Загадки евангелий. Глава 1. «Как уже многие начали составлять повествования..."(Лука 1:1).

Ирина Хотина

Форма: Монография
Жанр: Размышления
Объём: 48581 знаков с пробелами
Раздел: "Критические заметки на полях Нового завета."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Рецензии и отзывы
Версия для печати

ГЛАВА 1. «КАК УЖЕ НАЧАЛИ МНОГИЕ СОСТАВЛЯТЬ ПОВЕСТВОВАНИЯ…» (Лука 1:1).

Известно, что история – дама ангажированная: кто заказывает музыку, тот с ней и танцует. У кого-то из авторов хорошо получается медленный фокстрот, где оба партнера, энергично переступая с ноги на ногу, стоят на месте. Кто-то предпочитает эксцентрику, что-то вроде танго, выделывая со своей партнершей головокружительные па, не обращая внимания, что она бедняжка хромает на обе ноги. Но хуже всего, когда авторы заставляют историю танцевать брейк, переворачивая ее с ног на голову.
Используя аналогию с танцами, могу пообещать читателям, что представленное исследование будет напоминать забытый нынче минует, где оба партнера должны быть предельно точны в фигурах, а их движения плавны и отточены. Иными словами, автор сделает все возможное, чтобы его ангажемент выглядел достойным.

История – это, прежде всего, информация, глубокие знания, факты. Чем добросовестнее автор, чем детальнее собранная им информация, чем больше подтвержденных фактов, тем правдивее изложенный им взгляд на хорошо известные исторические события. Для анализа информации у человека существует сложный механизм, именуемый интеллектом. Из-за недостатка информации даже самый интеллектуальный человек может сделать неправильные выводы. Но сам интеллект зависим от мировоззрения, эмоций автора и весьма подвержен стереотипам мышления.
Стереотип мышления, именуемый традицией, являет собой основу любой религии. Самый традиционный стереотип заставляет человека ставить знак равенства между верой в бога и религией. Но давайте подумаем, что такое религия? Прежде всего, это приоритет догмы над знаниями. Особенно грешит этим христианство, не поощряя у своих адептов возникновение любого рода вопросов по поводу несуразности его догматов. Но если исходить из главного религиозного тезиса, что Бог присутствует всегда, везде и во всем, то напрашивается естественный вопрос, разве новые знания и научные открытия, изменяющие те или иные взгляды догматической традиции, не посылает людям сам Бог?! Тогда получается, что безоговорочно отталкивая их, религия идет против воли Бога!
Мысли и действия каждого человека – это всегда выбор. От выбора, повседневного или глобального, не освобожден никто, а уж религиозный человек тем более. Насколько правилен христианский выбор в пользу зашоренности, можно судить по той действительности, в которой пребывает современное христианство. Картина, мягко говоря, унылая.
Что же такое вера в Бога? Это, прежде всего, отсутствие религиозных шор, религиозной слепоты в вопросах познания Бога, и, конечно же, истории и философии религии. Противоречит ли такой подход точке зрения человека, возведенного христианством в божественный ранг? Ни в коей мере. Достаточно вспомнить наставления галилейского проповедника, обращенные к своим последователям: “Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам” (Матф.7:7). Сегодня можно смело утверждать, что слова эти о жажде новых знаний, о получении новых возможностей, носят универсальный характер, применимы в любой области человеческих интересов, не исключая религиозную сферу.

Христианский мир одно время занялся поисками ответа на главный вопрос, кто же такой Иисус Христос, существовал ли он реально, или выдуманный персонаж. К сожалению, возможность получения знаний открылась поздно, только в XVII – XVIII веках, когда появилась новая наука – рационалистическая критика Библии. Ее возникновению способствовал рационализм эпохи Просвещения и развитие научной историографии. Результатом стали многочисленные биографии Иисуса, авторы которых пытались освободить евангелия от чудес и догматических элементов в стремлении создания реалистического образа Иисуса.
Однако, поиск исторического Иисуса, завершился провалом. Как объясняет исследователь Г. Борнканн, "стало устрашающе и угрожающе очевидным, что каждый из авторов внес дух своей эпохи в интерпретацию личности Христа".
Другие исследователи поставили перед собой противоположную задачу. Они стали методично доказывать, что евангелия – совсем не исторические свидетельства, а софистические теологические работы, в которых устные предания, созданные ранними последователями Иисуса, крайне гипертрофированы, поступки главного героя выдуманы, географические названия просто добавлены "представителями позднейших традиций или самими евангелистами”.
Христианство, в силу своего жесткого догматизма лишенное связи с историческим Иисусом, не нашло и не могло найти нужных доводов для доказательства существования реального Иисуса, а потому потерпело крах. Несостоятельность церкви на фоне крупных социально-политических подвижек привела к небывалой популярности атеизма. Для большинства людей Иисус превратился в мифологический символ.
Дело осложнялось тем, что в свое время отцы христианства сделали все от них зависящее, чтобы единственным источником всех сведений о жизни Иисуса стали четыре канонических новозаветных евангелия. Поэтому в XIX веке ученые, бросившиеся после пятнадцати веков мракобесия и жесточайшей цензуры на поиски исторических документов, подтверждающих реальное существование Иисуса, вынуждены были с горечью констатировать наличие только трех нехристианских авторов, тем или иным образом упоминающих о приверженцах некоего Христа времен императора Нерона. Речь идет о трех римских писателях: Таците, Плинии Младшем и Светонии. Никаких сведений из биографии Иисуса, описывающих факты его жизни, смерти, и уж тем более чудесного воскрешения, работы этих авторов не содержат.
Одним из главных аргументом христианской традиции, подтверждающим реальное существование Иисуса, долгое время считалось упоминание о нем Иосифом Флавием в "Иудейских древностях": "В то время жил Иисус, мудрый человек, если вообще можно назвать его человеком. Он совершал вещи необыкновенные и был учителем людей, которые с радостью воспринимали правду. За ним пошло много иудеев, равно как и язычников. Он и был Христом. А когда по доносам знаменитейших наших мужей Пилат приговорил его к распятию на кресте, его прежние приверженцы не отвернулись от него. Ибо на третий день он снова явился им живой, что предсказывали божьи пророки, так же как и многие другие поразительные вещи о нем. С тех пор и по сей день существует община христиан, получивших от него свое название".
То, что эти строки на протяжении многих веков считались христианскими адептами естественным подтверждением существования Иисуса, сегодня можно назвать полнейшим абсурдом. Разве мог Иосиф Флавий, фарисей и правоверный еврей, потомок древнейшего рода храмовых священников и иудейских царей, признать мессией, и уж тем более богочеловеком некоего Иисуса, к тому же казненного самым позорным образом?! "Велика наивность переписчика, вставившего в текст отрывок такого содержания, но ещё более велика и непонятна наивность многих поколений людей, веривших ему" (З.Косидовский "Сказания евангелистов".
Сегодня существует много критической литературы с подробными доказательствами фальшивого характера этого отрывка, но самым веским аргументом является отсутствие какого-либо упоминания о столь важном свидетельстве в трудах ранних христианских авторов, таких как Климент, Минуций, Тертуллиан и Феофил из Антиохии, которые были хорошо знакомы с "Иудейскими древностями" Иосифа Флавия, и без всякого сомнения процитировали бы его. Следовательно, можно установить достаточно точное время, когда переписчик решил сделать из еврейского историка приверженца христианства.
В наши дни ссылки авторов на труд Иосифа Флавия, как на исторический документ, подтверждающий реальное существование Иисуса, можно рассматривать как признак плохой ориентации исследователя в излагаемом материале.
Тогда, где искать ответ на вопрос, интересующий человечество вот уже несколько сотен лет, существовал ли Иисус реально, или все эти рассказы о нем -- занимательные выдумки? К сожалению, на сегодняшний день другими достоверными источниками, кроме четырех канонических евангелий, мы не располагаем. Поэтому вопрос должен звучать по-другому: насколько соответствует реальности информация, изложенная евангелистами?
Но прежде чем приступить к детальному разбору Нового завета, давайте составим историческую справку о том, как появились новозаветные тексты, что собой представляли их авторы, когда и в какой последовательности относительно друг друга писали свои труды?

«Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил» (Лука 1:3).
Столь пышным и характерным для своего времени вступлением евангелист Лука сразу же дает своему читателю понять, что он не новатор в изложении перипетий судьбы галилейского проповедника. Но что еще более важно, он сообщает, что провел "тщательное исследование всего сначала". Видимо, имеется в виду тот письменный материал, который попал ему в руки, и который стал источником его собственного изложения событий. Евангелист уверен, что часть рассказов переданы очевидцами событий, а точнее, записаны с их слов.
Что это за письменные свидетельства, которые предшествовали текстам, признанным впоследствии каноническими? По прошествии какого времени они появились? Существовал ли единый источник, которым пользовались все евангелисты?
В первой части нашего исследования ("Путеводная звезда", глава 7) мы уже говорили, что первыми последователями Иисуса были евреи, признавшие в казненном учителе мессию. Сами себя они называли назореями или нищими (эвеоним, в греческой транскрипции эбиониты). Лука в "Деяниях апостолов" разделяет их на «учеников» апостолов и "еллинистов". Еллинисты – это те же евреи, но евреи диаспоры, приехавшие в Иерусалимскую общину из различных областей римской империи, где разговорным языком являлся греческий. Ученые дали двум ветвям раннего христианства общее название "иудохристиане", так как свято соблюдая Закон, они были убеждены, что предсказанный пророками мессия уже появился на земле в облике Иисуса Hазорея. Ортодоксальные евреи считали данное течение иудаизма "назорейской ересью".
Однако никакой потребности в письменном изложении рассказов об Иисусе иудохристиане не испытывали. Такой подход обусловлен еврейской традицией, где система устной передачи знаний от учителя к ученику была хорошо отработана и существовала не одну сотню лет. Собственно, именно эта особенность еврейского религиозного способа обучения дает нам сегодня право признать правдивыми многие рассказы евангелистов. Она же позволяет безошибочно определить, где евангелисты предались мифологизации, а где имеются позднейшие редакторские правки.

Через три десятка лет после казни Иисуса на исторической арене появился другой еврей, перешедший из ортодоксального иудаизма в апостольский. Язычники, среди которых он проповедовал облегченный иудаизм, адаптировали его еврейское имя Шауль, на близкое им по звучанию Павел. Он был одержим идеей осчастливить неевреев величайшей религией своих праотцев, не очень-то надеясь на их моральную зрелость, а потому пошел на упрощение иудаизма от жестких требований кашрута, обрезания, соблюдения субботы. Образ же Иисуса, погибшего за то, что осмелился назвать себя машиахом, в греческой транскрипции – мессией, как нельзя лучше способствовал его миссионерским деяниям. Благодаря бурной деятельности Павла, "назорейская ересь" вышла из узких рамок еврейской секты на просторы языческого мира.
И в самом деле, как известно из ранних христианских источников, первые христиане в большинстве своем были простыми и невежественными людьми, принадлежащими к самым низким слоям населения римской империи. Неграмотный плебс, находясь в жестоких бесправных условиях реального мира, искренне приобщался к сказочной идее справедливого устройства общества, которое им должен принести человек, уже однажды отдавший свою жизнь за их счастливое будущее.
Им вполне хватало устных рассказов бродячих проповедников, со страстью благовествующих о деяниях помазанника божьего Иисуса, распятого, а потом чудесно воскресшего. Одни проповедники утверждали, что слышали эти "благие вести" от учеников Иисуса, другие – от очевидцев, а третьи ссылались на рассказы тех, кто слышал от очевидцев. В эпоху отсутствия средств массовой информации роль устных рассказчиков, речи которых всегда обращены к сердцу каждого слушателя, была исключительно велика. Их пламенные и проникновенные слова заставляли работать воображение наивных слушателей, которым так хотелось счастливого изменения своей жизни, что они живо представляли картину второго пришествия распятого плотника и сурового наказания своих притеснителей. Экзальтированная вера в скорые чудесные изменения стала составлять смысл их жизни.
Однако время шло, а избавитель не приходил. И вот тут-то, спустя сорок лет после его трагической гибели, возникла необходимость иметь письменные свидетельства о делах и высказываниях Иисуса, чтобы в них найти какой-то скрытый, и потому непонятый смысл, раскрытие которого ускорит его приход и укрепит веру.
Но в начале, по мнению некоторых ученых, в христианской среде появились не рассказы об Иисусе, а сборники цитат из Ветхого завета, прежде всего из книг пророков, где христианские проповедники искали подтверждение прихода мессии, коего видели в казненном галилеянине. Тем более что к этому времени стали складываться определенные традиции изложения его речений, притч, рассказов о чудесах, которые каждый проповедник интерпретировал сообразно своей версии произошедших событий.
Иными словами, трансформация устной традиции в письменную проходила на фоне конкурентной борьбы христианских проповедников за свою паству. Каждый из несущих благую весть считал только свое слово истинным, а все иные изложения - ложными. Этот период разногласий нашел отражение в посланиях Павла, где одним из пунктов его обвинений своим приверженцам стал их переход под влияние "иного благовестия". Да и принятие впоследствии сразу четырех вариантов евангелий в качестве канона, где даются разные интерпретации одних и тех же эпизодов и их последовательность, говорит о больших разногласиях в христианской среде в период зарождения новой религии.
Для подтверждения правоты своих взглядов многие проповедники стали обзаводиться письменными свидетельствами того, что они сами или члены их общин слышали от людей, чьи воспоминания считались правдивыми и авторитетными. Это были отрывочные записи речений Иисуса в форме легко запоминающихся афоризмов, отдельных его поступков, притч. Примером этой стадии христианского творчества можно считать найденные в 1897 и 1903 годах в египетском местечке Оксиринхос фрагменты пергаментов с изречениями Иисуса, получившими научное название "Logia lesu".
И вот на этом этапе, начиная с 70 года 1века н. э., за дело взялись люди, решившие придать накопившейся массе отрывочных сведений форму связного повествования. До нас дошли только четыре имени, которым традиция приписала авторство благих вестей. Впервые упоминания о них появились в христианских источниках только во 2-м веке. Ни в одном из текстов нет упоминания имени автора.
К тому же, к великому сожалению, не сохранилось ни одного подлинника евангелий; только копии, в которых переписчиками сделаны масса случайных ошибок и преднамеренных искажений. Иногда анонимные переписчики "правили" целые абзацы, изменяя оригинальные тексты сообразно своим представлениям.

Надо сказать, что 2-й век оказался весьма продуктивным в развитии христианской мысли, так как историческая действительность, происходившая в мало кому знакомой Иудее, отодвинулась по времени на достаточно далекое расстояние, чтобы ее место заняли легенды и мифы, рожденные в умах вчерашних язычников.
Так во 2-м веке евангелия, известные сегодня как канонические, имели несколько вариантов: обычная версия, подложная (написанная другим лицом) и, тайная, якобы написанная автором для избранных. Появились многочисленные благовествования со сказочными сюжетами, авторство которых, однако, приписывалось известным современникам Иисуса: Петру, Андрею, Якову, Варфоломею, Филиппу, а от лица Фомы было сочинено аж два евангелия, совершенно разных по содержанию.
Кроме того, продолжали существовать многочисленные иудохристианские общины, которые придерживались только своего варианта. Поэтому были популярны евангелие евреев, евангелие эбионитов, евангелие назореев.
Сложность ситуации в выборе, что почитать святыми книгами, отчетливо отражена в трудах первых христианских писателей и богословов – Оригена, Тертуллиана, Иринея. Например, Ириней, отдававший предпочтение четырем текстам, ставших впоследствии каноническими, в ярости пишет: «Некоторые христиане дошли до такой дерзости, что назвали свое сочинение Евангелием Истины!»
Бездумное и безответственное сочинительство того времени, вольное обращение с текстами, как переписчиками, так и теологами, привели к появлению на авансцене новой религии мрачной фигуры Маркиона, навсегда оставившего в христианстве свой антисемитский след.
Маркион был весьма богатым человеком, судовладельцем с берегов Черного моря, воспитанным на греческой философии. Современные исследователи предпочитают называть его гностиком. Однако выдвигаемые им взгляды на взаимоотношение бога и человека, жизнь и служение Иисуса выходят за рамки гностических представлений. Главным устремлением его активной деятельности стал полный разрыв христианства с иудаизмом, отделение Иисуса от его исторических корней. И вокруг этих идей, которые представлялись ему единственно истинными, он решил объединить всех христиан.
Для этой цели Маркион прибыл в Рим и почти сразу занял руководящее положение в общине, чему способствовал немалый денежный взнос, сделанный им на ее нужды. И вот тут евангелические тексты подверглись такой жесткой цензуре, что уместнее называть их не священными книгами, а святыми мучениками -- столько из них было изъято и изменено по субъективному усмотрению человека, выстраивавшего свою собственную версию случившегося.
Деятельность Маркиона пришлась на период восстания Бар-Кохбы в Иудее, поражение евреев в котором он воспринял, как поражение иудохристианства. К тому же длительное и довольно успешное поначалу иудейское восстание, а затем его разгром вызвали очередную волну антиеврейских настроений по всей империи, в том числе у христиан, которые к тому времени уже перестали ощущать связь с той средой, что породила их религию, и мечтали окончательно порвать с ней. Не мудрено, что у Маркиона нашлось много приверженцев.
Маркион никак не хотел воспринимать образ Иисуса, созданный первыми последователями галилейского проповедника, из-за его неразрывной связи с иудаизмом, а потому активно выступал против признания христианами Ветхого завета. В его представлении, которое он, конечно же, считал единственно правильным, еврейский бог Яхве выступал носителем злого начала, вследствие чего Иисус не мог быть его посланником.
Чьим же тогда сыном был несчастный казненный? Кто его послал?!
Изворотливый антисемитский ум Маркиона придумал сложную систему, где бог Ветхого Завета не имел ничего общего с истинным богом, отцом небесным. Оказывается, над Яхве-Демиургом, низшим богом, стоит иное, верховное Божество. Этот Божество сжалилось над людьми и послало к ним своего Сына Иисуса.
По мнению Маркиона все пророки Ветхого Завета твердили о приходе мессии Демиурга, т.е. об антихристе. Истинный сын Благого Божества открыл людям его доброту и указал на материю, как на зло. Приверженцы Демиурга убили Иисуса, но он не умер, поскольку вообще не был человеком. Цель мессии, посланного Демиургом, собрать сынов Израиля со всех стран и создать всемирную монархию иудеев для дарования им земного блаженства. А остальные люди должны подвергнуться мукам. Спасение ожидает только того, кто поверил Сыну всеблагого Бога: души их будут освобождены от материи, то есть плоти, и, находясь в телах духовных, будут обитать с Богом и в Боге.
Вывод: евангелия всех еврейских авторов ложны, поэтому от них следует отказаться. В канон может войти только благая весть от Луки, но без рассказа о рождении Иисуса и с изъятием всех ссылок на иудейские писания.
Руководители римской общины испытывали к Маркиону двойственные чувства. С одной стороны, им импонировала его лютая ненависть к иудохристианству, с которым они также вели острейшую борьбу. Но исключение из евангелий ссылок на Ветхий завет, всех указаний на связь с иудаизмом означало коренную ломку основ христианской традиции. Пойти на такие искусственные преобразования ведущие христианские иерархи, к их чести, оказались не готовы.
С возмущением писал о деятельности Маркиона один из самых авторитетных иерархов того времени Ириней: "Он бесстыдным образом богохульствует против проповеданного законом и пророками бога, говоря, что он - виновник зла, жаждет войны, непостоянен в своих намерениях и сам себе противоречит" (Против ересей 1:27,2).
Но возмущенными письмами и словесными перепалками дело не могло обойтись, так как Маркион открыто занимался созданием своей собственной разветвленной организации, которая была воспринята как антицерковь. Вот тогда христианские богословы и руководители ряда общин начали борьбу с Маркионом, объявив его опаснейшим еретиком. В 144 он был отлучен от Церкви.
Маркион проиграл, но его влияние на развитие христианства оказалось колоссальным. Сегодня никто не знает, сколько в евангелиях и посланиях Павла сохранилось фраз, отредактированных или вставленных туда Маркионом. И можно только догадываться, сколько редакторов, приверженцев его антисемитских идей, поработало над новозаветными текстами.

Однако, деятельность Маркиона, который впервые на практике попытался осуществить составление канона из тех текстов, что почитались им "истинными", показала назревшую необходимость навести порядок среди накопившейся литературы. И отцы церкви приступили к составлению Нового завета.
Интересно, что само словосочетание «новый завет» применительно к христианским писаниям вошло в обиход лишь с конца все того же 2-го века, хотя впервые появилось в иудейской пророческой литературе. А в ессейской среде приобрело реальное значение.
Начался длительный период сравнений, согласований. И тут на первый план вышло не только содержание, но и давность, «авторитетность», сочинения, которое читалось вслух в собрании верующих. Здесь действовал уже не смысл читаемого, а образ слова, некогда произнесенного и записанного учениками Иисуса, который к этому времени большинством христиан уже признавался сыном божиим.
«Но, отвергая содержание того или иного писания, идеологи христианства подвергали сомнению подлинность авторства, так как выступать против апостольских слов было к концу 2-го века уже невозможно. Если эти слова нельзя было истолковать в соответствии с учением данной христианской группы, то их следовало объявить подложными, выдуманными или по крайней мере сомнительными, спорными. Например, Ориген и Евсений, видные христианские писатели и историки сомневались в авторстве новозаветного послания к евреям, посланий Иакова, Иуды, во втором послании Петра, втором и третьем послания Иоанна. К подложным они относили ряд писаний, в том числе Апокалипсис Петра, Апокалипсис Иоанна и Евангелие евреев» (И. С. Свинцицкая«Тайные писания первых христиан»).
И наконец, в 313 году император Константин предпринял решительные шаги в определении святости текстов, сделав христианство государственной религией. Он нуждался в единой церкви с единым учением, единым руководством, с помощью чего можно было бы централизованно управлять империей. И хорошо сформировавшаяся к тому времени христианская Церковь как нельзя лучше подходила для этих целей.
В 419 г. окончательно был утвержден список книг Нового завета. К этому времени исчезло само понятие сомнительности, спорности христианских писаний. Все книги, которые не вошли в Новый завет, стали называться апокрифическими или тайными.

Благостная картина получилась, не правда ли? Вот так, постепенно отсекая еретические направления, преображаясь, обрастая традицией, новая религия завоевывала сердца людей, несмотря на жестокие гонения христиан римскими властями, а может быть, и вопреки им. Именно на такое восприятие надеялась христианская церковь, когда, заняв господствующее положение, начала безжалостно уничтожать не отдельные неугодные ей произведения, а целые пласты критической литературы, созданной многочисленными оппонентами христианства за несколько веков.
Надо сказать, апологеты христианства добились своего: у потомков сложилось иллюзорное представление, что христианство, несущее "живое слово божие" не встречало на своем пути сколько-нибудь серьезного сопротивления со стороны образованных кругов общества, и что в этом отношении её история протекала бесконфликтно.
На самом деле по мере распространения христианства греческие и римские писатели и философы не сидели сложа руки, а без устали полемизировали с весьма спорными доктринами новой религии, боролись против её растущего влияния, ужасались, высмеивали, и клеветали на нее, не без этого. Но в то же время старательно описывали ту социальную среду, на которую она опиралась, особенности культовых ритуалов. И надо сказать, критика не прошла не замеченной – от многих малопривлекательных черт христианство отказалось. Но самих критиков ждал печальный финал – их труды сгорели в огне христианской ненависти.
До нас дошло всего несколько имен и, к счастью, ряд произведений, позволяющих представить реальную картину начальных этапов становления новой религии.
Первым в этом ряду стоит назвать Лукиана из Самосаты, жившего во 2-м веке. Он не принадлежал ни к одной из философских школ, так как все они вызывали в нем, по меньшей мере, скепсис. При этом философская школа скептиков в такой же мере была предметом его насмешек. Лучше всего ему удавались язвительные, хлесткие памфлеты, бичующие сатиры, в которых он клеймил пустозвонство, продажность, невежество и тупость жалких риторов и поэтов. Многие произведения Лукиана справедливо считаются бессмертными, современники ими зачитывались, а отдаленные потомки – Рабле и Свифт – использовали для своих гениальных сатир.
Особенно доставалось от него религиозным культам, как языческим, так и христианским. Энгельс писал: "Одним из наших лучших источников о первых христианах является Лукиан из Самосаты, этот Вольтер классической древности, который одинаково скептически относился ко всем видам религиозных суеверий и у которого поэтому не было ни религиозно-языческих, ни политических оснований относиться к христианству иначе, чем к любому другому религиозному объединению".
Для исследователей критика Лукиана ценна тем, что он не был сторонним наблюдателем того, о чем писал; в своих многочисленных скитаниях он близко познакомился с героями своих сатир – христианскими проповедниками. Рисуемая картина быта христианской общины оказалась до того неприглядна, что через столетия вызывала у христианских адептов ярость и ненависть к автору: "В "Житии Перегрина" он нападает на христианство и богохульствует, нечестивец, против самого Христа. За свой лай он получил достойное наказание в этом мире, а в будущем он получит у сатаны в удел вечный огонь".
Вот такие проклятья сыпали на голову Лукиана христиане за то, что он подробно описал жизненные коллизии некоего Перегрина Протея, как считают ученые исторической личности. Перегрин был не просто грешником, а отъявленным негодяем, занимавшимся растлением малолетних мальчиков. Затем был обвинен в убийстве собственного отца. Скрываясь от правосудия, попал в Палестину, где познакомился с диковинным учением христиан, принявших его, педофила и отцеубийцу, с распростертыми объятьями.
"И что же вышло? В скором времени христианские жрецы и книжники оказались младенцами по сравнению с ним, так как он сделался и пророком, и главой общины, и руководителем собраний, словом, был во всем всем. Что касается книг, то он толковал, объяснял их, а многое и сам сочинил. Христиане почитали его, как бога, прибегали к его помощи, как законодателя, и избрали своим покровителем" (Лукиан "Житие Перегрина".
Как видим, извечный еврейский вопрос, кто Богу милее, праведники или раскаявшиеся грешники, в котором Иисус отдавал предпочтение последним, решался христианами вот так просто и безответственно: преступник становится главой и моральным столпом общины, богословом и законодателем.
На этом рассказ о христианском проповеднике Протее не заканчивается: "Протей был схвачен и посажен в тюрьму; но даже и это обстоятельство придало ему немало весу в дальнейшей жизни для шарлатанства и погони за славой, которой он жаждал. Лишь только Протей был посажен в тюрьму, как христиане, считая это несчастьем, пустили все в ход, чтобы его оттуда вырвать. Когда же это оказалось невозможным, то они старались с величайшей внимательностью всячески ухаживать за Протеем. Уже с самого утра можно было видеть у тюрьмы каких-то старух, вдов и детей-сирот. Главари же христиан даже ночи проводили с Протеем в тюрьме, подкупив стражу. Потом туда стали приносить обеды из разнообразных блюд и вести священные беседы. Почтенный Перегрин назывался у них новым Сократом.
И, как ни странно, пришли посланники даже от малоазиатских городов по поручению христианских общин, чтобы помочь ему, замолвить за него словечко на суде и утешить его. Дело в том, что, когда у христиан случится подобное общественное дело, они проявляют невероятную быстроту действий и прямо-таки ничего не жалеют. Поэтому к Перегрину от них поступали значительные денежные средства ввиду его заключения в тюрьме, которое превратилось для него в хороший источник доходов. Ведь эти несчастные уверили себя, что они станут бессмертными и будут вечно жить; вследствие этого они и презирают смерть, а многие даже ищут ее сами. Кроме того, первый их законодатель вселил в них убеждение, что они братья друг другу после того, как отрекутся от эллинских богов и станут поклоняться своему распятому софисту и жить по его законам. Поэтому они одинаково все презирают и (все достояние) считают общим, так как подобное учение они принимают без достаточных доказательств" (Лукиан "Житие Перегрина".
Кто-то может оправдать такое сердобольное отношение к Перегрину добротой христиан, заповеданной им их религией. Но где, в каком месте Иисус учил, что доброта – есть глупость?!

Невероятная глупость, неразборчивость, невежество христиан, слепое следование словам Иисуса, их отвратительные обряды, в центре которых было поклонение мертвому человеку, возмущали их оппонентов.
"Они составляют клику для безбожного заговора, набрав из самых подонков наиболее невежественных людей и легковерных женщин, склонных к заблуждению по легкомыслию своего пола; заговорщики, устраивая ночные сборища, торжественные посты, бесчеловечные трапезы, объединяются не для религиозной церемонии, а для преступления; это – скрытый, боящийся света народ; на людях они немы, в укромных уголках болтливы; они презирают древние храмы, плюют на богов, смеются над святынями; жалкие сами, они выражают, когда это возможно, свою жалость к жрецам; сами полуголые, они отвергают почести и пурпур - какая удивительная глупость", сокрушался другой римский писатель, Минуций Феликс, вложивший эту обличительную тираду в уста своего героя именем Цецилия в трактате "Октавий".
Мы можем соглашаться или не соглашаться со взглядами римского писателя, для которого любая культура, кроме его собственной, являлась варварской. Однако без описания им картин быта христиан, их поведения невозможно понять последовательность превращения в их сознании образа казненного много лет назад человека в "сына божьего".
"Рассказы о посвящении новичков ужасны и всем известны. Перед лицом, посвящаемым в их таинства, кладут младенца, покрытого мукой, чтоб обмануть неосторожных; новичку предлагают нанести по поверхности муки невинные по видимости удары, и он убивает младенца, нанося ему невидные, незаметные раны. Его кровь - о ужас! - жадно слизывают, тело с остервенением разрывают на части. Вот какой жертвой скрепляется их союз, это соучастие в преступлении дает им залог взаимного молчания. Вот так священнодействия - отвратительнее любого святотатства!
Об их трапезах также известно. В торжественный день они сходятся для пиршества с женами, детьми, сестрами, матерями - люди обоих полов и всякого возраста. Там после обильной еды, когда пир разгорается и жар вина разжигает темные страсти, собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кость на расстояние
большее, чем веревка, которой она привязана, и тем побуждают ее рвануться и прыгнуть. Когда таким образом опрокидывается и гаснет заставляющий сдерживаться светильник, они в бесстыдной темноте предаются без разбора объятиям гнусной похоти, и если телесно не все, то по совести все одинаково становятся кровосмесителями, так как все, что может случиться на деле у отдельных участников, является желанием всех.
Почему у них нет никаких жертвенных храмов, почему они никогда не выступают публично, никогда не допускают свободных собраний, если то, что они прячут и скрывают, не преступно или позорно? А откуда или кто этот их единственный бог, одинокий, покинутый, которого не знает ни один свободный народ, ни одно царство, ни, наконец, римское суеверие? Одна только жалкая иудейская народность тоже почитала единого бога, но - открыто, имея храмы, жертвенники, жертвоприношения и обряды; но и он оказался столь бессильным и безвластным, что он вместе со своим народом в плену у людей - римлян. А христиане каких только не выдумывают чудовищных вещей и чудес! Этот их бог, которого они не могут ни другим показать, ни сами видеть, тщательно вникает в поведение и действия всех людей, даже в слова и тайные помышления. Выходит, что, по их представлениям, бог, находясь в разгоне и присутствуя всюду, озабочен, беспокоен и беззастенчиво любопытен, раз он наблюдает за всякими делами и бродит повсюду: он не может заняться всем миром, отдаваясь отдельным вещам, а занятый мелочами, не может охватить всего в целом.
Мало того, они угрожают всей земле и самой вселенной с ее светилами пожаром, предсказывают им гибель, как будто бы установленный божественным
законом вечный порядок может нарушиться, связь всех элементов - порваться, система небесная - распасться, та масса, которая ее поддерживает и окружает,- обрушиться. Не довольствуясь этим безумным представлением, они придумывают и прибавляют бабьи сказки: они заявляют, что они возродятся после смерти, когда превратятся уже в прах и пепел, и с какой-то непонятной уверенностью сами верят в свои измышления: можно подумать, что они уже пробовали оживать. Двойное зло, двойное безумие.
Обманутые этим заблуждением, они обещают себе, как людям хорошим, вечную жизнь после смерти, а прочим, как неправедным, вечную муку.
Рассказывают, что объектом их обрядов является человек, подвергнутый смертной казни за преступление, и дерево креста для казни; им приписывают алтари, подобающие погибшим и преступным людям, они почитают то, чего заслуживают. То есть поклоняются кресту, на котором они заслуживают быть распяты" (Минуций Феликс "Октавий".

В 3-м веке наиболее активным критиком христианства являлся философ Порфирий, один из наиболее выдающихся представителей неоплатонической школы, непосредственный ученик Плотина, общепризнанного главы неоплатоников. В свою очередь Порфирий воспитал целое поколение философов. В его сочинениях затрагивались вопросы не только философии, но и истории, грамматики, риторики, мифологии, религии, математики, астрономии.
Центральное место в своих рассуждениях Порфирий отводил нормам морали и поведения. Но главной его заботой было претворение в жизнь идей Плотина - философии поиска божественного, поиска красоты, рождающей в душе человека любовь. Порфирий пытался поднять богословие до уровня философской дисциплины, но одновременно с этим ратовал за магию и культовые практики.
"В сущности, христианство шло по тому же пути, и оно многое позаимствовало из платоновского идеализма. Учение неоплатоников о Логосе заняло центральное место в христианском богословии; а разработанная ими демонология вполне подходила и к христианской догматике. Но если неоплатоники, в частности Порфирий, пытались сохранить старую религию, утратившую уже свою социально-экономическую базу, то христианские богословы и апологеты III-IV вв. были глашатаями идущей к власти новой, не помнящей родства провинциальной земельной и чиновной знати. Христиане искали в неоплатоновской философии философского венца для своей воинствующей и побеждающей церкви" (А.Ранович "Античные критики христианства".
Но, говоря как будто одно и то же, неоплатоники и христиане фактически говорили о разных вещах и ставили перед собой противоположные задачи. Труд Порфирия "Против христиан" в 15 книгах, судя по сохранившимся отрывкам, отзывам современников и христианских богословов, представлял собою выдающееся произведение, в котором автор обнаружил огромную эрудицию, яркий полемический талант, глубокое знакомство с христианской и иудейской литературой.
Порфирий подверг детальному анализу весь Ветхий завет. Главным его выводом стало предположение, предвосхитившее выводы современной библейской критики, о том, что "Пятикнижие Моисеево" написано не самим Моисеем, а спустя многие сотни лет после его жизни. Правда, в своем заключении он соотнес время его появление к деятельности Эзры и Неемии. Не менее уникален его разбор книги пророка Даниила, где Порфирий абсолютно точно установил время ее написания – середина 2-го в. до н.э., времена гонений на иудаизм при Антиохе Епифане.
Но самой беспощадной критике он подверг новозаветную литературу. Мастерски, высокопрофессионально, не переходя на личностные отношения, не оскорбляя и не очерняя своих оппонентов, он убедительно опровергал одну христианскую догму за другой.
Неудивительно, что каждое новое произведение Порфирия вызывало у христианских иерархов приступы бешенства, сопровождаемые площадной бранью с самыми оскорбительными эпитетами. Для дискредитации философа распускались самые немыслимые слухи. Например, пастве сообщалось, будто Порфирий ранее был христианином, но, избитый однажды христианами, он воспылал к ним ненавистью и из мести стал выступать против христианства.
Однако интеллектуальные труды Порфирия требовали адекватных ответов, и апологеты христианства взялись за перья. Но их апелляции "к писанию Порфирия" получались жалкими, неубедительными, к тому же пронизанными откровенной клеветой на своего оппонента, хотя времени и сил было затрачено не мало. Так, теолог Евсевий посвятил опровержению Порфирия 20 книг, а Аполлинарий - 30.
Наконец, в 5-м веке набравшая мощи церковь решила расправиться со своим главным критиком, на доводы которого так и не сумела дать вразумительных ответов. В 448 г. императоры Валентиниан III и Феодосий Августы издали указ: " Предписываем все, что Порфирий (или кто-либо другой), гонимый своим безумием, написал против благочестивой веры христианской, где бы оно ни было обнаружено, предать огню. Ибо мы хотим, чтобы всякие произведения, вызывающие гнев божий и оскорбляющие душу, не достигали даже до слуха людей".
Церковь проследила, чтобы указ этот был проведен в жизнь неукоснительно и быстро. В результате от огромного труда Порфирия почти ничего не сохранилось. Не лучшая участь постигла и его противников. Их труды также запылали в огне несостоятельности христианства: оказались слишком слабыми, чтоб их стоило сохранять для потомков.

Другой яркий пример идейного противостояния христианству -- греко-римский философ, стоик и платоник, Цельс, чьи труды были также уничтожены. Нам известно только одно его произведение «Правдивое слово», написанное в конце 2-го века. Современники утверждают, это сочинение производило такое сильнейшее впечатление, что многие христиане отрекались от новой веры. До нас оно дошло благодаря оппоненту Цельса, христианскому деятелю и богослову Оригену, который, полемизируя с ним в своей работе «Против Цельса», дал такие подробные выдержки из него, что в дальнейшем удалось практически полностью восстановить казалось бы навсегда утраченный текст.
Работа Цельса – первый научный труд, в котором автор дает развернутую характеристику христианства. Следует отметить, что Цельс не отметал христианские рассказы о существовании Иисуса. Он стремился лишь доказать то, в чем не сомневался: Иисус не воскресал и не был божеством. И здесь Цельс прибегает к очень интересному методу аргументации: он убедительно критикует христианские догматы с точки зрения иудаизма.
По мнению Цельса, учение о воплощении - бессмыслица. Оно противоречит идее благого бога, которому не подобает облачаться в низменную плоть. Да и не для чего богу сходить на землю, ибо земля - не центр вселенной и человек - не цель мироздания? Непротивленчество заимствовано у Платона, учение о царстве божием - исковерканное учение платоников, митраистов и персидских магов. Учение об антихристе восходит к неправильно понятым мыслям Гераклита.
Цельс констатировал, что христианство, отколовшись от иудейства, не перестает раскалываться на все новые секты. Не содержа по существу ничего нового, оно ищет адептов среди низших, необразованных слоев населения. "Вначале их было немного, и у них было одномыслие. А размножившись, они распадаются тотчас же и раскалываются, каждый хочет иметь свою собственную фракцию" (Цельс "Правдивое слово".
Цельс не сомневался, что проповедники христианства – обманщики, которые приходят в многочисленные этнические общины, прекрасно зная, что успех у слушателей зависит от их зажигательных речей и умения манипулировать аудиторией. «Многие безвестные личности в храмах и вне храмов, некоторые даже нищенствующие, бродящие по городам и лагерям, очень легко, когда представляется случай, начинают держать себя, как прорицатели. Каждому удобно и привычно заявлять: «Я - бог, или дух божий, или сын божий. Я явился. Мир погибает и вы, люди, гибнете за грехи. Я хочу вас спасти. И вы скоро увидите меня возвращающимся с силой небесной. Блажен, кто теперь меня почтит; на всех же прочих, на их города и земли я пошлю вечный огонь... А кто послушался меня, тем я дарую вечное спасение». К этим угрозам они вслед за тем прибавляют непонятные, полусумасшедшие, совершенно невнятные речи, смысла которых ни один здравомыслящий человек не откроет; они сбивчивы и пусты, но дураку или шарлатану они дают повод использовать сказанное, в каком направлении ему будет угодно» (Цельс "Правдивое слово".
Цельс считал, что христиане в силу своей невежественности являются жертвами обманщиков, таких же невежественных и темных, но движимых корыстными интересами. Стараясь просветить обманутых людей, он детально описывает механизм создания христианской мифологии, представляя галерею всевозможных мифов об Иисусе, созданных разными направлениями и сектами христиан к тому времени.
Но особенно важны для современных исследователей свидетельства Цельса о фабрикации "священного писания". Он обвинял христиан в том, что они создали столько противоречивых преданий об Иисусе и столько раз меняли тексты евангелий, что сами вконец запутались.

Общим моментом всех критиков раннего христианства является крайнее невежество его адептов, которое ужасало и отталкивало культурные слои римского общества. На первый взгляд, все дело было в тех низких социальных слоях, из которых состояли христианские общины, в их откровенном непринятии просвещения, о чем с неподдельным сожалением писал Цельс: "Вот что они предписывают: пусть к нам не вступит ни один образованный, ни один мудрый, ни один разумный человек; все это у нас считается дурным. Но если есть невежда, неразумный, несовершеннолетний, пусть он смело придет" (Цельс "Правдивое слово".
Но на определённом этапе идеи незрелого христианства стали привлекать и образованных людей. Самой яркой иллюстрацией этого нового периода развития христианства является деятельность Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана, признанного современниками своим идеологом. Потомки же признали его "светочем раннего христианства". Однако взгляды Тертуллиана на невежество, как на первооснову человеческой души, только подтверждают слова Цельса о характере и отличительной особенности новой религии.
Тертуллиан жил приблизительно в то же время, что и Цельс, примерно 160-220 годы. Сделал неплохую карьеру на юридическом поприще, был судебным оратором, затем в зрелом возрасте после 35 лет принял христианство. Иероним, написавший впоследствии его биографию, назвал его "мужем неистовым", имея в виду внутренний огонь, гнавший Тертуллиана всю жизнь от веры к вере.
Что же заставило образованного римлянина принять христианство? Прежде всего, разочарование в жизни, в справедливом устройстве общества, в человеческой натуре. Расцвет его карьеры пришелся на то время, когда в Римской империи бушевал экономический и политический кризис, с полной потерей гражданами веры своим многочисленным богам, кризис морали и нравственности.
Римская бюрократия погрязла в мздоимстве и коррупции, начисто лишив судебную систему вершить справедливость, с чем Тертуллиан, судебный оратор, сталкивался ежедневно. В таких условиях человек начинает жить разочарованием в действительности и страхом завтрашнего дня, который несет неизвестность ему и его близким. И конца и края этому кошмару не видно.
Поэтому его сочинения агрессивны и пронизаны размышлениями о погрязшем в грехе земном мире. Развивая свое исходное убеждение о том, что в мире царит только зло, и не веря в возможность торжества добра, Тертуллиан – сам прекрасно образованный – отрицал пользу знаний вообще и всех наук в частности. Он настаивал, что возникновение, развитие и распространение христианства делает совершенно излишним развитие светских наук.
С одной стороны, Тертуллиан необычайно высоко ставил кодекс правовых и этических норм Ветхого Завета, которые христианство называет «божественными откровениями». С другой, категорически отвергал ветхозаветную идею, выстраданную евреями, что человек представляет собой «венец творения», то есть самое совершенное творение Господа. Ибо о способностях человека и его разуме Тертуллиан был самого невысокого мнения.
Сознательное невежество христиан, шокировавшее Цельса, это воплощение в жизнь взглядов Тертуллиана, всячески подчеркивавшего несовместимость веры и разума.
Ему принадлежит знаменитый афоризм: «Верую, потому что нелепо!» Есть и другие изречения, полные абсурда: "И я, презрев стыд, счастливо бесстыден и спасительно глуп. Сын Божий распят - это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий - это совершенно достоверно, ибо нелепо; и погребенный, воскрес - это несомненно, ибо невозможно".
Перед нами не пустая игра слов, как может показаться на первый взгляд, а реальная попытка умного человека, жизнь которого лишилась смысла, найти этот смысл. Он посчитал, что для этого нужно просто заставить себя и окружающих принять то, что разум принять отказывается.
Тем, кто пережил в своей жизни хоть одно социальное потрясение, которыми характеризуется смена эпох, знакомо это отвратительное, мерзкое состояние души, именуемое депрессией. Нет сомнения в том, что Тертуллиан пребывал в глубокой депрессии от происходящей на его глазах деградации еще недавно процветающей державы. Иначе, откуда у умного, образованного человека столь выражено подчеркнутое разочарование в человеческом разуме? Он отказал этому разуму во всем, и прежде всего в логике.
Человеку всегда жизненно необходимо во что-то верить, а в эпоху перемен тем более. Тертуллиан увидел спасительный для себя маячок в вере секты римских нищих и плебеев. Привлекательность новой религии для него оказалась в ее полной абсурдности.
Церковь, вцепилась в слова Тертуллиана, как в философское обоснование своих догм, сделав из абсурда его рассуждений краеугольный камень христианских убеждений. И оказалось, что верить в доказанное и показанное - мало чести, что вера существует не благодаря, а вопреки доказательствам. Если нечто может быть доказано, то это уже не предмет веры.
В дальнейшем на новых поворотах истории в христианской среде обязательно появлялся какой-нибудь авторитет, который повторял, как заклинание: "Вера сильнее знаний!" Пребывая в плену стереотипов, христианские пастыри навязывали и продолжают навязывать эти стереотипы другим.
Сама жизнь доказала абсурдность идей Тертуллиана и его последователей, позволяя человеческому разуму подниматься на все новые и новые высоты во всевозможных областях науки. А как же в духовно сфере? Пожалуй, сегодня можно открыто заявить: слепого верования требует религия, в то время как вера в Бога невозможна без знаний.

© Ирина Хотина, 2011
Дата публикации: 17.08.2011 23:21:30
Просмотров: 2370

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.