Последний воин мертвой земли

Алексй Шарончиков

Форма: Рассказ
Жанр: Фантастика
Объём: 52547 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

I

В действительности нет способа надежно овладеть
городом иначе, как подвергнув его разрушению.
Н. Макиавелли

Переступая неровными шажками через рваные дырки на полотне шоссе, сквозь глубокие лужи в выбоинах, я продолжаю движение вперед. Армейские берцы держатся молодцом, шесть дней непрерывного марша никак на них не повлияли, но уставные брюки расползлись по швам, вся одежда не просыхает под непрерывным дождем, одновременно являясь эталоном слова “грязнейший”. Я трогаю макушку, пытаюсь вспомнить, как давно меня стригли. Волосы выпадают, целый клок остался на пальцах. Несмотря на ливень, вся одежда покрыта еще и сажей, какой-то смесью грязи и сажи, руки и лицо отнюдь не исключения. Веки закрыты, но я прекрасно вижу шоссе сквозь них, это самое пугающее в моем состоянии.
…Над нами давно сгущались тучи: Блок, доведенный до отчаяния финансовыми, экономическими, сырьевыми кризисами, чередовал угрозы и ультиматумы; где-то там, через границу, люди собирались десятками в комнате, пытаясь согреться холодными зимними ночами, ежедневно бастовали и митинговали, голодали и тряслись от безудержной злости - по крайней мере, так сообщал “Euronews”. Миновала весна, за ней прошло лето, соседей ждала новая зима, их взоры, не отрываясь и не скрываясь, были устремлены на наши богатства. Но мы были готовы отстоять те клочки суши и моря, где рождалась материя, дающая жизнь государству. За его черную кровь, бьющую из-под земли, за синий газ, которым оно дышит, за блестящие самоцветами глаза, антрацитовые волосы и торс, слепленный пращурами из дерева и металлов. Мы не несли на своих хоругвях логотипы нефтяных или алмазных корпораций, пусть даже были вооружены ими, отнюдь, каждый защищал самого себя. Без газа не будет Родины, а без Родины не будет и нас. Воистину, кому много дано, с того много спросится.
Правительство наложило вето на любой экспорт стратегического сырья, Совет Добывающих Корпораций взял всю ответственность на себя: “мы более не оказываем безвозмездную помощь, нам самим не легко! Цены не опустятся ниже, о благотворительности речь не идет! Вы не можете обеспечить своих граждан? Пусть переселяются в наши пределы, у нас достаточно обширных незаселенных территорий!” Блок отвечал новыми угрозами, мировая общественность молчала.
СДК собрал свою, частную армию, из патриотов и, что греха таить, из тех, кто хотел хорошо заработать. Новехонькие танки несли на башне черные нефтяные капли, а на автоматах очень гармонично смотрелась синяя газовая зажигалочка.
…Миллионы добровольцев, первый рубеж, фронт длиной в полграницы. Ждем почти неделю, противник копит силы, но мы не станем нападать первыми. Встретим, разобьём, не дадим сделать и шага по родной земле. Спутники следят из космоса, снуют нейтральные журналисты. Война еще не объявлена. Наконец тревога, боевая готовность, рев моторов. Ждем. На марше. Вперед, выдвигаемся из казарм по огромному, пустынному полю. В вышине неба пролетают самолеты, обмен ракетными ударами, крики полковника в переговорном устройстве, вспышки на горизонте. Ждем. Зарядить подствольники! Снять с предохранителя! И яркий взрыв над головой…
Меня повалило на землю, как, видимо и всех вокруг, ударной волной. Невыносимо жгло глаза, страшный писк, наподобие комариного, стоял в ушах, колол острой иголкой кору головного мозга и рубил тупым топором сознание. Прикосновение открытым участком тела к поверхности почвы давало то же ощущение, что и голой ступней к батарее в разгар отопительного сезона. Кажется, кричал, но точно сказать не могу, ничего не слышал кроме проклятого жужжания. Ладони прижаты к ушам, автомат отброшен в первую же секунду, перекатываясь, чувствую копошащиеся вокруг тела других солдат. Мечутся как в бреду из стороны в сторону, хаотичное броуновское движение. Попытался принять сидячее положение, все тело горит, словно под лучами июльского солнца в полдень на юге. Разлепил руками глаза, чувство, как при раннем пробуждении, больше им не суждено будет закрыться.
…Ночь, куда пропала ночь? Больше не темно, все озарено неестественным бледно желтым светом. Я схватил “Калашников”, вскочил. Концов поля не видно, но где-то там должен быть лес. Тратя все силы, спотыкаясь о барахтающихся товарищей - падаю, встаю, бегу, падаю, встаю, бегу. Вижу перекошенные лица, они мнут лицо, затыкают уши, но живы, все живы...
Остановился у опушки, привалился спиной к березе, бесконечное поле передо мной шевелилось. В этом море волнами поднимались руки, ноги, дула автоматов: перекатываясь со спины на грудь, от груди на спину, мои братья пытались унять дикий писк. Новое оружие? Гуманное? Ультразвук? Он снова настиг меня, я заткнул пальцами уши, но не помогло, он уже там, внутри головы! Танки Блока на бешенной скорости проносятся мимо, даже не думая притормозить нелюди давят лежащих впереди людей. Зрелище, которое выше моих сил, но я не могу закрыть глаза! Стальные колесницы расположены в шахматном порядке, это план, продуманный план! Гранаты из походных сумок взрываются под гусеницами, не причиняя никакого вреда. Бригада за бригадой, беззащитные люди, вдавливаются в грязь, исчезая под бронированными бортами, оборонительные укрепления сметены, блиндажи и блокпосты вмяты в обожженный грунт, никто не стреляет, просто некому! Десять тысяч молодых патриотов, цвет нации, лишились своей жизни в течение всего десяти минут. Я по-прежнему ничего не слышу, глаза передают зрительный импульс в мозг, но он полностью занят борьбой с невидимым кошмаром, осознание придет позже. Прочертив дугу от нашего второго рубежа, на запад, прямо в хвост танковой армады бьют ракетчики. В ответ, по горящему охрой небу стремительно пролетают черные тени, второй рубеж скрывается под тяжелым фиолетовым облаком. Я словно в центре сюрреалистического полотна Дали.
… Ползу по лесу, сухие ветки, скатываюсь в овраги, полные первой опавшей листвы, но каждый раз вылезаю и двигаюсь дальше. Сентябрь. Автомат болтается на спине, боюсь поднять голову. Кусаю губы. Сила воли, только сила воли. Так – несколько часов, до рассвета. Кто-то еще мог вырваться? Вероятно. Но нет сил ждать, побыстрее и подальше, только эти две мысли. Пытаюсь уснуть, веки не закрываются, глаза болят. Вижу кошмары. Неясные и уплывающие из памяти. Ворочаюсь по земле, по острым сухим веткам. Кожа на лице и руках ноет. Она покрыта маслянистой золой, под которой можно нащупать волдыри. Кошмары. Писк. Кожа горит. Глаза болят. Что-то словно давит на черепную коробку…
Когда солнце уже встало, я смог подняться на ноги. Странно, но силы еще есть, можно было идти. Ощупал руками лицо: неживое, словно маска, совершенно не чувствует прикосновений. Опустил веки, но глаза продолжаю видеть. Может их уже нет, может это только фантомные ощущения? Бред? Шагаю в сторону, влево от … от поля. Потом, ближе к обеду снова поворачиваю на 90° туда, где, по моим расчетам должно простираться государство. Самозаводящиеся часы функционируют, переговорное устройство использовать не могу, писк не пропускает ни единого звука. Мне хочется есть, продолжаю движение. Вскоре начинает накрапывать дождь. Вечереет. Слабенький ветерок благотворно влияет на ожоги, я подставляю лицо под капли, волдыри не ноют, прошла боль в глазах, но, по-прежнему, все звуки внешнего мира теряются за монотонным писком. Но он уже не раздражает. Привык? Возможно, или тот просто стал слабее. Выхожу из леса и упираюсь в заброшенный вагончик, наподобие бытовок строителей. Очень темно.
…Автомат бросаю на рваный матрас. Первым делом, дождевой воды - в старое ведро. Умыться. Тру руки и лицо какой-то тряпкой, сажа сходит. Луны нет, небо затянуто тучами, ничего не видно. С радостью посмотрел бы на свое отражение. Ложусь рядом с “Калашниковым”. Осеняет – ставлю его на предохранитель. Заболели мозоли, а весь день не замечал. Нашарил под майкой крестик. Цел. Хорошо, что темно, можно спокойно поспать. Так глазная аномалия не потревожит…
Просыпаюсь утром от резких болей в желудке, мельком отмечаю, что глаза продолжают видеть сквозь веки. Обшариваю весь вагончик, ужасно, ужасно хочется есть. И вот, удача! Банка свиной тушенки в развороченном ящике развалившегося стола. Но ничего похожего на открывалку найти не удается. Тогда я хватаю “Калашников”, снимаю с предохранителя, дергаю затвор, жму на курок… но выстрела нет. Что же, прощай, оружие! Бросаю бесполезный АК-110 обратно на матрас. Вспоминаю про штык-нож, прикрепленный к прикладу автомата. Через полчаса, опустошив банку, выхожу из вагончика, не преминув споткнуться о ведро, в котором мыл руки, естественно, разлив все содержимое. Жаль, не успел полюбоваться на свое отражение. Небо затянуто тучами, на часах девять часов утра, но ощущения, как поздним вечером. Всего в 2-3 километрах через обширное поле виднеется село. Я почти дошел до него вчера! На секунду вспоминаю, что со времени боя на границе прошло более суток, выбрасываю эту мысль из головы и направляюсь к людям. Уже через несколько шагов перестаю замечать мозоли, Писк в ушах продолжается, за прошедшие сутки я так ни разу и не услышал другого звука. Штык-нож, кое-как вытертый после жира и мяса о штанину, вставлен в берц.
На окраине никого нет. Снова замутило живот. Жаль не могу слушать звуки. Где люди? Иду по улице. Калитки, входные двери распахнуты. Двигаюсь к центру. Вырвало. Стало легче. Боюсь заходить в дома. Людей нет. Машины посреди улицы. Выхожу на центральную площадь. Осознаю, что вооружен лишь штык-ножом. Нужно быть осторожнее, я отличная мишень. Осматриваюсь. Нет ни собак, ни кошек, село, находящееся в паре десятков километров от места прорыва, просто вымерло. Захожу в сельпо, электричества нет. Мясо вполне могло испортиться, набираю в пакет хлеба и консервы, кладу чай, сахар, еще какой-то ерунды. Да, нашел открывалку. Больше здесь делать нечего. Заскакиваю в аптеку, набираю все таблетки, названия которых мне знакомы. И в путь, добраться до своих...
Иду вдоль шоссе, таясь в кустах. Накрапывает дождь, а я не свожу глаз с асфальтового полотна: четко различимы четыре борозды, это можно объяснить двумя колонами танков, но, черт побери, сколько же их тогда было! Армада, лавина, цунами… Впрочем, сейчас нет и следа противника. Если бы не писк в ушах, я бы, наверное, различал чириканье птичек. Обедаю рыбными консервами, замечаю, что пропало ощущение вкуса, но не могу вспомнить, было ли это еще до завтрака тушенкой (был так голоден, что не обратил внимания), или это её побочный эффект. Веки могу закрыть только руками, но это не помогает, я вижу сквозь них. Ставлю эксперимент, надеваю на голову черный пакет, позаимствованный в сельпо, картинка совершенно не меняется, ничто не мешает мне смотреть на искореженную гусеницами дорогу. Аномалия занимает все мои мысли. Что-то наподобие супермена, видящего сквозь стены. Но в моем случае – сквозь веки и пакет. Через пару часов после обеда меня снова вырвало, все консервы остались под ближайшим кустом. Сухомятка? Временный голод? Холодная пища? Радиация? Радиация… Рассосал таблетки активированного угля, больше в голову ничего не пришло. Мне бы дотянуть до своих…
Под вечер, в шестом часу, новое село. Ни людей, ни какой бы то ни было живности не видно. Только воробьи и вороны. Над зданием администрации – флаги, наши флаги. Черные проемы окон. Света нет. Зашел в дом. Легкий беспорядок. На серванте паспорта, в столе деньги. Газ не поступает. Вода в кранах есть. Я уже знаю, что делать. Зачищаю магазины. Удобный рюкзак, спички, фонарик, компас, батарейки, термос, чистая вода. Нигде нет зеркал! Все окна, любое стекло покрыто чем-то вроде пепла, совершенно не отражает. Подбираю мобильный телефон. Рабочий, сеть ловит, но писк в ушах совершенно не дает что-либо услышать. Вставляю новую сим-карту, с небольшой суммой на счете. На улице уже темно. Гениальная идея! Церковь, свечи, ужин и ночевка!
Двери маленькой часовни не заперты, но открываю их с трудом, петли скрипят, словно их не смазывали годами. Стоп! Скрип! Первый звук, пробившийся ко мне сквозь монотонную завесу комариного писка! Я воодушевлен. Минуя притвор, захожу в основной куб помещения, кидаю рюкзак на деревянную лавку, пробегаю по кругу, зажигаю все свечи, что попадаются под руку, с сожалением отмечаю, что потолочные люстры питаются электрическим током. Становится немного светлее, благо здание совсем маленькое, можно различить образа на стенах. Светлее всего там, где больше всего свечей, у восточной стены, под небесными вратами. Захожу в комнатку батюшки, кровать сулит хорошую ночь. Мнусь, как мальчишка первый раз в бане, нужно разводить костер, в комнате священника предстоит ночевать, вывод – разжечь костер где-то здесь… Возвращаюсь в “келью”, ищу, чем можно поживиться, что-то, что поможет в моем пути…
Нахожу старенькое радио, меняю батарейки, но услышать что-либо не надеюсь. Пока. Надежда на исцеление никуда не уходила, все будет в порядке, непременно! Только глаза… Хотел найти зеркало, но, как ни странно, здесь его не было. Решаю использовать попавшийся в тумбочке котелок, возможно, это какая-то религиозная утварь, я не разбираюсь. Очень не хочется портить, но рассудок приводит стальные доводы: культовый предмет не может быть чугунным и с ушками по бокам для дужки. Кстати, очень похоже на армейские котелки, что-то такое же было в учебке…
Подхожу к Западной стене, раз уж она уступает по значимости Восточной, пусть уж свершиться здесь. Нет, все же как-то неприятно… Открываю настежь входные двери, но на улице поднялся серьезный ветер, моросит дождь, развести костер на веранде просто не реально. Оставляю одну из створок раскрытой - для дыма, окончательно решаюсь на костер в притворе. Сломанный деревянный стул (прости, Господи, все же не лавка из ковчега) превращаю в шалаш, заливаю бензином для зажигалок, поджигаю…
Вода из литровой бутылки, рыбные консервы, луковица, немного риса – все в котел. Чищу штыком картошку, немного соли. Урчит в животе. Вспышка сзади, тени у алтаря. Медленно подхожу. Никого нет. Показалось? Снова вспышка сзади, теперь возле костра. Оборачиваюсь. Никого нет. Свечки? Точно свечки… Радиоприемник…шумит я… черт побери, я слышу помехи…Боже, что я слышу! Белый шум распадается на голоса, полифония десятков голосов. Одни кричат, другие просто дико воют. Голоса отражаются от стен, поднимается эхо. Это радио? Как будто стоят вокруг, кричат, кто они?!
Писка в ушах нет, его сменяют крики, стоны, вопли. Сотни голосов, юных и зрелых, затыкаю уши – не помогает. Взгляд мечется по темным углам, я смотрю сквозь закрытые веки, естественно никого не вижу, в церкви пусто. Но это же невозможно, может, в действительности, я ослеп? Может все, что я видел и вижу сейчас – галлюцинация? Голоса громче, какое радио, Бога ради! Они окружают меня! Загробные, голоса из кошмаров. Так бы кричали ребята на том поле, ужас безнадежности, вечного страдания. Штык-нож в руке, бью им наугад в пустоту, взгляд мечется по стенам, мне кажется, что святые на образах смотрят на меня. Костер в притворе полыхает во всю, дым проникает в куб помещения, под потолком уже ничего не видно. Голоса оглушают меня, сотни, их сотни! Оживает переговорное устройство, мощный командирский рык вводит меня в ступор: “ Бригада 64, мать…, стоять на…! Жги их! Киреев,…Дьявол! Огонь, не подпускай, огня! Не бежать!”. Второй голос в унисон несется из наушника: “Сколько, сколько их… Они все погибли, все, все. А куда ж еще? Господи, спаси слуг верных твоих, ибо служба их угодна тебе, ибо…”. И третий голос, молодой и задорный, через слова вставляя мат: ” Бомболюк! Бомболюк …, смотри на левое крыло…, никого … не вижу, … ты видел это? ЭТО!…, сволочи … где все … что за …вообще?” И первый голос: ”Ребята, …, ну пали, ну мать вашу, куда,…! …уроды, ну мать …, 101-я бригада, Кудилов, …, не с места, …сволочи, мать их ... 64-я назад!” И снова второй: ”Всех…всех… нет никого больше! Все горит! Николай Угодник…Кого! Куда?” И снова третий: ”Валить, … на…! Выпускай в дым…! Не знаю, не видно ни…, а где свои? Ну куда? Не видно ни …! Выгружай боезапас! А … с ним сделать? Висит прибор, прибор…висит, я слепой, зараза, слепой!”. Ожил мобильный, вибрирует в рюкзаке. Кто-то звонит мне? Мне?
…Сознание возвращается. Спал? Комнатка батюшки. Лежу на кровати. Смотрю в окно. Утро. Приподнимаю веки. То же самое утро. Веки опускаются сами. Встаю. Пол залит супом. Причем, похоже, он уже побывал в моем желудке. Ел вчера суп? Выхожу из церкви. Костер аккуратно затушен, ничего этого не помню. Моросит дождь. Выхожу на шоссе. Иду, не таясь по левой полосе. Еле передвигаю ноги, голова раскалывается, мозоли болят, жжет кожу на лице, оно снова покрылось чем-то скользким, этой …сажей. Неплохо бы найти зеркало.
Паникерские мысли, решаю, что если мне попадется противник, сдамся. Но никого нет, вообще никаких следов людей. Сдамся, а на что надежда? Что меня подлечат, Кто? Какая Женевская конвенция после того, что я видел. Создаются изрядные сомнения в том, что внутри танков были люди, больше похоже на животных или пустой бездушный механизм. Кем надо быть, что бы совершить такое? Где жители деревень, бежали в леса?
Вот, кстати, еще одна. Крупное село выгорело дотла. Причем не похоже, что кто бы то ни было его тушил. Следуя по развороченному шоссе, прохожу поселение насквозь. Газетный киоск уцелел. Но все “свежие” газеты датированы тем днем, вечером которого состоялось первое столкновение. Похоже, противник был тут уже утром, преодолел то расстояние, на которое я потратил три дня за несколько часов. Дорога упирается в широкую речку. Судя по опорам в воде, здесь раньше был небольшой мост. Какие-то смутные подозрения всплывают у меня в памяти, что-то о тактике “Выжженной земли”. Сломанный мост – да, уничтоженное село – естественно, только вот на другом берегу похоже дома, и не мало, и не тронуты. Разглядеть мешает дождевая завеса, что с открытыми, что с закрытыми глазами. Совершенно не понятно, рухнул мост до подхода колонны или после - асфальт обрывается у самой воды. Проклятые комбайны Блока могли оказаться и амфибиями. Вижу лодку в кустах. Спускаюсь по грязи и сырой глине, ноги утопают почти до колен – трехдневный дождь постарался на славу. Старая деревянная рыбацкая посудина на 2-х человек. С классическими веслами по бокам, залитая дождем до краев. Все силы уходят на приведение её в надлежащую форму. Отталкиваю от берега, замираю под лавкой на деревянном полу. Неизвестная речка несет меня вглубь государства.

II

Видя всё зло, причиняемое изуверством, мы должны признать,
что люди давно уже терпели ад на земле.
Ф.М.Вольтер

…Третий день в лодке. Пятое утро после встречи с Блоком. Река неспешно несет меня вперед, с какой-то неумолимостью я, без участия собственной воли, преодолеваю многие километры. Уже не менее полутора сотен; не думал, что в этой местности есть подобные водоемы. Чувство голода стало уже родным, стоит поесть, как к горлу тут же подступает тошнота и обед оказывается за бортом. Кашель, насморк, температура. Волосы выпадают клочьями, десны кровоточат, зубы шатаются, рубцы от волдырей на руках и на лице болезненно затягиваются, кроме того, проклятая сажа постоянно возвращается, словно выдавливается наружу через поры на коже. На всем своем протяжении река настолько мутная, что увидеть свое отражение не реально, пить, впрочем, можно, хуже мне уже точно не будет. Комар, поселившийся в моих ушах, продолжает жить своей жизнью, перекрывая прочие звуки. И я больше не открываю век, незачем. И так все прекрасно видно.
Вчера сошел на берег у очередной деревушки, причалив по всем правилам к деревянному пирсу. Та же картина, я не удивлен. Нет ни людей, ни кошек, ни собак, голубей или крыс тоже еще не видел. Только вороны, много ворон. Весь населенный пункт стрелой пересекает широкая трасса федерального значения, как водится развороченная гусеницами танковой армады. Они были здесь, это просто замечательно. В печатных киосках нет ни одной жалкой газетенки, датированной днем после моего первого и единственного сражения с противником. Сражение, конечно, не подходящее слово, скорее встреча, коли уж обошлось без единого выстрела. На одном из столбов болталась красная косынка, сгодилась в качестве повязки на глаза. Конечно я не слепой, строго наоборот, но некий подсознательный страх к собственным всевидящим глазам хлещет изнутри. Лучше с ним не спорить. А тряпка нисколько не мешает, и не через такое видел. Хотел было переодеться в магазине, но решил остаться в своем тряпье. Все-таки я солдат, надеюсь, что еще не дезертир, следует оставаться в форме.
Вопрос номер раз: нет ни одного зеркала. Я, наплевав на все страхи, прошелся по домам. Их нет. Как будто кто- то неведомый одним мановением руки прекратил само существование сего предмета. В женских косметичках лежат пустые рамки; шкафы, трюмо, трельяжи – везде, где должно быть зеркало, гнездится безнадежная пустота. Все покрыто серой пылью, экстрактом праха, таким, что заставляет обернуться в поисках ближайшего крематория. Любая кастрюля, ложка, бутылка – утратили способность отражать свет. Нашел цифровой фотоаппарат: не смотря на вспышку, снимки выходили тусклыми, как будто снимали во время песчаной бури, различимы только контуры. Здесь есть о чем подумать, не правда ли? Очень похоже на жестокое проклятие из древнегреческих мифов: я вижу весь мир вокруг, мертвую землю, лишенную человеческих существ, попираемую невидимым врагом. Единственный предмет, ускользающий от меня – мое собственное лицо. А глаза, как-никак, зеркало души, сокрыты, затворены, спрятаны от меня таинственной рукой. Из пяти аппаратов познания окружающего пространства, два уже не доступны: комариный писк вычеркивает слух, на второй день пропал вкус. Насморк почти сводит к нулю обоняние. А осязанию, вполне возможно, вскоре начнет мешать выступающая на руках сажа, все больше смахивающая на черную слизь. Выходит зрение – единственный инструмент, оставляемый мне невиданными мучителями. Но я пока еще спокоен. Еще один занимательный эксперимент пришел в голову: если выколоть один из глаз штыком, он продолжит видеть? Пока не могу на это решиться, но в близлежащем ларьке подвернулась под руку водка, действенный механизм для принятия жестких решений, когда ум твердит “надо“, но руки дрожат.
Вопрос номер два: колонна бронетехники, проткнувшая три наши рубежа обороны как карандаш бумагу. Та, что я видел, или другая (ах, если их много, то держись…), прошедшая за ночь (судя по газетам) вглубь нашей территории на сотни километров прямо по дорогам. И прихватившая с собой местных жителей за компанию. Если частная армия рассеяна, то где же государственная? Пора бы пустить в ход ядерный боезапас, право слово. А может, он и был пущен, и все, что я перед собой лицезрею – постапокалиптический мираж? За прошедшие дни так и не появился ни один представитель Блока, если вдуматься, до вспышки над головой я противника так и не увидел, а все, что было после больше похоже на сон. Так было ли все это на самом деле? Без электричества нет интернета и телевидения, откуда почерпнуть хоть крупицу информации решительно не известно.
Говорю сам с собой. Ну, не говорю, так – шепчу что-то под нос. Я пока спокоен.
Вечером того же дня, в другой деревушке нахожу охотничье ружье и коробку патронов. Долго думаю над тем брать ли его с собой: в случае сдачи в плен, могут и расстрелять… Ну да ладно, прихвачу. Борясь со скрытым беспокойством из области бессознательного, кидаю в рюкзак несколько разных мобильников и наборов симкарт. Один, демонстрационный, включенный и почти разрядившийся, стоит на витрине, но связи нет. На обочине шоссе, задевающего деревушку по касательной, стоит танк. Его башня повернута к лесу, пушка опущена к земле. Мое сердце бьется все сильнее и сильнее, крадусь к нему, как будто боюсь вспугнуть такое чудо, в паре метров от корпуса грудной моторчик меня подводит. Валюсь на колени, любое движение причиняет резкую, колющую боль. У меня никогда не было проблем с сердцем, такое впервые…
Прихожу в себя на жеваном асфальте местечкового шоссе, капли дождя опускаются на лицо, глаза через повязку видят хмурое небо. Где же бабье лето?! Танк стоит не шелохнувшись, покрытый грязью, пылью и золой, совершенно не смываемыми небесным потоком. Это какая-то восточно-европейская подделка, бледная копия величавых монстров из моих воспоминаний недельной давности. Запаян со всех сторон, как консервная банка, зашит, как футбольный мяч. Попасть внутрь, вероятно можно только через дуло. Забаррикадировали его изнутри, или снаружи, сколько он здесь простоял? Глаза не видят через броню, надо признать, что я точно не медиум. Но я чертовски спокоен. Что здесь забыл этот гигант, проделавший, судя по внешнему виду, долгий путь. Подбит? Но нет никаких следов. Брошен? Но почему? В голову приходит мысль: а на чем-то ездят же эти жестянки, что уж говорить об их “птичках”. За границей не хватало горючих веществ для отопления, но для танков нашлось? Может теперь топливный кризис добивает захватчиков? А есть и такое: никакого отношения сей агрегат к Блоку не имел, тем более, что розы ветров на его корпусе не было, и он совсем не походил на юрких полуторатонных убийц. Может, какой фермер прикупил или коллекционер, хотел эвакуировать, да не успел… Я набрался смелости, постучал по корпусу прикладом ружья. Ответом был лишь гулкий арбузный звон, без всякой надежды.
Снова продолжается мой путь в лодке. Проплываю мимо пустого катера, стоящего на якоре прямо посередине реки. Я уже ничему не удивляюсь. Сердце покалывает, оно работает аритмично, постоянно обращая на себя внимание. В сумрачной мгле, когда вот-вот должна была наступить ночь (чем темней, тем больше шансов уснуть), в тот момент усталого ожидания очередного серого бессмысленного дня, я увидел человека. Сначала мне показалось, что это статуя: на краю обрыва над рекой, оседлав коня, смотрел вдаль мальчик. Памятник Гайдару, бдительному пионеру? Лодка как раз сравнялась с ним, я осветил их фонарем, его руки дернули поводья, лошадь мгновенно развернулась и понеслась в сторону. Луч успел выхватить коричневый круп и спину в светлой рубашке с коротким рукавом, на которой болтался “Калашников”. Лица я не рассмотрел, но, вероятно ему лет двенадцать. Кричал ему вслед, да куда там, если не слышишь собственный голос из-за проклятого писка. Потом мне уже казалось, что это видение, бред шизофренирующего рассудка, мечтавшего встретить любого живого человека, будь он последним уродом, извращенцем и подонком на свете.
Совсем ослаб, есть не хочется, выворачивает даже после чистой воды. Волос на голове уже не осталось, выпал передний зуб. В принципе, можно не сомневаться, что меня поразил потомок детища Оппенгеймера. Поминутно кашляю, сижу, укутавшись в одеяло, закрывшись от дождя брезентом, и не мылся целую вечность. Я лишился слуха, вкуса, обоняния и осязания, осталось только оно, бессердечное зрение, заставляющее видеть такое… Утром проплыл мимо газоизмерительной станции, горящей, как в старой шутке, синим пламенем. Над обломками самого здания поднимался густой, черный дым, что-то еще могло его рождать. И, как лилия из лепестков, из дыма вырастал тонкий столб огня. Течение в этом месте ослабело, лодка тащилась черепахой, меня обуял самый настоящий ужас: без возможности различать запахи, есть вероятность надышаться метаном, если он не полностью выгорает, или угарным газом, упасть в небытие и не вернуться. Я принялся задерживать дыхание, попытался дышать через полупустую бутылку с минеральной водой, затем, снова задержав дыхание, налег на весла… Оказавшись на безопасном расстоянии, без сил рухнул на деревянное дно, снова зайдясь разрывающим грудь кашлем. Переваливаюсь через борт, сплевываю в мутную воду кровавый слепок и поднимаю глаза. Поле на берегу уставлено десятками РСЗО, реактивных систем залпового огня, смертоносных машин, главной надежды олигархов из СДК. Выкрашенные в защитные цвета, но с непременной синей зажигалочкой сбоку и надписью “мечты сбудутся”, как показалось, имевшие полный боезапас, “Смерчи” последнего поколения были мертвы, брошены и забыты, так и не сделав ни единого залпа. Я, ежась под холодными каплями, вернулся на центральную лавку и долго смотрел в небо, не думая ни о чем, просто старался этой внешней невозмутимостью успокоить себя, удержать за хвост убегающий рассудок. От нечего делать, включил все мобильники, 8 штук, но, ни один не ловил своего оператора.
Следующее открытие ждало после обеда, в n-ом по счету селе, пустом и мертвом. Это было даже не село, поселок, состоящий из пары десятков покосившихся кирпичных домов, черных от дождя деревянных сараев и деревянной же пристани. Я бы не удивился неводу и корыту, но узрел лишь кучу хлама из лодочных моторов, сгнившего советского трактора и 3-х холодильников “Зил”. В окне ближайшего из домов горел свет. Свет! Броситься туда изо всех сил, толкнуть дверь и упасть в объятья человека, неважно какой национальности или политической ориентации! Посмотреть в нормальные, человеческие глаза, в тот момент мне казалось, что, стоит лишь пролиться людской речи, как сгинет проклятый писк. Очень мало сил. Десятки метров до двери на затекших ногах, многодневный голод напоминает о себе чуть ли не осязаемым волчьим оскалом… Калитка, запертая на цепочку, совершенно не препятствие, но приходится повозиться. Я кричу что-то банальное и откровенно тупое: “Эй, люди! Я здесь, помогите!” Причем, не слыша своего голоса, остаюсь в полном неведении, насколько он громкий и осталась ли разборчивой после всех перипетий моя речь…
Сердце стучит все сильнее и сильнее, оно словно растет, переставая помещаться в грудной клетке. Трещит, разрывается внутренними процессами, как вулкан, который прорывает изнутри горящая лава. Ноги подкашиваются, бессильно повисаю на калитке, единственной опоре; некоторое время она медленно подается вперед, затем, видимо когда сорвало гвоздь, на котором держалась цепочка, створка стремительно распахнулась, и я очутился лицом в луже, старательно собранной бесконечным дождем. Без того запущенный огород уничтожен непрекращающимися ливнями; дренажа, видимо, не существовало, или он не справлялся, – перед домом гордо отливала всеми красками осени здоровенная лужа. И вот, я поднимаюсь по старым кирпичным ступенькам, обвалившимся по краям, к входной двери, деревянной, обитой черным дермантином. Пробую звонить, раз был свет в окне, значит, есть электричество. Жду несколько минут, но внезапно соображаю: а если меня окликнули из-за двери! Я же ничего не слышу! Кричу изо всех сил: “Я рядовой армии СДК! Откройте, пожалуйста, я ранен!”. И, поднатужившись, добавил: “Hey! I’m Russian solder! Please, help me…” Затем хотел для верности, дабы не получить пулю через дверь, добавить про сдачу в плен, но в голову пришло только непонятное словечко “капитулирен”, которое застряло в глотке, как только я потянул дверь. Она была не заперта. У меня не было сил раздеться или разуться, весь перепачканный в грязи, оставляя мокрые следы на полу, прохожу тамбур, оказываюсь в полутемной кухне. Здесь определенно кто-то есть! Остывший чай в алюминиевой кружке, из крана в раковину, заставленную посудой, капает вода, но тут взгляд падает на приоткрытый холодильник, внутри которого темно, а потом на отрывной календарь над ним. Число на нем – утро, когда я проснулся на дне оврага с желтой осенней листвой, уже неделю назад. Поворачиваюсь к закрытой двери, ведущей, видимо в спальню, из-под которой пробивалась слабенькая полоска электрического света, которая и привлекла мое внимание. Толчок, проем увеличивается, вижу комнату. Лампа, это электрическая лампа, одиноко стоящая на тумбочке, шнура не видно, она работает на батарейках? Тумбочка – рядом с кроватью, кровать застелена. И там лежит женщина. Она одета в длинное зеленое бархатное платье, бальное, я бы сказал, заставляющее вспомнить о Наташе Ростовой. И, почему-то черные сапоги, выглядывающие из-под края юбки. Ее левая рука вытянута вдоль тела, правая лежит на груди, голова на подушке чуть повернута вбок. Да, и она не дышит.
Словно боясь потревожить, я сажусь на краешек кровати. Аккуратно поднимаю её левую кисть, холодная, пульса нет. Несколько капель, сорвавшись с промокшего лба, падают на платье. Я резко вскакиваю, оставляя на месте, где сидел грязное серое пятно. Это кажется мне чудовищным! Рука, которая секунду назад лежала в моих ладонях, перепачканная в субстанции, названной мною “сажей”, опускается на пол. И тут же рвущий легкие кашель прорвался из недр груди к горлу. Схватившись обоими руками за ворот рубахи, упав на колени, я брызжу кровью через сцепленные зубы. В глазах потемнело, стало трудно дышать. Потом понемногу отпускает, но на смену боли физической приходит ноющая душевная боль. Везде, везде так же, как здесь. Куда бы я ни пошел… Мне становится ясно, что я уже не смогу поговорить с кем-то кого знал раньше. Друзья, родные… Если они еще есть, а что-то внутри меня со звонким смешком сообщает, что их нет. И не будет. А может и не было. Этот мир пуст, и не важно, тот ли это мир, в котором я родился, рос, любил и надеялся. Я утратил всякое подобие спокойствия.
Осматриваюсь. Вся комната забрызгана грязью и кровью, как это случилось? Поворачиваюсь к книжному шкафу за спиной и вижу зеркало. Большое, в полный рост. Я подхожу к нему и вижу заляпанное грязью чучело, завернутое в лохмотья, деревянного чурбана, не имеющего лица. Вместо него лишь комок маслянистой дряни, опутавший голову, и красная повязка поверх, там, где должны были быть глаза. Все, с меня хватит! Я бегу прочь, срываю по дороге повязку и кидаю на пол кухни. Что за игры? Кто, кто издевается надо мной! Глаза, будь они прокляты, оставлены мне, что бы видеть каким стал реальный мир!? Или это фантом, идиотская иллюзия, игра больного рассудка!? Я же все вижу, не могу не смотреть. При этом, сам давно превратился в призрака, существо без лица. Кто обрекает меня на эти муки? Кто издевается надо мной? Я ныряю с разбега в лодку, отталкиваюсь веслом от пристани, откупориваю бутылку. На стене одного из сараев замечаю надпись, на которую раньше не обратил внимание. Большими красными буквами по вертикали читалось “СДК”, по горизонтали шла расшифровка: “Свобода Достигается Кровью”. Да, свобода, это то, что сейчас мне нужно, и кровью, непременно кровью! Пью залпом прямо из горла, сорвав дозатор. Водка бурным потоком вливается в желудок, хорошо, что больше не чувствую вкуса, сейчас во рту все горело бы адским пламенем. Заканчиваю первую, затем вторую. Меланхолия проходит, да, это оно - опьянение. Вперед, не дать себе опомниться! Я перешагнул некую грань, мне уже глубоко плевать на весь белый свет, осталось только чудное детское чувство исследовательского интереса. Достаю из нагрудного кармана гвоздь, оттягиваю левое веко, приставляю ржавый острый конец к белку глазного яблока и с силой надавливаю внутрь, а потом вниз, пытаясь выковырнуть его. Давненько не было такой боли…
Я прихожу в себя на дне лодки. Она неспешно движется по течению, вдоль зеленых берегов, под серым небом. Деревянная скамейка залита свернувшейся кровью. Я вижу все это. Двумя глазами.
– А чего ты ждал, трусливое животное?
Голос раздается сзади, от носа лодки, у меня за спиной.
– Свобода Достигается Кровью? Ты разве еще в том возрасте, когда верят написанному на заборе? Совесть Диктуется Карманом, Сатана Действует Красиво или Креативно, выбирай, что больше нравится. Повернись ничтожество, имей смелость посмотреть в глаза своему будущему. Эту возможность у тебя никто не отнимет, даже ты сам…
Я рывком поворачиваюсь, но на носу лодки никого нет. Зато я вижу, куда несет моё корыто. Мы вплываем в разрушенный город.

III

Кто боязливо заботится о том, как бы не потерять свою жизнь,
никогда не будет радоваться этой жизни.
Иммануил Кант

Есть недалеко от границы город, самой судьбой назначенный на роль театральной вешалки или первого порожка, о который непременно споткнешься, не ожидая смены ландшафта. Его жители по праву могут гордиться статусом щита, всегда принимающего первый удар на себя, встречая противника лицом к лицу, той печки, от которой стоит плясать развивающемуся государству. Я не был в нем ни разу, но понял, что это он. Первые пять сотен метров городского канала проходили вдоль унылых сараев и кирпичных домишек. Речка текла небыстро, можно сказать со скоростью пешехода, можно было подняться во весь рост, размять затекшие конечности. Дворы за деревянными заборами пусты и заброшены, оконные рамы и двери растворены настежь, не видно ни кошек, ни собак, ни прочей живности, присущей дворовому хозяйству. В ушах по прежнему чертов писк, глушащий любые внешние звуки, поэтому единственная разгадка поднявшему меня голосу была прискорбной: я спятил.
– Как самоуверенно, а двадцать с лишком лет до этого ты был нормален? – раздалось у меня над головой.
Подняв глаза к небу, я уперся взглядом в бетонный мост, под которым в данный момент проплывал. В голове зашумело, обхватил её ладонями, ощутив, насколько гладким стал череп, лишившись волос. И все скользкое, омерзительное, каждый открытый участок тела покрыт черной сажей. Кстати никакой щетины сквозь неё также не прорезалось. Резиновая кукла, восковая статуя.
– На лицо умершего Тутанхамона положили золотую маску. А на твою рожу натянули знаменитое резиновое изделие, чувствуешь разницу? – пока звучал голос, я успел обернуться по сторонам, установив, таким образом, что в радиусе нескольких десятков метров никого нет. Сердце заколотилось, как пойманный голубь в руках. Увы, это уже обыденность. Причалить к берегу, схватить ружье, бросить в нагрудный карман горсть патронов. И бегом, бегом от навязчивых призраков. Мозг словно отключился, видимо слишком много крови доставалось в эти минуты ногам. Где же прежняя усталость, где ослабивший тело до предела голод? Бездумный болид, бывший прежде мной, преодолел около километра, сначала по небольшой рощице покрытых желтыми листьями тополей, затем, по узкому проезду между двумя пятиэтажками, которые, оказывается, еще не везде успели снести. Мой рассудок еще как-то участвовал в преодолении железной решетки, но мысль забежать в торговый центр явно принадлежала не ему.
Я очнулся в примерочной кабинке, сидя на полу напротив деревянной рамки, внутри которой, вероятно, раньше находилось зеркало. Это же примерочная… Темно, ничего не видно - в городе нет электричества. Меня привел в себя, словно отхлестав по щекам, прежний голос, пробивающийся через писк, как радиосигнал сквозь помехи.
– Ну?! В чем разница между тобой и Тутанхамоном?
И что мне было делать? Поговорить с пустой рамкой, расписавшись в своем безумии? Однако, как это часто бывает, мои мысли побежали впереди самих себя, за долю секунды выдавив логичный ответ: “Он давно мертв, а я пока жив”. Последовал взрыв хохота. Необычайной силы смех заполонил все вокруг, полностью заслонил собой писк в ушах, казалось, он был записан на диск, что бы воспроизводиться снова и снова…
– Нет! Нет, право слово, мой друг, ты великолепен! Сколько знаю Акрукса, такого не ожидал…
На душе стало спокойно и даже как-то уютно, напряжение мигом свалились с плеч, вернулись ноющая пустота желудка, головная боль, жжение мозолей и тяжесть в ногах. Ружье легло на пол, руки зашуршали в темноте, доставая из кармана патрон и заряжая оружие, голова склонилась на левое плечо. Акрукс – псевдоним, никнейм, который я придумал, что бы выкладывать свои стихи в интернете, но так и не применил. О самом существовании Акрукса (применительно ко мне, об одноименной звезде кто-то, да слышал) знал только один человек, тот, кому, наверно единственному, можно было доверять в этом изменившемся мире. Я сам.
– Что смешного? – спросил Я у Себя.
– Догадался, - удовлетворенно ответил Я Себе. Все тем же голосом, который я сначала не узнал. Правду говорят, что наша речь слышится со стороны совсем иначе, чем мы её воспринимаем. – Твой статус на этой земле не сильно отличается от статуса фараона, разве что, степенью разложения и немытостью ног, - снова хохотнул.
– Что за … здесь происходит!? – крикнул Я в пустоту зеркальной рамки. Не сдержался, слишком много перетерпел за эту неделю, в первую очередь пытку одиночеством и тишиной. Если Себя (то есть Его) Я слышал хорошо, его речь перекрывала ушной писк, то Мой голос, по-прежнему тонул в высокочастотных шумах.
– Поверь, ты сам все прекрасно понимаешь, поэтому Тебе лучше спросить Себя, - физически можно было ощутить широкую улыбку на невидимом лице внутри пустой зеркальной рамы. Потом голос изменился, он зазвучал жестко, с долей презрения, сменив иронию на хлесткие словесные пощечины. – Ты опозорил меня, поганая сволочь, когда ты вступил в частную армию, я еще молчал, но теперь ты перешагнул все рамки и границы. Плюшевый рыцарь. Ты мог погибнуть героем, я был бы не против, но ты предпочел стать просто огрызком…
Рывком я поднялся, откинул штору и вышел из примерочной. Торговый центр пребывал в откровенно жалком состоянии, чего, в принципе, и следовало ожидать от индустриальной постройки, лишившейся руки человека. Пыль, полумрак, запустение.
– Ну, и куда ты пошел? – преследовал меня голос. – Тебе ли не знать, что тот кто не знает куда идти, всегда очень удивляется, попав не туда! – Марк Твен, отметил Я, нелегко удивить самого Себя, эти книги мы читали вместе. – Нет, я знаю, что у тебя на уме, … пораженец! Ты только и мечтаешь, о том, что бы добрые дядьки с запада взяли тебя в плен, накормили и помыли? Огорчу тебя, у них есть тюрьма на острове в далеком теплом море. Где людей держат в клетках, заставляют по десять часов стоять на коленях и придумали “пытку сенсорной депривацией”, ты и сам это знаешь, ничтожество.
– Не думал, что Я такой урод, - огрызаюсь в ответ, выходя через разбитую стеклянную дверь.
– Твоя проблема в том, что ты не знаешь, чего хочешь, не знаешь, кто ты такой и зачем ты здесь.
– Моя проблема, - перебил Я Себя громким воплем, хотя не было необходимости не то что кричать, вообще издавать звуки. – Моя проблема в том, что я, …, завалявшийся кусок мяса, пропитанный радиацией, я снова хочу стать человеком!
– Твоя проблема, полудурок, в том, что ты, трусливый харчок, умер, но не хочешь признать это! Ты сдох неделю назад, от тебя уже воняет. Найди себе яму и заройся в ней, все твои друзья уже диффузировали в грязь, а ты бродишь, как полтергейст по чужим домам и ноешь, плачешься сам себе, какой ты несчастный!
Этот бред очень хорошо ложился на все произошедшие события, но был не более чем моими мыслями. По сути, Я сам себе объяснял свою собственную версию. Вокруг меня серели залитые недельным дождем блочные девятиэтажки, расставленные по системе дома Павлова, под стойкими берцами хлюпала жидкая грязь, жизнь прекрасна.
– Сколько ты не ел, не пил? – донимал Себя Акрукс провокационными вопросами.
– Вчера, вроде, выпил, – ответил Себе Я, крадучись пробираясь между мусорными баками к широкой улице, судя по синенькой табличке на доме, бывшей проспектом имени неизвестного мужчины.
– Ой, поздравляю, у тебя здоровый аппетит! Боишься поправиться?
Не стану отвечать, не стану даже думать об ответе. Любая попытка закончится закономерным провалом – Я, временами, бываю невыносим. Асфальт проспекта был цел, вероятно, так и не изведав на себе тяжести танковых колонн, и, не считая извечных провинциальных выбоин, невредим. Крайние полосы усеяны брошенными автомобилями, наверняка, в них есть горючее, но в комплекте с этой сказкой не предоставляются ключи. Можно конечно проверить. Тем временем, внутренний Геббельс продолжал вещать, сменив сталь на патоку:
– Какой был хороший мальчик, верил в какие-то идеалы. Разве не мы это написали:
Иссохшая совесть, кровавая месть – Единственный способ спасти свою честь,
Абстракция правды давит на грудь, Мечты патриота мешают уснуть.
Тебя учили любить, а научили ненавидеть. Мы всегда шли наперекор, так какого же … ты поддался настроениям толпы? Выдал сей опус и отправился в армию?
Да, я его помню, эти строчки кто-то явно мне нашептал:
И вокруг только свиньи, волки и крысы, Граница как дверь на ржавых засовах,
Только в сырых, темных, мрачных альковах Кто-то ворчит о сиротах и вдовах.
Но наш пирог зачерствел от ненастий, Ломает о край ножи, вилки и зубы.
Нет на Земле богом данных династий - Падет Иерихон, когда выступят трубы!
В тот час, в тот миг - заблестит эшафот, Истина вырастит грибом на плахе:
Нет худшей беды, чем запасы щедрот, Нет лучшей доли, чем светиться во мраке!
У России в друзьях - лишь солдаты и флот. И кто-то смирился, спокойно, без страха
Работает молча, кует без размаха гробницы для нашего жалкого праха.
Грусть и ностальгия резанули по несчастному сердцу, Акрукс изменил себе, тем самым изменив себя. От подержанной десятки до новенького форда легла кривая безнадежности, машины закрыты, пришлось двинуться дальше пешком. “Продолжай, продолжай”, обратился Я к Себе мысленно, этот ядовитый поток придавал мне сил, тянул к цели за гранью возможного. Гладкое ружье вросло в ладони, спокойствие вернулось, уверенность возродилась. О, да, жизнь прекрасна! “Говори со мной, не молчи, – молил Я. – расскажи, что случилось”.
– Я знаю ровно столько, сколько знаешь ты, – иронично звучал внутренний последователь Ганса Фриче и Левитана. – Загнанная в угол крыса живет в каждом, и первое, что она рушит, оказавшись на свободе, – хрустальные пирамиды морали. Там, за границей, поселилась голодная смерть со вьюгой в глазах. Конечно, от такой напасти побежишь куда угодно, тут не до сентиментальности.
– Вторжение?
– Ну, вторжением я бы это не назвал. Естественный отбор, так было бы лучше. Запасы газа и нефти на исходе, на всех могло и не хватить, ты ситуацию знаешь, такая в мире обстановка. Одно слово – кризис… А вообще, мы с тобой можем только догадываться, свежих газет нет уже неделю, – последняя фраза произнесена нежно лилейным голосом, каким успокаивают ребенка.
Я не знал, куда и зачем иду, но что-то неведомое влекло меня через город, пока – по направлению к двум высоким башням. Острый взгляд из-под закрытых век различал человеческую фигуру в районе шестнадцатого этажа одной из них, видимо кто-то неизвестный сидел на подоконнике.
– Что у меня с глазами, с моим … организмом? – задался Я вопросом.
– Месть, – уверенно ответил Себе Я.
– Небесная кара? Наказание господне?
– Брось это, мы же не религиозны! Богов нет, по крайней мере, на этой Земле. Да-да, этот индивидуальный мир строится в твоем мозге твоим воображением на основе твоих персональных зрительных, слуховых и прочих импульсов. И чёрт его знает, какие преображения случаются с ним, если отключать или включать свои рецепторы. Хотя нет, ты-то как раз знаешь. Что молчишь? Вспоминай, ты же читал этого физиолога, как его…
– Да, я помню, не важно, как его звали! Быстрее думай, – подгоняю Сам Себя.
– Они решают отомстить, отомстить страшно. Сенсорная депривация, новое экспериментальное оружие, которое неведомым образом отключает все чувства.
– Похоже на бред, почему же тогда я вижу? Да еще так вижу!
– А что еще ждать после двух по нольпять на голодный желудок? Акрукс, выходит, ты брат никогда не видел, а они открыли тебе глаза. Или так, учитывая, что ты выколол их – твой мозг сопротивляется слепоте, сам строит какие-то иллюзии. Как с той надписью –СДК – каждый поймет её как хочет, и сделает как понял. Ты не нашел ни одного зеркала, ничего, что могло показать тебе тебя самого. А как иначе может быть в мире, построенном твоим мозгом только на основе зрения? Ты видишь все вокруг, кроме своего лица. Прокатывает версия? Если хочешь, верь в Зевса с его проклятиями за то, что у кого-то борода длиннее. Тоже вариант.
– Бред, какой бред, - шептал я. – Совсем не похоже на правду. Я просто сошел с ума.
Под окном семнадцатого этажа торчала метровая стальная труба, кто их поймет, архитекторов советского союза, зачем такая нужна. Но эта нашла применение, подросток в знакомой белой рубашке с коротким рукавом был на ней повешен. Капли крови, срываясь с туго стянутых кожаным ремнем рук, падали с пятидесятиметровой высоты, распыляясь в воздухе. Асфальт вертикально внизу, как будто обработали красным аэрозолем. К его груди гвоздями приколочена табличка – “СДК – Смерть Диким Кровопийцам!”. Я пошел дальше, мне не хотелось больше поднимать взгляд выше своего роста. Такие вещи очень хорошо вписываются в общий неодушевленный пейзаж. В голове снова зазвучал голос, но в нем опять произошли чувствительные изменения, он наполнился прежней сталью.
– Видишь, все мертвы! Они убили их всех, всех, кого встретили на своем пути. И ты тоже стал их жертвой. Но еще дышишь, держишь в руке ружье, так беги! Вперед, солдат, неси смерть врагам, убивай их, пока сам не падешь! Они звери! Ты зверь! Рви их, зубами, когтями, мсти за все, что сделано, предотврати то, что будет!
Широкая трасса, по три полосы в каждом направлении, раздавленная гусеницами танковых колонн. Прямо по треснувшему асфальту несут усталые ноги мое измученное тело, близок конец. За последней стеной новостроек город резко обрывается свежевспаханным полем, под влиянием последних дождей превратившимся в грязевое болото.
– Ты обязан им, они выполнили свой долг, исполни свой долг и ты! – звучал голос. На том конце поля в ряд выстроились покрытые антеннами фургоны, очень похожие на штаб или обоз Блока. – Даже не вздумай! Позор от твоего пленения будут помнить веками! Смотри, почувствуй! Они ждут тебя, ты остался один, последний воин, единственный витязь с оружием в руке! Последний воин, последний!
Я почувствовал. Ко мне из-под земли тянутся холодные руки, сотни, тысячи рук. Они все там, безжалостно загнаны под землю. И вот, в расплату за чужие грехи, невинные жертвы, жители опустевшей страны покоятся в грязи, под тонким слоем грунта и камней. Покоятся? Как же! Упасть на колени, разгребать руками мягкую жижу. Они там, похоронены заживо, писк еле слышен, на передний фон выходят голоса, сонм тысяч голос, тянущих унылую песню, заупокойную молитву. Знакомые, друзья, близкие, просят помощи. Там в вечной мгле, холоде, тяжело дышать, их там сотни, тысячи, но всем им безмерно одиноко. Я рою, вгрызаюсь руками, расшвыриваю мягкие комья в сторону. Я иду, родные, держитесь! Помогите мне, дайте сил измученному, больному страдальцу!
Вскидываю ружье, палю по мерзавцам на краю поля, но не попадаю, – это ружье, похоже, не пристрелено, да и какой из меня сейчас стрелок… Но это – не все, что я могу сделать. Боль и страдание погребенных подпитывают меня, они жаждут вырваться, и старые и молодые – слишком рано оказались по ту сторону света. Эта энергия, безудержная сила, сметающая все волна и ей нужна только линза, что бы сфокусироваться на цели. Нужен я. Теперь Акрукс – дирижер огромного оркестра, и они встают за моей спиной, последнего живого воина, моя армия, моя мертвая рать. По всей стране из подобных курганов, братских могил поднимаются жертвы, в их глазах огонь мести, их не остановишь пулей, самое страшное, что могло случиться, уже произошло. И в центре вихря, праведного урагана, находится оборванный солдат с закрытыми глазами. Исполнен мой долг.
------------------------------------------------------------------------
– Вальтер! Вальтер, быстрее! Посмотрите, там, в поле, тот тип, что в нас стрелял! Поразительно, живой солдат из СДК! Как вы думаете, он изолирован?
– Ну конечно, Раймон! Полная потеря ориентации, явный признак ментальной изоляции, что он там делает, роется в грязи? Налицо распад личности, прогрессирующий. Что он там пытается найти? Однако, как то же он нас почувствовал, возможно, частично сохранился слух или, быть может зрение… Но как же можно было довести себя до такого состояния, просто живой труп! Сколько он бродил? Неделю? И успел добраться до этого места… Нет, в голове не укладывается.
– Почему же, имели место случаи поразительнейшие! Вспомните мальчика. Прибил к груди табличку бессмысленного содержания, связал сам себе руки ремнем и повесился! Вот это – действительно невероятно! Однозначно - шизофрения, действие длительной изоляции практически не изучено, нам еще очень много предстоит сделать. Что происходит в голове у людей, перенесших вынужденную сенсорную депривацию? Только предположения, хотя материалов собрано уже уйма. Готов поспорить, подсознательные процессы, насаждавшиеся все эти годы обществом, разом выплеснулись в его сознании: совесть, ностальгия, патриотизм. А вот животное чувство самосохранения осталось погребено в пучине комплексов. Суицидальные мысли, паника. Ну и, естественно, какие-то голоса, разговоры с самим собой… Вальтер, пригласите Мартина, пусть заберет этот экземпляр, возможно, он нам еще пригодиться.
– Как думаете, успеем занять месторождения до зимы? Тут теперь такая грязь, техника проходит со значительным трудом…
– У нас нет иного выхода. На кону – существование самой цивилизации. Если же не выйдет, нам не в чем себя упрекнуть, мы сделали все, что было в наших силах, и даже больше. Заметно, значительно больше. Кстати, обратили внимание, что у этого солдата один глаз выколот?
Москва. 2009.

© Алексй Шарончиков, 2009
Дата публикации: 14.03.2009 01:52:05
Просмотров: 2425

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Валентина Макарова [2009-03-19 14:28:27]

Фантастика, но происходящая в наше время. «Калашников», холодильники «ЗИЛ» и прочее - тому подтверждение. Монолог человека, участника войны с захватчиками недр России – последствия экономического кризиса, так сказать)) Герой все время бежит, терпя физические страдания, очень выразительно описанные автором. Но что-то эта фантастика меня не захватывает, а остается искусственной конструкцией.
Лично у меня много аналогий с произведениями о войне Отечественной,
В частности, с Б. Васильевым «В списках не значился». Нынешнее исполнение как-то пожиже. Хотя читать вполне интересно. Но зачем, например, дробить главы эпиграфами, если события продолжаются? В рассказе хорошо выдержан ритм, а эпиграфы мешают.
Тем не менее, если произведение почистить, вполне может что-то выйти достойное: тема, герой выразительный, все это в плюс.

Некоторые ошибки, замеченные во время чтения :

1.Веки закрыты, но я прекрасно вижу шоссе (сквозь них), это самое пугающее в моем состоянии.
Уберите сквозь (сквозь них), это и так ясно. Лишнее.
2.отнюдь не исключениЕ
3.Мечутся как в бреду из стороны в сторону, хаотичное броуновское движение. ( Тире что ли поставьте перед броуновским движением?Корявое какое-то предложение)

4.Разлепил руками глаза, чувство, как при раннем пробуждении, больше им не суждено будет закрыться. ( Глазам ведь не суждено закрыться? А написано так, что чувству не суждено)

5.Концов (КОНЦА)поля не видно

6.Неизвестная речка несет меня вглубь государства. (Государство – это органы власти, управления. А страна – это территория. )

Ответить