда нужны, если их ухватить нельзя?
– Это вопрос вопросов. Точнее говоря, это междисциплинарная область молекул ДНК и молекулярной биологии. Наши ученые обратили внимание, что из источников информации враз исчезли все упоминания об этом сегменте нанотехнологий. А это было признаком того, что наши потенциальные враги что-то затеяли. Отголоски этого мы, разумеется, получали. Речь, скорее всего, шла о мутациях ДНК с использованием белков-ускорителей, что значительно ускоряло процесс создания «нано-вирусов» с очень узким воздействием, рассчитанным только на какую-то одну нацию, в данном случае – на восточных славян. На поляков, на украинцев и на все восточные страны, даже на немцев. Американцам было на всех глубоко наплевать. Чем меньше конкурентов, тем лучше. Достаточно было вдохнуть этот «нано-вирус», и ты умирал почти мгновенно. Таким образом была уничтожена вся наша армия и военно-морской флот. Нет, конечно, пока суд да дело, пока разбирались, что к чему, пока определялись с противником, враг-то был невидим. А когда разобрались, мы, конечно, успели положить НАТО в окрестных странах, мы даже нанесли ядерный удар по Америке, но он был слишком слабый, чтобы уничтожить их на корню. И мы проиграли.
– А почему Америка решилась на Третью мировую? – спросил Костя.
– История трёх последних веков закончилась для них крахом, – принялся объяснять Дядин. – Политически и финансово США давно обанкротились, им срочно надо было начать новую войну за передел мира и его ресурсы. Промедление грозило дальнейшим экономическим спадом, из которого США вряд ли вышли бы мировым лидером. А они не хотели мириться с этим. Единственным выходом было Третья мировая, в которой, однако, было глупо заражать радиацией всю Россию. В такой случае война теряла смысл из-за недоступности природных ресурсов. И наконец они решились, сделали основную ставку на «нановирус». Война получилась комбинированной, такой, как они задумывали, и они победили. Почти победили. Теперь они самодовольно качают нашу нефть, наш газ и вывозят уран. Огромные территории на востоке, наполовину зараженные радиацией, тоже работают на США. И всё это мы делаем для них своими руками. Сбылась доктрина таинственной Бильдербергской девятки . Население России сократилось в три раза, города лежат в руинах, инфраструктуры уничтожены. Страны больше нет.
– Точно! – подтвердил Телепень, который тоже забыл о своём желудке и, открыв рот, с величайшим изумлением слушал Дядина.
Дядин показался им самым умным человеком во всей вселенной. Костя решил, что он объясняет устройство мира даже лучше, чем его приёмный отец – Семён Тимофеевич. А Семён Тимофеевич, по мнению Кости, прекрасно разбирался в жизни и в политике.
Дядин улыбнулся в ответ на горячность Телепня и, довольный произведенным эффектом, продолжил:
– Кое-какая информация просачивалась, поэтому мы поняли, что у нас крайне мало времени, и на всякий случай возродили систему «мёртвая рука». Эта система была заложена ещё в Советском Союзе. Суть её заключалась в том, что если противник наносил термоядерный удар, а наша страна не успевала ответить, то часа через два или три, может, и через сутки, когда в систему «мёртвая рука» переставали поступать соответствующие команды о том, что всё нормально, в космос запускались десятки ретрансляционных ракет, которые должны были активизировать эту систему, и сотни и тысячи боевых ракет устремились бы на территорию врага. Вот когда наша огромная территория становилась козырем, потому что даже при современных космических технологиях всю её невозможно контролировать. Пиндосы знали о системе «мёртвая рука» и боялись её больше смерти. Однако в реальности система «мёртвая рука» оказалась крайне уязвимой.
– И что?! – с неподдельным страданием в голосе вскричал Телепень. – Мы ничего не смогли сделать?!
– Нет, почему же? Мы тоже кое-что сделали. В огромной тайне мы создали систему «мёртвая рука-два». Известно, что у неё несколько систем активации. Однако, похоже, они все были или повреждены или уничтожены. Последней системой активации были дети. Их специально выбирали по генетическим признакам, у кого лучше память, кто сообразительней, кто тянется к знаниям, кто настойчивее и целеустремленней. Никто не знает, где расположена система «мёртвая рука-два», и как действует. А ты знаешь, – добавил он, многозначительно посмотрев на Костю. – Похоже, что ты теперь только один такой, по крайней мере, в северном районе. Может быть, на востоке и на юге тоже кто-то остался и куратор ждет такого человека, как ты, но я в этом не уверен. В общем, на тебя вся надежда. Ты теперь наш последний «мститель».
– Почему, Захар Савельевич? – спросил Костя, сглатывая слюну, потому что горло у него вмиг пересохло.
Ему сделалось страшно из-за ответственности, которая нежданно-негаданно свалилась ему на голову. Не этого ожидал он от жизни и не так себе представлял её. Он всё время думал о Верке Пантюхиной и полагал, что рано или поздно вернётся в деревню и женится на ней.
– Потому что иначе, – объяснил Дядин, – система «мёртвая рука-два» давно бы сработала и заводы на востоке уже не дымили бы. А перед нами стоят две задачи: активизировать систему «мёртвая рука-два», и с помощью «сопротивления» захватить власть в стране. Правда, от той страны осталось… – И Косте показалось, что старик едва не заплакал. – А теперь идите спать! – приказал Дядин и отвернулся. – Идите! Идите!!!

***
Они провалялись до полудня следующего дня, а когда Костя проснулся, то был ни болен и ни здоров, правда, вместо кирпича в желудке осталась маленькая галька, но голова была по-прежнему тяжёлой и плохо соображала. Солнце светило в открытое окно, и кто-то ходил по огороду, приговаривая:
– Ах, вы мои хорошие, а вы мои пеструшки, неситесь на радость мне... неситесь…
Костя осторожно поднялся, оберегая голову, как пасхальное яйцо, и выполз из комнаты. Чёбот лежал на диване, и рот у него был открыт, над ним вились мухи. Телепень же свернулся калачиком и спал на полу на толстой перине, из-под одеяла торчали только грязные пятки.
Захар Савельевич бродил по двору в огромных семейных трусах, в руках у него было лукошко, полное яиц.
– Ох и здоровы вы спать! – обрадовался он, увидев Костю. – Я сам, глядя на вас, дрых до третьих петухов.
– Какой сегодня день? – спросил Костя, поливая голову из рукомойника.
Ему показалось, что с тех пор, как они попали в город, прошла целая вечность, и он уже тосковал по Верке Пантюхиной.
– Понедельник, – сообщил Дядин. – Яичницу будешь?
– Не-е-т… – ответил Костя, держа голову так осторожно, словно она была надтреснута, – я бы чаю попил.
Боль немного отпустила и тут же взялась за старое, да так, что сделалось ещё хуже, голову словно обручем стянуло.
– Чаю, так чаю, – всё понял Дядин и пошёл в горницу, как будто ему было всё равно, умрёт Костя или нет.
Нет, догадался Костя, не всё так просто. Зависит он от меня. Зависит. Это точно. Очень сильно зависит. Только где искать эту систему «мёртвая рука-два», одному богу известно.
Через минуту из трубы над избой появился дым. Костя присел на лавочку под окошком, стараясь держать голову прямо, и поклялся, что больше никогда-никогда не будет пить. По крайней мере, не буду мешать водку с пивом, а то себе дороже. Даже мысли о Верке Пантюхиной не отвлекали от боли. А о Верке Костя готов был думать часами. Нравилось ему о ней думать. На душе становилось спокойно и уютно, и от этого Верка делалась ещё роднее. И так ему стало тоскливо, что хоть бери ноги в руки и беги назад, в деревню Теленгеш без оглядки.
– Ты вспомнил, куда идти-то? – спросил Дядин, выглядывая из окошка и протягивая ему огромную кружку с чаем.
– А?.. В каком смысле?.. – Костя словно очнулся.
Он повернулся всем телом и тяжело вздохнул. Сам заварил кашу, сам расхлебывай, и Верки как не бывало. Он вдруг вспомнил, какую ответственность возложил Захар Савельевич на его плечи, и утро показалось ему окончательно испорченным. Город сделался чужим и опасным, в сто раз опаснее, чем деревня Чупа или перевал Семи братьев.
– Ты должен был вспомнить, где находится эта самая система «мёртвая рука-два», – наставительно сказал Дядин и внимательно посмотрел на него, мол, понимаешь ты или нет? – Недаром же я тебе вчера рассказывал.
– Недаром… – понуро согласился Костя, придерживая голову двумя руками, потому что ему казалось, что она налита расплавленным свинцом, который норовит расплескаться от неосторожного движения. – Но я ничего не помню, – пожаловался он.
– Что совсем-совсем ничегошеньки? – спросил Дядин, намеренно не замечая, как он мучается.
– Ничегошеньки, – подтвердил Костя, готовый провалиться от стыда сквозь землю.
– А по сторонам горизонта смотрел?
– Смотрел… ходил по огороду, но ничего не почувствовал, – в жутком смущении сознался Костя и ещё пуще покраснел, хотя никогда не замечал за собой такой привычки.
Боль сделалась невыносимой. А ещё ему стало ужасно неудобно перед Захаром Савельевичем за то, что не оправдал его надежд. Человек меня столько лет ждал, а я как последний лопух, ничего не помню, даже не имею понятия, о чём надо вспомнить.
– Ну ничего, ничего… – успокоил его Дядин. – Вспомнишь ещё. Вспомнишь, куда ты денешься.
– Да я всей душой… – стал извиняться Костя, – только…
– Я же говорю, ничего страшного, – остановил его Дядин. – Попей чайку, поешь яичницу. Самое главное, не напрягайся. Ведь вложили в тебя информацию? Вложили. Значит, надо просто вспомнить.
– Наверное, вложили, – согласился Костя из последних сил. – Я всё вспомню, Захар Савельевич, – пообещал он. – Чуть-чуть оклемаюсь и вспомню, вот ей богу!
– Ну вот и отлично! – бодро подытожил Дядин. – Посиди во дворе, погрейся на солнышке, а я сейчас…
Костя стал пить чай. Собака по кличке Тузик обрадовалась его обществу и принялась ласкаться, подсовывая под ладонь морду. Тихо было в городе. По небу плыли белые-белые облака, и ветер был тёплым и ласковым, совсем как у них в Теленгеше.
Появился Дядин, одетый, в начищенных башмаках, и деловито сказал:
– Я в город сбегаю, ты парней-то буди, нечего дрыхнуть, а когда приду, мы сообща что-нибудь придумаем.
– Хорошо, – кивнул Костя с облегчение.
Дядин закрыл за собой калитку и ушёл. Костя достал дневник старшего лейтенанта Брагина и принялся читать. Читать ему совсем не хотелось, но постепенно он увлекся.

***
А между тем, старший лейтенант Брагин писал:
«22.05.2041
Полночь. Двигаемся с крейсерской скоростью семьдесят километров в час. При таком темпе мы дойдем до границы с Польшей самое позднее к раннему утру. В Ляхове остановились только на пять минут. Это уже Беларусь. Я даже не заметил, как пересекли границу. Над головой порой пролетают вертолёты и уносятся вдаль, а в остальном всё спокойно. Даже поспал полчаса. Проснулся оттого, что стоим. Оказалось, что какой-то гражданский выехал на своём драндулете прямо перед носом колонны. Взвод охраны едва его не расстрелял, приняв за террориста. А у них приказ строгий: стрелять во всё и вся, что приблизится на расстояние артиллерийского залпа. Постояли не больше пяти минут. Когда проезжали мимо, в свете фар на мгновение мелькнуло растерянное лицо пожилого мужчины. Хотелось спросить: «Что ты здесь делаешь, дядя?» Вряд ли он диверсант, а тем более шпион, потому что через три-четыре часа мир и так узнает о нашем существовании. А раз руководство страны приняло такое решение, значит, оно определились с врагом. А ближайший враг для нас – НАТО в Европе. Вот мы по нему и бабахнем, по всей его ПРО, которое мы теперь не контролируем. Слухи о том, что нас купили по дешёвке за должность генерального секретаря НАТО, похоже, оправдываются. Накануне пришла информация о том, что всех наших офицеров-контролеров в НАТО убили, а там мой кореш по институту – Славка Гусев. Не хочется верить, что он погиб. Забрал хотя бы одного пиндоса в собой, или подло убили во сне? Стараюсь об этом не думать. Мы движемся к цели, чтобы исполнить свой долг перед родиной.
Появились беженцы, двигающиеся из городов в сельскую местность. Они везде: на проселке, на главных дорогах. Лица испуганные. Большинство наверняка больные, потому что у них ни АЗК, ни противогазов. На трассе Киев-Варшава свет фар выхватывает километровые ряды мертвых людей. Они лежат везде: на полях, на обочинах, на дороге. Вокруг шныряют подозрительные личности, должно быть, мародёры. Мы не имеем права останавливаться и оказывать кому-либо помощь. Сердце обливается кровью.
Ещё одна короткая остановка для заправки. Никому не разрешено покидать колонну. Прибежал Сашка Белов, который в курсе всех событий, и сказал, что здесь вокруг сплошные черешневые сады и чтобы я лучше глядел за личным составом, а то разбегутся «по грибы-ягоды». Вышел размяться. Позади на БТРе ни души. Никто не высовывается, только слышно, как заправщики снуют вдоль колонны. Туман такой, что его можно потрогать руками. Постучал по броне. Вылез старший лейтенант Архипов. Спросил у него, есть ли какие новости. Ничего нет. Эфир молчит, как убитый. Плохо, подумал я и вернулся в свою СПУ. Петров заправился под завязку. Только зачем, не понятно. Через сотню километров мы уже на украино-польской границе. Думаю, что на обратную дорогу топливо нам не понадобится в силу вполне объективных причин. По крайней мере, нас этому обучали – красиво умирать. Сбегал в МЖ . Оказалось, что там армянский коньяк лакают, а закусывают бужениной и солеными бочковыми помидорами. Понял, что не ко двору, но Жуков вдруг смягчился и пригласил выпить. Налили полкружки коньяка. Выпил, хорошенько закусил. Потом Жуков сказал, что пришла радиограмма о том, что войска НАТО разворачиваются вдоль границы. Я бы на их месте сделал то же самое, только на два дня раньше. Всё равно они не успеют.
«22.05. 2041.
Четыре часа утра. Светает. Беларусь прошли без заминок, минуя крупные населенные пункты. Вокруг на много верст окрест ни единой души, только на горизонте пару раз видели огромные столбы огня. Что там горит, неизвестно. Никакого запаха мы не чувствуем, потому что мало того, что сидим в АЗК, но ещё и под избыточным давлением в кабине. Белов накануне рассказывал, что самым действенным методом борьбы с распространением эпидемии является сжигание трупов. Но мы видим слишком большое пламя. Такое впечатление, что горят не трупы, а нефтеперегонные заводы. Может натовцы нас опередили и уже бомбят Беларусь? Рация молчит. Полковник Тарасенко каждые полчаса требует доносить о положении дел.
Пока никаких дел нет, движемся вперёд к невидимой цели. Всё, отключаюсь. Думаю только о моей Соне. Как она там?
22.05.2041
Пять часов утра. Светает. Сквозь туман стали заметны деревья на обочинах. Больше ничего не видно. Туман клочьями переползает через дорогу. Должно быть, его ставят специально вертолеты, которые всю ночь неустанно барражируют над нами. Стоим уже двадцать минут. Впереди кто-то с кем-то столкнулся. Слышны короткие автоматные очереди. Вот к ним присоединилась 30-мм пушка БТРа. Потом ещё и ещё одна. Шпарят куда-то в предрассветных сумерках. Прочерки трассеров разрезают туман. Затем туда устремляются вертолёты, слышны разрывы то ли «ПТУРсов », то ли «НАРов », потом к их разрывам добавляется глухое стрекотание авиационных пушек. Трогаемся так же внезапно, как и встали. Проезжаем место боя. Из-за тумана ничего не видно. Но нет, на обочине подбитый БТР-105. Коптит, как керосинка. Кто его подбил, непонятно. Может быть, «щирые украинцы» сподобились, какие-нибудь из УНА-УПСО? Петров от волнения прибавляет скорость – проносимся мимо, как пуля. Судя по карте, мы примерно в полутора часах езды от точки стрельбы. Туман становится ещё гуще. Страшно болят зубы. В желудке сосет так, словно я не ел неделю. Думаю о Соне.
Пять тридцать. На контрольных точках нас встречают специальные офицеры, подсвечивая дорогу синими фонарями. На последнем участке сворачиваем прямо в сад. Вокруг сотни, тысячи цветущих яблонь. Какой-то полоумный сторож со слезами на глазах бегает между машинами. На него никто не обращает внимания. Пишу урывками. Короткими фразами, чтобы ухватить исторический момент. Потом расшифрую. Разворачиваемся. Выставляем охранение. Носимся, как ужаленные. Никто не паникует. Хочется побыстрее сделать дело и свалить отсюда – из-под носа у противника. Через пятнадцать минут докладываю в КШМ о готовности батареи. Но, видно, им до меня нет дела. Готов спорить, что доложился раньше капитана К. За неимением укрытия довольствуемся ровиком, который успели отрыть под яблонями. Лежим, ждем. Минутная готовность. Ракета номер один смотрит в светлеющее небо. Кто-то рядом со мной громко чавкает. Оказывается, Петров ест неспелые яблоки. Хотел его отругать, а потом решил, что раз сторож ещё жив, то можно рискнуть. Снял маску и с удовольствием смолол три кислых-кислых яблока. В желудке благодарно забурчало. Прошло минуты три. Команды «на пуск» нет. Это всего лишь термин. На самом деле, мы отстреливаемся в автоматическом режиме по команде из КШМ. Стрелять надо всем одновременно, чтобы нанести наибольшее поражение противнику и чтобы нас не накрыли. А там, дай бог, успеем выстрелить ещё по одной. Что будет потом, никому не известно. Может, нас сразу накроют, а может, дадут уйти? Кроме того, мы одновременно должны стрелять по всему фронту и в том числе и в Калининградской области. Подозреваю, что кроме нас, стреляют все носители ядерного оружия: и дальнобойная артиллерия, и специальные минометы, бьющие на пятьдесят километров, и ракеты малого радиуса действия, и ещё бог весть кто – в общем, все, кому положено по уставу.
Залп! Он всегда неожидан. Видел его десятки раз, но никак не привыкну. Земля качнулась и встала на дыбы. На голову посыпались яблоки. Третья ракета батареи номер один ушла в утренний туман. В полутора километрах севернее «ударила» вторая батарея, а за ней – третья. Ракеты ещё рокотали в облаках, а мы «заряжаем» новые. И снова я доложил о готовности раньше всех. На этот раз мы не выходим из кабин. Залп! СПУ трясёт, как на ухабах. Ракета прочерчивает в облаках огненный след. Через пять минут над позициями повисла тишина. Даже не верится, что началась Третья мировая. Такое ощущение, что мы всего-навсего отстреливаемся на полигоне в Ашулуке. Томительно тянутся минуты. Должно быть, полковник Тарасенко докладывает вышестоящему начальству об успешном пуске и ждет нового приказа. Подъезжает заправщик. Ура! Нас никто не «видит». Кажется, полдела сделано! Солдаты работают без обычных шуток, быстро и слаженно. Все друг друга подгоняют. Все понимают, что чем быстрее опустошим заправщики, тем быстрее уберёмся отсюда – из-под самого носа врага. Я даже не представляю, что там делается – за двести, триста километров. Вся Польша и большая часть Чехии в огне. Плавится вражеская ПРО, горят города, узлы связи и аэродромы. Мы даже не в курсе дела, что заложено в память ракеты. Наше дело отстреляться.
И опять, похоже, я докладываю о готовности раньше других батарей. Но теперь нам разрешено стрелять автономно, потому что мы уже демаскированы и десятки, если не тысячи радаров выискивают нас в утреннем тумане, и десятки, если не сотни ракет готовы устремиться на наши головы, на нашу территорию. Главное, опередить их. Отстреливаемся ещё по две ракеты. Это значит, что бригада выпустила по противнику всю сотню ракет! Они падают где-то там, за горизонтом. Мы пусты. Сворачиваемся с невиданной скоростью. Солдат даже подгонять не надо. Откуда взялась дисциплина? Даже те оболтусы, которые не поддавались армейской муштре, покорны и кротки, как ягнята. Через пятнадцать минут готовы к маршу. А где-то в пятистах километрах от нас горит и плавится земля наших врагов. Господи! Упокой их душу.
Выскакиваем из садов. В спину нам сторож грозит суковатой палкой. На случай удачных стрельб у нас определены пути отхода. Мы рассредоточиваемся в радиусе пятидесяти километров от КШМ. Наши координаты знает только Тарасенко, который сидит в КШМ. Теперь мы одни, я имею ввиду первую батарею. Три СПУ и два БТР-105 с двадцатью бойцами, вертолёты над нами уже не летают. И вообще стоит странная тишина, будто мы и не пуляли по врагам нашим мощным оружием. Двигаемся в сторону Ковеля, туда, где непроходимые леса и болота. На обочинах брошенные машины и трупы, трупы, трупы. Пока ехали по шоссе, насчитал около трёх сотен машин. Чахомотка.
Нам по-прежнему везет: никто не преследует и никто не обстреливает. Семь часов утра. По-майски тепло, так и хочется снять АЗК. Минуем какие-то маленькие городки. Кое-где заметны люди, пугливо прячущиеся при нашем появлении. Думаю, что они ещё ничего не знают и не понимают, что началась война. И тут прямо над нашими головами в небе происходит сражение. Кто в кого стреляет и что там рвется, мы не знаем. Наше дело сохранить технику и ударить хотя бы ещё один раз.
Загоняем СПУ в овраги и накрываем сетками. Эти овраги мне снятся по ночам, потому что ещё полгода назад нас учили находить их по карте и даже снабдили подробными фотографиями местности. Обычные овраги в лесу. В склонах заранее вырыты землянки. Отделение, которое охраняло их, встретило нас со слезами. Оказывается, что бандеровцы обложили их по всем правилам осады и две недели не давали житья. Наш взвод охраны быстренько обследовал прилегающую территорию. Нашли два целеуказателя для авиации. А бандеровцев и дух простыл. Или подохли, или, видать, сообразили, что дело движется к войне, ну и разбежались помирать по селам.
22.05.2041
Полдень. Наконец-то на западе встает огненная заря. Слышно, как громыхает не далее, чем в ста километрах. Счетчик Гейгера показывает повышение радиации. Земля ходит ходуном. С потолка сыплется песок. Выхожу из землянки. Что это, наши последние конвульсии? Или враг подыхает? Приказываю принять таблетки йодида калия, только, думаю, в нашем положении они вряд ли помогут. Все смотрят на меня ошалелыми глазами. Снаружи творится чёрт знает что. Нашу землянку трясёт, как в лихорадке.
Петров хватает саперную лопатку и начинает рыть стенку землянки. Несколько минут мы смотрим на него, как на полного придурка. Ведь всем ясно, что если рванет чуть ближе, то нас похоронит вместе с землянкой под этим самым холмом. Но через мгновение с ужасом обнаруживаю, что помогаю Петрову руками отгребать землю. Кто-то суёт мне штыковую лопатку, и мы роем, роем, роем, чуть ли не зубами скребём это чёртову землю, как кроты, приближаясь с каждым выбранным метром породы к нашему спасению. Я очнулся, когда с потолка рукотворной пещеры стала осыпаться земля. Но кто-то уже тащил доски и бревна, и мы, задыхаясь, всё дальше углубляемся в стенку оврага. Копаем по очереди. Маски и АЗК давно сняты, и мы похожи на огромных червей. Если не убьет радиация, то прикончит чахомотка. Делаем два ответвления по обе сторону от туннеля. Заползаем внутрь и валимся без сил. Над нами метров тридцать глинистой породы. От радиации она, конечно, защитит, но если даже в Ковеле упадет хоть одна атомная бомба, нам всем крышка. Шикарная общая могила. Петров и рядовой Агеев смастерили из гильзы коптилку. При мерцающем свете мы выглядим, как шахтеры – потные, грязные. Зато счетчик показывает, что радиация почти в норме. Мы радуемся, как малые дети. При такой радиации мы умрем от рака всего лишь лет через семь. Но это теоретически, в Чернобыле люди начали болеть раком через два-три года. Кто-то высказывается в том смысле, что так можно дождаться конца войны.
Переносим в пещеру воду в баклагах и еду. Со мной пять человек – весь расчет СПУ-3. Все перепуганы, но держатся молодцом. Приказываю выдавать на человека в день не больше двух кружек воды. Ответственным назначаю Петрова. А ещё приказываю снова надеть АЗК и маски.
В рации сплошные разряды. Затем, после особенно крупного, она вообще вышла из строя.
23.05.2041
К нам заглядывает Леонтьев. Посмотрел, как мы устроились. Оказывается, что он тоже зарылся в склон оврага.
Выходим наружу. У него плохие новости. Время прибытия заправщиков давно вышло. Надо принимать решение: то ли здесь отсиживаться, в ожидании ракет, то ли двигать на восток, в надежде встретить по пути заправщик. Тарасенко на позывные не отвечает. Ждать больше нельзя. Мы можем оказаться в глубоком тылу противника, а у нас боевая техника, которую нам предписано уничтожить даже ценой собственных жизней. Леонтьев приказывает мне произвести разведку местности и по возможности отыскать командира бригады. Если не найдёшь, то вечером уходим к своим. Если, конечно, доберёмся, думаю я, но молчу. К чему говорить вслух о том, что и так ясно: если нас не убьёт радиация, то рано или поздно прикончит чахомотка.
Я, вообще-то, против того, чтобы покидать наш уютный овраг. Если командование бригады накрыли, то мы мало чем им поможем, только демаскируем себя. Но кого волнует моё мнение? Лезу в БТР. Со мной пять человек: сержант с подразделением, наводчик и водитель. У наводчика знаменитая фамилия Сухов, а водителя зовут Петром Петровичем, он немолодой, с седыми усами. Больше я о них ничего не знаю.
Усаживаюсь на командирское место. Экран СУО мёртв. Запускаю опрос по частотам. В радиусе пятнадцати километров или нет наших сил, или все системы связи подавлены, чего и стоило ожидать. Движемся в сторону села Засуличи. По карте грунтовая дорога. Все пятнадцать километров прошли по лесу. Леса в этой части Украины – одно название, это не наши чащи, а в основном акация и дубы. Встречается осина. Периодические осматриваюсь вокруг в активном режиме. Слышно, как над башенкой БТРа вращается антенна.
Хотя в бою не рекомендуется выключать станцию, я боюсь, что нас засекут прежде, чем мы успеем отреагировать. На экране голубого цвета ни одной цели.
Первое, что видим при подъезде к селу: на поле мирно пасётся бесхозный скот. Знакомая картина. Мы уже давно подметили, что на животных чахомотка не действует. Лишнее подтверждение тому, что этот вирус придуман исключительно, чтобы убивать только людей.
Объезжаем село по нижней дороге. Поднимаемся на холм, но на самую вершину не лезем, обходим её справа. Два глаза хорошо, а четыре лучше: вижу в прицел, что местность по ту сторону холма выжжена. Кое-где в небо поднимаются столбы дыма. Не похоже, что пожар произошел вследствие атомного удара, потому что излучение чуть-чуть выше нормы. Потом соображаем, что видим разбомбленный узел связи, уничтоженный скорее всего обычным «томагавком». Вот почему этот район молчит – ретранслировать некому, а спутники, на которые все так надеялись, приказали долго жить в первую очередь. Послал сержанта осмотреться. Вернулся через полчаса. Выживших нет, и, судя по всему, пункт связи погиб ещё до удара, от чахомотки. Мы совсем забыли, что можно подцепить эту болезнь, думали, что мы в самом деле везунчики. Проехали ещё километров десять, по железнодорожному мосту пересекли реку Гурья, за которой в таком-то квадрате должен находиться командный пункт Тарасенко.
В очередной раз включаю СУО по частотам, и сразу на нас обрушивается лавина запросов. Нас ищут! О нас помнят! Нам повезло – должно быть, над нами пролетает спутник, один из тех, что уцелел. Отвечаю стандартной фразой, которые есть в шифрованном виде в памяти СУО: кто мы такие и куда движемся. В ответ молчат, видно, пораженные услышанным, видно, нас уже списали, как боевую единицу. Совершенно неожиданно приходит запрос от Тарасенко. Я слышу в наушниках его голос, измененный шифратором: «Доложите обстановку». Докладываю, что мы находимся в обусловленном планом месте. В ответ: ждите груз шесть. Это значит, что к нам, несмотря ни на что, движутся заправщики с ракетами. Может, уже и Москвы нет, думаю я, одна армия держится. Потом Тарасенко открытым текстом говорит: «Всё, ребятки, прощайте, не поминайте нас лихом». Стрелок-радист смотри на меня выпученными глазами, в них плавает животный страх. «Почему снял маску?» – спрашиваю я. Оказалось, что существует мнение, будто из-за избыточного давления внутри БТР чахомотка нам не страшна.
В этот момент вижу на экране цель – красную галку с черточкой, которая обозначает вражеский танк. Дистанция меньше полукилометра. Нам несказанно везёт, мы работали в активном режиме, но танк бы нас не засёк. Выключаю всю аппаратуру, кроме тепловизора, и осматриваюсь. Сержант предлагает взять парочку «корнетов» и двигаться в пешем порядке. Так нас труднее будет засечь. А с другой стороны, если произойдет боестолкновение, то они окажутся без огневой поддержки. Уйти же по мосту назад не получится, нас обязательно увидят, и тогда мы со своей пушечкой и тонкой бронёй будем отличной мишенью. Приказываю сержанту разбиться на две группы и двигаться по обе стороны железнодорожной насыпи. Сидим, ждем. Я ломаю голову, как здесь мог очутиться противник. Ответа нет до тех пор, пока не звучат два выстрела из «корнетов», который ни с чем нельзя перепутать. Делаем рывок вперёд, из-за изгиба дороги видим освещенный ярким пламенем полустанок, даем в ту сторону несколько очередей из нашей автоматической пушки. В ответ молчание. То ли нам везёт, то ли мы полные идиоты: ударили по своим. Наш десант заскакивает в машину. Противник всё ещё молчит. Очень странно. Так странно, что я даю приказ обследовать местность.
Пётр Петрович, матюгаясь в своей маске, разворачивает БТР так резко, что мы едва не летим с насыпи через голову. То, что мы обнаружили, оказалось страшнее всего. То там, то здесь в самых неожиданных местах застыли немецкие «леопарды», а вокруг сплошным ковром лежали мёртвые немцы в новенькой, с иголочки форме. Сотни «леопардов» и тысячи людей. Не меньше дивизии. Я попытался связаться хоть с кем-нибудь и сообщить об этом, но связи не было.
25.05.2041
Благополучно возвращаемся к своим. Оказывается, их обстреляли из вертолетов и что они один сбили. Повреждена моя СПУ номер один. Ночь прошла в тревожном ожидании. Бомбили где-то в отдалении, кого, не понятно.
Утром заправщиков ещё нет. Идём смотреть на вертолёт. Он упал в пяти-шести километрах в болото. Леонтьев сказал, что из него никто не выпрыгнул. Вертолёт нашли на поляне. Он садился на авторотации, но всё равно удар был слишком сильным, вокруг разбросало какие-то ёмкости. Вертолетчики погибли, правак выбрался из кабины и умер от ран на земле. Подобрали оружие и вернулись к своим. Догадываюсь, чем занимался вертолёт – распылял чахомотку.
Плохие вести: через полчаса заработало радио, и Тарасенко слабым голосом сообщил, что весь штаб погибает от чахомотки, что американцы интенсивно заражают территорию Украины и Белоруссии. Он повторил приказ действовать автономно. Я побежал к Леонтьеву, но тот был уже мёртв. Погибло всё его подразделение. Побежал в свой овраг. Новая напасть: умер боец, у которого был порван АЗК. Землянку, в которой он жил, засыпали землёй. Нас осталось пять человек. Приказываю ни при каких обстоятельствах не снимать маски и АЗК, даже по большой или малой нужде. Мне нужны люди, чтобы установить ракету. Наконец около пятнадцать тридцать прибыли два заправщика с ракетами. Водитель открыл дверь кабины и выпал из неё замертво. Пока я сбегал к заправщику, пока вернулся назад, всё моё подразделение, за исключением Петрова, лежало мёртвым.
В живых нашёл только Петра Петровича – он прятался в БТРе. Втроём мы зарядили последние ракеты и, не выезжая из оврага, дали последний залп в Третьей мировой».

***
Самым последним проснулся Чёбот и, мучимый страшной жаждой, осушил полведра воды, но даже после этого выглядел так, словно его всю ночь заставляли таскать мешки с картошкой. Телепень сказал мечтательно, как бывалый алкоголик:
– Пивка бы… мать моя женщина…
– Уйди!.. – со стоном отозвался Чёбот. – Меня тошнит.
– Меньше пить надо…– назидательно произнёс Телепень и тут же вылетел в сени, потирая зад. – Чего дерёшься-то?!
– Сейчас добавлю, – угрюмо пообещал Чёбот и, схватившись за живот, побежал в сортир за огородом. – Святые угодники…
– А мне понравилось, – признался Телепень, выглядывая в окошко и наливая чай в большую эмалированную кружку с щербатым краем.
– Чего понравилось? – с подозрением спросил Костя.
С утра город ему казался хорошим, а главное – удобным местом, если бы только здесь не стреляли. «Сопротивление», однако, неприязненно подумал он, вспомнив вчерашний бой.
– Цивилизация… – мечтательно произнёс Телепень. – Я бы остался, ей богу! – заверил он. – Отремонтировал бы квартиру, их здесь много брошено, и стал бы рыбку ловить. Озеро вон какое! Можно пивную открыть. Ну что-нибудь такое… – стал он путано объяснять под ироничным взглядом Кости. – Видел, как народ пьёт. Это же Клондайк!
– Не знал, что ты такой предприимчивый, – удивился Костя.
– Почему я предприимчивый? – обиделся Телепень, для которого это слово означало быть жадным.
– Не знаю, – ответил Костя. – Тебе видней. А кайманы?
Чай помогал только отчасти. Правда, головой до сих пор нельзя было шевелить, но она уже не готова была лопнуть при первом же удобном случае.
– А чего кайманы? – показушно удивился Телепень, со смаком отхлебывая чая. – Они тоже люди, тоже есть хотят, а пьют наверняка не меньше нашего брата.
Рассудительность Телепня удивила Костю. Раньше он не замечал за ним подобных наклонностей. Телепень, скорее, был молодым бычком, которому старшие товарищи не давали разгуляться. Он никогда глубоко не судил о вещах, а здесь его прорвало. Вот что делает с человеком город, удивился Костя.
– Только нашего брата здесь убивают, – иронично заметил Костя, что стоило ему прострела в голове с правой стороны. – По мне лучше живым в тайге сидеть, чем быть убитым в городе, – добавил он, морщась от боли.
– Оно, может, и так, – согласился Телепень. – Хотя кто его знает? Но город даёт много возможностей. Сам посуди, в деревне ты кто?
– Кто? – не понял Костя.
– Пацан.
– Ну и что?
– А здесь враз можешь стать хозяином своей судьбы.
Было видно, что он не доверяет суждениям Кости, отчасти из-за вчерашних разговоров Дядина, и ему хотелось утереть Косте нос. Завидует, понял Костя, думает, что мне легче, чем ему. А мне, может, совсем и не легче, может, у меня тоже голова болит.
– Давай лучше бабки разделим поровну, – вспомнил Телепень о деньгах, и по лицу его пробежала тень жадности.
– Давай, – нехотя согласился Костя и стал искать в карманах эти самые деньги.
Он чётко помнил, что денег была целая куча. Он вывернул все карманы, заглянул даже в «менингитку», потому что имел дурную привычку прятать деньги в шапку, но, кроме смятой трёшки, ничего не нашёл.
Телепень глядел на него со всё большим подозрением.
– Не может быть… – покрутил он своей зверской мордой. – Потерял… или…
– Что «или»?.. – с угрозой переспросил Костя. – Ты говори, говори, да не заговаривайся!
Не любил он грязных намёков.
– Или… – не испугался Телепень, потому что там была и доля Чёбота, а вдвоём против Кости они уже были силой, – или украли.
– Кто платил за поросенка? – терпеливо спросил Костя.
– Какого поросенка?
Стали что-то припоминать. Вспомнили Малаху и пельмени с капустой, потом – пиво и солёные сухарики.
– Вкусно было… – плотоядно облизнулся Телепень.
– А кто вообще предложил платить? – ехидно осведомился Костя.
– Не знаю… – пожал бабскими плечами Телепень. – Не помню! Не я! Меня вообще там не было!
– А мне, кажется, ты.
– А когда кажется, надо креститься! – отрезал Телепень и со зла вытаращил свои медвежьи глазки.
В горницу со стоном ввалился Чёбот и, ни на кого не глядя, как зомби, по дуге, задевая плечами за стены, порулил в спальню.
В другое бы время Телепень хмыкнул, состроил бы жалостливую рожу и кивнул вслед Чёботу, мол, перебрал, браток, вчера. «Пить надо уметь!» – гордо изрёк бы ему в спину. Но на этот раз он не прокомментировал состояние Чёбота, а сказал Косте:
– Где деньги?!
– Не учи дедушку кашлять!.. – отозвался Костя и направился во двор подышать свежим воздухом, но в сенях столкнулся с Дядиным, который, отдуваясь, тащил здоровенный бидон с пивом.
Подмигнув Косте, он вошел в горницу и через пару минут вынес ему литровую кружку, полную пива.
– Прими! – потребовал он. – Сразу легче станет!
– Не могу… – простонал Костя, отпрянув от одного запаха.
– Пей! – сунул кружку в руку Косте Дядин. – Пей!
Костю едва не вывернуло наизнанку. Холодный напиток у него стойко ассоциировался с чувством опьянения. Желудок волной подступил к горлу, а во рту появился кислый привкус.
– Пей! Пей! Легче будет! – Дядин подтолкнул Костю под локоть, и Костя ткнулся носом в пену. – А то, как кутёнка… – насмешливо пригрозил Дядин.
Костя с мольбой посмотрел на него. Первый глоток был труден примерно так, как ложка касторки, которой ты готов подавиться, со вторым было уже проще, потому что желудок перестал бунтовать, а третий вообще пошёл на ура, и Костя незаметно для себя выцедил всю кружку. Пиво было чистым, как слеза, со слабым привкусом железа. В животе сделалось приятно и тепло, а кирпич, который сидел там, пропал. Но самое главное – отпустило голову. Она сделалась если не лёгкой, то по крайней мере, ею уже можно было крутить без опасения выплеснуть содержимое.
– О-о-о!.. – сказал Дядин, внимательно, как врач, вглядываясь в его лицо. – Больной пришёл в себя, сдувает пену с лекарства.
– А ещё есть? – стеснительно спросил Костя.
У него вдруг проснулся аппетит.
– Ха-а-а… – засмеялся довольный Дядин и подмигнул Телепню, который вышел посмотреть на эксперимент. – Можно, дорогой, можно, тебе всё можно.
В глазах Телепня промелькнула плохо скрываемая зависть.
– Спасибо, Захар Савельевич… – поблагодарил Костя. – Теперь всегда буду опохмеляться.
Через пять минут он уже ел яичницу с зелёным луком и запивал её пивом. Потом отправился спать, а проснувшись глубоким вечером, почувствовал себя совершенно здоровым.

***
Кто-то, кого он принял спросонья за врага, теребил его самым бесцеремонным образом:
– Вставай! Пора! Пора! Вставай!
Костя схватился за пистолет, который лежал у него под подушкой, и едва не пальнул в чёрную, страшную рожу, только в последний момент сообразил, что это не жуткий кайман со шрамом, а Телепень собственной персоной, и с облегчением рухнул на постель:
– Пошёл к черту!
– Ну ты и псих! – высказался Телепень. – Мать моя женщина! Вставай, мы тебя одного ждём. Где наши деньги?
– Пошёл вон! – отозвался Костя, швырнув в него подушкой. – Мне и здесь хорошо.
Но Телепень не собирался сдаваться:
– Захар Савельевич велел…
– Я проснусь утром, – ответил Костя, погружаясь в сон, в котором он вовсю целовался с Веркой Пантюхиной.
Он тут же успел её обнять, нежно и с большим чувством, которое шло откуда-то из живота, но кто-то бесцеремонно влез между ними и закричал в ухо:
– Подъем!!!
Костя снова вскочил, сна как не бывало, но на этот раз благоразумно не схватился за пистолет, а только сунул кулаком в чёрную, зверскую физиономию. Телепень, отлетев в угол, принялся ныть:
– Чего ты дерёшься?.. Чего?..
– А-а-а… это ты, – Костя сделал вид, что с трудом узнал его. – Чего тебе надо?
– Велели тебя будить… – Телепень держался за левый глаз и всхлипывал.
– Зачем? – Костя с хрустом потянулся.
– Едем… – со страдальческим видом ответил он, – по делам…
– Куда?! – спросил Костя, нащупывая одежду.
Он всё вспомнил. Ясно было, что Телепень просто так не отвяжется, что он всё равно не даст дообниматься с Веркой Пантюхиной и при каждом удобном случае будет орать в ухо: «Подъём!!!»
– На юг, – Телепень с кряхтением поднялся.
Под левым глазом у него наливался багровый синяк.
– Куда?! – удивился Костя, влезая в штаны и зевая во весь рот.
На синяк Телепня он не обращал внимания. Синяк был как бы делом привычным, синяком меньше, синяком больше, какая разница?
– Ты же у нас «мститель» номер пять тысяч сто? – расхрабрился Телепень.
– Ну?.. – угрожающе спросил Костя, которому совсем не понравился тон Телепня.
При иных обстоятельствах Телепень рисковал получить в морду ещё раз, но тут в горнице появился Дядин:
– Это взяли… это взяли… А соль? Соль забыли. Соль в дороге первое дело!
Сунув пистолет в карман куртки, Костя отстранил Телепня и вышел из спальни.
– Ага, – одобрительно посмотрел на него Дядин. – Отоспался?
– Да вроде, – пожал плечами Костя.
Он чувствовал, что Дядин благоволит к нему больше, чем к остальным. Это было приятно, но в тоже время настораживало. Как бы чего не вышло? – на всякий случай думал Костя. Не люблю я быть любимчиком, хотя даже Рябой ко мне хорошо относится.
– Едем!
– Куда? – ещё раз удивился Костя, решив, что Телепень просто нашёл предлог, чтобы разбудить его и не дать крепко обнять Верку Пантюхину.
На полу горницы стояли три рюкзака, а его сидор казался подозрительно толстым, куда толще обычного. «Тулка» висела на гвозде у двери в сени.
– Как куда? – удивился Дядин. Седые волосы у него были заплетены в непривычную косичку, в деревне таких косичек мужики не носили, а на лице у Дядина лежала печать озабоченности. – На юг, друг мой, на юг, туда, где ты вспомнишь своё предназначение. Слушай, а спички?.. Спички взяли?
– Да взяли, взяли, – терпеливо ответил Чёбот. – Вы же сами в карман положили.
– Ах, да… точно, – Дядин суетливо, как наседка, похлопал себя по бокам. – Точно, здесь. – И добавил, взглянув на Костю: – Будем искать места, которые ты помнишь.
Костя подумал, что это злая шутка. Вспомнить то, чего я не знал, это идиотизм на грани кретинизма, решил он. Сам он не ощущал в себе никаких способностей на этот счёт. Вот если бы с Веркой пообниматься, вспомнил он сон, это пожалуйста, но разве дадут?
– Так ночь же на носу, – сказал он и выглянул в окно.
На фоне деревьев серело небо. Какая-то запоздалая птица летела домой. Над озером плыли серебристые облака.
– А ты хочешь, чтобы весь город узнал, что мы уехали? – иронично спросил Дядин. – И снарядил за нами погоню?
– Нет, – признался Костя, – не хочу. Я же не враг самому себе.
Захар Савельевич, как всегда, оказался прав. Спорить было глупо. Назвался груздем, полезай в кузов. Костя печально вздохнул: давши слово, держись, а не давши, крепись.
Чёбот в предвкушении приключений во всю помогал собираться, на груди у него болтался бинокль. Видок у него был чрезвычайно деловым. Увидев на физиономии Телепня синяк, он одобрительно крякнул, что означало – не доставай старших, и Костя был благодарен ему за поддержку.
– Тогда в чём дело? – Дядин взглянул на него своими холодными глазами, и Костя окончательно присмирел.
– Да ни в чём, – объяснил он, – спать охота...
– В машине отоспишься, – пообещал Дядин, взваливая на себя рюкзак.
– В какой машине? – выпучил глаза Костя.
– Увидишь, – пообещал Дядин.
– А далеко идти? – спросил Костя, подхватывая сидор, который оказался тяжеленным, как снаряд от пушки, который они как-то откопали в Лесу предков. Тот снаряд не мог поднять даже силач Телепень.
Насчёт машины он удивился только для вида. Он давно понял, что началась полоса приключений, когда можно ожидать всего, чего угодно. Сидел бы я в деревне, ковырялся бы в носу, подумал он, и горя не знал. Верка, Верка! Сохну я по тебе!
– Увидишь, увидишь, – ещё раз пообещал Дядин, надевая на голову выцветшее армейское кепи.
И они пошли. А когда очутились за калиткой, и Захар Савельевич закрыл её на большую щеколду, Костя всё и вспомнил в своей ложной памяти: бревенчатый дом, Захара Савельевича с огромным рюкзаком на плечах и сумерки белой ночи. «Не учите дедушку кашлять», – хотел по привычке сказать он, но сказать было некому, потому что Чёбот и Телепень во всю трусили за северным куратором.

***
Город лежал в светлых сумерках, которые вовсе не походили на те по-настоящему белые ночи, к которым привыкли они у себя в деревне. Белые ночи у них были солнечными, яркими, а здесь солнце упало ниже горизонта и светило оттуда исподволь. Воздух был по-ночному свежим и бодрящим. Пахло озерной водой и лесом. Костя пожалел, что не надел «менингитку», но снимать сидор и лезть в карман не хотелось. Вначале ему было зябко, но потом он приноровился к движению и согрелся.
Шли долго. По крайней мере, так показалось Косте – то ли потому что сидор оказался тяжеленным, то ли потому что город был им незнаком и они петляли по окраинам. Раза три замирали по знаку Дядина – по улицам дефилировал патруль, и Костя удивлялся звериному чутью Захара Савельевича. Как волк чует, думал он. Сам он ощущал себя здесь неуютно. Насколько он понимал лес, настолько же не понимал город. Он ему нравился, но это было что-то другое, похожее на отголоски старых, забытых воспоминаний, связанных, должно быть, с родителями и с его детством. Но говорить об этом Захару Савельевичу, конечно же, глупо. Что я ему скажу, что я помню, как меня маленького кормили в ресторане. С таким же успехом это могло быть и в Москве, и в Санкт-Петербурге. Зря он, что ли, меня туда тащит – на Большую Землю?
Один раз в отдалении прозвучал выстрел, ужасно закричал смертельно раненый человек, тотчас заработал «калаш», и снова всё стихло, как обрубило, только ещё что-то булькнуло и как будто, затухая, унеслось в космос. Они несколько минут постояли, вслушиваясь в ночные звуки города. Сердце у Кости колотилось так, словно он пробежал десять километров. Город лежал вокруг сонный и глухой к человеческим судьбам. Слышно было, как на озере протяжно кричали: «Заводи… тяни…» Потом совсем близко, визжа тормозами на поворотах, пронеслась машина, потом ещё одна и ещё, словно кто-то за кем-то гонялся. Потом снова один раз стрельнули, как будто из охотничьего ружья, и окончательно наступила тишина, хотя все подумали, что это всего лишь короткое затишье.
Да, весёлая здесь жизнь, беспокойная, думал Костя. У нас только Иван Артемьев один раз спьяну затеял стрельбу, да его так мужики проучили, что он своего ружья стал бояться. Костя покосился на Чёбота. Ремка хранил невозмутимый вид и явно был преисполнен решимости найти те самые места, которые забыл Костя. Даже Телепень, который то и дело щупал подбитый глаз, был на стороне Чёбота и Дядина. Навязались на мою голову, подумал Костя. Вот возьму и сбегу, что будете делать?
Но конечно же, он никуда не сбежал, а Дядин вдруг заговорил и коротко обрисовал картину. Оказалось, что автомобиль спрятан у него в старых гаражах, которые находятся в старинной крепости ещё Петровских времен, и что он сегодня ходил на неё смотреть. Машина на ходу, но в целом он выражал сомнение в успехе задуманного мероприятия, потому что дизельного топлива кот наплакал, и вначале надо заехать за этим самым дизельным топливом, а если оно есть в тайнике, то двигаться дальше на юг, а уж если нет, то по обстоятельствам. «Или вернёмся, или пойдём дальше на своих двоих», – резюмировал Дядин. Костя приуныл. Может, мы вообще и не поедем, – подумал он, и я вернусь к Верке? Может, зря тащимся за тридевять земель? Несолидно как-то получается, хотя о Захаре Савельевиче у меня сложилось мнение, как о бывалом человеке. Не должен он нам, пацанам, показывать слабость, а он показал. Неспроста это, неспроста. Чего-то он не учитывает, а чего – не пойму.
Чёбот начал отчаянно зевать и в конце концов заразил всех троих: в какой-то момент Костя понял, что тоже разрывает рот с хрустом. Дядин сказал:
– Перекур, – и прислонился рюкзаком к покосившемуся забору.
Они сбросили свои ноши, стали разминать затёкшие плечи и вытирать пот с лица. Дядин угостил всех сладкой клюквенной водой из фляжки.
– Пивка бы, – мечтательно произнёс Телепень, отсвечивая подбитым глазом, как фарой. – Мать моя женщина…
Чёбот, который считал, что должен блюсти дисциплину, и который ещё не совсем оправился от пьянки, показал ему кулак и тихо, чтобы не слышал Захар Савельевич, сказал:
– Заткнись…
Заметно было, что он очень и очень уважает Дядина и слепо готов исполнить любой его приказ. Когда он успел проникнуться? – удивился Костя. Я вот не проникся, а он проникся.
– Встали и пошли! – приказал Дядин таким тоном, словно они отлынивали от своих обязанностей.
Взвалили на плечи рюкзаки и сидор и попёрли в гору. Из сумерек выплыли знакомые дома, переулки, и Костя понял, что совсем недалеко железнодорожный вокзал, и действительно, через пару минут над крышами домов замелькал шпиль, а потом – купол. Вот бы заскочить к дядя Илье, только подумал он, как Захар Савельевич скомандовал:
– Не зевай!..
Телепень, который устало сопел под своей ношей, наступил Косте на ногу и испуганно прошептал:
– Прости…
Дальше вообще начались какие-то буераки, ноги то и дело скользили по мокрой траве. Снова запахло водой. По бокам встали склоны, густо заросшие осиной. Ветки нещадно стегали и по лицу, и по сидору, и по плечам. Костя боялся поскользнуться и упасть. К тому же его мучили неясные опасения по поводу кайманов, которые могли с лёгкостью устроить в таких местах засаду. Но всё обошлось: вдруг они почувствовал под ногами твёрдую почву и вышли на лесную дорогу. Какой-то зверь промелькнул в чаще. Стало светлее. Над головами прошуршали летучие мыши. Пошёл дождь – мелкий, тёплый.
– Уже немножко осталось, ребята, – приободрил их Дядин, и минут через пятнадцать они оказались на месте.
С трёх сторон высились стены древней крепости, поросшие кустами и травою. Дядин нырнул в неприметную дверь, оставив у стены рюкзак. Костя сбросил сидор и разминал затёкшие плечи. Чёбот молчал то ли от страха, то ли от предчувствия необычного. Телепень, как всегда, клацал зубами, как голодный волк.
Вдруг стена перед ними беззвучно отъехала в сторону, и они увидели чудовище, пахнущее железом, краской и маслом, – с ребристой решёткой, с двумя фарами по бокам и массивным бампером. Над капотом виднелись неширокие стёкла. А ещё у чудовища были огромные, ребристые колеса и агрессивной формы кузов, скошенный, как звериная морда, назад.
– Святые угодники! – вскрикнул Чёбот.
– Мать моя женщина… – благоговейно прошептал Телепень, – здесь даже бойницы есть…
– «Росомахой» называется, – счастливым голосом сказал Дядин. – Чего стоите? Загружайте барахлишко-то.
Он открыл заднюю дверцу с колесом на ней, и они закинули внутрь рюкзаки и сидор. Там же стояли две канистры с пивом. Запасливый Захар Савельевич, сообразил Костя.
– Ну, а теперь по местам, и в путь.
Костю он усадил рядом с собой в мудрёное кресло с ремнями и откидными подлокотниками, а Чёбот и Телепень разместились сзади, и во все глаза разглядывали «росомаху» изнутри, особенно пялясь на приборную доску, которая играла разноцветными огоньками.
Телепень не удержался и произнес сакраментальное:
– Мудрено-о-о… сотворено-о-о... – и потрогал толстенное стекло, а когда случайно открыл бойницу рядом с собой, то его восторгу вообще не было предела.
Дядин снисходительно поглядывал на них, всем своим видом выражая единственную мысль: пацаны они и есть пацаны.

Глава 7
Стена

Рассвет застал их в пути. Вершины деревьев окрасились в жёлто-красные тона, а когда над гладью одного из озёр мелькнул край солнечного шара, Дядин многозначительно и с явным удовольствием произнёс:
– Ага, – словно стал узнавать знакомые места, и свернул в мрачную тень елового леса, нависающую над дорогой.
Внутренний голос Кости молчал, и он не знал, всё ли правильно делает Захар Савельевич.
А тот выбирал пустынные окраины, где стояли бревенчатые избы с шатровым или кубоватым верхом, что считалось в Теленгеше верхом совершенства и признаком богатства. Такой дом, только с крышей в виде крещатой бочки, был только у мельника, и Дрюндель из-за этого задирал нос, несмотря на то, что Чёбот или Костя периодически напоминали ему, что теленгеру зазнаваться не к лицу, нехорошо, мелко, а главное – глупо, потому что можно нарваться на кулак.
Вначале Косте казалось, что весь город знает об их бегстве и о том, куда они едут и что кайманы уже сели им на хвост. Он с тревогой поглядывал в боковое зеркало, но трасса за ними был пустынна, и постепенно, несмотря на новизну обстановки, он сообразил, что по таким закоулкам вряд ли кого выследишь, успокоился и убрал руку с пистолета, который в кармане куртки проделал здоровенную дырищу. Езда даже стала доставлять ему удовольствие: было не так тряско и шумно, как в поезде, да и сиденье было мягким и удобным. Панель в «росомахе» светилась таинственными зелёными огоньками, дёргались какие-то стрелочки, и двигатель работал ровно. Незаметно для себя Костя задремал, но Верка Пантюхина ему, как назло, не приснилась, а приснилась какая-то чепуха: будто бы в чужом лесу он застрелил незнакомого человека. Он проснулся под впечатлением от этого сна и обнаружил, что слева за кромкой леса мелькнул городок с двумя высоченными трубами и что Дядин не доехал до городка с километр, съехал на грунтовую дорогу, которая привела их к заброшенной деревне. Выскочили они из неё к болоту, и Костя усомнился, можно ли здесь вообще проехать, потому что болото было самым что ни на есть настоящим, то есть с жирной осокой по краям и ядовито-зелёным мхом. Но Дядин, словно посмеявшись над его страхами, произвел какие-то манипуляции с кнопками на панели управления. «Росомаха», как показалось Косте, приподнялась, и уверенно поползла, покачиваясь, с кочки в промоину, а потом, наоборот, из промоины на кочку, подминая под себя болотную растительность и выпуская на поверхность ядовитый газ. Во все стороны полетели грязные брызги, и Костя ещё больше удивился хитроумному агрегату, когда на стёклах перед ним замелькали дворники. Это уже показалось ему чрезмерной роскошью. Могли бы и тряпочкой протереть, подумал он с уважением к «росомахе», и ему ещё больше стало жаль исчезнувшей цивилизации. Если здесь такие чудеса, думал он, то что же должно быть в больших городах – Москве или Санкт-Петербурге? Язык так и чесался задать глупый вопрос, но Дядин был занят исключительно дорогой и знай себе крутил руль и всматривался в болото.
Чёбот и Телепень от нетерпения подпрыгивали и дышали перегаром в затылок:
– Ой, мамочки! Ой, что сейчас будет!..
– Ну вот, – с явным облегчением произнёс Дядин.
– Приехали? – с надеждой спросил Чёбот, мелькая перекошенной физиономией в зеркале заднего обзора.
Похоже, его тошнило. Костя посмотрел вперёд, но кроме темно-зелёных кривых ёлок ничего не обнаружил. Однако «росомаха» уверенно вылезла на сухое место и остановилась.
Дядин скомандовал:
– Костя, за мной, остальным сидеть! – выскочил из кабины и побежал куда-то за эту молодую поросль. Костя помедлил мгновение и тоже выскочил, зачем-то выхватив тяжёлый пистолет и неуверенно держа его в правой руке. Из пистолета Костя стрелять не умел. Из ружья или «калаша» – пожалуйста, а пистолетов в деревне ни у кого не было. Никчемным это оружие считалось у охотников. Разве что попугать медведя в чаще. А против людей его никто не применял. Как-то обходились карабинами и охотничьими ружьями.
На всякий случай Костя спрятался за ближайшую березу и выглянул из-за неё. Фигура Дядина мелькнула чуть левее, там, где начиналась чаща. Было непонятно, куда и, главное – зачем он бежит, пригнувшись, словно зверь, и таясь за каждым кустиком. Чудит, подумал Костя и хотел побежать следом, но передумал, потому что в лесу толпой не передвигаются, в лесу ходят с умом. Взял чуть правее, чтобы видеть дальше и больше, и через пару шагов внезапно попал на дорогу. Он знал, что лесную дорогу обнаружить очень сложно, если ты не знаешь, где она хотя бы приблизительно находится. Между островками мха на песке чётко и ясно отпечатался след телеги, а правая задняя подкова у лошади оказалась почти стёртой и вот-вот должна была отвалиться. Хороший хозяин такую кобылу и запрягать не будет, а прямиком направит в кузню, потому что если лошадь собьёт копыто, то потом с ней мороки в десять раз больше, чем вовремя не сменить подкову. Телега была не очень нагруженной, но один человек, в мягких сапогах, лёгкий и быстрый, двигался слева от телеги, держась за борт, он-то и сломал от нечего делать пару веток по пути. Может, чтобы от комаров отмахиваться? А может, из лихачества? Кто его знает? Из чего Костя сделал вывод, что люди пришли не издалека и их было не меньше четырёх человек. Больше в телегу просто не поместилось бы. Если только один на другого улягутся, подумал он. Стал бы я вот так корячиться. Значит, есть причина. Это открытие его слегка обескуражило. Должно быть, Дядин знал, куда идти, но один он не справится с четырьмя, если только ему не повезёт. Поэтому Костя быстро, но осторожно побежал от дерева к дереву в том направлении, куда пошёл Дядин, и через пару сотню шагов увидел лошадь и телегу. Лошадь не распрягли и не задали ей корма. Значит, спешат вернуться, сообразил Костя. Пистолет страшно мешал ему. Ладони вспотели, он перекладывал его из руки в руку и в конце концов сунул назад в карман, решив, что успеет вытащить в мгновении ока.
В этот момент он и увидел мужика, который, сгибаясь под весом двух канистр с бензином, тащил их к телеге. Костя бухнулся на землю и поблагодарил бога за то, что на нём его любимая тёмная шерстяная куртка, а на светлых волосах – чёрная «менингитка», иначе мужик засёк бы его в два счёта.
Мужик поставил канистры в телегу, внимательно посмотрел на тёмный лес, должно быть, нашёл его безопасным и, расстегнув мотню, помочился на сосну. Потом крякнул от удовольствия, сделал движение, которое делают все мужики после оправления естественной надобности, то есть стряхнул последнюю каплю, застегнул мотню и пошёл туда, откуда появился. То, что Костя принял за густые заросли кустарника и трав, оказалось бункером. Мужик нырнул в этот бункер и как в воду канул. Ага, только и подумал Костя и, сделав перебежку, плюхнулся метрах в трех от него. По старой таёжной привычке охотиться скрадом, он замер и прислушался. Лес вокруг стоял безмятежный и тихий. Было слышно, как невдалеке стучит дятел, как трутся друг о друга кроны сосен, как лошадь шевелится и как позвякивает трензель. Но эти звуки Костя знал с детства, они не вызывали у него беспокойства. Его тревожило отсутствие Дядина. Что если он, обнаружив «занятый» бункер, повернул назад и теперь ищет его – Костю? А я здесь торчу, как дурак, подумал он и собрался уже плюнуть на этот бункер и вернуться к «росомахе», когда увидел то, что отбросило все его сомнения.
Дядин стоял по другую сторону бункера, метрах в двадцати от него и беседовал с двумя мужиками. Один был здоровенный, с огромным пузом, и, несмотря на позднюю весну, в шапке-ушанке, другой показался Косте страшно знакомым, но где он его видел, Костя, хоть убей, вспомнить не мог.
Оба мужика вели себя очень нагло.
Если Захара Савельевича убьют, подумал Костя, то наша экспедиция закончится, не успев начаться. Машину водить из нас никто не умеет. А переться наобум Лазаря в чёрные земли глупо. Без Дядина мы не справимся. Но тут же он представил, как вернётся в деревню, как обнимет Верку Пантюхину. Одна картина красочней другой мелькали перед его внутренним взором. Героя, конечно, из него не получится, но хоть живым останусь, подумал он. Была у него такая привычка провоцировать себя всякими ненужными мыслями и, разумеется, он этим мыслям старался не поддаваться.
Высокий и толстый, в шапке-ушанке, тыкал Дядина в грудь пальцем и что-то ему всё громче и громче внушал. Мох и деревья заглушали голоса. Костя подобрался ближе, чтобы лучше слышать и чтобы Дядин приметил его.
– Ты нам своим мандатом не тычь! – зло говорил толстяк в меховой шапке. – Нам на твой мандат начхать. Ты мне хоть сотню их покажи, а я тебе отвечу: это наш «промысел», и делиться мы ни с кем не будем!
Второй, пониже, пожиже, но страшно знакомый, добавил цинично-проникновенно:
– Ты пойми, что здесь нас целая деревня, а ты один. Один! Понимаешь? А один в поле не воин!
Он скалился и был куда опаснее толстяка в шапке-ушанке, потому что движения его были резкими и размашистыми.
– Понимаю ваши справедливые опасения, – миролюбиво ответил Дядин. – Мне ваш «промысел» как бы и не нужен. Я ведь много не прошу. Литров двести солярки, и я буду счастлив. Обещаю, что о вашей лавочке я тут же забуду и никогда не вспомню.
– Э-э-э… – наглея от собственной безнаказанности, распалялся толстяк в шапке-ушанке и снова тыкал Дядина в грудь грязным пальцем и учил жизни: – Российская власть когда была?!
– Давно, – спокойно согласился Дядин. – Нет её, это правда. Здесь я с вами согласен на все сто процентов. Извели Россию.
– Вот видишь, – обрадовался толстяк в шапке-ушанке. – Значит, правда на нашей стороне!
– Какая правда?! – самоуверенно перебил его Дядин. – Не надо хамить! – Костя подумал, что таким и надо быть в жизни, твердым и несгибаемым в своих убеждениях, как кремень. – Хотите списать на «время-марь»? – осведомился Дядин и посмотрел на них тяжёлым взглядом. – Не получится! Этот ваш, как вы говорите, «промысел» нелегальный, вы присвоили государственное имущество. Учтите, что стоит новой власти разнюхать о нём, как его конфискуют на законных основаниях, а вам ещё и достанется по полной программе. Деревню вашу сожгут, а вас отправят на урановые рудники рак зарабатывать. Кайманы шутить не будут. А если ещё и повстанцы узнают, как вы относитесь к России, то я за вашу жизнь гроша ломаного не дам. Так что нам лучше договориться.
– Чудной ты однако, – не совсем уверенно засмеялся донельзя знакомый Косте мужичок и чуть повернулся.
Костя увидел его лицо, и его словно шваркнуло обухом по голове – малый-то был точь-в-точь из его сна – худой, вёрткий, в чёрной куртке и мягких сапогах без каблука. Такие сапоги шьют только таёжные охотники. Легко в таких сапогах ходить, а главное – бесшумно. Костя понял, что упускать его ни в коем случае нельзя, что мужик бывалый и в тайге с ним не сладить. А если у него ещё есть и нож... В общем, думать об этом даже не хотелось.
А худой и вёрткий продолжал:
– Мы тебя сейчас убьём и в болото бросим. И никто тебя не найдёт. Знаешь, сколько здесь таких лежит? – Он снова оскалился, как крыса, показав щербатые, гнилые зубы.
– Знаю, – терпеливо согласился Дядин и подал знак Косте, что видит его. – Только и вы меня поймите, у меня дело государственной важности, я на это хранилище очень даже рассчитывал. А если вы мне топлива не дадите, то история страны изменится коренным образом.
– Чего-о-о?.. – как блатной, заговорил толстяк в шапке-ушанке и даже приложил ладонь к уху. – Чего?! Не понял! Какая история? Какой страны?
Худой и вёрткий оказался умнее:
– Может, действительно, дать ему этой солярки? – предложил он. – И пусть катится на все четыре стороны. ГСМа и так навалом.
– А завтра придут ещё трое и попросят бензина. И тем дашь? – с презрением осведомился толстяк в шапке-ушанке.
– Не дам, – согласился с его доводом худой и вёрткий.
– Мужички, вы всё-таки подумайте, я же не для себя стараюсь, для страны, для вашего же блага. Через пару лет жизнь может измениться коренным образом.
– Чего ты нам втюхиваешь?! – обозлился толстяк в шапке-ушанке. – Чего?! Мы тебя знать не знаем. Нам на тебя положить с прицепом! Иди своей дорогой, а будешь здесь крутиться, зашибём ненароком, ты уж извини.
– Может, всё-таки договоримся? – спросил Дядин, и Костя понял, что переговоры зашли в тупик.
Он приподнялся и в одним бесшумным броском преодолел расстояние до ближайшей сосны, подумав, что сейчас Дядина в самом деле убивать будут. Единственно, что его беспокоил – ещё двое в бункере. Но он тотчас забыл о них, потому что пришло время действовать.
Толстяк в шапке-ушанке, как гора, навалился на Дядина. Костя, прыгнул, сунув руку в карман и с ужасом сообразил, что пистолет за что-то зацепился и вытащить его в мгновении ока нет никакой возможности.
Он вырвал его вместе с дырявой подкладкой и едва не испортил всё дело: в последний момент худой и вёрткий неожиданно извернулся, схватился одной рукой за ствол пистолета и рванул на себя. Второй же рукой он потянулся к голенищу, где у него был спрятан нож. Но, во-первых, Костя был всё-таки тяжелее, и чтобы сбить его с ног, надо было дёрнуть не на себя, а вбок, а во-вторых, малый всё же растерялся. Для того, чтобы удержать пистолет в руках, Косте пришлось положить на рукоятку вторую руку, и он абсолютно случайно снял его с предохранителя. Не успел малый вытащить нож, как сам собой раздался выстрел. Малого отбросило в кусты на спину, и он сильно ударился головой о дерево. Раздался звук, словно на мерзлую землю упало пустое деревянное ведро. Костя страшно удивился, а потом наклонился посмотреть, что же произошло с мужичком, и тогда из бункера раздался тот страшный шипящий выстрел, который предвещает мгновенную смерть, и луч «плазматрона» ожёг Косте ухо. Инстинктивно подавшись в сторону, Костя, тем не менее, успел выстрелить два раза. Недаром атаман Рябой настойчиво учил его этому искусству. Главным в нём было не упускать цель из вида. «Что бы ни происходило, держи противника на мушке», – говорил Рябой. А мушка везде одинакова, что на пистолете, что на карабине. Всё произошло словно в жутком замедлении. Костя увидел, что первая пуля ушла мимо, и прежде, чем в него выстрелили ещё раз, успел довернуть ствол пистолета на полмушки, и вторая пуля попала в тёмное пятно чуть выше среза мха и ниже веток ивняка. От кустарника отделилась мешковатая тень и рухнула на землю. Костя подскочил и ударом ноги отбросил «плазматрон» в сторону. Человек лежал на боку и смотрел на него. Он был ранен в шею, кровь фонтанировала при каждом вздохе, ею были залиты все кусты вокруг. В следующее мгновение глаза его потухли, и он умер.
– Молодец! – похвалил Дядин, поднимая с земли «плазматрон». – Стреляешь хорошо. Только поздновато подскочил. Я уже с ними и так и эдак, а ты, знай, сидишь себе в кустах.
Костя испуганно обернулся, он вспомнил о толстяке в шапке-ушанке, однако толстяк хрипел, схватившись за шею, сквозь пальцы у него били фонтанчики крови.
– А ты думал, я без оружия хожу? – хищно ощерился Дядин, показывая Косте крохотное лезвие, спрятанное в ладони, и моментально сделался не тем добрым и доходчивым Дядиным, к которому почти привык Костя, а совершенно незнакомым, страшным, непонятным, словно приоткрыл Косте тёмную и мрачную сторону своей личности.
– Захар Савельевич, там ещё один… – сказал Костя, боясь оглянуться и на толстяка, и на худого и вёрткого малого.
Но они опоздали. Четвёртый мужичок в синих габардиновых штанах выскочил из противоположного входа из бункера и задал такого стрекача, что только пятки засверкали.
В этот момент из-за деревьев показались Чёбот и Телепень. Чёбот воинственно размахивал ножом с эбонитовой рукояткой, который подарил ему Рябой, а Телепень держал «тулку» дулом вперёд. Правда, увидев, мертвяков, они побледнели, но по-прежнему смотрели Захару Савельевичу в рот.
– Вот и подмога прибыла! – искренне обрадовался Дядин. – Так, ребятки, я сейчас «росомаху» подгоню, а вы набирайте в канистры дизельного топлива летней марки и тащите наверх.
А ведь он хладнокровный убийца, понял Костя, и что-то нехорошее отложилось у него в душе. С этого момента он стал опасаться северного куратора.

***
Через час они уже были на трассе, а через два часа заметили за собой погоню. Это был чёрный вертолёт.
– Ну вот… гости… – зловещим тоном сообщил Дядин, поглядывая в окно.
Действительно, вертолёт летел параллельным курсом километрах в трёх. И уйти от него в ясный, весенний день не было никакой возможности.
– Может, пальнём? – воинственно предложил Чёбот, потрясая «плазматроном». – Святые угодники! Устроим, как на перевале Семи братьев!
Телепень весело заржал. Ко всеобщей радости им ещё досталась и полная обойма к «плазматрону».
– Посмотрим, – сдержанно отозвался Дядин, но стрелять пока не разрешил.
Какой смысл стрелять, если потом окажется, что это просто патрульный вертолёт, который летит по своим делам. Мало ли машин ездит по трассе. Разумеется, не таких, как «росомаха». Но пока вертолёт свяжется со своими, пока проверят банки данных, пока уточнят у кайманов, кто едет и зачем и не их ли это машина, время уйдет, а там, глядишь, и чёрные земли начнутся. А в районе чёрных земель вертолеты не летают. Так сказал Дядин. И действительно, вертолёт покрутился рядом и повернул на восток, блеснув на прощание лопастями винта.
– Домой, за топливом подался, – вслух подумал Дядин, сворачивая на проселочную дорогу.
Мягко и бодро покатила «росомаха», подминая стальным брюхом кустарник и молодую поросль. По обе стороны высились корабельные сосны, небо сжалось до размеров просеки, воздух наполнился запахом хвои. Хорошо было в лесу, так хорошо, что не хотелось из него выбираться.
– А ведь кто-то здесь совсем недавно ездил, – заметил Костя, опытным глазом выхватывая из зелёной стены зарослей свежесломанные деревья.
– Кого здесь только нет, – ответил Дядин, выворачивая руль, чтобы не налететь на пенёк. – И вашего брата из деревень, и кайманов, и бог весть кто еще бродит сейчас по тайге. Всех не отследишь. Опять же те, кто ходит в чёрные земли – мародеры.
Между деревьями мелькнуло то, что когда-то было электрической подстанцией – белый забор, бело-серые стены. Дорога влезла на железнодорожную насыпь. И здесь стало ясно, что совсем недалеко то ли деревня, то ли брошенный городок, потому что они увидели строения, похожие на склады и разбегающиеся во все стороны ржавые рельсы, совсем как на станции Оленья.
– Станция «Пайки», – с непонятным вздохом сказал Дядин, сворачивая на едва заметную дорогу вдоль насыпи, которая через пять минут привела их к заброшенному строению.
Костя с жадностью смотрел на былые остатки цивилизации. Станция была когда-то ухоженной и опрятной, перед ней были разбиты газоны, на которых, должно быть, когда-то росли «анютины глазки». Теперь же вместо «анютиных глазок» торчали грыжная трава да и хвощи.
– Сердце кровью обливается, когда вспоминаешь, как здесь хорошо было, – сказал Дядин, выходя из машины. – Проклятые америкосы всё испоганили.
Костя тоже вышел, разминая затёкшую спину, и всё ему казалось, что вот-вот откроются двери вокзала и появится человек, чтобы объяснить и озвучить эту вселенскую немоту. Чёботу и Телепню тоже стало не по себе. Они вздрагивали от малейшего шума и испуганно косились в сторону перрона. Леса почему-то они не боялись.
– Да нет здесь никого, – со знанием дела сообщил Дядин. – Вот уже лет десять-двенадцать никого, хоть шаром покати.
Когда-то перед станцией была большая площадь. Теперь она сжалась до размеров пятачка, и молодая поросль подступила со всех сторон к асфальту.
– Я здесь когда-то служил, – вдруг стал рассказывать Дядин. – В этих самых лесах, только немного западнее. Пограничные войска ФПС России. А занимался я внешней разведкой и знаю здесь каждую тропочку.
За перроном разбегались железнодорожные пути, на которых застыли ржавые товарные вагоны и цистерны. По асфальту, поросшему в щелях ярко-зелёной травой, гулял ветер. Мутные окна станции с укором взирали на площадь.
– Видите, какая цивилизация была, – рассказывал Дядин. – Здесь в день до полусотни составов формировалось, а теперь… – он с горечью махнул рукой. – Даже собак нет.
Косте всё это трудно было понять, в его представлении нынешний мир был совсем не так уж плох. Теленгеш, конечно, бедствует, но к этому все уже привыкли. Глядишь, к осени электростанцию на Парашке построят. Электричество, почитай, бесплатно достанется. Бензин не будем экономить. Транспорт свой заведём. Чем не жизнь? А ещё на Верке женюсь. Правда, последняя мысль ему казалась не столь очевидной, потому что у него не было опыта по этой части.
Мысль о том, что цивилизация потихоньку возрождается и распространяется из богом забытых деревень, даже не приходила ему в голову. Ему казалась, что жизнь, которой он жил, была всегда неизменной. Обыденность и повседневность не давали увидеть общую картину. Если бы даже он сообразил, что к чему, то очень скоро бы понял, что очевидное ещё не повод для восторга, что деревни сильно зависят от «промыслов» и что стоит этим «промыслам» исчезнуть, как ростки жизни на севере увянут, не успев окрепнуть, что кому-то необходимо поддерживать эти самые «промыслы» – с умыслом или без умысла, но поддерживать.
– А вы где воевали? – спросил он просто чтобы не молчать, потому что жизнь Дядина была ему совсем неинтересна, она, наверное, была, даже скучной, как может быть скучна жизнь ещё до твоего рождения, может, её вообще не было?
– Не воевал я, – глухо ответил Дядин, направляясь через площадь туда, где за деревьями виднелись какие-то строения. – Если бы воевал, мы бы с тобой не разговаривали. Армии-то положили в первую очередь. Потом добивали по одиночке тех, кто не помер своей смертью. Свои же и добили.
– Почему? – Чёбот с величайшим почтением, как ординарец, волочил вслед за Дядиным белый бидон с пивом и сушёную щуку.
– Потому что у каждого народа есть свои Иуды. А у меня была другая задача. Разведчик я по природе и по призванию.
– А какая задача? – спросил Телепень, и лицо у него стало глупым-глупым, словно он хотел услышать нечто необычное.
Дядин хмыкнул:
– Вас, остолопов, найти. Вернее, вот его, – он кивнул на Костю. – Ну, что-нибудь вспоминаешь?
– Нет, – признался Костя, вспыхивая маком. – Я здесь никогда не был.
– Да был ты здесь, только не помнишь, потому что все поезда, следующие на север, минуют эту станцию.
– Маленьким я был, – со стыдом признался Костя. – Спал, наверное.
– Вот то-то и оно, – вздохнул Дядин, направляясь к строению за деревьями. – Это гарнизонный магазин. Поищи себе плечевую портупею, а то в следующий раз пистолет не успеешь выхватить.
Костя покраснел ещё гуще. С пистолетом, который застрял в кармане, действительно вышел даже не конфуз, а настоящая катастрофа. Не выхвати он пистолет, не известно, чем закончилась бы история у бункера. Он сунул руку в карман, там была дырища величиной с кулак.
– Такие мелочи надо предусматривать, – назидательно заметил Дядин. – А лучше всего заранее обдумывать, как ты поступишь, тогда не будет никаких заминок. Голову, брат, тренировать надо всё время.
– Понял я всё, Захар Савельевич, понял… – сказал Костя. – Буду думать и постараюсь всё вспомнить.
– Да уж, пожалуйста, – попросил Дядин. – На тебя одна надежда. Считай, что на тебя родина-мать смотрит. Если ты этой станции не помнишь, значит, система «мёртвая рука-два» в другом месте. Как говорится, будем искать.
Костя тяжело вздохнул. Груз ответственности, который лежал на его плечах, показался ему непомерно тяжёлым. А если я ничего не вспомню? – думал он, вообще никогда? Что же мы, так Россию и не спасём? Но вслух ничего не сказал, опасаясь праведного гнева Захара Савельевича. Вспомнить надо в любом случае, и баста!
Телепень, который ревновал Дядина к Косте, поморщился, а Чёбот – тот вообще, покривился, как паралитик, словно его заставили пить рыбий жир, но промолчал, потому что тоже не привык спорить со взрослыми. По роже было видно, что если бы он был «мстителем» номер пять тысяч сто, он бы моментально всё вспомнил и моментально привёл бы Захара Савельевича, куда надо. Исполнил бы долг перед родиной, и его бы наградили самой почётной наградой, а в деревенском клубе повесили бы его портрет маслом в полный рост, и все девки были бы его, и Верка Пантюхина в том числе, а Костю Приёмыша задвинули бы в самый дальний угол истории, и о нём никто не вспоминал бы, вся жизнь его была бы сплошным сожалением. Такие чёрные мысли прочитал Костя у своего друга и напарника Ремки Дьяконова.
Магазин не был разграблен. Товары для пограничников и охотников, как лежали двенадцать лет назад ровными рядами на витринах и полках, так и продолжали лежать, только сгнили и разваливались от малейшего прикосновения.
Телепень и Чёбот поразвлеклись немного, сбрасывая этот товар на пол, а потом кинулись в отдел, где стояло оружие. Там они принялись ахать и охать и хватать всё, что находилось на прилавках и под прилавками: и блёсна, и ножи, и всякую другую мелочёвку. Телепень то и дело восторженно повторял:
– Мать моя женщина! Мать моя женщина! Мудрено-о-о… сотворено-о-о…
Дядин лениво уселся в центре торгового зала, закинул ногу на ногу и наблюдал за ними, как учитель за малыми и глупыми детьми. Порой непонятная улыбка бродила у него на губах, может быть, он вспомнил себя молодым и таким же бестолковым? Кто знает? Косте всё это не понравилось, поэтому он степенно выбрал себе только охотничий нож в пластмассовом чехле и подался на склад, где тоже всё сгнило и никуда не годилось, но там он надеялся найти портупею попроще – не из прелой кожи, а из синтетики.
Некоторое время он пребывал в гордом одиночестве.
– А это видал?! – влетел Чёбот и продемонстрировал огромный чёрный пистолет, – получше твоего будет… святые угодники… – и замолк на полуслове, потому что обнаружил, сколько всяких нужных и приятные сердцу вещей находится вокруг, и принялся энергично отбирать оружие: дробовики и карабины, прицелы к ним и складывать подле себя, твердя весьма довольный: – Это мне, это опять мне, это снова мне… – и улыбался, как человек, до конца не верящий в нежданное счастье.
В кучу полетели компасы, палатки, одежда, пляжные зонтики, коробки с блёснами, катушками, фонарики, в которых давно сели батарейки, и, разумеется, удилища, которые каждый уважающий себя теленгер, должен был иметь в наличие. Чёбот метался от одного ящика к другому, поглядывая то на Костю, то на дверь: на Костю – потому что не понимал, почему тот не интересуется оружием, на дверь, потому что ждал появления конкурента в лице Телепня.
– А тебе чего надо?.. – с подозрением спросил он в страшной спешке, полагая, что уж Приёмыш ищет что-то особенное, что тоже надо быстренько прибрать к рукам.
– Не учи дедушку кашлять, – отозвался Костя, копаясь в пыльных ящиках и собираясь громко чихнуть.
Неожиданно дверь распахнулась и на пороге, как дух, возник Телепень. С возгласом:
– И я хочу! – он бросился нагонять Чёбота.
Рядом с ним мгновенно выросла гора из оружия и амуниции, но Телепень с завистью косился на кучу Чёбота, и ему казалось, что вещи у того лучше, чем у него. В свою очередь, Чёбот внимательно следил за каждым его движением и готов было пресечь любое посягательство на свои сокровища.
– Мать моя женщина! – то и дело вопил Телепень, выхватывая особенно ценную в его представлении вещь, и хвастался: – А вот что я нашёл! А у тебя такого нет! Нет! Нет! Нет!
Тогда Чёбот заводился и начинал особенно усердно рыться в ящиках и коробках, разбрасывая всё вокруг, как самый последний варвар. При этом он бросал в сторону Телепня весьма красноречивые взгляды. Но Телепень в азарте ничего не замечал.
Один раз они едва не сцепились из-за пляжного стула, который никому из них на фиг не был нужен, потом честно поделили сокровища пополам, и по их физиономиям было видно, что они ни за что не уступят Косте и трети захваченной добычи, хотя он-то имел полное моральное право претендовать на неё без всяких условий.
Костя смотрел на них, как на полных идиотов, у него возникло стойкое ощущение, что Дядин обязательно зарубит старания барахольщиков на корню. Или я ничего не понимаю в людях, думал он, забодай меня комар.
Сам он после безуспешных поисков, когда уже отчаялся, нашёл в самом дальнем углу пыльную коробку с синтетической портупеей для пистолета и вернулся в торговый зал.
Дядин сидел за столом в кресле, которое он вытащил из подсобки, цедил пиво и смаковал вяленую щуку. Костя отчистил портупею от белого налета и под одобрительным взглядом Дядина надел под куртку.
– Молодец, – похвалил его Дядин. – Это называется портупея для оперативников. Когда-то я тоже носил такую.
– Для кого? – не понял Костя.
– Для полиции, которая занимается розыскной работой, – пояснил Дядин.
Костя сел за стол и тоже принялся за пиво и щуку. На душе было приятно, как после хорошо сделанной работы. Хороший мужик Захар Савельевич, думал он, свой. Всё понимает. Всё делает правильно. И я хочу стать таким.
Из помещения склада доносились странные звуки, один раз там, кажется, даже подрались. Наконец дверь распахнулась и появился торжествующий Чёбот в новенькой маскировочной форме, весь обвешанный оружием, с тремя спиннингами и тремя палатками в руках и на шее. За ним с подбитым вторым глазом показался восторженный Телепень, только у него оказалось куда меньше здравого смысла, и он волок не менее полудюжины дробовиков и карабинов, прогибаясь под их весом, а на куске брезента – всё остальное своё богатство, которое в их деревне наверняка вызвало бы много-много зависти и пересудов.
Они потоптались перед Дядиным, который насмешливо посматривал на них, и подались к выходу.
– Куда?! – равнодушно спросил Дядин, ставя кружку с пивом на стол.
– Туда… – неуверенно показал Чёбот на выход из магазина.
– Зачем?..
– Так это… Захар Савельевич… хотим в нашу машину бросить, – объяснил Чёбот.
– Зачем? – так же равнодушно спросил Дядин.
– Как зачем?! – страшно удивились Чёбот и Телепень. – Вооружаться будем.
– Это хорошо, конечно, – согласился Дядин. – Только никуда не годится.
– Почему?.. – в один голос спросили они.
В их представлении бросать такое количество прекрасных и нужных вещей было бы настоящим преступлением. Будь их воля, они бы загрузили в «росомаху» весь магазин и на крышу бы ещё положили.
– Клади здесь! – приказал Дядин.
Чёбот с недоверием посмотрел на Дядина.
– Клади, клади, – велел он.
Чёбот обиженно шмыгнул носом и разгрузился перед Дядиным, аккуратно сложив оружие к оружию, палатки к палаткам, спиннинги к спиннингам и прочее по мелочам, как то: патроны в коробках, блёсны, ножи, бинокли, две пары резиновых сапог и резиновую лодку, а ещё пару накомарников и специальные майки с рукавами, которые пропитывались репеллентом, в них можно было ходить по тайге, не опасаясь быть съеденным тучами комаров.
– Всё? – спросил Дядин.
– Всё… – кивнул Чёбот и вопросительно уставился на Дядина.
– А это что у тебя на поясе? – лениво поинтересовался Дядин.
– Пистолет…
– Ну вот его можешь оставить на память. А остальное я бы выбросил, – посоветовал ему Дядин.
– Почему? – недоуменно спросил Чёбот.
– Потому что твой пистолет – это безобидная игрушка.
– В смысле? – Чёбот с недоверием посмотрел на большой чёрный пистолет, болтавшийся у него на поясе.
Красивая была вещь. Искусно сделанная, с изящными гранями, словно специально, чтобы их трогать и любоваться, как на девушку.
– Потому что пугач, – заключил Дядин небрежно и отхлебнул пиво.
– В смысле? – чрезвычайно удивился Чёбот.
– В смысле, что травматика, а не боевое оружие, резиновыми пулями стреляет.
– Не может быть! – не поверил Чёбот и посмотрел на своё приобретение. – Святые угодники!
– Может, может, – усмехнулся Дядин.
– Ничего, я поношу, – упрямо сказал Чёбот, но очевидно было, что он потерял к пистолету всякий интерес и упирается из-за вредности.
– Хорошо. Поноси, а это оставь здесь, – Дядин пренебрежительно пихнул ногой кучу.
– Как же так?.. – растерянно начал ныть Чёбот. – Не могли сразу сказать?..
– А вот так, – зло сказал Дядин. – Считайте, что я вам дал возможность насладиться. Головой надо думать. Зачем нам это барахло? Какой в нём смысл? А ты чего стоишь? – обратился он к Телепню. – Разоблачайся!
– Не буду… – прошептал Телепень со слезами на глазах.
Он всё понял. Все его беды не остались в деревне Теленгеш, а продолжались и на Большой Земле. Нет в мире счастья, обречённо подумал он, нет. Всегда я буду последним в любом деле, такая у меня судьба, ничего не поделаешь.
– Ну как хочешь, тогда пойдёшь пешком.
– Куда? – туповато спросил Телепень.
– Куда хочешь. Можешь идти домой.
Телепень подумал с минуту и сбросил всё, что тащил, на пол, и вещи легли вокруг него в страшном хаосе. Из палатки выкатилась пара фонариков без батареек и даже маска для ныряния.
– Вот так-то лучше, – с удовлетворением заключил Дядин. – У нас машина и так перегружена. Из всего этого барахла возьмём: пару котелков, пару спиннингов и пару фонариков с «динамкой» и на аккумуляторах, в машине зарядим. Всё остальное оставить! Понятно?! Приказ окончательный и обжалованию не подлежит.
– Понятно… – с трагическим видом кивнул Чёбот.
На лице у него было написано страшное разочарование. Даже в Теленгеше он ни разу не терпел подобного фиаско.
– А тебе понятно? – спросил Дядин у Телепня.
– Понятно…
– Тогда садитесь, обмоем ваше приобретение, – усмехнулся Дядин.
– Захар Савельевич, так нечестно… – завел знакомую песню Телепень.
– Честно, честно, – заверил его Дядин. – Мы сейчас поедем через такие места, в которых такого барахла на каждом шагу. И что, каждый раз вы будете тащить его в машину? А если оно радиоактивное? Подохнем же от вашей жадности. Без моего согласия ничего в машину не класть, и слушаться беспрекословно! А если увижу, спишу из экипажа в пехотинцы. Поняли?!
– Поняли… – покаялся Телепень. – Не будем тащить...
– Возьмите по ножу, рыбацкие принадлежности и пару котелков. Больше нам ничего не понадобится.
– Ясно, – сказал Чёбот упавшим голосом и скомандовал Телепню на правах старшего: – Чего стоишь дубиной? Оставь два котелка и что там ещё Захар Савельевич разрешил. Святые угодники! Такое богатство! Грех какой!
– Хорошо… – горестно промямлил Телепень.
Костя налил себе ещё пива и оторвал от щуки самый вкусный и жирный брюшной плавник с кусочком янтарного мяса, а потом совершенно случайно посмотрел на Дядина, который ни жив, ни мертв глядел в окно, забыв и о пиве, и о вкусной щуке. Как в дурном сне, Костя повернул голову и проследил за его взглядом. Сквозь мутную поверхность витрины хорошо была видна привокзальная площадь. Дядин потянулся к «плазматрону» и сказал тихим-тихим голосом, почему-то пригибаясь:
– Всё ребятки... каникулы кончились…
Костя ничего не понял, снова посмотрел в окно и увидел... Там, в центре асфальтового круга, подвернув ноги под себя, как китайский болванчик на трюмо у соседки тети Глаши, сидело очень странное существо. Оно было похоже на крупную обезьяну с чрезвычайно развитым плечевым поясом. Рядом с этим монстром самый сильный человек, которого когда-либо видел Костя, казался бы пятнадцатилетним подростком.
– Гранбот… – прошептал Дядин и страшно побледнел. – Ни звука!
Телепень, как назло, уронил на пол алюминиевый котелок, и он с грохотом откатился в угол. Все посмотрели на Телепня, как на врага народа. Чёбот выругался:
– Святые угодники!
Гранбот живо повернул морду в сторону магазина, она у него как будто вытянулась, мочка носа зашевелилась, втягивая в себя воздух, уши, как локаторы, уловили источник шума, и гранбот медленно и грациозно двинулся в сторону магазина. Спина у него оказалась широченная, как асфальтовая дорога, а вот задние конечности были слабоваты и коротковаты. Но это не мешало гранботу двигаться уверенно, как и подобает сильному животному.
– Там… там чёрный выход есть… – прошептал Костя, чувствуя, как у него от страха немеют губы.
Он с надеждой посмотрел на Дядина, но тот почему-то стрелять не стал, а не отрывая взгляда от гранбота, скомандовал таким тоном, от которого по спине у всех побежали мурашки:
– Быстро и тихо уходим…
Вот тогда-то Костя и понял, что опасность грозит им если не смертельная, то по крайней мере, нешуточная. И главным признаком её было то, что Захар Савельевич и не думал стрелять, а предпочёл менее почетное, но более надежное отступление.
Они выскочили через подсобку. Телепень, несмотря на свою медлительность, всё же прихватил пару котелков и спиннинг. Вид у него был ещё тот – словно он совершил великий подвиг на виду у противника. Костя захлопнул за ним дверь, закрыл её на тяжёлый засов и последним покинул магазин. Насчёт гранбота он ничего сказать не мог, не было у него в памяти о нём ничего – ни плохого, ни хорошего.
И всё равно до машины он крался вместе со всеми, не дыша и на цыпочках. Неуклюжий Телепень проявлял чудеса грациозности и под суровым взглядом Чёбота ни разу даже не звякнул котелками – даже когда укладывал их в «росомаху», даже когда засовывал туда же спиннинги.
– Наше счастье, что гранбот ищет не нас, – объяснил Дядин, вставляя ключ в зажигание.
– Почему? – спросил Чёбот, благоговея перед ним, как перед Богом.
– Потому что если бы у него было задание нас найти, он бы шёл по запаху. Они их так настраивают.
– Кто? – мертвея от страха, спросил Телепень и заморгал быстро-быстро, словно собрался заплакать.
– Кайманы, кто ещё, – ответил Дядин, заводя двигатель и давая ему поработать несколько секунд. – Дают понюхать гранботу вещь с запахом, и пиши пропало, тогда он не отвяжется до самой могильной плиты.
– А что это вообще за существо? – спросил Костя, внимательно наблюдая за магазином. Ему почудилось, что белый бидон с пивом то и дело мелькает в мутном окне.
– Биомеханический трансформер.
– Как?.. Как?.. – очень сильно удивился Чёбот. – Святые угодники!
– Пиндосы придумали, на нас испытывают, – сообщил Дядин, оглядываясь назад и сдавая машину, чтобы развернуться. – Все пристегнулись?!
– Все… – испуганно ответил Телепень.
Дядин уже почти вырулил на песчаную дорогу, когда из магазина выскочил гранбот. В одной руке он держал бидон, а в другой – вяленую щуку. Морда у него лоснилась не только от жирной рыбы, но и от удовольствия.
Дядин переключил на третью, и они рванули. Костя видел в боковое зеркало, что происходит на вокзальной площади. Гранбот не спешил бросаться в погоню. Он преспокойно допил пиво, отшвырнул бидон и, сунув рыбу в рот, в три прыжка оказался там, где только что была «росомаха». И тогда Костя понял, почему Захар Савельевич назвал это существо гранботом или биомеханическим трансформером. Из в общем-то неповоротливой, хотя и чрезвычайно сильной обезьяны, оно вдруг превратилось в изящное животное, похожее на огромную кошку, лапы у неё были величиной с миску да ещё и с невтягивающимися когтями, а из пасти торчали огромные клыки. Даже цвет трансформера изменился из грязно-бурого в чисто-серебристый. Эта кошка-транбот легко догнала «росомаху» и некоторой время бежала сбоку, сторонясь пыльного облака. Дядин, явно нервничая, прибавил скорость, «росомаху» бросало с одной песчаной кочки на другую. Однако гранбот всё так же легко и изящно бежал рядом, потом одним прыжком очутился на железнодорожной насыпи, и все разглядели его кровожадную морду и жуткие когти, а особенно – горящие красным светом глаза.
Телепень испуганно ойкнул, а Чёбот храбро схватился за «тулку».
– Возьми «плазматрон»! – громким голосом велел Дядин Косте, с трудом удерживая непокорную «росомаху». – Хотя это мало поможет…
– Почему? – спросил так же громко Костя, следя за гранботом.
– Убить его трудно, а спровоцировать агрессию – пара пустяков! – крикнул Дядин. – Может, так отстанет?
Но кошка-транбот и не думала отставать. Напротив, Косте показалось, что она строит коварные планы сигануть на крышу «росомахи» и вскрыть её, как консервную банку. С её когтями-то это пара пустяков, хотя «росомаха» и была сделана из боевой стали.
Они выскочили на грунтовку, которая вела к трассе. Костя решил, что теперь-то им будет легче, что никакой, даже биомеханический зверь, не способен долго бежать со скоростью шестьдесят или восемьдесят километров в час, но ошибся. На лесной дороге гранбот с легкостью поравнялся с «росомахой» и легонько шлепнул её когтистой лапой. Будь это обычный автомобиль с кузовом из мягкого железа стандартной толщины, он бы не выдержал такого удара. Гранбот вырвал бы ему бок и сорвал крышу. Но «росомаха» была сконструирована на совесть. Она выдержала такое испытание, но прогнулась с той стороны, где как раз сидел Чёбот, а все четыре когтя оставили в броне глубокие рваные раны, хотя броня эта была создана для того, чтобы выдержать взрыв противотанковой мины.
– Святые угодники! – выругался Чёбот и, высунув в бойницу «тулку», ударил из обеих стволов: «Бах! Бах!» На пол с глухим стуком полетели стреляные гильзы. Ветер занёс внутрь «росомахи» запах пороха.
Попал Чёбот или нет, никто не понял, только гранбот на секунду отстал, и этой секунды вполне хватило, чтобы «росомаха», даже не тормозя, быстро выскочила на трассу. Был даже такой момент, когда она балансировала на двух правых колёсах. Дядин переключил следующую передачу и совершил манипуляцию с кнопками на панели управления. «Росомаха» присела и с удвоенной скоростью понеслась дальше. Теперь она с выжимала все сто километров, но каждый бугорок на дороге был для неё, как трамплин. Костя посмотрел в зеркало и похолодел: гранбот нагонял их с прежней лёгкостью. И вдруг он понял его замысел. Он заключался в том, чтобы поддеть «росомаху» под задний мост, чуть-чуть сместить с оси движения, а скорость и инерция сделают своё дело – «росомаха» перевернётся и слетит в ближайший кювет. А удар в бок был всего лишь игрой, демонстрацией силы и ловкости. Всё это мгновенно пронеслось у него в голове. Он вскочил на сиденье, высунулся из люка и, поймав гранбот на мушку, выстрелил в тот самый момент, когда гранбот уже готов был осуществить свой план. Костя не смог убить гранбота, но ударная волна отбросила его на три десятка метров назад, и всё началось сначала: гранбот распластался в карьере и нёсся, как гепард на охоте. Костя выстрелил ещё раз: дудки, на этот раз он даже не попал и близко. Гранбот среагировал со скоростью молнии, но отстал. Костя снова повёл ствол за ним, и снова гранбот чудом уклонился вбок, хотя и потерял скорость.
– Слушай меня! – услышал он крик Дядина и опустился в кабину. – Не стреляй! Его так не взять! Следи, когда он окажется рядом, и дашь знак.
Костя снова высунулся в люк. Гранбот был совсем близко, его гладкая морда с торчащими клыками как будто сияла от удовольствия, а жуткие рубиновые глаза излучали огненный свет. Должно быть, он уже представлял, как «росомаха» закувыркается на полной скорости. Когда он оказался совсем близко, Костя заорал:
– Давай!
Дядин ударил по тормозам. «Росомаху» не занесло и не опрокинуло, она по всем правилам присела на переднюю ось, гася силу инерцию. Костя больно ткнулся грудью в край люка. Гранбот со всего маху въехал под задник «росомахи». Раздался такой удар, словно машина наскочила на мину, которая если не взорвалась, то по крайней мере, билась под днищем, как огромный камень. Дядин дождался, когда «росомаха» остановится, переключил передачу и резко сдал назад. Под днищем загрохотало ещё пуще, словно там было прицеплено сто тысяч консервных банок. «Росомаха» протащили эти «банки» метров пятьдесят, затем Дядин переключил на третью передачу, и они рванули вперёд, но грохот от этого меньше не сделался. Все с ужасом вперились в днище «росомахи», ожидая, что гранбот вскроет его одним махом. Но он возник совсем в другом месте – на решетке радиатора и был уже не кошкой, а всё той же обезьяной с длинными, мощными руками. Вид у гранбота был потрепанный, и шкура на темени и плечах содрана до белой субстанции, хотя крови как таковой в человеческом понимании не было. Только тогда Костя до конца поверил Дядину, что это не существо из плоти и крови, а выдуманное и созданное по дьявольскому воображению сумасшедшего творца, чей мозг населяли монстры, не существовавшие в природе. Обезьяна-гранбот с треском вырвала правое крыло у «росомахи», и оно тенью промелькнуло над кузовом, а затем с плотоядной ухмылкой стала карабкаться на капот.
– Давай! – закричал что есть мочи Дядин. – Давай!
Костя не слышит его крика, он только увидел его оскал и всё понял: гранбот был не в том положении чтобы уклониться от выстрела. Понял Дядина и Чёбот. Они одновременно высунулись из люков, и Чёбот выстрелил даже быстрее, чем Костя. Костя увидел, как жаканы ударили в круглую морду гранбота, и тоже выстрелил. Перед капотом брызнули зелёноватые искры и возникла сферическая ударная волна, которая налетела, как ураганный ветер, и Костя с Чёботом упали на сиденья, мало что соображая. Куда делся гранбот, никто так и не понял, не только потому что всё произошло в мгновении ока, а потому что из-за яркой вспашки «плазматрона» несколько секунд ничего невозможно было разобрать.
Надо сказать Дядину спасибо за то, что в такой критической ситуации он справился с «росомахой», не опрокинул, не изуродовал её и не поубивал тех, кто в ней находился. Хотя, конечно, ей досталось. Но что это за боевая машина без шрамов, с облегчением подумал Костя. Правда, когда Дядин решил «поднять» «росомаху», то несмотря на то, что пневматика сработала, машина не встала на «высокий» ход. Так они и доехали через все спутники-городки до самого Токсово. Всё это время трасса позади и спереди была пуста. И все на какое-то время вздохнули с облегчением.

***
– Ну всё, ребята, можно ехать дальше, – Дядин, звякнув инструментом, вылез из-под «росомахи».
День клонился к закату. Подсвеченные сбоку облака казались плоскими и угрюмыми, похожими на длинных крокодилов. Слева на горизонте торчал покосившийся скелет трамплина, справа между соснами блестело озеро, на котором плавали непуганые утки.
– А что там было, Захар Савельевич? – поинтересовался Чёбот, с большим трудом отрываясь от журнала «Плейбой», который Телепень нашёл за верстаком.
От вида бесстыдно голых женщин у него глаза стали шальными, а руки тряслись, как у паралитика. У них в деревне таких журналов отродясь не бывало.
– Да гранбот нам тяги порвал, – охотно объяснил Дядин, не замечая странного состояния Чёбота. – Шпильку пришлось менять.
Телепень подтолкнул Костю локтём и хихикнул:
– Гляди, гляди…
Чёбот облизывал губы, как кот после сметаны. Всё это время, пока Дядин восстанавливал систему гидроподвески, Костя с Телепнём возились с правым крылом «росомахи». Нашли металл толщиной три миллиметра, вырезали автогеном заготовку и упорно её гнули, чтобы придать ей форму крыла. Все попытки привлечь к работе Чёбота оказались тщетны.
– Как бы не помер от восторга, – насмешливо высказался Костя.
Честно говоря, он и сам с удовольствием посмотрел бы журнал, да гордость не позволяла уподобиться слюнявому Чёботу. К тому же Чёбот за просмотр «плейбоя» заломил такую цену, что даже Телепень возмутился:
– Лучше бы я его сжёг, – ворчал он, полный праведного гнева из-за того, что Чёбот и не думал уступать.
Чёбот, казалось, оставался глух к их страданиям, пока Дядин не вылез из-под «росомахи», только тогда он аккуратно сложил журнал с выцветшей обложкой и изрек фальшивым голосом:
– Ну что у вас здесь? Без меня не можете справиться? – но ручек своих не протянул и не взялся за инструмент, а с умным видом ходил вокруг до около, крутил, словно принюхиваясь, своим маленьким, боксерским носом.
– Не учи дедушек кашлять, – назидательно ответил Костя, чтобы только он отвязался.
Они приварили крыло к потрепанной «росомахе», а Чёботу поручили покрасил его в зелёный цвет, и он под взглядом Дядина не посмел отказаться. Рваные раны на правом боку заварили автогеном и тоже закрасили. Получилась ярко-зелёная заплата.
Чёбот взялся за дело в абсолютной отрешенностью, перемазался краской от ушей до сапог и даже испачкал свою новую «камуфляжку», чему, к большому удивлении Кости и Телепня, совершенно не огорчился. Мысли его были заняты исключительно журналом, и от этого он работал небрежно. Косте тоже пришлось взять кисть и основательно закрашивать ржавчину.
– Теперь вроде ничего, – оценивающе разглядывал Дядин «росомаху», обходя её со всех сторон, – правда, с одним глазом, но как говорится, шрам на роже, шрам на роже для машин всего дороже.
– Может, хватит работать? – заметил Чёбот, пуская слюни на журнал, который у него был спрятан за пазухой. Видно было, что ему не терпится изучить его досконально, во всех подробностях, от корки до корки, но при Дядине делать это он стесняется.
– Эх, ребята, – не замечая ничего вокруг, предался воспоминаниям Дядин, – не жили вы в те времена, когда автомобиль был не средством передвижения, а идолом жизни. Не жили! Это сейчас такого барахла на каждом углу, а в наше время машины были в большом почёте и стоили баснословных денег. Богатые покупали себе самые крутые машины, бедные завистливо вздыхали, а женщины слетались на красивые авто, как бабочки на цветы. Жизнь была…
Дядин замолчал на полуслове. Его стальные глаза сделались водянистыми и мечтательными. Телепень презрительно потыкал Костю в бок: мол, смотри-смотри, Захар Савельевич расчувствовался, как бы чего не вышло!
– Расскажите, как тогда было? – попросил Костя, отмывая руки ацетоном.
– Хорошо было… – сказал Дядин, всё ещё пребывая в своём прошлом. – Народа было много… Целые города… – и увидев недоверчивый взгляд Кости, добавил с сознанием дела: – Таких деревень, как ваша, десять тысяч можно было разместить, – голос его окреп и стал прежним, таким, каким его впервые услышал Костя – уверенным и непреклонным.
– Ну да?.. – не поверил Чёбот, отворачиваясь и, как девку, щупая свой журнал.
Ему было всё равно, что там рассказывает Захар Савельевич, главное – добраться до журнала и утолить свою страсть.
– В Москве сколько народа жило? – требовательно спросил Дядин, словно они должны были знать, что было до их рождения, а не оправдывать этим свою безграмотность.
Несправедливо это, подумал Костя. В школу мы не ходили, ничего не знаем, нас без зазрения совести можно тыкать в любую кучу, и будешь прав.
– Сколько? – кривляясь, решил уточнить Телепень.
– Почитай, десять-двенадцать миллионов. А сейчас нас на всю Россию если миллионов сорок наберётся, то значит, хорошо. Никто же не считал, сколько нас осталось после войны.
– Святые угодники, – вздохнул Чёбот, думая только о своём скабрёзном журнале.
– Да-а-а… – присвистнул Телепень и посмотрел, всё ещё кривляясь, на Костю, как на авторитета в подобных вопросах: – А сорок миллионов, это много?
Костя понял, что Телепню всё равно – сорок или сто сорок миллионов, так уж он был устроен этот Телепень – сын рыбака, ничего его не волновало, кроме еды и журнала «Плейбой» за пазухой у Чёбота.
– Если расселить на всей территории страны, – авторитетно сказал Дядин, вытирая ветошью руки, – то получится по одному человеку на сто квадратных километров. Говорят, что север заселён плотнее всего, а в центре никого нет, не говоря уже о югах. Юга-то у нас пострадали больше всех. Вот такие пирожки с котятами, – добавил он. – Поэтому мы и должны найти эту самую «мёртвую руку-два» и всыпать кому надо по полной программе. А потом будет видно.
И так он был в этом уверен, так стремился к заветной цели, что Костя невольно поёжился. Была в Дядине какая-то надломленность, которую Костя никак не мог понять. Не разобрался он ещё в Захаре Савельевиче, который, как и любой взрослый, казался Косте авторитетом во всех начинаниях. Как бы всё это красиво ни звучало, подумал он, а забрались мы в такие дебри, из которых в деревню Теленгеш вернуться невозможно. Месяц надо идти, подумал он, и то не дойдёшь, вот мы сколько отмахали. Он вспомнил Верку Пантюхину. Хорошо было с ней, как с самым родным человеком. Сердце у него сжалось от тоски и мрачных предчувствий.
– А когда мы поедем? – спросил он, наивно полагая, что чем быстрее развяжется с этой системой «мёртвая рука-два», тем быстрее вернётся к Верке.
– А вот сейчас и двинем, – ответил Дядин, бросая ветошь на верстак.
– Отлично! – Костя демонстративно забрался в кабину.
Но наступил вечер, а за ним светлая майская ночь, а они остались в Токсово с тем, чтобы на рассвете тронуться в путь. Поужинали тем, что нашли в ближайшем магазине – консервами и крепким чаем. Спать улеглись на втором этаже мастерской.

***
Встали рано. Чёбот, который всю ночь разглядывая журнал, ходил варёный, как рак, тыкался по углам, как слепой кутёнок, и ничего не соображал. Телепень тихонько хихикал над ним:
– Жила… Жила…
Чёбот так никому и не дал даже краем глаза взглянуть на своё сокровище и наслаждался им в гордом одиночестве.
Рассвет их застал в лесу, на выезде из Капитолово – города дачного, тихого и печального в своей пустынности. Тайга быстро брала своё, подступая с мхами и лишайниками к дороге со всех сторон и вскрывая корнями асфальт, как бумагу. Дома, в которых когда-то жили люди, уже не казались такими привлекательными, и когда Дядин останавливался на перекур, Костя не шёл в них и не изучал, какая была раньше, – надоело. Насмотрелся он на былую цивилизацию – везде одно и то же: пыль, плесень, запустенье, иногда скелеты в самых неожиданных местах – там, где людей застала чахомотка. Костя этих скелетов не без основания боялся. Инфекция должна была остаться, говорил Дядин. Так что вы не особенно шустрите по развалинам, а то заразитесь ещё.
Дядин вдруг затормозил, и Костя, который тоже спал плохо и теперь добирал сон урывками, в которых ему неизменно снилась Верка, вытаращил глаза. Ему показалось, что они летят в неимоверную бездну. Сердце ёкнуло так, словно он прыгал на «тарзанке» над речкой Парашка. В ужасе он чуть не выскочил из «росомахи», но в последний момент разобрал, что никуда они вовсе не летят, а оказывается, стоят на месте, а вокруг – расстилается сосновый бор, и только впереди действительно ничего нет – вместо горизонта далеко и гораздо ниже колес «росомахи» медленно и величаво плывут серые облака, похожие на огромную перину, и если бы не край обрыва, то явь действительно можно было принять за сон.
Телепень за спиной произнёс мертвенным голосом:
– Мать моя женщина… – И не было в его голосе былой насмешки над миром, а одни животный ужас.
Чёбот, занятый разглядыванием «Плейбоя», ничего не произнёс, некогда ему было, он только и делал, что подтирал слюни и прятал ото всех своё сокровище.
– Жила… – тихонько, чтобы не услышал Чёбот, ругался Телепень.
– Не боись, мужики, – уверенно сказал Дядин, выключая двигатель «росомахи», – здесь произошёл тектонический разлом после того, как на Москву термоядерную бомбу кинули. Редчайшее природное явление. Балтийский щит лопнул именно в этом места так, что весь Кольский подскочил метров на пятьсот вверх.
– И что?.. – дрожащим голосом спросил Телепень.
– Да ничего, – бодро ответил Дядин. – Найдём спуск и скатимся вниз, как на салазках.
На этот раз Чёбот отвлёкся-таки от своего «Плейбоя» и дрожащим голосом произнёс:
– Святые угодники… – и всякий случай перекрестился.
Телепень шипел:
– Жила… жила… – но так, чтобы, не дай бог, не услышал Чёбот.
– Боязно однако, – хладнокровно заметил Костя, рассматривая облака, хотя на самом деле ему было жутко от подобной высотищи.
Такого пространства он ещё в жизни не видел – даже когда забирался на самую высокую сопку рядом с деревней. Даже когда скатывался с неё на лыжах. Сопки, может быть, были и выше, но все сплошь округлые, так что пространство под ними ощущалось не так явственно, не в такой мере, как сейчас. И всё из-за крутого обрыва.
Костя вслед за всеми вышел из «росомахи» и с опаской приблизился к краю пропасти. Холодный ветер, налетающий из бездны, приносил водяную пыль и трепал бурую, прошлогоднюю траву. На мгновение он разорвал облака, и Костя, как на картинке, увидел огромный город с блестящими шпилями и куполами, реку, протекающую поперёк. Он его узнал сразу, как будто сравнил с картинкой в памяти, и на этот раз память не изменила ему, потому что перестала быть ложной и потому что его никто ничего не заставлял вспоминать. И хотя теперь Нева падала в город в виде внушительного водопада, а Финский залив казался большой лужей, Костя уже сообразил, где его дом и как в него попасть.
Однако что-то в это городе было не так. Город как бы усох, лишился своего прежнего величия, и не из-за того, что была война, не из-за того, что пропали люди и цивилизация, а из-за того, что вокруг и внутри его встал самый настоящий дикий лес, которому всего-то было с десяток лет, но который за это время успел оправиться и, никем не угнетаемый, рос себе и вольготно, отвоевывал новые территории, тесня город к центру. Это происходило везде, но больше всего было заметно на окраинах.
– То, что высоко – это ерунда, – уверенно сказал Дядин, останавливаясь рядом и испытующе вглядываясь в Костино лицо.
– Да, – согласился Костя. – Ерунда… Я там жил... Не знаю, как называлась улица, но я помню её. Я её найду даже с закрытыми глазами. Там была огромная песочница, кусты сирени и заборчик, за который мне не позволялось выходить, потому что ездили машины. А ещё там была собака породы английский бульдог по кличке Тимоша.
– А что ты ещё помнишь? – с тайной надеждой спросил Дядин.
Костя понял, что Захар Савельевич лелеет надежду, что его предназначение в качестве «мстителя» номер пять тысяч сто реализуется на все сто процентов.
– Дом помню… квартиру… телефон на стене в кухне… а ещё сундук, на котором мы играли.
– С кем играли? – с любопытством поинтересовался Дядин.
– С соседской девочкой.
Соседская девочка Дядина интересовала меньше всего.
– Найти сможешь?
– Смогу, – уверенно ответил Костя. – Напротив было мемориальное кладбище.
– Пискарёвка… – с облегчением вздохнул Дядин. – Это уже ближе к истине. Сейчас приедем к тебе домой и на месте уже сориентируемся. Слышь?
– А?.. Что?.. – От его слов у Кости перехватило дыхание. Он не сразу понял, что Захар Савельевич обращается к нему. – Да, я помню, в книжном шкафу стояли фотографии папы и мамы. Я увижу их?
– Конечно, – пообещал Дядин. – Возьмёшь себе на память. А квартиру найдёшь?
– Найду, – уверенно пообещал Костя.
– Молодец! – похвалил его Дядин.
– Тогда поехали быстрее, – засуетился Костя. – Где дорога-то?
– Должна быть рядом, – сказал Дядин, – если только там… – он запнулся на полуслове и показал пальцем на восток: – О-о-о! – и поднял палец. – Слышали?
– Нет, – испугался Телепень непонятно чего, – ничего не слышим…
Костя промолчал, но не потому что не слышал, а потому что не поверил своим ушам. Телепень, который отличался тонким слухом, с недоверием посмотрел на него – шутишь, что ли?
– Точно не слышали? – нетерпеливо спросил Дядин и вопросительно оглянулся на Костю, словно тот просто обязан был услышать то, что никто кроме Дядина, не слышал.
– Я слышал, – храбро сказал Чёбот.
– Что именно? – посмотрел на него своими холодными глазами Дядин, и заметно было, что мнение Чёбота его не интересует и что он терпит Чёбота и Телепня лишь потому, что они Костины друзья.
– Музыка играла… – стушевался под его острым взглядом Чёбот.
– Молодец, – равнодушно похвалил его Дядин. – Правильно, пела Бритни Спирс, «He About To Lose Me».
– Чего?.. Чего?.. – растерянно спросил Чёбот.
– Это с английского, – объяснил Дядин, направляясь к «росомахе». – «Он собирается бросить меня», примерно так по-русски, если я времена не перепутал.
– Красиво, – мечтательно произнёс Чёбот и двинул вслед за ним, как щенок за соской.
Авторитет ничем не убьёшь, подумал Костя, авторитет хуже власти.
– Ничего красивого, – криво усмехнулся Дядин, – собачий язык, всё наоборот, не так, как у нас, «да», «нет», третье – как у нас «может быть», отсутствует напрочь. Не понимаю, как они общаются?
– Ну да… ну да… – согласился Чёбот, хотя, конечно же, ничего не понял.
В этот раз Костя тоже услышал слабые звуки музыки. Мелодия была сродни звукам ветра, и поэтому он не выделял её из общего шума, но теперь она показалась ему страшно знакомой не только потому, что он слышал её в деревенском клубе в те редкие вечера, когда Рябой, расщедрившись, выдавал с барского плеча ведро бензина для электростанции, а потому, что мелодия была из его короткого, но счастливого детства. Она словно всплыла из закоулков памяти и стала крутиться в голове – да так явственно, что Костя очнулся только после того, как его окликнули в третий раз:
– Ты идешь, или нет?! – квадратный, как шкаф, Телепень нетерпеливо махал ему рукой.
– Иду! – он поспешил сесть в «росомаху» рядом с Захаром Савельевичем.
Память услужливо заработала с удвоенной скоростью. Всплыли лица матери и отца, словно он увидел их наяву. А ещё он увидел реку, песчаный берег, крепость, много людей; и конечно, там звучала эта музыка. Она играла на пляже, и мать сказала: «Ешь своё мороженое и пойдём!» Точно, она так и сказала, вспомнил он: «Ешь мороженое…» Я отчетливо помню его вкус. Это был пломбир с клубничным наполнителем. А ещё мы пошли по деревянным мостам и там, дальше, где начинались деревья, нас ждала машина, только не помню, какого цвета.
– Захар Савельевич, – неуверенно сказал он, – я вспомнил…
– Опа! – обрадовался Дядин. – Молодец! Значит, мы на верном пути. Что ты ещё вспомнил?
– Я вспомнил… я вспомни эту мелодию!
– Точно, она из твоего времени, – обрадовался Дядин и вдруг хищно и нехорошо оскалился.
Оказалось, что он так смеётся – почти по-волчьи. Костя замолчал, подумав, что это было здорово сказано: «Из твоего времени», словно время может быть чьим-то или ничьим, а потом стало только твоим. От этой мысли ему сделалось на сердце теплее, должно быть, ещё и от того, что он нежданно-негаданно вернулся домой. Это же не будет предательством ни по отношению к Ксении Даниловне, ни к Семёну Тимофеевичу, ни тем более к Верке Пантюхиной, подумал он. Я только гляну одним глазом и вернуть в Теленгеш. Только погляжу и вернусь. Надоело мне здесь.
– А ещё там… в моём времени… – сказал он не очень уверенно и замолчал, не договорив, боясь, что его засмеют прежде всего свои же, но Чёбот с Телепнём, развесив уши, слушали его очень серьёзно и не думали смеяться. Наверное, они наконец поняли, что значит жить в большом, просто огромном городе, в котором не видно ни конца, ни края.
– Ну?! – нетерпеливо подтолкнул его Дядин.
– А ещё там была крепость с башенками и древними пушками… – добавил Костя, боясь, что крепость и башенки – плод его ложной памяти.
– Точно! – обрадовался Дядин и хлопнул себя по кленкам. – Петропавловской называется! Есть такая крепость в городе, а перед ней песок. Значит, тебя в детстве водили на пляж и кормили мороженым.
– Кормили… – признался Костя с таким вожделением, что Чёбот и Телепень невольно сглотнули слюну и поняли, что не один Дрюндель пробовал изысканные яства.
Вот тогда-то они и позавидовали Косте и подумали, что мороженое вкуснее и притягательнее любого сгущенного молока, которым их потчевал Дрюндель.
Костя только не рассказал, что лазал по этим самым древним пушкам и, казалось, до сих пор помнит на них все трещины и выбоины. Об это никому знать необязательно, почему-то с неприязнью и к Чёботу, и к Телепню, и к Захару Савельевичу, подумал он. Это только моё, из моего детства, из моего личного времени, и я никому ничего не желаю рассказывать.
– Отлично! – ещё раз похвалил его Дядин. – Очень хорошо. Едем! Разделаемся с твоей памятью, найдём то, что ищем, и восстановим справедливость. Ты веришь в справедливость?
– Я верю! – воодушевленно отозвался вместо Кости Чёбот. – Вломим американцам по полной. Пусть знают нашего брата.
– Пусть знают, – как эхо повторил Дядин и больше ничего не сказал, словно дал клятву и посчитал, что этого достаточно.
Он завел двигатель, и они покатили вдоль обрыва на далекие звуки музыки, которые смешивались с шумом ветра и казались неотъемлемой частью пространства над гигантским городом, который лежал далеко внизу, как в купели.
Примерно через полчаса плутания по лесным дорогам они выскочить как раз там, где начался длинный и, казалось, бесконечный серпантин – спуск к городу. Здесь был слышен водопад и в воздухе плавала водяная пыль. Однако вначале их остановили на настоящем КПП.
– Кто такие? – подошёл боец в каске, в непривычной форме песочного цвета и с непривычной же винтовкой на плече, которая ему почему-то мешала и он всё время поправлял ремень.
Был он какой-то взвинченный, на одних нервах, и пока задавал вопросы, раз двадцать оглянулся на странных людей в ярко-жёлтых защитных костюмах и масках. Люди стояли поодаль и с любопытством смотрели на залатанную «росомаху».
– Мы с нефтезавода, – уверенно ответил Дядин и тоже поглядел на тех, в жёлтых защитных костюмах, но не с интересом, а со всё возрастающей тревогой.
Костя вдруг понял, что это и есть те таинственные пиндосы, которые захватили власть и от имени которых правят люди-кайманы.
– Сэр, заглуши двигатель! Пропуск есть? – всё так же нетерпеливо спросил боец, и его винтовка недвусмысленно звякнула о стальной борт «росомахи».
– Сейчас… – Дядин принялся рыться в карманах, потом – в бардачке, и никак не мог найти этот самый пропуск. – Минуточку…
Боец заглянул в кабину, с подозрительностью разглядывая Телепня, Чёбота и Костю.
– Побыстрее можно, сэр? – спросил он, высыпая в рот содержимое пакетика «нескафе».
Несколько крупинок кофе прилипли к его губам, но, казалось, за нервозностью боец не замечает этого. Крошки растворились в слюне и окрасили губы бойца в коричневый цвет.
– Сейчас… сейчас… – говорил Дядин, безуспешно шаря по карманам.
– Куда едете? – между тем спросил боец у Кости.
– В управление, – не дал ответить Косте Дядин.
– Ну что, есть пропуск?! – со всё нарастающей нервозностью спросил боец и вдруг что есть силы ударился каской о дверцу – раз, другой, а потом и третий, словно нервы у него сдали и он решил разрядиться таким странным образом.
Телепень явственно и чётко произнёс:
– Жопа нам.
– Да, да… – Дядин с явным облегчением протянул пропуск.
Нельзя было сказать, что он сильно испугался, но скорее подчинился власти. Костя подумал, что с лёгкостью мог бы застрелить бойца-ротозея. Но какой от этого толк, если ты сам на мушке?
– Так бы сразу и сказали, – обрадовался боец и побежал к людям в жёлтых защитных костюмах.
Не отрывая взгляда от них, Дядин произнёс, почти не шевеля губами:
– Мальчики, приготовьте оружие. Если что, стрелять без команды, а я уж буду рулить.
Костя оглянулся по сторонам и понял, что уже ничего им не поможет, потому что и справа, и слева, и сзади в бункерах зашевелились не менее сотни разномастных стволов, они взяли «росомаху» в перекрестье коллиматорных прицелов. Не пропустят, сообразил он. Разнесут в клочья. Что же они, дураки пропускать нас? – думал он в тягостном ожидании, и по спине у него потёк холодный пот. Сообразят, что к чему, и как дадут, только пыль полетит, и хотя «росомаха» бронированная и может выдержать попадание ручной гранаты, против этой мощи ей не устоять. Разве что Захар Савельевич окажется куда хитрее, чем я думал, ведь должен же он предусмотреть КПП, раз у него пропуск есть.
От напряжения он взмок ещё сильнее, и капли пота потекли по вискам. Костя расстегнул куртку и положил руку на рукоятку пистолета.
– Спокойно, Костя, спокойно… – сказал Дядин металлическим голосом. – Ещё не всё потеряно.
Вместе с бойцом к ним подошёл человек в жёлтом защитном костюме, он тоже внимательно посмотрел на Дядина и Костю, особенно – на зверские физиономии Чёбота и Телепня, и сказал тем голосом, которым обычно говорят иностранцы, хорошо владеющие русским языком:
– Дорогу знаете?
От него пахло одеколоном и дорогими сигарами.
– Знаем, – ответил Дядин с напряжённым выражением на лице, которое не изменилось с тех пор, как они подъехали к обрыву.
Должно быть, это самая опасная часть путешествия, решил Костя.
– На спуске осторожней, следите за знаками. Счастливого пути, – голос из-под маски звучал, как из бочки – глухо и сипло.
А боец участливо добавил:
– В городе радиация. Дозиметр имеется?
– Имеется, – в нетерпении постучал по панели Дядин. – Счетчик Гейгера.
– А маски?
– Масок нет, – с изумлением огорчился Дядин.
Костя подумал, что сейчас их завернут искать эти самые маски, которые должны защитить от радиоактивного фона Большой Земли.
– Держите, – боец сунул им в кабину четыре маски с огромными стёклами и круглыми фильтрами.
– Спасибо… – ещё больше удивился Дядин.
У Телепня отвисла челюсть, а Чёбот непонятно почему сказал:
– Святые угодники…
Боец протянул им пропуск и даже отдал честь, чуть ли не щёлкнув зубами.
– Что это с ними? – спросил изумлённый Костя.
Такие вежливых и культурных оккупантов он ещё не встречал. Оккупантам полагается быть жестокими и сильными, а эти слабее наших деревенских пацанов. Да мы их соплей перешибём, подумал он, но ничего вслух не произнёс, потому что все и так поняли, кто такие на самом деле оккупанты – хитрые лисы, одним словом, мягко стелют, да жёстко спать.
Дядин завёл «росомаху», и они подступились к обрыву.
– Привечают, – пробормотал Дядин, – население. Ослабли они за эти десять лет. Заигрывают с нашим братом, народом. Дезодорантом от них пахнет. Ну ничего, мы им покажем козью моду! – пообещал он. – Покажем так, что они будут всю жизнь помнить.
Его слова были полны гнева и подействовали на Костю, Чёбота и Телепня соответствующим образом, и они все трое посмотрели на Дядина с большущей благодарностью. Оказывается, нет ничего праведнее, чем месть за родину – так они поняли его слова, а ещё подумали, если американцы все такие тюфяки, то с ними легко будет справиться.

Глава 8
Город

На каждом повороте серпантина стоял знак крутого спуска. А на каждом третьем – будка с регулировщиком, рядом с которой находился тупик-ловушка на случай, если у машины откажут тормоза. Но, видать, это не всегда помогало, потому что на обочинах тут и там валялись ржавые обломки машин, трава была залита маслом. Пахло пылью, горючим, соснами и ещё чем-то страшно знакомым, чего вначале Костя не понял, а потом сообразил – смертью – в том её виде, которая бывает на крутых поворотах.
Чем ниже они опускались, чем ближе становился город, тем значимее он казался, занимая всё больше и больше пространства, растекаясь во все стороны широкими проспектами, улицами, парками, рекой, петляющей вокруг островов, серыми крышами домов, мостами и развязками дорог. Вот уже и густые леса легли вокруг кольцом, Финский залив спрятался за Васильевским островом, крыши вдруг перестали быть ниже линии горизонта, и наконец замелькал пригород, станция со смешным названием «Новое Девяткино», большущие магазины с широкими подъездами к ним, большие и маленькие дома – брошенные, в запустенье, перелески, выбегающие к дороге, мостик, перекинутый через чистую, как слеза, речку.
Все наконец-то поняли, что достигли цели своего путешествия, расслабились. Чёбот с Телепнём даже захихикали, разглядывая в бойницы город. Позади возвышалась Стена с редкими тучами у вершины, и им казалось странным и почти невозможным, что они ещё час назад были на самом верху этой махины.
– Добро пожаловать в славный Санкт-Петербург! – сказал Дядин торжественным голосом и радостно оглянулся.
Телепень промолвил:
– Мать моя женщина…
Чёбот отреагировал:
– Святые угодники…
Костя ничего не произнёс, он с жадностью вглядывался в каждый новый поворот, во дворы и переулки в надежде увидеть знакомый бульвар, но, к его великому разочарованию, так и не узнал ни родную улицу, ни родного дома, ни деревьев, потому что всё заросло так, что скрадывало очертания города, делая его похожим на лохматую шевелюру Чёбота. Одуряюще пахло цветущей рябиной и сиренью. Там, где когда-то были поляны, всё заросло подлеском, а там, где раскинулись парки, – стоял густой высоченный лес, который подбирался к крайним домам и даже уже прикоснулся к ним, встав стеной во дворах и скверах. А ещё над Санкт-Петербургом шумел водопад, спадая с неприступной Стены, а над водопадом аркой изгибалась широченная семицветная радуга.
– Ну что, не узнаёшь? – спросил Дядин, выруливая на узкую улицу и направляя «росомаху» вдоль трамвайных путей, которые были скрыты многолетней листвой и уже густо поросли травой и весёлыми одуванчиками.
– Да… – неуверенно отозвался Костя, – помню, – с дрожью в голосе сообщил он, – что слева должна быть станция метро.
– Вот же она! – Дядин показал куда-то в сторону.
– Где, где?.. – подскочил Костя, изгибая шею так, что хрустнули позвонки.
– Да вот же, бестолочь! – сказал Телепень, показывая куда-то пальцем.
Костя высунулся в люк, в спешке ободрав себе ухо, и действительно увидел за цветущими черемухами здание с колоннами, которые когда-то казались ему огромным и высокими, а теперь были раза в три ниже. Но всё равно это было здорово, узнать «свою» станцию.
– Туда, за поворот!.. – неожиданно для самого себя заорал он. – Там! Там мой дом!
Он готов был выскочить и бежать впереди машины. Нет, не так – он готов был нестись быстрее пули. Сердце гулко билось, словно он вот-вот должен был поцеловать Верку Пантюхину.
«Росомаха» шустро вкатилась во двор, скользнув по мокрому асфальту и прошлогодней листве, и не успела остановиться, как Костя, не нацепив маску, стремглав бросился в отчий подъезд. Мимо промелькнули до жути знакомые лавочки, по сиденья заросшие буйной травой и лишайником, невысокое крыльцо со штырем, который не давал двери раскрыться под порывами осеннего ветра, и двери – первая и вторая, с выбитым в уголке стеклом, которое обычно дребезжало от ветра.
Ноги сами вознесли его по пыльным ступеням на пятый этаж. Вот она, старая филенчатая дверь направо со знакомой старинной ручкой, до которой маленький Костя едва мог дотянуться. Вначале всего лишь до скважины для ключа, которая закрывалась подвижной щеколдой, потом – всего лишь пальцами, да ещё и привстав на цыпочки – до нижней части скобы, и наконец, когда однажды он уверенно ухватился всей пятерней – это была его маленькая победа. Он вспомнил, как мама сказала:
– Подожди, Костя… подожди…
Она помогла ему открыть тяжелую дверь, и они вошли в квартиру, там в глубине комнат разговаривал по телефону отец.
– Папа! Папа! – закричал Костя, и, избавляясь на бегу от сандалий, побежал к нему.
Отец стоял высокий, строгий, в чёрной военной форме. Он повернулся к Косте, лицо его сразу стало добрым и родным, и Костя вспомнил, что по утрам отец бывал ужасно колючим. А ещё от него пахло одеколоном «Шипр».
Видение взметнулось и пропало – по лестнице, возбужденно переговариваясь, поднимались Захар Савельевич, Чёбот и Телепень. Эхо их голосов уносилось выше крыши. Особенно был рад непонятно чему Телепень. Его хохот звучал громче всех. Должно быть, радуются, что американцы не оторвали нам головы на Стене, с внезапной неприязнью подумал Костя. Он пошарил под половичком, нашёл ключ – большой, тяжёлый, с ободком у кольца и, как казалось ему всегда, очень старинный. Сунул его в скважину и открыл дверь. В животе у него родился тёплый ком, и он вместе с этим комом, неся его осторожно, как корзину с яйцами, вошел в квартиру.
Он столько раз мысленно входил в неё, что, казалось, мог сказать, где что стоит с закрытыми глазами. Прихожая была большой. Когда-то она представлялась ему просто огромной. В сумраке, наискосок, тот самый сундук и чёрный телефон над ним. Слева вешалка, справа – зеркало во весь рост. Костя увидел своё отражение – какое-то перепуганное, вытянутое лицо, и почувствовал себя ужасно сиротливым. Таким сиротливым он ощущал себя только, когда остался один в лесу на полустанке Бобровый. Теперь он снова был одинок, и даже подспудная мысль о Вере Пантюхиной не вытянула его из этой тоскливого одиночества.
Он повернулся и ткнулся лицом в висящую на вешалке одежду. Одежда ещё хранила тонкий запах родителей и той далекой-далекой жизни, от которой у него кружилась голова, которой не суждено вернуться и от которой остались такие приметы, как скрипучий паркет и коврик перед порогом.
Костя распахнул стеклянную двухстворчатую дверь в большую комнату. Из-за тяжелых штор в ней царил полумрак. Костя не успел их раздернуть и разглядеть стол, рядом с которым когда-то стоял отец, как в квартиру ввалился вначале страшно весёлый Телепень, таща здоровенный бидон с пивом, а за ним – Чёбот и Дядин, которые тоже радостно улыбались, словно услышали весёлый анекдот о Василии Ивановиче и Петьке.
– Так! – мгновенно став серьезным, остановил его Дядин. – Пыль не поднимать, шторы не отдергивать. И маски! Маски всем надеть!
С шутливой миной на лице он сунул маску Косте, а сам пошёл на кухню, словно это он был здесь хозяином, а не Костя и не его родители. Косте вдруг захотелось ему сказать об этом. Заявить свои права. Вытолкать взашей за дверь и ещё походить и послушать тишину, проникнуться ею, но всё пропало – прошлое смешалось с настоящим и теперь это была просто квартира, в которой он жил в глубоком детстве, и для того, чтобы что-то вспомнить, надо было приложить усилие. Всё равно они не смеют ходить здесь, трогать чужие вещи и пить пиво из чужой посуды, возмущенно думал он.
– Слушайте!.. – всё же сказал он и с негодованием пошёл на кухню, представляя, как вытянется лицо у Захара Савельевича и как обиженно запыхтят Чёбот и Телепень. Но замолк, увидев, что они сидят вокруг стола и пьют пиво из пыльных домашних чашек. Дядин сказал, как ни в чём не бывало:
– Садись! Чего ты, как не родной? Фотографию нашёл?
Маски, конечно, никто не надел. Не верилось, что радиация вездесущая, что воздух и пространство в городе ядовиты и несут невидимую смерть.
– Нет, – насуплено буркнул Костя.
Дядин внимательно посмотрел на него и произнес:
– У меня, брат, тоже так было, – неожиданно бодро стал он рассказывать, разливая пиво. – Ужас как захотелось лет через пять-восемь после войны посмотреть, как я жил. Вспомнить, так сказать, былое. Поскрести болячку под названием «прошлое». Оглянуться на нашу красивую и беспечную жизнь. Буквально места себе не находил. У меня ведь жена и дети, такие, как вы, были. Ну, и пошёл, а зона закрытая была. Возле самой границы. Свою дозу радиации схватил, но поглядел. И понял, что хорошо там, где нас нет и что твой дом там, где ты сейчас есть. А если мучить себя прошлым, то из этого ничего хорошего не выйдет, одно огорчение для души.
– Да я и не мучаюсь… – ответил Костя, потому что не любил разговоры о своей личности – стеснялся, понимал, что не это главное.
Пусть Телепня учит, подумал он, а я другой. Я «мститель» номер пять тысяч сто, и баста! Хочу – запущу ракеты, хочу – нет! Поглядим ещё!
Его тайный бунт был хорошо заметен, не умел Костя владеть собственным лицом и прятать собственные чувства. Никто его этому не учил. Настоящие родители не успели, а приёмные, видать, не придали значения. Да и кому это нужно в деревне-то, где всё и вся на виду? В деревне все свои, и если обижали, то по недомыслию.
– Мучаешься. Я же вижу, – настойчиво сказал Дядин, и что-то тёмное и мрачное повернулось у него в глазах, словно в этот момент он был вовсе не Дядиным, а другим, незнакомым человеком – жёстким и несговорчивым и очень-очень решительным, как бывалый разведчик.
Б-р-р… подумал Костя, такому в руки попадёшься… Но мысли не сформулировал, а оставил её на уровне ощущений, правда, и этого было достаточно, чтобы ещё больше зауважать Захара Савельевича, ещё больше проникнуться идеей своей миссии, которая была так важна для всей страны.
– А что стало с вашей семьёй? – вежливо спросил Чёбот, который не только готов был таскать для Дядина пиво, но и исполнять любые его поручения, а в награду за собачью преданность иметь возможность задавать любые глупые вопросы.
– Погибли все до единого от «нано-вируса». Не смог я их уберечь. Остались в лесах, я даже не знаю, где их могилы. Да и есть ли они вообще. Вот такие дела, ребята. Так что Костя не один оплакивает своих. После этой войны у всех кто-то погиб и ещё погибнет.
– Почему?.. – испуганным шепотом спросил Чёбот и даже перестал смаковать пиво и обсасывать щучий плавник.
– Потому что война ещё не кончилась. Жирную точку ещё предстоит поставить. Очень жирную.
– Восклицательный знак! – восторженно выпалил Телепень, с треском раздирая ещё одну рыбину вдоль позвоночника и роняя чешую на пол. – Мать моя женщина!
Рыба была пахучая, жирная, с длинными полосками красной икры. Все вожделённо потянулись к ней, ухватили по кусочку и положили в рот. А Чёбот урвал плавательный пузырь, поднес к нему горящую спичку, и когда пузырь лопнул, сморщился и покрылся гарью, с блаженством засунул его в рот, всем своим видом показывая, что слопал деликатес. Некоторое время они молча смаковали рыбу с пивом и делали вид, что ничего не происходит, то есть Костя не возмущён и ничего не требует от них, а Захар Савельевич не стремится его успокоить.
– Точно! – сказал Дядин. – Восклицательный знак! – И многозначительно посмотрел на Костю, мол, проникся ты или нет важностью исторического момента? Не валяй дурака, садись и пей пиво. А если проникся, то должен меня понять: надо вспомнить, хоть убей, надо, и хватит сопли разводить, пусть даже и по безвременно ушедшим родителям. Потом-потом, успеется.
Костя всё понял, демонстративно повернулся и пошёл в комнаты, чтобы взять с книжной полки фотографию родителей, положить её в «Справочник молодого моряка», и хоть немножко побыть с ними наедине. Нехорошее чувство поднялось в нём, словно Дядин прикоснулся к чему-то личному, святому, а это не прощается, как не прощается подлый обман. И вообще, ему казалось что с тех пор, как они выехали из Петрозаводска, Захар Савельевич сделался совсем другим и от его былого дружелюбия остались одни воспоминания.
Кто-то кашлянул за спиной.
– Обиделся?.. – спросил Дядин, когда Костя обернулся.
Костя вздохнул, как вздыхал он и перед своим приёмным отцом – Семёном Тимофеевичем, когда хотел излить душу. А ещё он откинул с глаз тяжёлый чуб и пристально посмотрел на Дядина.
– Не обижайся, – сказал Дядин, – сейчас такое время, когда не до сантиментов. Дело надо сделать, страну восстановить. Мало нас, и потому каждый даже не на вес золота, а-а-а… я не знаю чего! Ну, в общем, ты меня понял.
– Понял я вас, Захар Савельевич, – ответил Костя, глядя в сторону. – А что потом с нами со всеми будет?
– Как что? – страшно удивился Дядин и задумался на мгновение, словно не знал ответа, а придумывал его на ходу. – Власть будем захватывать. Что ещё? А-а-а… И всё такое! Такие, как ты, знаешь, как нужны будут?!
– А я… я… жениться собрался… – неожиданно для самого себя признался Костя, тут же забыв все свои обиды и посмотрел в холодные глаза Дядина – засмеёт или нет? Важно ему было знать его мнение.
– Женишься? Дело хорошее, нужное, – очень серьёзно и без капли иронии ответил Дядин. – Одно другому не помешает. Нам бы только эту самую «мёртвую руку-два» найти. Вижу, твой отец военным моряком был.
– Да, – сказал Костя, – вон его шинель висит.
– Значит, надо в Штаб флота идти.
– А кайманы?
– Посмотрим, может, там кайманов и нет, – сказал Дядин, достал фонарик и, жужжа им, стал рассматривать фотографии на стене.
– Может, и нет, – согласился Костя, нехотя следуя за ним и с жадностью разглядывая выхваченные из сумрака: то боевой корабль, то трап с надписью «Стремительный», то отца, улыбающегося на палубе.
– Я тебе одно скажу, сынок, – начал Дядин, – вольному воля, не хочешь страну строить здесь, возвращайся в деревню. Там тоже дел хватит. А захочешь, забирай свою невесту и приезжай сюда. Как её, кстати, зовут?
– Вера… – вовсе смутился Костя.
Он подумал, что Верка ещё и согласия не дала, а он здесь треплется направо и налево. Да и в роли жениха он себя плохо представлял. Было в этом что-то каверзное, словно твои чувства обнажены перед всеми, подумал он, однако от Верки Пантюхиной не отрёкся, любил он её.
– Вернёшься сюда, мы здесь такие дела будем крутить. Газ и нефть будем качать, золото добывать – страну возрождать.
– Какие газ и нефть, Захар Савельевич?
– Да те, что пиндосы на халяву гонят за границу в разорённую Европу и дальше за океан, – сказал Дядин, – и заметь, практически бесплатно, за крохи, которые мы называем «промыслами».
– Значит?.. – крайне удивился Костя, потому что вовсе не полагал, что «промыслы» дело рук пиндосов.
– Ну да, – очень серьёзно сказал Дядин, – американцы подкармливают нас нашими же продуктами, захваченными же на наших складах, которые наши же отцы и деды устраивали, как стратегические, на случай войны и на благо родины.
– А почему такая щедрость? – удивился Костя.
– А потому, что кто-то же должен работать на оккупированных заводах и рудниках. Если все окончательно вымрут, что ж здесь будет? Ты думаешь, почему Санкт-Петербург не уничтожили, как Москву? Потому что они всё спланировали – труба у них южнее города проходит. Даже целых три. У разоренной Европы свои проблемы, у нас свои, – объяснил Дядин, переходя к следующим снимкам.
Особенно его заинтересовал тот, на котором был запечатлен весь экипаж. Он долго его разглядывал, наконец хмыкнул, но ничего не сказал, только какое-то недоверчивое выражение промелькнуло у него на лице, словно он решал сложную задачу и никак не мог её решить.
– А чёрные земли? – спросил Костя совершенно некстати.
Его удивил интерес Дядина к рядовой фотографии: ну сняты военные на фоне флага. Ну и что?
– Чёрные земли? – переспросил Дядин, словно не расслышал вопроса. – Начинаются ближе к Москве, в Смоленской и Псковской областях. Земли начнём чистить, воздух, – бодро добавил он. – Американцам ведь ничего не надо, они только наши богатства к себе перекачивают. Давай посмотрим, может, у твоего отца в столе какие-нибудь документы остались, которые подскажут, куда нам идти, и что делать?
– Давайте посмотрим, – разрешил Костя, хотя ему вовсе не хотелось, чтобы чужие руки трогали отцовские вещи.
Но посмотреть содержимое стола они не успели. В дверь ударили несколько раз чем-то тяжёлым, и зверские голоса заорали:
– Открывайте, ёшкин кот! Иначе выломаем!
– Чёрт! – выругался Дядин, хватаясь за «плазматрон, который Телепень позабыл в прихожей.
С кухни прибежали перепуганные Чёбот и Телепень. Чёбот от ужаса, опрокинул бидон на пол, и бесценное пиво потекло за плинтус. Костя вытянул из подмышки пистолет и дослал в ствол патрон. Дядин с невозмутимым видом стал напротив двери и крикнул:
– У нас здесь «плазматрон». Как бухнем, костей не соберёте!
– В окошко выгляньте! – с язвительным вызовом закричали с лестничной клетки.
– Подожди… – Дядин, отстранив Костю, пошёл на кухню и осторожно отодвинул пыльную штору.
Что он там высмотрел, так и осталось неясным.
– Открывай! – приказал он Косте с тем же невозмутимым выражением на лице.
Костя помедлил.
– У них гранатометы, – объяснил Дядин. – К тому же это не кайманы, а свои, из «сопротивления». Но о цели нашего визита ни слова! – предупредил Дядин. – Мы мародеры из областного центра, пришли за крючками и леской.
– А если спросят подробности?.. – дрожащим голосом произнёс Телепень. – Я ж…
– Говорите правду, но только без самых важных подробностей. Понятно?
– Понятно… – уныло ответил Чёбот.
– Открывай! – приказал Дядин.
Костя открыл дверь.
– Так! Товарищи, граждане, господа хорошие, – заявил, входя, усатый человек в кожаной тужурке, в разрезе которой виднелась тельняшка, а ещё на нём была бескозырка с надписью «Пётр Великий». В руках он держал обычный «калаш». – Приказываю сдать оружие и прекратить бессмысленное сопротивление.
И так он это произнёс, таким жёстким командирским тоном, что нельзя было не подчиниться.
Вслед за ним в квартиру набилась самая настоящая банда – столько мужиков, что Костя не успел их всех разглядеть. Ближе всего к нему оказались двое. Один низенький, рыжий, конопатый, с круглой бабьей мордой, второй – высокий блондин с маленькой, с кулак, головой.
Все они были городскими: бледнокожие и какие-то щуплые, но шустрые, как тараканы. Костя с превосходством подумал, что любого такого щёлкнешь по лбу, он и окочурится. Но пистолет свой отдал вслед за «плазматроном», который сдал Дядин, «тулкой», которую забрали у Чёбота. Банда тут же бросилась допивать пиво, которое не успело разлиться, и доедать рыбу, которая ещё осталась на кухонном столе. После того как все сожрали и выпили, вывели их из квартиры, как пленных, радостно и громко переговариваясь.
– Поймали субчиков!
– Схватили уродов!
– Теперь узнают, почём фунт лиха! Хи-хи… Ха-ха…
– Это я их выследил! – хвастался рыжий, конопатый, и всё норовил пнуть Костю в зад.
Но у него плохо получалось, во-первых, удар выходил слабым, а во-вторых, Костя, поднаторевший в такого рода развлечениях, вовремя делал шаг вперёд, и рыжий всё время мазал. От этого он злился и всё больше выходил из себя:
– Ну погоди! Ну, гад! Щас я тебе покажу!
Костя пытался сказать, что они и не собираются убегать, но никто его не слушал. Мужики болтали, как пацаны у них в деревне, для собственного успокоения и бодрости духа.
– А чего нам, бойцам! Мы в своём районе хозяева!
От этих речей у Телепня и Чёбота стали подгибаться коленки. У Кости самого было такое чувство – покажи ему тараканью щель, и он в неё втиснется, проскользнёт ужом, чтобы только убежать и спрятаться от разноголосых дурных бандитов.
– Ставь там! – приказал усатый в тужурке.
Их толкнули к кирпичной стене под цветущие липы.
– Кто такие?! – заорали все сразу, корча злобные морды.
Лишь один усатый в тужурке оставался невозмутимым, и на него поглядывали с уважением.
– Ша!!! – произнёс он. Все моментально замолкли. – Я говорить буду! – Он сделал шаг вперёд и громко спросил: – Кто такие?!
Костя понял, что их сейчас расстреляют прямо во дворе родного дома, рядом с песочницей, в которой он когда-то играл, и возможности сбежать со связанными за спиной руками не было и речи. Стена за спиной высоченная, метра три с половиной. Правда, когда жить захочешь, и не через такую перепрыгнешь, но эта песня было не про них.
– Мародеры… – подал слабый голос Чёбот, ковыряясь носком сапога в прелых листьях, мол, мне всё равно, можете меня застрелить, а я буду стоять на своём.
– А-а-а! – радостно завопила банда. – Гады! Убьём!
Впрочем, скажи Чёбот любую другую фразу, они бы орали не менее воинственно.
– Тихо, товарищи! – сипло крикнул усатый в тужурке и поднял короткопалую руку. – Обвиняемые перед смертью слово молвить хотят. Говорите!
– Мародёры мы… – снова пискнул Чёбот так, как учил их Дядин, а сам Дядин даже не дёрнулся, как будто не стояли они под дулами «калашей».
– Ага! – обрадовался усатый в тужурке, словно поймал их на лжи и одним махом вывел на чистую воду. – Значит, признаёте свою вину?
– Признаём… – кивнул Телепень. – Всё признаём, – и вдруг он, всегда трусоватый, гордо вскинул голову на короткой шее, видно, решил умереть геройски и красиво.
– А ты чего молчишь? – ткнул дулом Костю усатый в тужурке. – Или смерти не боишься?
Костя пожал плечами. Честно говоря, он ничего не понял. Какую вину? Город пустой много лет. Кому он нужен?
– А разве это вина? – спросил Дядин, упрямо поводя плечами.
– Он ещё спрашивает?! – радостно и глумливо крикнул усатый в тужурке, оглядываясь на соратников. – Наш город – это народное достояние, и мы не дадим грабить наши музеи!
– Правильно! – закричали все. – Попались – отвечайте по закону!
– Нам музеи не нужны! – сказал Костя. – Хотя я с удовольствием посетил бы Эрмитаж.
– Нет, вы только гляньте на него, ёшкин кот! – снова прокричал усатый в тужурке. – В Эрмитаж его своди! Нате, выкушайте! А вот этого не хотите! – и, скрутив дулю, сунул Косте под нос.
Хотел Костя укусить его за эту самую дулю, уж слишком она соблазнительно близко была, да передумал. Он снова ничего не понял, не было логики в словах усатого. Получалось, что мародёры только и ездят в Санкт-Петербург, чтобы грабить музеи. Да кому они нужны, подумал он, если вокруг такая голодуха и разруха? Куражатся просто перед нашей смертью, решил он и подумал, что надо было сопротивляться до последнего, глядишь, тогда и был бы шанс кому-то остаться в живых, даже несмотря на реактивные гранатометы и всякое другое оружие.
– Именем… – крикнул усатый в тужурке, клацая затвором. – Именем России… и священной памяти её народов!
Вся банда обрадовалась и тоже заклацала затворами, кроме того высокого блондина с маленькой головой, потому что у него в руках был «плазматрон» и ему надо было всего лишь нажать кнопку, чтобы активизировать его.
– Стойте! – крикнул Костя. – Стойте! Не мародёры мы!..
– А кто же тогда? – опустил автомат усатый в тужурке. – Кто же вы такие? – спросил он, по-тараканьи шевеля своими развесистыми усами и требовательно заглядывая Косте в глаза. – Кто? В молчанку играете? Разговаривать с народом не хотите?! Презираете нас?! А мы вот вас сейчас за это!..
– «Мстители»! – выпалил Костя ему в помятое и, как ему казалось, старое лицо.
Пусть теперь убивают! – подумал он с горечью, сразу поймут, с кем расправились и какую возможность упустили. Но ведь всё равно не убьют. Не убьют, и всё. Что-то случится, чего в его в памяти ещё не было, но убитым он себя не помнил. Стало быть, думал он с чувством превосходства над усатым в тужурке, стрелять они не будут. Пугают!
– «Мстители»? – крайне удивился усатый в тужурке и сбавил темп на пол-оборота.
– Это мы мстители! – заорали все, страшно выпучивая глаза. – Это мы, а не вы, деревня сопливая!
– Тихо! – сипло крикнул усатый в тужурке и сбавил темп ещё на пол-оборота. – Ша!!! «Мстители», говоришь? – спросил он в странной задумчивости и поскоблил подбородок грязным ногтем.
– «Мстители»… – подтвердил Костя, не потому что боялся смерти, а потому что ему важно было остаться честным и открытым.
На это раз эта черта его характера ему помогла – поверил ему усатый в тужурке, как-то вдруг расположился к Косте.
– Хм! Это же меняет дело! А ну-ка, развяжите их! – приказал он.
– Зачем?! – взвыла банда. – Укокошим и пойдём пить водку с какавой!
– Мы и так пойдём водку пить! – пообещал усатый в тужурке. – А вначале надо разобраться. Развяжите!
К Косте подскочил рыжий, конопатый.
– У-у-у… гад! – пнул его, но всё же разрезал на руках верёвки.
Костя не удержался и тоже пнул в ответ, да так удачно, что рыжий конопатый смешно ойкнул, отлетел метра на три, потирая задницу, и все вокруг добродушно рассмеялись:
– Что, Витек, попало? Не суйся, куда не надо. Ха-ха-ха… Хи-хи-хи… Хо-хо-хо…
От былой ненависти не осталось и следа. Бандиты – как малые дети, переключили внимание на забавный эпизод. Успокоились, как море после шторма, и глядели уже не враждебно, а весело и даже дружелюбно.
– У-у-у... гад… – выругался Витек, с болезненным выражением на лице потирая задницу. – Я тебе ещё покажу, – и погрозил Косте пухлым кулачком.
– А ты часом не врёшь? – спросил усатый главарь у Кости, движением руки отстраняя рыжего конопатого Витька. – Точно «мстители»?
Он и произнёс слово «мстители» в том значении, которое придавал ему Дядин, а не с тем значением, которое имела ввиду банда, которая, похоже, ни в что подобное не была посвящена.
Костя не удержался, глянул на Дядина, который почему-то прятал глаза, и вообще, на его лице застыло горькое выражение обиды. Неужели лучше было бы, если бы нас расстреляли, подумалось Косте, и он ответил, сжав кулаки:
– Не вру… Зачем мне врать-то?
Усатый в тужурке ещё раз внимательно посмотрел ему в глаза:
– Вижу… вижу, чувствую, что не врёшь, – с непонятным значением произнёс он. – Понимаешь, какое дело… – доверительно вздохнул он, беря Костю под локоть и по-свойски отводя в сторону: – Миф это, старый городской миф. Понимаешь?
– Не понимаю, – признался Костя.
– Народ верит, что придёт мальчик и избавит нас от пиндосов. Может, у тебя и флейта есть? Я имею ввиду, что-нибудь подобное? Ну как в той сказке.
Должно быть, ловит на противоречии, подумал Костя. Ничего у тебя не получится, дядя, потому что я говорю правду, а правда – это такая сильная вещь, которую в карман не спрячешь. Правда – это как знамя победы, от неё нельзя отречься в случае неудобства. Правду боятся и перед правдой пресмыкаются. Правда – она или есть, или её нет.
– Нет у меня никакой флейты, – ответил, вспомнив Ганса из сказки, который с помощью дудочки избавил город от крыс.
– Не скажи, не скажи… – таинственно произнёс усатый в тужурке. – На маленького мальчика ты не похож, – заметил он, задумчиво разглядывая Костю с головы до ног.
Костя страшно удивился, выходит, все знают о мстителях: и кайманы, и пиндосы, и даже эти бандиты. А толку? Где американцы, а где мы – измученное славянское племя? Он ещё раз с надеждой посмотрел на Дядина, мол, объясните товарищу ситуацию, расскажите правду, свои же, судя по всему, местные повстанцы, правда, больше похожие на шпану. Объясните, что маленькие мальчики давно выросли и превратились в юношей. Но Дядин делал вид, что разговор к нему не имеет никакого отношения, и что вообще, он мало с ними знаком.
– Ладно… – сказал усатый в тужурке и осведомился: – Тебя ведь зовут Константином?
– Откуда вы знаете? – удивился Костя.
– А твой друг, – он поискал глазами Чёбота, – всё время орал: «Беги, Костя! Беги!» А этот, – он ткнул пальцем в Телепня: «Костя, не дрейфь! Костя, не дрейфь!»
Бандиты снова заржали, как глуповатое стадо, – счастливое и радостное только от того, что им тепло и сытно и что впереди у них пир с горькой водкой и сладким какао.
– Я и не дрейфил, – стушевался Костя и покраснел, как рак.
– Да вижу, вижу, – успокоил его усатый в тужурке. – Парень ты смышленый. Пошли, потолковать надо.
Все, как полоумные, снова зареготали, издавая нечленораздельные звуки, что, должно быть, означало не только полное единодушие со своим вожаком, но и то, что убивать чужаков им расхотелось, и они рады-радёшеньки просто развлечься, чтобы было о чём посудачить в городе. Ну не придурки ли? – подумал Костя. А если кайманы рядом?
– Не обращай внимания, – тихо предупредил его усатый в тужурке. – Это радиация так действует. Я тоже иногда себя неадекватно веду, – признался он, – буйным бываю. А что поделаешь? Назвался груздем, полезай в кузов. Ёшкин кот!

***
Их повели теперь уже с прибаутками и в обнимку такими закоулками, что Костя, который считал, что ориентируется в городе по старой памяти, сразу потерял направление и даже не сообразил, где они оказались, ну уж, конечно, не в центре, а где-то за Ольгинским прудом и полуразрушенным манежем, потому что банда хотя и вела себя вольготно, но нет-нет да и поглядывала с плохо скрываемым страхом и в сторону Стены, и в сторону Невы. Ага, злорадно понял Костя, значит, насчёт Эрмитажа это они просто так сбрехнули, для красивого словца, а сами в него не ходят, значит, центр не в их власти? Эта мысль почему-то развеселила его, и он уже по-свойски отвечал усатому дяде в кожаной тужурке. Оказалось, что его зовут Петром Сергеевичем Кононовым, а кто он такой, он, конечно же, не сообщил, хотя и так было ясно – повстанец, кто ещё? Кто может остаться в заражённом городе? Только полные психи. Вот у нас в тайге такой радиации нет, у нас чисто и вольготно. И так захотелось Косте в деревню, в родной дом, где пахнет сдобными пирогами, где можно попариться в баньке, что он едва не развернулся и не задал стрекоча в сторону Стены, которая возвышалась за спиной.
Но их завели в какие-то дебри, и он уже стал подозревать банду в самом гнусном умысле, как вдруг за вековыми липами блеснула вода, затем открылся подземный ход, и они стали спускаться по длинной, широкой и пологой лестнице, как будто в метро, которое Костя смутно помнил. А через мгновение он уже сидел вдвоём с Петром Сергеевичем в каком-то шикарно обставленном подвале с настоящей электрической лампой под потолком, на кожаных диванах и пил сладкий чай с настоящим сахаром, а не с сахарином, который обычно тащили со всех «промыслов».
Дядина, Чёбота и Телепня увели куда-то в другое место. Вначале Костю это беспокоило, а потом он сообразил, что Кононов просто хочет поговорить с ним тет-а-тет.
– А ведь я тебя знаю… – сказал он, поправляя на себе широкий флотский пояс, а потом с таинственным видом разглаживая густые усы.
Его бескозырка с золотистой надписью «Пётр Великий» лежала на столе.
– Откуда?! – страшно удивился Костя. – Мы же с вами ни разу не встречались.
– Встречались! – многозначительно поднял палец Пётр Сергеевич. – Встречались, ёшкин кот! Я с твоим отцом служил в одном дивизионе. И даже пару раз бывал у вас дома. Хорошо, что я тебя не расстрелял. Хорошо! – заключил он. – А ведь мог бы. Ей богу! У меня эти мародеры вот где сидят, – и он потыкал ребром ладони себе по шее. – Боремся мы с ними, боремся, а они все лезут и лезут, как тараканы.
– Вы что, действительно, их расстреливаете? – спросил Костя, и вдруг у него словно пелена упала с глаз: он всё вспомнил.
Вспомнил и дядю Петра, и своё, в общем-то, незамысловатое задание – запустить ракеты. О термоядерных ракетах, где и как они расположены, он, конечно же, ничего не знал, он знал лишь о ретрансляционной ракете, которая находилась совсем недалеко, можно сказать, под носом – в Балтике. И надо было всего-то проплыть на катере до Кронштадта, а там на месте сориентироваться и понять, что к чему: куда дальше двигать и что делать.
Он тут же едва не выложил дяде Петру, то бишь Петру Сергеевичу Кононову, о том, что признал его и что знает, куда надо направляться и что делать, но вовремя прикусил язык, потому что вспомнил о Дядине. Кто же тогда Дядин? Северный куратор? А кто дядя Пётр? Костя запутался. Нет, решил он, пока я сам не разберусь, я им ничего не скажу, а то можно всё испортить, создать ситуацию, из которой не выберешься, а ставка слишком велика, глобальная ставка!
Но то, что Пётр Сергеевич не куратор – это точно. А кто, предстояло ещё выяснить. Пётр Сергеевич вдруг вспомнил о мародерах и неожиданно развеселился.
– Да никто их не расстреливает! Ёшкин кот! – в сердцах воскликнул Пётр Сергеевич. – Что мы уроды какие? Когда-то расстреливали, а теперь не расстреливаем. Что с вашего деревенского брата взять? Пугаем до смерти, обираем до нитки, чтобы неповадно было шляться, где ни попадя, и отпускаем на все четыре стороны. Некоторые даже у меня остаются, например, Буланов Викентий.
Казалось, он даже смутился от своей излишней горячности.
– Это такой высокий блондин? – спросил Костя.
– Он самый. Из-под самого Донецка к нам бежал за счастьем.
– Так всё-таки расстреливали?
– Конечно! – с прежней горячностью сообщил Пётр Сергеевич. – А ты представляешь, что здесь творилось во время войны и сразу после неё?
– Не представляю, – признался Костя.
– Здесь, брат, такое было…
– А что было?
– Беззаконие, что ещё может быть в такое время. Шастали целыми бандами, хотя вокруг во всю свирепствовала чахомотка. Эти сволочи мало того, что обирали мертвых, отрезая им пальцы, чтобы снять кольца, или вырывали плоскозубцами золотые зубы, так они нападали на живых! Изверги! Вот нам и пришлось объединиться для самозащиты. Расстреливали при малейшем подозрении и бросали в огонь, чтобы зараза не распространялась. Поэтому мои архаровцы такие неуправляемые. Затем мародёр пошёл косяками за произведениями искусства. Этих тоже расстреливали. А обратил ли ты внимание, почему у нас в городе нет собак?
– Нет, не успел – простодушно признался Костя.
Горяч был Пётр Сергеевич, горяч и холеристичен, но искренен и честен. Это подкупало.
– Потому что они питались человечиной! Мы их тоже того… перестреляли! Жаль, конечно, несчастных тварей, но пришлось. Потом у нас с кайманами что-то вроде негласной договоренности образовалось: они сами по себе – в центре, а мы сами по себе, всё больше по окраинам, и друг друга не трогаем. Расскажи-ка мне лучше, Костя, какое сейчас положение в деревне?
– В какой деревне? – насторожился Костя.
Ещё расскажу что-нибудь не то о Чупе, подведу людей, насторожился он. Да и зачем ему наша богом забытая деревня?
– В твоей родной, – попросил Пётр Сергеевич.
– А-а-а… – прикинулся Костя простаком, – деревня у нас большая…
– Сколько дворов?
– Полста.
– Значит, крепко сидите?
– Ну да… – ответил Костя, не понимая, куда клонит Пётр Сергеевич.
– Это хорошо! – резюмировал Пётр Сергеевич, налегая на «о». – Народ нам нужен, вот что! В народе теперь вся сила! Нормальный народ, с нормальными рефлексами, не испорченный войной и цивилизацией, не живущий на дармовщинке, за счёт былого, а работающий в поте лица своего! Я и сам не знаю, на кого больше опереться в предстоящей войне. Свои вроде ближе и понятнее, а деревенские безгрешные, как святые. Но свои – они же трутни, руками ничего не умеют делать. Их лучше в политику совать, а вот ваши – это соль земли. Без деревенских мы пропадем. В деревенских теперь вся сила, – повторил он убежденно. – Это я тебе, брат, точно, скажу! Вот такой расклад на данный исторический момент.
Ха, подумал Костя, возгордясь, об этом же и Захар Савельевич твердил. Значит, они находятся на одной идеологической платформе. И так у него здорово вышло с этой платформой, что он невольно заулыбался. И так ему после этого захотелось рассказать свою историю Петру Сергеевичу, что едва не выложил всё, как на духу. Сбросить с себя тяжёлый крест, а там пускай взрослые решают, куда идти и как запускать эту самую ретрансляционную ракету, от которой зависит наша дальнейшая светлая жизнь.
– Ну, а народ, он к чему склонен? – снова пристал к нему Пётр Сергеевич.
– Народ? – переспросил Костя и представил себе этот самый народ.
Народ ни к чему склонен не был. Это была сущая правда. Самогона попить, вертолёт сбить, чтобы снять с него пушку, подраться, в клуб на танцы сбегать, «промысел» заныкать от общества. Много к чему был склонен деревенский народ. Он, правда, мог и картошку посадить, и рыбки наловить, но ведь для своего же пуза. Идеализировал его Пётр Сергеевич, сидя в городе, считал чуть ли не святым и боголюбивым. Но ответить так Костя посчитал некорректным. Требовалось отвечать с каким-то иным смыслом, а с каким конкретно, он не знал, не имел ни малейшего понятия.
– Поднимется ли он на борьбу с оккупантами?
– С какими оккупантами? – спросил Костя.
Никаких оккупантов он и в глаза не видел. Если Пётр Сергеевич имеет ввиду кайманов, то это вроде свои, только мутанты. А американцев они лишь на Стене и видели, да и то они были такими доброжелательными, что даже маски подарили. Какие же это враги? Нет, если покажут на кого-то пальцем, будем бороться, куда денешься. Или я чего-то не понимаю? – подумал он в растерянности. Не было у него злости ни к кому конкретно. Должно быть, я ещё чего-то не понимаю, подумал он и сказал на всякий случай:
– Кайманы без американцев – не сила!
Пётр Сергеевич согласился:
– Верно, не сила, и у меня такое же мнение. Да мы их в бараний рог за неделю скрутим! Ёшкин кот! – и требовательно посмотрел на Костю, ища подтверждения своим словам.
– А больше я оккупантов не знаю, – добродушно признался Костя.
– Ладно, бог с ними, с оккупантами, – закруглил разговор Пётр Сергеевич и со вкусом отхлебнул чаю. – Ты сам-то пей, пей, – сказал он, – пододвигая ему сушки, твёрдые, как камень. – В чай макай и пей, – посоветовал он. – Я хочу одно понять, вот ты говоришь, что вы «мстители». И это хорошо! Предположим, я тебе верю. Я ещё ни одного «мстителя» в глаза не видел. Но, во-первых, кому и как ты собираешься мстить? А во-вторых, что нам потом, после падения пиндосов, делать? Как народ в города привлечь, чтобы здесь снова жизнь бурлила? Я, например, хочу для народа Петергоф открыть! Пусть любуется неземной красотой! А что?! Я думаю, что на красоту он пойдёт, как голодная рыба на крючок!
– Я не знаю… – растерянно пожал плечами Костя. – Нам Захар Савельевич об этом ничего не говорил, то есть он, конечно, говорил, что надо захватывать власть, но как конкретно, я не знаю.
– Ага, значит, всё-таки говорил?! – приподнял одну бровь Пётр Сергеевич.
– Говорил, что мы должны российскую власть установить.
– Это хорошо… – снова в задумчивости отхлебнул чай Пётр Сергеевич. – А как конкретно ты мстить собираешься?
Костя на мгновение задумался, и это заминка не ускользнула от внимания Петра Сергеевича. Лицо его сделалось весьма располагающим к откровению, даже усы подобрели и уже не так воинственно торчали в стороны.
– Есть такая штука…
И Костя чистосердечно рассказал Петру Сергеевичу обо всём том, что рассказывал ему Дядин, но до самого того момента, где надо было ехать в Кронштадт – сообщать об этом у Кости язык не повернулся. Оставил он себе крошку тайны. Поостерёгся на всякий пожарный, чтобы потом не жалеть.
– Значит, тебя в детстве закодировали?! – удивился Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот!!! «Записали» в тебя не только то, что ты должен увидеть, но и то, что должен пережить?! Да-а-а… брат…
– А как это так? – наивно спросил Костя.
– Это, брат, наука, – призадумался Пётр Сергеевич. – Я и сам не понимаю. Ишь ты поди ж ты! – снова возбудился он и почесал грудь там, где кончалась тельняшка. – Понимаешь, в чём дело, именно так я себе это и представлял. Значит, – в задумчивости произнёс он, – это не сказка и не народный фольклор, а это реальность. Значит, это он тебе всё говорил?
– Не только мне, – простодушно смутился Костя. – Захар Савельевич сказал, что нас много было, но что я теперь один остался.
– Хм… – в ещё большей задумчивости почесал затылок Пётр Сергеевич. – Так уж и один?
– Сказал, что один, – скромно потупился Костя.
– Ну, один, так один. Какая, собственно, разница? А что же вы к «сопротивлению» не обратились?
– Я не знаю. Захар Савельевич об этом ничего не говорил, может, из-за секретности операции? – предположил он.
– Ну что ж… – согласился Пётр Сергеевич, водружая на голову бескозырку. – Может, очень даже может быть. А не показался ли тебе ваш Захар Савельевич каким-то странным?
– Да нет… – подумал Костя и вспомнил все свои мнимые и явные обиды, но разве обиды могут быть странностями? – Вроде нет, – сказал он. – Не заметил…
– Так вроде, или нет? – будто бы на всякий случай уточнил Пётр Сергеевич.
– Нет, – ответил Костя. – Не было странностей.
– Ну-ну… – многозначительно сказал Пётр Сергеевич, поднимаясь. – Где-то я его уже видел, вашего Захара Савельевича, а где, припомнить не могу. Ну да бог с ним. Сейчас вам вернут оружие, можете отдыхать, а мы с вашим Дядиным будем думать, что делать дальше. Всё это надо держать в тайне, и о «мстителях» больше не распространяйтесь. Говорите, что вы из «сопротивления». Для моих архаровцев что «сопротивление», что «мстители» один чёрт.
– Есть, не распространяться, – радостно отозвался Костя, чувствуя, что освобождается от тяжёлой, как пудовая гиря, ответственности.
– Кажется мне, что твой отец как раз и занимался системой «мёртвая рука-два». Может, я, конечно, и не знаю деталей, сам понимаешь, в армии дисциплина на первом месте. Там за длинный язык можно было здорово пострадать, тем более в таком важном деле, как засекреченный пункт связи, но кое в чём я, брат, разбираюсь неплохо. Кое-какие детали дают мне основание думать, что этот пункт находится не так чтобы далеко, можно подумать, что даже в Финском заливе. А если это так, то мы хоть завтра запустим ретрансляционную ракету, и пиндосам конец.
Страшно удивился Костя и вздохнул с облегчением, потому что кое-что вспомнил ещё тогда в квартире, взглянув на фотографию отца на фоне флага: надо ехать в Кронштадт. А в Кронштадте есть ключ ко всем-всем воспоминаниям. Но раз Пётр Сергеевич говорит, что знает, как и куда идти и что делать, то так тому и быть.
С лёгким сердцем, ни о чём больше не заботясь, Костя покинул апартаменты Петра Сергеевича и направился в ту сторону, откуда был слышен безудержный смех.

***
Ржали, конечно, пьяненькие Чёбот и Телепень. Кто же ещё? Кто ещё так легко способен был переносить невзгоды и удары судьбы? Только свои, теленгерские. Им залихватски вторили архаровцы Петра Сергеевича. Особенно заливались двое: Буланов и рыжий, конопатый Витек. Буланов в порыве веселья бился головой об стенку, у него были длинные белые волосы до плеч, и поэтому ему Костя симпатизировал больше, чем злобному Витьку с мордой, похожей на поджаренный блин.
Пили бражку, черпая её кружками из большого котелка.
– Привет!!! – заорали все, кроме рыжего, конопатого Витька, который напротив, исподтишка показал Косте кулак, при этом сохраняя на морде вполне дружелюбное выражение.
Впрочем, этого никто не заметил, потому что все были возбуждены бражкой и какими-то сладко вонючими сигаретами. Если в деревне курили настоящий самосад, то, по сравнению с ним, это была очень специфическая дрянь. Костя вспомнил, что так пахло в кабаке «Петровский», в котором они напились, а ещё он вспомнил, что Малаха говорил о наркотической конопле.
– Садись! – закричали все. – Садись!
Ему освободили место, как почетному гостю, во главе стола и тут же налили. Часть банды действительно пила водку с какао и находила в этом особый шик. Это было их фирменное пойло. Костя от такого напитка вежливо отказался и предпочёл знакомую бражку. Он почувствовал, как горячая и сладкая волна пробежала в желудок, и тут же захотел есть. Ему сунули здоровенную голень, и он принялся с жадностью обгладывать с неё мясо, закусывая чёрным хлебом и солеными, хрустящими огурцами. А когда насытился и поднял глаза – о боже! Мир озарился яркими красками, потому что на него смотрела очень красивая женщина, такая красивая – как осенняя лиса-огнёвка. Костя от неожиданности поперхнулся и густо покраснел, а затем отложил в сторону кость и тыльной стороны руки вытер жирный рот. Женщина смотрела на него неотрывно и очень внимательно. Она не участвовала в общем галдеже, а словно отгородилась от банды глухой стеной презрительного равнодушия.
– Привет! – прокричала она, чтобы он её услышал. – Меня зовут Аманда! – и протянула через стол худую, изящную руку с кроваво-красными ногтями.
– Здравствуйте… – скромного ответил Костя, готовый своей сдержанной кротостью завоевать весь мир, но почему-то безмерно стесняющийся этого.
Рука у неё была грациозной и такой красивой, как у статуэтки балерины на комоде у Ксении Даниловны. Накрашенных ногтей Костя в своей деревни ни у одной женщины не видел и сильно им поразился. В его понимании красить ногти было глупо, краска слезет после первого же посещения коровника, но ему, как ни странно, этот городской обычай понравился, украшал он женскую руку, делал её божественной.
– Как тебя зовут, красавчик? – Костя не столько расслышал, сколько уловил её вопрос по движению губ.
Чёбот орал:
– А вот мы сейчас! – и опрокидывал в себя очередную порцию водки с какао.
– А мы не отстанем! – вторил ему Телепень.
– А-а-а! – орали все остальные, и высокий патлатый блондин по фамилии Буланов, и рыжий конопатый Витёк.
– Я Костя… – ответил он, ещё раз страшно смутившись.
Его ещё никто не называл красавчиком, потому что в деревне его считали пацаном, ну, почти все, кроме Верки. Даже с Веркой они не обсуждали этот вопрос, потому что он был из области нравственных табу, о которых не принято говорить на севере, где народ суров и не избалован тонкостями суждений.
Верка была красивой по-своему, по-деревенски, а женщина напротив – по-городскому, особой изящной красотой, с которой Костя ещё не сталкивался. Кто из них был лучше, он не мог сразу сообразить, главным образом, потому, что женщина напротив смотрела на него ласково-ласково, словно чего-то от него хотела, а что именно, Костя понял не сразу.
Он засмущался ещё больше и для того, чтобы скрыть свою стеснительность, влил в себя целую кружку бражки, и хмель ударил ему в голову. Но даже в этом его новом состоянии смущение не прошло. Дальнейшее он помнил весь смутно. Помнил, что они пили теперь уже вдвоем с Амандой, болтали о чём-то и долго плутали по туннелям, пока не выбрались в заросший парк, превратившийся в густой, весенний лес, где неспешно бродили под радиоактивной сенью разросшихся берёз и сосен, и радиоактивные забавные белки беспечно сновали в радиоактивной траве. И только Стена, возвышающаяся над городом, напоминала о том, что мир опасен и изменчив, что уже завтра он может оказаться другим.
Он очнулся в тот момент, когда целовал эту самую Аманду. Губы у неё были вкусные, как земляника, а тело под одеждой вертким и сильным. А ещё она здорово орудовала языком.
– Да ты не умеешь целоваться! – удивилась она, отстраняясь и требовательно глядя на него темно-зелёными глазами. – Давай-ка…
И учила его, как это правильно делается: по этапам, до высшей точки, с падением в пропасть и воспарением ввысь.
– Нравится? – спросила она, игриво закусив губу и глядя на него из-под рыжей чёлки.
Сердце у него не то что сладко ёкнуло – его словно проткнули большой и очень острой иглой. В следующее мгновение – ещё один раз, и он почувствовал, что летит.
– Нравится… – кивнул он и потребовал продолжения.
И тогда она засмеялась серебристо, как колокольчик, и он понял, что влюбился второй раз в жизни. Нет, он не забыл Верку Пантюхину сразу, просто она на какое-то время отдалилась в его сознании на задний план, но никуда не делась, а всё время словно была рядом и возмущенно упрекала: «Целуешься? А меня ещё ни разу не поцеловал. А ведь я жду…»
– А ты ласковый… – вдруг призналась Аманда, и за её опытностью, бравадой и кровавыми ноготками промелькнула наивная девичья доверчивость, но даже эта доверчивость в её исполнении была коварна и хитра, как бывают хитры лисы-огнёвки.
Самое ужасное, что мне эта её лживость страшно нравится, с тревогой подумал Костя, потому что она сладка и греховна. Верка же Пантюхина издалека спросила с тревогой: «А ты меня не забудешь, Костя?»
Костя оглянулся. Верки Пантюхиной, конечно же, рядом не было, зато к ним бежали злобный Витёк и высокий блондин – Викентий Буланов.
– А-а-а… – орали мужики яростно на выдохе. – Убьём!!!
Костю спасло только то, что он вовремя их увидел и что он поднаторел в деревенских драках. Да и вообще он был ловок от природы. Кроме того оба бандита были изрядно пьяны. И хотя Буланов пытался драться своими длинными ногами, а конопатый рыжий Витёк – пинаться, кусаться и щипаться, их шансы при таком раскладе сил оказались ничтожными, и через мгновение оба уселись в мокрую, радиоактивную траву, потирая челюсти. У Буланова под левым глазом наливался кровавый рубец, а у конопатого рыжего Витька так распухло ухо, что он боялся к нему притронуться, потому что решил, что Костя его оторвал. От боли он начал нервно икать:
– Ик-ик-ик…
И даже собрался плакать.
А Викентий Буланов бормотал, смешно встряхивая головой, словно пытаясь избавиться от болячки под глазом:
– Погоди… вот я сейчас ка-а-к встану…
Костя с поднятыми кулаками сделал шаг навстречу, но противник не рассчитал сил и снова рухнул на землю, припечатавшись к ней всей своей широкой спиной.
– Здорово ты дерёшься! – восхитилась Аманда, задорно блеснув зелёными глазами. – У нас в парке никто так классно не дерётся.
Они благоразумно отступили в парк Сосновка, полагая, что на помощь Витку и Буланову явится вся банда.
От парка осталось одно название. На самом деле, это уже был не парк, а густой, девственный лес, который потихонечку отвоевывал у города пространство, разрастаясь, где только можно: и в щелях между камнями, и вспарывая асфальт дорожек, и цепляясь к чугунной решётке, чтобы свалить её и выбежать за отведенные пределы прямо через дорогу.
Северная российская столица была даже пустыннее, чем областной центр – Петрозаводск. Во все стороны разбегались широкие проспекты, занесённые листвой и поросшие весёлыми одуванчиками, но машины, которые застыли на них, никуда не торопились, а из роскошных гулких парадных и мрачных арок старинных домов никто не выходил.
Проспекты эти Аманда пересекала с опаской, а на открытые места старалась не выходить, и постепенно Костя тоже проникся тревогой. И только в те моменты, когда они целовались где-нибудь в проходном дворе, забывал о ней, и тело, и губы Аманды казались ему куда значимее, чем какие-нибудь кайманы или, не дай бог, гранбот, тот биомеханический трансформер, которого невозможно было убить.
– Откуда ты такой взялся? – спрашивала она, хмелея уже не от бражки, а от поцелуев. – Откуда?..
А он, наивно полагая, что это и есть счастье, к которому он стремился всю жизнь, отвечал:
– Из тайги.
– Из тайги?.. – переспрашивала она с испугом и недоверием.
И Костя понимал, что тайга для неё слово непонятное, что оно почему-то несёт в себе угрозу – Аманде, городу, банде и, как ни странно – Петру Сергеевичу. Но какую именно угрозу, он не понимал да и понимать не хотел, словно тайга теперь не имела к нему никакого отношения, словно он был сам по себе, а тайга сама по себе.
– А зачем сюда прибыл?
– Я не знаю… – добродушно признался Костя. – Дядин привёл.
– Дя-ди-ин… – произнесла она нараспев, и Костя почему-то решил, что она не поверила, что она ожидала услышат нечто другое, но не услышала.
– А у вас книжные магазины есть? – спросил он.
– Книжные?.. – удивилась Аманда. – Не знаю, – пожала она хрупкими плечами. – А зачем тебе?
– Как зачем? – в свою очередь удивился он. – Читать. В книгах вся мудрость мира.
– Господи, какой ты зелёный! – сказала она, кладя руки ему на плечи.
На углу между Есенина и Сикейроса, где они целовались, она вдруг ойкнула, он оглянулся и увидел: по улице Сикейроса катил самый настоящий бронетранспортёр с башенкой, пулемётами и кайманами на броне. Они сидели, развалившись, как хозяева жизни, выставив перед собой оружие. Костя узнал их по чёрной форме и чёрным же шлемам и вспомнил, как убивал их в деревне, а ещё вспомнил, что они почти бессмертные, и невольно потянулся к пистолету, который ему вручили, как только он выпил с бандой бражки. Эх, сюда бы «плазматрон», с тоской подумал он и приготовился умереть, но Аманда потянула его в проходной двор, и бронетранспортёр прокатил мимо, наполнив свежий городской воздух выхлопами двигателя.
– Пойдём… пойдём… – сказала Аманда, завораживающе встряхивая рыжей чёлкой. – Здесь недалеко…
Костя всё оглядывался и оглядывался, трезвея от злости и бессилия.
– Идём же… – настойчиво потянула она его за руку. – Идём…
Они вошли в гулкое и мёртвое парадное и стали подниматься по широким, пыльным лестницам, где перила вызывали опасения из-за ветхости, где на подоконниках поселился весёлый зелёный мох, где стёкла в окнах были столь грязными, что сквозь них едва пробивался дневной свет, и под крышей слышалась голубиная воркотня.
– Я сюда никого не водила… – призналась Аманда, открывая тяжёлую железную дверь, за которой Костю ожидал увидеть что угодно, но только не настоящие апартаменты, которые у них в деревне были только у мельника – отца Дрюнделя, да и то те апартаменты не шли ни в какое сравнение с уютным гнездышком Аманды.
Он удивился изящно обставленной прихожей с оленьими рогами вместо вешалки, а дальше – анфиладе комнат – каждой в своём стиле, в которых он совершенно не разбирался, но чувствовал, что это шикарно, а когда Аманда сказала, что обустраивала квартиру два года, тайно, чтобы не афишировать, собирала мебель в окрестных кварталах, он сообразил, что это то место, где Аманда прячется в самые неприятные моменты своей жизни.
Она уже не позволила себя больше целовать, а дурачась и болтая всякую ерунду, с волнующе расстегнутой пуговкой блузки на груди, потянула его дальше, в самую последнюю комнату, где была спальня. Невидимо присутствующая Верка ревниво шепнула Косте: «Вот ты как?..» Но он уже не мог остановиться, события развивались помимо его воли, потому что то, что было чуть ниже расстегнутой пуговки, забрало всю его волю, и он плохо соображал, что реально происходит.
А потом случилось то, чего к чему он, конечно же, стремился всю свою сознательную жизнь, но совершенно не ожидал получить именно сейчас, и они лежали в шикарной постели, широкой, как аэродром, и им было жарко и хорошо, и Аманда оказалась совсем не той какой себя демонстрировала в бункере и в парке-лесу, когда учила его целоваться, а была нежной, чувственной и ласковой. И только Верка напомнила на всякий случай: «А я тебя напрасно жду…»
Костя подумал, что с Веркой Пантюхиной ему хорошо и надежно, а с Амалией – тоже хорошо, но ещё и тревожно, потому что она связана с Большой Землей, городом, и такая красивая, а главное – решительная и смелая. А больше мне ничего и не надо, думал он, хмелея теперь уж не только от одной этой мысли. Он так и уснул с ней, с этой мыслью. Ему снились Верка и Аманда, и во сне они втроём дружили, и всё было хорошо, просто великолепно, как только может быть великолепно во сне.
Проснулся он оттого, что в углу комнаты кто-то сидел и курил папиросы. Было светло, и в мутные окна сочился рассвет.
Пётр Сергеевич вроде как смущенно крякнул и сказал, выдыхая сизый дым:
– Пора, голубки, пора… ёшкин кот…
– Что пора? – едва не подскочил Костя и с тревогой скосился на Аманду, которая уверяла, что об этом гнездышке никто не знает.
Но самое главное заключалось в том, что в его ложной памяти такой сцены не было, а значит, она не была важна с точки зрения его судьбы. Отсюда следовало два вывода: или Аманда – случайность, или ему всё снится шиворот-навыворот. На всякий случай он ущипнул себя, но это был не сон. Аманда глядела на него из-под одеяла одним весёлым-весёлым зелёным глазом.
– Пойдём… – как показалось Косте, устало произнёс Пётр Сергеевич своим сиплым голосом. – Пусть дама оденется. – И вышел из комнаты так, что Костя должен был, просто обязан был последовать за ним.
Костя ещё раз оглянулся на Аманду, но та спрятались окончательно и бесповоротно. Он потянул одеяло на себя, но неожиданно встретил сопротивление рук и ног, и обескураженный, отступил, начал одеваться, ещё не зная главной земной тайны, которая заключалась в том, что всё проходит, как дым, превращается в эфир, улетучивается, как старые, старые воспоминания, и остается только боль, от которой ты не можешь избавиться, а ещё память, откуда эта боль периодически возвращается.
Он подумал, что, кажется, попал в дом, который занят, в котором живут другие люди, со своими привычками и своим укладом, а главное – со своей тайной, которую он ещё не понял, и босиком поплёлся на кухню, держа сапоги за петли в обоих руках. Внутрь он засунул портянки, и они болтались, как знак капитуляции.
– Что же ты так?.. – укорил его Пётр Сергеевич, гася папиросу в сахарнице. – Я его ищу, а он здесь кувыркается… Лихо, парень, лихо…
Костя, у которого в голове крутились предположения одно хлеще другого, ничего не сообразил и потребовал объяснения:
– А что вообще происходит?
Конечно, когда тебе семнадцать и когда вокруг тебя крутится большая история, ты чувствуешь себя очень важным, а самое главное, нужным для всех человеком, но если при этом тебя периодически тыкают мордой в дерьмо, то ты уверен, что мир устроен не так, как тебе хочется, и в душе ты становишься похожим на улитку, готовую в любой момент спрятаться в свою раковину.
– Что происходит?.. – замолк на полуслове Пётр Сергеевич и приподнял брови. – Он спрашивает?.. Ёшкин кот! Эх, не будь ты «мстителем» номер пять тысяч сто и не будь твоим отцом мой однополчанин Юрий Иванович…
– Я… я… готов жениться… – наивно брякнул Костя, полагая, что в этом и заключается суть недовольства Петра Сергеевича, – если вы об этом?..
Он решил, что Пётр Сергеевич является отцом Аманды, и был обескуражен своей недальновидностью. В Теленгеше за такое по головке тоже не погладили бы. О Верке Пантюхиной он в этот момент забыл напрочь.
– Ха-ха… – коротко рассмеялся Пётр Сергеевич. – Очень смешно! Жениться! Женилка, что ли, выросла?
– Хм… – сказал Костя, который не любил подобных шуточек и грязных намёков.
– Так мы оторвём! – пообещал Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот!
– Но-но! – предупредил Костя, готовый подраться, хотя шансов у него против хоть и невысокого, но крепкого, как бычок, Петра Сергеевича, не было никаких.
«Это тебе не Чёбота гонять», – язвительно произнесла невидимая Верка Пантюхина, и Косте сделалось крайне стыдно. Он покраснел, как малина, и невольно шмыгнул носом.
Пётр Сергеевич снова рассмеялся наполовину серьезно, наполовину радостно:
– О-о-о! На сердитых, говорят, воду возят. Что, набедокурил, брат?! Расхлебывать придётся!
Костя вообще ничего не понял и на всякий случай прислушался. В квартире было тихо, как в погребе, только где-то в спальне, кажется, шуршало одеяло. Потом он вспомнил о пистолете, который впопыхах сунул в карман штанов, и теперь он изрядно оттягивал карман, но Пётр Сергеевич был спокоен, как танк без горючего. Тут Верка Пантюхина у него ехидно спросила: «Что, влип по самое не хочу?» И когда он утвердился в этой самой мысли и понял, что действительно влип, только непонятно, во что, на кухню в атласном вишневом халате вошла Аманда – встрёпанная, грациозная, изящная, как кошка, нет, даже не кошка, а лиса-огнёвка, но подошла не к Косте, который желал этого всеми фибрами души, а к Петру Сергеевичу, чмокнула его в щеку, назвала «папой» и уселась к нему на колени.
Это уже было откровенным предательством. Костя почувствовал, что глаза у него сами собой полезли на лоб, а голос моментально пропал. Только он собрался прочистил горло и произнести что-то вроде того, что требует объяснения и что возмущён до глубины души таким поворотом событий, как Аманда опередила его:
– Так бывает… – сказала она невинным голосом, глядя так, что сердце у него словно упало с пятого этажа, – понравился ты мне… но… – она трагически-игриво вздохнула, – но… люблю я папу, – и она поцеловала его в морщинистую щеку с продубленной кожей.
– Вот так-то, товарищ, – торжественно сказал Пётр Сергеевич, обнимая Аманду левой рукой и победоносно поглядывая на Костю.
Лицо у него подобрело, расплылось в глупой улыбке, а серые глаза сделались, как у мартовского кота – ошалело-прицельными и счастливыми до безумия.. А прицелились они, разумеется, в Аманду, на её крепкую грудь, которая скрывалась под тонким халатиком, на её стройные ножки, которые игриво скрестились под столом.
От этого его взгляда у Кости скулы свело. А-а-а… тупо подумал он. Этот вариант я не предугадал и не помню, не было в моей жизни такого. Но он же старый, этот Пётр Сергеевич! Из него же, того и гляди, песок посыплется! И тут же сам себя опроверг, – он опытный и наверняка поступает с ней не так, как я, а грубее и куда прямолинейнее, и это ей, должно быть, нравится больше моей романтической щенячьей любви. На этом все его аргументы рассыпались прахом, потому что Пётр Сергеевич сказал сиплым голосом:
– Не ломай голову, как говорится… старый конь борозды не испортит. Правда, милая?
– Правда, папа, – Аманда глупо захихикала, закривлялась и сделалась той, какой была в минуты знакомства с Костей – крученой и верченой и очень красивой.
Он сразу всё понял. Так говорили у них в деревне, когда кто-то женится на молодой, и об этом долго судачат, но при этом неизменно приходят к одному и тому же мнению в том смысле, что действительно, старый конь борозды не испортит, а распашет глубже и добротнее, а женщине от этого только лучше, в чём Костя ни минуты не сомневался. Должно же кому-то в этой жизни везти.
Аманда снова глупо захихикала и снова чмокнула Петра Сергеевича в щеку:
– Спасибо, папочка.
– Смотри, Аманда, – показал он ей крепкий кулак, – в последний раз прощаю.
– Да ты погляди… – сказала она, – погляди, какой красавчик попался, – показала Аманда пальцем на Костю, словно он был выставлен на торги и за него давали приличную цену.
– Красавчик, не красавчик, – рассудительно произнёс Пётр Сергеевич, – а стыд надо иметь.
– Так э-э-э… – начала оправдываться она со змеиной улыбкой на губах, – я и так старалась… ты, наверное, специально его мне подсунул?
– Что он тебе сказал?
– Ну что… – Аманда бесцельно поводила красивым пальчиком по столу.
– Ну что? – подтолкнул её коленкой Пётр Сергеевич.
– Что тайна скрыта в Кронштадте…
– Ага! – обрадовался Пётр Сергеевич и требовательно посмотрел на Костю.
Костя сделал вид, что ничего подобного не говорил, хотя в действительности что-то такое брякнул, когда она спросила, куда он путь держит. Но ведь это было несерьёзно и по-дружески!
– Ты уже на меня не сердишься, папик? – голосом маленькой девочки спросила Аманда.
– Сержусь! – строго сказал Пётр Сергеевич.
– Ну, папа! – обняла его за морщинистую шею Аманда.
– Ладно, ладно… – растаял Пётр Сергеевич и махнул рукой, – замнём этот вопрос для пользы дела. А теперь, юноша, собирайся, идём.
– Куда?.. – спросил Костя, всё ещё держа в руках сапоги, портянки, куртку и свитер.
Пол в квартире был холодным, и на нём было зябко стоять. Костя подумал, что сейчас Пётр Сергеевич будет убивать его в подъезде, и правильно сделает. Я бы на его месте точно убил бы, решил Костя, и был бы сто раз прав. В деревне Теленгеш не было хуже преступления, чем спать с чужой женщиной.
– Как куда?! – удивился Пётр Сергеевич. – Забыл, что ли?! Эту чёртову ракету пускать. В принципе, мы уже знаем с Захаром Савельевичем, где она. – Он подмигнул Аманде. – Но ты нам на всякий случай тоже нужен. Вдруг мы ошибёмся, а ты внесёшь в наши действия коррективы. Ну, и для пользы дела. Фирштейн?
– А если я не пойду? – упрямо спросил Костя, которому стало очень обидно, что его использовали, как носовой платок, по назначению и что больше он уже не нужен со своей нежностью и детскими соплями. Как он завидовал Петру Сергеевичу, который излучал непоколебимую уверенность и силу. Скорее бы мне стать таким, думал он, и из-за этого расстраивался ещё больше.
– Пойдём… – ссадил с колена Аманду Пётр Сергеевич и поднялся. – Не порти обедню.
Единственное, Костя понял, что в случае сопротивления его потащат силком, как кабанчика под нож.
– Ладно… – со вздохом согласился Костя, – только я оденусь?
– Пожалуйста, пожалуйста, – согласился Пётр Сергеевич, – никто же не мешает.
Костя оделся под их насмешливыми взглядами. Пистолет сунул под мышку в кобуру, а свитер повязал на талии. Всего-то делов, с горечью подумал он, старясь не глядеть на Аманду, которая его так подло предала, особенно на её красивые длинные ноги в домашних тапочках и на атласный халатик, в котором она потрясающе выглядела. Под халатиком, разумеется, ничего не было. Это возбуждало. А на душе было так гадко, словно он совершил самый непоправимый поступок в жизни, за который будет ещё отвечать долго-долго. Дневник старшего лейтенанта Брагина и «Справочник молодого моряка» он спрятал во внутреннем кармане куртки, и был готов.
Пётр Сергеевич пошёл впереди по длинному коридору, Костя – за ним и вдруг почувствовал, как Аманда схватил его за руку и крепко-крепко сжала. Он оглянулся: лицо у неё было таким, как в постели в момент откровения, и он окончательно запутался. Сложный народ женщины, ох, какой сложный. И тогда она ядовито прошептала: «Ты трахаешься, как мальчишка!» Костя густо покраснел, но не понял, похвала это или упрёк. Вопрос так и остался открытым. А Верка Пантюхина ядовито заметила: «Мед, да ещё и ложкой?! Не жирно ли?»
Больше ничего не произошло. Они вышли с Петром Сергеевичем из дома и зашагали прочь. Костя на всякий случай оглянулся: Аманда стояла в окне кухни и махала ему рукой. Ответить он не посмел и не захотел. Честно говоря, он так и не понял Аманду. Неужели всё дело в том, чтобы со мной просто переспать, думал он, и выведать, где находится засекреченный пункт связи? Разум говорил, что именно так всё и обстоит, что его обвели вокруг пальца, а сердце твердило, что всё наоборот, что божественно красивая Аманда не могла так подло и низко пасть. В общем, он в очередной раз запутался в своих чувствах.
За углом стояла родная «росомаха», пыльная и в заплатах. Дядин приоткрыл дверь и крикнул:
– Где вас черти носят?! Мы битый час ждём!
– А мы здесь, – заверил его хриплым голосом Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот! Друга вашего из беды выручал, – и, многозначительно глянув на Костю, подтолкнул его, чтобы лез в кузов к Чёботу и Телепню.
Пётр Сергеевич сел за руль, нервно завёл двигатель, и они понеслись куда-то в чёрту на кулички, но скорее всего, в сторону Сестрорецка, выбирая узкие старые улочки, где деревья шатром склонялись с двух сторон и закрывали небо.
– Где ты пропадал? – спросил Телепень заплетающимся языком. Он наклонился и доверительно сообщил: – Тебя здесь все искали, грозились голову открутить. Что ты натворил?
Чёбот ни о чём не спросил, он был мертвецки пьян и валялся на полу, при этом ещё и похрапывал.
Телепень завладел его журналом «плейбой» и разглядывал с жадным интересом, но при появлении Кости отбросил журнал в сторону, как гадюку, и доверительно сообщил:
– На тебя знаешь, как все злы?!
– Знаю, – ответил Костя. – Так им и надо.
– Они грозились тебя урыть.
– Урывали уже одни такие, – парировал Костя.
– Я бы на твоем месте остерёгся.
– Не учи дедушку кашлять, – ответил Костя, и на этом разговор оборвался, потому что Дядин, сидя на переднем сиденье, произнёс загадочное: «Вот и приехали…», а Пётр Сергеевич резко затормозил и свернул в первый же туннель подворотни.
– Что там? Что там? – спросил Костя, глядя вперёд и ничего опасного не замечая: ни кайманов, ни гранбота.
– Тихо… – важно и очень серьёзно сказал Пётр Сергеевич. – Тихо… – и посмотрел в потолок кабины.
Словно в ответ, они услышали нарастающий стрекот вертолёта, который так низко пролетел над ними, что по борту ударил ветер и мелкие камни. Какое-то мгновение им даже казалось, что он никуда делся, а висит на одном месте, но потом вертолёт удалился в сторону залива, и тотчас они услышали отдалённую стрельбу. Она становилась то гуще, то замолкала, и было ясно, что совсем недалеко идёт бой.
– Так! Кто пойдёт на разведку? – спросил Пётр Сергеевич, оглянувшись на Костю и Телепня.
Чёбот был не то что не в состоянии, он был не в счёт, потому что не проснулся даже от быстрой езды.
– Я… – мрачно ответил Костя и полез из «росомахи», полагая, что должен искупить вину перед Петром Сергеевичем.
– Подожди, – сказал Пётр Сергеевич и сунул ему в руки, как последнее утешение, «плазматрон». – Если что увидишь, беги назад, ёшкин кот!
– Ладно, – буркнул Костя и, пройдя сквозь туннель, выглянул из арки.
Если бы они не были уверены в том, что не найдут командный пункт связи без меня, черта с два они меня бы отпустили, понял Костя, значит, я им уже не нужен, и чувство горечи посетило его второй раз за утро. Но потом он вспомнил, как Тимофей Семенович обычно ему говорил: «Победа, доставшаяся легко, не делает тебя героем, за всё нужно страдать», и, утвердившись в этой мысли, вздохнул с некоторым облегчением, хотя после истории с Амандой на душе было, как никогда, гадко. Нет, думал он, теперь я буду с женщинами втройне осторожным. И хотя знаки, которыми напоследок одарила меня Аманда, красноречивее любых слов, я им не хочу верить, они лживы, коварны и… сладостны, как яд любви. Нет, Аманду я не забуду! Так примерно думал он в своей наивной вере во всеобщую порядочность.
Улица была пустынна. Напротив чернели ржавые машины: одна «BMW», вторая – «Maserati», а за ними ещё и ещё и так до конца пыльной улицы. Скаты давно сгорели под солнцем, лопнули, и машины, скособочившись, казались приземистыми и несчастными, с мутными стёклами и пыльными капотами. В одной даже сидела парочка мертвецов. Их белые черепа смотрели на мир чёрными глазницами. Но Костю привлекла не эта, в общем-то, привычная картина, а странные, едва слышимые звуки со стороны парка Сосновка, где лес давно и безвозвратно поглотил все человеческие следы: и стрельбище, и городок шахматистов, и центральную аллею с мостиками, не говоря уже обо всех больших и малых памятниках славному прошлому этого города. На противоположной стороне улицы он увидел долгожданный книжный магазин, но миновал его, с большим сожалением вглядываясь в мутные витрины.
Он крался от машины к машине на звуки боя, ещё не веря в то, что было очевидным. Не верил, даже когда у него над головой зелёный луч «плазматрона» беззвучно сбил сук на березе, не верил, когда мимо, хрипло дыша, как загнанная лошадь, пробежал кто-то из банды Петра Сергеевича, не верил, даже когда увидел отстреливающегося из «калаша» долговязого Викентия Буланова. А вот когда в него попали и он вскрикнул, как раненый заяц, – поверил, но не смог помочь Буланову, потому что следом за ним выскочил биомеханический преследователь – гранбот в виде огромной кошки, и пули из «калаша» отскакивали от него, как от гранитной глыбы. Зубастый гранбот с жуткими рубиновыми глазами одним движением лапы разорвала грудь ещё живого Буланова и, урча, с чавканьем стал пожирать его внутренности. Тотчас подбежал человек-кайман, выстрелом из «плазматрона» добил Буланова и молча смотрел, как гранбот пожирает человечину. Жалостливый, подумал Костя о каймане и отполз в глубь парка, который давно стал враждебен человеку и жил сам по себе. Больше Костя никого не увидел до самого подземного бункера, где обитала банда Петра Сергеевича. В густой радиоактивной траве то там, то здесь лежали трупы, а между ними беспечно прыгали радиоактивные белки. Из окон приземистого бункера тянуло чёрным дымом.

***
– Где ты шлялся?! Мы все ноги посбивали в поисках тебя! – вполне искренне волновался Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот!
– Заиками нас хочешь сделать?! – вторил ему Дядин и чуть ли не за грудки хватал, но больше жалел себя любимого, так казалось Косте.
– Вот я всё Верке расскажу, – ехидно обещал Телепень и на всякий случай держался подальше, отодвигаясь на самый край сиденья.
Чёбот же не мог сообщить свое мнение, потому что всё ещё был мертвецки пьян.
Костя никому не верил, потому что знал, что каждый здесь преследует свои интересы: Пётр Сергеевич мстил за Аманду, Дядина интересовала идея-фикс – засекреченный пункт связи, а Телепень с пьяным Чёботом жаждали красиво, а главное с пользой для здоровья провести время.
– Ты хотел сбежать? – нервничал Пётр Сергеевич.
– Ты хотел нас предать? – волновался Дядин.
– Если бы хотел, то сбежал бы! – ответил им всем Костя прямо в возмущённые лица. – Если бы хотел, то предал! Не учите дедушку кашлять!!!
Они замолчали, потрясённые его откровенной мыслью, потому что в глубине души понимали, что неправы, что Костя настоящий «мститель», не какой-нибудь там хухры-мухры, а с характером, и к нему нужен особый подход. А раз неправы, думали они, и не хухры-мухры, то не будем на него сердиться. Свой он, свой, до мозга костей! Так представлял Костя положение дел, а как было на самом деле, не знал.
А потом:
– Всех убили… – в сотый раз рассказывал Костя, – всех до единого. И того рыжего конопатого, который меня пинал, и Буланова, то есть блондина с длинными волосами, и того, который пел громче всех.
– Борьку Анохина! – ахнул Пётр Сергеевич. – Моего заместителя?! Ёшкин кот!
– Да, Борьку, – кивнул Костя, хотя не запомнил, как звали того парня, чья голова валялась на ступенях бункера, а тело так и осталось стоять, прислоненным к стене, забрызганной кровью до самого потолка. – А ещё Андрюху Марфина, Серегу Лобастого, Кнура, Пашу Чибисова и Акела.
– Акела-то за что! – белугой ревел Пётр Сергеевич, порываясь бежать на место их гибели и увидеть всё своими глазами. – Нет, надо было мне остаться и не допустить бойни! Я бы им всем врезал! – Но было заметно, что он даже самому себе не верит. – Ведь… ведь… нас до этого никто никогда не трогал. У нас была негласная договорённость с кайманами. А может… – он почему-то почти враждебно посмотрел на Костю: – Может, тебя искали?.. Ёшкин кот!
– Не знаю, – ответил Костя. – А почему меня? Кто обо мне знает-то?
– Многие, – грубо сказал Дядин, – ты же сам проболтался, что являешься «мстителем».
Впервые он укорил Костю, и за этим крылась его досада, быть может, на то, что и Пётр Сергеевич теперь был в курсе дела насчёт засекреченного пункта связи. По крайней мере, так показалось Косте. Лучше было бы, если бы нас расстреляли, с горечью подумал он, и никто бы сейчас не упрекал меня в том, чего я не делал.
– Многие, – согласился Пётр Сергеевич, – но только не мои пацаны. Нет среди них стукача. Это я точно знаю. Ёшкин кот!
– Одна паршивая овца всё стадо испортит, – веско сказал Дядин и упрямо тряхнул своей седой косичкой.
– Может, и была такая овца, – внезапно миролюбиво согласился Пётр Сергеевич и поддал скорости. – Кто знает?
Они неслись на запад, минуя центральные улицы, выбирая переулки и лесочки. Несколько раз вдаль мелькал чёрный вертолёт, но им необычайно везло, потому что он их не замечал, а они вовремя успевали то нырнуть под сень деревьев, то спрятаться в подворотне. Небо затянули кучевые облака, и принялся накрапывать мелкий дождь. В общем и целом, судьба благоприятствовала им в их миссии. И это было обещанием удачи.

Глава 9
Кронштадт

Города видно не было, он только угадывался в серой дымке, зато Стена, как и прежде, возвышалась над ним и даже отсюда, из Сестрорецка, казалась чёрной и неприступной, как символ той счастливой жизни, к которой нет возврата. «Если ты познал счастье, – часто говорил приёмный отец Семён Тимофеевич, – то другого тебе не захочется до конца жизни».
Балтику штормило, она была белая-белая, словно зимой, только зелёные деревья на мысу, которые во всю рвал ветер, свидетельствовали о том, что стоял конец месяца мая, когда погода неустойчива, когда с севера приходят холодные ветра, а солнце ещё не способно согреть землю и лукавит, озаряя её своими жёлтыми-жёлтыми лучами.
– Ну что, видно что-нибудь? – нетерпеливо спрашивал Дядин у Петра Сергеевича, который разглядывал Финский залив в бинокль.
На Костю они как будто не обращали внимание, словно его и не было и в помине, словно они точно знали, куда плыть и что делать. А на самом деле, думал Костя, они всего лишь угадали пару-тройку пазлов, и ему казалось, что только он один знает, где и как найти хорошо засекреченный пункт связи. Не то чтобы он сопротивлялся их желанию, просто всё ещё хотел чувствовать себя центром событий.
– Там это должно быть, там, – довольным голосом говорил Дядин и приводил следующий аргумент: – На фотографии, на знамени была указана «Тридцать первая флотилия Специальных работ». А где ей было дислоцироваться? Конечно, только на острове Котлин, и дураку ясно, – при этом он делал вид, что не замечает Костю и что Костя не является «мстителем» номер пять тысяч сто.
Костю это обижало. Во-первых, если бы было всё так просто, то не надо было вообще мудрить с «мстителями», а во-вторых, он действительно ничего не помнил: ни этого низкого берега, ни этой непогоды. Не было такой картины в его памяти. Оба считали, что Костя всё забыл или напутал, и действовали по-своему разумению. Ладно, думал Костя, посмотрим, чья возьмёт, хотя, с другой стороны, возьмёт ли вообще? Он уже и сам сомневаться в своих воспоминаниях. Какой от них толк? Вот на нём и поставили большой и жирный крест.
Чёбот неутомимо блевал в кустах, а Телепень, как ни в чём ни бывало, знай себе, цедил тихонько бражку и в ус не дул, только насмешливо поглядывал на больного Чёбота. На его лице было написано многозначительное: «Меньше пить надо».
– Ну, скоро уже? – спрашивал Чёбот, возвращаясь из прогулки в кусты, – а то мне здесь торчать невмоготу, полежать хочу где-нибудь, – и с тоской смотрел на стоящую за деревьями «росомаху».
Ветер дул беспрерывно, нагонял на прибрежные валуны серую волну, и деревья гнулись в сторону берега.
– Не будет его сегодня, – уверенно сказал Дядин. – Не будет… Погода, вишь, какая, чертополошная…
Чёбот снова поспешно удалялся в ближайшие кусты, и оттуда доносились его мучительные стоны. Время бежало, как вода в Парашке – стремительно и незаметно.
Наконец Пётр Сергеевич разглядел:
– Идёт! Ёшкин кот!
– Дай-ка мне! – Дядин выхватил у него бинокль и приник к окулярам.
Но уже и невооруженным взглядом было видно, что к берегу, то и дело пропадая среди волн, чапает баркас. Кто, как и почему его вызвал, так и осталось для Кости тайной. После разговоров в «росомахе» со всякими намёками и недоговоренностями, расспрашивать он не решился, а дал себе слово больше молчать и слушать. Да и кому понравится, когда тебе рога наставляют, думал Костя, с превосходством поглядывая на Петра Сергеевича. Казалось, что они с Дядиным нашли общий язык и понимали друг друга с полуслова, и он, Костя, им не нужен.
Баркас скрылся за мысом, а когда вынырнул, то оказался уже совсем рядом, и Костя, который разочаровался в своей миссии, вдруг насторожился, как гончая, учуявшая верный след. За штурвалом в зюйдвестке и грубом дождевике сидел очень и очень знакомый человек. Костя ещё даже не видел его лица, а всего лишь – силуэт, и вдруг сообразил: память к нему должна была прийти только при определенных обстоятельствах, в определенный день и определенный час, но атаман Рябой своим неуёмным желанием заполучить вертолётную пушку ускорил события, и их цепочка раньше времени привела Костю на берег Финского залива, где он и узнал Большакова Андрея Павловича – северного куратора, к которому рано или поздно должен был явиться и сообщить, что делать. Эта его память была уже не ложной, а самой что ни на есть настоящей, которая открывала дорогу к засекреченному пункту связи.
Он уже открыл было рот, готовый поделиться своей радостной догадкой, как вдруг прикусил язык: а кто же тогда Дядин, который тоже назвался северным куратором? В памяти у Кости о нём ничего не было, совсем ничегошеньки. Странно, подумал он и посмотрел на Дядина, который тоже с нетерпением всматривался в море, но как будто прочитал Костины мысли, оглянулся, нехорошо прищурился, однако ничего не сказал, а снова обратил всё своё внимание на человека в баркасе, то бишь – на Большакова, словно Большаков был самой огромной радостью в его жизни.
Баркас зашел в бухту. Его меньше стало кидать, и Дядин с Петром Сергеевичем кинулись помогать Большакову пристать к причалу.
Баркас качало и било о сваи. Один раз волна ударила так, что окатила Большакова с головы до ног, и если бы не его экипировка, то он бы промок в одно мгновение. Однако он отряхнулся, как большая собака, шагнул на причал и предстал перед ними во всем своём естестве, большой во всех смыслах: большие руки, большое тело, большие ноги в огромных сапогах, чуть-чуть косолапый, чуть-чуть сутулый. Кроме всех его прочих достоинств – открытого мужественного лица, аккуратно подстриженной бород и широченных, богатырских плеч, Большаков обладал ещё и густым басом. Он обнялся с Петром Сергеевичем, поздоровался за руку с Дядиным и молодецки спрыгнул на песок.
– А это наша молодая смена, – без капли иронии представил Пётр Сергеевич Костю, Чёбота и Телепня.
Большаков со всем поздоровался, как с равными, и Костя так и не понял, узнал он его или нет, или сделал вид, что не узнал или по какой-то причине притворяется, и решил ждать знака от него. Вдруг нужно скрывать ото всех наше заочное знакомство? – думал Костя, взирая на Большакова восхищенными глазами.
– Сегодня мы на остров не попадем, – сказал Большаков, глянув опытным глазом туда, откуда пришёл. – Завтра, если, дай бог, погода позволит, ну а сегодня отсидимся, у меня здесь недалеко избушка, самогончика попьём. Вы не против, надеюсь?
– Не-е-е… – хором заверили его Пётр Сергеевич, Дядин и шустрый Телепень.
Чёбот убежал рыгать в кусты и по этой причине не имел собственного мнения.
– А то я всё один да один, – посетовал, улыбаясь, Большаков. – Скучно!
И все пошли за ним следом какими-то буераками, лощинами, где деревья только-только начали распускать почки и где зелёная трава только-только лезла из-под бурой прошлогодней листвы. Минут черед двадцать они, действительно, вышли к избушке на берегу лимана, где дуло гораздо меньше и где волны не с таким шумом бились о песчаный берег.

***
Чёбот, с равнодушием тяжелобольного, рухнул на ближайший лежак, а Большаков стал командовать. Он послал Костю за дровами, а Телепню приказал чистить печку. Телепень поворчал, мол, опять ему самая грязная работа досталась, но подчинился. Сам же Большаков стал хлопотать по хозяйству. Принёс ведро воды, поставил варить картошку в «мундире». Достал из погреба непочатую бутыль самогона, чистого, как слеза, и налил всем в кружки на полпальца из-за особой крепости лечебного напитка, как выразился он. Костя, памятуя о бражных последствиях, а больше всего – об Аманде, пить не стал, а отдал свою порцию обрадованному Телепню. Потом натаскал поленицу дров, настрогал лучин, и вскоре печка уже гудела весело и ровно, а они впятером сели за стол и стали есть варёную картошку с салом, которое привёз Большаков, пить самогон, закусывая солёными огурцами, маринованным чесноком и морским луком. Вскоре Костя стал кунять носом от сытной пищи и усталости и в конце концов отправился спать, и долго ещё слышал и наблюдал, как мужики за столом держат военный совет:
– А если сразу с Петровского форта начать?.. – спрашивал сиплым голосом Дядин и постукивал алюминиевой кружкой о стол, требуя продолжения банкета. – Хороший у тебя «наркоз»! Хороший! Давно я такого не пил. Градусов семьдесят?
– Если на каждым фортом будем искать, знаешь, сколько времени уйдёт? – отвечал Большаков, встряхивая кудлатой головой и охотно разливая самогон.
– Сколько? – уточнял Дядин.
– Посчитай, – предлагал Большаков, – двадцать фортов, как минимум, дня по три на каждый, потому что под каждым лабиринтов, что волос на голове, – и для наглядности взъерошивал себе шевелюру.
Волосы, действительно, были у него густыми да ещё и завивались в кольца, правда, с ранней сединой, но у кого её в наше «время-марь» нет? Красавцем был Большаков. Настоящим русским богатырем. Недаром его выбрали в северные кураторы, сквозь сон думал Костя. Приятен он глазу и очень заметен, настоящая надежда России. Как такой выжил?
– Двадцать… – это много, – соглашались все, в том числе и Телепень, и невольно оборачивались и смотрели на Костю, как на последний шанс, чтобы он избавил их от тяжких трудов по обследованию фортов от подвалов до крыш, по крайней мере, так ему казалось, и от этого у него на душе скребли кошки, а совесть требовала: «Расскажи им всё, расскажи!»
– У нас столько времени нет, – объяснял Дядин. – Слухами земля полнится. Кайманы вот-вот прознают о чужаках в городе, тогда за нами начнётся охота, по всем правилам облавы на диких зверей. Да и к чему охотиться, если мы будем, как на ладони? Прилетят чёрные вертолёты, и нам каюк!
Все помолчали, озабоченные этой мыслью. Потом Телепень даже издал какой-то звук, больше похожий на визг испуганного поросёнка, а Большаков, как показалось Косте, охотно согласился:
– Это точно, прилетят. Как пить дать, прилетят. Они всё время прилетают, и весьма не вовремя.
Все оценили его предостережение, умно закивали головами, особенно – Телепень, который вдруг расхрабрился и выдал на потеху всем:
– А я бы начал с форта Обручев!
Вот тогда-то и обратили внимание, что Телепень изрядно нагрузился и стал небывало красноречив. Его слушали ещё пару минут, потом культурно все втроём попросили:
– Иди-ка, детка, спать…
– Вы ничего не понимаете, – принялся выделываться Телепень. – Зачем в Кронштадт, если можно по пути заглянуть на Обручев?
И тогда Большаков сказал без гнева и очень спокойно, совсем, как старший в деревне Теленгеш:
– Сынок, ты уже перебрал. Форты Обручев и Тотлебен находится гораздо западнее, за КЗС.
– А что такое КЗС? – заплетающимся языком спросил Телепень.
– Когда-то город от наводнений защищал комплекс защитных сооружений, да американцы его в первую очередь разбомбили.
– А зачем? – снова спросил Телепень.
– А зачем они вообще начали войну? – спросил Большаков.
– Не знаю, но я... – начал Телепень, как обычно, не слушая никого, кроме себя любимого, однако Дядин так на него взглянул, что он, хотя и был в изрядном подпитии, кое-что сообразил и предпочёл убраться подобру-поздорову, а то можно было схлопотать пару горячих тумаков.
Он доплёлся до лежака и рухнул на него, проворчал что-то о том, что, мол, его не так поняли, что никто никогда не поймёт широкую душу теленгера, и уснул мертвецким сном.
Костя, конечно же, был с ним солидарен. Деревня Теленгеш – это святое, это малая родина, за неё кровь проливали. Но, с другой стороны, хороший мужик Большаков, правильный, как все наши теленгешевские мужики вместе взятые. И вид у него богатырский и суждения верные. Другой бы на месте Большакова вытряхнул из Телепня всю его заячью душу, а он не вытряхнул, дал высказаться. Очень демократично. Наверное, и мой батя был таким же рассудительным и деликатным, если бы дожил до этих времен. Костя ещё некоторое время слушал, о чём говорят за столом, и думал, что надо начинать не с Петровского, то есть не с форта Пётр I, и тем более не с фортов Обручев и не с Тотлебен, а с форта Милютин, где есть шахта, в которой удобно спрятать ретрансляционную ракету. И вообще, все форты, не имеющие связи с Кронштадтом, порядком разрушены, а форт Милютин – нет. Почему-то именно это название крепко застряло у него в голове. Так он и уснул с этой мыслью, и опять ему приснилась Верка Пантюхина и её прекрасные карие глаза. Но теперь он не просто пытался её поцеловать, но и соблазнить, как соблазняла его Аманда. Но самое странное, что ей нравилось, как он научился целоваться.
Ночью ему приспичило по малой нужде. Чёбот, Телепень и, ещё кто-то, похоже, Дядин храпели на все лады. Телепень ко всему прочему ещё и мучительно стонал и ворочался на жестком ложе. В крохотное оконце светила луна, на столе блестела пустая бутылка из-под самогона и стоял чугунок, в котором сварили картошку. Ветер стих, небо было чистым и серым. За стеклом тревожно колыхались неясные тени. Костя обулся и, стараясь не шуметь, подошёл к столу. Сунул в рот перо морского лука и вышел из избушки. Воздух был по-ночному свежим. Деревья стояли, как декорации в театре – плоские, неживые. На помойной куче что-то шуршало. Костя пригляделся и обнаружил, что это пара ежей пришли за шкурками от сала. Он уже собрался было идти досыпать, как почуял крепкий запах табака, завернул за угол, к сараю, где брал дрова, и различил говор, особенно – бас Большакова. Ну дают мужики, добродушно подумал он, литра полтора выдули, и хоть бы хрен по деревне. Здоровы по этой части. Здоровы. Он уже собрался было подойти и присоединиться к разговору, как услышал:
– Ты узнал его? – спросил Пётр Сергеевич.
– Мальчишку-то? – переспросил Большаков своим густым басом.
– Ну да, – уточнил Пётр Сергеевич. – Кого ещё?
– Это он, – ответил Большаков. – Точно, он. Жаль, что ничего не помнит. Он меня даже не узнал.
– Да-а-а… – задумчиво согласился Пётр Сергеевич, – видать, наши с ним перемудрили. Думаешь, без него обойдёмся? Ёшкин кот…
– Не знаю, – прогудел Большаков, – пока он кое-что верно говорит. Видишь, привёл же к Кронштадту.
– Привёл, – согласился Пётр Сергеевич. – А толку? Мы его уже раза три прошерстили. Нет, у него должна быть чёткая программа: вот ориентир, вот остров, вот пусковая кнопка. Зачем тогда вообще нужен «мститель»?
Костя едва не подсказал: чтобы таких умников, как вы, за нос водить, я же не робот. Не понравился ему этот разговор.
– С одной стороны, всё правильно, – согласился Большаков. – А с другой – у меня большие сомнения: ведь пиндосы не дураки, лет пять искали на этих островах и ничего не нашли. Значит, мальчишку могли запрограммировать на ложный поиск, и будет он вспоминать по кускам, и будет нас водить к каждой навозной куче.
– Хм… – высказал свои сомнения Пётр Сергеевич. – А вдруг ракета не здесь, и вообще не на Балтике, а где-нибудь в Заполярье и даже за Уралом?
– Да здесь она! Здесь! – возразил Большаков. – Я её чую! За Уралом ей делать нечего, потому что ракета должна быть запущена вдоль территории России, чтобы она пролетела до самого Сахалина и активизировала «мёртвую руку-два», а может, и «мёртвую руку-один», то, что от неё осталось. Пусть себе летят на Америку.
– Тогда точно не нашли, – почти восторженно согласился Пётр Сергеевич. – Иначе бы раструбили всему свету, любят они хвалиться. Это у них называется пропагандой. Они даже на всякий случай взорвали часть фортов. Но и наши ведь не дураки. Должны были предугадать действия противника.
– Должны, – согласился Большаков. – Иначе как-то нелогично. Думаешь мальчишка шельмоватый?
– Не думаю, – после некоторой паузы ответил Пётр Сергеевич. – Не похож он на плута. Да таких и не брали в «мстители». Честный мальчишка и наивный. Моя-то обвела его вокруг пальца в два счёта.
– Да ты что?! – удивился Большаков до такой степени, что несколько секунд молчал, поражённый щедрой натурой Петра Сергеевича. – Ну, мужик, даёшь!
Это ж надо так родину любить, ехидно подумал Костя, и ему сделалось физически плохо. Он всё ещё испытывал к Аманде двоякие чувства. С одной стороны, она была его первой женщиной, а это не забывается, а с другой стороны – предала, не моргнув глазом. Меньше всего он ожидал подлостей от соплеменников.
– Ну да! – почти с гордостью заявил Пётр Сергеевич. – Он даже в момент соития ничего не разболтал, кроме слова Кронштадт. Но и мы не лыком шиты, сами догадались. Ёшкин кот!
– Крепкий пацан, – одобрительно высказался Большаков. – Я бы не смог. Я с бабой в постели вмиг раскрепощаюсь до естества. Крепкий орешек, однако.
У Кости по спине ещё раз пробежал озноб. Его покоробила криводушие Петра Сергеевича. Это ж надо таким лицемерным быть! А по виду не скажешь. По виду он наш, теленгешский. Значит, всё было придумано и спланировано! А я, простой и доверчивый, втюрился в Аманду. Ему захотелось подойти и сказать, что он думает обо всём этом, Петру Сергеевичу, сказать прямо в глаза, что так порядочные люди не поступают, а потом развернуться и отправиться домой в деревню, где всё ясно и понятно и где тебя не держат за дурака, где тебя любят, а главное ждут. Его мысли перескочили на Верку Пантюхину, и некоторое время он думал только о ней. Потом словно очнулся, потому что услышал всё тот же добродушный бас Большакова:
– А девку-то не жалко?
– А как его ещё было раскрутить? – спросил Пётр Сергеевич, намекая на свою азиатскую хитрость. – Ничего, ничего, покочевряжится и успокоится. Она девка умная. Знает, что родина требует жертв. Ёшкин кот!
– С женщиной, конечно, ты здорово придумал, – степенно согласился Большаков. – Но можно было по-другому.
– По-другому я пробовал, не вышло. И на сознательность давил, и на то, что служил с его отцом. Парень – гранит. Или чего-то не понимает, или я дурак?
– А что, не служил?
– Конечно, нет. Откуда? – Пётр Сергеевич нехорошо хихикнул, как будто ещё раз обманул Костю.
В этот момент Костя не то чтобы разочаровался во всех взрослых мужиках, а понял, что они все такие – хитрые и себе на уме, а ещё сплошь алкоголики.
– Скорее всего, он ничего не может вспомнить, – предположил Большаков, – а если и вспоминает, то нам это известно. А Дядина ты узнал?
– Дядина? – переспросил Пётр Сергеевич таким тоном, что Костя невольно вздрогнул. – Да, понимаешь, никак не могу вспомнить, где я его видел. Но мужик вроде как дельный, только непонятный.
– Тёмная лошадка, – согласился с ним Большаков. – Ты давай вспоминай быстрее, кто он такой. Я тоже думаю, что он не тот, за кого себя выдает.
– Всё может быть, – вздохнул Пётр Сергеевич. – Хотя, может, ещё один куратор?
– Откуда? – удивился Большаков с долей ревности. – Откуда?
– Вот это нам и предстоит выяснить.
– А может быть, его сразу того? – предложил Большаков и сделал языком такой щелчок, который, должно быть, означал удар в темечко.
Они помолчали. Где-то в чаще заухал филин, да в куче отбросов зашуршали ежи.
– А если он наш мужик? – настойчиво предположил Пётр Сергеевич. – Если действительно северный куратор? Ёшкин кот!
– Да-а-а?.. – ехидно вздохнул Большаков. – А кто я тогда такой?
– Ну да… – согласился Пётр Сергеевич. – А вдруг их вдоль мурманской дороги посадили на каждом полустанке? Мы же не знаем всех задумок военных. Может, они всё продублировали по десять раз?
– Вот то-то и оно… – в задумчивости произнёс Большаков. – С другой стороны, ставки так высоки, что ошибиться нельзя, – добавил он веско.
– Не-е-е-т… – открестился Пётр Сергеевич. – Я такой грех на себя взять не могу. Убить человека ни за что ни про что… ёшкин кот!
– Что ты, не убивал, что ли? А мародеров в сороковые?
– Так то ж мародеры, – пояснил Пётр Сергеевич. – Тех положено по уставу к стенке, без суда и следствия. А здесь нормальный мужик, свой, русский. Только не могу, хоть убей, вспомнить, где я его видел.
– Тебе решать, – согласился Большаков. – А повод всегда найдётся.
– Давай-ка на всякий случай обговорим тайный план, – предложил Пётр Сергеевич, и, они склонившись друг к другу, забубнили что-то чрезвычайно интересное.
Костя невольно сделал шаг вперёд, снова заухал филин, ежи завозились пуще прежнего, и луна выглянула из-за облаков. Большаков вдруг высунулся из-за угла, грозно спросил:
– Кто там?!
Ежи затихли, филин бесшумно мелькнул на фоне лимана, а Костя за мгновение до этого успел нырнуть в чёрный проём сарая. Сердце у него билось, как у заговорщика. Конечно, ему хотелось узнать, о каком таком тайном плане договариваются Большаков и Пётр Сергеевич, но ещё больше захотелось поговорить с ними, чистосердечно рассказать, что он помнит и Большакова, и форт, на котором находится засекреченный пункт связи. Что ещё надо для дела? Но вдруг его пронзила мысль: а вдруг это всё специально подстроено? Ну, положим, Большаков действительно северный куратор. Тогда почему Пётр Сергеевич в курсе дела, ведь дело-то чрезвычайной государственной важности? О таком не каждый должен знать. Не говоря уже о Дядине, который появился из ниоткуда. Самозванец. А какие речи говорил: о родине, о любви к ней, о том, что за неё надо бороться. Красиво говорил, но, оказалось, что зря, раскусил я его. Правда, не до конца, не понял его роли в этом деле. Но то, что он враг – сообразил.
Внезапно вся картинка в отношении Дядина сложилась у него в голове. Как мы, вообще, доехали до города? – подумал он. А его пропуска? А склад с горючим? А лояльное отношение американцев на обрыве, то бишь на Стене? Казалось бы, чего проще: установить контроль в самом узком места – и лови, кого хочешь. Ленивым быть не надо! Опять же «росомаха», которая стояла наготове столько лет. А гранбот? Чем больше Костя думал об этом, тем понятнее ему становилось, что кто-то из троих работает на пиндосов. Недаром чёрные вертолёты нас не трогают, думал он, а гранбот и не думал убивать, а всего лишь игрался. Странно всё это. Запутался я.
За стеной сарая всё ещё бубнили, строили коварный планы. Костя бесшумно вернулся в избушку и только успел улечься и накрыться курткой, как вошли Пётр Сергеевич и Большаков. Пётр Сергеевич наклонился над Костей, понюхал, как собака, и прошептал:
– Не-е-е… спит он, как сурок. Тепло от него идёт, значит, не выходил, ёшкин кот…
От Петра Сергеевича пахло самогоном и табаком, и Костя едва не рассмеялся.
Пётр Сергеевич таким же образом обследовал каждого из спящих и был удовлетворен отрицательным результатом.
– Выходит, мне почудилось, – согласился Большаков, и они с кряхтеньем завалились на свои места, ещё некоторое время шептались, а потом уснули.

***
Утро выдалось тихим и солнечным. Редкие перистые облака стояли в вышине. Низкие берега залива сливались c водой и казались черточками в белесом пространстве между небом и землёй. И там, в этом пространстве, суетливо летали большие и малые чайки, а по берегу вальяжно расхаживали белые лебеди, суетливо бегали кулики, копаясь в песке, гуси уже разбились на пары, собираясь гнездиться, и Большаков погрозил кулаком Чёботу, который снял было с плеча «тулку» и даже прицелился в птиц. Чёбот и в деревне бил всё, что попадалось в его поле зрения. Костя охотиться не любил, жалко ему было местное зверье, которое собиралось в оазисе вокруг деревни. Божьи твари, жалел он их и поэтому выходку Чёбота воспринял негативно. Зачем зря убивать? Но Чёбот обиделся и в течение всего утра ни с кем не разговаривал, только знай себе, крутил своим приплюснутым носом, как заяц, нюхал воздух и был крайне недоволен, что ему не дали поохотиться. В наказание за строптивость Большаков заставил его вычерпывать из баркаса воду. Костя взялся помогать. Телепень, который вчера перебрал, понадеявшись на свои способности хорошо переносить алкоголь, сегодня мучительно страдал, то зеленея, то бледнея, и к работе способен не был. Пётр Сергеевич и Дядин тоже, видать, перебрали и «лечились», сидя на прибрежных камнях, потягивая из фляжки самогон и закусывая салом с морским луком.
Пока вычерпали из баркаса воду, пока Большаков возился со свечами двигателя, прошло ещё около часа. Вышли, когда уже основательно распогодилось. Перистые облака пропали, вместо них появились белые, весёлые, кучевые. Волны стали плоскими, без пены на гребнях. Но как только выскочили за мыс, то появилась и пена, и волны стали повыше, и ветер задул с севера – холодный, пронизывающий, словно острыми иголками. Вот когда Косте пригодилась его «менингитка». Да и куртка, сшитая из добротной шинельной ткани, хорошо защищала от ветра и брызг.
Из-за того, что дамбы и дорога над ними были взорваны, Большаков правил восточнее, обходя опасные места с водоворотами. Из-под белой пены торчали остатки бетонных опор, и было видно, как вода бурлит и бьётся вокруг камней, словно там плещется рыба.
Справа один за другим вставали форты: Северный семь, Северный шесть и так далее – до огромного и развернутого вширь Северного три. Костя ожидал, что Большаком сразу же направит баркас к Северному семь, а потом к Северному шесть, дабы не терять времени, но Большаков выбрал маршрут вдоль бывших защитных сооружений и, похоже, нацелился прямиком на Кронштадт, над которым торчали тонкие, как иглы, трубы. Костя уже привык, что из этих труб не идёт дым, и они наводили на него беспричинную тоску своим обречённым видом. Дядин то ли делал беспечный вид, то ли действительно вчера хорошо расслабился, но только смотрел он на Балтику во все глаза, и было ясно, что она ему нравится. Чёбот пришёл в себя и радостно скалился при каждом ударе волны, а Телепень, который давеча опрометчиво решил, что против алкоголя у него иммунитет, напротив, валялся на носу баркаса и то и дело хватал ртом воздух, как рыба на берегу – укачало его и тошнило, и он украдкой смачивал себе лоб забортной водой.
Одному Большакову всё было нипочём, словно он вчера не принял на широкую, богатырскую грудь изрядную дозу «наркоза».
Только тогда Костя кое-что стал понимать в тайном плане Большакова и Петра Сергеевича, потому что поймал на себе проницательный взгляд последнего. Ага, сообразил он, это и есть ваш замечательный план: провести меня вдоль северных фортов, чтобы я вольно или невольно выдал местонахождение засекреченного пункта связи. Умно и хитро. Экономит массу времени. Но эти форты разрушены, там ничего нет. Ракету не спрячешь, а засекреченный пункт связи, если и был, то давно засыпан. А ведь их несколько, вспомнил он то, что в него заложили учёные, и невольно заулыбался от чувства собственного превосходства. Такое же непонятное превосходство он испытывал над взрослыми и в деревне Теленгеш. Вот это откуда у меня, понял он и заулыбался пуще прежнего, не в силах сдержать веселья.
Пётр Сергеевич отвернулся в тот момент, когда баркас взлетел на волне, и Костя заметил, как у него на лице заходили желваки, он даже не обратил внимание на брызги и опасность, потому что баркас кренился и готов был зачерпнуть бортом морскую воду. Злится, понял Костя, а чего злиться? Сами себя обхитрили. Хи-хи… Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться. Тут ещё Дядин пристал, стал расспрашивать, не помнит ли он, на каком острове находится заветная кнопка. Нет, это не кнопка, снова вспомнил Костя. Это тумблер под красным колпачком, а найти его проще пареной репы. Да только шиш я вам все это подскажу! Потому что вы хитрите, и я буду хитрить тоже.
– Не помню, – ответил он. – Может, это вовсе не на этих островах.
– А где?! – грубо спросил Большаков, и его бас уже не казался Косте добродушным. – Где?! Ты чего нам, парень, голову морочишь?!
– Да не морочу я, – поспешно ответил Костя, и в носу у него от обиды защипало, не хватало ещё слезу пустить, и он отвернулся.
И такое у него было открытое и наивное лицо, что никто не посмел усомниться, только Чёбот, который знал Костю лучше, сказал:
– Расскажи им всё, чего ты молчишь? Знает, он знает, – заверил он Дядина, которому доверял больше, чем самому себе. – Знает. Он и в деревне, если что задумает, то ни за что не скажет, пока не реализует задуманное.
– Да? – удивился Дядин и посмотрел на Костю так, словно впервые его увидел.
– Учти, – предупредил вдруг почти враждебным тоном Большаков, – у нас есть средства, которое называется уколом правды. Всё расскажешь, что знаешь и чего не знаешь. Так что думай, парень, думай!
После таких намёков Косте расхотелось что-либо вспоминать и он обиженно стал смотреть в море. Берега, откуда они ушли, уже почти не было видно, только серебрилась полоска на горизонте, а потом на фоне этой полоски промелькнула тень. Вертолёт, понял Костя. А чего он там делает? Следит за нами? Значит, я прав, кто-то из троих служит кайманам, а это значит, что мне надо его угадать до того, как я пойму, на каком из островов находится засекреченный пункт связи. И действительно, вертолёт почему-то не полетел вслед за баркасом, удалился в сторону Сестрорецка.

***
Дядин заступился за Костю:
– Андрей Павлович, что же ты такое говоришь? – Он повернулся и нехорошо посмотрел на Большакова так нехорошо, что если бы кто-то посмотрел так на Костю, то он умер бы от страха. А Большакову хоть бы хны, как с гуся вода, было ясно, что он ничего и никого не боится.
– Понимаешь, Захар Савельевич, миндальничать у нас нет времени, – спокойно и уверенно пробасил Большаков, правя на остров и глядя вперёд поверх голов всех сидящих в баркасе.
Баркас бросало с волны на волну, в какой-то момент рука у Большакова случайно или преднамеренно дрогнула, и всех ещё раз обдало холодными брызгами.
– А никто и не просит миндальничать, – Дядин смахнул с лица воду и подмигнул Косте, отчего у него в носу опять засвербело, а на глазах навернулись слёзы благодарности к Дядину, которому он раньше не доверял, и он отвернулся, чтобы никто не заподозрил его в слабости. – Надо всего лишь спросить: Костя, ты узнаёшь что-нибудь из пейзажа?
– Не узнаю, – буркнул расстроенный Костя. – Я его никогда не видел.
– Вот и всё, – обрадовался Дядин. – Всего-то делов. А то: укол правды, укол правды! Зачем вообще угрожать?
– А ещё что-нибудь можешь добавить? – спросил Пётр Сергеевич таким невинным тоном, будто он не имеет никакого отношения к заговору против Кости.
– То узнаю, – Костя показал пальцем на остров Котлин, над которым возвышался и сиял бело-голубой купол Морского собора.
– Ха-а-а! – обрадовался Дядин. – Вот у него что в памяти есть! А мы гадаем!
– Ну и что? – скептически проворчал Большаков. – На собор каждый дурак внимание обратит. На то он и собор!
– Вот мы сейчас пойдём на него и залезем, – предложил Дядин. – Костя всё и вспомнит. Правильно Костя?
– Правильно, – нехотя согласился Костя, и снова в носу у него подозрительно зачесалось, и он уже не подозревал Дядина во всех смертных грехах, словно моментально забыл о своих подозрениях.
– Ладно, – буркнул Большаков. – На купол, так на купол. Поглядим на Кронштадт с высоты птичьего полёта, только я во всё это не верю. Темнишь ты, парень, ох, темнишь, – перевёл Большаков на Костю тяжёлый взгляд. – С таким же успехом можно на Створный маяк забраться, ближе топать.
– На какой маяк? – нервно спросил Дядин. – Ты нас не путай. Мы тёртые калачи.
– А на тот, что находится между Купеческой и Средней гаванями.
– Тебе виднее, – согласился Дядин, вольно или невольно сжимая в руках «плазматрон». – Ты здесь хозяин. Если надо, полезем и на маяк.
– Ясное дело, – пробурчал в бороду Большаков, как человек, который одержал победу в маленьком, но важном споре.
Костя посмотрел ему в глаза и понял, что они у Большакова странные, вроде бы пустые, но вместе с тем и очень опасные. Если у Дядина взгляд усталого человека, а у Петра Сергеевича – как у вчерашней шпаны, то у Большаков – непонятный, почти нечеловеческий, такой взгляд бывает только у зверя в чаще, который незнаком с человеком и не боится его. Ух, ты подумал Костя, вот это да! Но ничего не понял. От таких глаз берёт оторопь, а если они ещё и ночью приснятся, бр-бр-бр… Не должно быть таких глаз у куратора. Кураторы должны быть в доску своими парнями. Они должны располагать к себе, а не вызывать страх. Но, с другой стороны, если разобраться, я точно помню, что Большаков – это северный куратор. Так мне сказал человек в белом халате. А я ему верю. Помню, как меня сажали на колени к какой-то тетке, которая держала меня крепко-крепко. На голову мне надевали сетку и пускали по ней ток. После этого голова у меня сильно болела. С тех пор я помню именно этого Большакова, и никого другого. Я его когда хочешь узнаю, и со спины, и в баркасе, и даже за три километра, даже на луне, если бы у меня был телескоп. Но в моей памяти он добрый, а в реальности – злой. Странно всё это, непонятно, а доверять ему не хочется из принципа. Вот он и злится.
Больше Костя на эту тему решил не думать, потому что, как и в случае с Дядиным, только запутался окончательно и бесповоротно. Не хватало ему жизненного опыта, не понимал он ещё взрослых мужиков, и это была основная проблема «мстителей». Жизненный опыт они должны были приобрести по мере взросления. А на это нужно время. А времени у них как раз и не было. Вот они, должно быть, и погибали из-за собственной неосторожности и доверчивости. Поэтому я буду хитрить, другого выхода у меня нет, подумал он. Как только Костя пришёл в такому умозаключению, на душе у него стало легче, и он словно увидел мир в другом свете – яснее и понятнее, но это не решало его основные проблемы: как незаметно подобраться к заветному тумблеру под красным колпачком?
Между тем, баркас проскользнул мимо причала, далеко выдающегося в море, и пошёл, прижимаясь к берегу, мимо разрушенной башни циклопического вида, мимо равелина, где в достопочтимые времена стояли грозные пушки, вдоль городского пляжа с покосившимися, оборванными зонтиками и густыми зарослями деревьев, за которыми виднелись плоские крыши городских кварталов. Потом из блеска волн вынырнула длинная полоска пирса, и Дядин стал забирать левее, чтобы его обойти. Благо, волны за островом сделались ниже и не так сильно били в корму. За пирсом они увидели длинную аллею, уходящую вглубь города, а по ходу баркаса открылся низкий южный берег Котлина, и чем дальше правил Большаков, тем больше разворачивался порт с молами, причалами, маяками и древними бастионами буро-красного цвета, с глазницами бойниц, которые ещё со стародавних времён взирали на главный фарватер Финского залива.
Вовсю светило солнце, блестела бескрайняя вода, и Костя на какое-то мгновение забыл о своих тревогах и с восторгом глядел на открывшийся город. Он показался ему даже красивее, чем Санкт-Петербург, потому что его можно было сразу обозреть одним взглядом и понять его планиду, которая заключалась в обороне Санкт-Петербурга, а теперь уже и всей державы, раскинувшейся за ним аж до самого Владивостока. Эк я ухватил, с восторгом думал Костя, далеко гляжу.
За гранитными набережными зеленели деревья и вставали дома, улицы и площади с памятниками, мемориалами и большими чёрными якорями, которые символизировали славные боевые традиции Кронштадта.
Костя решил, что Большаков правит на форт Кроншлот и что они ещё сегодня осмотрят этот самый большой из всех фортов, которые окружали остров Котлин, однако Большаков вдруг резко повернул вправо. Костя испугался, что они сейчас врежутся в мол, но вдруг открылся проход, и Большаков, радостно хмыкнув так, словно ему приятно было возвращаться в родные места, направил баркас прямиком в него. Ветер стих, волны пропали, блестящая гладь пролива осталась позади, город надвинулся и занял всё пространство – так основательно и так величественно, что Костя на какой-то момент усомнился в том, что была война и что время-то сейчас, как ни крути, «марь», что город, как и везде – мёртв и пуст, как оболочка от выеденного яйца, и что в нём нет людей, нет жизни, кроме разве что странного и непонятного Большакова, который обитает в этой каменной пустыне, только потому что он северный куратор и не может добровольно покинуть пост. Должно быть, от этого он и злится, решил Костя, и мучается, а следует, наоборот, радоваться, потому что с появлением его, Кости Марсова, все проблемы решатся чисто автоматически. Запустим ракету, подумал Костя, и Большаков может топать на все четыре стороны. Однако, похоже, у Большакова было своё мнение на этот счёт, потому что он, не изменяя враждебного выражения на лице, направил баркас к «зимней» пристани, рядом с которой стояла парочка поржавевших судов, и виртуозно причалил к стенке, накинув верёвку на сваю.
Телепень, зелёный, как ряска в пруду, выполз на сушу и со стоном распластался на камнях. Вид у него был ещё тот – хуже, чем у подстреленных в деревне кайманов.
– Вот и маяк! – обрадовался Дядин, показывая на высокое белое здание, вознесенное к чистым небесам и украшенное на самом верху красной башенкой.
– На этот маяк мы не полезем, – веско сказал Большаков, возясь с баркасом и выказывая всем своим видом презрение к дилетантам, которые не понимают очевидные вещи.
– Почему? – удивился Пётр Сергеевич, разминая поясницу, и похоже, тоже был рад ощутить под ногами твёрдую почву и снова обрести крепость духа. – Почему? Почему же?!
Костя вспомнил Аманду и подумал, что женщины народ странный – отдать предпочтение старику вместо молодого парня, казалось ему диким и глупым поступком, лишённым естественного человеческого стремления предпочесть лучшее. Но женщины на то и женщины, чтобы меньше всего понимать их, решил он с лёгким сердцем. Должно быть, они народ особый, не привычный к мужчинам.
– А ты погляди, – пробасил Большаков, – погляди!
Косте тоже стало интересно. Он посмотрел внимательнее и действительно обнаружил, что маяк несколько покосился и того гляди рухнет в воды Купеческой гавани. А ещё Косте показалось, что в ближайших кустах как будто бы мелькнул рыбак с удочкой.
– Ну-ну-ну… – удовлетворенно произнёс Дядин. – Значит, Костя и в этом прав. Всё-таки наши предки не были дураками. Они знали, что рано или поздно маяк упадёт, и поэтому закодировали «мстителя» на Морской собор.
– Это всё теория и совпадения, – прогудел Большаков. – Сейчас залезем и увидим, а вот если не увидим… – и опять нехорошо посмотрел на Костю, не обещая ему ничего хорошего ни сейчас, ни позже.
– А куда идти-то? – нетерпеливо спросил Дядин, чтобы как-то отвлечь Большакова от Кости, дать парню вздохнуть свободно.
Несмотря на то, что Костя подозревал Дядина в измене, сейчас он ему был благодарен, хотя и подумал, что Дядин мягко стелет, да жёстко спать.
– А вот по этой Красной улице и пойдём, – сказал Большаков, показав в сторону суши, где среди деревьев, покрывающихся нежной листвой, проглядывал торец красного здания.
Точно, с облегчением вспомнил Костя, есть в моей памяти это здание. Значит, всё идёт по плану, который записан у меня в голове. Правда, он не был в этом уверен, потому что успел убедиться, что его память иногда ошибалась.
Они прошествовали мимо этого древнего здания из красного кирпича со следами пуль и осколков на стенах, с выбитыми дверьми и разбитыми стёклами.
– Это арсенал, – снизошел до объяснения Большаков. – Напротив морской вокзал, а слева – Петровский парк.
Город был тих и печален. Только вороны, да чайки кружили над ним. А в остальном он был неподвижен и безмолвен, словно хотел сказать этим, что переживает не лучшие времена и что только рад будет, когда парки, гавани и улицы наполнятся человеческими голосами.
– В городе кто-нибудь есть? – пристал к Большакову Чёбот. – Есть, или нет? Боязно... Мне кажется, что за нами кто-то наблюдает...
– Не боись… – добродушно гудел, Большаков, – никого здесь нет, кроме пары таких же несчастных, как и я.
– Я и не боюсь… – в тон ему отзывался Чёбот, но всё равно озирался испуганно и то и дело шептал: – Святые угодники, – тащил свою «тулку» и крутил лохматой башкой по сторонам, разинув рот. А потом – пропал.
Костя этот момент пропустил и обнаружил отсутствие Чёбота лишь спустя некоторое время, в течение которого сам таращился на чудный город, потому что никогда не видел древнюю военную крепость с её оборонительными каналами, доками и равелинами изнутри. За это время они успели миновать Красную улицу, застроенную невысокими домами с выбитыми стёклами, Петровский овраг, в котором почило от чахомотки всё население города, и подступиться к Морскому собору. Здесь Костю впервые кольнуло беспокойство. Он огляделся в поисках друга, но Большаков со свирепым видом уже махал ему рукой, мол, думать надо было раньше, а теперь поздно, надо ответ держать, поэтому Костя решил, что Чёбот, то бишь Ремка Дьяконов, от испуга первым нырнул в собор, или… или сбежал?
Если снаружи собор был просто массивен, с куполом, плывущим в небе, то внутри он был и огромен, и величествен одновременно. Костя почувствовал себя здесь муравьем. На полу был изображены якорь, краб, барабулька и медуза. Ряд арок с колоннадами, золоченые фризы, цветастый орнамент с неведомыми птицами и цветами. Костя загляделся на всю эту красоту и вовсе забыл о Чёботе. Потом его окликнули чуть ли не хором, и он обнаружил, что Пётр Сергеевич грозно смотрит на него из-под арок на втором этаже, а Большаков – так тот вообще гневно машет рукой, стоя в дверном проёме: давай, парень, давай, не тяни резину, всё равно перед смертью не надышишься. Пришлось заканчивать лирическую часть экскурсии и топать по узкой винтовой лестнице всё выше и выше, под самый купол, парящий в вышине. По периметру купола были расположены окна и смотровая площадка.
– Ну что, узнаёшь, что-нибудь? – нетерпеливо спросил Большаков и ткнул рукой в стекло, будто Костя обязан был подчиняться малейшему его приказу.
– Мать моя женщина… – произнёс Телепень, глядя на Балтику и город с высоты птичьего полёта.
Вот тогда Костя и забеспокоился второй раз, потому что вслед за глупой фразой Телепня Чёбот должен был, как обычно, произнести: «Святые угодники», но не произнёс, потому что отсутствовал. Костя завертел головой в поисках Чёбота, почему-то увидел внимательные глаза Дядина, следящие за ним, а Большаков сказал полным презрения голосом:
– Ну чего ты, как вошь на блюде?! – и сунул ему в руки бинокль. – Смотри, «мститель» номер пять тысяч сто, и скажи, где этот чёртов засекреченный пункт связи? Может быть, ты даже знаешь, где ракета спрятана?!
Косте это страшно не понравилось, но деваться было некуда, и он стал разглядывать город и акваторию порта, и дальше, вплоть до Мартышкино, Петергофа и Ораниенбаума, которые располагались на другом берегу пролива.
Балтика блестела в косых лучах солнца. Над ней ходили белые облака, и Костя мог поклясться, что не ошибся относительно форта Милютин, который находился как раз посередине между островом Котлин и южным берегом залива. Ему, конечно, приглянулся и форт Александр I, который походил по форме на семя фасоли. Он подумал, что заветная кнопка может быть и там. В памяти почему-то всплыла крутая железная лестница, ведущая на самый верх полубашни. Но он до конца не был уверен, что заветная кнопка именно там, а, например, не на Милютине. Говорить об этом в присутствии Большакова не хотелось по одной причине: пропал Чёбот, а это могло означать всё что угодно, даже ещё один заговор, теперь уже Дядина, потому что Дядин имел влияние на Чёбота. А ещё Костя почувствовал, что Пётр Сергеевич и Большаков с той минуты, как он ступил на остров, неотрывно следят за каждым его шагом, и избавиться от них – самая сложная задача. Для этого надо выиграть время, и не было у Кости ни союзника, ни учителя, вообще никого, кто бы ему подсказал, как поступить.
– Надо попасть в форт Милютин, – сказал Костя неожиданно для самого себя.
Был в этой неожиданности какой-то смысл, но Костя его ещё не понял, не уловил, да и кто бы уловил в условиях минимума информации? Разве что сам Бог, беспокойно думал Костя, разглядывая акваторию Котлина, в которой лежали на боку, или стояли, или ржавели перевернутые вверх килем десятки, сотни судов всех назначений: и военные, и гражданские, выброшенные зимними штормами на берег и тихо умирающие в доках Кронштадта.
– Ты уверен? – спросил Большаков. – Его же обыскали раз сто.
– В Милютине есть ракета, – уверенно сказал Костя, не отрывая бинокль от глаз.
– Нет там никакой ракеты! – как будто лениво отозвался Большаков. – Нет и никогда не было! Понимаешь? Ты думаешь, я зря здесь сижу, жду вас, «мстителей», как манну небесную?! Да на фига вы мне сдались! Я эти острова все облазил от клотика до самых глубоких твиндеков. Темнишь ты, парень, ох, темнишь! Может, ты засланный казачок?
– Какой казачок? – удивился Костя, отрываясь от бинокля, и так это у него прямодушно вышло, что Большаков на мгновение успокоился.
– Оставь парня в покое, – встрял Дядин. – Видишь, ему тяжело вспомнить, а ты одно талдычишь: «Темнишь, да темнишь».
– Нет там ничего! – уверенно сказал Большаков. – Мне ли не знать?!
– Хорошо, – разозлился Костя, – если я вам сегодня не найду ракету, то будем считать, что я ошибся и ничего не помню. Это будет проверка.
– Поехали! – забрал у него бинокль Большаков. – Поехали! Чего рассусоливать, через час во всём разберёмся, и тогда мы поймём, кто ты такой. Может, ты подставной «мститель»?
– А что, бывают и такие? – с иронией спросил Дядин.
– Представь себе, – ответил Большаков, – бывают. Ко всему надо быть готовым.
– Ну, если с такой меркой ко всем подходить… – начал Дядин.
И они заспорили – долго и нудно, но Костя не стал слушать и вникать в суть их перепалки, которая сводилась к тому, что поставных «мстителей» априори не существует, а первым стал спускаться по узкой винтовой лестнице, в надежде найти Чёбота и расспросить, где он шлялся всё это время.

***
Трудно было сказать, заметил ли кто-либо, кроме Кости, отсутствие Чёбота или нет, но когда они выскочили из Морского собора, злые и наэлектризованные разговорами Дядина, Чёбот, как ни в чём не бывало, торчал на Якорной площади. Однако только один Костя обратил внимание, как они обменялись с Дядиным заговорщическими взглядами. Странно это всё было и таинственно, и Костя опять ничего не понял, но промолчал, памятуя, что на этот раз длинный язык до Киева не доведёт. Зато Пётр Сергеевич тут же спросил:
– А ты где шлялся?
Оказалось, что Чёботу поплохело, и он отлёживался в ближайших кустах. Для придания своим словам большей достоверности, он покрутил боксёрским носом и даже тряхнул головой, отчего его чёрные вихры разлетелись во все стороны и легли назад, словно копна сена. Костя ему ни капли не поверил, потому что Чёбот был свежим, как огурчик.
– А что, я вам нужен был? – невинным голосом осведомился он.
– Да нет… – сказал Дядин довольным тоном. – Мы и без тебя обошлись, – и предостерегающе посмотрел на Костю, мол, если даже о чём-то догадываешься, то держи язык за зубами.
– А у меня голова с детства от высоты кружится, – добродушно сообщил Чёбот, и в его глазах мелькнула знакомая деревенская хитрость.
Костя готов был биться об заклад, что Чёбот безбожно врёт, потому что даже больной Телепень, который имел заячью душу, и тот влез под купол, чтобы поглазеть на город. Однако на вранье Чёбота никто не обратил внимание – кружится голова, ну и пусть себе кружится, нам-то какое дело, читалось на лице Большакова и Петра Сергеевича. Костя же решил промолчать, хотя при других обстоятельствах ради спортивного интереса обязательно вывел бы Чёбота на чистую воду.
Большаков прямиком направился в порт, и через пятнадцать минут баркас уже лихо разбивал волны, идущие вдоль берега в сторону Санкт-Петербурга. Погода ухудшилась, и вал за валом, накатывающие на правый борт баркаса, заставляли Большакова идти галсами, резко меняя курс, и в результате он не выигрывал, а больше терял время при движении вперёд.
Вначале прошли мимо форта Александр I, и его чёрные стены вставали из воды, чрезвычайно похожие на форт, о котором Костя читал в энциклопедии, он был похож на форт Байярд, который находился рядом с нормандским побережьем Франции. Тоже три этажа бойниц, тот же эллипс в сечении и такие же камни, обрушенные штормами в воду.
Как хотелось Косте крикнуть: «Мы пришли, и никуда не надо больше плыть!» Но он сам же первый не поверил бы своим словам, поэтому промолчал. Они миновали форт Александр I, чтобы устремиться дальше – к форту Милютин, до которого надо было покрыть такое же расстояние, которое они прошли до форта Александр I. Впрочем, если бы Пётр Сергеевич в эти минуты наблюдал за Костей, то вся его хитрость открылась бы с головой, не умел Костя хитрить. Однако Пётр Сергеевич был занять разговором с Дядиным. Чёбот же! Хитрющий Чёбот с невинным видом взирал на надвигающийся форт. Телепню же ни до чего не было дела, он всё ещё страдал, зелёный, как лягушка. А Большаков усердно боролся с волнами. В общем, Косте удалось скрыть факт своего интереса к форту Александр I.
Он улучил момент и спросил шёпотом:
– Где ты был?
Чёбот с невинным лицом ответил:
– В кустиках сидел… – на его губах мелькнула знакомая ухмылка, означающая: не лезь, всё равно не скажу!
Ну да, понял Костя, хоть режь. Таким уж уродился Чёбот – упрямым и своенравным, но глупым, ведь получалось, что он во всём помогает Дядину, а это плохо, очень плохо, и Костя почувствовал себя одиноким, не на кого ему было опереться и не с кем ему посоветоваться, чтобы принять правильное решение.
– Врёшь! – убежденно произнёс он. – Говори! – потребовал он.
Может быть, Чёбот и разоткровенничался бы, и рассказал, или хотя бы намекнул, что у них с Дядиным на уме, но рядом, как дух, возник этот самый Дядин и сурово посмотрел на Чёбота. Чёбот поморщился и заткнулся, а у Кости возникло стойкое ощущение, что они в сговоре. Потом его отвлекли, и он на время забыл возникшую мысль, потому что Большаков с Петром Сергеевичем налетели на него, как коршуны с двух сторон.
– Ну и где твоя ракета? – ядовито спросил Большаков, после того, как они втянули баркас на песчаный пляж. – Где? – он демонстративно из-под руки обозрел развалины форта, который больше походил на недопеченный пирог с оплывшими краями, чем на боевую крепость, призванную охранять Кронштадт с юга.
– Я тоже ничего не вижу! – авторитетно подтвердил Пётр Сергеевич и посмотрел на Костю точно так же, как тогда, в спальне у Аманды, зло и одновременно презрительно.
Интересно, ехидно подумал Костя, а если у меня ничего не выйдет, если я ошибся, что они со мной сделают? Бросят в море или убьют из «плазматрона»?
Все долго смотрели на развалины форта Милютин, густо заросшие травой и осинами от первого яруса до второго. Действительно, ракету здесь спрятать было негде, разве что схоронить в невысоких башнях по обе стороны крепости. Но башни эти были слишком узки для ракеты.
Костя с огорчением «вспомнил», что одна шахта-башня предназначалась для прожектора, а вторая для корректировщиков огня. На первый взгляд, ни в той и ни в другой ракета поместиться не могла – даже самая маленькая. Но ноги сами несли его к одинокой шахте-башне справа от позиций, где когда-то находился прожектор. Большаков, как тень, следовал за ним, сохраняя на лице выражение крайнего недовольства, за ним семенил невысокий Пётр Сергеевич, и на лице у него была написана тайная надежда раз и навсегда разрешить его спор с америкосами. Дядин почему-то приотстал и беседовал с Чёботом. Чёбот отчаянно жестикулировал и даже перекрестился. По его лицу было видно, что он отчаянно врёт. Телепень, поражённый в печень алкоголем и укачанный волнами Балтики, безучастно сидел на берегу.
– Я же тебе говорю, – в сотый раз напоминал Большаков, – что я лично исследовал эти развалины. Здесь пусто!
Костя в сердцах едва ему не ответил: «Не учите дедушку кашлять!» Но учитывая габариты Большакова, это могла быть его последняя реплика, поэтому он молча подошёл и заглянул в прожекторную шахту. Пётр Сергеевич опередил длинноногого Большакова и тоже сунул морду в шахту, а потом недовольно пошевелил своими вислыми усами, что выражало одну единственную мысль: «А я так на тебя надеялся…»
– Ну и что?.. – спросил он ехидно, разглядывая далеко внизу пол каземата и остатки подъемного механизма, с помощью которого на поверхность поднимался прожектор. – Где твоя ракета? А?
– Накрылась медным тазиком! – насмешливо высказался Большаков своим густым басом и едва не расхохотался.
– Здесь ракета, – со знанием дела ответил Костя, хотя вовсе не был в этом убеждён. – Здесь она!
– Ты уверен?.. – поднял на него свои светлые глаза Пётр Сергеевич и с хитрецой прищурился, совсем так, как тогда, в квартире у Аманды.
– Уверен, – твёрдо ответил Костя, хотя коленки у него предательски дрогнули.
Убьют, подумал он, ей богу, убьют.
– Да врёт он всё! – недовольно загудел Большаков. – Сбросим его вниз, делов то! – он даже протянул руки, похожие на две грабарки, чтобы схватить Костю и сунуть головой во чрево крепости, разрешив таким образом раз и навсегда прения о всяких там ракетах и красных кнопках.
Тогда Костя не выдержал и действительно выдал им обоим со всем жаром юности:
– Не учите дедушку кашлять!
Пётр Сергеевич от такой наглости опешил и поперхнулся, потому что всё же хотел защитить Костю от Большакова. А Большаков в свою очередь густо покраснел, потому что привык, что все и вся его уважают за габариты и громоподобный голос. На своём острове он бог и царь. Они переглянулись и только собрались с душевными силами, чтобы схватить Костю и разделаться с ним по законам «времени-марь», но не успели, потому что Костя ловко увернулся от их могучих объятий и, перепрыгивая через камни и валуны, помчался к главному входу в форт, железная дверь которого была пробита пулями и осколками ещё с лихих времен, которые промчались над Кронштадтом и его фортами.
– Стой! – как буйно помешанный, закричал Большаков, заподозрив, что Костя просто хочет спрятаться внутри форта. – Стой! – и затопал своими сапогами «сорок большого» размера. – Держите его!
Ему вторил Пётр Сергеевич:
– Держи подлеца, уйдет! Ёшкин кот! – и бросился за Костей, суетливо обегая большие и маленькие камни, не решаясь прыгать через них, чтобы ненароком не расквасить нос.
Костя и сам не знал, зачем и почему побежал в крепость. Разумеется, он понимал, что иначе его сбросят в её чрево и он погибнет, как неразумный кутёнок, однако ещё одно непонятное стремление – словно нить Ариадны, указывала ему путь – туда за распахнутую настежь дверь форта, в его тёмный, мрачный сумрак, в его казематы, больше похожие на катакомбы, дальше, дальше к подъёмному механизму – элеватору снарядов и картузов.
Из центрального помещения, тёмного, как нутро печи, он сунулся вправо на едва различимый свет, который вывел его в ряд комнат, где, должно быть, когда-то были казармы, через окна которых он увидел мечущихся в панике Большакова и Петра Сергеевича.
– Сбежал, сволочь! Сбежал! Ёшкин кот!
В ответ слышались возмущенные голоса Дядина, Чёбота и даже Телепня, которого настолько воодушевил смелый поступок Кости, что он ожил и тоже орал, как резаный:
– Приёмыш, беги!!! Приёмыш, спасайся!!!
Костя и побежал по мрачному коридору, потолок которого был оплавлен и был усеян сосульками, потом – через кухню с двумя округлыми окнами, выходящими на залив, дальше – через пустые казематы непонятного назначения, где на полу были проложены рельсы, ведущие в низкие арки, и ещё дальше, где должен был находиться подъёмный механизм, о котором он вспомнил в самый последний момент, утвердившись тем самым в мысли, что он таки запрограммирован вспоминать всё шаг за шагом, а не наоборот, как того требовали Большаков, Пётр Сергеевич и Дядин.
Большаков, должно быть, несмотря на свои габариты, всё же решился проникнуть внутрь форта. Он оказался чрезвычайно резвым, и Костя услышал, как Пётр Сергеевич взмолился:
– Да не беги ты так, окаянный!..
А потом Большаков, должно быть, всё же врезался или в арку, или в сосульки, потому что заорал благим матом:
– А-а-а! Мать твою перемать!
Больше Костя отвлекаться не стал, хотя и испытал удовольствие от этих криков и с радостью услышал бы их ещё раз сто, но вместо этого вынужден был завернуть за угол, где находилась металлическая лестница, ведущая на второй этаж. Он взлетел по ней наверх и оказался рядом с элеватором для снарядов.
– Стой! – гудел неутомимый Большаков, и было слышно, как он в гневе пинает сапожищами кирпичи, попадающиеся ему на пути.
– Стой, подлец! Стой! Ёшкин кот! – вторил ему Пётр Сергеевич, преисполненный праведного гнева.
Почему Костя повернул ручку элеватора не три и не пять, а ровно четыре с половиной раза, известно одному Богу да ещё тем людям, которые его запрограммировали на эти действия. Механизм поддался его усилию, прокрутился со скрипом и натужным вздохом, тележки элеватора с одной стороны зарядной шахты стали подниматься, а с другой – опускаться, и казалось, что древняя крепость ожила и готова стрелять по всем-всем врагам отечества.
Большаков и Пётр Сергеевич, напуганные этим движением, в ярости орали:
– Не трогай! Взорвёмся! Ёшкин кот!
Но Костя их не слушал. Справа от оконного проема открылась ниша, на её поверхности зелёным светом засветился контур ладони. Косте только и осталось, что приложить к нему руку.
В этот момент неугомонные Большаков и Пётр Сергеевич преодолели крутую лестницу и тоже влетели в зарядное помещение. Большаков едва не дотянулся, чтобы схватить Костю за шиворот, как вдруг раздался страшный скрежещущий звук, и все трое замерли, словно парализованные. Форт вздрогнул от основания до самой крыши, в воздухе повисла пыль, в потолке образовалась огромная трещина, и мелкие камни посыпались на головы. После этого в той стороне, где была прожекторная шахта, раздался ещё более ужасный скрежет, словно кто-то царапал железом по стеклу. Загудели странные механизмы, заработали непонятные двигатели, спрятанные в чреве форта. Форт задрожал, будто живой, будто хотел высказать все свои претензии к людям, потревожившим его. Костя на всякий случай ещё сильнее вдавил руку в нишу. Большаков и Пётр Сергеевич от испуга рухнули на древнюю клепаную кровать, которая стояла в углу помещения. Кровать под их весом прогнулась, оба очутились на полу, но даже не пробовали подняться.
– Что это?! – вскричал Большаков, глядя на Костю с мольбой и страхом.
– Мы больше не будем! – непонятно почему орал Пётр Сергеевич, закрыв голову руками.
– Спаси нас! – вторил ему Большаков, бас которого сорвался в фальцет.
– Вы хотели, чтобы была ракета? – невинно и даже чуть ехидно спросил Костя. – Хотели?! Вы её получили!
Он убрал руку, ниша закрылась, и стена снова стала ровной и гладкой, как хорошо залеченный шрам. Кто бы рассказал, ни за что не поверил бы, подумал Костя, с восторгом рассматривая её.
Большаков и Пётр Сергеевич ещё целое мгновение тупо пялились на него, соображая, что к чему, но ничего сообразить так и не смогли.
– Не может быть! – в один голос вскричали они хором. – Мы так не договаривались! Мы боимся!!! У нас поджилки трясутся!!!
Но в если в голосе Большакова слышались нотки злобы и отчаяния человека, который дал маху, то Пётр Сергеевич, кроме чувства страха, испытывал еще и несказанную радость. Наконец-то свершилось то, к чему он стремился всю жизнь, и теперь пиндосы поплатятся за Третью мировую и за разорённую Россию. «Так им всем!» – сквозь страх читалось у него на лице, глаза у него расширились от восторга. По идее, Большаков тоже должен был радоваться – запустили ракеты и всё такое, однако на его огромной физиономии было написано одно огромное разочарование, словно он совершил непростительную ошибку и теперь не знает, что ему делать, убить ли Костю одним махом, или подождать ещё немного.
Костя оставил их в сомнениях и муках сидящими на полу и выбежал наружу. Телепень, который уже излечился, несся вслед за Дядиным и Чёботом к шахте-башне, восторженно размахивая руками и вопя нечто невразумительное.
Сама башня разительно изменилась. Она стала гораздо шире и мощнее, а главное – выше, словно поднялась на два или три этажа, а из каменной сделалась стальной. По крайней мере, так показалось Косте, потому что поверхность башни сверкала металлическим блеском. А ещё над её верхушкой торчала ракета с носовым оперением.
– Вот это да!!! – восхищенно орали Дядин, Чёбот и Телепень и, как малые дети, плясали вокруг башни, поглаживая её, как любимого коня. – Вот это махина! Вот это монстр!
– А я ведь до конца в тебя не верил, – со счастливым лицом признался Дядин. – Ай, да Костя! Ай, да сукин сын! Приговорил-таки пиндосов!
Чёбот и Телепень – те вообще потеряли дар речи и только и могли, что бестолково орать и прыгать, как сумасшедшие. А потом они бросились обниматься с Костей, хотя сам виновник торжества не был уверен, что совершил какой-то подвиг. Что-то ему подсказывало, что не всё так просто, что у него ещё будет повод к разочарованию, и он не ошибся.
Только через целых пять, а то и десять минут из форта вымелись ругающиеся Большаков и Пётр Сергеевич.
– Стойте! – кричали они, со знанием дела. – Стойте! В укрытие! Ракета сейчас взлетит!
Первым опомнился Дядин. Он в испуге отскочил от башни. За ним последовал верный и преданный Чёбот, а уж Телепню сам бог велел уносить ноги, потому что у него была заячья душа.
Все вшестером побежали на левый фланг и спрятались там, где лестница и гранитная аппарель вели на вершину крепости. Они сидели, уставившись на друг друга, дрожа и ежесекундно ожидая рёва двигателей. Однако ничего подобного не происходило. Напротив, было тихо, сонно и печально, как было тихо, сонно и печально до их появлении в форте Милютин, и этому не было никакого объяснения.
– Почему же?.. – первым опомнился Телепень. – Почему она не взлетает?
Вопрос, конечно, был риторическим, и Большаков с Петром Сергеевичем зашикали на него, мол, ты ничего не понимаешь по младости лет, а ракета сейчас как взлетит, и всё окутается ядовитыми и горячими, как лава, газами. Они ждали-ждали, ждали-ждали, прислушиваясь к звукам форта, однако ничего, кроме посвиста ветра и короткого дождя, не дождались.
– Тю! – сказал Телепень разочарованно.
– А она и не полетит, – уверенно произнёс Костя, поднимаясь из-за камня, за которым прятался.
– Почему?! – вскричали все, уставившись на него так, словно видели его впервые. Даже у богатыря Большаков в глазах появилось удивление.
– Потому что это всего-навсего демонстрация технологий! – выпалил Костя.
Но его фраза произвела обратный эффект. Все быстренько сообразили, что он просто-таки желает оправдаться любым способом.
– Какая, на фиг, демонстрация?! – взревел вконец расстроенный Большаков, ещё не веря в такую удачу.
– Я догадался! – твёрдо сказал Пётр Сергеевич. – Я сразу понял, что она не взлетит! – он выглянул из-за аппарели и посмотрел на башню. – Ёшкин кот!
За ним выглянули остальные. И действительно, в башне и торчащей над ней ракете ничего не изменилось.
– Выходит, мы зря прятались? – разочарованно спросил Чёбот.
– Не может быть… – сказал Дядин, который один из всех был искренне рад фантасмагории, которая произошла в форте Милютин.
– Единственное объяснение – это демонстрация намерений, – заявил Пётр Сергеевич таким серьезным голосом, будто бы сам что-то понимал, но все ему поверили. Пётр Сергеевич посмотрел Костю и задумчиво спросил: – Что же у тебя ещё припасено? А? Ёшкин кот…
– Не знаю, – настороженно ответил Костя, на всякий случай отступая на шаг.
А сам подумал, что вроде бы у него в запасе больше никаких фокусов нет. Голова была пуста, как хорошо выеденный арбуз.
– Так это обманка?! – взревел Большаков.
– А я о чём, – ответил Пётр Сергеевич. – Молодец, пацан, уважаю. – А потом схватился за голову: – Это ж надо! Если нам демонстрируют такие технологии, то что на самом деле скрыто от взгляда. Американцы лопнули бы от зависти!
– Да-а-а… – согласились все с умным видом, и очевидность грандиозной идеи встала перед ними во всём своём величии.
А Дядин растерянно спросил:
– А где тогда настоящая ракета? – и посмотрел на Костю так, словно Костя был совсем не Костей, а каким-то жутким монстром. – А мы не узнаем, – объяснил он довольным тоном Пётру Сергеевичу и Большакову. – Ах да русские! Ах, да сукины дети! Вот закрутили! Не выкрутишь! Фиг вам всем! – Дядин действительно скрутил дулю и показал её в сторону запада. – Не на тех нарвались. Голову даю на отсечение, что это то ли наноматерия, то ли что-нибудь похлеще, – он снова выглянул из-за аппарели. – Вот, пожалуйста! – произнёс он довольным тоном. – Сами убедитесь!
– Так что, ракета не полетит? – словно проснулся Телепень, который ничего не понял.
Плохо быть безграмотным, решил он и дал себе слово, что когда вернётся в деревню, то первым делом научится читать, а потом выпросит у Кости за две банки сгущёнки «Справочник молодого моряка».
– Не полетит, сынок, не полетит… – утробно-глухим голосом произнёс Большаков. – Так можно инфаркт на ровном месте получить. Ты Костя так больше не делай! Предупреждай заранее. Можете успокоиться! – весело обратился он ко всем, – это одна сплошная профанация идеи «мёртвая рука-два», а никакая не демонстрация технологий. Обман чувств. Феерия! Нет никакой «мёртвой руки-два»! Нет!!!
– То есть?.. – так ничего и не понял Телепень.
– А есть один сплошной обман, – торжественным тоном заключил Большаков. – Обман!!! Сами себя обманули! Ха-ха-ха!
И так он был рад, и так возгордился непонятно чему, что едва не выпрыгивал из собственных штанов, а Косте сделалось обидно до слез. Он и сам не знал, что ответить. Выходит, что он ещё раз всех подвёл. А как же форт Александр I, на который он надеялся, как на запасной вариант? Выходит, всё насмарку?
В отчаянии он смотрел на башню. Башня принимала прежний вид: с вершины её пропал остроконечный кончик ракеты, сама башня осела, перестала блестеть, как металл, и стала прежней, какой они видели её в самом начале.
Костя подумал: «О чём не плакал, о том не споёшь» и подался к баркасу. Ему было не просто грустно, ему было очень грустно. Переться за тридевять земель, чтобы опозориться. Так хорошо всё начиналось, и на тебе: ракета не взлетела, и праздник закончился, не успев начаться.
Чёбот пристроился рядом и таинственно зашептал:
– Да ладно тебе. Найдём мы эту твою красную кнопку. Ты мне веришь?
– А нет никакой красной кнопки, – ответил Костя, хотя на душе у него скребли кошки.
– А что же есть? – спросил Чёбот.
– Тумблер под красным колпачком.
Чёбот посмотрел на него, как на полного идиота, и отстал, решив, что Костя окончательно и бесповоротно спятил.

Глава 10
Заветная кнопка

– Ничего, бывает… – добродушно и снисходительно гудел Большаков, большой, грузный, как медведь перед спячкой. – Не огорчайся, сынок, – и великодушно похлопывал его огромной рукой по плечу.
Он вдруг стал добрым, весёлым и хлебосольным, затащил всех в Итальянский дворец на берегу Итальянского же прудика и почти насильно накачивал даже не супер-пахучим первачом, а отличным хлебным вином – полугаром. Был многословен не в меру. Однако в глазах у него таилось знакомое коварство зверя, который только и ждет удобного момента, чтобы напасть со спины. Казалось странным, что несостоявшийся полёт ракеты придал ему столько душевных сил, будто он не переживал за судьбу родины, а довольствовался малым – ежеминутным возлиянием.
Костя же, наоборот, переживал и за родину, и за своё падение и поэтому выпил всего-то на палец того полугара. Не пойму, чему он радуется? – ломал он голову, плакать надо. Опять америкосы вышли сухими из воды, а мы обосрались.
– Всё тип-топ! – орал Большаков и пробовал танцевать чечетку, но у него плохо получалось. – Всё тип-топ! – и приплясывал, поднимая пыль своими огромными, как лыжи, ножищами.
– Не огорчайся, у нас есть ещё попытка! – вторил ему Пётр Сергеевич, по-деловому звякая кружкой и одобрительно наблюдая, как Большаков подливает в неё божественный полугар. – Утром пойдём на форт Чумной!
Чумным фортом назывался форт Александр I. В те далёкие времена, когда он утратил своё военное предназначение, в нём изучали и испытывали противочумную вакцину, поэтому его стали называть «Чумной».
– Выпьем за Костю! – орал Чёбот. – Выпьем за нашего брата!
– Ура-а-а! – восторженно кричал Телепень.
– Выпьем! – кричал Большаков. – Он нам глаза открыл!
Дядин же воротил морду и отказывался пить. Презирает, думал Костя и уходил куда-нибудь в угол, подальше от жалеющих его глаз, глядел в окно на блестящую поверхность Итальянского пруда и полагал, что ему никогда не подняться даже в собственных глазах.
Чебот, сын полупопа, полушамана, так тот вообще панибратски лез обниматься – снова пьяненький и весёлый, как на танцульках в деревне. Только в деревне отец с матерью ему живо голову отвернули бы, а здесь было некому, вот он и напился сызнова. Везёт тем, у кого короткая память, думал Костя, а я так не могу.
К его досаде, напились все, только непонятно – на радостях или с горя. Скорее всего, с горя, тяжело думал Костя, избегая соболезнований, от которых его просто с души воротило. Ему хотелось крикнуть: «Да оставьте меня все в покое! Я провалил задание века. Меня презирать надо! А вы!..», но молча терпел дружеское подтрунивание. Казалось, речь шла о какой-нибудь ерунде, например, о неудачной рыбалке или о гнилой картошке, которую не уберегли до весны. А ведь на кону судьба России! – думал он зло. А мы её бездарно пропиваем. Эхе-хе… После криков и тостов он впал в лихорадочное состояние неудовлетворенности: «Что делать?! Что делать?! Что делать?!»
Чёбот, знай себе, наливал всем без разбору и периодически показывал Косте большой палец и радостно говорил, как он его уважает и любит, а Костя воспринимал его слова совсем не в том смысле, как понимали его все, а в смысле, что и на старуху бывает проруха и что он даже не обмишурился, а просто крепко и безнадежно сел в глубокую-глубокую лужу и не выбрался из неё. И хотя Пётр Сергеевич периодически кричал, что он по-прежнему верит в Костю и что утро вечера мудренее, ситуация от этого не менялась, репутация Костина была основательно и безоговорочно подмочена. А то, что Пётр Сергеевич собирался ехать поутру в Чумной, то бишь в форт Александра I, то это ещё ничего не значит.
День клонился к закату. В свои права вступала белая ночь, а это означало, что облака, днём выглядевшие весёлыми и невесомыми, сделались чёрными и грозными, потому что солнце упало за горизонт и подсвечивало их, как фонарь на огромной-огромной сцене, сбоку.
Костя вконец расстроился и сбежал по широкой мраморной лестнице Итальянского дворца на улицу. Было тихо, сонно, как у них в деревне, и Косте в очередной раз захотелось очутиться дома, выспаться в мягкой, тёплой постели, увидеть Верку Пантюхину, а главное – и побыстрее забыть неудачу с засекреченным пунктом связи, забыть, как дурной сон. Нет никакого пункта, думал он, нет, и баста! Приснилось мне всё! Ничего не выйдет. Не спасём мы Россию. И так ему сделалось горько, что он сел на древнюю пушку и бездумного стал глядеть на воду Итальянского пруда. И не было ничего хуже этих душевных терзаний.
За волнениями и тревогами дня Костя с удивление обнаружил, что почти совсем не помнит Аманду. Теперь она представлялась ему чем-то далёким, словно всё, что произошло между ними, произошло не с ним, а с кем-то другим, просто очень хорошо знакомым человеком. Верка же Пантюхина, наоборот, снова заняла все его мысли. Завтра отправлюсь домой, глядишь, к осени доберусь, а там и свадьбу сыграем, думал он, не веря самому себе, если, конечно, Верка меня ждет, думал он с надеждой, которая свойственна каждому человеку, и если… если она меня простит. И всё-таки червячок сомнения грыз его. Как же так получается, думал он, неужели учёные и военные ошиблись? Он ломал над этим голову, но не мог прийти ни к какому решению.
На стене дома криво, на одном гвозде висела табличка: «Улица Макаровская». Она была знаком минувшей, давно ушедшей эпохи, возврата к которой нет и не будет. А во всём виноват один я, терзал себя Костя. Понадеялся на русский авось и сел лужу. Как теперь жить с этим, ума не приложу? Верка запрезирает, и вообще вся деревня отвернётся. Бежать надо, думал он, бежать!
Из Итальянского дворца вышел Дядин, но, в отличие, например, от Большакова, задумчивый и грустный. Он тактично хмыкнул в кулак и сказал сиплым голосом:
– Ты думаешь, я его не проверил?
– Кого? – удивлённо спросил Костя, чувствуя в душе бездонную пустоту, в которой не было места ни системе «мёртвая рука-два», ни Кронштадту, ни славному Санкт-Петербургу – вообще никому, словно жизнь остановилась, замерла на полном бегу.
В его представлении всё было кончено и можно было разбегаться по домам. Только для того, чтобы бежать, нужны были душевные силы, а их у Кости как раз и не было.
– Большакова, – сказал Дядин таким трезвым тоном, что Костя удивился, хотя видел, как Дядин махом осушил полкружки крепчайшего полугара.
– А-а-а… не всё ли равно… – обречённо махнул рукой Костя. – Всё кончено…
– О-о-о… – всепонимающим тоном протянул Дядин. – О-о-о… А ну-ка пойдём-ка… – Он крепко взял Костю под руку и потащил из-под ночной тени Итальянского дворца. – Пойдём-ка, пойдём-ка…
Костя покорно дал себя увести к набережной пруда, где росла густая сирень, и там расчувствовался, едва не заплакав. Ему вдруг захотелось ткнуться в широкую грудь Дядина и поведать ему обо всех своих печалях и несчастьях. Но он, конечно, же этого не сделал. Не подобает теленгеру проявлять слабость духа.
– О-о-о… – в третий раз произнёс Дядин, и его узкое лицо показалось Косте похожим на лезвие клинка. – Да ты раскис, парень?! Раскис! Окстись! Запомни, бороться нужно до последнего вздоха, иначе мы не победим!
– С кем бороться-то и как?.. – печально спросил Костя.
– Ну, с кем известно, – сказал Дядин. – А как, ты мне сам расскажешь!
– Я и борюсь… – уныло ответил Костя, глядя, как на поверхности пруда играют ночные мошки.
– Оно и видно, – насмешливо согласился Дядин, а потом произнёс то, отчего у Кости по спине пробежал мороз. – Большаков-то наш не человек!
– А кто?! – выдохнул Костя и заметил, что Дядин вовсе не грустен и не печален, как казалось ему вначале, а наоборот, как и тогда в Петрозаводске, подтянут и настроен решительно.
– Я думаю, он гранбот, – сказал Дядин таким тоном, от которого у Кости мурашки побежали по телу. – У пиндосов тоже свои высокие технологи.
– Так… э-э-э… гранботы людьми не бывают… – Костя наклонился к Дядинy, как кролик к питону, притянутый его взглядом, желая уточнить смысл услышанного.
– Откуда ты знаешь? – испытующе блеснул глазами Дядин.
– Вы же сами… Захар Савельевич… говорили, что только кошками и обезьянами.
– Нет, я ничего не говорил, это тебе показали кошку и обезьяну, а гранбот может принимать любой облик. Мы же не знаем, правда?
– Правда… – согласился поражённый Костя. – Значит… значит, что?..
Он боялся поверить в то, что не всё еще кончено, что есть ещё хотя бы один единственный шанс, и Дядин сейчас его подскажет.
– Значит, надо начинать заново, – непререкаемым тоном заявил Дядин.
– Когда? – спросил Костя. – Когда, Захар Савельевич?! – воскликнул он.
Он не мог собраться с мыслями, от радости они у него разбегались во все стороны, как блохи, но он, боясь сглазить удачу, даже и не думал ловить их и делать какие-либо выводы.
– Тихо! – предупредил его Дядин. – Сегодня ночью. Прямо сейчас.
У Кости отлегло с души.
– А как же?.. – он мотнул головой в сторону Итальянского дворца, в котором окна на втором этаже были весело освещены.
Там ещё остались Чёбот и Телепень, которых он ни при каких обстоятельствах бросить не мог. Не по-деревенски это было бы, не по-теленгерски.
– Спокойно, я по порядку объясню, – сказал Дядин таким ясным голосом, что Костя невольно снова вернулся к мысли об отмщении. Оказалось, что ещё не всё потеряно. – Я послал Чёбота проведать моего старого знакомого. Он живёт недалеко от Морского собора. Человеку этому можно доверять. Он прошёл войну и остался жив. Зовут его Сашей Брагиным.
– Брагиным?! – крайне удивился Костя и понял, какое у него, должно быть, сейчас глупое лицо. – Брагиным… Брагиным… – вспоминал он знакомое имя. – Брагиным… Старшим лейтенантом Брагиным! – воскликнул он. – Не может быть! Ведь у меня здесь… – он поспешно похлопал себя по груди, – его фронтовой дневник!
– Отлично! – поддержал его Дядин. – Таким ты мне больше нравишься! Теперь ты сам понимаешь, что Брагину можно доверять.
– Старший лейтенант Брагин… – всё ещё никак не мог поверить Костя. – Здорово! А я думал, он погиб.
– Брагин – уникальный человек, – объяснил Дядин. – Один из миллиона, кого не взяла чахомотка. Врожденный иммунитет у него, я так думаю. Так вот, Саша, а точнее, Александр Викторович, рассказал, что американцы здесь всё перерыли, а настоящего Большакова заменили гранботом.
– А что стало с настоящим Большаковым?
– Что может стать с таким человеком? – в свою очередь спросил Дядин и сам же ответил: – Убили Большакова, чтобы замести следы. А этот, уж не знаю, как его назвать, появился совсем недавно и Брагина не узнал.
– Вот в чём дело! – воскликнул поражённый Костя. – А Пётр Сергеевич?
– Пётр Сергеевич свой, то ли пиндосы чего-то не учли, то ли, наоборот, перемудрили, но Петра Сергеевича он признал сразу, и похоже потому, что Пётр Сергеевич всегда на виду в городе и пользуется огромным авторитетом, и ты наверняка вышел бы именно на него. Видишь, какой тонкий расчёт у пиндосов. А о Брагине никто не помнит, никто о нём ничего не знает. Живёт себе одинокий человек тихонько и незаметно. Рыбку на моле ловит.
Костя так был благодарен Дядину, что ему хотелось спросить со слезами на глазах, почему он с ним никогда так не разговаривал, почему не объяснял, что к чему, дружески и понятно. Может быть, тогда я быстрее нашёл бы эту заветную красную кнопку, то бишь тумблер под красным колпачком, думал он с облегчением.
– Так это его мы утром заметили? – спросил он. – У маяка?
– Его, его, – согласился Дядин.
– А как же я? – удивился Костя.
– А ты всё правильно делал, до последнего времени, пока не пал духом.
– Что же нам дальше делать?! – воскликнул Костя так громко, что Дядин приложил палец к губам.
– Тихо!
Они прислушались. Было тихо, пахло цветущей сиренью, из окон дворца доносились пьяные голоса.
– Сейчас вернёмся по одиночке, будто мы с тобой не виделись. А когда все улягутся, пойдём туда, где красная кнопка.
– Тумблер, – сказал Костя, – под красным колпачком.
– Отлично! – согласился Дядин. – Пусть будет тумблер под красным колпачком. А теперь иди, я за тобой.
Костя замялся:
– Простите меня, Захар Савельевич, я ведь вас подозревал… ну, что вы на американцев работаете.
– Ничего страшного. Это нормально. Вёл ты себя естественно. Наоборот, мне помог.
– В чём? – удивился Костя, счастливый, как никогда, готовый подпрыгнуть до небес и схватить луну.
– Заморочил ты всем голову. Вот Большаков и дал маху, и расшифровал себя. Слышишь, как радуется.
Действительно, из освещенных окон доносился радостный бас Большакова, ему тонким фальцетом вторил Телепень. Пели они, страшно фальшивя, какие-то непонятные песни.
– Мы поэтому ещё и живы, что он ничего не заподозрил, а то бы здесь уже была морская пехота США или люди-кайманы.
– А почему он меня сразу не убил? – спросил Костя.
– Потому что им надо было удостовериться, во-первых, что ты один и больше никого из «мстителей» нет, во-вторых, им твёрдо надо знать, где находится заветная кнопка, в-третьих, где располагаются ракеты системы «мёртвая рука-два». Уверен, что он уже сообщил своим, что её не существует, и там тоже от радости хлещут виски. Нам же надо торопиться в любом случае, вдруг они подстрахуются, и тогда мы, действительно, до утра не доживём.
Костя ещё раз посмотрел на освещенные окна Итальянского дворца и подумал, что какие они коварные и подлые, эти самые америкосы.

***
Он вернулся во дворец в тот момент, когда Телепень, держась за стенку одной рукой и пошатываясь, окроплял мочой чьи-то апартаменты на первом этаже, напевая при этом: «Не одна в стогу я ночевала…»
– А-а-а… это ты… – увидел он Костю и, не справившись с гульфиком, рухнул на антикварный диванчик в двух шагах от собственной лужи. – Я тебе одно скажу, как другу, – пробормотал Телепень, изучая потолок у себя над головой и заваливаясь на бок, – не верь, никому не верь, особенно э-э-э… – и уснул, забыв закрыть глаза.
– Кому?.. – не понял Костя, но Телепень уже храпел во всю Ивановскую, так, что по углам дрожала чёрная паутина.
Если и Чёбот набрался, подумал Костя, подступая к широкой мраморной лестнице, то что же с ними делать?
– Мальчишка-то не такой простак, как им кажется, боялся, что когда мы узнаем о кнопке, то убьём его. – услышал он голос Большакова и замер, занеся ногу над первой ступенькой.
На верхней площадке, у окна стояли Большаков и Пётр Сергеевич. Пётр Сергеевич курил, и сизый дым растекался во все стороны. Костя пригнулся и юркнул под лестницу.
– Красной кнопки не было, – напомнил Пётр Сергеевич.
– Ну! – радостно гудел Большаков. – Какая разница?!
В общем-то, ему всё рано: была или не была, подумал Костя.
– Зато была ракета, – напомнил Пётр Сергеевич.
– Вот за это мы его и…
– А зачем его убивать? – спросил Пётр Сергеевич, – если нет никакой кнопки и ракета сама собой растворилась?
Пётр Сергеевич был изрядно пьян. Большаков же был трезв, как стёклышко, и говорил, как всегда, весьма самоуверенно:
– А на всякий случай, – объяснил он. – Он же больше нам не нужен?
– Не нужен, – подумав, согласился Пётр Сергеевич. А потом словно очнулся: – Но чего-то я тебя не пойму, – возразил он, кивая головой, как китайский болванчик. – Вот если бы я не знал тебя, дурака, лет сорок, то подумал бы, что ты не Андрей Павлович Большаков, а другой человек, а так я тебе хочу возразить: нас и так мало осталось. Каждый человек дороже золота стал, а ты: всех убивать. Видать, остров на тебя плохо действует. Пацанов отпустить надо. Какой с них спрос? Ёшкин кот…
– Плохо-неплохо, а дело я своё знаю, – упрямо ответствовал Большаков. – Убьём, и точка!
– Ну как знаешь, – неожиданно дал добро Пётр Сергеевич. – А я ведь знаю, кто такой Дядин.
– Кто? – лениво заинтересовался Большаков.
– Настоящая его фамилия Гущин. Я-то помнил его в форме, а здесь он при косичке да старый.
– Ну и что? – спросил Большаков.
– А то, что он – Гущин Арсений Демьянович, служил в разведке. Был он тогда майором и приезжал к нам в штаб корректировать планы между погранцами и моряками.
– Ах, вон оно что?! – удивился Большаков и, подумав, добавил: – Тем более, надо всех… Зачем нам бывший разведчик?
– Конечно, – беспечно согласился Пётр Сергеевич. – Конечно… ведь бывших разведчик не бывает.
– А я тебе о чём… – добродушно загудел Большаков. – Неспроста он здесь… неспроста… Ну да утром мы во всём разберёмся, – пообещал он.
– Разберёмся… – снова согласился с ним Пётр Сергеевич.
Они ушли пить свой полугар и вести странные разговоры. Не успел Костя развернуться, чтобы бежать за Дядиным, то бишь Гущиным Арсением Демьяновичем, как тот оказался рядом.
– Я всё слышал… – сказал он. – Ты вспомнил, куда надо двигать и что делать?
– Помню, – ответил Костя. – Я всё помню.
– Действуй, а я твоих друзей вытащу из беды.
Костя, счастливый, как никогда, выскочил на улицу и понёсся в порт.

***
Он пересёк Синий мостик, и Итальянский дворец скрылся за развесистой рябиной, которая так благоухала в ночи, что от её запаха слегка кружилась голова. Впрочем, Костя знал, отчего кружится голова – оттого, что он плохо понимает, что надо делать и как надо поступать. Конечно, если бы Дядин, рассуждал Костя, открылся сразу, может быть, мы ракеты запустили бы ещё вчера. А с другой стороны, Большаков точно не позволил бы мне добраться до засекреченного пункта связи. Тогда может быть, всё к лучшему. В Косте проснулись азарт и холодный расчёт. Если он такой хитрый и дальновидный, то зачем напился? Да и не напился он вовсе, проклятый гранбот, а… а… следит за мной! Костя с перепугу оглянулся: площадь перед дворцом была пуста, брусчатка блестела под холодным светом луны. Но это ещё ничего не значит, решил он, засада может быть где угодно.
Вначале он бежал по пустынным улицам, потом перешел на быстрый шаг, потому что луна скрылась за облаками и сделалось темно, а в темноте можно было запросто переломать ноги. Город без людей быстро сделался старым, ветхим, разбросал везде камни, сучья, а то и вообще повалил деревья, и их, конечно же, никто не убирал. К тому же почти на каждом углу ржавели старые машины.
Потом Костя снова подумал, что если Большаков такой хитрый, то почему не следит за мной именно сейчас? Не может быть, чтобы я его перехитрил. Так не бывает. Мне всё время не везло. Он осторожно передвигался от одного дерева к другому, вслушиваясь в неясные звуки ночи. Но город был тих, и Костины шаги одиноко прозвучали вначале в Сквере подводников, потом вдоль длинных мрачных казарм, тянувшихся с правой стороны улицы. За каналом Амазонка сразу открылась водная гладь Каботажной гавани. Выглянула луна, и тени легли на землю. Косте сделалось не по себе, осталось всего-то обойти гавань и попасть на дамбу, которая вела к форту Пётр I. Если кто и подкарауливает меня, думал он, то только на дамбе, потому что её никак миновать нельзя. Из-за страха он не пошёл по берегу, где его можно было увидеть издали, а – лесом, и через пять минут понял, что заблудился. Пришлось повернуть влево и пробираться через буераки, пока между деревьями не блеснула вода. Вот тогда-то он и почувствовал запах костра. Ветер приносил его издали, с моря. Это было плохим знаком. Кто будет жечь костер ночью? Только засада, рассудил он, выбираясь на дамбу. Замерзли, должно быть. Греются. Минут пять он провёл в кустах, безуспешно вглядываясь в сумрак, пока не разглядел, что костер горит на внутренней стороне гавани. Только идиот его будет жечь, полагая, что никто не заметит, с некоторым превосходством подумал Костя. Он взобрался на дамбу и едва не разбил себе нос, споткнувшись о рельсы. Дальше он только и делал, что полз, потому что идти в полный рост было страшно и потому что на дамбе чувствовал себя как никогда уязвимым. Так он преодолел на брюхе все двести метров до блокгауза и, полагая, что его стерегут как раз там, где кончаются рельсы, спустился по опоре вниз и по колено в воде добрёл до каменной стены. Здесь тянулись старые причалы, и стена убегала вдоль берега до самого правого фланга форта. Костя начал взбираться по металлической лестнице, достал пистолет, высунулся и осторожно оглядел пирс. Теперь запах дыма чувствовался очень хорошо. Костер жгли по другую сторону форта.
Двухэтажный блокгауз внутри оказался пуст. Лестницу устилала многолетняя пыль, бойницы слепо смотрели на Кронштадт, и отсюда же хорошо было видно сидящего у костра человека, который был занят тем, что, устроившись на плащ-палатке, преспокойно читал себе при свете костра книгу. Ну теперь он никуда не денется, самодовольно решил Костя, снимая сапоги и выливая из них воду. Он отжал портянки и снова обулся. Можно было действовать. Человек у костра, как ни в чём не бывало, продолжал чтение с таким видом, словно его больше ничего не заботило.
Костя взял незнакомца на мушку, как его учил Рябой. И вдруг незнакомец показался ему чем-то знакомым, словно он где-то и когда-то его видел. Подожди, сказал он сам себе, кто он? В следующее мгновение его осенило: так это же старший лейтенант Брагин, о котором говорил Дядин! Костя опустил пистолет и покрылся холодным потом. Слава богу, что я не выстрелил! Он представлял его себе точно таким – бывалым, битым жизнью человеком и, конечно, большим любителем книг, а ещё романтиком и поэтом.
– Эй, парень!.. – позвал его Брагин, даже не обернувшись. – Иди сюда! Я тебя давно уже заметил, ещё на дамбе…
Я и не прячусь, подумал пристыженный Костя и вышел из блокгауза, спрятав пистолет в кобуру. Он испытал облегчение оттого, что ни в кого не надо стрелять. Брагин отложил книгу и поднялся.
– Потом ты плескался в бухте, – объяснил он. – Потом карабкался по лестнице, потом выливал воду из сапог.
– Простите… – покраснел Костя, – обмишурился.
– И всё потому что у меня абсолютный музыкальный слух. Я, брат, каждую ноту слышу.
– Я думал, что здесь засада, – ещё больше стушевался Костя. – Зачем вы костер палите? Вас видно за три километра.
– Маскировка, брат, – объяснил Брагин, рассматривая его из-под козырька бейсболки с большим интересом. – Большаков знает, что это я – одинокий, никчёмный рыбак, и поэтому ему волноваться не о чем, а если буду таиться, он сразу забеспокоится.
Был он не стар и не молод, что-то среднее. Седой и худощавый, с глубокими складками на переносице, он производил впечатление если не больного человека, то по крайней мере, не очень здорового. Одет он был в старую армейскую куртку-реглан, а на ногах крепкие берцы. Обычный мужичок, потрепанный жизнь, которого встретишь в любой деревне, решил Костя, только отточенные движения выдавали в нём военную косточку.
– А у меня ваш дневник есть, – сказал Костя, испытывая непонятное волнение.
Если бы он был постарше, он бы понял, что ему просто приятно иметь дело с хорошими людьми.
Костя полез во внутренний карман куртки.
– Правда? – удивился Брагин, и лицо у него на какое-то мгновение сделалось беззащитным. – Где ты его нашёл?! – почти вскричал он, хватая свой блокнот, как величайшую драгоценность.
Несколько мгновений он рассматривал его, не в силах совладать с волнением. Потом на его лице отразилось восхищение.
– Это ж надо! – воскликнул он и с благодарностью посмотрел на Костю.
– Там… – сказал Костя, не без сожаления расставаясь с дневником, потому что за делами и спешкой не успел его дочитать, ему было интересно, чем кончилась история любви старшего лейтенанта и Сони К.
– Спасибо, парень, – дрогнувшим голосом ответил Брагин. – Спасибо… Я его потерял в Санкт-Петербурге.
– А вы мне расскажете, что было потом? – спросил Костя, хотя вопрос был не ко времени. Но когда ещё у меня будет время? – подумал он, нет у меня времени.
– Расскажу, всё расскажу, – пообещал Брагин, заливая костер водой из котелка. – А теперь нам пора двигать, скоро начнёт светать.
И действительно, свет над водой стал ярче, и утренний туман наползал со стороны залива, скрадывая очертания форта. Его чернеющие амбразуры смотрели в сторону пролива, словно ожидая оттуда дурной напасти. Вот и мы, подумал Костя, как и старая крепость, тоже ожидаем напасти от Большакова, от людей-кайманов, от пиндосов. Запугали нас всех. Ну теперь уже недолго.
– Погода благоприятствует задуманному, – по-военному сказал Брагин.
И Костя словно вспомнил его слова. Это уже было, думал он, мы уже встречались и плыли в тумане, только я не помню, чем всё это кончится. Значит, всё идёт по плану, успокоил он сам себя, хотя, как и любого человека, его терзали сомнения.
Они спустились к воде, где стояла лодка, и Брагин, усаживаясь в неё, сказал:
– Война, брат, штука страшная. Все, кого я знал, уже умерли. Я последний из могикан.
Костя не понял, кто такой «последний из могикан», а просто спросил, берясь за вёсла:
– От чахомотки?
Брагин ответил не сразу, а оттолкнулся от опоры, и лодка бесшумно скользнула на глубину. Костя взялся грести.
– Кто от чахомотки, кто от ран и радиации, – нехотя сказал Брагин. – Мне повезло, я уцелел, может быть, один на миллион. Никто ведь не считал.
Некоторое время они двигались в полной тишине. Хороший мужик Брагин, подумал Костя, и дневник у него классный, и вообще, он мне нравится. Его бы к нам в деревню. Нам хорошие люди ох, как нужны. Мы бы с ним дружили, ходили бы на рыбалку, раз он её так любит.
– А что потом было, ну, когда вы получили ракеты? – не утерпел он.
– Потом? – переспросил Брагин и снова некоторое время молчал, должно быть, вспоминая своё боевое прошлое. – Потом, брат, всё очень просто: дали последний залп по противнику, и на этом война для нас закончилась.
– Почему? – удивился Костя.
В его представлении война – это нескончаемая вереница боев и побед. Но, оказывается, не всегда и не на каждой войне, а вовсе даже наоборот – за последним залпом следует поражение.
– Ну в смысле, мы, конечно, ещё сражались. Может быть, неделю, а может, чуть больше, бегали по лесам и болотам, пока армия окончательно не легла костьми от чахомотки. Американцы только на неё и рассчитывали и нас почти не бомбили и не били термоядерными. Инфраструктура им нужна была. Так что они просто ожидали, когда мы вымрем. Время играло против нас.
– А теперь оно за нас, – твёрдо сказал Костя.
– А теперь за нас, – согласился Брагин, – теперь мы короли, если, конечно, всё получится.
Должно получиться, подумал Костя и на всякий случай скрестил пальцы.
Над головами у них проплыла западная башня цитадели, и Брагин сказал, не обращая на неё внимания:
– Правь на десять часов.
– Куда? – не понял Костя.
– Вот туда, – показал рукой Брагин и стал возиться с мотором. – Нам главное – за форт завернуть.
Некоторое время был слышен только скрип уключин, плеск волн о борта и странное гудение, которое Костя приписал Балтике, её вечной изменчивости. Костя ещё некоторое время грёб беспечно, надеясь, что Брагин расскажет о Соне К. Очень интересовала его тема любви к женщине, неискушен он был в этом деле и думал о Верке Пантюхиной, как он её обнимет и поцелует. Если бы он лучше понимал себя, то сообразил бы, что на самом деле он романтик и что Аманда совершенно ему не подходит. Но такого опыта у него не было. Хорошо так думать, если есть о ком думать, заботиться. Потом он догадался, что слышит вовсе никакой не гул Балтики, а самый что ни на есть настоящий звук винта. Звук пришёл с южного стороны, с материка, и поэтому его было плохо слышно, да и вертолёт не долетел до Кронштадта, а, покружив некоторой время, ушёл назад, на юг.
Косте сделалось не по себе. Вечно мне не везёт, подумал он, и как с этим бороться?
Однако Брагин высказался более определенно:
– Летают… – посмотрел он в небо. – Они всё время летают. Последний месяц чаще обычного.
– Кто? – спросил Костя, плавно выдёргивая вёсла из воды.
– Американцы, больше некому. Или кайманы. Бог их разберёт. Всё едино.
Костя вдруг захотел рассказать, как он сбивал вертолёт в горах, как преследовал кайманов, как обнаружил «плазматроны» и как сражался в деревне, но подумал, что на фоне того, что пришлось пережить Брагину, это будет выглядеть пустым бахвальством, не потому что ему до последнего момента всё время везло, а потому что чувствовал, что это больше игра, чем реальная жизнь, и он промолчал. Единственное, о чем он пожалел: что не захватил с собой «плазматрон». С ним он чувствовал себя увереннее. А как его можно было захватить, если он остался в комнате, где веселился Большаков-монстр? Ну да, думал Костя, какой же он человек, если он гранбот. Но, похоже, Брагина это волнует меньше всего. Не боится он Большакова, понял Костя, и я бояться не буду. Он пощупал пистолет под мышкой, который придавал ему уверенность. Конечно, из него гранбота не свалишь, но всё-таки… – не успел закончить он мысль, как Брагин сказал:
– Сейчас, – и запустил мотор.
Костя положил вёсла вдоль бортов, и Брагин медленно и осторожно стал править в сторону форта Александр I.
Вертолёт вернулся и снова сделал несколько кругов над акваторией пролива. Теперь он гудел уверенно и сыто, словно готовил какую-то каверзу.
Хорошо, что сегодня туман, сосредоточенно думал Костя. Туман свой, он не предаст. Сегодня мне определённо везёт.
– Чего тебе надо? – забеспокоился Брагин, глядя в молочную пелену тумана. – Чего? Улетай, улетай, кыш! – уговаривал он вертолёт, и тот, словно послушавшись, скрылся в направлении материка. – Будут сегодня дела, – сказал Брагин. – Ох, чую, будут…
– А что дальше случилось с вашей Соней? – совсем некстати спросил Костя.
Любопытно ему было. Так любопытно, что удержаться не мог, хотя понимал, что Брагину может быть больно. Казалось, что Брагин не услышал вопроса да и вообще – сосредоточился исключительно на движении лодки. Но вдруг, когда Костя уже отчаялся ждать, он ответил:
– Нет Сони... Я не нашёл её в Санкт-Петербурге. Пропала Соня. Конечно, она могла эвакуироваться на восток страны, но, откровенно говоря, надежды на это совсем мало. Сколько лет прошло. Здесь она… – он похлопал рукой по борту лодки. – Здесь… В братских могилах…
– Почему? – спросил Костя. – Почему здесь? Вдруг она всё-таки уехала?
– Потому что поезда к тому времени уже не ходили и самолеты уже не летали, – устало объяснил Брагин, и было ясно, что он говорит так не из-за упрямства, а потому что такова логика жизни, а у неё, у этой логики, свои железные законы, и ничего с этим не поделаешь.
– А как же вы?.. – не унимался Костя, желая одним махом выяснить все вопросы, которые волновали его.
– Я?.. Чего я?.. – со вздохом спросил Брагин. – Я, брат, всю Белоруссию прошёл пешком и видел так много смертей, что душа моя огрубела, и я уже ничего не хочу от жизни, кроме как рыбачить и читать старые книги.
Они снова помолчали. Потом Костя сказал мечтательно:
– Вот бы мне одну… – и подумал, что готов за хорошую книгу полжизни отдать.
Ему вдруг захотелось рассказать, обо всех книгах, которые хранились у него дома, о «Справочнике молодого моряка» за пазухой, об энциклопедии и книге о хоббитах и властелине колец, даже о клочках газет, которые хранились у него под кроватью. Но конечно же, ничего не рассказал, потому что не к месту это было и не ко времени. Вопрос о Соне К был ко времени, а обо всём другом – не ко времени. Обо всём другом говорить было кощунственно, потому что Брагин вспоминал свою жизнь, и это была его боль, это было заметно по его лицу и морщине, которая вдруг прорезала переносицу.
– Кончим дело, брат, – сказал Брагин, – зайдешь, я тебе подарю много хороших книг.
– Спасибо… – чуть ошалело сказал Костя, потому что в его представлении книги были величайшей ценностью в жизни.
Уже совсем рассвело, туман полз клочьями. Костя закрутил головой, заволновался, что они проскочат форт Александр I, но Брагин угадал его мысли:
– Не боись, мы уже совсем рядом.
Словно в подтверждение его слов, туман на мгновение приподнялся, и Костя увидел чёрный массив, зализанный волнами и поднимающийся прямо из воды. В следующее мгновение туман сомкнулся, и они снова очутились в сплошном молоке. Брагин выключил мотор, и Костя снова взялся грести – тихо, осторожно, чтобы даже уключины не скрипели. Стало слышно, как вода журчит под форштевнем, волны бьются о гранитные стены форта да кричит одинокая чайка. Внезапно из тумана выплыл угол пирса со склонившимся, как журавль, небольшим краном. Не успел Костя завести нос лодки между камнями, как Брагин прыгнул на берег, схватил верёвку и накинул её на ближайшую сваю.
– За мной… – скомандовал он.
Они прокрались по скользким валунам и выглянули: туман над фортом поредел и видно было, что пирс пуст, а на воротах написано: «18-й Арсенал военно-морского флота». Сверху за крохотным балконом чернело окно.
– Никого… – прошептал Костя и собрался уже было сигануть на причал, но Брагин его остановил.
– Смотри…
За узкоколейкой, которая вела от пирса к воротам, темнел какой-то куль. Костя одним прыжком очутился на пирсе и побежал в этому кулю, боясь подумать о самом очевидном, и вздохнул с облегчением только тогда, когда понял, что это не Дядин, не Чёбот и не Телепень, а неизвестный человек.
Брагин присел и пощупал у человека шею.
– Ещё тёплый, – сказал он. – Недавно убили...
– Вы его знаете? – спросил Костя, почему-то оглянувшись на тёмное окно.
У него возникло ощущение, что за ними следят.
– Это Дмитрич, – сказал Брагин деревянным голосом, – сосед мой по Андреевской улице. Голову ему свернули, как куренку.
У Кости возникло плохое предчувствие.
– По-моему, я даже знаю, кто это сделал, – сказал он.
– Я тоже – с придыханием согласился Брагин.
– Не может быть, чтобы Большаков обогнал нас.
– Не может, – кивнул Брагин, отступая под стены форта.
Ему тоже было не по себе из-за мрачного окна, смотрящего им в спины.
– Он здесь всё лето жил, – сказал Брагин, сдергивая с головы бейсболку. Под бейсболкой у него оказался короткий серебристый ёжик. – Убили его совсем недавно, может быть, когда мы отчалил от берега.
У Кости появилось смутное ощущение, что всё это: и мрачные стены форта, и пирс в тумане, и убитый сосед Брагина Дмитрич – уже было в его жизни. Может быть, в другой, не в этой, но были, потому что он «помнил» и беднягу Дмитрича со свёрнутой шеей, и этот пирс с узкоколейкой, наглухо вделанной в камень, и даже плеск волн, не говоря уже о крике одинокой чайки.
– Идём, – решительно сказал Брагин.
Они скользнули между приоткрытых створок ворот. Костя достал пистолет и снял его с предохранителя, а когда оглянулся, оказалось, что Брагин тоже вооружён, но только коротким автоматом. Где и когда он его взял, Костя не заметил. Легче ему, конечно, от этого не стало, потому что если они нарвутся на кайманов, вооруженных «плазматронами, то автомат, а тем более пистолет покажутся сущей безделицей.
Арка вывела их во внутренний двор. Прямо перед ними возвышались две полубашни с голыми стенами из красного кирпича, с заложенными окнами на первом этаже и с ржавой арматурой, торчащей из кладки.
Костя посмотрел направо, потом – налево и «узнал» «свою» башню. Она была выше и венчалась треугольной настройкой. Там, под её крышей, и должен быть заветный тумблер под красным колпачком. А уж как треугольная надстройка называется – засекреченным пунктом связи или как-то по-другому, это не важно. Он показал Брагину, что надо идти в ту сторону, и Брагин кивнул.
Самым трудным оказалось покинуть спасительную арку. Костя предпочёл спрятаться под цветущую черемуху, которая пахла так одуряюще, что у него в носу зачесалось, и он едва не чихнул.
Брагин бесшумно проскользнул мимо, обогнул одну полубашню горжевой части, взбежал на бетонное крыльцо второй и пропал внутри её. Косте не оставалось ничего другого, как проделать тот же самый путь, и несколько секунд он чувствовал, что является прекрасной мишенью, если кто-то смотрит со стороны огромной чёрной арки справа на третьем этаже. К счастью, в него никто не выстрелил, никто не закричал: «Стой! Стой!» Брагин же, оказывается, прикрывал его по всем правилам воинского искусства, следя через прицел за обстановкой в тылу. Костя нырнул в полубашню, твёрдо помня, что им нужна, собственно, не эта полубашня, а та, что напротив, но там окна и двери были замурованы аж до второго этажа. От этого она казалась мрачной и слепой. Разумеется, они повернули направо, чтобы попасть в неё, зайдя с горжевой части, но сразу упёрлись в «свежую» стену. «Свежую» не в смысле недавней кладки, а в смысле кладки, которая не соответствовала духу крепости, потому что была сделана совсем из другого кирпича, да и положена была кое-как, словно каменщик страшно спешил.
Если бы у них был «плазматрон», то они разнесли бы эту стену в мгновении ока, но «плазматрон» остался в Итальянском дворце, и это было большим упущением.
– Костя, сюда, – тихо позвал Брагин.
Они на цыпочках поднялись по чугунной лестнице, в которой какие-то вандалы умудрились выбить большую часть ступеней, поэтому приходилось, во-первых, внимательно смотреть под ноги, а во-вторых, не доверять всем остальным ступеням, чтобы не сорваться вниз на бетонный пол каземата.
Если бы Костя попал сюда просто на экскурсию, он бы с удовольствием пробежался по всем-всем закоулкам и поглазел через бойницы на красоты Балтики и повздыхал об ушедшей эпохе, но дело было важнее всего, и он даже не стал ломать голову над хитроумным приспособлением в виде полукольца напротив бойниц. Единственным объяснением этому устройству могло быть только то, что лафет пушки двигался по этому полукольцу, чтобы менять сектор обстрела.
Телепень на это сказал бы: «Мудрено сотворено». Но Телепня рядом не было, а где сейчас он вместе с Чёботом, известно одному богу. Одна надежда была на то, что Дядин убережёт их буйные головы, не даст совершить глупость и не потащит сюда на помощь.
– Послушай, – сказал Брагин, – а где ты мой дневник нашёл?
Косте пришлось плясать от печки, то бишь от свой деревни Теленгеш, и вообще, многое рассказать. Например, о «промыслах», и кто такой Рябой, и как они ходили сбивать вертолёт ради пушки тридцатого калибра, а в результате нашли «плазматроны», и как Косого перекодировали, и он ушёл к людям-кайманам.
– Что такое «плазматрон»? – спросил Брагин.
– Это такая штука, которая бьёт зелёной плазмой, – объяснил Костя.
– А-а-а! – воскликнул Брагин. – Видел я однажды, только на штурмовике, как она народ косит. Сильная, брат, я тебе скажу, штука.
– Если бы не эти «плазматроны», мы бы деревню не отбили, – Костя невольно предался воспоминаниям, вспомнил свой бой и, конечно же, Верку Пантюхину, да ещё много чего хорошего, что было у них в Теленгеше.
Видно, у него так возбужденно заблестели глаза и он так воодушевился, что Брагин добродушно рассмеялся:
– У тебя и девушка, наверное, есть?
– Есть, – Костя откинул со лба белый чуб и снова подумал Верке Пантюхиной. Красавица она, подумал он. Самая лучшая в мире! Быстрее бы домой!
– Теперь, брат, уже недолго, – согласился с его мыслями Брагин.
– Соскучился, – признался Костя.
Так за разговорами и воспоминаниями они незаметно миновали несколько батарейных казематов, где когда-то стояли пушки, а теперь гулял ветер и осыпалась штукатурка.
– А ваш дневник я нашёл в соседней деревне Чупа, – сказал Костя.
– Давай на «ты»? – предложил Брагин. – А то выкать язык цепляется.
– Давайте, – согласился Костя.
К этому времени они преодолели все три этажа и были где-то совсем близко от нужной полубашни, где находился заветный пункт связи, только проход к нему никак не могли найти: то двери замурованы, то на лестнице трех десятков ступеней не хватает, то просто залы до потолка завалены всё тем же красным кирпичом.
– Чёрт! – выругался Брагин. – По-моему, мы не туда идём.
– Ты не находишь, что всё это странно? – поддержал его Костя.
– Думаешь, нас специально водят за нос?
– Было бы неудивительно, – Костя почему-то подумал о Большакове. Кто ещё мог так легко свернуть шею человеку? – Думаю, проход с другой стороны, – он выглянул в окно. – А вдруг за нами наблюдают?
– Всё может быть, – Брагин высказал то, о чём они боялись думать. – Засада! Я давно хотел сказать об этом.
– Тогда вперёд! – сказал Костя, и они повернули туда, откуда пришли, потому что уже догадались, что путь в нужную им полубашню не такой короткий, как казался вначале.

***
Где и когда он потерял Брагина, Костя не заметил, вроде был только что рядом, а потом оглянулся – его уже нет.
– Саша! – осторожно позвал Костя, и ему почудилось, что за плавным поворотом стены форта он услышал знакомый голос.
Косят бросился в ту сторону, сжимая в руке пистолет, пробежал два-три каземата, однако, к большому своему сожалению, никого не обнаружил. Голос между тем слышался совсем рядом, почти над головой. Звук прилетал через амбразуру. Слова разобрать было трудно. Потом к первому голосу присоединился ещё один. Спорили двое, и это уже был явно не Брагин. Брагин пропал, растворился в многочисленных коридорах и закоулках форта. Разбираться с этим явлением не было времени, вначале надо было узнать, кто разглагольствует на крыше.
Для того, чтобы попасть наверх, Косте пришлось карабкаться по ажурной лестнице, которая предательски раскачивалась и стонала под ногами, иногда от неё отлетали металлические части и с грохотом падали вниз. Больше всего Костя боялся, что его обнаружат прежде, чем он минует ненадёжную лестницу. Однако похоже было, что спорящим на крыше было всё равно. Они, как токующие тетерева, ничего не слышали, кроме собственного крика. Под эти крики он, собственно, и добрался до распахнутого люка и увидел широченную спину Большакова. Напротив него, у самого края форта стоял не кто иной, как Пётр Сергеевич Кононов в своей неименной кожаной тужурке и бескозырке, ленточки которой гордо развевал ветер.
Таким злым и гневным Костя его ещё не видел.
– Да ты всё испортил! – кричал он срывающимся голосом. – Ёшкин кот! Испоганил такую идею! У меня на тебя виды были, а ты всё испортил!
Неожиданно Большаков стал оправдываться, как малолетка, как в деревне оправдываются те, кто здорово набедокурил. Пётр Сергеевич, однако, его не слушал, а кричал, переходя на всё более тонкий фальцет:
– Да кто ты такой вообще? Такое ощущение, что ты не мой друг Андрюша Большаков, с которым мы десять лет сидели в школе за одной партой, а чёрт знает кто! Ты, вообще, понимаешь, о чём я говорю?!
– Понимаю, – набычившись, оправдывался Большаков.
Он даже стал меньше ростом и сутулился больше обычного, к тому же дрожал, как паралитик. Даже его фирменный бас потускнел под напором Петра Сергеевича.
– Я говорю о будущем, о родине! – кричал Пётр Сергеевич. – А ты мне, что надо всех убить?! Да зачем? Какой смысл?!
– Я не могу… – вдруг обычным своим басом сообщил Большаков, и Костя вздрогнул. – Я не могу, потому что… потому что…
– Да что «потому что»?! – грозно спросил Пётр Сергеевич, и казалось, стал выше и массивнее Большакова.
– Потому что я не Большаков! – неожиданно воспрянул духом Большаков, только Пётр Сергеевич этого не заметил.
И Косте захотелось крикнуть: «Беги, Кононов! Беги, если успеешь!»
– А кто?! – удивился Пётр Сергеевич. – Кто ты тогда, ёшкин кот?! Кто?!
И тогда Костя увидел, как Большаков бьёт Петра Сергеевича железной свайкой по голове – раз и ещё раз, как Пётр Сергеевич упал, как ноги у него стали царапать пыльную поверхность крыши и как Большаков ударил его ещё два раза, уже лежащего, и произнёс:
– Я же тебе просил, никогда не спрашивай меня об этом? Просил! – а потом воровато оглянулся и, не заметив Костю, столкнул тело Петра Сергеевича в воду. Раздался громкий всплеск, и наступила тишина, только невдалеке пронзительно кричали чайки.
Потом Большаков выпрямился и увидел Костю.
– А ну-ка!.. – он торопливо направился к нему, размахивая окровавленной свайкой. На лице у него была маска ярости. Он ещё не отошёл от убийства Петра Сергеевича и хотел убивать, убивать и убивать.
Костя отступил к лестнице, памятуя, что она предательски ненадежна, и поднял пистолет, держа его двумя руками. Широченная грудь Большакова закрывала всё пространство. В такую мишень трудно было промахнуться с расстояния в шесть-восемь метров.
– Стойте, Андрей Павлович! – крикнул Костя. – Я буду стрелять!
– Стреляй! Стреляй, поганец! – с улыбкой на лице крикнул Большаков и швырнул свайку.
Костя уклонился влево, свайка просвистела у него рядом с ухом, и тогда он выстрелил, целясь в грудь Большакову, туда, где у обычного человека сердце, хотя знал, что это бесполезно и даже глупо. У него было всего лишь одно мгновение и шанс из ста тысяч, и конечно же, он его не выиграл, хотя, должно быть, его шанс заключался в чём-то другом.
– Глупый мальчишка! – крикнул Большаков. – Ты думаешь, что меня убьёшь?!
Тогда Костя прыгнул вниз, в надежде, что ветхая лестница выдержит его вес, но не выдержит грузного Большакова, и он будет искать другой путь. Однако Большаков и не думал останавливаться, он храбро шагнул следом, изрыгая проклятья на голову Кости, и едва тот успел отскочить в ближайший каземат, как вся чугунная конструкция рухнула от крыши до подвального этажа. Где-то среди её обломков промелькнуло массивное тело Большакова, и клубы вековой пыли скрыли картину его погребения.
Костя, конечно же, знал, что гранбота невозможно убить никакими известными способами, разве что ядерным фугасом, да и тогда Большаков наверняка выживет.
– Ты меня напугал! – откуда-то из коридора выскочил Брагин. – Кто сорвался? – он подбежал к чёрному провалу полубашни и посмотрел вниз, но, разумеется, ничего не увидел, кроме торчащих во все стороны обломков лестницы и арматуры, которой она крепилась к стенам полубашни.
– Большаков… – объяснил Костя. – Точнее, тот, кто стал Большаковым.
Ему даже стало немного жаль, что пропала самая большая угроза, из-за которой всё время приходилось быть начеку. Только он так подумал, только расслабился, чтобы начать жить по-новому, как чугунные куски лестницы зашевелились. Нет, зачарованно подумал Костя, не может быть. Живучий гад, понял он, отскакивая в сторону. Брагин гадливо дёрнулся вслед:
– За мной! – крикнул он. – Я нашёл проход!
Костя пару раз оглянулся: чугунные остатки лестницы оседали, как горка песка, когда её подкапываешь снизу.
Однако они не успели добежать даже до ближайшего поворота, как их обстреляли, но не прицельно, а так, на всякий случай, поверх голов, когда стреляют, лишь бы очистить себе дорогу, и пули, с визгом рикошетя от стен, заставили их рухнуть на пол и расползтись по углам. Потом в каземат выскочил кайман с автоматом наперевес. Костя выстрелил в него навскидку, целясь в голову, и понял, что кайман охотится не за ними, а спешит туда, где разбился Большаков. Не дожидаясь, когда кайман оживет, они побежали дальше.
В следующее мгновение целая толпа кайманов ворвалась в каземат, однако Костя с Брагиным уже продвигались путем, которым когда-то пользовались корректировщики огня, чтобы попасть на крышу. Это был узенький, как крысиная нора, ход, шириной не больше метра. Он их и привёл в надстройку на полубашне. Внутри ничего не было, кроме голых стен. Лишь ржавая арматура торчала из стен. Трудно было даже предположить, что это и есть засекреченный пункт связи.
– И это всё? – растерянно спросил Брагин. – Где же твоя красная кнопка?
– Ну да, так она тебе и будет на самом видном месте, – ответил Костя, который тоже растерялся, только не подавал вида, что отчаяние вновь овладело им.
– Ну хотя бы какой-то знак?! – расстроился Брагин ещё сильнее, и Костя подумал, что он идёт тем же самым путем, что и все остальные, то есть не верит и не может поверить в невозможное, которое просто так не укладывается в голову. Для этого надо было увидеть ракету в форте Милютин.
Честно говоря, он и сам не знал, где эта заветная кнопка, то бишь тумблер под красным колпачком. Не имел ни малейшего представления. Он огляделся. Крохотное окно смотрело на Финский залив. Над ним в вечной игре света и тьмы сияло солнце.
– Если я что-то понимаю, – уверенно сказал Костя, – то здесь!
Снаружи уже слышались голоса, лжеБольшаков громоподобно командовал:
– Хватайте их, они в башне! Хватайте!
– Где она? – удивлённо спросил Брагин, не реагируя на голоса кайманов и лжеБольшакова.
– Не знаю, – признался Костя, – но что-то мне подсказывает… что-то мне подсказывает, – он, сам не зная почему, пристально смотрел в стену, испещренную старыми, почерневшими трещинами.
ЛжеБольшаков со своими кайманами был уже совсем близко. И тогда Костя сделал то, что в обыденной жизни никогда не сделал бы, потому что это было глупо и нелогично: он просто размахнулся и что есть силы ударил кулаком в стену рядом с окном, в эти самые трещины, поросшие патиной времени.
Нет, старинная кладка не рухнула, она осталась прежней – крепкой и надежной, но и Костя не разбил в кровь кулаки и не сломал кости, просто часть стены словно выдвинулась туда, куда, по идее, не могла выдвинуться, то есть наружу, к краю форта, где под лучами весеннего, радостного солнца вовсю блестела Балтика. И Брагин с Костей увидели там не голубой простор и не это самое сияющее солнце, а нишу с тем же самым единственным окном, которое смотрело на пролив, вопреки логике пространства смещенное в изометрическую плоскость, что тоже было загадкой, как и ракета, которая не взлетела в форте Милютин. Брагин замотал головой, словно не верил собственным глазам:
– Так не бывает! Что это?! – он с опаской заглянул внутрь.
– Капсула времени! Лезь туда быстрее! – крикнул Костя, потому что уже совсем рядом слышались торопливые шаги кайманов и лжеБольшакова.
– Какая ещё капсула времени? – удивился Брагин, оглядываясь на Костю.
В этот момент он думал о нём всё что угодно, но только не то, что должен был думать в такой ситуации. А должен был думать о том, что произошло чудо, которое в обыденной жизни не происходит.
– Новейшие технологии современности! – нашёлся Костя. – О чём тут ещё рассуждать?! – И подтолкнул Брагина в спину.
Толпа кайманов, возглавляемая лжеБольшаковым, уже гремела подковами на железной лестнице. Костя прыгнул в нишу в самый последний момент, когда разъяренный лжеБольшаков ворвался в башню.
– Где они?! – заорал он так, что кайман испуганно отпрянули.
Даже всё видавший Брагин испуганно задрожал, потому что они стояли на виду у кайманов, вооруженных «калашами», «плазматронами» и прочим оружием, как-то: гранатометами и огнеметами. Он решил дорого продать свою жизнь и клацнул затвором автомата.
– Не бойся, – остановил его Костя, – они нас не видят.
– По-о-о-чему? – спросил Брагин, дрожа и заикаясь от нервного возбуждения.
– Потому что мы находимся совсем в другом месте, хотя и здесь тоже.
Косте и самому такое объяснение показалось более чем глупым. Как можно было находиться в двух местах одновременно? Хотя за игрой слов таилось то неочевидное, чего не могло быть на самом деле и всё-таки было. Просто неочевидное надо было принимать в качестве реальной очевидности.
– Да-а-а, – прошептал Брагин, – многое я повидал, но такого… – он стал оглядывать стены капсулы, которые были сложены вовсе не из красного кирпича форта. – Клянусь установкой «Искандер», если бы я ещё что-нибудь понял, – смущенно пробормотал он.
– Можешь не шептаться, – уверенно сказал Костя, – они нас не слышат.
Между тем, лжеБольшаков топал ногами и плевался, как верблюд, осыпая головы и спины кайманов самыми чувствительными тумаками, на которые был способен. Если бы кайманы не были кайманами, то есть практически бессмертными, он просто поубивал бы их. Поняв, что ярость к чему не приведёт, он послал кайманов обследовать крышу.
– Они удрали через окно! – кричал он. – За ними! Бегом марш!
Сам же он стал тщательнейшим образом обследовать башню. Вид у него был ужасный, одна рука висела на честном слове и каких-то жилах, лицо было похоже на кровавую маску, а из тела торчали куски арматуры. Однако прошла минута-другая, и Костя с удивлением заметил, что лжеБольшаков восстанавливается: лицо стало принимать прежнюю форму, железо – само собой выпадать из тела, а оторванная рука вернулась на место, и лжеБольшаков воспользовался этим, чтобы перехватить «плазматрон» и направить его прямехонько в то место, где в нише, то бишь в капсуле времени, прятались Костя и Брагин. Должно быть, Большаков обладал звериным чутьем на всевозможные новинки века.
Брагин забеспокоился:
– Нажми свою копку! – попросил он. – Нажми скорее!
– Спокойно, – сказал Костя, выжидая сам не зная чего, должно быть, в этот момент он действовал согласно алгоритму, который заложили в него умные учёные.
Он нашёл её быстрее, чем даже ожидал. Действительно, тумблер под красным колпачком торчал на самом видном месте, прямо перед его носом. Костя приподнял колпачок.
В этот момент лжеБольшаков выстрелил: «Бух-х-х!» Разумеется, звука как такового не было. Звук родился в голове у Кости оттого, что лжеБольшакова отбросило к противоположной стене башни, и он врезался в неё с такой силой, что часть кладки прогнулась, и стена рухнула не него.
А потом они увидели, как над блестящей водой Финского залива на бреющем, тяжело и натужно ревя двигателями, идёт штурмовик.

***
Они видели, как она падает – огромная, сытая чушка, готовая разнести форт на куски. Бух-х-х!!! – бомба «перелетела» форт и ударила в основание защитной дамбы. В воздух поднялся огромный столб воды и земли. Три трубы на берегу постояли-постояли, подумали, падать или не падать, и рухнули в воду. Самолёт сделал плавный вираж, зашёл по солнцу и снова сбросил бомбу. На этот раз она угодила точно посередине залива, между защитной дамбой и фортом Александр I. Штурмовик качнул крыльями и пошёл на третий заход.
– У него ещё одна есть, – сказал Брагин, заворожено наблюдая за манёврами штурмовика.
– Не попадёт, – уверенно сказал Костя и на всякий случай скрестил пальцы.
– Щёлкай! – с азартом сказал Брагин, наконец-то уверовав в магические способности Кости. – Щёлкай!
– Сейчас, – отозвался Костя, с любопытством наблюдая за самолётом.
Ему нужен был тот единственный знак, который синхронизирует на земле всё: живое и неживое, и то, что должно ещё произойти.
– Щёлкай! – с тревогой сказал Брагин.
– Сейчас, – спокойно повторил Костя.
– Ну щёлкай же!!! – в ярости обернулся к нему Брагин.
– Сейчас… сейчас… – пообещал Костя.
Прежде чем третья бомба попала в форт Александр I, он успел щёлкнуть тумблером.

***
Они стояли втроём на самом гребне Стены. Знакомый КПП был разрушен, и ветер вместе с дождём уносил дым пожарища вдаль.
– Мать моя женщина… Кто же это их так? – спросил Телепень, разглядывая развалины бункеров, которые словно были вывернуты наизнанку. – Похоже, что наши прилетали на вертолётах? – он посмотрел на Костю, который теперь просто обязан был всё им рассказать и объяснить.
– Святые угодники… – Чёбот презрительно хмыкнул и тоже посмотрел на Костю.
Их двоих просто распирало от восторга и от радости: спасти родину – такой шанс выпадает на одного человека из ста поколений. Пусть это сделали не они с Телепнём, пусть они просто находились где-то рядом, но ведь они тоже причастны в подвигу! А такой подвиг – это слава на века и медаль на всю жизнь. От славы и медали только дураки отказываются.
Косте было всё равно, кто разбомбил КПП. Теперь это не имело принципиального значения, разве что лишний раз погордиться за возрождающуюся родину. Он оглянулся. Величественный город лежал словно в тумане, задёрнутый по самый воротник чёрной, глухой пеленой, насупившийся, совсем не родной, почти чужой. Однако в следующее мгновение всё изменилось. Сквозь тучи ударило солнце. Город засиял, засверкал куполами соборов, загорелась Адмиралтейская игла. Блеснула голубая Нева. Серебром развернулся во все стороны Финский залив, и там, в его глубине, где находился Кронштадт, возникла серебряная точка, которая стремительно росла на глазах, пока не превратилась в самолёт с красными звездами на крыльях, который с рёвом пронёсся над их головами.
– Ура! – закричали они. – Ура!!!
И были счастливы, как может быть счастлив человек в семнадцать лет.
– Кайманов пошёл добивать, – радостно сообщил Чёбот и встряхнул чёрными, как смоль, волосами, с удовольствием принюхиваясь к пожарищу.
– Не-е-е, – возразил Телепень, – я думаю, что бомбить Девять холмов красных дьяволов. Заводы нам теперь ни к чему.
Они вопросительно уставились на Костю, потому что им было интересно его мнение, но услышали совсем не то, что хотели услышать.
– Вот бы сесть на него и через мгновение – дома, – мечтательно сказал Костя. – А там…
– Это точно… – со вздохом согласился Телепень.
А ведь Приёмыш везде прав, сто раз прав. Быть ему атаманом! Быть! Ох, чую, быть! – подумал он.
– К осени дойдём, – уверенно сказал Чёбот, который в таких делах любил полагаться исключительно на свои ноги.
– Дойдём, – согласился Костя, поднимая воротник куртки и пониже надвигая «менингитку». А ещё он потрогал карман справа – там у него лежала ценная книга, настоящий роман Джека Лондона – «Мартин Иден», который подарил ему старший лейтенант Брагин. Он пробовал читать его урывками, но разве как следует вникнешь в дороге-то?! И, в предвкушении удовольствия, сказал: – Перекур через каждые два часа.
– А давайте завернём на станцию «Пайки», заберём то, что в прошлый раз не забрали?! – предложил Телепень и улыбнулся, радостно поведя своими бабскими плечами.
– Давайте, – сказал Чёбот и снова вопросительно посмотрел на Костю, безоговорочно признавая его авторитет и власть.
– Завернём, – согласился Костя. – Для бешеной собаки сто километров не крюк, – а сам подумал с сожалением, что за делами и суетой так и не забежал ни в один из книжных магазинов и что роман «Мартин Иден» он прикончит за два-три дня, а потом начнёт заново, потому что хорошие книги читаются всю жизнь.
Чёбот и Телепень засмеялись, поняв, что Костя шутит. Потом все трое закинули на плечи вещмешки, оружие и тронулись в путь, оглядываясь до тех пор, пока город не пропал за Стеной, то бишь за обрывом.
– А что дальше было? – спросил Чёбот, когда они вошли в сосновый лес и дождь перестал быть таким надоедливым.
– Чего дальше-то?.. – как эхо повторил Костя и помолчал, потому что всё ещё переживал свой подвиг, но, как истинный теленгер, не показывал этого. – Дальше я этим тумблером и щёлкнул. Делов-то…
Он только не рассказал, какого страха натерпелся не от Большакова, не от кайманов и тем более не от штурмовика, а от собственной неуверенности и будоражащих его чувств. Но теперь всё было позади. Теперь впереди только огромное, безмерное счастье и Верка Пантюхина, о которой он точно знал, что любит её на всю жизнь.
– А ракета-то, ракета откуда взлетела? – не унимались Чёбот и Телепень.
Дюже интересно им было – такой подвиг, можно сказать, исторического значения, а с ракетами большая неясность.
– Главная ретрансляционная находилась в самом глубоком месте фарватера, – в сотый раз терпеливо рассказывал Костя. – Она лежала там в контейнере и ждала сигнала. А ещё три дублировали её поближе к Большой Ижоре, к Красной Горке, а последняя взлетела из Горавалдайского озера. Это мне уже Захар Савельевич сообщил. Он всё знает.
– Святые угодники! – восхитился Чёбот и на мгновение остановился, чтобы бросить благоговейный взгляд на Костю. – Кому расскажешь, не поверят!
– Мудрено сотворено! – согласился Телепень. – Я бы так не смог. Гы-гы-гы!..
– А ядерные ракеты ты видел?.. – хором спросили они, приставая к Косте, как банный лист к одному месту.
– Ядерных ракет не видел, – честно признался Костя. – О ядерных ракетах ничего не ведаю. Не видел я их.
– А с другой стороны, они же взлетели?! – воскликнул Чёбот и снова вопросительно посмотрел на Костю.
– Судя по всему, взлетели, – подтвердил Костя. – Иначе бы мы домой не топали, а лежали бы в сырой земле.
– А где они находились-то? Где?! – от нетерпения подпрыгнул Телепень.
И хотя Костя уже рассказывал об этом сто двадцать пятый раз, он терпеливо принялся объяснять:
– А кто их знает. Где-то там… далеко, в общем… – он махнул рукой на север. И был недалек от истины.

***
Впрочем, если бы все трое могли обратить внутренний взор на моря, омывающие Россию с севера, то увидели бы следующую картину: в тот момент, когда взлетели ретрансляционные ракеты, то там, то здесь: и у берегов полуострова Рыбачий, и у берегов Новой и Северной Земель, и в акватории Новосибирских островов, и острова Врангеля из-под воды с рёвом и шумом, будто из многолетнего плена, будто залежались на морском дне и только ждали пробуждения, вырывались сотни, тысячи ракет и устремлялись каждая по своей траектории, а именно: на север, на восток и на запад.
И это была высшая справедливость, которая всегда торжествует в мире, и от этого никуда не денешься, потому что всегда найдётся герой, которому дано отвечать за эту самую справедливость. На том стоим и стоять будем, подумал Костя. И не учите дедушку кашлять!

Май 2011.

© Михаил Белозёров, 2017
Дата публикации: 04.06.2017 19:29:59
Просмотров: 3282

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Александр Дерюшев [2018-06-22 07:10:24]

Читал роман в бумажном варианте - замечательная штука - остались очень сильные впечатления. Сюжет, характеры героев, язык изложения - все доставляет удовольствие от чтения! Спасибо! Считаю автора одним из наиболее интересных в жанре Постапа.

Ответить

Михаил Белозёров [2018-06-22 07:34:54]

Спасибо. Рад, что вам понравилось. Рекомендую почитать роман "П.Анин". В литературном смысле он сильнее.