Вы ещё не с нами? Зарегистрируйтесь!

Вы наш автор? Представьтесь:

Забыли пароль?





Современная литература




Анатолий Агарков [2019-07-20 09:07:56]
Клуб любителей исторической прозы
Еще работая журналистом районной газеты, собирал и записывал рассказы местных старожилов, бывальщину. Отец много повествовал о наших корнях. Так и появился на свет сборник рассказов и повестей «Самои». О чем эта книга?
Людей терзает необъятность вечности, и потому мы задаёмся вопросом: услышат ли потомки о наших деяниях, будут ли помнить наши имена, когда мы уйдём, и захотят ли знать, какими мы были, как храбро мы сражались, как неистово мы любили. (Д. Бениофф. «Троя»).
Пробовал пристроить его в издательства с гонораром – не взяли.
Пробовал продавать в электронных издательствах-магазинах – никудышный навар.
Но это не упрек качеству материала, а просто имени у автора нет. Так я подумал и решил – а почему бы в поисках известности не обратиться напрямую к читателям, минуя издательства; они и рассудят – стоит моя книга чего-нибудь или нет?
Подумал и сделал – и вот я с вами. Читайте, оценивайте, буду знакомству рад…

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15

Анатолий Агарков [2020-08-08 13:34:36]
Но это после. А сначала был мор. Тиф и голод унесли моих сестрёнок и братовьёв. Отец выжил тогда, хоть и надорвался. Слава Богу, до второго голода не дожил, А матери не повезло. Меня-то в армии кормили, а ей сполна довелось лиха хлебнуть. Летом жара на корню спалила зелень, зимой холода – болота аж до дна промёрзли. Почти вся рыба погибла, и скот, который не прирезали, пал. Люди с воды, будто с жиру пухли. Я видел….
А потом был урожайный год. Да разве без колхозов, без тракторов так быстро смогли бы подняться? Как ни надрывались единоличники, а угнаться за техникой – кишка тонка. Тогда последние в колхозы ринулись, с глухих кордонов переезжали, не нужна стала агитация.
Куркулями их прежде звали, а они бедней бедноты стали. Как говорится, ветер в кармане, да вошь на аркане. Повылазили из своих болот в лаптях, рубахи и портки из мешковины. Не хотели, говорят, в батраках ходить у Советской власти, да голодная смерть страшнее.
Отцова сестра тётка Глаша с ними была. Увидала родных, слезами залилась, как девчонка - не чаяла когда-нибудь из лесов выбраться, опостылело жить. А сынок её от радости пьяный, уж парень взрослый, совладать с собой не может – людей увидел, спасение почувствовал.
Но не так-то просто их в колхозе встретили. Не таков стал народ. Судачат, что с них взять, кроме лишних ртов? Тётка-то Глаша рассказывала, до голода-то полна конюшня лошадей была, пара волов, три коровы-ведёрницы, овец столько, что как придут с выгона, во дворе тесно, а кур, утей, гусей никто и не считал никогда – росли и множились, как вольная трава. Куда всё пропало? За один год будто языком слизало. Эх, волюшка-воля, была нажива, осталась недоля.
Повалились лесовики в ноги, стали колхозников просить, примите, мол, в коллектив. Просили, плакались, потом ругать и угрожать стали – спалим, мол, вас: нам терять нечего.
Приняли – куда их девать. Теперь в единоличестве никто не живёт.
Алексей, забыв меж пальцев погасшую папироску, вспоминал о белых ягнятах, прыгавших на завалинку в утреннюю теплынь, о зарослях лопуха, что вплотную подбился под плетень. О камышовых мётлах, где ночь и день скрипят болотные пичужки, о празднике Троицы, когда они ходили с бабушкой Любой на кладбище помянуть родных и собирали богородскую траву, которую сушили вместе с вениками под крышей амбара.
Он рассказывал о том, как красиво резвятся и валяются в росных травах лошади, и как добрыми глазами любуется на них колхозный жеребец, обычно строгий и кусачий.
В эти дни Нюрка открылась, что Алексей Саблин не просто нравится ей, а всерьёз она решила связать с ним свою судьбу. И Наталья Тимофеевна торжественно закляла дочь не упустить его, поскольку он добрый, умный и работящий, каким был её Кузьма Васильевич. Подучивала Нюрку не шибко выказывать свою любовь, поскольку парни гоняются за теми девушками, какие держут себя в достоинстве, не милуются с ними допрежь свадьбы, хотя и не скрывают к ним своего расположения.
Ещё одно достоинство Алексея Саблина ценила Наталья Тимофеевна – то, что не было у него за душой ни кола, ни двора, а главное – близких родственников. Это, по её разумению, приведёт Алексея в их дом, и станет он ей добрым сыном, а она ему ласковой матерью.
Егорке такие её разговоры не совсем нравились, но иные вести отвлекли внимание и взбудоражили душу. Фёдору как-то удалось достать младшему брату справку об окончании петровской семилетки. Дело было за направлением на курсы трактористов.
Упёрся председатель Гагарин:
- Охотниц да охотников выдумывать себе биографию уж слишком развелось.
Нюрка вызвалась похлопотать за брата. Ушла в контору, неся на губах улыбочку, за которой читалось желание заигрывать, смущать, побеждать. Вернулась возмущённая.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-08-11 05:53:03]
- Анчутка приезжая. Говорит, брат твой в заготконторе трудится и к колхозу никакого отношения не имеет. А мне - вы пошто, Анюта, в комсомол не вступаете? Вся молодёжь нынче на фермы подалась. А ты, говорит, отсталый элемент, у плиты пристроилась. И как начал шпынять по идейной части. Да мне этот комсомол с его фермами – легче рыбную кость проглотить. Ну, я ему тоже сказала! Что тружусь в столовой не меньше его, а пользы от меня может и больше. Что Конституция для всего народа, стало быть, и для меня, и право трудиться, где хочу, я имею. Не дал, косорыл немытый!
Нюрка говорила и поглядывала на брата, будто бы он виноват во всех её бедах.
Мать тяжело вздохнула:
- Простофили мы – так нам и надо. Теперь верх у того, кто грамотный. Вот ты, Нюрка, не выучилась, чего в жизни добьёшься? Одна дорога – замуж пристроиться. Хоть трезвый был, председатель-то? Во хмелю, говорят, что хочешь намелю.
- Трезвый. Тебе, мамка, в Совет надо идти. Поклонись зятьку своему несостоявшемуся – ты вдовая, Егорка сирота – должен помочь, он ведь власть.
- А то не видать ему, - она кивнула на Егорку, - курсов, как своих ушей немытых.
- Да, поднялся Борька. Кто бы мог подумать? Не повезло Саньке. Ведь так любил и до сих пор холостует – небось, помнит.
Нюрка ещё вспомнила:
- В правлении судачат, в Волчанке свара пошла. Авдюшка запил, его с председателей хотят скинуть, шумят буденовцы. А он – вы хоть все полопайтесь от криков своих, а места не ослабоню. Запёрся в конторе, пьёт, печать не отдаёт. Извеков к нему ездил – не пустил. Теперь, говорит, тобой, Кутепов, органы займутся. Во как!
- Дела, - сказала Наталья Тимофеевна, думая о своём. – Побегу к Фёдору, может что присоветует.
Незадолго до отъезда на курсы Егорка выпросил у Фёдора ружьё и коня.
Лес потерял наряд и далеко просматривался. Золотой лист опал, высох, вымок и потемнел. Дичи никакой, и Егорка заскучал. Сидел он в седле, как на лавочке, свесив ноги на одну сторону, забыв ружьё на коленях.
Откуда он взялся – с лобастой острой мордой и впалыми боками, серый с седыми подпалинами волк? Серко осел на задние ноги, в беспокойстве перебирая передними - храп и тонкое ржание сотрясали бока.
Егорка обмер – минута была критическая. Мысли табуном неслись через голову, выталкиваемые громким стуком сердца. Сейчас Серко, испугавшись, рванёт в бега и сбросит седока, так нелепо сидящего в седле, прямо в волчьи зубы.
Но лошадка была с норовом. Тряхнув гривой, кося чёрными зрачками, Серко пошёл в атаку на своего извечного врага, и тот, оскалившись в ответ, кинулся прочь и вскоре скрылся.
Вытирая липкий пот со лба, Егорка обнаружил, что в руках у него заряженное ружьё.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-08-14 07:46:40]
Троицкие уроки

Все познать - и не пасть душою,
Смело за правду бороться с тьмою,
Вот, человек, твоя судьба.
Помни отныне: жизнь - борьба.
(Я. Райнис)

На Октябрьскую выпал снег. Завалил мир до самой макушки, но не наглухо. Не успело солнце прорвать тучи, а уж проклюнулся капель с крыш. Под глубоким, по колен, белым ковром захлюпала грязь.
- Аманыват зима, - судачили мужики. – На тёплую землю лёг снег-то. А в болотах теперь, коль не растает, на всю зиму ловушки – лёд-то чутошный.
У Натальи Тимофеевны морщины разбегались от глаз к вискам, к впалым щекам. Она добрым, по-детски открытым взглядом поглядывала на Егорку, то и дело поправляя белый в синий горошек платок на голове, и как-то нараспев говорила:
- О-хо-хох! В чём же ты поедешь? В валенках сыро, а сапоги худы.
- Ничего, - успокаивал Фёдор мать. – Доехать только, там его в казённое обуют….
- Ты там смотри, рот не разевай, - наставляла Нюрка брата. – Чай не деревня. И Лёньку найди обязательно, слышишь?
Она растянула за спиной платок на раскинутых руках, будто крылья расправила. Егорка повернул к ней голову, ожидая - что же передать Алексею. Но платок опал: птица сложила свои крылья – где-то теперь её сокол?
Заскочил попрощаться с Леночкой. Девочка ласковым котёнком прыгнула на руки и уткнулась курносым личиком в дядькину шею. Закрыла глазки, будто уснула, лишь туго натянулись чёрные бровки, выдавая напряжение. Тяжёлый вздох, потрясший маленькое тельце, едва не вышиб из Егорки слезу. Сдержался.
Матрёна вытерла руки о висевший на крюку рушник, сдёрнула косынку, тряхнула головой, разметав по плечам тяжёлые волосы. Всё это делалось с умыслом, ведь никому не секрет, что Егорка влюблён в жену старшего брата. Взяла его за плечи, перекрестила двумя перстами и крепко поцеловала в губы.
А уж Фёдор торопит. У него есть ещё дела в Троицке – надо застать начальство на местах.
Всё, кажется, простились и поехали. Душа переполнена теплом шершавых материнских ладоней, вкусом Матрёниных губ, запахом Леночкиных волос, а в спину долго смотрит Петровская колокольня. От жалости к себе Егорка надрывно вздохнул.
- Что нюни распустил? – раздался невесёлый Фёдоров голос. – Собирался, собирался, как ехать – забоялся. Дома бабы всё утро носами хлюпали – у меня из-за них голова разболелась. Тут ты….
Егорка молчал. Фёдор продолжил:
- Запомни брат, человеку для счастья нужно столько же радостей, сколько и невзгод.
Егорка покосился на брата. Тот сидел в профиль, невозмутимый, рано поседевший, светлоглазый, очень похожий на мать. Фёдор прикурил, выпустил густой шар дыма, причмокнул губами, подгоняя лошадь.
- Ах вы, ироды! Ах, мокроносы! Вот я вам! – седой, сутулый старик тряс над головой палкой, гоняясь за мальчишками, забравшимися в его сад. Одного даже изловчился поймать и на виду у всей улицы притащил за ухо домой. Отец его тут же выпорол, а старик одобрил:
- Учи чадо, покуда поперёк лавки лежит: вытянется вдоль – поздно будет. Истину говорю.
Этим воспоминанием начинается сознательная жизнь Андрея Яковлевича Масленникова. Прошли годы, и на смену детскому озорству пришли новые увлечения.
Андрейка выучился играть на гармошке. После успешного окончания сельской школы, поступил в педагогическое училище.
Вот дома удивятся, думал Андрей, возвращаясь в родные места в должности заведующего начальной школы. И не беда, что отроду нет и восемнадцати лет – в ту пору взрослели скоро. Земляков он действительно удивил и порадовал - свой, доморощенный начальник. На любом сельском празднике не было гостя желаннее Андрюши–гармониста. И школа при нём пошла в гору, смышленым и пробивным оказался её новый заведующий.
Как-то пригласил в райком партии завотделом Горелов Иван Иванович и начал разговор издалека:
- Помню деда своего…. За столом командовала мать, но хлебом занимался только дед. Он брал его заскорузлыми пальцами осторожно, не терпел, когда каравай клали верхнею коркой вниз: «Вас-то никто не кувыркает». Не любил, когда хлеб резали уступами, крошили, не доедали или обращались с ним не уважительно. Свирепел, когда видел брошенные куски. Помню его рассуждения: «В жизни сперва идёт главное, а за ним второстепенное, сперва щи, а потом каша, сперва мужик, а потом баба. Хлеб – всему голова, а остальное – придаточки….»


Ответить
Анатолий Агарков [2020-08-17 08:03:12]
Масленников слушал Горелова и гадал, к чему это. Тот вдруг без всякого перехода и резюме своим словам, спросил:
- В партию когда вступил?
- В двадцать третьем.
- Годы твои молодые, а стаж уже приличный, и опыт работы с людьми есть….
Андрей от неожиданности запунцевел.
А Горелов закончил:
- Есть мнение взять тебя в райком инструктором. Так сказать, на главное направление – в сельхоз отдел пойдёшь.
Заметив, что Масленников собирается возразить, Иван Иванович прихлопнул по столу ладошкой, словно отрезал:
- Учти – это приказ партии, как мобилизация на фронт. Теперь он пролёг через село, которое мы должны отвоевать у кулака-частника и поставить на социалистические рельсы. Материалы последнего Пленума изучал? Партией взят твёрдый курс на всеобщую коллективизацию сельского хозяйства. Пролетариат нам шлёт двадцать пять тысяч помощников, но и свои кадры на местах надо ковать….
Так, с напутствия завотделом Горелова определилась дальнейшая судьба Андрея Масленникова.
Карьера складывалась удачно. Пусть товарищи его убелены сединой, огружены жизненным опытом и боевыми наградами. Зато у него – образование, молодой задор и несомненный талант общественного деятеля. Он – организатор первого в районе колхоза имени Семёна Будённого.
Коллеги завистливо подначивали:
- Да угостили его там крепко. Выпил дряни на три рубля, а шуму наделал на триста вёрст.
Когда пришёл запрос на обучение в партийной школе, ни у кого не возникло сомнений, что единственным кандидатом является Андрей Масленников. Таков и был ответ райкома в область. Неприятности поджидали инструктора с другой стороны. Заупрямилась жена Александра. Подхватив на руки, как щит, маленькую Капку, заявила:
- Мы с тобой поедим.
- Извини, это не предусмотрено, - сухо сказал Масленников.
- Ага! Бросаешь нас, а я вот к начальству твоему пойду – запляшешь.
- Дура – начальство и посылает. Через три года вернусь, знаешь, как заживём…. Партийная школа – это прямой путь в секретари. Шурочка, район нам тесен будет, что область – на Москву замахнёмся!
- Я к маме уеду….
- Ну и правильно - в семье-то веселей.
- Только не думай, что я тебя ждать буду: за Борьку Извекова замуж пойду – до сих пор ждёт и вздыхает.
- Да катись хоть сейчас! – Андрей в сердцах швырнул чемодан под стол, сел на стул, обхватив голову руками.
- И уеду. А тебя, разведенного, быстро из партии-то выпрут.
Настало время Александре собирать чемодан. Андрей зло косился на жену. За годы замужества Санька безвозвратно утратила девичью свежесть. После родов похудела, потемнела кожей, а глаза загорелись какой-то глубинной силой и болью, стали ещё прекрасней, быть может, то было единственное, что осталось от прежней привлекательности.
- Буду я тебя ждать, как же, буду я ждать, – повторяла словно заклинание Александра, кидая в чемодан свои и Капкины вещи. – Ишь ты, гимназист выискался.
По щекам её катились слёзы, но голос был твёрдый.
- Пойми, Саня, не могу я отказаться: дисциплина у нас строгая – вмиг с инструкторов попрут.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-08-20 08:10:15]
- Мне хоть какой. Хоть простой, хоть начальник. Хоть без рук, хоть лысый, но чтоб мужик рядом был. А нет – так никакой не нужен. Уеду к Борьке.
- Знаешь, ты кто? – хрипло выдавил он из себя и задумался, не найдя подходящего слова. Ну, не «контрой» же её назвать, в самом деле.
- Дура я, что польстилась на тебя! – резко бросила она.
Что ж, видно так устроен человек, - уныло думал Масленников, понимая, что сдался, что не пересилил жену, и страшась предстоящего объяснения в райкоме. - Хочет он того или нет, рядом с его настоящим, притаившись, словно тень, незримо ходит прошлое и давит его своими путами.
На следующий день лишь Масленников показался в приёмной, секретарша Зоя, мельком взглянув на него, спросила:
- Что, жена, гложет?
- А ты откуда знаешь?
- Глаза вас, мужиков пришибленных, выдают.
Она усмехнулась, одёрнула рукава платья и кивнула на дверь.
Кабинет секретаря райкома партии удивлял Масленникова провинциальной заурядностью. Выцветшая карта на стене, мутный графин с водой, шкафчик с растерзанными папками, счёты на столе.
Сам Пётр Ильич Стародубцев подписывал какие-то бумаги, водрузив очки на кончик носа. Выглядел он нездоровым: унылое лицо отливало желтизной – видимо, разыгралась застарелая язва. Секретарь райкома всегда убаюкивающее действовал на Масленникова своим серым костюмом, невыразительным лицом мелкого чиновника, отсутствующим взглядом безжизненных глаз и ватным голосом:
- Каждый человек друг другу друг, а ты, Андрей Яковлевич, сам себе враг. Либо ты едешь, либо не едешь, но манатки собирай в любом случае - не тебе объяснять, что такое партийная дисциплина.
Масленников не помнил, как выскочил из райкома со своим чёрным портфелем подмышкой, как шёл по улице быстрой, семенящей походкой, глядя перед собой, не замечая никого. Домой прилетел мрачнее тучи.
- Либо – либо, вот как стоит вопрос.
Но опять не был понят.
- Плевать, - дёрнула плечом Александра, - Едем в деревню, в колхозе будем работать.
- Что!? На партию?! Плевать?! – Масленников задохнулся от ярости, но вдруг сел, устало махнул рукой. – Глупая ты баба. Ни хрена-то не видишь дальше своего носа.
А однажды вошёл, вытер платком лысину, присел к столу. По тому, как подрагивали мешочки щёк, жена поняла – что-то стряслось.
Начал он раздумчиво:
- Не дала ты мне, Александра, жить праведно, буду жить грешником.
А потом грохнул по столу кулаком:
- А ну, марш за бутылкой!
Выпив, повалился в кровать и спал, как в детстве, счастливо и крепко.
Ещё в первые годы становления КПСС, как руководящей и направляющей силы общества, полюбилось народу расхожее выражение о том, что легче в партийную номенклатуру попасть, чем потом от неё отбрыкаться - организация цепко держала свои кадры. Тому пример и судьба Андрея Масленников.
Не надумал ещё бывший педагог, в какую из школ подать документы, как случился вызов в обком партии и новое назначение. Поехал бывший Увельский инструктор в город Троицк председателем потребкооперации.
И всё складывалось, как нельзя лучше. Жену устроил на курсы советских продавцов. Нянькою к маленькой Капитолине приехал из Петровки Егорка Агарков.
Схитрил, правда, Масленников - как мог, задержал его приезд. И получилось, как задумал. Курсы механизаторов укомплектовали, и уже учёба шла полным ходом, когда тот приехал. А на вечернем отделении – рабфаке – как всегда недобор. Туда и устроил Масленников шурина. Пусть без общежития, формы и питания, и публика посолидней, но учиться можно, а документы те же самые.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-08-23 08:14:28]
Днём Егорка с Капкою сидел, а вечером, когда возвращалась Александра, надевал на валенки коньки, и бежал по укатанному снегу на учёбу.
Колька Кузьмин по кличке Корсак был худым и щуплым настолько, что в свои девятнадцать лет казался пацаном - подростком. На вид никто не решался дать ему более пятнадцати лет. Лицом, правда, измождённым и щетинистым, на тридцатилетнего тянул, да подводили руки-ноги тонкие, неразвитая грудь.
Узкий нос и подбородок как-то острили всё лицо, делая похожим на лисью мордочку. Маленькие глазки болезненно щурились, словно боялись дневного света. Пегие, чуть рыжеватые волосы постоянно были влажными.
Атаманил над шпаной не силой своей, а храбростью отчаянной, умом, конечно, и ещё одним качеством – «закатывался» он. Бывало, где не по его иль сладить не мог, вдруг затрясётся, глаза закатит, окрасятся кровавой пеной побелевшие губы. Тут уж берегись! Как вихрь срывается с места, кидается на всех без разбору, и нож будто из руки его вырастает – попробуй, выбей!
Вязался он с настоящими ворами, а шпаной руководил так, для собственного удовольствия. Сам беспризорничал, не отвык ещё от вольной жизни. Тогда и заработал эту свою уважительную болезнь – упал находу с поезда и долго лежал под насыпью в беспамятстве.
Собирались под вечер, обычно у пивных. Если были деньги, пили пиво иль вино на разлив. Поджидали пьяненьких, которых можно обобрать, задирались к прохожим. Играли в «очко», став в кружок.
Мимо проскочил Егорка, прижимая под локтём сумку на ремне. Корсак даже не взглянул, сдавая карту, лишь кивнул вслед головой:
- Зига, изладь….
За Егоркой метнулся низкорослый чернявый паренёк, без шапки, с копной густых цыганских кудрей, в руке крюк из толстой проволоки.
Приём прост и эффектен. Крюком за коньки – рраз! – и незадачливый бегун на снегу. Два движения ножом и коньки твои. А хочешь – валенки сдёргивай.
Что-то звякнуло под ногой, и ещё раз. Егорка резко затормозил, и Зига ткнулся ему в грудь.
- Ты чё? – Егорка удивлялся лишь несколько мгновений, а потом, поняв всё, ахнул цыганёнка в ухо. Тот кубарем полетел в сугроб. Неподалёку взвыли его дружки, засвистели, заулюлюкали, бросились в погоню.
- Стой, деревенщина!
Егорка перескочил с тротуара на дорогу. Вжик, вжик! – резали коньки заледенелый снег – попробуй, догони. Но Егорка не был бы самим собой, если б убежал так просто, без оглядки. Подпустив преследователей поближе, он резко остановился и двинул переднего по зубам.
Бежали за ним долго, задыхаясь, хрипя, изрыгая ругательства. Егорка лишь посмеивался и легко скрылся от шпаны. Страх пришёл позже, когда увидел своих преследователей, шнырявших по двору училища. А потом и они его увидели. То одна, то другая рожа вдруг возникала из темноты, прильнув к заледенелому стеклу – улыбаются, пальцами тычут, глухо матерятся за окном. Теперь не убежит!
Седой и старый преподаватель старался их не замечать, говорил, говорил, тыча указкой по плакатам. А Егорке стало не до цилиндров и поршней. Сердце скоблит страх, руки трясутся от едва скрываемого волнения, а мысль лихорадочно ищет пути спасения.
Сосед по парте, недавно демобилизованный красноармеец, подтолкнул в локоть, кивнул на окна:
- Тебя пасут? Я эту шпану знаю. Корсак у них коноводит. Забьют до смерти или ножом пырнут. Для них – плёвое дело. Меня пока не трогали, но я пустой не хожу.
Помолчал и вновь склонился к Егоркиному уху:
- Хочешь, тебе одолжу эту штуку? Но, прости, связываться с ними не буду….


Ответить
Анатолий Агарков [2020-08-23 08:14:56]
Днём Егорка с Капкою сидел, а вечером, когда возвращалась Александра, надевал на валенки коньки, и бежал по укатанному снегу на учёбу.
Колька Кузьмин по кличке Корсак был худым и щуплым настолько, что в свои девятнадцать лет казался пацаном - подростком. На вид никто не решался дать ему более пятнадцати лет. Лицом, правда, измождённым и щетинистым, на тридцатилетнего тянул, да подводили руки-ноги тонкие, неразвитая грудь.
Узкий нос и подбородок как-то острили всё лицо, делая похожим на лисью мордочку. Маленькие глазки болезненно щурились, словно боялись дневного света. Пегие, чуть рыжеватые волосы постоянно были влажными.
Атаманил над шпаной не силой своей, а храбростью отчаянной, умом, конечно, и ещё одним качеством – «закатывался» он. Бывало, где не по его иль сладить не мог, вдруг затрясётся, глаза закатит, окрасятся кровавой пеной побелевшие губы. Тут уж берегись! Как вихрь срывается с места, кидается на всех без разбору, и нож будто из руки его вырастает – попробуй, выбей!
Вязался он с настоящими ворами, а шпаной руководил так, для собственного удовольствия. Сам беспризорничал, не отвык ещё от вольной жизни. Тогда и заработал эту свою уважительную болезнь – упал находу с поезда и долго лежал под насыпью в беспамятстве.
Собирались под вечер, обычно у пивных. Если были деньги, пили пиво иль вино на разлив. Поджидали пьяненьких, которых можно обобрать, задирались к прохожим. Играли в «очко», став в кружок.
Мимо проскочил Егорка, прижимая под локтём сумку на ремне. Корсак даже не взглянул, сдавая карту, лишь кивнул вслед головой:
- Зига, изладь….
За Егоркой метнулся низкорослый чернявый паренёк, без шапки, с копной густых цыганских кудрей, в руке крюк из толстой проволоки.
Приём прост и эффектен. Крюком за коньки – рраз! – и незадачливый бегун на снегу. Два движения ножом и коньки твои. А хочешь – валенки сдёргивай.
Что-то звякнуло под ногой, и ещё раз. Егорка резко затормозил, и Зига ткнулся ему в грудь.
- Ты чё? – Егорка удивлялся лишь несколько мгновений, а потом, поняв всё, ахнул цыганёнка в ухо. Тот кубарем полетел в сугроб. Неподалёку взвыли его дружки, засвистели, заулюлюкали, бросились в погоню.
- Стой, деревенщина!
Егорка перескочил с тротуара на дорогу. Вжик, вжик! – резали коньки заледенелый снег – попробуй, догони. Но Егорка не был бы самим собой, если б убежал так просто, без оглядки. Подпустив преследователей поближе, он резко остановился и двинул переднего по зубам.
Бежали за ним долго, задыхаясь, хрипя, изрыгая ругательства. Егорка лишь посмеивался и легко скрылся от шпаны. Страх пришёл позже, когда увидел своих преследователей, шнырявших по двору училища. А потом и они его увидели. То одна, то другая рожа вдруг возникала из темноты, прильнув к заледенелому стеклу – улыбаются, пальцами тычут, глухо матерятся за окном. Теперь не убежит!
Седой и старый преподаватель старался их не замечать, говорил, говорил, тыча указкой по плакатам. А Егорке стало не до цилиндров и поршней. Сердце скоблит страх, руки трясутся от едва скрываемого волнения, а мысль лихорадочно ищет пути спасения.
Сосед по парте, недавно демобилизованный красноармеец, подтолкнул в локоть, кивнул на окна:
- Тебя пасут? Я эту шпану знаю. Корсак у них коноводит. Забьют до смерти или ножом пырнут. Для них – плёвое дело. Меня пока не трогали, но я пустой не хожу.
Помолчал и вновь склонился к Егоркиному уху:
- Хочешь, тебе одолжу эту штуку? Но, прости, связываться с ними не буду….


Ответить
Анатолий Агарков [2020-08-26 09:16:13]
«Этой штукой» оказался трёхгранный винтовочный штык, который бывший красноармеец таскал в поле длинной шинели.
- Ты коньки-то не пяль, - поучал он, - упадёшь, уже не подымишься. И выходи один: в толпе сразу нож сунут. А одного увидят, захотят покуражиться. Тут ты их пугани, и дай Бог ноги…. Ну, удачи.
Егорка, как и советовали, вышел один, но коньки нацепил: если вырвется, то уже не догонят – проверено. Шпана толкалась у ворот, под светом фонаря. Давно замёрзли, но злость держала. Разом замерли, увидев Егорку.
«Одиннадцать, - насчитал он. – Мне бы и троих за глаза». Подкатывал мелкими шажками, пряча за спиной руку со штыком. У ворот посторонились, будто пропуская.
- Зига, врежь, - приказал Корсак.
Цыганёнок шагнул вперёд, ухмыляясь. Кто-то, хрупнув снегом, подстелился сзади под ноги. «Этот счас даст по сопатке, а через того лететь мне и кувыркаться», - успел подумать Егорка и ткнул Зигу штыком. Заднего лягнул острым коньком в лицо.
- Рр-разойдись, падла! – взвизгнул Корсак, и все шарахнулись в стороны.
В руке атамана сверкнул нож. Но Егорка, толкнув кого-то в сугроб, выскочил на дорогу и, что было духу, понёсся прочь. Раза два он оглянулся - Корсак бежал за ним, далеко обогнав дружков. Велик был соблазн врезать атаману в лисью морду, но пересилил страх.
После того вечера Егорка пропустил несколько занятий, а когда вновь решился посещать рабфак, то добирался кружным путём. Не знал, что ухищрения были напрасны, что Корсака тем вечером в очередной раз порезали, и до Рождества он провалялся в больнице.
Капка – девчушка шустрая, своевольная, но – молодец! – не плакса. Если водиться с ней, кормить, ругать, то все нервы испортишь. А если просто играть, придумывая разные сюжеты, то не заметишь, как день прошёл.
К примеру, после обеда ей спать надо – не уложишь. Егорка на хитрость – давай в прятки играть. Давай. Она затаится и молчит, он не торопится найти, глядишь – спит в укромном уголке.
Нет, в деревне не так ростят ребятишек. Там – вольному воля. Где, когда спит, что ест – порой одному Богу известно. В городе ребёнка одного не пустишь на улицу – задавят машиной, иль скрадут злые люди, а то сам заплутает.
До вечера нянькается Егорка, а там родители приходят. Бежит тогда на рабфак иль дома остаётся книжки читать, если занятий нет. Сестра сразу на кухню, посудой гремит, моет, готовит. Масленников с дочерью играет. А то развернёт «хромку» и песни поёт. Голос у него пронзительный и чистый. Игре на гармошке Егорку обучает:
- Учись, шуряк, диплом получишь – подарю тебе «хромку».
Егорка улыбается стеснительно. Не жалеет он, что не попал на дневные курсы - у Масленниковых сытней, теплей, уютней. Пол горницы устилает ковёр - никогда такого не видал - то ли вязаный из толстых ниток, то ли плетёный из цветного шпагата. Круглый стол покрывает голубая скатерть с опушкой по краям, которая шевелилась от малейшего дуновения. На стенах, на диване, на комоде висели и лежали цветастые скатёрочки и салфетки. И от их пестроты в квартире было весело, как на июньском лугу.
Андрей Яковлевич балует его подарками. Коньки купил на учёбу да на каток в городской парк бегать. Комбинезон достал, в которых «дневники» щеголяют. Денег на кино даёт.
- Учись, Егор, учись. Есть по кому головастым быть. Вон сестра у тебя - три класса церковной школы да курсы продавцов, а посмотришь, будто всю жизнь за прилавком простояла. План есть, недостачи нет. И себя не обидит. Конечно, деловая хватка у Александры Кузьминичны есть, крепкая, крестьянская - копейка мимо рук не проплывёт – но и работать же надо и соображать. Учись, Егор.
Александра цвела от похвал мужа.
В выходные дни после завтрака Масленников предлагал:
- А не закатиться ли нам в баню, Егор?


Ответить
Анатолий Агарков [2020-08-29 08:49:12]
В бане угощал пивом, много говорил, поучая. Егорка скрывался от него в парной, где лысая голова Андрея Яковлевича долго не выдерживала.
Мелькнуло знакомое лицо. Корсак! Взглянул косо, не узнал. Егорка с любопытством наблюдал за знаменитым атаманом. На костлявом теле живого места нет – весь в шрамах. И два подручника с ним – ребята крепкие. На Егорку тоже покосились. Не признали, а может, и не было их в тот памятный вечер.
Масленников, уходя в раздевалку, шлёпнул Егорку мочалкой:
- Не засиживайся, коль пива хочешь.
Егорка пену с лица смыл – перед ним Корсак, на скамью подсел.
- Знакомый? – кивнул на дверь, за которой скрылся Масленников.
- Зять.
Егорка без страха в упор разглядывал знаменитого атамана, удивляясь – чем берёт?
- Ты с Гончарки? Знаю я ваших. Приходи к базару. Корсака спросишь. Я – Корсак.
Егорка даванул протянутую ладонь, атаман покосился подозрительно.
У буфета один из подручников подтолкнул Егорку в спину, оскалился в улыбке, подмигнул заговорщески, и троица удалилась.
Не узнали? Заманивают? Зачем он им? Егорка ломал голову, но к базару не пошёл ни в тот вечер, ни в какой другой.
Несколько раз в городе встречались с Алексеем Саблиным. К Масленниковым он не ходил - Александру не знал, а Андрея Яковлевича недолюбливал. Егорка всю зиму не был дома, а Алексей бывал в Петровке частенько, да и с Нюркой переписывался, всё приветы передавал.
С весны оба дружно заговорили о доме - Алексею приказ вышел о демобилизации, Егорка к экзаменам готовился. А городская весна дружно наступала. Подсохли канавы, запылили дороги, зазеленела трава, вот-вот проклюнутся тополиные почки, и развернётся лист. В выходной день Алексей затащил Егорку на стадион.
- Смотри, смотри, чё делают! – будущий механизатор увлёкся игрой и никого, кроме футболистов, не замечал. А когда чья-то фигура заслонила от него поле, не на шутку разозлился:
- Ты чё, блин, проходи!
Поднял глаза – Корсак! Стоит, ухмыляется криво. Узнал, припомнил. Только какого – того, что в бане или у ворот?
- Здорово, кореш? – мелькнули редкие жёлтые зубы. – Друзей не признаешь?
- Да пошёл ты, друг! – огрызнулся Егорка
Корсак сузил глаза, помедлил, раскачиваясь с пяток на носки, достал из кармана опасную бритву, махнул перед Егоркиным носом:
- Щас, падла, нос оттяпаю!
Алексей попытался схватить его за руку, но не поймал.
Егорка размышлял, бритва не нож, успеет только по руке полоснуть, а ему сразу головёшку заверну, как курёнку. Сунул Корсаку кулак под нос:
- Нюхни и вали, пока не врезал.
- Ну, гад! – Корсак отступил и чуть не плакал от злости. – Ты же кровушкой своей счас захлебнёшься.
- Беги, беги, а то обсерешься, - посоветовал Саблин.
Атаман и на него посмотрел жалостно и потерянно.
- Ну, гады, - злость душила его, он рванул ворот рубахи, пошёл, а потом побежал прочь.
Лишь только скрылся с глаз, Егорка заторопился:
- Пойдём, пойдём…
- Ты чего? – удивился Саблин.
- Я эту компанию знаю.
Прихватили их на выходе со стадиона. Человек пятнадцать подростков Егоркиного возраста, и Корсак, конечно, с ними. Прижали к высокому забору. Но тут же раздались милицейские трели. Шпана рванула врассыпную, Корсак замешкался. В руке атамана мелькнула бритва.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-01 08:47:14]
- Уйди от греха, мусор, - выдавил он. – Уйди по-хорошему.
- Дёрнешься – пристрелю, - молоденький румяный милиционер повёл стволом револьвера. – Ну-ка, брось свою железку.
Корсак пятился спиной к Егорке. Кураж ударил тому в голову. Он прыгнул на атамана.
- Егор! – услышал крик Алексея, увидел руку с бритвой, и блеск её увидел, безжалостный, холодный блеск. И чужую костлявую руку почувствовал и мышцы предельно напряжённые, и свою молодую силу, помноженную на злость и азарт. Корсак захрипел, забился в его объятиях.
Потом был отдел милиции. За дверью кто-то радостно докладывал:
- Корсака прихватили, живёхонького, только по морде раза два съездили, чтоб не трепыхался.
Протокол писал старший лейтенант. Корсак дерзил по каждому вопросу.
- Тебе, начальник, не блатных, а бабочек ловить.
Егорке:
- Запомни, падла, тебе не жить.
- Ты своё жульё на базаре пугай, а меня увидишь, беги, сломя голову, - ответил ему Агарков.
Старший лейтенант с любопытством посмотрел на него и Корсаку:
- Ты бы, Кузьмин, о себе подумал - срок тебе маячит и не малый.
Но Корсак о себе уже подумал:
- Ты мне в зенки глянь, начальник. Я ж не фраер с Гончарки, я – профессионал. Но не востри уши: на мне ничего нет, а то, что есть, ты вовек не узнаешь.
- Бандит он, товарищ старший лейтенант, сволочь и бандит, тут и гадать не надо, - горячо убеждал Алексей Саблин.
- Вот тут ты дал, в натуре, маху. Пострадавший я, как есть пострадавший, вот от этих самых элементов. Напали, избили, два зуба, как не бывало. Ну, а бритва…. Так не финка ж. Я может только бриться собрался, а тут эти, налетели, избили….
- В лагерях будешь байки рассказывать, там трепачей любят, - милиционер передвинул бумагу на край стола. – Подпишитесь, товарищи.
За дверью Егорка, приостановился, слушая, как форсит Корсак.
- Папироску разреши, начальник.
- Бери, не стесняйся.
- Дай тебе, Бог. Когда по делу заловишь, зуб даю, томить не буду….
Учился Егорка легко, раскованно, экзаменов не боялся. Будь его воля, не уходил бы из училища ни днём, ни ночью, а на тракторе так и спал бы.
- Чего тебе учить-то? - завидовали перед экзаменами товарищи. – Ты ж всё знаешь.
- Пустая бочка, - стучал Егорка кулаком в макушку, а из открытого рта вылетали глухие звуки. – Не только трактор, аэроплан войдёт.
Все эти зазоры-диффузоры легко запоминались и просились на язык, лишь только преподаватель задавал вопрос.
Нашлись покупатели на Егоркину душу. Хоть рабфаковцы считались вольными слушателями и освобождены были от обязательной отработки по распределению, его вместе с несколькими «дневниками» зачислили в Рождественский отряд Петровской МТС.
Да он и не расстроился, хотя Масленников подбивал на бунт. От Рождественки до дома рукой подать, да и отряд-то сформирован лишь на посевную.
Только когда получил диплом, понял, как сильно наскучался по матери, родным. Шутка ли, с осени дома не был. Засобирался. Отложил в сторону подаренную Масленниковым «хромку»:
- Потом привезёте – налегке пойду.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-04 08:44:35]
- Куда ты пешим-то рвёшься? – досадовала Александра, - Вот Андрей договорится, и на выходные все вместе на машине поедем.
- На молзавод пойду, может, Фёдора застану, а нет, так с кем попутно, - Егора трудно было отговорить.
- Что ж ты диплом-то с товарищами не обмоешь? – обиженным казался и Масленников.
- А ну их.
- Вот ты какой! Лучший выпускник, победил, а бежишь, как от поражения.
В соседней комнате, будто тихо всхлипнули. Масленников насторожился.
- Ну вот, Егор, племяшку до слёз довёл. Но раз решился – не оглядывайся, - Андрей Яковлевич не мог обойтись без пафосных речей, - Дорогу осилит идущий. Нелёгок путь к успеху - сплошные ухабы да повороты. И все их необходимо преодолеть, только тогда станешь настоящим человеком. Помни.
На молокозаводе Фёдора он не застал. Но попутчика до Мордвиновки нашёл - доехал в трясучей телеге. Дальше пешком.
Васильевку прошёл, помрачнело небо, стало накрапывать. Скоро промок и замёрз, но упрямо шёл вперёд - холод с усталостью не дружат.
Лес почти очистился от снега. На полянах сквозь павшую листву и примятую прошлогоднюю траву, пробивалась молодая зелень, белели подснежники. Просёлок на взгорках просох, в низинах затянулся лужами. Придорожные вербы распустили пушистые шарики, а под корнями прятался почерневший снег.
Лес да поляны, не видно конца дороги. Да и дорога, будто не узнаваемой стала - может, где свернул не там, с пути сбился? Беспокойство то уступит место мыслям о предстоящей встрече, то вновь накатит и захолодит душу страхом. Уж скоро ночь, вокруг лес да нудный дождь.
По выбитым скотом тропкам определил – селение близко. Должно быть, Перевесное - так близко к Петровке лес не подходит. Дома показались. За забором крайнего любопытный взгляд местного жителя – краснолицего мужика неопределённого возраста.
Егорка подошёл поближе, поздоровался, спросил поприветливее:
- Куда это меня дорога вывела?
Крупный, туго сопевший нос дрогнул, утробный голос пророкотал:
- Соломатовские мы, а ты откель топаешь, мил человек?
- К Шаминым иду, - соврал Егорка, быстро соорентировавшись. – Где их дом-то?
Краснолицый указал.
Хозяйство у сестры большое. Сначала всё до «нитки» в колхоз сдали, потом снова обросли. На заднем дворе мычала, хрюкала, гоготала невидимая живность, чавкали грязью множество копыт. Маленький грязно-белый щенок с рыжими, повисшими, как лопушки, ушами сидел у крыльца и смотрел на вошедшего чёрными глазами. Лаять не собирался.
- Тебя как зовут, дружище? – спросил Егорка, присев на корточки, вытянув руку.
Щенок встал и доверчиво заковылял к нему, лизнул руку и прижался к ноге.
- Ой, Егорушка! – Татьяна выскочила на крыльцо с двумя подойниками, потрепала брата за мокрые кудри, чмокнула в щёку. – А мы только с работы, а тут своей невпроворот. Э-эх, кабала! Ну, иди, иди в избу-то, я щас.
В избе племянники – два пацана и маленькая девчушка – ужинают, мусолят сало, ни отрезать, ни поесть, корки бросают, крошат хлебом по столу.
Над головами иконы. Вечернему свету уж не хватало силы зажечь позолоту, и она невнятно желтела, как нечищеная жесть. Иконостас был полный, хоть лампаду зажигай.
Егорка поздоровался - племянники промолчали, засопели, искоса поглядывая на гостя. Хлебосальный дух закружил голову, но как за стол без приглашения? Присел на лавку у порога, прислонился к чуть тёплой печи, прикрыл глаза и задремал.
Очнулся. Татьяна трясёт за плечо, заглядывает в глаза.
- Умаялся? Пешком? Полезай на печь, я щас.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-07 08:15:33]
Залез на печь, стянул мокрое, диплом бережно положил на заслонку дымохода, лёг, укрылся и провалился в сон, как в полынью.
Проснулся от жжения под боком. Татьяна громыхнула печной заслонкой. По избе клубился духмяный запах пекущегося хлеба. За окнами темень, ночь глухая. Тускло светит со стола керосиновая лампа. Егор Шамин, втянув ершистую голову в широкие плечи, неторопливо ел, громко посапывая и причмокивая языком в гнилых зубах. Изредка отхлёбывал из жестяной кружки, потом крякал и отдыхивался, занюхивал и снова медленно жевал.
- Разбуди брательника-то поесть, - приказал жене.
- Пусть спит, умаялся, - отмахнулась Татьяна, села у печи и задумалась.
Покосилась на мужа:
- Пить что ль не с кем?
- А ты не зуди, - спокойно, но сурово сказал Егор Шамин.
Долго молчали. Егорка шевельнулся, надеялся - услышат, позовут к столу. Не услышали.
Шамин сказал обиженно:
- А ведь ты, Танька, всю мою родню отвадила.
И Егорке вставать расхотелось.
- Чё плетёшь-то? – встрепенулась сестра, а потом будто согласилась. – Да были б люди путящие.
- Ну, уж у тебя-то каждый – подарок.
- А что? – голос Татьяны поднялся до шипения. – «Тёща у меня золотая», - чьи слова? А ещё…. «Фёдор у нас голова, а Фенечка святая».
Шамин встал резко, бросив что-то на стол. Татьяна умолкла на полуслове. У Егорки заныло сердце - если ударит сестру, его же ножом прирежу. Напрягся. Краем глаза заметил, как колыхнулась занавеска на печи, мелькнула Егорова рука. Шаги удалились. Прикрывая за собой дверь в горницу, Шамин сказал негромко:
- Дура она, как и ты.
Татьяна ещё долго возилась с печью, грохотала заслонкой, поглядывая на хлеба, потом сгребла золу на плиту и сама себе сказала громко:
- Всё!
Серенькое утро кисеёй занавешивало окно, когда Егорка проснулся. Вставать не хотелось. Он некоторое время лежал, наблюдая, как за оконной рамой медленно тает ночной мрак. Вместе с мыслями о наступающем дне подкатывало предвкушение радости от предстоящих встреч.
Одежда за ночь просохла. Егорка облачился, заглянул в полумрак горницы – тишина, лишь настенные часы звонко раскачивали маятник.
Сестру нашёл на заднем дворе. Егор тут же чистил стайки от навоза. Деревянное корыто дымилось запаренными отрубями и толчёной картошкой. Татьяна открыла дверцу и увернулась от двух хрюшек, бросившихся к корыту.
- Чё, уже поднялся?
- Пойду, - глухо сказал Егорка. - Домой сильно хочется - давно уж не был.
- Постой, управлюсь – покормлю.
Егорка кивнул показавшемуся в дверях стайки Шамину. Тот, приветствуя, потряс над головой черенок лопаты.
- Ничего, я не хочу вроде. До свидания, - и ушёл, сутулясь, глубоко засунув руки в карманы штанов.
Когда вдали замаячила Петровская церковь, Егорка еле двигал ногами. От голода кружилась голова. Но душа ликовала - всё было пережито, всё плохое осталось позади.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-10 07:57:46]
Ильин день

Когда совместно борются, то победят и слабые.
(«Панчатантра»)

Нюркину с Алексеем свадьбу играли в Ильин день.
С утра молодые снарядили свадебный поезд из трёх ходков и укатили в Михайловку, на родину жениха.
Управившись по хозяйству, Егорка пошёл к Фёдору – прочь от надоевшей предсвадебной кутерьмы, заполонившей дом. Подходя, сбавил шаг, оглядывая братово хозяйство.
Лучшего дома в деревне, пожалуй, не было. Он стоял высоко на каменном фундаменте, неопалубленный сруб из отборных брёвен, свежей краской голубеют резные наличники окон и фронтон, крыша крыта тёсом. Сад большой и широкое подворье.
У ворот запряжённая телега, в которой накрытые дерюжкой теснятся чугунки, миски, корыта и прочая посуда, заполненные чем-то, истекающим густым ароматом мёда, сдобного теста, топлёного масла.
За воротами голос Матрёны:
- Да хватит вам! Ещё на свадьбе раздеритесь!
Вот она и сама – в руках миска с густым земляничным киселём. Улыбнулась Егорке. Следом Андрей Масленников и Фёдор.
Зять кивнул на телегу:
- Ишь, нагрузили сколько.
Егорка не понял, в чём тут пересуда, но ответила Матрёна:
- Так ведь, добрые люди с пустыми руками на свадьбу не ходят, если только совести мало…. Да и не гости мы, чтоб подарочком отделаться.
- Не умеете вы народ собирать - каждому кланяетесь, - усмехнулся Масленников.
- Это, пожалуй, - согласился Фёдор. Достал из кармана портсигар – последний подарок Матрёны, которым он очень гордился – открыл, и Андрей Яковлевич тут же сунул туда два пальца.
Матрёна сновала туда-сюда, в дом да обратно, загружая телегу. Фёдор томился бездельем, виновато посматривал на жену, но не оставлял в одиночестве важного гостя – Андрея Яковлевича Масленникова, облачённого в парадную милицейскую форму. Даже разговор поддерживал, которым тяготился.
- Вон ты как размахнулся, - корил тот шурина за большой красивый дом. - Скромнее надо быть. Власти спросят - откуда сиё?
- У мужиков в колхозе летом запарка, зимой спячка и круглый год пьянка, а я потихоньку, но каждый день тружусь, план перевыполняю – отсюда и достаток, - сказал Фёдор и подмигнул Егорке. – В Троицке будешь, загляни на доску почёта в заготконторе, может, кого знакомого увидишь.
Мужчины накурились, и Матрёна закончила свои хлопоты, прикрыла калитку. Фёдор взял в руки вожжи, и все вместе зашагали за телегой к Егоркиному дому.
Масленников покосился на Матрёнину спину, буркнул:
- Всё-то ты у нас в одной поре - поди, краше невесты за столом будешь.
- Красота замужней женщины в крепкой семье. Если мужик пьющий да гулящий, до нарядов ли бабе?
Масленников круто повернул к сельсовету:
- Ну, ладно, у меня ещё дела.
В начале лета перебрался он с семьёй в Петровку, стал работать участковым милиционером, и никому не сказывал, что же произошло у него на прежней работе.
Санька открылась матери – хищения у него обнаружились, суд и тюрьма грозили, но партия опять прикрыла свою номенклатуру. Перед тем, как попасть к судье, его дело легло на один из обкомовских столов. Решение было соломоново: крал – пусть теперь воров ловит.
И дело прикрыли.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-14 08:16:36]
- О-хо-хох! Жизнь наша – всё грехи тяжкие, - Наталья Тимофеевна устало опустилась на лавку. Сдёрнув рушник, висевший на зеркале, уткнулась в него влажным от слёз лицом.
Рассиживаться-то было недосуг - столы надо крыть, да они ещё не выставлены. Послать Егорку за Фёдором? Этот куда-то запропал. Самой покликать? Но как не уговаривала себя Наталья Тимофеевна, сил подняться и идти, не было.
Она продолжала сидеть, чуть всхлипывая. Хорошо, что в избе ни души – плач, баба, вой вволю – никто не видит твоих слёз. Уже скоро сорок годов минет, как отыграла её свадьба. И Кузьма Васильевич её, почитай, второй десяток в сырой земле долёживает.
Сама постарела, поседела – бабка уж давно, а его всё молодым помнит. Волосы на голове курчавые, руки сильные, ловкие, проворные.
Весёлая она была в девках, любила петь под гармонь, плясать на кругу среди молодёжи. А однажды Кузьма пошёл провожать её до дому и гармониста подкупил - следом шёл, наигрывая и потом ещё долго под окнами, пока тятька не прогнал.
Всю свою вдовью жизнь тосковала она по мужниным рукам, горячим губам, хмелящим речам. Жила этой памятью, никого к себе не подпускала. И теперь останется одна - дети-то выросли, разлетаются из гнезда. Кому она нужна – старая, больная, сварливая?
Стукнула щеколда в калитке. Наталья смахнула сырость с лица, повесила рушник. На пороге Егорка – вылитый отец.
- Где тебя черти носят? – мать прошлась по кухне, пряча красные глаза. – Столы крыть надо – ещё не ставлены.
Егорка ростом Фёдора не догнал, но плечистый, рукастый, силёнкой не обижен. На гармошке заиграет – девки проходу не дают, домой не отпускают. Утром чуть свет бежит в МТС и до обеда там пропадает. Прибежит – надо стайки почистить, воды натаскать. Находу поест и опять на работу. Вечером со скотиной управится и – айда пошёл! – до утра не ждите. Когда спит, одному Богу известно.
Его бы урезонить, да времена-то новые настали – не во власти родителей теперь детьми командовать. Утром смотрит Наталья Тимофеевна – его постель не смята, а он уж у рукомойника плещется.
- Мам, окрошку сделай.
- Что окрошка для мужика – я тебе щей в обед сварю, и баранина есть.
- Не хочу.
- Как знаешь, - качает Наталья Тимофеевна головой.
- Мам, - болтает с полным ртом, - если я невестку в дом приведу, не прогонишь?
- Прогоню, - мать грозит ему рушником, зажатым в кулаке.
Уж больно боек стал с девками - сегодня с одной, завтра с другой. Глазом не моргнёшь – обратает какая. Ладно бы девка, а то разведёнка с дитёнком. Мало ли?
- Где тебя черти носят?
- Мам, куда чего ставить-то? - голос со двора Матрёнин, и для верности, дробный стук её пальцев в окошко.
Наталья Тимофеевна глянула – Фёдор жердину из скоб вынает, ворота открыть для возка.
Да чтоб тебя…! Двор-то подметён.
Наталья Тимофеевна кинулась в сени, стряхнув с плеч все прежние горести.
Ильин день – праздник не только церковный, это передых в летней страде, между сенокосом и уборочной. Это у полеводов. А у доярок нет выходных. Шутили, помирать надумаешь – ищи подмену. Хорошо у кого взрослая дочь. У Анфисы Бредихиной почитай всё лето Машутка на дойку ходит, как заправская. Да и пора уж, раз с парнями вяжется, судачили бабы, уходя с летнего стана домой.
Маша устало распрямила спину. Всё: молоко сдано, загружено – пора и ей. Сдёрнула с головы старый платок – защита от коровьих хвостов – взяла подойник и вслед за бабами. Они уж теперь в лесу разбрелись – попутно грибов насбирают.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-17 06:21:58]
Маша видела, как тропкою впереди шли девки – Верка Подживотова и Дашка Пересыпкина, шли не спеша, поджидая её. Но ей не хотелось догонять подруг, слушать их пустую болтовню. Хотелось побыть одной, привести в порядок мысли.
Она думала о Егоре Агаркове - как парня удержать возле себя? Чудно получается - чем больше она старалась для него, чем ближе подпускала к себе, тем он заметнее отдалялся, важничал, грубел.
Во всём виновата она, соперница, - подсказывала ревность, - где-то у него ещё зазноба есть. Доходили слухи до их Каштака - видели Егорку там да там – не мало хуторов и деревень в округе - и всегда с девками. Ветреный парень. А девки-дуры верят ему.
Маша хмурилась, слушая подруг, думала - врут от зависти. Хуже было дома.
Мать подступала:
- Бабы сказывают, ты с петровским гармонистом гуляешься. Смотри, девка. Знаешь, что про него говорят? Не знаешь, так послухай….
И начинала.
Терпела, терпела Машутка и брякнула:
- Да люблю я его, скажённого!
От этих слов, сказанных дочерью неожиданно и для неё самой, всё сжалось в груди Анфисы Тарасовны. Она ждала чего угодно: уклончивого ответа, глупой усмешки, только не этого – «люблю».
- Головы-то не теряй, дочка, – только и нашлась сказать.
Маша шла тропинкою, склонив отяжелённую думами голову. Память вернула её во вчерашний вечер.
Собрались у Капитонихи – все девки и её Егорка. Каштакских парней не было - то ли пили где вместе, то ли замышляли что. Нажарили семечек, чай вскипятили и до хрипоты напелись песен под гармошку, а плясать не с кем. Затеяли ворожбу.
Маша тихонько выскользнула из горницы, бросив на Егорку выразительный взгляд. Он следом. В маленькой кухне полумрак. Ремень «хромки» сполз к локтю, стянул рубаху, оголив тугое плечо.
Маша поправила ему ворот:
- Домой пойду.
Он потянулся с губами, она увернулась, гармошка помешала её обнять, удержать. Извечная игра - он и она. Он догоняет, она ускользает - азарт разгорается.
- Машка, стой, погодь, что скажу.
Тропка, петлявшая у плетня, была черна от росы. Небо увязло в молочной мгле. От Каштакского озера наползал тёплый туман. Егор, перекинув «хромку» за плечо, обнял Машу за талию, крепкая ладонь притиснула девичий бок.
Забыв про Машин дом, они гуляли по спящему Каштаку. Девушка искоса поглядывала на него, изучая, пытаясь понять и предугадать. Лицо его, смуглое в сумерках, с мягким пушком в местах мужской растительности, ничего не выражало – ни радости, ни волнения, одно лишь любопытство.
- Ну что, Машок, на свадьбу придешь?
- Кто-то меня звал. Да и потом, мамка с тятькой сенокосят – коровы-то на мне.
- А что так рано собралась?
- Да ну их.
- Погадали б.
- Мы вчерась гадали. Надо было приходить.
- О чём гадали?
- Так, о всякой ерунде – у кого какая жисть будет, у кого кто суженным.
- Тебе что выпало?
- Я своего в картошке нашла.
Егор вспомнил.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-20 08:32:56]
День был жаркий. Ветер гонял столбы пыли за трактором и боронами. Чёрные грачи и белые чайки неотступно преследовали и подгоняли криками, ненамного отвлекая внимание от нудной работы.
За дорогой на картофельном поле работали женщины на прополке. Закончив очередной прогон, Егорка остановил стального коня, спрыгнул на мягкую землю, направился к женщинам напиться.
Маша была ближе всех. Лицо обветрено, густая копна волос выпиравших из-под косынки волновалась под ветром, стегая по плечам. Голову держала прямо, смотрела дерзко, с вызовом. Но на просьбу откликнулась с охотою - бросила тяпку, пошла к табору в тени тополей.
А уж бабы галдят:
- Гляньте-ка, Машка и тут успела кавалера подцепить.
- Ага, из куста натяпала.
- Смотри, как задом-то выводит. Ну, держись МТС – быть тебе полонному.
А ей было жарко и утомительно стучать тяпкою по сухой и пыльной земле – пусть кричат. Пока Егор пил, приглядывалась - лицо у него открытое, доброе, а глаза голубенькие с хитринкой.
Руку протянул:
- Меня Егором зовут.
Обратно шли рядом, и расстались не сразу.
Притихли бабы. А когда, чуть позже, Маша сдёрнула косынку, распрямила усталую спину, разметала по плечам природные кудри густых волос, глубоко вздохнула, высоко подняв большие по-бабьи, упругие по-девичьи груди, и подол платья над загорелыми коленями, залюбовались – красавица, ей и арканить молодого эмтээсника.
Отгремели июльские грозы, вот уж полетели, блестя на солнце, августовские паутинки, а по ночам падают на землю холодные обильные росы. Их любовь всё не кончается. А может, и не начиналась ещё?
Егор своего добивается, Маша не уступает.
Иной раз нацелуются до одури, парень за живот схватится:
- Всё, хана мне, не дойду до дома. Зачем так мучаешь меня?
- Затем, чтоб уважал - я ведь девушка, не разведёнка какая-нибудь.
- Да разве ж я тебя не уважаю?
- Тогда женись – и хоть всю ночь напролёт, хоть каждый день, когда захочешь.
- «Женись», а армия.
- Вот видишь, сам на службу собираешься, а мне с позором тута жить?
- А ждать-то будешь?
- Спрашиваешь!
- Боюсь, не дождёшься - ты вон какая краля!
- Девкой-то, конечно, трудно ждать. Порченой – сам придешь, не поверишь, скажешь: по рукам ходила. А замужней женой да под присмотром свекрови, как тут не дождёшься?
- Разумная ты, Машка, аж с души воротит.
Озорная улыбка преобразила Машино лицо, голос зазвенел над притихшими избами, отразился от леса за околицей:
- Меня миленький не любит с числа двадцать пятого,
Что же с ним изделала любовь распроклятая!
С другого конца деревни откликнулись не менее озорной частушкой. На голос пошли и нашли девчат - скучно им стало без гармониста в душной избе. С ними и парни, потерявшиеся было, подвыпившие, дымят нещадно, гогочут, матерятся, девчат щипают, те визжат – обычная деревенская гулянка.
Егор, ни мало не тушуясь, подтолкнул одного задом с лавки:
- Брысь!


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-23 14:31:03]
Сел, развернул «хромку», заиграл в угоду девчатам, обступившим его и наперебой требовавшим то частушки, то «кадриль», то «страдания». Егор никому не отказывал, играл, покуда руки не зашлись, а ремень не нарезал плечо.
Местные парни кучковались в сторонке, на приглашения девчат потанцевать отмахивались, косились на гармониста.
Когда наконец «хромка» умолкла, спихнутый с лавки, встал напротив Егора:
- Слышь, отойдём в сторонку – разговор есть.
Егор усмехнулся криво, отложил «хромку» и, сунув руку в карман, шагнул к парням:
- Ну?
Парни оробели, заворожено глядя на руку в кармане:
- Покажь, чё прячешь.
Егорка вытащил из кармана «бульдожку» - револьвер с укороченным стволом – сунул любопытному под нос:
- Хошь, шмальну?
Это оружие Андрей Масленников отнял у кого-то, положил в стол и забыл. Егор не устоял перед соблазном и спёр. Теперь вот пригодился.
Паренёк попятился:
- Кончай дурить.
Егорка повёл стволом и взглядом:
- А кто хочет? Никто? Тогда тащите чего-нибудь выпить и считайте, что я вас простил.
Вот какой её Егорка отчаянный! А она? И что ломается? Может уступить? Потеряет парня, как пить дать, потеряет. Ой, мамочка родная, подскажи!
Девчата впереди остановились, поджидая её. И Маша переставляла ноги уже через силу – уж как не хочется ей отвечать на всякие расспросы да слушать пустую болтовню.
- Хлеб-то какой духмяный! – восхищалась Наталья Тимофеевна, приподняв скатёрку над корзиной. - Ай да Матрёна! Ну, что ж у меня такие не получаются?
- Да бросьте, мама, за вашими пирогами, куда им угнаться, – отвечала сноха.
- Ну, понесли – поехали – усмехнулся Фёдор, расставляя с Егоркой столы.
Наталья Тимофеевна старела, теряя силы. Всё чаще задумывалась, с кем придётся доживать свой век, в какой угол приткнуться, когда станет совсем немощной, обузой для детей.
Егорка – что, пацан ещё, семьи нет, один ветер в голове, неизвестно, какую змею в дом приведёт. К тому же в армию ему по осени.
У Нюрки больно жених хороший. Нравится Наталье Тимофеевне Алексей Саблин больше всех зятьёв – ласковый, обходительный, в работе спорый. Дочь за ним, как за каменной стеной. Да сама-то Нюрка – не приведи Господь! Не характер – котёл кипящий: целый день готова лаяться с кем угодно. На Егорку нападает, с матерью зубатится. Как её Алексей терпит? На днях змеёй шипела на ухо: гони Андрияшку из дому – им с Алексеем жить негде. Так и пойдёт. Сначала Андрияшку с Санькой, потом Егорку, а потом и мать за порог выставит. Нет, не верит Наталья Тимофеевна младшей дочери и не надеяться доживать с ней под одной крышей.
Санька - что, сама без угла. Приютила их мать, когда из Троицка попёрли, да видит, плохо живут дочь с зятем. Андрияшка – ёрный, всё выпятиться желает, а без партии своей, как ноль без палочки – не в Агарковскую породу. Пить пристрастился, драться начал по пьяному-то делу, того и гляди на тёщу с кулаками набросится, да сыновей её матёрых боится. Нет на Саньку надежды.
Лизка хорошо живёт с Ванькой австрияком, дочек ему рыжих нарожала. Только тошно Наталье Тимофеевне идти в приживалки к бывшему своему батраку, Да и Лизка как-то заважничала в последнее время: мой Ваня, мой Ваня – к родне-то и не тянется совсем.
У Федосьи Илюха совсем скуражился. По службе в учётчики выбился, а дома ирод иродом - лупит жену, лупит ребятишек, ему только тёщи не хватает под горячую руку.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-27 15:04:43]
У Татьяны Егор больно сурьёзный. Боится его Наталья Тимофеевна, взгляда тяжёлого боится, неторопливых речей, неулыбчивого лица.
Вот и остаётся одна надежда – Фёдор.
С первых лет вдовства был он ей надёжной опорой и подмогой. Фенька, вражина, слава Богу, отцепилась от него. Матрёна появилась.
Наталья Тимофеевна, как увидала красавицу полячку, поначалу невзлюбила. Выговаривала сыну: что ж ты краль-то всё выбираешь – горе от них постоянное, а радость мимолётная. Взял бы сельскую простушку, детишек настрогали, да и жили бы мирком да ладком.
Все Агарковы, кроме Егорки, конечно, восприняли Матрёну настороженно, как временную блажь старшего брата и прикидывали в разговорах, когда и чем союз этот закончится.
Но Матрёна была умна и терпелива. Подарила Фёдору незабываемые ночи, дни, наполненные уютом и заботами, родила очаровательную дочку, в которой он, как и в жене, души не чаял, была приветлива и хлебосольна с роднёй. И растаял лёд отчуждения.
Сначала детвора – третье поколение Агарковых – привязались к полячке, бегали за ней гурьбой, называли не иначе, как «няня Матрёна». Потом и взрослые потянулись.
Заслуженно заняла Матрёна почётное место жены старшего в роду.
И Наталья Тимофеевна сделала свой выбор – в Фёдоровом дому доживать ей свой век. Для себя решила: провожу Егора в армию, поделю дом меж Санькой и Нюркой и к Фёдору – с Леночкой нянькаться, душу отводить со снохой в бабьих пересудах. Надумав так, теперь к месту и не всегда хвалила Матрёну при встрече и за глаза.
Фёдор всё это понимал и одобрял выбор матери, но неприкрытая лесть претила ему, и он настороженно поглядывал на жену - не куражится ли над свекровью? Но Матрёна тоже всё понимала, ничего не имела против и с некоторых пор стала называть Наталью Тимофеевну «мамой», чем окончательно утвердила свекровь в её решении.
- Ну, понесли-поехали! – усмехнулся Фёдор, кивнув головой в сторону женщин. – Учил, Егор, в школе байку про петуха с кукушкой?
Но Егорова голова иными мыслями занята, о другом застолье вдруг вспомнилось. Друг единственный, любимый, в город уехал. На днях проводил и будто вновь осиротел.
Федька Мезенцев был из числа тех людей, которых окружающие называют порядочными, безответными, пришибленными – кто как расценит, но в основе всего этого, безусловно, подразумевалась душевная доброта. Они робки, застенчивы, молчаливы, но если привяжутся к кому – навеки. И жизнь отдадут за друга, не задумываясь. Это Федькино качество было проверено на практике.
Шляясь на гулянки по соседним хуторам да деревням, Егорка совсем без внимания оставил родную Петровку. А тут демобилизовался из армии Спиридон Коровин и начал куражиться перед неизбежной женитьбой. Парень он был крупный и задиристый – ни одна вечёрка не кончалась без мордобоя. Жаловались ребята своему коноводу, да Егорке недосуг было – сердечные дела больше влекли. Наконец Федька Мезенцев подошёл, губу пальцем оттянул, показывая:
- Зуб вчера, шабака, выбил.
Федька Мезенцев, по кличке Журавлёнок, никогда ни с кем не дрался: трудно было найти в деревне более миролюбивое существо, и Егорка решил – пришло время навести в Петровке порядок. Желающих наказать обидчика нашлось немало. Сбились в ватагу.
- Ты что ль Спирка Коровин? – шагнул вперёд Егор.
- Ну, я – подвыпивший здоровяк вскинул густые брови. – А те чё?
- А вот чё! – Егорка стукнул его по зубам, и Коровин покачнулся, прижав ладонь к щеке.
Ребята оробели и попятились. Только Федька Мезенцев подскочил и стукнул ещё раз. Его удар был более удачным – отставной солдат, широко взмахнув руками, упал спиной в пыль.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-09-30 07:28:50]
- У- у - удавлю, суки! – взревел поверженный бык, и все вокруг шарахнулись в стороны. Только двое вросли в землю и стояли плечом к плечу, готовые продолжить потасовку. И бык уступил место телёнку:
- За что бьёте, мужики?
- Ставь мировую, объясню, - сказал Егор.
А Федька:
- Надо бы зуб сначала выбить.
Коровин сел, сунул щепоть в рот:
- Да вроде шатается.
С той поры и началась их дружба с Журавлёнком. А на днях были проводины: Федька да Егорка, мать да отец – вот и всё застолье. Андрей Николаевич разлил по стаканам. Марья Петровна шмыгнула носом, жалостливо глядя на сына, выпила – не поморщилась, отошла к сковородкам с шипящими блинами.
Хозяин, захмелев, разговорился:
- Живы-здоровы будем, дождёмся сына бугалтером. Это я понимаю! Из батраков да в бугалтеры. Мать, помнишь, как мы с тобой сошлись – батрак да батрачка и ничего за душой.
- В землянке жили, - поддакнула хозяйке, подкидывая на стол парящий блин.
- Во-во, в землянке. Из дерна сложили и жили. Летом на крыше трава растёт. А зимой, слышу, волки по ней ходят. Живности никакой, дак они на нас зубами щёлкают.
- Помнишь? – он потрепал Федьку за пшеничные вихры. – Ни хрена ты не помнишь.
- Ещё что ль по одной? – сам себя спросил и, чтоб жену задобрить, добавил. – Вздумаете жениться, огольцы, обращайтесь к матери. Она от бабки своей слово заветное переняла. Скажет на свадьбе жениху и на всю жисть сделает его либо богатым, либо бедным, либо драчуном, либо молчуном.… Станет он тогда шёлковым, как я у тебя, верно, мать?
- Полно, буровить-то. Напился, так молчи! Вы меня, ребятки, на роды зовите: если что и умею, так это рожениц обихаживать – сохраню и мать, и дитёнка. У меня рука лёгкая и глаз приветлив.
Пока жена говорила, Андрей Николаевич успел под шумок выпить и, торопливо зажёвывая, подхватил:
- Дети – это да. Это главное оправдание прожитой жизни. Федьку вот на курсы посылают. Выучится – то-то мне любо будет в могилке лежать: сам батрак, а произвёл на свет бугалтера.
- Забыл уж школу-то совсем, механизатор? – Фёдор Агарков внимательно посмотрел на брата. – Часом не заболел - на себя не похож.
Егорка мотнул головой и промолчал.
День разгулялся. К полудню стало знойно и тихо. Всю деревню затопила вялая истома. Лишь над церковью галдели галки, и далеко от её куполов разносилось голубиное воркование. Громко квохтала соседская курица, потерявшая яйцо в пыльных лопухах.
Издали послышался звон колокольчиков, переборы гармони.
- Едут! Едут!
Поезд из трёх ходков выкатил на улицу. На дугах развевались красные и голубые ленты. Звон множества колокольчиков сливался в один. Невеста нарядная, как матрёшка, с румяными круглыми щеками, смеялась от быстрой езды, от разудалых песен дружков жениха. Сам герой торжества сидел, чопорно глядя перед собой. На нём были военного покроя китель и косоворотка, кепка с лакированным козырьком. От его лица и прямых плеч веяло генеральской строгостью.
Остановились, с трудом сдерживая разгорячённых лошадей. В воротах Наталья Тимофеевна с хлебом и солью. Стало тихо вокруг. Но далеко – Егорка не услышал напутственных слов матери. Ближе не протолкнуться: народу сползлось, большинство – зеваки.


Ответить
Анатолий Агарков [2020-10-03 14:43:29]
Мать крестила и целовала молодых. А в толпе заголосили старухи. Причитали они о невзгодах замужних баб, а получалась песня весёлая и добрая, и женщины в такт прихлопывали и припевали. Даже девчонки шлёпали ладошками и кивали головами, участвуя в общем хоре. Мужики и парни ухмылялись. Мальчишки шныряли, чтобы занять лучшие места для наблюдения.
Егорка знал - на его свадьбе не будет старинных причитаний, заранее жалел об этом, старался запомнить слова.
Одарив молодых подарками и напутствиями, приглашённые хлынули во двор за столы. Зрители заняли свои места. Слабоногие старушки лавками запаслись, уселись за дорогой, наблюдая в раскрытую калитку.
И началась потеха!
Егор выпил, захмелел, и мир ему показался ясным, ласковым, а люди все добрыми и родными. В соседях за столом оказались у него Егор и Татьяна Шамины.
- Когда, тёзка, твою свадьбу играть будем?
- Я вообще жениться не собираюсь, - отмахнулся Егорка.
- Ай, не зарекайся! - погрозила ему пальцем сестра. – Знаю я вас. Каждый мужик жить без того не может, чтоб не демонстрировать перед кем-нибудь свою значимость. А перед кем еще, как ни перед бабой?
- Ну, уж нет, нагляделся я на женатиков. У нас тут парочка одна по весне комсомольскую свадьбу играла - ну, такую, без выпивки. А теперь он в МТС приходит расцарапанный, а она не лучше в конторе сидит.
- Ха-ха-ха! – развеселился Шамин. – Выпьем, шуряк?
- Давай, учи-учи, - покачала головой Татьяна. - Чему хорошему бы. Житьё что ль стало лучше? Пить-то стали много. Мы, бывало, соберёмся, так напоёмся, наговоримся, напляшемся – лучшего не надо веселья.
- Что и в праздники не пили? – лукаво улыбнулся Егорка.
- А и без того дури хватало - молодые ж были.
- В молодости всегда найдётся, чем себя занять, - согласился Егор Шамин. – С тех пор сколь уж прошло, всякое довелось пережить, и хорошее, и плохое. Смотри, что Илюха выделывает!
- Хоп-хоп-хоп-хоп! – изрядно захмелевший Федосьин Илья отплясывал вприсядку в кругу. Ему хлопали в ладоши бабы, присвистывали мужики, заливалась, сбиваясь, гармонь.
Свадебное гулянье, как вскипевшее молоко, выплеснулось из-за столов, росло и ширилось. Вот уж двор стал тесен - кто-то обносил угощением ближних зрителей и старух за дорогой. Молодые в последний раз встали под крики «Горько!», поцеловались, благодарили гостей за подарки и разделённую радость.
Лицо невесты было обычным лицом молодой девушки, взволнованной собственной свадьбой. И одета она была не ахти как, хотя и вовсё новое и лучшее, но всё же Егор услышал восхищённые шепотки:
- Невеста-то, как звёздочка блестит, и вся так и светится.
И это ему льстило – о сестре всё же.
Молодые вновь уехали кататься на одном ходке, а пир стоял горой.
Андрей Масленников успел уже изрядно выпить, и продолжал сам себе подливать, используя любой подходящий повод. Раскрасневшись и потеряв осмысленность взгляда, он стал похож на бычка, которого ударили по лбу. Время от времени он недоумённо встряхивал лысой головой. А потом вдруг обмяк и закрыл глаза, привалившись спиной к амбару. На него никто не обратил внимания - слишком весело было в кругу перед гармошкой. Предоставленный самому себе, Масленников медленно сполз по стене на землю. Его голова безвольно свесилась на грудь, лысина покрылась пылью, и он стал похожим на уснувшего боровка.
Тут его и приметила Александра, исполнявшая вместе с Матрёной роль хозяйки стола. С помощью двух Егоров, она оттащила мужа в сторонку. Долго хлестала по щекам, приводя в чувство, пока из уголка его рта не потекла струйка крови. Но тщетно - Масленников слишком нагрузился, чтобы очухаться и что-либо соображать. Его перенесли в избу и уложили одетым на кровать. На губах его пенились розовые пузырьки, нос косил на бок, и от этого он сильно походил на буяна.


Ответить

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15