Джозеф Хеллер. Бог знает. Глава I. Абишаг Шунамитянка

Евгений Пейсахович

Форма: Роман
Жанр: Перевод
Объём: 25833 знаков с пробелами
Раздел: "Переводы"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Перевод романа на русский существует и человеку с хорошим вкусом, но не знакомому с оригинальным текстом, с высокой вероятностью понравится. В мыслях нет порицать переводчика, редактора или издателей за глуповатое "Видит Бог" в названии или за совершенно уже непереносимое греческое Вирсавия вместо ивритского Батшеба. Джозеф Хеллер - не тот автор, который нуждался бы в чьей-то придурошной правке. Приведенная ниже глава переведена единственно для своего удовольствия и с максимальным, насколько её интерпретатор вообще способен, следованием авторскому тексту.

© Simon & Schuster Paperbacks, NY

Но кто согреет одинокого?

Абишаг Шунамитянка

Абишаг Шунамитянка моет руки, пудрит предплечья, снимает одежду и забирается на мою кровать, чтобы лечь на меня сверху. Я знаю, что даже если она и овладеет мной маленькими своими руками и ногами, упругим мягким животом, ароматным ртом, ничего хорошего не выйдет. Дрожь моя продолжится, и Абишаг будет огорчена, что у неё опять ничего не получилось. Холод, сотрясающий меня, растёт изнутри. Абишаг прекрасна. Мне говорят, что она девственница. И что? У меня были прекрасные девственницы, и я чувствовал, что зря трачу на них время. Обе женщины, которых я любил больше всего в своей жизни, были замужем, когда я их встретил, и ублажать меня научились, пока жили с первыми мужьями. Оба раза я был счастлив, что их мужья умерли как раз в самое подходящее для меня время. Абишаг Шунамитянка привлекательная, аккуратная девушка с мягким и покладистым характером, спокойными и изящными движениями. Она принимает ванну каждое утро, каждый полдень и каждый вечер. Ополаскивает руки и моет ноги ещё чаще и скрупулёзно чистит и пудрит подмышки каждый раз перед тем, как приблизиться ко мне, чтобы накормить, укрыть или лечь со мной. Она стройная и хрупкая телом, очень юная, гладкая и смуглая, с блестящими чёрными волосами, зачесанными назад, слабо вьющимися и падающими на плечи, у неё большие, мягко приглашающие глаза с огромными белка́ми и тёмными, почти с оттенком чёрного дерева, зрачками.
Но и всё равно, мне было бы лучше с моей женой, которая теперь напрашивается увидеть меня минимум дважды в день. Но приходит она единственно из-за беспокойства за свою жизнь и за безопасность и будущее высокое положение своего сына после того, так сказать, как меня не станет среди быстрых. Обо мне она не беспокоится, да, возможно, никогда по-настоящему и не беспокоилась. Она хочет, чтобы её сын стал царём. Жирный шанс. Он и мой сын, конечно, но есть и другие мои дети – больше, я думаю, чем у меня осталось памяти, чтобы перечислить их всех, попробуй я составить список. Чем старше я становлюсь, тем меньше интересуюсь своими детьми и, раз уж на то пошло, кем-либо или чем-либо ещё. Кому нахер нужна страна? Моя жена, большая и широкобёдрая, - живой контраст с Абишаг почти во всех отношениях. В отличие от Абишаг, она привычно смотрит на каждого недружелюбно, и глаза у неё голубые, маленькие и колючие. Кожа её светлая, и она до сих пор красит волосы в жёлтый цвет смесью шафрана и вербейника, которую она усовершенствовала века назад после десятилетий попыток. Бесстыжая, самоуверенная, грозная, она более чем подходящая хозяйка для скромной девушки-служанки и часто подвергает ее строгим инспекционным осмотрам. С природным инстинктом урождённого ценителя её презрительный взгляд уверенно подтверждает, что она всегда была больше, чем Абишаг, осведомлена обо всём, что касается мужчин. Возможно, что это так и до сих пор. И возможно, всегда будет. Но она давно отказалась от всего этого.
Как обычно, моя жена знает, чего хочет, и не стесняется просить об этом. Как обычно, она хочет всего и сразу. Виновато увёртывается взглядом, притворяется, будто нет никаких скрытых мотивов и намёков, и непорочно, кокетливо подводит к обещаниям, которых, мы оба знаем, я никогда не давал. И как обычно, на своей цели она концентрируется с упорной однозначностью, будто и мысли не допускает о какой-то более мягкой стратегии, которая помогла бы достижению её цели. Она не может заставить себя поверить, например, что я до сих пор действительно люблю и хочу её. Я продолжаю просить её лечь со мной. Она чувствует, что мы оба слишком старые. Я – нет. В общем, греет меня и заботится обо мне Абишаг Шунамитянка, которая умастила предплечья и милые юные коричневые груди сладко пахнущим лосьоном, надушила шею, уши и волосы. Она будет стараться безуспешно, и когда поднимется с моей постели, я останусь таким же холодным, как был, и таким же потерянным.
Весь день свет в моей комнате приглушенный, будто пробивается через густое облако невидимой пыли. Огонь в масляных лампах мерцает тускло. Мои глаза часто закрываются, и я даже не понимаю, что погружаюсь в очередной короткий сон. Чувство обычно такое, будто в глазах песок, и они воспалены.
- Глаза у меня красные? – я потребую ответ от Абишаг.
Она говорит, что очень красные, и смягчает их холодной водой и глицерином, выжатым из полос белой шерсти. Дичайшая тишина царит под моей крышей и за моими окнами на улицах, и кажется, что приглушенные и дребезжащие звуки города сжаты умертвляющей хваткой. Что до моих покоев, часовые и слуги ходят на цыпочках и строят предположения шёпотом. Возможно, они делают ставки. Иерусалим процветает как никогда раньше, но население взбудоражено слухами и тревожными ожиданиями. Атмосфера наполнена неопределенностью и страхом, растущими амбициями, обманом, изголодавшимся оппортунизмом. Ничего из этого больше не огорчает меня. Люди разбиваются на противоположные лагеря. Пускай. Угрозой кровавой бани уже наэлектризован ночной морской бриз. Кого это заботит? Мои дети ждут моей смерти. Кто может обвинять их? Я прожил наполненную, долгую жизнь, разве нет? Вы можете посмотреть. Книга Самуила I и II. Книга Царств. Хроники тоже, но это суетливое отбеливание, в котором самые сочные части моей жизни опущены как неважные и не ценные. Соответственно, я ненавижу Хроники. В Хрониках я тоскливо набожный, тусклый, как ополоски, скучный и нравоучительный, как эта самодовольная Жанна Д’Арк, и Бог знает, что я никогда не был таким. Бог знает, что я много трахался и дрался и прекрасно проводил время, делая то и другое, пока не полюбил и пока не умер ребёнок. Всё повернулось к худшему после этого.
И Бог точно знает, что я всегда был бодрым, храбрым, предприимчивым, переполненным всеми здоровыми эмоциями и желаниями жизни – до того дня, пока не ослабел в битве на поле в Гобе; меня выручил мой племянник Абишай, и, при всех возможностях продолжения самообмана, я признал, что прошёл свою физическую вершину и никогда больше мне нельзя рассчитывать на то, что я смогу защитить себя в битве. Между восходом и закатом я постарел на сорок лет. Утром чувствовал себя неразрушимым молодым человеком - и в полдень узнал, что пожилой.
Я не люблю хвастаться – знаю, что немного хвастаюсь, когда говорю, что у меня нет потребности хвастаться, – но честно думаю, что моя история лучшая в Библии. С кем соревноваться? Иов? Забудьте о нём. Исход? Космология для детей, старушечьи сказки, причудь, закрученная сонно кивающей бабушкой, которая уже погрузилась в блаженную дремотную скуку. Старая Сара весёлая – она смеётся и врёт Богу, и я до сих пор получаю от этого большое удовольствие. Сара почти реальна в своей щедрости, высокодуховной натуре и соревновательной женской ревности, и Авраам, конечно, на высоте: послушный, честный, рассудительный и храбрый, всегда совершенный джентльмен и интеллигентный патриарх. Но хоть что-нибудь он сделал после Исаака и Хагар? Яаков предстаёт в примитивном нарративе. Йосеф довольно живой – как избалованный поздно-рожденный сопливый любимчик своего слепо любящего отца. Но, как подросток, он пропадает внезапно, нет? Одну минуту раздаёт зерно и землю в Египте как важнейший агент фараона, и только несколько параграфов позже он уже на смертном ложе, выдыхает своё последнее желание, чтоб в какой-то день его кости унесли из Египта в землю Канаанскую. Ещё одна головная боль для Моисея четыре сотни лет спустя.
Теперь, Моисей не плох, я должен заметить, но он очень, очень долгий, и тут кричащая нужда в вариациях после исхода из Египта. История тянется и тянется со всеми этими законами. Кто может выслушать так много законов, даже и за сорок лет? Иди запомни их. Кто их может записать? Где он найдёт время для чего-нибудь ещё? И он должен их передать. Заметьте, Моисей был медленным в речи. Не удивительно, что это заняло так много времени. Микеланджело сделал статуи нас обоих. Статуя Моисея лучше. Моя вообще не выглядит как я. У Моисея десять заповедей, это правда, но я написал строки, намного лучшие. В них поэзия и страсть, дикая жестокость и очищающее горе разбитого человеческого сердца. «Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих». Это предложение моё и это тоже: «Они были быстрее орлов, они были сильнее львов». Мои псалмы остались. Я мог бы жить вечно в одной только элегии своей, если бы уже не умирал от старости. У меня были войны* и экстатический религиозный опыт, развратные танцы, привидения, убийства, внезапные побеги и волнующие сцены погонь. Были рано умершие дети. «Я пойду к нему, но он не вернётся ко мне». Это о том единственном, который умер во младенчестве, из-за меня или из-за Бога, или нас обоих – выберите сами. Я знаю, на кого возлагаю вину. На Него. «Мой сын, мой сын» - это о другом, кто повержен был в начале мужской своей юности. Где у Моисея вы найдёте такой материал? И потом, конечно, моё любимое, венчающий корону драгоценный камень, триумфальная песнь, которая заставляла меня улыбаться от уха до уха первые несколько раз, когда я слышал нарастающее приветствие меня, грядущего в юности моей, энергичной и наивной. Удовольствие скисло быстро. Скоро я стал пригибаться при первых звуках этих чудесных стихов и оглядываться через плечо, как будто чтобы избежать смертельного удара оружием, которое обрушится на меня сзади. Так я начал бояться разрастающегося посвящения мне. Но как скоро первые мои смертельные враги были убиты, я снова обнаружил себя бесстыдно радующимся этой уникальной награде. Даже и теперь, в дрожащем старческом бессилии, у меня появляется румянец от гордости и волнение с сексуальными мыслями от картины всех этих босоногих девушек и женщин в их обтягивающих юбках, ослепительно красных, голубых, фиолетовых; они мелькали загоревшими коленками, когда устремлялись празднично от одного горного селения или города к другому с бубнами и другими музыкальными инструментами встречать нас, возвращавшихся с новой победой, и пели нам славу снова и снова с этим восторженным, притягательным рефреном:

Саул истребил тысячи
И Давид десять тысяч.

В оригинале даже лучше:

הכה שאול באלפו
ודוד ברבתו

Представьте себе, как Саул это воспринял, и следующее, что я знал, что надо уворачиваться от копий, спасать свою задницу и бежать, чтоб сохранить жизнь. Думаете, у вас проблемы со свойственниками? У меня был тесть, который хотел меня убить. Почему? Только потому, что я был слишком хорош, вот почему. Это были дни, когда масло не таяло у меня во рту. Я ничего не мог сделать неправильно, даже если бы постарался, я не мог произвести плохое впечатление ни на кого, даже если хотел – ни на кого, кроме Саула. Даже его дочь, с первого взгляда меня покорившая, первая из моих тринадцати, четырнадцати или пятнадцати жён, оказалась последней лахудрой. Михаль один раз спасла мне жизнь, это правда, но вряд это ли оправдывает её бешеные нападки, объектом которых я стал после.
Куда бы ни посылал меня сражаться Саул, я шёл. И чем лучше я служил ему в войне против филистимлян, тем больше росли его зависть и дикие подозрения, что я замыслил сместить его и уже разрабатываю схему, как это сделать. Честно это было? Был я виноват, что нравлюсь людям?
В это время, конечно, Саул был отвергнут Самуилом и принуждён Богом к такой мощной и ужасной метафизической тишине, в которую только кто-то действительно всемогущий и несокрушимый, как Бог, имеет силу ввергнуть. Об этом я могу судить из собственного опыта: я больше не говорю Ему, и Он больше не говорит мне.
Даже моё сердце растаяло от сочувствия на новостях о трогательной ламентации Саула в Эндоре в вечер его смерти, когда он жаловался, что Бог больше не отвечает ему. И это было намного позже того, как я был приватно помазан Самуилом в доме моего отца в Бейтлехеме и уведомлён – для чего ж ещё нужна разведка, – что избран Богом когда-то стать царём Его в Израиле. Я утратил интерес к смерти Саула, определенно, но клянусь, что иногда жалел его и что руки мои были чисты. Никогда я не был вовлечён во что-то более ужасающее, чем старания увеличить восхищение и обожание, с которыми он впервые приветствовал меня в своём шатре в день, когда я убил Голиафа. Но повороты настроения Саула были непредсказуемыми и экстремально резкими, и редко можно было предугадать, когда наш благородный страдающий генерал и первый царь опять превратится в одичавшего лунатика и захочет взять мою жизнь. Были времена, когда казалось, что он хочет убить почти каждого, каждого, даже собственного сына своего, Йонатана.
Теперь это проблема для вас, нет? Тесть, который тратит лучшую часть своего времени, добиваясь вашей смерти, который посылает убийц в ваш дом ночью, чтоб они замочили вас утром, и ведёт тысячные армии лучших своих солдат в дебри, чтоб загнать вас в землю, вместо того чтобы гнать филистимлян в прибрежные равнины, где им место. Он предложил мне свою дочь единственно в тщетной надежде, что я буду убит, пока собираю гротескно низкую цену, которую он за неё назначил. Сотня крайней плоти филистимлян! Саул страдал от параноидального заблуждения, что и его дочь, и его сын симпатизируют мне, и был изрядно прав. Я извлёк из этого факт, приложимый к каждому и, возможно, не имеющий практического значения ни для кого: в сумасшествии есть мудрость, и есть высокая вероятность правды в любых обвинениях, поскольку люди универсальны и каждый способен на всё. Случались пугающие бурные всплески, когда убийство меня было почти единственным, в чём для жестокого, отупевшего Саула имелся смысл. Бедный затраханный придурок. Иди пойми его.
У меня были войны и завоевания, восстания и погони, есть о чём поговорить. Я построил империю размера штата Мэн, и я привёл народ Израиля из Бронзового века в Железный.
У меня была история любви и история секса с одной и той же женщиной – то и другое было великолепным, и у меня была затянувшаяся борьба без победителя с Богом, хотя теперь он, возможно, мёртв. Мёртв он или нет, едва ли имеет значение – в любом случае пользоваться им мы будем так же, как прежде. Он задолжал мне извинение, но Бог не шелохнется, так что и я не шелохнусь. Я много в чём виноват, Бог знает, и я даже могу быть первым, кто во всём признается, но вот в этот самый день знаю всеми костями своими, что я персона намного лучшая, чем Он.
Хотя на самом деле я никогда не ходил с Богом, я таки говорил с Ним много, и мы были в прекрасных отношениях, пока я не обидел Его первый раз. Потом Он обидел меня, а после мы обидели друг друга. Но даже и тогда Он обещал защищать меня. И так и делал. Но защитил от чего? От старости? От смерти моих детей и изнасилования моей дочери? Бог дал мне долгую жизнь и много сыновей, чтобы продолжать моё имя – хоть у каждого из них имя своё собственное, – но сегодня жарко, как в аду, и влажно тоже, и я не могу согреться; мне не теплее даже с Абишаг Шунамитянкой, которая ласкает меня и облизывает, и укрывает своим податливым, со многими изгибами, прекрасным маленьким телом. Для маленького роста и деликатных пропорций задница у Абишаг Шунамитянки хороших размера и формы.
Рассудите вот что – за мной охотились, как за преступником, с объявлением «разыскивается», развешенным по всей Иудее. Не многие говорят об этом. Я был беглецом вне закона, с шестью сотнями разного сброда – поизносившимися мошенниками и головорезами под моей командой. Вы что-нибудь знаете о том, как организовать банду из шести сотен обтесавшихся в боях вояк? Грозная, дисциплинированная ударная сила, которую любая армия захочет заполучить, включая Ахиша и его филистимлян из Газы, когда они мобилизовались для войны против Израиля и пригласили нас в союзники. Обвиняйте Саула в том, что мы приняли приглашение и действительно двинулись маршем воевать с Израилем; не так много народу знают и об этом тоже, но мы были на стороне филистимлян, когда они собрались для битвы в Гильбоа, где Саул был убит. К счастью для меня, филистимляне отослали нас до начала битвы.
Даже если я воровал, грабил, вымогал, с иудеями или израильтянами в качестве жертв – я не говорю, что такое было, – Саул не оставил мне альтернативы. Как ещё я должен был выживать, когда он прогнал меня от себя и повернул почти всю страну против меня? Людям Зифа сообщили обо мне, люди Маона сказали им, когда я пришёл, чтобы отдохнуть. И между тем, продолжать любить Саула – было всем, к чему я тянулся. Я думал о нём как об отце.
- Отец мой! – воззвал я из горных кущей, когда пришёл к нему, спящему на полу пещеры в Эйнгеди, и отрезал полосу от подола его одежды, чтобы доказать, что я был там. – Видишь, не убил я тебя.
- Голос ли это сына моего Давида? – ответил он мне и восплакал. – Не стану я больше причинять вред тебе.
На обещания маньяка, как и на обещания женщин, нельзя полагаться.
Позже, когда филистимляне нашли его мёртвым, они отрезали его голову, а остальное прибили на стенах Бейтшеана.
Кровавые деяния? У меня их было более чем достаточно, на любой вкус. Самоубийство, цареубийство, отцеубийство, убийство, братоубийство, детоубийство, адюльтер, инцест, повешение и больше отрезания голов, чем у как раз Саула.
У меня были сыновья.
У меня были наложницы.
У меня был сын, который отымел мою заложницу среди бела дня на крыше моего дворца.
У меня была звезда, названная в мою честь – в Лондоне, Англия, - ещё в 1898-ом. А кто-нибудь слышал о звезде Самуила?
Один из моих сыновей убил другого моего сына, и что мне надо было с этим делать? Каин и Авель? Это было тогда и есть теперь. Бог сам заключил сделку с Каином:
- Иди, - сказал.
Так что Каин вступил на дорогу, и Адам был вне себя. Но у меня был битком набитый Иерусалим, желавший увидеть, что я собираюсь делать, после того как Авшалом убил Амнона.
И сейчас всё близко примерно к тому же самому, и я должен выбрать, кто будет царствовать, а кто умрёт. Адония или Соломон. Болезненное решение? Только если меня до сих пор заботят мои дети и будущее моей страны. Но правда в том, что нет, не заботят. Я ненавижу Бога и ненавижу жизнь. И чем ближе я к смерти, тем больше ненавижу жизнь.
Я уже слишком стар, чувствую, чтобы снова стать отцом, но ещё не слишком стар, чтобы быть мужем, и я хочу свою жену Батшебу в постель со мной. Думаю, я был первым взрослым человеком в мире, полюбившим правдиво, страстно, сексуально, романтично и сентиментально. Я практически изобрёл такую любовь. Яакова покорила Рахель, когда он увидел ее в первый раз у источника в Харане, но Яаков был мальчик, и любовь эта была щенячья в сравнении с моей. Он работал семь лет, чтобы получить Рахель, потом работал ещё семь, когда её слабовидящая сестра обдурила Яакова на месте невесты в первую брачную ночь. Батшеба стала моей в первый день, когда я увидел её. Трах с ней был такой, что голова кружилась; в эти несколько великих лет наслаждения, один день за другим, я не мог думать ни о чём лучшем, что можно сделать утром, в полдень, вечером, чем прилететь к ней и снова сомкнуть руки, рот, мошонку, душу с её плотью. О, блин, я приклеился к ней. Мы любили целоваться и разговаривать. Мы тайно встречались, обнимались по дороге в койку, неприлично шутили, возбуждённо смеялись и наслаждались совместным уютным и интимным весельем до того дня, когда на нас рухнула крыша от новости, что Батшеба забеременела.
«Срань господня!» - были слова, которые вспрыгнули ко мне на губы.
Не знаю, кому пришла в голову идея отозвать её мужа, Урию Хеттянина, из войска, осаждавшего Рабба-Аммон, чтобы легализовать плод моего адюльтера с его женой как его собственный. Да, знаю, это не сработало.
- Урия, иди домой, - щедро поощрял я его и посылал мясо и другую провизию в его дом, чтоб добавить топлива в марафон соблазнения, маршрут которого мы разработали для него с Батшебой. – Развлекись. Ты принёс мне хорошие новости о кампании.
Он вместо этого выбрал спать, как слуга, на полу моего дворца, в донкихотской и телепатической солидарности с его товарищами по оружию, чей лагерь был разбит в открытых полях под Аммоном, и в раздражающем послушании нашим Моисеевым законам, касающимся чистоты и сражения. Ты не можешь пойти в святой бой как минимум три дня после постели с женщиной. Или с мужчиной, для таких дел. Или даже с овцой, или козой, или индюком. Люди, желающие откосить от военной службы, обычно спят со своими жёнами или со своими наложницами, или со своими индюками как раз перед призывом. Мы называем это сознательным отказом. Но Урия даже не был евреем. Иди поспорь с хетттом.
- Урия, иди домой, - я предполагал, предлагал, командовал, бешено настаивал весь второй день. – Иди домой, Урия, пожалуйста, иди домой. Наверно, твоя жена ждёт тебя. Твоя жена сочная женщина, я бы сказал. Вштырь ей. Вдуй пару раз. Штап** ей. Ты заслужил все радости.
И снова он спал на моём полу вместо этого. Знал этот ублюдок что-то? Я сходил с ума. Не знаю, чья идея была послать его обратно в сражение, чтобы там убить. Назовём это её идеей.
Вдова Батшеба вошла в мой дворец как моя восьмая жена, сразу как закончила скорбеть по своему мёртвому мужу.
И немедленно попросила сделать ее царицей. У нас не было цариц. Могло это остановить мою дражайшую от того, чтобы продолжать просить? В течение часа после прибытия во дворец она проэкзаменовала апартаменты, шкафы, банки с косметикой всех моих других жён и потребовала, чтоб её собственные были лучше и больше. Эта добычна́я крошка была моей любимицей с самого начала. От любви своей к Батшебе я получил больше удовольствия, чем от любви к Абигайл, моей элегантной леди, безупречной, рафинированной, которая кормила меня чечевичным супом, ячменным хлебом, луком-пореем, лучшими, которые я ел в жизни. Она готовила бы мне до сих пор, будь она до сих пор среди живых. Батшеба, когда я её встретил, не прилагала рук к мытью посуды, если от этого можно было увильнуть, а став моей женой, и вовсе никогда.
Теперь она ежедневно приходит увидеть меня единственно в губительной попытке обеспечить свою безопасность. Её природная самоуверенность до сих пор поражает; понимание того, что некоторые вещи никогда не меняются, бодрит. Не я ли однажды заметил, что нет ничего нового под солнцем? Она знает многое о том, как заниматься любовью, но не много о мужчинах, о том, что лежит в наших сердцах. Она могла бы поинтересоваться тем, что лежит в моём. Вместо этого она продолжает просить, чтобы я сделал Соломона царём.
- Ни за что, - я начал говорить ей об этом, смеясь, со дня его рождения. – Перед ним ещё дюжина.
Теперь перед ним только Адония.
- Я не о себе думаю, - говорит она, - а о будущем народа и страны.
Думает она только о себе. О будущем заботится не больше, чем я. Настаивает, что я давал ей моё слово.
- Я уверена, ты когда-то пообещал мне. Сама я такого придумать не способна.
Батшеба способна придумать любую ложь по своему выбору и немедленно поверить, что это правда. Её двуличность прозрачна. Но никогда не недооценивайте силу женщины. Смотрите, что случилось в Первой Книге Царств. Там я лучший тоже. Соломон занимает в ней больше места, но есть ли хоть что-нибудь во всей его жизни, что могло бы сравниться хотя бы с частью моей? Единственную умную линию, которую он когда-либо озвучил – указание Бенайе убить Иоава в скинии, – подсказал ему я. Всё хорошее в Книге Притчей – моё, и всё лучшее в Песни Песней. Изучите мои последние наставления – они чудесны, разумны, драматичны и возвышенны. С Шимеем я был просто изобретателен. И определенно, более решителен с моим родственником Иоавом, верным компаньоном на протяжении жизни, храбрым армейским капитаном над всем моим множеством во всю мою карьеру. Ни разу не поколебался он в своей верности мне, и даже сейчас, на старости лет, твёрдой рукой и сильной властью посвящает себя защите моих полномочий и безопасной и правильной передаче трона только тому наследнику, чьё право на трон легитимно.
О стойком, верном, доблестном Иоаве я распорядился:
- Убить его! Истребить! Замочить ублюдка!
Я всегда был полон сюрпризов, нет?
И я был достаточно умён, чтобы оценить необходимость объяснять всё Соломону по буквам. Раскрою вам секрет о моём сыне Соломоне: он был совершенно серьёзен, когда предложил разрезать ребёнка пополам, этот поц. Богом клянусь. Тупой сукин сын старался быть честным, а не хитрым.
- Ты понял, что я сказал о Иоаве? – я спросил его с напряженным вниманием и ждал, пока он кивнёт, чтобы подчеркнуть. – Не дай его сединам мирно сойти в могилу.
Соломон поднял глаза от глиняной таблички, на которой царапал свои заметки, и спросил:
- Что значит «его сединам»?
- Абишаг!
Абишаг указывает ему на дверь и ласкает мою отяжелевшую грудь, пока не чувствует, что моё напряжение спадает. Потом она моется и вытирается, наносит парфюм на запястья и предплечья, снимает одежду, чтобы постоять передо мной минуту в прекрасной своей девственной наготе, перед тем как изящно взойти на постель мою одной из бисквитно-коричневых своих коленок и лечь со мной снова. Естественно, ничего хорошего из этого не выходит. Я не согреваюсь, по-любому. Я хотел мою жену. Я хочу мою жену сейчас. Батшеба не верит в это, и никакой разницы не было бы, если б и верила.
- Я больше таких вещей не делаю, - каждый раз отвечает Батшеба, когда я прошу, и, если в дурном настроении, добавляет. – Меня тошнит от любви.
Она утратила похоть, когда нашла призвание. Первым её призванием было стать царицей. Плохо, что у нас нет цариц. Следующим было стать царицей-матерью, впервые в нашей истории, вдовствующей матерью царствующего суверена. Я отказался торговаться и унижаться. Я, конечно, мог бы приказать ей быть в моей постели одной категорической командой, и она точно оказалась бы в ней. Но это одно и то же, что умолять, нет? Я Давид, царь, и я не должен умолять. Но Бог знает, что, в том смысле или в другом, я собираюсь возлечь с ней хотя бы ещё раз, перед тем как совсем прийти в негодность и довести свою фантастическую историю до конца.

Примечания переводчика:

*война (устар.) – спецоперация
** штап (идиш) - воткни

© Евгений Пейсахович, 2022
Дата публикации: 10.05.2022 17:33:22
Просмотров: 824

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Владислав Эстрайх [2022-05-12 14:47:32]

Джозеф Хеллер - это всегда хорошо, спасибо

По переводу. Сильно не вычитывал, но вот что сразу бросилось в глаза:

> У меня был приёмный отец

Father-in-law - тесть. Собственно, Саул ведь и был тестем Давида, а не приёмным отцом.

> Это были дни, когда масло не таяло у меня во рту.

Как я понимаю, это буквальный перевод "butter wouldn't melt in my mouth". Но буквальный перевод тут вряд ли подходит, это фразеологизм, он означает "я был тихоней". Что-то вроде нашего "тише воды, ниже травы".

> Святое дерьмо!

А это, видимо, опять же буквальный перевод "holy shit". Но в русском языке ведь нет такой фразы. "Holy shit" по смыслу примерно соответствует "*б твою мать".

Ответить

Евгений Пейсахович [2022-05-12 16:07:22]

Наверно, ты прав во всём, и тестя я поправлю, хотя отношения там подчёркнуто именно такие: сын мой, отец мой; так что правка несколько обрусит ситуацию, но поскольку там рядом помянуты свойственники, то вполне впишется, спасибо. Масло не таяло во рту - это, думаю, из Танаха, чего бы оно ни значило, это поэтика танахическая или близкая к ней, и её обрусивать (?) обрушивать (?) совсем не хочется. Святое дерьмо вряд ли как-то иначе перевести можно - опять же аромат, но уже американского английского, с русской матерью разве что на уровне эмоции можно соотнести (внеязыковой по сути), да и эмоция несколько отличается; то есть интонационно можно кое-как приравнять, но для этого должно быть произнесено, а не написано.
В любом случае рад, что ты взялся почитать. И за любое замечание - тоже признателен
PS. по зрелом размышлении согласился и со святым дерьмом, но только без матери. есть аналог, правда. и русский, и дихотомию хранящий. поменяю.

Владислав Эстрайх [2022-05-15 21:14:46]

О, про масло не знал таких подробностей. Получается, англоязычный фразеологизм с корнями в Танахе. Интересно.

Да, holy shit теперь отлично переведено, мне и не пришла эта фраза в голову.

Евгений Пейсахович [2022-05-15 21:37:14]

Возможно, не столько в Танахе, сколько в Библии. Всё-тки Хеллер был светский американец, тфилин не накручивал. И упоминается Bible, не Танах. Его Давид пребывает во всех временах, так что это вполне оправданно, кажется. Хотя и не повод обзывать Батшебу Вирсавией, как в изданном переводе...
PS. но что интересно - ты и тут можешь быть прав. я смутно помню образ тающего во рту масла, а не тающее во рту имело бы смысл проверить. первоисточника под рукой нет, к сожалению, и читал я его очень давно и могу заблуждаться. интернет тут вряд ли поможет, в нём тоже полно заблуждений, с уверенностью излагаемых.
Проверю при возможности, поспрашиваю. То есть в поэтике-то я наврядли заблуждаюсь, а в конкретике - очень возможно

PPS. Не просто заблуждался в конкретике, а просто катастрофически заблуждался. Американизм (изначально как будто бы южный), идущий, если я правильно понял, из французского XVI в. - вот что это. Попутно встречается у Диккенса. Но менять неохота, как бы ни заблудился... Заданный универсализм главного героя не позволяет. Спасибо, что натолкнул. Всё-тки у меня теперь одним заблуждением меньше... Ну, хоть одним, чо уж...