Свидетели Рая

Евгений Пейсахович

Форма: Повесть
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 53569 знаков с пробелами
Раздел: "После утраты смыслов"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Хомяк создаёт запасы. Будь как хомяк.
Хомяк создаёт запасы. Не будь как хомяк.
Будь как хомяк, не будь как хомяк –
никакой разницы нет.

Чтобы заполнить пустоту, её сначала
надо создать.

В. А. Целитель. «Пророки приходят извне.
Я. В. Постников и учение Айхча Буурру»

1
Транспортник приглушённо прогудел, далеко, где-то в районе Тушино. Сбросит контейнер с едой, и тот опять кого-нибудь раздавит в кровавый блин, в суповой набор. Жильцы бегут к халяве прежде, чем она приземлится. С места в карьер. Толкаются и матерятся. Мужчина, куда вы прёте?! Не видите – тут ребёнок?! Парашют, как правило, успевает запутаться сам в себе. А контейнер, всё вместе взять, больше тонны. Бум!
Тут у нас прошлый раз, вроде бы, обошлось, никого не раздавило, только снесло кусок стены на самом углу сверху, не такой большой, чтобы это попало в новости. Повезло, считай. Ветер был сильный. Контейнер упал на детскую площадку, качели расхерачил, а единственного ребёночка, который ковырялся пластмассовой лопаткой в густо проссанной песочнице, усыпанной окурками, даже не задел. Но напугал так, что всё равно всё плохо кончилось. Ну, то есть в каком смысле плохо – обычно кончилось, обыденно.
Еду жильцы растащили моментально, обосравшего пацана его родители, конечно, подмыли и как будто бы успокоили. Но потом оказалось, что днём он заикается, а ночью не может заснуть, орёт в темноте как недорезанный. Чтобы вколоть ему успокоительное, надо его, пятилетнего, двум взрослым мужикам держать либо верёвкой связывать. Таблетку в рот запихать можно только насильно, но и запихаешь, так он ее глотать не будет, даже растолченную в порошок. И водой запить тоже не заставишь. Орёт, плюётся, всё у них там в квартире гремит, грохочет, визжит разными голосами, топает – так, что на полдома слышно, а дом, между прочим, на восемь подъездов и в двадцать два этажа.
Нет, пацан-то до сих пор жив, хотя лучше бы его раздавило, ей-богу. Спать не даёт, гадёныш. Через три этажа его слышу, будто под ухом вопит. Он жив, а вот папаша его каким-то утром не выдержал – прыгнул с балкона. Седьмой этаж. Упал родитель на козырёк подъезда. Бетонный, естественно. На стог сена совсем не похож. Он такой слегка вздёрнутый, под небольшим углом. И загнут с переднего края вверх, чтоб дождь не капал.
И всё равно, безопасно для окружающих у жильца упасть не получилось. Свалился бы аккуратненько вовнутрь, поближе к стене, и всё было бы апгемахт. Так вот ведь нет. Счастливый отец погорячился, когда прыгал, и головой прямо в этот самый загнутый край ударил, и мозги, кровь и разные там полезные для жизни жидкости брызнули в стороны и потекли вниз, а из подъезда как раз молодожёны выходили, при всём своём молодоженном параде. Регистрировать законный брак направлялись в комендатуру, выродки.
Серёгу, который уже к десяти утра каждый день датый, невесть на какие деньги, друзья жениха и невесты отмудохали так, что теперь описывать, каким он был когда-то красавцем, смысла нет. Он просто мимо проходил. Увидел, как молодожены – она в пышном белом платье и дурацком венчике на глупой молодой башке, он в строгом чёрном костюме, белой сорочке, при галстуке, в лакированных чёрных туфлях – выходят из подъезда и как им на голову что-то льётся, брызжет и сыплется. Серёга корявым пальцем на них показал и давай ржать. Смешно ему показалось. Вряд ли он теперь когда-нибудь хотя бы улыбнётся. Будет век вековать с мордой угрюмой и перекошенной. Хотя какой уж там век – ясно, что долго не протянет, нутро ему отбили капитально. Одна радость, что свадьбы не получилось. Невеста как начала визжать, так её только амбуланс своими завываниями заглушил. Короче, её в психушку заперли, а куда жених пропал, я не знаю, да мне и не интересно.
На самом деле, кто во всей этой истории самый пострадавший, так это я. Про дитя, по ночам завывающее, уже не говорю. Так ведь жильцы с десяти, считай, утра и до самого вечера под окнами гудели, переговаривались. Серёге, правда, сильно обломилось, но он сам виноват, а я-то при чём? Визгами невесты насладился, сиренами ментовскими и медицинскими. Пока труповозка приехала, пока то-сё – гул, как на стадионе почти что. Жалко, на них контейнер с едой не сбросили. Тоже было бы шуму, но хоть какая-то нечаянная радость случилась бы. Выродки, одно слово.

2
Жильцы любят деньги, хотя те давно утратили всякий смысл. Или почти всякий. С тех, примерно, пор, как издох плешивый президентишко, скопытился внезапно, как и ожидалось.
Они любят бабло, как любят своих постаревших жен, которые тоже почти всякий смысл утратили. Во всяком случае, яишницу любой жилец, даже самого преклонного возраста, сам смог бы себе поджарить, без морщинистой брюзжащей лахудры с плоскими обвисшими сиськами. Неважно, подгорела бы яишница или не дожарилась, была бы пересоленной или вовсе не солёной, зато в тишине и покое. Свобода скрашивает недостатки.
Но нет. Жильцам нужна привязанность. К деньгам, на которые ничего не купишь, к жёнам, которых ни в какую дыру не поимеешь. Привязанность. Жить не на привязи они не умеют. И никогда не умели.
Возьмите, к примеру, соседа моего Вовку. Сейчас-то он уже деда Вова с двумя внуками-выродками, а был шустрым парнишкой когда-то, руками всё умел делать и соображал неплохо. Не в заоблачных, конечно, областях высшей математики, а в какой магазин по каким дворам быстрей проехать, чтобы купить подешевле. Привязанности его шли по восходящей: от жены, её сына от первого брака, их общего сына – всех одним пучком – к сияющей сиятельной президентовой плеши. Ну, не сразу туда – поэтапно, ступенчато, через своих начальников. Лестница в небо, считайте.
Сам он был густобровый блондин усредненных пропорций, не кинозвезда, но и не урод, ближе к красавцу. Из шофёров сначала вознесся до экспедитора, а потом до начальника отдела снабжения какого-то банка, который теперь, впрочем, не актуален из-за неактуальности денег. Его жена сверлила и пломбировала гнилые зубы в ближайшей зубной поликлинике и плешивого президентишку любила не меньше, чем Вовку.
Гнилых зубов и сейчас каждый день только прибавляется, но пломбировать их стало совсем нечем, разве что цементом строительным, но и того не хватает. Я, вообще-то, их предупреждал, что оно так будет. Давно предупреждал. Не верили. Сияние плеши их слепило. Плешь потухла, протухла, и теперь они оба со мной не здороваются. Денег нет, работы нет, пенсию их любимый плешивец успел подальше отодвинуть, чтоб даже надежд не оставалось – кто во всём этом виноват, если не я? Прям хоть про дешёвые макарошки им рассказывай, чтоб утешились.
Другая моя соседка хочет меня отравить. Не то чтоб она об этом по каким-то личным причинам грезила – просто работа такая. Ей поручили – она делает.
Ей близится к сорока, живёт одна. Покойный муж был офицер. Был. Даже объяснять никому не надо, что с ним стало. Ей близится к сорока – это просто слова такие. Мало что значат в её случае. Если бы мы не жили в одном доме ещё до реновации, я был бы уверен, что лет ей от силы двадцать пять. Мужу, всего вероятней, было не до того, чтоб её изнашивать и амортизировать. Его самого быстрее амортизировали.
Всё у офицерской вдовы по скромному высшему разряду, и грудь под кашемировой водолазкой топорщится безо всякого там лифчика, с которыми теперь, кстати, тоже напряг, если я правильно понимаю. Кому деться некуда, засаленные обноски донашивает. Ростом она льстит даже мне, хотя я не гигант, далеко не. Кареглазая, темноволосая, и волосы, не длинные, под шестидесятые годы прошлого века, но не которые с шиньоном, а вроде как под Битлз. Всегда она промытая, всегда причёсанная, пахнет вкусно, и будь я поглупее, давно затащил бы ее в постель. Тома её зовут. Нет, не Тамара, а именно Тома. Томная Тома.
- Илья, - говорит она, хотя вовсе я никакой не Илья, и ей это прекрасно известно, - почему Вы не ходите к контейнерам?
- Ну, - смущаюсь я, - не знаю. Неловко как-то. Если бы не Вы, о прекраснейшая из Том, я бы давно умер с голоду.
Я всегда смущаюсь, когда приходится врать, а поскольку врать мне приходится постоянно, я постоянно смущаюсь. Даже когда поблизости никого нет.
В её каштаново-карих глазах тоже мелькает что-то вроде смущения. Смутно догадываюсь почему. Славно было бы доложить потом начальству:
- Он сказал, что без меня умер бы от голода, ха-ха-ха! Последнее, что сказал, ха-ха-ха!
И её начальник, какой-нибудь рано облысевший или рано поседевший поц с отвисшим пузом, распирающим белую рубашку и серый пиджак, скривит в условной улыбке бледные узкие губы, благосклонно кивнёт и строго заметит:
- Веселиться нам сейчас не время, у нас ещё полно работы.
Работы у них наверняка уйма. Ещё многих надо убить – и сделать это так, чтобы никто ничего не заподозрил. Они - это прокуратура. Отдел убийств. Когда-то они их расследовали или хотя бы пытались это делать, а потом их перепрофилировали. Теперь они убивают.
Нет, не поймите неправильно – я, понятное дело, не могу знать, где работает томная Тома. И спрашивать её без толку - засмущается и соврёт. Да и не принято теперь такие вопросы задавать – это как раньше у незнакомой девушки спросить, когда у неё менструальный цикл начинается. Хотя про менструальный-то цикл теперь можно хоть всех подряд опрашивать – расскажут в подробностях, ничего не скроют. С тех пор как пропали прокладки, многое изменилось.
Может, Тома в госпитале горшки за ветеранами выносит, откуда мне знать. Там работы уйма. Но лучше и надежней сразу предполагать худшее, если ты, конечно, не сумасшедший. Я-то пока ещё не совсем свихнулся и понимаю, что худшее всегда оказывается правдой. Нескольких человек я знал, которые с этим соглашались, но добавляли: почти всегда – и налегали на это самое человеколюбивое «почти». Никого из них в живых нет. Просто для справки. А там уж сами смотрите.

3
Сначала, пока нас совсем не огородили, было более или менее весело. Не всем, само собой. Всем бывает весело только на похоронах. Но в целом одухотворенно – так тогда говорили. Утешали себя словами, выродки. На месте мексиканской закусочной «Тако» открыли свою блинную «Сяко». Блины продавали с красной и чёрной икрой. По доступным ценам - так они себя рекламировали. Мне к тем ценам было не подступиться, да и, сказать правду, не сильно хотелось. Потом рядышком с «Сяко», не помню, чей это раньше был магазин, какой-то знаменитой тряпочной фирмы, открыли лавку, в которой стали торговать лаптями, зипунами, холщовыми портками и всякой сопутствующей ерундой вроде пеньковой верёвки и ремней сыромятных, чтобы было чем портки подвязать.
Президентишко тогда ещё кое-как плешью отсверкивал, редко уже и тускло как-то, но всё-тки хотя бы жив был. А как отсмердел своё, так ихние одухотворенные времена свернулись, скукожились, никакой тебе больше икры, одни блины остались, но задорого и при этом без никому, с атмосферным воздухом, довольно таки прокисшим. Привыкаешь и к такому – дышать-то чем-то надо.
Одно приличное место недалеко от меня осталось, где можно посидеть спокойно, если сам в драку не ввяжешься или если тебе случайно не прилетит. «Усталый путник». Что-то вроде паба, хотя зовётся, конечно, трактиром. Уютный подвальчик сделали. В старом доме, где звукоизоляция нормальная. И над самим этим пабом квартира владельца, так что жаловаться он только самому себе может, если что не так. Напитки, конечно, так себе. Но если в дрянное пиво влить немного дрянной водки, тщательно перемешать и не полениться к этой моче ослиной привыкнуть, то очень даже душевный напиток получается. Возвышает и на рога ставит.
Плохо то, что дальше-то, будучи как накушамшись до положения риз, почтенным господам энергию девать некуда, как только начинать руками размахивать, орать и драться. Сдержать они себя не могут, и где-то в чём-то я их понимаю. Хотя и не одобряю. Незнакомый грузный юноша, оплывший не по годам, мне чем-то тяжёлым сзади в висок врезал. Сзади. Просто так, за нехрен нахрен. Ублюдок. Не знаю, чем он мне зарядил, эта штука быстро куда-то под столы укатилась. Что-то железное, судить по звуку. Я неделю с синим, потом бледно-зелёным и бледно-жёлтым пятном на морде ходил.
Юноша, правда, моему бледному виду порадоваться не смог – ему доктора пытались глаз спасти. Нежное юное око. Получилось у них, нет ли, не знаю. И как-то мне это почему-то не интересно. В «Усталом путнике» он больше не появлялся. А со мной там даже здороваться начали, что по теперешним временам совсем уже необычно. Да, правду сказать, и не сильно приятно. Причина благожелательности напрягает. Я что – только на то и способен, что кому-нибудь в глаз дать? За это со мной здороваться надо начинать? Своим признали, выродки. Поспешили слегка.
И знаете ещё что. Все эти дома, которые понастроили и в которых теперь часто и безнадёжно ломаются лифты, а мусоропроводы или забиты или вовсе заварены, - они хотя снаружи и цветастые (наш красный с кремовым, рядом зелёный с белым, есть и вовсе в три или даже четыре цвета), всё равно кажутся серыми. Беспросветно серыми.
Я это всё к тому, что не надо думать, будто бы я псих. Хотя можете и так рассудить – мне всё давно всё равно.

4
А иначе тут и не выжить.
Вот смотрите: приносит мне бесценная Тома какую-то еду из благотворительного контейнера, и я ей, в приступе глуповатой благодарности, не совсем даже и показной, вручаю лукошко маслят. Отборных. Не говоря уж про то, что и лукошко само по себе шедевр, потому что у нас давно уже никто лыка не вяжет. Лапти купить можно, но вы в них и дома больше недели не проходите – развалятся к херам. К шляпкам маслят там да сям сосновая хвоя прилипла, пожухлая, пронзительно грустная, осенняя. Ни один приличный живописец не успокоился бы, пока не нарисовал.
И что мне эта самая Тома говорит. О чём спрашивает. Не догадались?
- Ой, - она мне говорит, - а я ими не отравлюсь?
И как мне реагировать? Ладно, площадную брань проглотил, хотя для здоровья это вредно. Но что мысль об отравлении в её глуповатом сознании сидит, тут же про себя отметил. Конечно, можно было бы предложить ей поджарить грибы заодно с картошкой и устроить совместный ужин. Можно. Было. Бы. К чему это, помимо дежурных телесных утех, привело бы? Хотеться-то мне хотелось, в этом-то я ещё о-го-го. Я и прямо, я и боком, с поворотом и прискоком, и с разбегу, и на месте, и двумя ногами вместе.
В общем, улыбнулся, будто она что-то забавное сказала и головой помотал:
- Нет. Сам сегодня собирал. Отравиться ими совершенно невозможно, уж будьте благонадёжны.
В этом месте она на меня озадаченно посмотрела – мол, что это я за слова такие говорю, откуда они и что значат. Может, я её в неблагонадёжности подозреваю?
Словом, плюнул я в душе своей и на себя, и на неё, и на всё пространство вместе со всем содержимым внутри забора. Молча, конечно.
Ага. А вы, полагаю, ждали, что мы с ней переспим, и всем, включая вас, можно будет вздохнуть свободно: ну наконец-то!
Ладно, чего греха таить, я и сам ждал того же. Жизнь полна разочарований.

5
Да, вот что я забыл объяснить. Общаемся мы с Томой не через порог и не в прихожей. У меня вообще нет прихожей – входная дверь открывается сразу в комнату, из которой двери в сортир и в ванную. И тут же то, что теперь называется кухней – плита, раковина, шкафчики и… и, кажется, всё. Кушетка стоит, стол с пластиковым верхом, бледно-голубым, четыре шаткие табуретки на трубчатых ножках и с таким же, как у столешницы, верхом. Две двери из этой комнаты в другие – обе я наглухо закрываю, если кто-то ко мне приходит.
В одной из этих закрытых комнат постоянно – если, конечно, нет привычного перебоя с электричеством – работает форточный вентилятор.
В этом месте надо было бы написать «Попробуйте вспомнить». Но когда долго живёшь с выродками, даже самыми симпатичными и любезными, от таких слов отвыкаешь. Это всё равно как сказать: попробуйте подпрыгнуть на три метра и повисеть там пару минут. Они либо вообще ни хрена не помнят, либо смутно помнят то, что им когда-то в телевизоре каждый вечер говорили, ещё при плешивом президентишке. Или – не так смутно – то, что теперь из комендатуры вещают. Ой, прошу пардона – конечно же, из Комендатуры, с большой буквы. Так что обращаться к их памяти бесполезно, вот и отвыкаешь. Даже неловкость какую-то испытываешь, если с языка случайно сорвётся. Как если бы безногому предложил пробежаться или слепому сказал: глянь туда.
В общем, дело не в вас – во мне. Отвык апеллировать к чьей-то памяти. Но, помните вы это или нет, оно и неважно. Мало ли было всякого бреда – всего не упомнишь. О чём хотел сказать: когда-то, ещё при престарелом плешивце, его срамная шобла, которая к тому времени совсем вразнос пошла, приняла закон, запрещавший держать дома хомяков. Фактически – и теперь запрещающий. Кодлу эту позорную давно разогнали, кто-то скрылся в нетях, спрятался и носу не показывает, кто-то самостоятельно помер, кому-то помогли. Застрелились, между прочим, только двое, остальные сильно к своим дряблым или упругим телесам были привязаны. Десятка три насильно отвязали, без суда и следствия. Правильно сделали.
Но закон-то формально действует. И где-то в стеллажах Комендатуры, в пыльных скоросшивателях желтеет бумажка. Надо будет – достанут и сдуют пыль, к гадалке не ходи. А написан он так, что можно одинаково легко либо штраф огрести за несоблюдение санитарных норм, либо пожизненное за измену родине. Тоже, кажется, с большой буквы, но поскольку её таковой как таковой уже нет, то, наверно, и с маленькой прокатит.
Конечно, вы можете этого не помнить и даже сказать, что такого не могло быть. Так ведь много было такого, чего быть не могло. Частная собственность на кизяки была же. И теперь, стало быть, никуда не делась. Не просто так нас забором огородили – это ж как надо было всем надоесть, включая, на самом-то деле, и самих себя. Последнее, впрочем, уже никого из тех, кто вовне, не волновало. И теперь не волнует. Спасибо этим добрым людям, что контейнеры с едой сбрасывают, деньги тратят, лишь бы нас больше не видеть и не слышать. Сортировать, кто совсем плохой, кто получше – оно им совсем не интересно.
Закон о запрете хомяков приняли после короткой, всего дня три, но кипучей кампании в телевизоре. Я уже тогда редко в него заглядывал, меня Яша Постников, царствие небесное, заставил, так можно сказать, насладиться бредом, который оттуда внезапно полился, о Свидетелях Рая. Почему полился – не спрашивайте, не знаю. Спорить с теми выродками – многим из них их привязанность к телесам порвали вместе с телесами – уже и тогда было бессмысленно, а теперь и тем более. Но если, упаси бог, кто-то что-то всё-таки помнит, так чтоб знал: Свидетели Рая никогда не были нудистами, не занимались групповым сексом, не употребляли наркотиков, не замышляли государственных переворотов. Да, и не адамиты – хотя бы просто потому наши убеждения не есть религия.
Мы, ну, то есть Свидетели Рая, просто восприняли верование, или как хотите это зовите, народа Айхча Буурру. Совместили, если угодно. Случайно совпали, хотя случайностью это можно назвать с большой натяжкой. Народ этот убеждён, что создатель всего живого, именем которого зовётся и сам остров, и народ, его населяющий, – Хомяк. И что хомяки есть эманация бога, и они управляют Вселенной. Доказательства налицо: хомяки так мало живут потому, что управлять Вселенной – работа исключительно тяжёлая. Поклоняться, молиться, приносить дары и жертвы, не поминать всуе – это всё пустое, ненужное, придурковатое, потому что Айхча Буурру не заметит и не ответит. У него и так забот хватает. Хомяки, созданные по образу Его и подобию, не обладают, как и их создатель, даром речи. Речь ни ему, ни им ни к чему совершенно. Разговаривать всё равно не с кем – кругом одни тупые ублюдки.
Считаете, что всё это ерунда, – да бога вашего ради. Какой бы религии вы ни придерживались, нелепостей в ней гораздо больше, и они гораздо очевидней. И вас это почему-то нисколько не смущает. Я вас даже не призываю как-то избавиться от бревна в глазу, не моё вообще это дело – пролагать пути в пустыне. Идите в жопу и располагайтесь в ней как дома. Хотя… пожелание явно запоздало. Вы уже там и уже как дома. Home, sweet home.

6
Так вот, в той комнате, где работает форточный вентилятор, живёт запрещенный законом хомяк. Днём он спит у себя в клетке, в тесном пластмассовом доме, по ночам шебуршит, грызёт картон и организует склады, которые я каждое утро либо реорганизую, либо выкидываю в мусор. Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий хомяк один мне надежда и опора. Вентилятор нужен потому, что хомячья моча оглушительно вонючая. Отличное средство от насморка и лучший тест на ковид. Бодрит неимоверно. Горячо рекомендую.
Да, ещё надо было сказать, раньше, но как-то упустил. В языке буурру «одеться» и «притвориться» – одно и то же слово. Может, те придурки из телевизора, которых теперь днём с огнем не сыскать, кроме тех, кто на кладбище, потому Свидетелей Рая в нудисты и записали. Вот же болваны. Самих их давно нет, а бред их в памяти всплывает, как расплывшееся собачье дерьмо из-под снега весной. И, наверно, долго ещё так будет. Затянувшийся конец марта. Метели, вроде бы, улеглись, солнце включило вторую передачу, из ноздрей медленно тающего тёмно-серого снега прёт, то изжелта-рыжими жидкими соплями, то почти чёрными мокрыми козявками, собачье дерьмо. Волнующие ароматы весны. Время, когда особо остро хочется жить – чем дальше от всего этого говна, тем лучше.
Я, кстати, не рассказывал, как грузные бренные останки Яши Постникова кремировали? Не помню. Ну, неважно. Повторюсь, в конце концов. Он, как ни крути, основатель Свидетелей Рая, хоть книжку и написал не он, а Витя Целитель, И, кстати, многое не слабо переврал.
К примеру, Яков никогда не говорил «Наш президент – говно», хотя, исключить нельзя, именно так о нём и думал, потому что плешивец и вправду был изрядным говном.
У островитян это положение учения Свидетелей Рая вызывает детский восторг, у всех, включая самого их президента, однако Яков этого не говорил, нет. В тот вечер он накушался самогону собственного производства, чтобы заглушить боль. Боль проистекала от вырванного у него в тот день зуба. Вырывали долго, болезненно, и заморозка помогла не очень. Сломали по ходу дела. Надрезали десну, когда выковыривали осколки. Пьяный в сиську Яков сказал:
- Наш этот «Дент» - говно!
«Дент» - была тут в те времена частная зубная клиника, совсем, кстати сказать, не плохая, дорогая только очень. Но получилось то, что получилось, и кончилось тем, чем кончилось. Категорическим императивом. Максимой. Чем-то вроде буддистского «Встретишь патриарха – убей патриарха».
Это было задолго до того, как мы первый раз оказались на острове. Мы собирались каждый четверг вечером в Яшиной избушке – крохотном тёмном строении на окраине нашего и без того окраинного района. По четвергам – это важно. Одна, хотя, конечно, не главная, из причин, почему нас на острове приняли за своих. Оказалось, там каждый четверг вечером происходит голое кофепитие. Не в том смысле, что там все голые – хотя и это за-ради Хомяка, если сильно охота, никто не возбудится и в кучерявой голове не почешет. И не в том смысле, что на них пьют только кофе. А в том смысле, что честный, непритворный – в языке бурру то же самое, что неодетый, голый.
Витя на наших прошлых, давно канувших в небытие сборищах не пил. То есть он вообще не пил. Не прикасался к спиртному, тем более к самогону Якова, который резко отдавал резиной, потому что перегонялся через трубки из медицинской резины. Другого трубопровода у нас тогда не было. Вообще ничего в те времена не было. И табачный дым Целитель не переносил и теперь терпеть не может, так что держался от нас подальше, у распахнутой двери Яшиной избушки. Не, сигареты какие-то были, но вонючести необычайной, так что мы и сами от них морщились.
Если бы Витя припадал к живительной резиновке, он наверняка слышал и понимал бы говоримое Яковом точнее, отчётливей. Другой вопрос – помнил бы он сказанное или напрочь забывал бы наутро. Вероятней второе. Ну, и плюс к тому. Хоть мы, Свидетели Рая, не считаем себя религиозными, попробуйте найти религию, в которой чего-нибудь не было переврано. Только больные на всю голову адепты не хотят этого видеть. И не надо, если не хотят, раз так им удобней.
Впрочем, опять отвлёкся. Так вот. Когда мёртвую телесную оболочку Яши кремировали, со всех островов архипелага привезли по три-четыре полешка для погребального костра. Морем. На парусных и вёсельных лодках, изукрашенных красными, жёлтыми, зелёными траурными лентами. Такое было впервые в их истории – чтобы приезжего, пришлого хоронили как праведника, как пророка. Пророки приходят извне – Так Витя Целитель назвал книжку, в которую собрал Яшины изречения. Получился своего рода Лунь юй.
Книжка у меня, конечно, здесь есть. По четвергам я читаю её – не по многу, по странице, по две. Вспоминаю.
Когда на острове мы впервые приложились к тамошнему удивительному напитку, ласкающему нёбо и греющему брюхо, Яша вздохнул, поскрёб пальцами в пышной седой бороде и сказал:
- Да. Рай не резиновый.
Потом Витя Целитель, конечно же, включил этот самый не резиновый рай в свой Лунь юй, никак не связав его с резиновкой, которую сам ни разу не попробовал, так что и смысла сказанного не понял, выпотрошил его. Получился огорчительный для новых адептов тезис. Адептов, впрочем, не так много, чтобы им всем в раю не поместиться. А может, и не поместятся, Хомяк его знает. Без разницы.
Каждый четверг вечером я читаю из книжки по странице – по две и хихикаю. Хихикаю, чтоб не заплакать.

7
Чем сидеть без дела, лучше выпить буурровки – так говорил Яша, но эту великую мудрость непьющий Витя Целитель в свой Лунь юй позорно не включил. Смешно не это. Срамной трезвенник хотел вывернуть мудрость наизнанку и вписать немыслимое: чем пить буурровку, лучше заняться делом.
Видит Хомяк, я Витю не отговаривал, а только посмотрел сожалеюще и покрутил у виска пальцем. С тяжелым вздохом он вычеркнул фразу и затужил, закручинился.
Тут такое дело. Буурровкой Яша, не освоивший почти ничего из языка буурру, называл крепчайший, настоянный на горных травах горький ликёр «Айхча Чуорро», что в переводе значит «Хомячья Моча». Ну, примерно то же, что для вас «Божья Роса», только куда серьёзней. Сказать буурру, что лучше б ему делом заняться, чем причащаться хомячьей мочой, – значит нахамить ни за что ни про что. Делами они и так неплохо занимаются, без советов каких-то там приезжих из неизвестно какой глухомани, чужаков, при всём уважении к последним.
Сейчас, когда я тут, за забором, жизнь на острове кажется сказкой, утопией. И, само собой, куда больше хочется рассказать о невероятном островном шерифе Эгуйайархчйа, которого Витя Целитель для простоты зовёт Егоркой, чем вспоминать тутошнего распухшего молодого подонка, который ударил меня сзади железякой по черепу. Где вы будете чувствовать себя как дома – там, где вам на улицах белозубо улыбаются незнакомые, или там, где незнакомые на вас гнилозубо скалятся и бьют арматурным прутом по башке? Знак вопроса, вообще-то, для проформы, если обращаться не к выродку. А к выродку лучше совсем не обращаться – иначе нас не огородили бы забором.
Нас – это я говорю больше по инерции. Хотя, конечно, общего у нас много. Электричество, вода, лифты, мусор, канализация. Ну, и комендатура, само собой. Когда есть перебои с электричеством, лифты не работают, народ начинает бунтовать, то есть бросать мусор из окон. Не мешки с мусором бросать, а вытряхивать всякую вонючую дрянь из пакетов и вёдер, потому что пакеты купить негде, а тому, кто суёт благотворительную еду в благотворительные контейнеры, положить туда же пакеты для мусора не приходит в голову. Вполне может быть и так, что нарочно кладут – до того мы всем надоели, хотя я тут и не при чём.
С другой стороны, здесь кого ни спроси, каждый ответит, что он не при чём.
Между прочим – так, к слову сказать – задумано у меня всё было не так уж и плохо. Задумывал не я. Его голое Величество Король – а архипелаг формально до сих пор королевство – повелеть изволил. План был такой, что я подам документы на лишение меня бывшей родиной гражданства, что уйдёт на это не больше полугода, потом мне надо будет выехать, помахивая справкой, а потом въехать обратно и козырнуть на таможне дипломатическим паспортом, горчично-жёлтым, с чёрным силуэтом хомяка, или, сказать правильней, Хомяка, Айхча Буурру. Чрезвычайный и полномочный посол. Звучит, а? Верительные грамоты и всё такое. Ни посольства, правда, ни полномочий, но лиха беда начало.
А потом оказалось, что никак в комендатуре нельзя избавиться от гражданства государства, которого уже нет. Что только комендатура от него и осталась – всепроницающая. Я ещё успел связаться с Эгуйайархчйа, чтоб тот уговорил его голое Величество отменить повеление, но куда там. Величество чёрной голой задницей соображает лучше, чем я умудрённой башкой. Он понял, к чему дело идёт. Понял, что на месте необъятной родины появятся разные государства, которые никто признавать не захочет из опасения грядущих войн, а мы тут хрясь – и хоть кого-нибудь, выборочно, а то и всех чохом, первыми признаем. Ну так-то чо, правильно же. Все хотят войти в историю, а нам чо, нельзя?
Ну вот. После, как уже к тому времени ожидалось, ловушка захлопнулась. И я, как в старые добрые времена, стал ждать, когда там кто чего решит за меня и про меня. А хомяк и томная Тома окружили меня заботой и любовью. За одним надо каждый день какашки убирать и ошмётки картона нагрызенного, другой – то ли верить и есть с её мягкой ладошки, то ли она отравить меня хочет и лучше бы мне воздержаться.
Ещё вот что. Про то, что король-то голый. Там ровно наоборот, чем тут. Голый – значит, честный. И на разных там внутренних правительственных мероприятиях, заседаниях, обсуждениях он по протоколу совсем, гадство, голый. На самом деле, Его Величество не очень много чего решает, но без него никак. Если он всему, что говорят, верит, то сидит на троне, кресле с высокой золоченой спинкой, голый – если не считать корону, – приветливо раздвинув ноги. Если сомневается или не верит, сжимает колени, как старая девственница.
Ага. Понимаю. Уже успели решить, что он дикарь. Так чтоб вы поняли – Его Королевское Величество окончил Оксфорд, там же получил докторскую степень по социологии и звание почётного профессора. На его работы ссылаются в научных журналах. Но это так, для справки. И чтоб вы шибко умными себя не считали.
Кстати, и о том не мешает покумекать, кого теперь ваши представления о приличиях интересовать могут. После всего. Лучше б вы мирно без трусов на печи посиживали. Выродки.

8
Его голозадое Величество – довольно уже пожилой, сморщенный сверх своего возраста, худой и от горшка два вершка. Энергии в нём столько, что просто диву даюсь, как его до сих пор не свергли.
Три месяца у меня и у Вити ушло на то, чтоб сделать что-то вроде туристического проспекта об архипелаге. Стремительно взрезали волны, чтобы сфотографировать то там и сё сям. Кстати, на Айхча Буурру фотографировать запрещено, и мобильники туда завозят только специальных моделей – без фотокамеры. Совсем не потому, что там все сплошь ходят голыми, этого как раз не наблюдается. Просто такая традиция. Так решили. Хочешь сфоткаться с семьёй – плыви на соседний остров. Катер каждые двадцать минут, без проблем и без особых затрат. На веслах и парусах ходят только по особым случаям – похороны, свадьбы и всё такое, чего найдётся судьбоносного.
Три месяца у нас ушло на макет. Фотографировали, Витя Целитель писал, я правил, верстал и чего там ещё, не помню уже. Потом ещё месяц разговоров министра иностранных дел с другими иностранными министрами, потому что трёх месяцев им оказалось мало, никак не могли наговориться всласть. А потом меня снабдили хомяком и просто выпихнули в никуда, и я на год заторчал за забором, сначала хоть с какой-то связью, а потом без связи вовсе, если не считать общения с хомяком и томной Томой.
Какое-то время всё казалось не так уж и плохо. В старой своей квартире, собственной, хотя при Комендатуре собственно статус собственности утратил какой-либо смысл, а цена упала в ноль и там застыла. Терпят тебя тут – скажи спасибо. Со временем устал. От безделья, от себя самого, от выродков, которые раньше были земляками, а теперь стали казаться… Не знаю даже, как сказать. Выродками, короче.
Кому тут было объяснять, что я хочу рыбачить с берега с Эгуйайархчйа, и что жизнь без рыбалки, и чтоб обязательно с Эгуйайархчйа, скушна и тосклива.
Но! Вдруг! Комендатура объявила – расклеенными на столбах, в подъездах, на остановках объявлениями и машиной с матюгальником на крыше, - что паспорта ушедшей в небытие страны отменяются прямо сегодня, а в течение полугода господа жильцы обязаны получить новые в Комендатуре.
О, блаженство! На свободу с чистой совестью. Никакому сраному выродку-коменданту я нихера не обязан, где нихера – это наречие со значением направления, отвечает на вопрос «куда?»
Получалось вот что: моё двойное гражданство – точнее, два гражданства – отменяется, и я становлюсь не то чтоб чрезвычайным и полномочным послом, но всё ж таки законным, если законы тут ещё работают хоть какие-то, обладателем дипломатического паспорта иностранного, мать его, государства. Послом, сказать правду, сразу сходу нигде и никак, а временным поверенным при известных усилиях – да, прямая дорога. Не при Комендатуре, конечно – шли бы вы в жопу, ребята. Но где-нибудь, куда новая родина пошлёт выклянчивать дружбу народов. Со связью там или без, а найдут и вывезут. С моим-то новым статусом. Вознесся выше я главою непокорной.
Казалось бы, формальность – не стоило париться столько времени. Но увы – пока я был гражданином неизвестно чего, был риск, что приличные люди никаких дел со мной иметь не будут. Голозадое Величество очень хорошо это понимало, раньше многих. Профессор социологии, как и чем ни крути.
Вообще-то, я не совсем идиот. Идиот, но не совсем. Прекрасно, насколько вообще возможно, понимал, в чьей игре я пешка. Голозадое Величество, известно, тоже не дурак и тоже понимал. Пешкой он, наверно, себя не чувствовал, но и королём только постольку поскольку. У себя – да. Хоть и ограниченный, а всё-тки монарх. А в этой партии он был максимум слон, которым, если что, можно пожертвовать. Когда кто-то большой и сильный ходит пешкой от слона, те оба напрягаются.
Как-то этому большому и сильному надо было подкатиться к вспухшим на месте бывшей страны новообразованиям – понять, какое из них здоровое, какое нет, кому помогать, а кто пусть пока начинает учить китайский, с ним потом разберутся, если руки дойдут. То, что какой-то там никому не известный я просижу из-за этого год за забором безвылазно, дыша ароматами хомячьей мочи, никого ж не волновало. Или что я в дешёвой забегаловке железякой по балде получу ни за хвост собачий.
Дней через десять эйфория у меня прошла. Начал думать, что обо мне забыли, что никому я не нужен, что запасы наши с хомяком кончатся, включая запас терпения, и помрём мы вместе и провоняем округу насквозь. И больше ничем никому отомстить не сможем.

9
А ещё через две недели телефон зазвонил. Стационарный, старый, из бежевого пластика, с треснувшей посередке и обмотанной синей изолентой трубкой. Не телефон – памятник забытой эпохи. И сказала обмотанная изолентой трубка с лёгким, но легко различимым акцентом:
- Господин посол, завтра в десять утра во дворе Вашего дома приземлится наш вертолёт, чтобы забрать Вас и переправить на нашу базу. Дальнейших распоряжений я пока не получал.
- Good hearing from You, - обрадовался я c акцентом куда более тяжёлым и различимым. – I’ll be there, thanks.
И неожиданно для себя, дёрнул же меня Хомяк, добавил:
- I hope there is place in Your helicopter for my wife as well.
- O! – сообщила трубка с лёгким удивлением. – Место для госпожи посол, конечно, найдётся.
Вот так вот чего-нибудь бабакнешь не подумав, а потом репу чешешь.
Не знаю. Может быть, это я просто на радостях от того, что что-то куда-то сдвинулось, что кто-то обо мне помнит, что помрём мы с хомяком где-нибудь в другом месте, более приспособленном для жизни. Возможно. Но ещё кое-что было. Прям как нарочно, днём раньше. Как Яша говорил: ничего не бывает не вовремя.
Днём раньше пришла Тома, принесла какую-то ерунду из благотворительного контейнера. Хорошо, что лифт работал. От лифта дохромала, с рассаженными в кровь левым коленом и правым локтем. Бой, видимо, был нешуточный.
Ну, дальше вы понимаете. Хотя наверняка понимаете неправильно. Забегаете вперёд.
Бальзам у меня для подобных случаев был, вкусно пахнущий островами, с изображением хомяка на крышке – золотом на синем фоне. И намазать я ей помог, и банку бальзама отдал для дальнейшего излечения.
Я, может, и параноик, но не импотент же. Ещё дружеский локоть – куда ни шло, а колено ей мазать – это ж пытка была натуральная, с пропавшим напрочь дыханием и темнотой в глазах. И главное – жалко мне ее было до сжимания всех внутренностей в плотный ком (а не до эрекции, как вы подумали, хотя и она, конечно, своего настоятельно требовала). В общем, выпроводил я её нехотя. Но, рассудите здраво, что я мог даме предложить, помимо секса? Времена, когда больше ничего и предлагать не надо было, для меня давно кончились. Давно и безвозвратно.
С радости ли, от жалости или по причине более простой и понятной, а только сразу после звонка я к ней спустился. Предлагать. Что-то, помимо секса.
Пересказывать не буду. Такое у меня сложилось впечатление, что в тёмных глубинах подсознания она до сих пор гордится своей родиной, которой во второй раз на протяжении нашей жизни не стало. Хранит память о муже и считает, что погиб он не просто так, не задарма, а за какие-то там ценности, о которых теперь никто не вспоминает, если только совсем не свихнулся. А я, подонок похотливый, вроде как, решил купить её, а она не продаётся. Слова не такие, конечно, но подобный смысл просматривался. Тьфу! Тяжёлый получился разговор, неуклюжий, неловкий, и вернулся я с твёрдым убеждением, что сам я дебил конченый, а Тома – дура набитая. Скажу американцам, будто бы жена решила остаться, чтобы помогать детям-сиротам. Дипломат, в конец-то концов, должен уметь врать не смущаясь. Научусь. Никогда не поздно.
Ворочался полночи, слушал, как хомяк скребётся и рвёт картон в клочья. Да, глаза у неё бархатно-карие, губы мягкие, левое колено умопомрачительное, даже в исцарапанном виде. Правое ещё даже лучше, не покоцанное. И всё остальное наверняка по высшему разряду. Кроме начинки верхушки. А мозги ж не протезируют. Пока, по крайней мере. Ну и хрен бы с ней. Отдамся работе. Дружбе народов и всему такому.

10
Так что в итоге, если честно сказать, единственное, что меня утром по-настоящему волновало, это как хомяк перенесёт вертолёт. Я с ним рядом даже пылесос включал один-единственный раз – бедняга перепугался, забился носом в угол клетки и явно приготовился отдать душу Айхча Буурру. С того момента я если и выметал пыль, то старым веником. А тут вертолёт. Ужас хомячий.
За пазухой я его спрятать не мог, в единственном приличном костюме, подходящем для должности если не посла, то хотя бы временного поверенного. Нассыт он там – и хана представлениям о представительстве. С такими ароматами нам войну объявят.
Как мог, я его пластмассовый коттедж ватой законопатил, ватой же обернул снаружи, потом поролоном, который из старого кресла вытащил, и ещё тряпкой подвязал. Поставил в переноску, полюбовался и вполне себе тоскливо согласился, что для посла, а хоть бы и просто временного поверенного, багаж не сильно подходящий. Больше к лицу челночнику какому-нибудь, мешочнику, продавцу на рынке.
Ладно. Если чего-то нельзя избежать, приходится неуклюже смиряться.
Три минуты я взял на то, чтоб спуститься и подождать у подъезда. Сначала проверил, что зассанный лифт работает. Потом обошёл квартиру, проверил выключатели, краны, провод пустого холодильника из розетки вынул и на пол бросил, пошёл выключил счётчик, закрыл входной кран воды, повздыхал маненько. Привыкаешь ведь и к чистилищу, расставаться жалко, хотя весь год только этого и хотелось – расстаться.
Вид у меня был, конечно, вполне себе дурацкий. Приличный тёмно-синий костюм с золочеными пуговицами, рубашка белая, галстук в косую полоску, золотой хомяк на нагрудном кармане, а на лацкане мелконький флаг государства, знак принадлежности и ранга, хотя, сказать правду, ранг на островах – понятие расплывчатое и мало чего стоящее. Но то на островах, а это тут. В правой руке чемодан, не большой и не тяжёлый, тут уж увы. В левой – переноска с плотно упакованным хомяком, главным предметом переживаний.
Что зрителей не избежать, когда прямо на детскую площадку целый вертолёт приземлится, это я понимал. Мысль о возможной благотворительности неизбежно заставит господ жильцов проявить природную любознательность. Но тут опять же что – только смириться и перетерпеть, благо терпеть не долго. К тому же моё дело теперь – приветливо улыбаться и кивать понимающе, а не материть выродков, даже мысленно.
Ничего, всё достаточно быстро получилось и, судить по виду, безболезненно. Не совсем, конечно. Вовку я успел краем глаза заметить и жену его. Оба мне при встречах за целый год даже не кивнули. А когда-то были ближайшими соседями, чуть не каждый день здоровались, помогали друг другу, а потом я стал для них чужим, предателем, во всём виноватым злодеем, а волшебник в голубом вертолёте явно их правоту доказывал. У Вовки лицо было застывшим, а жена его постаревшая расплылась в морщинистой ухмылке – так варенье по плоской тарелке расплывается. Кислое. Кизиловое. Серёга в дешёвой раскладной инвалидной коляске к десяти утра был привычно пьян, его бы и летающая тарелка с инопланетянами не удивила, не то что вертолёт с нарисованным американским флагом на серебристо-голубоватом фоне. Ну и там по мелочи – всякие малознакомые и вовсе незнакомые любопытствующие. Сносно. Не критично.
Хотя, врать не буду, мысленно я с ними, с выродками, попрощался не без сожаления. Не без. Не.
Из вертолёта сначала вывалились два морпеха в полевой форме и с лицами такими же дружелюбными, как автоматы у них в руках. Потом, уже по короткому трапу, без ужимок и прыжков, спустился крепкий пожилой красавец, сияющий золочеными пуговицами на чёрном мундире с красной окантовкой, весь в нашивках и с орденскими планками, как ёлочными игрушками, с белым ремнём – в общем, полный абзац. Потом я уяснил, что он полковник, а сразу не мог – сначала от его вида в глазах зарябило, потом от его наглости в них же потемнело, а потом меня и вовсе прибило, как пыль на асфальте в проливной дождь.

11
Ибо слаб человек и горазд на поспешные реакции и выводы. В общем-то, это оправданно: запоздаешь с реакцией – второй раз железякой по тыкве получишь. Медлительные редко выживают.
Не, он, конечно, сначала честь отдал, посмотрел доброжелательно, понимающе, мудро даже, я б сказал. Кивнул на клетку с плотно упакованным хомяком, улыбнулся и выдал на-гора:
- Is it Your wife?
Я застыл с челюстью, немного приотвисшей. Нихренасе заявы. Не успел этот гад приземлиться, уже на дипломатический скандал нарывается. Шуточки какие-то боцманские.
Успел его спросить – с интонацией средней, между заинтересованной и сердитой:
- Excuse me, what do You mean?
И что этот сукин сын тогда делает, это просто помыслить невозможно: снова козыряет и, глядя куда-то мимо меня, говорит, отчётливо так, по буквам, как нормальные люди отродясь не говорят:
- Madam ambassador, ma'am.
Ну, всё, я понимаю, конец моей карьере, так и не начавшейся. Или я смолчу, не буду сообщать о безмерной наглости этого типа с длинным морщинистым лицом, обветренным и ложно-доброжелательным, насквозь лживым, а он и его морпехи потом будут хихикать и рассказывать друг другу, как их полковник мелкого архипелажного посла талантливо размазал. Или я скажу министру иностранных дел, а тот отправит гневную ноту протеста. Так и так моей непыльной работёнке кердык. Или я сраным пиндосам издеваться позволил над Айхча Буурру, или разосрался с ближайшими союзниками, не успевши даже толком познакомиться – так и эдак плохо. Кому нужны такие дипломаты? Никому не. И лететь мне с ними противно, и вернуться не могу. Неизбежность, конечно, отмаз хороший, но должен же предел быть хоть какой-то.
Ладно, думаю, пускай. Первое, что надо сделать, - выбраться отсюда. Второе – связаться с министром иностранных дел. Он, конечно, от меня письменный документ потребует. На буурру я писать замаюсь, придётся ему проглотить на английском. Над послом каждый может измываться – не проблема. Любой жирный обмылок в дешёвой забегаловке может ударить посла обрезком арматуры по кумполу. Вообще не проблема. И Айхча Буурру не предмет религиозного поклонения, ему это всё параллельно, а значит, и нам фиолетово. Но над национальным символом издеваться – это вы меня извините. Этого мы никак не…
Гневно додумать я не успел. Кто-то меня ухватил под локоть правой руки, мягко, но решительно. Немного чересчур решительно, я б сказал. Я чуть чемодан не уронил от неожиданности. Морпехи, которые стояли себе неподвижно по обе стороны от трапа, переглянулись и как-то, чёрт его знает, перемигнулись, что ли. Лицами. Изобразили взаимное понимание.
И это она ещё далеко не в лучшей форме была, мягко сказать. Бледная, слегка отёкшая – то ли всю ночь не спала, металась, оплакивала прошлое, а красилась в последний момент дрожащими руками. И всё-таки смогла приветливо улыбнуться – сначала полковнику, потом морпехам, потом уже мне. В ужас я не впал и даже одеревенел не сразу, а смог изобразить дежурное семейное неудовольствие: мол, вечно ты опаздываешь. Достал из кармана запасной значок с флагом архипелажной родины, протянул ей и качнул осуждающе головой.
- Ой, - сказала она, - извини, совсем забыла. Пристегни его мне, пожалуйста.

12
Ладно, всё, считайте, что кино почти закончилось.
Про город, образовавшуюся столицу новообразованного государства, где мы провели больше года, рассказывать неохота. Просто потому, что очень длинно получится. И однообразно. Жили мы совсем не плохо. В четырехкомнатных апартаментах в здании британского посольства, откуда британцы выехали и куда как будто бы не горели желанием возвращаться. Знакомствами обросли ненавязчиво, шофёром, охранником и – в итоге итогов – договором о сотрудничестве и статусом посольства. К грязи на улицах весной и осенью мы привыкли, к снегу и морозу собачьему с октября по март. Мне всё это даже нравиться начало. Театры, филармония, приёмы – светская жизнь посреди грязи или сугробов, тоже не стерильно чистых, а цветом от слабо-серого до густо-чёрного включительно.
Хомяк был ещё жив, когда мы уезжали в отпуск. Успел нагрызть британского картона немерено. Оставили его в надёжных руках охранника – ни один буурру хомяка не обидит.
Министр иностранных дел и Его голозадое Величество за год разговоров со мной по закрытым линиям научились вполне сносно материться по-русски. В том числе поливать друг друга.
Летели мы на острова, конечно же, в бизнес-классе. Две пересадки – два часа ожидания, а потом ещё шесть – кемарили в VIP-залах, но и всё равно перелёты с пересадками изнуряют, даже самые комфортные, а с орущим ребёнком на руках и с неизбежным пакетом памперсов – это вообще изощрённая пытка. А ещё четвёртый самолёт, совсем крохотный. Из столицы на Айхча Буурру.
Доставленная королевским курьером в столичный аэропорт записка Его голозадого Величества бодрости не добавила. Сам он изволил отправиться на королевской яхте на рыбалку, а мне накарябал – и спасибо ещё, что по-английски, а то бы я его закорюки вовсе не разобрал бы – дружеское послание. Из него следовало, что я великий дипломат. Интересно, что этот голый-честный на себя напялил, чтоб так наврать? Засранец. Может, на такой случай у него где-то в шкафу пылятся шуба, валенки и армейская шапка-ушанка с суконным верхом и пятиконечной звездой во лбу. Еще Величество сообщил, что, вместо того чтоб после отпуска вернуться на прежнее место в качестве посла, а не сраного временного поверенного, я отправлюсь на очередное голое место типа задница, где надо будет начинать всё сначала. Временным поверенным, нетрудно догадаться, отправлюсь. Да. Через два месяца. Из хорошего написал только, что апартаменты для нас готовы и ждут – в новом доме для действующих правительственных чиновников, на самом берегу океана. И заключил, что через месяц сам соединит меня с моей гражданской женой законными семейными узами. Будто я уже не был упакован в семейные узы так, что лишний раз пальцем ноги пошевелить не мог, чтоб при этом не нарваться.
В Сессне жена вцепилась в детёныша побелевшими пальцами, зажмурилась и полчаса не раскрывала глаз, до самой посадки. Измотанный перелётами ребёнок почему-то как раз в маленьком самолёте моментально заснул.
Эгуйайархчйа встретил нас прямо на лётном поле. И как встретил. Напугал бедную женщину ещё больше, чем Сессна над океаном. Я понимаю, быть бессменным шерифом трудно и скучно даже в таком раю, как остров Айхча Буурру. И понимаю, что представление он мог устроить ещё куда более зрелищное. И, наверное, хотел, но передумал. Или его Витя Целитель отговорил.
Может, надо учитывать, что жена просидела весь полёт, крепко зажмурившись, на остров сверху даже не глянула, ни архитектуру, ни парки, бассейны, фонтаны – ничего не видела и понятие о том, куда я ее притащил, имела весьма смутное, только с моих слов. В сущности-то, мало ли что я мог наплести, нельзя ж всему верить.
Первым, кого она увидела, когда мы из самолёта выползали, обессиленные от путешествия, был здоровый, где-то с метр девяносто, бандитского вида чёрный дядька в грязной набедренной повязке и какой-то музейной дырявой серо-голубой шляпе времён, должно быть, Наполеона, с кобурой через плечо, пистолетом в ней и с Калашниковым в правой руке. И вот он к нам подошёл и начал что-то свирепо орать, чего жена понять не могла, а он тыкал пальцем то в меня, то в безмятежно спавшего на мамашиных руках детёныша, то показывал рукой на древний драндулет, американский армейский джип с ошмётками резины на колёсах. Джип стоял, и теперь стоит, рядом со зданием аэропорта просто так, как музейный экспонат, с времён незапамятных.
- О, господи, - Тома беспомощно посмотрела на меня. – Что он говорит?
- Извиняется, - объяснил я. Внутри у меня булькнуло, но я сдержался. – Извиняется, что нам придётся ехать на такой старой колымаге.
Эгуйайархчйа покивал, будто что-то понял, махнул Калашниковым – спасибо, что палить почём зря не начал, - и скрылся в здании аэропорта.
Из-за угла тут же появился и двинулся к нам тёмно-синий минивэн с тонированными стёклами.
- О, господи, - повторила жена.
Я хихикал бесшумно – сотрясался пузом и пару раз незаметно вытер слезу.
Минивэн двигался нарочито медленно, рулил им Витя. С лицом серьёзным, почти трагическим. За два с лишним года, пока меня тут не было, солнце отшлифовало его так, что он стал похож на мулата. По ходу дела он махнул нам рукой, но не ускорился. Они, наверно, с его эти самым Егоркой, как он прозвал Эгуйайархчйа, чтоб язык каждый раз не ломать, вместе сценарий разработали. В детство впали. То ли на радостях, то ли от безделья, чтоб развлечься.
И вот, Витя кое-как до нас довлачился, а из аэропорта вышел Эгуйайархчйа – белая рубашка, белые погоны, по золотому хомяку на каждом, брюки белые с синими лампасами, фурага с немыслимой высоты тульей и золотой кокардой и, гадство, босиком. Дело к вечеру, здание тень на бетон отбрасывает, тот уже слегка остыл после дневного жара, так что шериф шёл важно и медленно, хотя, думаю, ради такого случая он бы и по горячим углям не спеша прошёлся.
Тут я уже всё, не выдержал. Зарыдал от смеха и затрясся весь целиком.
И всё как-то сразу перемешалось, засуетилось, Витя сначала обниматься со мной бросился, потом Томе кланяться, потом рванул к самолёту за нашими чемоданами. Мы с Эгуйайархчйа стучали друг друга по спинам и по плечам и успели договориться, что завтра с утра обязательно попрёмся рыбачить, но женщины же не могут чего-нибудь не испортить – это по всему миру так.
- Тише вы, - прошипела жена. – Яша проснётся, разорётся.
- Его зовут Йаджа, - похвастал я Эгуйайархчйа.
Тут такое дело. Звук, похожий на ш в языке буурру есть, но никогда не между гласными. Ж нет вообще, а дж они, всего вероятней, поворовали у американцев.
- Жена говорит, чтобы мы замолчали, потому что Йаджа проснётся и начнёт плакать.
- Скажи ей, - Эгуйайархчйа белозубо улыбнулся, - что Йаджа больше не будет плакать, потому что теперь он дома.
Только я успел перевести, дитё на руках мамаши проснулось и захныкало.
- Вот! – осудила она. Упрекающе, но и торжествующе.
И вдруг. Вместо того чтобы разораться, как всегда бывало, ребёнок вдруг затих. Осмотрел внимательно шерифа. Потянулся к нему. И засмеялся. Первый раз в пока ещё короткой жизни.
- Ой, - сказала Тома. – Ой, мама. Как он красиво смеётся.
Если совсем честно, то на этом мне надо бы было закончить. И так бы я и сделал. И правильно сделал бы. Но!
Мы угнездились внутри минивэна, проехали город, спокойный, уютный, с светло-кремовыми зданиями и тёмно-зелёными скверами, и через примерно минут сорок выгрузились рядом с новым своим, хоть и временным, местом обитания – многоквартирным домом с тонированными панорамными окнами, с видом на океан, с широченным крыльцом и стеклянной двустворчатой входной дверью. Жена посмотрела на дом, на закат над океаном, потом на меня. Как-то странно посмотрела, будто впервые увидела. И спросила:
- А спасибо Хомяку говорят?
Я пожал плечами:
- Смысла нет. Ему без разницы. Он не услышит.
- Всё равно спасибо. Какой тут воздух удивительный. Райский.
Она глубоко вдохнула, медленно выдохнула, чмокнула дитё в щёку и добавила:
- Не забудь, что через месяц у нас свадьба.

© Евгений Пейсахович, 2022
Дата публикации: 12.07.2022 15:15:57
Просмотров: 1460

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.