Давление

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 11944 знаков с пробелами
Раздел: "После утраты смыслов"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

***

- Так а это когда было-то, Жакопо? – Миша посмотрел на меня поверх сползших дальнозорких очков в пластмассовой оправе цвета свежевыпавшего дерьма. – Поди, до утраты смыслов ещё.
Парк вокруг нас шуршал опавшими листьями – сухие, скукоженные, они переползали с ветром с места на место по жухлой траве газонов и влажным гравийным дорожкам, собирались в кучи и сразу разлетались, чтобы ещё раз упасть и тут же снова начать сползаться в рыхлый союз ветеранов.
- Ей как раз стройности смыслов хотелось, - объяснил я, – этнически чистых детей нарожать. Таких, знаешь, детишек, чтоб никто не мог придраться.
- Это смысл такой был? – усомнился Миша.
- Навроде того, - усомнился я. – Рожу я от вас детей – и что я с ними делать буду? – так она мне сказала. Хотела уяснить. Поделилась сокровенным. Для неё – да. Смысл. Был.
Миша поморщился и потёр подбородок, пытаясь постигнуть, и предположил:
- Может, она дура была?
- Вкуснотелая, - попрекнул я.
Он посмотрел на меня с товарищеским сочувствием к больному.
- Представь, - моя склонность к просветительству заткнула колючей стекловатой все дыры, куда могла бы просочиться не в меру угрюмая реальность, - муравей весной на дороге в грязном ручье, рядом с поребриком, на который всё равно не взобраться. Он за любую горелую спичку ухватится, лишь бы не утонуть. Конечно, его смоет. Впереди сливная канализация, за её решётку не уцепиться. А он думает, что там, в конце спуска, родной муравейник под знакомой сосной, трава, хвоя, земляника, вкусные гусеницы, раздольные песни и социальная справедливость. В муравейнике все свои – помогут, если что. Это не то чтобы глупость. И муравей не то чтоб дурак. Конечно, для него смысл есть. Был. Пока не утратился.
- Кто утратился? – уточнил Миша. – Муравей?
- Смысл, - уточнил я. – Но муравей тоже, конечно.
Нарисованная картина измотала меня многословием, и хотя много вкусных деталей было упущено: беспощадная гладкость поребрика, заплёсканного скользкой грязью; буруны и волнистые завихрения густо-коричневой, почти чёрной, от грязи воды с радужной плёнкой бензина там-сям; тонноподобные брызги от несущихся по дороге грузовиков и троллейбусов – я замолк и полез в карман за сигаретами.
- Да, - не удержался, прикуривая. – И вокруг всё рычит, гудит, грохочет. Бесчеловечно. То есть безмуравейно. Ничего, привыкают. Плывут. Так она мне и сказала: все, мол, тут свои и, если что, помогут.

***

21.05.2018

11.20 115 х 80
Только что проснулся. Хорошо, что не стал пить таблетку, как доктор советовал, а то и вовсе бы не проснулся. Или прибор врёт. Соврёт – недорого возьмёт. По скидке куплен. Померяю потом ещё. В любом случае – давление поднять проще, чем опустить. Стоит только подумать о голубях, которые весь дом засрали. Или о соседях, которые весь дом засрали. Пойду кофе выпью.

12.00 141 х 87
Конечно, врал прибор. И ни о голубях не думал, ни о соседях. Весь дом засрали. Зря я таблетку не выпил, как доктор советовал.

15.00
Лучше вообще не записывать. Расстраиваться только. Пойду таблетку выпью.

17.15 143 х 91
Мой отец в тетрадку записывал. Выбросил я потом её. Помятую, исписанную. Порвал и выбросил. Даже почти и не заметил. Мимолётно. А что с ней было делать? Не издавать же.

1

- Если она не голая, какой в ней смысл? В ней и в голой смысла нет, - возмущался Харитоныч, грузный бородатый дядька с изобильными извивами морщин на потемневшем от возраста и полевых работ лице.
Мужики готовились забросить удочки. Бывший совхозный конюх дядя Коля в засаленном лошадьми пиджаке, в брюках, заправленных в кирзовые сапоги, и босой белобрысый пацан Митька Тягин в грязной белой рубахе и армейских галифе лежали на твёрдой сухой земле, поросшей мелкой жёсткой травой, как щетиной. Митька спал, всхрапывая и ворочаясь. Светлые дядь Колины глаза были неподвижно открыты и слепо уставлены в медленно темнеющее небо. Он был самоочевидно мёртв, но замечать этого не хотелось – по крайней мере, до конца рыбалки.
- В тебе гнездятся чудовищные пороки, - втолковывал Харитоныч Игорёхе Попову, длинноволосому худому бывшему совхозному трактористу по прозвищу Иги-поп.
- Гнездятся, - Иги-поп кивал так охотно, что рисковал рухнуть рядом с дядь Колей и Митькой Тягиным.
- Ты её, берём, скажем – раз! – Харитоныч разрубил неподатливый воздух ребром ладони, и тот развалился, крошась, как кирпич после удара самурая. – А она одетая.
Иги-поп убрал со лба прямую и упругую, будто от швабры отрезанную, прядь тёмных волос и посмотрел правде в лицо: стакан был пуст. Разлилась ли злая водка, впиталась ли в сухую землю или всё-таки достигла его расхлябанных внутренностей, он не знал.
- А ты? – Иги-поп воздел брови, чтобы Харитоныч лучше постиг суть вопроса. - Ты помнишь?
- Моя Нинка сразу голая была, - рассердился Харитоныч. – А толку в ней и тадысь не было.
В грязной голубой майке и накинутой на плечи серой телогрейке, он сидел на корточках, будто тужился покакать. Граненый стакан умещался в его мощной ладони весь, так что содержимого видно не было.
- Да не, Харитоныч, - Иги-поп миролюбиво отредактировал себя. – У меня куда-то водка из стакана потерялась.
Его собеседник задрал подбородок, поскрёб клочкастую седую бороду, решил больше не сердиться и дипломатично заметил:
- Налей.
Почти уже не видная в сумерках, метрах в двадцати от них расслабленно протекала река, не журча, с еле слышными всплесками. Метрах в двухстах в другой стороне в маленьких оконцах изб жёлто горели лампы. За избами вливался в ночь сосновый лес – чернел, обгоняя сумерки.
- Нинка, - Харитоныч вдруг загрустил до слезы, - опять, поди, музыку свою слушает.
- А давай, - лицо Иги-попа засветилось идеей, как окно избушки лампочкой, - дядь Коле живот разрежем. Всё равно же он умер.
- Чо? – удивился Харитоныч.
- А вдруг он золотую монету проглотил.

30.05.2018

20.00 148 х 92

22.30 135 х 82
Бают, будто с возрастом начинаешь всё понимать и прощать. Хрен там. Чем больше понимаешь, тем меньше прощаешь. В молодости ведь как: не простишь девушку – она тебя до сосцов своих медовых не допустит. А когда их сосцы по барабану – на кой пёс прощать?
Если я не перебил из рогатки всех обозримых голубей, то не потому, что простил. Перебьёшь этих – новые налетят, такие же или ещё хуже. Какой смысл всех подряд мандавошить? Никакого.
Соседей это тоже касается. Могут не волноваться.

31.05.2018

6.30 164 х 94
А могут и поволноваться. Терять мне, похоже, нечего.

2

- Учитель-от как школу-ту закрыли, из ума выжил. Соку-то свекольного напьётся да и ссыт розовым. Девкам больно нравилось. Кажну субботу он им праздник устраивал, заместо кина про революцию. А Коля-то, покойник, давай и скажи ему: ты, говорит, Димитрий, придумай, как зелёным ссать. Девкам-то, говорит, в радость будет. Тот и придумал. Чернила-те школьные у него в погребе стояли. Он и давай их пить. И зелёным девок подивил, и фиолетовым нарадовал. Пока насмерть не отравился. А девки-те наши как на кладбище придут, так на евонной могилке присаживаются – чтоб душу-ту усоплого порадовать тож, ответно.
Кондратьевна выпила за упокой дядь Коли полный граненый стакан свекольной браги и, обычно коротко-ворчливая, частила теперь, чтобы помянуть всех достойных, никого не обидеть.
Заросший травой и лопухами осиротевший двор дяди Коли в последний раз принимал гостей. Потом ему предстояло погибнуть ещё больше, чем он уже. Два стола, сколоченных из неструганых досок специально по случаю поминок, вместили всех, и ещё два места пустовало: Харитоныча и Иги-попа увезли в район, чтобы дознать, для чего они разрезали живот свежескончавшемуся. Дядя Коля умер от того, что его большое доброе сердце от водки стало ещё больше, добрее и порвалось в клочья, заполнив грудину кровавыми ошмётками, так что Иги-попа и Харитоныча не обвиняли, а просто пытались постигнуть то, чего они никак не могли вспомнить.
В самой дядь Колиной избе, незряче смотревшей на незваных гостей двумя тёмными окошками, скорбящие ничего трогать не стали. Оставили как есть: на застеленном истёртой клеёнкой кухонном столе гнутая алюминиевая тарелка, тёмно-синяя кастрюля с отколовшейся внутри и снаружи эмалью, коричневый от чайной заварки гранёный стакан и вилка с тремя целыми и одним обломившимся зубом. Над топчаном на двух вбитых в стену гвоздях – длинный кнут с деревянной ручкой, грубо оструганной ножом.
Харитонычева Нинка, готовясь к поминкам, поправила стёганое ватное одеяло на топчане и кое-как взбила подушку в безысходно грязной наволочке – будто хотела извиниться перед дядь Колей за своего неразумного мужа.
- Чернила старые были, - объяснил Митька Тягин, сморщив бледные узкие губы, будто только что их, чернила, попробовал. – Испорченные. Школу уже лет десять как закрыли. Свежими никак не отравишься. Я в третьем классе три флакона зараз выпил – и ничего.
И с огорчением добавил, чтобы не отклоняться от скорби поминок:
- Мы там, на могиле Дмит Саныча, в последний раз с дядь Колей ссали. Девок-то не осталось никого, поуехали.
Ему хотелось пожаловаться на трудности онанизма, но он удержался – толку от остатних бабок всё равно не было бы никакого.
- Не отпели Кольку-то, - сокрушилась Никитишна, которую человек посторонний спутал бы с Кондратьевной, до такой неузнаваемости потёрла обеих жизнь. – Ровно нехристи, - и с осуждением посмотрела на Харитонычеву Нинку, будто та была виновата.
Нинка вздохнула. Два стакана свекольной браги не утишили её волнения за увезённого на дознание мужа. Круглыми, похожими на старые нейзильберовые десятикопеечные монеты, глазами она обвела стол, поправила белый, в мелкий чёрный горошек, платочек, прикрывавший редкий пух седин, вдохнула пахнущий истомно дровами воздух и тонким дрожащим голосом грустно, растяжно, звеняще запела:
Итс э ха-артэйк
Насинг бат э хартэйк...
- Хитс ю вен итс ту-у лэйт, - немного более низко и много более хрипло подхватила Кондратьевна с другого конца стола, - Хитс ю вен юр да-а-аун.
Оставшиеся в наличии мужики, Митька Тягин, дед его Сергей Степаныч - бывший полковник с ровно остриженными пышными усами и бессмысленным взглядом - и монтёр давно разрушенной птицефермы Ананий, сердито, грозно, непреклонно вступили шершавыми баритонами:
- Итс э фу-улс гейм,
Насинг бат э фу-улс гейм
Стэндинг ин зе колд рейн
Филинг лайк э кла-а-аун.
И поплыли исполненные печали звуки над пустыми избами деревни, над клубом с выбитыми стёклами и осыпавшейся розовой штукатуркой, над рекой в бурьянные поля и в другую сторону, в мягко шумящую узкую полосу соснового леса, за которой стоял у семафора товарняк и дожидался встречного пассажирского.
- Вот черти, - пожилой машинист качнул головой и вытер указательным пальцем с въевшимся мазутом прозрачную слезу в уголке внимательного машинистского глаза. – Так поют, что сердце сжимается.
- Ага, - согласился его помощник с раскосыми блескучими глазами и темноватым кожным покровом, туго натянутым на широких скулах. – Только слов не разобрать.
- Да что слова, - машинист полез в нагрудный карман за сигаретой, которой хотел унять волнение, – душу понимать надо. Эх ты. Чучмек – одно слово. Где тебе понять.
Грохот встречного пассажирского заглушил и песню, и длинный сердитый ответ помощника.

14.06.2018

23.57 0 х 0

Ерунда какая-то. Зачем написано – не поймёшь. Может, не успел дописать. Лучше бы давление себе чаще мерил и таблетки пил. И о бабах поменьше думал. А теперь у его соседей праздник.

Врач:
Подпись неразборчива.

Сумма прописью

Кто-то, видать, доктору из больных сказал, что я в издательстве работал, которого нет давно. Вот он и прислал: Главному редактору. С большой буквы. А я даже бухгалтером не был главным, хоть бы и с маленькой. Написал: убедительно просим Вас издать. Будто его много, этого врача, и они всей суммой просят. Повесил бы сам в интернете. Я в издательстве накладные перебирал, платежные поручения, дебит с кредитом помогал сводить. А золотые монеты только на картинках видел да в телевизоре. Как прошедшую финансовую деятельность. Тьфу.

© Евгений Пейсахович, 2018
Дата публикации: 21.06.2018 19:39:41
Просмотров: 1673

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.