Между двумя континентами

Виктор Бердник

Форма: Роман
Жанр: Просто о жизни
Объём: 392312 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Writers Guild of America
West, Inc. Los Angeles, CA
USA

Intellectual Property Registry
Registration #1140648

Американская Писательская Гильдия
Лос-Анджелес, США

Зарегистрированные права.
Сертификат #1140648

МЕЖДУ
ДВУМЯ
КОНТИНЕНТАМИ
ISBN 5-900655-01-6

РОМАН

...Все первоначально определено судьбой,
и тут ничего нельзя ни убавить ни прибавить.
Конфуций

Часть 1
ДИМА

Всё началось с неожиданного звонка Майкла. Было бы странным, если бы он не начал с типичного дурацкого вопроса:
– Привет, как ты?
При этом его совершенно не волновало ни Димино здоровье, ни состояние дел. Так, соблюдал форму приветствия. Раньше Диму это жутко раздражало. Ко многому он так и не смог привыкнуть в этой стране. Прожив здесь не один год, он продолжал как бы со стороны смотреть на это место, его обитателей и их странное на первый взгляд отношение не только к окружающим, но и к самим себе. Вот и теперь, произнесенные автоматически, слова звучали без всякого смысла, превратившись во фразу-шаблон. Даже если бы Дима и захотел неосмотрительно поделиться своими проблемами или случайной радостью, этого бы никто не стал слушать. Даже иностранцы, ломая свой язык и едва-едва научившись лопотать на иноземном наречии, тут же подхватывали это словосочетание, предполагая в нем свою безусловную интеграцию в американскую жизнь. Как заученная скороговорка «Во дворе трава, на траве дрова». Точь-в-точь. Даже интонация одинаковая, с неприкрытым сквозняком равнодушия.
– Здравствуй, Майкл! Что нового?
Диму его самочувствие не беспокоило. Чистый бык. На таком пахать можно.
– Эй, послушай! Мы ищем человека, знакомого с дизайном сцены. Ты никого не можешь посоветовать?
Дима про себя усмехнулся.
«…Удивительный они, янки, народ. Вместо того чтобы прямо предложить работу, осторожно заходят издалека, уступая место ему выставить на торги свои услуги. Несложно дать человеку выступить в роли робкого просителя, а им снисходительно, по-барски согласиться, наперед подсчитывая, сколько уже заработано всего лишь одним телефонным звонком.»
– Майкл, а нельзя ли ближе к делу?
Дима игнорировал все эти явно искусственные и ничего не стоящие реверансы, предпочитая более конкретный разговор пустой и беспредметной болтовне. Условия игры им давно приняты в силу того, что он пока не отказывается от любого мало-мальски приемлемого для него занятия. Он будет для них работать,благодарный за это весьма своеобразное предложение. Впрочем, все довольны. Они с минимальным риском получают то, что им нужно, и платят намного меньше за такую работу, чем она того стоит, а для него это шанс попробовать свои силы в заповеднике киноиндустрии.
Майкл продюсирует и снимает малобюджетный фильм. Это то, чем он занимается в последнее время, хотя его профессия – врач. Специализация – терапевт. Лишенный видимых эмоций, бесстрастный вовсем, он как будто не живет, а работает в анатомическом театре. Существует такой тип человека, как некая редкая форма, с отсутствием гена душевности. Самоуверенный до противного, как большинство американцев. Здоровый бес с буйволиной шеей. На вид ему под сорок пять, может, чуть больше. К Диме, как ему кажется, он относится неплохо, но готов распрощаться в любую минуту без сожаления, если возникнут нежелательные для него трения в работе или слова поперек.
Он не один. Есть еще и директор. Имя директора Джеф. Они абсолютно разные люди, но, как это обычно бывает, прекраснейшим образом дополняют друг друга. Майкл, безусловно, доминирует, и такое положение вещей вполне устраивает обе стороны. Тембр его голоса громче, и вообще он держится как признанный лидер. Джеф мягче. У него жена и маленький ребенок. В прошлом он, кажется, адвокат из Нью-Йорка, и очень похоже на то, что он не сам бросил свою работу. Кто-то его подбил сменить свое беспроигрышное прошлое на очень сомнительное настоящее. По всей вероятности, Майкл. Наверняка он его надоумил. Вряд ли на такой шаг Джеф был способен по собственной инициативе. Он из тех, кто осторожен и не импульсивен. Хотя, кто знает, может, этот добровольный уход от скучной и размеренной жизни и есть панацея от наступающего кризиса середины жизни. Так здесь называют неординарные позывы души в классическом возрасте, обычно от сорока до пятидесяти. Стереотипы – это скелет американской жизни с крепкими костями общественной морали. Устойчивы шаблоны мышления, как нервные окончания, пронизывают всю местную действительность. Индивидуальность не принимается в расчет, и такое состояние мыслей и чувств отыскивается все равно, даже если его нет и в помине. Оно непременно должно появиться у мужчины при достижении определенного количества прожитых лет. Присутствие этой трещины сознания – непреложный закон. Естественный сбой организма. Как сетка морщин вокруг глаз, проплешины на голове и снижение потенции. Общеизвестное, почерпнутое неизвестно откуда знание из области человеческой психологии. Оно, привитое не опытом поколений, а выкопанное в чужом грязном белье беспринципными журналистами, живет здесь в каждом, как ненужный паразит, наряду с элементарными понятиями из сантехники или садоводства. Об этом помнят, как о том, где в доме должен лежать карманный фонарик или где расположена электрическая панель с предохранителями. Кризис середины жизни происходит с каждым, но общество воспринимает по-разному отдельно взятый конкретный случай. Все зависит от комплекции кошелька пациента. Седой мужик на очень дорогой спортивной машине – это оно, в форме уважительного понимания. Но только на дорогой, в противном случае уже другой стереотип, где не место эксцентричности. Неадекватное поведение автоматически предполагает наличие денег и вызывает не столько почтение, сколько хорошо замаскированную зависть, и та же самая манера думать и жить без них приводит окружающих к вздоху облегчения, что они, слава богу, не такие умалишенные.
Это не первая Димина встреча с людьми, кто делает недорогое кино. Время от времени судьба ненароком сталкивала его с этим миром, и каждая встреча как будто продолжала предыдущую. Трудно было судить об уровне профессионализма участников того или иного случая, дело обычно не доходило до непосредственного сотрудничества, но вот поглядеть со стороны было всегда весьма занятно.
Ну взять хотя бы, к примеру, его недавних соседей Кэтрин и Тима. Эта пара оказалась заметной с первого дня, как только они поселились в доме, где жил Дима. Даже не напрягаясь, не составляло никакого труда догадаться, что эти молодые люди имеют самое прямое отношение к бизнесу развлечений. Выглядели его новые соседи, в общем, обыкновенно, но эта самая похожесть на таких же остальных как раз и представляла собой некую характерную униформу, по которой так легко было их распознать.
Молодой человек с накачанной мускулатурой и напомаженной, нарочито небрежной прической, таких пруд пруди в этом городе. Взгляд не то нарцисса, не то дебила. Его спутница – безликая пустая блондинка, похожая на Барби, тоже не большой оригинал, срисованная копия голливудского стандарта. Смазливая девица до тридцати с огромным бюстом. Собственно, к этой части тела прилагалось все остальное. Взгляд невольно останавливался на этих силиконовых шарах, обманчиво привлекательных, которые бессовестно ломились из-под тугой майки с глубоким вырезом.
Свой нехитрый скарб они привезли на небольшом арендованном фургоне компании «Ю-холл» и быстро разгрузили с помощью своего приятеля. С лиц обоих
на протяжении всего времени не сходило неприкрытое равнодушие и полное пренебрежение к сомнительной ценности багажа, и лишь в конце они преобразились, бережно перетаскивая коробки с кинокамерой и мощными светильниками для коммерческого использования.
Поселились они втроем. Квартира с двумя спальнями была просторной, и, по всей видимости, они не стесняли друг друга. Третьим был их неприметный приятель, который впоследствии оказался достаточно дружелюбным парнем. Дима не то чтобы с ним подружился, но не избегал встреч и даже иногда коротал в его компании жаркие летние вечера, просиживая с холодным пивом у бассейна. Звали его Клод, и хотя он уже жил в Америке достаточно долго, все равно говорил с сильным французским акцентом. Непроизвольно, без всякой насмешки Дима иногда про себя его поддразнивал: «Бонжур, тужур...»
Они легко находили общие для разговоров темы. Рассказы Клода о небольшом городке на юге Франции были полны искреннего и неподдельного тепла. Там прошло его детство и в тех же краях до сих пор жили его уже престарелые родители. Отец всю жизнь прослужил в мэрии полицейским. Клод с сыновьей нежностью трепетно хранил у себя его фуражку овальной формы, как у Шарля де Голля, темно-синего цвета, с кантом и потускневшей форменной кокардой.
Димин новый товарищ не был оригинален в своих занятиях и, как не обделенный фантазией и амбициями молодой человек, писал кино и телесценарии. В этом городе, в непосредственнойблизости от «фабрики грез», таких было много. Плюнь – и попадешь в потенциальный, но не признанный талант. Приглядевшись, Дима понял, что здесь пишут если не все, то, во всяком случае, предостаточное количество народа. Большинство это делают вовсе не из-за отчаянно ноющей необходимости души высказаться, а в силу простого и незатейливого желания заработать легкие деньги. Опять-таки потусоваться по студиям или на телевидении, если повезет. Впрочем, последнее следовало скорее, как приложение и имело лишь второстепенный смысл.
Далеко не избалованный фортуной, Клод прирабатывал, где только мог, не похоронив еще навсегда надежду пробиться к медоносным слоям Голливуда. К своим товарищам он относился снисходительно и на вопрос обо всех этих съемочных причиндалах во время их очередной ленивой вечерней посиделки, посмеявшись, как-то заметил невзначай:
– Им проще. Для этого кино сценарий пишется в течение часа или двух.
Неловко, право, было расспрашивать больше, но он, не делая тайны и уверенный в скромности своего собеседника, продолжал:
– Порно, жесткое и мягкое, хорошо востребованный товар, и мы живем в мировой столице этого бизнеса, в долине Сан-Фернандо.
Ох уж эта долина...
Дима путешествовал по ней вдоль и поперек, из конца в конец, забираясь иногда под самое подножие гор, окружавших ее. Оттуда было необыкновенно наблюдать недолгий закат, когда последние солнечные лучи окрашивали красноватым отблеском унылую и безотрадную перспективу однообразных строений, словно огромным ножом размазанных по всей ее поверхности. При виде такой картины под взвесью оранжевого смога, как под плотным колпаком, начинала щипать такая беспредельная и нудящая тоска, что невольно в сознание закрадывалась мысль о полной бессмысленности его здесь пребывания. Черт знает где и зачем на этом затерянном краю земли. Утомительная жара здесь обычно висела в воздухе сутками, и хорошо прогретая за день земля почти не остывала до следующего утра, сохраняя даже ночью плотную удушливую атмосферу. В этом богом забытом месте как будто остановилось время или расплавилось, застыв причудливыми подтеками от невыносимого пекла. Без видимой смены сезона взгляд на протяжении долгих месяцев не отыскивал ничего нового в окружающем пейзаже. Напрасно Дима старался себя убедить, что все же на смену зиме приходит лето и такая цикличность повторяется из года в год, этого не происходило, делая ощущение происходящей здесь жизни похожим на мерно пересыпающийся песок в колбах гигантских песочных часов только в одну сторону.
Дима на минуту задумался, почти потеряв нить разговора, но уже, почти мгновенно очнувшись, продолжал слушать не без интереса.
– Весь фильм можно слепить за неделю.
Продолжал Клод.
– Не утруждаясь особо, кстати говоря. Вложение – минимальное. Актеры получают в пределах трехсот долларов каждый за всю съемку, плюс технические и накладные расходы. Есть, безусловно, свои сложности, но кто обходится без них. Зато при нормальном раскладе дело почти беспроигрышное. На «Оскара» не попасть, но это не главное, и у этих людей свои обыкновенные задачи. Заработать.
И точно. Его слова не разошлись на практике с делом его друзей. Не прошло и двух месяцев, как эта пара завезла приличную мебель и огромный телевизор. Девица днем часто лежала ничком на шезлонге во дворе, принимая солнечные ванны. С невозмутимостью звезды и полным презрением к окружающим. Никакого интереса не вызывала ее худосочная задница, зато громадные сиськи буквально расплывались под ее хрупким телом и выпирали бледными незагорелыми частями наружу сбоку, смущая других соседей своей откровенностью. На минуту оторвавшись, она окуналась в бассейне, придерживая свою увесистую гордость, и опять занимала ту же самую позу, предварительно аккуратно и деловито подложив под себя свой драгоценный товар. На смену дрянному и видавшему виды коричневому «бьюику» приехал четырехдверный черный «мерседес» класса «С». Огромный «сарай» с золотыми потертыми эмблемами, никелированными колесными дисками и тонированными стеклами. На таких обычно любят ездить выходцы из стран, богатых полезными ископаемыми. Не новый и устаревшей модели, но внешне в очень приличном состоянии. Дела явно шли в гору. Поскольку студия была тут же, в квартире, Диме часто приходилось наблюдать и других актеров, участвующих в производстве, больше похожих на жеребцов-производителей и аппетитных самок. Появлялся иногда и их творческий вдохновитель – дама среднего возраста с волевым подбородком. Она с Клодом была знакома и, завидев его, всегда ему приветливо кивала. В очередной раз, когда эта женщина продефилировала внутрь домашней студии, он насмешливо прокомментировал:
– Принесла очередной шедевр. Хорошо, когда знаешь, в каком месте и чем черпать вдохновение.
Когда-то он по просьбе Тима заскочил к ней подобрать какую-то ерунду и был немного шокирован видом ее жилища. Центральную стену студии занимал огромный плакат с изображением анатомического строения женского организма. Он поражал размерами – от пола до потолка. На другой стене висел кожаный хлыст с узелками на концах плетей, под ним – наручники. Под этими недвусмысленными аксессуарами на низкой подставке стояла курительница, и в ней дымилась сандаловая палочка, наполняя комнату сладковатым запахом. Рядом кальян с длинным мундштуком, и через его стеклянные стенки было видно, как там булькает вода. Она встретила его в черной комбинации и тако-го же цвета чулках. Письменного стола он не заметил, зато в избытке наблюдал всех видов изваяния фигурок, занятых любовными утехами. Ими была уставлена небольшая этажерка. Пока она доставала то, за чем он пришел, Клод без всякой задней мысли принялся разглядывать ее коллекцию. Чего там только не было и какие только ухищрения не воплотил в металл неизвестный скульптор!
– Нравится?
Она подошла к нему и медленно многозначительно облизнула губы.
Только теперь он сообразил, что под комбинацией ничего нет. Сквозь неплотную ткань проглядывала ее грудь с темными бугорками сосков, и Клод смущенно посмотрел в сторону. Хозяйка квартиры предложила выпить по чашечке кофе. Как воспитанный молодой человек и истинный джентльмен, он не смог отказать даме в такой безделице, тем более что, как ему показалось, она скучала. Не отказался он и покурить кальян. Вскоре к запаху сандала примешался и другой – густой, с примесью каких-то восточных пряностей. Единственным местом, куда они могли присесть, была низкая и широкая тахта. После нескольких затяжек Клода мундштук оказался в ее губах, потом опять в его. Она откинулась на спинку, и без того короткое белье провокационно сдвинулось еще выше. Клоду пришлось отвести глаза от ее белой кожи на ляжках, оттенявшейся черным кружевом, но они сами собой вернулись в то же самое место и уже настойчиво проникали дальше. Ему уже не хотелось уходить, и он чувствовал, как распирает его брюки от вида этой белой кожи и ярко-алого цвета ее накрашенных ногтей.
– Ты так ничего и не сказал по поводу моей коллекции.
Она томно приблизила свое лицо к его губам.
– Какая из фигурок тебе понравилась больше?
Он не стал себя долго мучить, и когда, облокотившись, коснулся как-будто невзначай рукой ее оголенной ягодицы, она уже сама расстегивала ему пояс. До хлыста и наручников дело не дошло, хотя она порывалась. Но, в общем, оказалась очень темпераментной и изобретательной.
– Может, и мне заняться этим жанром?
Полушутя проговорил Клод, проводив ее долгим задумчивым взглядом. Дима весьма иронично посмотрел в его сторону, слабо представляя Клода на этом попри-
ще.
«...Хотя, кто знает, может, он создаст интеллектуальное порно?»
Дима поделился с ним этим словосочетанием, и тот от души расхохотался. Они относились примерно одинаково к такому виду искусства, не совсем реально представляя себе круг его потребителей. Первый раз Дима увидел порнографический журнал лет в четырнадцать. Пролистав от корки до корки глянцевые страницы, он понял, что смотреть ему неинтересно. Уже на пятой фотографии стало понятно, что кадры все одинаковые и различаются разве что ракурсом или желанием фотографа запечатлеть крупный и мелкий план. Единственное, что его заинтересовало, – это были героини сюжетов, участвующие в лесбийской любви, но лишь как другой и непонятный пока для него тип женщины. Кино того же содержания, что и журнал, он посмотрел, уже будучи взрослым, но после первых десяти минут начал зевать от скуки и однообразия. Оно
даже не возбудило. Собственно, это и кинематографом назвать было нельзя, и вот теперь он воочию сам убедился, что ничего путного невозможно ожидать от этой продукции, если у кормила стоят такие творцы.
В другой раз встреча произошла уже совсемс другими людьми. Эти снимали какие-то сериалы, и Димина физиономия даже попала в кадр. Здесь группа была посолиднее и людей было занято побольше. На очевидный факт высосанного из пальца сюжета никто не обращал внимания, и весь коллектив работал, похоже, себе на потребу, щелкая, как орехи, дубль за дублем. Оказаться немым актером не составило Диме никакой сложности, он оделся в югославскую дубленку, меховую шапку-ушанку, привезенную еще из Союза, и в таком наряде прохаживался перед камерой.
– Не смотри в объектив!
Кричал ему продюсер.
– Пройдись еще раз. Так. Хорошо...
– Еще раз! – Снято!
Кругом копошилось несметное количество народа. Первое, о чем Дима подумал, – о чрезмерно раздутом бюджете. Ведь не крутятся же все эти здесь за здорово живешь? Потом бросились в глаза два основных типа участников.Молодые люди на подхвате, усердно передвигающие кабеля осветительной аппаратуры, и девушки, которые с предельно занятым видом крутились в толпе. Создавая напряженную атмосферу, они беспрестанно что-то переставляли с места на место, гордые от сознания своего участия на съемках всей этой белиберды. Дима играл пожилого хозяина зала игровых автоматов, личность совершенно ненужную в этом сюжете. Даже ему, человеку бесконечно далекому от киноискусства, было очевидно, что его образ не несет никакой смысловой нагрузки и непонятно зачем вообще присутствует этот характер в сценарии. Одна из девушек в очередной раз щелкнула хлопушкой прямо перед его носом. Это была ее основная и единственная функция. Дима так и прозвал ее – «Хлопушка».
После грозного окрика «съемка!» он с озабоченным видом прошелся туда-сюда, не посмотрев в объектив, как велели, потом еще раз в той же последовательности, на этом все закончилось. Роль была без слов. Этот факт не давал Диме права состоять в профсоюзе актеров, а стало быть, и оплата за его съемочный день не соответствовала нормативным расценкам.
«...Почти по классику марксизма-ленинизма.»
Мелькнуло в сознании.
«...Несправедливое и грабительское использование труда наемных рабочих. Вот он, звериный оскал капитализма...»
Курс политэкономии и газетные заголовки передовиц из той жизни вспыхивали в его памяти порой неожиданно, и он находил их теперь лишенными пропагандистских целей. Чужие слова всегда малоубедительны.
Работа, предложенная Майклом, оказалась вопреки его скептическим ожиданиям не настолько легкомысленной, как он себе представлял. Дима это понял с первых минут. Самое главное – она не исключала его непосредственного творческого участия. Майкл и Джеф не скрывали этого, а, наоборот, ожидали от Димы активной заинтересованности в своем проекте. Подкупал и сюжет. Позже, прочитав сценарий, Диме трудно было не признать несомненную правдоподобность и человечность истории. Он даже удивился: неужели это кто-то будет смотреть в Америке?
Его новые работодатели жили в одном доме и снимали квартиры в разных подъездах. Место было далеко не фешенебельное, но и не сильно дерьмовое. Никакое. Безликое, как большинство американских городских спальных районов. Для людей среднего и малого достатка, без акцента этнической принадлежности, похожее на сотни других во всех остальных уголках этой страны. Такое увидишь и не вспомнишь потом. Да и стоит ли вспоминать?
Трудно было откопать в памяти, как Дима с ними познакомился, они, пожалуй, тоже забыли начисто. Жизнь с кем только не сталкивала! Его универсальные способности когда-то их приятно поразили и вот, пожалуйста, отыскали номер телефона и не поленились позвонить. Теперешнее предложение немного Диму удивило, право, ничего не предвещало его с их стороны. Все предыдущие встречи вроде ничего такого не сулили. Этот звонок вечером говорил о серьезности их намерений, и теперь Майкл уже не медлил с ответом.
– Мы хотим снять короткий эпизод, и нам нужна декорация нью-йоркской квартиры. Сможешь такое построить?
Дима никогда это не делал, но, памятуя, что не боги горшки обжигают, а тем более в Америке, без колебаний заверил его в своем согласии.
– Нет проблем. А сколько комнат? И где квартира, в Манхэттене?
– Нет,
Он засмеялся.
– Все гораздо проще, только одна комната в старом доме.Не волнуйся, Джеф тебе расскажет, что он хочет. Когда ты свободен, чтобы встретиться?
Дима на минуту задумался. Планов на конец недели у него не намечалось, и они договорились увидеться в ближайшую пятницу. У них он бывал нечасто, вот и сейчас пришлось поплутать, пока удалось найти эту маленькую улочку. Завидев обшарпанную парадную, Дима невольно подумал о Джефе:
«...Несладко пришлось бедняге. После нью-йоркских дорогих апартаментов, и в такое... Можно себе представить, с каким настроением его встречает жена.»
Майкл его уже ждал. Протянул для пожатия руку и предложил войти. Переступив порог, Дима невольно огляделся. Мало что изменилось здесь, та же простота, граничащая с аскетичностью, разве что новый стол посредине с аккуратно расположенной на нем видеоаппаратурой.
Через пару минут появился и Джеф. Под мышкой он держал объемную, похожую на альбом книгу в глянцевой суперобложке. Уловив Димин взгляд, он с улыбкой произнес:
– Это для тебя. Виды и натурные зарисовки города «Большого Яблока».
Он назвал имя фотографа, но Диме это ничего не говорило. Человек этот, по всей видимости, был известный, и его работы, безусловно, заслуживали определенного внимания. Дима с интересом стал листать страницу за страницей. Черно-белая печать эффектно отражала динамику повседневной жизни. Запруженные улицы, взгляд из окна небоскреба, подземка. Чувствовалось умение выбора композиции и влюбленность автора в этот сумасшедший город. Джеф внимательно следил из-за его плеча.
– Вот эта. Или следующая.
На фотографии был запечатлен старик в какой-то конуре, заваленной хламом, с очень выразительным лицом, изборожденным глубокими морщинами.
– Да, именно то, что нам нужно.
Подошел Майкл и взял альбом из Диминых рук. Портрет их нисколько не интересовал, но вид занюханного жилища явно пришелся по вкусу. Дима даже немного разочаровался. Заметив смущение в его взгляде, он пояснил:
– Действие фильма разворачивается в квартире, где главный герой прожил всю жизнь, и последние годы никуда не выходил. Никуда! То ли это было психическое расстройство или просто глубокая депрессия – неизвестно. Мы снимаем всего одну сцену, и обстановка должна выглядеть правдоподобной, выразительной и предельно убедительной.
Дима посмотрел еще раз в разворот книги. Теперь он постарался сконцентрировать свое внимание на мелочах и ухватить упущенные до того детали. Ничего особенного. Непримечательный интерьер, окно с видом на глухую кирпичную стену соседнего дома, раскардаш и неухоженность.
– Где же все это строить? Когда?
Вопрос был не праздный. Похоже, что они хотят задействовать его на какое-то время и Дима должен будет скорректировать свое расписание. Джеф стал прикидывать:
– Мы должны вместе поехать на «Сони Пикчерс», чтобы выбрать декорации и реквизит. Это займет день. Майкл, ты звонил в павильон? Когда они обещали?
– Через неделю помещение наше. Тони все подготовит к этому сроку.
– О’кей! Отлично.
Джеф, удовлетворенный таким положением дел, повернулся к Диме:
– Как у тебя?
Дима не возражал, и они договорились в следующий вторник поехать на студию выбирать все, что потребуется.
Лос-Анджелес – кинематографическая Мекка. Так, во всяком случае, этот город представляется тысячам наивных искателей счастья, которые приезжают сюда со всех концов страны в поисках придуманного ими имиджа шикарной жизни в вечно солнечном мегаполисе. Сколько Диме встречалось этих людей, молодых и не очень, зараженных навсегда стойким вирусом киношной псевдопринадлежности. Хронически больных желанием видеть себя на съемочной площадке, пусть даже пока без гроша в кармане. А вдруг?.. Скольких он перевидал тех, кто добровольно и неосмотрительно избрал для себя этот нелегкий и очень призрачный путь. Многие из них, так и не сумев толком построить свою карьеру, продолжали по инерции отираться в этом мире, не желая окончательно поверить в крушение собственных надежд и отсутствие блестящего будущего. Он хорошо их запомнил. Людей неглупых и не лишенных способностей, как его давний знакомый Клод, и множеств совсем других, похожих на стаю волнистых попугайчиков. Пустых, как звон бубна, и щебечущих только о знаменитостях, полностью подменив этим никчемным и бесполезным знанием свою реальную жизнь чужой. Так, случайно оказавшись в доме одного известного в прошлом режиссера, отца очень известного актера, Дима нос к носу столкнулся с подобной группой. Уже далеко не молодые дамы, как девочки, наперебой обсуждали своего кумира и его работу, почти без приглашения оказавшись в этом жилище. Они изо всех сил старались улучить момент, чтобы оказаться рядом с громким именем, и самозабвенно ощутить в эту минуту собственное присутствие.
Диму тогда поразила их полная и бьющая, как фонтан, пустота, отсутствие собственных мыслей и дел. Припоминая такие встречи, Дима невольно и искренне сожалел о таких людях, как и о другой, однажды увиденной им калеке. Молодая женщина плохо передвигалась и, прикованная к инвалидному креслу-коляске, проводила все свои дни напролет у телевизора. Только там она, по несчастью и по своей трагической судьбе, проживала чужую ненастоящую любовь и, сопереживая, забывала о своих собственных страданиях. Ему тогда запала в душу эта боль, и уже потом никогда он не мог отделаться от чувства вины здорового человека. Но если эта несчастна в силу своих трагических обстоятельств, то зачем же им, здоровым, без признаков заболевания, с хорошо работающими конечностями? Неужели природная глупость – это та же инвалидность, сужающая до предела индивидуальность и возможность жить собственной жизнью?
Наблюдая такое, Дима невольно благодарил судьбу. Его бог миловал, и эта работа лишь случайный эпизод, к которому он с самого первого момента относился с интересом постороннего наблюдателя. Подписываясь в это дело, не было абсолютно никакой нужды добровольно впрягаться в зависимость от успеха когда-нибудь сделанного фильма. Незачем было подобострастно заглядывать в рот продюсеру и директору, на лету хватая еще несказанное. Их взаимоотношения строились изначально по простой формуле: они платят, уважая его полную независимость и потому не давят, а он работает.
С Джефом они встретились, как договорились, утром у ворот студии. Это было Димино первое посещение подобного заведения, и нешуточный размах произвел должное впечатление. На огромной площади располагались ангары, похожие на самолетные как по конструкции, так и по размеру. Им предстояло отобрать элементы будущей декорации. Оказалось, что здесь все уже давным-давно подготовлено.
Они проходили среди длинных рядов панелей, которые представляли собой куски возможных будущих интерьеров. Примерно одинаковые по размеру, где-то восемь на десять футов – это были уже изготовленные стены. С окнами, с дверьми, разные по стилю и отделке. Сотни. Бери и собирай, как детские кубики. У Димы стало рябить в глазах от этого количества. Наконец выбор был сделан. Джеф отметил у себя в списке их индексы, и они перешли в другой ангар. Мебель и обстановка. Зная его дотошность, Дима уже не сомневался, что здесь они пробудут остаток дня.
Точно! Как в воду глядел.
На полках аккуратно были сложены предметы быта, каждая вещь с бирочкой и номером. Завалы барахла сорокалетней давности. Даже посуда. По многим вещам, конечно, плакал мусорный ящик. Об этом невольно подумалось, когда они проходили мимо строя сложенных металлических кроватей с панцирными сетками. Дима даже ощутил давнишний пионерский зуд перевыполнить план по сдаче металлолома. Там, кстати, Джеф заприметил чугунную ванну на ножках и радиатор парового отопления. Оба тяжелые, как черт, красноречивые свидетели прошлой жизни. Теперь Дима знал, что в Нью-Йорке ванна могла располагаться в кухне ввиду дефицита жилой площади. Джеф, выросший в этом городе, хорошо помнил особенности тамошнего быта.
Все отобранные здесь предметы ему предстояло скомпоновать и расположить в предварительно собранной комнате. К уже обширному списку прибавились газовая плита, округлых форм холодильник, удивительно похожий на незабвенный совет-ский «ЗИЛ», какие-то дрянные рамки с фотографиями и даже швабра. По сценарию она была в руках у главного героя в эпизоде. Впоследствии весь этот реквизит занял половину кузова в достаточно большом грузовике, и пришлось попотеть, пока они все не погрузили.
Малобюджетный фильм, как правило, не предполагает большую команду. Актеры не в счет, их количество должно соответствовать числу персонажей. Перетаскивание тяжестей легло на Димины плечи, и помогал ему Майкл. Джеф тоже не сидел без дела и тягал сам, что мог. Такая неприхотливость и невзыскательность к самому себе даже подкупала и внушала уважение. С этого момента он почувствовал себя равным участником, хотя и не вкладывал в это дело ни гроша.
Павильон для съемок был выбран удачно. Во всяком случае, ему так показалось. Назывался он «Герберт Льюис Стейж» и располагался в Голливуде. На пересечении двух больших улиц стояло здание, треугольное по периметру. Несколько необычная форма, но достаточно просторное и прохладное внутри. Диме предстояло трудиться здесь неделю, и неудобств от расположения он не испытывал. Более того, обычное в этих случаях расписание – начинать рабочий день пораньше – полностью исключало проблемы с автомобильными пробками, которые он органически не переваривал. Подготовительный процесс был завершен, и со следующего понедельника начиналась съемочная неделя.
Согласившись участвовать в этом проекте, Дима не испытывал иллюзий. Ни грамма. Приятно тешили самолюбие необычная обстановка и вошедшие в его английский лексикон новые слова. Он подустал от общения с узостью мышления и совершенной приземленностью тех, кто окружал его в последнее время. Может, они и обладали положительными качествами, что вполне допустимо, но уровень понятий и интересов…
«...Чистый кошмар. Ну как можно быть таким примитивным?»
Эти люди так и остались на уровне невзыскательных понятий эмигрантов из Восточной Европы начала века, точь-в-точь унаследовав мировоззрение своих, по-видимому, не блещущих умом родителей. Все, что их волновало, – это выгодные покупки на распродаже и нормальная работа собственного кишечника. Впрочем, нет, не только. Еще получить побольше и заплатить поменьше. Встречаясь с такими, Дима уже почти разуверился, что ему повезет иметь дело с другими, поэтому нежданная перемена в занятиях оказалась для него как нельзя более кстати. Воображение не рисовало фантастическое и бурное развитие событий, что-то вроде радужной и втайне ожидаемой сказки из американской жизни. Ну, например, вдруг востребованные и так долго лелеемые способности делают головокружительный переворот в повседневной рутине. Эдакая судьба на манер Золушки. Слава богу, очки с розовыми стеклами разбились при переезде, и теперь мир существовал в своих естественных тонах. Дима просто испытывал хорошее чувство от новизны и необычности работы, и если и присутствовало некоторое сожаление о ее непродолжительности, то такое чувство было скорее непроизвольной реакцией на его предыдущие контакты. Ожидать серьезных результатов здесь было бы совершенно недальновидным, и это он понимал с самого начала.
Ранее утро новой недели выдалось, как обычно в этом городе, солнечным, и уже где-то к семи он подъезжал к павильону. Вскоре появился Майкл на своем видавшем виды «фольксвагене». У Джефа была та же марка машины, только новая. Диму такое совпадение не удивляло. Он лишь еще раз убеждался в подверженности натуры Джефа к постороннему влиянию. Тот даже, наверное, и не сопротивлялся, когда выбирал, а просто внял дружескому совету.
Как известно, автомобиль - это всего лишь средство передвижения. Необходимо добавить, что в Америке такое определение принадлежит в основном людям, которые пытаются оправдать свое иногда незавидное финансовое положение и, как естественное следствие, свою вынужденную невзыскательность. Зачастую оно – это самое средство – прямое отражение вкусов и мировоззрения его хозяина, а самое главное, положения дел. Тем более в этой стране. Уж где-где, а здесь этому придается огромное значение. Диме даже было в диковинку наблюдать такое почти рабское отношение к вещам в свободном мире и такую вопиющую внутреннюю зависимость человека от внешних проявлений благополучия.
Тарахтевший автомобиль бодро въехал на бордюр под самую стенку, и Майкл, убедившись, что двери студии уже открыты, начал выгружать из багажника и заднего сиденья соду и брикеты питьевой воды в пластиковой упаковке.
– С добрым утром, Майкл!
Дима сознательно приветствовал его без дежурной фразы, вежливо не справляясь о его состоянии. Для него было и оставалось очень важным не растворяться в американской среде и сохранять с гордостью свою культурную принадлежность, даже в таких незначительных деталях и мелочах. Он не делал это из чувства противоречия. Дима с каждым днем все меньше и меньше хотел отождествлять свою жизнь с этой, в которую он успел достаточно вникнуть. Он не усматривал свою сопричастность прежде и все меньше хотел ее видеть сейчас.
Вместе они занесли напитки и картонные ящики с небольшими пакетами чипсов внутрь. Майкл аккуратно сложил все на столе, отдавая дань традиции делать рабочий день съемочной группы комфортным. Джеф должен был появиться позже с траком, который они вместе загрузили накануне. Ввиду вынужденного ожидания они присели. У Майкла с собой оказалось складное директорское кресло. Немного хлипкое, и Диме казалось, что он его вот-вот раздавит, но все обошлось. Дима вздохнул с облегчением: было бы комичным, если бы подломилась ножка и он шмякнулся бы на пол, но, к счастью, этого не случилось. Они разговорились. Диме не раз казалось, что он продолжал оставаться для них инопланетянином, но со значительно худшей и отдаленной от жизненного светила планеты в Солнечной системе. Его иногда просто удивляли их глупые вопросы и полное незнание действительности за пределами Американского континента. Он всегда старался себя останавливать по мере возможности, когда Майкл начинал нести полный бред. Будучи врачом и собираясь делать кино, он имел весьма смутное представление о мировом искусстве и истории.
Однажды Дима имел неосторожность посоветовать ему и Джефу побывать на фестивале польского фильма, даже предложил, на его взгляд, наиболее достойную ленту – «Пепел и алмаз» Вайды с хорошим актером в главной роли. Они честно посмотрели, но, как Диме показалось, так нихрена и не поняли. Но если бы только это. По их снисходительным шуткам он понял, что имеет дело с совершенно другим восприятием. Непрошибаемая уверенность в собственном превосходстве во всех областях деятельности без оглядки на тот факт, что почти все их заслуги перед человечеством исходят от эмигрантов в первом или втором поколении. Как-то Дима невзначай отметил эту особенность, что вызвало целый шквал ничем не подтвержденных опровержений. Несмотря на его прямоту, Майкл любил все же эти беседы. Для него, с детских лет уверенного в идеальности американского образа жизни и непогрешимости освещения исторических фактов, были откровением другая точка зрения и противоположные выводы. Нет, его они не шокировали и не раздражали. Будучи упрямым, он выслушивал, но при этом всегда оставался при своем собственном мнении, не соглашаясь с очевидным и неоспоримым. Вот и сейчас темой абсолютно неожиданно оказалась Вторая мировая война, и Дима безуспешнопытался убедить Майкла в том, что основная ее тяжесть легла на плечи Советской страны, не отрицая важности открытия второго фронта и высадки союзников в Нормандии. Он даже проявил удивительную для иностранца осведомленность о военных действиях на Тихом океане и потерях со стороны американской стороны в тяжелых боях на островах с японским милитаризмом. Майкл не слушал, твердо уверенный, что Америка победила германский фашизм.
«...Да и как могло быть иначе? Кто же еще? Уж не русские ли?»
Подъехавший на фургоне Джеф прекратил их дискуссию, и они вплотную занялись разгрузкой. В съемочную группу, исключая Диму, входило восемь человек. Продюсер, директор, администратор, три актера, звукооператор и гример. Джеф попутно выполнял обязанности оператора и сам вел съемку. Ему принадлежала профессиональная камера, и он даже, по разговорам, окончил курсы операторского дела. В основном Дима имел дело с тремя первыми. Администратор Кристина была правой рукой Майкла и отвечала за организационные моменты. По всей вероятности, ей это было не в новинку, и она довольно уверенно ориентировалась во многих специфических деталях. Она же потом попутно управлялась и с хлопушкой, но между делом, не придавая большого значения этому занятию. Судя по фамилии, ее корни были итальянскими, да и внешне она походила на жительницу севера этой страны. Невысокая, с живыми карими глазами, непонятного возраста от двадцати пяти до тридцати с лишним лет. Приехала она вместе с Джефом, тут они с Димой и познакомились. Впрочем, знакомством это было назвать трудно, перебросились дежурными фразами:
«Привет!» – «Привет!»
На этом официальная и неофициальная части были закончены.
День обещал быть насыщенным. Все, что привезли Диме, предстояло собрать воедино и придать законченный вид требуемому интерьеру. Комната должна была выглядеть так, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что здесь человек прожил без малого последние пятнадцать-двадцать лет. Особый цвет стен, где постоянно курили, в меру обветшалые занавески на окнах и прочее в подобном печальном духе жизни наперекосяк. Характерная запущенность и полное равнодушие к собственному жилищу, где только едят и спят, как бы была прологом во внутренний мир героя с его апатией к собственной жизни. При этом декорации должны быть устойчивыми, чтобы выдерживать вес настоящих навесных шкафчиков и другого внутреннего убранства, не говоря о том, чтобы не дай бог не повалились, если кто-то их толкнет или заденет. К вечеру стены были собраны и укреплены снаружи. Майкл попытался пошатать сооружение и с удовлетворением отметил основательность конструкции.
– Неужели ты сомневался?
С таким вопросом Дима обратился к нему, уже собираясь уходить.
– Хорошая работа. Я доволен, спасибо.
Он на прощание улыбнулся, и они расстались. День пролетел незаметно быстро. Дима взглянул на часы. Было уже около семи. Спала дневная жара, ослабел автомобильный поток, и он уже скоро оказался дома.
По дороге в голове опять крутились мысли о непредсказуемости любого дня и о том, как важно ни от кого не зависеть. Не думать о капризах вышестоящего и не испытывать судорожной, как ночной кошмар, боязни остаться без места. Это он зарубил себе на носу с первых дней своей жизни в этой стране. Проработав однажды две недели под началом, в общем, неплохого человека, он уже более никогда не сковывал себя абсолютно ни с кем узами ни как руководитель, ни как подчиненный, полагаясь только на собственные силы. Этот ничтожно малый срок для него оказался вполне достаточным, чтобы навсегда уже определиться в пра-виле: быть в подчинении, пусть даже в самом незначительном, не для него. Командовать Дима тоже не любил. Вот и теперь он преспокойно занимался этим новым делом, не ощущая холодного пота на спине от предчувствия неотвратимости окончания этой короткой работы.
Открывая входную дверь, Дима нос к носу столкнулся с Клодом. Он выглядел озабоченным.
– Эй, Клод! Как дела? Твои друзья уже включили тебя наконец в съемочную группу? Я думаю, ты бы смог им украсить своей фантазией пару эпизодов.
Дима пытался пошутить с ним, но тот в ответ лишь криво улыбнулся.
– Кэтрин и Тим съезжают через месяц, они сняли дом. Я остаюсь один и не знаю, как вытяну оплату за квартиру.
По его тревожному взгляду было понятно, что он не на шутку обеспокоен. И уже, пытаясь успокоить самого себя, без всякого оптимизма заметил:
– Хотя не все так плохо. Мои родители собирались ко мне в гости, и по крайней мере им не придется останавливаться в гостинице, а смогут пожить здесь, у меня.
Дима попытался его ободрить:
– Не нервничай. Я думаю,все образуется. В самом худшем случае возьмешь себе квартиранта после отъезда родителей, а может, квартирантку.
Ему изо всех сил хотелось его развеселить, и Дима закончил эту фразу игриво. К сожалению, было понятно, что положение вещей отнюдь не вселяло уверенность в завтрашнем дне.
– Ну, а как у тебя?
Клод спросил это по инерции, продолжая быть занятым ходом своих невеселых мыслей.
– Все как обычно, Клод. Ты же знаешь мою философию одиночки. Не радуйся, когда хорошо, может быть лучше. Не печалься, когда плохо, может быть хуже.
Клод, казалось, не слушал и все так же растеряно продолжал улыбаться. Дима похлопал его по плечу, и они расстались.
Наутро, как и вчера, Дима оказался у павильона первым. Без желания произвести нужное хорошее впечатление своим рвением, просто он уже давно разучился поздно вставать. Оставалось с ностальгией вспоминать те дни, когда он с трудом продирал глаза к девяти утра. Это было так давно, что он, пожалуй, и забыл когда. Теперь невидимая пружина подымала его в шесть, и было похоже, что так сладко и безмятежно поспать, как в юности, ему не удастся уже никогда.
Немного погодя в конце поворота показался знакомый «фольксваген». На этот раз Майкл был не один. Справа сидел Джеф. Выглядели они как два рослых солдата в тесном броневике и были полны решимости завоевать Голливуд. Диме оставалось только от души порадовался за неиссякаемую энергию и наличие средств все это оплачивать.
– Ну, что день грядущий нам готовит?
Дима попытался в качестве приветствия перевести первую строчку известного монолога из арии. Они не поняли.
– Пушкин. Евгений Онегин. Не помните?
Увы. Русская культура не была в фаворе. Только два российских имени цепко сидели в их сознании – доктор Живаго и Эйзенштейн. Одного они четко представляли в образе и подобии Омара Шерифа, а другой ассоциировался с очень известной афишей фильма «Броненосец Потемкин», где матрос в бескозырке, открыв чуть ли не на половину плакатного листа свой рот, кричал что-то типа «Даешь!».
Работа началась без раскачки. По сути дела, никто толком не отрывался со вчерашнего дня. Взятый накануне ритм не остыл и продолжал нервно пульсировать. Дима с Майклом вместе установили световой экран перед окном построенной комнаты, и Дима уже в одиночку принялся доводить декорацию до желаемой кондиции. Иногда подходила Кристина. Она помогала раскладывать реквизит и что-то отмечала в блокноте. Все остальные участники съемочной группы пока не были задействованы. Объявились они на следующий день для репетиции, все, за исключением звукооператора. Тот вообще появился всего один раз со своей аппаратурой, был предельно сдержан и важен от сознания собственной исключительности. При съемке очередного дубля он требовал, небезосновательно, абсолютной тишины, и все следовали его приказаниям. Его сверхчувствительная техника улавливала малейший шорох. Иногда это доходило до комизма. Так, в очередной раз сосредоточившись и щелкнув десятком тумблеров, он приготовился к команде «съемка!», как вдруг болезненно сморщился и стал подозрительно оглядываться по сторонам. Майкл заерзал в своем директорском кресле.
– Стив, что случилось? Почему ты остановился?
Тот продолжал оглядываться с непонятной миной на лице. Все, кто находился рядом, в недоумении и с виноватыми лицами пытались угадать причину конфуза звукооператора. Тот опять повертел ручки на панели пульта управления и положил ладони рук на наушники, которые уже не снимал с полчаса. Майкл опять скомандовал:
– Внимание! Все готовы?
Стив снял наушники и в сердцах произнес:
– Да, все готовы. Сверчок тоже...
Только теперь они уловили едва слышное стрекотание где-то высоко вверху, в стропилах перекрытия. Кристина прыснула в кулак, и все заулыбались.Майкл объявил перерыв. Это дало возможность немного расслабиться. Съемка, начатая несколько часов назад, уже изрядно утомила, и было жарко от нещадно палящих софитов. Джеф оторвался от камеры и приоткрыл дверь. В помещение ворвался свежий воздух и шум улицы. Через минут сорок начали опять и уже без приключений завершили съемочный день.
Гримершу Дима не запомнил. Она приезжала утром почти одновременно с ним и, миновав заставленное пространство павильона, скрывалась в специально отведенной комнате. Немолодая особа с усталым лицом и отпечатком нерешенных проблем в глазах. Так могла бы смотреть женщина, оказавшись внезапно один на один с многочисленными бытовыми трудностями, о которых она раньше не подозревала. Для всех участие в этих съемках было временным и не могло удовлетворить возможные ожидания некоторых в постоянной работе. Дима хорошо чувствовал это их настроение, но если остальные воспринимали себя здесь с надеждой, то от нее исходило глубокое равнодушие ко всему происходящему.
«Где Майкл ее откопал?»
Откровенно говоря, он не замечал большой разницы в облике актеров до и после посещения ее кабинета, но, памятуя о своей некомпетентности, полагал, что оптика
камеры видит лучше.
Актеров было трое. Уже немолодые и совсем несвежие, они чем-то походили на лежалые фрукты и вызывали у Димы откровенное сочувствие. Может, потому, что он навидался их братии предостаточно и знал, что иногда, а может быть, и гораздо чаще им бывает нелегко сводить концы с концами. Переизбыток и жесткая конкуренция в этой среде в сочетании с очень нестабильным доходом делали их жизнь несладкой. Хорошо если кто-либо из них где-нибудь работал, в ресторане официантом или где-то еще. В противном случае дешевая квартира пополам с таким же бедолагой, старая машина, которая постоянно ломается, и плохо различимое светлое будущее в мечтах.
Вот и эти, похоже, не хватали звезд с неба. На роль главной героини Майкл взял средних лет актрису, которую привозил на съемки ее партнер. Позже Дима узнал, что они используют одну машину с целью экономии и делят расходы на бензин и страховку. Он тогда подумал, что в этой стране почета от занятия лицедейством, если тебя не знают, маловато. Совсем как у героев Александра Николаевича Островского в его незабвенной пьесе. Разве что не напиваются с тоски. Впрочем, звезды большого экрана Диму тоже мало интересовали. Таким больше просто повезло по жизни. Лотерея. Как-то он встретил одну знаменитость, и если бы ему не сказали, что она перед ним, то так бы и не заметил. Не на что смотреть. Метр с кепкой и сплошной гонор. Хорошо, что хоть догадалась скрыть свою врожденную глупость и не открывала рот. Дима не был ярым поклонником американского актерского таланта, он просто привык отличать плохое от хорошего не вдаваясь в национальную принадлежность. Наблюдая теперь сценическое мастерство этих троих, он мог с уверенностью судить об их способностях и о том, насколько профессионально они сыграли свои роли. Сказать по правде, восторг не переполнял его сознание, и он еще раз убедился, что это занятие зависит целиком от возможности человека перевоплощаться. В итоге очень эмоциональная и напряженная сцена не вызвала в его душе никакого отклика.
По окончании дубля актеры уходили к себе в уборную, и общение как-то не складывалось. Совместные беседы во время перерывов пробуксовывали. Общих тем Дима с ними не находил, хотя от всей души старался. Сказывалась их ограниченность и недостаток образования. Разговоры крутились вокруг их крайне узких интересов, и любые его попытки оживить беседу не находили у них никакой поддержки. Так и заглохло, и свое дальнейшее, редко не занятое время он посвящал знакомству со зданием, где работал.
Павильон был построен не то чтобы на заре зарождающейся киноиндустрии, но не сильно позднее. Ширину проезжей части тогда планировали с учетом полного разворота конного экипажа, и поэтому окружающие улицы было достаточно просторными. Небольшая комната-предбанник перед офисом, похожая чем-то на кабинет начальника цеха в условиях советского производства, была увешана пожелтевшими фотографиями с видами самого павильона и прилегающих окрестностей. На одном из снимков Дима обнаружил вид на небольшой двухэтажный дом и мелкую, едва различимую подпись, что здесь жил Джек Лондон. Такой факт не мог не заинтересовать. Попытаться узнать строение не имело никакого смысла. Между тем периодом и сегодняшним днем пролегал хороший кусок времени. Он решил расспросить Тони. Тот был кем-то вроде менеджера здесь, может он в курсе? Надежда была слабая, на краеведа-энтузиаста он похож не был, но чем черт не шутит. Ответ Тони превзошел все самые смелые ожидания. Имена и даты – это было бы слишком, но вот о расположении этого загадочного строения он смог поведать. Оно было недалеко, но не в пределах короткой пешеходной дистанции. Там же, в Голливуде. Улочка называлась на испанский манер. Дима посетил ее после. Очень маленькая, буквально с десятком прилепившихся друг к другу домов. Предмет его интереса даже имел подобие мемориальной доски, лепной барельеф и надпись. Выглядело это, правда, убого, но
тем не менее увековеченная память.
Двери в дом были распахнуты, и внутри угадывалось какое-то шебуршение. Дима негромко обратился в неизвестность:
– Хелло! Извините за беспокойство...
На пороге появился какой-то придурок. Уже с первого взгляда в нем легко угадывался типичный представитель околобогемной жизни. На вид лет за пятьдесят. Неряшливо одетый, с косынкой-банданой сложенной в ленту вокруг спутанных длинных седых волос, грязные ногти. Так мог выглядеть хиппи, нетленный продукт конца шестидесятых, и это мировоззрение цветка жизни, похоже, так и осталось с ним навсегда.
– А что, действительно в этом доме жил Джек Лондон?
Дима виновато посмотрел ему в глаза, все еще нервничая, что, возможно, оторвал человека от важного дела. Невольный собеседник оказался на редкость словоохотливым. Даже больше, чем того хотелось. Как оказалось, по его словам, великий писатель жил где-то внутри во флигеле, и то, что Дима видел сейчас, это была более поздняя пристройка. На этом все познания заканчивались, но он продолжал говорить уже немного о другом. Последовал традиционный вопрос:
– Ты откуда?
Димин тяжелый акцент сразу выдавал его с головой, да он и не стремился скрывать свое происхождение.
– Из России, мой друг, из России.
Тот обалдел и даже рот приоткрыл. Ничего примечательного в Диме не было, одет как все и без балалайки. Все так же продолжая с интересом рассматривать незнакомца, этот бывший хиппи наконец произнес:
– Ты знаешь его книги?
Дима рассмеялся:
– Конечно. Прочел почти все еще в юности, но больше всего понравился «Мартин Иден».
Тот все равно слегка ошалело и с недоверием вглядывался в Димино лицо.
– Ты специально приехал сюда, чтобы посмотреть на это место?
У него даже слегка съехала бандана и приподнялись кончики бровей. Дима даже засомневался,что ему было ответить. Судьба и творчество писателя давали право отдать ему дань памяти и уважения как угодно далеко. Он не стал разочаровывать своего случайного знакомого и просто промолчал. На прощание крепко пожал ему руку и, уходя, еще долго чувствовал на себе его удивленный взгляд.
Приехав домой, Дима еще издали заметил Клода. Он тащил из гаража множество пакетов и ящик дешевого американского баночного пива. При всей любви к этому напитку, Дима никогда не притрагивался к этим маркам, предпочитая бутылочное, и подороже. Клод же с банкой этого мочегонного средства, больше похожего на кислую газировку, чем на благородный тягучий хмельной напиток, почти не расставался, как и с сигаретой.
«Неужели он подобную дрянь пил у себя во Франции?»
Невольно подумалось Диме.
– Какие-нибудь новости?
Он окликнул Клода и предложил помочь, тем более что его руки были не заняты.
– Не без этого.
Голос Клода уже звучал намного бодрее, да и сам он даже как-то приосанился.
– Я имею новую работу. Теперь я продаю дома. Если хочешь, и тебе подыщу.
Дима с интересом заглянул ему в глаза.Такой крутой вираж в его занятиях был явно неожиданным.
– Ты работаешь брокером? У тебя есть лицензия?
– Без проблем. Еще в прошлом году я закончил курсы, но не было случая начать. Зато теперь он представился.
– А как же сценарии?
– И это тоже. Потом. Но жить на что-то надо...
Он вздохнул.
– Да, кстати, мои родители будут здесь в начале месяца. Заходи, я познакомлю тебя с ними.
Дима не знал, как реагировать, и на всякий случай выразил уверенность, что его потенциальные клиенты будут довольны покупками и его имя, без сомнения, со временем войдет в историю лучших написанных историй Голливуда. От предложенного пива отказался, сославшись на обилие телефонных звонков, которые должен сделать вечером. Диме уже представлялось, как наутро Клод, одетый в костюм и белую рубашку, будет бодро сидеть за компьютером в офисе, а после обеда втюхивать всяким олухам товар, о котором имеет самое смутное представление, и, что самое удивительное, сумеет убедить незадачливого покупателя в существовании поля дураков, на которое тот незамедлительно побежит закапывать свои золотые, свято уверенный в собственном редком везении.
Новый день начался с приятных впечатлений. Майкл принес уже готовый логотип и спешил его продемонстрировать. На мониторе хорошо просматривались кадры с заставкой к фильму. Теперь вся проделанная работа обретала другое звучание и перемещалась с низов драмкружка клубной самодеятельности на более высокий и солидный уровень.
Едва закончился ланч, как подвезли колею для тележки с камерой. Один из углов декорации отсутствовал, там-то и пролегли небольшие и узкие рельсы. Передвигаться внутри становилось все труднее из-за наставленного оборудования и прожекторов. Сверху свисали две штанги с микрофонами, и вся эта серьезная подготовка велась для того, чтобы отснять всего лишь пятнадцатиминутный ролик.
Джеф использовал только одну камеру вместо требуемых двух. Такая уловка экономила средства, но увеличивала количество дублей. Дима уже в четвертый раз смотрел на одну и ту же сцену и про себя автоматически повторял текст. Шел четвертый и заключительный день работы над короткой сценой. Несмотря на кажущуюся простоту и ставшую привычной атмосферу, эта неполная неделя незаметно поглотила много энергии, и он чувствовал себя как бы опустошенным. Безусловно, время не прошло даром. Замечательный, собственный приобретенный опыт и взгляд на еще одну область человеческой деятельности здесь, в Штатах. Завтра предстоит разборка декораций и в понедельник они погрузят весь инвентарь для отправки его обратно на «Сони Пикчерс». Отснятый материал Джеф должен отвезти на студию для обработки и монтажа.
Диме было интересно, что же получилось. Наблюдая всю эту кухню, трудно было себе представить конечный результат. Невольно он про себя подумал:
«...Что ж, посмотрим какова сила американского гения и настойчивость в желании создавать нетленные шедевры».
Дима потерял Майкла и Джефа из виду недели на три. Его закрутили другие дела, но он с нетерпением ждал от них новостей. Его соседи благополучно съехали, оставив Клода одного, и к нему приехали погостить родители. Они оказались на вид очень приятной парой, но не говорили ни слова по-английски. Клод любезно перевел обращенные к ним Димины слова приветствия, и они в ответ что-то затараторили с широкой улыбкой на лице. Почти все время они просидели в квартире, не проявляя никакого интереса к местным достопримечательностям. При этом Дима частенько видел их с покупками. Почти каждый день они притаскивали из супермаркета огромные сумки со снедью, и создавалось впечатление, что все их время целиком посвящалось приготовлению и употреблению пищи. Ему так и хотелось подмигнуть, когда они надрывались под тяжестью своих продуктовых пакетов, и произнести единственную фразу, которую он знал по-французски. В переводе на русский она звучала как «Я не ел шесть дней». Ну кто не помнит ее из замечательного произведения Ильфа и Петрова? Дима уже было собрался это сделать, но в последнюю минуту передумал, не уверенный в их чувстве юмора.
Клод оказался хорошим сыном и проводил с родителями все свое свободное время. Теперь они вместе с отцом сидели у кромки бассейна и потягивали паршивое пиво из банок. Дима так и не обмолвился ему о своем участии в съемках, ему не хотелось без нужды тревожить его и бередить болезненное самолюбие Клода.
Дни шли. Наконец Майкл позвонил. Он пригласил на первый просмотр. Мелочиться не стал. Вместо того чтобы собраться у кого-то в доме и прокрутить видеокассету, он арендовал небольшой кинотеатр. Наверное, это было единственно правильным решением. Сама атмосфера темного зала с рядами мягких кресел и большим экраном уже работала на лучшее восприятие. Сеанс был единственным. Народу собралось изрядно. Все так или иначе были связаны со съемочной группой – члены семьи, друзья, родственники. Гости рассаживались группами, и Дима только мог угадывать, кто с кем пришел. Майкл начал с небольшого приветствия, поблагодарил всех участников и выразил надежду, что работа произведет хорошее впечатление.
Погас свет, и вспыхнул луч кинопроектора. Тот логотип, что Дима видел на мониторе, здесь выглядел значительнее и даже цвета казались глубже. За кадром звучала музыка, то негромко, то с большей силой, завершая недосказанное. Фортепиано хорошо вписывалось в настроение сюжета и даже придавало ему некий драматический акцент. То, над чем они трудились целую неделю, уместилось в неполных двадцать минут, и хотя Дима уже много раз прослеживал эту сцену, все равно видел ее по-новому. С другого ракурса и под совершенно иным углом. В полной тишине герои произнесли свои последние слова, опять стали слышны нервно бьющие фортепианные клавиши, и пошли титры. Димино имя было в конце. Было приятно это увидеть и ощутить себя причастным к творческому процессу. Зажегся свет, и раздались аплодисменты, сначала пару жидких хлопков, но вскоре, набрав силу, уже подхваченные взволнованной аудиторией. Никто не спешил расходиться. Обменивались впечатлениями, хвалили хорошую операторскую работу, актеров, вобщем, все пребывали в благостном расположении духа.
Дима улучил момент и пригласил Майкла и Джефа с женой вместе отужинать у него дома. Они с удовольствием согласились, тем более что было что отметить в узком кругу. Принимать гостей Дима любил. Русское хлебосольство неистребимо жило в нем, как и во многих его соотечественниках, выгодно выделяя их из окружающих и превращая застолья в запоминающиеся события. Небольшую компанию он собирался потчевать в соответствии с давней и хорошо усвоенной традицией. Много, вкусно, широко. Причем без всякой посторонней цели или дальнейшего умысла поразить или удивить. Дима не старался упрочить связи, а просто хотел вместе выпить и закусить, сохраняя себя при этом хозяином импровизированного банкета и уверенно оставаясь всецело самим собой.
Гости пришли почти вовремя и даже не с пустыми руками. Майкл принес бутылку виски «Джек Дениэлс», которая незамедлительно была водружена на стол среди обилия закусок рядом с запотевшей водкой в графине. Они не ожидали такой встречи и слегка сконфузились. Только уже немного выпив и преодолев первую неловкость, Джеф и его жена без стеснения пытались все отведать, даже икру. С легкой опаской, памятуя, что это все же рыбьи яйца. Подбадриваемые Диминым взглядом и вдохновленные его примером, они уже бодро закусывали после очередной рюмки соленым грибком или хрустящим маринованным огурчиком. Беседа заметно оживилась, и это вселяло в Димину душу уверенность, что вечер удался. Так оно и было на самом деле. Много выпили и обильно поели. Алкоголь расслаблял сознание и развязывал языки, все чаще раздавался естественный и искренний смех. Было похоже, что они так проводили время впервые и не скрывали от этого открытия своего удовольствия. Разошлись довольно поздно.
Майкл, почти закончивший в одиночку свое пойло, аккуратно завинтил пробку и положил бутылку с плескавшимся на дне в сумку. Такой жест не вызвал у его спутников никакого недоумения. Дима, привыкший к разного рода непосредственности, обошелся без комментариев, оставаясь в полной уверенности, что Майкл так поступил не из желания соригинальничать. Показушность не была в его духе.
Неделю спустя пришел пакет. В нем оказалась копия отснятого эпизода. Сбоку на видеокассете была наклеена этикетка с названием так никогда и не сделанного полностью фильма «Видеть и чувствовать»...
Эти события на время вылетели из головы. Дима не был в поиске, но, подобно многим, не видел причин не пробовать свои силы и способности в разных направлениях. Казалось бы, с миром кино покончено надолго, если не сказать – навсегда, но как это часто бывает, по вполне закономерной иронии, присутствие этой сферы приложения человеческих амбиций и талантов в своей жизни, правда косвенным образом, он ощутил опять и довольно скоро.
С Майклом и Джефом он расстался. Как говорится, разошлись стежки-дорожки. Дима отказался безвозмездно участвовать в новой работе. Такая система практиковалась сплошь и рядом, и так обычно делался любой малобюджетный фильм. Подписывался контракт, и все участники сидели без зарплаты до завершения работы. Если готовую ленту удавалось продать, то по условиям соглашения каждый получал свою долю. Вроде бы обоснованный риск, но Дима не находил его приемлемым для себя. В том, что это будет впустую потраченное время, он почти не сомневался. Если в предыдущем сценарии были все основания для создания неплохой картины, то этот новый Майкл написал сам, в полной уверенности, что достойно справился с поставленной задачей. Дима едва его дочитал и, понимая всю обреченность затеи, отказался. В ответ на все попытки Майкла подмять его сознание посулами о скором и неизбежном успехе, он решительно заявил, что у него нет возможности и времени заниматься экспериментами и что без денег ничего делать не будет. Своей твердостью Дима, вероятно, безмерно озадачил всю съемочную группу. Они, должно быть, так и не поняли, почему он поступил подобным образом. Для них события развивались вполне обыкновенно, впрочем, выбор был минимальный. Или Майкл, или пока никто. Дима дружески с ними распрощался, унося с собой на память теплые, но очень снисходительные воспоминания.
Весь следующий год он напряженно работал, не обращая ни малейшего внимания на всех тех, с кем имел дело. Теперь все это казалось незначительным, и он не собирался продолжать такие знакомства на уровне личных отношений. Появился случай сделать неплохой вклад денег, и, хотя это не был головокружительный финансовый взлет, все же положительные результаты не заставили себя ждать. Проанализировав ситуацию, Дима с удивлением пришел к выводу, что он сам на-щупал этот путь, вопреки общепринятому мнению, как следует с умом распоряжаться средствами. Все вокруг поголовно бредили совместными банковскими фондами, и, как грибы после дождя, росли инвестиционные компании. Его тоже пытались втянуть, но он оказался достаточно дальновидным не соблазниться быстрой наживой и в результате ничего не проиграл. Буквально через несколько лет случился обвал фондовой биржи, и плакали денежки незадачливых инвесторов. Впрочем, такое развитие событий, наверное, легко было предвидеть, уж слишком рьяно раскручивали эту тему и привлекали тысячи людей, ничего не смыслящих в этом деле. Дима, как когда-то юный Ильич, решил пойти другим путем. Правда, пришлось приложить немало усилий, но результат того стоил. Теперь, подобно пловцу в неспокойной воде, даже самому опытному и выносливому, он понял, что ему совсем не помешает передышка, пусть на какое-то время, чтобы вздохнуть и восстановить силы. В какой-то момент он почувствовал, что должен остановиться, иначе конечным итогом этой непрерывной гонки станет хоть и признанный другими успех, но абсолютно никчемный для него самого. Это был смешной парадокс, смысл которого заключался в том, что материальный достаток, вроде гарантирующий свободу, напротив, приносил закабаление, и чем больше были старания, тем крепче становилась сила пут, привязывающих к этому процессу. Дима ощущал себя мухой на ленте-липучке. Жужжит и жужжит. Вроде и машет крыльями, а взлететь не может, потому как лапы завязли в дерьме. Нужно было что-то менять, иначе явственно маячила перспектива вот так бесплодно прохлопать всю свою жизнь.
Он вспомнил о своих желаниях, и, как теперь оказалось, они были вполне осуществимыми. Для начала Дима завел себе попугая. Большого. Пронзительно синего цвета макао с изумрудного цвета переливом отдельных перьев на хвосте. Он мечтал о такой птице уже давно, но все как-то откладывал на потом, на некоторое необозримое будущее, эту сумасбродную идею. Но вот наконец решился и был счастлив от того, что смело претворил в жизнь задуманное. Теперь попугай сидел в огромной клетке из толстых металлических прутьев, мигая и скашивая голову набок. Он философски смотрел на происходящее бесстрастным взглядом существа, готового пережить своих хозяев или, вернее, тех, кто взял на себя непомерную и необдуманную ответственность за его содержание. Попугай, не спеша, наклонялся к кормушке, опять моргал и, выбрав самый дорогой орех из обилия других, аккуратно, со знанием дела раскрывал его мощным клювом, направляя слегка овальным, похожим на финиковую косточку языком. Легко, словно специальным инструментом, раскусывал колючую проволоку.
Дима питал слабость и к другому пернатому. С таким же мерзким голосом и такой же безумной гаммой синего и зеленого цветов роскошного хвоста. При виде павлина он не мог удержаться от мысли иметь собственное большое поместье, где было бы достаточно места держать пару этих красавцев, не докучая особо соседям. Он никогда не держал прежде птиц и теперь открывал для себя этот незнакомый мир. Попугай непременно должен издать, хотя бы раз в день, заставляющий трепетать барабанные перепонки крик, лишь повинуясь воле инстинкта. Расправить уверенно крылья, приветствуя наступившее утро и первый солнечный луч. Ну не парадокс ли? Такая красота и столько невозможности в голосе. Фантастическая расцветка красочного оперения и самый отвратительный звук. Природа всегда справедлива. Наделяя одних чем-то очень исключительным, она расчетливо отмеривает по крупицам и другое, сохраняя неизбежный баланс в своих созданиях. Дима уже давно подметил эту особенность, и его трактование бытия, по сути дела, сводилось к простому выводу равновесия во всем и вся. Еще в детстве он четко определил для себя, что на смену нежелательному обязательно приходит что-то совершенно обратное, лучшее, и потому каждую неприятность он воспринимал как непременное предвестие близкой радости. Прошло время, и эта бесхитростная ребячья уловка время от времени посещала его сознание в виде спасительного средства, когда уже, казалось, надеяться больше не на что и почва медленно уходила из-под ног. Научившись верить в благоприятный исход, он обрел для себя уверенность в собственных силах. Это вовсе не значило слепую благосклонность судьбы, опрометчиво было бы считать себя ее баловнем. Теперь везением он считал отсутствие в своей жизни всякого рода лажи, а вовсе не случайные всплески удачи. В силу этого представления Дима и измерял события. С одной стороны, безропотно повинуясь обстоятельствам, с другой – проследив, что смог предпринять все необходимое, чтобы им противостоять. С такой позиции можно было вполне успешно пребывать в согласии с самим собой и в полной уверенности в закономерности происходящего. Он давно научился себе не лгать и быть предельно откровенным, отвечая на собственные вопросы. Это свойство натуры все чаще и чаще влияло на его выводы и решения. Реакция окружающих утратила для него некогда имевшийся смысл, и, хотя ему и было приятно сознавать чье-то положительное о себе мнение, этот фактор более не воспринимался им всерьез.
К таким выводам человек может прийти только самостоятельно. Напрасный труд передать свой собственный опыт. Необдуманное и бесполезное стремление будет сродни тому, что попытаться надеть чью-то разношенную обувь. Как ни старайся, а она уже никогда не будет по ноге.
Эти размышления не требовали времени и сосредоточенности. Они возникали ниоткуда и приходили внезапно с ясной простотой. Так бутон цветка, еще закрытый наглухо вечером, уже утром поражает свежестью раскрывшихся лепестков. С каждым днем он замечал, что постепенно отдаляется от своих старых связей и не испытывает при этом беспокойства остаться один. В итоге этого не произошло, но Дима уже незаметно стал другим. Его действия не всегда вписывались в ограниченное мировоззрение обывателей или просто людей с недостатком фантазии. Впрочем, это не случилось только сейчас, он и прежде редко спрашивал совета.
Не следуя расхожим представлениям, Дима уже давно перестал быть рабом идеи о правильности и целесообразности траты денег, чем часто шокировал тех, с кем он по той или иной причине был знаком. Начав от обратного, чего не хочется в жизни, он с уверенностью подошел к мысли о приобретении моторной яхты. Покупка была большой, и, преодолев все непредвиденные трудности с финансированием подобной затеи, он с удовлетворением наконец вступил на борт в качестве капитана и хозяина. Замысел не был скоропалительным. Трезво оценивая свой потенциал, Дима видел в этом стиль и линию жизни. Как человек, отдающий себе отчет в собственных устремлениях, он без всякого сомнения решился на этот шаг, который для многих мог выглядеть не то чтобы безрассудным, но и не совсем понятным. Речь вовсе не шла о небольшом капиталовложении, за эту сумму вполне можно было купить большой дом в престижном районе города, возможно, даже с бассейном. Собственно, говорить о вкладе денег не приходилось. Цена яхты в отличие от цены дома не только не росла, а лишь падала. Не катастрофически, но заметно настолько, чтобы проделать брешь в мозгах от сознания растворяющихся в воде долларах. Факт, не подвластный местечковому разумению, которое так часто прет в виде претензии на знание жизни без всяких на то оснований. Не каждый способен пробить скорлупу обыденности, видя в этом недостижимое право людей весьма обеспеченных и потому швыряющих деньги на дорогие игрушки. Бедность – это часто не отсутствие средств, а личные ограниченные взгляды на жизнь. Мир одинаково открыт для всех, и все зависит от внутренней способности смотреть вокруг широко открытыми глазами. Всегда найдется шанс отыскать и потом уженаходиться в единственной приемлемой точке соответствия собственных желаний и возможностей.
Через неделю Дима уплывал в Торагону. Срок этот был размазан и не имел четких границ. Все зависело от погоды и ее дальнейшего прогноза, нормального хотя бы на несколько дней вперед. Оказаться в открытом океане на небольшом суденышке при сильном ветре и высокой волне было бы, по меньшей мере, неразумным. Видевшееся основательным и даже большим возле причала, оно оказывалось утлой щепкой вдали от берега, и если что, можно только будет молиться о милосердии стихии. Он еще и еще раз перебирал в уме предполагаемый ход развития событий, маршрут, готовился, но прекрасно понимал более чем вероятную непредсказуемость и всю тщетность предусмотреть все до мелочей.
Торагона был небольшой городок к югу на расстоянии примерно в триста морских миль. Побывав там однажды, он более не терялся в догадках, и даже если его воображение и рисовало это место лучше, чем оно того заслуживало, то в итоге эта незначительная ошибка не имела ровным счетом никакого принципиального значения. Ожидание распрощаться на время с укладом жизни, вошедшим в систему и привычку, не было томительным. Давно уже успокоившись, он более не торопил событий. Перешагнув этот незаметный, но очень важный для себя рубеж, Дима теперь с удовольствием замечал едва различимые в повседневной занятости мелочи, из которых, собственно говоря, и складывается хорошее расположение духа. Настроение и вправду было неплохим. Он привыкал к яхте, ее характеру и норову, как привыкают к незнакомому человеку, с которым хочется теперь делить свое время. Он не спеша прохаживался по палубе вдоль бортов, представляя скорый длительный переход или облокотившись о лакированный блестящий поручень на корме, задумчиво глядел на тихую гладь залива.
Предстоящее путешествие не имело никакой конкретной цели, но и считать его прогулкой скуки ради было бы несправедливым. Повинуясь понятной только ему, но очень легко объяснимой причине, Дима уже не мог и не хотел более откладывать этот вояж.
Торагона манила его не сомнительной исключительностью своего географического расположения, а элементарной удаленностью от того места, где он находился в последнее время. Он не бежал от себя. И не бежал вовсе. Он уже давно по-своему смотрел на вещи и не желал слушать чьи-то убедительные доводы. Каждый определяет для себя сам степень принадлежности к обществу и необходимость участия окружающих в своей личной жизни. Попадая на тихие улочки этого небольшого портового городка на берегу океана, он чувствовал простую и спокойную обстановку другой страны. Не такой богатой, как Америка, но с другими, не менее, а может быть, и более важными ценностями. Там, не обложенный ежеминутно стаей человекоподобных с явно выраженными шакальими повадками, Дима приходил в себя. Он чувствовал себя лучше и безопаснее вдали от людей, с выработанным годами и постоянно прогрессирующим иммунитетом к чужой боли. Дима все чаще ловил себя на мысли о том, что ему просто физически необходимо оказаться хоть ненадолго вне круга его новых сограждан. Незаметное сначала и все более заметное ощущение их самоуверенности, от которой совсем недалеко до глупости, все чаще действовало на нервы. Если раньше было недосуг, то теперь его коробило от нескрываемого и ничем не оправданного чувства собственного превосходства этих людей. Ну как можно без раздражения относиться к тем, кто никогда не сомневается в своих лучших стремлениях осчастливить весь мир только им одним известной истиной?
Вечер перед отходом прошел незаметно. С поcледним погасшим лучом солнца уснул попугай. Птичка даже не поменяла позу и, оставшись в той же самой, что и пару часов назад, лишь изредка что-то переживала во сне, слегка дергая веком. Соседние парусные яхты мерно покачивались у причала. На их голых мачтах кое-где засветились топовые огни. Совершенно стих ветер, и было едва слышно где-то очень далеко ту другую городскую жизнь с ее несмолкаемым и монотонным гулом вечно движущегося фривея. Двери салона были распахнуты настежь, и свежий воздух опустившихся сумерек обволакивал все вокруг. Он проникал приятным ощущением угасшего жаркого дня и приближающейся прохладой наступающей ночи. Обильная роса выступила на деревянном планшире бортов, делая их лакированную поверхность неприглядно мутной. Стоило только до него дотронуться, случайно облокотившись, и вся ладонь тут же становилась совершенно мокрой от обилия влаги.
Дима любил проводить время в марине. Особенно привлекательными были поздняя осень и зима. Почти безлюдно, без утомительной сутолоки летних месяцев. Опустевшие доки, короткие дни. Редкие посетители, гуляющие здесь иногда вдоль причалов, да немногочисленное сообщество людей, избравших для себя жить на борту, довольствуясь малыми удобствами. С последними Дима не водил дружбу, но был в приятельских отношениях, не выходивших за рамки добрососедства. По общепризнанным меркам люди эти отличались некоторой странностью. Всегда все, что не так и противоречиво принятой норме, естественно, вызывает недоумение и снисходительное сочувствие. Дима уже давно привык к такому подходу и не обращал на это внимания. Вероятнее всего, и его воспринимали примерно так же. Местные обитатели были людьми особого склада характера. По натуре бродяги-одиночки, они никогда без нужды не лезли не в свое дело, и потому ладить с ними было легко, отвечая взаимностью на их природную скромность. Не любопытный сам, он видел в этом свойстве уважение к себе и платил тем же самым. Иногда Дима даже выпивал с ними. Беседы и предметы обсуждений при этом замыкалась в основном вокруг морской тематики, забавляя его тоже своего рода ограниченностью.
Один из его соседей был священник, и с ним неожиданно он разговорился о другом. В небольшой вечеринке по поводу национального праздника участвовали человек десять, пригласили и Диму. Как водится, жарили сосиски на гриле, пили пиво, а кто хотел – кое-что и покрепче. Дэвид, так звали служителя культа, был человеком примерно Диминого возраста, жил одиноко и производил приятное впечатление. По его акценту можно было предположить, что он уроженец одной из трех стран. Это могла быть ЮАР, Австралия или Великобритания. Оказался, Уэльс, так что догадка была недалекой от истины. К европейцам Дима относился всегда с симпатией, усматривая в них родственную принадлежность к Старому Свету. Дэвид был лишен английского снобизма, а наоборот, охотно шел на контакт. И вообще, он оказался не только приветливым парнем, но и интересным собеседником. После третьей рюмки медовой с перцем, которую принес Дима, они случайно коснулись Нового Завета.
– Дэвид, не находишь ли ты некоторую недосказанность этих глав Библии?
– Что ты имеешь в виду?
Дэвид серьезно посмотрел Диме в глаза.
– Я о четырех Евангелиях. Никто не усомнится в предательстве Иуды, но никто и не подумает о той незавидной и трагической роли, что выпала на его долю.
Дэвид удивленно поднял брови. Такая необычная идея никогда не посещала его, каноническое бесстрастие выхолащивало напрочь всякие другие мысли. Дима продолжал:
– Я много раз перечитывал эти тексты, и везде Иисус знает и предсказывает свою судьбу, как и то, что один из его учеников предаст его. Об этом он проповедует в Галилее, о неотвратимости уготованного он говорит в своей молитве в Гефсимании. Помнишь, в Евангелии от Марка: «И говорил Авва: Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты…» И от Иоанна: «...Истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня».
У Дэвида полезли глаза на лоб. Он впервые столкнулся с таким необычным трактованием. Справедливое недоумение вызывало и дословное цитирование. «...Здесь, в марине? Среди народа, больше приверженного к практической навигации или простым и понятным удовольствиям, чем к теологической философии. Странный русский...»
– Иисус должен был быть распят. С этой необходимостью своей жертвы он пришел в этот мир, зная об этом, но и другой человек родился, совершенно не ведая о своем незавидном предназначении. Кто-то должен был предать Иисуса, и выбор этот пал на Иуду. Судьба Иисуса была стать мучеником, судьба Иуды – предателем. Жестокое, но неотвратимое предначертание. Был ли выбор у Иисуса? Не думаю. Мог ли Иуда поступить иначе? Мог, но лишь отсрочив эту минуту или не захотев, прекрасно понимая обреченность их обоих.
На Димином лице вдруг отпечаталось такое неподдельное страдание, как будто это он переживал всю тягостность того рокового дня и его губы должны были коснуться чела Учителя в страшном поцелуе.
– Он жертва, и его имя было проклято в веках, став нарицательным.
Иисус простил его, но не простили другие. Бог отпустил ему его грех, люди возвели это падение в идею. Приняв новую веру, он один из первых пострадал за нее и самым незавидным образом.
Хмель прошел. Они больше не пили. Дэвид, потрясенный таким неожиданным для него откровением своего малознакомого соседа, и Дима, с ноющей болью сострадания в груди к этому несчастному и его матери, которой тот принес слезы и неизмеримые страдания, если она дожила до этого горестного мгновения.
Скорее всего, Дэвид так и не смог до конца постичь эту мысль. Как и большинство, он не воспринимал религию на таком нравственном уровне, а уж и подавно не строил свои собственные отвлеченные умозаключения по этому поводу. Лишь немногим дано думать и тем более делать соответствующие выводы, не пугаясь потом собственных открытий.
Дима вдруг сейчас живо припомнил этот эпизод. Они встречались иногда потом, и Дэвид с едва заметной опаской смотрел в его сторону, так и не взявши в толк, что многое так и осталось навсегда для него сокрытым в простых и скупых словах Книги. Наверное, наставлять и утешать – это далеко не собственный выбор.
Предстоящее утро будет ранним. Дима еще немного посидел в тишине и вскоре отправился спать.
В четыре прозвонил будильник. По намеченному им плану надо непременно было выйти не позднее этого часа, чтобы засветло оказаться в промежуточном порту, где он собирался провести следующую ночь. Полное безветрие и отсутствие волнения перед рассветом делало первое время перехода спокойным, и он старался максимально использовать эти благоприятные погодные условия. Мерно зазвучал дизель, тут же к нему присоединился другой, нарушая негромко своим основательным и низком гулом предутренний покой. Отвязаны канаты, и наконец, освободив последний конец на корме, Дима промолвив про себя:
«...С богом!» - медленно вырулил яхту в канал и, уже там развернувшись, начал свое путешествие.
Погода не подвела. Едва миновав буи на отмелях, а затем и волнорез, Дима с удовлетворением отметил про себя полный штиль. Прибавив скорость, он неусыпно следил за экраном радара, поочередно вглядываясь в кромешный мрак. За кормой остались последние видимые огни марины, и теперь единственным ориентиром служили едва различимые сигнальные зеленые и красные лампочки с проблеском в определенный интервал, на бакенах ограждающих фарватер. Вскоре исчезли и они, и только прибор мог показать неразличимое глазом. За бортом шелестела, вскипая, волна. Яхта уверенно разрезала высоким форштевнем темную гладь воды.
Дима взглянул на часы. До рассвета оставалось еще как минимум час. Только тогда можно будет расслабиться, а пока здесь, вблизи от берега, лучше быть начеку. Он не завтракал, но голода не испытывал. Голова была ясной, и он спокойно следил за пультом управления, небольшим и компактным, вмещающим множество датчиков. Радио, настроенное на шестнадцатый канал, пока молчало, и Дима поставил послушать компактный диск с отрывками из опер Вагнера. Он знал их почти наизусть. Особенно ему нравились увертюра из «Летучего голландца» и «Полет Валькирии». Последняя, очень жизнеутверждающая и трепетная музыка, вызывала каждый раз прилив энергии и ощущение какой-то необыкновенной свежести. Сейчас она звучала как нельзя кстати в этот ранний час, словно торжественная месса. Негромко, но с силой, как пролог во что-то еще неизведанное. Он открыл двери наружу. Ночное небо уже начало понемногу синеть, и едва различимая линия горизонта показалась из недавней сплошной черноты. Он перевел управление на автопилот и вышел из рубки. Здесь, на палубе, уже немного поостыв от напряжения, можно было наконец оглядеться вокруг и попытаться хоть что-нибудь различить. С каждой минутой становилось светлее, и вскоре рассвет означил наступление нового дня. С первыми лучами солнца стало прохладнее. Дима чувствовал эту зябкость, но не спешил в тепло. Прямо по курсу показалась стая серых пеликанов. Они медленно скользили в утренней розовой дымке, почти касаясь своими большими крыльями поверхности океана, и, лишь изредка взмахнув ими, опять уходили вверх, планируя в воздушном потоке. Чайки сидели на воде, предвещая хорошую погоду. Эта безмятежная картина принесла уверенность в его душу.
Исчезла изматывающая нервозность последних дней, уступив место спокойной сосредоточенности. Он еще раз сверил курс и уже, дав полный ход, окончательно ощутил себя вдали от повседневных забот и проблем. Рутинная необходимость его участия в делах сама собой отодвигалась на задний план. Сотовый телефон уже не принимал сигнал, крепкие звенья цепи, связывающие его со все подчиняющим ритмом той жизни, слабели сами собой, пока последнее не оборвалось совсем. Океан раскрывал навстречу свои объятия, приглашая молчаливо к другому пониманию и иной жизни. Ничего пока не требуя взамен, лишь напоминая всем своим видом о чувстве безмерного уважения и поклонения к мощи и загадочности своей стихии.
Время до полудня пролетело очень быстро. После утреннего кофе Дима немного провозился на баке, укладывая все ненужное в закрытые отсеки. Смотал электрический кабель, проверил, хорошо ли принайтована лодка с мотором. Убрал швартовые концы и резиновые кранцы с проходов, время от времени поглядывая, что делается на мостике. Определившись с координатами, он отметил их в вахтенном журнале и, поднявшись на верхнюю палубу, устроился в кресле. Обзор отсюда был на все триста шестьдесят градусов. Было бы желание вертеть головой. Горизонт был пуст, лишь где-то очень далеко маячил одинокий парус. Появился обычный послеобеденный ветерок и небольшая бортовая качка. Цвет воды приобрел глубокий темно-синий оттенок, и солнечные блики, играющие на гребешках волн, слепили глаза. Вдали показалась стая дельфинов, и они, завидев судно, тут же устремились в его сторону. Не прошло и пяти минут, как два или три животных уверенно следовали Диминому курсу. К ним присоединились остальные,
и вот уже они почти наперегонки с видимым удовольствием состязались в скорости. Дима спустился на нос. Здесь, перегнувшись через фальшборт, он наблюдал их почти рядом. Несколько дельфинов оказались буквально в футе от форштевня и, соблюдая неизменной эту дистанцию, плыли у самой поверхности. Хорошо были видны серые упругие тела, и он даже мог различить их веселые лукавые взгляды. Эту пару сменила другая, остальная стая резвилась невдалеке, и еще раз проделав этот маневр, они скрылись в глубине. Эта встреча приятно позабавила, и Дима вернулся в рубку.
Первый день плавания проходил в благостном настроении. Не хотелось больше думать ни о чем серьезном, и мысли были заняты простыми и обыденными вещами, связанными с этим коротким рейсом. Он следил за работой механизмов, и все его внимание было подчинено исключительно своим сиюминутным обязанностям. В такой обстановке отдыхали мозги. В последние годы он особенно чувствительно испытывал тягостность от непрерывного давления. Для его натуры это было слишком. Каждодневные заботы, подкрепленные собственной обязательностью, настолько его обессилили и вымотали, что, оказавшись теперь за пределами своей той жизни, Дима был как бы в прострации. Так после долгого марафона бегун продолжает сидеть возле дороги, ни на что и ни на кого не обращая внимания, лишь чувствуя свое утомленное тело, занятый только восстановлением дыхания.
Незаметно наступил полдень, потом пролетела еще пара часов, потом еще, и вот уже к вечеру на далеком горизонте показалась узкая полоска берега. В бинокль уже хорошо просматривался рельеф суши и высокий утес с белым столбиком маяка. Дима сверился с картой этого района. Похоже, это уже Сан-Карлос. По времени так оно должно и быть. Дима взял курс на заход в порт. Он был последней стоянкой перед пересечением границы. Наутро, если все будет благополучно, он окажется в нейтральных водах, а оттуда уже день пути до Торагоны, опять-таки при благоприятном стечении обстоятельств. Он слегка подустал. По сути дела ничего особенного делать не приходилось, но сказывались раннее пробуждение и день, проведенный в океане.
Прибытие в другой порт – это всегда приятное и волнующее событие встречи с землей, и он уже мысленно предвкушал неторопливый ужин на берегу с бутылкой риохи. Затем ранний отход ко сну, часов в восемь вечера под мерный звук каютных часов и редкий всплеск воды за открытым иллюминатором. Такой распорядок его сейчас устраивал более всего. В юности было трудно вообразить, что можно отправиться спать так рано, это казалось просто преступлением. В такой час кругом только начиналась вся круговерть массовых развлечений. Теперь же жизнь сама собой вырабатывала оптимальный режим зрелой и свободной личности, открывая новые возможности проводить время в соответствии с образом жизни.
Он уснул как убитый, без сновидений, счастливо отрешенный от внешнего мира и готовый с первыми проблесками солнечного света опять занять свое место на мостике. Там, положив руки на штурвал, он встретит утро и будет жадно вглядываться вдаль, где в исчезающих клочках тумана рождается новый день.
Диме уже приходилось проводить длительное время на борту, правда, предыдущие путешествия носили больше локальный характер. Неудобств он не испытывал, более того, чувствовал себя здесь уверенно и комфортно. На яхте было все необходимое. Просторный душ, два туалета, трехконфорочная электрическая плита и микроволновая печь. При необходимости можно было постирать и посушить белье в комбинированной машине. Кондиционер и обогреватель обеспечивали оптимальные условия пребывания здесь в жаркие дни и холодные ночи. Стоял опреснитель морской воды, и даже было устройство для приготовления льда. Не был забыт специальный отсек для хранения вина с постоянно поддерживаемой температурой, который Дима незамедлительно заполнил своими любимыми марками напитков, потратив на это много денег и времени. Но это стоило того. Он делал это не для того, чтобы поразить чье-нибудь воображение, его присутствие здесь носило достаточно постоянный характер, и он предпочитал иметь под рукой максимально возможное. Яхта строилась для далеких
путешествий, и жилого пространства в двух просторных каютах и салоне было предостаточно. Внутренняя отделка отличалась добротностью, стены были обшиты тиком, и его теплый цвет хорошо сочетался со вкусом подобранной мебелью. Ковры на полах, дорогая посуда. Именно таким Дима и представлял себе место, где он мог посвящать время самому себе. Он даже повесил две небольшие картины маслом, копии, но неплохие, с хорошо прописанными деталями, и часто его взгляд задерживался на них, ярких и камерных, где были изображены простые и бесхитростные жанровые сценки, принадлежащие кисти фламандского живописца.
Яхта была его стилем, убежищем и логическим продолжением его жизненной философии со стремлением к свободе и неограниченности выбора.
Сан-Карлос был уже далеко позади, растаяли в сизой дымке последние силуэты и очертания земли. Дима уже давно находился в территориальных водах другой страны. По радио иногда звучали другая речь или английский со всеми формами акцента. Ввиду отсутствия мачты Дима водрузил на одну из антенн небольшой флажок того государства, в прибрежных водах которого он находился – необходимое требование корабельного этикета, и с интересом просматривал карту побережья, отмечая про себя по-новому звучащие названия.
Вдруг вдали он заметилчто-то непонятное. По виду это напоминало надувную куклу, так, во всяком случае, выглядел этот предмет на расстоянии. Возвышаясь над поверхностью воды, он медленно покачивался на небольших волнах, и что-то подозрительное было в нем. Дима решил подойти поближе. Сбавив ход, он медленно приближался к странной находке, уже улавливая характерный запах мертвечины. До объекта оставалось не более ста футов, когда Дима, уже не сомневаясь, определился с происхождением того, что по воле волн носило, наверно, не один день. Это было мертвое тело. Без всякой одежды, вздувшееся, с крупными розовыми пятнами по всей коже. Лица не было видно, оно находилось в воде, и Дима с неприятным чувством разглядывал утопленника. Он посмотрел на координаты и на всякий случай их записал. Лучшее, что он мог сделать, это сообщить береговой охране, и он тут же схватил микрофон. Пришлось повторить несколько раз, пока из динамика не послышался чей-то голос.
– Что случилось?
Дима сообщил название своего судна и порт приписки, а уже затем о своей находке и местонахождении. На другом конце спокойно это восприняли, поблагодарили и посоветовали продолжать свой путь. Лишнего он не спрашивал, и так было ясно, что он здесь более не нужен. Океан не прощает беспечности. Дима прибавил скорость и уже с далекого расстояния заметил быстро приближающуюся к этому месту точку, по всей видимости, катер официальных властей.
На случившееся он отреагировал вяло. Увиденное не стояло назойливо перед глазами. Какая-то размытая картинка, словно не от чего-то некогда живого, а от неодушевленного человеческого муляжа. Дима решил поправить свое душевное равновесие, спустилсяв салон и пропустил рюмочку коньяка. Это, безусловно, возымело свой положительный эффект. Через полчаса он, уже окончательно придя в себя и поправившись, почти забыл о неприятных впечатлениях.
Остановка не особо повлияла на расписание, и Дима надеялся, что более ничего не остановит его. Горизонт был чист, и, хотя он находился в районе оживленных морских путей, ни одного судна он пока не встречал. Лишь иногда на экране радара появлялась точка, но очень далеко и за пределами видимости.
В Торагону он прибыл к концу дня. Уже издали взгляд без труда отыскал огромный развевающийся флаг на центральной площади, настолько большой, что его было заметно сразу, как ориентир, который невозможно было спутать ни с одним другим. Колоссальное полотнище на высоченной мачте реяло медленно и величественно, приветствуя входящих в порт. Защищенная от прибоя лагуна была прибежищем для множества рыбацких промысловых сейнеров, здесь же ютились небольшие катера, построенные, судя по их виду, полвека назад. У причальной каменной стенки стоял океанский пассажирский лайнер с туристами, тут же – крохотные сухие доки и небольшая, но очень уютная марина.
Дима все это видел мельком раньше, но вот чтобы самому прибывать в это место со стороны моря, это было в новинку. Показались фарватерные буи, высокий волнолом с сигнальными мачтами, и уже за ним открывался невидимый до того порт. Дима сбавил максимально ход. Вокруг сновало несчетное количество ярко раскрашенных прогулочных катеров. Синие борта с невообразимо крикливым красным планширом и далее все возможные цвета палитры. Сочные переливы дикой расцветки не казались безвкусными. Словно детские игрушки, они радовали глаз своей наивной непосредственностью. Маленькие пароходики, почти ненастоящие, забегали вперед, настойчиво разгребая гладь воды.
Местные жители, люди небольшого достатка, умели ценить жизнь и полнокровно, от всей души радовались возможности побыть вместе на воздухе. Субботний вечер располагал как нельзя более. Мягкий климат и теплый океан – они даже не ведали, что может быть как-то иначе. Шумное многоголосие сливалось с тарахтением маломощного дизелька, и поднеугомонный крик чаек они фланировали вокруг бухты, с интересом разглядывая давно перевиденное тысячу раз.
Дима буквально оказался под перекрестными взглядами. Иностранный флаг, развевавшийся на корме, невольно притягивал их взоры, и он чувствовал в них нескрываемое любопытство и доброжелательность. Смотрели все. Дети, показывая пальцами. Молодые девушки с рассеянным вниманием, одурманенные присутствием своих молодцеватых кавалеров с франтоватыми усиками. Пожилые женщины и их надежные спутники. Глазели просто так, радуясь возможности беспечно провести вечер.
Вход в марину оказался ближе, чем Дима предполагал. Воистину нужно было обладать своеобразной фантазией, чтобы подобным образом расположить причалы и их маркировать. Приходилось просто дрейфовать, чтобы не пропустить нужный и очень неожиданный поворот. Вписаться в узкое пространство оказалось делом нелегким. Дима почувствовал, как вспотела спина. Он изо всех сил вглядывался в плохо различимые буквы и цифры, полностью потеряв веру в здравый смысл и полагаясь целиком только на собственную удачу. Наконец он случайно заметил то, что так мучительно искал, и, почти полностью остановившись, кое-как протиснулся к месту своей стоянки.
– Уф! Ну, понастроили товарищи...
Он с облегчением выпрыгнул на причал и подвязал концы. Через пару минут смолкли двигатели. Только теперь он ощутил необычайную тишину этого места. Марина находилась почти в центре города. Отсюда хорошо просматривался белый кафедральный собор, главная площадь с реющим флагом парусом, недалекие застроенные жилыми кварталами холмы. Легкий ветерок доносил слабые отголоски ресторанной музыки, которая неслась из открытых окон со всех улиц, сливаясь воедино в праздничный ритм выходного дня. Идти в город не было сил. Собственно, и расстояние-то было смехотворным. Стоило только миновать охрану, дежурившую здесь денно и нощно, как уже за мостом через мелководную и почти пересохшую речушку начинался центр. Ленивой походкой не более десяти минут. Дима уже не колебался, тем более что впереди его ожидал не один день пребывания.
Торагона была довольно оживленным портом, достаточно большим на этом побережье, правда, значительно меньше по своим размерам Сан-Карлоса, но, безусловно, не менее популярным. Дима еще раз убедился в этом, взглянув на громадину круизного судна под норвежским флагом, оказавшегося от него в непосредственной близости. Присутствие такого гиганта сокращало зрительно акваторию залива. Океанский лайнер занимал собой немалую часть видимого пространства, но, как ни странно, хорошо вписывался в окружающую панораму. Современные обводы корпуса как бы подчеркивали лишний раз не слишком изменившийся за последние десятки лет облик обшарпанных городских построек, но удивительным образом такое сочетание придавало всему этому месту ощущение праздности и беззаботной жизни курортного городка. Такое чувство Дима испытал впервые очень давно, прибывая однажды утром на борту печально известного теплохода «Адмирал Нахимов» в курортный город на Черноморском побережье. Как и тогда, при виде залитой солнечным светом набережной в душе невольно рождался трепет встречи с другим, небудничным, миром, который всегда существует где-то сам по себе и живет потом еще очень долго в виде незабываемой открытки с надписью «Привет из Крыма». Белый теплоход, чайка над волной, и райский уголок, утопающий в субтропической зелени. Дима невольно задумался, погружаясь во внезапно нахлынувшие воспоминания.
Они вдруг перенесли его в другой приморский город, где он родился и провел всю свою жизнь. От них на душе всегда теплело, и каждый раз память пощипывала
уголки глаз, невольно наворачивая неизвестно откуда-то взявшуюся слезу. Дима был сентиментален. Не сродни глупым проявлениям молодой барышни, а по-другому, обостренно и глубоко переживая самые неожиданные моменты своей жизни. Тот город и теперь присутствовал в нем, вероятно, более идеальным и привлекательным, чем он был на самом деле, но все так же задевая за живое. Не было причин забывать или перечеркивать в сознании немеркнущие образы, и Дима любовно хранил эти воспоминания. Они волновали его каждый раз, словно не существовало ни прошедшего времени и далекого расстояния их разделяющих. Ему вдруг привиделось именно сейчас, здесь, за тысячи километров, небольшая лестница, сбегающая с конца одного из спусков прямо к входу в порт. На ее широких пролетах, окантованных базальтовыми плитами, он любил замедлять шаг, вдыхая несущийся откуда-то сверху запах цветущей акации. Медленно, шаг за шагом хорошо было подниматься наверх по ее пологим ступенькам, где за кромкой последнего марша сначала открывался вид на приплюснутый серый купол крыши оперного театра, дальше двухцветный с колонной балюстрадой портик и уже затем постепенно показывался второй этаж со строгими бюстами композиторов в круглых глубоких нишах. Лестница оставалась позади, и теперь уже в перспективе все здание представлялось в своем полном великолепии, видимое не с фасада, а с боковой стороны с виднеющейся фигурой Мельпомены у входа в просвете ажурного литого уличного фонаря. Чугунные скамейки под сенью огромного дуба, почти ровесника города, и кусок темно-желтой булыжной мостовой с проблесками бликов утреннего солнца на отполированной поверхности, пробивающегося сквозь густую листву платанов. Дима опять про себя залюбовался этими всегда полупустым кварталом. Бывая здесь довольно часто, он так и не привык никогда подсознательно к нежной камерности крохотного, но удивительно архитектурно завершенного уголка. Не безучастно, а каждый раз по-новому вглядывался в каждую черточку коротких, почти не тронутых переменами улиц некогда блистающей Южной Пальмиры.
Память настойчиво уводила его направо на Приморский бульвар, в прохладную аллею. Там открывался вид на Карантинную гавань, и, наклонившись, он бережно поднимал едва открывшийся из зеленой колючей кожуры конский каштан с темными разводами, приятно гладкий на ощупь. С этим бесценным талисманом Дима возвращался и, минуя Думу, бесцельно и в то же время уверенно проходил по Пушкинской мимо Бродской синагоги по направлению к вокзалу. Там, повернув в сторону Свято-Пантелеймоновского монастыря, уже шел чисто по запаху, как хороший доберман-пинчер, улавливая едва уловимый, носившийся в воздухе, ни с чем несравнимый запах утреннего улова из рыбных павильонов Привоза...
Нахлынувшие воспоминания уже физически отозвались покалыванием где-то в груди, и ей-богу, он уже не сомневался, что именно в этом месте находится душа.
День медленно клонился к закату. Подходила к завершению однодневная стоянка круизного лайнера в Торагоне, и непрерывная череда экскурсионных автобусов подвозила пассажиров к борту судна. Другие стекались сюда многочисленными группами, нагруженные дурацкими и совершенно ненужными им сувенирами, потратив выделенный на эти цели бюджет. Разномастная, но в целом очень характерная толпа, резко выделяющаяся своим очень традиционным видом от местного населения. Мужчины и женщины разных возрастов и национальностей в неизменных мешковатых шортах и кроссовках, откуда нелепо торчали белые с синими прожилками вен незагорелые ноги. Гавайские рубашки и балахонного вида кофты с короткими рукавами, несмотря на отсутствие дикой жары или, справедливее сказать, на присутствующую некоторую прохладу, отнюдь не соответствующую такой форме одежды. Гуськом, как муравьи, они поднимались по шаткому трапу и исчезали в гигантской утробе. Корабль долго и протяжно гудел, возвещая о скором отходе, и этот низкий трубный звук разносило по всем окрестностям. Три мощных буксира выталкивали высоченную махину поближе к выходу, и уже там, еще раз дав прощальный гудок, он окончательно скрывался за брекватером. Город, проводив желанных гостей, возвращался к небольшому перерыву и уже ожидал через несколько дней, а может, и значительно раньше, других, заполняющих его бесчисленные рестораны и магазинчики, превращая будни в ярмарочный балаган. Раз в неделю пароходов приходило сразу два, и тогда шумная сутолока на улицах почти не ослабевала с раннего утра до позднего вечера…
Таким и выдался следующий день. Дима, едва проснувшись и выйдя на палубу, обнаружил буквально у себя под носом их возвышающиеся, как айсберги, белые корпуса. Перед его глазами четко просматривались нескончаемые этажи задраенных иллюминаторов плавучего города людей, не желающих ни на минуту расстаться с привычным комфортом и своим замкнутым миром, только им понятных представлений. Ему даже представилось на минуту, как невидимая заведенная пружина где-то глубоко внутри движет эти похожие фигурки в их неизменном повторяющемся день изо дня циклическом, подвластном только силе завода, а не им самим движении. Даже оказавшись в другой стране, они продолжали жить по отработанному и неизбежному графику и начинать свой день со святого ритуала неизменной утренней пробежки. Правда, теперь они это делали вокруг ограниченного палубного пространства. Дима со стороны наблюдал эти неживые, словно вырезанные из цветной бумаги силуэты, накручивающие не первый и не последний замкнутый круг, с наушниками вокруг головы, счастливые в своем добровольном незнании другого времяпрепровождения. Безучастно, почти машинально он следил глазами за этим нескончаемым бегом в никуда, не испытывая при этом ни грамма к ним сожаления или сочувствия.
«...Да бог с ними! Ненормальные.»
Дима допил вторую чашку эспрессо и готовился к выходу в город, предвкушая заранее новизну впечатлений. Он вдруг подумал о том, как бы произошла подобная встреча с городом его детства. Фантазия опять уносила его далеко туда, где из утреннего тумана возникал силуэт белой колонны Воронцовского маяка...
Дима купался совсем недалеко от этого места. Для горожан дебаркадер был закрыт. Пройти на территорию порта и тем более, раздевшись, нырнуть в сторону, защищенную волнорезом от открытого моря, было непозволительной роскошью, и редко кому удавалось претворить в реальность свои неуемные желания. Дима не был законченным психопатом, но были вещи, которые не давали ему иногда спокойно спать. Выбрав однажды спокойное утро, он спустился в Отраду. Пляж был почти безлюден. Несколько собачников, да еще пара непонятного вида, занимающихся йогой. Едва заметная волна осторожно накатывала на песок, погружая в воду на секунды мелкие, с полукруглым рисунком ракушки. Так же легко с тихим шелестом отступала назад, впитывалась и опять вперед, неустанно повторяя свой неизменный цикл. Бархатный августовский сезон стирал все видимые грани между теплой ночью и тем особенным состоянием так и не уснувшего до конца летнего моря с его едва заметным утренним бризом.
Дима вынашивал этот план давно, и теперь он знал, что непременно доплывет до заветной цели. Море встретило его приветливо, и он уже нисколько не сомневался в успехе своего мероприятия. Несколько взмахов рук, и вот уже не чувствуется дно. Видимая так близко высокая каменная полоса с хорошо знакомым строением в ее конце вдруг оказалась дальше, чем она казалась с берега. Дима глубоко вздохнул и заставил себя расслабиться. Теперь, совершенно успокоившись, он уверенно плыл, оставив далеко позади покачивающиеся красные буи ограничения зоны купания. Он вовсе не собирался штурмовать маяк. Не из малодушия, совсем нет. Взобраться по скользким камням, обросшим тиной и острыми, как бритва, обломками мидий, было бы просто невозможно даже в самую тихую погоду. Был другой путь, и если ему удастся обогнуть территорию СРЗ-2, судоремонтного завода, то он окажется на Военном пляже, а оттуда уже нечего делать пройти по берегу до входа на пирс. Вода была теплой. Дима даже ощущал ее необыкновенную мягкость и иногда переворачивался на спину, чтобы передохнуть. День был выбран удачно. В выходные на заводе никого, только стрелок ВОХРа. Ему тут же представилась приземистая, необъятных размеров тетка в форменном берете с трехлинейкой образца 1898 года в руках. Возможно, он преувеличивал, но именно так он себе представлял охранника стратегического объекта с никому не нужным металлоломом.
Песчаная коса, примыкавшая к цехам, была пуста. Он видел издали разбитые стекла заводских корпусов и побелевшие от соли стены. Дима не спешил, хотя расстояние и не было большим, он все же старался проделать этот путь не из последних усилий. Наконец показалась проржавевшая сетка, далеко выступающая в море. Она была границей Военного пляжа. О нем Дима слышал от одного из своих соседей по двору. Тот хорошо помнил, как еще до войны они туда часто ходили купаться с пацанами. Там же, по преданию, купались многие известные горожане, поскольку он был самым чистым и романтическим местом. Потом порт расстроился, и пляж закрыли. Эти рассказы еще с детства бередили душу, и Диме очень хотелось попасть туда. Теперь он плыл к этому месту. Еще несколько взмахов, и ноги почувствовали крупную гальку. Он вышел на берег. Никого. Он внимательно огляделся, пытаясь сопоставить воображаемое с действительностью. Может, когда-то это место и было чистым, но теперь здесь явно недоставало хозяйской руки. Повсюду валялись старые автомобильные покрышки, какие-то палки в мазуте, обрывки проволоки. Дима присел на горячий песок и зажмурился. Солнце приятно ласкало его тело, и он чувствовал, как постепенно восстанавливается дыхание. Шевелиться не хотелось, и так он просидел довольно долго и, уже открыв глаза, еще раз посмотрел вокруг. Справа начинались широкие плиты и, сужаясь, уходили дорогой прямо к маяку. Отсюда он был виден очень хорошо. Красная застекленная огороженная кабинка наверху, под ней небольшие растяжки, похожие на гики с вантами. Внизу небольшая дверь, возле нее шлюпка. Людей он не заметил и, немного передохнув, вступил на теплый цемент...
...Ход его мыслей прервал звук громкоговорителя. На пароходе что-то объявляли пассажирам, вероятно, о предстоящих экскурсиях. Туристы уже бодро спускались по низкому трапу, выходившему откуда-то из судового чрева.
«...Пора завтракать!»
Дима почувствовал голод и хорошее настроение.
«...Лучше всего перекусить в городе, пока там еще свободно.»
Он быстро переоделся и, уже выйдя из марины, смешался с толпой. Городок, похоже, еще спал, но уже был умыт. Влажные тротуары выглядели свежо, и пахло мокрым асфальтом. Магазины уже открылись, но кафе и рестораны пока оставались пустыми. Появились первые уличные торговцы со своим незамысловатым и одинаковым товаром. Вид его производил впечатление побрякушек для туземцев и Дима не мог поверить, что все это барахло может пользоваться хоть каким-нибудь спросом. Продавцы занимали свои привычные места на улице и криками привлекали покупателей.
– Сеньор, сеньор, не проходите мимо, это уникальная работа...
– Amigo! Amigo!..
Дима улыбкой отвечал на их призывы и невозмутимо шел своей дорогой, выискивая кафе поприличнее. Он переходил от одного заведения к другому и просматривал уже предусмотрительно выставленные для всеобщего обозрения пюпитры с меню. Ему хотелось что-нибудь непременно местное, и, выбрав небольшой ресторанчик, на его усмотрение внушающий доверие, он занял место за пустым столиком снаружи. Проблем с заказом не возникло. Официант, похоже, бегло говорил на нескольких языках и был очень приветлив. Диме даже не пришлось растолковывать ему о своем слабом знакомстве с местной кулинарией. Тот, прекрасно ориентируясь в ситуации, сказал, что принесет самое лучшее.
– Ну вот и замечательно!
Дима поблагодарил официанта и откинулся на спинку стула, щурясь от лучей нежаркого утреннего солнца. В голове опять запестрели образы, погружая его в прерванные воспоминания...
...Он ступал босиком по разогретым плитам, по обеим сторонам которых темнела вода. Она плескалась и с легким шумом разбивалась о камни внизу, со стороны открытого моря. Гладкая, без всякой ряби, как зеркало, она была с другой. От маяка он находился теперь в нескольких десятков метров. К его высокому постаменту вела металлическая с поручнями лесенка, и массивную колонну окружали невысокие столбики с провисшими якорными цепями между ними. Так близко он видел его впервые. Да разве только он? Вода переплескивала через основание ступенек и пенилась, скатываясь вниз по замшелым камням. Дима не стал испытывать судьбу, долго здесь околачиваться было неразумным. Его вполне могли заметить и, чего доброго, замести, куда следует в этом случае, иди потом объясняй свои романтические настроения. Он нашел удобный спуск к воде и решительно нырнул в синюю гладь...
...Официант принес тарелки. Все выглядело весьма аппетитным. Это был тот самый случай, когда так редко совпадает предлагаемое и желаемое. По всей видимости, у этого парня был наметанный глаз, и он честно отрабатывал свои чаевые. Улица постепенно оживала, все больше туристов заполняли гостеприимно распахнутые двери самых разнообразных торговых точек. В особом почете было местное пиво и водка из агавы. Эти продукты предлагались наперебой на каждом углу, несмотря на сравнительно ранний час. Что было самое удивительное – находились желающие таким образом прикоснуться к местной экзотике. Правда, их было мало, в основном еще не проголодавшиеся туристы удовлетворяли свой зуд путешественников в магазинах. Дима уже заметил двоих с огромными пластиковыми кульками, из которых торчали одеяла с национальным орнаментом.
«... О, первые ласточки. С почином вас, дорогие гости!»
Твердая уверенность о стране – изготовителе этих предметов не таилась где-то глубоко внутри. Дима был просто уверен в собственной правоте, и, когда любопытства ради взглянул на бирку в одном из магазинов, ему даже не пришлось удивляться своей прозорливости.
«Сделано в Китае. Точно!»
Ему стало приятно за далекую державу и ее трудолюбивых жителей, снабжающих весь мир товарами, может быть, не первоклассного качества, но зато бойко и в нужном ассортименте. Если уже здесь, то действительно они преуспели в экономической экспансии.
Дима бесцельно бродил по улочкам этого городка. Едва свернув в сторону от центра, легко было заметить, как они внешне менялись, и уже совсем неприглядно выглядела убогость и беднота этих кварталов. В двух шагах от парадного фасада со странной и непривычной тишиной. Лишь редкие местные жители, да иногда полусонная бродячая собака. Он шел наугад и внезапно оказался у местного музея, который располагался в некогда добротно построенном здании для управленче-ских нужд. Какие-то муниципальные функции, возможно, здесь и сохранились, и тех небольших помещений, что были отведены подпостоянно действующую экспозицию, хватало с лихвой. Немногочисленные экспонаты имели ну уж очень условную ценность. Ни традиционных обязательных глиняных черепков или двух-трех монет сомнительного происхождения. Этого не было. Холщовая сумка местных индейцев, судя по сопроводительной надписи столетней давности, того же возраста мотыга, пара засохших початков кукурузы, современные копии старых карт – на этом материальные свидетельства культурного и исторического наследия заканчивались. Дима любил провинциальные музеи. Он всегда с глубоким уважением относился к самоотверженной подвижнической деятельности людей, влюбленных в свой край и его историю, и зачастую именно они отыскивали не мнимые, а истинные шедевры, ничего не имевшие общего с политической или идейной направленностью. Здесь же Дима просто развеселился. Музей был пуст. Нет, кроме него в залах находилось еще несколько человек, но смотреть было не на что. Оказавшись вскоре у выхода, ему так и не удалось сообразить, что же все-таки здесь представлено. Спустившись по крутой дощатой лестнице, он оказался во дворе, представлявшем собой некоего рода символический некрополь, где никто не был захоронен. Он с интересом стал прохаживаться мимо монументов и автоматически читать сопроводительные надписи. Отважные идальго, гордость испанской короны, по соседству с неизвестными капелланами, основателями первых христианских миссий. Пыльная история, навсегда утратившая последние страницы жизни и сохранившаяся лишь в примитивных картинках школьных учебников. Он уже собирался повернуть к выходу, как вдруг взгляд его невольно задержался на одном памятнике. Такой же, как и все остальные, выполненный местными умельцами при весьма умеренном бюджете. Барельеф на стеле изображал конкистадора, дату его рождения и смерти. Что-то его смутило. Дима попытался понять, была ли это оплошность или признак полного равнодушия к памяти давно истлевших останков. Под бородатым портретом в испанском шлеме дата кончины совсем не соответствовала другой, внизу, в жизнеописании. В глаза это сразу не бросалось, но, будучи замеченной, уже вызывала справедливое недоумение. Не у кого было спросить: в этом месте Дима был единственным посетителем. Хмыкнув про себя, он опять оказался на улице.
Жизнь здесь била ключом. Появились бродячие музыканты. Группами по три человека, одетые в национальную одежду, они предлагали свои услуги нетребовательной и неизбалованной публике. То там, то здесь были слышны труба и гитара. Пели, кстати, очень неплохо, и музыка была в большинстве своем проникновенной и мелодичной. На дороге показалась повозка, с виду напоминающая конную коляску. Вместо коня туда была впряжена зебра. Такое было даже трудно предположить, но не поверить своим глазам Дима тоже не мог. Он почувствовал явный подвох, но еще не знал, с какого боку. Лишь только когда это копытное приблизилось на достаточное расстояние, можно было легко узнать в норовистой африканской лошадке покорного раскрашенного мула с наведенными черными полосками. Возница ловко петлял между машинами, и, похоже, бедное животное уже давно смирилось со своей участью быть одновременно покорным гужевым транспортом и актерствовать, представляя собой экзотическое существо.
Дима определенно испытывал удовольствие от невольного участия в этом импровизированном уличном представлении. Но люди так жили, и весь этот пестрый, чем-то смахивающий на цирк спектакль был реальной частью их каждодневного бытия. Агавовая водка текла рекой. Пьяных не было, и вся атмосфера городка при всей кажущейся возбужденности была расслабленно умиротворенной. Он оказался на набережной. Здесь, вдали от суеты центральной улицы, чинно прогуливались местные жители и их семьи. Порт отсюда был виден как на ладони. Внизу, во взбаламученной воде, резвилась пара морских львов. Сверху им кидали мелкую рыбешку, и они отработанными ловкими движениями моментально подхватывали ее на лету. Этот трюк был знаком им до совершенства. Их огромные блестящие тела почти не скрывались под водой, да и охотиться нужды не было никакой. Гуляющие сменяли друг друга, и веселый аттракцион продолжался до бесконечности. Дима решил вернуться на яхту. Уже на подходе к причалам он с удивлением обнаружил странный бурый цвет воды. Еще утром она была почти прозрачной, и на глубине даже в пять футов можно было, не напрягаясь, заметить проплывающий косяк рыб. Сейчас же все изменилось, и ни о какой видимости даже в фут не могло быть и речи. Не у кого было спросить об этой странной перемене. Вчера он видел мужичка напротив на двухмачтовом яле, но сегодня признаков жизни там никто не подавал. Оставалось попытаться связаться по радио с другими такими же, как и он, яхтсменами.
Дима покрутил ручку настройки. Канал мог быть или шестьдесят девятый или семьдесят второй, возможно, и другой, но именно этими люди пользовались для переговоров между собой. Эфир пока молчал.
Дима включил микрофон.
– Я «Глория»! Если кто меня слышит, прошу выйти на связь. Прием.
Он повторил свои позывные, подождал немного, но так ничего не услышав, поменял канал.
– Я «Глория», прошу выйти на связь! Прием.
Радио продолжало молчать. Дима опять поменял канал и опять повторил свои позывные. Решив подождать подольше, он, было, двинулся выйти из рубки, как внезапно услышал ответ:
– «Глория», я «Кассандра». Вас слышу. Прием.
Дима повеселел. Из динамика раздавался низкий грудной женский голос.
– «Кассандра», я «Глория». Благодарю за своевременный ответ, а то я уже подумал о своем полном одиночестве в Торагоне. Прием.
– «Глория», я «Кассандра». Вы здесь не совсем один. Это не необитаемый остров и вы не Робинзон. Сожалеете?
Голос звучал игриво. Диме совершенно беспричинно было приятно, что откликнулась именно женщина и, по всей вероятности, не без чувства юмора. Не замороженная, как большинство американок, а даже, как кажется, с игрой ума.
– Но хорошо бы знать, что для связи мы все здесь используем пятьдесят восьмой канал. Я услышала вас совершенно случайно, радио сканировало эфир. Прием.
– «Кассандра», я «Глория». Спасибо за информацию и мою идентификацию. Теперь я знаю, кто я, и уже, определившись, до конца буду работать на этой волне. Хотя, по правде, был бы не прочь неделю прожить как герой мистера Дефо. Кстати, почему такой цвет воды? Вы не в курсе? Прием.
– «Глория», я «Кассандра». Это красный прилив. Посмотрите, что будет делаться, когда стемнеет. Прием.
– «Кассандра», я «Глория». Еще раз большое спасибо. Конец связи. Прием.
– «Глория», я «Кассандра». Всего хорошего! Не скучайте. Конец связи.
Дима задумчиво выключил радио. Голос звучал знакомо, или по крайней мере он очень походил на тот, что он уже слышал однажды. Может, это ему показалось, но что-то, безусловно, его взволновало. Дима не очень хотел в этом себе признаваться, но он чувствовал, что при случае ему будет приятно отыскать еще раз звук этого голоса в эфире.
День прошел незаметно быстро. Вроде бы он не был занят ничем серьезным. Так, ничего важного или значительного. Впрочем, он стремился быть здесь ради одной простой причины. Прийти в себя от той труднопереносимой обстановки и забыть на какое-то время бесконечный изматывающий ритм. Отдышаться. Сбить руку, как в плохой и неудачной карточной партии, когда выкидываешь все время одну и ту же масть. Просто ничего не делать и нормально пожить среди тех, кто тебя совершенно не знает, и никому до тебя нет ровным счетом никакого дела. Он вспомнил, что сегодня только завтракал, и этого хватило на весь день.
– Время ужина.
Иногда он говорил сам с собой и при этом находил в себе приятного собеседника. Дима не спеша выпил бокал вина, любуясь закатом, и переодевшись к вечеру, направился опять в город. Навстречу ему спешили груженные всякой чепухой пассажиры обоих круизов. Некоторые, разгоряченные непривычной для них дозой коварной агавовой водки, громко разговаривали и смеялись. По всему было заметно, что они остались довольны проведенным временем и сделанными покупками. У самых отчаянных и бесстрашных на головах были надеты широченные соломенные шляпы с пирамидальной тульей. Выглядели они в них бесконечно глупо. Дима усмехнулся. Он тут же живо представил, как, едва приехав домой, они мучительно станут искать подходящее место в своем жилище для этих громоздких сувениров, проклиная попутавшего их беса, и наконец, безнадежно обшарив в доме все возможные закутки, с чувством глубокого облегчения отнесут их в гараж, где шляпы будут еще долго пылиться, пока в один прекрасный день их не выбросят совсем, вычеркнув уже навсегда из памяти путешествие в Торагону. Дима шел против потока и ловил на себе недоуменные взгляды. На местного жителя похож он не был, тогдакто же и почему он не с ними?
«Пусть думают, что я современный миссионер и прибыл сюда по духовному призванию обращать заблудшие души в лоно истинной веры.»
Он даже приосанился и принял смиренный вид.
«... Хотя всех этих тоже не мешало направить на путь истинный...»
Он еще раз всмотрелся в эту многоголосую толпу. Его так и подмывало помахать им вслед рукой. За мостом шествие уже заметно поредело. Лишь отдельные загулявшие участники круиза спешили нагнать своих. Центральная улица опустела, но не умерла окончательно. Продолжали работать рестораны, и местная молодежь плотно оккупировала бары и дискотеки. Народ посолиднее находил себе другие развлечения, никто не толпился и никуда не спешил. Дима зашел в небольшой ресторан. Его полутемный зал был заполнен едва ли на одну треть. Такая тихая и спокойная обстановка была как нельзя более кстати.Там же находилась хозяйка этого заведения. Они разговорились и оказались почти земляками. Ее семья еще до войны перебралась сюда из Польши. Узнав, что Дима из России, она угостила его вином из местных виноградников и посоветовала, что лучше всего выбрать из меню. Дима не сопротивлялся, и ужин прошел в очень теплой атмосфере.
Возвращался он уже затемно и, едва приблизившись к воде, которая при дневном свете была грязно-бурого цвета, обомлел. Даже самое незначительное ее движение вызывало целый сноп светящихся мелких огней. Плеснувшаяся рыба оставляла на поверхности флюоресцентные круги, и они расходились уже неяркими волнами во все стороны. Дима подобрал какую-то щепку и кинул ее в воду. Та плюхнулась и образовала целый фонтан ярких брызг.
«...Красный прилив. Так вот что имела в виду Кассандра...»
Дима задумчиво открыл дверь в рубку и почти машинально, повинуясь непонятной силе, включил радио. Он не был ни в чем уверен, но сознательно выбрал тот канал, на котором ему ответили в первый раз. Никакого желания говорить с кем-то еще он не испытывал. Вернее, он хотел говорить или, еще вернее, опять услышать этот низкий грудной голос.
– «Кассандра», я «Глория». Я видел красный прилив. Прием.
Почти ни на что не надеясь, он знал, что это один шанс из тысячи. Он посмотрел на часы. Было около десяти. Вряд ли в это время кто-нибудь сканирует эфир, да и что искать на стоянке в порту. Рука потянулась и уже почти прикоснулась к выключателю, но вдруг остановилась. Из динамиков раздался голос.
– «Глория», я «Кассандра». Не спится? Прием.
В это трудно было поверить и предположить даже непредвиденное совпадение. Менее всего Дима ожидал в своей жизни счастливую случайность. Это не про него. Из двух спичек, одной короткой и другой длинной, при жеребьевке он всегда вытягивал ту, которая не оставляла лучшего варианта. Теперь вдруг реальность оказывалась за гранью его привычных представлений о собственной везучести, не ироничной и извиняющейся улыбкой судьбы, а предвестником подсознательно давно ожидаемой встречи.
– «Кассандра», я благодарен за открытие. Никогда до сегодняшнего вечера не видел ничего подобного и теперь связываю это природное явление с вашим именем. Прием.
Из радио раздался смех. Диме было приятно сознавать, что он, возможно, произвел впечатление на эту женщину своей европейской галантностью.
– Не правда ли, красиво? Я наблюдаю за этим уже вторую ночь в полном восторге. Прием.
– Очень. «Кассандра», откуда вы и как надолго? Где вы стоите?
Дима уже знал точно, что обязательно увидит обладательницу этого необыкновенного голоса, обычно предчувствия, если они возникали, его редко обманывали. Он не боялся разочароваться, в конце концов, никаких обязательств, легкий флирт, и не более того.
– Мы из Эл-Эй и стоим в отеле «Лагуна-Марина». Вероятно, пробудем здесь весь остаток недели. Кстати, как вас зовут? Прием.
Он знал это место. Заметное, кораллового цвета здание многоэтажной гостиницы хорошо было видно со стороны океана, недалеко от входа в порт. За невысоким волнорезом угадывались причалы, судя по торчащим вверх мачтам. Вероятно, десять или пятнадцать минут на такси от центра – как, впрочем, и все в этом городе, очень близко. Дима назвал свое имя, не волнуясь о странности его звучания. Характерный акцент, бесспорно, выдавал его иностранное происхождение, и в данной ситуации этот факт мог быть для нее только интригующим.
«Мы..?»
Дима терялся в догадках.
« Кто? С кем она?»
Прямо спросить, кто это – спутник или спутница, было как-то неловко, и он решил благоразумно не торопить события.
– Кассандра, вы разрешите так себя называть?
Женщина рассмеялась еще раз. Похоже, ей понравилась эта необычная ситуация и импонировало Димино стремление сохранять ее загадочность.
– Кассандра, а почему бы нам всем вместе не позавтракать завтра в городе. Несмотря на то что я здесь недолго, мне удалось разыскать уютное место со свежими круассанами и неплохим кофе. Не возражаете?
Она не возражала. Легко приняла предложение, и они договорились увидеться наутро в небольшом ресторанчике на набережной. Теперь Дима с интересом ожидал продолжения и его возможных участников. Он никак не рисовал себе в воображении эту встречу. Не думал о внешности или возрасте своей новой знакомой, чутье подсказывало ему необременительность и приятность возможных отношений. Уже выйдя из рубки на палубу, в его голове продолжал автоматически прокручиваться весь разговор. Вода продолжала вспыхивать то там, то здесь, и Дима, уже думая о совершенно другом, следовалвзглядом за разбегающимися всполохами. События оказались неожиданными, и он с внутренним удовлетворением еще раз переживал нежданный сюрприз, который принес ему первый день, проведенный в Торагоне.
Утром в назначенное время он оказался в условленном месте. Столики были не заняты, лишь преклонных лет посетитель в углу открытой террасы читал газету. Дима выбрал место, откуда хорошо просматривалась улица, и присел. Он всегда отличался пунктуальностью, но прекрасно осознавал, что эта черта свойственна далеко не всем. Вот и теперь он предупредил официанта, почти мгновенно предложившего свои услуги, что ожидает двух или трех человек и они намерены заказать чуть позднее. Из-за угла показалась женщина. Дима внимательно начал всматриваться в ее направлении. Он даже не предполагал, кто придет, и невольно оценивающе следовал за ней взглядом. За ней шли еще двое, но все они проследовали мимо. Дима уже приготовился открыть принесенный с собой журнал, как вдруг сзади его вопросительно окликнули:
– Не вы ли капитан «Глории»?
Он оглянулся. Прямо перед ним стояли женщина его возраста или немного старше и мужчина, примерно ее ровесник. Дима привстал:
– Кассандра? Простите, не знаю вашего имени...
Обратился он к спутнику. Тот приветливо улыбнулся и протянул для пожатия руку:
– Генри. Очень приятно!
Дима представился и предложил занять место за столиком. Теперь он мог рассмотреть их лучше. Генри был очень аккуратно одет и как-то по-особенному опрятен. Небольшая борода-эспаньолка, светлая рубашка, оттенявшая свежий загар. Взгляд открытый, с чем-то не совсем понятным пока, сквозившим изнутри.
Кассандра оказалась довольно приятной женщиной, брюнеткой. Немного полноватая, но это шло к ее лицу, спокойному, слегка смугловатому. В брюках и шелковой, свободно ниспадающей блузке. Она улыбнулась и обнажила очень ровные белые зубы. Дима подсознательно отметил про себя, что они не мелкие, как у хищницы, и вообще они оба вызывали расположение. Неловкости никто не испытывал, и, перекинувшись парой ничего не значащихфраз, все трое принялись обсуждать предысторию их необычного знакомства.
Выяснилось, что они здесь уже почти неделю на парусной яхте по приглашению товарища Генри и для них это первое такого рода путешествие. Дима с полным пониманием поинтересовался, не испытывают ли они морскую болезнь и если такое есть, то как они это переживают. Тема эта вызвала неминуемые шутки по поводу необычности их впечатлений, и они наперебой стали со смехом делиться некоторыми невинными и казусными обстоятельствами своего пребывания на борту в качестве пассажиров и хороших приятелей капитана. За завтраком все освоились уже окончательно и без стеснения расспрашивали Диму о подробностях его плавания с нескрываемым интересом, обращая внимание на детали. У Кассандры расширились глаза при упоминании об утопленнике, она слегка побледнела и с испугом произнесла:
– Какой ужас!
Дима тут же переменил тему, и они перешли к их основным занятиям. Генри оказался женским парикмахером-стилистом, а Кассандра... Ну кто бы мог подумать о таком непредсказуемом и, самое главное, редком совпадении? Писателем-сценаристом. Дима не преминул тут же поделиться своим опытом работы в кино, сопровождая рассказ подтруниванием над всей съемочной группой, включая себя самого. Это их развеселило, и они от души хохотали над сценой со сверчком.
– Теперь каждый раз, когда я слышу этот звук, – продолжал Дима, – я представляю себя вновь и вновь в том павильоне.
Он пытался определить, что их связывает. То, что они не были связаны узами брака или просто сожительствовали, стало уже очевидным. Похоже, Генри больше заглядывался на мужчин и тяготел именно к такой близости. Весь его облик, манера держаться и говорить были уж очень красноречивым свидетельством. Геев Дима распознавал почти безошибочно, и в этом случае доля сомнения была ничтожно мала.
«Уж не того ли поля ягода и Кассандра? Однополая любовь? Если так, будет очень жаль».
Дима уже успел рассмотреть ее получше. За свободной блузкой скрывалась большая грудь и роскошные округлые плечи. Небольшая полнота делала ее движения слегка медлительными, но не казалась излишней, скорее наоборот, придавала всему ее облику ощущение томности и ленивого сладострастия.
«Да, было бы очень жаль...»
Подумал Дима, тем более что ему всебольше импонировала ее не пустая болтовня, а необычные замечания и некоторая схожая с ним реакция на окружающее.
Такими женщины выглядели на полотнах итальянских мастеров эпохи Позднего Возрождения, и неудивительно, что они могли вдохновлять на подлинные шедевры. Время меняет мнение толпы, но подлинная красота существует сама по себе всегда и только для избранных.
Они просидели за завтраком довольно долго, и уже при расставании Дима их пригласил к себе на бокал шампанского. Генри тут же ответил за двоих и обещал непременно прийти. Кассандра лишь улыбалась спокойно и невозмутимо, и по всему чувствовалось, что ему удалось завладеть их вниманием, или по крайней мере ее.
«Нет, она, безусловно, не из этих...»
Дима уже не сомневался. Встречу запланировали назавтра и тепло распрощались. Он решил пройтись, и хотя почти все местные достопримечательности он уже увидел еще вчера, все равно хотелось оказаться на оживленной улице среди праздношатающихся горожан и приезжих, несмотря на будний день и отсутствие пассажирского парохода в порту. Никаких дальнейших планов он не строил, ставшее привычным их отсутствие раскрепощало его сознание и успокаивало нервы. Случайно он забрел на рыбный базар, и если для большинства место такого рода не значило ничего, то для него этот слегка вонючий пятачок открывался с совершенно другой, только ему понятной стороны.
Дары моря заполняли здесь все видимое пространство.Мелкая и порезанная на куски крупная рыба с серебристой чешуей аккуратно громоздилась на лотках, и было невозможно удержаться, чтобы не открыть жабры и не заглянуть на их цвет или удостовериться в свежести улова по цвету глаз или отсутствию характерного рыбьего запаха. Совсем как когда-то. Дима хорошо запомнил с детства те, другие рыбные ряды...
– Почем ваша вязочка?
Придирчивая хозяйка поочередно пересматривала крупных бычков-песчаников. Она с трудом делала выбор между одинаково свежей, выловленной лишь пару часов назад, сладкой на вкус черноморской невзыскательной, но очень специфической рыбкой. Отходила, торговалась, сбивая на копейки цену, но соблюдая необходимый, годами выработанный базарный этикет. Подходила опять и, словно делая одолжение, нехотя покупала вожделенный товар. На мраморных столах лежала поштучно крупная серовато-коричневого цвета камбала. Никогда после Дима не пробовал такую замечательную уху. Шипы не срезались, и под ними был слой нежнейшего жира. Юшка с мелко нарезанной петрушкой и горстью укропа съедалась сразу, и лишь потом доходила очередь до жестковатой по сравнению с тающей во рту мякотью белоснежного мяса, похожей на лист морской капусты шкуры. Лопалось под языком пространство под уже совсем затупленным шипом, наполняя полость рта необыкновенным вкусом и теплотой неостывшей ухи. Мелкий глось и деликатный чирус. Но венцом всего этого великолепия, безусловно, была скумбрия. Ровные, почти калиброванные качалочки, аккуратно завернутые в марлечку, источали тонкий аромат, и ее малосольную невозможно было не с чем сравнить. Ни с трехдневной дунайкой, ни со ставридкой, просоленной с вечера и готовой к завтраку в сочетании с молодой ноздреватой картошкой под рюмку запотевшей водки.
Рыбный павильон был построен еще до революции, и его отдельно стоявшие корпуса были удивительно похожи на трамвайные будки, сохранившиеся кое-где на окраинах. Эти перекликающиеся архитектурные особенности Дима запомнил с детства, они настолько цепко засели в мозгу, что уже потом было просто невозможно представить иначе и без этих характерных деталей облик его родного города. В этом месте всегда было шумно от выкриков дородных торговок, с необъятными талиями и полными руками, именно такие дамы составляли здесь подавляющее большинство. Их не называли, как обычно, мамками, но всегда относились с не меньшим уважением и трепетом, как мог относиться к любой женщине только житель этого города. Под ногами вечно хлюпала вода, перемешанная с рыбьей чешуей, и, уходя отсюда, казалось, что за тобой тянется неистребимый шлейф стойкого запаха...
Торагона не была исключением, разве что рыба другая да продавцы –мужчины. Дима обошел все стойки, невольно заглядываясь на чудесную палитру цветов и невообразимость представленной здесь живности, достойной кисти голландского живописца. Он не смог удержаться, чтобы не купить себе на ужин хотя бы что-нибудь из невероятного изобилия морепродуктов. С явной неохотой он покинул этот ностальгический островок и, завернув, опять оказался на набережной. В двух кварталах отсюда находился тот самый небольшой ресторанчик, где он сегодня утром завтракал. Следуя мимо, Дима машинально заглянул внутрь и, увидев знакомого официанта, дружески подмигнул ему. Тот приветливо помахал рукой в ответ, и этот незначительный факт простых и человеческих отношений отозвался в его душе. Искренность без фальши резиновых улыбок, которые всегда под рукой.
«Боже мой, какая эта теперь редкость! ..»
Дима старался о таком не думать. В итоге все издержки человеческих отнощений в богатом и развитом обществе, - необходимая контрибуция за неоспоримые удобства, а уж кто-кто, а он то хорошо и точно знал, что платим за все.
Все утро следующего дня прошло в приготовлениях к приему ождаемых гостей. Дима привел в порядок салон и пропылесосил ковер. Его пернатый друг успел за время их перехода наследить почти везде, скорлупа от орехов и семечек валялась в самых невероятных местах. Шампанского было в избытке. Для путешествия он припас два ящика «Клико» и бутылок семь «Дом Периньон». Одна даже 1983 года. Попойку он не собирался устраивать, но бог знает, на что они горазды. Здесь, в чужой стране, люди ведут себя иначе, по-видимому, атмосфера маленького приморского городка вдали от их привычных и, возможно, не всегда интересных будней освобождает дух и эмоции, а тем более, в годах, когда уже понятны и осознаны желания. Ему бы не хотелось что-нибудь пропустить, им, наверное, тоже. Все было почти готово, и Дима, оглядевшись вокруг, с удовлетворением отметил изысканность обстановки. Он еще раз протер хрустальные бокалы, удостоверившись в их идеальной чистоте, и посмотрел на часы. Было почти три. Они догово-рились на четыре. Дима включил послушать под настроение одну из своих любимых мелодий. Он хорошо запомнил, как однажды попал на её исполнение в зале.
Арию Нимарино из «Любовного напитка» Дима слышал до того много раз, но не вживую. Один из самых красивейших оперных театров в Европе находился все в том же его родном городе, но, увы, с весьма посредственной труппой. В репертуар входило то, что кое-как могло быть поставлено на провинциальной сцене, но чтобы говорить о Доницетти – это было бы чересчур высокое требование к вокалу.Тем более для этой оперы, где был просто необходим только хороший итальянский тенор. Уже много лет спустя оказавшись в Милане, Дима наконец купил билет на этот спектакль, и, когда действие дошло до центральной арии, зал абсолютно притих. Он хорошо запомнил этот момент. Тогда, подхваченный общим настроем, в предвкушении неповторимой секунды оставалось лишь ждать с замиранием сердца. На первых нотах он со всеми вместе вздохнул и, почти не дыша, прослушал ее до конца, до первого взрыва оваций.
Почти вовремя постучали в борт. Дима широко распахнул дверь на палубу и увидел Кассандру. Она была одна.
«…Одна!»
Пытаясь скрыть свою радость и неумело изображая разочарование, он только и смог что произнести:
– А где же Генри?
Кассандра рассмеялась, и тембр ее голоса заставил его от волнения вздрогнуть.
– Генри просил передать свои извинения, он не совсем себя хорошо чувствует. Ведь ты же принимаешь их?
Дима улыбнулся. Это было хорошим началом игры. Правильным. Как отработанная многими постановками классическая сцена. Он ничего не ответил и, распахнув двери, жестом пригласил войти. Его уже непроизвольно тянуло к ней. Вероятно, это же испытывала и она. Дима уже почти не сомневался. Уверенность была чисто интуитивной, и никогда такое внутреннее ощущение его прежде не обманывало. Дима не был неотразимым красавцем мужчиной, но обладал некоторой притягательностью, которую он не развивал искусственно в неуемном стремлении завоевывать сердца и приумножая собственные, ничего не значащие победы. Он знал об этом своем свойстве и еще о том, что некоторые женщины как раз любят такую скрытую привлекательность. Он был бесконечно далек от стремления только к телесным отношениям. Это было бы чересчур примитивно. Женщина его интересовала гораздо глубже, если она оказывалась достойной внимания. Избирательность – залог качества, и это правило для него всегда оставалось важнейшим.
Кассандра вошла в салон и, увидев попугая в клетке, весело заметила:
– О, да ты тут не один!
Птица повернула голову набок при новом, до сих пор незнакомом звуке и внимательно посмотрела на посетителя.
– Это мой товарищ и член команды. Большой помощи, правда, от него маловато, но мы же заводим друзей не в поисках собственной выгоды или исходя из соображений практической пользы, которую они могут принести. Не так ли?
Попугай опять повернул голову и, раскрыв крылья, показал свое роскошное оперение, всем своим видом как бы приглашая к дискуссии на эту тему. Немного присвистнув и опять посмотрев на всех своим немигающим взглядом, он решил до конца проявить все свои таланты. От его крика хотелось заткнуть уши.
– Как тебе нравится мой компаньон? Не правда ли, он умеет и знает, как не остаться незамеченным?
– Несомненно. Я в растерянности и даже не могу тотчас сделать выбор, кого мне хвалить первым. Его или его гостеприимного хозяина.
– Благодарю!
Дима обернулся и заглянул Касандре в глаза.
– Услышать тонкий комплимент всегда приятно, а из уст умной женщины – вдвойне. Если к тому же не дай бог она при этом еще и красива, остается только стать на одно колено и преклонить голову в восторженном поклоне.
Кассандра рассмеялась:
– А ты, оказывается, не лишен дара поэтического красноречия.
Увертюра к тону их встречи была сыграна. Легкость и непринужденность с первых минут воцарились между ними, и никто не испытывал ни грамма неловкости или смущения. Дима откупорил шампанское и наполнил два бокала. Стекло тут же запотело от холодного напитка, и было видно, как пузырьки газа, один за другим легко оторвавшись от дна, медленно поднимаются, лопаясь и вспениваясь у самой поверхности.
– Кассандра, спасибо за визит. И еще за неожиданный ответ тогда вечером.
Глаза их встретились.
– Я до сих пор под впечатлением, с которым будет очень трудно расстаться.
Что-то едва уловимое и очень теплое промелькнуло в ее взгляде.
– Зачем же расставаться? Приятных сюрпризов не так много в нашей жизни, и мне кажется, что и для меня это один из них.
Они чокнулись и сделали пару глотков. Разговор как-то сразу приобрел игривый оттенок, и уже вскоре прозвучал второй тост:
– За красный прилив, за эту необыкновенную возможность его увидеть.
Дима взял Кассандру за руку. Она ее не отдернула и почти уже серьезно произнесла:
– Будь осторожен,мой друг. Иногда получить желаемое гораздо легче, чем кажется...
Они говорили на одном языке, в который вплетались многозначительные уже интонация и жесты. Для каждого была слишком очевидной их внезапная близость, и они, словно растягивая удовольствие, играли в диалог.
– Я не боюсь. Вернее, уже давно не испытываю страха, но все равно спасибо за предупреждение.
Дима не спеша допил вино.
– Да и у тебя, по-моему, нет чувства неуверенности по этому поводу. Или я ошибаюсь?
В уголках ее рта появилась спокойная улыбка, и она также медленно опорожнила свой бокал.
– Хорошее шампанское. Ты первый русский, которого я знаю. Именно так у вас принято обхаживать женщину?
Дима усмехнулся:
– Не только у нас, и не каждую женщину. Единственное, что я могу признать: искренность и прямота – это, несомненно, в крови, как и некоторые другие качества. Они распознаются позже. Кстати, один вопрос. Я не совсем уверен… Что вас связывает с Генри? Прости меня за неуместное, наверное, любопытство. Но это скорее будет подтверждением или опровержением моих предположений.
Кассандра рассмеялась:
– Ты всегда так внимателен или проницательность – это черта характера одиноких капитанов?
Дима осмелел:
– Я всегда обращаю внимание на спутников женщин, которые мне нравятся.
– Даже так! Генри будет приятно, что его персона не осталась без внимания.
– Нет, дело совершенно не в нем.
Он испытывающе посмотрел ей в лицо. Во взгляде Кассандры ощущался неподдельный интерес к возникшей ситуации. Она опять рассмеялась и, едва пригубив из бокала, успокоила его:
– Я не думаю,что между вами возможно соперничество. Он гей и мы знаем друг друга с детства. У Генри был день рождения, очень круглая дата, и он захотел его отпраздновать таким образом с близкими ему людьми. Джованни – хозяин яхты, и Генри с ним уже давно, поэтому, когда он предложил это небольшое путешествие, я, почти не раздумывая, согласилась. Собственно, выбора не было, я не хотела ему отказывать, как давний и близкий друг. Теперь я только рада, что приняла это необычное предложение. Джованни научил меня пользоваться радио, и вот теперь иногда болтаю с другими. Не забывай, это мой опыт сценариста.
– Я тоже опыт?
Кассандра смотрела на него все так же весело.
– Ты опыт, но не тоже. Ты мое русское приключение.
Дима наполнил опять бокалы.
– За это и выпьем. Помнишь, как у поэта античности: «...Сегодня вином осушите заботы, завтра в широкое пустимся море...»
Они оказались рядом, и Дима ощутил запах ее волос.
– Опасное и непредсказуемое плавание...
Успела прошептать она, уже почти не сопротивляясь его рукам вокруг своей талии. Он привлек ее к себе мягко, но настойчиво, ощущая все больше ее близость под стук собственного сердца, готового вырваться из груди.
Дима навсегда запомнил свою первую женщину. У каждого надолго этот эпизод остается в памяти, но для него тогда это событие стало волшебным открытием собственной способности страстно желать и к тому же в такой обостренной, неведомой до сих пор форме. Ей, чуть ли не вдвое его старше, он на всю жизнь остался признателен за эти мгновения, и теперь при звуке голоса Кассандры, удивительно похожего на тот голос, услышанный однажды, он опять и опять переживал сладостные минуты. Дима даже не знал, что его волнует более всего, то ли неожиданное соприкосновение с почти забытым прошлым или это другое настоящее, так легко, без всякого внутреннего сопротивления проникающее в его плоть, туманящее рассудок и бередящее душу.
Он словно знал ее раньше. Это ощущение уже не покидало его сознание, сделав их встречу не случайной и давно ожидаемой.
День медленно угасал. Салон наполнился сумеречным светом, делая знакомые очертания иными в игре теней. Он не спешил, действуя почти наугад и в то же время с полной уверенностью знания, взявшегося ниоткуда. Более всего он хотел сохранить ту хрупкую и короткую прелюдию зарождающихся отношений, прекрасно отдавая отчет в том, что, переступив едва заметную грань, он уже никогда не сможет вернуться туда обратно. В этот трепетный мир первой встречи наедине. Тишина в марине иногда нарушалась криком запоздавшей чайки да доносившимся издалека беззлобным переругиванием морских котиков, устраивающихся на ночлег.
– Кассандра, мы могли бы искупаться. Пляж здесь совсем рядом. Как ты относишься к такому безумному предложению своего русского друга? Дима разлил остаток шампанского.
– А потом я приглашаю на ужин. Ну как, идет?
В его голосе звучала такая непреклонная уверенность, что не согласиться значило бы не принять условия продолжающейся игры. Кассандра хотела было найти какое-то оправдание, как, например, самое простое – отсутствие купальника, но Дима ее опередил:
– Если тебе не в чем купаться, я могу дать свою рубашку или свой халат. Выбирай махровый или шелковый. Я предпочел бы для тебя шелковый, ты выглядела бы тогда в нем как греческое изваяние. Пожалуйста, не отказывайся.
Он вложил столько мольбы в свою просьбу, что она не противилась. Ей все больше и больше импонировала его непохожая на остальных, с кем сталкивала ее судьба, открытая чувственность. Качество, обычно не выставляемое напоказ мужчиной. Он же, напротив, этого не только не скрывал, но и даже как-то лелеял, нисколько не стесняясь и не усматривая в этом признака женственности. Он не боялся показаться слабым, и эта неподконтрольная независимость делала сильнее и естественнее его мужское начало.
Пляж начинался за мариной. Дима спустил на воду резиновую лодку с мотором, и уже вскоре они оказались на безлюдном, почти диком берегу. Вода была теплой, и, как в прошлую ночь, то там, то здесь вспыхивала флуоресцирующими огнями.
– Кассандра, ты для меня открыла этот искрящийся мир!
Дима вошел по колено в воду и взбалтывал ее рукой, образуя волнение. Неиссякаемое свечение сбоку и снизу окружило его.
– Ну как такое можно забыть?!
С этим возгласом он схватил ее за руку и потащил, не сопротивляющуюся, за собой в едва набегающую волну. Под бешеные всполохи и тысячи искр, рассыпающихся вокруг их тел. Вдоволь наплескавшись, они вскоре отправились назад. Кассандра сидела в лодке напротив Димы, накинув широкое полотенце поверх себя, и не могла поверить до конца такому невероятному с ее стороны поступку. Уже, казалось, остались далеко позади необдуманные действия, особенно в ее возрасте зрелой и искушенной женщины.
«Что вдруг произошло и как удалось этому ненормальному затащить ее купаться ночью? В чужой стране, едва познакомившись. Как случилось, что ей самой вдруг захотелось ощутить себя опять молодой и бесшабашной и, забыв все на свете, сидеть сейчас мокрой напротив него, в его рубашке и нисколько не сожалеть об этой затее?»
Она даже представила, как было бы занятно рассказать своей близкой подруге про это ночное купание. Та, вероятнее всего, удивилась бы, не подозревая, что и для них еще возможны иногда вот такие причуды, окажись рядом соответствующий партнер. Пожалуй, ей было бы интересно, и, слушая с неосознанной женской завистью, она бы сопереживала, неимоверно желая оказаться на ее месте.
«Ах, Салли, прости меня, моя милая, но я сохраню это все в тайне.»
Подумалось ей затем, отлично уверенной в способности подруги выпытывать.
« Это будет принадлежать только мне, и никому больше...»
Она невольно взглянула на своего лодочника.
«Генри был прав: ему не отказать в галантности. Но и не только в этом. Эта восторженность и жажда к жизни. Такие не надоедают...»
Дима уверенно направлял лодку в сторону марины, туда, где ярко горели причальные огни и где их ждал неостывший трепет времени, проведенного вдвоем.
– Ну что ты об этом думаешь? Найдет ли такое событие достойное отражение в твоем будущем сценарии? Я никогда не был уверен, как они пишутся. Это работа фантазии и ее полет или реальные истории? Простите великодушно, писательница, мою плохо скрытую иронию. Это моя слабость, и стоит только к кому-то почувствовать расположение, как сразу я становлюсь откровенным. Надеюсь, я заслужил снисхождение?
Он случайно повернул фонарь, который держал в руке, и луч света скользнул по воде. В ту же минуту из воды выпрыгнула рыба и, пролетев несколько метров, плюхнулась обратно. Кассандра от неожиданности вздрогнула.
– Что это?
Дима еще раз, уже специально, провел лучом над темной поверхностью, и теперь оттуда выскочили сразу несколько рыбин и, точно так же пролетев довольно большое расстояние, опять скрылись под водой.
– Летающие рыбы!
Дима о них слышал, но ни разу не наблюдал. Когда-то очень давно, увлекаясь чтением морских романов, он наткнулся на описание этого вида обитателей подводного мира. Он даже и забыл, что они живут где-то примерно в этих широтах. Странным было то, что они летели на свет.
– Кассандра я уже не сомневаюсь в силе твоей магии. В твоем присутствии происходят совершенно удивительные вещи.
Он развернул лодку и, прибавив скорость, двинулся вдоль берега. Свет мощного фонаря выхватывал из темноты небольшие дикие пляжи и прибрежные скалы. Первые минуты было совершенно тихо, но вдруг опять взлетела рыба. За ней появилась другая, третья... Они были достаточно далеко. Внезапно из-под самого борта стремительно выскочила из воды еще одна. Ее серебристое продолговатое тело действительно имело огромные плавники, которые в полете имели вид крыльев.
– Дима! Смотри! Смотри!
Кассандра, забыв обо всем, возбужденно наблюдала эту картину.
– Генри не поверит. Я бы и сама, наверное, не поверила, расскажи мне он о таком.
Дима еще раз проделал тот же самый маневр, и, увидев еще несколько полетов этих удивительных существ, они повернули обратно.
– Ты не замерзла?
Участливо поинтересовался он у Кассандры. Та отрицательно покачала головой. Полотенце было большим, и она, укутавшись в него, чувствовала себя прекрасно. Теплая безветренная ночь очень мягко окружала все вокруг, и было абсолютно не холодно.
– Мы недалеко, и скоро ты согреешься.
Он заботливо протянул ей еще одно полотенце.
– Ты мой пассажир, и я несу за тебя полную ответственность. Впрочем, наверное, не только это.
Он как бы виновато улыбнулся, словно извиняясь за возможные неудобства. Кассандра подхватила из его протянутой руки сухое полотенце и подложила под себя.
– А вы капитан предусмотрительны...
– Разве это плохо?
– Вовсе нет, я просто очень тронута таким вниманием.
Дима посмотрел ей в глаза. Теперь они уже были хорошо различимы в отблесках оранжевого света фонарей марины.
– Я бесконечно благодарен за эту прогулку. Я никогда ее теперь не забуду, как и ту женщину, которую отыскал случайно в эфире.
Он подрулил к корме яхты и помог Кассандре подняться на борт.
– Душ к вашим услугам, богиня, и я встречу вас в салоне через полчаса.
Они разошлись по разным каютам, чтобы привести себя в порядок. Оба в прекрасном настроении, в преддверии продолжения вечера и нисколько не сомневаясь в направлении последующих событий. Дима справился со своим нехитрым туалетом скоро и уже поджидал наверху, невольно раздумывая о непредсказуемых поворотах судьбы.
Готовность, с которой он отдался моменту, была знакомой. Он редко раздумывал и чаще всего импульсивно следовал своим желаниям. Это свойство натуры не пугаться неосознанных порывов проявлялось с тех пор, как он перешагнул рубеж своего сорокалетия. Только тогда он посмотрел на себя другими глазами. Он понял, что подобное состояние души – это шанс, которым ни в коем случае нельзя пренебрегать, другого просто не будет. Другое дело, что его используют далеко не все. То ли в силу непригодных или необходимых условий, то ли в отсутствии желания...
Дима откупорил следующую бутылку, поместив ее в ведерко со льдом. Присутствие здесь и сейчас этой женщины будило в нем самые смелые надежды. Наконец появилась Кассандра.
– Я смотрю, ты не терял даром времени. Шампанское без ограничения – это тоже дань русской традиции?
Дима поднялся и подошел, не отрывая взгляда от ее лица.
– Мы часто хотим, но не ведаем чего. Когда понимаем, оглядываемся с осторожностью на последствия. Я пью за осознанные желания и их смелое исполнение.
Их соприкоснувшиеся бокалы издали тонкий мелодичный звон, соответствующий этой камерной обстановке. Звук хрусталя еще доли секунды продолжал оставаться в воздухе и таял уже где-то внутри у каждого нежным откликом их неотвратимой близости.
Наклонившись, он поцеловал ее руку и, не владея собой, почти непроизвольно прильнул губами к ее груди, и усыпая поцелуями свежее тело, уже окончательно впился в ее сочный рот. Она как будто этого ждала и, обвив руками его голову и уже не желая отпускать свою драгоценную добычу, шептала с придыханием:
– Сумасшедший...Мой сумасшедший русский...
Обещанный Димой ужин так и не состоялся. Едва успев удовлетворить свой чувственный голод, они опять в изнеможении отчаянно искали друг друга, сплетая пальцы рук и страстно прижимаясь друг к другу.
– Сумасшедший. Сумасшедший...
Снова и снова бормотала Кассандра, задыхаясь и тая от блаженства в его объятиях...
Наутро Дима проснулся от низких раскатов гудка прибывающего теплохода с очередным круизом. Рядом на смятой постели безмятежно спала женщина, с которой он безуспешно пытался вчера вместе поужинать. Он про себя усмехнулся:
«Ну вот, что из этого вышло...»
Солнце еще не взошло, да и вряд ли его первые лучи покажутся скоро. Обыкновенный в этот время года утренний туман окутывал марину, и сквозь его серую пелену все отчетливее проглядывали городские строения, кафедральный собор на центральной площади и конечно же, огромное полотнище национального флага.
Дима еще раз вгляделся в лицо Кассандры, не решаясь потревожить ее крепкий утренний сон. Он осторожно выбрался из постели и неслышно поднялся на верхнюю палубу. Здесь было необыкновенно свежо и тихо, только слышалось хлюпанье резиновой лодки, привязанной за кормой.
«..Так вот ты какая, Торагона... Маленький городок на океанском побережье, где все же исполняются желания и мечты. Вопреки неумолимой логике и собственному неверию. Сюда их приносит красный прилив и потом уже они навсегда остаются с тобой.»
Где-то высоко в небе раздавался слабый рокот биплана. Его звук, почти неслышный сначала, постепенно, приближаясь, приобретал свою силу, и уже с верхней палубы Дима видел невдалеке крошечную фигурку пилота в утлом самолетике. На душе сразу потеплело.
«...Родственная душа.»
Почти не сомневаясь, что и он виден сверху, Дима продолжал оставаться на своем месте, а когда машина оказалось у него почти над головой, он в знак приветствия помахал руками. Это был международный свод морских сигналов. Почти наугад, надеясь, что и летчик обратил на него внимание. Тот, кто был в небе, его заметил и, уже пролетая, качнул трижды крыльями. Потом сделал круг и на вираже еще раз повторил свое движение, участвуя в безмолвном диалоге пилота и капитана.
Порт оживал. Буксиры швартовали к причальной стенке пассажирское судно, занявшее своей массой почти всю акваторию, и эта картинка, вдруг ставшая такой привычной и обыденной, делала это место для Димы обжитым и потому спокойным в своей повседневности. Еще немного пробыв наверху, он, стараясь ступать как можно тише, спустился вниз. Кассандра проснулась и, улыбаясь, щурилась от потока света из иллюминатора.
– С добрым утром!
Диме было приятно видеть ее в своей постели.
– Как спалось на новом месте? Надеюсь, сновидения были приятными?
Он подошел к ней и опустился на колени так, что их лица оказались на одном уровне. В ответ он получил сонную лыбку и воздушный поцелуй. Ему определенно хотелось продолжения, и он в глубине души предчувствовал, что так оно и будет. Что-то подсказывало Диме, что еще не раз вот так же эта женщина будет с ним рядом и что ему теперь, пожалуй, не удастся, да и, вероятно, не захочется забыть ничего, что произошло между ними.
– Надо бы пожелать доброго утра и Генри, я его должник, и мне непременно хочется угостить его, как обещал. Хочется верить, что он поправился.
Дима не кривил душой. Зачастую отсутствие кого-либо – это уже залог успеха, а в особенности в такой деликатной ситуации. Генри оказался прозорливым наблюдателем, и тот почти незаметный постороннему взгляду контакт их глаз почти сразу определил его дальнейшие намерения.
Утренний кофе для Димы был ритуалом. Выпитых чашек непременно должно было быть две. Почему? Рационального ответа не было, и вообще никакого, но так уже повелось. На подносе элегантно уместился небольшой сервиз на две персоны, и с ним он спустился в каюту. Кассандра продолжала оставаться в постели и лежала, откинув руку назад, задумавшись о чем-то своем.
– Ваш кофе, волшебница. Душа желает что-нибудь еще?
Дима любил и умел красиво обставлять даже, казалось, самые незначительные события. Такая парадность с его участием выглядела всегда естественной, потому как не была редкой и доставляла ему самому подлинное удовольствие. Те немногие, кто его знал, вероятно, уже и не ожидали от него другого поведения и не рассматривали его эту привычку как нарочитую или надуманную манерность. Кассандре такое было в новинку. Она никак не ожидала такого пристального к себе внимания и подобной предупредительности.
«Так нельзя. Это игра против правил...»
Подумала она про себя, все еще пребывая под сильным впечатлением ночи, которую они провели вместе. Дима словно нарочно сжигал за собой мосты, не оставляя ей ни малейшего выбора. Она даже немного смутилась, но не подала вида. Он подал ей чашку. На белом фарфоре дугой синели буквы названия яхты – «Глория».
– Теперь я понимаю, почему Дали выбрал Галу, а Дункан – Есенина. Я бы на их месте сделала то же самое. У русских есть чему научиться.
– Твои познания делают тебе честь.
Дима поставил поднос на туалетный столик.
– Если жизнь и привязанности этого художника хорошо известны в вашей стране, то имя русского поэта знают очень немногие. Кстати, думаю, что ни тот, ни другой наверняка не подавали кофе в постель.
Она улыбнулась:
– Наверное, нет, хотя кто знает? Немногие женщины, кого удостоили таким отношением, об этом рассказывают.
– И ты будешь это держать в тайне?
– Подобным делятся, чтобы насолить, а я ни к кому не испытываю зла. Кроме того, я уверена, что вызывать зависть – это неосмотрительно. Такое чувство очень жестоко и не знает милосердия. Что же касается моих необыкновенных знаний, все очень просто. В свое время я окончила университет в Саламанке, и в курс входила русская литература.
– Так ты говоришь по-испански?
– Си, сеньор. Свободно.
Дима отхлебнул свой кофе.
– Чем еще из своей биографии ты можешь похвастаться? Я уверен, что у такой женщины, как ты, должно быть много интересных воспоминаний.
– Да, кое-что происходило.
– И как часто?
– Часто. Иногда чаще, чем нужно.
По ее лицу скользнула тень, преобразив его на минуту, но тотчас исчезла.
– Ты о чем-нибудь сожалеешь?
Диме хотелось узнать о ней больше.
– И да, и нет, в любом случае, каждое событие – это шаг к сегодняшнему дню. Наверное, в большинстве случаев я поступила бы точно так же.
– Но не во всех?
Дима невольно, сам того не подозревая, затронул ее больное место. В ее глазах промелькнуло что-то чужое.
– Не во всех.
Кассандра, словно отогнав от себя дурные мысли, решила поделиться тем, что могло быть, по ее мнению, интересным.
– Представь себе, я путешествовала в одиночку на джипе по Южной Америке. Это были неповторимые впечатления. С тех пор я часто в поездках одна.
Дима присел на краешек кровати и, обняв ее за плечи, с нежностью произнес:
– Ненормальная!
Кассандра откинула одеяло и, прильнув к нему, лишь успела проговорить:
– Не более чем ты.
В следующую минуту они уже ласкали друга друга молчаливо и беззвучно, лишь изредка встречаясь глазами.
– Будешь ли ты потом сожалеть об этом?
Дима посмотрел на нее долгим пронзительным взглядом. От него невозможно было уйти, как уже и от собственных предчувствий. Он продолжал так смотреть и больше признаваясь самой себе, она твердо ответила:
– Нет.
Прошло несколько утомительно счастливых часов, но они никуда не спешили. Затянувшееся утро незаметно перешло в полдень и марина уже была вовсю залита солнечным светом. Отражаясь на воде, он играл бликами на потолке каюты, переливаясь фиолетовыми оттенками.
– Касандра, у меня есть идея.
Она восприняла его предложение вопросительно и не без азарта.
– Я не могу обещать пока ничего экстравагантного. Не волнуйся, за этим дело не постоит. Здесь, где-то вблизи от города, я слышал, есть интересное место, и мы могли бы там перекусить. Судя по карте, это недалеко. Думаю, что ты не возражаешь. Я вызову такси.
Дима с первого дня имел в виду посетить эту местную достопримечательность, но никак не ожидал, что представится именно такая возможность.
«...Что ж, тем лучше. Романтическая поездка, пусть даже короткая, прекрасный способ в очередной раз насладиться жизнью.»
Такси не заставило себя ждать, и когда они вышли за ворота, ограждающие причал, машина уже была там. Старый американский «крокодил», пожирающий уйму бензина, но безумно комфортабельный внутри. Водитель вышел, чтобы открыть двери, и тут Дима с удивлением заметил, что он однорукий. Вернее, вторая рука имела только половину и отсутствовала по локоть, но тот довольно ловко орудовал этой культей, абсолютно не смущаясь своей инвалидности. Насколько привычным это ему было, он успел убедиться буквально через несколько минут.
Водитель легко справлялся с управлением машины и при этом даже успевал вовремя переключать скорости. Они довольно скоро миновали городские кварталы, и уже там узкая бетонная полоса стала петлять вдоль побережья почти по кромке обрыва. Но и здесь он чувствовал себя уверенно и заправски вертел рулевым колесом, не обращая внимания на извилистую ленту дороги. Правда, когда автомобиль входил в чересчур крутой вираж на повороте, сердце невольно замирало и глаза уже мысленно скользили вниз по почти отвесному склону с осыпавшимися обломками камней. Там, глубоко внизу, виднелись огромные валуны, поросшие желтоватыми кустиками, и уже где-то за ними угадывалась кромка воды. Кассандра воспринимала все это очень хладнокровно и лишь однажды, перехватив его взгляд, резонно заметила:
– Я же говорила тебе, что объездила весь Юкатан и видела кое-что и более необычное.
Водитель не оказался молчуном и в основном беседовал с Кассандрой. Она действительно хорошо владела испанским, и без сомнения, этот язык ей был не в новинку. Водитель уже не закрывал рот и отчаянно жестикулировал. Наверное, они затронули очень животрепещущую для него тему, и он непременно хотел, чтобы хоть кто-то выслушал его точку зрения. При этом он подхватывал руль остатком своей руки, и машина в миллиметрах вписывалась в очередной поворот. Дима вздохнул с облегчением, когда он наконец их доставил к месту назначения.
Там, куда они ехали, был природный феномен. Здесь в океан далеко выступал высокий и острый мыс. В его глубокую каменистую расщелину с движением воды заходила волна, и вся эта масса, оказавшись в узком пространстве, вдруг выплескивалась с шумом наверх, взлетая над скалами на многие метры. От силы волны зависела высота всплеска, и потому лучший эффект мог наблюдаться после обеда, когда крепчал ветер и усиливалось волнение. Тогда с небольшими промежутками над скалами взлетал мощный белый сноп воды, и его было хорошо видно с далекого расстояния. Тут же, невдалеке, находился небольшой ресторан с террасой, обращенной в сторону утеса. Трудно было бы придумать лучшее для них место.
Дима ощущал себя очень голодным. Весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро было не до того, но теперь, оказавшись здесь, он собирался восполнить все утраченные калории. Да и бутылка шампанского не помешает. Он живо обсуждал предлагаемое меню с Кассандрой, как вдруг заметил, а скорее почувствовал, ее некоторую перемену.
– Что-то случилось? Ты думаешь о чем-то?
– Нет, все в порядке. Просто вспомнилось. Не обращай внимания.
Официант принес емкость со льдом на высокой стойке, бутылку и бокалы.
– Ну, за что выпьем?
Дима сквозь налитое вино посмотрел в ее в глаза. Кассандра молчала, почему-то погрустнев.
– Я знаю, за что. За тот новый сценарий, который ты уже вынашиваешь в голове, и за его героев. Я почти уверен, что они уже неравнодушны друг к другу.
Он виновато улыбнулся.
– Во всяком случае, он – точно.
Ее рука легла на Димину, и он ощутил легкое дрожание.
– Дима, послушай. Я очень благодарна тебе за нашу встречу. Это необыкновенное время, что ты мне подарил, останется со мной надолго, если не навсегда.
– Кассандра, уж не прощаешься ли ты со мной?
– Дима, я хочу, чтобы ты знал. То, что произошло, это для меня полная неожиданность, и я не хочу делать больно ни тебе, ни себе. Ты слишком другой, чтобы не быть с тобой откровенной.
Она на секунду примолкла, как бы собираясь с мыслями, и, наконец решившись, не отпуская его руки, произнесла:
– Я замужем. Через несколько дней Джованни собирается обратно, и мой муж будет меня встречать после завершения нашего плавания.
– Кассандра, как твое имя? Или ты хочешь так и остаться для меня удивительной незнакомкой?
В ее глазах заблестели слезы.
– Дима, я забыла о том, что сама говорила тебе. Призывала тебя к осторожности, но сама же угодила в эти сети. Иногда гораздо легче получить желаемое, чем это кажется. К несчастью, это произошло для нас обоих. И ты, и я, мы воспринимаем жизнь больше сердцем, чем рассудком, и платим за это неоправданно высокой ценой. Зная наперед, я не уверена теперь, что бы я выбрала – быть тогда в эфире или хранить молчание. Не знаю…
Ты замечательный и, пожалуйста, оставайся таким. За тебя!
Она подняла бокал и медленно выпила его до дна. Через окна террасы хорошо просматривался вскипающий вдруг водяной столб и брызги, разлетающиеся ослепительным веером. Волна отходила и возвращалась вновь, полная неистощимой энергии, разбивалась о камни, и, уже оказавшись замкнутой со всех сторон, летела вверх, растрачивая свою последнюю силу.
Дима рассеянно слушал ее, не ощущая того барьера, который она, возможно, пыталась воздвигнуть между ними. Почти беспомощно, полная противоречий сама с собой. Уже не в силах оградить себя от почти забытых сильных и волнующих ощущений среди безмятежной скуки устоявшейся жизни, которые вдруг и возможно совершенно некстати повернули невинную и легкомысленную игру, легкий флирт в другое русло. Он скорее угадал это и, не придавая значения открывшемуся факту ее несвободы, продолжал думать о ней, хотеть ее, не заглядывая далеко вперед, а лишь наслаждаясь ее присутствием рядом с собой.
– Давай не будем об этом. Я не хочу видеть даже облачка на твоем лице. Пусть это время запомнится для нас обоих, ведь не каждый день встречаешь людей, которые способны распознать тебя на расстоянии.
Ну, брось грустить, моя удивительная незнакомка. Мы живем в одном городе, который не так велик, чтобы однажды не встретиться там. Это не будет случайностью, и те пути, что привели нас друг к другу, уже никогда не разойдутся. Мне это не кажется, и я просто уверен, что так оно и произойдет. Непременно должно произойти, и ничто не в силах будет этому противостоять!
Дима посмотрел на нее с нежностью, и она улыбнулась с еще неосознанным желанием исполнения его предсказания. Она оставляла здесь с ним свою душу и свое сердце, которое теперь билось настолько сильно, что заглушало все, что происходило с ней прежде. Они более не возвращались к этой теме. Сойдя с террасы, он взял ее за руку и, подведя к самому краю обрыва, огороженному невысокой металлической изгородью, обнял и прошептал:
– Посмотри вперед и не бойся сделать выбор. Это не всегда просто, но, решившись, ты навсегда останешься себе благодарной.
Далеко внизу в камнях вскипал и пенился океан. Дикий и властный. Его голубая гладь простиралась до самой линии горизонта. Ах, если б было можно заглянуть за нее!..Хотя бы на одно-единственное мгновение...
– Кассандра, я «Глория». Прием...
Дима, найдя ее однажды, уже опять искал эту женщину, предчувствуя недалекую с ней разлуку. Водяной столб взметнулся над ними и обдал их тысячью алмазных сверкающих брызг. Мелкая кристальная пыль повисла в воздухе, преломляя солнечные лучи и образуя радугу.
– Кассандра... Кассандра...
Он повторял это имя, прижимая ее к себе, ощущая, как она благодарно льнет к нему, не желая, как и он, думать о скором и, к сожалению, неизбежном возвращении.

Часть 2
ПАТРИЦИЯ

Дима был всегда узнаваем. Его безошибочно выделяли из толпы прохожих всякого рода попрошайки, мелкие жулики, а то и просто люди, которым действительно нужна была помощь. Интуитивно они с надеждой обращались к нему, почти совсем отчаявшиеся отыскать среди холодного равнодушия хотя бы одну душу, способную сжалиться и обратить внимание, почти не расчитывая на большее. Между ним и этими людьми всегда существовал незримый контакт, не понятный для непосвященных. Для тех же, кто от рождения естественно пребывал в таком состоянии, другого и быть не могло. Окружающих они чувствовали, и совсем не было никакой необходимости долго приглядываться, чтобы определить человека хорошего или гнилого. Наверное, по этой своей природе Дима легко сходился c людьми. Надолго, редко меняя потом свои привязанности. Он был дружен с цыганами, и, если большинство граждан, якобы не веря в приметы и всякие там забобоны, все же побаивались и остерегались подсознательно острого и пронзительного, как иголка взгляда, Дима спокойно и уверенно смотрел в глаза молодым и пожилым женщинам, темноволосым, смуглым, с природным умением заглянуть стремительно и глубоко внутрь души из-под наведенных черных бровей. При этом где-то глубоко внутри, неосознанно просыпалось желание вдруг оказаться своим среди их пестрого и шумного табора. Эти люди настойчиво притягивали его своим базарным многоголосием и манили к себе волнующим ощущением другой, неизвестной, жизни. Те, в свою очередь, никогда его не задевали невинным предложением предсказать судьбу по руке или погадать на картах с неизменной просьбой позолотить ручку, не оставляя при этом никакого шанса и возможности отказаться. Он чувствовал их расположение, как к родственной натуре, и мог запросто, присев в сквере возле вокзала, где цыганки вели свой промысел, покуривать и болтать с ними, в то время как все остальные прохожие шарахались от вороватого вида группы в аляповато пестрых цветастых юбках.
– Мы цыгане люди злые, носим кольца золотые.
– Цыган ходит по бульвару, а цыганка по базару.
– Цыган любит чай горячий, а цыганка....
Распевали они, заканчивая в рифму куплет веселой непристойностью и нисколько не смущаясь Диминого присутствия.
– Раз три доли, доли-доли. Раз.
– Раз три доли, доли-доли. Два.
– Раз три доли, доли-доли. Три.
– Шайбары!
Тут же ошивались черноглазые и черноволосые курчавые молодые люди, одетые более цивильно, но непременно в пиджаках или куртках, из кармана которых, в зависимости от обстоятельств, они с легкостью могли достать колоду замусоленных карт или остро заточенный финский нож…
– Синька, перец! Синька, перец!
Пока женщины наперебой предлагали дефицитный товар или успешно обрабатывали очередного простофилю, они сидели невдалеке, лениво, но зорко посматривая вокруг. Уже много позже он познакомился с цыганской семьей и даже часто бывал у них дома в гостях. Произошло это совершенно неожиданно и, надо же, где – в шикарном городе под пальмами, на берегу Тихого океана, бесконечно далеко от обоим им знакомых и привычных мест. Как всегда, узнали друг друга на расстоянии, разговорились и...оказались земляками. От этой встречи у него остались самые хорошие впечатления. Хозяйку звали Люся, и ее голос, по всей видимости, был в доме решающим, что отнюдь не было поводом считать ее мужа подкаблучником. Он находился как бы в стороне от повседневных домашних дел, игнорируя их пустоту и хлопотную мелочность, недостойную его мужского внимания. Его главенствующая роль в семье была непререкаемой, и с такой расстановкой все домочадцы были безоговорочно согласны, даже здесь, в жизни, которая, казалась бы, стирает напрочь наследование традиций.
– Люся, научи меня говорить по-цыгански.
С такой просьбой обратился однажды к ней Дима.
– Все, что я могу сказать, – это только «Ромалы» и «Шел ме верста», и то не совсем уверен, что означает второе. Знаю, что название старинного романса, а как перевести…
Люся засмеялась:
– А что там учиться. Бери и говори: стакан – стаканела, ложка – ложканела. Понял? Все очень просто.
Дима попытался подыграть:
– Вилка – вилканела. Кошка – кошканела. Я же серьезно. Коля, может, ты станешь моим учителем?
Люсин муж был немного младше Димы. Выглядел он хорошо. Антуражно. Золотая фикса украшала его улыбку. Крупная цепь с крестом на волосатой груди, такой же массивный браслет и объемный перстень на указательном пальце пухлой руки с мягкой кожей, никогда, по всей видимости, не обремененной никаким физическим трудом. Украшения эти выглядели на нем так естественно, что, окажись он без них, и было бы странно глядеть, как будто он неодетый.
Коля не спеша отхлебывал из большой чашки чай и улыбался. Дима понял, что он не в настроении и не стал настаивать.
– Хорошая чашканела, много помещается.
В тон им подытожил он, и на этом закончили. Позже эта семья как-то незаметно пропала из вида. Он довольно долго их не видел и не слышал о них ничего, и вот случайно Дима столкнулся с ними опять. Вот уж воистину, средь шумного бала. Он переходил улицу, как вдруг его окликнули. Он обернулся и оказался нос к носу с Люсей.
– Люся! Рад тебя видеть.Как Николай? Как дочка? Наверное, уже совсем взрослая девочка? Не узнать?
Дима забросал ее вопросами. Она тоже обрадовалась. Жизнь в чужой стране была не такой вольготной, как та, прошлая, и Дима знал, что они собирались обратно. Да и сколько лет прошло с момента, как они в последний раз видели друг друга? Неудобно было любопытствовать, но и не хотелось проявлять равнодушие. Он не стал торопиться, не видя нужды вежливо избавляться от случайной встречи. Вместе они перешли улицу и остановились, чтобы поговорить.
– Ну, рассказывай, вы еще американцы или уже нет? Где вы – здесь или там?
Люся колебалась, но Дима был настолько независтлив и настолько занят своими собственными делами, что поделиться с ним было легко, не ожидая распространения никаких дальнейших слухов или нежелательных разговоров.
– Там. Слава богу, Коля раскрутился. Я уж и не надеялась, но все получилось. Понемногу. Шаг за шагом. Он у меня фартовый.
Дима был искренне рад ее словам. Он всегда отличался спокойным отношением к чужим успехам. Вот и сейчас он от всей души желал им добра. Люся, уловив его внимание, продолжала:
– Я здесь у сестры, фалую и ее перебираться. Что ей здесь сидеть? Там у меня дом, а здесь она в вонючем апартаменте парится.
Она вздохнула. По-видимому, не все было просто.
– Ну а ты то как?
Дима засмеялся:
– Жизнь моя стаканела. Полная – радуюсь, опустела – ищу, чем заполнить.
Люся посмотрела на него испытывающе.
– Загорел. Вдалеке был? А ну, взгляни мне в глаза. Да не бойся. Все вижу. Не скроешь.
Дима усмехнулся:
– Заметно, что загорел?
– И это тоже. Невеселый ты. Что, так прижало? По пиковой тоскуешь?
– А, ну...
Она почти насильно взяла его руку и взглянула на ладонь. Прошлое и неведомое будущее было словно открыто ее цыганскому пониманию.
– Как другу советую. Выбрось из головы и из души вон. Страдать будешь.
Дима скептически улыбнулся:
– Люся, брось! Ни по кому не тоскую. Ты же знаешь меня. Я беру от жизни все. Без остатка.
Она хитровато посмотрела на него и погрозила пальцем:
– Не скроешь, дорогой. Ой, не скроешь. Цыганка все видит. Все знает. Даже и не пытайся. А коль не ведаешь еще, так знай, что присохло ее сердце к тебе. Крепко. Да и твоя голова ею занята. Испытаешь радость, но и печаль случится. Встретишь ее и опять потеряешь. Предстоит увидеться – и снова прощание. Ничего не сможешь сам поменять, и будет она находиться в душе, как тень за тобой.
Люся еще раз взглянула на пересечение линий:
– Эх,жалко, карт нет, а то бы раскинула для тебя по старой дружбе.
Она еще раз вздохнула, как бы огорченная таким оборотом дела.
– Хорошая баба, хоть и не твоего рода-племени. И до этого дела охочая.
Глаза ее весело блеснули.
– Это хорошо, тебе такие нравятся. Скажешь, нет?
Последнее предположение заставило Диму рассмеяться:
– Кому ж такое не нравится?
Люся многозначительно возразила:
– Разное бывает.
Она заторопилась.
– Ну ладно, рада была повидаться. Мы часто тебя вспоминаем. Хороший ты человек, свободный. Совсем почти как мы, ромалы, и потому выпадает тебе по жизни непросто. Не переживай!
– Спасибо, Люся, на добром слове. Я тоже не забыл вас. Всем привет и мои наилучшие пожелания!
Дима улыбнулся ей на прощание, и, уже совсем расставшись, каждый поспешил в свою сторону. Его машина была за углом. Он почти машинально открыл дверь, вставил ключ в замок зажигания и отъехал не спеша, погруженный в свои воспоминания.
С Кассандрой они расстались в Торагоне. Это произошло чуть более месяца назад. Он так и не узнал ее настоящего имени. Она даже не разрешила себя проводить и, оставив его в полном неведении, исчезла навсегда. Ни номера телефона, ничего. Переборов себя и не оставляя никакой надежды на продолжение их отношений.
«...Зачем? Кому от это-го будет лучше?»
От этого знакомства у него остались воспоминания с яркими подробностями, которые он часто перебирал, как четки, опять и опять от конца возвращаясь к началу, да название яхты, на которой она прибыла и которую он даже не видел. Немного, если не сказать, ничего. Дима продолжал постоянно думать о ней и об этом удивительном, немного сумбурном времени, проведенном в маленьком приморском городке. Путешествие, планируемое им как короткая передышка, приняло совершенно иной оборот, никак им не ожидаемый. Наверное, и для нее тоже. Дима почувствовал тогда ее настроение, уж слишком эта женщина при всей ее непредсказуемости оказалась для него неожиданно близкой. Сожалений о происшедшем он не испытывал, напротив, эти дни встряхнули и заставили быстрее течь кровь по жилам.
С ее отъездом Дима потерял всякий интерес к этому городу. Куда бы он ни двинулся, везде его настигали воспоминания об этой встрече. Несколько дней, которые они провели вместе, словно перевернули всю его жизнь. Безмятежное и аморфное время навсегда осталось позади незабываемых ощущений ее тела, и теперь его преследовало неотвязное и всепоглощающее желание увидеть эту женщину вновь. Оно стало Диминой навязчивой фантазией, которую бесполезно было гнать от себя. Еще свежая рана, она обещала в будущем стать хронической болью. Пробыв в Торагоне еще неделю, он решил вернуться. Обратный путь не обошелся без приключений.
Сразу после пересечения границы над ним взялся как будто ниоткуда вертолет береговой охраны. Он завис буквально над головой и запросил Димины данные. Это было необычно. Ни о чем подобном он никогда не слышал в марине. Маршрут был достаточно изучен и знаком, некоторые проделывали такой рейс по нескольку раз в год. Едва он успел передать по радио все, что их интересовало, как заметил по правому борту черную точку. На экране радара она явно приближалась в его сторону. Вскоре стало очевидным, что это патрульный катер. Дима посмотрел в бинокль. Пулемет на носу, характерная раскраска…
Эфир безмолвствовал. Если они по его душу, то почему молчат? Он не стал гадать и, не сбавляя ход, продолжал идти своим курсом. Вскоре они поравнялись, и дистанция теперь составляла не более двух кабельтовых. Хорошо были различимы люди в камуфляже и весь их арсенал на борту. Катер повернул и направился в его сторону. Через несколько минут они оказались уже совсем близко и знаками предложили остановиться. Дима последовал их команде, и три человека в военной форме поднялись на борт. Странно было наблюдать, как они ступают тяжелыми черными ботинками по белой палубе, что-то вторгшееся извне. Здесь, вдали от берега, на его территории. Яхту развернуло боком к волне, и относительно небольшое волнение теперь раскачивало ее из стороны в сторону. После обязательных в таких случаях расспросов о наличии оружия и отрицательного ответа патруль занялся рутинной проверкой. Дима не держал ничего подобного. В территориальных водах другой страны за это вполне могли упрятать за решетку. Подобные прецеденты случались, и окажись он в таком положении, ситуация не сулила бы ничего хорошего. Там это просто, сначала тюрьма с приграничными головорезами и прочим криминалом в камере, а лишь только потом неспешное разбирательство, которое затягивалось на недели, а то и месяцы.
Не перевозил он и никаких других запрещенных предметов, впрочем, кроме наркотиков, их больше ничего не интересовало. Просмотрев его судовые документы и паспорт, они, как мыши, разбежались по разным сторонам, оставив его одного в рубке. В голове тут же мелькнула мысль, что при необходимости они запросто смогут подкинуть все, что угодно, иди потом объясняйся. Все это очень походило на фильм из разряда, в котором он когда-то участвовал, вот только здесь не студия и развитие сюжета не по сценарию. Дима на всякий случай справился у них, может ли быть он чем-то полезен, но, получив отрицательный ответ, продолжал наблюдать за их действиями. Минут через тридцать вся процедура была закончена, и, опять протопав и наследив на палубе напоследок, эти люди наконец отбыли восвояси.
«…Черт возьми, по их милости он потерял столько времени, а еще надо успеть в Сан-Карлос до закрытия таможни.»
Погода оставалось хорошей, но стало ветрено, и Дима знал, что по прибытии в порт ему придется сложновато пришвартоваться. Там дует, как в трубе. Вроде не узкое пространство залива, защищенное горой со стороны океана, всегда имело эту местную атмосферную особенность вне зависимости от времени года. Он оделся потеплее, натянул вязаную шапку на самый лоб, и занял место на верхней палубе. Отсюда, с открытого пространства, был лучше обзор и будет легче потом маневрировать.
В море он всегда себя чувствовал хорошо, но теперь, получив такую возможность, Дима уже не представлял, как могло быть иначе. Даже странно было сознавать, что существовало другое время, без его принадлежности к этому миру. Если задуматься, то чаще всего приходится находиться в подчинении того, как складывается жизнь. Хорошо, если в твою пользу. По сути дела, в большинстве мы все жертвы обстоятельств, другое дело, что далеко не каждый себе это представляет. Дима не был занудой пессимистом и не смотрел на себя именно с такой точки зрения, но вывод напрашивался сам собой, если проследить от начала до конца любое наугад взятое событие. В одиночестве прекрасно думалось. Кресло на высокой стойке слегка покачивалось и поскрипывало в такт движению. Облокотившись на поручни, он, почти немигая, смотрел вдаль, всецело погруженный в свои мысли. Спокойная и величественная стихия расставляла все по своим местам. Удаленность от суши и привычных ориентиров обостряла зрение и проясняла мозги.
До Сан-Карлоса оставалась хорошая пара часов хода. Земля уже виднелась темной различимой полосой. Очень давно из самолетного иллюминатора вот так же показался берег, но с той разницей, что был незнакомым и неведомым. Дима тогда с интересом смотрел вниз, где сквозь рваные облака маячила его новая жизнь эмигранта. Не раз потом он вспоминал эту минуту. Она как бы стала точкой отсчета. С этого момента он уже никогда больше не отождествлял себя с местом, которое покинул. К другому он не причислял себя и подавно. Так и жил, вечным пассажиром между двумя континентами, довольно равнодушно воспринимая такое непонятное положение вещей. На чужом берегу, в полной уверенности, что на долю каждого поколения непременно выпадает испытание. Избежать его невозможно, и это судьба.
За размышлениями он почти и не заметил, как Сан-Карлос оказался прямо перед ним. Вход в порт был широченным. Даже трудно было сообразить, где он начинается. Фарватер был разделен на две полосы, и буи далеко уходили в открытый океан. Вскоре он миновал последний и, несмотря на сильный ветер, все же изловчился быстро пришвартоваться к таможенному причалу.
Теперь в машине, перебирая в голове эти события, Дима не заметил, как уже приехал в марину. Привычный маршрут, которым он следовал уже много лет.
«…Как Люся догадалась?»
Дима мысленно вернулся к встрече с цыганкой.
«…Неужели то, что произошло, оставило такой заметный след? Да и что произошло?»
Он нащупал ключи в кармане и зашел на борт. Его верная «Глория» мерно покачивалась на воде, отдыхая от последнего долгого путешествия.
Разговор с Люсей не шел из головы, как будто она что-то изменила своими словами. Он еще и еще раз вспоминал ее последнюю фразу, и под магическим действием этих слов в душе у Димы опять разыгрались почти утраченные, но не забытые ощущения. Даже, казалось, запах Кассандры сохранился здесь. Он открыл дверь в каюту и огляделся. На этой постели они провели два потрясающих дня и две ночи. Вроде недавно, но уже так далеко. Он опустился в кресло, и перед глазами опять замелькали образы.
...Сан-Карлос он покинул рано утром. Он решил немного изменить маршрут и сделать еще одну промежуточную остановку. Спешить не хотелось, да и нужды особой не было, а лишний день, проведенный на яхте, будет только в удовольствие.
Дима был уже далеко, как вдруг стал глохнуть один из дизелей. Сначала в его равномерный гул закрались посторонние нотки, затем он стал работать неравномерно, пока не остановился совсем. Дима спустился в машинное отделение. Причина оказалась простой: забился топливный фильтр. Пришлось заглушить и второй двигатель. Топливо, взболтанное в баках, могло, пожалуй, скоро вывести из строя всю систему. Горизонт оставался пуст, и можно было без промедления приступить к работе. Дима оказался в непривычной тишине. Через стенки бортов только было слышно хлюпанье воды снаружи, да попискивал радар, обнаружив изменение курса. Потеря движения не самая ожидаемая ситуация в океане, но и она весьма возможна, как и любая другая неприятность. Хорошо, что волна невысокая, иначе не обойтись без плавучего якоря. Дима был благодарен судьбе за снисходительность.
Он тут же принялся за дело, и уже где-то минут через сорок все было почти готово. Откуда-то снизу послышался свист. Негромкий, он вскоре исчез. Потом слышнее, и уже следовал с интервалами все ближе и ближе. Дима сначала не обратил на него внимания, но когда этот звук стал настойчивей, он уже с любопытством поднялся на палубу. Прямо из воды показался огромный хвост.
«...Кит!»
С другой стороны возник фонтан.
«...Еще один!»
Пара серых китов медленно кружила вокруг яхты, переговариваясь таким необычным образом. Они были почти возле поверхности и с каждым движением настойчиво сжимали круг. Один из них вынырнул совсем близко, так что было видно все его туловище. На Диму, не моргая, уставился гигантский глаз, и опять погрузившись в воду, кит показал свое белое брюхо. Расстояние теперь между животными и бортом измерялось десятками футов, и, похоже, они собирались приблизиться еще. Так близко Диме еще никогда не приходилось видеть этих существ. Он продолжал наблюдать китов, и те, в свою очередь, с любопытством следили за ним. После очередного круга, когда дистанция сократилась до минимума, он решил завести двигатели. Кто знает, какие намерения у этих миролюбивых созданий, но, даже решив просто с ним поиграть, они вполне смогут оказаться несоизмеримо крупными друзьями.
Проблем с запуском не было, и дизель завелся с пол-оборота. С часовой точностью звучали клапана, и ровный рокот уверенно заполнил пространство машинного отделения. Дима с удовлетворением вслушивался в солидный низкий гул, довольный собой и тем, как легко справился с этим незначительным препятствием. Потревоженные киты, сделав последний круг, нырнули и ушли в глубину. Через несколько минут он опять был на курсе, нисколько не сожалея об этой вынужденной остановке...
Дима продолжал сидеть в каюте, как вдруг его взгляд случайно уперся в посторонний предмет. Раньше он не видел его, и только сейчас из кресла он заметил дамскую заколку. Она мирно лежала на полке, в глубине, и не была видна. Эта вещь принадлежала Кассандре.
«Случайно забыла или решила специально оставить, как память о себе?»
Он взял ее в руки, задумчиво разглядывая причудливый узор. От нее исходил едва различимый запах духов. Он возбуждал и тревожил, как тогда в их первый вечер. Неожиданная и странная встреча. Непонятная женщина, с трудно объяснимыми поступками.
Незаметно пролетел почти год. День за днем, почти одинаковый с предыдущим. Не произошло ничего примечательного, что могло бы хоть как-нибудь запечатлеться в памяти. Заколку он продолжал хранить у себя в каюте и частозадерживался на ней взглядом. Однажды позвонил его бывший сосед Клод. Тот самый сценарист-брокер. Они редко теперь общались. Дима съехал и жил теперь на яхте, но связь, как ни странно, сохранилась, и время от времени тот позванивал. Без причины, просто делился своими новостями с человеком, который умел терпеливо слушать, не перебивая, а может быть, просто испытывая к Диме неутраченную симпатию. Вот и сейчас, услышав в трубке голос, Дима его сразу признал.
– Привет, дружище! Что нового?
На этот раз Клод не без гордости пригласил его на фестиваль альтернативного кино с его участием. Невероятно, но это был факт. Ему удалось наконец протолкнуть свой сценарий, и с этой, хоть и небольшой, победой он непременно хотел поделиться.
– Поздравляю тебя!
Дима не испытывал особого желания тусоваться среди этой публики, но отказывать давнему приятелю не хотелось, и он принял предложение, тем более что не каждый день людям, которым желаешь добра, удается хоть ненадолго покрасоваться в лавровом венке победителя. Время, потраченные нервы, почти сломленные стремления. Нет, это было бы несправедливо по отношению к безобидному и, в общем, неплохому парню.
– Клод, мы непременно должны осушить пару бутылок «Клико» после. Такое случается не каждый день, и ты просто не вправе не обмыть это важное событие.
Дима ощущал на другом конце провода его ликование.
– Я знал, что рано или поздно это произойдет. Столько лет... И вот наконец дело сдвинулось с мертвой точки. Жаль, что не могу пригласить родителей.
– Ты им звонил?
– А как же, они радуются вместе со мной. Да, чуть не забыл. Это будет прекрасный повод познакомить тебя с Мишель.
– Мишель? Прими еще одно мое поздравление. Она тоже француженка?
Клод явно был в хорошем настроении.
– Да. Она из Марселя, и мы встретились на съемках этого фильма. Замечательная девушка. Я уверен, что она тебе понравится. Вы русские умеете ценить женскую красоту и шарм.
– Клод, мы уже договорились. Скажи, где и когда.
– На следующей неделе. В «Анидоре» целые две недели они будут крутить эти фильмы. Есть кое-что интересное, и, если захочешь, я мо-
гу составить тебе компанию.
– Спасибо! Там посмотрим. Ну, до встречи. Ты знаешь, где меня искать. Пока.
Дима прекрасно знал, куда его пригласили. Такие фестивальные просмотры устраивались ежегодно, и на одном он уже был. Тогда Майкл затянул его. Он непременно хотел протиснуть и свой короткий эпизод.
«…Пожалуй, одна-единственная работа, сорокаминутный фильм заслуживал внимания, все остальное – чистый проходняк. Но тогда он был участником съемочной группы и смотрел на все происходящее другими глазами, да и было это давно. Вряд ли ему будет теперь интересно. Чего не сделаешь ради приятельских отношений!»
Клод, как и Дима, был пунктуален. Он обещал заехать за ним в шесть вечера и ровно в назначенное время позвонил из машины.
– Мы здесь. Уже едем?
– А как насчет бокала вина для поднятия тонуса?
Клод не возражал, и Дима пригласил их к себе. Клод не изменился, хотя они долго не виделись. Сохранилась живость во взгляде и та же неизменная сигарета во рту. В руках он держал объемный пакет. Они дружески обнялись.
– «Клико»! Как договорились. Еще пару банок паштета из гусиной печенки, сыр и некоторые другие французские деликатесы. Родители привезли в свой последний приезд, и я их хранил специально для такого случая.
– Привет, Клод! Искренне рад тебя видеть. Спасибо за все это. Оно нам будет как нельзя кстати, когда мы вернемся.
Новая девушка Клода оказалась довольно миловидной, правда, худая, как большинство француженок, но не смущалась в разговоре и вела себя достаточно свободно. Дима всегда с недоумением воспринимал слухи о дочерях этой нации. Этот миф рассыпался как карточный домик после его первого посещения Парижа. Он пристально вглядывался в этих женщин, не спеша прогуливаясь по Елисейским полям, но так и не сумел разглядеть этой хваленой особенности. Факт мирового признания так и остался для него за закрытым занавесом. Ничто не прельстило Диму, и никто не оказался рядом, чтобы доказать обратное. Взгляд так и не задержался ни на минуту ни на одной из прославленных красавиц, и, разочаровавшись, ему так и не посчастливилось постигнуть тайну прелестей их костистого зада.
Мишель понравилось, куда ее привез Клод. В последнее время Дима все свое время практически проводил в марине, и именно здесь они договорились встретиться. Она с европейской выучкой сняла свои туфли при входе на яхту, нисколько не смущаясь своего невысокого роста и того, как она выглядит без обуви. Диме понравилась эта ее легкость. Она не жеманилась и вела себя вполне непринужденно, несмотря на свою молодость. Его жутко раздражали надуманные комплексы.
У двадцатилетних они были кое-как понятны, но в женщинах за сорок выглядели донельзя комичными. В таких проявлениях он видел признаки боязни возраста у стареющих дам, когда они всеми силами стараются сохранить кажущееся только им самим свое неувядающее очарование занюханного и опыленного тысячу раз цветка. Если бы они видели себя со стороны, то, пожалуй, такое непродуманное поведение им самим напомнило неуклюжее порхание бабочки с осыпавшейся пыльцой на крыльях. Гораздо больше Диме импонировали простота и раскрепощенность, и чем больше их было, тем привлекательнее женщина выглядела в его глазах, независимо от прожитых лет
– Здравствуйте, Мишель! Клод прожужжал мне о вас все уши. Теперь я вижу, что не зря.
Дима специально заострил внимание на ее персоне. Она относилась к такому типу прекрасного пола, которые ценят понятные и незамысловатые комплименты. Такие с удовольствием выслушивают мужчину и долго помнят сказанное в свой адрес. Он сразу же почувствовал ее дружеское расположение, чем очень обязал Клода.
– «Пино Грижио»? Настоятельно рекомендую. Хоть это и не этично предлагать французам итальянские вина, но я уверен, что вы оцените по достоинству его вкусовые качества. «Санта-Маргарита» по праву претендует на хороший букет.
Клод рассмеялся:
– Дима, мы ближайшие полчаса в твоем полном распоряжении, и ты хозяин. Кстати, вот программа фестиваля.
Он вынул из бокового кармана пиджака сложенный листок и передал его Диме.
– Miserabile dictu. (Достойно сожаления – лат.)
Фильм по моему сценарию.
– Клод, не думал, что в Голливуде знают латынь. Ну и о ком или о чем вы так интеллигентно сожалеете?
Дима машинально читал остальные названия, пока вдруг, почти запнувшись, резко остановился глазами на одном. «Путешествие в Торагону»...
Он, как бы не поверив, прочел еще раз, затем еще. Дима решил схитрить и попытаться выяснить, кто автор сценария этого фильма.
– Послушай, Клод. Здесь только имя директора, а где же твое?
Клод самодовольно улыбнулся:
– Не волнуйся, мой друг. Я не остался неизвестным. Мое имя в титрах следует одним из первых. И ты сможешь воочию в этом убедиться. Кстати, нам, пожалуй, следует поторопиться. Я бы не хотел опаздывать.
«Анидор» был неприметным кинотеатром с двумя небольшими залами. Одновременно в каждом из них демонстрировали по одному фестивальному фильму, и расписание было составлено так, что была возможность просмотреть все представленные ленты. Они с трудом нашли на стоянке свободное место, все прилегающие улицы были, как обычно, забиты автомобилями. Ситуация довольно обычная для этого района. Клод, было, начал уже нервничать, но, к счастью, отъехавшая очень кстати машина дала возможность припарковаться.
Уже внутри Дима как бы невзначай предложил им посмотреть фильм с заинтересовавшим его названием. Никто не возражал. «Miserabile dictu» шел первым, и после они имели уйму времени.
– «Путешествие в Торагону». Хм, я не знаю этого парня?
Клод прочитал имя директора и вопросительно уставился на Диму.
– Тебе подсказывает интуиция, что эта работа будет интересной?
– Не знаю, Клод. Но название мне нравится. Я уверен, что по силе эмоционального воздействия она не сравнится с твоей, но почему бы не сопоставить, чтобы до конца прочувствовать силу твоего гения.
Мишель рассмеялась. Ей нравилась Димина манера говорить слегка насмешливо, но не оскорбительно, а по-дружески подтрунивая.
«…И вообще у Клода, оказывается, есть очень приличные знакомые. Яхта и все такое. Опять-таки галантное обхождение.»
Дима едва высидел сорок минут и с облегчением вздохнул, когда уже пошли титры. При выходе он всячески расхваливал Клода, но мысли его были уже далеко. Ему не терпелось попасть обратно в зал и увидеть картину с заинтриговавшим его названием. Они бесцельно побродили по холлу кинотеатра. Здесь было достаточно людно, и Дима непроизвольно вглядывался в лица.
– Ты кого-то ищешь?
Мишель словно почувствовала его настроение.
– Да нет. Смотрю, что за публика. Клод знает о моей склонности к наблюдениям. По-моему, нам пора в зал.
Раздался звонок, извещающий о начале очередного просмотра. Погас свет, и Дима уже внимательно вчитывалсяв имена создателей.
«По сценарию Патриции Стрэнджер...»
Больше его не интересовал никто. После первых кадров он понял, что знает историю.Сердце забилось от нахлынувших воспоминаний, и он уже почти повторял слова за их героев. Были какие-то еще события, но их присутствие не имело ровным счетом никакого для него значения.
«Патриция Стрэнджер.
Патриция Стрэнджер...»
Он повторял это имя, будто боялся забыть. Из зала он вышел побледневший и взволнованный. Это не укрылось от взглядов Клода и его спутницы.
– Дима, ты в порядке?
Мишель осторожно заглянула ему в глаза.
– О, да. Более чем в порядке. Я просто бесконечно благодарен вам, что вы меня привезли сюда – это была хорошая идея.
Они переглянулись в недоумении.
– Когда-нибудь объясню. А теперь едем! Шампанского, и побольше!
Вечер прошел замечательно. У каждого была причина праздновать, и они уже много выпили, когда вдруг возникла идея купаться. Прямо здесь, в марине. Не смущала прохлада ноябрьского вечера, и они все трое попрыгали с площадки на корме в черную толщу воды с криками и шумом. Вылезли наверх, выпили, и опять. Купание освежило. Уже за чаем Дима ненавязчиво поинтересовался:
– Послушай, Клод, все те, кто пишет сценарии, как-то объединены?
– В основном да. Я, к примеру, состою в писательской гильдии, но есть и независимые. Они только регистрируют свои работы и права на их использование.
– Можно каким-то образом разыскать сценариста, если, допустим, мне понравилась его манера обыгрывать сюжет?
Клод ответил вопросом на вопрос:
– Уж не собираешься ли ты снимать кино?
Дима улыбнулся:
– Нет, Клод, я зритель. Был им и намерен оставаться, но если бы ты мог выполнить одну мою маленькую просьбу, ты бы сделал для меня большое одолжение.
– Какие проблемы? Если это в моих силах, то я буду только этому рад. Правда, Мишель?
Клод повернулся к девушке. Она сидела с мокрой растрепанной прической и с удовольствием пила горячий чай.
– Конечно. Мы сделаем все, что сможем.
Дима посмотрел Клоду в глаза и четко произнес:
– Патриция Стрэнджер. По ее сценарию был снят фильм, который мы смотрели. «Путешествие в Торагону». Мне нужен ее телефон.
– Ты ее знаешь?
– Не уверен. Очень может быть. Ну как, это реально?
Клод на минуту задумался.
– Я думаю,пожалуй, да. Я спрошу у директора нашего фильма, он знаком со многими в Голливуде. Но если он не в курсе, попробую иначе.
Дима протянул через стол руку и подал ее Клоду:
– Спасибо, я не ожидал другого ответа. Ты меня очень обяжешь.
Вскоре Мишель начала зевать, ее глаза начали краснеть, да и Диме показалось, что он устал. Весь прошедший день вдруг навалился разом обилием впечатлений и наслоением событий. Они начали собираться, и Дима вышел их проводить. Мишель подала руку, сложенную лодочкой, и он ощутил ее крепкое пожатие. «Твердый характер...»
Подумалось ему невольно. Захотелось припомнить что-нибудь из своего запаса французского, но, кроме дежурных выражений типа «спасибо» и «до свидания», так ничего на ум и не пришло. Они тепло попрощались и отъехали.
Дима остался один. Он вернулся на борт и вынул заколку, которую хранил уже чуть больше года.
«...Что происходит? Почему он так был взволнован? Как у мальчика, кровь застучала в висках. Он ли это и чем его так привлекает женщина, так непохожая на остальных в этой стране?»
Окружающая обстановка расслабляла. Не хотелось больше копаться в себе самом. Ему впервые за долгое время стало небезразлично и захотелось узнать продолжение. С этими мыслями он быстро и спокойно уснул.
Клод не звонил. Дима знал, что он не забыл. Обязательность была чертой его характера, и оставалось только ждать. За время своей жизни здесь Дима не обзавелся большим количеством друзей. Впрочем, это было сильно сказано. Приятелей. Клод был одним из них, и их объединяло в основном то, что оба они были европейцами. То же относилось и к другим, с кем он иногда проводил время, и скорее это больше походило на землячество, чем на общность интересов. До откровенности в разговорах обычно не доходило, да и едва ли нашлось бы много подобных ему пристрастных наблюдателей.
«...Интересно, как бы я ощущал себя в Европе и с кем бы я приятельствовал там? Неужели лучше жить среди чужих тебе людей для того, чтобы отыскать единомышленников?»
Он привык проводить в одиночестве последние месяцы и редко с кем-то общался. При таком образе жизни Дима вовсе не ощущал себя затворником. Склонность к неторопливым размышлениям нашла благодатную почву в виде его настроения, и часто, оставаясь наедине с самим собой, он посвящал эти моменты воспоминаниям о Кассандре или анализировал свои впечатления от встреч, которые случались с ним время от времени. Его самооценка не носила характер признания собственной исключительности. Не было никаких причин смотреть на мир, как будто он у тебя под ногами. Обыкновенный в прошлом, здесь Дима, однако, иногда оказывался под оболочкой несколько странной реальности. Она не была видимой или как-то ощутимой, а лишь открывалась иногда и случайно, поражая неожиданностью открытия своего существования. Об это он не спотыкался на каждом шагу, но иногда он находил, что в окружающих сквозило что-то темное и даже средневековое. Невероятными были восприятие и реакция некоторых на все происходящее. Вглядевшись пристальнее, ему уже не казалось, а напротив, он был в непоколебимой уверенности, что дай этим людям развести костры на площадях и они в полном сознании начнут жечь одержимых бесом или топить ведьм в водоемах. Сначала его просто смешила вера в потусторонние силы на таком массовом уровне, и лишь вникнув поглубже в местную культуру, ему стало не до смеха. Всё походило на массовый гипноз или затянувшиеся игры так и не выросших детей.
Послушное следование какой-то чертовщине, очень схожее с употреблением содовой. Чем больше пьешь, тем больше хочется утолить жажду. Это не было простым умозаключением неудачника критикана, который не смог реализовать себя в этой стране. С такими, выискивающими недостатки, как блох, Дима сталкивался не раз и они его интересовали меньше всего.
Однажды ему довелось познакомиться с молодой особой. Старше двадцати, но не более тридцати. Возраст, когда нормально думать о замужестве, тряпках и всевозможных развлечениях, но ни в коем разе о переселении души. Да и куда переселяться? Кто ждет их там, этих наивных придурков, в безжалостном времени, которое они, думают, знают по голливудскому лубку, рассчитанному на третьеклассников восьмилетки районного центра.
– Я в прошлой жизни жила в Реймсе...
Доверительно призналась она Диме, когда ему удалось вызвать ее на откровенность. Это не составило особого труда. Стоило только уловить это ее настроение и чуть повнимательнее отнестись к едва присутствующему желанию поделиться тайной. Не нужно было манипулировать или изображать из себя медиума.
– Я знаю.
Дима произнес это очень тихо и совершенно серьезно. Она не удивилась. Посмотрела пристально ему в глаза, но взгляд ее был совершенно спокойный и невозмутимый, как будто она ожидала от него подобного ответа.
– Я помню улицы, по которым ходила.
– Это было давно?
– Да. Триста лет назад.
– Почему ты оказалась здесь? Твоей душе не нравится Франция?
Девушку это озадачило. Она представляла себя там, ни разу не выбравшись за пределы не только своей страны, но даже штата, и эта неуместная логика гостя мешала стройному ходу ее мыслей. Она сдвинула брови и насупилась. Дима понял, что теряет с ней контакт и сейчас только от него зависело, удержать или отпустить ее к чертовой матери. Словно взять и разжать ладонь, чтобы дать убедиться, что в ней ничего нет. Причем она вовсе не была умалишенной. Напротив. Он имел дело даже не с мечтательницей, витающей в своих грезах и страдающей от переизбытка гормонов. Дима на минуту призадумался и, решив, что еще не время, попытался исправить свой промах.
– Не отвечай. Ты принадлежишь к вселенной.
Это прозвучало как надо, и она вернулась.
– Ты, наверное,мерзла? Ведь там было холодно в ненастные осенние вечера. Только огонь камина согревал тебя, и ты любила сидеть рядом. Правда?
Она молчаливо кивнула.
– Ты протягивала руки к огню и ощущала, какой он горячий.
Ты слышала потрескивание дров и видела язычки пламени на хвойных поленьях. Искры взлетали, когда ты орудовала кочергой, чтобы расшевелить ленивый горение. Они исчезали в дымоходе, гаснув, как крохотные звездочки, на лету. Ветер подвывал в каминной трубе, и тебе было хорошо и спокойно, защищенной толстыми стенами от непогоды.
Ведь так?
Теперь она уже завороженно внимала словам, в полном блаженстве, отыскав наконец человека, который сам захотел и смог приблизится к ней.
– Ты специально отпустила служанку, чтобы побыть одной?
Девушка подозрительно на мгновение посмотрела на Диму.
«...Уж не разыгрывает ли ее он?»
Но тотчас отогнала от себя эту мысль, будто доверяясь своему трехсотлетнему опыту. Диме показалось,что и он уже мерзнет, его собственные проникновенные слова убедили его, как может быть зябко в это время года. Даже кожа на руках покрылась пупырышками. Он поежился, словно и впрямь находился в студеной комнате, и даже передернул плечами. Она это заметила, и Дима с этого момента вошел в ее сознание как часть придуманного мира. В нем она находилась давно, кутаясь в собственные фантазии. Поверив в них, эта девушка сознательно сторонилась подчас нелегких реалий и жила как в тумане общего мистического психоза. Впечатлительной и неуверенной в себе, ей было нелегко противостоять проискам всякого рода шарлатанов и проповедников оккультизма. Дима почувствовал, что она готова на все.
«...Стоит мне только подхватить ее на руки, отнести к постели, и она с готовностью подчинится моей воле.»
Наверное, именно этого ей и хотелось. Почти половину комнаты занимала высокая кровать. На четырех стойках в виде колон по углам был накинут прозрачный тюль, образуя легкий полог, и все пространство внутри было завалено неимоверным количеством подушек. Белье было белым с кружевами. Несомненно, именно так должна была выглядеть постель во Франции столетия назад. Только сейчас он понял, что, кроме этого предмета мебели, там больше почти ничего не было. Крест на стене напротив, обвешанный бусами. Дима встряхнулся от невольного оцепенения.
«..Она слишком молода, чтобы суметь доставить удовольствие, и не в моём вкусе.» С другой стороны, чисто по-человечески не хотелось ее разочаровывать. Дима всегда оказывался перед такой дилеммой, между голосом собственной совести и уважения чужих желаний и своей избирательностью. Он заколебался на минуту, но неуверенность была недолгой.
– Я был в Реймсе, и мне улыбался ангел с портика собора. Там короновали французских монархов. Помнишь?
Девушка глядела уже плотоядно. По-видимому, Дима становился вполне осязаемой частью ее воображения. Все это начинало напоминать детскую игру в слепого кота. Она пыталась его схватить, не зная, где его искать, а он увертывался от ведущего с завязанными глазами.
– Как тебя зовут?
– Анетт.
Она произнесла это многозначительно.
– Красивое имя. Прощай, Анетт. Я не любил гулять на площади возле собора. Там было всегда слишком людно, и я отдавал предпочтение базилике Сен-Реми.
Дима вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Мысленно он пообещал ей провести время вместе лет через сто, в другом обличье, а может быть, и месте, где не нужно будет раздумывать и бояться возможных нежелательных последствий. Кстати, такая предосторожность вовсе не была излишней. В этом обществе шла безжалостная охота. На тех, кто не дай бог не так посмотрел или подумал. Более неестественных отношений полов было трудно себе вообразить. Какая-то вакханалия против плоти и шабаш воинствующих феминисток. Им, изголодавшимся по мужскому телу, претило собственное естество, и только оставалось, что нещадно рвать на куски несчастных, осмелившихся быть просто мужчиной и воспринимать женщину, как она того заслуживает.
Воскреснувшая инквизиция, только в ином обличье и в других одеждах, но не менее ретивая в своих делах и поступках, подбадриваемая чернью в виде современного цивилизованного общества, лицемерно ратующего за неприкосновенность и чистоту морали, но так же, как и прежде, с улюлюканьем ожидая кровавое зрелище.
Прошла неделя, и Клод дал о себе знать. Он позвонил и начал без предисловий, прекрасно понимая, чего от него ждут.
– Дима, я даже не знаю, как реагировать. Черт возьми, но это впервые в моей практике.
– Расскажи по порядку, не волнуйся.
Клод явно был обескуражен.
– Я нашел людей, которые ее знают. Ну, эту... Патрицию. Они не дают телефон без ее разрешения. Я сказал, что человек заинтересовался сценарием, и знаешь, что они мне ответили? Дайте номер, и она сама перезвонит. Слушай, что за непонятная недосягаемость? И это в нашей профессии, когда только и ждешь, чтобы хоть кто-нибудь проявил малейшее внимание…
– Спасибо, Клод. Ты здорово мне помог. Дай, пожалуйста, мой номер телефона и назови мое имя и еще, что я очень просил позвонить.
Дима уже почти не сомневался, но вот захочет ли откликнуться она?
– Знаешь, лучше не надо, что я очень просил. Договорились?
Ему не хотелось более это муссировать, и он решил как-то перевести тему.
– Как Мишель? Она действительно милая девушка, и, я думаю, вы очень подходите друг другу. Как, кстати, вы оба себя чувствовали после того вечера? У нас даже не было случая поговорить.
Клод засмеялся:
– Великолепно! Побольше бы таких вечеров и подобных поводов.
Дима решил завершить разговор.
– Аминь! Я уверен, они найдутся. Ну, будь здоров и еще раз большое спасибо.
Близился сезон дождей. Зимние месяцы были в этом городе самым приятным временем года. На смену сухой жаре пришло легкое похолодание, и температура понизилась ровно настолько, что можно было надеть свитер. Правда, только утром и вечером, но и эта временная и ненадолго смена традиционной летней одежды была в удовольствие. Ровное тепло и иногда пасмурная погода хорошо влияли на настроение.
Дима теперь все время ночевал в марине, наслаждаясь необыкновенной тишиной и покоем этого места. В открытые иллюминаторы свежо сквозило запахом близкой воды, и ближе к ночи, когда уже совершенно смолкали посторонние шумы, было отчетливо слышно похрустывание какой-то живности под днищем.
Теперь он ждал звонка. Непривычная для него ситуация, неподконтрольная его желаниям. Обычно предугадывая в главном, сейчас он не знал, чего ожидать. Меньше всего Дима хотел опрометчиво вторгаться в чужую жизнь. Очень важная и, казалось бы, совершенно неотложная встреча для него могла быть пустой и ненужной для этой женщины.
«..Ну мало ли что она говорила, шептала в его объятиях? Все это было там, а здесь, снова оказавшись в таком знакомом и удобном мире, ей, может быть, совсем не захочется тревожить себя лишний раз, переживая попусту ненужные волнения и неудобства.»
Он уговаривал себя и приводил доводы, но при всем при этом страстно, до скребущей боли в душе желал опять услышать тот необыкновенный голос. Прошло еще несколько дней. Она так и не позвонила. Ни через неделю, ни потом. Он впал в медленную меланхолию и пребывал в ней некоторое время. Постепенно притупилось отчаянное ожидание встречи, и медленно умирала, как обычно последней, надежда. Дима не чувствовал досады, втайне души он предполагал, что именно так оно и произойдет. Теперь это неслучившееся событие еще занимало недолго его думы, но и они постепенно слабели, пока не растаяли почти совсем. Осталась непроходящая грусть, к которой Дима привыкал, как к хроническому и неотвязному недугу. Люся была права: образ этой женщины настойчиво преследовал его, как тень. Его присутствие стало теперь частью сознания, и он знал, что уже никогда не сможет перечеркнуть или забыть эту страницу своей жизни.
Дима уже давно вынашивал в голове одну идею. Несколько экстравагантную на первый взгляд, но, пожалуй, не настолько, чтобы не попробовать. Не прижатый к земле ежедневной необходимостью добывать деньги, он мог позволить себе некоторые эксперименты. Дима решил заняться короткими чартерными круизами, благо все необходимое уже было под рукой. Через три месяца он получил капитанскую лицензию, и с этим отпадали все препятствия на его пути. Желающие воспользоваться его услугами были, и на борт он брал до четырех человек. Гости размещались в двух каютах, он спал в рубке. Салон с телевизором и баром имел отдельный вход из кают и мог быть в полном распоряжении будущих пассажиров. Пришлось немного переоборудовать пространство яхты внутри, и теперь каждая каюта имела собственный душ, что полностью делало присутствие людей там комфортным и независимым.
Его первыми клиентами оказалась пара из России. Они здесь были проездом и выразили желание непременно провести пару дней таким образом. Сумма, которую они должны были заплатить, их не смущала, по всей вероятности, деньги имели в настоящее время очень условное значение. Это были знакомые его знакомых, и он старался соблюдать все в рамках разумных пределов. Целью их путешествия был Остров. Находился он недалеко, и переход туда был совершенно неутомительным, а более напоминал увлекательную прогулку. Четыре часа в океане – оптимальное время, чтобы почувствовать себя оторванным от земли и не беспокоиться о сильной удаленности от нее. В самый раз испытать вкус романтики морского путешествия. Дима расчитывал на такие впечатления, и трехдневный срок, по его мнению, был идеальным, чтобы эта пара получила удовольствие. Главное, чтобы их не укачало, но на этот случай все их претензии могут быть только к самим себе. Он решил встретиться с ними заранее и пригласил приехать на яхту на пару часов, чтобы хоть немного ознакомиться с местом временного пребывания. Даже на такой короткий срок ему было небезинтересно, кого судьба распорядилась предоставить в качестве его первых пассажиров.
Они приехали почти вовремя, и Дима вышел их встречать. Из такси вышел уже не первой свежести, немного грузноватый мужчина и выпорхнула молодая девица. Дима учтиво поздоровался. Ему было в новинку иметь дело с нынешними людьми оттуда, и он непроизвольно их разглядывал, как бы сравнивая их с образом того советского человека, который остался в его памяти. Эти были те же, и совершенно ничего плохого в этом не было. Дима никогда не чурался своего прошлого и не понимал тех, кто вон лез из кожи, выпячивая свои никогда не существовавшие привычки.
Он невольно улыбнулся. Манера одеваться и держать себя осталась неизменной. «...Ну и слава богу... По крайней мере, уже знаешь, как надо себя с ними вести.»
Мужчина был в светлом пиджаке и черной рубашке. Верхние пуговицы были расстегнуты, цепочка вокруг шеи, на запястье золотой массивный «Картье». Выйдя из машины, он тут же закурил и заложил руку в карман. Не узнать эту позу было невозможным. Девица была высокой блондинкой, намного моложе своего спутника. Очки поверх головы подчеркивали стиль, и оба они выглядели совершенно не по-здешнему.
«Иностранцы...» – прошептали бы про себя всезнающие обыватели во времена пятилеток и планового хозяйства. Они и впрямь разительно отличались от небрежных обитателей причалов или от постоянных посетителей марины.
– Андрей, – представился мужчина и, выбросив в воду недокуренную сигарету, протянул руку.
– Очень приятно!
Дима радушно ответил на рукопожатие.
Спутницу звали Наташей. Не было нужды вникать, кем она ему приходится. Впрочем, и домысел был неуместен. Подруга, и этим все сказано. Дима автоматически обратил внимание на обувь. Они знали, куда идут. Оба в мягких туфлях на светлой подошве, без всякого намека на фасон и высокий каблук. Несомненно, обстановка в той изменившейся стране диктует другие законы, и не кто иной, кроме как новые русские, всегда в авангарде представлений о фешенебельной жизни.
«...Ну и славно»
Подумалось ему. Дима был рад именно такому раскладу. По крайне мере, с ними ему будет проще и понятнее. Они поднялись на борт. Дима неспешно провел их вокруг, показал им каюту и верхнюю палубу. Там он предварительно расставил шезлонги, чтобы придать товарный вид. Между ними – низкий столик с ассортиментом прохладительных напитков. Безукоризненная, почти слепящая чистота и белизна палубы добавили последний штрих, и все вместе взятое произвело, как видно, соответствующее впечатление.
Наташа кокетливо подошла к поручню и приняла журнальную позу. Дима видел, что они явно остались довольны этими первыми минутами, проведенными здесь. Ему не хотелось подсовывать кота в мешке, и он предпочитал быть честным в любом деле. Предложил по чашечке кофе и по бокалу вина, стараясь соблюдать необходимую дистанцию и не быть фамильярным. Это не был холод равнодушия, просто ему хотелось с самого начала дать им понять, что они в том месте, где их частная жизнь вне всякого наблюдения или постороннего интереса.
Андрей это прочувствовал. Было заметно, что он не скован, но и не ведет себя как барин, ожидая обязательного сервиса за свои деньги. Эти двое были первыми, абсолютно незнакомыми людьми на борту, и с ним вместе ему предстояло провести некоторое время. Он не знал о них ничего – ни привычек, ни склонностей, ни даже минимально их интересов. Ничего не значащая рекомендация мало проливала свет. Так, общие фразы о состоятельных людях. Впрочем, зачем знать о них больше? Дима примерно описал предполагаемые детали путешествия и расписание, но добавил, что ни на чем не настаивает и они вправе распоряжаться собой, как им вздумается. Никто не возражал, и они даже были рады участию в планировании отдыха. Так это, во всяком случае, выглядело. Оговорили детали контракта, Андрей оказался на редкость непривередливым клиентом. Отход назначили на завтрашнее утро. На этом короткая встреча закончилась. Пара удалилась.
Время, которое эти двое собирались провести на Острове, нельзя было бы назвать непредсказуемым. С легкостью рисовались в голове картинки, одна живописнее другой, с обязательным купанием при луне, как минимум. Без всякого преувеличения можно было себе представить, как это все будет. Конечно, в общем, но вот некоторые моменты, присущие только славянской душе, непременно должны были случиться. Это безудержная гульба и разговоры за жизнь. И к тому, и к другому можно, конечно, относиться по-разному, но нельзя не признавать, что это лучше кислятины и нежелания пооткровенничать на пьяную голову.
Андрей с Наташей приехали утром вовремя, и в назначенное время Дима и его первые клиенты покинули марину. После полудня «Глория» бросила якорь в спокойной бухте с лазурного цвета водой и с видом на райский уголок. Дима отметил это записью в вахтенном журнале и выстрелом из бутылки шампанского. Он специально выбрал теплую и еще несколько раз ее встряхнул, чтобы увеличить давление газа внутри. Хлопок получился громким, и пена из горлышка буквально забила винным фонтаном.
– С прибытием на Остров!
Они стояли на покачивающейся палубе и с любопытством оглядывались по сторонам. Не понравиться такое не могло. Прямо перед глазами простиралась картинка роскошной жизни, и их присутствие здесь было реальным. Дима напомнил об этом еще раз, предложив искрящийся напиток, появившись из дверей салона с подносом в руке.
В первый день Андрей и Наташа привыкали, что не помешало им лечь очень
поздно. Не решаясь их оставить одних, Дима провел с ними все это время, что не послужило препятствием проснуться, как обычно, рано. Он жутко не выспался и ходил потом как вареный весь день. Ему, привыкшему к другому распорядку, ночная жизнь была в тягость. В сопровождении его новые гости не нуждались, да, впрочем, здесь, на небольшом пятачке земли, они вполне могли справиться сами, без гида. Утром после очень неторопливого завтрака он отвез их на берег, вкратце описал все возможные развлечения и оставил одних с обещанием подобрать, когда они позвонят. Они завеялись на весь день и, лишь когда уже стемнело, дали о себе знать. Его пассажиры изрядно устали, но были довольны увиденным. Дима приготовил ужин, и вечер, на удивление, прошел спокойно. Все следующее утро они лениво провалялись в раскладных креслах на верхней палубе, потягивая джин с тоником поочередно с другим напитком, которым Дима их угощал. Рецепт был наипростейший. На бокал очень холодного «Чинзано» полрюмки «Баккарди» и кружок лимона. Его изобретение носило имя яхты– «Глория» и шло на ура. После полудня Андрей лениво поплескался тут же рядом с бортом. Несмотря на близость небольшого островного городка, вода оставалась кристально чистой, как на фантастическом безлюдном берегу с кокосовыми пальмами. Ее голубизна просто звала освежиться. К нему присоединилась вскоре его подруга, и они безмятежно просидели в воде достаточно долго. Потом опять кресло, бокал с фирменным напитком, так почти и не заметили, как солнце начало клониться к закату. От ужина на борту они отказались и решили провести вечер самостоятельно. Улучив момент, Дима посоветовал им уютный ресторан, славившийся уже почти полвека своей традиционной итальянской кухней. Его здание располагалось на набережной с прекрасным видом на лагуну, но как-то обособленно, так, что было вполне возможным уединиться. От неприметного входа в ресторан, затерянного в зелени, за угол круто уходила узкая дорога и терялась в хитросплетении улочек и переулков. Дима все это так красочно описал, что только глухой не внял бы его совету. Они переоделись и, благоухая духами, отправились в это романтический уголок. На резиновой лодке он доставил их на берег и оставил среди многолюдья гуляющих.
Наконец Дима почувствовал, как хорошо побыть одному. Он что-то перекусил и весь остаток вечера просидел в тишине, наслаждаясь временной передышкой. Часам к десяти позвонила Наташа и попросила за ними приехать. Язык ее слегка заплетался. Дима тут же прыгнул в лодку и уже вскоре заметил их фигуры на причале. Они стояли, обнявшись, и махали ему в приветствии. Оба покачивались, но сохраняли равновесие.
– Капитан, капитан, улыбнитесь...
Пропел Андрей, нетвердо ступая в лодку. Наташа, потеряв поддержку, чуть не упала, он ее тут же подхватил, и они оба плюхнулись на сиденье.
– Ну, как провели время?
Поинтересовался Дима.
– Очень даже хорошо.
Андрей пытался говорить внятно, но это ему удавалось с большим трудом.
– Да и кормят недурно.
Добавила Наташа.
– Не так хорошо, как в «Антинио», но мы тем не менее не остались голодными.
– И трезвыми...
Засмеявшись, заключил Андрей. Дима завел мотор и направился к своей стоянке. Они медленно плыли в почти абсолютной темноте, окруженные неяркими огнями
тех, кто находился поблизости. Почти наугад. Наконец из плотного мрака показалась знакомая корма, предстояла высадка захмелевших пассажиров. Они кое-как выбрались наверх. Андрея здорово развезло, и Наташа оказалась очень своевременной помощницей. Открыв наконец двери салона, Дима облегченно вздохнул.
– Я требую продолжения банкета! – едва перешагнув порог, воскликнул Андрей.
С этой известной фразы, ставшей классической с легкой руки ее создателя, уже стало предельно ясно, куда клонится дело. Дима смерть, как хотел спать и ожидал того же от своих клиентов, но не тут то было. Он просто-напросто уже забыл о кураже, который просыпается в русской душе после выпитого. Какой уж тут отдых...
– Ну, чего душа желает? – поинтересовался Дима у дорогих гостей.
– Чего? Именно так: чего желает? – беззлобно и иронично съязвил Андрей.
– Именно так, – в тон ему ответил Дима.
Они переглянулись. Андрей, как бы соображая, стал прикидывать.
– Раз та-а-а-а-кое дело, – начал он нараспев, – то даме шампанского, а мне, извините за беспокойство, водочки. Шампанское, я надеюсь, у вас французское?
– И это все, что желает душа? – Дима насмешливо и пытливо заглянул ему в глаза. – Кстати, один нескромный вопрос: а что, там у вас, в стране победившего дикого капитализма есть еще и другое шампанское кроме французского?
Андрей пропустил мимо ушей его колкость и, словно догоняя свои мысли, добавил:
– Выпей с нами!
Дима промолчал и удалился. Через минут десять он пригласил их в салон. Там на столе, покрытом белоснежной скатертью стоял запотевший графин с водкой, розетка с солеными грибками и ведерко с шампанским. Три рюмки и три высоких узких бокала.
– Итак, то, чего желает душа. Извольте! Капитан и его команда приветствуют вас на борту и желают хорошего настроения!
У Андрея на глазах навернулась слеза.
– Ну ты даешь!
Это все, что он мог выразить, но и без того было понятно, как он расчувствовался.
– Кто бы мог подумать, как оно все обернется. Граждане одной страны лет пятнадцать назад, одни проблемы и одна жизнь, а теперь ты, капитан, и мы, твои пассажиры, и где? В самом сердце логова империализма! Невероятно...
И уже вовсю смеясь:
– Это нужно отметить!
Водку Дима не пил. Давно. Он извинился, что не сможет составить компанию, и налил себе и Наташе шампанского. Его пассажирам было все равно, и, похоже, они собирались куролесить до утра. Посидев с полчаса, он принес им еще закусок и отправился спать.
Посреди ночи что-то тяжело плюхнулось в воду. Дима моментально проснулся и выскочил из рубки. Палуба была пуста. Он заглянул в салон, там тоже никого не было.
«Спят? Хочется верить».
Он осторожно постучал в каюту, но никто не ответил. Раздумывать было некогда, и он распахнул дверь. Никого. Он поднялся на верхнюю палубу. Наташа спала в кресле, Андрея нигде не было. Дима начал ее тормошить:
– Наташа, проснись! Где Андрей? Ты слышишь меня?
Она что-то невнятно бормотала, и было уже понятно, что это бесполезно. У него похолодело внутри.
– Куда он подевался?
Дима бросился вниз и уже в проходе услышал какие-то посторонние хлюпающие звуки за бортом. Он выглянул наружу. Внизу, в темноте воды барахтался Андрей, пытаясь выбраться наверх.
«Только этого не хватало!» – подумал Дима, схватил конец и бросил вниз.
– Андрей, как ты там оказался? Хватай канат!
Тот продолжал беспомощно хвататься руками за скользкие обводы корпуса. Наконец ему удалось кое-как зацепиться и схватить веревку. Дима перевел дух.
– Ну давай, греби сюда!
И уже окончательно подтянув его к открытому борту, помог вылезти наверх.
– Что случилось?
Дима был просто счастлив видеть его живым и невредимым. Картина, одна другой неприятнее, как молния промелькнула у него в мозгу, заставив невольно содрогнуться от последствий.
– Андрей, ты же мог утонуть! Понимаешь?
Тот уже пришел немного в себя. Он снял мокрую рубашку и старался стянуть с себя брюки.
– Извини, откушал не в меру, – он икнул, – Бывает...
Дима принес ему халат и полотенце.
– Чаю?
– Да, пожалуй...
Вскоре чай был готов, и они расположились в салоне напротив друг друга. Андрей, похоже, окончательно оклемался, небольшое ночное купание пошло на пользу, хотя и не было запланированным. Яхта едва покачивалась на волнах, и теплота салона приносила умиротворение. Сон как рукой сняло. Дима посмотрел на часы. «...Три часа.»
Расспрашивать о том, как все произошло, не хотелось, но Андрей начал сам:
– Слушай, какая-то ерунда. Сидел себе на планшире, любовался океаном и огоньками города на берегу. Сам не пойму как потерял равновесие и очутился в воде. Вроде и выпил-то всего ничего...
Он вздохнул. Дима покосился на опорожненный водочный графин.
– Не нужно было полироваться шампанским. Наверное, это было лишнее
– Наверное, – подтвердил Дима, – зато будет что вспомнить. Не знаю, как всем остальным участникам мероприятия, но мне-то уж точно.
Весь остаток ночи он проворочался, безуспешно стараясь заснуть, и только лишь под утро, когда едва забрезжил рассвет, веки тяжело сомкнулись. Отдых был недолгим. По выработанной годами привычке, без всякого на то основания, ровно в шесть его словно что-то подтолкнуло, и, несмотря на раннее утро, он встал и был уже готов приступить к своим делам. Шел третий и последний день короткого круиза.
Новый вид деятельности оказался необременительным. Правда, ему сопутствовали никогда ранее не предполагаемые нюансы, но и они не делали это занятие чересчур беспокойным. Можно было смело сказать, что не скучно и даже иногда впечатлений хоть отбавляй, как, например, этой ночью.
Его гости еще спали, убаюканные тишиной и покоем. Стоянка на якоре здесь была комфортабельной и небольшое движение на воде, пожалуй, только прибавляло сонливости, расслабляя нервы. К счастью, ребята попались с отменным вестибулярным аппаратом и спали, как младенцы. Происшедшее с Андреем теперь представлялась курьезным, а тогда было совсем не до смеха. Тот даже, вероятнее всего,будет вспоминать потом свое падение как приключение, с кем не бывает по пьяной лавочке. Даже, возможно, добавит, как переполошил команду, сознательно опуская количество участвующих в спасении.
В Диминой памяти этот эпизод будет иметь несколько иную окраску, без ореола бесшабашности. Его судовая роль здесь не была ограничена действиями шкипера или стюарта. Он нес полное бремя ответственности, как капитан и хозяин. Попутно он был механиком, электриком, боцманом и всем тем, кем необходимо на данный момент.
К полудню пострадавший показался из дверей своей каюты. Бодрый, хотя и с заметными мешками под глазами. Дима прекрасно понимал его состояние и незамедлительно, скорее повинуясь собственному инстинкту, а может, из чувства сострадания предложил холодного пива. Этим он вконец покорил Андрея, и без того растроганного вниманием к своей персоне.
Он жадно сделал первые пару глотков и промычал от наслаждения:
– Душевно... Ох, душевно... Я теперь отдыхаю только с тобой.
Дима усмехнулся:
– Пятнадцать лет немного изменили в наших привычках и традициях, и вообще, как мне кажется, жизнь чаще всего меняется только внешне. Я не претендую на истинность этого предположения, но, согласись, бутылочка пива пришлась как нельзя более кстати?
Андрей вышел на залитую солнцем палубу и, присев в кресло, с наслаждением сделал еще пару глотков. Потом зажмурил глаза от удовольствия и откинулся на спинку:
– Я не могу не признать твою правоту. Это было бы свинством.
Он допил бутылку и попросил следующую.
– Волшебный напиток. Я ощущаю, как буквально все внутри организма становится на свои места. Уважил. Ох, уважил...
Он на секунду прервался и опять, припав к горлышку, смакуя, продолжил:
– Так вот, и не потому, что это было бы свинством. И я вижу то же самое.Еще в студенческие годы после сессии, бывает, дашь газу, а наутро жигулевское по двадцать пять копеек без стоимости посуды, и такой кайф... Появились бабки, купил тачку, поменял еще раз, котел золотой справил, отдыхаю частным образом, как буржуй, на яхте и все равно имею сейчас море удовольствия от простого, проверенного не одним годом средства.
Андрей с чувством допил.
– Кстати, нам просто необходимо отметить мое чудесное спасение, и я приглашаю сегодня вечером в ресторан. Отказов не принимаю.
Подытожил он тоном, не принимающим возражений.
– Только у меня одна просьба, если она тебя не затруднит. Зарезервируй столик, пожалуйста, для нас по телефону часов на семь, а то мое знание иностранных языков точно такое же, как плавание в пьяном состоянии. Идет?
Дима не возражал. Ему импонировали простота отношений и видимое желание человека говорить на одном языке, да и по возрасту они были одинаковыми. Значит, где-то в недрах души он, несомненно, сохранил то отношение к жизни, что отличало их поколение от любого другого и было всегда легко узнаваемо. Они были равнодушны к обществу, но всегда имели повышенные требования к своим индивидуальным потребностям. Не одурманенные зависимостью к мнимым искусственным идеалам, так похожих на незабвенную девушку с веслом среди настоящей зелени в скверах их детства. Нигилисты своего времен поневоле и зрелые очевидцы приближения иной эпохи.
Дима чувствовал неординарность его натуры. Наверно, уже давно эта способность чувствовать собеседника и притягивала к Диме, казалось бы, совсем посторонних и малознакомых людей, и они уверенно, без стеснения доверялись ему, не ощущая подвоха или подлости. Да и он понимал не рассудком, а сердцем, что многим обязан их отношению. Вот и теперь он видел, как Андрей приглядывается к нему, словно принюхивается, желая распознать своего среди стаи.
Остров был сравнительно невелик, но большой и обжитый настолько, чтобы пребывание здесь носило неповторимый вкус неторопливой жизни в месте, удаленном от большой земли. Целиком предназначенный только для отдыха, он даже и выглядел, как городки на Средиземноморском побережье. Аккуратные строения располагались террасами на крутых склонах, обращенные окнами в синеющую даль, и трудно было бы подыскать более отрадный вид, чем тот, что открывался на это место со стороны океана. Даже часовня, прилепившаяся почти на верхушке горы, выглядела как бы нарочито декоративно, и звук ее колокола, отбивающего полдень, тонул в густой зелени кустов и деревьев, цветущих круглый год.
Дима выбрал приличное заведение, не дешевую закусочную на набережной с толкотней и шумом, а ресторан, посещаемый теми, кто стремился провести время за едой в тишине и комфорте. Их встретила женщина-метрдотель и тут же провела к столику, на котором приветливо стояла одинокая роза в высокой вазе. Андрей выразил своё одобрение, Наташа, будучи пока трезвой, молчала и, по всей видимости, была с ним во всем согласна. Вообще ее присутствие было крайне условным и относительным. Дима уже успел это уловить даже в короткий срок их непродолжительного знакомства. В их взаимоотношениях сквозило больше дружеское расположение друг к другу, чем что-то другое. Он бы определил это как деловое соглашение с открытым сроком на неопределенный период. Никто не выказывал пренебрежения, и все же иногда проскальзывало ненароком, что Андрей видит в ней больше красивую вещь, чем индивидуальность или партнера. Молодая, высокая, длинноногая, наверное, такой должна выглядеть спутница преуспевающего делового человека оттуда. Думать и иметь собственное мнение ей не обязательно, а скорее противопоказано. Принесли меню и карту вин.
– Ну, как вам здесь нравится?
Дима старался быть полезным и в то же время сохранить свой статус приглашенного гостя. Андрей, уже полностью поправившийся, с интересом разглядывал детали интерьера зала.
– Это самое крутое место здесь или что-то еще осталось для нас неоткрытым?
Он взял в руки папку с тиснением названия ресторана и стал медленно просматривать список предлагаемых напитков.
– Так... Ну, что душа желает? – Андрей хитро подмигнул. – Теперь моя очередь.
Ему, похоже, было совершенно наплевать на стоимость, гораздо важнее было ответить достойно. Это не было боязнью потерять лицо или куражом нувориша. Нет, Дима научился уже давно читать людей и прекрасно знал, что здесь не место дешевым эффектам.
– Андрюша, я бы предпочел «Брунелло Де Мольтачино». В этом ресторане подают прекрасную баранину, и это вино будет как нельзя более подходящим.
– Ты меня убедил. Пожалуй, мы с Наташкой присоединимся. Только сделай одолжение, закажи сам все, что, по твоему мнению, будет вкусным. Мы надеялись на тебя в море, и я думаю, что не ошибемся на земле.
Дима вежливо улыбнулся:
– Не ошибетесь.
Трапеза проходила непринужденно. Они неторопливо закончили уже пару бутылок, и Андрей решил выйти перекурить на открытый балкон.
– Не хочешь составить компанию?
Дима был не прочь передохнуть и подышать воздухом, и они вместе встали из-за стола.
– Не скучай, Натаха, мы скоро.
На улице темнело. Вечерний прохладный воздух был напоен густыми ароматами тропической растительности. Внизу виднелась уютная бухта, защищенная волнорезом. Дима машинально отыскал глазами свою яхту и, облокотившись на балконный поручень, наблюдал за огоньками, которые один за другим вспыхивали над водой. Андрей, закурив, обратился к нему вдруг с неожиданным вопросом:
– Ты, конечно, можешь не отвечать, но я вот о чем подумал. Прости меня за нескромное предположение, но мне кажется, люди такого склада, как ты, наверное, спрашивают себя иногда.
Он пытливо посмотрел Диме в глаза и продолжал.
– Я думаю, что ты человек с принципами, и это делает тебе честь. Поверь мне, я столько навидался за последние десять лет моей жизни, что такое качество я очень ценю в людях.
– Спасибо за комплимент.
Дима ответил ему прямым взглядом, пытаясь определить, куда он клонит.
– Это не комплимент. Так оно и есть, но вот я о чем. Я бы вполне мог оказаться на твоем месте. Сложись иначе обстоятельства тогда, лет десять-пятнадцать назад, и я бы запросто мог оказаться жителем этой страны. Последняя эмиграция большая, даже очень. Кто только не перебрался за бугор! Народа отвалило порядочно. Не со всеми станешь вот так откровенно, да и не каждый поймет.
Он на минуту замолчал, как бы собираясь с мыслями.
– С кем ты в этой стране? Прости меня за пафос, но, если вдруг война, за кого бы ты стал воевать. Помнишь как у Маяковского...Слева китаец, справа малаец... Я не могу сказать, что и мне приятны мои соседи, иногда просто поубивал бы, но дело не в них, в итоге сражаются за символ. А его для тебя я здесь не вижу.
Дима подумал, что он явно недооценил в первую встречу своего собеседника и его способность рассуждать. Скорее его непреодолимую тягу докопаться до больной истины, чтобы, сохранив все равно свое понимание, ощутить рядом родственную душу. Повеяло чем-то очень далеким и полузабытым.
– Я очень надеюсь на мирное небо...
Диме не хотелось говорить о серьезном, и именно сейчас. Да и стоит ли признаваться, что охладел, что утратил эту способность поддаваться порыву и чувствовать себя сопричастным к отсутствующему уже давно, всепоглощающему импульсу единения за что-то бороться и кого-то защищать. Ничего нового он не скажет, это и так понятно, что уже много лет чувствует себя одиночкой, как, вероятно, и многие другие, кому судьба уготовила участь родиться жить не вслепую.
– Спасибо, Андрей. Мне лестно, что такие вопросы ты адресуешь именно мне, но, к сожалению, я не имею пока готового ответа. По-моему, наша дама уже скучает.
Дима заглянул через балконные двери внутрь зала. Почти пустое помещение еще какой-то час назад заметно оживилось. За столиком рядом с ними уже сидели спиной две женщины и с ними напротив какой-то дедок. Тихие звуки рояля теперь тонули в монотонном гуле.
Со стола забрали розу и поставили свечи в низких пузатых стаканчиках. Унесли пустые тарелки и поставили новые, подготовив приборы к десерту. Вино Андрею понравилось, и решили заказать еще бутылку. К нему подали сыр, и теперь все пребывали в сыто благостном настроении. У Андрея появился тост. Он, не дожидаясь официанта, сам разлил остаток по бокалам.
– Дима, хочу с тобой поделиться своим опытом. Я уже давно понял, что друзья познаются не в беде, а в радости. Если тебе плохо, многие прибегут тебя утешить, потому как тебе хуже, чем им, но вот если не дай бог тебе хорошо, то не каждый разделит искренне твой успех. Я пью за то малое число, а может быть, только за одного человека, который по зову собственного сердца окажется рядом в минуту твоего триумфа и ликования.
Все выпили. Сказанное Диме понравилось, и он не замедлил это отметить. Случайно его взгляд упал на соседей за столиком. Одна из дам, как ему показалось, прислушивалась к тому, что они говорили. Он не видел лица, но чувствовал ее неподдельное внимание. Внезапно она обернулась...
Сдержаться было трудно. Он почти инстинктивно дернулся, но тут же остановил себя, сжав, что есть силы, подлокотники кресла. Этой встречи Дима никак не ожидал, хотя в глубине души всегда надеялся на несбыточное. С того самого момента, как понял, что Кассандра не позвонит, он хранил в себе уснувшую и слабую уверенность, которая жила сама по себе, казалось бы, без всякого на то основания. Это было сюрпризом и для нее, но она, почти не смутившись, совершенно непринужденно воскликнула:
– Рада вас видеть, капитан! Как дела?
Дима привстал и поклонился. Их разделяло ничтожно малое расстояние, как тогда в Торагоне, на борту его яхты. Она по-прежнему была привлекательна, и, казалось, они расстались только вчера. Он даже уловил запах ее духов, который узнал бы из тысячи других. Тяжелый и сладковатый, как благовоние из гарема.
– Мне тоже приятно... – он как бы запнулся, словно припоминая ее имя.
– Патриция, – незаметно подсказала она и уже представляла его тем, кто сидел за ее столиком.
– Познакомься, это Салли и Фрэнк. Мои друзья уже много лет. А это русский капитан, я и Генри встречались с ним во время нашего путешествия. Как быстро летит время, мне кажется, что это было как будто совсем недавно.
Салли, блондинка, работающая под девочку, кивнула. При этом она подозрительно и как-то недоброжелательно зыркнула. Фрэнку было, как казалось, безразлично, и они обменялись вежливым рукопожатием.
– Дима. Очень приятно.
Он, обернувшись вполоборота, показал на своих спутников:
– А это мои друзья из России. Проводят в Америке свой отпуск и им очень нравиться здесь, на Западном побережье.
Андрей с Наташей с интересом наблюдали за происходящим.
– Я бы с большим удовольствием пригласил вас к себе на чашку кофе, но, к сожалению, мы завтра уходим обратно. Да, кстати, Патриция я никак не могу отыскать номер телефона Генри. Я бы непременно ему позвонил. Ты не напомнишь? Или я оставлю свой.
Дима наудачу решил прибегнуть к этой наивной хитрости. Если кому он и собирался звонить, так это только ей, и в этом она не сомневалась. Она, как всегда, спокойно улыбнулась и, принимая условия игры, не раздумывая, вынула из своей сумки ручку. Записав что-то на салфетке, она протянула ее Диме и произнесла на прощание:
– Обязательно позвони. Я уверена, что ему будет приятно. Это номер его мобильного телефона. По нему ты сможешь его найти в любое время.
Вскоре они ушли. Дима проводил долгим взглядом знакомую фигуру и оторвался, только когда они окончательно скрылись в проеме двери. После ужина они еще прошлись вдоль набережной, которая, несмотря на поздний час, продолжала быть оживленной. Прохожие праздно глазели в ярко освещенные витрины магазинов, из раскрытого бара неслась на улицу живая музыка – словом, все прелести курортной
жизни. Дима предложил им остаться и забрать их позднее, но они решили, что хотят отдохнуть. Уже на борту он расставил им кресла на палубе с видом на затихающий постепенно город, принес чай и оставил их одних.
Было около десяти.
«Самое время», – подумалось ему. Именно в этот час началось их знакомство в эфире. Он развернул салфетку и уверенно набрал записанный номер. В трубке раздался знакомый грудной голос:
– Дима? Я была уверена, что это ты.
– Кассандра... Я теперь даже и не знаю, как тебя называть. Впрочем, мне будет нелегко привыкнуть к новому имени, если, конечно, мне представиться такой шанс.
Последнее он добавил с нескрываемой печальной иронией. Она сделала вид, что не заметила и продолжала:
– Я действительно была очень рада тебя увидеть. Это было так неожиданно – услышать твой голос, и вот ты опять ворвался в мою жизнь.
– Прости.
– Я до сих пор храню в памяти дни, которые мы провели вместе, это было незабываемо.
– Ты так внезапно тогда пропала. Все дни эти были как сон. Я не мог очнуться. Неужели это случится и теперь? Мне так нужно тебя увидеть. Молю тебя!
– Дима, ты все тот же.
– Разве это так плохо?
– Это пугает меня.
– Мы можем встретиться?
– Вероятно.
– Нет, я не о том. Не вообще когда-нибудь. Я хочу тебя видеть сейчас.
– Сейчас?
– Да. Ты не знаешь, что мне ответить?
Она сомневалась. Льстило самолюбию это его неуемное желание. На всякий случай Патриция даже не переоделась, как будто ждала звонка. Опять, как тогда в Торагоне, повеяло желанием все на время забыть, отключиться от безрадостных мыслей и отдаться целиком захватывающему чувству. Ее снова манила его настойчивость и завораживала.
«С другой стороны, зачем мне это? Казалось бы, все уже улеглось, успокоилось, и вдруг опять эта внезапная встреча.»
Колебания были недолгими.
– Ты где?
– На яхте с теми, кого ты видела в ресторане, но буду там, где ты скажешь, в любое время. Только скажи!
Это было так узнаваемо. Патриция уже словно переживала в своих мыслях их близость, но как-то со стороны, как будто не с ней, а с кем-то другим это происходило или могло произойти.
– Дима, через полчаса возле входа на пирс. Это тебе удобно?
– Патриция!
– Да, милый?
– Я не могу поверить, что опять увижу тебя. Повтори это еще раз. Я очень тебя прошу.
Она засмеялась.
– Я знакома со многими мужчинами, но очень немногие умеют вот так просто поделиться своими заветными желаниями. А жаль. Женщине так приятно внимание. Полчаса, дорогой!
Ее слова подействовали возбуждающе. От предчувствия скорой желанной встречи он взбодрился и заметно повеселел. Переодевшись, он появился в салоне. Андрей, увидев его собирающимся на берег, был весьма удивлен.
– И куда это вы на ночь глядя? – поинтересовался он.
– Есть места.
– Ну, в этом я нисколько не сомневаюсь. У моряка в каждом порту жена, не так ли?
Дима, уже ступая в лодку, засмеялся:
– Хочешь стать моряком?
Уже отчалив, он прокричал то, что часто любил повторять, вкладывая в эту цитату всегда новый смысл:
– Сегодня вином отгоните заботы, завтра в широкое пустимся море!
Дима, прибавив газу, почти моментально исчез в темноте. Андрей проводил его добрым взглядом и про себя подумал:
«Отогнали уже...Так наотгонялись, что все почки болят».
Он еще постоял с минуту, вглядываясь в никуда, пока звук мотора окончательно не растаял в кромешной тьме.
Повороты судьбы неисповедимы. Еще утром Дима даже и не предполагал, что произойдет вечером, но и сейчас он до конца не был уверен, как закончится этот день, странно начавшийся и продолжающийся так же непонятно. Дима знал такие дни. Жизнь могла проистекать месяцами, не предвещая перемен. До скуки однообразно и вдруг – бац! – наступал тот самый день. Незаметный сначала, он вдруг начинал настойчиво пульсировать событиями. Они цепляли друг друга, одно предвещая другое. Скопом валилось хорошее и плохое, не давая опомниться и разобраться что к чему. Вот и теперь все разом. Сначала спасение не в меру выпившего утопающего и бессонная ночь, а под конец полное надежд свидание на морском берегу.
Лодочная стоянка, переполненная днем, сейчас оказалась пустой. Еще каких-нибудь пару часов назад приходилось расталкивать сгрудившиеся вокруг плавательные средства всех видов, а теперь здесь выглядело все совершенно иначе. Пустой понтон, сиротливые кнехты, да якорная цепь, темной тенью протянувшаяся к мелководью. Наверх к пирсу вел пологий спуск, едва освещенный тусклыми фонарями. Дима поднялся, огляделся вокруг и в ожидании присел на каменный парапет. Он оставался все еще теплым, не остыв окончательно от жаркого дневного солнца. Внизу, совсем как на морском берегу едва ощущалось движение воды, вовсе не похожее даже на самый легкий океанский бриз. Совсем как там. У Димы кольнуло в груди от этого воспоминания.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и пяти минут, как его окликнули. Патриция стояла недалеко от него. Он тут же встрепенулся и шагнул ей навстречу. Они молча обнялись и стояли какое-то время, глядя друг другу в глаза. Беззвучно, словно отыскивая в глубине взгляда подтверждение их взаимного былого влечения. Как уже близкие люди, связанные долгой общей памятью, а не всего лишь тремя сутками, проведенными когда-то вместе.
– Я видел фильм, снятый по твоему сценарию, – Дима прервал молчание. – Узнал историю. Нашел твой телефон и пытался связаться...
Патриция улыбалась Это была ее знакомая манера так реагировать на то, что она не хотела обсуждать по своим каким-то очень личным причинам.
– Теперь мне известно твое имя и оно мне нравится не меньше того, каким я называл тебя раньше. Какое тебе больше по душе?
Они двинулись вдоль парапета, тесно прижавшись и беседуя, как старые друзья после продолжительной разлуки. Дима беззастенчиво рассказывал о своем новом занятии и делился сопутствующими впечатлениями:
– Я не планировал заранее и еще год назад даже не предполагал такого поворота в своих занятиях, но благодаря этому круизу я смог наконец опять встретить женщину, которую мне так недоставало.
Патриция сжала его руку, благодарно вслушиваясь в детали, которые тем или иным образом поворачивались в сторону нечаянного комплимента. Для нее было уже совершенно очевидным, что это разговор об ее женской исключительности и о том, как она хороша. Патриция опять оказалась в сладком плену очарования его светлых глаз, которые смотрели на нее каждый раз по-разному, но с одним и тем же выражением беспредельной грусти, словно предугадывая их новую разлуку. Она снова трепетала от тембра его голоса и от его слов, которые делали простое важным, а незаметное вдруг очень видимым. Все его мысли были явно о ней. Патриция была смущена и обрадована. Не забытое, а подавленное обстоятельствами чувство, вдруг охватило ее всю без остатка. Уже не смутная догадка, а твердая уверенность завладела ею, и только долг еще некоторое время сковывал ее порывы.
– Дима, как часто тебе говорили, что ты дамский угодник?
Патриция остановилась и весело посмотрела ему в прямо в лицо.
– Ты считаешь, это плохо – видеть в тебе предмет восхищения?
– Вожделения.
Перефразировала она, зная уже, что никуда этим вечером его не отпустит.
– Увы, только в своих мечтах.
Дима тяжело вздохнул.
– Патриция, я жутко соскучился и мог бы оказаться счастливейшим из смертных, получив шанс не только восхищаться.
Он обнял ее за талию и страстно прошептал:
– Я погибаю. Слышишь, погибаю. Моя медленная смерть будет на твоей совести.
Она, уже с туманящимся взором пыталась сопротивляться, себе наперекор, ломая себя внутри.
– Ох, Дима, Дима. Мы уже открыли однажды ящик Пандоры. Ты не сожалеешь?
Патриция продолжала испытывающе смотреть ему в глаза, но уже очень грустно, как бы думая о чем-то и не видя выхода.
– В этой гостинице я остановилась. Салли и Фрэнк – в отдельном номере, этажом ниже, и мы уже стоим перед входом.
Они прошли через холл, поднялись по лестнице, неслышно ступая по ковровой дорожке, и уже оказавшись внутри, Патриция жадно обвила его шею руками.
– Боже мой! Зачем я опять встретила тебя?
Короткая летняя ночь пролетела незаметно. Они почти не спали. Будили друг друга прикосновениями, в полузабытьи, в полубодрствовании так и не насладившись до конца. Только под самое утро, едва Дима в изнеможении уснул, как его уже разбудило пение птиц. Было еще темно, и их голоса сначала робко, но уже настойчивее с каждой минутой приближающегося рассвета звучали из раскрытого окна. Он лежал, ощущая каждую частицу ее тела, изголодавшийся по ее присутствию. С теплом ее кожи улавливался знакомый и совершенно не забытый запах. Дима боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить невзначай ощущение счастливого покоя.
Словно почувствовав, что он не спит, Патриция открыла глаза. Она приподнялась над подушкой и, положив голову на ладонь, посмотрела на него задумчивым взглядом.
– Как бы я опять хотела оказаться в Торагоне...
Дима нежно привлек ее к себе и прошептал:
– Как я ждал нашей встречи.
Патриция продолжала его разглядывать.
– Ты почти не изменился.
Она провела рукой по его голове.
– Те же жесткие и торчащие в разные стороны волосы. Ты упрямый.
– Настойчивый.
– Пусть будет по-твоему, настойчивый, хотя я не вижу разницы.
Дима потянулся, и Патриция заметила шрам на тыльной стороне руки.
– Что это?
– Юношеские воспоминания, ничего особенного.
– Расскажи.
– Ножевая рана.
Патриция взглянула на него в испуге:
– Тебя хотели убить?
Дима засмеялся:
– Нет. Просто в месте, где я рос, нож в кармане был в порядке вещей. Обычная драка, в которой надо было отстоять свое право.
– Ты всегда борешься за свои права?
Он усмехнулся:
– А что, может быть другой путь?
Патриция, поежившись от утренней прохлады, прижалась к Диме и, помолчав, проговорила:
– Дима, милый, ты ничего не знаешь обо мне. Ни-че-го...
– Больше, чем знал раньше. Ты мне нравишься, и какое это может иметь значение. Женщина имеет право на загадочность, пожалуй, даже не так. Женщина всегда для меня в загадочном ореоле.
– Я почти забыла, с кем имею дело. Когда ты так говоришь, я словно погружаюсь опять в чтение русских романов.
– Тебе нравится русская классическая литература?
Патриция перевела взгляд куда-то наверх.
– Там никогда нет счастливого конца, и, наверное, поэтому они так правдивы. Ты помнишь, я говорила тебе, что я замужем, но ты никогда не спрашивал, почему я путешествую одна.
Дима вздохнул:
– Я не большой охотник обсуждать твою семейную жизнь.
– Для меня это тоже нелегко, но, наверное, лучше для нас обоих ничего не скрывать друг от друга.
– Патриция, милая, если ты считаешь нужным посвятить меня в эту область, я не против, но не думаю, что это сможет каким-то образом изменить мое к тебе отношение.
– Спасибо тебе...
Она едва улыбнулась и с чувством горькой растерянности продолжала.
– Дима, у моего мужа какое-то редкое заболевание позвоночника, и он практически инвалид. Он ненамного старше меня, но выглядит совсем не так, как люди выглядят в его возрасте. Года три назад вдруг начали проявляться первые незначительные симптомы. Сначала это было незаметно, но с каждым годом они прогрессировали, и вот теперь он почти не может передвигаться самостоятельно. Врачи говорят, что это может быть последствием перенесенной травмы в детстве. Он однажды упал на спину, были боли, но потом все прошло, но, как видно, не совсем.
На глазах ее выступили слезы.
– Я так устала. Нас давно уже ничего не объединяло. Задолго до первых признаков его болезни. Он жил своей жизнью. Мог исчезнуть на пару дней без последующих объяснений, и вообще я его мало интересовала в последнее время. Детей у нас нет. И вот теперь, когда он оказался беспомощным, я понимаю, что этим он привязал меня к себе. Мне некуда деться, из этого положения я просто не вижу выхода. Салли и Фрэнк здесь на неделю, и я решила поехать с ними немного развеяться. Мы люди одного круга и даже одной профессии. Давно знакомы, и они хорошо знают моего мужа.
Патриция усмехнулась.
– У Салли была интрижка с ним много лет назад. Это часто случается в нашей среде. Незаметно началась и так же легко закончилась. Я на нее не в обиде, и мы даже остались подругами. Невероятно, но она мне ближе всех.Мой муж – успешный сценарист, востребованный, и она продвинулась благодаря его связям. Впрочем, и я ему обязана. Он мне помогал в работе и даже направлял в нужную сторону. Ну вот, теперь, когда ты знаешь все, я думаю, на многое можно посмотреть иначе. Если бы я и хотела тебе позвонить тогда, ты можешь прекрасно представить себе мое состояние. Я не чувствую своей вины, но очень часто у меня перед глазами стоит его укоризненный взгляд. Дима, только не говори мне, что мы могли встретиться и просто поговорить. Это не убедительно. Я тебе нужна в постели, и в этом нет ничего предосудительного. Я тоже испытываю от этого удовольствие и не скрываю этого. Было бы ненормально, если бы мы хотели чего-нибудь другого.
Она примолкла. Ее исповедь многое проясняла, и то, что казалось непонятным, обрело как-то сразу смысл и значимость. Несложно было себе представить всю незавидность положения этой женщины, связанной не только узами брака с, по сути дела, чужим ей давно человеком, но и моральным долгом перед ним, оказавшимся неожиданно почти калекой.
– Патриция, – Дима обнял ее за плечи, – это очень грустная история, но ты поделилась, и я надеюсь, тебе станет немножечко легче. Я всегда готов прийти на помощь, если потребуется, и ты можешь на меня расчитывать.
Он старался подыскать возможные слова утешения. Мусолить эту тему не хотелось, тем более расспрашивать. Выглядела она спокойной, вероятно, время притупило боль и сострадание к человеку, которого, возможно, она когда-то любила. Дни, пропитанные жалостью к нему и к себе самой, тянулись из месяца в месяц, и, привыкнув к невеселым прогнозам врачей, она уже почти равнодушно смотрела на положение вещей. Стало обыденным видеть кресло-коляску в доме, металлические поручни на стенах в ванной комнате, и эти предметы уже не травмировали, как в первые дни, своим присутствием. Из сознания вытеснялась прежняя нормальная жизнь с неограниченной возможностью принимать решения, не оглядываясь на моральный плен. Присутствие обреченности этого человека она ощущала везде, невольно сопоставляя других и себя, но не в силах и не в праве что-либо предпринять.
Патриция встала и, накинув халат, подошла к открытому окну. Оттуда открывался вид на бухту.
– Никто не узурпирует мою свободу, кроме меня самой. Я тебе рассказала это, как человеку, которому я не безразлична и который может понять. Мне хорошо с тобой, но как быть дальше я не знаю, потому как больше не принадлежу самой себе. Уверена, что ты представляешь мое моральное состояние и все, что за этим стоит. Вспомни об этом, когда ты решишь в следующий раз набрать мой номер.
От совместного завтрака в ресторане Патриция отказалась. Встретить случайно Салли и Фрэнка не входило в ее планы. Меньше всего ей нужны были их неуместные пересуды и ненужные догадки. Она крепко обняла его и долго так держала, словно не желая отпускать.
– Я не прощаюсь. Я не хочу усложнять твою жизнь, но все равно не прощаюсь.
С этими словами Дима вышел из ее номера. По пути на причал он зашел в магазин, чтобы прикупить немного зелени и фруктов. Он был здесь одним из первых посетителей. Занятый своими мыслями от этой короткой встречи с Патрицией, Дима делал покупки почти машинально. Он не мог и не хотел думать, что может потерять эту женщину. Нет, это было невозможно. Судьба распорядилась так, чтобы дать ему еще раз ее увидеть. Неужели только затем, чтобы напомнить о том, что никогда не будет ему принадлежать? В раздумьях он спустился к воде. Резиновая лодка была абсолютно мокрой от обильной росы. Он кинул на сиденье полотенце, завел мотор и скоро уже был на борту.
Все спали. До назначенного времени отхода оставалась, по меньшей мере, пара часов. Из головы никак не шел разговор с Патрицией. Ему было ее жаль. По-человечески понятная двойственность такой ситуации не оставляла шансов, и, как ни печально, он не мог не осознавать правильность и обоснованность ее поступков. Диме припомнилась внезапная безотчетная грусть, которую он заметил в ней еще тогда, в Торагоне. Он не испытывал эгоизма самца, а даже, наоборот, испытывал сочувствие к ее несчастному мужу, которому так не повезло, и он в своем зрелом возрасте лишился многих жизненных радостей. Время, дарующее остроту удовольствий и особенное благодарное восприятие… Не потому, что они, возможно, не часты, а потому, что с годами вырабатывается потребность и способность чувствовать глубже и полнее. Приходит эссенция вкуса. Так, во всяком случае, ему виделось. Это не было взглядом законченного эпикурейца в зрелости, хотя иногда он в шутку называл себя охотником за наслаждениями. При этом всегда добавлял, что экстаз – это исключительно душевное состояние. Отношение с женщиной не были исключением и рассматривались им в той же плоскости. Диму никогда не покидала уверенность, что только одна физическая близость – это сексуальная близорукость, и он не искал мимолетных встреч. Патриция оказалась одной из тех немногих, кто сумел это прочувствовать и оценить. Пусть даже ей это далось через призму своих переживаний, но интуиция ее не обманула.
В салоне послышался шум. Дима спустился из рубки. Андрей был уже на ногах. Выглядел он свежо и находился в хорошем расположении духа.
– С добрым утром, капитан! Как прошла ночь? Я надеюсь, не посрамили нацию?
– Не посрамили, – в тон ему ответил Дима. – Кофе?
– Не откажусь.
Андрей открыл двери салона на палубу и откровенно залюбовался видом еще не проснувшегося города. Картина действительно была великолепной.
– Мне здесь определенно нравится...Там, на материке, нет, а здесь – да.
– Мне тоже.
Дима усмехнулся:
– Удивительное совпадение. Зимой здесь будет еще лучше. Полупустая бухта, безлюдные улицы по вечерам, и только местные жители, ожидающие нового сезона.
– Я вижу, ты не любишь толпу.
– Не люблю, Андрей, ох, не люблю. Тебе нельзя отказать в проницательности.
– Ну, к этому прийти достаточно просто, судя по местам, что ты выбираешь, да я и сам не испытываю восторга ходить на демонстрации в колонне. Никогда не любил и теперь, к слову сказать, предпочитаю еще больше одиночные прогулки. Я даже подозреваю, прости мне мою самонадеянность, что у нас с тобой много общего.
Дима посмотрел на него с любопытством:
– Как, например…
– Ну, хотя бы то, что тебе наплевать на реакцию окружающих.
– Это так заметно, даже после короткого общения со мной?
– Я же сказал: много общего, и стоит только уловить одно-единственное замечание, не всегда приметное для остальных, как с радостью замечаешь, что ты такой не один.
– Ты думаешь, это хорошо?
– Я не думаю, я знаю, что тебе наплевать, что я думаю, – Андрей рассмеялся. – У тебя хороший кофе. Приятно иметь дело с человеком, имеющим вкус.
– Ну, что еще тебе видится нашей общей чертой? Еще кофе?
– Да, пожалуйста. Ты ничего не ищешь.
Дима удивленно вскинул брови:
– Да-а-а? А что, есть что искать?
– Ну хотя бы себя... Познавать.
– Андрей, ты это серьезно? Боюсь, что для тебя это не новость, что человек зрелый – это тот, кто уже познал, а все те, кто беспомощно шарит у себя под ногами, достигнув такого возраста, все равно ничего не найдут. В пустоте ничего нет.
– Да... Суровый приговор.
– Это не приговор. Это судьба. Как сказал Лукреций, из ничего ничего не получится. И вообще, процесс самопознания – явление не обязательное.
Андрей явно заинтересовался. Было похоже, что в последнее время его собеседники предпочитали другие темы.
– То есть ты хочешь сказать, что не каждому это дано.
– Нет. Дано всем, но не каждому это нужно. Ведь не все же покоряют моря и горные вершины.
– Ну а что насчет свободы и демократии? Это всеобщая необходимость, то, что человеку нужно. Условия, чтобы испытывать чувство собственного достоинства.
Андрей неторопливо закурил. Дима разлил остатки кофе и констатировал:
– Неожиданный переход с индивидуальности к общественному сознанию.
– И все же?
– Я отвечу. Демократия для тех, кто ее заслуживает. Для тех, кто не выставляет этот термин, как таран или щит, в зависимости от обстоятельств. Для людей, которые не эксплуатируют свою национальную, расовую или любую другую принадлежность и готовы наравне со всеми нести ответственность за свои поступки. И вообще, как мне кажется это больше идеальная субстанция, чем реально существующая.
– Вот как?
– Ты не согласен?
– Нет. Вернее, я думал, что это форма сосуществования власти и населения.
Дима на секунду задумался:
– Мысль неплохая, если взять за основу государственное устройство с предполагаемым равноправием народа и готовностью всех не на словах, а на деле соблюдать принципы свободы и народовластия. Но я о неодинаковой способности реагировать тех, для кого предназначены эти права и всевозможные виды свобод. Я называю это социальным развитием или недоразвитостью членов общества.
– То есть ты отрицаешь идею равенства?
– О, да. Равные права совсем не означают одинаковое желание честно играть в эту игру, какое тут к черту равенство.
Дима взглянул на часы:
– Андрей, извини, но мне пора готовиться, и если захочешь, мы продолжим, когда будем в пути. Идет? А сейчас я должен приготовить завтрак.
Он поднялся и прошел на камбуз и уже оттуда заметил:
– Мы отходим через час. Кстати, если ты не в курсе, та демократия, что достигла своего расцвета, по-моему, в пятом веке до Рождества Христова, в Афинах родилась и была рабовладельческой. Она предполагала равноправие только для местных жителей. Идея была простой: продолжение их прав – это формирование их обязанностей, и этот закон был непреложным для всех.
Наташа продолжала оставаться в каюте, и сели за стол без нее. Дима старался по возможности разнообразить меню. Такая незначительная уловка приносила вроде бы и незаметную перемену, но, по его мнению, была психологически необходимой и обеспечивала нужный комфорт. Привычка – первый шаг к скуке и потом уже к отвращению. Во всем без исключения. Поскольку прием пищи происходит чаще всего, с него и пошло. Сегодня кроме обычных бутербродов он подал фрукты, которые привез с собой этим утром, и мягкий сыр. По традиции Средиземноморского побережья – шампанское, вопреки глубоко укоренившейся русской традиции завтракать без алкоголя. Впервые с этим он столкнулся в Португалии и был приятно удивлен такой постановкой вопроса местных джентльменов. Это же практиковали и испанцы, и сам собой напрашивался вывод о возможной целесообразности некоторых культурных и национальных особенностей. Недаром обе эти державы долгое время удерживали титул стран – владычиц морей. Последовав их заразительному примеру, англичанеизобрели смесь шампанского с соком, ну надо же хоть как-то стоять особняком от всех остальных, и незамедлительно написали свой гимн «Правь, Британия, морями». Только итальянцы предпочитали двойной эспрессо, французы – сигарету, а Германия и Австрия – рюмку шнапса. Россия на все эти вытребеньки смотрела свысока и чаще всего видела способ улучшения настроения в огуречном рассоле, что совершенно не мешало ей в полной независимости бороздить все моря и океаны.
Такое новое меню и холодная бутылка на столе, несомненно, произвели хорошее впечатление, и Андрей не преминул откликнуться репликой из известной советской кинокомедии, которая шагнула с экрана и стала народной для их поколения.
– «Беллини» или «Мимозу»? – Дима предложил два наиболее подходящих к утреннему кофе напитка.
– Это как?
Похоже, Андрей при всей продвинутости российского сервиса, не успел еще приобщиться к европейскому стандарту.
– «Беллини» – шампанское с персиковым соком и непременно с мякотью, «Мимоза» – с апельсиновым. Все в произвольной пропорции, полагаясь на собственный вкус. Кстати, хочу заметить, бокал шампанского натощак повышает тонус и улучшает настроение, если, конечно, не нужно думать о рабочем дне впереди.
Андрей расхохотался.
– Если не нужно думать о том, что ты говоришь, то настроение будет и так превосходным. Мне «Беллини», пожалуйста. Мякоти достаточно? – Он шутливо посмотрел в бокал на просвет.
Вскоре был поднят якорь, и «Глория», дав прощальный гудок, направилась в обратный путь. Легкий океанский бриз почти разогнал утреннюю дымку, осветлив горизонт и превратив поверхность воды из серого цвета в глубоко-синий. Дима сверил курс и пригласил Андрея в рубку.
– Так на чем мы остановились, если у тебя не пропала тяга к подобным разговорам?
Андрей устроился возле открытой двери, с удовольствием вдыхая упругий морской воздух.
– Ты мне так и не ответил тогда, в ресторане.
– А, ты о моем месте в этой стране? Ну что ж, я ничего не скрываю. Она сама по себе, я сам по себе. Налогов я плачу предостаточно, чтобы иметь право заткнуть любому рот, кто заикнется о моей неблагодарности. И вообще, здесь это чувство имеет очень определенный эквивалент, и чем больше сумма для дяди Сэма, тем соответственно и выше моя признательность. Надеюсь, это понятно?
– Я тебя внимательно слушаю, – Андрей закрыл дверь и сел на диван.
– Тогда поехали дальше. Однажды один мой достаточно интеллигентный новый знакомый, из местных, произнес, сам того не заметив, одну сакраментальную фразу. Смысл ее был до смешного прост, но именно она стала стержнем в моем понимании этого мира. Знаешь, что он сказал?
Здесь все живут в своем сообществе. Все! В общине, наверное, будет более точный перевод. Заметь, ничего ненормального или неестественного он в этом не видел, да и я разделяю такой порядок социального устройства применительно к большинству. Это вполне естественно, что люди, связанные по религиозному, национальному или бог знает какому еще признаку, тусуются среди себе подобных. Сотни маленьких культурных островков, но это не главное.
Момент истины состоит совершенно в другом. Их много, и, поверь мне, никого не интересует ни сосед справа, ни сосед слева. У каждой отдельной группы все разное. Кухня, язык, история, традиции, даже своя собственная внутренняя преступность, – я устану перечислять. Но есть одно-единственное, что объединяет всех.Это абсолютно ледяное равнодушие к другому лагерю, как будто его не существует.На него наплевать!
Так скажи мне, пожалуйста, за кого воевать и чьи защищать интересы? Уж точно не за этих разномастных пионеров новой жизни, занятых, как кроты, накоплением собственного богатства. А может, за армию молодых и полных энергии дармоедов, получателей социальных льгот, или за толпы нелегальных эмигрантов? По всей видимости, не за бесчетное количество беспринципных образованных проныр-стряпчих или за эскулапов, которые морщатся от одного упоминания о клятве Гиппократа, потому как здоровье собственного кошелька гораздо важнее заплесневелых принципов. Не навреди? Чушь. Не навреди себе! Вот это по-нашему. Так за кого? Да и кто задается таким вопросом?
Homo homini lupus est. (Человек человеку волк – лат.)
Лучше думать, как защищаться от тех, кто спит и видит, как вцепиться в тебя и рвать куски или кусочки, в зависимости от величины глотки, потому что ты, возможно, умнее или удачливее их.
Дима замолчал и стал всматриваться в контрольную панель.
– Возникает вполне закономерный вопрос, – проговорил он медленно, просчитывая что-то на карте. – Не подскажешь часом?
Андрей с интересом слушал:
– Наверное, догадываюсь, и мне очень хочется узнать ответ.
Дима усмехнулся:
– А что бы ответил ты? Впрочем, я не перекладываю никогда ответственность на чьи-то плечи. Итак. Что же в таком случае держит здесь таких, как я? Ты это хотел узнать?
Теперь уже у Андрея улыбка тронула кончики рта:
– Ты же сам сказал, закономерный...
– Ну да... Если вообще вопросы такого рода корректны.
– Дима, не хочешь – не отвечай. Самое главное, чтобы ты сам знал для себя, а что это так – я не сомневаюсь.
– Я хочу быть последовательным. Спектакль без последнего акта – это всегда плохая игра, а я уважаю своих зрителей.
Он встал напротив и заложил руку за руку.
– Андрюша, дорогой мой, к несчастью, а может быть, и наоборот, цивилизованный мир устроен везде одинаково, и не нужно быть в его худшей точке, чтобы убедиться во всех его несовершенствах. Прости за искренность мещанина, но я предпочитаю комфорт и удобства, и именно здесь их концентрация. Ты считаешь это справедливым?
– Комфорт и удобства или несовершенство мира? – Андрей засмеялся.
– И то и другое, – Дима весело подмигнул – А как насчет моего фирменного напитка? Скоро окажешься на берегу, и наливать будет некому.
– О, с этим делом проблем нет... Бойся данайцев, дары приносящих.
Вот с кем поговорить?..
– Да, это по-нашему, как в том анекдоте: «А поговорить?..» Кстати, Наташа собирается провести в каюте остаток рейса?
– Да бог с ней. От качки она засыпает, а мы вот уже три дня, как утки, на воде.
Дима принес наполненный бокал.
– А ты? – удивился Андрей.
– А я на вахте.
– Строго у вас.
– Не без того...
Дима вглядывался в горизонт. Там, на расстоянии не более мили, уже хорошо просматривалась низкая полоса тумана. Вверху как ни в чем не бывало голубело небо и лишь возле самой воды предательски белело. «Некстати...» – промелькнула мысль. Пространство между Островом и материком было очень оживленным, и не столько было опасным оказаться на одном курсе с большим объектом, сколько встреча с небольшой рыбацкой лодкой или даже каяком. Находились сумасшедшие, кто пускался в подобное плавание вдали от берега, и они едва могли быть заметны на экране радара, если заметны вообще.
Густой, как вата, он почти сразу окружил. Непроницаемая пелена сделала все одинаково серым вокруг, даже якорь на носу просматривался как привидение. Каждые пять минут Дима трижды сигналил, и низкие звуки словно тонули в белесой завесе. Скорость он сбавил почти до минимума и пристально вглядывался вперед из дверей рубки.
– Ну как, ощущаешь себя ежиком в тумане? – спросил он Андрея.
Тот, не зная, как реагировать, немного растерянно смотрел на все происходящее.
– И что это у вас, часто так?
– Ну как тебе сказать...
Дима старался сделать ситуацию обыденной.
– Если сильно повезет, то сможем увидеть «Летучего голландца». Представляешь, лохмотья парусов на реях, порванные снасти и обвисшие ванты, невидимый рулевой, хотя, по матросскому поверью, такая встреча не предвещает ничего хорошего…
Андрей допил содержимое своего стакана и философски обратился в никуда.
– Однако...
Тем временем они медленно продвигались в назначенном направлении. Внезапно Дима сделал полный стоп.
– Что-то случилось? – поинтересовался Андрей.
– Пока нет. Смотри. Кто-то здесь по правому борту. Не думаю, что это призрак...
Дима опять протяжно просигналил, казалось бы, адресуя никому свои предупреждения. «Глория» остановилась. Минут через десять из плотной пелены показался форштевень с почти безжизненным парусом. Где-то дальше угадывалась мачта. Людей в кокпите различить было невозможно. Еще раз раздался гудок. Встречная яхта проследовала своим курсом, словно Димино описание морского фантома. Когда она буквально растаяла на глазах, Дима облегченно вздохнул и продолжил движение.
– Вполне возможно, что они идут без радара, а если он и есть то вероятность, что он не работает, мне не кажется такой уж незначительной.
– А что, так бывает?
– Бывает. Еще и не так. Трудно себе вообразить меру беспечности. Только успевай...
Андрей хмыкнул.
– До сих пор мне казалось, что этим занимаются подготовленные люди.
– Подготовленные, только неизвестно к чему. Жизнь в благополучном мире притупляет осторожность, и чаще видится глянцевая обложка событий, чем все остальное. Ты заметил, как здесьработает реклама. Сначала яркая картинка, а только потом убористый шрифт, едва различимый под лупой, описывающий, как ты вляпался.
– Быть дураком не запрещено, это свободный выбор.
– Не всегда так. Я тоже сначала по наивности так считал. Человек - намеченная жертва, затравленная общественным сознанием, как ему думать и жить. Не у всех находится достаточно сил этому противостоять.
– Ты хочешь сказать, что вас оболванивают?
– Почему только нас? Я думаю, вас тоже, только пока в менее изощренной форме.
Свободный мир – он не потому свободный, что можно говорить правду.
– Вот как? Почему же?
Дима рассмеялся
– Можно лгать, и это не аморально.
Он замолчал и опять сосредоточился на приборах. Они шли в полной тишине, лишь плеск волны за бортом делал их пребывание здесь реальным. Протяжные гудки, и опять безмолвие. Загадочное и тревожное, словно неведомая принадлежность к другому миру. Трудно было поверить, что так может быть в действительности, и тем более оказаться участником этого фантастического момента. Казалось, что прошла целая вечность, хотя миновало всего лишь не более получаса. Постепенно туман стал редеть. Стали заметны его клубы низко над водой с прорехами света. Немного улучшилась видимость, и в какой-то момент времени «Глория» легко вышла из молочного облака, оставив позади неприятные ощущения. Сразу как-то само собой улучшилось настроение просто от вида чистого и просматриваемого далеко вперед пространства.
– Андрей, вам, несомненно, повезло. Будем считать это небольшим приключением. Теперь будет что рассказывать, а то для большинства неискушенных морское путешествие на частной яхте – это сплошная прогулка в стильной одежде босиком и с полуопорожненным флютом в руке. Этакая черно-белая фотография из модного
журнала с хорошим ракурсом, где на переднем плане слегка небритый мужчина в подкатанных брюках на фоне сверкающего борта, уверенно глядящий вдаль.
Андрей расхохотался:
– Да, именно так я и представлял себе эту картинку. Как ты догадался?
– Богатеи всех стран, объединяйтесь! Ну на фиг человеку с деньгами покорение стихии, а вот, как у вас сейчас там принято говорить, эксклюзивный отдых – востребованный продукт, и это его товарная марка. Знак качества, который не спутаешь с другим. Вот он и преподносится, как джентльменский набор, и, поверь мне, ты не однажды видел такую фотографию или подобную. Разные аксессуары, но один и тот же смысл. Была ли она рекламой дорогих часов или еще какой-то ерунды, роли не играет. Подсознательно она осталась в памяти как фон. Человек, покупающий престижные товары, и живет по-другому. Ну скажи мне, где и как состоятельный, в расцвете лет мужчина, не обделенный вкусом, станет проводить свое драгоценное время? Все просчитано. Каждый из вас – добровольный пленник исключительности.
– Осуждаешь?
– Боже упаси! Разве я сказал, что это плохо? Да, кстати, бар открыт.
Принести чего-нибудь?
– Дима, ты заговариваешь зубы. – Андрей весело погрозил ему пальцем. – Я уверен, что у тебя своя точка зрения на это счет. Скажешь, нет?
Дима картинно развел руками.
– Увы, иметь по каждому вопросу личный взгляд на вещи – это, конечно, очень привлекательное качество, но он вполне может совпадать с мнением большинства. Ничего хорошего нет в том, что человек отрицает очевидное, а если так происходит, вот в этом я вижу две причины. Или он просто дурак, или у него не хватает смелости признать собственную несостоятельность. Только идиоты видят несовместимость тугого кошелька со способностью широко мыслить и глубоко переживать. Я так не считаю. Позволить себе определенный стиль жизни, это ли не удача? Короткое время, отпущенное каждому из нас, может протекать очень по-разному. Можно быть заложником всех своих финансовых обязательств, откладывая на неопределенное будущее смелые желания, или не беспокоиться по пустякам в заботах о хлебе насущном и делать что хочется. Положа руку на сердце скажу: я бы выбрал последнее. Надеюсь, я тебя убедил в собственной искренности?
– Как ты говоришь, вроде все соответствует истине. Выходит, денежная независимость – это путь к свободе?
– Я бы сказал, к освобождению. Первый шаг.
– Вот как? А какой же второй и последующий, если не секрет?
– Не секрет. Их много. Трудный и не всегда понятный путь, а чаще всего дорога, длиной в жизнь.
Вдали показался берег. В открытом океане это всегда переходный рубеж, и земля инстинктивно видится желанной целью путешествия. Так же как и прощание с ней очень символично и незабываемо волнительно. Взгляд, брошенный назад, где за кормой остается пенящийся от винтов след, всегда навевает безотчетное щемящее чувство расставания и устремленный вперед, он сокращает расстояние в ожидании скорой встречи.
Андрей вышел на палубу и стоял там, задумавшись. Диме было хорошо его видно, погруженного глубоко в собственные мысли. Они провели в компании друг друга всего лишь несколько дней, и это невольное общение приобрело даже дружеский оттенок. Он чувствовал его неподдельный интерес к своей персоне и желание Андрея продолжать беседы. Похоже, что его тоже, как и других, иногда одолевали сомнения, и для найденного ответа хотелось бы иметь подтверждение. Это не казалось проявлением неуверенности, скорее открытое желание сопоставлять свои собственные выводы. Он простоял так довольно долго, не спеша курил, и только лишь тогда, когда сигарета дотлела до фильтра, выбросил ее за борт. Здесь никто не суетился, не мешал ему своей болтовней или мельтешением, лишь безбрежная водная гладь с редкой появляющейся и тут же исчезающей точкой на горизонте. В какой-то момент времени он как бы сбросил с себя оцепенение и вошел в рубку.
– Дима, прости за нескромный вопрос. Могу я тебе его задать?
– Андрей, проще, без реверансов.
Он еще раз с недоверием взглянул исподлобья, как бы примериваясь.
– Ты веришь в Бога?
Дима повернулся в его сторону с очень ироничным видом,
– Что ты имеешь в виду? Я, конечно, понимаю суть вопроса, но мне бы хотелось, перед тем как ответить, быть в полной уверенности, что мы оба говорим об одном и том же.
– Ты хочешь сказать, что можно по-разному верить в Бога?
– Как всегда, ты удивительно прозорлив. Именно это.
– Ну и что ты понимаешь под своим определением?
– Охотно отвечу, только с одним условием.
– Принимаю.
– Это то, как вижу я, и как любое очень личное восприятие, оно крайне субъективно, и потому мне не нужны никакие доводы ни за, ни против моей точки зрения.
– Кто бы спорил?
Андрей устроился на диване и приготовился к длинной беседе. Дима обдумывал с чего начать. По сути, это и не выскажешь вот так, походя, и каждый раз, возвращаясь к этой теме, всегда найдется, что добавить.
– Я не молюсь и не пощусь. Не посещаю храм, так как не чувствую в этом никакой потребности. Не потому, что отрицаю Бога, а вследствие глубокого убеждения, что голос собственной совести слышен повсюду. Нет необходимости всматриваться пристально, чтобы заметить, что большинство декларирует свою набожность, мягко говоря, неискренне и уж совсем понятно, что многие веруют не совсем сознательно. Часто религия оказывается последней спасительной нитью, и человек хватается за нее в отчаянии, когда уже нет другого выхода. Как говорится, не от хорошей жизни. Не знаю, насколько это может быть утешительным, если вообще возможно утешиться в страдании. Не будем об этой крайности. Я уверен, что ты не о традиционной принадлежности к определенной конфессии, это было бы чересчур примитивно. Не о соблюдении обрядов, праздников и прочей наигранной мишуре, с которой также ассоциируется религия.
Андрей молча кивнул и потянулся за очередной сигаретой. Дима продолжал:
– Я бесконечно далек от теологических копаний или выискивания сокрытого глубокого смысла в библейских текстах и воспринимаю их без боязни ошибиться или не так понять. Для меня их доходчивость очевидна, и я не нуждаюсь в чьих-либо интерпретациях или объяснениях. Евангелие я впервые прочел в семнадцать лет, но не думаю, что понял тогда главное. Остальные главы Библии – в тридцать пять, но и тогда, по-моему, они не нашли достаточного отклика в моей душе. Вообще, мне видится странным и несвоевременным любой обряд посвящения в религиозность в раннем возрасте. Прежде всего – это внутренняя духовная потребность, и вряд ли молодому человеку есть до этого дело. Мне, во всяком случае, не было, и я никоим образом не сожалею об этом. Только теперь, научившись видеть и думать, я могу с полным правом сказать самому себе о необходимости подобного чтения.
Дима на секунду отвлекся, в очередной раз проверяя показания приборов.
– Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что для меня не имеет никакого значения, правдивы или реальны события, описанные в Библии. Каждый раз, открывая эту книгу, я заново переосмысливаю прочитанное и знаю, что в следующий раз непременно найду для себя что-то новое. Споры типа было не было мне представляются абсолютно неуместными применительно как к Ветхому, так и к Новому Завету, и те, кто пытается спекулировать этим, видят не дальше собственного носа.
– Но ведь, наверное, в том и идея, что верующий человек беззаветно верит в свершившееся и чудесное. Это придает ему духовную поддержку в познании Слова Божьего.
– Следуя такой трактовке, я безбожник, потому как не верю беззаветно. И вообще, мне кажется, любое описание чуда – это мера воздействия на невзыскательность, недалекий разум и слабое воображение. То, как ты говоришь,Слово не нуждается в подтверждении физическими явлениями, впрочем, как и ничем другим. Оно – СЛОВО! Но мы уходим в сторону. Вопрос не стоит, расступилось море или не расступилось, воскрес или не воскрес. Это символы, и я рассматриваю их крайне относительно.
Дима внимательно посмотрел на Андрея.
– Ну скажи мне, пожалуйста, как может повлиять факт хождения Иисуса по водам или исцеление прокаженного на смысл его Нагорной проповеди? Разве сказанное им там, как и все остальные откровения, не самое важное, за чем люди обращаются, открывая Евангелие?
– Теперь вопрос на засыпку, – он лукаво прищурился. – Что тебе видится больше в моем восприятии религии, как философии. Вера или неверие?
Андрей усмехнулся:
– Не знаю.
Дима глубоко вздохнул:
– Вот и я не знаю, но скажу тебе откровенно: меня это нисколько не беспокоит. Я не собираюсь в райские кущи и не боюсь гореть в геенне огненной. Моя нетленная душа является таковой, пока живо тело, и я скорее неискоренимый грешник, который не помышляет о раскаянии, чем лицемерный праведник.
– Похоже, ты даже горд от своей позиции?
– Не совсем так. Мне это не свойственно, просто я уверен в своих собственных силах и в своих надеждах больше уповаю на себя самого. С безмерной благодарностью воспринимаю удачу, как дар или Божий промысел, но я свято уверен, что за все, что без затраченных усилий упало мне в руки, я буду должен заплатить сполна позже.
– Да... непростая концепция, – произнес Андрей. – И ты, что, серьезно так думаешь?
– А что тебя смущает? Ты спросил, я пространно ответил. Кстати, ты никогда не задумывался, что миром правит по большей части зло, а не добро и хозяин этой епархии – совсем другое лицо. Поразмышляй на досуге, кто вдохновитель и кукловод.
Дима бросил взгляд на экран радара и, удостоверившись, что все в порядке, подытожил:
– Могу еще сказать в заключение. По большому счету вера в Бога – это элементарная самодисциплина, наконец, свод законов, и она просто необходима подавляющему большинству.
– Но не всем?
– Ты, как всегда, догадлив.
– Если я правильно понял, это значит, что кто-то не нуждается в этой опеке и стоит в стороне?
– Именно так.
– И кто же эти избранные?
– Мыслители.
– Хм, интересная мысль.
– К сожалению, не моя. Она принадлежит Демокриту и, кажется, звучит следующим образом: «Мудрец не должен подчиняться законам,а жить свободно...», и это дополнение к тому, о чем мы говорили – о шагах к освобождению.
Андрей немного опешил от всего услышанного.
– Ты случайно не проповедуешь?
– Проповедую, но не это.
– А что же, позвольте вас спросить?
– То, что волнует тебя и меня, и миллионы остальных. Жизнь! Ее и безмерную благодарность присутствовать на этом празднике. Предлагаю достойно закончить нашу беседу и промочить горло, а то я чувствую себя таким умником, что самому противно. Вы оказались моими первыми пассажирами, и по этому случаю угощу тебя из своих запасов.
Дима спустился в салон и скоро вернулся с двумя полными рюмками.
– Не могу привыкнуть пить коньяк из специальных бокалов. Другое дело, вот так. Мне почему-то всегда вспоминается небольшой буфет гостиницы «Астория» в Ленинграде, где подавали армянский марочный коньяк и бутерброды с балыком. Хорошо было, прогуливаясь осенним серым днем, зайти, выпить, неторопливо закусить и опять продолжать бесцельное блуждание по городу.
Он поднял рюмку и, держа ее в руке за тонкую хрустальную ножку, посмотрел на свет через янтарного цвета жидкость, словно любуясь необыкновенным цветом. Андрей, не мешкая, с удовольствием присоединился.
– А вы, капитан, оказывается, эстет. Ваше здоровье!
– Принимаю. И вам, юноша, многих лет!
Они чокнулись и выпили залпом. Не смакуя на западный манер и не взбалтывая жидкость в бокале, созерцая маслянистые разводы на стеклянных стенках. Просто, по-русски осушили до дна.
Как часто малознакомых людей объединяют вдруг по сути незначительные, но очень важные для них обоих моменты. Пожалуй, точно так же отсутствие таковых не может сблизить других, казалось бы, связанных долголетием знакомства, и это едва различимое внутреннее соприкосновение, как стержень взаимопонимания.
Андрей опять вышел и еще немного постоял на палубе, вдыхая соленые брызги, а затем решил проверить, как там его спутница. Дима остался в рубке, наедине со своими мыслями и воспоминаниями. Они незамедлительно вернулись к Патриции. Припомнились вдруг Люсины слова...
«...Так все и происходит, как предсказала цыганка, только говорила она загадочнее, а в жизни все гораздо проще. Ну вот, пожалуйста, как ни крути, очередные жертвы обстоятельств. И он и она...»
Ему захотелось ей позвонить. Номер он запомнил почти сразу, и после минутной нерешительности рука уже сама собой потянулась к телефону.
– Патриция, я не мог удержаться. Слишком велик соблазн услышать твой голос. Как ты?
– Одна. Я знала, что ты позвонишь, и осталась в номере. Даже немного прилегла, мне едва удалось уснуть прошлой ночью. Я была очень взволнована.
– Прости меня, я не хотел причинять тебе неудобства и тем более лишать душевного равновесия, но то, что я тебя опять встретил и наш последний разговор не дают мне покоя.
– Дима, мне жаль, что я невольно втянула тебя в свою жизнь. Мне этого хотелось меньше всего. Я считаю тебя своим другом, и ты должен был знать об этом.
– Патриция, мне будет тебя не хватать. Вот и сейчас я мысленно вижу твою улыбку и чувствую твои вкусные губы. Хоть убей, но я не в силах забыть ничего, что ты мне посвятила. Я не хочу думать больше ни о чем. Прости, если можешь, мой эгоизм. Я думаю о тебе, о твоем роскошном теле, в которое хочется впиться поцелуями.
– Ты безумец!
– Это твоя вина и твоя заслуга.Моя нежная волшебница и злая колдунья, лишающая сна.
– Дима, ты сумасшедший!
Патриция жадно внимала этим словам, отчаянно истосковавшись по мужскому жгучему желанию. Как любая другая, перешагнувшая рубеж определенного возраста. Сколько раз ей казалось, что уже конец, что никогда больше не повторится волнующее кровь и будоражащее душу, такое захватывающее настроение. Сама судьба послала ей этого русского с его неумолимой жаждой и порой необыкновенными фантазиями. Как и тогда в Торагоне, он перевернул все привычное покойное состояние и напомнил ей, что жизнь существует не только в ее сценариях. Не выдуманные персонажи с наигранными страстями, а она сама приобрела почти утраченную возможность с замиранием сердца ждать, казалось бы, безделицы, телефонного звонка, и трепетать, как девочка, от одной только мысли снова оказаться рядом с ним. Он встряхнул ее почти мертвую плоть, подавленную тягостной необходимостью находиться рядом с человеком, который делит с ней кров только в силу своего несчастья. Абсолютно равнодушный к ней уже давно, но не желающий так просто отпустить, встречая и провожая ее каждый раз в немом укоре, как будто она виновата в его недуге.
– Где ты сейчас?
– Не важно. Стоит только тебе признаться себе в том, что ты боишься, и я буду с тобой. Патриция, дорогая, ты знаешь, что я прав. Ты гонишь от себя эти думы. Не надо. Вспомни о себе! Ты потрясающая женщина. Я не подталкиваю тебя, но протягиваю руку. Ты можешь на меня расчитывать в любой момент.
Диме послышалось, что она всхлипывает.
– Ты плачешь? Даже не думай, все будет лучше, чем ты думаешь. Ты мне веришь?
Она не отвечала и продолжала молча утирать слезы.
– Патриция, дорогая моя девочка не стоит. Ну.... Успокойся. Сегодня так, а завтра непременно принесет нам новые надежды и запомни: ты никого не предаешь. Никого.
Последовало непродолжительное молчание. Наконец она, собравшись силами, произнесла:
– Дима, я бесконечно благодарна за твой звонок. Я уже в порядке, прости мне мою минутную слабость.
– Патриция, я позвоню тебе. Договорились? Когда ты будешь обратно?
– Дима, дай мне время. Я сама дам о себе знать. Я обещаю.
– Хорошо, я буду ждать, сколько потребуется.
Патриция повесила трубку и еще долго переживала телефонную беседу. Взбудораженная, она ощущала легкую дрожь. Ей действительно стало легче от того, что она поделилась с Димой. Теперь эта ноша не только лежала на ее плечах, и она видела его искреннее желание помочь. Как странно устроена судьба. Встретив его в годы своей молодости, она, возможно, обратила бы на него очень поверхностное внимание. Но даже если бы он и оказался с ней, она все равно не смогла бы по-настоящему прочувствовать его так, как это происходит сейчас. Патриция должна была прожить жизнь, чтобы быть готовой распознать натуру этого человека. Только сейчас, уже будучи в возрасте, она вдруг приблизилась с ним к никогда не испытываемым ощущениям. Наверное, определенный тип людей лучше узнавать в их лучшие годы, созревших и набравшихся опыта. Тогда они, как хорошее благородное вино, могут полностью раскрыться, и это познание не должно быть торопливым и преждевременным.
Для нее, умной и образованной женщины, такое открытие стало откровением. Их последняя встреча что-то сдвинула в ее взглядах и настроениях, поместив теперь их связь на несколько другой уровень. Она словно прозрела. Безобидные и ничего не обязывающие вначале, сейчас их отношения изменились, открыв ей глаза на саму себя и мир ее окружения. Патриция всегда считала его очень свободным. Все ее приятели и коллеги в основном были ее ровесники. Она видела теперь их по-другому, невольно сопоставляя с Димой их мысли, поступки и то, какими бы были они, оказавшись на его месте.
«Делайте любовь без войны» – с этим мирным призывом она более тридцати лет назад безмятежно курила «травку», училась и путешествовала в компании таких же независимых подруг и друзей. Они объездили всю Европу, останавливаясь в недорогих и доступных отелях, а иногда просто ночуя в спальных мешках под открытым небом, благо в то время такая беспечность молодых особ не представляла никакой опасности. Университет в Саламанке запомнился ей надолго демократичностью студенческих мировоззрений и легкостью, с которой было принято менять поклонников, не усматривая в таких действиях признака легкомыслия. При всей сексуальной раскрепощенности того времени мораль не упала и Патриция осталась очень чистой в своих воззрениях. Именно оттуда она вынесла свое отношение ко всем последующим событиям своей жизни. Языкового барьера она не испытывала, испанским она владела так же хорошо, как и своим родным языком. Ее мать, во втором поколении потомок андалузийских эмигрантов, сохранила, на удивление, способность общаться на нем, отец, долгое время проживший на Кубе, также прекрасно говорил. Когда встал вопрос о выборе места учебы, подвернулась возможность отправиться за границу, и там, в стенах старейшего учебного заведения Европы, она провела четыре года. C трепетом она переступила порог этого храма науки, студентами которого были Кальдерон, Лопе де Вега и конечно же Мигель Сервантес. Там, не отставая от подавляющего большинства, она отдала дань духу свободных нравов, не отрицая при этом традиционные добродетели. Девушкой она была эмоциональной и не без воображения, и к тому же пропитанный роковой страстью воздух Кастилии не мог положительно не повлиять на выбор ее жизненных приоритетов. Глубина чувства ей виделась наиважнейшим моментом, и совсем необязательно она должна была присутствовать при сексе. Безусловно, невозможной была и обратная связь, но сочетание этих двухсоставляющих необыкновенно украшало жизнь. Вообще, секс всегда имел для нее огромное значение, но эта область взаимоотношений могла иногда стоять особняком от душевных переживаний. Да... Она была такой, и время незначительно ее поменяло. Пожалуй, она запомнила всех своих партнеров, дважды была замужем. Ее первый муж проживал в Швейцарии, в Берне, и там они провели вместе шесть лет. За это время она совершенно привыкла к европейскому укладу и образу мыслей. Патриция много читала и уже довольно хорошо говорила по-французски. Они часто наведывались во Францию, и это позволило ей буквально изучить богатую коллекцию национальных шедевров живописи. Наверное, именно это время сформировало ее как личность, и она внезапно оказалась больше приверженцем философии европейской жизни, чем другой, в которой выросла. Брак был недолгим, и они расстались мирно, сохранив хорошие отношения, и даже иногда поздравляли друг друга с днем рождения. Патриция вернулась обратно, где и встретился ее нынешней муж, с которым ее связывали поначалу профессиональные интересы. Наверное, восхищение его способностями, а не любовь, толкнуло ее на этот союз, и она довольно скоро разочаровалась. Он тоже не горел страстью, и совместная жизнь в спальне протекала очень вяло, пока не прекратилась сама собой, естественно и незаметно. Она поняла, что их ничего не связывает, но по инерции они продолжали оставаться вместе. Патриция как женщина более не представляла для него никакого интереса, что даже им не скрывалось. Это не было обидным пренебрежением. Полное равнодушие. Он жил по-своему и, казалось, даже не замечал, что она еще не постарела и продолжает сохранять привлекательность и женственность. Она не обращала внимания на доходившие до нее сплетни и слухи, хотя прекрасно знала, что в них почти все правда. Они могли не видеться неделями, хотя находились в одном доме, став совершенно посторонними людьми. И вот произошло это. Он заболел. Если раньше она и могла на что-то втайне надеяться, то теперь ей оставалось быть только сиделкой. Дима оказался ее первым мужчиной за время многолетнего перерыва, и так получилось, что он опять пробудил в ней угасший интерес к физической близости, кото- рый был, казалось, безвозвратно и навсегда утерян. Он сумел почти
сразу уловить ее индивидуальность, ее сокровенные прихоти, и, будучи внимательным и нежным любовником, он просто завладел ее вдруг опять проснувшимися желаниями. Его мягкая настойчивость и неутомимость доставляли ей наисчастливейшие минуты. Он словно старался восполнить все, что незаслуженно прошло мимо нее, женщины, умеющей получать и доставлять удовольствие. Когда-то Салли рассказала ей о необычном опыте. Ее очередной друг был темнокожим парнем, и, по ее словам, она осталась тогда под сильным впечатлением. Это было какой-то сексуальной феерией, и она, плохо изображая стыдливость, поделилась с ней некоторыми пикантными подробностями. Патриция ощущала теперь себя примерно так же: на смену сдержанным и ленивым эмоциям, которые ей были знакомы прежде, пришел мир, где не было переизбытка желания. У Димы присутствовало доселе незнакомое ей ощущение утонченности, возводимой им в ранг поклонения святыне. Даже скорее нечто языческое. Он откровенно молился на изысканность сексуальных отношений, но не на женское тело, как на идола, а на присутствие в них обостренной чувственности. Не дикой, не знающей разбора, а очень сознательной, требующей полной душевной самоотдачи партнера. Она тогда еще подумала, что такие не ходят к проституткам и никого не содержат, обменивая свое покровительство на постельные радости. Ей необыкновенно импонировала Димина безудержность, не смущала, а наоборот, подсознательно она воспринимала его к ней стремление, как единственное, что она заслуживает.
Патриция иногда ловила на себе мужские взгляды. Это происходило нечасто, но доставляло ей безотчетное удовольствие. Она унаследовала принадлежность к южной стране и совершенно не была похожа на американку. Жизнь в Европе усилила эту непохожесть, и как-то само собой у Патриции возникло ощущение своего другого я. Те мужчины, которые обращали на нее внимание, тоже не казались ковбоями, но в том, как они смотрели, больше сквозили ограниченные и легко предсказуемые цели. Когда она увидела Диму, ее поразил его взгляд. Он не был равнодушный, и в нем легко угадывался мужской интерес и вместе с тем другое. Она еще не знала что, но уже попала под магию его светлых глаз. Да, они были слегка порочными и даже проникали под одежду, но в то же время в них таилось глубокое восхищение и даже какая-то робость перед недостижимым. Еще не сказав друг другу и пары слов, Патриция твердо была уверена в его порядочности. Наверное, так смотрели испанские идальго из-под гордо поднятого забрала при разговоре с прекрасной дамой, если верить легендам об их благородстве. Он увлек ее сразу. Даже к акценту, который был тяжеловат, она почти сразу приноровилась. Дима старался избегать сленга, и потому его фразы иногда приобретали слегка высокопарное звучание, но это было настолько необычно и мило, что, казалось, сказанное тут же приобретало более красивый смысл. Словом, он ее очаровал.
От Генри тогда ничего не скрылось. Патриция припоминала все детали их первой встречи. Он слегка ревниво следил за обоими, безотчетно воспринимая Патрицию как соперницу. Жертва своей гомосексуальности, он видел все по-своему, но не забывал о ней и ее женских желаниях. Он принял Димино приглашение в полной уверенности предоставить ей полную свободу.
Когда Патриция была уже готова к выходу, Генри вдруг сослался на недомогание и предоставил ей возможность провести эту первую встречу с Димой наедине. Это застало ее врасплох. Она не собиралась идти в гости к малознакомому человеку одна. Не потому, что это было неприличным, ей вполне хватало уверенности в собственной нравственности, чтобы не зависеть от постороннего мнения, но все же... Тогда Генри, уловив ее сомнения, продолжил свою тактику.
– Пэт, ну подумай, мог бы я отправить тебя одну, если бы хоть на одну минуту сомневался в этом русском. У него на лбу написано: галантность и воспитание. Ведь тебе же хочется пойти, тем более ты подготовилась. Кстати, на тебе новая блузка!
Он, как женщина, стал разглядывать ее со всех сторон.
– Я раньше ее не видел. А как ты пахнешь!
Генри с веселыми искорками в глазах посмотрел на Патрицию.
– Твои любимые? «Самсара»?
Он наклонился к ее уху и дружелюбно прошептал:
– Я бы не устоял на его месте.
Патриция вспыхнула. Он попал в точку. Она боялась себе в этом признаться, но Генри оказался прав.
«Неужели так заметно, что я тщательно готовилась к визиту?» – подумала она.
– Он так и не знает твоего имени?
Генри весело следил за ее сомнениями.
– Невероятно. Патриция, я бы не упустил такой шанс. Подобная ситуация мне напоминает лучшие традиции романтической литературы. Нет, определенно тебе следует там быть.
Он, уже уверенный в своей победе, тем не менее продолжал настойчиво гнуть свою линию.
– Пэт, я действительно себя плохо чувствую. Ты же знаешь мой капризный желудок. Я просто погибаю от изжоги. Ну, Пэт...
Он привел еще с дюжину неоспоримых доводов, и Патриция уже колебалась. Наконец она для себя все решила.
«...Она идет одна. А почемубы и нет?
Генри оказался настоящим другом. Какая простая уловка. В итоге он здорово помог...»
Она хорошо запомнила тот день. Собираясь в это путешествие, она практически не взяла собой ничего из приличной одежды. Не было настроения.
«...Да и куда наряжаться? Какие-то футболки, шорты, пара совершенно жутких юбок.»
Патриция в унынии оглядела весь свой гардероб, так и не обнаружив ничего подходящего.
«...Придется поехать и что-то купить.»
Она обошла пару магазинов, пока ее удалось найти хоть что-то, в чем она, по ее мнению, могла появиться у Димы в гостях. Патриция придирчиво выбирала одежду, стараясь подобрать что-нибудь среднее между тем, что она привыкла носить, и в то же время нечто интригующее. В чересчур молодежном она выглядела вызывающе безвкусно, консервативная одежда как-то ее старила и лишала загадочности. Наконец ей удалось отыскать приличную блузку, совершенно простую. Нежно-кремовую, с такого же цвета перламутровыми пуговицами. Примерив ее, она сразу поняла, что это то, что нужно. Блузка была достаточно открытой, чтобы оттенять цвет ее кожи, и при необходимости можно расстегнуть верхние пуговицы, тогда будет лучше выглядеть грудь. Там же нашлись неплохие темные брюки, они скрадывали ее полноту.
«...Что же еще было тогда на мне надето. Ах, да! Заколка.»
Сейчас Патриция вдруг вспомнила о ней. Она ее очень любила. Заколка пропала после ее путешествия в Торагону. Она перерыла все, но так и не смогла ее найти.
Своим нарядом Патриция осталась довольна. На обратном пути она, не спеша, прошлась по центральной улице, разглядывая свое отражение в зеркальных витринах. Она нравилась себе, и ей хотелось быть привлекательной. Назло всем неурядицам и разочарованию в своей личной жизни. В душе проснулась уверенность, и она опять почувствовала себя молодой и свободной. Патриция шагала по этому приветливому городку и слышала задорный стук своих каблучков, сопровождаемый звуками необыкновенно популярной здесь латино-американской песни «Corazon, corazon…» (Сердце – исп.)
«Сладкая ноющая боль влюбленного сердца...»
Патриция автоматически переводила, но и так было понятно, что музыка и слова о любви
«... Неужели так еще может случиться?»
Она шла окрыленная, словно ведомая своим ангелом-хранителем, который забыл о ней на какое-то время и вдруг, очнувшись, вспомнил наконец о ее существовании.
«...О, сколько времени я провел без тебя в полном одиночестве, пока твои глаза не дали мне понять, что это дни и ночи теперь позади...»
Вкрадчивый голос певца под перезвон гитарных струн словно обращался к ней, развевая дымку последних сомнений...
После возвращения из Торагоны Патриция нашла своего мужа несколько изменившимся. Она не могла объяснить себе причину, которая привела ее к такому выводу. Вроде бы и не было видимых признаков, но она интуитивно чувствовала, что что-то происходит. Ее не оставляла нервозность, пока однажды она не сделала страшное открытие.
Он принимал амфетамин, причем делал он это в ее отсутствие. Поводом для беспокойства послужили некоторые странные поломки в доме, которые её муж не мог и не хотел объяснять. Был поврежден кафельный верх кухонных шкафчиков. В спальне оказалась дырка в стене, которая была закрыта креслом. Створка раздвижного стенного шкафа была непонятно исцарапана. Это мог быть выход секундной ярости, и, увы, Патриция знала об истоках таких симптомов. Пока это были только подозрения, но вскоре они, к несчастью, подтвердились. Нашли объяснение его странная и неестественная бледность и эта немотивированная внезапная агрессия. Она была в отчаянии. Прекрасно понимая его состояние, ей тем не менее было трудно поверить, что он пытается заглушить свою боль наркотиками и таким образом забыться. Патриция могла бы посоветоваться с его врачом, но, к сожалению, у нее совершенно не было уверенности в правильности и этичности такого поступка. Пожалуй, это бы только навредило. Она хотела с ним поговорить, но он грубо прервал ее, обидно обзывая. Он страшно кричал и ругался, не владея собой. Таким она его видела впервые. Как раз в это время состоялась премьера фильма по ее сценарию в рамках фестиваля независимого кино, но она даже не нашла в себе сил быть в это время в «Анидоре», настолько все происходящее давило на нее своей безысходностью.
Сценарий удался, Патриция написала его на одном дыхании. С удивительной легкостью писались диалоги и действия персонажей, подогреваемые недавними реальными событиями, происшедшими с ней. На смену длительному творческому застою пришло вдохновение. Это было так неожиданно. До своего путешествия она исписалась. Вялая фабула, бесцветные характеры. Патриция не могла не чувствовать, что ее фантазия на исходе. Раньше бы она подумала поделиться этой неудовлетворенностью со своим мужем в надежде на его поддержку, но теперь она точно знала, что ему ее глупые капризы не интересны. Именно так он воспринял когда-то давно ее попытку объяснить ему свое состояние.
– Чепуха. Это у тебя предклимаксное состояние, – процедил он сквозь зубы.
Это не было даже оскорблением, ему она виделась как бездарь, докучающая своим непомерно высоким самомнением. Патриция проплакала весь день. Он даже не извинился и исчез на несколько дней, не сказав ни слова. Время в Торагоне ее словно переродило, и даже ее агент заметила, что ей стоит почаще уезжать в творческие командировки. В рукописи она как будто переживала все сначала, и ее тянуло к ней, как к внимательному собеседнику, которому она поверяет свои душевные тайны. Она словно опять встречалась с Димой и физически переживала его близость. За последние несколько лет это был несомненный творческий успех. Теперь она нисколько не сомневалась в том, что для того, чтобы написать хотя бы одну стоящую строчку, необходимо этому полностью себя посвятить. Прочувствовать и отдать такую же часть внутренней энергии и душевной силы, как и в реальной жизни.
Патриция закрывалась у себя в комнате и одержимо просиживала часами за компьютером, не замечая, как летит время. Работа была закончена буквально за несколько недель. Тут же нашлись люди, которые захотели использовать этот сценарий, и ее даже не смущало то, что фильм, снятый по нему, может затеряться среди множества подобных других, а не оказаться на большом экране. Продюсер даже не стал менять название и долго с ней советовался, подбирая актеров. Она непременно хотела присутствовать на первом показе, ее тянула эта лента, которой она отдала часть своих чувств, но этого не произошло. После неудачной попытки повлиять на мужа не принимать наркотики, которая закончилась вспышкой гнева, у Патриции опустились руки. Она неделю просидела дома, испытывая жуткую депрессию, не отвечая на звонки и не желая ни с кем общаться.
Прошел почти месяц, все как-то вроде успокоилось. Она старалась изо всех своих сил помочь, возила его по врачам и на всевозможные процедуры. Следующий год она практически не оставляла надолго его одного, но в любой момент была готова по первому требованию не утомлять его своим присутствием. Чаще всего так именно и случалось, и вся его жизнь была вне ее контроля. Когда Салли и Фрэнк предложили ей присоединиться к ним и совершить совместную поездку на Остров, она решила прервать это добровольное заточение. Это был шанс немного развеяться, и она согласилась не раздумывая. Окажись она здесь днем раньше или позже, и не сложилось бы так, как сложилось.
«...Я называю Диму безумцем, но я сама такая же», – думалось Патриции, и она поймала себя на мысли, что страстно желала бы опять, чтобы этот удивительный русский оказался здесь в ту же минуту. Так непохожий на всех остальных, с кем ее сталкивала судьба раньше. Она уже в который раз представила его выразительный взгляд, которым он нежно завораживал и увлекал ее. От него становилось легко, и отступали все неприятные мысли и воспоминания.
«...Боже мой, почему все это выпало мне?!» – воскликнула Патриция про себя с тоской. Совесть не мучила, и не было раскаяния.
«...Может быть, Дима и прав, никто никого не предает, и то, что она практически жертвует собой ради человека, который ее не любит и тяготится ее присутствием. Он, оказавшись за пределами нормальной жизни, по-прежнему не нуждается в ней, и это дает ей право на редкие отдушины. Да и есть ли ее мужу хоть какое-нибудь до нее дело? Думал ли он когда-нибудь о ней в той, прошлой, жизни, когда был здоров и успешен? Она не могла бы назвать его бездушным эгоистом, но, будучи вторым и последним ребенком в семье, он отличался повышенным к себе вниманием. Впрочем, какое это имеет значение? Ему-то уж точно не позавидуешь. Как все-таки странно себе лгать, но еще страшнее говорить себе правду...»
Патриция тяжело вздохнула от этого непрекращающегося круговорота дум, не представляя и не видя никакого выхода из этого темного лабиринта.
Она никогда не была на иждивении своего мужа и, зарабатывая сама, вносила в бюджет не меньшую долю. В последнее время вообще все расходы легли на ее плечи, и ей приходилось нелегко. Расходы на медицинское обслуживание росли, и далеко не все покрывала страховка. Она продала все свои акции, которые по совету своих друзей купила в лучшие времена. Патриция это сделала на пике их стоимости, и заработанные деньги позволяли вести довольно сносную жизнь. Иногда она была просто в отчаянии, но продолжала вести эту борьбу, черпая неизвестно откуда силы. Его семья самоустранилась, старшая сестра иногда позванивала, но практической помощи от нее было мало. Впрочем, и прежде она не особо вникала в жизнь своего брата, всецело занятая своей собственной.
Патриция вспомнила, что последние несколько лет она практически не отдыхала. «...Кратковременная поездка тогда с Генри, да вот эта пара дней здесь, на Острове, с Салли и Фрэнком. А ведь она еще совсем не стара и могла бы иметь больше радостей в жизни. Неужели это все, что она заслуживает? Что ее ждет? Даже единственного человека, который к ней привязан и стремится быть возле нее, она вынуждена отталкивать и приносить в жертву его к ней отношение. А ведь такое может больше и не повториться. Может..?»
Патриция горько про себя усмехнулась:
«Я должна считать себя счастливейшей из женщин, испытывая эти редкие минуты, наполненные его восхищением и страстью».
Она еще какое-то время просидела в кресле, потом подошла к окну с видом на залив. Оттуда хорошо просматривалось место, где еще сегодня утром стояла знакомая яхта. Ее там больше не было. На глаза накатилась первая слеза, туманя картинку за окном, и она, больше не в силах сдерживать себя, упала на постель и разрыдалась.
«Глория» подходила к марине. Наташа честно проспала все время их перехода и только недавно проснулась. Она пожертвовала завтраком и потратила почти час, чтобы привести себя в порядок. Теперь она выглядела свежо и была заметно в хорошем настроении. Они с Андреем стояли на верхней палубе, разглядывая панораму приближающегося города, который растянуто расположился за виднеющейся за ним цепочкой гор. Вся его верхняя часть тонула в оранжевой дымке, хорошо просматриваемой с океана. Это был пресловутый смог над «городом ангелов», висевший словно толстый блин и протянувшийся вдоль всего пространства от побережья, куда только доставал взгляд. Показалось нагромождение камней волнолома с высокой мачтой и развевающимся флагом на ней. Их встречала большая земля, и через несколько минут под неугомонные крики чаек яхта вошла в канал.
Эти три дня оказались очень насыщенными событиями. Вроде бы ничего особенного не произошло, но для всех они, безусловно, запечатлелись в памяти и, наверное, надолго там останутся. Дима с двояким чувством собирался прощаться со своими пассажирами. Похоже, они не то чтобы сдружились с Андреем, но, во всяком случае, о нем у него сохранятся очень хорошие и даже теплые впечатления. Человект неглупый, ниспосланный в собеседники – это всегда большая удача. Как за такое не быть благодарным? Первый опыт чартера оказался совсем неплохим, несмотря на расхожее убеждение, что первый блин всегда комом. Выходит, не всегда. Он медленно подрулил к причалу и, выпрыгнув, начал вязать швартовые концы.
– С прибытием в порт, дорогие товарищи!
Весело прокричал Дима, стоя уже на деревянном настиле. Он заглушил дизеля и подвинул трап.
- Ну вот, обратно на землю обетованную. Не слышу возгласов ликования. Я, что, еще не надоел вам за это время?
Андрей позвонил и вызвал такси. Они были налегке, две небольших дорожных сумки вмещали все необходимое, и похоже, в них присутствовали в основном предметы дамского гардероба. До прихода машины оставалось немного времени.
– Ну что, на посошок, по старой доброй традиции, – предложил Дима.
– Не откажусь, как ты, Натаха?
– Мне кофе, если можно.
Дима широко улыбнулся.
– Вы же знаете девиз, под которым это судно бороздит океан. А ну подскажите, будьте любезны.
Наташа вдруг первой подала голос:
– Все, что душа желает...
– Умница! Андрюша, я восхищен вашей спутницей, и хотя мне известно мудрое правило: в заботе о ближнем главное – не перестараться, все равно я руководствуюсь им крайне избирательно.
О! – воскликнул Андрей. – Это похоже на продолжение нашей беседы, и я предлагаю, если представится случай, продолжить ее на нашей территории. Он достал из портмоне свою визитную карточку и протянул ее Диме.
– Здесь мои координаты. Звони на мобильный, так ты сможешь быстрее меня разыскать. Ну, капитан, твое здоровье. Прими наши благодарности.
– Мне было приятно.
Вскоре подъехало такси, и, пожав Диме на прощание руку, они сошли на берег.
– Конец одной главы, другой главы начало... – процитировал Дима. – Будем продолжать совмещать приятное с полезным.
Вскоре последовал еще один кратковременный круиз. Клиенты оказались дисциплинированными и не доставляли особых хлопот. Обошлось без спасательных акций и откровенных разговоров. Диме даже стало неинтересно в их компании. Наверное, эта пара провела свое детство за составлением гербариев и накалыванием на булавки несчастных жуков для своей коллекции, а молодые годы в тишине библиотечных залов и обществе престарелых родственников. Кураж не был их стихией. Даже те немалые деньги, что они заработали, не сделали их немножечко сумасбродами. Тоскливые, как строй запыленных банок консервов в витрине продуктового магазина, и предсказуемые, как отрывной календарь. Дима задумал было их растормошить и даже предложил однажды полет на парашюте за скоростной моторной лодкой, но, не встретив с их стороны никакого энтузиазма, прекратил все попытки. Как и прежде, они простояли на Острове три дня, и он доставил их в целости и сохранности под крыло своих знакомых, которые курировали здесь их пребывание. На обратном пути случился казус: на винты намоталась морская трава, в которой, к несчастью, запутался неизвестно откуда взявшийся канат. Пришлось остановиться и нырять под днище, чтобы ее срезать. Это оказалось довольно хлопотным делом – на борту у Димы были только маска с трубкой и ласты. Хорошо, что он подумал о костюме и прихватил его с собой: вода оказалась весьма прохладной. Он то и дело выныривал, чтобы глотнуть воздуха, и опять спускался вниз, освобождая винты от тугих узлов. Во время этой процедуры его пассажиры безучастно наблюдали за ним, не проявляя никакого беспокойства. Редкое хладнокровие. Это путешествие оказалось последним. За ним наступило затишье. Подходил к концу летний сезон, а с ним и перерыв на неопределенное время.
Патриция не звонила, и Дима прекрасно знал, что ее не следует торопить. Она не вела тонкую и продуманную на ход вперед игру. В подобных обстоятельствах не до флирта и не до хитроумной любовной тактики. Он уже успел изрядно по ней соскучиться, эта женщина оказалось редким сочетанием интеллекта и сексуальности. А может, несовместимость этих двух качеств – просто расхожий стереотип, ничего не имеющей общего с действительным положением вещей и выдуманный кем-то в собственное оправдание. Вспоминалось о ней легко, без напряжения. Ему даже не могло прийти в голову, что Потриция может снисходительно думать о нем с чувством собственного превосходства. Вряд ли ее мог прельстить человек без содержания, не равный ей или тот, кто мог предложить только услуги самца. Пожалуй, ее интеллектуальность и состояла в способности распознавать на расстоянии и умело делать правильные выводы, а не блуждать в лабиринте надуманного.
«...Как она там?»
Он на мгновение представил ее, исчезающей за закрытой дверью тогда, в гостинице. Она не хотела его отпускать, как будто желая поддержки или защиты.
«...А может, не стоит ждать и позвонить самому? Его терпеливая деликатность вполне может показаться равнодушием или, еще хуже, боязнью быть втянутым в совершенно ненужные хлопоты.»
Он испытывал какое-то неудобство, и, казалось, его стремление встретиться выглядит неуместным эгоизмом в сложившихся обстоятельствах.
Прошло еще какое-то время, затем еще и еще, но Патриция не подавала никаких вестей. Однажды поздно вечером раздался звонок. Только сильно чего-то ожидая, трудно не предчувствовать. Он не обманулся – это была Патриция.
– Дима?
– Патриция? Ну как ты? Я выдержал этот срок, правда, не знаю как.
– Дима, все кончено.
Голос ее звучал немного растерянно и безумно устало.
– Что случилось?
– В это трудно поверить, и я все еще в шоке. Ты один из немногих мне близких людей, с кем я могу поделиться.
– Господи, да что произошло? Надеюсь, ты в порядке?
– Я-то в порядке...
Тон ее перешел в горькую иронию.
– Я уже месяц как вдова.
Дима не знал, что сказать. Новости такого плана всегда ставили его в тупик, и, понимая, насколько слова беспомощны и нелепы, он чаще всего предпочитал молчать. Патриция почувствовала его заминку.
– Не успокаивай меня, я уже почти в норме. Это был сплошной кошмар.
– Патриция, я сожалею. Я думаю, это те слова, которые я мог бы произнести о незнакомом мне человеке.
– Ты не хочешь знать, как это случилось?
– Послушай, он ушел в иной мир, не все ли равно? De mоrtius aut bene, aut nihi. (О мертвых или ничего, или хорошо – лат.) Патриция, мне тебя очень жалко. Похоже, ты вся исстрадалась.
– Дима, за что это мне все?
Она заплакала.
– Патриция, милая, успокойся! Я очень тебя прошу. Хочешь, я приеду и заберу тебя? Прямо сейчас. Ну, перестань. Скажи куда.
Она безропотно согласилась, и уже вскоре Дима подъезжал по указанному адресу. Дом находился в престижном дорогом районе. Тихая ухоженная улица, особняки за причудливыми литыми оградами. Он отыскал номер и припарковался. Вокруг было пустынно. Наверное в таком месте и в таких домах должны жить люди, не испытывая горестей и проблем. Сама атмосфера этого района словно оберегала его обитателей от нежелательных событий и жизненных бурь. Патриция уже ждала и тотчас вышла, стоило ему нажать кнопку звонка. Он молча обнял ее, и они поспешили к машине.
– Дима, спасибо! Я не могу здесь больше оставаться, на меня все давит, и преследуют по ночам кошмары. Боже мой! Как это все пережить?
На нее было больно смотреть, казалось, последние события навалились всей тяжестью переживаний.
– Расскажи мне, не нужно это держать в себе.
Дима почувствовал, что ей просто необходимо выговориться. Высвободить себя из тисков случившегося. Патриция откинулась на спинку сиденья и, уставившись взглядом вперед, глядела машинально на встречный поток движения. В полумраке ее лицо выглядело постаревшим и осунувшимся. Он невольно вспомнил ее, свежую и яркую, после того их давнего ночного купания в Торагоне. Она сильно изменилась. Время ее не пощадило.
– Я тебе не все сказала в нашу последнюю встречу. Мне казалось, что это осталось позади, и я не хотела бередить эту рану. Впрочем, что это могло изменить? Мой муж принимал наркотики. Я так далека от этого и даже не знала, что мне предпринять. Это продолжалось довольно долго. Я не могу сказать, что у него была зависимость. Нет, но временами... С начала болезни он сильно изменился, я старалась сделать все возможное, чтобы ему помочь. На него было трудно смотреть, как здоровый человек превращается в развалину. Наверное, он так временно забывался, и я не могла противостоять. Иногда я находила его надолго заснувшим днем, казалось, без всякой причины. Проснувшись, он оказывался в состоянии сильнейшей депрессии, которая могла продолжаться несколько дней. Сейчас я знаю, что такое состояние называется абстинентным синдромом и происходит после большой дозы психостимуляторов.
Она печально усмехнулась:
– Амфетамин. Если бы только это. За неделю до его смерти я случайно обнаружила на газовой плите странные бесцветные кристаллы. У нас обычно очень чисто, и никтоне готовил в тот день. Раньше я могла просто не обратить внимания, но, зная это его пристрастие, я всполошилась. Я позвонила Салли и показала ее свою находку. Знаешь, что она мне сказала?
«...Крэк!»
– Я была в ужасе и опять пыталась с ним поговорить, убедить его не губить себя. Он мрачно захлопнул перед моим носом дверь и не пожелал даже ничего сказать. Я старалась не отлучаться из дома, но не могу же я уследить за всем. В тот роковой день в его комнате было странно тихо. Обычно он что-то ронял, или я слышала другие посторонние звуки. Я думала, он спит, но что-то толкнуло меня, и я почувствовала неладное. Когда я вошла, он сидел в кресле, с головой, упавшей на грудь. Я его окликнула, стала тормошить и с ужасом обнаружила, что он не дышит. «Скорая» констатировала острую сердечную недостаточность, и в заключении о смерти говорилось о спазме коронарной артерии.
Патриция заплакала. Ее плечи нервно вздрагивали и она словно переживала вновь и вновь эту страшную картину.
– Еще я узнала, что такое очень часто происходит после передозировки. Наверное, такой исход лучше для всех.
Она замолчала и продолжала смотреть немигающим взглядом куда-то перед собой, думая, вероятно, о ничтожной непродолжительности жизни и о том, как легко обрывается эта слабая нить.
В марину они приехали быстро. В это время суток обошлось без обыкновенного днем скопления автомобилей на дорогах. Здесь Патриция немного пришла в себя. Дима усадил ее на диван и принес коньяк.
– В России пьют за упокой души. Давай и мы помянем. Пусть ему земля будет пухом! Выпей! Тебе станет легче.
Патриция беззвучно подчинилась. Через некоторое время на ее лице появился румянец, оно прибрело розовый оттенок, и ушла бледность. Дима налил ей еще, и они оба опять молча выпили. Она обняла его и тихо проговорила:
– Так хорошо, что ты есть. Я долго не решалась позвонить, будучи совершенно неуверенной, ждешь ли ты меня или уже перегорел. Неужели ты тот же самый, с которым я рассталась тогда на Острове?
Он лишь прижал ее крепко к своей груди, и это движение оказалось красноречивее любых его слов. На следующее утро домой ей возвращаться не хотелось. Она представила всю тягостность пребывания там, и ей стало не по себе. Весь последний месяц Патриция находилась под гнетом страшных событий, и все эти безрадостные воспоминания опять сомкнутся вокруг нее тяжелыми и горькими думами. Она не знала, как об этом заговорить, но Дима ее упредил.
– Патриция, я думаю, тебе лучше всего остаться здесь на некоторое время. Не торопись с отрицательным ответом, и если ты решишь, что «да», то у меня всегда есть для тебя отдельная каюта, если тебе захочется побыть одной. Здесь все в твоем полном распоряжении. По крайней мере, ничего тебе не будет напоминать о пережитом.
Она с признательностью посмотрела на него, предчувствуя, что с этого момента она нашла поддержку и опору. Патриция всегда считала себя независимой женщиной, но именно сейчас ей так недоставало признания кем-то ее слабости и желания ее укрыть и защитить. Дима не просто угадал ее настроение, он подсказал выход и она была за это безумно ему благодарной. Она лишь забрала свою машину и решила остаться с Димой на яхте на неопределенное время. Здесь было спокойно, и она медленно отходила от пережитых волнений. Незаметно они провели там целую неделю, вдали от посторонних взглядов, в почти безлюдном месте. Их никто не тревожил, и, казалось, время остановилось в одном не заканчивающемся дне.
Здесь жизнь текла по-своему. Утром сквозь сон Патриция слышала, как их сосед шел прогуливать свою собаку. Она уже узнавала этот звук собачьих когтей, цокающих по настилу дока. Потом все опять стихало, и лишь могла вскрикнуть чайка или плеснуть в воде испуганная кем-то рыба. Часто оставаясь подолгу в постели, Патриция не торопилась вставать и могла так проваляться весь день. Некуда и незачем было спешить. Они часто и подолгу разговаривали, и она много рассказывала о своей жизни, возвращаясь к давно забытым подробностям.
– Дима, представляешь, я вдруг вспомнила, как сдавала зачеты в университете. По поверью, перед экзаменом надо непременно взглянуть на каменную лягушку на фасаде. Вначале мне было трудно ее отыскать, но сейчас я вижу ее, как будто это происходила вчера.
– Ну и где же?
– Очень просто. Если стоять лицом к главному входу, она находится на правой колонне портала, сидящей на черепе.
Дима улыбнулся.
– Пожалуй, мне стоит взять у тебя уроки испанского.
– Я тебя надоумила своим рассказом о своих студенческих поверьях?
– Нет, причина другая. Мы можем вдвоем отправиться обратно в Торагону, а может быть, и дальше. Надолго, и там, пригласив тебя на ужин, я бы хотел сделать заказ в ресторане на языке той страны.
Он привлек ее к себе, как когда-то в маленьком приморском городке в первый их вечер.
– Патриция, ты удивительная женщина.
– Ты удивительный мужчина, и я безмерно счастлива быть твоим учителем. Кому, как не мне, владеющей кастильским диалектом, заняться этим с тобой.
Она игриво посмотрела на него и многозначительно добавила:
– Если мы заскучаем...
Дима ее нежно обнял.
– Ну, до этого пока далеко, и, я думаю, с тобой это просто невозможно.
Она, уже привыкшая к его рукам, ощущала себя в тихой уверенности, что все окончательно позади. Вдруг появилась возможность без оглядки всецело распоряжаться собой. Не быть в плену постоянного самобичевания, подавленной невыполнимым и непонятным долгом.
– Дима, ты это серьезно?
– Ты насчет испанского?
– Нет, по поводу Торагоны.
– Ты полагаешь, что я таким способом хочу околдовать твои душу и сердце?
Патриция крепко и долго поцеловала его в губы.
– Куда уж больше. С тобой я ощущаю себя героиней сразу всех русских романов. А знаешь, что? Я согласна. Пожалуй, это то, что мне хотелось уже очень давно, но всегда это желание имело очень размытый смысл. Так бывает после короткого утреннего сна. Просыпаешься, полная счастливых видений, которые уже исчезают в полудреме, и потом никак не вспомнить их волнующую суть. Ты словно подсказал разгадку, и я теперь буду жить в ожидании этого случайно захваченного образа.
Она вдруг примолкла и, словно что-то уловив очень важное, произнесла, обращаясь к самой себе:
– А ведь так можно было прожить всю жизнь, так и не узнав откровения своих сновидений...
Дима внимательно прослушал ее короткий монолог и не мог удержаться, чтобы шутливо не добавить:
– И проводника в этот зыбкий и призрачный мир.
Патриция очень серьезно посмотрела на него, и он заметил, как повлажнели ее глаза.
– Лишь один сон я помню. Его я видела много раз, но так и не и не могу понять, к чему он.
– Ты веришь в сны? – спросил Дима у Патриции.
– Не знаю. Хотелось бы верить в хорошие и знать, что плохие – это лишь работа коры головного мозга как отзвук твоих дневных впечатлений. Я даже предчувствую его приближение и уже спокойно переживаю то, что раньше меня тревожило.
– Вот как? – Дима придвинулся поближе. – И что же снится моей королеве?
Патриция задумчиво посмотрела в открытый иллюминатор. Там, на воде, сидела чайка.
– Я выхожу из машины после долгой и утомительной дороги. Я знаю, что не вела ее, но не помню лица водителя. Вокруг залитый солнцем день, и я вижу рядом свою мать. Я хочу ее обнять, но вдруг замечаю, как по ее груди ползет паук. Моя рука тянется к ней, чтобы его сбросить, но он внезапно перескакивает на меня. Я хочу закричать, но не могу и только чувствую, как он оказывается на том же самом месте, где видела еще секунду назад у своей матери...
Патриция, как бы возвращаясь из транса, перевела взгляд на Диму.
– Я всегда просыпалась в холодном поту именно на этом месте, и только однажды мне показалось, что я знаю продолжение.
Дима взял ее за руку.
– И чем же вся история закончилась?
Патриция вздохнула.
– Это так и осталось неоткрытым. Единственное, что я могу сказать: после этого я больше не испытывала страха.
Она просидела еще некоторое время в молчании, как бы опять переживая этот привычный кошмар, и уже окончательно выкинув его из головы, улыбнулась Диме.
– От тебя ничего не скроешь...
Случайно брошенная фраза о путешествии обоим запала в душу. Каждый видел в нем свое, но для Патриции это было возвращением к одному из немногих ярких и отрадных воспоминаний за последние несколько лет. Сначала благодаря ему она возродилась как женщина, и теперь новый светлый мир окружает ее. Совсем как очень давно, все видится в радужном свете, беспричинно доставляя радость. Она не хочет никому об этом говорить, ни с кем делиться, все это принадлежит только ей. Патриция с благодарностью подумала о Генри и том способе, как он решил отпраздновать свой день рождения. И еще о ее привычке прослушивать эфир в поисках новых сюжетных линий. Все эти малозначимые события привели ее в итоге сюда, к этому человеку. Если бы не он, то ничего этого могло бы и не быть. Странно. Она никогда не задумывалась о судьбе, и вчера они долго говорили с Ди-
мой по этому поводу. Он называет себя фаталистом. Может, и вправду в этом что-то есть, а не просто его русская приверженность к экстремальности в собственных выводах... Она даже начинает привыкать к этому надрыву и желанию жить по максимуму, ничего не сохраняяна потом.
«...Конечно, он другой.»
Она прекрасно знала эту мужскую черту, стремление покрасоваться и показаться слегка безумцем, но в ее привычном окружении, среди друзей и знакомых всегда была грань, которую никто и никогда не переступал. То, что они пытались искусственно на себя надеть, напялить, у него шло все изнутри, не подвластное необходимости момента. Его черты характера не были залежавшимися аксессуарами из шкафа, которые сначала долго и тщательно примеряют, чтобы воспользоваться и выглядеть импозантным.
«Как он сказал вчера? Ах да, такая смешная фраза: тигр – это большой кот, но кот – это вовсе не маленький тигр. Что он имел в виду?»
Патриция часто удивлялась его манере говорить иногда символами-загадками. Даже в ее якобы творческой и интеллектуальной среде можно было пересчитать по пальцам людей с живым умом. А ведь они пишут сериалы для телевидения и неплохо на этом зарабатывают. Она никогда не смотрела эти телепередачи, как, впрочем, и многое другое ее перестало интересовать за прошедшие насколько месяцев. Она как будто выбралась из непроходимых джунглей, почти выбившись из сил, и это освобождение заставляло даже думать ее по-другому. Невольно она все еще оглядывалась назад, и яд сомнения проникал в ее душу. Все ли она сделала, чтобы предотвратить смерть мужа?
Одно успокаивало ее.
«...Все последнее время я провела рядом с ним и если бы не его кончина, неизвестно, позвонила ли опять Диме. Скорее всего, нет. Не желая ломать его жизнь и полная сострадания к своему мужу.»
Мысли эти не накатывались тяжелым грузом, лишь бесконечным сожалением о своей неудавшейся семейной жизни. Патриция больше не строила планов.
«...Будь как будет...»
Умиротворенная атмосферы, в которой она оказалась, залечивала и затягивала все прошлые душевные раны.
«...Интересно, как отреагирует Салли? Они не виделись со дня похорон. Представить ей Диму как кого? Любовник? Бойфренд? Пожалуй, ни то и ни другое. Для первого слишком мелко, для второго – нелепо и нетактично.»
Он не переносил это слово, и его просто коробило от такого определения статуса мужчины. Однажды, когда она вдруг вспомнила Фрэнка и напомнила ему, что это бойфренд Салли, Дима поморщился и попросил его так никогда не называть. При этом он объяснил разницу в русском языке между словами «друг» и «сожитель». Впрочем, и Патриция не стремилась узаконить их взаимоотношения. Она даже не помышляла о новом замужестве и не видела пока необходимости вводить Диму в круг своих привычных знакомств.
«...Да и слишком рано для вдовы. Впрочем, на это наплевать. Какая, к черту, разница? После стольких лет одиночества в холодной постели она имеет полное право.»
О Салли она подумала автоматически. С ней уже давно она на многое смотрела сквозь пальцы и даже мысленно с ней делилась, пытаясь предугадать ее отношение. Эти женщины были знакомы много лет и считались лучшими подругами. Это не помешало Салли переспать с ее мужем, впрочем, Патриция восприняла этот факт без всяких эмоций.
«...Он не предпочел ее своей жене и в итоге охладел к обеим, отыскав себе новую пассию. По крайней мере, все последнее время Салли была с ней рядом и поддерживала, как могла. Для нее Дима экзотика, как, наверное, и для меня самой еще совсем недавно».
Патриция вспомнила, как однажды они попали в русский ресторан. Она забыла, по какому поводу и кто их туда привел, кажется, Фрэнк. Кто-то из его деловых партнеров отмечал свой день рождения. Салли захотела, чтобы и Патриция непременно побывала там, и возражений ни у кого это не вызвало. Впечатления остались самые самобытные. Их усадили за стол, который был заставлен неимоверным количеством блюд, и впоследствии их подносили весь вечер. У Салли зрачки расширились от ужаса при виде такого количества холестерина. Все в основном пили водку. Много. Она попробовала вино, но сразу поняла, почему к нему никто не притрагивается. Тогда это наблюдения она отнесла на счет своего привередливого вкуса. Они что-то осторожно поклевали, и этого оказалось достаточным. Все вокруг ели и опорожняли рюмку за рюмкой. Зал был, на удивление переполнен. Публика веселилась от души. Внезапно погас яркий свет, и на сцене появились музыканты. Такое количество танцующих Патриция видела только в клубах во времена своей молодости. Здесь же, казалось, стартовал танцевальный марафон, и было немного непривычно наблюдать уже достаточно пожилых женщин, толкущихся на площадке перед сценой. Наравне с молодежью они проводили здесь все музыкальные паузы, которые как резиновые растягивались до бесконечности. Салли толкнула ее в бок:
– Посмотри, как отплясывают! Я им завидую. Столько энергии. По всему заметно, что они своим мужчинам расслабиться не дают и те отрабатывают по полной программе.
Она почти прокричала ей это на ухо. Музыка была такой громкой, что все равно никто ничего не смог бы услышать. Дама рядом пыталась вытащить своего спутника из-за стола. Она аж пританцовывала на месте от нетерпения оказаться на залитом светом цветных прожекторов пространстве. Облаченная в какое-то невообразимое платье с множеством деталей и, по ее мнению, необыкновенное модное и красивое, она, по всей вероятности, серьезно и долго готовилась к такому вечеру. Наверное, они были мужем и женой, почти ровесники. Она еще очень живая, в теле которой продолжала бурлить кровь, а он уже обмякший, с сильно поредевшей шевелюрой и потухшим взором, чем-то похожий на затасканного плюшевого медведя. Ее спутник, наевшись и напившись, развалился вальяжно на стуле и без всякого интереса, а возможно, с неудовольствием представлял себе пустые прижимания надоевшей активной супруги.
«А ведь я ощущаю себя тоже двадцатилетней, – подумала тогда Патриция, – не важно, что уже далеко за сорок, почти... Ох, ну зачем так сразу? Как эта женщина, и никому невдомек, что и старуха – это та же девочка, только опыт ее больше, чем кажется, а иногда он и вовсе отсутствует...»
Она ничего не сказала по этому поводу Салли, которая разглядывала наряды. Похоже, все женщины были одеты только из первоклассных магазинов с Родео-драйв. Столько дорогих фирменных сумок в одном месте они еще никогда в своей жизни не видели, не говоря об усеянных гроздьями бриллиантов ушей, пальцев, шей и запястий. Создавалось такое впечатление, что все здесь присутствующие, по крайней мере, киномагнаты или финансовые воротилы. Дамы здесь не отличались худосочностью. Очевидно, они плевали на американский стандарт женщины-вешалки, изможденной и вечно злой от перманентного чувства собственной неполноценности. Да и как можно себя чувствовать, сравнивая свой вес и вес модели, которая больше походила на жертву концентрационного лагеря, чем на создание, предназначенное быть женой и матерью? Эти не мучились от голода и постоянного недоедания и выглядели в соответствии со своей природой. Тугие бедра и налитые тела. Патриция спокойно ощущала среди них свою некоторую, кажущуюся ей прежде полноту, которая здесь была обыкновенной. Так, как она, выглядела чуть ли не половина женщин ее возраста, и похоже, они нисколько не страдали от своей комплекции. Более того, на них заглядывались посетители, и по их взглядам можно было судить о нескрываемом восхищении.
Музыка закончилась так же внезапно, как и началась. Появились официанты, одетые в сапоги и косоворотки. В основном это были молодые люди с интеллигентными лицами. Они успели убрать со столов и разносили очередные блюда. Салли обомлела:
– Я думала, что уже подают десерт, а оказывается, мы закончили только с апитайзером. Слушай, Пэт, тебе не кажется, что мы на пиру в средневековом замке. Для того чтобы столько есть, нужно постоянно срыгивать, очищая желудок для новой порции. Ты не видишь никого с тазиком и гусиным пером.
От ее слов Патрицию передернуло.
– Салли, заткнись и не порть аппетит. Лучше выпей.
На тарелки положили по большому пирогу. Сосед Патриции, который сюда явился всем семейством с супругой и двумя дочками, словно вводя ее в курс дела, незамедлительно пояснил:
– Расстегай. Очень вкусно. Очень...
Он деловито наполнил свою рюмку и, подмигнув, опорожнил ее до дна. При этом со смаком крякнул и начал хрустеть квашеной капустой. Не оставалось ничего другого, как последовать его примеру и пригубить немного водки. Водку Патриция пила только с мартини и крайне редко. Не успели подруги отщипнуть по кусочку, как подоспела новая партия съестного. Тарелки уже громоздили друг на друга, и для того чтобы подцепить закуску, приходилось проявлять ловкость жонглера. Ужин терял свой первоначальный смысл и превращался в гастрономическое распутство. Люди стали говорить вокруг громче, обнимались и вели себя очень свободно и непринужденно. И пили, пили, пили... У мужчин раскраснелись лица, съехали галстуки, и пиджаки оказались на спинках стульев. Женщины поправляли растрепавшиеся от танцев волосы и, не стесняясь, подкрашивали губы прямо за столом. В воздухе висели водочные пары, смешанные с запахом чеснока, французских духов и пота подмышек. Кто-то пытался с ней заговорить, но безуспешно, ввиду продолжения концертной программы.
Опять вернулись оркестранты, и танцы начались с новой силой. Медленные мелодии сменялись ритмичными, подстегивая дергающиеся тела. Из темноты возникла ниоткуда девушка с ведром роз и продавала их гостям. В ее взгляде и виде, с которым она походила к очередному столику, читалась настойчивая просьба.
«..Офицер, купите даме букетик!»
Некоторые совестливые мужчины в пьяном порыве тянулись за бумажниками, но в основном никто не проявлял особого рвения. Вслед за ней появился фотограф и тоже начал предлагать свои услуги. Он был более успешным, и то и дело полумрак озарялся вспышкой фотокамеры. Причем все это происходило под оглушительные звуки музыки, которые здесь никого не смущали. Патриция думала, что она оглохнет, и когда они наконец вышли наружу, то вздохнула с облегчением.
Гульба... Когда-то она читала, но не могла понять это слово.
Это был их единственный опыт общения с русскими. Все увиденное как-то не вязалось с ее представлениями об этой нации. Она не могла отыскать ничего похожего в портрете последнего русского царя, с благородным лицом и осанкой, в романах Толстого и Чехова, где в страстях персонажей угадывалось таинственное определение «славянская душа». Дима оказался именно таким – тонкой и знакомой, по ее представлениям, натурой. Даже не зная его настолько глубоко, Патриция дорисовывала недостающие звенья, и они не казались для него чужеродными или надуманными. Во всяком случае, она не могла вообразить его пьющим столько водки и танцующим с бабами до одурения.
Тогда, на Острове, Салли неодобрительно покосилась в его сторону, но ничего потом не спрашивала и вообще не возвращалась к этой теме.
«…А может, она догадалась? Салли не из тех, кого легко провести».
Патриции, как и многим проницательным женщинам, не составляло труда определить почти безошибочно близкие взаимоотношения людей, даже умело скрываемые. Это не было необъяснимым феноменом. Вокруг них словно висела в воздухе наэлектризованность, попадая под действие которой, уже невозможно было отделаться от ощущения их томительного ожидания друг друга. Даже возникала неловкость, словно ты подглядывал из-за неплотно прикрытой шторы. Так она вычислила когда-то своего мужа и свою подругу. Еще ничего толком не зная, она уже была уверена, а когда получила подтверждение, даже не удивилась. С Салли они никогда не задевали эту тему. Делая вид, что ничего не произошло, каждая прекрасно знала об осведомленности другой, но предпочитала обходить стороной неудобство такого треугольника, не чувствуя соперничества друг в друге. Сначала он забыл Патрицию и с той же легкостью отвернулся вскоре и от Салли, как от быстро надоевшей игрушки.
«…Все было понятно по Диминым глазам.»
Патриция опять вернулась к той встрече в ресторане.
«…Если на кого он и смотрел, то только на меня, и в его взгляде было так легко прочитать все, что он чувствует. Именно поэтому она тогда, не раздумывая, дала ему свой телефон. Конечно, Салли догадалась...»
Ее раздумья прервало Димино появление. Утром, еще до ее пробуждения, он куда-то уехал. Он не распространялся о своих занятиях и не производил впечатления человека, стесненного в средствах. Вообще, вопросов подобного плана не возникало, и каждый знал то, что другой хотел, чтобы о нем было известно. Это сложилось само собой, как негласный договор. Если бы ее спросили о Диме подробнее, то вряд ли она смогла ответить что-то вразумительное. Так, обрывочные эпизоды из его жизни, как, например, участие в малобюджетном кино или чартерные круизы.
«…Да и зачем ей нужны подробности?»
Дима как-то признался, что для него навсегда она останется той незнакомкой, чей голос он услышал в пустом эфире. По сути дела, он как бы невзначай признавался единственно близкому ему человеку в собственном одиночестве. Патриция вдруг поняла, что он выбрал ее. Даже нет, не так. Она оказалось достаточно близко, чтобы его услышать. Как-то он показал закрытый ящик стола в своей каюте и напомнил сказку о Синей Бороде.Полусерьезно, полушутя он тогда ей сказал:
– Ты помнишь, чем закончилась эта история?
Патриция хорошо знала эту жуть. В шесть лет ее прочитали ей в первый раз, и она долго не могла успокоиться, воображая себе окровавленный ключик в руках у несчастной девушки.
– Дима, уж не собираешься ли ты расправиться со мной таким же образом, как тот злодей, если я окажусь не в меру любопытной?
Он ее нежно обнял и проговорил:
– Дорогая моя Патриция, в ящике этого стола я храню одну очень важную и дорогую для меня вещь. Он не заперт и никогда не будет. Не открывай его.
Патриция была заинтригована. Она тогда не подала вида, но теперь каждый раз, проходя мимо, взгляд невольно останавливался на этом злосчастном ящике. Она знала, что Дима не проговорится, а он знал, что она не откроет. Однажды она его спросила:
– Послушай, зачем ты мне сказал о своем секретном месте?
Дима, нисколько не смутившись, ответил:
– Патриция, подумай, кто жертва в этой сказке и зачем Синяя Борода дал молодой жене все ключи?
Патриция вопросительно взглянула на него. Он взял ее за руку и, знакомо обхватив ее ладонями, закончил:
– Это обманутое доверие.
Как она знала эту его манеру. Он словно закрывал ее от всего чужого извне, желая только сам противостоять всему, что мешает ему . Немного помолчав, он добавил:
– Теперь ты знаешь меня немного больше. Я думаю, Синяя Борода сделал неправильный выбор. Он забыл или просто еще не понял, что только на мужчине лежит ответственность за проступки той, которая рядом. Молодость способна на ошибки и глупое любопытство, зрелые женщины видят сквозь закрытые двери.
Он посмотрел на нее так, как только мог он, выразительно, словно желая что-то сказать глазами. Показал взглядом на ящик и, приложив указательный палец к губам, увлек ее за собой.
Патриции нравилось, как он мешает действительность с вымыслом. Плавно, не замечая границ, она словно плыла, следуя за ним в сюрреализме его подсознания. Она никогда не знала его направления, и это неведение не страшило ее, а, напротив, увлекало своей неизвестностью. Где она окажется через минуту, быть может, ближе, чем ей казалось, а может, эта близость будет дальше всех тех границ, что делали ее жизнь, какой она есть? Ей нравилось попадать в зависимость от его настроения. Оно было не всегда ровным, но это ни о чем не говорило. Димина веселость вовсе не означала, что он в хорошем расположении духа, как и беспричинная тоска, что внезапно омрачало его лицо, имела в виду обратное. Даже его желания, которые в основном в ее присутствии смещались в одну и ту же сторону, Патриция не могла считать полностью только своей победой. Повсюду присутствовала эротика, казалось, этим был здесь пропитан воздух. Он не ждал ночи и предпочитал день, при этом они могли провести в постели несколько часов. Словно в благодарность за эту одержимость Патриция однажды спросила его:
– У тебя есть какие-нибудь сексуальные фантазии?
Дима утвердительно кивнул.
– Скажи или дай мне знать, милый. Я пойму.
Она ласкала его тело, готовая к любым тайным желаниям. Патриция не стеснялась быть предельно раскрепощенной, увлекаемая острой и трепетной необходимостью безраздельно ему принадлежать. Никогда раньше она не испытывала такой раскованности, и радостно признаваясь самой себе в этом, Патриция не смущалась от совершенно новых открытий. Дима наклонился к ее уху и произнес, стараясь придать своему голосу извиняющийся тон:
– Только тебе я решусь доверить свой секрет, но пообещай, что он навсегда останется с тобой.
Он посмотрел на нее так, что Патрицию охватил жар.
– Ты моя сексуальная фантазия. Ты...
Дима привез с собой орхидею нежного салатового цвета. Хрупкая, как будто фарфоровая, на тонкой ножке. Он поставил ее в вазе так, чтобы Патриции она была хорошо видна в минуты пробуждения.
– Ты – как этот удивительный цветок, полный таинства и загадочной красоты. Я столько о тебе передумал, и еще совсем недавно мне казалась моя душа надломленной, но все равно цветущей, как и она.
Никогда раньше ей не пришло бы в голову, что можно страдать и быть счастливым. Дима в приливе откровения признался, что переживал свои лучшие дни, тоскуя о ней, и что он испытывает глубокую признательность и благодарность только от одного сознания присутствия такой женщины в своей жизни. Патриция слушала, готовая разрыдаться.
«Ну что за странная нация? Чем хуже, тем лучше?»
Теперь, увидев его чем-то недовольного, она интересовалась:
«Плохо?» – и, получив утвердительный ответ, успокаивалась. Для нее это была жизнь человека с жабрами, который не может, как все нормальные люди, дышать, и ему нужен свой особый, неподвластный обыкновенному пониманию мир. Нельзя было сказать, что Патриция его понимала. Иногда ей претила его, как ей казалось, мрачная философия. Как-то в разговоре они затронули его проживание на яхте, и он признался, что становится все более непритязательным.
– Я не вижу более для себя смысла, – сказал он без доли иронии, – в большом пространстве. С возрастом увеличивается необходимость независимости от внешних обстоятельств и уменьшается потребность в жизненном пространстве, сужаясь в итоге до двух метров последнего пристанища.
Патриция была в шоке. Он не шутил и не красовался, как холодный циник, это была его точка зрения, и он никому ее не навязывал. Веяло от такого высказывания мудростью схимника, но Дима вовсе не сторонился людей. Даже наоборот, он тяготел ко всем радостям жизни, и плотским в особенности. Это Патриция уже успела оценить по достоинству. К счастью, такие беседы были редкостью, и в основном они говорили о вещах более обыкновенных.
Они наметили предполагаемый день отхода в Торагону. Дима должен был закончить с некоторыми своими делами, да и у Патриции их накопилось немало. Она связалась со своим агентом и пообещала ему новую рукопись в течение трех месяцев. В последнее время она практически не работала, и денег ушла уйма. Ей позвонил ее адвокат, возникли некоторые проволочки с бумагами, касающимися ее покойного мужа. Его личные вещи и его машину, которая стояла в гараже мертвым грузом, забрала сестра, и теперь Патриция была избавлена от необходимости заниматься этими вопросами. Делить с той семьей было больше нечего, да она ни на что и не претендовала. Дом был целиком на ее имя, и Патриция платила за него сама.
«…Наверное, лучше всего будет его сдать в аренду»
Она не хотела и не могла сидеть на Диминой шее, а деньги им понадобятся наверняка. Почти все время она проводила в городе и только к вечеру возвращалась обратно в марину. Патриция закрутилась настолько, что почти забыла о назначенном визите к врачу для ежегодного осмотра. Она не любила, как ей казалось, эти бесцельные визиты, и посещение госпиталя на нее действовало угнетающе. Откладывать не хотелось, и утром Патриция поехала к доктору.
Ее не было весь день, и уже вечером, начав беспокоиться, Дима ей позвонил.
– Патриция, ты где? Я уже волнуюсь.
Она молчала.
– Патриция, что с тобой? Ответь, не молчи!
Голос ее показался чужим:
– Дима, у меня опухоль в груди. Я боюсь, что это рак.
– Патриция, не делай поспешных выводов. Это, может, ошибка, нужно спокойно посмотреть на вещи. Как это обнаружилось?
Он словно почувствовал, как она глотает комок в горле.
– Результат маммографии. Дима, почему это случилось именно со мной? Я только немного вздохнула.
– Послушай, где ты?
– У себя дома. Я не могу никуда двинуться.
– Послушай, я сейчас же еду. Мы вместе все решим.
Дверь была не заперта. Патриция сидела на террасе, полузасыпанной листьями. Здесь давно никто не убирал, и это усиливало впечатление угрюмого запустения этого места. Глаза ее были вспухшие и покрасневшие от слез. В руке она держала скомканную шелковую косынку, которую повязала вокруг шеи этим утром. Теперь, обессиленная и убитая страшной новостью, она понуро глядела перед собой ничего не видящим взглядом. Увидев Диму, Патриция бросилась навстречу, и ее опять начали сотрясать рыдания.
– Патриция, успокойся! – Дима ощущал под своими руками как дрожат ее плечи. – Успокойся!
– Ну...
– Не надо попусту убиваться. Давай размышлять здраво. Ты должна сделать повторную маммографию. Это необходимо. Еще одно медицинское мнение не только не повредит, но и внесет ясность. Не волнуйся. Все будет нормально. Что сказал врач?
– Оперировать. Он надеется, что сможет сохранить грудь. Я уже сегодня звонила своей матери, у нее было то же самое двенадцать лет назад.
– Ты мне никогда о ней не говорила, но это не важно. Как она?
– Жива и, кажется, относительно здорова. Дима, каждый случай очень индивидуален, и у нее был ранний диагноз.
– Почему ты думаешь, что у тебя должно быть хуже? Тысячи женщин переживают это и возвращаются кпрежней жизни. Ну все, не плачь. Патриция, поверь мне, с тобой все будет хорошо. Ты веришь?
Она неуверенно кивнула.
– Все, поехали. Ты берешь это с собой?
Дима подхватил приготовленную большую сумку, и они спустились к машине. Уже открывая дверцу, Патриция с дрожью в голосе проговорила:
– Последнее время я как будто живу под нависшим роком. Столько неприятностей...
В эту ночь они не спали. Патриция долго не решалась заговорить, и Дима, чувствуя ее нерешительность, попытался начать первым:
– Ты не все мне сказала и тебя гнетет что-то еще?
В темноте он не видел ее лица, и только когда она прижалась к нему, Дима ощутил ее мокрые щеки. Ее опять душили слезы, и сквозь них она едва слышно проговорила:
– Я поняла свой сон. Паук – это опухоль... Как бы теперь я хотела знать продолжение...
Патриция замолчала, не в силах думать более ни о чем, как о своей болезни.
Диагноз, к сожалению, подтвердился и после вторичного обследования. Впрочем, надежда была малой , и Патриция, почти не уповая на чудо, прослушала еще один неутешительный вердикт. Врач не видел особых сложностей, и его уверенность немного ее успокоила. Патриция уже смирилась с этой мыслью и ходила все время задумчивой перед операцией. В назначенный день Дима отвез ее в клинику. Накануне вечером они сидели на палубе в тишине марины, как вдруг он придвинулся к ней поближе и сказал:
– Ты должна быть уверена в благополучном исходе. Я знаю, что именно так и будет. Чтобы окончательно тебя убедить, я хочу дать тебе одну очень ценную и полную незабываемого для меня смысла вещь. Пусть она будет с тобой и прибавит тебе сил.
Патриция растеряно спросила:
– Из заветного ящика? Неужели я дожила до этого мгновения.
Дима встал.
– Идем.
Они спустились в каюту. Он усадил ее в кресло прямо напротив стола с таинственной реликвией. У Патриции неизвестно почему захватило дух, и она, приготовившись, с волнением ожидала мгновения, когда он откроет свой секрет. Настольная лампа едва освещала каюту, и Дима включил весь свет, преобразив внутреннее пространство. Что-то было торжественное в его движениях, и Патриция следила за ним в напряжении.
– Ты готова?
– Дима, я уже давно не ощущала такой загадочности.
– Тогда извольте.
Он медленно открыл ящик, и, изумленная, Патриция увидела... свою заколку!
– Боже мой, Дима! – Она одновременно плакала и смеялась. – Я считала ее давно потерянной и очень о ней сожалела. Она здесь! Ты ее хранил у себя и даже не намекнул!
– Да, хранил. С того самого момента, как мне показалось, что это единственная память о тебе. Это теперь уже часть моей жизни. Каждый раз я подносил ее к лицу и вдыхал, как фимиам, твой запах, с грустными думами, что больше никогда тебя не увижу.
Патриция вертела заколку в руках, все еще не решаясь поверить в свою значимость для этого человека. Подступивший к горлу ком мешал говорить, путались мысли, настроение отчаяния и страха всех последних дней вдруг прорвалось наружу.
«…Господи, она ни с кем никогда не переживала подобное! Никто раньше так не задевал ее душу обыкновенными и совсем незначительными вещами. Как просто человека любить, не повторяя ему беспрестанно о своей привязанности».
Слезы катились по щекам, оставляя соленый привкус во рту.
– Дима, Дима. Я начинаю, как и ты, верить в судьбу.
Она нервно пыталась встать, но была им удержана.
– Патриция ты мне ее вернешь после, и она опять займет свое законное место в этом ящике стола, напротив твоей постели, и каждый раз, засыпая, ты будешь вспоминать эти минуты. Твоя жизнь будет долгой и радостной, и я уверен, что с этого мгновения ты больше в этом не сомневаешься...
Операция была непродолжительной и, к счастью, успешной. Проснувшись после наркоза, она машинально, едва превозмогая боль, дотронулась до себя и, убедившись, что все в порядке, умиротворённо и безмятежно опять уснула. В палате была ее мать, потом сквозь сон ей показалось, что она слышит еще чьи-то голоса. Ей даже послышался Димин. Все это ощущалось где-то очень далеко, почти неразличимо. Лишь на следующее утро она окончательно пришла в себя. Немного
беспокоила прооперированная сторона тела, но пришедший врач приободрил ее своей спокойной улыбкой и пообещал, что в клинике она не задержится.
– Не волнуйтесь, нет больше причин нервничать. Никому. Ни вам, ни вашим родным и друзьям... – сказал он на прощание.
У хирурга оказалась легкая рука, и шов хорошо срастался. Он сохранил грудь, и она была безумно ему благодарна за это. Прошло совсем немного времени, и вскоре Патриция почувствовала себя вполне прилично. Сохранялась некоторая слабость, но и это постепенно проходило. Заколку она не снимала с головы, поверив в нее, как в волшебный талисман. Сознание обреченности отступило, и ее мысли теперь возвращались в другое русло. Жизнь уверенно пульсировала теперь в ее сознании и брала свое, подчиняя своей силе волю Патриции. С возрождением духа пришли новые заботы. Совсем земные и необыкновенно важные. Она очень переживала, как Дима воспримет ее после хирургического ножа, который оставил на ней шрам. Патриция втайне гордилась своим роскошным телом, которое так боготворил Дима. Он сумел ее убедить в этом, и не только словами. После операции она не чувствовала больше себя той, прежней. Это ее смущало и тревожило. Даже ее запах казался ей совершенно чужим, не своим собственным, а с привкусом больничного белья и лекарственных препаратов. Патриция подходила к зеркалу и, обнажившись, ревниво вглядывалась в свое отражение. Багровая полоса тянулась от соска к низу груди, страшное свидетельство ее платы за жизнь.
Она уже почти неделю находилась дома. Они с Димой решили, что на некоторое время так будет для нее удобнее. С ней находилась ее мать. Здесь ничего не изменилось с момента смерти мужа. Дверь в его пустую комнату продолжала оставаться закрытой. Патриция не входила туда, как бы ощущая там чужое для себя пространство. Она с опаской смотрела на дверную ручку, словно ожидая, что вот-вот кто- то повернет ее изнутри, и в страхе отводила взгляд. Она не любила свой дом. Может быть, потому, что ни одного дня не чувствовала себя здесь понастоящему счастливой. Большой и просторный, он казался всегда необжитым и неуютным. Неприветливость и холод строения, существовавшего само по себе, сквозили из каждого угла. Что-то нехорошее таилось в длинных темных коридорах и даже враждебное мерещилось из огромных окон, скрывающих солнце за тяжелыми портьерами. Патриция просыпалась, и эта атмосфера уже давила на нее. Она никогда раньше не боялась быть одной, напротив, уединившись у себя в комнате, могла спокойно провести там весь день. Теперь одиночество пугало ее. Она не могла сосредоточиться даже на пустяках. О работе не могло быть и речи. В голову лезли любые мысли, кроме тех, что были ей нужны. Начатый ею сценарий, который она обещала агенту закончить в оставшиеся два месяца, оставался нетронутым, и она даже не представляла, как сесть за клавиатуру компьютера. Ни настроения, ни желания. Пережив собственные потрясения, она больше не могла манипулировать в своей фантазии чужими судьбами. Последние полгода очень сильно изменили ее жизнь, странным образом высветив для нее самой свои малознакомые черты. Если она и подозревала о своей второй натуре, то это было очень поверхностным. Она как будто спала, и вот наступило пробуждение. Дима ее растормошил, с ним на многое она теперь смотрела иначе. Она перезванивалась с ним каждый день, иногда по нескольку раз, расспрашивая его о пустяках, и он часто заезжал ее проведать. Больше всего Патриция боялась, что больше не увидит того блеска в глазах, который всегда выдавал его с головой. Она не могла его представить себе другим, без его ненасытности и жажды обладания. Глухое равнодушие ей пришлось уже однажды испытать сполна, и она прекрасно знала, что значит быть для мужчины пустым местом. Каждый раз Патриция во время его визита украдкой заглядывала Диме в глаза с надеждой уловить их знакомое выражение.
«Дима, это я, я...» – она с внутренней мольбой встречала и провожала его, но он смотрел не так. В его взгляде читалось все что угодно: забота, тепло и прочие очень важные чувства, но она не находила то, что отчаянно искала – страсть. Патриции даже не с кем было поделиться своими думами.
«…Салли, наверное, сочла бы меня ненормальной, мать заботит мое самочувствие, но не эта сторона ее нынешнего состояния. Да и поймут ли они? Я еще совсем недавно точно так же выслушала бы эти фантазии и восприняла их как легкое нервное расстройство на почве перенесенного заболевания.»
Патриция про себя усмехнулась.
«… Единственным человеком, кто мог понять это серьезно, был Дима. Но как ему сказать, как поделиться этими терзающими сомнениями?»
Доктор рекомендовал пройти несколько сеансов химиотерапии. Эти процедуры не были болезненными, но ее всегда охватывала тревога, как тогда перед операцией. Один только вид клиники и надпись при входе «Онкология» заставляли содрогнуться. Патриция невольно смотрела с пониманием и сочувствием на посетителей, предполагая в них таких же, как она, пациентов. Эти дни хотелось забыть, как черную полосу своей жизни, может, именно поэтому она подсознательно стремилась к прежнему своему состоянию здоровой женщины и тому, как Дима ее воспринимал раньше. После последнего неприятного сеанса она
вздохнула с облегчением. Результаты анализов были хорошими, и не было никаких причин волноваться. Салли отвезла ее в клинику и забрала обратно. Они давно не говорили о посторонних вещах, как и все, ее подруга была полна предупредительности и теперь старалась сохранять деликатность. По дороге в машине она не переставала тараторить о какой-то незначительной ерунде, и Патриция, не слушая, реагировала почти машинально. В какой-то момент Салли вдруг неожиданно вышла на Диму.
– У тебя что, серьезно с этим русским?
Патриция опешила. Она никогда не давала повода для подобных вопросов, да и встречались Дима с Салли только один раз, мельком, тогда на Острове в ресторане. Она ничего не скрывала, но и не делала из этого предмета для обсуждений. «...Похоже, все-таки ей было достаточно тех недолгих минут, чтобы понять, что их с Димой связывает не только случайное знакомство.»
– Ты о чем?
– Пэт, я видела его. Как долго ты с ним?
– Когда, Салли?
– В госпитале, во время твоей операции. Я его сразу узнала. У него запоминающаяся внешность.
– Он там был?
– Был и заметно переживал. Он мне кивнул, но первая с ним заговорила я. До тех пор пока сестра не сообщила, что операция прошла нормально, он не двинулся с места. Даже попросил разрешение увидеть тебя в палате. У него очень выразительные глаза.
Патриция смутилась, Дима не обмолвился ни словом о своем постоянном присутствии в клинике и их беседе.
– И о чем же вы говорили?
Салли невольно съязвила:
– О погоде, моя дорогая. О чем еще в тот момент можно было думать и говорить? О тебе, конечно. Только переговорив по телефону с доктором, он успокоился. Это ж надо, ни слова подруге... Кстати, он оказался совсем другим, чем я его себе представляла после той короткой встречи. Первые впечатления обманчивы. Впрочем, я никогда им не доверяю.
Она приняла загадочный вид и уже в шутку заметила:
– Может, и мне стоит завести себе русского любовника. Это экзотика. У него есть друг?
– Перестань, Салли. Это не смешно.
– Прости, Пэт. Я не думала, что у вас это зашло так далеко. Во всяком случае, в нем что-то определенно есть. С этим трудно не согласиться.
Салли вздохнула и, подумав про свое, добавила:
– И к тому же молод...
Ты знаешь, – проговорила она, – мы с Фрэнком вот уже скоро четыре года, и с ним удобно, но как бы это лучше сказать... Очень скучно. Я забыла, как это спать с мужчиной, а мне так иногда хочется. Неужели это конец?
Она заметно погрустнела. У Патриции проснулось сочувствие, она прекрасно понимала такое настроение, и ей захотелось сказать что-нибудь в утешение:
– По-моему, ты преувеличиваешь. В твоем возрасте со всем этим рановато прощаться.
– Ну да, мне, может, и рановато, но он уже попрощался. Да бог с ним. Я думаю, что тебе просто повезло. Да-да, не сомневайся. Твой русский – другой. Это сразу чувствуется. Я давно подметила это свойство у мужчин. С тех пор как неоднократно обожглась. Неужто нужно быть такой дурой, чтобы не хватило одного раза? Есть красавчики, кажется, и глаз не отвести, но от них, как правило, очень мало проку, а есть другие, которые немного или хорошо в тени. Серые кардиналы. Такому бы я без оглядки протянула руку и уже больше ни о чем не думала.
Салли мельком взглянула на Патрицию и, убедившись, что та слушает, продолжала:
– Он и ему подобные мужчины небезосновательно уверены в себе и точно знают, чего хотят. Эти, как правило, всегда добиваются своего, в том числе и от женщины. Кстати, чем он занимается?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Мы вместе вышли на автостоянку, и там он сел в открытый «порше». Насколько я успела разглядеть, «Карера-4». Такая машина стоит не меньше сотни.
– Господи, какое это имеет значение?
– Так. На успешного врача он не похож и на адвоката, который ведет дела знаменитостей, тоже. В основном эти чистые хорьки. И пальцы у них изнеженные, как у баб. Ненавижу мужчин с холеными руками. Был у меня один такой...Может, он русская мафия? Я недавно читала в газете вот про таких веселых ребят. Они купили где-то военную подводную лодку и собирались перевозить на ней наркотики, представляешь размах?
– Салли, не говори глупостей, и вообще, что это за допрос?
Салли надула губы.
– Я полагаю, что ты могла бы со мной поделиться. Я тебе все рассказываю.
Похоже, любопытство Салли не знало границ, и если Патриция позволила себя втянуть в такую беседу, это вовсе не значило, что бы у нее выпытывали все подробности.
– Как-нибудь потом, я обещаю. А теперь все. Договорились?
– Нет проблем. Все так все. Хочу только заметить в заключение. Автомобиль характеризует натуру. На кабриолетах ездят мужики определенного склада, а твой, судя по его загорелому лицу, похоже, вообще никогда не закрывает крышу.
Они подъехали к ее дому. Патриция испытывала непреодолимую необходимость лечь. Все как-то ныло внутри, и вообще ощущение было не из приятных.
– Прости меня, Салли, что-то мне неважно. Врач предупреждал о возможной слабости. Слава богу, это последняя процедура.
Бледная, она прошла к себе в комнату и почти в изнеможении упала на кровать. Всю ночь ее преследовало это паршивое самочувствие, и она с трудом уснула поздно ночью. На следующий день состояние значительно улучшилось. Патриция открыла глаза и как-то сразу поняла, что выздоравливает. Она проснулась с хорошим настроением, и оно уже не покидало ее на протяжении всего утра. Появился аппетит, и она съела пару тостов с джемом. Скинув халат в ванной комнате, Патриция пристально взглянула на себя в большое зеркало и автоматически остановилась на шраме на груди. Он стал менее заметен и не выглядел таким грубым, как еще неделю назад. Она немного похудела, но формы сохранились. Кожа не выглядела дряблой и нигде не обвисала складками. Повернувшись другим боком, Патриция еще раз критическ взглянула на свое отражение. С такого ракурса прооперированная грудь была не видна.
«...Ну вот, прежняя Патриция.»
Она даже улыбнулась самой себе.
«...Наверное, лучше провести сегодня день в постели. Нужно окончательно прийти в себя и набраться сил. Я ему нравилась и сумею доказать, что не стала хуже.»
Ее мысли вернулись к вчерашнему разговору с Салли. Та ее, несомненно, озадачила.
«...Выходит, Диму видели уже все. И она, и ее мать прекрасно осведомлены о состоянии ее личной жизни. Мать даже не подала вида, что ей что-нибудь известно. Хотя она никогда не проявляла излишней любознательности. Что ж, тот факт, что у нее кто-то есть, пожалуй, даже облегчает ее положение. Не потребуется ненужных объяснений, все само собой встало на свои места. Кто для Патриции тот мужчина, который ожидает в клинике окончания ее операции?»
Димы не было в городе. Ему подвернулся чартер, и не было резона упускать возможность заработать. Тем более прокатиться на яхте захотели опять его бывшие соотечественники. Они нашли Диму по рекомендации Андрея и непременно хотели, чтобы их визит в Калифорнию прошел как-то по-особенному. Они привезли от него в подарок секстант в роскошном футляре из карельской березы. Его рекомендация, несомненно, для них была значимой, и они не сомневались, что Дима именно тот человек, который им нужен. Наверное, Андрей не пожалел красок, описывая свое путешествие. Тогда, в Димин первый рейс, он заплатил, как договорились, и еще добавил, по его выражению, премиальные. Эти, похоже, тоже не бедствовали, но щедрость – это не обязательно всегда сопутствующее качество. В прошлый раз его пассажиры рассчитались с аптекарской точностью, впрочем, другого он от них не ожидал. Он их не осуждал. Боже упаси! Просто не почувствовал к ним никакой симпатии. Но не ко всем же ее испытывать?
Новым клиентам взбрело в голову побывать в Морено. Этот небольшой курорт находился на полпути от Сан-Карлоса. Он славился своими полями для гольфа и еще тем, что там проживали очень богатые люди. О степени их финансового могущества свидетельствовали взлетные полосы для небольших частных самолетов, оборудованные прямо у домов. Насколько это дорого, сомневаться не приходилось. Странная достопримечательность, но именно о ней было известно больше всего. Там же находились одна из первых христианских миссий на этом побережье, достаточно хорошо сохранившаяся церковь, и конечно же бесчетное количество уютных ресторанов на любой вкус. Название этого городка не раз проскальзывало в телевизионных сериалах про роковую любовь и другой бредовый экстрим с жаркими поцелуями, бешеной страстью и подлой изменой, так полюбившихся миллионам зрителей по разные стороны океана. Дима даже не сомневался, что автором всей этой слащавой галиматьи мог быть кто-то из окружения Патриции. Те точно знали, как нагнетать обстановку в душе домохозяек и вызывать сочувственные всхлипывания. Словом, причин побывать там оказалось у его теперешних пассажиров предостаточно. Дима позвонил вечером Патриции и сказал, что вернется через неделю.
– Выздоравливай и ни о чем не беспокойся. Я туда и обратно. Ты даже не успеешь оглянуться. Ты будешь моей путеводной звездой, по которой я буду сверять не только свой курс, но и думать о той, которую оставил и к которой хочу вернуться. Эти его слова звучали как напоминание недавних слов Салли.
«... Действительно хочется опереться на его руку и все забыть...»
Ранним утром «Глория» с пассажирами на борту уже была далеко от берега. В Морено, кстати, жил Димин приятель. Собственно, назвать таковым его было трудно, всего лишь две короткие встречи. Одна из них запомнилась надолго...
С Альбертом он познакомился как с яхт-брокером. Купить яхту в Калифорнии не представляет труда. Были бы деньги и желание. Это для тех, кто собирается закрепить такой покупкой свой статус и окружить свое самопонимание сияющим ореолом, человека, ведущего образ жизни миллионера. Для тех людей, кто преследует иные цели, и в частности непосредственно морские путешествия, задача может быть посложнее. Дима столкнулся с такой проблемой с самого начала своих поисков. Альберту он позвонил сам, наугад. Тот продавал неплохую яхту, которая могла бы быть в рамках компромисса мореходных качеств и цены. Пожалуй, прошла бы эта встреча незаметной, не поделись с ним Дима случайно о своем желании полетать на вертолете. Вышли они на эту тему без всяких на то причин, и Альберт не то в шутку, не то всерьез ему в ответ заметил:
– Покупаешь эту яхту, и я организую для тебя такой полет.
Дима, прекрасно осведомленный о его желании совершить эту сделку, уточнил:
– За штурвалом.
Альберт, нисколько не смутившись, подтвердил:
– Только так, и никак иначе.
Об этом ничего не значащем разговоре Дима вскоре забыл. Он предложил Альберту свою цену и начал заниматься поисками кредита. Делом это оказалось непростым, и ему пришлось обзвонить изрядное количество банковских клерков, пока он нашел ссуду. Везде требования к его кредитной истории были одни и те же, но как дополнение требовалась сумма в банке, равная той, которую он хотел получить. Это был полный абсурд, но система была неумолимой. Без гарантий в этой стране, как, впрочем, и в любой другой, с тобой никто не хотел разговаривать. С трудом он все-таки сумел отыскать небольшое финансовое учреждение на другом конце страны, аж во Флориде. Только теперь, готовый к покупке, он опять связался с Альбертом.
– У меня все готово. Что насчет моего предложения?
Дима давал на двадцать тысяч меньше, но в итоге эта сумма была не ощутимой по сравнению с той, которую спрашивали. Он не «пил кровь», и Альберт, почувствовав серьезность его намерений, как и нежелание потерять реального клиента, пошел навстречу. Сошлись на десяти.
– С тобой приятно иметь дело... Не часто встречаешь людей, которые знают точно, что хотят купить, – отметил он, когда они подписали все бумаги.
– Теперь я просто обязан выполнить свое обещание.
Дима не понял сразу, о чем речь. Он вопросительно и недоуменно посмотрел на Альберта. Вроде бы они оговорили все, но тот тут же пояснил:
– Вертолет... Или ты передумал?
Похоже, этот человек не разбрасывался почем зря словами. Достойное качество. С таким Дима здесь сталкивался впервые.
– Так, значит, летим?
Его ответ был утвердительным.
– Летим.
Яхта стояла в Морено. Там же Альберт и жил. Ее предстояло перегнать в Эл-Эй, и он предложил следующий план. Он там подбирает Диму и на вертолете его доставляет в Морено, а обратно тот уже сам по морю. Быстро и неутомительно, а самое главное, он сможет показать Диме, как управлять и даже доверит штурвал. Только теперь он раскрыл карты. Как оказалось, Альберт был в прошлом летчиком-инструктором и долгое время тренировал курсантов летной академии. Вертолет будет двухместный, именно тот, который используется для этих целей. Вылетят они часов в восемь вечера и через час с небольшим будут на месте.
– Ну как? Мое предложение имеет смысл?
Он был доволен произведенным впечатлением. Так неожиданно Диме представился случай оказаться в воздухе. Вертолет Альберт арендовал. Это был «Робинсон Бета-2» со сплошной прозрачной кабиной. Небольшой летательный аппарат, похожий на стрекозу. Это сходство ему придавала форма передних окон, и выглядели они точь-в-точь как огромные глаза. Коротенький, красного цвета хвост, и если бы не лопасти, то выглядела бы вся эта конструкция как увеличенная копия этого насекомого. Двери по какой-то причине отсутствовали. Заметив Димин взгляд, он пояснил:
– Это не принципиально, и мы не замерзнем.
Он достал из своей сумки два припасенных свитера и один протянул Диме. Заняв свои места, они пристегнулись и одели наушники. Это не было пустой предосторожностью. После запуска двигателя общаться можно было только с их помощью, и переговаривались они по радио, исползуя встроенный в шлем микрофон. Вертолет издавал пронзительный свистящий звук и сильно вибрировал. Для начала Альберт решил сделать круг над даун-тауном. От взлетной площадки туда было недалеко. Это действительно было очень красиво. Они летели, чуть ли не касаясь крыш небоскребов. Уже стемнело, и они как будто плыли среди освещенных зданий. Даже можно было заглянуть, что там делается внутри, через широкие окна. Машина была очень чувствительной. Немного дав Диме привыкнуть, Альберт передал ему вертикальную ручку, которая находилась между их креслами, и теперь Дима сам управлял вертолетом. Легкое движение, и направление менялось в любую сторону. Напоминало все это компьютерную игру, где в руках у Димы был все понимающий джостик. Ощущение было настолько захватывающим, что только ради одного этого момента стоило принять решение о заключении сделки.
Альберт решил сделать напоследок еще один круг. Он взял управление в свои руки и резко пошел вверх. Там, сделав разворот, он опять оказался между небоскребами. Внезапно пропал свет на панели приборов. Это случилось так неожиданно, что Дима толком и не сообразил, что произошло, и только взглянув на Альберта, понял, что не видит его лица. Они продолжали полет в полной темноте, без сигнальных огней и без показания датчиков.
– Альберт, у нас проблема?
Дима чувствовал, что это не просто так. В наушниках прозвучал напряженный голос Альберта.
– Похоже, что так. Я свяжусь с аэропортом, но на всякий случай будем искать место для вынужденной посадки.
Двигатель продолжал работать нормально. Не было слышно ни перебоев, ни других посторонних звуков. Альберт пощелкал тумблерами, но это было тщетным. Потеря света была проблемой, но пока не влекла за собой других неприятностей. Они продолжали лететь, и вскоре даун-таун остался позади. Внизу проплывали городские кварталы, но различить что-нибудь внизу в абсолютной темноте было совершенно нереальным.
– Черт возьми! – Альберт выругался в микрофон. – Условия, приближенные к тренировочным. Ничего не видно. Проклятье!
Он нервно вглядывался вниз через пространство в проеме двери, снизившись максимально, чтобы не задеть линию электропередачи. В наушниках звучали взволнованные голоса. Там, на аэродроме, люди тоже были не на шутку обеспокоены.
Свет вспыхнул внезапно, как и пропал. Опять загорелись приборы на панели и прожектор впереди кабины.
– Ничего не понимаю!
Альберт в растерянности смотрел вокруг себя и переговаривался с диспетчером контрольной башни, запрашивая вынужденную посадку.
– Летим обратно, пусть они проверяют, что случилось. Не хватает где-нибудь грохнуться.
Через полчаса, уже на другой машине, они взлетели и вскоре без приключений прибыли в место назначения. Альберт довез Диму до марины, и уже на яхте они вместе выпили бутылку водки.
– Не знаю, кто из нас такой везучий...
Проговорил он после второй рюмки. Дима усмехнулся и налил по третьей.
– Не думаю, что смогу на это ответить, но мне кажется, у нас была реальная возможность попасть в телерепортаж для местных новостей.
– Вертолет в принципе очень надежный летательный аппарат...
Альберт выпил, но продолжал быть под впечатлением этой необычной ситуации.
– Даже при отказе двигателя шансов угробиться мало. Лопасти винта, вращаясь от потока воздуха, дают машине медленно сесть на землю.
Он поднял глаза к небу.
– Относительно медленно...
Потом, посмотрев на Диму в упор, вдруг спросил:
– Ты не боишься смерти?
– Почему ты так решил?
Что-то, видно, не совсем хорошее ожидало их во время этого полета над даун-тауном.
– Уж слишком спокойно ты сидел в кресле...
– Это плохо? Я, откровенно говоря, о таком и не думал, но если ты уж спросил...
Для Димы такой вопрос был неожиданным, и только теперь он представил до конца, что эти минуты могли быть последними.
– Я думаю, смерти не боится тот, кто не ценит жизнь. Я бы даже не назвал это страхом. По-моему, такое чувство сродни досаде, что так не вовремя все может закончиться. Может, я ошибаюсь. Я верю в судьбу.
Он разлил остатки из бутылки и поднял тост:
– За тебя, Альберт! Как говорят в России, кому быть суждено повешенным – тот не утонет. Так пусть нам будет суждена жизнь...
Утром Альберт пришел проводить. Несмотря на ранний час, он был уже на причале. Они обнялись на прощание, и он долго стоял там, пока Дима не потерял его из виду.
Теперь, оказавшись здесь, в Морено, Дима собирался ему позвонить и, возможно, встретиться, но его не оказалось в городе. Его жена сказала, что он улетел в Китай, где в небольшом городке Хаошинг инспектирует на стапелях строительство двух моторных яхт.
Весь рейс и стоянка в тамошней марине прошли достаточно спокойно. Пара увлекалась гольфом, и для них здесь нашлись все условия. Они даже познакомились с кем-то из местных и одну ночь провели у тех в доме. Правда, предварительно позвонили и предупредили о своем отсутствии. Их путешествие совпало с открытием сезона на отлов морского рака, и теперь его подавали во всех ресторанах. Дима им порекомендовал это блюдо и даже однажды к ним присоединился.
Время пролетело незаметно быстро. Все было бы ничего, но к концу поездки немного испортилась погода. Весь обратный путь серьезно качало. Небо с утра оказалось в пелене низкой облачности и не предвещало ничего хорошего. Прогноз в принципе был нормальный, но ожидалась высокая волна. Дима предложил переждать день или два, но его пассажиры должны были улетать обратно к себе в Россию, и такая задержка не входила в их планы.Уже в нескольких милях от берега почувствовалась вся неприветливость океана. Начал моросить мелкий дождь и заметно похолодало. Невероятным казалась такая перемена. Еще вчера они нежились под ярким солнцем и любовались голубизной неба, а уже сегодня кругом свинцовая серость. Яхта выгребала на самый верх волны, и с высоты виделось далеко вокруг. Потом уходила куда-то вниз и впереди и сзади оказывалась окруженной толщей темной воды. И опять наверх, снова вниз, следуя непрерывно такой цикличности. На удивление, все вели себя спокойно или, во всяком случае, пытались проявить хладнокровие. Дима положил массивные кресла в салоне на пол, и только благодаря толстому ковру они почти не ездили. Доносились звуки металлической посуды с камбуза, в салоне обычно не слышные. Передвигаться приходилось, только держась за поручни, впрочем, его гости активность не проявляли и предпочитали находиться с ним в рубке. Здесь, судорожно схватившись за край дивана и стола, они видели, как высокий нос зарывается в воду и волна захлестывает палубу и окна, стекая потоком вниз. Заметив, как перекатывается из стороны в сторону карандаш по разложенной на столе карте, Дима им даже посочувствовал.
«За сумму втрое меньше они могли бы сейчас оказаться на огромном комфортабельном лайнере и сидели бы теперь в уютном баре, преспокойно потягивая что-нибудь прохладительное».
В какой-то момент усилился дождь. Теперь он стоял сплошной стеной, и поверхность океана как будто кипела от крупных капель. Налетел взявшийся ниоткуда шквал, и уже вскоре небо немного просветлело. Поменялось направление ветра, и теперь корпус яхты сотрясали удары волн, делая обстановку здесь, в открытом море, немного жутковатой. К счастью, волнение было встречным, и не приходилось волноваться по поводу неприятного крена. Дима вышел на минуту на
палубу проверить состояние всего, что там находилось, и вернулся в абсолютно мокрой штормовке. За какие-то пять минут яхту окатило водой дважды. Расстояние было сравнительно небольшим, но переход занял по времени почти целый день. Сказались неблагоприятные метеоусловия. Уже смеркалось, когда «Глория» подошла к причалу.
Его пассажиры, заметно утомленные, но гордые от собственного бесстрашия, были безумно рады наконец отцепиться от поручней и вздохнуть с облегчением. Выглядели они оба примерно одинаково и ассоциативно вызывали в памяти перепуганного кота, спасенного пожарником с верхушки телеграфного столба. Дима налил им по рюмке коньяка, от которого они не только не отказались, но даже выпили с удовольствием.
– Еще?
Пара дружно заулыбалась. Расслабившись, они обрели способность брать от жизни все самое лучшее. Димины функции были закончены, и они втроем скоро прикончили бутылку, закусывая лимоном и плиткой шоколада.
«Совсем по-русски...» – подумалось Диме. Ему не терпелось их выпроводить и позвонить Патриции. К счастью, дело обошлось без ненужных намеков, и они вскоре уехали. Телефонные номера он обычно не запоминал, этот же крепко засел в его памяти с того памятного вечера на Острове.
– Патриция, ну как ты?
– Дима! Ты где?
– Уже в марине. Как ты себя чувствуешь?
– Все в порядке. Спасибо, милый. Как ты добрался?
В словах Патриции он уловил незнакомое прежде беспокойство женщины, оставшейся в ожидании на берегу.
– Немного штормило, но не сильно, и самое главное, я ждал встречи с тобой, моя американская мечта.
Конец фразы он произнес очень весело.
– Ты сможешь приехать?
– Сейчас?
Патриция ощутила внезапное сердцебиение. Она спросила это просто так, без всякого умысла, только в одном заветном желании услыхать немедленный утвердительный ответ.
– Да, и как можно скорее. Надеюсь, ты не откажешь моряку в его скромном желании увидеться после возвращения.
– Дима, тебе трудно сказать нет.
– А ты хочешь отказать?
В трубке послышалось короткое молчание. Он знал это чувство. Однажды он попросил Патрицию повторить для него заветные слова, и вот теперь она точно так же ждет его приглашения. Это Дима больше ощутил сердцем, и тотчас раздался ее голос с трепетной нежностью:
– Я уже еду.
Он вышел ее встречать. Вскоре из-за поворота показались огни фар. В их свете пролетали косые штрихи дождевых капель. Патриция вышла из машины в длинном халате, который эффектно облегал ее тело. Шелк подчеркивал линию бедер и груди. Дима залюбовался.
– Патриция, ты сошла с ума! Ты простудишься!
Дождь, преследовавший его в океане, не закончился, воздух оставался влажным, и здесь, на побережье, было особенно зябко.
– Скорее в тепло! Я, кажется, все это время недооценивал твою испанскую наследственность и горячую кровь. Скажите, девушка, вы не танцуете случайно фламенко и если да, то где же ваши кастаньеты?
Он обнял Патрицию и, прижимая ее к себе, поспешил на яхту.
– Dele prisa, por favor. ( Поторопитесь, пожалуйста – исп.)
– Дима, ты заговорил на испанском.Что толкнуло тебя?
– Не что, а кто, и я уже однажды пригласил эту даму на ужин.
– И кто же?
Он остановился и, взглянув ей прямо в глаза, сказал очень твердо:
– Я хочу тебя поцеловать. Очень...
Не дожидаясь ответа, Дима едва прикоснулся к ее губам и, ощутив их знакомый вкус, уже не мог оторваться.
– Патриция что ты остановилась, как вкопанная? Я же сказал, dele prisa, por favor.
Она, безумно растроганная, рассмеялась:
– Дима, только теперь я понимаю, как по тебе соскучилась. Как мне безумно тебя не хватало, Дима, милый...
Яхта была хорошо освещена. Дима в ожидании Патриции включил весь свет на палубах, и она уже издали была хорошо заметной среди всех остальных. В салоне было тепло. Нагретый воздух шел из машинного отделения, от неостывших дизелей внизу под полом, и было необыкновенно приятно зайти сюда с прохладного, пропитанного соленой влагой воздуха. Патриция вновь ощутила эту знакомую атмосферу небольшого, но очень желанного места. Оно так полюбилось ей. С недостававшей ей в последнее время тишиной причалов, рядом с человеком с совершенно другой далекой страны. С ним, кого ей так неожиданно подарила судьба. Сколько раз, засыпая одна, в последнее время она настойчиво вызывала в памяти эти образы, и они уносили ее за собой в его крепкие объятия. Все ее недавние страхи остались наконец позади, улеглось волнение, уступив место безмятежному покою. Все осталось в прошлом, которое больше никогда не повторится. Оказавшись здесь, для нее не существовало более ничего, только одна непоколебимая уверенность. Дима еще раз пристально взглянул на Патрицию.
– Почему ты в халате? Ты так спешила, что не успела переодеться?
В его глазах она увидела то, что так боялась больше никогда не найти. Это был он, прежний. Дима смотрел на нее точно так, как тогда в Торагоне. Она бы узнала этот взгляд из тысячи других.
– Ты же сказал, как можно скорее, и мне не оставалось иного выбора.
Патриция молча отошла на шаг назад и развязала пояс. Шелк сам собой упал к ее ногам, оставив совершенно обнаженной.
– Я полагаю, что только так встречают на берегу русского капитана...

* * *
Прошло еще около полугода. Ранним утром, в один непримечательный ничем день Дима привычным движением руки открыл вентили воды забортного охлаждения и завел на яхте двигатели. Они отозвались уверенным низким рокотом. «Глория» едва вздрогнув, отошла от причала, унося на своем борту мужчину и женщину. В эти предрассветные часы они были единственными, кто выходил из канала. Позади оставался никогда не засыпающий город, его дома и улицы под сенью вечно зеленых пальмовых ветвей. Там в этом огромном распластанном теле с неустанно пульсирующими артериями автомобильных потоков, ни на минуту не успокаивалось хаотичное движение и безумная лихорадочная жизнь. Они больше ей не принадлежали. Ни Дима, так и оставшийся навсегда пассажиром между двумя континентами, ни Патриция, которая теперь надолго покидала этот берег. Они, необорачиваясь, стояли рядом и оба были слегка взволнованы, как когда-то, отыскав случайно друг друга в эфире. Патриция видела, как сереющее пространство постепенно тает и открывает перед ней сначала едва, а с каждой минутой все отчетливее линию далекого горизонта. Теперь она знала, что надо очень пристально смотреть, а самое главное – отчаянно хотеть видеть, чтобы разглядеть неразличимое за этой смутной чертой.

© Виктор Бердник, 2008
Дата публикации: 21.07.2008 03:59:30
Просмотров: 2970

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.